Покормив деда Петра, Ваня забежал к Аникуше, накормил и её. Вернувшись домой, услышал от матушки следующее:
- Уж если так получилось, надо жениться.
- Не понял? - попросил уточнения Иван Данилович.
Юлия Петровна передала содержание телефонного разговора.
Покраснев и ничего на это не ответив, Иван Данилович позвонил Василию и напомнил про долг в триста долларов.
- Я всё помню, - сказал брат. - Заходи и получай.
Уходя из дома, Ваня непроизвольно громко хлопнул дверью. Перед тем, как направиться к Василию, он забежал в комиссионный и подробно рассказал Боре Бахусову, на что потратил семьсот "зелёных". Сказал, что если тот хочет получить оставшиеся триста, пусть помалкивает. Видя перевозбуждённое состояние друга, Борис послушно закивал головой.
Иван Данилович побежал к брату. Дверь открыла Олеся. У Вани с племянницей была общая игра. При встрече он протягивал руку ладонью вверх и говорил: "Данке шон". Она, приговаривая "Битте шон" по-товарищески хлопала по его ладони своей рукой. Когда у играющих было хорошее настроение, всё это говорилось и делалось громогласно и с артистизмом. Когда настроения не было, то похлопывание сопровождалось молчанием. Ладонь об ладонь, - и всё тебе приветствие. Так было и на этот раз. Ваня протянул руку, Олеся молча шлёпнула по ней и пропустила дядю в квартиру.
Иван Данилович разулся и проследовал в большую комнату, где во всю громкость работал телевизор, который никто не смотрел. Наталья стояла у окна, скрестив руки на груди, уставив взор куда-то вдаль. Василий сидел за столом, был пьян, но несмотря не это, наливал себе пива в кружку.
- О! Ванюша пожаловал, кукла резиновая! Проходи, садись, - сказал Василий Данилович фальшивым голосом.
- Я брат твой родной, а не кукла резиновая, - ответил Иван Данилович назидательно, как это подчас делала их мама, Юлия Петровна, уставшая от выходок "нерадивых сыновей".
Наталья захохотала и повернулась к гостю. Василий смутился и взяв пульт, выключил телевизор. Оказалось, он был не столько пьян, сколько притворялся пьяным.
- Так его, Иван Данилович! Сразу протрезвел, - сказала Наталья, - а то никакой управы нет.
- Ваня, извини. О! Наташка, смотри, опять что-то записывает. Ты что там пишешь в свой блокнот? Крамольные мысли о судьбах России? Призыв к мятежу?
- Донос на такого болтуна, как ты.
- Стыдись. Не любят тех, кто доносы пишет.
- А насмешников?
- Я всё больше шутки ради, без злого умысла.
- Поверил, что донос пишу?
- С нашей-то историей. Да и с теми, кто грамоте обучен надо всегда быть начеку. Пугалом огородным сделаешь, внуки-правнуки смеяться будут. Правильно я говорю?
- С меня станется. Ты триста долларов обещал вернуть, так я за ними.
- Погоди ты... Сразу о долларах. Никуда они не денутся. Мать пожаловалась, что ты в очередной раз из дома ушёл, хлопнув дверью. Поведаешь причину или тайна сия..?
- Никаких тайн, работать надо, книгу писать. Ты вот живешь, хуже скота бессловесного и доволен, а я так жить не хочу.
- Тебя послушать, все те, кто книгу не пишут, живут неправильно. И потом, что значит "хуже скота"? Это как?
- Пьёшь, лжешь, чужой век заедаешь.
- Чем же это плохо? - попробовал Вася отшутиться.
- Всё же человеком в этот мир пришёл. А если так, то не должен жить, как животное. По крайней мере, не должен быть этим доволен. Твоё сознание человеческое должно напоминать тебе о мировой гармонии, в которой ты участвуешь. Страдать от скотской жизни ты обязан, если всё ещё человек. В аду у чертей будешь жариться на сковородке.
- С какой это стати? Черти праведников ненавидят, их жарить должны. Мне, как соратнику, водки нальют.
- Видишь, Ванечка, с каким монстром живу, - кокетливым тоном сказала Наталья и, подойдя, разворошила Ивану Даниловичу причёску.
- Не забывайся, - крикнул Василий. - Он хоть и мальчишка для тебя, но уже забрюхатил одну. Мать звонила, плакала.
- И тебе уже успела сказать? - растерянно спросил Ваня.
- О-о-о! - поощрительно засмеялась Наталья. - Я-то, признаться, думала, что ты девственником и умрёшь. Слишком ты для этого неземной.
Иван Данилович закрыл лицо руками.
- Кто она? - осторожно поинтересовался Василий.
- Да не знаю я, позвонила матери, не представилась, - не отнимая рук от лица, сказал младший брат.
- Всё ясно. Она сделает аборт, безнаказанно убьёт его ребёнка, и мой брат не в силах этому помешать! Не сможет защитить своего сына, спасти его! - завопил Василий, как помешанный. - Разрежут малыша на куски и бросят псам на съедение!
Слушавшая всё это Наталья, не выдержала и сказала:
- Не сыночка его на куски будут резать, а живую плоть той самой дурочки, что доверилась ему. Её, прежде всего, станут убивать, калечить, уродовать. И всё это, Ваня, по твоей милости. Признай это и смирись с этой мыслью!
- Да почему по моей? Услышьте меня! Я-то в чём виноват? Я ни с кем...
- А тем виноват, что сопляк! Жизни не знаешь! Не думаешь ни о девушке, ни о последствиях.
- Сама она во всём виновата! - заорал Василий, выступая в качестве адвоката младшего брата. - Она сама должна была предпринимать защитные меры. В конце концов предупреждать.
- Все вы одинаковые. Никакой ответственности не хотите брать на себя.
Наталья махнула рукой и вышла из комнаты.
- Видал? - сказал Василий. - С кем приходится жить? И почему всё так глупо? Зачем человек так жесток? А всё потому, Ваня, что человек несчастен. Да и ловушек вокруг полно. Они как капканы на протяжении всего жизненного пути расставлены. В детстве взрослые жить не дают, во взрослой жизни - дети.
- Глупость какая-то, - отнимая руки от лица, сказал Ваня.
- Именно! Глупость! - подхватил Василий. - Много в жизни глупости! И даже такие одаренные талантами, как ты, не застрахованы от неразумных поступков. Одна надежда на мечты. Они являются светом для человеков. Говорят, если много мучился, то за гробовой доской светлые ангелы утрут человеку его слезы. Я так и вижу его, милого.
- Кого?
- Своего ангела-хранителя с вафельным полотенцем в руках. Но это сколько же полотенец надо, чтобы всему страдающему человечеству глазки от слез утереть? Ну, да там, где обещают это, видимо, знают, сколько. Так и вижу эшелоны с белыми вагонами. Белые паровозы, машинистов в белоснежной форме, белый пар из белой паровозной трубы валит. Ангелы по облакам полотенца для утирания слёз везут.
- Красиво, - сообразив, что триста долларов ему не видать, произнёс Иван Данилович.
- Согласись, ведь в этой жизни нам только и остаётся, что мечтать. Другого же утешения нет. Я, как подумаю, что есть такие люди, которые даже мечтать не умеют, - страшно за них становится. Им-то каково? Тут откинешься на спинку стула, зажмуришься и представишь себе всё, что только душе угодно. И веранду собственного дома, и лужайку перед ней, фонтанчик, слетающихся к воде белых голубей из собственной голубятни. Сидишь на веранде в кресле-качалке, до твоего слуха доносится воркование красивых птиц, шелест листвы собственного сада, смех детворы, играющей в саду. А там - рядами яблони, вишни, сливы, грядки с клубникой, огород с зеленью. Там, в теньке, прямо у грядочки с лучком особенный столик, тумбочка с холодильничком и крантик с водой. В холодильничке - водка, пиво, квас, без всяких там прикрас. Сыр, колбаса, буженина, сало. В тумбочке - хлеб, тарелки, вилки, ножики. С грядочки лучок вынимается, тут же, под крантиком вымывается. Стопочку стограммовую хлопнешь в жаркий летний денёк. Лучком, сальцом, хлебушком ржаным всё это закусишь, - и будет тебе счастье! А в саду зреют на ветках, наливаются соками яблочки. Птицы на ветвях сидят, песни поют. Солнце отражается в струях фонтана, играет с тобой, "зайчиков" пускает прямо в глаза. Ну, не прелесть ли?
- Я пойду, - твердо сказал Ваня.
- Ты не сомневайся, я полностью на твоей стороне, - стал уверять Василий. - В твои годы был таким же. Знаешь, что вспомнил? Как мы с соседским домом в футбол играли на ящик красного вина. Помнишь?
- Смутно, - признался младший Грешнов, обуваясь.
- А триста долларов отдам, как только смогу, - на прощание пообещал Василий.
2
Алла Дубровина работала в доме Льва Львовича гувернанткой, приглядывала за детьми, девочкой и двумя мальчиками-близнецами, кормила домашнюю кошку Алису.
С приходом гувернантки в дом совпало ещё одно знаменательное событие. По просьбе Дубровиной убрали сторожевых собак со двора, и в тот же день к ним кто-то подбросил кошку с котятами. Алла стала их кормить, в шутку называя себя Шулейкиным, персонажем Евгения Леонова из фильма "Полосатый рейс". Детям Льва Львовича так и говорила:
- Соня, Вадик, Володя, я - укротитель Шулейкин. Где мои полосатые тигры?
Дети смеялись.
А котята на самом деле были не полосатые. Котик - совершенно чёрненький, серенькая пушистая кошечка с раскосыми глазами и пятнистая кошечка в беленьких тапочках.
Ивантеевка - место тихое, дети неизбалованные, послушные, испытавшие горе в раннем возрасте, оставшись без мамы.
Стала Алла привыкать и к детям, и к просторному дому, и к новой работе. Забыла о проблемах с бытом, нехватке еды, оделась, отъелась. Казалось, что любой неприятности заказана дорога в этот безмятежный заповедный мир.
И вдруг заметила, что весёлые котята, бегавшие и резвившиеся в саду, не бегают и не веселятся. Серенькая пушистая кошечка прихрамывает на заднюю лапку, а чёрненький котёнок не может наступить на переднюю. Осмотрев котят, она увидела на их теле маленькие ранки. Вспомнив, что по поселку бегает такса, которая один раз залезала под их железные ворота, Алла предположила, что котят покусала собака. Но Лев Львович, посмотрев на красные пятна, сказал:
- Это мальчишки из "духовушки", не иначе. Сейчас много продаётся этого добра. Есть даже духовые пистолеты.
- А из духового ружья могли выстрелить? - поинтересовалась Алла.
- Ну, не потащат же его с собой. Оно громоздкое. Разве что из автомобиля. Котята выходили за ограду?
- Дело в том, что сосед ваш вчера из окна второго этажа своего дома стрелял по воронам, клюющим облепиху. Я видела его с духовым ружьём. И приглушённые хлопки вместо выстрелов раздавались. Я конечно не хочу сказать, что это он по котятам стрелял, я этого не видела. Просто обратила внимание, что котята стали невесёлыми, взгляд страдальческий. Чёрненького котёнка два раза стошнило. Есть ничего не могут, на лапку не в состоянии наступить. Я думала, они умрут. "Чертёнок", так я чёрненького назвала, смотрел в глаза, как старичок. А до этого был самый резвый, бегал, веселился, по деревьям лазил.
- Видимо, соседу это и не понравилось, - сообразил Лев Львович. - Пойду, с ним поговорю.
- Может, это не он, а мы зря обвиним человека.
- Мне, всё равно навестить его надо. Спрошу между делом, - успокоил Аллу Лев Львович.
Ласкин по-хозяйски зашёл в соседский дом. С виду этот дом ничем не отличался от других. Даже был загон для домашней птицы, где жили гуси, куры и петух. Женщина кормила птицу по утрам и вечерам. Был кирпичный сарай, сад с вышеупомянутой облепихой. На самом же деле, это был дом охраны, из которого днём и ночью велось наблюдение за основным домом Ласкина. Здесь жили охранники, деликатно охранявшие все подступы к главному зданию. Четверо на данный момент бодрствовали, а восемь человек отдыхали.
- Михалыч, принеси своё ружьё духовое, - сказал Ласкин самому весёлому.
Немолодой уже человек метнулся, как подросток, принёс "духовушку", хотел что-то смешное рассказать, как по котам стрелял со второго этажа, но не успел. Лев Львович, взяв ружье за дуло, ударил его прикладом по голове. У Михалыча кровь побежала ручьём из рассечённой раны. Не обращая на это внимания, Лев Львович стал бить ружьём о каменный угол стены до тех пор, пока пластиковый приклад не разлетелся на мелкие осколки.
- Мне ещё дома у детей неприятностей не хватало, - приговаривал Ласкин, бросая и топча ногами то, что осталось от "духовушки".
Не объясняясь, он ушёл, а Михалыч, так и не разобравшись в причинах такого поведения Льва Львовича, сказал бинтовавшему ему голову товарищу:
- Наверное, у шефа на бирже нелады.
Лев Львович не случайно, бросив все дела в Москве, приехал в Ивантеевку к детям. Охрана, прослушивающая телефонные звонки, доложила ему, что гувернантка звонила мужу, плакала, слёзно просила приехать и забрать её. То есть Дубровина собиралась оставить его детей, которые к ней привыкли, как к матери. Значит, произошло что-то чрезвычайное.
В доме, где жили дети Льва Львовича, жила семейная пара, отвечающая за порядок и приготовление пищи. Дети без внимания не остались бы. Но они привыкли к Алле, а главное, - неизвестность, были неясны причины, мотивы её нервного срыва. Что с ней случилось, он не знал.
Получив информацию, Ласкин всё бросил в Москве и помчался в Ивантеевку. Лично вёл машину, охрана была в растерянности.
- Сказала, собак убрать, - убрал. Теперь мужу звонит, жалуется, - ругался Лев Львович по дороге.
Узнав, в чём причина её слёзных звонков и разобравшись с Михалычем, он сообщил Алле, что ей не надо никуда уезжать, что всё улажено самым наилучшим образом. И, в конце концов, если она не послушает доводов рассудка и уедет, то котята, любимые ею, останутся без попечения и погибнут наверняка. О своих детях, для которых её отъезд станет не меньшей травмой, он не упоминал.
В этот момент раздался телефонный звонок. Звонил Костя Дубровин. Он, как выяснилось, сел не на тот автобус и оказался в Красноармейске. Лев Львович съездил за Костей сам и привёз его в Ивантеевку.
Алла с мужем пошла гулять.
- Котенок чёрненький хромает, а до этого всё по деревьям лазил. Кошка-мать всё на развилку дорог ходит, мышей ловить, того и гляди, под машину попадёт. Да и собак огромных, злых там выгуливают без поводков. Нервов никаких не хватает, - жаловалась Алла, на самом деле соскучившаяся по дочери. - Мало мне забот с детьми и Алисой, ещё и этим котятам молоко, сметану давай, три раза в день еду готовь. Я котят и кошку хочу к нам в Москву забрать, всех четверых.
- Только кошек нам и не хватало, - горько усмехнулся Костя.
Костю для ночлега определили в комнату к жене, а с Аллой Ласкин договорился о том, что на день города она поедет в Москву повидаться с дочкой. На том и порешили.
3
Вернувшись из Ивантеевки, Лев Львович отправился к берегу Москвы-реки на спортплощадку. Утомившись занятиями на турнике и брусьях, с наслаждением поплавал в прохладной воде. Выбравшись на берег, он подошёл к Валерию Бахусову, присутствовавшему на спортплощадке.
Валерий Николаевич заглянул Ласкину в глаза и спросил:
- Вилен - еврейское имя?
- Оставь в покое Истуканова. Вилен - это пережиток семнадцатого года. Сокращение слов "Владимир Ильич Ленин".
- Ненавижу! - закричал Бахусов на всё побережье.
- Валера, зачем ты так ругаешься? - спокойно спросил Лев Львович. - Ну, допустим, я - еврей, и что с того? Я тебе кроме добра, ничего не сделал. Отдал даром шиномонтаж, ты даже за аренду не платил. Сыну твоему помогаю. И всё евреи плохие.
- Но это же я от избытка негативных чувств, - поправился Бахусов. - Надо же кого-то ругать. Скоро подохну, ругать никого не буду.
- Ты бы меньше ругался, может, и не болел бы.
- Это точно. Не в бровь, а в глаз.
- Лечиться не хочешь?
- Знаю я наши больницы и наше лечение. Все эти химиотерапии, - только себя калечить. А я и не знал, что ты еврей. У тебя же отец русский, из-под Тамбова.
- А мать - еврейка из города Сумы.
- Это в Израиле?
- На Украине.
- Да? Ну, тогда слушай, - стал рассказывать Валера. - В детстве я был послушным ребёнком. Отец дорожил мной и с колыбели втолковывал: "Напившись пьяным, не спи лёжа на спине и никогда не женись на еврейке". Почему он так настоятельно твердил о том, что в пьяном виде нельзя спать на спине, я уже знал. Сосед наш, будучи сильно пьяным, лёг спать на спину и ушёл в мир иной, не проснувшись. Подавился, бедолага, во сне своей отрыжкой. Почему же мне нельзя было жениться на еврейке, этого я понять не мог. В семье евреев уважали. Не проходило и дня, чтобы о них не говорили. Все беды, всё зло мира, оказывается, исходило от них. Если отец разбивал чашку или на него вдруг нападал внезапный чих, в этом тоже обвинялись евреи. Само собой, во мне рос интерес к этим всесильным могущественным людям. Время шло, я подрос и пошёл в детский сад. Там-то я впервые и увидел того самого человека, о котором отец с матерью так много говорили. Евреем, а точнее, еврейкой, оказалась девочка с необыкновенными вьющимися волосами и розовым бантом. Звали её Лена. Я влюбился в неё ещё до того, как узнал, что она еврейка. А уж когда об этом сказала мама, то я окончательно потерял голову. Слова отца "Никогда не женись на еврейке" стали понятны и просты. "Ещё бы, - думал я , - ведь женатый человек живёт с женой в одной комнате, разговаривает с ней, берёт иногда за руку, а то и обнимает. Разве это мыслимо? Это что же было бы со мной, если только подумав о ней, даже её не видя, сердце моё начинает скакать, того и гляди, из груди выскочит. Отец был прав, до добра бы всё это не довело". Я хотел сказать матери о том, как хорошо разобрался в словах отца, но в последний момент чего-то испугался и решил сначала узнать её собственное мнение. Мать стала говорить совсем о других, малопонятных вещах. "Они грязные, от них плохо пахнет. Еврейка будет отбирать всю твою зарплату, обманывать тебя с соседом и при этом смотреть на тебя преданными глазками". Все эти новые для меня её доводы я постарался хорошенько обдумать, постичь скрытый смысл в её словах, без которого, как известно, взрослые с детьми не говорят. "Конечно, насчёт того, что она неряшлива и от неё плохо пахнет, - рассуждал я, - мама пошутила". Из всех близких и знакомых мне на тот момент людей временами плохо пахло только от неё. Мама торговала пивом и резкий пивной запах был всегда при ней. А я, как ни смешно это слышать от законченного алкоголика, в детстве на дух запах пива не переносил. Лена, напротив, пахла вкусными конфетами и неряхой не была. Зарплату я тогда не получал, и не мог судить о том, хорошо это или плохо, если всю её отбирают. Я представил себе Лену, присвоившую все мои фантики от конфет, всех моих оловянных солдатиков и почувствовал, что не слишком уж и расстроился. Даже наоборот, при этих мыслях испытал приятное покалывание в груди. При всей своей бурной фантазии я представить себе не мог, как Лена будет обманывать меня с семидесятилетним стариком-соседом. Что может быть у них общего? Какие такие игры? А главное, как будет смотреть на меня преданными глазками? "Пусть бы обманывала с кем угодно, - думал я, - лишь бы смотрела на меня". В детском саду всё больше на неё смотрели. Она же никого не замечала. Был у меня шанс - день рождения. С надеждой и трепетом ожидал я этого дня. По заведённой традиции, в день рождения родители именинника покупали конфеты и виновник торжества собственноручно вручал их каждому мальчику и каждой девочке своей группы. Я мечтал о том, как подойду в этот день к Лене и протяну конфету. Как посмотрит она на меня, а быть может, даже коснётся моей руки своей рукой. А что ещё нужно для счастья влюблённому? Я ждал этого дня, надеялся, но мечте не суждено было сбыться. За неделю до дня моего рождения по причине, так и оставшейся для меня неизвестной, она покинула наш детский сад. Так и остался я незамеченным Леной. Где она теперь? Обманывает ли кого, смотрит ли на кого преданными глазками? Ты смеёшься, Лёва, но это первая, а возможно, и единственная в жизни любовь моя.
- Я смеюсь оттого, Валера, что ты заработал сейчас себе дорогостоящее лечение в немецкой клинике. Иди, собирайся, тебя ждёт мой личный самолёт. Формальности я улажу.
Валера заплакал и сказал:
- Ведь я сегодня утопиться хотел, ты мне помешал.
- Бог даст, ещё поживёшь.
- Зато теперь знаю, что евреи - самые лучшие люди на земле.
- Истина, она, как всегда, посередине, - подытожил Лев Львович, бросив камешек в медленно текущую воду реки.