- Заморю тебя, ворона, - пообещал Василий пернатому узнику.
Забавная была картина. У золочёной решётки в мундире полковника милиции стоял Василий, выпучив невидящие глаза, взглядом обращённые внутрь себя, а из клетки внимательно, вдумчиво его разглядывала заморская птица.
Сморкачёв с Уздечкиным, зажав пальцами носы, еле сдерживались, чтобы не рассмеяться. Но в какой-то момент не выдержали и разразились хохотом.
Василий пришёл в себя и назидательно заметил:
- Старайтесь меняться нравственно.
- Поздно, Василь Данилович, - констатировал Никандр.
- Это никогда не поздно. Вот, думаю, насколько беспечно проживаем мы лучшие годы. Живём в тёмную, ничего не знаем и знать ничего не хотим.
- Василь Данилыч, что случилось? - спросил Сморкачёв.
- Ты про это? - Василий не глядя огладил свой новый наряд. - Вчера с поминок отправился в ресторан "Корабль", там познакомился с кинорежиссёром Костасом Трипостопулосом, греком по национальности. Он ВГИК закончил, фильмы снимает. Из ресторана поехали с ним на "Мосфильм". Нарядили меня в мундир, делали пробы, фотографировали. А где моя одежда, не знаю. Там все деньги, все документы остались. Домой, если память не изменяет, таксист привёз, денег не взял.
- Форма вам идёт, - похвалил Никандр, стараясь отвлечь начальника от тягостных мыслей об утрате документов.
- Спасибо, - поблагодарил Грешнов, - теперь буду в ней ходить.
- И всё же, что случилось? - интересовался Влад. - Не из-за паспорта же так убиваетесь?
- От тебя ничего не утаишь. Игнат Могильщик меня поймал.
- Тогда понятно. Слушая о чужих похоронах, всегда думаешь о своих, - спокойно прокомментировал Никандр.
- Чего о них думать? Думать будут те, кто хоронить станет. Я о жизни своей никчёмной. Как живём? Как дни и ночи проводим? Это же ужас! А ведь был и я когда-то молод, были и у меня мечты и надежды. И девочка с чёлкой была, писала в письмах красным карандашом: "Люблю тебя". А теперь кто я такой? Чего хочу? О чём мечтаю? Живу в подвале с отбросами общества и тешу своё самолюбие тем, что считаю себя лучше вас. А на самом деле - не лучше, такой же отброс, даже хуже. Потому что у вас то нет выбора, а у меня - есть, мог бы и не быть отбросом. Тем не менее остаюсь им осознанно. Теперь вот и паспорт потерял. Так что сравнялся с вами совершенно.
- Что значит "отбросы"? Честное слово, обидно, Василь Данилыч, - сказал Никандр.
- Обидно? Вот видишь? А мне уже даже и не обидно. Отброс? Ну что же, пусть отброс. Вот как опустился.
- Всё от того, что в подвале сидим, - сказал Сморкачёв, - работали бы на поверхности, пусть даже на чердаке, по-другому бы себя чувствовали.
- Ладно. Забудем. Какой смысл ругать себя, если лучше уже не сделаемся. Давайте жить, как все, станем обвинять других в своих бедах.
Никандра, по его же просьбе, отправили за продуктами, а Влад взялся за то, к чему в шутливой форме призывал Грешнов, - стал сплетничать.
- Только и разговоров о том, что погибла принцесса Диана, - шептал Сморкачёв.
- Кто погиб? - переспросил Василий.
- Блудница из Букингемского дворца.
- Грек-режиссёр утверждает, что её убила Елизавета, стреляя с заднего сиденья белого "Фиата". Фильм про это собирается снимать, ищет актёров на роли. Всё правильно Влад говоришь, но ты - дезертир, и тебя никто слушать не станет. Ты - вне закона. Тебе нужно паспорт получить, выучиться. Тогда к тебе станут прислушиваться. Давай, определим тебя в институт?
- А бабе Паше ремонт кто будет делать?
- Никандр справится один, в крайнем случае, я помогу. Если хочешь чего-то добиться, надо Богу молиться, исправно трудиться, и учиться, учиться, учиться.
Жалуясь на головную боль, Василий поинтересовался:
- Ты почему Никандра недолюбливаешь? Мы же - одна семья.
- Потому что он - подхалим, любит поискать у начальства в шерсти, - убеждённо сказал Сморкачёв.
- Что ты такое говоришь? - смутился Грешнов.
- У обезьян это грумингом называется, подчиненные вожаку шерсть перебирают.
- Зачем?
- Вроде как блох ищут, а на самом деле это очень приятно. Вот и Уздечкин из таких. А уж если он добьётся своего, то все мы у него в шерсти искать станем.
- Имеешь в виду - станет президентом? - засмеялся Василий. - Время, конечно, сумасшедшее, но этого не будет никогда. Смешно. Представляешь, сидит Никандр в Кремле под своим портретом...
- Министры кудлатую его голову перебирают, - включился Влад.
- Да-да. Дан Спатару со всех щелей поёт. На груди у Никандра золотой крест из чистого золота на массивной цепи. И всё же не понимаю, какая может быть радость от этого?
- От президентства?
- От груминга обезьяньего. Ну-ка, попробуй, поищи блох у меня в голове.
Сморкачёв с готовностью принялся перебирать волосы усевшемуся в кресло Василию. делал он это профессионально, словно всю жизнь только этим и занимался. Грешнов зажмурился, как кот в солнечный день, сидя на завалинке и приоткрыл от удовольствия рот.
Незамеченный товарищами из магазина вернулся Никандр. Чтобы как-то обозначить своё присутствие, он громко покашлял.
Сморкачёв с Грешновым вздрогнули и замерли, как люди, пойманные на чём-то постыдном. Секунд десять не знали, о чём говорить.
- Я не вовремя? - улыбнувшись, спросил Никандр.
- Смеяться тут не над чем, - всё ещё находясь в дремотном состоянии, сказал Василий. - Мне Владик показывал, как тебе подчинённые будут голову чесать, когда ты станешь президентом.
- А это когда-нибудь будет? - задал Уздечкин наивный вопрос.
- Всё к этому идёт, - уверил его Грешнов и, переглянувшись со Сморкачёвым, улыбнулся.
Василию вдруг захотелось стать устроителем судеб. Он тряхнул головой, которая перестала болеть и крикнул:
- Решено! Никандра сделаю президентом, а тебя, Влад, академиком.
- Для этого мне необходимо высшее образование, - заметил Сморкачёв.
- Так в чём дело? У бабы Паши есть приёмный сын от покойного мужа, фамилия - Чернопрохвостов. Он председатель приёмной комиссии в нефтегазовом Губкина. Всё обтяпаем в лучшем виде. А хочешь, устрою в Бауманский?
- Так в какой же из них?
- Какая тебе разница? Не бойся, определим в технический вуз, по твоему анфас-профилю. Не с твоей физиономией влюблять в себя девчат. Актёр из тебя не получится.
- Не стремлюсь.
- И молодец. Точно, академиком станешь, потому что знаешь, чего не хочешь.
- Мне бы побольше узнать того, чего хочу. Учебники бы достать, математику и физику подтянуть.
- Без вопросов. С сегодняшнего дня и начнём подготовку. Купим книги, обзаведёмся пособиями. Погоди! Каракозов! Наш Миша Профессор этим и занимается с абитуриентами, он тебя подтянет. После того, как заводское КБ, где он работал, ликвидировали, Профессор только на эти средства и живёт.
Грешнов прямо из подвала позвонил Михаилу Каракозову и попросил его позаниматься со Сморкачёвым. Подготовить его к вступительным экзаменам в вуз.
- Мишань, - говорил Василий в трубку. - Жаль пацана, молодой совсем. А потом, через пасынка бабы Паши я попробую его в институт пихнуть. Но совсем дурака, сам понимаешь... Да, да. Надо, чтобы хоть первое время он смог продержаться, а там всё будет зависеть от него. Захочет учиться - будет стараться, не захочет, - пусть катится по наклонной, как говорили наши незабвенные учителя. Да, да. Надо дать парню шанс. Попробуешь? Присылать? Спасибо. Сегодня вечером пришлю.
Грешнов положил трубку и сказал Сморкачёву:
- Каракозов уверяет, что у него все поступали. Его принцип: "Нет плохих учеников, есть негодные преподаватели". Иди мойся, одевайся, готовься.
Вечером того же дня, вооружив Влада бутылкой креплёного вина, Василий отправил его к Мише Профессору.
Прибыв по указанному адресу, Сморкачёв обнаружил распахнутую настежь дверь. Решив что его ожидают, вошёл. Поголосил, - никто не ответил. Влад воспользовался уборной, отправился мыть руки, и в ванной столкнулся с обнажённой женщиной. Это была жена Михаила Каракозова Майя. Собственно, саму наготу он рассмотреть не успел. Сморкачёв встретился с женщиной глазами и, тут же прикрыв дверь, проследовал на кухню. Там открыл бутылку, что принёс с собой и хорошенько к ней приложился.
Вскоре на кухне появилась и Майя в розовом махровом халате.
- Это вас по математике будут подтягивать? - спросила хозяйка как ни в чём ни бывало и, посмотрев на открытую бутылку, сказала, - Хорошее начало.
- Это, собственно, подарок вам от Василь Данилыча.
Влад встретился с хозяйкой глазами, и Майя отвела взгляд в сторону.
- Ну, раз вино не только марочное, но и подарочное, наливайте, - скомандовала она, подставляя фарфоровую чашечку.
Сморкачёв с готовностью плеснул вино, Каракозова выпила.
- В институт собираетесь? А мне говорили, что вы - дезертир, и у вас нет даже документов.
- Всё это - правда, - признался Влад, - но человек всегда надеется на лучшее, вот и я думаю, что всё как-нибудь устроится.
Проследив за плотоядным взглядом молодого человека, уставившегося на её голую коленку, Майя запахнула полы халата, но сделала это по-женски хитро, как бы подманивая, и Сморкачёв попался на её уловку. Голосом, сделавшимся вдруг низким и по-хозяйски повелительным, Влад сказал:
- Покажи.
- Вы о чём? - играя непонимание, сказала Каракозова.
Сморкачев ударил её ладонью по щеке.
- Я кому говорю, - угрожающе прошипел он.
И Майя послушно, даже с удовольствием убрала с коленей полы халата.
- Ещё, - повеливал Влад.
Майя стала приподнимать края халата, но в этот момент послышались торопливые шаги в коридоре. На кухню вбежал Миша Профессор.
- К соседям на минутку заглянул, - стал оправдываться Каракозов. - А вы, смотрю, не скучали. Откуда вино? Майя, ты же не пьёшь?
- Василь Данилыч передал, - ответил за хозяйку гость.
Воцарилось напряжённое молчание, которое нарушила Майя женской истерикой.
- Сколько раз я тебе говорила, что ванна засорена? - кричала она на мужа срывающимся голосом. - Или сантехника вызови, или я сделаю с собой что-нибудь. Это не может продолжаться вечно.
К удивлению гостя, Михаил спокойно реагировал на болезненные вопли жены.
- Не переживай, дорогая, - сказал он, - всё наладится.
- Я могу устранить засор, - вызвался Сморкачёв и подскочив, стремглав помчался в подвал.
Грешнов встретил его по-отечески ласково:
- Выгнали? Этого следовало ожидать. Но тебе же ничего не надо было делать, только молчать и слушать. С горя, смотрю, успел уже хлебнуть.
- Да нет, - стал объяснять запыхавшийся Влад. - Нужен гибкий металлический шланг.
- А что, через голову знания уже не входят, - подмигивая Никандру, пошутил Василий.
- Хочу в трубе засор устранить, - не воспринимая шуточного настроения приятелей, пояснил Сморкачёв.
- Так где я тебе его возьму?
- У попугая под клеткой. Ещё от сантехников остался. Когда ремонт делали, я его туда сам положил.
- Если положил, то там и лежит, никто туда не лазил, - сказал Василий, отмечая изменения, произошедшие в облике и поведении дезертира. - Что-то глазки у тебя подозрительным светом горят?
- Да вином напоили, - стал оправдываться Влад.
- Бутылку я передал в благодарность за предстоящие с тобой хлопоты и мучения. Сам-то не пей вино, а грызи.
- В каком смысле "грызи"? - не понял Сморкачёв.
- Грызи гранит науки. Учи математику и физику.
- А как же, обязательно, - пообещал Влад и побежал к Мише Профессору, размахивая на головой гибким металлическим шлангом.
2
Поздним вечером Каракозов подёргал за ручку запертую дверь в комнату жены и громко, с выражением своего недовольства, сказал:
- Мир римлянам добыт и двери Храма Януса закрыты?
- Ты не Нерон, - откликнулась Майя, - не мешай нам.
- Чего это он? - поинтересовался Сморкачёв, находившийся в комнате Каракозовой.
- Учёность демонстрирует. У древних римлян был Храм Януса, - это такое римское божество, символизирующее начало и конец. Очень древний храм. Считалось, что его построил чуть ли не сам Ромул.
- Тот, что у волчицы титьку сосал?
- Ну да. Один из основателей Рима. А построил он этот храм после заключения мира с сабинянами. Позднее царь по имени Нума постановил, чтобы двери храма были открыты во время войны, а во время мира - закрыты. За всю историю Древнего Рима до правления Нерона двери храма всего шесть раз были закрыты. Первый раз - по указу самого Нумы, второй раз - по окончании второй пунической войны, три раза - в правление августа и еще раз, если верить Овидию, - в правление Тиберия.
- Тиберия? А ты Мишу Нероном назвала.
- В шестьдесят пятом году, когда в империи был установлен мир, Нерон потребовал закрыть двери храма, отпраздновал это событие и монеты отчеканил. Я тебе потом покажу. На аверсе - профиль Нерона, а на реверсе - обратной стороне, - надпись: "Мир римлянам добыт и двери храма Януса закрыты". Собственно то, что ты слышал из-за двери.
- Это в тысяча пятисотом или ещё раньше?
- Не поняла?
- Ты сказала, - в шестьдесят пятом.
- В шестьдесят пятом и было. В первом столетии нашей эры.
Майю не рассердило, а умилило невежество и простодушие Сморкачёва. Он это заметил и с благодарностью в голосе сказал:
- Ты умнее Миши Профессора.
- А то! Он всё щёки надувает, а кроме верхов, мало в чём сведущ.
- Говори понятно.
- Ни в чём не разбирается.
- Другое дело.
3
Ночью с первого на второе сентября Василия разбудил телефонный звонок. С ним говорил Миша Каракозов.
- Спасибо. Удружил, - сказал Профессор.
- В каком смысле? - не понял Грешнов.
- Жена заперлась в своей комнате с твоим дезертиром и не открывает.
- Вот это да! - удивился услышанному Василий. - Из дезертиров - сразу в наполеоны.
Хотел сказать, что это не проблема, нужно сломать дверь, и Сморкачёва за ухо он выведет лично, но Миша бросил трубку, а перезванивать Грешнов не решился.
Василий умылся, оделся и пошёл в подвал. Открывшему дверь Никандру с порога сказал:
- Завидую Сморкачёву, подмял под себя жену Миши Профессора.
- Кто же мог знать, что она такая доступная? Да и замужем за учёным человеком. Миша сам во всём виноват. Ему следовало шевелить не только извилинами, но и кое -чем другим, хоть изредка, профилактически.
- Это точно, - поддакивал Уздечкин.
- Да, все мы её проморгали, и уже ничего не вернуть. Это в семьях интеллигентских - сплошь и рядом. Помню, жил у дядьки, в порядке вещей было, когда он, старый муж. сидя за трофейным роялем и аккомпанируя себе, напевал песни на стихи Исаковского: "Хотел сказать, встречай, Прасковья, героя мужа своего" и так далее. А его молодая жена разгуливала по комнате площадью сорок метров, потолки - черты сорок, в шёлковом халате на голое тело. А то взгромоздится на никелированную спинку большой железной кровати, довольно высокую спинку, и делает вид, что читает книгу. Волосы у неё были густые, чёрные, с отливом в синеву. И вот сидит эдакая птица диковинная, от медленно поворачивающегося абажура цвет лица её становится то жёлтым, то оранжевым. А за её спиной, в облаках папиросного дыма, как в тумане. за чёрным роялем серый профиль сутулого старика. Я ей говорил: "Был бы художником, изобразил бы тебя богиней Венерой". А она мне тихо, доверительно: "Я - твоя. Можешь делать со мной всё, что пожелаешь". И смотрела так... Словами не передать. С какой-то щемящей душу надеждой. И такая она была красивая, и настолько тосковала по ласке мужской, а я струсил. И все мы такие. А дезертир не поленился. Взял шланг и прочистил трубу. А нам остаётся только слюньки утирать и облизываться. Ладно. Спи. Утро вечера мудренее, - закончил Василий свою многословную речь. - Пойду к Нинке, не домой же возвращаться. Жене соврал, что срочно на дежурство вызвали.