В комнате Звукова, за овальным столом, уставленным яствами, сидел сам хозяин и его гости: Максим Королевич, Лев Дмитриевич Быкуев и Сергей Шнырёв.
- Я мог бы работать адвокатом, мог бы грабителей от тюрьмы избавлять, - хвастался Звуков.
- Например? - усомнился Максим.
- Молодёжь! Всему учить вас надо. Говорите, попавшемуся на грабеже мерзавцу, пиши: "Пистолет я нашёл в луже и нёс его сдавать в отделение милиции. По дороге в райотдел я достал его и решил протереть от грязи. В этот момент мимо проходил гражданин Боев, в протоколе фигурирующий как "потерпевший". Застав меня за этой процедурой, он ни слова не говоря, любезно предоставил мне своё портмоне и разрешил воспользоваться находящимися в нём дензнаками по своему усмотрению. Сердечно поблагодарив гражданина Боева, я продолжил следование к отделению милиции. Но по пути следование был задержан и обвинён в ограблении всё тем же гражданином Боевым. Ну как? Впечатляет? Вы, кстати, знаете почему бабу нельзя брать на рыбалку?
- Счастья не будет? - предположил Максим.
- Может возникнуть двусмысленность, когда она станет хвалиться уловом и демонстрируя размеры пойманной рыбы приговаривать: "Вот такого поймала". Слушатели будут ощущать неловкость.
- А правда, что при коммунистах слово Бог писали с маленькой буквы...
- Правда.
- ...А слово сатана с большой?
- Я этого не знаю. Если только в первые годы советской власти, когда все маски были сняты и по Красной площади в плясках шествовали ряженые в чертей. Писались "Красные дьяволята", по которым впоследствии был снят замечательный фильм для юношества "Неуловимые мстители".
- Ряженые в чертей по Красной площади бегали?
- Да-да. Страна, становящаяся на путь социализма, желала очиститься от определённых категорий лиц, от политических и идеологических противников советской власти. Ведь основное учение большевиков - это учение о классовой борьбе. А это не только монархисты, эсеры, кадеты и меньшевики, но и клерикальный элемент, то есть духовенство.
- От "бывших людей" избавлялись, - менторским тоном пояснил Быкуев, перехватив инициативу у Звукова.
- А кто это такие "бывшие люди"? - спросил Максим у Льва Дмитриевича.
- Представители бывших имущих классов. У Советской власти было много врагов. Всех она видела и боролась с ними.
- Потом и крестьянство во враги попало, - Геннадий Валерьянович снова попытался овладеть инициативой, - Так как крестьянин - собственник и "Работая на своей земле - он строит капитализм". Советская власть ему не нужна.
- И их всех расстреливали?
- Ну не всех скопом, но разбирались мало. Дзержинский сам признавал, что в первое время брали в ЧК кого ни попадя, а значит, и расстреливали кого ни попадя. И все прекрасно понимали, что проконтролировать работу Черезвычаек на местах центру было невозможно. Даже если центр этого и хотел. Такое время было. Что ж ты хочешь, во время любых низвержений лютуют те меньшинства, которых рухнувшая власть давила. Это прописные истины. Сейчас, после девяносто первого года, будут лютовать те, кого Советская власть ущемляла.
- Это кто же?
- Низкопоклонники перед западом. Доморощенные монархисты, из тех, кому за тем лишь царь нужен, чтобы снова его предать. Фашисты, не имеющие ни малейшего понятия ни о фашизме, ни о Великой Отечественной Войне, ни о том безумии, в которое Германия перед этой страшной войной впала. Извращенцы всех мастей, которых Советская власть держала в узде закона. Вот, все эти недоноски. То есть самое худшее, что может быть. Муть, крапивное семя, предатели всего и вся. "Ах, в стране наметился вектор "вниз"? Так мы будем тут самыми первыми". Вон Максим, посмотри на Пердуху. Похож он на Достоевского или того же Чехова? Нет. Ему бы в бане номерки выдавать, да барыгам за пивом бегать. А он взял себе русскую фамилию и со всех трибун учит русских людей, как им следует жить. Лев Дмитриевич, кто ты такой? Твоё место знаешь, где? О! Обиделся, ушёл. Не забыв перед этим рюмку водки хлопнуть. Он знает, где его место.
- Геннадий Валерьянович, - поинтересовался Максим, - а почему вы Быкуева Пердухой называете?
- Потому что он любит всегда и во всём быть первым. Лёва первым узнал и рассказал нам о том, как Горбачёв сходил в театр Ленком. После премьеры Михал Сергеевич подошёл к Марку Анатольевичу и в свойственной себе манере, почти не открывая рта, пробурчал: "Это не спектакль. Это пердуха!". Захаров насторожился, решив что в политбюро ЦК КПСС такой сленг, такой жаргон. Впоследствии выяснилось, что генсек сказал не "пердуха", а "Пир Духа".
Максим захохотал.
- Ага. После этого рассказа сначала за глаза, а потом и в глаза, Лёву стали называть Пердухой. И как ни странно, он был не против, чтобы его так называли. Вот я и пользуюсь. У Быкуева, на самом деле, нарядная еврейская фамилия. Но нельзя быть русским писателем с еврейской фамилией. Догадайся Горенштейн стать Ивановым и ему уже стоял бы на Тверской памятник из чистого золота. Быкуев догадался, сменил фамилию, но гнилое нутро своё никуда не денешь. Он ведёт себя, как Троцкий после Октябрьского переворота, нагло и нахраписто. Но он Лев Дмитриевич, а не Лев Давыдович. Собственно, и тот кончил плохо. А Быкуев что делает? Ругает товарищей по перу, что само по себе омерзительно. А тем более покойных, тех, кто ответить ему не может. Сам видишь, носит майки с изображением Че Гевары, с надписью: "Трудно быть скромным, когда ты лучший". При этом знает, подлец, что он ни только не лучший, а никакой. Он не писатель, это я тебе авторитетно заявляю, но его это не смущает. Наглость - второе счастье. Он кричит сейчас из всех динамиков, мечется, вручает и получает премии. У него даже хватает времени и наглости сидеть за моим столом и пить мою водку. Глашатай Свободы, Равенства и Братства.
- Он разве коммунист? Это же коммунистический лозунг? - напомнил Максим.
- "Свобода. Равенство. Братство" - это великая хитрость, придуманная и провозглашённая самим сатаной ещё до появления на Земле рода человеческого. Тут не одни коммунисты. Эту обманку использовали, и будут использовать все прохвосты и проходимцы до скончания века.
- А вы кто по национальности? - спросил Максим у Звукова.
- Ты знаешь, у меня родня - будь здоров. Прадед был известным архитектором. В Питере до сих пор стоят дома, им построенные. Французы, из города Парижа прислали ему в подарок автомобиль. Это было ещё до революции. Я сам путаюсь со своей роднёй. Дед, отец моей матери - немец. Причём ведёт свою родословную ещё со времён Петра Первого. Когда Государь наш специалистов завозил, то и предок мой приехал. Вот он и строил Петербург. Фамилия у него Инверсон. Фамилия эта не столько немецкая, сколько шведская. Но вся родня, все корни в Финляндии. Потому что матери из Хельсинки присылали письмо. Спрашивали, есть ли у неё какие-нибудь письма или вещи деда. Родной брат деда - лауреат Нобелевской премии, врач. Он изобрёл лекарство против туберкулёза или против сифилиса, точно не помню. Вот. А по отцовской линии я дедов-прадедов не знаю. Отец был детдомовским. Конечно, можно и нужно было бы корни свои найти. Но при советской власти не поощрялось знать своих дедов-прадедов. Ещё накопаешь купеческие или дворянские корни. Так тебя вообще в кутузку пошлют, чтобы там ты этим обстоятельством гордился. Или того хуже - к стенке поставят. По-моему, у отцовой родни конфетная фабрика была в Петербурге. Надо всё это порыть. Теперь тебе ясно, какой я национальности?
- Теперь ясно, - засмеялся Максим, - А Ермаков?
- Что Ермаков? Ерофей Владимирович - явный клерикальный элемент и в своё время наверняка находился в органах КГБ на оперативном учёте. То есть был тем, за кем приглядывали, как за потенциальным врагом. И его бы слопали, будь он помоложе. К концу восьмидесятых зубы у КГБ выпали, Комитет стал есть траву вместо мяса. А жаль. Ты же знаешь, всегда существуют враги. Взять, к примеру, иностранных шпионок. Такая, стоя перед проходной военного завода, поднесёт стакан токарю Шнырёву, который вытачивает закрылки для ракеты - и всё! Ракета падает, миллиарды народных рублей уходят в землю.
- Сказать, откуда взялись гомики? - заговорил встрепенувшийся Шнырёв, - Например, у мужика не стоит, он и думает: "Что мне остаётся? Как теперь получать кайф? Буду получать, как баба". Вот и вся наука.
- Не ругай их, Серёга. В их руках, если верить Ерофею Владимировичу, сосредоточена вся власть на Земле. Возвращайся в Питер, гомики тебе помогут в твоей песенной карьере.
- А что им с меня?
- Да, сделаешь для них то, что делаешь для всех. Споёшь ещё раз голым, пупыску свою засветишь. Им и то отрада.
- А как я их узнаю?
- Они сами узнают тебя. А если без шуток, то они скоро объявляться станут.
- Что ж, так и будут громогласно заявлять: "Я - педераст"?
- Ну, какое-нибудь более благозвучное прозвище себе придумают. Например "геи".
- Смеёшься?
- Пророчествую. Ещё вчера они стыдились своей пагубной страсти, прятались по общественным туалетам. Знали своё место. Но сегодня сатана им подсказал выход, шепнул: "Глупцы, ваше время пришло. Не стыдитесь своего порока, а гордитесь им. И я помогу. Весь мир положу к вашим ногам". И в чём-в чём, а в этом не обманул. Посмотри, что во всём мире делается. Заключаются однополые браки. Демонстрации, тысячные марши извращенцев, гордо шествуют по улицам Европы и Америки. В Нью-Йорке, к примеру, теперь только гомосексуалисты и живут. Скоро город единогласно в Содом переименуют, лозунг "Свобода, равенство, братство", напишут на своих знамёнах эти новые повстанцы против нравственности и закона.
- Чем же они могут мне помочь? - усомнился Шнырёв.
- Денег дадут. Какой-нибудь тощий как скелет, банкир Титькин, из молодых да ранних, узнавший от тебя, как ему теперь получать кайф, восхитится твоими замечательными сквернохульными песнями, объявит себя громогласно геем и даст тебе вспоможение.
- Откуда же у них деньги?
- Если верить Ермакову, то сатана им лично выдаёт. По ведомости. Впрочем, мы с тобой одной с ними цели служим, одного хотим.
- А чего мы хотим?
- Чтобы наша огромная страна не погрузилась в сумерки клерикализма. Для этого сегодня ночью ты пойдёшь и спилишь крест, который верующие установили на месте строительства своего нового Храма. А если будешь пойман за этим занятием, то так и заявишь, что крест попирает твои конституционные права, человека научномыслящего и не желающего мириться с нарастающим произволом Русской Православной Церкви.
- Я так складно не смогу сказать.
- Может, ещё и не попадёшься. Ступай, я буду за твою удачу кукиш в кармане держать.
- Поможет? - испугано поинтересовался Шнырёв.
- Непременно, - пообещал Звуков. - Или лучше в Питер сразу поезжай, там от тебя пользы больше будет. В вопросах клерикализма я на стороне коммунистов. Подчас так ненавижу Бога, что кроме ненависти в душе ничего и не остаётся.
- Золотые слова говорите, - раздался из коридора спокойный голос Ермакова.
- Ой! Ерофей Владимирович, проходите, - залебезил Звуков, - а мы тут по-пьяни крамольные шутки шутим. Вы, кстати, знаете, сколько лет Василий Блаженный прожил?
- Не знаю.
- Восемьдесят восемь. С десяти лет ходил голый, Христа ради юродствовал. Я же прочитал уйму книг и священных и богохульных.
- Рискну предположить, в богохульных что-то поняли, так как имели опыт подобной жизни. А что толку было вам читать священные? Всё одно, что китайскую азбуку.
- В чём-то вы правы. Но подарили, как не прочитать. Это для меня честь. Всё равно, как стать почётным гражданином города. Я думаю, каждый мечтает об этом.
- Смотря какого города. У Содома почётным гражданином города, я думаю, не всякий бы захотел быть.
- Правда ваша. Самый последний преступник и вор ждёт от других порядочности и святости и сердится на то, что люди плохие. Гнилую картошку ему, видишь ли, продали, воруют, убивают. Ты с себя начни. Глядишь, на тебя глядя и другие за ум возьмутся. Помолитесь при случае за меня, Ерофей Владимирович, хочу попасть в Царство небесное.
- Помолиться я за вас помолюсь, - сказал Ермаков, - но обещать Царство небесное не имею право. Так как загробная жизнь не в моей власти.
Ермаков пришёл не к Звукову и даже не к Корнеевой, а ко мне. Мы с Ерофеем Владимировичем уединились на кухне, и он сделал мне предложение:
- Вижу, сохнешь, тоскуешь по Тане. Может, я чем-нибудь в состоянии тебе помочь? Ты мне только скажи.
- Ой, Ерофей Владимирович, не надо! - взмолился я, склоняясь под грузом нахлынувших воспоминаний. - Это для меня настолько больная тема. Чем тут поможешь? Если только за этим пришли, то идите домой. Сам во всём виноват, самому и исправлять. Огромное вам спасибо, но ничего предпринимать не надо.
- Я хотел бы вас видеть вместе, - объяснил свою позицию Ермаков, - вы были бы красивой парой.
"А уж я-то, как хотел бы быть вместе с Таней", - мелькнуло в моей голове.
Захотелось расспросить Ерофея Владимировича о его внучке. Узнать, как она живёт? Замужем ли? Есть ли дети? Но сама мысль о том, что я по собственному произволению с Таньшиной расстался навсегда - убивала. Я замкнулся. Неведение казалось спасением. Все мысли о Тане я стал гнать от себя прочь.
Перед тем как уйти, Ермаков взял мою склонённую голову двумя руками и поцеловал меня в темя.