Я сидел в комнате Звукова за овальным столом, накрытым белой скатертью, пил чай из фарфоровой чашки, а Геннадий Валерьянович, глядя на свою молодую жену, витийствовал:
- Надо быть смелым, признать раз и навсегда, что впереди тебя ожидает "ничто" и жить спокойно, без очарований и разочарований.
- Мыслящий человек не станет жить, если признает, что впереди его ждёт "ничто". Это глупость какая-то, - вырвалось у меня.
- Вы правы, но нас настолько отравили атеизмом, что мне легче так. Но, признаюсь, не могу представить этого мира без себя. Кажется, что я был всегда, даже тогда, когда меня не было. И буду всегда, даже тогда, когда над моей могилкой водрузят деревянный крест. Расскажите лучше, как к театру вы пристрастились, многоуважаемый Сергей Сидорович? С чего началось ваше вовлечение в эту тему?
- Мое вовлечение, - подыгрывая ему, отвечал я, - можно разбить или разделить на три этапа. В школе был хороший классный руководитель, который сам был театралом и нас водил на спектакли. Деньги давали родители, театральный билет стоил тогда копейки. В ТЮЗ мы ходили. Это была моя первая любовь, - Театр Юного Зрителя. Много хороших спектаклей я там посмотрел. Второй этап - мама работала в детском саду, а это был не простой детский сад, а элитный, на Смоленке. И в этот детский сад приводили своих детей так называемые "звезды". Например, был такой артист МХАТа Алексей Борзунов, "Друг мой Колька". Он очень много на радио работал и всё время приглашал на спектакли во МХАТ. Тогда я влюбился в игру Евгения Евстигнеева. Ходил на "Сталевары" много раз. Какие-то ещё спектакли смотрел, которые сейчас уже не вспомню.
- Напомните, кого Евстигнеев в "Сталеварах" играл?
- Рабочего играл. Спектакль мне казался не очень интересным, но когда на сцену выходил Евстигнеев, то всё преображалось. Его пластика, юмор, он на сцене был абсолютным работягой. Очень органичен был. Играл смешно, интересно. А ещё в детский сад приводил свою внучку знаменитый Захава, который играл Кутузова в фильме Сергея Бондарчука "Война и мир". Он был в то время ректором Щукинского театрального училища. А его дочка, если не ошибаюсь, была актрисой Ленкома. И она всё время приглашала в свой театр. И вот, после ТЮЗа, - МХАТ, Ленком. Я несколько раз смотрел "В списках не значится" с Виктором Проскуриным в главной роли, затем - "Тиль Уленшпигель", "Юнона и Авось", "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты".
- Всё это ты посмотрел? - с недоверием осведомился Звуков, незаметно переходя на "ты".
- Да, всё посмотрел, и не по одному разу. Причём, я не один ходил, а вместе с братом, который впечатлённый увиденным и сам впоследствии стал актёром.
- Это были самые кассовые спектакли, на них было не попасть.
- Вот, а родственница Захавы нас не просто проводила, она нам делала наиболее хорошие места. В седьмом, в восьмом ряду мы с братом сидели.
- А третий период увлеченности театром?
- Третий период - когда брат поступил в ГИТИС и учился там на актера. Я подружился с ребятами с его курса, и не только с его. Собственно, дневал и ночевал там. Потом, я же в то время учился в Университете, а мой друг работал осветителем в театре Маяковского, что называется, в самый расцвет творчества Андрея Александровича Гончарова. И я из световой будки смотрел все спектакли мастера. Как к себе домой ходил. Да ещё и с актёрами познакомился.
- Какие актеры запомнились? Павлов, Джигарханян?
- Павлова там уже не было, Джигарханяна застал. Фатюшин, Александр Лазарев, Немоляева. Самое сильное впечатление - Алла Балтер, "Трамвай "Желание"". С Гундаревой хорошие спектакли были. Так что к театру душа моя прилепилась давно и навсегда.
- Так, что же вам от меня надо?
- Хочу написать книгу, художественную. Прошу вашей помощи, - обратился я к Звукову.
- Что от меня требуется? - поинтересовался Геннадий Валерьянович.
- Просвещение в тех вопросах театральной жизни, в которых я не сведущ.
- Окажем всестороннюю поддержку, - пообещал вмиг оживший сосед и отодвинув от себя пустую чашку, стал немедленно меня просвещать. - Есть такой страшный человек, завпост - заведующий постановочной частью. Это человек, который отвечает за всё, что происходит на сцене. В больших театрах ему есть подспорье, - инженер по технике безопасности, какой-нибудь ещё инженер. В маленьких театрах как-то без всего этого обходятся. Зато завпост там - царь и бог. Если хороший завпост, то театр храним богом. Это сучья должность, это человек, который отвечает за всё, и при его маленькой зарплате, они, как правило, люди, обделённые вниманием. Больше всего пинков от главного режиссёра, от художника, достается им. А его обязанности, - чтобы вся эта неповоротливая махина начала работать. В его подчинении цехА. Это люди, которые собирают декорацию до спектакля, обслуживают спектакль, если есть перестановки декорации во время представления и разбирают декорации после. Как правило, есть там главный монтировщик, - "завмонт". И есть "монты", обыкновенные ребята-монтировщики. Это люди, находящиеся на ничтожной зарплате. Или временно работающие, или влюблённые в театр. Состав достаточно текучий. Есть мебельщики. Отдельный мебельный цех. Например, нужен стол. Вот это - дело мебельщиков.
- А разве столярная мастерская при театре не сделает стол? - спросил я, желая показать, что тоже кое-что о театре знаю.
- Ну, как? Мастерская его сделала, но когда рабочие стол вынесли на сцену, и главный мебельщик сказал: "Хорошо, вот здесь подмазать, и будет замечательно. Мне нравится". Всё. Дальше стол уже уходит в цех мебельщиков. Они его выносят на спектакль, двигают во время перестановок и после спектакля уносят. Бывают очень курьёзные случаи. Когда на монтировочный цех на большие декорации приходится невероятное количество работы. А в этом громадном спектакле, где дикие перестановки, где одна сцена в бронепоезде, вторая - в скалах, третья - на пустынном берегу моря, и при этом ни одной табуретки, мебели вообще нет. Есть такие идиотские постановки.
- Да? - рассмеялся я.
- Ага, - с удовольствием подтвердил Звуков. - И монтировщики в этот момент дико ненавидят мебельщиков, которые в это время сидят и покуривают. Или одна какая-нибудь табуреточка и пуфик. И всё! И больше ничего! А монтировщики пашут весь вечер в мыле, а эти вынесут тихонечко и курят.
Геннадий Валерьянович, совершенно счастливый, закурил и, не торопясь, с видимым наслаждением, продолжил:
- Бывает, наоборот. Лёгкий занавес, знаете ли, одна колоночка и дикое количество мебели, по сто стульев каких-то витых. Здесь обратная ситуация. Два мебельщика упираются "рогами", а "монты" повесили занавИсик, который можно одной рукой открыть, курят и на них посматривают иронически. Потом есть реквизиторский цех, это всё, что пришло с бутафории. Чашки, кубки, всё, что уже закреплено за спектаклем. На каждый спектакль свои коробки, и работники реквизиторского цеха их разносят и раскладывают содержимое. В том числе исходящий реквизит. Это то, что поедается на сцене. Вот то, что мы сейчас с тобой пьём и кушаем. Реквизит носильный, - всякие там часы, шлемы, письма. И габарит, - реквизит, который стоит на сцене. Тот же самый кубок, который герой возьмёт, повертит в руках и поставит на место. Их задача - всё это принести, а потом это оборудование унести. И есть ещё два цеха, которые не зависят от машинерии сценической. Это свет и звук. Свет в театре - это очень важная вещь. Это почти во всех театрах грандиозная проблема. Люди, которые театральным светом занимаются, это уникальные люди. В любом мало-мальски уважающем себя театре есть художник по свету. Это отдельная должность, несмотря на то, что его обязанности, - всего лишь выстроить свет на спектакль. Но это настолько ответственно, настолько тонко, настолько это невероятно сложная профессия, что даже в Москве эти люди считанные. Их просто единицы. Правильный свет ведь оживляет даже плохую декорацию. Каким-то контражуром, какими-то туманами. Ну, что там говорить. Конечно, по сравнению с западными театрами, с их оснащённостью, у нас это каменный век. Потому что там такие эффекты есть... Человек подходит к окну, открывает ставни, и в комнату врывается дневной свет, настоящий. Стопроцентное ощущение, что за окном светит солнце. Это особый прожектор, который стСит невероятных денег. У нас таких нет. Ну, звук, понятно, есть человек, который сидит на магнитофоне, тот, кто пускает музыку, так называемый "кнопкодав". Есть заведующий цехом.
- А музыку режиссёр подбирает сам? - поинтересовалась Вероника.
- Как правило, музыку режиссёр подбирает сам. Если очень сложный спектакль, приглашает человека, который оформляет спектакль музыкально. Есть такая должность - "завмуз" в театре. Сейчас, я думаю, она очень мало где сохранилась, поскольку можно и без неё обойтись. Режиссёр сам всё делает. "Здесь - Чайковского, здесь - Рахманинова, здесь - Пинк Флойд, - поехали!".
- Хочу описать академический театр. В нём есть "завмуз"? - уточнил я.
- Есть не просто "завмуз", а даже оркестр, - ошарашил меня Звуков.
- А драматический театр финансово может содержать оркестр? - не поверил я его словам.
- Сейчас - нет, - согласился Геннадий Валерьянович. - Сейчас - ни в коем случае. Или содержание на каких-то паритетных условиях. Например, оркестр может быть в штате театра, но при этом активно халтурит и ставит свои условия. "Составляйте график, неисключительно, чтобы под нас, но чтобы наши интересы тоже учитывались. Фифти-фифти". И театры сейчас идут на это, поскольку, действительно... Оркестр минимум шестнадцать человек, даже нищенскую зарплату если платить, допустим, по три тысячи, театру, все равно, это очень накладно. А что такое "три тысячи"? Не проживёшь же. Человеку, у которого семья... Конечно, они халтурят на стороне. Сейчас вообще всё по-другому. Театры закупают электронную аппаратуру, это выгоднее, чем держать оркестр. Но, конечно, ничто не заменит звук живой скрипки из оркестровой ямы, и это все понимают. Я так скажу, - если тебе это нужно для книги, то оркестр в театре может быть. Влачащий полунищенское существование, торгующийся с театром, скандалящий с главным режиссёром.
- Вы готовый сюжет подбрасываете. Главреж поругался со скрипачом, выгнал его и привёл своего, а тот напился и играл отвратительно и своей плохой игрой на скрипке запорол великолепный спектакль.
- Замечательно! Прекрасно! - подхватил Звуков. - Конечно! Главреж дал задание завмузу. Тот привёл своего старинного друга, сказал: "Классный мужик!". Он же не знал, что скрипач "развязал". Он десять лет назад его знал, но это был единственный знакомый ему хороший музыкант, который согласился играть за тысячу в месяц. А тот хлебнул перед спектаклем и поплыл. Да, такая ситуация вполне может быть. Вот я тебе примерно, грубо, описал все театральные цеха. Ещё есть такая страшная должность, - "завтруппой". Это, как правило, тётка. В академических театрах бывает мужик. Это человек, который отвечает за чёткость работы актерского цеха, то есть труппы. Он отвечает за то, чтобы вызвать актёра на репетицию, отвечает за явку актёров на спектакль. Он отвечает за вывешивание расписания репетиций. И, поскольку он является передаточным звеном между актёрской труппой и всяческим начальством, то очень сильно этим пользуется. То есть, на этом месте выживают самые... Не подберу приличного слова, чтобы выразить, кто. Нормального человека очень быстро съедают, а вот такие, которые могут сказать главному режиссёру: "Иван Иванович, этот сказал про вас это самое, а вон тот - это самое". Такие люди на этом месте выживают. Это просто должность на выживание. Нормальный человек не выживет. Потому что кто во всём виноват? Завтруппой. Текст не напечатали. Как так? Завтруппой виноват. В списках поставили меня лишний раз, - завтруппы виноват. Потом, у актёров же бывают переработки. Театр - сложная организация. Кому-то очень хочется играть, и кому-то деньги от переработок очень сильно помогают в быту. А кто-то наоборот, устал играть или нашёл халтуру на стороне. Допустим, ведёт два драмкружка в школах. И ему по совокупности это гораздо выгоднее, поэтому от завтруппы очень многое зависит. В частности, распределение. То есть тебя распределили в нелюбимый спектакль или в спектакль, который мешает тебе заниматься халтурой. Если с завтруппы дружишь, то он всегда тебя отмажет, а если не дружишь, то перед главным режиссёром у тебя прикрытия нет. Он вызывает тебя на репетицию, и первый раз ты можешь пойти, взять бюллетень. Пойти в районную поликлинику, сказать, что ты артист, что у тебя горло болит. Насколько бюллетень выписывается?
- На три дня.
- На три дня. Через три дня должен опять идти. Если хорошие отношения с врачом...
- Денег дать, - подсказала Вероника.
- Какие у актёра деньги? На обаянии. "На спектакль приглашу". Ну, проболеешь ты, к примеру, ещё две недели. А к тому же в это время идут спектакли, в которых тебе нравится играть. И очень странно. С одной стороны, ты, вроде на репетиции ходить не можешь, а с другой стороны - на спектакли можешь. Тебя вечером главный режиссёр подкарауливает и спрашивает: "А чего это вы на репетицию не пришли, а спектакль играть пришли?". Это страшная вещь. А если дружишь с завтруппы, он тебя всегда отмажет. Были просто такие артисты в московских театрах, которые делали карьеры только потому, что спали с завтруппы.
- Ой! - вскрикнула Вероника.
- Да, завтруппы - это, как правило, пожилые, присадистые, низкозадые бабенции, которых, чтобы "того"... Да лучше повесится. Но были артисты, которые это "того" с ними делали. Они карьеру на этом совершали. Это великий человек - завтруппы. Слабый человек здесь не выдержит, на него валят все беды на собраниях. Есть творческие собрания, ежегодные и ежеквартальные. Там все кричат друг на друга, ссорятся, а в результате приходят к утешающему для всех выводу: "Все беды у нас от того, что завтруппы - "г...но"". Такие обвинения в свой адрес выдержит не каждый. Выдерживает только человек, у которого есть зубы и все другие причиндалы. Рано или поздно эту должность занимает человек, который "нашим и вашим", прожжённый, мощный, сильный, очень ловкий, очень хитрый. И через короткое время от него в театре зависит если не всё, то очень многое. И даже главреж. Главный режиссёр - это очень сложная профессия. Это не командир в части. Он, с одной стороны, начальник, а с другой стороны лицо, настолько от всех зависимое, - какой- нибудь монтёр его запросто может "поставить на рога".
- Сбить все конструкции? - смеясь, предположил я.
- Да-да. Терять-то нечего, - с радостью принял эту версию Геннадий Валерьянович. - Мизерную зарплату свою терять? Он на любом заводе может получить больше. Такие случаи бывали. Так что, понимаешь, главный режиссёр - это очень своеобразная должность. Это в любом случае - мученик. Кроме творческого процесса он должен думать о массе вещей.
- Чтобы как-то актёра подбодрить? - подсказала Вероника.
- Какой в ж...у "подбодрить"? - вышел вдруг из себя Звуков, - чтобы не сожрали самого. Театр, дети мои, несёт в себе невероятные возможности. И всё зависит от режиссёра, от его видения, понимания. И он должен актёра убедить. Актёр должен режиссёру поверить. Это самая важная и самая сложная штука. Даже у больших режиссёров на этом месте часто случался облом. Потому что психофизика актёра, - она абсолютно не восприимчива. Она всегда боится, что её обманут, что её обкрадут, и она всегда закрывается, всегда режиссёру не верит. И вот режиссёр должен каким-то способом заставить актёра раскрыться. Раскрыться в нужном ему моменте. Это то же самое, что заставить целомудренную четырнадцатилетнюю девственницу раздеться перед мужчиной. Не смейтесь. Причём это каждый раз так. Даже если это прокуренный шестидесятилетний мужик, переигравший массу ролей, всё равно он - эта самая девочка в этот момент. Потому что самое страшное, что может быть, - это приступать к роли. И вот от этих первых моментов, дальше как пойдёт, бывает, актёр сразу схватывает, что хочет режиссёр, а бывает, долго мучается и мучает... Конечно, я сейчас говорю о таланте, о творческом процессе. Талантливый режиссёр, как правило, предлагает парадоксальное решение. Не каждый актёр ещё может выполнить то, что режиссёр придумал. Здесь режиссёр тоже должен понимать, - этот актёр это может сыграть, а этот, - ну, не может. Понимаешь, Сергей, любой актёр может что-то сыграть. Вопрос в том, чтобы режиссёр угадал, что именно этот актёр может сыграть на этом пространстве. Хороший актёр сыграет глубоко. Скажет: "Я люблю тебя" тихо, но так, что зал вздрогнет. Плохой актёр заорет дурным голосом. Но при этом режиссёр может так сделать, так поставить сюжет, - что его дурной голос будет пронзителен. Но это, конечно, высший пилотаж. Это очень сложно. Режиссёр должен быть очень свободным человеком. Понимаешь, Серёжа, ведь режиссёр придумал эту сцену, он её родил, он же ночи не спал, думал у себя там, дома. Водку пил или обнимался с женой по ночам, - он всё время думал. И вот, он придумал сцену, которая кажется ему гениальной. Он приходит утром на репетицию и говорит: "Вот, я решил так". Начинает репетировать и вдруг понимает, что Сергей Сермягин, - он замечательный актёр, но вот этого, чего режиссёр придумал, он не может. И здесь - конфликт.
- Это почему это я не могу? - притворно возмутился я, подыгрывая соседу.
- Да-да. Или нет. Режиссёр - полный идиот, если он говорит: "Сергей, вы этого не можете". Как правило, режиссёр понимает это и говорит: "Серёженька, давайте попробуем что-то другое". Серёженька почувствовал что-то неладное и упирается: "Нет, давайте так". К тому же, если Серёже понравилось то, что режиссёр рассказал теоретически. И начинается борьба. Уже, знаешь, борьба за то, чтобы сбить Серёжу с этого рисунка, который он не выполнит. Не потому, что плохой актёр, просто психофизика его такова, что на его месте меленький с большими ушами это сделает, а высокий, красивый Сергей - нет. Это будет смешно, а мне нужны слёзы. А Серж уже вцепился в эту идею. Он смотрит на меня подозрительно: "А почему это нельзя и не так?". А я тогда начинаю быстро что-то придумывать и предлагаю какую-то хренотень. И сам понимаю, и Сергей понимает. Возникает недоговорённость, и всё рушится. И скандал. И все уходят неудовлетворённые. И ночью все не спят и так далее. И конечно, Серёга, всё это - творчество! Я не беру ситуацию, когда приходит равнодушный режиссёр, равнодушные актёры. Актриса, утомлённая тремя детьми и мужем-алкоголиком. Это, конечно, совсем другая история. Такой режиссёр флегматично объясняет: "Вы - сюда, сюда, сюда. Вот здесь - заплакать. Да?". - "Конечно", - отвечает такой же флегматичный актёр. Актёр-то неплохой, и режиссёр знает, что какой-то зритель здесь вздрогнет, и Сермягин этот момент не завалит. Это просто два разных мира.
- А к Станиславскому в театре какое сейчас отношение? - поинтересовался я.
- Скептическое. Умные люди понимают, что Станиславский - это гениальный человек. Всё-таки они с Немировичем-Данченко создали величайший театр в мире, и долгое время эту планку держали. Они медленно старились, обрастали маразмом, обрастали легендами, при этом всё равно они прорывались. В принципе, они оба - героические люди. Станиславский увёз театр в Америку и хотел остаться там, эмигрировать. МХАТ, в то время переживающий большой кризис, успеха там не имел, сборов не делал, на что рассчитывал Станиславский. Он с болью принял решение, что необходимо возвращаться обратно, в полной уверенности, что его расстреляют. Донесут и расстреляют. Донесли. Сталин знал о намерениях Станиславского. Константин Сергеевич ведь очень упирался, задержал возвращение труппы на три месяца, сам в это время срочно дописывал книгу "Моя жизнь в искусстве", чтобы она вышла на западе и произвела фурор. Книга вышла, фурора не произвела, потому что путанная и тёмная. Да-да. Он же - купец, человек необразованный. Поэтому то, что он хотел написать, у него не получилось. Не передал того, что чувствовал. А вот последователи Станиславского, люди, которые занимались этюдным методом, они говорили, что этого гениального старика не нужно воспринимать буквально. Станиславский чувствовал одно, а рука выводила другое. У него, например, есть термин, до сих пор вызывающий массу вопросов, - "магическое "если бы"". Вот, все воспринимали так: "Если бы я был Гамлетом, и что?". Вот, чушь собачья! Представляют себя Гамлетом и ходят по сцене слоновьими ногами. А суть в чём этого "если бы"? Допустим, Сергей - Гамлет, а я играю роль Лаэрта. Что бы было, если бы Сергей Сермягин, человек, которого я хорошо знаю, покусился на мою сестру в буквальном смысле слова? То есть, я, Геннадий Звуков, должен нафантазировать себе обстоятельства, при которых я захочу вызвать на дуэль и убить не какого-то там вымышленного Гамлета, а Сергея Сермягина. Вот в чём разница. И тут, сами понимаете, - небо и земля. ПрСпасть.
- Вы мне расскажите, как пьеса на театре ставится. Расскажите о репетиционном периоде.
- Как пьеса ставится? Режиссёр договаривается с художником о своём видении. Художник подумал, принёс зарисовочки. Говорит: "Вот так, вот так, вот так". Режиссёр что-то поправил там, если конечно они сошлись. Дальше художник делает макет. Макет - это трёхмерное пространство. И по этому макету, если режиссёр принимает и ему нравится, они начинают работать. Есть такое понятие - худсовет. Сейчас в театре его нет. А раньше это был очень весомый орган, который в театре многое определял. Битва шла за то, чтобы стать членом худсовета. Главный режиссёр протаскивал своих людей, директор своих.
- А сколько человек в него входило? Пятнадцать? Шестнадцать?
- По-разному. Зависит от труппы. Во МХАТе, где труппа триста человек, худсовет может насчитывать пятьдесят. Да. В Астраханском театре, к примеру, труппа была семьдесят человек - худсовет был двенадцать. В него обязательно входил директор с двумя голосами, главный режиссёр с двумя голосами, несколько актёров с правом одного голоса. Худсовет выбирался ежегодным собранием. От того, как выберут худсовет, очень сильно зависела политика театра. Бывало такое. Главный режиссёр неугоден труппе, не хотят его. Труппа ненавидит. Вот его назначили, приехал и не сложилось. И в худсовет выбирают людей, которые его дрючат. И вместе с директором они его сжирают.
- Эфроса на Таганке так сожрали?
- Его сожрали так в родном театре на Бронной. И значит, - худсовет. Худсовет, - он принимает спектакли.
- Готовые?
- Готовые. Это первая инстанция, которая принимает.
- Погодите! До худсовета, как спектакль делают?
- Режиссёр вместе с художником создал макет и они утверждают это дело на худсовете.
- Сразу же худсовет? До работы с актёрами?
- До всего. Да. Это не обязательная форма и как правило худсовет они проходят формально, поскольку всё главное определяется на репетиции. Ну к примеру, если пьеса "Зойкина квартира", а на сцене стоит бронепоезд, то худсовет очень сложно убедить, что это будет спектакль об этом. То есть на каком-то уровне они приглядывают. Они до этого все читают пьесу, приходят и задают вопросы. Подчас идиотские, подчас очень толковые, иногда помогают каким-то советом, если творческое состояние. Но бывает такое, что макет не принимают.
- Даже так?
- Директор говорит: "Очень красивый макет, очень замечательный. Но простите, я уже говорил режиссёру, художнику, - это будет таких денег стоить. Вот к примеру, какая здесь фактура, на этом макете? Что это?". Режиссёр отвечает: "Ну это холст забелённый" - "А вы знаете сколько холст стоит? Давайте придумаем что-то подешевле". И масса таких вещей.
- В худсовете сидят только люди из театра или могут быть и чиновники из министерства?
- Это очень сложная ситуация. Художественный совет театра - это, как правило, дело внутри театра. Но! Бывали разные - но! Например, в театре у Мейерхольда, в ГосТиМе. В Государственном театре имени Мейерхольда. Был не художественный совет, а художественно-политический. Да! Куда на правах приглашённых членов, без права голоса, это было условием создания театра, приглашались очень большие люди. Маяковский, например. Он мог прийти на обсуждение любого спектакля и высказать своё мнение. И на чём Мейерхольд погорел? Он в своё время, на свою беду, ввёл в художественно-политический совет Троцкого.
- А-а...
- Да. Мейерхольд же был очень политизированный. Свершилась явная несправедливость. Советская власть расправилась с самым ярким и самым талантливым своим приспешником. И только почему?
- За Троцкого?
- Конечно. Безусловно. Мейерхольд не угадал. Назови он почётным членом Сталина и вся бы театральная история изменилась бы совершенно. Было бы совсем всё по-другому. Сталин не простил. Просто Мейерхольд не понял. Он был романтиком и Троцкий был романтиком. И они по своему духу были близки друг другу. Сталин в глазах Мейерхольда был мелкой фигнёй, каким-то чиновником. Кто же знал? А потом уже было поздно. Вот. Понимаешь? И традиция худсоветов, - она везде была разной. Всегда есть особый какой-то театр, в члены худсовета которого может входить какой-нибудь ветеран. Но вообще худсовет, художественный совет театра - это дело внутри. Поскольку определял политику театра. Там голосованием определялось. Приняли спектакль. Режиссёр докладывал худсовету, грубо говоря, экспликацию. О чём он хочет ставить спектакль, рассказывал о распределении актёров. Тут худсовет может тоже кое-что посоветовать. И после того, как распределили актёров, начинаются репетиции. Художник начинает осуществлять свою фигню макетную со всеми задействованными в этом деле цехами, режиссёр с актёрами приступает к творческому моменту. Режиссёр собирает актёров, показывает им макет, говорит: "Вот здесь будет так. В этой стороне так. Здесь лестница перевернётся. Вот здесь, Марья Ивановна, вы упадёте".
- Да? С макета режиссёр начинает? Я думал, с читки.
- Ну, в идеале, когда идёт производство, актёры должны уже примерно текст знать. Редко когда бывает читка. Теперь редкий режиссёр позволяет себе в начале, читать пьесу с актёрами.
- Да вы что? Я уверен был, что всё с читки начинается.
- В провинциальных театрах есть такое понятие - план. От первой читки по ролям, до выпуска спектакля, премьера которого уже назначена - всего три месяца. И это спектакль не на два актёра, а мощный, на пятнадцать ролей. Это очень сложная штука. Например "Варвары" Горького. Тридцать ролей и все главные. А ставили такое дело вовсю за три месяца.
- Постойте. Расскажите про застольный период, про читку пьесы с актёрами.
- Застольный период. Режиссёр читает пьесу с актёрами. Как правило, среди распределённых актёров половина - распределённых насильно. Кому-то хочется играть, кому-то не хочется, - но есть в театре такое понятие, как творческая дисциплина. В любом маленьком коллективе, которым является спектакль, обязательно есть и антагонисты. Очень редко, когда изначально собирается группа, которая от работы, от репетиций, ловит кайф. И причём, учти, когда такая группа собирается, которая с самого начала ловит кайф от работы, - конец, как правило, не очень хороший. Это закон любого творческого дела. Есть такой страшный закон театра. Когда репетируют комедию и на репетициях все смеются, - на премьере страшно. И наоборот, когда репетируют комедию и актёры кричат: "Это не смешно!". Потом это всё работает. Есть такой закон. Вечная обманка. Вот почему режиссёр должен быть очень хорошим психологом. Психологию зала должен понимать. Он должен знать, что на этом месте будет смех. А актёр не понимает, что здесь смешно.
- И всё же расскажите про застольный период.
- Это отдельный разговор. Отдельный вечер. Я сейчас схематически постараюсь объяснить.
- Моё время закончилось? - смеясь, поинтересовался я.
- Дело не в этом. Просто я думаю, тебе пока хватит. Итак, схематично. Они садятся за стол и начинается читка пьесы. Сколько режиссёров, столько и методов репетиции.
- Всё от режиссёра зависит?
- Безусловно. Существуют разные способы внедрения в пьесу. Есть такой чудовищный для актёра, страшный способ, - этюдный метод. Метод действенного анализа. Прочитали пьесу на голоса, режиссёр рассказал, что он представляет, думает. Потом взяли пьесу на троих. Нет на двоих, я режиссёр. Вы с Вероникой её прочитали, я ещё раз рассказал. Вы мне задали вопросы, я ответил. Потом говорю: "Ну-ка, ребята, пожалуйста. Вот просто мне покажите. Вы ещё текста не знаете...". Самое страшное для актёра - выйти и чего-то сделать. Актёр, понимаешь, любой актёр, плохой ли, хороший, - он же чистый лист бумаги. Он же не может, он не личность. Он силён тогда, когда точно знает, что он сделает, куда пойдёт. И хороший актёр отличается от плохого тем, что он знает, для чего он туда идёт. Не для того, чтобы партнёршу заменить, а как зал на это среагирует. Поэтому актёру важно текст выучить. Они обожают ходить с текстом, обожают задавать вопросы: "А вот здесь что я делаю? Здесь я её обнимаю, здесь ненавижу". Как правило, на первом этапе всё это для режиссёра ужасно. Но потом это всё обживается, наживается и от уровня таланта и актёра и режиссёра, от того что он в этой сцене видит... Понимаешь? Репетируют сцену за сценочкой, - всё в репзале. Потом устраивается совершенно жуткая вещь. Называется прогон акта в репзале. Когда все сцены должны идти одна за другой. Тут, как правило, всё рушится. Режиссёр сидит, смотрит и говорит сквернохульные слова актёрам. Обещает всех кастрировать и уйти навсегда из театра. Спектакль, вообще, умирает три раза. Первый раз - это первый прогон в репетиционном зале. Потом идёт второй, третий, четвёртый прогон в репзале - всё налаживается. При переносе на сцену, - он опять умирает. Всё, что в репзале получилось, все живые дела, всё, - вышли на сцену... Режиссёр сел в зал и понял, что всё это не то. Всё, что напридумывал - ничего не понятно. Потому что Серёжа Сермягин с Вероникой ходят где-то там, там, там... И ты понимаешь, что всё, что было в репзале, это всё не то. В этом пространстве не читается. Всё умерло! Всё нужно делать заново. Ты думаешь, почему режиссёры мрут? Режиссёр выходит на сцену и начинает всё перестраивать.
- Вы что?
- Конечно. Придумывает другие мизансцены. А в это время на сцене декорация ещё не стоит, а стоит выгородка. Какие-то пять стульев старых, вместо кушетки стоит приступочка. А на этой приступочке героям нужно половой акт делать... До последнего момента, буквально до премьеры, когда эта кушетка будет готова. Пахнущая нитрокраской. Ставят её за два дня. Какой за два дня, за два часа до генеральной репетиции. И актёр с актрисой, у которых сложнейшая мизансцена на этой штуке... А они уже привыкли на стульях репетировать, - и конечно пиз..ц! И в третий раз спектакль умирает, когда уже в костюмах, уже с декорацией, со светом идёт первый прогон. Это самый пиз...ц! Это чудовищный скандал в театре. Скандал, где скандалят все. Где все, извини, еб..т всех. Режиссёр актёров, все цеха, директор режиссёра. Художник ругается со световиком, световик ругается с бутафором. Это, как правило, после генеральной репетиции или во время, или перед ней.
- Я был на генеральной репетиции. На все вопросы режиссёр отвечал, как заведённый, одно и то же: "Ну, простите меня. Ну, сделайте так, чтобы я хоть сегодня не волновался".
- А есть ещё лучше ответ, - включился в игру Звуков, - Задай мне какой-нибудь вопрос.
- Геннадий Валерьянович?
- "Да-да-да-да, конечно, конечно. Всё будет". - показывая, что он весь в себе и практически не замечает собеседника продемонстрировал Звуков. - И есть другая степень. Задай мне вопрос.
- Геннадий Валерьянович? Ну, что вы молчите, я к вам обращаюсь?
- "Иван Иванович", - глядя мне за спину кричал Звуков, - "Почему эта вставка не работает?". И человек, с которым ты три месяца жил, страдал, репетировал, - он тебя бросил, не замечает. Для него уже не существует такого Сермягина в природе. Понимаешь? Общается с кем угодно, только не с тобой. И все эти обиды, все эти нервы выливаются в страшный, жуткий скандал. Вот это третий этап и если это пережили... И, как правило, генеральная репетиция должна завалиться. Актёры забывают роли, свет мигает. Актёр перед выходом подходит за кулисами к режиссёру и говорит: "Я пустой". И с этим идёт на сцену. И все три месяца работы с ним, сотни разговоров по душам, - всё насмарку.
Мы с Вероникой хохотали.
- Обо всём этом я тебе потом подробно расскажу, - пообещал Геннадий Валерьянович, заключая тем самым нашу приятную беседу. - Самому хочется о театре поговорить, но молодая жена тащит меня на смотрины к своей родне. Прости, но нам сейчас нужно одеваться и собираться.
Оставив Звуковых со смешанным чувством радости и грусти, я размышлял: "Что я придумал? Какой роман? Кто даст мне его писать? Но мечта, - от неё же не спрячешься. Мечта влечёт".
Выйдя из квартиры на лестницу, я поднялся к площадке с окном и, усевшись в кресло-кровать, подумал о том, что мне очень повезло с соседями. Ведь могли бы быть не такие хорошие люди, как Звуков и Корнеева, и тогда моя жизнь превратилась бы в ад. Тому были примеры, как любил говорить Геннадий Валерьянович.