Владимир Пафнутьевич Выхухолев шагал по осенним лужам и в уме прокручивал вчерашний разговор жены с тёщей: "Шёлковая блузка, рукав летучая мышь, круглый вырез и всего пять тысяч", - раскладывая перед матерью наряды, хвасталась покупками супруга, - "Льняная блузка-туника. Ну как было не взять. Всего три тысячи. В сезон она все шесть стоит. И ещё две блузки взяла, хлопок, вискоза, по две тысячи каждая", - "Молодец, умничка, правильно сделала, что купила", - хвалила дочку тёща.
Выхухолев шагал к сестре Марье занять денег до зарплаты и не мог удержаться от того, чтобы не ругать жену. "В доме ни копейки. Хлеба не на что купить, а она осенью покупает себе вещи на лето. Ладно, ей на меня плевать. Но она ни о матери больной, ни о детях не думает".
Раздираемый подобными размышлениями, он вошёл в подъезд пятиэтажного кирпичного дома и поднялся на третий этаж. Знакомую обитую дерматином дверь открыл Александр, старший сын сестры.
Узнав в чём дело, племянник объяснил дяде, что мать на свадьбе у соседей с четвёртого этажа, что и сам он туда направляется. Пригласил Владимира Пафнутьевича с собой.
- Удобно ли, - колебался Выхухолев, - может, я её здесь подожду?
- Конечно, удобно, - убеждал его Александр, - У нас тут всё запросто. Людка Горюнова выходит замуж за Пашку Панфилова, моего одноклассника. Пойдёмте, они будут рады.
Заперли дерматиновую дверь, стали неспешно подниматься по лестнице. Вдруг племянник не в силах сдерживать волнения, заговорил:
- Дядя Володя, поздравь меня, я тоже скоро женюсь. Надя Федорчук мне такие восхитительные слова сегодня говорила.
Выхухолев остановился и взял Александра за руку выше локтя.
- Сашка, послушай меня, не торопись, - тяжело дыша, заговорил Владимир Пафнутьевич, - Моя жена Вера, будучи в невестах, тоже красивые слова говорила. Но слова одно, а жизнь другое. Супруга обещала напечатать диссертацию, освободить меня от хозяйственных дел, зарабатывать деньги и содержать семью. А на деле что вышло? Родила детей, обленилась. В результате я и диссертацию не защитил, и сам всё делаю по дому. Стираю бельё на ребристой оцинкованной доске. Спросишь, почему на доске? Потому что из-за капризов больной тёщи, за которой я тоже хожу, не могу купить стиральную машину. Готовлю, убираюсь. Жена поест, встанет из-за стола и уйдёт, даже грязную тарелку в раковину лень ей поставить. Пойдёт сплетничать с матерью о спортсменах и артистах, или к соседу на растление. Дети тоже на мне, она к ним не подходит. По её милости я бросил институт, научную деятельность, растерял знакомых, друзей. В зной, дождь и мороз, охраняю автостоянку. Да разве ж о такой жизни я мечтал? А ты мне о том, что слова красивые тебе говорят. Не верь словам. Моя жена всё сделала для того, чтобы я "похоронил" диссертацию. А затем меня же и обвинила в том, что я не нашёл в себе сил "защититься". Называет ничтожеством. То есть слова она не перестала говорить. Вот только слова-то стали другие. А когда я ей напоминаю о словах, говоренных ею перед замужеством, приходит в бешенство, кричит не своим голосом и бьёт посуду. Или того хуже, улыбается и спрашивает: "Правда? Ну, надо же. Я совершенно этого не помню". И что в итоге? Два несчастных человека, связанных детьми. Ненавидим друг друга, но обстоятельства сложились так, что уже ничего не изменишь. Не верь словам. Ты совсем молодой. Сначала встань прочно на ноги, "оперись", доделай все свои дела до конца и только после этого женись. Надежда, если любит, пусть ждёт, помогает. В ЗАГСе всегда успеете записаться.
Племянник погрустнел, не таких слов ждал он от дяди.
Поднялись на четвёртый этаж, вошли в квартиру. Сразу попали в водоворот шумного веселья. В коридоре толпились нарядные, подвыпившие люди. Видимо, только что вставшие из-за стола и освободившие место другим. Выхухолев с племянником протиснулись к комнате. Во главе длинного, праздничного стола сидели жених с невестой, на первый взгляд совсем ещё дети. Рядом с ними, с бокалом в руках, стояла невысокая, сухощавая, коротко стриженая женщина лет пятидесяти и произносила тост, напутствуя молодых.
- Два слова о моей семье, - вдохновенно говорила она, - Мы были семьёй, пессимистически настроенной, деструктивно мыслящей. Настолько привыкли ругать всё и вся, что это вошло у нас в привычку. Ворчать начинали с утра, были недовольны жизнью и друг другом. Муж кричал на меня: "Что ты опять заняла ванную, когда мне надо быстро умыться и бежать на работу!". А я ему в ответ, перекрикивая шум бегущей из крана воды, отвечала: "А ты вчера опять забыл закрутить крышку у тюбика зубной пасты!". На работе сплетни, злословие. Возвращаясь домой, мы продолжали делиться отрицательной информацией. Для нас все окружающие были дураками и дурочками. Нас никогда не радовали погода, цены в магазинах, решения правительства. И в какой-то момент я сказала себе: "Хватит!". И взглянула на нашу семью со стороны. Мы были ужасны. Мы были зациклены на таких мелочах, на которые в нормальных семьях и внимания не обращают. И как матери, мне не было оправдания, из-за того, что я кричала на своего ребёнка, била его и растила человеконенавистником. А как жене, мне не было оправдания за то, что я бранилась с мужем из-за таких пустяков, как незакрытый тюбик с зубной пастой. Грозя ему при этом чуть ли не разводом. Мы были вечно обиженные эгоисты, вообразившие себе, что весь мир создан только для нас, и он нам не додаёт должное. Ужасно вспоминать это. И я решила всё разом изменить. Поинтересовалась у мужа: "А чем ты был сегодня доволен?". Муж молчал, он не ожидал от меня такого вопроса. И сначала воспринял его, как очередную придирку, повод для скандала. Но сообразив, что у меня другие мотивы и интересуюсь я не из пустого любопытства, стал вспоминать прошедший день. И сын стал вспоминать, сказал: "Мам, я получил зачёт по сольфеджио". "Вот", - говорю, - "оказывается, не всё так плохо. И что-то хорошее в нашей жизни тоже происходит. А мы этого хорошего не замечаем, так как сконцентрированы только на негативе". И постепенно я, муж и сын, стали меняться. Перестали сообщать друг другу гадости, ругать всё и вся. Стали жить на позитиве. И традиция спрашивать: "что сегодня было хорошего?" закрепилась в нашей семье. Оказалось, жить и не ругать тоже можно. Мы перестали высказывать претензии и недовольства по отношению друг к другу и сразу стало легче. Семья стала крепче, дружней. Желаю, чтобы вы, строя вашу молодую семью, избежали наших ошибок и были счастливы сто лет и три месяца. Горько!
Уставшие слушать долгую речь молодожёны, под общий гул и аплодисменты, поцеловались.
Марья Пафнутьевна заметила брата и, выйдя из-за стола, подошла к нему.
- Привет, Машунь. Что это за удивительная женщина? - поинтересовался взволнованный Выхухолев. - Я слушал её, и у меня ком подкатывал к горлу, слёзы катились по щекам. Она словно вскрыла нарыв на моём больном сердце. Описала трагедию нашей с Веркой семейной жизни. Вот только боюсь, не получится из той ямы, в которую я свалился, так легко выбраться, как это сделала она. Тем более вытащить своих.
- И она не выбралась, - смеясь над навернувшимися слезами брата, сказала Марья Пафнутьевна, - Это Нона Карповна Пешеходова с первого подъезда. Психолог, сектантка, из сумасшедшего дома не вылезает. Кто-то додумался, на свадьбу её пригласил. На самом деле сын её, Эмиль, "непризнанный гений", одурев от наркотиков, повесился. А муж, Даниил Ионович, "тонкая натура" ушёл жить к "легкомысленной девице" Любе Сойкиной. А тот текст, что ты слушал, им в секте дают для распространения. Слова и в самом деле замечательные. Вот только в жизни по написанному редко выходит. Не так, чтобы вдруг, "по-щучьему велению". В этом и скрывается главный обман.
- Ах, вот оно что, - зашептал Выхухолев. - Хорошо, что ты мне на это глаза открыла. А то я, как дитё малое, на её историю купился. Хочется позитива, что ни говори. Я до сих пор верю в сказку, хотя и взрослый уже дядя.
За праздничным столом стоял гул и веселье, с рюмкой водки в руке, поднялась грузная старуха годов восьмидесяти и сильным, грудным, голосом произнесла:
- Я тут ела, пила и мне стало тошно.
- Горько! Горько! - поправляя ёё, кричали со всех сторон.
- Горько, - исправилась старуха.
Молодые принялись целоваться. А Выхухолев, которому от всего слышанного и пережитого в самом деле сделалось тошно, развернулся и стал пробираться к выходу.