Актрисе Дарье Дахновой позвонила подруга из Театра Советской Армии и со смехом сообщила:
- Твоего Игорька накрыли с поличным. Законный супруг Кристины Козадой застал его в объятиях своей жены. Говорят, нагими в кровати лежали. А супруг у Кристины - капитан пилиции. Обманутый муж достал свой служебный пистолет и предложил Дахнову самому выбрать себе наказание. Знаешь, что твой неверный выбрал? Согласился сбрить бороду и лишиться шевелюры. Так что встречай мужа, Дашка, так сказать, в новом, для тебя не привычном, обличии.
Положив трубку, обманутая жена со злорадством сказала:
- Три года свою "гриву" и бороду отращивал. Посмотрим, что он на этот раз придумает.
Игорь Игоревич Дахнов действительно явился домой без волос и бороды, но при этом преисполнен был чувством собственного достоинства, а глаза его светились радостью.
Он пробежал прямо на кухню и, окинув взглядом стоявшую на плите кастрюлю, весёлым голосом скомандовал:
- Дашечка, вода закипела, загружай пельмени. Сколько красоты, сколько жизни вокруг нас! Только успевай подмечать. Какое сегодня число? Седьмое ноября? Ехал на электричке домой и в одном саду, прямо у дороги, заметил яблоню. Листья облетели, голые ветки, и вся усыпана огромными жёлтыми яблоками. Стоит и радует глаз, как новогодняя ёлка, наряженная стеклянными шарами. Ты себе представить не можешь, какая это красота!
- А где же твоя красота? Куда подевалась борода и шевелюра? - притворно-равнодушным голосом поинтересовалась актриса Дахнова.
- А это ещё интереснее. Ты только послушай, Дашка, какая волшебная история со мной случилась, - стал рассказывать Игорь Игоревич, ничуть не смутившись вопросом, - Представь себе: посёлок городского типа Монино, привокзальная площадь. Торговые ряды. У одного из павильонов стеклянная дверь. На рисунке этой самой стеклянной двери изображены ножницы с расчёской и голова обритого наголо улыбающегося мужчины. Счастливого от того, что его привели в божеский вид в этом заведении. Стеклянная дверь открылась, и ко мне вышел улыбающийся мужчина, точь-в-точь как тот, что был изображён на рисунке. Поздоровавшись, он представился Георгием Геннадьевичем Гологоловцевым и пригласил меня зайти внутрь помещения. "Зачем?" - с недоумением поинтересовался я. - "Я не собираюсь ни бриться, ни стричься". - "В моём заведении не обязательно стричься", - с душевной теплотой в голосе объяснил Георгий Геннадьевич. - "Вы можете посидеть за столиком с журналами, отдохнуть за чашечкой чая. Всё это вам не будет стоить ровным счётом ничего. Мы всегда рады гостям. И каждый новый человек для нас праздник. А умный и красивый человек - это праздник вдвойне". До электрички оставался час с минутами. Не слоняться же по пустому перрону, я принял приглашение радушного хозяина. Действительно, атмосфера в его шикарной парикмахерской больше напоминала какой-то клуб по интересам, кафе профессионалов парикмахерского дела, а собственно, не то место, куда приходят люди, чтобы побриться или расстаться с лишними волосами. Усадив меня в удобное кожаное кресло, пододвинув чайники с кипятком и заваркой, подкатив тележку с бисквитами, любезный хозяин заведения стал вести со мной приятельскую беседу. Ни на мгновение меня не покидало ощущение того, что мы с ним давно знакомы, что я в его заведении постоянный гость. И мне не то, что ехать домой. Мне выходить из парикмахерской, даже вставать с удобного кожаного кресла, в котором я сидел, не хотелось. Чай был домашний, ароматный. Не слишком горячий и не слишком тёплый, - такой, которого всегда жаждала моя душа. Бисквиты таяли во рту, напоминая сказки Андерсена. Еле уловимый, но вполне осязаемый запах дорогих духов, одеколона, кружили голову. Блеск, чистота окружающего меня пространства ласкали взгляд. Одним словом, сплошное роскошество, а не парикмахерская. Я вспомнил парикмахерскую из своего детства, где на одном кресле брили моего отца, а на другом, соседнем, поставив на кресло маленькую табуреточку, стригли мою неровную голову. Стригли, помня о моём настоятельном требовании, оставить чёлку. О, с каким наслаждением погрузился я в эту атмосферу чистоты, уюта и неги. "Но, как?" - поинтересовался я. И мой гостеприимный хозяин парикмахерской понял вопрос и тотчас с готовностью рассказчика стал повествовать мне о том, как ему пришла в голову идея открыть старинную парикмахерскую среди бешеной, суетной улицы. В наше ураганное время, где ты одновременно и пан и пропал. Так сказать, в одном лице. И само лицо, если мельком взглянуть на его отражение в витрину, мимо которой несёшься, - перекошено. И всё куда-то спешим, хотя и понимаем, что давно уже опоздали. И хочется чего-то схватить, ускользающее, невидимое. А схватить не получается, потому что сами не знаем, чего хотим. Да и хотим ли? Впрочем, я запутался сам и запутал тебя. И вот мой гостеприимный хозяин стал неспешно, в манере радиосказочника, повествовать мне о том, как сделал он из заброшенного помещения, в котором хозяйничали мыши и крысы, эту самую сказку. "Работал я в обычной городской парикмахерской", - говорил мне Гологоловцев, - "и моим наставником был старенький дедушка, никчёмный парикмахер, который всем своим клиентам, без исключения, портил причёску. Фамилию, имя, отчество его до сих пор помню - Альфред Ананьевич Криворучка. Он поминутно засыпал, и как только чувствовал, что рука дрогнула и всё пошло не так, в нём сразу же открывался дар красноречия. Альфред Ананьевич начинал вспоминать свой родной город Раздольск, в котором шло большое строительство и повсюду стояли заборы из сбитых вплотную некрашеных досок. И на всех этих заборах, по уверению старичка, была одна и та же нецензурная надпись, сделанная красной краской. Подозреваю, что автором этой надписи был сам Криворучка, так как только он имел в ней кровный интерес. А надпись была такая. Известное слово из трёх букв и к нему прилагательное "волосатый". И настолько все в этом городе привыкли к этим надписям, что достаточно было просто сказать "волосатый", как все начинали многозначительно улыбаться. С той самой поры, если верить Альфреду Ананьевичу, это семьдесят второй год, - всё мужское население города стало брить головы наголо. Поэтому если видели в городе человека с волосами, сразу было ясно, что он приезжий. И глядя на его шевелюру, все многозначительно улыбались. Особенно циничные мальчишки-хулиганы не давали прохода. И почти всегда находился хам, подвыпивший шутник, который подходил к приезжему и интересовался: "Простите, меня подводит зрение. Вы действительно волосатый или я ошибаюсь?". Услышав утвердительный ответ, шутник не мог сдержаться, чтобы не захохотать. И все находящиеся рядом так же громко смеялись. А приезжий так и оставался стоять и смотреть на хохочущих в недоумении, не понимая столь сатирического к нему отношения, не зная истинной причины, вызвавшей смех. Наконец находилась добрая душа, которая указывала приезжему на забор. Только всмотревшись в яркие, словно вчера написанные, красные буквы, которые не брал ни дождь, ни ветер, приезжий начинал что-то соображать. А заметив, что кроме него из мужской братии, включая мальчишек, никто на голове не имеет волос, путём простого анализа приходил к единственно правильному выводу,- чтобы избежать постоянных насмешек, ему необходимо подстричься. Поэтому командировочные, знавшие подноготную, те, которым в городе было необходимо прожить чуть более трёх дней, покорно шли в ближайшую парикмахерскую и стриглись под ноль. Делали это, как правило, прямо в привокзальной парикмахерской. Имелись на то веские причины. Местные женщины, опасаясь насмешек, с волосатыми молодыми людьми стеснялись знакомиться. Не говоря уже обо всём остальном. Так убеждённо врал горе-парикмахер, уговаривая очередного клиента обрить голову наголо. А я наблюдал за Альфредом Ананьевичем и думал: "Когда же, наконец, найдётся хоть один недовольный клиент и пожалуется на него? Когда же этого криворукого Криворучку выгонят?". Десять мастеров сменилось, а он всё продолжал работать. Под конец ему всё же запретили делать стрижку, он только брил. И к нему была целая очередь. Всё потому, что душевно обслуживал. С байками, с сердечным расположением. Это оказалось важнее, чем модельная стрижка. Вот и я, в кризис решил обратить внимание клиентов именно на это, на душевность".
Гологоловцев так красиво говорил, что я не удержался и в благодарность за его занимательную историю, за вкусный чай с бисквитами, взял да и сбрил в его парикмахерской сначала бороду, а потом, махнув рукой, подстригся и обрил голову. Представь себе, расстался со своей прекрасной шевелюрой, которую отращивал три года и ни сколько не жалею об этом. Такая необыкновенная история.
Дарья с любовью посмотрела на блестящую голову неверного мужа, улыбнулась и решила не устраивать скандал. Погладив Игоря по гладкой бритой голове, она с любовью в голосе сказала:
- Ты к Кристине больше не ходи. А то твоему Гологоловцеву придётся делать тебе в следующий раз кровопускание.