День города

1

День города последние пять лет отмечали шумно, а тут круглая дата - восемьсот пятьдесят. В парке и во всех людных местах установили площадки. С этих сцен пели приглашённые артисты, веселили и развлекали публику конферансье. Установили дощатую сцену и во дворе, где жили наши герои.

Василий был уже навеселе, наряженный в форму полковника милиции он троекратно забирался на сцену, брал в руки микрофон и вводил отдыхающих в заблуждение. Когда микрофон оказался у него в первый раз, он уверял, что мэр столицы Юрий Михайлович Лужков пообещал ему с минуты на минуту подъехать.

Через какое-то время он опять оказался на сцене и сказал буквально следующее:

- По уточненным данным мэр едет с президентом. Так что просьба сильно не расслабляться.

Когда в третий раз Василий выбежал к микрофону, то слушавшие его и предположить не могли, чего ещё от него ждать. Какие слова он скажет. Но слова у Грешнова нашлись.

- Только что сообщили, - Василий пальцем показал на небо, - что у больших людей большие планы. Звонил Сам, просил передать, что всех помнит и любит, но на данный момент просто не может к нам вырваться. Да здравствует наш любимый город Москва! Да здравствует Президент Борис Николаевич Ельцин! Да здравствует наш мэр Юрий Михайлович Лужков!

Все согласно кричали: "Ура!" и хлопали так, как будто и в самом деле верили Василию.

После столь бурных приветствий ряженый полковник давал знать музыкантам и исполнителям, и во дворике звучала всем знакомая песня:

"Я по свету немало хаживал,

Жил в землянке, в окопах, в тайге,

Похоронен был дважды заживо,

Знал разлуку, любил в тоске..."

Гимн Москвы все подхватывали единодушно и пели с удовольствием.

На праздник заглянули Лев Львович с начальником районной милиции Позняковым, и депутатом Моссовета, который, глядя на эксцентричного полковника, спросил:

- Кто это?

- Это товарищ из главка, - нашёлся Позняков и, перемигнувшись с Ласкиным, увёл товарища из Моссовета в машину.

Всем приходившим во двор наливали. Стояли пластиковые столики на кривых металлических ножках. Василий впоследствии не без гордости заявлял, что на празднике было выпито десять трехсотлитровых бочек спирта, разбавленного ключевой водой.

Когда Мартышкин стал уверять, что пришил Ельцину собственное сердце, Василий рассказал о том, как служил капитаном речного буксира, чистящего по весне Москву-реку от мусора. И его радист поймал сигнал "SOS" от терпящего в водах Атлантики американского танкера "Блэк Джек".

По закону морской солидарности на своём буксире, через каналы, проливы и моря, он вышел в бушующий океан, поборолся там с девятым валом, победил гигантского осьминога, вспорол брюхо акуле-людоеду, утопил буксир, но чудом спасся и домой был доставлен говорящим дельфином. После чего был списан на берег, устроился машинистом прогулочного паровоза на ВДНХ, а дельфина, перенесшего операцию по раздвоению хвоста и превращению оного в ноги, взял к себе кондуктором. И на этом паровозике с ВДНХ проехал всю Байкало-амурскую магистраль, с остановками в Тынде и так далее.

А так, как Василия в форме полковника милиции слушатели не останавливали, а наоборот, своим смехом только поощряли, то он совершенно освободился от уз совести и здравомыслия.

Застегнул на кителе все пуговицы и сообщил, что указом Президента за особые заслуги перед Родиной ему присвоено звание генерал-майора внутренних дел и внешних сношений. И попросил всех за это выпить.

Был на празднике и Павел Терентьевич. Распробовал принесенную Грешновым самогонку и всё бегал за ним, кричал ему в ухо, чтобы тот её не разбазаривал.

- У меня много, - успокаивал его Василий. - В трехлитровые банки закатана. Шурин гонит.

- Пойдем, дашь мне одну банку, - потребовал Огоньков, - и я от тебя отстану.

Стали подниматься в квартиру к Василию на четвёртый этаж. Грешнов шёл впереди, не торопясь. Бурчал себе под нос:

- Не жилось, как прежде. Был я природным человеком, с весны уходил на Москву-реку и до самой зимы меня не видели. Любил речку, лес, жизнь любил. Понимаешь, дед, есть люди, которые любят жизнь до гробовой доски, чтобы с ними не делали. А есть такие, которые только родились, а уже жизнь не любят. И она, разумеется, платит им той же монетой. Люблю я беззлобных, безобидных. Подвига не совершат, но и подлости не сделают.

- Живей ступай, - прикрикнул Павел Терентьевич, - молодой парень, а плетёшься, словно ведут на расстрел.

- А куда мне торопиться? - смеясь, сказал Василий, - вся жизнь впереди.

- У тебя впереди. Ну, а мне-то спешить надо, - так же полусерьезно, полушутя говорил Огоньков.

- На ключи. Беги. Авось угонишься. Двадцать пятая квартира. Как войдешь, первая дверь направо. На полу стоят. Собака не тронет.

Когда Павел Терентьевич, звеня ключами, убежал вперёд, Василий себе под нос сказал:

- А жизнь-то, поди зря прожил.

И, неожиданно для себя услышал долетевший через два пролёта крик старика:

- Я ничего не упустил. И жизнь не прожил зря.

Василий покраснел.

2

Вечером Василий, в бутафорском милицейском наряде с погонами полковника, пил в ресторане "Корабль", забирался на эстраду оного и говорил в микрофон, что покончит с районной мафией, руководимой так называемым "Гимнастом" Лёвой Ласкиным.

Взяли его сразу, как только он вышел из зала и направился на мойку. Привезли в отделение милиции, переодели в рубище с того же Мосфильма. Штаны свободного кроя из мешковины подвязывались веревкой и такая же рубаха с вырезом на груди. Повели в кабинет к начальнику. Там Василия встретил подполковник Позняков и тот, кого Василий называл "Гимнастом".

Присутствие в кабинете Ласкина Грешнова не удивило, он внутренне был к этому готов.

- О! А ты чего здесь делаешь? - притворно удивился Вася.

Но Лев Львович отвечал ему серьезно:

- Ты же всем рассказываешь, что я главный мафиоза, управляющий всем и вся. К кому же тебя должны были привести, если не ко мне? Если придерживаться законов жанра.

- Какого жанра?

- Тебе виднее, какого. Ты же всё играешь во что-то. В полковника Зорина? Или Гурова? Или президент тебя уже генералом наградил? Грозишься покончить с мафией, порядок в районе навести. Почему не во всей России? Ах, да. У вас же Никандр Уздечкин должен занять президентское кресло.

Ласкин переглянулся с Позняковым, и они друг другу улыбнулись.

- А ты знаешь, - спросил Лев Львович, - что на меня было совершено вооруженное нападение?

- Нет, - угрюмо ответил Вася.

- А может, знаешь? Может, это твои люди?

- Какие у меня люди. Цыган и дезертир. Оба убежденные пацифисты, умирать будут, в руки оружия не возьмут.

- "Пацифисты", - Лев Львович усмехнулся. - Слова иностранные вспомнил. Вот посидишь под следствием год-другой, может, за ум возьмёшься. А то тебе всё с рук сходит, ты и обнаглел совсем. Евгения Николаевича спрашивают на празднике люди из Моссовета: "Что за полковник со сцены всех поздравляет?". А он и не знает, что ответить. Чего молчишь?

- Да, детство вспомнил. Как мать отцу оставила червонец под зеркальцем, а я его украл. Чего вы только не придумывали, чтобы отнять его у меня. А просил ведь всего три вещи. Саблю с металлическим клинком за рубль тридцать, килограмм шоколадных конфет и набор из десяти юмористических открыток про охотника и охотничью собаку. Вы с моим братом, других приятелей ваших уже и не вспомню, как шакалы бегали вокруг меня и всё же обманули. Купили саблю из пластика за пятьдесят пять копеек, "стеклянные" конфеты "Дюшес" триста грамм, а вместо набора открыток, два десятикопеечных значка с погибшими космонавтами Комаровым и Волковым. А все оставшиеся деньги забрали себе. Вы же знали, что это деньги краденые, но вам на это было плевать. Потому что отвечать за них предстояло мне. Где же тогда была твоя принципиальность?

Лев Львович засмеялся и, обращаясь к Познякову с неподдельной завистью, сказал:

- А ведь он правду говорит. Я и забыл совсем. С такой памятью не Никандра... Сам бы мог президентом стать. Ну, хорошо, не страны, крупной компании президентом. А ты чем занимаешься?

- А чем я занимаюсь?

- Не становишься президентом, - миролюбиво ответил Ласкин.

- И ёлочную игрушку ты у меня украл. Снегиря.

- Ну, началось.

- А в пионерлагере вместе с физруком по фамилии Шиболтас, ты мяч резал, игрушки топором рубил. Якобы для списания.

- Ты меня не путай, - хохотал Лев Львович. - Не меня судят, а тебя. Есть последнее желание?

- Последнее? - вмиг посерьёзнел Василий, словно его и в самом деле должны были расстрелять. - Восстанови на работе бабу Пашу.

- А за что её уволили? - поинтересовался Ласкин.

- За мечту.

- Быть такого не может.

- Сказала девчатам на мойке, что грезит о близости с тобой. Передали слова хозяину, он от греха подальше её и уволил.

Ласкин захохотал с такой силой, что казалось, стены задрожали.

- Ну, надо же, опять поймал! Что ты будешь с ним делать? Иди в тюрьму.

- За что? - спросил Грешнов, рассчитывая на то, что после такого чистосердечного смеха его должны освободить.

- "За что?" За избиение, при свидетелях, гражданина Берилякина Аполлона Бонифациевича.

- Лжецелителя, что ли? Не было свидетелей.

- А Уздечкин и Сморкачёв?

- Так они же били его вместе со мной. Они соучастники.

- Были. А после содействия следствию переведены в разряд свидетелей. И они на тебя показали письменно и подписали свои показания.

- Где они?

- Благополучно разъехались по своим делам.

- Нет у них дел, и ехать им некуда.

- Нашлось, куда. Сморкачёва, как дезертира, передали в комендатуру. Пусть у них голова болит, как с ним поступить. В тюрьму его или в дисбат.

- Он присягу не принимал.

- Значит, пойдёт служить со следующим призывом, хватит дурака валять. А Никандра твоего отправили в Малоярославец к соплеменникам.

- Он из-под Ужгорода.

- Они разберутся.

- А меня куда?

- А куда преступников определяют? Отведите его в башню.

Василия под милицейским конвоем отвезли и определили в неоштукатуренную обсерваторию Льва Львовича. Там, на соломе, он и провёл остаток ночи.

Как привели и оставили одного, он, обессилев, сразу же заснул. А проснувшись, находясь в дрёме, казнил себя и говорил вслух:

- Только бы не сойти с ума и остаться живым. Господи, какая бы Нинка не была, я на коленях буду молить её о том, чтобы простила и стала моей женой.

Знал бы Василий, что не Наталья, уставшая от мужниных выходок, а именно Начинкина сразу после того, как ей из ресторана позвонил официант Шептунков и сообщил об аресте Грешнова, перезвонила Льву Львовичу и умоляла:

- Ради Христа! Пусть будет увечный, больной, хромой, но только живой. Ведь у меня кроме него, никого нет.

- С вами книгу писать о превратностях любви. Да, всё хорошо с артистом твоим. Никто его пальцем не тронет. Проспится и придёт к тебе сказки рассказывать. И за что вы таких любите? - вырвалось у Ласкина выстраданное недоумение. Впрочем, ответа на этот вопрос он не ждал, положил трубку.

К Василию в башню, на момент его пробуждения пришёл человек в чёрной плащ-палатке, какие носят моряки на флоте. Капюшон на лице. Поставил лампу у Васиных ног, сел на табуретку, чуть поодаль и стал следить за тем, чтобы Грешнов с собой ничего не сотворил.

- Мой друг Никандр говорил, что у цыгана всё можно отнять, но только не звезды. Я не цыган, но я не стану молчать. Отдайте мне звезды! - закричал вдруг Василий.

Человек в капюшоне встал, подошел к стене, нажал на что-то и, как по волшебству, тьма каземата разверзлась, и над своей головой Василий увидел звёздное небо.

- Знаешь, стражник, - заговорил Грешнов, - в пионерлагере кто-нибудь из пионеров сядет на коечку и качается перед отбоем. И вдруг забегает воспитательница с ошалелыми глазами и орёт: "Я тебя из лагеря выгоню!". А мы не понимали причин такой неадекватной, на наш взгляд, реакции. И нам никто ничего не объяснял. Они жили в своём мире, мы в своём. Время идёт, а у меня так и осталось ощущение того, что живу я в своём, отдельном от всех, мире. Я не понимаю и не принимаю мир. И мир не понимает и не принимает меня. Всё и должно было кончиться узилищем. В лучшем случае. А в худшем, из царства необходимости, отправят в царство свободы. Освободят от мук.

Тут и в самом деле Василия освободили.

Начинкина, шурша плащ-палаткой, включила свет в обсерватории, подошла и обняла Грешнова.

- А я хотел к тебе бежать. Пасть на колени, сказать, что с Наташкой расстаюсь, - блаженно лепетал Вася. - А тебя прошу простить меня и стать моей законной. Согласна?

Нина не могла вымолвить ни слова, глядя на наряд, в котором был Грешнов, только кивала головой.

- Не передумай, слышишь? - настаивал узник.

Начинкина плакала счастливыми слезами. Она знала, что всё останется по-прежнему. Но это её не огорчало.

- Превратности любви, - повторила она фразу, услышанную от Ласкина и от себя добавила, - хорошо с тобой Вася.

6.01.2015г.