"Как жук в янтаре"

1

Объявился режиссёр-грек, привёз Грешнову забытые на "Мосфильме" паспорт, одежду, деньги. Посетил вместе с ним ресторан "Корабль".

Перед тем, как идти в зал к греку занявшему столик, Василий заглянул в моечный цех к старой знакомой Павлине Якубовне Чечёткиной, более известной как баба Паша.

Познакомился Грешнов с ней так.

Чечёткина торговала у станции метро стельками, квашеной капустой и солёными огурцами. Василий покупал у неё соления на закуску и долгое время их знакомство дальше товарноденежных отношений не заходило. Однажды, будучи пьяным, он увидел, что в её ассортименте отсутствуют солёные огурцы и стал бабу Пашу попрекать:

- Что же ты наделала? Ну, что, на рынок прикажешь мне за ними идти?

- Зачем рынок? Пойдём ко мне, они у меня дома.

- А может, твой дед их съел?

- Да, я за такого парня красивого любого деда убью. Нет у меня никого, одна живу.

Дорогой баба Паша говорила Василию и другие комплименты. Дома накормила, напоила и вместе с собой спать уложила. И стал Василий то реже, то чаще к бабе Паше заглядывать.

Когда Грешнов прошёл на мойку, то заметил, как баба Паша объясняется официанту, Олегу Шептункову, Нинкиному однокласснику, в любви.

- Для меня мужчина - Господь Бог, - убеждённо говорила Чечёткина. - Его слово для меня закон. Готова ползти за ним по сырой земле и целовать следы его ног.

Официант понимал, что под этим мужчиной подразумевается он и слушал Павлину Якубовну более чем благосклонно.

Узкоплечий с широкими бедрами, с тонкой длинной шеей, - со стороны объект симпатии выглядел нелепо и смешно.

- Павлина, оставь юношу в покое, - сказал Василий, - моё сердце в слезах.

- В слезах? - с хохотом пойманной за руку воровки выкрикнула баба Паша и, бросив как ненужный сор предмет обожания, подбежала к Грешнову.

- Ведёшь себя, как покойная принцесса Диана, а я тебя, между тем, на королеву Елизавету прочу. Я уже говорил с кинорежиссером о тебе, возможно, сегодня зайдет на тебя посмотреть.

- А если не зайдет?

- Тогда помогу сумки до дома донести, - пообещал Василий и, пощупав ещё упругую филейную часть Павлины Якубовны, побежал в зал, где его дожидался Костас Трипостопулос.

Василий выпил с греком, закусил и начал витийствовать.

- Посмотри на меня. Давай вспомним, в какой семье я вырос. Отец и мать у меня люди деревенские, приехали в Москву, устроились на завод. Мать затем закончила педагогический, стала учительствовать. Я в школе учился на тройки, поступил в заводской техникум, затем армия. После службы вернулся было на завод, но его закрыли.

- А зачем ты мне это второй раз рассказываешь? - засмеялся режиссер. -У меня хорошая память. Я твою биографию знаю.

- Знаешь? А то, что я пастухом в восемь лет работал, тебе тоже известно? - возмутился Грешнов. - И что в лесу, на тот момент водилась стая голодных волков?

Костас притих, а Василий продолжал:

- И, что я сделал? Как уберёг стадо? Я всю ночь провёл на ферме. Пилил коровам рога, наносил им на бока оранжево-чёрные полосы. И ранним утром из колхозной фермы вышло на пастбище не стадо беспомощных бурёнок, но стая беспощадных уссурийских тигров. Не только волки из леса убежали, но и жители окрестных деревень, во главе с председателем сельсовета. Даже в местной газете об этом писали. Статья называлась: "Верхом на Шерхане". Я действительно ехал на одной из коровок верхом. Ну, а что мне оставалось делать? Я бы стадо не уберёг. Волки бы зарезали двух-трёх коров. Мне же всего восемь лет было.

- Василий, мы только по первой выпили, а тебя уже понесло, - смеялся грек.

- Что такое рюмка водки для тебя? Ничто! А я поднял её, посмотрел на свет, опрокинул. И всё разом вспомнилось. Вновь увидел себя курсантом лётного военного училища. В петлицах пропеллер с крылышками. Я был первым на курсе и в часть распределили самую лучшую. А потом началась чертовщина. Дали мне самолёт, поднимаюсь в небо, на восьми тысячах начались видения. Атакуют жёлтые шары. Меня старшие товарищи предупреждали, чтобы я, если увижу что-то подобное, по рации не сообщал. Говорили, снимут с полётов. Уверяли, что всё это галлюцинация. А приборы-то не обманешь. Стрелки-то словно взбесились. Я еле дотянул машину до леса и катапультировался.

- Списали после этого? - смеялся Трипостопулос.

- Нет, - серьёзно отвечал Василий, - оказывается, не я один эти шары видел. Поблагодарили, что дотянул до чащи, написали обо мне статью в газете и даже поощрили. Дали сразу второй самолет. И что же? Только взлетел, опять жёлтые шары меня атакуют. Опять крутят-вертят машину, как хотят. Я опять увёл самолет подальше от населённых пунктов и направил машину на пашню. В этот раз все видели жёлтые шары, но техника военная дорогая. И стал на меня замполит баллоны катить. Говорит: "Первую машину угробил, понравилось? Решил, что за вторую героя дадут?". Я ему по скулам, меня под арест. Десять суток гауптвахты и суд офицерской чести. Хорошо, командир у нас был золотой. Говорит: "Вот тебе путевка в Ялту, съезди с женой, отдохни".

- Где-то я эту историю слышал?

- Так обо мне же тогда все газеты писали. Телевидение сняло документальный фильм со мной в главной роли. Так вот. Поехали с женой в Ялту. А она у меня красавица была, словами не передать. Я её у генерала увёл, начальника нашего лётного военного училища. Генерал ей предлагал руку и сердце. И, что показательно, сердце было у него молодое, а рука и всё остальное - уже не первой свежести. С морщинами, с сединами. Шучу. Всем был хорош, но она предпочла меня. Так вот, поехали в пансионат, а по пути следования получаю пакет. Депеша. Приказ немедленно вернуться в часть. Я жене говорю: "Располагайся, отдыхай. Это, скорее всего, суд офицерской чести. Я скажу своё слово и присоединюсь к тебе". А у самого в голове безобразные картины ревности.

- Какие картины?

- Вот осталась она одна в купе, сразу к ней подкатили женихи. И она с ними разговаривает, смеётся. А потом какой-нибудь с чёрными усами, приглашает её покурить в тамбур. И она соглашается. Возвращаются из тамбура поздно, а проводница, подметающая утром пол, находит там использованные резинки и плюётся.

- Ну, и фантазёр ты.

- Да, думаю, надо торопиться к жене. Нельзя красивую женщину надолго оставлять одну. Выступил на суде чести, сказал, что поведение своё, понимай рукосуйство, считаю недопустимой ошибкой, прошу принять во внимание то состояние, в котором пребывал после крушения второй машины. Меня пожурили, предложили положить партбилет на стол.

- Так это был партком или суд офицерской чести?

- Совместили. Короче, командир опять за меня вступился и отмазал. Я ему обрисовал ситуацию, сказал, что жена одна в субтропиках, и он вошёл в положение - отпустил. Я мчусь в Ялту, но приехав, не спешу идти в пансионат. Думаю, чтобы точно узнать, на самом ли деле она мне верна, дождусь вечера и прослежу за ней. И что же? Действительно, гуляет с мужиком. Сели они на скамейку. Я пробрался в кусты, что поближе, слушаю, о чём говорят. Жена мужику прямым текстом: "Вижу, человек вы честный, порядочный и, чего скрывать, мне симпатичны. Но я женщина замужняя и супруга своего люблю настолько, что если скажет он мне "умри", я тотчас исполню его приказание. Я не просто люблю его. Я его боготворю. Он у меня лётчик, герой, я жду его с минуты на минуту". Слова её меня настолько обрадовали, что я готов был выйти из укрытия и, обливаясь слезами благодарности, лобызать её руки и плечи. Но тут опять ревность и подозрительность взяли своё. Чёрная кровь ударила в голову. Думаю, а что как она меня просто заметила и только поэтому так говорила? Или просто играла словами, набивая себе цену? А потом он пойдет её провожать, ни на что не рассчитывая, а она скажет: "Мне так одиноко". Замкнёт ему пальцем уста у самой двери, дескать, не надо слов, возьмёт его за руку и к себе в номер? И решил я в порыве бешенства убить их обоих, прямо на скамейке. Думаю: "Что же это получается? Я два самолета разбил, жизнью рисковал, меня на суде чести жучили, как бобика, как жучку последнюю, а они тут в ароматах жасмина упражняются в словесном жонглерстве? Так сказать, в словесной эквилибристике?

- Постой, Вася, это всё на самом деле было?

- Да, в том-то и дело, что нет. Никогда я не был летчиком и жены-красавицы у меня не было. И в Ялте никогда не отдыхал. Вот, выпил рюмку водки и всё это увиделось. А почему нет? И страдаю по-настоящему. И, как видишь, обливаюсь всамделишными слезами.

- Вася, да иди ты... Ведь я тебе поверил. У тебя были такие глаза. Тебе язык надо отрезать, за то, что так врёшь красиво.

Выпили, закусили, и Василий вспомнил, как судьба его заставила потрудиться охранником на нудистском кладбище.

- Врёшь! Ну, признайся, что сейчас врёшь!- не выдержав, сказал Костас.

- Ты меня сначала послушай, а потом будешь лгуном называть. Я и сам сначала опешил. Газета "Ищу работу", раздел "Охрана". Чёрным по белому: "Охранник на нудистское кладбище. Режим работы сутки-трое. Зарплата по договорённости". Главное, режимом работы они меня подкупили. Сейчас ведь не найдёшь сутки-трое. Все сутки-двое или два-четыре. А это ад кромешный. Я даже и внимания не заострил на названии "нудистское". То есть какое-то мгновение, конечно, подумал, что там только голых хоронят, но сразу же и забыл. Решил, что местность так называется. Как например, станция "Тайнинская" с Ярославского вокзала. Это же не означает, что все те, кто на этой станции выходят, тайной обладают. В-общем, поехал. В первый раз серьезно задумался о том, во что ты отказываешься верить, когда в посёлке, прилегающем к кладбищу, мне навстречу попались молодые мамы с детскими колясочками. Идут совершенно голые. Ну, думаю, жара, лето. Нравы теперь у всех свободные. Оказалось, могильщицы зимнего периода. Летом-то гробы голые мужики на плечах таскают, а зимой - голые бабы.

- Почему? - смирился режиссёр.

- Ну, представь, несут мужики гроб в мороз и у них при этом бубенчики звенят. Это уже больше на свадьбу смахивает, чем на похороны. "Птица-тройка, кто тебя выдумал?". А эти могильщицы приходили потом ко мне в сторожку, от дождя прятались. Говорят: "Выключи свет, а то молния всех нас убьёт". А я с женой хорошо тогда жил. Нарочно включил свет повсюду, и они ушли. Но я отвлёкся. Да, обычное кладбище, но частное. Принадлежало богатому нудисту, и он хоронил на нём одних только адамитов.

- Содомитов?

- Нет. Нудистов. Они себя называют еще натуристами и адамитами. Секта такая. Поклоняются первому человеку - Адаму, с него пример берут, ходят голыми. Так вот, что тебе, как кинорежиссёру будет интересно, всех хоронили в стеклянных гробах. Заливали покойного жидким прозрачным пластиком, и он сохранялся, как жук в янтаре.

- Поражаюсь тебе.

- Я сам рассказываю и поражаюсь. А ведь работал, привык и воспринимал всё, как должное. А потом главу района, того, кто разрешил весь этот разврат, на взятке поймали и добрались до этого сектантства. И всё кладбище бульдозерами в Клязьму. А с тех, кто на нём работал, взяли подписку о неразглашении.

- Чего же ты болтаешь?

- Я подписку не давал. Меня к тому времени за пьянку уволили.

- Теперь верю, - добродушно смеясь, сказал Трипостопулос, понимая, что Василия ему не поймать, не уличить.

- Другое дело. А то сразу "врёшь", "не может быть". В нашей жизни всему есть место. Даже тому, чего быть не может.

Выпили по третьей. Окрылённый рассказами Мартышкина о французском враче Галли Матье, Василий, захмелев, самого шарлатана стал выдавать за такового чудо-лекаря.

- Есть у меня друг Валентин Валентинович Мартышкин. В советские времена за лечение смехом его лишили медицинской практики. Работал тамадой. А теперь врачей не стало, призвали по повестке снова в строй.

- Ты стихами заговорил. Почему по повестке? - Спросил Костас. - Я уже не первый раз уличаю тебя в неискренности.

- Ишь ты, в "неискренности". Он в военном госпитале работал, - не сморгнув, нашёлся Василий, - и до того рассмешил там одного генерала, что тот Богу душу отдал. Так и хоронили бедолагу с улыбкой на устах. А когда могильщики стали гроб заколачивать, то явственно услышали доносящийся изнутри домовины гомерический хохот. Так сказать, остаточное. Воздух из лёгких выходил.

- Ужасы рассказываешь, - улыбнулся режиссёр, - получается, что смерть генерала твоему Мартышкину с рук сошла?

- Ни в коем разе. Судили. Но Тин Тиныч и в суде всех рассмешил. Что судья не спросит, после ответа Валентина все вповалку лежат. И судья, и прокурор, и адвокат, и конвоиры. Оправдали. Судья сказал: "Посади такого в тюрьму, всех рассмешит до того, что стены от резонанса разрушатся". О себе Мартышкин так и говорит: "Для самообороны мне ни нож, ни пистолет не нужны. Я вооружён умением смешить". Напали на него как-то грабители, - отдали собственные деньги и еле убежали, хлюпая ботинками.

- Был дождь?

- Обмочились от смеха.

- Ты, Василий, похлеще Мартышкина будешь. Из кожи вон вылезу, но как-нибудь запишу и опубликую твои басни. А сейчас, чтобы и у меня не захлюпало в ботинках, отлучусь кое-куда в целях профилактики.

Когда Трипостопулос вернулся за столик, Грешнов стал ему рассказывать о себе.

- В детстве я был музыкальным ребёнком, фанатиком рояля. Сутками не вставал из-за инструмента. Был уже большой мальчуган, восемь лет, но не смог оторвать рук от клавиш и обделался. О чём-нибудь это да говорит?

- Обо всём, - подтвердил Костас.

- Рояль был для меня всем. Я был победителем конкурсов, обладателем серебряных и золотых венков. Но и педагога своего не забывал. Свою учительницу из Гнесинки Светлану Джековну Недобобикову. Меня привели к ней в пять лет, и она провела меня всю школу, консерваторию и музыкальную академию. На её юбилей я подарил Светлане Джековне дорогое, шёлковое нижнее бельё вишнёвого цвета: трусики, бюстгальтер и комбинацию. Она тотчас всё это надела и похвасталась обновкой не только перед мужем и гостями, но и передо мной. Ножки, доложу я тебе, у неё были стройнее, чем у примы-балерины из Большого театра. Хотя была уже в возрасте. Вот только забыл, как мужа её звали. Не то Рудольф, не то Альберт. Может, даже Роберт. На иностранные имена что-то память плохая стала.

Приятели выпили, закусили, и Грешнов стал рассказывать новую историю:

- В прошлом году пытался снять квартиру. Хотел отдохнуть от тёщи, от своих. Нашёл неплохую однушку, на Фрунзенской набережной. Хозяин квартиры говорит: "Давайте знакомиться. Зиновий Зарываевич Засуня. А это мой старшенький - Замоздря. В честь деда назвал. Очень уж любил я старика, решил дать его имя первенцу". Спрашиваю: "Дед до революции родился?". "С двадцатого. До революции так назвать не разрешили бы". "В школе не дразнят?". "Если оглядываться на такие пустяки, то и жить не стоит. Надо поступать, как тебе удобно. Если совсем начистоту, то деда звали Заминздра, в честь заместителя министра здравоохранения. Но в ЗАГСе безграмотная тётка сидела, ругалась с нами, записала Замоздрей. Хотели правду искать, исправлять, а потом привыкли. А это младший, Захаром назвал". "В честь прадеда?". "Нет. Прадеда не помню. Взял первое попавшееся имя. Главное, чтобы было на букву "Зе". Я эту букву очень люблю. Учёные доказали, что в ней зашифрована вечная молодость. Энергию жизни она даёт. Я и с женой своей записался только потому, что её мать зовут Зиной, а саму Зоей и фамилия Змейкины-Зелёных".

Трипостопулос хохотал изо всех сил, говорил сквозь слезы:

- Знаю, Вася, что всё врёшь. Но откуда у тебя такой талант?

- А у меня два брата писатели. Родной и двоюродный, - сказал Грешнов, чем вконец прикончил собутыльника, заставив Костаса от смеха свалиться под стол.