Дьяченко Алексей Иванович : другие произведения.

Шалопут

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Глава первая

"Оруженосцы"

1

   Привязывая собаку к металлической трубе у Нинкиного подъезда, Василий думал о том, что неприятности похожи на разбойников, выскакивают неожиданно все сразу и бьют наотмашь, не давая опомниться.
   Из вчерашнего разговора с женой он узнал, что она беременна и не собирается делать аборт. "Это чей же ребёнок ей так дорог? Неужели мой? Раньше чистили и даже в известность не ставила, а теперь ни в какую. Мудрецы давно подметили - нет в семейной жизни ничего, кроме неприятностей", - заключил Василий, нажимая на кнопку звонка.
   Грешнов зашел к Начинкиной пораньше только для того, чтобы не упустить из вида Ласкина. И Нина это знала. На электронном табло её часов светилось: шесть часов ноль ноль минут, тридцать первое августа, тысяча девятьсот девяносто седьмого года.
   Хозяйка быстро, как она это умела, собрала на стол. Достала из холодильника водку и закуску.
   Василий перекрестился и выпил, стал неспешно сообщать новости:
   - Я сегодня в роли Игната Могильщика.
   - Что такое? - испугалась Начинкина.
   - Принцесса Диана погибла. Плакать хочется.
   - Не убивайся, - облегчённо вздохнула Начинкина, - она того не стоит.
   - Да не по ней, по себе плачу. В церкву не хожу, не исповедуюсь, не причащаюсь. А что, как умру? Распутная жизнь, как еще раз мы все убедились, приводит к внезапной смерти.
   - Солнце моё, ты же верующий. Смерти нет.
   - Это я понимаю. Боюсь предстать перед Всевышним судиёй во всей своей мерзости. Скажет: "Ты же знал, что земная жизнь человеку дана для подготовки к вечной. Так-то ты, сукин сын, подготовился? А, ну-ка, бей его, ребята!". И черти возьмутся за меня. Станут наносить удары грязными копытами по лицу. Вонзать острые, волнистые рога мне под рёбра.
   - Фу! Не хочу слушать. Ну, и фантазия у тебя.
   - Третьего дня ездили в Волоколамск на картофельные поля картошку воровать. Никандру тесть дал мохеровую вязаную кепку. И ночью, при свете луны... Я как глянул на него, - стоит вылитый милиционер в фуражке. У меня сердце в пятки ушло. Чуть кондратий не приобнял.
   - Зачем так далеко мотались? У нас в овраге огороды.
   - У своих красть? Стыда не оберёшься. Можно куст-другой вывернуть, штук десять картофелин взять на костре испечь, но не шесть же мешков выкапывать.
   - Шесть мешков набрали? И что, "запорожец" увёз?
   - Увёз.
   - Ваш Никандр, как Самсон в фонтане Петергофа. Грудь широкая, тело атлетическое.
   - Ну, да. На скульптуру он похож. Даже той же бородой.
   - Какой бородой? - засмеялась Нинка, - он тебе не старик Хоттабыч. Его сила заключалась в длинных волосах. Это библейский герой, его напоили, у пьяного волосы отстригли.
   - Я даже знаю, кто. Наши школьные учителя, директор и завуч. Они, опасаясь силы учеников, всех нещадно болванили. Кричали: "Бога нет!". А сами по ночам, значит, Библию листали.
   - И всё-таки ты в долгу перед ними.
   - За что? За то, что в течение десяти лет дурака из меня делали?
   - Я не про учителей. Про твоих верных оруженосцев. Они горбатятся на тебя за миску супа, а ты забираешь у них даже те деньги, которые им даёт Лев Львович. Смотри, сколько за год они успели. Подвал отремонтировали. Квартиру твою полностью. У меня, всем на зависть европейский ремонт сделали. Теперь трудятся у бабы Паши. А ведь если бы платить им за работу, то они бы уже и себе на жилплощадь скопили.
   - Им жилплощадь не нужна. А на нужды я им не отказываю. Вон, у Никандра две малиновых рубашки, дюжина красных носков с золотой нитью. В таких только Майкл Джексон со сцены поёт. Они сыты, пьяны, есть крыша над головой. Но ты права, совесть моя нечиста. Надо им что-то хорошее сделать. Я что-нибудь придумаю.
   - Придумай, пожалуйста. Я тебя очень прошу. И, знаешь, не смогла вчера трусы найти. Мистика какая-то. Как корова языком..
   - Без трусов ходишь?
   - Почему? Сегодня, как положено "сандей" надела.
   - Чего надела?
   - У меня трусы из набора "Неделька", на каждый день свои.
   - Я думал, такие уже не носят. Лет десять назад были в моде.
   - Чистое, новое бельё всегда в моде. Мне два набора Майя Каракозова подарила, а ей из Лондона посылкой, на днях. А ты говоришь: "десять лет назад".
   - А Миша всё лебезит перед ней, фальшивые слова говорит. А та кричит на мужа, не стесняясь людей, обзывает.
   - Когда ты в Волоколамске картошку воровал, она сидела на твоём месте и жаловалась. Говорила, что супруг не ласкает. До того дошла, что своё отражение в зеркале целовать стала.
   - Для чего? - не понял Василий.
   - Для того, - огрызнулась Нина, - женщине внимания хочется, а если его нет...
   - Понятно. Смешные люди, с жиру бесятся.
   - А что им не беситься, детей нет. А тут, что случится, сдадут моего Доминика в дом инвалидов, как Костика Богохулова.
   - Меньше водись с поганью, дольше проживёшь, - вырвалось у Грешнова.
   - Вась, я кроме тебя, ни с кем не "вожусь". Себя "поганью" называешь?
   - Ну, прости.
   - Ну, прощаю.
   Начинкина о чём-то вспомнила и улыбнулась.
   - Чего? - поинтересовался Василий.
   - Да, Залесьев сватался. Говорил, случись с тобой что, стану опорой твоему сыну.
   - Когда сватался?
   - Да, всё тогда, когда ты картошку..
   - Вот гад, ни на минуту отъехать нельзя. Со смерти Юрка еще год не прошёл.
   - Да. А люди очередь уже занимают.
   - Чего теряешься?
   - Смеёшься?
   - А Костика жаль. Но он в детстве всё, что хотел, получил. И лошадь металлическую, управляемую педалями и велосипед у него был, который старшие ребята не отбирали. Сестру, видимо, обделяли во всём. Поэтому, когда родители умерли, она его фиктивно женила, ещё кое-какие махинации провернула, используя его инвалидность. А затем, с чистым сердцем, в дом скорби сдала.
   - Я об этом и говорю.
   - Нин, я всё понял. Но, муж из меня... Сама видишь. Чего загрустила?
   - Всё одно к одному. Бандиты заезжие в магазин приходили. Спрашивали, есть ли у меня "крыша".
   - Скажи, Гимнаст моя крыша.
   - Лев Львович не бандит. Он бизнесмен.
   - Он такой бизнесмен, что страшнее всякого бандита. Его все знают и боятся.
   - Может, у нас и знают, а приезжим-то что? Был бы у меня муж, он бы заступился.
   - Но я же тебе не муж.
   - Так в чём дело? Всё есть. И квартира четырёхкомнатная, и магазин, и медцентр. Да и я стараюсь за собой следить.
   - А Наталья? Она не даст мне развода. А Олеся? Дочь не простит. Да, и с Бертой кто гулять будет? Вон, попросили один раз твою целующую зеркала. Майя выгуляла, пришлось потом щенков топить. Я тебя люблю, ты это знаешь. А, чтобы жизнь менять, это выше моих сил. Пусть всё остается так, как есть. Перемены всегда всё портят.
   - Да, - грустно признала Начинкина.
   - Согласна? - удивился Василий.
   - Ты мне не муж. Господи! - взмолилась Нина, - пошли мужа и защитника.
   - Правильно. Молись. Бог не оставит без внимания искреннюю молитву. Обязательно мужа пошлёт.
   - Ты серьёзно?
   - Серьёзнее не бывает. Человек получает по вере. Если веришь, обязательно получишь то, что просишь.
   - Я верю.
   - Значит, даже не сомневайся. Будет у тебя муж. Чего опять нахмурилась?
   - Да, Локотков ультиматум поставил. Он испугался бандитов. Говорит, или договаривайся с ними, или ищи себе другого сторожа. Говорю: "Даже Игнат их не боится". "Игнат - дурак, а дураки ничего не боятся. В общем, ты меня услышала". Так что придётся Игнату пока без сменщика работать. Согласится ли? У него же в овраге хозяйство, козы.
   - Согласится. С телевидения к нему приезжали, он всё о себе рассказал, показал питомцев, молочком репортёра угостил. Те материал показали в новостях. Стоит Игнат на фоне картонной лачуги, а вокруг него стадо коз. Получилось всё, как в сказке "Чипполино" с домиком кума Тыквы. Картонный дом, построенный Огоньковым, сломали. А коз забрали, якобы в уплату за работу бульдозера.
   - Ой, бедный. А Игнат что же?
   - Соорудил себе новый дом, накрыл полиэтиленом, приглашает на новоселье.
   - Чёртовы власти!
   - Да нет. Это перегибы на местах. Власть сейчас хорошая. И нравы, несмотря на всё, смягчаются. Был в парикмахерской, даже не просил, мастер сам мне из ушей специальной насадкой волосы выстриг. А в советские времена, помню, мой дедушка Пётр Кононович, попросил, чтобы выстригли, так был целый скандал. Молодая девчонка-мастер кричала: "Да не стану я вам волосы из ушей выстригать! Идите, жалуйтесь заведующему!".
   Нинка посмеялась и стала подавать горячее. Одновременно с этим заводила любимые мелодии, с помощью которых пыталась успокоиться.
   - Я на годовщину с собой "оруженосцев" приведу? - спросил разрешения Василий.
   - Приводи, - охотно согласилась Начинкина, - может, раковину в ванной как следует, закрепят. Ты, пьяный, имеешь привычку всем своим весом на неё наваливаться. Качается уже. Кто они такие, твои оруженосцы"? Расскажи о них.
   - Ну, ты, Нин, даёшь. Два месяца у тебя работали, ремонт делали. Так и не узнала?
   - Я же с ними бесед не вела.
   - Никандра взял от Анны Тихоновны Огоньковой, а Сморкачёва - с Москвы-Товарной-Рязанской. Начали они с ремонта подвала. Сделали там кухню, ванную, туалет. Все помещения. Проводку заменили на новую. Затем таскали туда старинную мебель из бывшего комиссионного. А кончилась эпопея тем, что меня с ними оформили в этом подвале сторожами. Это долгая, смешная история. Когда я привел Никандра к себе в подвал, на нём была лишь разорванная рубашка и желание чего-нибудь украсть. Я накормил его, сказал "одень что-нибудь моё". Уздечкин помылся и первое, что надел на своё чистое, атлетическое цыганское тело, была майка, подаренная мне на день рождения Ласкиным. На майке красовалась надпись: "Я ваш следующий президент". Увидев Никандра с такой надписью на груди, я рассмеялся и мгновенно сочинил фильм. "Представляете, - говорил я, - крупным планом на экране радиоприемник. Шесть часов утра. Пикает радио, отсчитывает секунды. Сейчас зазвучит гимн и вдруг... Из ретранслятора доносится знакомая мелодия и приятный низкий баритон Дана Спатару поёт: "Я гитару настрою на лирический лад". Следующий кадр. Запотевшее зеркало в ванной, красная распаренная рука в чёрных волосках, скользя по зеркальной поверхности, снимает с неё матовую испарину, и мы видим отражение бородатого лица Никандра, чёрную, как смоль, шевелюру, пористый нос, блестящие светло-карие глаза. Он начинает улыбаться во всю ширину своего рта, и вся ванна наполняется солнечными зайчиками. Это сам за себя говорит полный рот золотых зубов президента Никандра. Следующий кадр. Всё тот же чарующий голос Дана Спатару, поющий "От зари до зари, от темна до темна", и мы видим колонну тяжёлых правительственных лимузинов, медленно въезжающую в Кремль через Боровицкие ворота".
   Услышав всё это о себе, Уздечкин искренно, так, как может сказать только ребёнок, заявил: "Хочу быть президентом!".
   - Так откуда он взялся?
   - Не торопитесь, прекрасная леди. Наберитесь терпения и слушайте. Было это на Преображение Господне, в ночь на девятнадцатое августа, в прошлом, девяносто шестом году. Пал Терентич и Анна Тихоновна готовили борщ. Старушка резала капусту, морковку, лук. Терентич натирал свеклу на тёрке, тушил её в растительном масле на маленьком огоньке. И удался у них борщ на славу. Жалко было есть. И сказала жена мужу: "Паша, милый супруг мой, сколько сил, сколько любви в него вложено, неужели всё это взять и в навоз превратить? Давай, не станем есть его, хотя бы до утра. Он для меня всё одно, что живой". А Никандр к тому времени, будучи совершенно пьяным, уже ввалился в незапертую квартиру и подслушивал разговор старухи со стариком. Уздечкин дождался, пока пенсионеры легли спать, съел борщ, разделся и обмазался остатками оного. Свеклой подкрасил щёки и разбудил сердешных. "Я, - говорит, - сынок ваш. Зовут меня Борщ, а отчество Павлович. Зародился я на кухне, у вас в кастрюле, в любви и взаимном согласии. Теперь кормите, одевайте, обувайте меня. Я ваш законный сын. Павел Терентьевич за молотком потянулся, а у Анны Тихоновны что-то в сердце шевельнулось. Признала в Никандре своего сына. И стали они жить втроём. Время проходит, Уздечкин живёт у стариков, ест, пьёт, горя не знает. Да, наскучила цыгану домашняя жизнь. Выпил как-то за ужином лишнего и говорит: "Дай-ка, мама, сыну титьку пососать". Тут его и выгнали. Сам он из цыганского села под Ужгородом. Хороший работник, но только ветер в голове. Ни документов, ни дома, ни семьи. Смотрю, старается, думаю, пусть живёт.
   - Нет, не так.
   - А как?
   - Во-первых, Никандр с Малоярославца. А было всё так. Детей у Павла Терентьича и Анны Тихоновны не было, заскучали крепко по этому поводу старики. Павел Терентьевич вернулся с огорода, принёс картошку и свёклу. У них же в овраге приличный огород, земляночка, для хранения инвентаря. Сварили борщ и стали вслух мечтать: "Понюхай, какой душистый. Он словно живой. Если бы ожил, то стал бы нам вместо сына". Легли спать, а подслушавший разговор Никандр, съел целый котёл одним махом, да там же, у плиты, на полу, и уснул, свернувшись калачиком. Утром дед с бабкой вышли на кухню, а там лежит голый мужик, весь в засохшей грязи. Лицо в свекле измазано, глаза блестят весельем и радостью. Они спросили: "Кто ты?". Голый человек ответил: "Я сыночек ваш. Я тот борщ, который вы вчера сварили" и кинулся лобызать стопы ног родительских. И рассудок у стариков помутился. Поверили цыгану. С неделю он жил у них на правах сына, а потом...
   - Что потом?
   - Выпил с тобой и со смехом отрекомендовался, как существо, принявшее человеческий образ из сваренного в кастрюле борща. И ты его от стариков забрал.
   - Ну, вот. Всё знаешь из первых уст.
   - Я думала, ты расскажешь интересные подробности.
   - Не расскажу. Тебе лучше меня всё известно.
   - Лучше, но не всё. Откуда Влад появился? О нём я ничего не знаю. Молчал, как партизан.
   - Не партизан, а дезертир твой Влад. Бросил военную часть во Владивостоке. На перекладных добрался до Новосибирска, а оттуда в вагоне багажного поезда, если память не изменяет, за номером девятьсот третий, приехал в Москву. На станцию Москва-Товарная-Рязанская. И стал в общежитии железнодорожников, где я работал вахтёром, промышлять воровством. Поймал я шустрого парнишку и взял к себе.
   - Влад из Владика?
   - Да. Хорошая работа у меня была, ни о чём голова не болела. Удивительные люди на железной дороге работают. Ни одного подлеца, все сплошь из чистого золота.
   - Чего же ушёл?
   - На их светлом фоне узрел свою нравственную нечистоту и счёл невозможным далее там работать. А на деле Лев Львович твой предложил отремонтировать подвал и устроить там ломбард или филиал комиссионного магазина. Поделился я этим планом со Сморкачёвым, тот вызвался ремонт сделать, мебель на горбу таскать, так и прижился. Да, чуть не забыл. Позвонил мне претендент на целительство. Ну, помнишь, целитель?
   - Какой целитель? - растерянно переспросила Нина.
   - На вакантную должность в медцентр.
   - Я думала, ты остыл, успокоился, - разочарованно произнесла Начинкина.
  
   - Посмотреть -то можно, - виновато оправдывался Василий, - а может он не шарлатан, а самый что ни на есть настоящий.
   История была недельной давности. Нина, как хозяйка медцентра, дала разрешение на замещение действующего целителя Валентина Валентиновича Мартышкина. А произошло это так. Грешнов был в гостях у Начинкиной. Выпивали, танцевали. В танце разговаривали.
   - Эх, Нина, хотел я быть тоже умным. Старался прочитать Достоевского, Толстого, но не смог.
   - И не надо.
   - Как "не надо?". Люди же читают, хвалят. А мне не интересно. Получается, я глупее их? А ведь хочется быть не хуже других.
   - Ты поэтому так убиваешься?
   - Нет, не поэтому. Есть сказка. Пустил заяц в свой дом лису, волка, а они его из собственного дома выгнали. Эта сказка про меня. В детстве не понимал, как это так, а подрос, женился, лису в свой дом пустил, затем устроил её работать к этому волку Мартышкину. А они снюхались за моей спиной, стали пить-гулять, жизнь моя сделалась невыносимой.
   - Фантазёр ты, Вася. Рос с матерью, тёткой, бабкой. Они тебя заласкали. Застал, видишь ли, Наташку с Тин Тинычем за столом с бутылкой и сделал из этого трагедию. Узрел измену. Она же до медцентра в платном хоре работала. У неё голос хороший. Пусть бы этим и занималась.
   - В хоре пела? Прожорливые птицы не поют. А Мартышкин назвался волком, а хвост-то поросячий.
   Нина засмеялась.
   - Клиника оформлена на меня. Хочешь, выгоним твоего Тин Тиныча и возьмём другого шарлатана. Какая нам разница?
   - Постой, - обрадовался Грешнов. - Так значит, я могу конкурс на замещение вакантной должности объявить?
   - Объявляй, - разрешила Начинкина.
   И вот прошла неделя.
   - Неудобно, - говорил Василий, - человеку назначено время. Он придёт, а ему от ворот поворот. Пусть покажет себя, сдаст экзамен. А отказать всегда можно.
   - Я думала, Мартышкин твой друг. Опять же спиртом бесплатным снабжает, - растерянно говорила Нина.
   - Тин Тиныч друг, но истина дороже.
   - Я думала, ты успокоился, - твердила Начинкина своё. - И, между прочим, Лев Львович давно проследовал к Терентьичу в гараж. Не забудь на годину его позвать. Напомни.
   Услышав о Ласкине, Василий резко отодвинул тарелку и, не прощаясь, побежал на выход.
   Начинкина в окно наблюдала за Грешновым, бежавшим со всех ног к гаражу. Немецкая овчарка Берта еле поспевала за ним.
   Нина не обиделась. Она знала, что её "залётка" боится упустить зарплату для себя и своих "оруженосцев", Никандра Уздечкина и Влада Сморкачёва.
  
  

2

   В гараже Павла Терентьича, кроме хозяина и Левы Ласкина, был еще один гость - Вилор Залесьев.
   До появления Василия Залесьев жаловался на Грешнова. Говорил, что "Васька" живёт, как собака на сене. Ни себе, ни людям. Обнадеживает молодую вдову, Начинкина на него надеется, строит планы будущей совместной жизни, а он обманывает её, с женой не разведётся и на ней не женится. Вследствие чего вдова не может принять его, Залесьева, искреннее предложение руки и сердца. Этими жалобами, как Вилору казалось, он сумел снискать к себе симпатию у слушавших его.
   Но вошёл Василий и всё испортил. Здороваясь со всеми за руку, Грешнов спросил:
   - Терентьич, кофейком угостишь?
   Воцарилось напряжённое молчание, которое разрядил хозяин.
   - Ты же знаешь, у меня только чай, - сказал Огоньков.
   - Тогда покрепче, - дал инструкцию вновь пришедший, бесцеремонно усаживаясь за стол.
   - Невозможно радио слушать, - выключая приёмник, сказал Павел Терентьевич, - словно член политбюро умер. С утра только и разговоров, что о принцессе Уэльской.
   - Так англичане теперь наше политбюро, - съязвил Залесьев. - Они и американцы. Поэтому и трубят.
   Ожидая обещанный чай, Василий принялся было привычно жаловаться на тёщу. Но Огоньков его перебил:
   - Василёк, почему ты такси своё бросил? Тебе же нравилась эта работа.
   Понимая, что это не праздный вопрос, чувствуя повышенное к себе внимание, Грешнов, как школьник у доски принялся объясняться и оправдываться.
   - Да. Работа в такси мне нравилась. А, как только мой друг и напарник Юрок Дереза, чью память отмечаем ныне, сгорел в машине заживо - сразу разонравилась. Нервишки пошаливать стали. Во-первых, пересадили с "Волги" на ржавого "Москвича", а во-вторых и главных, случился со мной нервный срыв.
   - Что за срыв такой? - поинтересовался Павел Терентьевич.
   - На следующий день после похорон и поминок, вышел я на "линию". Проще говоря, на работу. Везу маму с дочкой. Ну, понятное дело, третье сентября, девочка ещё с радостью в школу ходит, полна эмоций.
   - Так это же хорошо, - стал поторапливать Огоньков.
   - Конечно, хорошо. Слушай дальше. Ученица эта стала вслух читать рассказ Чехова "Страшная ночь". Во! С моей дырявой головой, до сих пор название помню.
   - И что в рассказе?
   - В этом рассказе герой возвращается со спиритического сеанса и находит в своём доме гроб. Стоит домовина в комнате прямо по центру. Он бежит к другу, открывает дверь в его квартиру своим ключом. Друга нет, а в центре комнаты тоже стоит гроб. Он со всех ног мчится к родному брату - и у того гроб.
   - Вспомнил! - засмеялся Вилор Капитонович, - весёленький рассказ.
   - Вот и девочка всю дорогу смеялась. Читает маме вслух и хохочет. Стал я им говорить вежливо, по-человечески. У меня, говорю, напарник погиб. Только вчера похоронили. "Соболезнуем", и продолжается чтение вслух. Еле довёз, не знаю, как сдержался.
   - Это же твоя работа.
   - Только их высадил, тут же села старая карга, у которой из хозяйственной сумки торчал скелет человеческой руки. Стала хвастаться, внук в медицинском учится и она, по случаю, купила ему недорогое пособие. Оно и заметно, что не настоящая кость, но нервы-то пошаливают. Старуха заметила моё неудовольство и, чтобы как-то загладить вину, стала рассказывать анекдот. Видимо, рассчитывала рассмешить. Старый анекдот про то, как на сельском кладбище, не имеющем ограды, вырыли свежую могилу у самой дороги, а в неё провалился мужик. Темно, но чувствует, что в могиле он не один. Сначала обрадовался, появилась надежда выбраться, стал вопросы задавать - ему не отвечают. Попробовал на ощупь - шерсть и рога. Если бы блеяние не услышал, то, возможно, там бы в могиле и остался. Но перепугался до смерти. Оказывается, до него чёрный козёл в яму упал. Слышит мужик, по дороге люди идут, разговаривают. Позвал их, те подошли. Верёвку могильщики прямо у ямы оставили, чтобы с собой не таскать. Бросили прохожие мужику конец той верёвки, говорят: "Обвязывай себя, вытащим". Разумеется, сначала он привязал за рога козла, вот только предупредить об этом не успел. Те тянут, он его снизу, как может, подсаживает. Козел, как нарочно, помалкивает. Те, как вытащили, как обнаружили того, кто с ними из могилы разговаривал, разразились воплями и в ужасе разбежались. Еле...
   Грешнову не дали договорить. Сначала в голос, совершенно развязно, по-молодецки, засмеялся Павел Терентьевич. Затем Лев Львович и даже Залесьев за компанию хохотнул.
   - Как? Не слышали? Это старая история, - пытался Вася утихомирить смеющихся.
   - Чем закончилось? Инфарктом? - интересовался хозяин гаража, вытирая обильные слёзы.
   - Убежали все. Пришлось мужику в могиле ночевать. Утром доярки шли на ферму коров доить - достали.
   - Не ты ли там сидел? - не унимался Огоньков.
   - Да нет же. Это старый анекдот, - подтвердил Залесьев, чувствуя, что теряет поддержку товарищей и развенчанный было негодяй Грешнов снова приобретает в их глазах благосклонность.
   - Я тоже не слышал, - признался Лев Львович.
   - А я слышал сто раз, - продолжал Василий, - и в сто первый с удовольствием бы послушал, но не в тот день. Рассказываю дальше. На смену старухе сел старик "некрофил". Не шучу, он сам так отрекомендовался и объяснил. "Я, - говорит, - любитель и знаток кладбищ". Пока его вёз, он меня изустно ознакомил со всеми московскими погостами, с каждым захоронением на них.
   - Так уж и с каждым? - усомнился Ласкин.
   - Сказал, какая из знаменитостей где лежит. Высадил его, сели ребята с Мосфильма. Ну, думаю, отдохну. Так и эти отличились. Принялись хвастаться. Открыли сумку, а в ней резиновая голова. От настоящей не отличишь, и два пятилитровых пакета с заменителем крови. Сказали адрес, там у них съёмка, вези их на квартиру. Я им спокойно, без эмоций: "Дорогие мои, я устал. Выходите". Не поняли. "Шеф, два счётчика платим. Не обидим". Я возопил, как сорвавшийся в пропасть и полез под сидение за монтировкой.
   - Да, денёк у тебя выдался, - стал заворачивать рассказчика Терентьич.
   - Ещё не всё, - разошелся Грешнов. - Прихожу домой, Олеся Наталье страшилку рассказывает про гроб на колёсиках. Вот тут я сорвался и психанул. Побежал в машину, хотел уехать, но выпил перед этим и в первый же столб. И дома, оказывается, что-то сломал, разбил. Когда вышел из запоя, жена обвинила в рукоприкладстве. Вот, как я бросил такси. Теперь всё.
   - Да-а, история, - с уважением глядя на Василия, сказал Огоньков.
   - Ну, а мою историю слушать будете? - загораясь завистью к успеху Грешнова, спросил Залесьев.
   - Давай-давай. Он про бабу хотел рассказать, - пояснил Василию хозяин гаража.
   - Про бабу всегда готов слушать, - смирился Грешнов, принимая кружку с чаем из рук Терентьича.
   - На ней был плащ летний, лёгкий, без подкладки, цвета топлёного молока, - вкрадчивым голосом радиосказочника стал повествовать Вилор Капитонович, - платье красное, шёлковое.
   - Погоди, не торопись. Откуда она взялась? - проявил неожиданный интерес Лев Львович.
   - Я в Академии наук работал, в Спецуправлении, - стал обстоятельно докладывать Залесьев, - это работа с секретными документами.
   - Постой. Как ты попал в Академию наук? - засомневался Василий.
   - Дядька меня устроил в Спецуправление. Он же в КГБ работал. По своим каналам он меня и пристроил.
   - А где это территориально находится? - засомневался и Лев Львович, - Спецуправление?
   - На территории Академии наук, Ленинский проспект, четырнадцать. Там особняк - дворец Демидова. При особняке флигеля. В одном из флигелей я и работал. В этом Демидовском дворце заседали президент Академии наук и вице-президенты и пока эту огромную "дуру" не построили. Я имею ввиду новое здание, все общие собрания проходили там. Если стоять лицом к дворцу, то мой флигель располагался справа. Корпус два, как сейчас помню.
   - И тебе сразу доверили? - усомнился Василий.
   - Не сразу. Через какое-то время я стал возить секретные письма. Женщина от нас ушла, сделали меня курьером. Сначала она болела, я подменял. Допуск у меня уже был. С этим допуском я возил секретные письма в ЦК КПСС, в КГБ, в МИД. Письма, разумеется, читать я не мог. Мог только с грифом "совершенно секретно", так как у меня была вторая форма допуска.
   - Секретные читать не мог, а совсекретные мог. Ты что-то заврался, - с легкой иронией в голосе сказал Василий. - Так какие же ты не мог читать?
   - Не мог читать те письма, что были выше грифа "совершенно секретно". Это были письма "особой важности".
   - Особой важности?
   - Да. Это первая форма допуска. Читать я их не мог, но доставлять по назначению приходилось. И вот дали мне одно такое письмо "особой важности", чтобы отвёз я его в ЦК КПСС, во второй подъезд, в экспедицию. Адрес: Старая площадь, дом четыре. Обыкновенно был такой маршрут: МИД, ЦК КПСС, КГБ, а еще заезжали на Вавилова, дом сорок четыре. Но это не каждый день. А МИД, ЦК КПСС, КГБ - каждый день. А тут начальница даёт письмо и говорит: "Отвезёшь в экспедицию ЦК КПСС письмо особой важности. Но, как назло, наша машина сломалась. Вызвали машину с автобазы Академии наук. Самая обычная "Волга", с рядовым водителем. Парень не в курсе был, что у меня за документы. Но он должен был хорошо знать Москву. Но оказалось, тот, что за мной приехал, Москвы не знал. Говорю ему: "Вези в ЦК КПСС, улица Старая площадь, дом четыре". А он повёз не со стороны метро "Дзержинская", а по набережной Москвы-реки. И у него прокололось колесо. Посмотрели запаску, запаски нет. А я напоминаю слушателям, что вёз я письмо "особой важности" в ЦК КПСС. Оно лежало в кожаном жёлтом портфеле, запертом на замок, а ручка портфеля была пристегнута наручниками к моей руке. Такие существуют правила для спецкурьеров, не мною придуманные. Так вот. Рядом с нашей "Волгой" остановилась иностранная машина, и женщина попросила подсказать ей, как доехать до станции метро "Площадь Ногина". Мой шофёр, он же не знал, что я везу, говорит женщине: "Вы подбросьте товарища. Ему как раз по дороге. А он вам покажет". Та и рада стараться. Подвезла прямо к церковке, что называется в народе "У чёрта на куличиках" и говорит: "Хочу в чебуречную "Сакля" зайти, купить стаканчик сметаны. Но боюсь, мужчины прохода не дадут. Проводите меня, пожалуйста, это всего пять минут". Вошли в чебуречечную, она меня взяла под руку и в туалет. Знала, где он находится. Как я уже говорил, на ней был летний плащ без подкладки, цвета топлёного молока, платье красное, шёлковое. Чулки дорогие со швом сзади. И белые туфли "лодочки" на каблучках. И белая дамская сумочка. Сама светленькая, волосы, видимо, крашеные, в желтизну отдавали. Я про себя её канарейкой назвал. Губы розовой помадой накрасила, носик маленький, востренький. Зубы белые, ровные, губы тонкие. Всё время улыбалась. У иностранцев так положено. Духи - Шанель "номер пять" или даже "шесть". Приятный такой запах, ничего не скажу. Водка лимонная была, самая первая, пока не начали баловать. Вот, примерно такой запах. Плащ я с неё снял, на вешалку повесил. Туалет там просторный с окном. У окна стёкла белой краской закрашены, через открытую форточку слышно, как воробьи чирикают. Тут же, рядом с унитазом, раковина. Над раковиной старое, с обсыпавшейся серебрянкой, зеркало. Она в зеркало смотрится, губы подкрашивает, а задом трётся об меня. Я её по спине погладил, - помалкивает. Расстегнул молнию, снял с неё красное платье. Под ним оказалось второе такое же красное, но более тонкое. Называется комбинацией. Комбинацию снимать не стал, я её просто задрал. А чтобы не спадала, когда она нагнулась, положил ей на спину портфель с письмом "особой важности". Хихикать стала. Говорит: "Портфель тяжёлый. Снимите. Мы заперты изнутри, никто его не украдёт". "Шалишь, - думаю, - как-нибудь и так управлюсь". Прошёлся разок. Отдохнул. Стал по второму заходу работать и отвлёкся, а как сосредоточился снова, смотрю, она старается маленьким ключиком от моей руки портфель отстегнуть. Как дал я ей кулаком по затылку, ключик отнял и в унитаз его бросил. Говорю ей: "Стой спокойно, а то убью". Закончил дело, заправился и спрашиваю эдак строго, как это делают компетентные органы: "Разрешите взглянуть на ваши документы". Достала она из сумочки паспорт, подаёт. Раскрываю, смотрю и глазам не верю. В нём написано: "Джеймс Бонд".
   Лев Львович пулей вылетел из гаража и его стошнило. Залесьев посмотрел ему вслед, подумал и исправился.
   - Джейн Фонда, конечно, а не Джеймс Бонд. Я всегда их путаю.
   - Впечатление испорчено, - сказал Ласкин, отплевываясь, - перед глазами возник образ бородатого Шона Коннери в шотландской юбке.
   Ничего не понимая, Павел Терентьевич сказал:
   - Известное дело, шпионки под своим именем не работают. Чем кончилось-то? Письмо доставил по назначению?
   - Да. Штаны застегнул и бегом во второй подъезд, в экспедицию ЦК КПСС. Всё успел и даже, как выяснилось, не заразился.
   - Это ты молодец, - насмешливо прокомментировал Василий и вышел из гаража.
   Подойдя к курившему Льву Львовичу, Грешнов бесцеремонно потребовал зарплату за август. Что рассердило Ласкина больше, чем путанный финал рассказа Залесьева.
   - За троих получаешь, чтобы трое и работали. Зайду, проверю наличие дежурных и журнал дежурств.
   - А как же. Обижаешь, - сказал Вася, пряча деньги в карман.
   - И всегда в подвале должен кто-то находиться.
   - Мог бы и не повторять. Ребята спрашивают, когда ломбард будет? Что же, всю жизнь в сторожах ходить? Сморкачёв и Уздечкин мне всю плешь проели: "Если не ломбард, то пусть Лев Львович даст нам магазин какой-никакой сделать. В подвале захиреем".
   Ласкин многозначительно промолчал.
   - Ах, да, - спохватился Василий, - у Юрка сегодня година. Нинка будет рада, если ты заглянешь. Годовщина смерти требует поминовения потому, что в этот день бессмертная душа рождается вновь для жизни вечной.
   - Если дела позволят, приду, - отводя глаза в сторону, сказал Лев Львович.
   - Так и передам, - пообещал Грешнов.
  
  

3

   После гаража Василий, прибежал в подвал и, ругая Ласкина последними словами, стал раздеваться, чтобы принять душ и смыть с себя всю эту мерзость вынужденного общения с ненавистным ему человеком.
   Оруженосцы после того, как остался он в одних трусах, стали над ним смеяться. Грешнов спросил, что в нём смешного, но, проследив направление их взгляда, обнаружил на себе женские трусы "неделька".
   - А Нинка их ищет, весь дом перерыла, - рассеянно заговорил Василий и вдруг его глаза округлились. - Получается, я в этих трусах перед Наташкой фланировал! То-то она пригрозила, что на выставку кукол поедет. Отомстить решила!
   Василий передумал принимать душ, оделся и побежал в медцентр к жене Наталье, надеясь перехватить её там и оправдаться.
   Выйдя из подвала, он лицом к лицу столкнулся с заезжими бандитами, о которых ему говорила Нина.
   Физически крепкие ребята в кожаных куртках остановили Василия и стали расспрашивать.
   - Уважаемый, - с напускной бравадой обратился к нему самый старший из них, - можно спросить?
   - Спросите, - чувствуя струйку пота, сбежавшую по спине, разрешил Грешнов.
   - У вас тут есть серьёзные ребята, вроде нас, с кем можно встретиться и поговорить?
   - Вам с Гимнастом надо встретиться. Он у нас самый серьёзный.
   - А как он выглядит? Где его найти?
   - Не надо его искать. Вы ребята заметные, он вас сам найдёт.
   - Слыхали, ребятами нас назвал, - стал задираться один из бандитов, сидящих на заднем сиденье ржавого "Форда".
   - Тихо, - прикрикнул беседовавший с Грешновым, не позволив приятелю распалиться. - Ну, хорошо. Если этот Гимнаст не объявится, мы к тебе еще раз обратимся.
   Слова прозвучали, как угроза, но Василий сделал вид, что не понял их в этом ключе.
   - Обязательно. Обращайтесь, когда хотите. Но, Гимнаст не заставит себя долго ждать.
   Грешнов сказал это с таким убеждением, что последних его слов испугались сами бандиты. И настолько силён был испуг, что те двое, которые сидели на заднем сиденье "Форда", не сговариваясь, одновременно стали умолять старшего:
   - Поедем домой.
   Оставив незваных гостей, Василий направился в районную поликлинику, где в правом крыле первого этажа располагался медцентр.
   Натальи на рабочем месте не оказалось.
   - А разве она тебе не сказала, что поедет на выставку плюшевых мишек? - спросил Мартышкин.
   - Сказала, но я хотел её отговорить от необдуманных поступков.
   - Что, допрыгалась? - счастливо улыбаясь, спросил Валентин.
   - Кто? Что? Ты о чем? - испугался Грешнов того, что целитель прочёл его мысли.
   - Допрыгалась, говорю, леди Ди по кочкам. Фригидная была баба, костлявая, угловатая. И как только арабы на неё лазили? Народ, имеющий таких принцесс, обречен на вымирание.
   - А Елизавета? - растерянно оправдывался Василий, словно он был англичанином.
   - Лиза баба аппетитная, но уже "секенд хенд", как они же сами и выражаются. То есть "хорошо побывавшая в употреблении". А молодых таких у них нет. На Елизавету я бы забрался. Хоть и в возрасте, но настоящая женщина.
   - Вот ты понимаешь толк в женской красоте, а другие меня за бабу Пашу осуждают. А она же фотографическая копия королевы Великобритании.
   - Да. Точно. Баба Паша на Елизавету похожа, - засмеялся Мартышкин. - Пока английская тема не возникла, я даже как-то и не сравнивал. А сейчас припоминаю, - один в один, сестра-близнец королевы.
   - Подотри слюни.
   - Я не претендую, - сказал Валентин Валентинович, продолжая вспоминать образ бабы Паши и сладострастно улыбаться.
   - Хватит. Кому говорю? Кстати, что с дверью входной? Не мог попасть к тебе в кабинет.
   - А всё потому, что раму дверную, вместе с дверью, установили кверх ногами. И теперь, чтобы дверь открыть, ручку приходится не вниз опускать, а вверх поднимать.
   Снаружи стали ломиться в кабинет.
   - Вверх! Ручку вверх! - закричал Мартышкин и, не выдержав, поднялся со стула, подошёл и сам открыл дверь.
   В кабинет протиснулся пациент с насмешливым выражением лица и руками, поднятыми над головой.
   - Вот, все так. Как военнопленные заходят. Думают, командую "руки вверх", - пояснил Мартышкин. - Кричу, ругаюсь, а ведь мечтал лечить, как доктор Галли Матье, смехом и шутками.
   Выпроводив пациента и объявив десятиминутный перерыв, Валентин Валентинович стал было вспоминать свою врачебную практику. Но в кабинет, как к себе домой, протиснулся Никандр. А следом за ним вошла пожилая женщина-врач, работавшая в поликлинике. Ей было за семьдесят, полная, с одышкой.
   - Ну, вот. Не ломятся же, - похвалил вошедших Мартышкин и, обращаясь к женщине-врачу, бесцеремонно спросил, - чего тебе?
   Видимо, не желая при посторонних говорить о щекотливом деле, она голосом диктора начала с сообщения:
   - О Мессалине слышали?
   - Вас, врачей, не разберёшь. Вы вот говорите "шалашовка", то есть "Мессалина", он только что называл её фригидной, мужеподобной. А хоронить, наверняка, будут, как святую.
   - Это же Англия. У них и пьеса есть "Много шума из ничего". На это они мастера, - комментировала слова Василия женщина-врач.
   - Видимо, залетела и об этом пронюхали во дворце, - сделал вывод руководитель медцентра.
   - Своевременные средства позволяют выявлять беременность уже через несколько дней. А у нас как? Забеременела и ходит пять-шесть месяцев, не зная, что беременна, - поддержала Мартышкина женщина в белом халате.
   Никандр окинул взглядом её округлые формы и серьёзно спросил:
   - О себе говоришь? Конечно, с таким брюхом не сразу сообразишь, что беременна.
   Вася и Валентин Валентинович засмеялись. Оказалось, и Никандр и женщина-врач, обидевшаяся на слова Уздечкина, пришли к Мартышкину за спиртом. Получив желаемое, они ушли.
   Хлебнули спирта и Грешнов с хозяином кабинета, и Василий стал рассказывать об отсутствующей жене:
   - Наташка сначала была замужем за сыном высокопоставленного чиновника из Госплана. Но он не жил с ней, как с женой. Странноватый был паренёк. Родители им на свадьбу однокомнатную квартиру подарили. Купили освободившуюся по соседству с нашей. Так вот этот муж ей всё врал, что служил в спецназе. А Наташка на какие только ухищрения не шла, чтобы привлечь к себе внимание супруга. И нагишом перед ним ходила, и массаж просила сделать, - не замечал. Сама будучи медиком, записалась на прием к врачу. Опасалась, не случилось ли с ней чего худого. Врач попросил её привести с собой мужа. Тот к врачу отказался идти и вскоре они развелись. С собакой пуделем гуляла, на собачьей площадке с ней и познакомились. Через год записались. Дочь Олесю родила, успокоилась и следить за собой перестала. "Я тебе такую дочку родила, что теперь на всё имею право". Думаю: "Ты на всё имеешь право, а я только на одно - пойти налево". И пошёл.
   Приятели выпили ещё, Василий захмелел и продолжил:
   - И вот, когда в тесном общении с Начинкиной я достиг кульминации чувств. То есть того самого момента, что предшествует развязке. Так сказать, сексуальной судороги перед последней точкой соития... Момента наивысшего эмоционального напряжения и величайшей ответственности мужчины перед женщиной. В этот самый момент получаю по потной спине удар солдатским ремнем. Наотмашь! Причем пряжка пришлась аккурат промеж лопаток. Мелькнула мысль: "Не покойный ли Юрок с того света вернулся?".
   - От кого пострадал?
   - От Доминика. Её сыночек таким образом меня поприветствовал.
   - Ему же хочется братика или сестрёнку.
   - Не смешно.
   - А если серьёзно, то так и рассудка недолго лишиться, - согласился Мартышкин. - Давно это было?
   - Да говорю же, вчера. Слушай дальше, еще не всё. Получил я ремнём, впопыхах оделся и убежал. Оказывается, Нинкины трусы на себя напялил. А дома разделся, ничего не подозревая, и хожу. Наташка стала нервно смеяться. Спрашивать, не собираюсь ли я сменить ориентацию. Но я её намёков не понял. И только сегодня обнаружил на себе трусы "неделька". Они и сейчас на мне. Хочешь посмотреть?
   Мартышкин отказался.
   Выпили ещё спирта и сильно захмелели.
   - Бандиты пришлые объявились, - сказал Василий, - хотели меня избить, да номер у них не удался.
   - Жаль, - сказал очнувшийся от пьяной дрёмы Мартышкин.
   - Чего тебе жаль?
   - Что номер не удался.
   - А я думал, что меня не избили.
   - А почему тебя не избили?
   - Потому что руки коротки и ростом не вышли. Дети ещё, разборки со мной устраивать.
   - Почему дети хотели тебя избить? Ты их, наверное, обидел как-нибудь?
   - Если бы я их обидел, они бы в канаве валялись. А они ходят, улыбаются. Должно быть, уже винище пьют.
   - А кто им вина купил?
   - Сами купили.
   - Зачем же детям продали вино?
   - Сейчас кому угодно продают.
   - Какие хорошие времена. А нам не продавали. Мы взрослых просили купить.
  
  

4

   Находясь в подвале, на своём рабочем месте, Никандр Уздечкин беседовал с Владом Сморкачёвым.
   - Василь Данилыч - наш начальник, - говорил цыган, - и мы должны ему поклоняться... Поклониться... Преклониться?
   - Подчиняться, - подсказал дезертир.
   - Да. Подчиняться. Благодарить Бога и Судьбу, что они послали нам такого руководителя. Ты бы, Владик, спал сейчас на канализационном люке у Казанского вокзала, а я бы жил в образе борща, обманывая старика и старуху. Он нас людьми сделал, своими компаньонами.
   Когда Василий спустился в подвал, компаньоны дрались.
   Разняв дерущихся, Грешнов спросил:
   - Из-за чего на этот раз?
   - Этот Цепеш-Дракула спросил, каким пальцем я зад подтираю, - серьезно ответил Никандр и, подумав, с еще большей серьезностью добавил, - то есть какой рукой.
   - Ну? - не найдя в вопросе криминала, настаивал Василий.
   - Я ответил. А он усмехнулся и говорит: "А я пользуюсь туалетной бумагой".
   - Как дети малые, ни на минуту оставить нельзя. Сморкачёв, на деньги, иди в магазин, купишь хлеба и продуктов. Но не транжирь зря.
   Когда Влад ушел, Грешнов повернулся к Никандру и, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил:
   - Так, говоришь, какой рукой?
   И, прежде чем Уздечкин успел разобрать его вопрос, захохотал безумным смехом на весь подвал.
   Когда Сморкачёв вернулся с покупками, то стал свидетелем истошного вопля. Василий ругал Никандра.
   - Что ты за человек? - кричал Грешнов, - то семь, то девять носков у тебя сушится. Почему это так?
   - Когда семь сушилось, - с готовностью отвечал Уздечкин, - тогда я восьмой найти не мог, чтобы постирать. Он оказался на ноге. А когда девять сушилось, так это один износился. Я его и выбросил. Они у меня все красного цвета взаимнозаменяемые.
   - "Взаимнозаменяемые". Правильнее было бы сначала девять, а затем уже семь сушить. Откуда еще два носка взялось?
   - Да-к, это я еще одну пару купил, чтобы сильно не занашивались.
   - И на все-то у тебя готов ответ.
   - Это просто. Говори правду и всегда готовый ответ будет. А когда врёшь, то не знаешь, что ответить.
   - Золотые слова, Никандр. И не странно ли, что я слышу их от представителя той национальности, название которой часто употребляют, как синоним словам "мошенник" и "вор".
   - Так сами воры и мошенники это придумали. Надо же на кого-то валить.
   - А, может, ты и прав. Оказывается, ты очень умный.
   Василий достал из холодильника бутылку с разбавленным спиртом и отхлебнул.
   - Для чего я над вами начальник? Для того, чтобы вы не боялись будущего. А вы, я это чувствую, боитесь.
   - А у меня и нет страха перед будущим, - ободрённый похвалой, заявил Уздечкин. - Я знаю точно, что солнце завтра всё равно взойдёт.
   - Солнце может взойти не для всех, - угрожающе произнёс Грешнов. - Ты знаешь, Никандр, что у меня была машина? Таксистом работал. Ты слышал об этом?
   - Да, Василь Данилыч. У вас год назад друг перевернулся на скользкой дороге, сегодня поминать его идём.
   - Так вот, машина эта была у нас одна на двоих. И на этой машине, пока она не перевернулась и не сгорела, я подъезжал к дому, не выходя из салона, выпивал стаканчик-другой, а затем закрывал её и шёл домой.
   - Понятно.
   - Я ещё ничего не рассказал. Слушай. Так вот. Шёл домой. А в тот злополучный день я сел в машину, выпил два стакана и поехал. Хорошо ещё, что сразу в дерево. Суть дела в чём? Я перепутал очередность. Или это был уже "Москвич" ржавый?
   - Понятно.
   - Опять за своё! Что тебе понятно? Я про тебя и Солнце говорил. Ты привык, что оно каждый день по утрам всходит. А тут - раз. Оно взошло, но не для тебя. Понимаешь? Только на свои силы надо рассчитывать. Знаешь, что самое ценное?
   - Золото, - уверенно сказал цыган.
   - Самое ценное, это любовь с большой буквы и красота.
   - С маленькой?
   - Что с маленькой?
   - Красота.
   - И красота с большой. И, что самое обидное, - и красота, и любовь уходят. Им на смену приходят: уродство, пустота, бессмысленность.
   - С большой буквы?
   - С маленькой. Эти слова недостойны заглавных букв. Постой! Получается, буквы - самое ценное? Буквы дороже золота!
   - Образованный вы человек, Василь Данилыч, умеете выводы делать.
   - Да. При коммунистах получил обязательное и, так сказать, очень среднее образование. Выводы делаю, а анализировать не умею. Готовьтесь, други мои, сейчас к нам придёт кандидат на вакансию врача-целителя. Мы должны предстать перед ним в виде строгой, неподкупной комиссии. Сидите молча, смотрите на меня, а он пусть излагает свою философию.
   Вскоре в дверь подвала постучался мужчина сорока с лишним лет и представился Аполлоном.
   Влад с Никандром посмотрели на Василия, Грешнов предложил кандидату проходить, присаживаться и излагать своё кредо.
   - Я делю население на людей и уродов, - сказал претендент, удобно устроившись в предложенном кресле, - все рождаются людьми, а жить приходится среди уродов. Как это происходит?
   - Вы нас спрашиваете? - удивился Василий.
   - Нет. Это каламбур. Позвольте продолжить?
   - Пожалуйста. - разрешил Грешнов.
   - И, конечно, удобнее жить, если не выделяешься. Вот и спешат все поскорее отказаться от человеческого в себе и приобрести уродство, чтобы быть как все. Собственно это выбор самого индивидуума, - оставаться человеком, или становиться уродом.
   Разговор Василию всё меньше нравился. Он сказал:
   - Давайте поговорим по существу предлагаемой вам вакансии. Ответьте на вопрос, откуда берутся болезни?
   - От обид, - не сморгнув, ответил Аполлон, - от неумения прощать обиды. Надо научиться прощать людей и себя самого.
   - Ну, себя-то прощать все умеют, - сказал Грешнов и спросил. - А, как ты лечишь?
   - Вхожу в транс, захожу в астральное поле больного человека и смотрю, что там и как у него.
   - И что, обыкновенно, там у него? И что это за астральное поле?
   - Поле - это термин. Если говорить проще, то это так называемый "тонкий", невидимый человеческому глазу мир. И в этом невидимом человеческому глазу мире находятся фантомы. Двойники больного человека.
   - Фантомасы, - не выдержал Василий, и Никандр с Владом дружно рассмеялись.
   - Нет. Фантомы, - строго поправил претендент.
   - Да, понял. Шучу. Рассказывай.
   - В этом астральном мире множество фантомов больного и каждый держит на плечах свой камень. Эти камни, не что иное, как обиды человека на окружающих и на самого себя. Что я делаю? Я беседую с фантомом, спрашиваю, что за обида, он мне отвечает. Я возвращаюсь с этими знаниями в нормальное состояние и сообщаю об этом больному. Многие даже не помнят о тех обидах, которые затаили. А именно они-то и становятся причиной их заболевания.
   - Как же ты всё это узнаёшь? Я имею ввиду, на самом деле.
   - Надо внимательно слушать, пациенты сами того не замечая, всё о себе рассказывают, - по-свойски поделился лжелекарь.
   - Ах, вот как. Ну, ну?
   - Я уговариваю больного обиду забыть, то есть простить. Заплатишь за одно посещение тысячу долларов, поневоле забудешь. Опять возвращаюсь в астрал и в "тонком", невидимом глазу мире, мы вместе с фантомом моего пациента закапываем этот камень. То есть ликвидируем причину болезни.
   - И большие попадаются камни? - смеясь, поинтересовался Василий.
   - Если человек состоятельный, то иной раз размерами со скалу, - тоже начиная по-свойски хихикать, говорил Аполлон, - встречались даже горные цепи, монбланы.
   - Как же ты их там закапывал? Куда?
   - А не закапывал, - почти восхищенно сообщил претендент, - от этих обид я просто уводил фантом в сторону. Делал так, чтобы он не был к ним энергетически привязан. В этом и состоит смысл целительства.
   - Это я уже понял, - сказал Грешнов, - ты до того, как стал целителем, не землекопом ли трудился?
   - Кооператором на Курском вокзале. Торговал пирожками с утиным мясом. Своя палатка была, восемь точек.
   - А до кооператива?
   - А до кооператива был "человеком с большой буквы", в Советском Союзе ответственный пост занимал.
   - А, как же?
   - Просто. Рухнула страна. И все её посты, ответственные и не слишком, полетели вместе с ней в бездну. И тот, кто выше сидел, больнее ударился. Многие насмерть расшиблись.
   - Говори, говори. Мы слушаем.
   - Мир "бывших" ужасен. Как только я пришёл в себя и зализал раны, стал бороться и пойду до конца.
   - С кем боролся? С уродами или с людьми?
   - А ты, Василий, сам-то кем себя считаешь? - с заискрившимися злобой глазами спросил претендент сообразивший, что всё это просто спектакль, а никакой не экзамен на вакансию.
   - Уродом, - искренно ответил Грешнов.
   - Значит, как я понимаю, будем бороться с людьми.
   - А ты, смотрю, не отвязал своего фантомаса от монблана обид на род человеческий. Правильно, Аполлинарий, я это понимаю?
   - Меня зовут Аполлоном, а не Аполлинарием. И, по-моему, я тут целитель, а не вы.
   - А, по-моему, мы, - сказал Василий. - И таких, как ты, будем выявлять и излечивать.
   Грешнов подбежал к лжецелителю и хватил его кулаком по зубам. Тот час на Аполлона накинулись и Никандр с Владом.
   Расправившись с "бывшим человеком", не сдавшим экзамен на замещение Мартышкина, обитатели подвала зажили привычной жизнью.
  

5

   Сидя в золочёной клетке, попугай Жако по прозвищу Женька, голосом пьяного Василия, выкрикнул знакомую всем фразу:
   - Олеся, моя дочка!
   - Да, надо и о доме не забывать, - сказал Грешнов.
   Заполнив журнал дежурств и проинструктировав своих сотрудников на тему того, что в подвале постоянно должен кто-то находиться, на случай проверки Львом Львовичем, Василий побежал переодеваться.
   Дверь в квартиру он постарался открыть беззвучно. А вдруг Наталья дома с любовником, а ни на какой не на выставке. Погладил лежащую на коврике Берту, на цыпочках прошёлся по коридору и в комнате застал нежданного гостя. А, точнее, гостью. Это была тёща.
   Мелькнула мысль развернуться и уйти, но подслушанный разговор задел за живое. Бабка учила внучку житейской мудрости.
   - Я хотела стать женой военного, - говорила Клавдия Васильевна, - но жизнь распорядилась по-своему. Сначала мечтала о молодом генерале. О том, как буду завязывать ему шнурки на ботинках. Затем о немолодом полковнике, как закину ему ноги на погоны. Через какое-то время о старом майоре, как подниму ему его опустившуюся самооценку. Но не нашлось ни капитана, ни лейтенанта, ни даже прапорщика. Родила дочку от белобилетника, который мне всю жизнь испортил. И сижу теперь в регистратуре стоматологической клиники. С утра до вечера общаюсь с больными, озлобленными людьми. Располнела, превратилась в свинью. Кроме ненависти в сердце ничего не осталось. Олеся, тебе одиннадцать, а всё дура дурой. О мужчинах не знаешь ничего. А тебе с ними жить, в одной постели спать. Запомни, у них на уме всегда только одно. А ты так должна себя вести, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
   - Ничего, мама, - вступил в разговор Василий, выйдя из укрытия, - подрастёт, познакомится с ними. Возможно, сойдётся характером. Нам школу ещё закончить надо . Я знаю, что в школу завтра. Что, Олеся, у тебя по математике? Какую задачу вы с мамой вчера разбирали?
   Олеся взяла в руки новенький учебник, открыла заложенную страницу и стала читать:
   - Куб со стороной один метр, распилили на кубики со стороной один сантиметр. Сколько...
   - Постой, погоди! - замахал руками Грешнов, не давая дочери дочитать условие задачи, - дурь какая-то. Это столько работы, что ты даже не представляешь. Не хочу даже думать над этим. Тот, кто её сочинил, никогда не работал на заводе. А в аду, куда он, несомненно после смерти попадёт, черти заставят его свою голову дурную пилить на эти маленькие кубики. Уф! Даже сердце заболело. Не ходи, дочка, в школу, здоровье надорвёшь.
   Взяв в комоде чистые трусы, Василий снова побежал в подвал. Спустился по ступеням и застал там такую картину: Сморкачёв и Уздечкин крутили бутылочку и целовались. Оказывается, приходила Начинкина и какое-то время ожидала Василия. Она и предложила игру, отошла на две минуты, а чтобы не прекращать игру, "оруженосцы" крутили "снаряд".
   - Хватит целоваться, - рявкнул Грешнов, - заголубели, что ли? Даже Нинка как-то подметила, что поведение ваше смахивает на латунный гомосексуализм.
   - Чего же именно латунный?- поинтересовался Никандр.
   - Латентный, - поправил Сморкачёв и пояснил, - по-русски значит "скрытный".
   - Вот! Скрытный! - заорал Василий. - Даже скрытно гомосексуализмом заниматься не надо. Вы же настоящие мужики, хорошие парни. Я ручаюсь за вас. Вы любите меня, я люблю вас, а гомосексуализма не надо.
   - Мы хотели с Ниной целоваться, - стал объяснять свои намерения покрасневший Никандр.
   - Не надо оправдываться, - одернул его Грешнов. - Я это понял. Другие не поймут. Получилось-то некрасиво. Перед Нинкой же и опозорились. А она вас на поминки разрешила привести. Она не знала, что есть люди, которым противопоказано счастье. Они просто неспособны к радости. Это про вас сказано. Вы духовные слепцы! О! Еще один бежит! Игнатушка-могильщик. На новоселье, должно быть, пригласить хочет. Сейчас начнёт сообщать, кто повесился, кто утопился. Гоните его, скажите, нет меня. А, про принцессу Диану уже знаем.
   Не успел Игнат открыть дверь в подвал, как ему навстречу выбежали Уздечкин и Сморкачёв.
   - Иди, Игнат, не до тебя! - кричал Никандр.
   - Уходи, - вторил ему Влад, - Васьки нет.
   Огоньков, видевший Василия, спускающегося в подвал, понял, что его не хотят видеть. Он покорно закрыл перед собой дверь и ушёл.
   Проследив за племянником Павла Терентьевича через узкое оконце под потолком, Грешнов, смеясь, заговорил:
   - Вы тут про Нинку мечтали, а я вспомнил, как она мечтала купить себе кресло-качалку. Я ей тогда объяснил, что при помощи бутылки водки любая табуретка превращается в кресло-качалку. Правильно? Вот вы заулыбались, а она моей шутки не поняла. Хотя и я от неё недалеко ушёл. Сегодня иду, вижу, на кирпичной стене нашего дома нарисована мелом стрелка и подписано: "Иди туда". Пошёл. На углу дома вторая стрелка и подписано: "Загляни за угол". Заглянул. Там третья стрелка, направленная вниз и надпись: "Какашки". Смотрю, действительно, лежит собачье дерьмо. Не обманули. Думаю: "А в чём смысл всего этого? И зачем я всех слушаю?".
   Грешнов рассказывал серьёзно. С трагическим лицом, с театральными паузами, никоим образом не подходящими предмету повествования и, когда Влад с Никандром услышали от своего начальника "проклятые вопросы", то уже не смогли сдерживаться и в голос захохотали.
   - Вот и я про то же, - согласился с их реакцией Василий, - шутить люблю, а сам шуток не понимаю. Уздечкин, сказали бы: "Проси, что хочешь".
   Никандр сразу посерьёзнел и включился в игру:
   - Фигуристы, после выступления сидят на скамейке счастливые. Ждут результатов. Хотел бы теперь быть на их месте.
   - И всё? - усомнился Василий.
   - И чтобы голая фигуристка на коленях у меня сидела.
   - Да. Недурственно, - сказал Грешнов, принимая ответ, как положительный и добавил, - теща говорила дочке, что у мужиков на уме только одно. Возможно, права была.
   Василий пошёл в ванную, включил воду. Стал снимать с себя Нинкины трусы и потерял равновесие, чуть не упал. Трусы "неделька" при этом с треском порвались. Пришлось их выбросить.
   - Ну, что за день такой! - выкрикнул в сердцах Василий.
  
  

Глава вторая

Весёлая вдова

1

   Вечером, тридцать первого августа, на квартире у Нины Начинкиной отмечали годовщину со дня гибели её мужа Юрия Дерезы.
   Василий пришёл с "оруженосцами" и вместе со знакомыми лицами Павла Терентьича, Вилора Залесьева увидел целую армию "горе-художников", как сами себя они из кокетства называли. Это были Нинкины знакомцы с Арбата и Вернисажа.
   Следом за Грешновым в квартиру ворвался запыхавшийся солдат этой красочной армии. Разумеется, принёс в подарок картину, на которой краска ещё не обсохла.
   - Это мне? - театрально всплеснула руками вдова, - спасибочки.
   Она расцеловала зардевшегося от стеснения гостя, позвала всех, чтобы похвастаться подарком и, вдруг, спросила:
   - А хочешь честно?
   Горе-художник ещё и понять не успел, к чему это "честно" относится, как она уже вынесла его работе свой приговор:
   - Помойка! Отстой! Но всё равно, спасибо.
   "Солдат красочный" так и раскрыл рот, не зная, как на это реагировать.
   Нинкины приятели с Арбата и Вернисажа выглядели странно. Один, бородатый, наряженный в пончо, всё кашлял. Его супруга, облаченная в такую же латиноамериканскую одежду, кутала его в плед.
   Другой, на вид словно пришибленный, всё время дергал головой, привёл на поминки большую собаку - чёрного терьера и кормил её черемшой со стола.
   Был горе-художник с лицом правдолюбивого юноши. Таких в тридцатые-пятидесятые годы всегда выбирали комсомольскими секретарями. Этот последний, не дожидаясь начала церемонии, налил себе целый стан водки, жахнул его в одиночку и, тут же, ни на кого не обращая внимания, стал забивать себе "косячок" и готов был уже раскурить, но тут подбежала Начинкина и устроила скандал.
   Она кричала так же громко, как её покойная мать, употребляла слова, которых Грешнов не слышал даже от её брата-уголовника.
   Вдова взяла "дурекурильщика" за ухо и потащила вон из квартиры. Из коридора слышен был её вопль:
   - Кто его сюда привёл?
   - Славеня, - сказали ей.
   - Кто это? Где этот Славеня?
   - Это тот малахольный, что вместо подарка бутылку водки принёс.
   - Где он?
   - Он эту бутылку в чёрную жиранул и ушёл.
   - И правильно сделал. Вернётся, не пускайте. Наркоманов мне только не хватало. У меня сын, золотко, надежда мамина, растёт. Какой пример он видит?
   Нинка бегала, распоряжалась, не замечая Грешнова и "оруженосцев". Чтобы как-то привлечь её внимание, Василий сказал те испанские слова, которым научила его хозяйка дома:
   - Абуелла, где Умбасо? Для непосвященных перевожу: бабуся, где стакан?
   Грешнов произнёс это всё намеренно громко, чтобы как-то разрядить обстановку и это у него получилось.
   Все засмеялись, вдова успокоилась, пригласила за стол. Началась церемония. Только уселись, Нина встала и, держа в поднятой руке рюмку с водкой, по-деловому, как на перевыборном собрании стала отчитываться:
   - Сходила в Храм, помолилась об упокоении души раба Божьего Георгия. Заказала сорокоуст и панихиду. Давайте помянем покойного моего мужа, выпьем и закусим по традиции наших предков.
   Все встали, молча выпили и снова сели за стол, на котором их ждал рис с изюмом, мёд в горшочках, блины, кисель, и рыбные пироги.
   Чуть погодя, помогавшие по хозяйству женщины стали подавать горячее. Подали щи и Начинкина всех заставляла их есть. Уверяла, что "тарелочку" надо "скушать" обязательно.
   - В Храме сказали, что душа покойного отлетает вместе с паром, - убеждала она.
   Василий категорически отказывался есть щи.
   - Не мели чепуху, - огрызнулся Грешнов. - Душа Юрка год назад отлетела. Не только с паром, но и с жаром.
   А злился Василий, на самом деле из-за того, что на годовщину смерти мужа Нина нарядилась, как на свадьбу. Разве что наряд был сплошь тёмных тонов. Синяя шифоновая прозрачная блузка, кружевной прозрачный бюстгальтер чёрного цвета. Коротенькая чёрная юбка, открывающая красивые ножки в чулках с рисунком. Чёрные туфли на высокой шпильке, причёска, макияж, дорогие духи. Такой "вооружённой" он её никогда ещё не видел.
   Вокруг вдовы, стоило Начинкиной только встать из-за стола, начинали увиваться все мужики, наперебой предлагая услуги. А их на поминках было предостаточно. Позвала, не поскупилась, а точнее, не постеснялась.
   Пришёл даже Стёпа Локотков, который из-за визита бандитов отказался работать ночным сторожем.
   "Сторожить отказывается, а водку пить соглашается", - подумал Василий, но ничего не сказал, обнял Локоткова в качестве приветствия, и, посмотрев на Нину, непроизвольно скривил рот.
   Чтобы как-то успокоить любовника, вдова предложила наполнить рюмки и сказала:
   - Слово лучшему другу почившего.
   Василий начал издалека:
   - Год назад, когда Юрка хоронили в закрытом гробу, я сказал на поминках о том...
   - Про кофейное зёрнышко не забудь, - подсказала Начинкина.
   - Я тогда на поминках сказал, - продолжал Грешнов, - что негры в Африке, когда у них умирает кто-то из близких, делают ему гроб в виде кофейного зёрнышка...
   - Молодец, - похвалила Нина, смахнув слезу.
   - Или в виде пироги, ихней африканской лодки. Или в форме барабана, на котором они точно так же играют, как в наших лесах зайцы на пнях. Был бы Юрок негром, они бы сделали ему гроб в виде красивой машины. К чему клоню? Никто его мёртвым не видел. И мне порой кажется, что и теперь он едет где-то в нашей колымаге по прямой дороге, по ровному, свободному шоссе. Красивый, весёлый, молодой и плачет о всех нас. Плачет так сладко, как только он умел, - голос у Василия задрожал, готовый сорваться в рыдание, но он его удержал на самом краю, вывел в спокойное русло и продолжил. - А мы, плохие люди, над ним подсмеивались. А он, жалея нас, никчёмных, плакал. Рыдал, не зная, как нам помочь...
   Грешнов молча выпил. Многие из тех, кто последовал его примеру, после его "слова" всхлипывали. А Нина, так та подошла к нему, поцеловала в щёку и тут же, достав душистый носовой платок, стёрла со щеки след помады.
   Вернувшись к жене "латиноса", рядом с которой она сидела, Начинкина в ответ на заинтересованный взгляд последней, направленному на Василия, сказала:
   - Грешнов Василий Данилович, так его зовут, обладает даром слова с самого детства. Как-то в его присутствии Юлия Петровна, это его мама, рассказывала подруге про кота, который остался без хозяйки. Всё лето кот жил на улице, сердобольные женщины подкармливали его. Одна из них решила взять кота к себе. И первым делом попыталась искупать. Кот её покусал, исцарапал и все ночи напролет сидел у входной двери. Кричал, просился на улицу. Она его выпустила. И настолько кот был незлобивый, добродушный, что по словам очевидцев, собаки его обижали. Василий, слышавший их разговор, тотчас вступился за кота. "Это неправда, - сказал он, - на самом деле кот подружился с собаками, стал их вожаком, и они настолько его полюбили, что стали таскать ему мясо из ближайшей шашлычной. И до того кот пристрастился к проперчённому мясу, что впоследствии, когда его обратно приняли в дом и благополучно искупали не в холодной, а в тёплой воде, он уже не мог обходиться без острых приправ. Лапой опрокидывал перечницу, стоявшую на столе, обваливал со всех сторон в этом перце мясо и только после этой процедуры то мясо, которое ему давали, отправлял в рот". Его наивное враньё растрогало и умилило женщин. Примирило их с жестокой действительностью. Они погладили Василия по голове и прослезились. Это ли поощрение, другие ли причины, но у ребёнка с тех пор уже не было дороги назад. Он стал раскрашивать сочинениями не только свою жизнь, но и жизнь всех тех, кто попадал в поле его зрения.
   Тем временем Павел Терентьевич напился и стал рассказывать Стёпе Локоткову о том, как работая на заводе молотобойцем, он на спор, при помощи зубила и кувалды перерубил вагонную ось.
   - Брось чепуху молоть, - возмутился Локотков, - у меня отец был железнодорожником. Вагонная ось диаметром со сковородку. Это какое же зубило по ширине должно быть? И сколько долбить надо?
   - Это я заливаю? Я чепуху несу?
   Они сцепились, чуть не подрались.
   Павел Терентьевич впервые был в отремонтированной Нинкиной квартире, и ему всё нравилось. И ремонт, называемый европейским, и перепланировка.
   Захмелевший Огоньков, после того, как его разняли с Локотковым, принялся было рассказывать похабные стариковские анекдоты. Его остановил ещё не сильно пьяный Василий. Посоветовал сменить тему. Тогда Павел Терентьевич вспомнил об Иване Поддубном. Признался, что и сам в юности занимался борьбой. Принялся демонстрировать захваты и приёмы. В ассистенты пригласил, разумеется, хозяйку. Стал показывать на ней, как Поддубный брал француза на "обратный пояс". Для чего зашёл к Начинкиной за спину и, продолжая объяснение, обхватил её за талию. Действовал Огоньков, как опытный обольститель, прикрывающий свои истинные намерения отвлекающими фокусами. По крайней мере, Нина воспринимала все его действия именно так. Хихикала.
   - Руки в замок, - комментировал Павел Терентьевич, сцепляя свои жилистые кисти с жёлтыми ногтями на животе у вдовы, - а затем рывок. И к себе на плечо. А оттуда уже никуда не денешься.
   Огоньков несколько раз продемонстрировал, как делается рывок. Забрасывать Начинкину на плечо он не собирался. Нинке нравились крепкие, искренние объятия, замаскированные под романтическую сказку. Вроде и тискает, и никто не виноват. Потому что всем сидящим за столом объясняет, как сто лет назад дело было.
   - Да, куда уж с плеча денешься, - смеясь, подзадоривала она, - останется только лежать, да лапками перебирать.
   В её голосе слышались согласительные нотки. В глубине расширенных зрачков то загорались, то потухали похотливые искорки.
   Павел Терентьевич рассказывал уже о чём-то другом, а хозяйку дома всё не отпускал. Продолжал бессознательно мять в руках.
   У Залесьева и Грешнова сдали нервы. Вилор Капитонович демонстративно громко встал из-за стола и ушёл, не прощаясь, а Василий крикнул:
   - Терентьич, оставь её! Это моя баба!
   - Да-а? - выходя из опьяняющего дурмана, спросил старый борец. - А я ей "обратный пояс" показывал.
   - Все уже поняли. Отпусти.
   Нина освободилась сама. Качаясь из стороны в сторону, она подошла к Грешнову.
   - Нашёл, к кому ревновать, - приглушённо сказала она и притворно хихикнула, - деду семьдесят восемь, часы давно на полшестого.
   В ответ на это Грешнов поведал ей душещипательную историю о том, как девяностолетний старик сошёлся с сорокалетней соседкой.
   - Бабка его восьмидесятилетняя поехала к сестре на поминках помогать, а старику надо было ежевечернее лекарство в глаза закапывать. Так старуха попросила это сделать соседку. А та недалекая была, бабке по возвращении так и бухнула: "А твой-то ещё ничего". "Как? Да ты что же ему позволила?". И в крик. Еле старуху удержали. Хотела убить сорокалетнюю разлучницу. А старик взял сторону молодой, стал с ней встречаться. А ты говоришь, не ревнуй. За нашим Терентьичем глаз да глаз нужен. А то возьмёт на "обратный пояс" и готово.
   - А я буду не против, - засмеялась Нина.
   - Знаю. Только историю дослушай до конца. Как стал девяностолетний дед с молодой возиться, так в тот же год и умерли. И он, и она. Как в сказках. Так-то водить дружбу со стариками. Души-то сливаются, а тут и старуха с косой. И это совсем не жена Терентьича.
   - Не смешно.
   - Смешно. Только ты не любишь правду признавать.
   - Правду? - возмутилась Нина. - Ты всем говоришь, а теперь даже выкрикивать стал: "Нинка моя баба!". Но с бабами спят регулярно, а не раз в месяц. Всем только сказки об этом рассказываешь. Борец за правду. А потом удивляешься, что кокетничаю с первым встречным.
   - Ты трусы не могла найти, - успокоившись, сказал Вася, - так я их отыскал.
   - Где они?
   - Порваны. В мусорном ведре.
   - Зачем? Они же из нового набора.
   - Ты это жене моей объясни, - перевел Василий стрелки на Наталью.
   - В кармане нашла?
   - Хуже. На мне, оказывается, были.
   Нина засмеялась.
   - А я-то весь дом перерыла. И даже когда твои нашла, об этом не подумала. И, как теперь с Наташкой?
   - Не знаю. Она после этого на выставку кукол поехала. А там, возможно, мстила. Рога мне наставляла. Пощупай, не выросли?
   Нина хотела пощупать, но ее позвали на кухню, хозяйничать.
   Василий подошёл к сидящему за столом Никандру и на ушко шепнул:
   - Следи за Нинкой в оба глаза. Я в тубаркас отлучусь.
   В туалете Грешнов сел на крышку унитаза, достал лист бумаги, ручку и стал писать покаянное письмо жене, в котором сообщал о своей измене с Ниной Начинкиной.
   - Мы стояли над бездной, - писал Василий, - но поняли это тогда, когда она уже разверзлась перед нами. То, чего я опасался, сделалось свершившимся фактом. Я это уразумел, когда обнаружил на себе женские трусы. Таким образом, я тебе изменил, драгоценная моя Наташечка. Свет, как доказал Максвелл (узнал от Миши-Профессора), тоже всего-навсего электрическая волна, и у него есть своя скорость. Клянусь, что произошло все быстрее скорости света. Я даже не понял ничего, ничего не почувствовал. Кроме угрызения совести. Это правда. А иначе я хоть что-нибудь да запомнил. Причём тут Максвелл? Но все равно прошу простить, если и было за что. В чём каюсь, хоть и не уверен. Твой законный супруг Василий. Постскриптум: мечтаю о большой медали из чистого золота, похожую на купеческую, чтобы была она при этом государственной наградой самого наивысшего уровня. Твой Вася, не горюй!
   Грешнов ушёл, а Уздечкин выпил и стал следить за Нинкой, которая слушала похабный анекдот Павла Терентьича про любопытного санитара, следившего за похотливым врачом и распутной медицинской сестрой.
   - А я фильм вчера смотрела про Джеймса Бонда, - сказала Начинкина, - какой же он эффектный мужчина.
   - А кто это? - с нескрываемой ревностью поинтересовался старик Огоньков. - Что-то фамилия очень знакомая.
   - Как? Вы не знаете? В него влюблены все женщины. Он красавец, английский шпион.
   - Шпион? Точно! Его Залесьев за женщину принял и в чебуречечной оприходовал.
   Всё это Павел Терентьевич сказал с пьяной искренностью, не понимая, кому и что говорит.
   - Это был не он, - обиделась и покраснела Нина. - Залесьев всё врёт. Живу среди лгунов и сочинителей. Что за планида у меня такая?
   - Не переживай, Ниночка. Я бы за тебя этого английского шпиона на "обратный пояс" взял. И никуда бы он не делся. Хочешь, покажу?
   Павел Терентьевич вывел Нинку из-за стола и обнял со спины за талию. Она не сопротивлялась. В этот момент в комнату вернулся Василий.
   - Никандр, куда ты смотришь? - закричал Грешнов, - в уборную нельзя отойти. За одну минуту деда соблазнила.
   - Дурак! - смеясь, сказала Начинкина, - он меня учит борцовскому приёму.
   - Ты этот приём с юных лет знаешь. Терентьич, я же тебя просил, не надо её щупать.
   - Да, мы о Джеймсе Бонде. Я её хотел...
   - Понятно. По следам Залесьева, хотел Джеймса Бонда... Но Нинка на него не похожа. Не трогай её.
   Чтобы как-то разрядить обстановку, Начинкина поинтересовалась:
   - Что, это правда? Залесьев был с мужчиной?
   - Говорит, на вид стопроцентная баба, - с готовностью отозвался Огоньков, всё еще возбужденный и красный от волнения. - А потом оказалось, что это шпион. Когда маску с него сняли, он так и представился: "Меня зовут Джеймс Бонд". Должно быть, соврал Вилор. Хотя зачем человеку этим хвастаться?
   - Не верю, - сказала Нина.
   - И правильно делаешь. Не Джеймс Бонд, а Адам Смит. Смитом представился, - поправил Василий, - я же там был.
   - В чебуречной? - уточнила Начинкина, поднимая брови.
   - Нет. Джон Смит. Точно. Я же вместе с тобой, Терентьич, эту историю слушал.
   - Сказочники, - подытожила веселая вдова и, смеясь, предложила, - давайте танцевать.
  
  
  

Глава третья

Из дезертиров в наполеоны

1

   - Олеся, моя дочка! - закричал попугай Женька, делая ударение на слово "моя".
   - Заморю тебя, ворона, - пообещал Василий пернатому узнику.
   Грешнов уставился на попугая отстранённым взглядом, так и замер.
   Забавная была картина. У золочёной решётки, в мундире полковника милиции стоял Василий, выпучив невидящие глаза, а из клетки, внимательно, вдумчиво, его разглядывала заморская птица.
   Сморкачёв с Уздечкиным, зажав пальцами носы, еле сдерживались, чтобы не рассмеяться. Но, в какой-то момент, не выдержали и разразились хохотом.
   Василий пришёл в себя и назидательно заметил:
   - Старайтесь меняться нравственно.
   - Поздно, Василь Данилыч, - сказал Никандр.
   - Это никогда не поздно. Вот, думаю, насколько беспечно проживаем мы свои лучшие годы. Живём в тёмную, ничего не знаем и знать ничего не хотим.
   - Василь Данилыч, что случилось? - спросил Сморкачёв.
   - Ты про это? - Василий огладил свой новый наряд. - Вчера с поминок отправился в ресторан "Корабль", там и познакомился с кинорежиссёром Костасом Трипостопулосом. Греком по национальности. Он ВГИК закончил, фильмы снимает. Из ресторана поехали с ним на Мосфильм. Нарядили меня в мундир. Делали пробы, фотографировали. А где моя одежда, не знаю. Там все деньги, все документы остались. Домой таксист привёз, разумеется, денег не взял. А я всё удивлялся, откуда он узнал, что я пустой.
   - Форма вам идёт, - похвалил Никандр, стараясь отвлечь начальника от тягостных мыслей об утрате документов.
   - Спасибо, - поблагодарил Грешнов, - теперь буду в ней ходить.
   - И всё же, что случилось? - интересовался Влад. - Не из-за паспорта же так убиваетесь?
   - От тебя ничего не утаишь. Игнат-могильщик меня поймал.
   - Тогда понятно. Слушая о чужих похоронах, всегда думаешь о своих, - спокойно прокомментировал Никандр.
   - Чего о них думать? Думать будут те, кто хоронить станет. Я о жизни своей никчемной. Как живём? Как дни и ночи проводим? Это же ужас! А ведь был и я когда-то молод, были и у меня мечты и надежды. И девочка с чёлкой была, писала в письмах красным карандашом "люблю тебя". А теперь кто я такой? Чего хочу? О чём мечтаю? Живу в подвале с отбросами общества и тешу самолюбие тем, что считаю себя лучше вас. А на самом деле не лучше. Такой же отброс. Даже хуже. Потому что у вас-то нет выбора, а у меня есть. Мог бы и не быть отбросом, а вот осознанно остаюсь им. А теперь и паспорт потерял. Так что сравнялся с вами совершенно.
   - Что значит "отбросы"? Честное слово, обидно, Василь Данилыч, - сказал Никандр.
   - Обидно? Вот, видишь! А мне уже даже и не обидно. Отброс? Ну, что ж - пусть отброс. Вот как опустился.
   - Всё оттого, что в подвале сидим, - сказал Сморкачёв, - сидели бы чуть повыше, пусть даже на чердаке, по-другому бы себя чувствовали.
   - Ладно. Забудем. Какой смысл ругать себя, лучше уже не сделаемся. Давайте жить, как все. Станем обвинять других в своих бедах.
   Никандра, по его же просьбе, отправили за продуктами в магазин, а Влад стал делать то, к чему в шуточной форме призывал Грешнов. Стал сплетничать.
   - Только и разговоров о том, что погибла принцесса Диана, - сказал Сморкачев.
   - Кто погиб? - переспросил Вася.
   - Блудница из Букингемского дворца.
   - Грек, режиссёр, утверждает, что убила её Елизавета, стреляя с заднего сидения белого "Фиата". Фильм про это собирается снимать. Ищет актёров на роли. Всё правильно, Влад, говоришь. Но ты дезертир и тебя никто слушать не станет. Ты вне закона. Тебе нужно паспорт получить, выучиться. Тогда к тебе станут прислушиваться. Давай, определим тебя в институт?
   - А бабе Паше ремонт кто будет делать?
   - Никандр справится один, в крайнем случае я помогу. Если хочешь чего-то добиться, надо Богу молиться, исправно трудиться, и учиться, учиться, учиться.
   Жалуясь на головную боль, Василий поинтересовался:
   - Ты почему Никандра недолюбливаешь? Мы же она семья.
   - Потому что подхалим. Любит поискать у начальства в шерсти, - убеждённо сказал Сморкачёв.
   - Что ты такое говоришь? - смутился Грешнов.
   - У обезьян это грумингом называется. Подчинённые вожаку шерсть перебирают.
   - Зачем?
   - Вроде как блох ищут. А на самом деле это очень приятно. Вот и Уздечкин из таких. А уж если он добьется своего, то все мы у него в шерсти искать станем.
   - Имеешь ввиду, станет президентом? - засмеялся Василий. - Время, конечно, сумасшедшее. Но этого не будет никогда. Смешно. Представляешь, сидит Никандр в Кремле под своим портретом...
   - Министры его кудлатую голову перебирают, - включился Влад.
   - Да, да. Дан Спатару со всех щелей поёт. На груди у него золотой крест из чистого золота, килограммов в пять, на массивной цепи. И всё же не понимаю, какая может быть радость от этого.
   - От президентства?
   - От груминга обезьяньего. Ну-ка, попробуй, поищи блох у меня в голове.
   Сморкачёв с готовностью принялся перебирать волосы усевшемуся в кресло Василию. Делал он это профессионально, словно всю жизнь только этим и занимался. Грешнов зажмурился, как кот в солнечный день, сидя на завалинке. И приоткрыл от удовольствия рот.
   Незамеченный товарищами из магазина вернулся Никандр. Чтобы как-то обозначить своё присутствие, он громко покашлял.
   Сморкачёв с Грешновым вздрогнули и замерли, как люди, пойманные на чём-то постыдном. Секунд десять долгих не знали, о чём говорить.
   - Может, я не вовремя? - улыбнувшись, спросил Никандр.
   - Смеяться тут не над чем, - всё еще находясь в дремотном состоянии, сказал Василий, - мне Владик показывал, как тебе подчиненные будут голову чесать, когда ты станешь президентом.
   - А это когда-нибудь будет? - задал Уздечкин наивный вопрос.
   - Всё к этому идёт, - подтвердил Грешнов и, переглянувшись со Сморкачёвым, улыбнулся.
   Василию вдруг захотелось стать устроителем судеб. Он тряхнул головой, которая перестала болеть и выкрикнул:
   - Решено! Никандра сделаю Президентом, а тебя, Влад, академиком.
   - Для этого мне необходимо высшее образование.
   - Так в чём дело? У бабы Паши есть приёмный сын от покойного мужа. Фамилия Сквернодушев. Он председатель приёмной комиссии в Бауманском или нефтегазовом, Губкина. Всё обтяпаем в лучшем виде.
   - Так в каком из них?
   - Какая тебе разница? Не бойся, технический вуз. По твоему анфас-профилю. Не с твоей физиономией влюблять в себя девчат. Актера из тебя не получится.
   - Не стремлюсь.
   - И молодец. Точно академиком станешь, потому что знаешь, чего не хочешь.
   - Мне бы побольше узнать того, чего хочу. Учебники бы достать, математику и физику подтянуть.
   - Без вопросов. С сегодняшнего дня и начнём подготовку, купим книги, закупим пособия. Погоди! Каракозов! Наш Миша-Профессор этим и занимается с абитуриентами. Он тебя подтянет.
   Грешнов прямо из подвала позвонил Михаилу Каракозову и попросил его позаниматься со Сморкачёвым. Подготовить его к вступительным экзаменам в вуз.
   - Мишань, - говорил Василий в трубку, - жаль пацана, молодой совсем. А потом через пасынка бабы Паши я попробую его в институт пихнуть. Но совсем дурака, сам понимаешь. Да, да. Надо чтобы хоть первое время он смог продержаться. А там всё будет зависеть от него. Захочет учиться, будет стараться. Не захочет, пусть катится по наклонной, как говорили наши учителя. Да, да. Надо дать парню шанс. Попробуешь? Присылать? Спасибо. Сегодня вечером пришлю.
   Грешнов положил трубку и сказал Сморкачёву:
   - Каракозов уверяет, что у него все поступали. Его принцип: "Нет плохих учеников, есть негодные преподаватели". Иди, мойся, одевайся, готовься.
   Вечером того же дня, вооружив Влада бутылкой креплёного вина, Василий отправил его к Мише Профессору.
   Прибыв по указанному адресу Сморкачёв увидел раскрытую настежь входную дверь. Решил, что его ожидают, вошёл, поголосил. Никто не ответил. Влад воспользовался уборной, пошёл мыть руки и в ванной обнаружил голую женщину. Это была жена Михаила Каракозова Майя.
   Собственно, саму наготу он рассмотреть не успел. Они встретились глазами, это было всего лишь мгновение. Сморкачёв тут же прикрыл дверь в ванную и проследовал на кухню, где открыл принесённую бутылку вина и хорошенько к ней приложился.
   Вскоре на кухне появилась и Майя в розовом махровом халате.
   - Это вас по математике будут подтягивать? - спросила хозяйка, как ни в чём не бывало и, посмотрев на открытую бутылку, добавила, - хорошее начало.
   - Это, собственно, подарок вам от Василь Данилыча.
   Влад встретился с хозяйкой глазами, и Майя отвела взгляд в сторону.
   - Ну, раз вино не только марочное, но и подарочное. Наливайте, - скомандовала она.
   Хозяйка подставила фарфоровую чашечку, Сморкачёв с готовностью плеснул в неё вино. Каракозова выпила.
   - В институт собираетесь? А мне говорили, что вы дезертир и у вас даже нет документов.
   - Всё это так, - признался Влад, - но человек всегда надеется на лучшее. Вот и я думаю, что всё как-нибудь устроится.
   Проследив за плотоядным взглядом молодого человека, уставившегося на её голую коленку, Майя запахнула халат. Но сделала это по-женски хитро, как бы подманивая, и Сморкачёв клюнул. Голосом, сделавшимся вдруг низким и по-хозяйски повелительным, Влад сказал:
   - Покажи.
   - Вы о чём? - играя непонимание, спросила Каракозова.
   И тут случилось невообразимое. Сморкачёв ударил её ладонью по щеке.
   - Я кому говорю, - прошипел он, угрожающе.
   И Майя послушно, где-то даже с удовольствием, убрала с коленей полы халата.
   - Ещё, - повелевал Влад.
   Майя стала приподнимать края халата, но в этот момент послышались торопливые шаги в коридоре. На кухню вбежал Миша Профессор.
   - На минутку к соседям заглянул,- стал оправдываться Каракозов,- а вы, смотрю, не скучали. Откуда вино? Майя, ты же не пьёшь?
   - Василь Данилыч передал, - ответил за хозяйку гость.
   Воцарилось напряжённое молчание, которое нарушилось женской истерикой.
   - Сколько раз я тебе говорила, что ванна засорена! Вода не уходит! - кричала на мужа Майя срывающимся от визга голосом. - Или сантехника вызови, или я сделаю с собой что-нибудь! Это не может продолжаться вечно!
   К удивлению гостя Михаил спокойно реагировал на болезненные вопли жены.
   - Не нервничай, дорогая, - сказал он, - всё наладится.
   - Я могу устранить засор, - вызвался Сморкачёв и, подскочив, стремглав помчался в подвал.
   Грешнов принял его по-отечески ласково:
   - Выгнали? Этого следовало ожидать. Но тебе же ничего не надо было делать, только молчать и слушать. С горя, смотрю, успел уже хлебнуть.
   - Да нет, - стал объяснять запыхавшийся Влад,- нужен гибкий металлический шланг.
   - А что, через голову знания уже не входят? - пошутил Василий, подмигивая Никандру.
   - Хочу в трубе засор устранить, - не воспринимая шуточного настроения приятелей, пояснил Сморкачёв.
   - Так где я тебе его возьму?
   - У попугая под клеткой. Еще от сантехников остался. Когда ремонт делали, я сам его туда положил.
   - Если положил, то там и лежит. Никто туда не лазил, - сказал Василий, отмечая изменения, произошедшие в облике и поведении дезертира. - Что-то глазки у тебя подозрительным светом горят.
   - Да, вином напоили, - стал оправдываться Влад.
   - Бутылку я передал в благодарность за предстоящие с тобой хлопоты и мучения. Сам-то не пей вино, а грызи.
   - В каком смысле "грызи"? - не понял Сморкачёв.
   - Грызи гранит науки. Учи математику и физику.
   - А как же. Обязательно, - пообещал Влад и побежал, размахивая гибким металлическим шлангом к Мише Профессору.
  
  

2

   Поздним вечером Миша подёргал за ручку запертую дверь в комнату жены и громко, с выражением своего недовольства, сказал:
   - "Мир римлянам добыт и двери Храма Януса закрыты".
   - Ты не Нерон, - откликнулась Майя, - не мешай нам.
   - Чего это он? - поинтересовался Сморкачёв. Находившийся в комнате Каракозовой.
   - Учёность демонстрирует. У древних римлян был Храм Януса, такое римское божество начала и конца. Очень древний храм. Считалось, что его построил чуть ли не сам Ромул.
   - Тот, что у волчицы титьку сосал?
   - Ну, да. Один из основателей Рима. А построил он этот храм после заключения мира с сабинянами. А позднее, царь по имени Нума постановил, чтобы двери храма были открыты во время войны, а во время мира закрыты. За всю историю Древнего Рима, до правления Нерона, двери храма всего шесть раз были закрыты. Первый раз по указу самого Нумы. Второй раз по окончании второй пунической войны. Три раза в правление Августа. И еще раз, если верить Овидию, в правление Тиберия.
   - Тиберия? А ты Мишу Нероном назвала.
   - В шестьдесят пятом году, когда в империи был установлен мир, Нерон потребовал закрыть двери храма. Отпраздновал это событие и монеты отчеканил. Я тебе потом покажу. На аверсе профиль Нерона, а на реверсе, обратной стороне, надпись: "Мир Римлянам добыт, и двери храма Януса закрыты". Собственно то, что ты слышал из-за двери.
   -Это в тысяча пятисотом? Или еще раньше?
   - Не поняла?
   - Ты сказала, в шестьдесят пятом.
   - В шестьдесят пятом и было. В первом столетии нашей эры.
   Майю не рассердило, а умилило невежество и простодушие Сморкачёва. Он это заметил и с благодарностью в голосе сказал:
   - Ты умнее Миши Профессора.
   - А то. Он всё щёки надувает, а кроме верхов мало в чём сведущ.
   - Говори понятно.
   - Ни в чём не разбирается.
   - Другое дело.
  
  

3

   Ночью с первого на второе сентября Василия разбудил телефонный звонок. С ним разговаривал Миша Каракозов.
   - Спасибо, удружил,- сказал Профессор.
   - В каком смысле? - не понял Грешнов.
   - Жена заперлась в своей комнате с твоим дезертиром и не открывает.
   - Вот это да! - удивился услышанному Василий, - из дезертиров сразу в наполеоны.
   Он хотел узнать подробности, но Миша бросил трубку, а перезванивать Грешнов не решился.
   Василий умылся, оделся и пошёл в подвал. Открывшему дверь Никандру с порога сказал:
   - Завидую Сморкачёву. Подмял под себя жену Миши Профессора.
   - Кто вам мешал? - ворчал Никандр, недовольный ночному визиту босса.
   - Кто же мог знать, что она такая доступная? Да и замужем за учёным человеком. Миша сам во всем виноват. Ему следовало шевелить не только извилинами, но и кое-чем другим. Хоть иногда, профилактически.
   - Это точно, - поддакивал Уздечкин.
   - Да, все мы её проморгали и уже ничего не вернуть. Это в семьях интеллигентских сплошь и рядом. Помню, жил у дядьки. В порядке вещей было, когда он, старый муж, сидя за трофейным роялем и аккомпанируя себе, напевал песни на стихи Исаковского: "Хотел сказать, встречай, Прасковья, героя-мужа своего" и так далее. А его молодая жена разгуливала по комнате площадью сорок метров, потолки четыре сорок, в шёлковом халате, надетом на голое тело. А то взгромоздится на никелированную спинку большой железной кровати, довольно высокую спинку, и делает вид, что читает книгу. Волосы у неё были густые, чёрные, с отливом в синеву. И вот сидит эдакая птица диковинная, от медленно поворачивающегося абажура цвет лица её становится то жёлтым, то оранжевым. А за её спиной, в тени, даже как бы в тумане, за черным роялем серый профиль сутулого старика. Я ей говорил: "Был бы художником, изобразил бы тебя богиней Венерой". А она мне тихо, доверительно: "Можешь делать со мной, что пожелаешь. Я твоя". И смотрела так... Словами не передать. С какой-то щемящей душу надеждой. И такая она была красивая, и настолько тосковала по ласке мужской, а я струсил. И все мы такие. А дезертир не поленился. Взял шланг и прочистил трубу. А нам остаётся только слюнки утирать и облизываться.
   - Ладно, спи, - утро вечера мудренее, - сказал Василий, - пойду к Нинке. Не домой же идти. Жене соврал, что срочно на дежурство вызвали.
  
  

Глава четвёртая

"Женщина любит двух вещей"

1

   Утром, из Нинкиного окна, Василий заметил Сморкачёва, спешившего в продуктовый магазин, и на обратном пути подстерёг своего бывшего "оруженосца".
   Возвращавшийся с покупками Влад не ожидал увидеть у подъезда Майи Каракозовой своего руководителя.
   - Поздравляю. Послали учиться, а ты сразу докторскую защитил! - восхищенно глядя на дезертира, сказал Грешнов и сделал предложение, - прогуляемся кружочек по двору?
   Не дожидаясь ответа, он взял Сморкачёва под руку, и они побрели по предложенному Василием маршруту.
   - Головокружительную военную карьеру ты сделал. Из дезертиров сразу в наполеоны.
   - Почему в наполеоны? - не понял Влад.
   - Не забивай голову. А, впрочем... У Майи в детстве было два прозвища. С подачи училки истории её дразнили Жозефиной, а во дворе все называли совой. Очки носила, в них глаза казались большими. Есть в ней что-то и от Жозефины, и от совы. Женщина-загадка. Конечно, те, кому за тридцать, уже не мечтают о большой любви, только о большом... Гм-гм, чувстве-с. Профессор сам виноват. Она уж и так и эдак. И наизнанку выворачивалась, а он всё замечать не хотел. Её одно время семафором прозвали. Любила голой перед окнами ходить. В доме напротив сгоревшую квартиру Серёже Гаврилову выделили, так у него вся дворовая шпана собиралась. Свисали гроздьями с балкона, пялились. А ей нравилось. Хоть какое-то внимание. Хоть что-то в смысле женского отдохновения. А то ведь такие истерики закатывала, хоть святых выноси. Сам неоднократно был свидетелем.
   - Она и сейчас на Профессора кричит, а он молчит, вроде как не замечает, - подтвердил Сморкачёв, - а со мной ласковая.
   - Я тогда уже разговаривал с Мишей на эту тему. Дал брошюрку почитать. Не кто-нибудь, философ Платон написал. А он всё отмахивался.
   Грешнов достал сложенный вчетверо замусоленный тетрадный лист.
   - Всё интересное я выписал, - сказал Василий и, развернув листок, стал читать, - "У женщины та их часть, что именуется маткой, есть не что иное, как поселившийся внутри их зверь, исполненный детородного вожделения. Когда зверь этот в норе, а ему долго нет случая зачать, он приходит в бешенство, рыщет по всему телу, стесняет дыхательные пути. И не дает женщине вздохнуть, доводя её до последней крайности, и до всевозможных недугов, пока наконец, женское вожделение и мужской эрос не сведут чету вместе и не снимут, как бы урожая с деревьев". Каково? Сильно сказано. Всё описал в подробностях ещё в Древней Греции. Так что, давай, не затягивай с зачатием.
   - Постараюсь, - виновато процедил Сморкачёв.
   Грешнов посмотрел на Влада и усмехнулся.
   - Что не так? - поинтересовался дезертир.
   - Вспомнил, как в баню с тобой ходили.
   - В какую баню? - не понял Сморкачёв.
   - В новую, что для Ласкина построили на берегу.
   - И что?
   - Ручки, ножки у тебя худые, как ниточки. Голова лысая, похожая на колобок. И только орудие размножения даёт понять, что ты не рахитичный ребёнок, но зрелый муж. Смешно на тебя, на голого, смотреть. Каких только существ создатель не вылепливает. Ты словно собран из запчастей, оставшихся невостребованными, а "погремушку" получил в качестве компенсации за сугубое уродство. То есть я хотел сказать разительное несоответствие. И вот оно, воспетое поэтами, женское сердце. Красивая, богатая, статная, полюбила тебя с такой страстью, словно ты Илья Муромец. Но ведь ты же не былинный богатырь, не защитник угнетённого народа. Ты плут, мошенник и вор. Такой же, как и я с Никандром. За что тебе такое счастье? Нож из кармана вынимаешь? Что это блестит у тебя в руке?
   - Динарий с профилем Тиберия. Точно такую же серебряную монету держал в руках Иисус Христос, говоря: "Кесарь изображен? Кесарю дайте кесарево".
   - Ты к чему это клонишь?
   - Раньше я не понимал, зачем монеты коллекционируют. А ведь это же живая история, которую можно пощупать. Я не хочу ни в Бауманский, ни в Губкина. Я теперь на исторический факультет МГУ хочу поступать.
   - Влад, ты что, на меня обиделся? Я же тебе правду сказал, а на правду обижаться нельзя.
   - Вот и я говорю то, что думаю. Поживу пока у Майи, а там..
   - А кто бабе Паше ремонт делать будет? Владивосток краснеет за тебя.
   - Никандр справится один. В крайнем случае, вы поможете.
   - Не задирай нос высоко. Смотри, споткнешься и в грязь лицом упадёшь.
   - Каракозова пообещала мне всё. И стол, и кров, и паспорт. И даже гарантированное поступление туда, куда я захочу.
   - Не верь женщине.
   - Всего хорошего, Василь Данилыч, - холодно попрощался Сморкачёв и скрылся в подъезде.
   Василий вернулся к Нине, позавтракал и пошёл в подвал. Не успел он поздороваться с Никандром, как заявился Миша Профессор. Не высказывая обид, Каракозов уселся на свободный стул и уставился в угол.
   Не зная, как утешить рогатого мужа, Грешнов завёл пространный разговор.
   - Это только у нас могли придумать, - возмутился Вася, - сделали общественные туалеты платными.
   - Веспасиан, - пробормотал Миша.
   - Что? Не понял тебя? - засуетился Грешнов, решив, что Каракозов начал ругаться.
   - Веспасиан, говорю. Это тот римский император, который первый ввёл плату за пользование общественными туалетами. "Деньги не пахнут".
   - Это точно.
   - Эту фразу: "Деньги не пахнут" приписывают ему.
   - Всё-то ты, Миша, знаешь, - восхитился Никандр, - поверишь ли, но у моей матери тоже была фамилия Каракозова.
   - Только ты, Никандр, в современной России станешь врать, что у матери была фамилия человека покушавшегося на цареубийство, - добродушно смеясь, сказал Василий.
   - И что из того? - оправдывался Уздечкин. - У нас главное - отец, а мать, всё одно, что конский навоз. Моей матерью могла быть кто угодно.
   На эти слова Никандра усмехнулся даже Миша, которому было явно не до смеха. Именно эта ухмылка Профессора вывела Уздечкина из себя.
   - А что я такого сказал? Опять сделали из меня предмет для своей насмешки. А вы знаете, Михаил, что никто из людей не может увидеть восход солнца раньше цыгана?
   - Нет, я этого не знал, - чистосердечно признался Каракозов.
   - То-то же.
   И тут Мишу профессора прорвало. Он завопил:
   - Да, что же это получается? Он ей засунул?
   Вместо ответа все присутствующие в подвале, включая попугая Женьку, в голос засмеялись.
   Обнимая Мишу, по-отечески нежно утешая, Никандр говорил:
   - По-другому не бывает.
   - Да, что же это такое? А? - не хотел утешаться Каракозов.
   - Жизнь! - отвечал Уздечкин. - Это жизнь.
   - Да, как же это? Я с этим не согласен.
   В подвале всё дрожало от раскатов хохота.
   Когда успокоились, вспомнив Мишину раскладушку и аскетический образ жизни товарища, Василий заявил:
   - Тебе надо купить хорошую двуспальную кровать. Срочно.
   Не мешкая, приятели отправились в мебельный магазин, открывшийся вместо булочной-кондитерской и на Мишин вкус выбрали там диван "клик-кляк" леопардовой расцветки. Заплатили, оставили адрес. В магазине пообещали через три часа доставить покупку.
   - Видишь? Не запросто всё делается. Начало положено, покупку надо обмыть.
   - Я не пью, - заявил Миша.
   - Ты не один. Другие пьют.
   -Пойдём в магазин, куплю всё что скажешь.
   Купили водки, пива, вина, закусок. Пришли в подвал и сильно напились. До того сильно, что Миша не мог подняться из-за стола.
   Принимать диван "клик-кляк" решено было отправить Никандра. Он же должен был разведать, окончательно ли Майя порвала с Мишей, или же рогатому мужу можно было на что-то надеяться.
   Уздечкин со знанием дела исполнил роль хозяина. Грузчикам из мебельного он показал, куда ставить диван, а из данных ему для расчета денег передал им только четвёртую часть. Грузчики стали роптать.
   - Нас же четверо, - возмущались они.
   - Вы бы еще вдесятером пришли, - спокойно отвечал Никандр, - вижу, вы всё перепутали.
   - Что мы перепутали?
   - Вы, наверное, решили, что я у вас деньги прошу. Так я у вас не прошу, я вам даю. Идите и помните мою доброту.
   Проводив недовольных грузчиков, Уздечкин вспомнил о втором поручении и постучался в комнату Каракозовой. Майя выглянула и для разговора предложила пройти на кухню.
   Отказавшись от предложенного чая, Никандр выпил рюмку водки и, не мудрствуя лукаво, сказал:
   - Послали узнать, всё у тебя с Мишей, или Профессору можно на что-то рассчитывать?
   Изменница заплакала, всхлипывая, стала жаловаться на супруга:
   - Хоть бы маленький перл. Я же всё-таки женщина.
   Много еще разных слов говорила Каракозова, Уздечкин к ним не прислушивался, считая, что ответ получен. На прощание выпил еще рюмку водки и ушёл.
   Вернувшись в подвал, налил и выпил разведённого спирта, чуть больше половины стакана и доложил то, что услышал.
   - Что она? Как? - кинулся к нему протрезвевший Каракозов.
   - Плохо. Плачет. Говорит: "Я ведь женщина, а Миша Профессор меня мало пёр".
   Михаил Андреевич так и ахнул. "Пускаться в подобные откровения с человеком, которого видишь в первый раз?". Каракозов всмотрелся в глаза чайного цвета. Глаза не лгали. Цыган смотрел на него спокойно, во взоре преобладало сострадание.
   Столь пристальное внимание к своей персоне Никандр растолковал по-своему. Решил, что от него ожидают большего. Он подумал и добавил:
   - Известное дело, женщина любит двух вещей.
   - Каких? - с интересом спросил Михаил, рассчитывая услышать мудрый совет от человека, прожившего немалую жизнь.
   - Почаще, подольше. Да, подлиньше, потолще, - с неподдельной искренностью поделился Уздечкин жизненной мудростью.
   Василий глянул на побледневшее лицо Михаила, плеснул ему спирта в стакан и закричал на Никандра:
   - Молчи, дурак! Твое мнение никому не интересно!
  
  

2

   Вечером Василий зашёл к Начинкиной и стал жаловаться:
   - Миша своим нытьём меня в могилу сведёт. Ходит по подвалу взад-вперёд и твердит одно и то же. Больного человека слушать невозможно.
   - А что он повторяет? - проявила интерес Нина.
   - "Жить не хочу, хорошо бы умереть", и тут же хватает тонометр и начинает мерить себе давление. Откуда аппарат в подвале взялся, ума не приложу.
   - Серенький? Мой. Значит, я у тебя его оставила, а сама обыскалась.
   - Сидит и сиюминутно замеряет себе давление. Боится внезапной смерти. Я раньше не знал, как выглядит сумасшествие. А теперь, насмотревшись на Мишу, знаю. Человека раздирают противоречивые желания. Он и жить не хочет, и умереть боится. Не может оставаться один и рядом с собой никого не выносит. Закоренелый трезвенник, пить стал хуже последнего алкаша. А главное, чудовищная злоба и ненависть ко всем, включая самого себя.
   - Бесы мучают, - резюмировала Нина.
   - Это точно. А через Профессора и всех нас достают.
   Грешнов стал подробно рассказывать, как покупали они Мише новый диван, как посылали Уздечкина в качестве парламентёра.
   Нина в пол-уха слушала и одновременно с этим занималась любимым делом. Заводила музыку, комментируя Василию то, что доносилось из динамиков. Это была её защита от неприятностей мира сего.
   - Ладзарелла, озорница, - выкрикивала Начинкина смеющимся голосом,- в исполнении Альдо Конте, на итальянском языке. Мужчина, пригласите девушку на танец.
   Василий с неохотой оставил стол и, подойдя, обнял Начинкину в тот момент, когда песня закончилась. Грешнов решил вернуться к трапезе, но "девушка" вцепилась в него маникюрными ноготками и удержала кавалера подле себя.
   - А это - "Джонни, ты не ангел". Поёт Эдит Пиаф, - объявила Начинкина новую песню зазвучавшую из динамиков, - румынская народная, в переводе на французский.
   - Румынская? - усмехнулся Василий, - заставлю Никандра выучить.
   - А это "Белла Донна", поёт Вико Торриани. "Белла, бела донна, бела дорогая", - подпевала Начинкина, - я тебя на закате ожидаю". На немецком языке.
   Песня долго не звучала, после первого куплета закончилась и началась другая. Нина прокомментировала:
   - "Марина, Марина", - поёт Клаудио Вилла.
   - Ты, как дискжокей. Не успеешь в одну вслушаться... Зачем так нарезала? - спрашивал Василий, улыбаясь, прижимая к себе Нинку всё сильнее.
   - "Нарезала?". Это тебе не колбаса. Это попурри из песен зарубежной эстрады. Песни "Старого радио". О! Слушай! Ренато Карасоне "Эй, мамбо, мамбо-Италия".
   - Хорошая. Хоть и старьё, но они у тебя все хорошие.
   - Я без ума от этих песен. Ой! "Лягушка"! Поёт Франсис Лемарк.
   - И как ты только имена и названия запоминаешь?
   - "Ослик" Альдо Конте. Мой чучарелло - это ослик.
   - А, эту я знаю, - обрадовался Грешнов, услышав вдруг знакомую мелодию. - "У самого синего моря, со мною ты рядом со мною, и солнце светит прямо в левый глаз...".
   - Это японская народная песня. А наши переделали.
   - Молчи, Нинка, молчи! - поймав кураж, начал своё выступление Василий. - Говорит и показывает Москва! Передаём в прямом эфире мечты о будущем.
   - О будущем?
   - Да. Ведь я же, взгляни на могутные плечи мои, большой художник. Но нет пророка в отечестве своём. Помнится, ещё на службе в армии я так оборудовал Ленинскую комнату стендами и наглядной агитацией, что замполит передо мной встал на колени. Говорит: "Ты, Грешнов, стопроцентный, без примеси гений". Его за то, что он передо мной на коленях стоял, исключили из партии и выгнали из армии. Кто-то нас видел и донес. Какая-то злобная, завистливая... Я даже знаю, кто. От тебя секретов нет. Я же сам на него и донёс.
   Нинка захохотала.
   - Но дело не в этом, - продолжал Василий, - понимаешь, замполит, зная, что я на него донесу... Зная, что его исключат из партии и выгонят из армии, просто не смог не встать передо мной на колени.
   Нинка захохотала громче прежнего.
   - Такова сила искусства, дорогая моя. Настолько мощное он получил потрясение.
   - Чего же ты там нарисовал? Ленина с длинными волосами?
   - Лучше. Значительнее. Одной тебе, как на духу. Ведь я не просто большой художник, но ещё и размашистый. Можно сказать, баталист. Мне не колонковые кисточки, а малярные квачи подавай. Конские хвосты на древках.
   - А почему квачи?
   - Потому, что они "Квакают", когда их в ведро с краской опускаешь. Вот с таким оружием живописца-плакатиста я бы смог разгуляться, выразиться. Эх, мне бы в трижды проклятую. В их Сохо. Я бы открыл американцам их заплывшые от гамбургеров глаза. Они бы ужаснулись своей мерзости. Поедешь со мной в Сохо? Никому не предлагаю, одну тебя зову.
   - Поеду, - смеясь, говорила Нина, - на край света пешком пойду. И куда ты только меня не звал. И в Рим, и в Сантьяго, и на Кубу. Хорошо с тобой, всегда что-нибудь сочинишь, придумаешь.
   - Не сочиняю. Хоть завтра с тобой поехал бы. Но там же южное полушарие, там ещё зима. А зимой океан замерзает до самых волнорезов. Знаешь, я ведь там, в ихней проруби, кита поймал.
   - Не знаю. Про кита ты ещё не рассказывал, - засмеялась Начинкина.
   - Ну, конечно, не семнадцатиметрового. Маленького. Детеныша. Девять метров тридцать семь сантиметров. Там же проруби огромные. Я удочку забросил, и за нижнюю губу его зацепил. Подтянул к кромке льда, дал ему воздуха понюхать, чтобы голова закружилась, да как огрел молотком по носу. А нос у китов - самое слабое место. Он и околел. Из его усов мне местные женщины свитер, варежки и три пары носков связали. А из самого десять вагонов тарани нарезали, насушили, под жарким чилийским солнцем. Девять я в Сантьяго отправил, продать на центральном рынке. А один раздал-раздарил местным выпивохам.
   - Не жалко было?
   - Жалко, но за то целый год пил дармовое пиво. Зайду в их пивную и меня угощают. Печень новая была, сбоев не давала. Пожил я там в своё удовольствие.
   Нинка хохотала до самозабвения. Она бесконечно могла слушать простодушное враньё Василия, но как только музыка закончилась, они вернулись к столу.
   - Плечо болит, - пожаловался Грешнов, - ты по утрам зарядку делаешь?
   - Не делаю, - переместившись к Василию за спину и разминая ему плечо, созналась Начинкина, - мне зарядку делать лень. Хотя это и неправильно.
   - Что же ты делаешь, когда просыпаешься? Всегда такая свежая, бодрая.
   - Просыпаюсь не раньше девяти. Потянусь в постельке по-кошачьи. Ручки, ножки. Сделала потягушечки, пошла умываться. Хорошенько вымыла уши, интимные места.
   - С этого места поподробнее.
   - Включила музыку, потому что без музыки жить не могу. Слушаю её и одновременно крашусь, одеваюсь, убираю постель.
   - Ты обещала рассказать подробно.
   - Умываюсь. Лицо мажу дневным кремом "Зелёный чай", фабрика "Свобода". Это легкий крем. Наступят холода, стану мазать лицо жирным кремом. Как только крем впитался, достаю косметику, ватные палочки, вату. И начинаю наводить макияж. Сначала веки припудриваю, чтобы тени легли ровно. Тени у меня итальянские, не самые дорогие, но главное, качественные. Припудриваю веки и накладываю тени. У меня тени золотые и коричневые. Два цвета. Сначала мизинец опускаю в пудру, чтобы не был жирным, а потом в золотую тень. Накладываю, растушёвываю, а потом кисточкой смахиваю, что на щеку под глазом осыпалось, пока я наносила. И растушёвываю, чтобы было незаметно, естественно. Я люблю естественный макияж. Растушёвываю специальной большой кисточкой. Потом беру маленькую кисточку, немножко скребу коричневую тень и наношу уголок, стрелочку делаю, а потом вокруг века обвожу. Верхнего и нижнего. Потом опять беру большую кисточку, мохнатую, и смахиваю с лица то, что осталось лишнее. А затем сухой ваткой протираю под глазами, чтобы никаких пятен не было.
   - Когда же глаза красишь?
   - Вот, после этого беру тушь, моделирующую, коричневую, немецкую. Очень хорошую. Потому что реснички разделяются, держатся отдельно. Тушь держится весь день, не осыпается. Вещь качественная. Сначала верхние реснички накрашу, затем нижние. Потом беру карандаш для бровей, цвета "смоуг". В переводе с английского - "дым". Он серо-чуть коричневый. Я бы сказала - серый. Чтобы не были черными и не были коричневыми, а были естественными и выразительными. Начинаю разрисовывать брови этим карандашом. У меня и тушь коричневая и тени коричневые. Чёрный цвет не использую. Я шатенка и мне коричневая лучше. Я не яркая блондинка, не брюнетка, - им подходит чёрная тушь. Припудрила носик, щёчки, губки, лобик. Губы крашу помадой без контура. Помада яркая, ложится хорошо. Плотно окрашивает. Не нужен контур. А духами в самый последний момент, когда в окно увижу Солнце моё, с Бертой на поводке.
   Нинка засмеялась и прокомментировала зазвучавшую вдруг мелодию:
   - "Маленький цветок", соло на кларнете Бенни Манкиль.
   - Я под эту музыку в нашем парке на коньках катался, - грустно заметил Василий, так и не дождавшись подробного рассказа о том, как Начинкина ухаживает за интимными частями своего тела.
  
  

Глава пятая

"Как жук в янтаре"

1

   Объявился режиссёр-грек, привёз Грешнову забытые на "Мосфильме" паспорт, одежду, деньги. Посетил вместе с ним ресторан "Корабль".
   Перед тем, как идти в зал к греку занявшему столик, Василий заглянул в моечный цех к старой знакомой Павлине Якубовне Чечёткиной, более известной как баба Паша.
   Познакомился Грешнов с ней так.
   Чечёткина торговала у станции метро стельками, квашеной капустой и солёными огурцами. Василий покупал у неё соления на закуску и долгое время их знакомство дальше товарноденежных отношений не заходило. Однажды, будучи пьяным, он увидел, что в её ассортименте отсутствуют солёные огурцы и стал бабу Пашу попрекать:
   - Что же ты наделала? Ну, что, на рынок прикажешь мне за ними идти?
   - Зачем рынок? Пойдём ко мне, они у меня дома.
   - А может, твой дед их съел?
   - Да, я за такого парня красивого любого деда убью. Нет у меня никого, одна живу.
   Дорогой баба Паша говорила Василию и другие комплименты. Дома накормила, напоила и вместе с собой спать уложила. И стал Василий то реже, то чаще к бабе Паше заглядывать.
   Когда Грешнов прошёл на мойку, то заметил, как баба Паша объясняется официанту, Олегу Шептункову, Нинкиному однокласснику, в любви.
   - Для меня мужчина - Господь Бог, - убеждённо говорила Чечёткина. - Его слово для меня закон. Готова ползти за ним по сырой земле и целовать следы его ног.
   Официант понимал, что под этим мужчиной подразумевается он и слушал Павлину Якубовну более чем благосклонно.
   Узкоплечий с широкими бедрами, с тонкой длинной шеей, - со стороны объект симпатии выглядел нелепо и смешно.
   - Павлина, оставь юношу в покое, - сказал Василий, - моё сердце в слезах.
   - В слезах? - с хохотом пойманной за руку воровки выкрикнула баба Паша и, бросив как ненужный сор предмет обожания, подбежала к Грешнову.
   - Ведёшь себя, как покойная принцесса Диана, а я тебя, между тем, на королеву Елизавету прочу. Я уже говорил с кинорежиссером о тебе, возможно, сегодня зайдет на тебя посмотреть.
   - А если не зайдет?
   - Тогда помогу сумки до дома донести, - пообещал Василий и, пощупав ещё упругую филейную часть Павлины Якубовны, побежал в зал, где его дожидался Костас Трипостопулос.
   Василий выпил с греком, закусил и начал витийствовать.
   - Посмотри на меня. Давай вспомним, в какой семье я вырос. Отец и мать у меня люди деревенские, приехали в Москву, устроились на завод. Мать затем закончила педагогический, стала учительствовать. Я в школе учился на тройки, поступил в заводской техникум, затем армия. После службы вернулся было на завод, но его закрыли.
   - А зачем ты мне это второй раз рассказываешь? - засмеялся режиссер. -У меня хорошая память. Я твою биографию знаю.
   - Знаешь? А то, что я пастухом в восемь лет работал, тебе тоже известно? - возмутился Грешнов. - И что в лесу, на тот момент водилась стая голодных волков?
   Костас притих, а Василий продолжал:
   - И, что я сделал? Как уберёг стадо? Я всю ночь провёл на ферме. Пилил коровам рога, наносил им на бока оранжево-чёрные полосы. И ранним утром из колхозной фермы вышло на пастбище не стадо беспомощных бурёнок, но стая беспощадных уссурийских тигров. Не только волки из леса убежали, но и жители окрестных деревень, во главе с председателем сельсовета. Даже в местной газете об этом писали. Статья называлась: "Верхом на Шерхане". Я действительно ехал на одной из коровок верхом. Ну, а что мне оставалось делать? Я бы стадо не уберёг. Волки бы зарезали двух-трёх коров. Мне же всего восемь лет было.
   - Василий, мы только по первой выпили, а тебя уже понесло, - смеялся грек.
   - Что такое рюмка водки для тебя? Ничто! А я поднял её, посмотрел на свет, опрокинул. И всё разом вспомнилось. Вновь увидел себя курсантом лётного военного училища. В петлицах пропеллер с крылышками. Я был первым на курсе и в часть распределили самую лучшую. А потом началась чертовщина. Дали мне самолёт, поднимаюсь в небо, на восьми тысячах начались видения. Атакуют жёлтые шары. Меня старшие товарищи предупреждали, чтобы я, если увижу что-то подобное, по рации не сообщал. Говорили, снимут с полётов. Уверяли, что всё это галлюцинация. А приборы-то не обманешь. Стрелки-то словно взбесились. Я еле дотянул машину до леса и катапультировался.
   - Списали после этого? - смеялся Трипостопулос.
   - Нет, - серьёзно отвечал Василий, - оказывается, не я один эти шары видел. Поблагодарили, что дотянул до чащи, написали обо мне статью в газете и даже поощрили. Дали сразу второй самолет. И что же? Только взлетел, опять жёлтые шары меня атакуют. Опять крутят-вертят машину, как хотят. Я опять увёл самолет подальше от населённых пунктов и направил машину на пашню. В этот раз все видели жёлтые шары, но техника военная дорогая. И стал на меня замполит баллоны катить. Говорит: "Первую машину угробил, понравилось? Решил, что за вторую героя дадут?". Я ему по скулам, меня под арест. Десять суток гауптвахты и суд офицерской чести. Хорошо, командир у нас был золотой. Говорит: "Вот тебе путевка в Ялту, съезди с женой, отдохни".
   - Где-то я эту историю слышал?
   - Так обо мне же тогда все газеты писали. Телевидение сняло документальный фильм со мной в главной роли. Так вот. Поехали с женой в Ялту. А она у меня красавица была, словами не передать. Я её у генерала увёл, начальника нашего лётного военного училища. Генерал ей предлагал руку и сердце. И, что показательно, сердце было у него молодое, а рука и всё остальное - уже не первой свежести. С морщинами, с сединами. Шучу. Всем был хорош, но она предпочла меня. Так вот, поехали в пансионат, а по пути следования получаю пакет. Депеша. Приказ немедленно вернуться в часть. Я жене говорю: "Располагайся, отдыхай. Это, скорее всего, суд офицерской чести. Я скажу своё слово и присоединюсь к тебе". А у самого в голове безобразные картины ревности.
   - Какие картины?
   - Вот осталась она одна в купе, сразу к ней подкатили женихи. И она с ними разговаривает, смеётся. А потом какой-нибудь с чёрными усами, приглашает её покурить в тамбур. И она соглашается. Возвращаются из тамбура поздно, а проводница, подметающая утром пол, находит там использованные резинки и плюётся.
   - Ну, и фантазёр ты.
   - Да, думаю, надо торопиться к жене. Нельзя красивую женщину надолго оставлять одну. Выступил на суде чести, сказал, что поведение своё, понимай рукосуйство, считаю недопустимой ошибкой, прошу принять во внимание то состояние, в котором пребывал после крушения второй машины. Меня пожурили, предложили положить партбилет на стол.
   - Так это был партком или суд офицерской чести?
   - Совместили. Короче, командир опять за меня вступился и отмазал. Я ему обрисовал ситуацию, сказал, что жена одна в субтропиках, и он вошёл в положение - отпустил. Я мчусь в Ялту, но приехав, не спешу идти в пансионат. Думаю, чтобы точно узнать, на самом ли деле она мне верна, дождусь вечера и прослежу за ней. И что же? Действительно, гуляет с мужиком. Сели они на скамейку. Я пробрался в кусты, что поближе, слушаю, о чём говорят. Жена мужику прямым текстом: "Вижу, человек вы честный, порядочный и, чего скрывать, мне симпатичны. Но я женщина замужняя и супруга своего люблю настолько, что если скажет он мне "умри", я тотчас исполню его приказание. Я не просто люблю его. Я его боготворю. Он у меня лётчик, герой, я жду его с минуты на минуту". Слова её меня настолько обрадовали, что я готов был выйти из укрытия и, обливаясь слезами благодарности, лобызать её руки и плечи. Но тут опять ревность и подозрительность взяли своё. Чёрная кровь ударила в голову. Думаю, а что как она меня просто заметила и только поэтому так говорила? Или просто играла словами, набивая себе цену? А потом он пойдет её провожать, ни на что не рассчитывая, а она скажет: "Мне так одиноко". Замкнёт ему пальцем уста у самой двери, дескать, не надо слов, возьмёт его за руку и к себе в номер? И решил я в порыве бешенства убить их обоих, прямо на скамейке. Думаю: "Что же это получается? Я два самолета разбил, жизнью рисковал, меня на суде чести жучили, как бобика, как жучку последнюю, а они тут в ароматах жасмина упражняются в словесном жонглерстве? Так сказать, в словесной эквилибристике?
   - Постой, Вася, это всё на самом деле было?
   - Да, в том-то и дело, что нет. Никогда я не был летчиком и жены-красавицы у меня не было. И в Ялте никогда не отдыхал. Вот, выпил рюмку водки и всё это увиделось. А почему нет? И страдаю по-настоящему. И, как видишь, обливаюсь всамделишными слезами.
   - Вася, да иди ты... Ведь я тебе поверил. У тебя были такие глаза. Тебе язык надо отрезать, за то, что так врёшь красиво.
   Выпили, закусили, и Василий вспомнил, как судьба его заставила потрудиться охранником на нудистском кладбище.
   - Врёшь! Ну, признайся, что сейчас врёшь!- не выдержав, сказал Костас.
   - Ты меня сначала послушай, а потом будешь лгуном называть. Я и сам сначала опешил. Газета "Ищу работу", раздел "Охрана". Чёрным по белому: "Охранник на нудистское кладбище. Режим работы сутки-трое. Зарплата по договорённости". Главное, режимом работы они меня подкупили. Сейчас ведь не найдёшь сутки-трое. Все сутки-двое или два-четыре. А это ад кромешный. Я даже и внимания не заострил на названии "нудистское". То есть какое-то мгновение, конечно, подумал, что там только голых хоронят, но сразу же и забыл. Решил, что местность так называется. Как например, станция "Тайнинская" с Ярославского вокзала. Это же не означает, что все те, кто на этой станции выходят, тайной обладают. В-общем, поехал. В первый раз серьезно задумался о том, во что ты отказываешься верить, когда в посёлке, прилегающем к кладбищу, мне навстречу попались молодые мамы с детскими колясочками. Идут совершенно голые. Ну, думаю, жара, лето. Нравы теперь у всех свободные. Оказалось, могильщицы зимнего периода. Летом-то гробы голые мужики на плечах таскают, а зимой - голые бабы.
   - Почему? - смирился режиссёр.
   - Ну, представь, несут мужики гроб в мороз и у них при этом бубенчики звенят. Это уже больше на свадьбу смахивает, чем на похороны. "Птица-тройка, кто тебя выдумал?". А эти могильщицы приходили потом ко мне в сторожку, от дождя прятались. Говорят: "Выключи свет, а то молния всех нас убьёт". А я с женой хорошо тогда жил. Нарочно включил свет повсюду, и они ушли. Но я отвлёкся. Да, обычное кладбище, но частное. Принадлежало богатому нудисту, и он хоронил на нём одних только адамитов.
   - Содомитов?
   - Нет. Нудистов. Они себя называют еще натуристами и адамитами. Секта такая. Поклоняются первому человеку - Адаму, с него пример берут, ходят голыми. Так вот, что тебе, как кинорежиссёру будет интересно, всех хоронили в стеклянных гробах. Заливали покойного жидким прозрачным пластиком, и он сохранялся, как жук в янтаре.
   - Поражаюсь тебе.
   - Я сам рассказываю и поражаюсь. А ведь работал, привык и воспринимал всё, как должное. А потом главу района, того, кто разрешил весь этот разврат, на взятке поймали и добрались до этого сектантства. И всё кладбище бульдозерами в Клязьму. А с тех, кто на нём работал, взяли подписку о неразглашении.
   - Чего же ты болтаешь?
   - Я подписку не давал. Меня к тому времени за пьянку уволили.
   - Теперь верю, - добродушно смеясь, сказал Трипостопулос, понимая, что Василия ему не поймать, не уличить.
   - Другое дело. А то сразу "врёшь", "не может быть". В нашей жизни всему есть место. Даже тому, чего быть не может.
   Выпили по третьей. Окрылённый рассказами Мартышкина о французском враче Галли Матье, Василий, захмелев, самого шарлатана стал выдавать за такового чудо-лекаря.
   - Есть у меня друг Валентин Валентинович Мартышкин. В советские времена за лечение смехом его лишили медицинской практики. Работал тамадой. А теперь врачей не стало, призвали по повестке снова в строй.
   - Ты стихами заговорил. Почему по повестке? - Спросил Костас. - Я уже не первый раз уличаю тебя в неискренности.
   - Ишь ты, в "неискренности". Он в военном госпитале работал, - не сморгнув, нашёлся Василий, - и до того рассмешил там одного генерала, что тот Богу душу отдал. Так и хоронили бедолагу с улыбкой на устах. А когда могильщики стали гроб заколачивать, то явственно услышали доносящийся изнутри домовины гомерический хохот. Так сказать, остаточное. Воздух из лёгких выходил.
   - Ужасы рассказываешь, - улыбнулся режиссёр, - получается, что смерть генерала твоему Мартышкину с рук сошла?
   - Ни в коем разе. Судили. Но Тин Тиныч и в суде всех рассмешил. Что судья не спросит, после ответа Валентина все вповалку лежат. И судья, и прокурор, и адвокат, и конвоиры. Оправдали. Судья сказал: "Посади такого в тюрьму, всех рассмешит до того, что стены от резонанса разрушатся". О себе Мартышкин так и говорит: "Для самообороны мне ни нож, ни пистолет не нужны. Я вооружён умением смешить". Напали на него как-то грабители, - отдали собственные деньги и еле убежали, хлюпая ботинками.
   - Был дождь?
   - Обмочились от смеха.
   - Ты, Василий, похлеще Мартышкина будешь. Из кожи вон вылезу, но как-нибудь запишу и опубликую твои басни. А сейчас, чтобы и у меня не захлюпало в ботинках, отлучусь кое-куда в целях профилактики.
   Когда Трипостопулос вернулся за столик, Грешнов стал ему рассказывать о себе.
   - В детстве я был музыкальным ребёнком, фанатиком рояля. Сутками не вставал из-за инструмента. Был уже большой мальчуган, восемь лет, но не смог оторвать рук от клавиш и обделался. О чём-нибудь это да говорит?
   - Обо всём, - подтвердил Костас.
   - Рояль был для меня всем. Я был победителем конкурсов, обладателем серебряных и золотых венков. Но и педагога своего не забывал. Свою учительницу из Гнесинки Светлану Джековну Недобобикову. Меня привели к ней в пять лет, и она провела меня всю школу, консерваторию и музыкальную академию. На её юбилей я подарил Светлане Джековне дорогое, шёлковое нижнее бельё вишнёвого цвета: трусики, бюстгальтер и комбинацию. Она тотчас всё это надела и похвасталась обновкой не только перед мужем и гостями, но и передо мной. Ножки, доложу я тебе, у неё были стройнее, чем у примы-балерины из Большого театра. Хотя была уже в возрасте. Вот только забыл, как мужа её звали. Не то Рудольф, не то Альберт. Может, даже Роберт. На иностранные имена что-то память плохая стала.
   Приятели выпили, закусили, и Грешнов стал рассказывать новую историю:
   - В прошлом году пытался снять квартиру. Хотел отдохнуть от тёщи, от своих. Нашёл неплохую однушку, на Фрунзенской набережной. Хозяин квартиры говорит: "Давайте знакомиться. Зиновий Зарываевич Засуня. А это мой старшенький - Замоздря. В честь деда назвал. Очень уж любил я старика, решил дать его имя первенцу". Спрашиваю: "Дед до революции родился?". "С двадцатого. До революции так назвать не разрешили бы". "В школе не дразнят?". "Если оглядываться на такие пустяки, то и жить не стоит. Надо поступать, как тебе удобно. Если совсем начистоту, то деда звали Заминздра, в честь заместителя министра здравоохранения. Но в ЗАГСе безграмотная тётка сидела, ругалась с нами, записала Замоздрей. Хотели правду искать, исправлять, а потом привыкли. А это младший, Захаром назвал". "В честь прадеда?". "Нет. Прадеда не помню. Взял первое попавшееся имя. Главное, чтобы было на букву "Зе". Я эту букву очень люблю. Учёные доказали, что в ней зашифрована вечная молодость. Энергию жизни она даёт. Я и с женой своей записался только потому, что её мать зовут Зиной, а саму Зоей и фамилия Змейкины-Зелёных".
   Трипостопулос хохотал изо всех сил, говорил сквозь слезы:
   - Знаю, Вася, что всё врёшь. Но откуда у тебя такой талант?
   - А у меня два брата писатели. Родной и двоюродный, - сказал Грешнов, чем вконец прикончил собутыльника, заставив Костаса от смеха свалиться под стол.

Глава шестая

"Он нашёл и я нашла"

1

   Официант Олег Шептунков был не только одноклассником Нины Начинкиной, но и добровольным её шпионом. Именно он, позвонив ни свет ни заря, сообщил ей неприятную новость. А именно, что Василий пил в ресторане с кинорежиссёром. Целовался на мойке с бабой Пашей, после чего запирался с ней в туалете. А затем они втроем: Василий, режиссёр и баба Паша, взяв такси, поехали на Мосфильм. "Вроде как на пробы, - говорил официант. - Будут бабу Пашу гримировать и пробовать на роль Елизаветы Второй английской".
   Нина поблагодарила одноклассника, положила трубку и тихо пропела:
   - Он нашёл и я нашла,
   Борьба за качество пошла.
   Скверно на душе в то прохладное утро третьего сентября было не только у Начинкиной. Михаилу Каракозову не спалось на новом диване "клик-кляк", и он вышел подышать свежим воздухом. Встретил Игната Огонькова, известного по прозвищу "могильщик", оставившего свой пост ночного сторожа и шагавшего к дядьке за деньгами.
   Игнат не стал сообщать Каракозову, кто умер накануне, а видя плачевное состояние собеседника, предложил ему зайти к Нине. В том смысле, что она жизнерадостная, хлебосольная, всем всегда рада.
   - Нина - женщина-праздник, - говорил Игнат, - все мы себя подавляем. Это и барьеры придуманные и запреты. То не так, это не эдак. Неловко, неудобно, что люди подумают, как в глаза им потом смотреть? Согласись, каждый в себе что-то подавляет. Потом ещё эти бесконечные неприятности. Думаешь, пройдет, а оно не проходит, накапливается. А приходишь к Нине, и вся темнота остается за дверью. Какая бы беспросветная жизнь была, если бы не такие люди. А я ведь по природе из робкого десятка. Привык к сдержанности, а это - несвобода. А с Ниной я орёл. Мне не надо притворяться. С ней всё ясно и просто. Для этого надо иметь женскую мудрость, понимание высших взаимных связей всего сущего. Это я для тебя по-ученому загнул. Чтобы ты понял. Она мне так и сказала: "Игнаша, мне не важно, какую справку тебе выдали врачи. Работай ночным сторожем и ничего не бойся". И я ничего не боюсь, а раньше боялся.
   Огоньков подумал, что бы еще сказать и добавил:
   - По натуре я человек консервативный и не хочу педалировать устоявшуюся жизнь. Не желаю учиться новому. А если по совести, боюсь стать жертвой собственного упрямства и собственной же органичности.
   - Ограниченности, - машинально поправил Миша.
   -Намерения-то у меня благие, - продолжал Огоньков, не обращая внимания на поправку. - Но сам я далек от благости и всё равно, придёшь рано или поздно к сознанию того, что необходимо радоваться каждому прожитому дню.
   - Что ты говоришь? - очнулся от тяжких дум Каракозов.
   - А что я говорю? - испугался Игнат, - я ничего не говорю. Я не могу проиграть. На моей стороне закон исторического развития. Надо всем перебираться в картонные дома, потому что механизм революции вновь запущен. А ты к Нине ступай, не мерзни.
   Огоньков не столько убедил Каракозова, сколько направил. Профессор, как сомнамбула, поплёлся к Начинкиной.
   Нина, как никогда, обрадовалась раннему гостю. И быстро сориентировалась. Зная Мишину историю, извещённая о Васькиной измене, она аккуратно, можно сказать, деликатно, гостя раздела, в постель уложила и обласкала. Всю работу за него сделала, а он лишь на мгновения выходя из забытья, бормотал ей обрывочные фразы, мало что говорящие хозяйке дома.
   - Подлинней, потолще, - вырвалось у Профессора в то самое время, когда Начинкина, сидя на нём, скакала в страну наслаждений. - И первому встречному: "Мало пёр". Все ждут от меня чего-то особенного, а я такой же, как все. Думают, я прилетел с Сириуса, и у меня два сердца. Но сердце у меня одно, и оно болит.
   Глядя на Мишу отсутствующими, погруженными в процесс наслаждения глазами, Нина вдруг, в экстазе громко, страстно зашептала:
   - Подожди, подожди, подожди, тихо, тихо, тихо. Еще чуть-чуть.
   И вмиг ослабевшим, лишенным не только страсти, но и жизненной силы голосом, сказала: "Умираю". После этого потеряла сознание.
   Миша сколько мог, уперевшись руками ей в подмышки, держал бесчувственное Нинкино тело, а затем положил его на свою грудь. Ему всё это понравилось. С женой никогда такого не было.
   Через полчаса, сидя за столом, Миша Профессор уже и думать забыл о жене и связанных с ней неприятностях.
   По средам у Нины был банный день. Сначала в ванной плескался её сын, а затем Начинкина мылась сама.
   Доминик провёл в ванной около часа, затем стала принимать ванну хозяйка дома, а её сын в махровом халате с капюшоном, закрывавшем лицо, ходил по квартире и вслух сочинял стихи. Появление в квартире Каракозова не нарушило распорядок, который не менялся годами.
   Нина накрыла для Миши царский стол с водкой, вином и закусками включила легкую музыку, а сама скрылась в ванной.
   Мылась Начинкина долго и со вкусом. Доминик, устав сочинять стихи, подошёл к закрытой двери в ванную комнату и заговорил:
   -Патрикеевна, выходи. Я начинаю считать.
   Отца Нины звали Патрикеем Петровичем, был он начальником смены на табачной фабрике. Не курил, но умер от рака лёгких, когда дочке было десять лет. Кроме громкого отчества, известного больше по сказкам с хитрой лисицей, ничего не оставил.
   Доминик Дереза свой счёт начал с двадцати одного. После двадцати девяти, выдержав паузу, у него появилось число "сорок". Каракозов машинально поправил, сказал: "Тридцать". Но, Доминик это и сам знал. Это был не простой счёт. Это была игра сына с матерью.
   Услышав грубое вмешательство от персонажа, внезапно появившегося в их доме, Дереза посмотрел на профессора через плечо и не по-детски грубо заметил:
   - Не твоё дело.
   Обращаясь снова к матери, Доминик продолжил счёт.
   После "сорока восьми" вышло утраченное "тридцать", и сразу следом пошло "сорок", "сорок девять", "пятьдесят".
   После небольшой паузы из уст мальчика прозвучала странная, на Мишин взгляд, фраза:
   - Патрикеевна, слышала? Тебе стукнуло пятьдесят. Твоё время истекло.
   Говорил Доминик предельно серьёзно, что, видимо, и вывело тридцатилетнюю Начинкину из себя.
   - Я сейчас выйду и покажу тебе! - заорала из ванной Нина, - тогда узнаешь, чьё время истекло!
   Миша, услышав этот неистовый вопль, понял, что и на новом месте спокойной жизни не будет.
  
  

2

   После посещения бандитами Нинкиного магазина, ночной сторож Степан Локотков, мужчина сорока девяти лет, отказался в нём работать. Испугался, о чём без стеснения заявил Начинкиной. Та рассказала об этом Каракозову, пожаловалась на предательство, попросила помощи и поддержки.
   Тем же вечером пошли в магазин, там их уже ждал Локотков, сдававший рабочее место.
   Вместе с ключами от магазина Каракозов машинально взял из рук Локоткова и книгу, которую тот читал. Профессор раскрыл её, пробежался глазами по строчкам и сказал, негодуя:
   - Какая глупость! Нина, ты только послушай, какую чушь пишут эти неучи: "Ведьма, снедаемая жаром страсти, поцеловала несчастного в похолодевшие губы и забрала из него последнюю крупицу тепла". Это же чепуха! Нарушение второго начала термодинамики, гласящего, что невозможен самопроизвольный переход тепла от тела, менее нагретого к телу более нагретому. Это же всем известный постулат Клазиуса: "Невозможен процесс, единственным результатом которого являлась бы передача тепла от более холодного тела к более горячему".
   - Не сердись, Мишенька, - ласково сказала Нина, - мало ли что дураки пишут. Одни напишут, другие читают.
   Локотков смеялся. Не вникая в причины его смеха, Начинкина закричала:
   - Собирай свои манатки и проваливай. Через пять минут чтобы и духу твоего здесь не было!
   - А чего собирать? У меня всё собрано. Если что, телефон мой знаешь, звони, - сказал Локотков и, подхватив клеёнчатую клетчатую сумку, направился на выход из магазина.
   - Знала, забуду. Трусливые предатели мне не нужны, - резюмировала Начинкина.
   Она показала новому сторожу, где находится плитка, постель. Забила едой холодильник и сказала, что дежурят по две ночи кряду. Объяснила, что главное - быть в состоянии открыть утром магазин продавцам и на этом дежурство заканчивается.
   Обязанности сторожа оказались несложными. Миша остался на свою первую рабочую смену.
  
  

Глава седьмая

Любимая женщина

1

   Утром четвертого сентября Василий в форме полковника милиции подходил к районной поликлинике. Что, собственно, проделывал каждое утро, навещая супругу на работе. Заметив Мартышкина, тушившего сигарету и собирающегося идти в свой медцентр, он жестом дал ему понять, чтобы тот задержался.
   - К вам прямо с Мосфильма, - смеясь, стал рассказывать Грешнов, - С этим Трипостопулосом я три дня назад закорешился, в день знаний. Он тогда уже о фильме своём мне все уши прожужжал.
   - Кто такой Трипостопулос? Что за фильм? - спрашивал Валентин Валентинович больше из вежливости.
   - Я же говорю, режиссёр грек про убийство принцессы Дианы хочет фильм снять. Ищет актёров на роли. Повёл его вчера на мойку, в ресторане "Корабль". Костас, так его зовут, как увидел бабу Пашу, так аж весь затрясся. Среди ночи помчались на студию. Нарядили Павлину в костюм королевы, сделали фотопробы. И весь вчерашний день на Мосфильме угробили. Но я не жалею. Понимаешь, полное фотографическое сходство. Её даже гримировать не надо. Даже физиогномика, сокращение мышц лица одинаковое у бабы Паши и Елизаветы Второй. Не подумай, что хвастаюсь, но я сбился со счёта, по-моему, четыре раза на неё лазил. Полное ощущение, что саму Елизавету Вторую.
   - Она же старуха, - не выдержал Мартышкин.
   - Кошки и женщины возраста не имеют. Особенно королевы.
   - Но, ты же не королеву, а бабу Пашу в наряде королевы.
   - Попробуй найди хоть одно отличие. И потом Павлина Якубовна, в интимном смысле, всем королевам и всем соплячкам сто очков вперёд даст. Она...
   - Как в последний раз? - предположил руководитель медцентра.
   - Вот именно, - подтвердил Василий, - Наталье ни гу-гу.
   - А, чего ты в мундире полковника? - поинтересовался Валентин Валентинович.
   - Три дня уже в нём хожу, а ты только заметил. Мундир тоже со студии. Хотел вернуть, Костас говорит, нет в этом необходимости. Если Мосфильму форма не нужна, буду в ней ходить.
   - Тебе идёт. Только подполковнику Познякову боюсь, эта самодеятельность не понравится. Ему же придётся честь погонам отдавать.
   - Не переломится, - пошутил Василий и спросил, - Наталья на месте?
   В кабинете он стал было рассказывать жене о том, как Майя Мише наставила рога. Но эта новость, как вскоре выяснилось, была не самой последней.
   - Думаю, он не сильно об этом жалеет, раз уже на следующий день сошёлся с Начинкиной, - не без удовольствия сообщила Наталья.
   - Вот как? А ты всё меня подозревала. Ревновала к Нинке, - отшутился Грешнов и решил безотлагательно воспользоваться уборной, настолько подействовало на него услышанное.
   В это не верилось, но жена сообщила о Нине и Мише так, что в искренности сказанного сомневаться не приходилось. И всё же последняя новость не укладывалась в голове, и обстоятельства случившегося требовали немедленного прояснения.
   Василий помыл руки, поплескал в раковине воду себе на лицо и побежал к Начинкиной.
   С Ниной произошёл нелицеприятный разговор.
   - Это правда? - с порога спросил он.
   - Да.
   - Брось его! Прогони! - настаивал Василий.
   - Что значит "прогони"? Я тебе кто?
   - Любимая женщина.
   - Вот именно. А Наталья тебе жена, и ты не станешь с ней разводиться, чтобы жениться на любимой женщине. А Михаил Андреевич станет.
   - Понятное дело. Если из дома прогнали, надо же где-то харчеваться.
   - Так и знала, что тебя только это беспокоит. Харчеваться станет негде.
   Вернулся Миша с ночного дежурства и нисколько не удивился присутствию Василия в квартире Начинкиной.
   Позавтракали втроём и пошли прогуляться в лесопарковую зону.
   Подошли к спортивной площадке, предназначенной для игры в бадминтон. Нина оставила своих спутников играть, а сама отправилась по делам. Хотела забежать в парикмахерскую, а затем в фотостудию, сделать фото на память. Она всякий раз, сделав причёску, фотографировалась.
   Вечером Каракозов рассказывал Начинкиной, как он играл с Грешновым в бадминтон.
   - Я Васе говорю: "ты постоянно открываешь рот в момент удара. А потом забываешь закрыть. Давай, я буду воланчик тебе в рот забивать? Иначе мне скучно с тобой играть".
   - Неужели согласился? - спросила Нина.
   - Да. Согласился. И стал я ему забивать воланчик в рот. Я очень недурно играю в бадминтон. Между прочим, чемпион Москвы. Играли в паре с Лёвой Ласкиным.
   - Где? - поинтересовалась Начинкина, привыкшая к тому, что все вокруг лгут.
   - Это был открытый чемпионат Москвы в Серебряном бору.
   - Вы так хорошо владеете ракеткой?
   - Не я один. Любой мало-мальски умеющий играть бадминтонист может этим похвастаться. Я, например, могу послать волан в любое место на пространстве площадки. Поэтому со слабыми соперниками я в прямом смысле играл левой рукой.
   - Где же вы с ними играли?
   - На работе в обеденный перерыв. Была у нас оборудованная площадка во дворе. А научил игре отец в раннем возрасте.
   - В детстве все в бадминтон играют.
   - Да, но для всех это было развлечение. А я устроен так, что ко всему подхожу серьёзно. Я довёл умение играть до совершенства.
   Нина одарила Каракозова многообещающим взглядом.
  

Глава восьмая

Игра с известными и неизвестными

1

   Вечером в квартире Начинкиной собралось много гостей. Чувствуя себя хозяином, Миша принялся учить их игре в шахматы. Все воспринимали это обучение как развлечение перед закуской и выпивкой, повиновались.
   - Вертикали, - менторским тоном пояснял Каракозов, - обозначаются латинскими буквами а, бэ, цэ, дэ, е, эф, же, аш. При определении клетки сначала произносится буква, а затем цифра. Особое значение в шахматной партии имеют клетки, они же поля, "е-четыре", "дэ-четыре", "е-пять", "дэ-пять". Они образуют центр.
   - Почему? - спросил Василий.
   - Потому что, попадая на центральные поля, фигуры получают наибольшую свободу действий.
   - С какой стороны смотреть. С тем же успехом они подвергаются нападению со всех сторон.
   - Оставим, Василь Данилыч, демагогию, - грубо осадил Профессор, - терпеть не могу беспредметной болтовни. Хотите научиться играть, - слушайте. Неинтересно, идите на кухню, не мешайте другим. Тем, кто не только молча слушает, но и конспектирует.
   Начинкина, чтобы угодить Мише, перед его "уроком" всем раздала блокноты и ручки, что особенно уязвило Грешнова.
   - Конспектируют? Как же, - стал ворчать Василий, - чертей рисуют, да сердца, стрелою пронзённые.
   - В шахматы играют два партнера, - продолжал наставлять Каракозов, не обращая внимания на бормотания Грешнова, поочередно передвигая по доске свои фигуры. - Один играет белыми, другой чёрными. Партию всегда начинают белые. В расположении каждого игрока имеются шестнадцать фигур.
   - Это все знают, - нервно выкрикнул Василий, - говори, чего не знаем.
   - Знаете? Тем лучше. А известно ли вам, что пешки различаются по тем фигурам, впереди которых стоят в первоначальном положении?
   - Это как?
   - А вот так. Пешки на вертикалях "а" и "аш" - называются линейными. На вертикалях "бэ" и "жэ" - коневыми. На вертикалях "дэ" и "е" - ферзевыми и королевскими.
   - Королевская сильнее остальных? Всё одно, что козырная?
   - Не путайте с картами. Это шахматы, в этой игре козырей нет. Функции у всех пешек равные, будь то королевская, либо какая другая.
   - Тогда зачем, скажи на милость, её нужно было королевской называть?
   - Грешнов, вы хотите научиться играть или ваша задача мешать учиться другим?
   - Ты же сам заострил на этом внимание, сказал: "Пешка не простая, королевская". А, оказывается, всё одно, что королевская, что простая. Ты скажи мне главное, какая цель у этой игры?
   - Цель одна - победить. Уничтожить неприятельского короля, объявив ему шах и мат.
   - Игра-то, оказывается, немилосердная. Бессердечная. А погоны проигравшему можно навешивать?
   - Я, кажется, объяснил. Это не подкидной дурачок.
   - А в плен фигуры брать можно? Например, королеву? И пусть выкупают за ладью слона и пешку.
   - Невозможно. Хотя цена её примерно такая.
   - Не стану больше перебивать. Учи. Объясняй основные принципы.
   - Для начинающего игрока важно усвоить следующее, - стал твердо, как по написанному, говорить Каракозов. - Первое. Надо развивать своё наступление и тормозить развитие сил противника. Второе. Стремиться к захвату и удержанию центра. Третье. В первую очередь вводить в игру коней и слонов, и лишь потом ладью и ферзя.
   - Ты мне одно скажи, - не выдержал такой надменности Грешнов, - как гарантированно провести пешку в ферзя?
   - Мы дебют разбираем, Василь Данилыч, - окончательно войдя в роль наставника, поучал Миша Профессор, - а пешку в ферзя можно провести только в эндшпиле, когда на доске останется мало фигур.
   - Когда мало фигур, то и дурак проведёт. Дебюты-эндшпили. А что такое гамбит?
   - Гамбиты, это дебюты, в которых белые на первых ходах жертвуют пешки, а иногда и фигуры, чтобы опередить соперника и создать атаку.
   - Другое дело. Напомни, пожалуйста, названия гамбитов.
   - Гамбит Эванса. Королевский.
   - Ну, назови побольше. Чего из тебя каждое слово приходится клещами тянуть. Назови ещё какие-нибудь шахматные термины. Я, например, знаю только защиту Каро-Канн.
   - Защита Уфимцева, защита Немцовича, Сицилийская, Алёхина. Ферзевый гамбит. Новоиндийская защита. Французская. Защита Грюнвальда. Английское начало.
   - Это то, что нужно, - засмеялся Василий, записывая термины в блокнот, - играть, честно говоря, я умею. Извиняюсь за то, что кровь портил. Но, игра-то и в самом деле серьёзная, уважения к себе требует и неудобно без предисловия взять и спросить. Одно слово - шахматы! Теперь удаляюсь на кухню, блистать полученными знаниями.
   На кухне Василий выпил рюмку, заметил хозяйку дома без сопровождения и кинулся к ней.
   - Мне надо с тобой поговорить, - начал Грешнов.
   - Не надо, - остановила его Начинкина, - ты женатый человек, у тебя законная супруга, дочь, собака, тёща. Наконец, баба Паша, как запасной вариант. Или основной? Не важно. Может, Миша мой шанс? А вдруг у нас с ним всё сложится? Сыну нужен отец. Полноценная семья, а не мать-потаскуха, к которой мужики табунами шастают.
   Сообразив, что о последних его похождениях с бабой Пашей всё Нинке известно, услышав в её голосе неподдельную устремлённость на выбранную цель, Василий дал задний ход. Он настолько привык к сложившимся за последний год отношениям, что совсем ни о чём не задумывался, не спрашивал себя: "А, так ли подобный ход вещей, где он захожий молодец, приятен хозяйке? Оказалось - неприятен. Получалось, всё это время она принимала его, ожидая настоящего, суженного. Ждала и, как видно, дождалась". И сразу стало ясно, что никаких особых прав у него на Нину нет и ему надо сказать спасибо, что она его не гонит, жалеет.
   Василию сделалось больно, так как именно сейчас осознал он, насколько она была ему дорога. Захотелось уйти, но он пересилил в себе этот порыв и остался, смешавшись с другими гостями, прибежавшими на кухню за аперитивчиком.
   Вскоре появился на кухне и Каракозов. Стал со своей заумной речью выступать перед теми, кто слушать в комнате его не пожелал.
   - Взгляните и вы на шахматную доску, - говорил Михаил, - это целая философия. Макет нашей жизни. Миллионы, миллиарды людей даже пешками не стали во всемирной игре. Почему? Потому, что пешка - это уже фигура. И она в игре! Да. Самая незначительная. Но, в отличие от значительных, способная при благоприятных стечениях обстоятельств достичь наиболее значимых, заоблачных высот. И даже оставаясь пешкой, она способна сместить любую фигуру и создать угрозу королю, объявив мат.
   - Ты о них, как о живых рассуждаешь, - сказал Вася и, уводя Мишу Профессора в сторону, предложил выпить.
   Выпили и Каракозов заговорил:
   - Нина хорошая мать, настоящая женщина. Жаль, что ей не повезло. Сын родился неполноценным. Природа над ним надругалась.
   - Что тебе на это сказать? - промямлил Василий. - Поговори с ним. Попробуй сыграть партию в шашки или в те же твои шахматы. Может, мнение своё о нём переменишь.
   - Доминик! - крикнул Профессор в сторону детской комнаты, - Да что он, еще и глухой?
   - Я здесь,- тихо сказал Дереза, всё это время находившийся рядом. Он держал в руках шахматную доску, разумеется, всё слышал.
   Каракозов покраснел, хотел извиниться. Но Доминик излучал спокойствие и профессор решил, что мальчишка совершенно не вник в суть того, что о нём говорилось. Рассудив таким образом, Миша успокоился и раздумал просить прощения.
   Партию в шашки Профессор Доминику сходу проиграл. Это не стало для Каракозова новостью. Он знал, что во Дворце культуры "Знамя Октября" Дереза занимается в кружке и добился больших результатов. Всем было известно, что "дурак в шашки играть мастак". Несмотря на это знание, он попробовал счастье ещё раз. И так же быстро был повержен. Эти два поражения не разубедили Мишу в его высокомерном отношении к умственным способностям Доминика. "Известное дело, - думал Профессор, - в цирке и курица клювом шашки передвигает. Всё дело в сноровке".
   Не желая больше рисковать, Каракозов предложил Доминику сыграть партию в шахматы.
   В шахматы Михаил Андреевич был силён. Об этом ему сказал сам Василий Васильевич Спасский, седьмой чемпион мира, когда на сеансе одновременной игры похвалил его после ничьей. К тому же имелось заслуженное звание кандидата в мастера спорта по этой дисциплине. В своей победе над мальчишкой кандидат в мастера спорта не сомневался.
   Расставили фигуры. Доминику, как "слабоумному", Каракозов без розыгрыша уступил белые фигуры. Но Дереза, на столь щедрый жест соперника никак не отреагировал. Весь его внешний вид говорил: "Белыми, так белыми. Какая разница, какими играть". "Дурак с рождения, - с сожалением думал Миша, - что с такого возьмешь?".
   Время шло. Доминик, уставившись на шахматную доску, внимательно рассматривал фигуры противника. А затем, словно очнувшись от сна, не попросил, а приказал Василию:
   - Чай. Горячий. Сладкий. В мельхиоровом подстаканнике.
   Профессор готов был разразиться громким смехом, глянул на Грешнова, рассчитывая на то, что Василий уже снисходительно улыбается перед тем, как дать отповедь, достойную взрослого, гордого человека. Но тот и в мыслях не имел сердиться. Потеряв всякое человеческое достоинство, подобно лакею, Василий пулей понёсся на кухню.
   Пока Грешнов готовил чай, Доминик сидел молча и сосредоточенно рассматривал свои фигуры. Мише показалось, что он мысленно с ними разговаривает.
   И вдруг всему происходящему в голове у Каракозова нашлось простое объяснение: "Доминик не умеет играть в шахматы и боится в этом признаться. Тянет время, ломает комедию. А они, взрослые люди, как простачки, попавшиеся на его природный магнетизм, ждут от него первого хода".
   Миша собирался уже разоблачить соперника, но тут за его спиной, как группа поддержки, стали усаживаться люди. Все они ожидали чего-то значительного. Напряжение нарастало с каждой секундой.
   "Сейчас не выдержит, заплачет и признается, - думал Миша, опасаясь теперь только того, что матч-реванш сорвётся. - Захнычет и скажет, что в шахматы играть не умеет. Я его, конечно, прощу, но смеха-то будет. Сколько ожиданий, какая интрига. Ну, как же. Выиграл две партии в шашки у кандидата в мастера спорта по шахматам".
   Шаркая тапками со стоптанными задниками, с кухни пришёл Грешнов. Принес стакан с чаем и услужливо поставил на столик рядом с Домиником.
   Дереза, не глядя, поднял стакан, сделал три громких глотка, чмокнул губами воздух и начал игру.
   После трех первых ходов стало ясно, что играть Доминик умеет и делает это легко, со знанием дела. Что это было? Мастерство? Удача? Или всё вместе. Миша так и не успел понять. Увлечённый игрой, он втянулся в тот ритм, который навязал ему Дереза.
   Раза два Каракозов пытался задуматься, оценить обстановку, но следящие за игрой болельщики тотчас принимались смеяться. И, что особенно досадно, смеялись даже болевшие за него. Любое его раздумье, промедление, воспринималось как слабость. Дескать, малыш давит гроссмейстера. Поэтому ответные решения Михаил Андреевич старался принимать как можно скорее.
   Игра была быстрая, открытая, разменивались равноценными фигурами, а затем случилось для Миши ожидаемое. Доминик прозевал ферзя. Бегло осмотревшись, нет ли подвоха и, забрав "королеву", Каракозов решил, что пришло время передохнуть. Он облегчённо выдохнул и с наслаждением вздохнул. Бросил на Нину хозяйский взгляд, по Василию прошёлся насмешливым, а Доминику по-отечески нежно, но всё же свысока, сказал:
   - Это был неверный ход. Королева оказалась бессмысленной жертвой.
   И сразу принялся поучать, говорить, почему нельзя было так ходить.
   А Доминик, не меняя сосредоточенного выражения лица, его слушал, а затем взял офицера и пронеся через всё шахматное поле, поставил прямо к чёрному королю. А за спиной у офицера, чуть правее, белая пешечка. Та, о которой так много говорил Каракозов в своей предварительной речи. И чёрному королю не съесть офицера, не закрыться, не отойти.
   - Шах и мат, - уверенно сказал Доминик, в звенящей тишине.
   - Погоди! - взмолился Миша, отказываясь верить очевидному. - Этого не может быть. Я не могу проиграть. Это фокус какой-то!
   И, словно призывая соперника к порядку, мысленно говоря: " Это вам не карты, а шахматы", он строго посмотрел на Доминика.
   Но мальчишка не испугался строгого взгляда, не отвёл глаза в сторону, как шулер, уличённый в махинациях. "Дурак с рождения" снисходительно улыбнулся и сказал:
   - Это называется "сыграть красиво".
   - Или же гамбит Дерезы, - подсказал Василий свою версию и захохотал смехом победителя.
   Грешнов сразу воспрял духом, словно не Нинкин сын, а он лично выиграл эту партию у Профессора. А на кону стояла если и не сама жизнь, то уж точно Начинкина.
   И Каракозов сообразил, что проиграл он не только партию в шахматы, но и наладившуюся было новую жизнь. Не контролируя себя, Профессор смахнул фигуры с шахматной доски, запрыгнул с ногами на подоконник и, встав на носочки, по-волчьи завыл.
   Столь безумному его поступку никто не удивился. Все вели себя так, словно в подобной ситуации он и не мог поступить иначе. Гости даже и не заметили, как и когда Каракозов слез с подоконника, помог Василию и Доминику собрать разлетевшиеся по всему полу фигуры и ушёл.
   Все уселись за стол и пьянка-гулянка началась.
   В ту же ночь место в Нинкиной постели занял Василий. Но и после возвращения на своё, как Грешнов считал, законное место, он не мог успокоиться и вспоминал игру:
   - За надменность наказан. А твой пожертвовал ферзя и - бац! Шах и мат. Мишаня, по-моему, от неожиданности...
   - Да ну тебя! Успокойся.
   - Точно, точно. Он-то Доминика за олигофрена держал. А тот ему: "Это называется - сыграть красиво". Умница! Король!
   - Ты над всеми только смеёшься.
   - Над кем я смеюсь?
   - Например, над Залесьевым. А над ним смеяться нельзя. У нас же не было в стране сексуального образования. Это сейчас твоя десятилетняя дочь объяснит тебе, кто голубой, кто розовая. Мы-то жили в неведении. Помню, поцеловали меня в первый раз с язычком. Так я думала, - забеременела.
   - Сколько лет тебе было?
   - Пятнадцать.
   - А меня в пятнадцать лет твой брат-уголовник в общежитие швейной фабрики к бабам возил.
   - Какой брат?
   - Толя "Начина". Ага. В туалет там пошёл, слышу, бабы на общей кухне смеются и той, к которой он меня определил, говорят: "Мальчишка-то вкусный, а мы голодные. Придётся делиться". И гогочат, как вороны в осеннем лесу. Главное, цинковый бак стоял на четырёх конфорках, всю плиту занимал. Вода в нём кипела. Я решил, что они меня сварят. За людоедок их принял, убежал.
   - За что ты брата Толю так ругаешь? Ты, кроме добра, ничего от него не видел. Лев Львович, например, безмерно ему благодарен. Говорит, что только сославшись на Толю, жизнь свою в тюрьме спас.
   - В это я верю беспрекословно.
   - И тебя он любил. На голубятню свою привёл. На мотоцикле катал.
   - Да, катал. Попробуй, откажись. А он гонять на нём любил. Мне очень страшно было. И потом, после армии, я, может, жениться на тебе хотел. А этот уголовник, братишка твой, всё грозил: "Кто к сестре моей приблизится, тому всё его хозяйство с корнем оторву". А ты говоришь, не ругать его.
   - Юрок не испугался же?
   - Юрку-то чего терять, кроме дурной головы. Вот и сделал предложение. А ты долго не думала, хотя и видела мою симпатию к тебе.
   - Я видела твою симпатию ко всем. Хорошо ты начал, плохо закончил. А почему у Дерезы было прозвище "Рыхлый"?
   - Да одно время, еще в детстве, Юрок всем говорил: "Не смотри, что я худой, я вязкий. Ударю, мало не покажется". Я стал называть его "Вязким". Но вскоре переименовал в "Рыхлого". И это прозвище к нему приклеилось. Юрок и сам, говоря о себе в третьем лице, частенько произносил: "Будете пиво брать, не забудьте про Рыхлого". Хотя пил он всегда мало, сразу пьянел. Был смешлив. Когда я рассказывал что-то, он смеялся так, что мог штаны обмочить. Зная за собой эту особенность, просил меня его не смешить. Я же делал всё наоборот. Тогда Юрок отбегал к дереву или к углу ближайшего дома. Справляя малую нужду, весь колыхался, а бедрами выписывал восьмёрки, и со стороны казалось, что его хрупкое тельце вот-вот рассыплется. А ещё я помню, как ты сидела, взобравшись с ногами на скамейку. И к тебе подскочил Юрок, обхватил твою коленку обеими руками, как это делают кобельки передними лапами и, качая бедрами взад-вперед, стал имитировать половой акт по-собачьи. Ты сказала: "Маленькая собака до старости щенок". И оттолкнула его.
   - Не помню, - призналась Начинкина.
   - А я запомнил даже ваш разговор. "Давно не виделись", - сказал Юрок. "Так ты же не звонишь". "Звонить не могу, прав не имею. Но всякий раз радуюсь нашим случайным встречам". "О каких правах идет речь?". "Ты же знаешь, что я серьёзно к тебе отношусь". "В смысле?". "Я о чувствах". "И что же?". "Ну, коль предложить пока ничего не могу, то считаю бесчестным, как бы это...". "Спать, ничего не обещая?". "Ну, нет. Что ты". "А зря". И очень скоро, после этого разговора вы записались. Как говорит мой дедушка Пётр.
   - Хорошая у тебя память, Василий. Ты мог бы стать великим человеком. Тебе надо эмигрировать.
   - Это для меня равносильно самоубийству. Всё одно, что сменить пол.
   - Но и пол люди меняют и ничего, живут счастливо.
   - Эти пусть и уезжают.
   Василий поцеловал Нинку и спросил, словно незнакомку, оказавшуюся с ним в одной постели:
   - Кто вы такая?
   - Я и сама не знаю, - подыграла Начинкина, - чувствую, что низверглась с какой-то далёкой неведомой планеты и долго пребывала в нечеловеческом облике. Отсюда эта дикость, звериные привычки.
   - В виде кошки жила?
   - А чем тебе кошки не нравятся? Между прочим, существует поверье, что тому, кто любит кошек, достаётся в жёны хорошая женщина. А тому, кто не любит, обижает их, никакая не достаётся. Или очень злая. Или такая, которая не сможет подарить детей.
   - На что намекаешь? Олеся, моя дочка!
   - Я ни на что не намекаю. Это ты зол на всех. На тёщу.
   - В суть всякой вещи вникнешь, если правдиво наречешь её. Тёща на нашей свадьбе с Наташкой, за стол так и не присела ни разу, ходила со стаканчиком в одной руке и бутылкой в другой. Нальёт сама себе, выпьет и стучит каблучками, поёт частушки.
   - Неподсудно.
   - Понимаешь, дело не в тёще. Вот, послушай. Я от твоего имени Вилору Капитонычу отказ состряпал: "Человеку, с юных лет закалившемуся в должности прохвоста...
   - Дай сюда, - Нина вырвала лист, - не позволю такие гадости от моего имени посылать.
   Она стала читать написанное в листке с другой стороны:
   - "Мы стояли над бездной, но поняли это тогда, когда она уже разверзлась перед нами". Что это?
   - Я перепутал письма, отдай. - взмолился Василий.
   - "Но было поздно".
   Нина прочитала письмо, предназначенное для Натальи, до конца и выгнала Грешнова из постели.
   - Я тебя ненавижу, - были последние слова Начинкиной, - Уходи с глаз долой. Знать тебя больше не желаю!
  
  

Глава девятая

"На ловца и зверь бежит"

1

   Отдежурив вторую смену в Нинкином магазине, Миша пошёл в лесопарковую зону. Будучи ребёнком он ходил туда с родителями, они вместе сидели на скамеечке, читали книги. Повзрослев, с закреплённой на багажнике шахматной доской, катался в лесок один. Доезжал на велосипеде до павильона "Шашки-шахматы" и просиживал за игрой с пенсионерами допоздна.
   Ещё вчера приходил с Ниной и Василием, играл в бадминтон. И вот пришёл он в лес без ясной цели, но с явным желанием что-то нехорошее с собой сделать. И, интуитивно, ища приключений, направился в сторону от центральной дороги, в самую чащу.
   Говоря о нашем лесопарке, понятие чаща - есть понятие относительное. Стоит только сказать, что в эту чащу хулиганы приволокли скамейки с центральной, прогулочной дороги, и всё станет ясно. То есть Миша сознательно побрёл в ту часть парка, где собиралась шпана. Где выпивали горячительное и горланили, чувствуя себя, как в настоящей тайге.
   В детстве у Каракозова от хулиганов была только одна защита - трогательное непонимание их намерений. Надо заметить, что не только в детстве, но и в подростковом возрасте это ему часто помогало. Его оскорбляли, он не оскорблялся. Задирали, а он искренно не мог понять сути предъявленных ему претензий. Не за что было шпане зацепиться, так и оставляли в покое. Но на этот раз всё было иначе. И он был не тот, да и хулиганы не те.
   Устроившись в магазин к Начинкиной, Миша был осведомлен о свалившихся откуда ни возьмись бандитах. И, находясь на ночных дежурствах, побаивался их появления. К тому же налаживалась жизнь, хотя бы внешняя её часть. Побаивался, но не показывал вида. Играл роль защитника. А заметив бандитов в лесу, даже обрадовался, как какому-то исходу. У него даже вырвалось:
   - На ловца и зверь бежит.
   Он подошел к молодым людям, которые собирались пить водку, только разлили по пластиковым стаканчикам, и спросил:
   - Так это вы, наши гости незваные? Угостили бы дяденьку.
   Миша говорил свободно и легко, и сам себе удивлялся. Настолько не его голос, не его слова, звучали из уст его, что впоследствии, вспоминая случившееся, Каракозов дрожал, как человек, пребывающий в сильном ознобе.
   - А деньги у дяденьки есть? - спросил самый старший из них.
   Физически крепкие ребята, конечно, больше играли в бандитов, нежели были таковыми. А перед ними стоял человек, на тот момент вышедший за все рамки самосохранения, готовый каждую секунду расстаться с жизнью, не только не страшащийся смерти, а находящийся в поиске таковой.
   Весь этот ужас Каракозов нёс с собой, и всё это ощущалось окружающими на животном уровне.
   Ужас, паника, непроизвольные спазмы кишечника, желание бежать куда глаза глядят, - всё это в процессе беседы с Мишей лжебандиты ощущали на себе.
   - Деньги? - спокойно спросил Каракозов. - Есть.
   - Давай сюда.
   - А сколько давать?
   - А все давай, - с нервным смехом сказал здоровяк.
   - Ты на брата моего покойного похож, - доставая деньги, искренно говорил Каракозов. - Тоже думал всё только о себе. Тащил деньги у матери, у меня. До тех пор, пока я ему хорошенько не стукнул.
   - Стукнул? - переспросил здоровяк, протягивая руку к деньгам. - Это как?
   - Да, вот так, - сказал Профессор и, без напряжения, без замаха, ударил собеседника ногой в пах.
   Никто этого не ожидал. Раздался хруст. То ли попятившийся лжебандит наступил на ветку, то ли в паху у него что-то сломалось. Здоровяк согнулся, сделался похожим на живой угол. А Миша стал смеяться замогильным голосом и приговаривать:
   - Подходили к козлику серые волки. А он им копытцем в пах. А у них в паху что-то хрусть! - При этом он бил ботинками по лицу согнувшегося лжебандита, как это в фильмах делают только разбойники, расправляясь со своей жертвой.
   Профессор бил, пользуясь и наслаждаясь тем, что здоровяк еле стоит на ногах и не может разогнуться.
   Полетели кровавые сопли. Каракозов бил до тех пор, пока лжебандит не свалился на землю и не затих.
   А что же товарищи здоровяка? Они самым постыдным образом бежали. У них и сомнений не возникло в том, что у этого разбойника есть и нож, и пистолет, и кровавая цепочка жертв, тянущаяся за ним. А главное, у него были все права на территорию, которую они пришли отнять. Ибо так ведут себя только хозяева или люди отпетые, конченные, которым нечего терять. Несмотря на грозный вид и вызывающее поведение, - ни теми, ни другими они не были.
   Миша спрятал деньги, которые так и не отдал, выпил водку из пластикового стаканчика, стоящего на скамейке, оставленного кем-то из троих. И с бутербродом в руке, который лжебандиты соорудили за минуту до драки, направился решительной походкой домой.
   Что будет он делать дома? Этого Профессор не знал. Всё произошло само собой. Он вошёл в квартиру, прошёл в комнату Майи. Посмотрел на жену и на дезертира. И ничего не сказал мирно беседующим людям, только засмеялся. Но смех этот, низкий, демонический, произвел необыкновенный эффект. Влад выбежал на балкон, перелез через ограду, свесился, спрыгнул, благо, второй этаж и бегом помчался в подвал к Василию.
   Жена его, Майя, с испугу забежала в ванную комнату и в одежде залезла в наполненную ванну, пытаясь укрыться с головой под водой.
   Каракозов бережно её оттуда достал, а затем, мокрую, долго носил на руках по комнате, и они оба плакали. Чуть живот себе Профессор не надорвал, но жену простил.
   Через час после случившегося, в подвал к Грешнову пожаловал Миша и пообещал Сморкачёву фальшивые документы.
   - То есть подготовку к институту не обещаю, а с документами мы решили тебе помочь. Жена обратится с этим вопросом к брату, он у неё начальник паспортного стола, - сказал Каракозов, глядя на Влада победителем.
   Василий поразился увиденному и услышанному, отвёл Мишу в сторону и спросил:
   - Ты жену простил?
   - Она сказала: "Да. Было. Но без проникновения". Я ей верю.
   - Без проникновения? - переспросил Вася. - Ты святой!
   Все захохотали: и Вася, и Никандр, и Сморкачёв, и попугай Женька. Но на этот раз хохотал вместе со всеми и Миша, будучи совершенно счастливым.
  
  

Глава десятая

День города

1

   День города последние пять лет отмечали шумно, а тут круглая дата - восемьсот пятьдесят. В парке и во всех людных местах установили площадки. С этих сцен пели приглашённые артисты, веселили и развлекали публику конферансье. Установили дощатую сцену и во дворе, где жили наши герои.
   Василий был уже навеселе, наряженный в форму полковника милиции он троекратно забирался на сцену, брал в руки микрофон и вводил отдыхающих в заблуждение. Когда микрофон оказался у него в первый раз, он уверял, что мэр столицы Юрий Михайлович Лужков пообещал ему с минуты на минуту подъехать.
   Через какое-то время он опять оказался на сцене и сказал буквально следующее:
   - По уточненным данным мэр едет с президентом. Так что просьба сильно не расслабляться.
   Когда в третий раз Василий выбежал к микрофону, то слушавшие его и предположить не могли, чего ещё от него ждать. Какие слова он скажет. Но слова у Грешнова нашлись.
   - Только что сообщили, - Василий пальцем показал на небо, - что у больших людей большие планы. Звонил Сам, просил передать, что всех помнит и любит, но на данный момент просто не может к нам вырваться. Да здравствует наш любимый город Москва! Да здравствует Президент Борис Николаевич Ельцин! Да здравствует наш мэр Юрий Михайлович Лужков!
   Все согласно кричали: "Ура!" и хлопали так, как будто и в самом деле верили Василию.
   После столь бурных приветствий ряженый полковник давал знать музыкантам и исполнителям, и во дворике звучала всем знакомая песня:
   "Я по свету немало хаживал,
   Жил в землянке, в окопах, в тайге,
   Похоронен был дважды заживо,
   Знал разлуку, любил в тоске..."
   Гимн Москвы все подхватывали единодушно и пели с удовольствием.
   На праздник заглянули Лев Львович с начальником районной милиции Позняковым, и депутатом Моссовета, который, глядя на эксцентричного полковника, спросил:
   - Кто это?
   - Это товарищ из главка, - нашёлся Позняков и, перемигнувшись с Ласкиным, увёл товарища из Моссовета в машину.
   Всем приходившим во двор наливали. Стояли пластиковые столики на кривых металлических ножках. Василий впоследствии не без гордости заявлял, что на празднике было выпито десять трехсотлитровых бочек спирта, разбавленного ключевой водой.
   Когда Мартышкин стал уверять, что пришил Ельцину собственное сердце, Василий рассказал о том, как служил капитаном речного буксира, чистящего по весне Москву-реку от мусора. И его радист поймал сигнал "SOS" от терпящего в водах Атлантики американского танкера "Блэк Джек".
   По закону морской солидарности на своём буксире, через каналы, проливы и моря, он вышел в бушующий океан, поборолся там с девятым валом, победил гигантского осьминога, вспорол брюхо акуле-людоеду, утопил буксир, но чудом спасся и домой был доставлен говорящим дельфином. После чего был списан на берег, устроился машинистом прогулочного паровоза на ВДНХ, а дельфина, перенесшего операцию по раздвоению хвоста и превращению оного в ноги, взял к себе кондуктором. И на этом паровозике с ВДНХ проехал всю Байкало-амурскую магистраль, с остановками в Тынде и так далее.
   А так, как Василия в форме полковника милиции слушатели не останавливали, а наоборот, своим смехом только поощряли, то он совершенно освободился от уз совести и здравомыслия.
   Застегнул на кителе все пуговицы и сообщил, что указом Президента за особые заслуги перед Родиной ему присвоено звание генерал-майора внутренних дел и внешних сношений. И попросил всех за это выпить.
   Был на празднике и Павел Терентьевич. Распробовал принесенную Грешновым самогонку и всё бегал за ним, кричал ему в ухо, чтобы тот её не разбазаривал.
   - У меня много, - успокаивал его Василий. - В трехлитровые банки закатана. Шурин гонит.
   - Пойдем, дашь мне одну банку, - потребовал Огоньков, - и я от тебя отстану.
   Стали подниматься в квартиру к Василию на четвёртый этаж. Грешнов шёл впереди, не торопясь. Бурчал себе под нос:
   - Не жилось, как прежде. Был я природным человеком, с весны уходил на Москву-реку и до самой зимы меня не видели. Любил речку, лес, жизнь любил. Понимаешь, дед, есть люди, которые любят жизнь до гробовой доски, чтобы с ними не делали. А есть такие, которые только родились, а уже жизнь не любят. И она, разумеется, платит им той же монетой. Люблю я беззлобных, безобидных. Подвига не совершат, но и подлости не сделают.
   - Живей ступай, - прикрикнул Павел Терентьевич, - молодой парень, а плетёшься, словно ведут на расстрел.
   - А куда мне торопиться? - смеясь, сказал Василий, - вся жизнь впереди.
   - У тебя впереди. Ну, а мне-то спешить надо, - так же полусерьезно, полушутя говорил Огоньков.
   - На ключи. Беги. Авось угонишься. Двадцать пятая квартира. Как войдешь, первая дверь направо. На полу стоят. Собака не тронет.
   Когда Павел Терентьевич, звеня ключами, убежал вперёд, Василий себе под нос сказал:
   - А жизнь-то, поди зря прожил.
   И, неожиданно для себя услышал долетевший через два пролёта крик старика:
   - Я ничего не упустил. И жизнь не прожил зря.
   Василий покраснел.

2

   Вечером Василий, в бутафорском милицейском наряде с погонами полковника, пил в ресторане "Корабль", забирался на эстраду оного и говорил в микрофон, что покончит с районной мафией, руководимой так называемым "Гимнастом" Лёвой Ласкиным.
   Взяли его сразу, как только он вышел из зала и направился на мойку. Привезли в отделение милиции, переодели в рубище с того же Мосфильма. Штаны свободного кроя из мешковины подвязывались веревкой и такая же рубаха с вырезом на груди. Повели в кабинет к начальнику. Там Василия встретил подполковник Позняков и тот, кого Василий называл "Гимнастом".
   Присутствие в кабинете Ласкина Грешнова не удивило, он внутренне был к этому готов.
   - О! А ты чего здесь делаешь? - притворно удивился Вася.
   Но Лев Львович отвечал ему серьезно:
   - Ты же всем рассказываешь, что я главный мафиоза, управляющий всем и вся. К кому же тебя должны были привести, если не ко мне? Если придерживаться законов жанра.
   - Какого жанра?
   - Тебе виднее, какого. Ты же всё играешь во что-то. В полковника Зорина? Или Гурова? Или президент тебя уже генералом наградил? Грозишься покончить с мафией, порядок в районе навести. Почему не во всей России? Ах, да. У вас же Никандр Уздечкин должен занять президентское кресло.
   Ласкин переглянулся с Позняковым, и они друг другу улыбнулись.
   - А ты знаешь, - спросил Лев Львович, - что на меня было совершено вооруженное нападение?
   - Нет, - угрюмо ответил Вася.
   - А может, знаешь? Может, это твои люди?
   - Какие у меня люди. Цыган и дезертир. Оба убежденные пацифисты, умирать будут, в руки оружия не возьмут.
   - "Пацифисты", - Лев Львович усмехнулся. - Слова иностранные вспомнил. Вот посидишь под следствием год-другой, может, за ум возьмёшься. А то тебе всё с рук сходит, ты и обнаглел совсем. Евгения Николаевича спрашивают на празднике люди из Моссовета: "Что за полковник со сцены всех поздравляет?". А он и не знает, что ответить. Чего молчишь?
   - Да, детство вспомнил. Как мать отцу оставила червонец под зеркальцем, а я его украл. Чего вы только не придумывали, чтобы отнять его у меня. А просил ведь всего три вещи. Саблю с металлическим клинком за рубль тридцать, килограмм шоколадных конфет и набор из десяти юмористических открыток про охотника и охотничью собаку. Вы с моим братом, других приятелей ваших уже и не вспомню, как шакалы бегали вокруг меня и всё же обманули. Купили саблю из пластика за пятьдесят пять копеек, "стеклянные" конфеты "Дюшес" триста грамм, а вместо набора открыток, два десятикопеечных значка с погибшими космонавтами Комаровым и Волковым. А все оставшиеся деньги забрали себе. Вы же знали, что это деньги краденые, но вам на это было плевать. Потому что отвечать за них предстояло мне. Где же тогда была твоя принципиальность?
   Лев Львович засмеялся и, обращаясь к Познякову с неподдельной завистью, сказал:
   - А ведь он правду говорит. Я и забыл совсем. С такой памятью не Никандра... Сам бы мог президентом стать. Ну, хорошо, не страны, крупной компании президентом. А ты чем занимаешься?
   - А чем я занимаюсь?
   - Не становишься президентом, - миролюбиво ответил Ласкин.
   - И ёлочную игрушку ты у меня украл. Снегиря.
   - Ну, началось.
   - А в пионерлагере вместе с физруком по фамилии Шиболтас, ты мяч резал, игрушки топором рубил. Якобы для списания.
   - Ты меня не путай, - хохотал Лев Львович. - Не меня судят, а тебя. Есть последнее желание?
   - Последнее? - вмиг посерьёзнел Василий, словно его и в самом деле должны были расстрелять. - Восстанови на работе бабу Пашу.
   - А за что её уволили? - поинтересовался Ласкин.
   - За мечту.
   - Быть такого не может.
   - Сказала девчатам на мойке, что грезит о близости с тобой. Передали слова хозяину, он от греха подальше её и уволил.
   Ласкин захохотал с такой силой, что казалось, стены задрожали.
   - Ну, надо же, опять поймал! Что ты будешь с ним делать? Иди в тюрьму.
   - За что? - спросил Грешнов, рассчитывая на то, что после такого чистосердечного смеха его должны освободить.
   - "За что?" За избиение, при свидетелях, гражданина Берилякина Аполлона Бонифациевича.
   - Лжецелителя, что ли? Не было свидетелей.
   - А Уздечкин и Сморкачёв?
   - Так они же били его вместе со мной. Они соучастники.
   - Были. А после содействия следствию переведены в разряд свидетелей. И они на тебя показали письменно и подписали свои показания.
   - Где они?
   - Благополучно разъехались по своим делам.
   - Нет у них дел, и ехать им некуда.
   - Нашлось, куда. Сморкачёва, как дезертира, передали в комендатуру. Пусть у них голова болит, как с ним поступить. В тюрьму его или в дисбат.
   - Он присягу не принимал.
   - Значит, пойдёт служить со следующим призывом, хватит дурака валять. А Никандра твоего отправили в Малоярославец к соплеменникам.
   - Он из-под Ужгорода.
   - Они разберутся.
   - А меня куда?
   - А куда преступников определяют? Отведите его в башню.
   Василия под милицейским конвоем отвезли и определили в неоштукатуренную обсерваторию Льва Львовича. Там, на соломе, он и провёл остаток ночи.
   Как привели и оставили одного, он, обессилев, сразу же заснул. А проснувшись, находясь в дрёме, казнил себя и говорил вслух:
   - Только бы не сойти с ума и остаться живым. Господи, какая бы Нинка не была, я на коленях буду молить её о том, чтобы простила и стала моей женой.
   Знал бы Василий, что не Наталья, уставшая от мужниных выходок, а именно Начинкина сразу после того, как ей из ресторана позвонил официант Шептунков и сообщил об аресте Грешнова, перезвонила Льву Львовичу и умоляла:
   - Ради Христа! Пусть будет увечный, больной, хромой, но только живой. Ведь у меня кроме него, никого нет.
   - С вами книгу писать о превратностях любви. Да, всё хорошо с артистом твоим. Никто его пальцем не тронет. Проспится и придёт к тебе сказки рассказывать. И за что вы таких любите? - вырвалось у Ласкина выстраданное недоумение. Впрочем, ответа на этот вопрос он не ждал, положил трубку.
   К Василию в башню, на момент его пробуждения пришёл человек в чёрной плащ-палатке, какие носят моряки на флоте. Капюшон на лице. Поставил лампу у Васиных ног, сел на табуретку, чуть поодаль и стал следить за тем, чтобы Грешнов с собой ничего не сотворил.
   - Мой друг Никандр говорил, что у цыгана всё можно отнять, но только не звезды. Я не цыган, но я не стану молчать. Отдайте мне звезды! - закричал вдруг Василий.
   Человек в капюшоне встал, подошел к стене, нажал на что-то и, как по волшебству, тьма каземата разверзлась, и над своей головой Василий увидел звёздное небо.
   - Знаешь, стражник, - заговорил Грешнов, - в пионерлагере кто-нибудь из пионеров сядет на коечку и качается перед отбоем. И вдруг забегает воспитательница с ошалелыми глазами и орёт: "Я тебя из лагеря выгоню!". А мы не понимали причин такой неадекватной, на наш взгляд, реакции. И нам никто ничего не объяснял. Они жили в своём мире, мы в своём. Время идёт, а у меня так и осталось ощущение того, что живу я в своём, отдельном от всех, мире. Я не понимаю и не принимаю мир. И мир не понимает и не принимает меня. Всё и должно было кончиться узилищем. В лучшем случае. А в худшем, из царства необходимости, отправят в царство свободы. Освободят от мук.
   Тут и в самом деле Василия освободили.
   Начинкина, шурша плащ-палаткой, включила свет в обсерватории, подошла и обняла Грешнова.
   - А я хотел к тебе бежать. Пасть на колени, сказать, что с Наташкой расстаюсь, - блаженно лепетал Вася. - А тебя прошу простить меня и стать моей законной. Согласна?
   Нина не могла вымолвить ни слова, глядя на наряд, в котором был Грешнов, только кивала головой.
   - Не передумай, слышишь? - настаивал узник.
   Начинкина плакала счастливыми слезами. Она знала, что всё останется по-прежнему. Но это её не огорчало.
   - Превратности любви, - повторила она фразу, услышанную от Ласкина и от себя добавила, - хорошо с тобой Вася.
  
   6.01.2015г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"