С Саломеей я познакомился благодаря Яше Перцелю. Он попросил занести своей знакомой книгу "Архип Куинджи, репродукции с комментариями специалистов". Сокурсник мой куда-то торопился или просто делал вид, что торопится, он умолял меня ему не отказать. Ятолько потом узнал, что с этим возвратом книги все было гораздо сложнее или проще, с какой стороны смотреть.

Яша взял книгу на один день и не возвращал ее полгода. Затем стал приходить к Саломее с одной и той же отговоркой: "Нес тебе книгу, а точнее, думал, что несу, а на самом деле забыл ее дома. Пока шел, замерз, на улице холодно, чайком не угостишь?". Он пил чаек, что-то рассказывал, и с вожделением поглядывал на Саломею. Вся его трагедия состояла в том, что Саломея ему нравилась, а он ей был безразличен.

Утопающий, как известно, хватается за соломинку, понимая, что шансы на взаимность не велики, и что книга является единственным поводом бывать в столь приятном обществе, Яша с возвратом не торопился. Но вечера, наполненные негой, посиделки и переглядки, очень скоро закончились. Дошло до того, что Саломея просто перестала пускать Яшу в свой дом. Спросит через приоткрытую дверь, не забыл ли он книгу. "Ах, забыл, ну, так иди, сходи за ней. Вернешься с книгой, будем чаи распивать". Яша уходил за книгой и не возвращался. Затем звонил, придумывал всяческие причины, которые помешали ему явиться с книгой. Так это все и тянулось. Наконец, Саломея сказала Перцелю, что дарит ему книгу, единственно с тем условием, чтобы он никогда не показывался ей на глаза. Это подействовало на Яшу отрезвляюще. Он решился все же книгу вернуть, но вернуть самому не хватало духа и он попросил это сделать меня.

Я, ничего не подозревая, всей этой подноготной не зная, не ведая даже, какую книгу несу, так как была она завернута в двойную газету, направился по указанному адресу.

Далее все происходило так. Явошел в шикарный дом старинной постройки, парадное было просто царское, отыскал нужную мне квартиру и нажал на кнопку звонка. За дверью стояла мертвая тишина. Ядовольно долго прислушивался, но все зря. Тишину никто не нарушал. Второй раз я не звоню, довольствуюсь всегда одним звонком. Только собрался уходить, как вдруг послышались звуки шаркающих об пол и видимо, спадавших с ног тапочек. После лязганья замка и звяканья массивной цепочки, дверь отворилась и из темноты прихожей кто-то сонным голосом сказал:

- Заходите.

Я шагнул за порог, захлопнулась дверь, и я оказался не то, чтобы в темном пространстве, а просто в какой-то тьме тьмущей, в царстве мертвых, где несть света и несть надежд грешным душам. Меня мгновенно объял ужас, темноту я с детства боюсь и страх этот пронес с собой через годы. Яготов был уже разреветься от своего бессилия, как тот негодяй, который сначала открыл дверь ловушки (иначе назвать это было нельзя), а затем захлопнул ее, сказал мне, чтобы я не разувался и следовал за ним.

В полном мраке, на ощупь, следуя за шаркающими звуками спадавших с ног тапочек, я куда-то брел по бесконечному кривому коридору и, наконец, оказался на кухне, в которую меня и вели.

Кухня была большая, похожая на комнату, в ней было светло. Щурясь от яркого света, я разглядел своего поводыря. Это была довольно красивая молодая девушка с длинными вьющимися волосами огненно-рыжего цвета. Одета она была в салатовый свитер и болотного цвета джинсы. Она стояла у плиты и терла кулачками глаза.

- Язадремала, извините,- сказала она, зевая, и предложила мне садиться на диван. Сама же удалилась в темноту, из которой мы вышли.

Я сел на теплый, нагретый ее телом диван и, позавидовав ему, задумался о нелепой роли своей. Я-то полагал, что, не заходя, отдам книгу и уйду, а тут сиди и жди неизвестно чего. "Куда же она запропастилась?- думал я.- Умывается так долго, что ли? Какая красавица! Кем, интересно, она приходится тому человеку, которому я книгу принес?". Яже не знал, что книга ее. Яша сказал: "Отдашь книгу хозяину".

Девушка, действительно, умылась, как я и предполагал, но чего уж я совершенно не ожидал, так это того, что она меня станет кормить. Надо признаться, что к еде у меня отношение особенное. Яне брезглив, но разборчив. Есть люблю и, когда появляется такая возможность, люблю есть много. По этой понятной, я думаю, многим причине, я в незнакомых домах от употребления пищи всегда отказываюсь, если на что и соглашаюсь, так только на чай, но и от оного изо всех сил пытаюсь уклониться, так как знаю, стану пить и не удержусь, опростаю стаканов восемь, что впоследствии будет мучить не столько физически, сколько морально. Но в этот раз все получилось как-то само собой, без вопросов и уговоров, очень естественно.

Девушка поставила на стол глубокие тарелки, налила куриный суп, нарезала хлеб и, сев за стол напротив меня, стала молча есть. Тут уж встать и сказать: "Простите, мне пора" было просто немыслимо, тем более. Что она сказала: "Чего вы не едите?". До этого вопроса у меня еще были сомнения в том, что эта тарелка для меня. Все казалось, войдет сейчас какой-нибудь молодой человек и скажет: "А-а, принес книгу от Перцеля. Спасибо. Амы тут с женой обедаем". Но вот ничего подобного не произошло, тарелка, как оказалось, была поставлена для меня и суп предназначался мне.

- Как вам Москва?- спросила девушка.

- Ачто, по мне очень заметно, что я не москвич?- поинтересовался я вместо ответа.

- Да нет. Но меня же о вас предуведомили.

- А-а,- имея в виду Перцеля, согласился я и, не ответив на главный вопрос, принялся кушать суп.

Как вскоре выяснилось, Саломея приняла меня за другого человека. Ее дядя, по материнской линии, Матвей Пепельной, звонил ей утром и просил накормить обедом внезапно свалившегося на его голову Архангельского родственника. Этот родственник в Москве был беспомощен и дядя Матвей, зная, что тот в столовую не зайдет, упросил Саломею его накормить. Уж очень боялся, что тот умрет с голоду в промежутке между завтраком и ужином. Между делом дядя предупредил Саломею о том, что у родственника хороший аппетит.

Видимо, поэтому после съеденного мной куриного супа, последовало второе блюдо, состоящее из картофеля пюре, котлет и овощного салата. Япосмотрел на девушку вопросительно, она в ответ закивала головой, что означать могло только одно: "Все это вам, ешьте, не переживайте".

Я, ничего не зная про родственника, с удовольствием принялся за второе. Аппетит у меня тоже был хороший и я привык, все то, что мне дают, съедать без остатка. После картошки, котлет и салата, я пил абрикосовый напиток, а чуть погодя чай с тортом. Все это я ел молча, украдкой поглядывая на хлебосольную хозяйку. Вдуше своей я ее боготворил.

Конечно, любой нормальный человек, оказавшись на моем месте, насторожился бы, заподозрил неладное. Наконец, просто поинтересовался, с чего бы это так вкусно и обильно кормят? Или, по крайней мере, хотя бы книгу отдал. Яже ничего из вышеперечисленного не предпринял. Видимо, не зря в психбольнице держали и не решились доверить оружие. Мне все происходящее казалось нормальным, естественным ходом вещей. Ставя себя на ее место, я понимал, что поступил бы точно так же. Вследствие чего и не нервничал, уплетая котлеты и запивая их абрикосовым компотом.

За все время обеда, после ее вопроса, так и оставшегося без ответа, мы не сказали друг другу ни слова, как бы на практике демонстрируя поговорку-инструкцию: "Когда я ем, я глух и нем".

После того, как я закончил с тортом, девушка сказала:

- Посуду я помою, уберу сама. Авы как-нибудь еще заходите.

Я понял, что меня выпроваживают. Я, не торопясь, выбрался из-за стола, и мы, продолжая игру в молчанку, направились к выходу. Яшагал счастливый (так всегда со мной бывает, когда я вкусно и сытно поем), и только выйдя на лестничную площадку, опомнившись, я протянул Саломее книгу и томным ленивым голосом сказал:

- Перцель просил передать.

- Что? Какой Перцель?- непонимающе переспросила она, принимая из рук моих книгу.- Постойте, постойте... Откуда вы его знаете? Авы... Разве вы?...

Она стала всматриваться в осоловевшие глазки мои и, звонко рассмеявшись, взяла меня за руку и снова привела на кухню. Она смеялась, не переставая где-то с минуту. Ятоже, глядя на нее, смеялся, но не в полную силу. Во-первых, потому, что настоящей причины не знал (что произошла какая-то путаница, я уже понял), а во-вторых, смеяться от души мешал набитый живот.

Саломея хохотала, совершенно не стесняясь моим присутствием, иногда, когда хватало воздуха, даже приговаривала:

- Не надо... Не надо так шутить... Ябольше не могу.

Отсмеявшись, она подробно рассказала об Архангельском родственнике, о дяде, и о просьбе последнего хорошо северянина накормить.

- Интересный вы человек,- сказала она,- если вы не он, то почему не отказались от слоновьей порции? Отчего ничему не удивлялись?

Тут я, на радостях, что ничего страшного не натворил, сказал Саломее о том. что во-первых, молчал потому, что все было очень вкусно, а во-вторых, по той причине, что она красавица и я в нее с первого же взгляда влюбился.

После этих моих слов она засмеялась громче прежнего, сказала, что с девушками нельзя так говорить, что она мне не верит, что я хитрый и искусный ловелас.

- Хотя, нет. На ловеласа вы не похожи,- тут же поправилась она.- Давайте, оставим все эти разговоры и лучше будем пить чай с тортом.

- Давайте,- согласился я, не думая о том, куда бы этот торт с чаем мог бы поместиться.

Она подумала за меня, а точнее, вспомнила, что я только что уплел сытный обед и половину того самого торта, которым она намеревалась меня удивить. Вспомнила и вновь разразилась приступом чистого, звонкого, девичьего хохота.

Таким образом мы с ней и познакомились; когда я уже уходил, Саломея окликнула меня и сказала:

- Оставили бы телефон, несносный вы человек. Ато съели суп, уничтожили котлеты и поминай, как звали?

Я смущенно заморгал глазами и признался, что живу в общежитии, и телефон у нас только на вахте, так сказать, общий для всех.

- Тогда мой запишите. Извоните, непременно звоните.

Саломея торопилась. Дело в том, что пришел настоящий родственник, предуведомленный о том, что его хорошенько накормят, и сидел на кухне с ложкой в руке, угрюмо ожидая котлет и тортов, съеденных мной. Саломее нужно было срочно ему что-то приготовить, как-то выходить из сложившейся ситуации.

Я записал ее телефон, и тотчас же запомнил его на всю жизнь. Шел по улице и повторял эти цифры, как какой-то волшебный код, суливший мне счастье безбрежное и полеты во сне и наяву. Но не люблю я телефоны и не доверяю им. Когда вся твоя жизнь висит на проволочке и ты зависишь от капризов такой ненадежной, такой уязвимой техники, как можно спокойно говорить с человеком, который тебе дорог. Да к тому же в первый раз. Иза мою нелюбовь, за мое недоверие телефон отомстил мне. Япозвонил, Саломея, узнав меня по голосу, обрадовалась, но зачем-то попросила перезвонить ей через пять минут. Яперезвонил. Ичто же? Трубку поднял какой-то алкаш.

- Саломею позовите, пожалуйста,- попросил его я неуверенным голосом.

- Она ушла,- рявкнул он и повесил трубку. Тут волей-неволей придет на ум всякое. "Авдруг ограбление? Авдруг ее связали? Откуда в ее доме такой пропитой, противный голос? Да нет, я просто не туда попал". Яперезвонил, трубку снова поднял обладатель противного голоса. Япродиктовал ему номер, поинтересовался, правильно ли звоню, он сказал: "Правильно", а еще сказал, чтобы я больше не звонил. Япослушался его совета и звонить не стал.

Когда через два месяца на показе отрывков в ГИТИСе с Саломеей снова встретились (она специально звонила Перцелю, узнавала, когда этот показ состоится) и я, в ответ на ее: "Почему не звоните?" рассказал всю эту историю, то она посмотрела на меня подозрительно, но ничего не сказала. Конечно, не поверила, решила, что я обидчивый и до крайности самолюбивый человек.

- Звоните хотя бы теперь, и если попадете на сказочника, владельца нетрезвого голоса, то не верьте ему. Мы сейчас с мамой живем вдвоем, так что только она еще может подойти к телефону. Отец в данный момент за границей, но уверяю, что это не он тогда с вами пошутил.

Вторая попытка оказалась удачной, я дозвонился, разговорился и договорился. Мы стали встречаться. Вясные дни гуляли по улицам, в ненастные встречались в Зоологическом музее и гуляли по его залам.

В один из таких ясных дней, когда гуляли по улицам города, Саломея остановилась у дома Рябушинского, более известного, как дом, в котором вернувшись из Италии, жил Горький.

- Какой стиль?- спросила она.

- Не знаю,- откровенно сказал я.

- Стиль модерн. Посмотри, все окна в доме разные, нет ни одного похожего. Хорошо жить в таком доме, можно показать свое окно и его не спутают с другими, оно будет единственное в своем роде. Правда, здорово?

Я согласился. Она стала объяснять, чем отличается один стиль от другого, рассказывать всю ту чепуху, которой ее пичкали в Архитектурном институте. Ая все это с живейшим интересом слушал и тут же забывал. Сам думал о том, что и из тысячи совершенно одинаковых окон я бы без труда запомнил и узнавал бы ее окно, так как оно всегда бы было для меня тем самым, единственным, на другие непохожим.

О чем же мы с ней говорили? Явсе больше о своем институте, о той профессии, которую выбрал, о своих сомнениях, переживаниях, надеждах. Наконец, о том, что замечал вокруг себя, что казалось мне интересным и достойным ее внимания. Саломее мои наблюдения нравились, она не считала их пустыми.

Я тогда был очень осторожен на улице, боялся попасть под случайный автобус или машину, ибо был слишком уж счастлив.

Возвращаясь в общежитие после одной из встреч с Саломеей, я стоял на перроне станции Проспект Мира и ждал поезда в сторону Рижской. Душу рапирало, хотелось петь, но я изо всех сил себя сдерживал, уговаривал: "Осталось проехать одну остановку, выйдешь на Рижской, бегом по эскалатору на улицу, и пой себе на здоровье". Тут вдруг подошел к станции поезд, шедший в противоположном направлении. Из него вышла компания, которая, не обращая внимания на звенящую, почти что тревожную тишину, затянула песню и долго еще шла и пела, никого не стесняясь. Это послужило толчком, последней каплей. Яхотел осмотреться, как бы в последний раз оценить обстановку, но вместо этого просто запел. Затянул свою любимую песню. Стоявшие рядом со мной люди шарахнулись в стороны, кто-то отбежал, кто-то тихо отошел. Мне было хорошо. Вголову лезли нескромные мысли: "Ачто, если когда-нибудь эта красивая и необыкновенная девушка станет моей женой? Мы будем с ней гулять по городу не как теперь, а как муж и жена, держась за руку, или прохаживаясь под ручку. Ия покажу ей, москвичке, свою Москву. Познакомлю ее, будущего архитектора, со своими любимыми домами, с любимыми улицами, с любимыми проспектами. Повезу под сень тех тополей и лип, которые мне особенно дороги. Расскажу ей о том, как я с ними знакомился, о чем разговаривал. Как часами бродил по бульварному кольцу и мечтал о такой, как она. Ятогда уже предчувствовал, что моя невеста, моя избранница будет такой: "чистой, красивой и гордой. Сясным разумом, с добрым сердцем и милостивой душой".

Как любил я те дни, когда из-за дождя или из-за метели, мы вынуждены были встречаться в Зоологическом музее и гулять по его залам. Как любил я входную дверь этого музея, массивную, дубовую дверь. Ялюбил ее скрип, знал на ней каждую царапинку, каждую выбоинку, каждую выщерблинку, каждый миллиметр ее пространства был для меня родным. Ячувствовал дверь, воспринимал ее, как живое существо, так как была она моей подругой, моей помощницей, а один раз даже выступила в роли моего врача.

Расскажу чудесный, почти что сказочный случай. Дело было в декабре, я заболел, а точнее, только начинал заболевать и это начало ничего хорошего мне не сулило, ориентировало, как минимум, на недельное пребывание в постели. Настолько сильно я простыл.

Предчувствуя долгую разлуку, я позвонил Саломее. Позвонил только затем, чтобы об этом ее предупредить. Но случилось следующее. Трубку долго никто не поднимал, я хотел уже и свою положить, но вдруг на другом конце провода я услышал знакомый голос. Узнав меня, хоть я из-за насморка и гундосил, она обрадовалась и, сообщив, что моется и на звонок выскочила из ванной, быстренько назначила мне час встречи "узверюшек" и положила трубку. Ядаже не успел ей объяснить причину своего звонка. Денег для повторного звонка у меня не было, да и смысла не было второй раз звонить. Язнал за Саломеей привычку, если она договорилась о встрече, то к телефону уже не подходила. Аколь скоро на мой звонок выскочила из ванной, значит, кроме нее никого в квартире не было. Приходилось, несмотря на свое болезненное состояние, идти в музей. Ичто же?

Стоило потянуть на себя заветную дверь, и случилось чудо. Болезнь моя разом кончилась. Кончилась так, словно ее и не было. Температура исчезла, перестало першить в горле, не стали слезиться глаза, и сопли, которые беспрерывно текли, как-то сами собой ликвидировались. Яне шучу и не разыгрываю, произошло настоящее чудо. Явыздоровел и выздоровел настолько, что даже стал смеяться. Смех происходил от переизбытка сил и эмоций, он был бы, на посторонний взгляд, совершенно беспричинен, поэтому, чтобы не приняли меня за сумасшедшего, я старался его сдерживать. Смеялся тихо, себе под нос. Таким вот здоровым и жизнерадостным Саломея меня и встретила.

С того момента, как мы познакомились, небольшой отрезок времени прошел, но произошли большие перемены. Всемье Зотовых я сделался совершенно своим человеком. Частенько обедал у них, обеды были царские. Конечно, по шесть котлет я уже не ел, ел по две, по три, но Саломея всегда смеялась, когда я отказывался от очередной предложенной. Смеялась и приговаривала:

- Атогда ты не отказывался.

Вот за одним таким обедом, ближе к лету, Саломея и пригласила меня на отдых к дядьке в деревню. Дядька приходился родным братом отцу, а деревня была под Москвой.

- Не отказывайся,- говорила она.- Будем гулять по усеянным сосновыми иглами тропам, подышишь воздухом соснового бора, отдохнешь.

Леонид меня звал в Крым, Толя под Ленинград, на озера. Из дома писали: "Ждем, не дождемся". Ая взял, да и поехал в деревню к Андрею Сергеевичу. Так звали старшего брата ее отца. Да и куда я мог поехать, если с первой минуты нашего знакомства я постоянно испытывал к Саломее обостренное нежное чувство?