Эта история началась в тот день, когда бывший учитель истории, а на данный момент пенсионер Нил Нестерович Норманов зажарил комара.
Нил Нестерович поставил на зажжённую плиту сковороду и полез в холодильник за яйцами. В холодильнике было пусто. Забыл, что вчера съел последние. Вернувшись к сковороде, Норманов увидел, что по ней бегает комар. Не то упал на неё, не то сел, прельстившись теплом. Какое-то время "кровопивец" ещё суетился, двигался, но взлететь уже не мог. Сковорода тем временем накалилась и комар поджарился. "Что же это такое? - заплакал Нил Нестерович, - "Просто издевательство какое-то. Кроме жареного комара мне теперь и есть нечего". С ожесточённым сердцем вспомнил он покойного дядьку Харлампия Филипповича, любителя насекомых. Если комар садился дядьке на нос, - Харлампий Филиппович терпел. В крайнем случае, сгонял комара взмахом руки, не убивал. Объяснял это тем, что баланс в природе может нарушиться и весь мир погибнет, пропадёт. "Убьёшь комара", - рассуждал дядька, - "птица умрёт с голода, гусеница съест деревья. А не станет деревьев, не будет людей. А не будет людей, земля развалится на части".
Размышления пенсионера прервало требовательное внутриутробное завывание. Живот таким образом... Нет, не разговаривал, а ругался со своим хозяином. И ответить на это Норманову было нечего. "Кипяточка с хлебушком попью и до пенсии как-нибудь дотяну. Осталось-то всего три дня", - стал убеждать себя Нил Нестерович. - "Взаймы просить стыдно, да и страшно. Займёшь, а пенсию не принесут. Как тогда людям в глаза смотреть? В такие минуты позавидуешь бездомным. Говорят, им "Красный крест" раз в сутки горячий суп даёт".
Пенсионер ругал себя за то, что когда была возможность, не откладывал на "чёрный день", не экономил, не копил. Хотя, положа руку на сердце, не из чего было откладывать. Жил одним днём, не думая о старости и нужде. Всю жизнь от зарплаты до зарплаты. С недавних пор Норманов взял за привычку мысленно разговаривать с покойной женой. Вот и сейчас утешал себя такой беседой: "А сосед Замарашкин вчера картошку на сале жарил, я чуть слюной не захлебнулся. Разве тоже купить с пенсии себе небольшой кусочек сала, картошки килограмма три и всё это пожарить? Нет, радость моя, не получится. Картошка стала дорогая, не подступишься, вместе с апельсинами из-за границы её везут. Сами уже забыли, как выращивать. Да и семенной фонд, должно быть, съели. О сале и говорить нечего. И что же я, дурак, в прежние времена вдоволь не ел? Картошка на сале! Судя по запаху, нет на свете ничего вкуснее. Правду люди говорят: "Сильны мы задним умом". Надо мокрую тряпку приготовить и под дверь её положить, заткнуть щель, чтобы с кухни не доносились запахи. А до пенсии три дня. Надо поменьше выходить на улицу. При ходьбе калории тратятся, от повышенного содержания кислорода быстрее идёт процесс сгорания пищи. Буду неподвижно лежать под одеялом и ждать почтальоншу. Тоже разбаловали её, как ни придёт, два рубля ей дай. А не дашь, так прямо волком смотрит. Почтальонша всегда сытая, всегда с деньгами. Ей если и не деньги, то свеклу, капусту, морковку дают. А это, считай, уже набор для борща. Воду остаётся налить, бросить туда картофелину, вскипятить всё это и готово. Получу пенсию, обязательно сварю себе борщ. Без мяса, конечно, но он багрово-красный и так хорош. Что же это я, всё о еде, да о еде. Так три дня мне под одеялом не сдюжить. Не вытерплю. Надо водичкой кипячёной запастись и, как живот начнёт петь песни, завоет, заскулит, - водички ему тёпленькой. Пусть на часок захлебнётся-забудется. А то и помереть от такого ужасного воя можно. И зачем я не ходил в рестораны, когда был молод? Ведь тогда можно было заказать себе целого поросёнка. Съел бы его, а теперь этими воспоминаниями согревался. Я и сейчас бы управился с ним, слопал бы целиком, вместе с костями. Хотя какие кости у молочного поросёнка - хрящики. Их и в чай вместо рафинада можно класть, они сами во рту растают. Жить бы в Венеции, где на площади у собора Сан Марко много ручных голубей, сами в руки садятся. В далёкой Италии счастливая старость у людей. Там никогда не заплачет старик от голода и холода. Всегда жарко, не надо тёплых дорогих одежд. Сухо, не надо сапог и валенок с галошами. И каждый день можно варить суп из голубя. Если верить телевизионной картинке, их там тысячи. Птица села тебе на руки, ты её сунул за пазуху, никто и внимания не обратит, никто и не хватится. А если и остановят, то всегда можно отговориться, сказать, что хочу птичку домой отнести, внукам показать. Старики у них там не голодают. Ох, как же хочется картошки на сале!".
Нил Нестерович разрыдался, а поплакав всласть, успокоил сам себя: "Не плачь, получим пенсию, нажарим картошку на сале. Хорошо бы совершить небольшое преступление, чтобы в тюрьму посадили и там накормили".
Норманов блаженно заулыбался, но это длилось недолго. "Да не возьмут меня в тюрьму. Скажут, чего с ним возиться? Застрелят и всё! Как собаку застрелят! Собаку бездомную, что ли поймать? У помойки всё ходит одна, беспризорная. Да как-то жалко её, да и не верится, что их мясо съедобное, что их где-то едят. Отравлюсь на исходе лет. Да и что удумал, где её убивать? Как? Господи, прости меня дурака! До чего только из-за пустого живота не додумаешься. Разве рука поднимется на тварь беззащитную? Разве мог я подумать, что в начале двадцать первого века буду так голодать и мучиться? А Витька Головастиков пьёт водку каждый день. Молодой, а не стесняется, стоит у магазина и просит у прохожих деньги. И дают, находятся добрые люди. Он, Витька, хитрый. У тех, кто поприличнее одет, на хлеб просит. Своим сверстникам, с барышами в кармане, так и говорит: "Дай на опохмел". Может, и мне встать рядом с ним, просить денег на хлеб? Да как-то стыдно, не приучен. Я же не пьяница, мне не дадут. А дадут, так пожалуй, ещё и от стыда сгоришь. Мои бывшие ученики подойдут и скажут: "Как вам не совестно, Нил Нестерович, вы же нам в своё время в школе историю преподавали, нравственности учили. А теперь стоите у магазина, на хлеб просите?". Ой! Опять живот ворчит. Хлеба мягкого куплю, наемся. Хлеб, когда свежий, так вкусно пахнет. Нет ничего вкуснее и прекраснее на свете свежеиспечённого, мягкого хлеба! Я буду целовать его, буду танцевать с ним, его запах меня опьяняет. Хочется снова быть молодым, делать глупости. А может, я просто не знаю, и в этот самый момент государство вспомнило о своих стариках, обречённых на голодную смерть от нищеты и уже где-нибудь на продуктовом складе рабочие фасуют, готовят для нас наборы? Кладут для меня в прочный, объёмистый пакет три килограмма гречки, два килограмма риса, килограмм пшена, две пачки макарон. Тушёнку говяжью, две банки по триста тридцать восемь грамм веса, каждая. Печенье, леденцы монпансье, сахарный песок и поздравительную открытку с текстом: "Уважаемый Нил Нестерович Норманов, мы помним о вас. Получите ежемесячный продуктовый набор за то, что вы все свои силы, всё своё здоровье, отдали на благо людей, на благо нашей любимой Родины. Воспитали себе достойную смену. Мы помним вас и не оставим в беде. Правительство Российской Федерации. В дополнение в ближайшем к вам магазине "Овощи и фрукты" получите: картошка - десять килограмм, лук - пять килограмм, морковь - пять килограмм, свекла - три килограмма". Да. Непременно готовят сейчас для нас, пенсионеров, такие наборы. Ведь государству это не многого стоит, а нам, старым, одиноким людям, какое подспорье. В правительстве неглупые люди сидят. Уж если в мою дурную, обывательскую голову пришло такое простое решение социального вопроса, то они-то давно уже об этом подумали. Надо только набраться терпения и ждать. Когда пойдут в лесу грибы, съездить на электричке, - собрать, засушить. Часть из собранного можно не сушить, а сварить, часть пожарить с луком. Что же за жизнь такая, - куда ни кинь, везде клин. Была бы у меня удочка, пошёл бы на Патриаршие пруды или на Москву-реку, может, рыбку бы поймал. Не золотую конечно, а для ухи, для рыбного супа. Да удочки-то одной недостаточно, нужны червяки, сноровка. Все мысли о еде - нельзя так. Я уже с ума схожу. Как Витька Головастиков поступает? Возьмёт в булочной самообслуживания три бублика, пока дойдёт до кассы, два бублика съест. За них не платит и не стыдно ему. Но он приноровился, заходит в магазин лишь тогда, когда очередь к кассе выстраивается приличная и чтобы бублики ещё в наличии оставались. Я его не осуждаю, говорят же: "Когда нужда входит в дверь, то стыд и совесть выпрыгивают в окно". У меня почему-то не выпрыгивают. Может, ещё не сильно нуждаюсь? Мечтал как-то вслух Головастиков: "Хорошо бы пожить в Бразилии на старости лет. Там местные жители свиное сало не едят, топят им тепловые станции. Можно устроиться кочегаром и жить, ни о чём не заботясь. Только хлеб покупать, сало же дармовое. К тому же автомобили у них не на бензине работают, а на спирту. Пей спирт, хоть запейся. Если и можно как-то представить себе Рай на земле, то только таким я его себе и рисую". Такой Рай только для Вити Головастикова. Мне спирт не нужен, а от сала бы я тоже не отказался. Что мне, бедному, делать? Хотел эти три дня не выходить на улицу, но сидя дома и постоянно размышляя о еде, с ума сойдёшь".
Пенсионер оделся и пошёл гулять. В хорошую погоду Норманов прогуливался вокруг Патриарших прудов, или шёл на Тверской бульвар, сидел на скамеечке, наблюдал за тем, как люди играют в шахматы. В плохую погоду шёл в Дом книги на Калининском проспекте или доходил до "Зоомагазина" на Арбате и часами там выстаивал у клеток со зверями и птицами, у аквариумов с рыбками.
На улице стояла хорошая погода, и Нил Нестерович отправился к Патриаршим прудам. Он посмотрел, как рыбаки ловят рыбку, подремал полчаса, сидя на скамейке и отправился на Тверской бульвар наблюдать за шахматистами.
На первый взгляд шахматы - спокойная игра, но как бы не так. Страсти порой переполняли играющих. Так было и в этот день. Один из играющих, заметив, что шансов на победу у него не осталось, резким движением руки, как бы случайно, взял, да и смахнул фигуры с шахматной доски. Чертыхаясь, он встал, чтобы уйти, но заметив Норманова, остановился и сказал:
- Нил Нестерович, это вы? Узнаёте? Это я - Вовка Барышев, ваш ученик.
- Володя! Как ты изменился, - обрадовался бывший учитель истории, - тебя и не узнать. Что сердитый такой?
- С женой поругался. Не нравится ей, что я бизнесом занимаюсь. Не хочу об этом говорить, расскажите лучше о себе. Как вы жили всё это время? В начале девяностых, наверное, не сладко пришлось?
Они стали беседовать, неспешно прогуливаясь по бульвару.
- Самое главное, что меня из школы тогда не погнали, - горько усмехнувшись, стал рассказывать Норманов, - Тогда же нас всех на новую систему обучения перевели. Мне пришлось переучиваться. Появились другие программы.
- Это в каком году было?
- Это девяносто первый год. Случались дни, когда у меня было по девять уроков. Девять часов в день. Я, конечно, утомлялся, но я кормил больную жену.
- А что значит "пришлось переучиваться"?
- Историю, если помнишь, начинают изучать с четвёртого класса. Начальную историю. В пятом классе изучают историю Древнего мира. Египет, Греция, Рим. В шестом классе - средневековье. Седьмой - Новое время и начинали Историю Отечества, древние времена. Восьмой класс - это был у нас девятнадцатый век. В девятом мы половину двадцатого века изучали. Десятый класс - вторая половина двадцатого века. То есть мы два последних класса отводили под двадцатый век. Изучали поэтапно, глубоко. А перестроили нас так, что мы перешли с линейной системы обучения на концентрическую. И так по всем предметам. Это девяносто первый, девяносто второй годы. Вся эта котовасия пошла. Суть концентрической, новой системы, заключается в чём? "Средняя ступень" заканчивается не восьмым, а девятым классом. И мы должны были всё успеть преподать к девятому классу. А для тех, кто оставался в десятом-одиннадцатом, мы всё повторяли заново. Вроде как бы на более высоком уровне. Но получалось так, что мы галопом по Европам, гнали к девятому классу. Скорее, скорее, скорее. Не закладывая при этом глубинные знания. И в десятом-одиннадцатом классах, получалось так, что особой базы у нас не было. Не было фундамента. И опять мы начинали всё сначала. И получалось что? По времени мы опять не могли это всё глубоко изучать. То есть мы дважды на плохом уровне проходили материал.
- А в каком году появились одиннадцатые классы?
- В девяносто первом и появились. Я перешёл в девяносто первом в другую школу работать, как раз в одиннадцатый класс. Не было учителя. Некому было вести десятые-одиннадцатые классы. Был как раз этот переход. И поскольку ребята должны были учиться по другой программе, мы стали учить их не по два, а по три часа в неделю. По программе два часа в неделю, а мы сделали по три. В пятом классе три часа вместо двух, в шестом три часа вместо двух, в седьмом тоже три часа. То есть нагрузка была огромная. В это время у меня не было никаких методических дней. А потом же у нас был один выходной, по субботам мы занимались. У меня получалось по шесть-семь часов в день. Один раз было девять уроков. То есть я начинал с утра, с восьми часов. Шесть или семь уроков, а дальше я переваливал на вторую смену. И платили копейки, но за счёт этой огромной нагрузки, переработки, - мы с моей Клавдией Андреевной могли тогда как-то сносно жить. Нагрузка громадная. К восьми утра должен быть в школе. А дома жена совсем слегла, под себя ходить стала. Я до начала уроков всё менял, стирал, полоскал. А когда из школы возвращался, просто пил воду и ложился. Как труп лежал, не в состоянии даже поесть. Я не знаю, как выжил. Думал, уйду из школы, будет легче.
- Не оправдались ваши надежды?
- Что ты, ещё хуже стало. Раньше не мог есть, а теперь просто нечего. Пенсия мизерная, да и ту, то принесут, то задержат. Не думают, что хоть раз в день, но нужно есть старику.
- Вы же здесь недалеко живёте? Пригласите меня в гости.
- Я бы рад, Володенька. Но нет ни малейшей возможности оказать тебе гостеприимство. Вчера в магазине последние деньги потратил. Под дождь попал. Пришёл домой, хотел раскрыть зонт, чтобы просушить. Да сделал это с такой злостью, что окончательно доломал его. Осень на носу, надо новый покупать, а денег нет. Нищета довела до предела. Признаюсь тебе, сегодня утром чуть было от голода не умер.
- Поэтому я к вам в гости и напрашиваюсь. А насчёт продуктов не переживайте, мы всё в магазине купим. От голода сейчас не умирают, умирают тогда, когда начинают с жиру беситься.
- Это мне не грозит.
Зашли в магазин, Барышев набрал три сумки продуктов. Две самые тяжёлые нёс сам, а ту, что полегче, доверил своему бывшему учителю.
3
Когда они вошли в квартиру Норманова, в коридоре им преградили дорогу соседи пенсионера, супруги Замарашкины, Захар Евгеньевич и Антонина. Не обращая внимание на вошедших, они самозабвенно ругались. Муж и жена разыгрывали настоящий спектакль. В центре коридора стояла молодая, крупная, если не сказать огромная, веснушчатая Антонина в облегающем её необъятное тело платье, обутая в сандалии с носками. А прямо перед ней, качаясь из стороны в сторону, на коленях стоял старичок Замарашкин. Захар Евгеньевич был из тех старичков, каких не увидеть теперь на улице, разве что на картинах старых мастеров. Длинные жидкие волосы, реденькая козлиная бородка. Одет в заношенный бархатный халат брусничного цвета. На ногах шлёпанцы с загнутыми вверх мысами.
Замарашкина смотрела куда-то вдаль, даже не в стену, а за стену и какому-то далёкому, невидимому собеседнику, надменно вещала:
- Витька стал мне говорить глупости. Что влюблён и всё такое. Ну, что ты плачешь дурачёк, у меня с ним ничего не было. Я посмеялась над ним и всё.
- Мы оба были плохими людьми. Я до пятидесяти лет только и знал, что читал книги, как сумасшедший Дон Кихот. Ты с пятнадцати лет "пошла по рукам".
- Я не была никогда плохим человеком, - требовала точности его супруга.
- Я хочу сказать, у нас были свои недостатки. Но теперь у нас дети, мы должны думать о них.
- Какими мы были, такими и остались, - вдруг закричала Замарашкина, - Ты всё равно в уборной почитываешь свои книжёночки. Думаешь, не знаю?
- А ты в это время в ванной изменяешь мне с Головастиковым! Думаешь, не слышу?
- Это я тебе и хочу втолковать. Какими нас Бог создал, такими и остаёмся. Исправить человека невозможно. Можно только своими придирками и замечаниями обидеть, оскорбить.
- Я этого не вынесу, - лепетал Захар Евгеньевич.
- Зачем так страдать?
- На свою беду узнал я тебя. Нет с того дня мне покоя.
- Сандалии с носками не носят, - заметил Владимир Антонине, протискиваясь с сумками между спорящими.
- А если нет денег на закрытую обувь? - рявкнула девица вслед Барышеву.
Но пришедшие уже скрылись в комнате Нила Нестеровича, закрыв за собой дверь.
- Антонина обманывает, что денег нет, - шёпотом прокомментировал сказанное соседкой Норманов, - Захар Евгеньевич каждую ночь делает оладьи на кефире с добавлением изюма. Этот запах меня, голодного, сводит с ума. Если б у меня было столько денег, как у Замарашкина, я бы, может, тоже каждый день жарил оладьи.
- Они действительно супруги?
- Да. Замарашкин на старости лет сошёл с ума, женился на молоденькой.
- Давайте говорить о вас. Пенсия, должно быть, маленькая, а за квартиру платите?
- А как же. Я не могу не платить. Спать спокойно не буду.
- Я не плачу за квартиру уже три года, - засмеялся Барышев.
Комната учителя, несмотря на царивший в ней беспорядок, понравилась Владимиру. Особенно окно.
На тонкой металлической трубке, закреплённой над самым окном, было много пластиковых колец. Почти все сломаны. Годных было всего три. Два располагались по краям металлической трубки, а третье в центре. На этих трёх кольцах и крепились занавески. На чёрном от пыли и грязи подоконнике стояли цветочные горшки с засохшими растениями.
- Что это вы себя так запустили? Давайте я вам заменю кольца. Да и шторы надо постирать, подоконник протереть, окно помыть.
- Купить новые кольца безденежье не позволяет. Да и как-то привык уже, пригляделся.
- Хотите совет? Продайте вы свою комнату, а на вырученные деньги я вам хорошую двухкомнатную квартиру предложу на Багратионовской.
- С Малой Бронной на старости лет в Мазилово перебираться?
- А что? Будет у вас своя двухкомнатная квартира в кирпичной пятиэтажке. Потолки там, конечно, ниже, чем в вашей комнате. Зато отдельная. Да и к ней в придачу ещё целую тележку денег получите.
- Денег тележку? - удивился Норманов. - Так это только пообещают, а на деле не дадут, - обманут.
- Не обманут. Потому что деньги за вашу комнату буду платить вам я. Я же риелтор. Квартиры покупаю, продаю. Этим на жизнь зарабатываю.
- Неужели и впрямь целую тележку? - переспросил голодный пенсионер.
- Да. До конца жизни с лихвой хватит. Подумайте. Вот вам средства на месяц, а это номера моих телефонов. Как надумаете, звоните. Простите, очень тороплюсь, пойду.
- Как? И не поешь ничего? Столько продуктов купил.
- Некогда, Нил Нестерович. Не обижайтесь. Мы ещё вместе с вами не раз вместе за столом посидим-покушаем.
Провожая Барышева, Норманов заглянул на кухню. У пенсионера пересохло в горле от появившихся вдруг радужных перспектив, захотелось пить.
В это время на кухне, не обращая внимания на вошедшего, Замарашкин таскал за волосы жену, перед которой десять минут назад стоял на коленях.
- Какая красота, - мельком бросив взгляд на супругов, прокомментировал Барышев из коридора, и поскорее проследовал к двери.
4
Проводив гостя, Нил Нестерович первым делом набросился на копчёную курицу. Следом проглотил несколько ломтиков сыра и колбасы, жадно запивая всё это пивом. А потом уже с деньгами, полученными от Владимира, пошёл покупать сало и картошку.
В магазине к нему кинулся Головастиков. "И откуда только прознал, что деньги появились?", - размышлял пенсионер, - "Чутьё у него, что ли особенное или у меня глаза по-другому стали смотреть на мир?".
- О! Нил Нестерович, поздравляй, - крикнул Генка. - У меня сегодня дочка родилась. Рост пятьдесят один сантиметр, а вес четыре килограмма сто грамм. В роддом с пустыми руками неудобно идти, дай мне на три пачки мороженого.
- Пропьёшь же.
- Что ты. Я сегодня с утра не пил. Потом напьюсь, ещё успею.
От Головастикова сильно пахло перегаром.
Заплатив за картошку, сало и сливочное мороженое, Норманов поинтересовался:
- Сколько матери?
- Двадцать два.
- Горе-то какое.
- Какое горе?
- Да ты на себя посмотри. Какой из тебя отец? Ты даже себя содержать не можешь. Ходишь, просишь рубли, да всё пропиваешь.
- Есть женщины в русских селеньях. Им нужен тот, кто в дом несёт, и тот, кого можно пожалеть.
- Другого оправдания не найти. Или она кривая и хромая?
- Обижаете, Нил Нестерович, всё при ней. Больные бабы таких богатырей не рожают. Заболтался я с вами, побегу.
Норманов подошел к прилавку рыбного отдела, где стояла продавщица, Муза Выдрина, вечно подшучивающая над пенсионером.
Как-то раз Муза была в магазине одна, кассира не было.
- Вы за деньги мне не дадите? - Спросил Нил Нестерович, желая купить рыбу.
Выдрина засмеялась и сказала:
- За деньги дам.
Она постоянно смущала пенсионера, была хороша собой. Бесстыжая в той мере, в которой бесстыжесть не вызывает отвращения, она смотрела на всех мужчин, включая бывшего историка, жадными глазами и имела не свойственные для женщин её профессии царственные руки.
В магазине стояла страшная духота. Красавица сидела на стуле, задрав юбку. Ноги у неё были превосходные. Слегка застеснялась пенсионера, но юбку не одёрнула. Нил Нестерович покраснел.
На витрине лежали три живые рыбины. "Карп живой" значилось в ценнике. Рыбы смотрели на Норманова и беспомощно открывали рты.
- Берите рыбку, - предложила Муза.
- Мне жалко их, они живые.
- Ишь, вы какой сердобольный, - огрызнулась Выдрина и посмотрела на него с неприязнью.
"Она права", - подумал Нил Нестерович, - "набил брюхо и что-то стал сердобольным. А предложи ты мне этих рыб сегодня утром, съел бы вместе с костями".
- Если с ведром воды продадите, то я этих трёх возьму, - пообещал Норманов.
- Разве что цинковое, - обрадовалась продавщица, - Андреевна, сколько твоя помойка стоит?
- Какая помойка? - поинтересовалась вышедшая из подсобки женщина в сером рабочем халате.
- Ведро твоё хотят купить.
- Какое? Это? Да берите даром.
Всех трёх рыб, на глазах у рыбаков, пенсионер выпустил в Патриаршие пруды.
- Думаешь, исполнят тебе три желания, - зло засмеялся сидящий с удочкой рыбак, - Не успеют. Я уже к завтрашнему дню всех их выловлю.
5
Владимир Барышев приходил ещё несколько раз в гости к пенсионеру и приносил сумки с продуктами. Ученик не обманул учителя, он не только помог Нилу Нестеровичу переехать в отремонтированную квартиру у станции метро Багратионовская, но и дал ему столько денег, сколько Норманов никогда в глаза не видел. Давая бóльшую часть денег в иностранной валюте, Владимир объяснил, что так будет надёжнее.
- Место здесь хорошее, - уходя, утешал Нила Нестеровича его бывший ученик, - до Москвы-реки рукой подать. Филёвский парк рядом. Там площадка танцевальная.
- Только танцевать мне теперь и осталось, - усмехнулся Норманов, закрывая за Барышевым дверь своей новой квартиры.
6
Через год Владимир снова встретился с бывшим учителем. Решил навестить Нила Нестеровича, поговорить с ним по душам. Да и совестно стало. Обещал звонить, интересоваться, а сам отвёз старика в хрущёвку и забыл о нём.
То, в каком виде предстал перед ним Норманов, ошеломило молодого человека. Он не мог узнать в представшем перед ним разряженном франте своего бывшего учителя. Серебристая блестящая "тройка", белая дорогая рубашка. Красивые, модные туфли. Пальцы, унизанные золотыми перстнями, на шее золотая цепочка. Нил Нестерович хвастался возвращенным здоровьем и вернувшейся молодостью. Он ничуть не удивился появлению в своей квартире бывшего ученика.
Да и сама квартира преобразилась. В ней появилось много дорогой мебели. Но особой гордостью хозяина, был огромный, новый холодильник, наполненный яствами. Становилось ясно, что голодные дни для пенсионера ушли в небытие.
Ещё одна особенность бросилась Владимиру в глаза, а точнее резала слух. Норманов стал громко, с сердцем, ругать самыми последними словами правительство, президента и страну, в которой живёт. То есть за год стал совершенно другим человеком. Глядя на столь кардинальные изменения, случившиеся с бывшим учителем, Барышев не знал, радоваться ему или горевать. Конечно, на первый взгляд, было явное и бесспорное возрождение, можно сказать, преображение. Вот только знакомый прежде ему человек стал совершенно другим. Вместе с внешними изменениями произошли и внутренние, - изменился склад души. Прежний, голодный, поизносившийся Нил Нестерович, был всё же внутренне собран, уверен, спокоен. Имел на всё собственный взгляд. Знал, что хорошо, что плохо. Норманов, что стоял сейчас перед ним, был дёрганным, нервным. Своим поведением больше походил на подростка, которому подавай всё сразу.
- Как там, в русской поговорке? - озорно смеясь, поинтересовался Нил Нестерович, - "делай, что хочешь, и будь что будет?".
- Нет, - поправил его Владимир, - делай, что дóлжно, а не что хочешь.
- Дóлжно, так дóлжно. Не будем ссориться. Я себе на вечер возьму коньячку, армянского, старого. Тамбовский окорок и бутылочку шампанского на утро. Тебе что купить?
- Мне ничего не надо. Я сыт. Переночую, с вашего позволения, и поеду, - ответил Барышев.
- Как знаешь. А то, смотри... Ты, к слову, не будешь против, если я к себе на ночь девушку приведу? Помнишь Музу Выдрину, красавицу из продуктового? Она в рыбном отделе работала.
- Нет, не помню.
- Девка-огонь. Я с ней уже полгода встречаюсь, всё насытиться не могу. Не хочешь есть, подкрепись тогда витаминкою.
Норманов разрезал пополам зрелый арбуз и предложил его есть столовыми ложками. Ткнув пару раз ложкой в розовую мякоть арбуза, Барышев пошёл спать в большую комнату, на отведённую для него софу. А Нил Нестерович куда-то отлучился и действительно вернулся не один, привёл с собой женщину.
До той поры, пока хозяин с гостьей находились на кухне, выпивали и закусывали, они Владимиру не мешали. Но как только "влюблённые" переместились в маленькую комнату, у стены которой он лежал на софе, стало ясно, что спать не придётся. Слышимость была поразительная.
Володя, для порядка, постучал кулаком по стене, крикнул бесстыжим людям, что ему всё слышно. Но они только засмеялись его замечанию, на минуту затихли-затаились, а потом продолжили резвиться.
- В кровать на пружинах приглашаются, - раскатистым, сильным, молодым голосом пародируя манеру конферансье, произносил Нил Нестерович, - два представителя разных полов. Представительница женского пола, одетая в шёлковую рубашку-"бесстыдницу", трусы и чулки на резинке, выступает в наилегчайшем весе. Её партнёр, представитель мужского пола, мастер своего дела, самый красивый мужчина Москвы и Московской области. Трёхкратный умелец республики. Выступающий в среднем весе из-за того, что его плохо покормили ужином. Но не будем отвлекаться. Всё внимание на спортсменов. Рубашка шёлковая-"бесстыдница" - долой! Чулки - долой! Труселя - долой! Заразительный женский смех - прекратить! Долой все вещи, ибо по правилам нашего соревнования, спортсмен, выступающий в спарринге с партнёром, должен быть гол, как сокол. И вас, не перестающая хохотать гражданочка, это касается в первую очередь. Серебристый ремешок на талии можете оставить. Он не помешает ни вам, ни противоборствующей стороне. А остальное - долой! Долой! Теперь ваш спарринг-партнёр, выступающий в среднем весе, по просьбе арбитра проверит, ощупает тело соперницы на наличие допинга, коим являются, как известно волосы под мышками. Ну-ка, давайте, предъявите проверяющему доказательство, что не пользуетесь допингом и готовы к честному и серьёзному единоборству. Так, под левой рукой всё нормально, ничего не обнаружено. Так! Это что ещё! Спортсменка, представитель женского пола смеётся. Не желает показывать, что у неё там, под правой рукой! Что-что? Боится щекотки? Да, наличие отсутствия волос подмышкой проверяется только поцелуем. Нет, боязнь щекотки не может послужить оправданием, это отговорка. Так что там у нас под правой рукой? Тоже всё нормально. Родинка! Родинку боялась показать спортсменка наилегчайшего веса. Скромность приветствуется и учитывается строгим судьёй. Оценивается положительными баллами. Ну что это? Что это? Нам становится известно, что всё тело спортсменки покрыто родимыми пятнами и что если их все не перецеловать, то это неизвестно, чем кончится. Так, под левой грудью, две большие родинки. Мы их целуем и идём дальше.
Барышев никак не мог поверить, что за тонкой стенкой "безобразничал" его бывший учитель, высокоморальный, уважаемый им человек, учивший его в школе не только истории, но и порядочности.
Раздался громкий женский смех. А затем мужской голос затих и началась возня. Сдавленный мужской голос выкрикивал скабрёзные фразы.
- Следите за стрелкой органического прибора! Как стремительно растут её показатели! Стрелка указывает на сектор "Приз".
Мужской голос затих и ритмично, почти музыкально, запели пружины на койке. Барышев понял, что увертюра закончилась и начинается основной сюжет, главная часть действа.
Владимир и подумать не мог, что Нил Нестерович ещё способен на такие подвиги.
Но вдруг он услышал громкий кашель, неестественный хрип и вслед за этим оглушительный крик девушки.
Барышев подскочил с софы и бросился в маленькую комнату. Сломав шпингалет и распахнув настежь дверь, он мельком взглянул на растерянную, обнажённую женщину, забившуюся в угол между стеной и шкафом. Встретился взглядом со счастливыми, светящимися глазами отходящего в мир иной Норманова и негромко проговорил:
- Эх, Нил Нестерович. Ну, что ж это вы... Вот вам и "делай, что хочешь".