Хозяйку трехкомнатной квартиры в панельном доме на станции метро Шаболовская, звали Ириной Южик. Мать троих детей, двух девочек семи и шести лет и мальчика четырех лет.

Одну из трех комнат, самую большую, окнами, выходящую на южную сторону, Ирина постоянно сдавала внаем. Для того, чтобы "как-то, на что-то жить". Сдавала исключительно одиноким холостым мужчинам, с тем расчетом, как я полагаю, чтобы по возможности устроить и личную жизнь.

Ирина была умна, красива, молода. Ей было под тридцать. Замужем не была, все дети от разных отцов. О прежних жильцах рассказывала так, как женщины обычно рассказывают о бывших мужьях.

- Виталий Геннадиевич, - говорила Ирина, - помог сделать ремонт. Заменил сантехнику, поменял краны, в ванной и на кухне. Максим подарил двухкамерный холодильник. Валерка полы отциклевал, покрыл их бесцветным польским лаком. Смирнов застеклил лоджию.

А обо мне, наверное, скажет:

- Жил такой парень, только шарики детям дарил.

На второй день, как только я у Ирины поселился, принес ее детям шарики, которые умели летать. Дети сначала радовались, смеялись, дергая за ниточки. А, когда шарики улетели, по их беспечности и моему недосмотру, то для них это стало настоящим горем. Они стали плакать так горько и безутешно, что я сначала пожалел о том, что сделал такой подарок, а затем стремглав помчался в парк за другими. Но, как в подобных случаях всегда и бывает, торговля ими, была уже прекращена.

Получалось так, что подарив шарики детям, я принёс в свой новый дом, смех и слезы, радость и горе.

Неделю я прожил у Ирины, а потом съехал. Решил подыскать себе другое место для жилья. Не из-за шариков, конечно. Случилось нечто иное, эдакий конфуз, глубинный смысл которого, возможно, многие и не поймут. Я вступил в конфликт с собственной совестью. Опишу видимую часть, а там решайте сами, кто и в чем виноват и виноват ли.

Комнату я занимал самую большую, была она с лоджией. Вечером, в субботу, Ирина затеяла большую стирку и спросила у меня разрешения на то, чтобы часть постиранного белья вывесить сохнуть на воздух. На кухне и в ванной все не помещалось.

А, на "моем" лоджии сохли только мягкие игрушки. Подвешенные кто за ухо, кто за крыло, кто за хвост, на натянутых по всей длине лоджии лесках, сушились: розовый кролик, белая ворона и синий лев.

- Сегодня у игрушек банный день, - смеясь, сказала Ирина, вышедшая на лоджию в одном халате, - а медведь будет у нас купаться завтра.

Заметив на улице сына, бросившего свой пластмассовый трактор и отбиравшего у соседского мальчика трехколесный велосипед, она, обращаясь ко мне, сказала:

- Подойдите, посмотрите, что он делает, - и, тут же развернувшись к сыну, крикнула, - Андрей! А ну, не смей приставать к Коле, а то сейчас домой пойдешь. Бери свой трактор и иди, играй с девочками.

Я вышел на лоджию, встал за ее спиной и прижался. Ира продолжала разговор с сыном так, как будто ничего и не произошло.

- Андрей! Я тебя сейчас накажу. Спущусь и накажу! - кричала она громко, но уже не так строго.

Я расплатился и съехал. Съехал от греха подальше. Ира мне нравилась, но взваливать на свои неокрепшие плечи такую ношу мне тогда казалось выше сил. А поступать так, как поступали Смирновы, Валерки, Максимы и Витали Геннадиевичи, откупаясь, заглушая угрызения совести, ремонтами и подарками - это было не по мне.

- Зря ты так. Ведь мне от тебя ничего не нужно, - сказала в момент прощания Ира. При этом еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться, слезы капали на грудь.

"Нет. Не зря, - глядя на нее, думал я. - Как раз наоборот. Тебе, от меня нужно все, включая меня самого. И мне тебя нужно всю, но я не готов. Поэтому и бегу".

И бежал.

2001 г.