|
|
||
С Люськой Озёркиной я познакомился в районной поликлинике. Пришёл за страховым полисом, заглянул в окошко, где полисы выдают - пусто. Я в регистратуру, в окошко, где к врачу записывают. Женщина сказала "подождите" и ушла к стеллажам искать чью-то карточку.
Жду, через окошко вижу девушку в белом халате, сидящую за столом и разговаривающую по телефону. Я ей подмигнул. Беседовала с каким-то Юрием Карловичем.
- С Олешей разговариваете? - Поинтересовался я.
- Да. - Огрызнулась девушка и положила трубку.
- А серьёзно?
- С дядей родным.
- Ну, надо же. А мне показалось с любовником. - Сболтнул я, и сам того не желая, попал в точку. Впоследствии узнал, что это был её педагог, вступивший со своей студенткой в непозволительно близкие отношения.
- Что вам от меня нужно? - Меняясь в лице, спросила девушка.
- Мне нужен полюс.
- Северный или южный?
- Страховой.
- Страховой называется полисом. Идите к другому окошку.
- Там нет никого.
- Сейчас подойду.
Так с Люськой и познакомился.
Книг Озёркина не читала, писателей не знала. О книгах и писателях к тому, что при знакомстве, услышав, что говорит с Юрием Карловичем, ради шутки спросил: "Не с Олешей ли?". Люська писателя Юрия Карловича Олешу не знала. Ей послышалось: "Не с Алёшей ли?". Я предстал перед ней в образе странного молодого человека, ревнующего всех знакомых и не знакомых девушек к какому-то ненавистному Алёше. Именно, своей ревностью, я ей и приглянулся.
Такие странные бывают симпатии. Странностей у неё хватало. Помню, целый час рассказывала о своей сестре, которую не взяли в фигурное катание из-за большого бюста. Я слушал, а сам думал: "Зачем? С какой стати она мне всё это рассказывает?". Оказалось, затем, что у самой, грудь была невелика и она стеснялась.
Напрасно переживала. Признаюсь, только потом разглядел частности, был в плену у целого. Очарован был ею, как женщиной, а не как владелицей груди и ног.
А её Юрия Карловича я имел возможность лицезреть. Более того, наблюдал за ним в такой ситуации, которая сразу же дала мне возможность понять этого человека, что называется, изнутри. Произошла эта нечаянная встреча в кафе. Юрий Карлович пришёл с приятелем. Люську, сидевшую со мной, не заметил, а может, не захотел замечать.
Они сели с приятелем за соседний столик, и я имел возможность не только наблюдать, но и слышать всё то, о чём они говорили.
- Ты хохол и не можешь принять до конца русской идеи. - Говорил Юрий Карлович другу.
- Почему хохол? По крови действительно наполовину хохол, на половину мордвин. Но в душе я русский. - Нежно поправил его друг и, вдумавшись в слова Юрия Карловича, улыбнулся.
- Чего скалишься?
- Да, вот, смотрю на тебя и думаю. Какой же ты, Юра, русский?
- Чистокровный. Из обрусевших немцев. - С гордостью заявил Карлович.
- Я тебе, не верю. Русский человек добр, красив, весел, здоров и всеми любим. А ты на себя посмотри. Желчный, тщедушный, ненавидящий людей и, прежде всего, себя. Ты меня обманываешь.
Приятель Юрия Карловича говорил всё это ласково, с любовью в голосе. Нравился мне этот человек. Как, я узнал от Люськи, их доцент. Побольше бы таких.
- Вот с кем нужно было тебе спать, - шепнул я Озёркиной, - а не с этим грибом поганым.
- У него красивая жена. - Ответила Люська и посмотрела на меня с презрением.
- Я говорю о принципе, к кому нужно тянуться, что бы нормально расти и развиваться. - Принялся я оправдываться.
Мне частенько приходилось оправдываться. Люська не понимала, не чувствовала меня. Ревновала по любому поводу из-за всякого мизерного, ничего не значащего, пустяка.
Пришла как-то ко мне домой нашла на подушке длинный волос белого цвета и давай реветь. Честно говоря, я и сам не могу понять откуда взялся этот волос, но нельзя же совсем не чувствовать человека. Я же встречался с ней изо дня в день, всё моё расписание знала на зубок и вдруг такие речи. Откуда могла бы взяться в моей жизни эта мифическая блондинка, и так, что бы сразу оставлять волосы на подушке? Об этом она не думала.
А то, ещё был случай, нашла у меня на письменном столе бумажку с телефоном, на которой было написано Клавдия Гавриловна. Взяла, разорвала её на мелкие кусочки и выбросила. Захожу с кухни в комнату, смотрю, как-то подозрительно улыбается.
- Ты меня не будешь ругать? - Спрашивает. - Я телефон тут у тебя нашла и порвала.
- Ты чего? - Опешил я. - Это же из жилконторы.
И таких случаев миллион.
Она нравилась мне, но я знал, что жениться на ней нельзя. В то же время не видел возможности сказать ей об этом и прервать отношения. Наш роман затянулся, стал походить на постылую семейную жизнь, а мы на несчастных супругов.
Вместе ходили в театры, в парк культуры и отдыха, в магазины. Посещали её и моих друзей, отмечали праздники. Вместе ели, вместе пили, вместе делали вид, что веселимся, но при этом и я, и она, знали, что будущего у наших отношений нет.
Осенью, перед тем как идти ко мне, мы задержались во дворе. Была сухая, тёплая погода. На асфальте, прямо передо мной, кружился хоровод из опавших сухих листьев. И ветра не было, а листья у моих ног бегали по кругу. Бегали нехотя, как уставшие, взявшиеся за руки, пьяные танцоры. Удивительное было зрелище. Я стоял, смотрел на хоровод, Люська сидела на скамейке, молчала.
- Знаешь, кто мы? - Вдруг сказала она. - Мы с тобой каторжники. Рабы свободной любви. Не надо было нам и начинать.
Я понял, что если не порву с ней теперь же, то не порву никогда. Всё так и будет тянуться до скончания века. Одним словом, другой такой возможности не представится.
- Нет, ты не права. - Сказал я дрожащим голосом.
Люська с надеждой посмотрела на меня, но тут же надежда из глаз её исчезла, поняла, что намерен не клеить, а рвать.
- У нас с тобой всё иначе. - Говорил я всё более увереннее. - Действительно, есть рабство, но нет, ни свободы, ни любви. Мы рабы привычки и самообмана. И ты, и я, мы оба хотели счастья, но вот живём, а счастья нет. Ты не чувствуешь меня, подозреваешь во всех смертных грехах, считаешь совсем другим человеком. Звонишь в ночь-полночь, проверяешь, на месте ли я, ходишь, разыскиваешь по тем квартирам, где меня и быть не может. Со своей стороны, ты мне лжёшь, изменяешь почти, что в открытую. Ну, подумай, скажи, кому это понравится?
- Тебе нужна свобода? - Спросила Люська, и губы у неё задрожали.
Так хотелось сказать "да", но я смотрел на неё, на эти дрожащие её губы и сказать это "да" не мог.
Подошёл, стал вытирать слёзы с её покрасневших щёк, и говорить привычное:
- Ты опять меня не правильно поняла.
1997 г.