Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я вспомнил первые годы своей жизни, детские, искренние мысли о том, что "взрослый мир" - это зло, а взрослые люди - лгуны, смирившиеся с неправдой мира и своим предательством правды лишь умножающие беззаконие, царящее повсеместно. Захотелось вернуть себе это чистое состояние души. Решил, что уединившись, будет проще прийти к себе самому. И кто знает, вдруг у меня, очистившегося от всего наносного, получится сделать мир лучше и краше. Я собирался приложить к этому все свои силы.
Так думал я, уходя из дома. Казалось, что родители за восемнадцать лет проживания вместе устали от меня, а устав, возненавидели и вполне сознательно мешают мне жить, заниматься творчеством. Я взял документы, скопленные деньги, рукописи, которыми дорожил больше жизни, надел костюм и ушёл из дома. Оставил записку: "Сколько смогу, поживу самостоятельно. Не ищите меня, я уже взрослый и сделал свой выбор".
Я размышлял так: "Сниму квартиру и буду жить, трудиться, делать полезное дело. А ещё лучше - снять комнату и пожить самостоятельно подольше, оставшись с жизнью один на один, без помощников и посредников".
Поселился я у тридцатилетней вдовы, Ксении Антоновны Шкуркиной. Она недорого взяла с меня за комнату в квартире, где поначалу всё меня устраивало.
У Антоновны, как про себя я её называл, было двое малолетних детей Витя и Света, а так же сорокалетний любовник и большой проныра Максим Леопольдович Мыльников. Мысленно я окрестил его "Безмыловым".
Этот Максим Леопольдович любил выпить на дармовщинку и использовал при этом всегда один приём. Подходил в пивной к незнакомому человеку и начинал жаловаться.
- Чужие советы впрок не идут, - простодушно докладывал Мыльников, тяжело вздыхая. - С соседом Семёном в субботу выпили, он стал меня ругать: "Да, что ты Максим, как неживой. Надень шарф красно-белый, спартаковский. У Кольки, сына своего, позаимствуй и завтра сходи на футбол. Влейся в толпу болельщиков и покричи там вдоволь: "Кони - сдохли!". Перескочи бесплатно через турникет на станции метро "Спортивная". Почувствуй себя молодым. Но перед этим хорошенько заправься пивком, чтобы сбросить скованность и выглядеть в молодёжной толпе органично". Пива я выпил вдоволь, но до стадиона так и не дошёл. Увидел болельщиков с красно-синими шарфами, подбежал к ним и махая взятым у сына красно-белым шарфом, постарался влиться в их ряды. А они меня не пускают. Я и так и эдак, - ни в какую. Вспомнил, что надо пароль сказать. Кричу: "Кони - сдохли". И опять к ним. Вдруг почувствовал, что губы стали твёрдые и во рту что-то солёное появилось. А затем и боль пришла. Оказывается, кто-то из болельщиков ударил меня кулаком по зубам. А кто ударил, я даже и не заметил. Думаю: "Ну, его к чёрту, этот футбол. Не был болельщиком, нечего и начинать". Сунулся в метро. Перепрыгнул через турникет и к эскалатору. Уборщица заметила это и шваброй с мокрой тряпкой по спине меня огрела. Кричит: "Взрослый дурак, а всё туда же". Так что воскресный поход на футбол положительных результатов не дал. Пришёл домой раньше обещанного, а жена с соседом Семёном в постели лежит. Спрашиваю: "Вы что среди бела дня в постель забрались?". Жена отвечает: "Замёрзли. Батареи ведь отключили". Пощупал я батареи, - действительно холодные. А с другой стороны, чего им быть горячими, если лето на дворе. Короче всё плохо, всё не клеится. А где сбой произошёл, - понять не могу.
Если верить "Безмылову", то, как правило, слушавший смеялся над "горем" рассказчика и предлагал ему пива за свой счёт.
Максим Леопольдович был хроническим алкоголиком. Курил, как паровоз, предпочитал меня называть не жильцом, а соседом. Входя с папиросой в мою комнату, всегда спрашивал одно и тоже:
- Сосед, это ничего, что я курю?
- Это плохо. Не переношу запаха сигарет.
- Уразумел, у тебя курить не буду, - обещал он, затягиваясь и выпуская клубы едкого, вонючего дыма мне в лицо, - Дай денег взаймы, мне поправиться надо.
- Я же вам давал на поправку.
- Так это же было вчера.
- Вчера вы обещали, что сегодня отдадите. А вместо этого, снова просить пришли.
- Вот ты какой?
- Какой?
- Принципиальный. А ты знаешь, что у меня запой и мне пять дней и ночей надо пить, чтобы не умереть? Ты это понимаешь?
- Вчера, когда я дал вам деньги на водку, вы напились и всю ночь били Ксению Антоновну, гоняли и третировали детей. В четвёртом часу они в милицию вас сдали. А утром вы вернулись и перед тем, как лечь спать, говорили хозяйке квартиры следующее: "Этот Вовка-сосед меня спаивает, смерти моей хочет. Видимо, Ксюха, он на тебя глаз положил".
- Так ты из-за моих слов обиделся? Это же пьяный бред. Ты на меня в таком состоянии внимания не обращай.
- Если б только слова. Вчера вы кулаком в дверь мою стучали, до меня добраться хотели. Грозились голову мне оторвать, поскольку я в ваших глазах - государственный преступник.
- Слушай, я совершенно этого не помню, - улыбаясь и делаясь совершенно счастливым, прокомментировал Максим Леопольдович своё вчерашнее поведение.
- Вам смешно?
- Да, смешно. Но ты не бойся, я могу угрожать, но никогда этого не сделаю. Я человек безобидный. Вот, к примеру, ты подслушиваешь мои разговоры с бабой, а я на тебя не сержусь.
- А как мне ваши разговоры не подслушать, если вы их стоя у моей комнатной двери ведёте?
- Ну, не суть. Не обижайся. Дай на бутылку, выпью, приду в себя и лягу спать.
- На ногах еле стоите, куда вам бутылку? Сейчас опять начнёте всех гонять. И зачем я у вас поселился?
- А действительно, зачем ты у нас поселился? Это подозрительно и наводит на нехорошие мысли. Можешь съезжать, только дай на бутылку. А иначе придётся меня хоронить. И знай, если умру, то точно денег не отдам. А так у тебя всегда остаётся надежда. Да, я бью свою бабу, а ведь она мать малолетних детей, которые всё это видят. Но я поколачиваю её любя. Если бы не любил, я бы её не бил.
- Максим Леопольдович, я котлеты на сковороде оставлял. Не могли же вы их съесть?
- Ни в коем разе. Съесть - это ко мне не относится. А к твоим сочным котлетам тем более. Я их счавкал.
- Как счавкал?
- Сожрал. Так понятнее? А зачем ты их оставил на сковородке? Я думал, они для меня. Если честно, голод заставил. Голод не спрашивает: "Чьё?". Он заставляет хватать всё, что под руку попадётся и отправлять себе в пасть. Это диалектика. Читай Гегеля.
Одним словом, Максим Леопольдович был не подарок. Ксения Антоновна знала это как никто другой и всегда при случае вспоминала покойного мужа.
- Костик был у меня особенный, - с чувством особой гордости замечала она.
- Это чем же? - интересовался я.
- Например, мы как-то с ним гуляли по Москве, - уходя в приятные воспоминания, повествовала Шкуркина, - и нам навстречу вышел грязный, буйный мужик, настоящий разбойник. Он сказал мужу: "Извиниться не хочешь?". Костя ему: "Конечно. Извини". А тот не отстаёт, ещё сильнее свирепеет: "А за что ты у меня извинения попросил?". Прицепиться за что-то хотел, мерзавец. Я как это поняла, то аж вся похолодела, затряслась. Решила, что через минуту-другую конец мне настанет. А Костя ему спокойно: "За то, я попросил у тебя прощения, что жизнь моя удалась. Я гуляю по городу с любимой девушкой, а она у меня красавица. Ты же лишён всех этих прелестей по причинам мне неизвестным, что не даёт мне право гордиться и возвышаться над тобой". И разбойник как-то сразу сник, разжал кулаки, и до земли нам поклонился. Уступил дорогу. А как только мы прошли мимо него, горько заплакал. А шла бы я с другим, - не миновать беды. И это был не единственный случай.
- Интересная история. А что случилось с мужем? - не удержался я от вопроса.
- Он же у меня в милиции работал. И, как я уже сказала, был особенный. Не мог пройти мимо чужой беды, вставал на пути у зла. Одним словом, убили его. Хоронила в закрытом гробу.
Когда Максим Леопольдович приходил к Андреевне трезвый, то Витя со Светой спали с матерью. А когда Мыльников являлся к Шкуркиной пьяным, то хозяйка квартиры прятала от него детей в комнате, отведённой для меня. Понятно, ни о каком творчестве в такие дни и ночи речи идти не могло.
Витя и Света были ко всему привычные. С интересом, и даже не без удовольствия, наблюдали, как подвыпивший "Безмылов" таскал за волосы их мать. После чего, что было странно и непонятно для меня, дети ложились в моей комнате спать и спокойно засыпали, даже при включённом свете.
Я всё же по ночам пытался писать. Работал до утра, слышал, как проснувшийся в половине пятого Максим Леопольдович кричал на Антоновну и просил дать ему денег на опохмелку.
Хозяйка прибегала ко мне, умоляя, просила дать ей взаймы, хотя прежде занятые деньги никогда не возвращала. При этом, как правило, всегда вспоминала тот случай, когда я на три дня задержал оплату. Как-то я не выдержал, и у меня сорвалось с языка:
- Но я же не за такую жизнь намеревался платить. В раковине гора грязной посуды, в ванной неделями киснет замоченное бельё.
Сказал и тотчас об этом пожалел. Антоновна горько заплакала и стала причитать:
- Сегодня же всё перемою-постираю. Пол подмету и окна вымою.
Я достал и дал ей ровно столько, сколько стоила бутылка водки. Шкуркина вернулась в свою комнату. До меня донёсся её пронзительный крик:
- На, сволочь! Иди, пропей!
На какое-то мгновенье мне стало жалко её до слёз.
- Где достала? - громко, но ласково поинтересовался "Безмылов".
- Меня за эти деньги сейчас "протянули". Этого я тебе никогда не прощу! - выдала вдруг Антоновна, и у неё это вышло довольно-таки искренно.
"Вот тебе и раз!", - подумал я, и внутри у меня всё похолодело, - "Врать-то зачем? Ну, хорошо. Пускай! Если Мыльников придёт ко мне выяснять отношения, то я не только признаюсь, что ничего у нас не было, но и потребую вернуть деньги назад".
Но никто ничего выяснять не пришёл. Максим Леопольдович оделся и убежал на улицу, а Антоновна, разумеется, всё ему простила, несмотря на свои угрозы.
Забирая из моей комнаты сонных детей, она смеялась тихим, счастливым голосом и благодарила меня за моё долготерпение.
"Как всё же иной женщине мало нужно для счастья", - думал я. И даже попытался с ней тогда об этом поговорить.
- Ксения Антоновна, вы же интересная, молодая женщина. Займитесь собой, сделайте причёску, обновите гардероб, дайте объявление в газету знакомств.
- Наивный ты человек, Володька. Кому я нужна с двумя детьми? Разве что на квартиру позарятся. А без мужика жить нельзя. Мужик, пусть даже самый завалящий, - он бабе пользу и здоровье приносит. То есть, я хотела сказать, - радость.
Несмотря на такое пессимистическое настроение, Шкуркина всё же прислушалась к моим словам и сделала две попытки изменить свою личную жизнь. Первой попыткой было приглашение в гости провизора из ближайшей аптеки Олега Зятева, которому я про себя дал прозвище "мститель". Субтильный, невысокого роста. Со спины похож на юношу. Лопоухий, с большими роговыми очками на маленьком кривом носу. Несклонный к откровениям, провизор вдруг за столом разоткровенничался. Что называется, выпил лишнюю рюмочку и "запел".
- Я всегда завидовал победителям, - говорил Олег, тихим, жалобным голосом, - тем мужчинам, от первого взгляда на которых женщины тают, как эскимо на солнце. Нет, я не такой и таким ни когда не стану. Мне всегда стоило большого труда привлечь женское внимание к своей скромной персоне. Да и что значит "привлечь"? Привлечь-то привлечёшь, да только всё равно, ни с чем и останешься. Все мои труды, все мои старания, всегда сходили на нет. То есть ничем хорошим для меня не заканчивались. Бывало, ухаживаешь за девушкой целый год, ходишь за ней, как собачонка. Провожаешь, даришь дорогие подарки, букеты. Кажется, что вот оно уже рядом, близко, моё безбрежное море человеческого счастья. Уже слышны крики чаек, паруса наполняются ветром. И вдруг, словно из-под земли появляется эта скотина "победитель". И всё! Она мгновенно выходит за него замуж, а я, как всегда, остаюсь с носом. Он не ходил за ней в дождливые осенние дни, не мёрз зимой у её подъезда, не дарил весной букетов. Он пришёл на всё готовое и забрал чужое, как своё. Порою становилось обидно до слёз. Да. Мне не стыдно в этом признаться. Я плакал всегда в голос, как маленький ребёнок, у которого отняли любимую игрушку. Я не курю, не пью и не пил никогда. Вот только сейчас, после пятидесяти начал. Я спокоен, уравновешен. Не способен ударить женщину, никогда на неё не закричу. Даже голоса не повышу. Казалось бы, что им ещё нужно? Какого мужа можно ещё желать? Где лучше сыщешь? Так нет же, им нужны плохие парни, пьющие, курящие, дерущиеся. Девять своих невест я отдал замуж. И чего только не претерпел в моменты расставания, когда ставят перед фактом. Были хорошие, добрые, совестливые девушки, - они жалели меня. У некоторых даже голос дрожал, когда они давали мне отставку. Этих я до сих пор люблю и насколько получается, слежу за их судьбами. Как говорится, держу руку на пульсе их семейных союзов и всегда готов предложить себя, без упрёков и обид. Но были и холодные, циничные, даже злые. Они над моими чувствами смеялись, вместе со своими счастливыми избранниками. Вот, дескать, "хвост" мой, целый год не давал прохода, шоколадом кормил и на что надеялся. Я всегда в таком случае думал: "Ну не люб я тебе, так не бери шоколад". Вы только не подумайте, что мне жалко. Получается, шоколад и цветы можно брать у кого попало? Терпеть этого "кого попало" рядом с собой целый год, а потом оказывается, ты был просто "хвостиком". Этих я вычёркивал из памяти навсегда. А иным, самым злым и коварным, даже впоследствии мстил. Все они, как правило, не уживались со своими мужьями и рано или поздно приезжали ко мне с запоздалым покаянием и просьбой понять, простить. И некоторых я "жалел". Чистой любви не получил, так хоть попользовался тем что от неё, осталось. А за их подлый и злой язык, за их недоброе ко мне отношение, я их бил по щекам, отчитывал и прогонял. И знаете, за эти уроки нравственности, за проявленный характер они мне были благодарны. Говорили, что с этого мне и следовало начинать, а не с шоколада. Вот и пойми этих женщин.
Пропустив ещё пару рюмок, Зятев совсем осоловел. Он стал клевать носом, сполз под стол и, свернувшись калачиком, заснул.
Второй попыткой было приглашение в гости Николая Мерлиновича Бенидиктова, бывшего геодезиста, в данный момент работающего гардеробщиком в детско-юношеской библиотеке. Он как две капли воды походил на её сожителя, разве что одет был приличнее и очень уж манерничал.
Николай Мерлинович смело, по-хозяйски уселся за стол, выпил предложенную ему вдовой водку. Не замечая нас с Максимом Леопольдовичем и не желая знать, кто кем приходится Шкуркиной, он стал как лектор с трибуны вещать, обращаясь исключительно к Ксении Антоновне.
- Ты же человек, существо мыслящее, - говорил Бенедиктов, неприятным, "деревянным" голосом. - Нельзя же осознать своё место в мире, свою роль, роль страны без философского осмысления действительности. Ты можешь считать меня занудой, но как, не философствуя, я могу раскрыть перед тобой свой собственный мир. Показать себя без прикрас, со всеми "ошибками", "неточностями" и "преувеличениями".
- А надо? - смутилась Ксения Антоновна, видимо, уже в тот момент догадавшаяся, чем всё закончится.
- Надо ли? Конечно! Обязательно! Каждый новый знакомый для человека мыслящего - это учебник. Учебник жизни! Учебник мысли! Но мысль всегда рождается в ответ, ей нужен диалог, необходим собеседник. Мне, например, интересен каждый. Именно поэтому я обращаюсь к тебе на "ты". Именно тебе я задаю свои вопросы и предлагаю сделать выбор, объяснить свою личностную точку зрения. Я не навязываю тебе свою позицию. Я предлагаю тебе сформировать собственное мнение, используя обилие мною изложенных фактов. Я воспринимаю тебя, как содеятеля, в поиске истины. Станем искать истину?
- Чего её искать. Все знают - истина в вине, - смеясь, сказала Шкуркина, желая всё свести к шутке и избежать неминуемой расправы над "философом".
- Не надо. Не надо этих банальностей. Не теряй моего уважения. Я уверен, ты сможешь в каждом конкретном случае сделать единственно правильный выбор. Ты дорога нам.
- Кому это "нам"? - поинтересовался дрожащим от раздражения голосом Максим Леопольдович.
- Так говорится. Конечно же, прежде всего мне, а потом уже Нам - Человечеству, - отвечал Николай Мерлинович, по-прежнему обращаясь исключительно к хозяйке, так, словно это она задала ему вопрос. - Ведь у человечества самые смелые замыслы на твой счёт. Не забывай об этом.
- А я не забываю, - самодовольно улыбаясь, кокетничала Ксения Антоновна, пошедшая в разнос. Видимо решившая - будь, что будет.
- Человечеству просто необходимо реализовать свой гуманистический потенциал. Только так можно сделаться объектом вселенского познания. В противном случае мы будем вселенной не интересны. Естественно, это трудно и требует от каждого кропотливой самостоятельной работы, поиска новых форм, совместной деятельности. Но ведь и мы с тобой не так просты, как это может показаться случайному прохожему на первый взгляд. Тем более такой колоритный человек, как ты.
- Какой же я калорийный человек, одни кости да кожа. Меня иначе как "Ксюха - дрянь худая" и не величают. Персонаж пьесы Горького "На дне".
- Не калорийный, ты не булка. Я сказал "колоритный". Это не одно и тоже. А в том, что ты "на дне" есть свой неоспоримый плюс. Я хочу сказать, есть только один выход - выбираться наверх.
- Я не против наверх. Кто бы лесенку подал.
- Желание выбраться - твоя лестница. Стремление - великая штука! Понимаешь меня? Если у тебя есть стремление, то всё у тебя будет. А если нет стремления, то никакие лестницы, будь они хоть мраморные или золотые, тебе не помогут, обязательно на них поскользнёшься - и капут. А имея стремление, по воздуху, как по ступеням, на облака взойдёшь.
- Мне не надо на облака. Мне бы свою жизненную цель найти.
- Вот! Я в тебе не ошибся, сразу разглядел в тебе своего человека. Думаю, пусть побита-потрёпана, а порода видна. Не предала ещё в себе человека. Иная и в шелках и на лимузине, а человека в ней нет, одна непонятная, тёмная, сущность. А ты молодец! Ты богатырь в юбке, исполин, который способен все тёмные силы в себе победить. Я в тебя верю.
Больше Бенидиктов сказать ничего не успел. Он получил от Мыльникова прямой удар в челюсть и, сплёвывая кровь, исчез из квартиры так же стремительно, как в ней появился. Других женихов, за время моего проживания, у Ксении Антоновны не было.
Хозяйка и в мою сторону делала "реверансы", намекая, что не была бы против, если бы я воспользовался её белым, ещё не дряблым, телом. Но я все эти знаки внимания старался не замечать и избегал разговоров на скользкие темы, смущался. И Максима Леопольдовича терпел, как только мог. Случалось, что любовник Шкуркиной выпивал, сидя в моей комнате, пытаясь, что называется, говорить со мной "по душам". Я как мог, терпел эти беседы, пытаясь со своей стороны объяснить Мыльникову, что не смогу долго терпеть подобной обстановки и Антоновна с детьми лишится моих денег.
- Комната, - втолковывал я хозяйкиному любовнику, - нужна мне для уединённой работы, для покоя.
- Этого у нас сколько угодно, - успокаивал меня "Безмылов" и тут же интересовался, - Вот ты, человек, несомненно, толковый. Дай мне совет. Я хочу на исполнителя песен Олега Газманова в суд подать. Видишь ли, хотел я записаться в танцевальную группу, есть у нас такой коллектив при заводе. Да как услышал его слова: "танцуй, пока молодой", так из меня сразу весь запал и вышел. Как думаешь, примут у меня заявление на возмещение морального урона? Я ведь даже не за себя хлопочу. Я уже, не приведи господи, женат, взрослых детей имею. А представь на моём месте человека одинокого, которому лет, скажем так, достаточно. Он уже не так юн и молод. Что же, ему после этой песни в петлю лезть? Допустим, этот человек мнительный. Да он, услышав эти слова, обязательно с собой что-то да сделает. Как думаешь?
- Если честно, не слушал, о чём ты говорил, - видя неискренность собеседника, отрезал я, - Мне бы, Максим Леопольдович, сейчас поспать.
- Ты, прямо как пенсионер, правду матку в глаза режешь, - обиделся Мыльников на то, что я не играю в его игры, - А я думал дело тебе предложить.
- Какое дело?
- Ну не уголовное же. Хотел предложить тебе выйти во двор, обнять по-товарищески какого-нибудь подгулявшего старичка, пошарить у него по карманам. А на вырученные деньги устроить себе продолжение банкета.
- Так это как раз уголовное дело и есть, - просветил я "Безмылова", - К тому же если ограбить старика, то он точно к учителю танцев не попадёт. Даже если не станет слушать песню Газманова.
- Об этом я не подумал, - с деланной грустью в голосе признался Мыльников, - Дай тогда мне взаймы, пойду куплю себе пива.
Выпивая и закусывая в моей комнате, Максим Леопольдович всякий раз кричал и чертыхался, когда что-то вдруг падало со стола. А между тем, как иллюзионист, собирающийся показать фокус, всё клал и ставил на самый край. И нож, и небольшую кастрюльку с супом, и всё остальное. Совершенно так, как на картинах у художников фламандской школы.
- Поставьте, как следует, - возмущался я, - весь стол же свободен.
- Сейчас свободен, а через пять минут захламим, - ответил мне Максим Леопольдович и не заметил, как смахнул со стола своим локтем кастрюльку с супом.
- Зря я тебя не послушал, - сделал заявление Мыльников.
- Помочь убрать?
- Антоновна придёт, подотрёт.
- Она с работы вернётся только вечером.
- А нам торопиться некуда, суп уже не вернёшь, - вставая и куда-то направляясь, пробубнил Максим Леопольдович и, поскользнувшись на пролитом супе, упал, да так неудачно, что ударился о стену головой.
- Ксюха, сволочь! Подтереть нельзя было? - закричал он, - Хорошо ещё, что головой, а то бы руки ноги поломал. Вот, Володя, с кем приходится жить. И за что только я её терплю.
Я убрал пролитый суп и пошёл в ванную. Думал, что имея на руках деньги на пиво, Мыльников уйдёт. Но я ошибся. Когда наполнив ванну, я отключил воду, то услышал стук в дверь и голос Максима Леопольдовича:
- Володя, воду после себя не спускай. Хочу принять грязевую ванну.
Говорилось это не в шутку. Что на это я мог ответить? Я промолчал. Воду спустил, ванну после себя помыл.
Намучавшись у Антоновны, я всё же съехал от неё через три месяца. Снял уже не комнату, а целую квартиру.
Расплатившись за месяц вперёд с добродушным низкорослым толстячком, представившимся мне Анатолием Тимуровичем Немецким, я оставил вещи в своём новом жилище и пошёл в магазин.
Когда вернулся, то обнаружил в квартире долговязого, угрюмого мужчину, отрекомендовавшегося мне Фомой Гордеевичем Павловским, настоящим хозяином квартиры. Он, как и я, находился в полной растерянности.
- Мой бывший жилец сдал вам квартиру, - неохотно пояснил мне Павловский. - Вещей ваших, как можете убедиться, тут нет. И денег вами уплаченных аферисту, я вернуть не смогу. Всё это ваши проблемы. Идите в милицию, пишите заявление. Я сам этого жулика разыскиваю. Он и меня обокрал.
Я лишился выходного костюма, сумки с вещами, документов, а главное, бесценных своих рукописей, опубликовав которые, я намеревался сделать мир краше.
В милиции посмеялись над моей доверчивостью и заявления не приняли, так как не было у меня никаких документов, подтверждающих мою личность. Посоветовали отправляться по месту жительства, и заняться восстановлением украденного паспорта.
Продрогший и голодный, я бродил по городу, пока не стемнело. Вспомнив, что дома тепло и уютно, я поборол в себе чувство ложной гордости и вернулся к родителям. Думал, станут бранить, но папа с мамой только обрадовались, что моё бегство из дома, наконец, закончилось при относительно малых потерях.
Заключенный в жаркие объятия, я уяснил для себя важную вещь, - оказывается, родители меня любят.