ОШИБКА ПРОСТОДУШНОГО САДОВНИКА

  ("Гносеологический" этюд)

  Вот уже который раз приходится мне слышать поучительную историю о том, как некий садовник “срезал” двух учёных мужей своей непосредственностью. Вариаций несколько: одни говорят, что произошедшее — действительный исторический случай, даже называют при этом в качестве участника знаменитого учёного и богослова Фому Аквинского; другие — что подобная притча известна ещё со времён древнегреческих философов и впоследствии претерпела массу превращений. Для нас всё это не так важно, поскольку времяупорный смысл случившегося остается неизменным при любых обстоятельствах.

  Суть дела такова. Два учёных мужа по некоторым причинам собрались вместе и заспорили на следующий предмет — есть ли у крота глаза? Спор протекал, по-видимому, довольно бурно и грозил затянуться на неопределённый срок, но тут вмешался садовник (по другой версии слуга) одного из спорящих. Давайте — предложил он — я поймаю крота и принесу его вам, а вы посмотрите, есть у него глаза или нет. Инициатива не получила поддержки — учёные мужи дружно прогнали незадачливого слугу, мотивируя это тем, что последний сует нос не в своё дело и что они спорят о другом: есть ли у принципиального крота принципиальные глаза. Думаю, однако, что вмешательство простолюдина внесло-таки некоторую разрядку в научный спор и он, если и протекал дальше, то наверняка уже без прежнего накала.

  Не знаю, как интерпретировалась эта история в средние века, но нынче, похоже на то, пришли времена реабилитации садовника и “садовников”, и большинство современных толкователей дружно представляют нашего слугу как трогательного борца за торжество здравого смысла против представителей дремучей схоластики. Мне лично такое толкование представляется слегка односторонним, поэтому я и решил разобрать этот случай в своём этюде.

  Начать с того, что садовник, сам, по-видимому, того не зная, исповедовал довольно распространенный в настоящее время эмпирический подход к решению проблемы. Суть его такова: все вопросы решаются простым наблюдением. Казалось бы, чего проще: поймал крота, посмотрел есть ли у него глаза — о чём же тут спорить? Но не всё так просто как это кажется на первый взгляд. Сразу возникает вопрос — какого крота поймать? Ближайшего, который портит твой огород (если таковой имеется), или любого из живущих в лесу? А ну как они будут различаться? Недавно, скажем, в одной из телепрограмм, посвященных животному миру, мне встретился любопытный случай: естествоиспытатели обнаружили в водоёме одного из заповедников “загадку природы” — одноглазого окуня (обычно у сородичей этой рыбы имеется оба глаза). Казалось бы, ничего особенного, исключения лишь подтверждают правило, но, однако, где гарантия, что пойманный слугой крот не оказался бы именно таким “исключением”?

  Другое дело, если рассуждать следующим образом: чтобы узнать есть ли у крота глаза необходимо поймать не “абы какого”, а нормального крота и обследовать его на предмет зрения. Против этого трудно что-либо возразить. Но ведь для поимки нормального представителя кротиного рода нужно, очевидно, прежде знать его приметы, его отличия от ненормальных кротов, в том числе относительно глаз. Получается забавная ситуация: незадачливый “эмпирист” должен был бы по идее сначала справиться у своих учёных хозяев о виде нормального крота (о котором они, кстати, и спорили) а потом уже бегать ловить его.

  В самом деле, если бы наши учёные спорили о присутствии глаз у крота, которого им сейчас поймает и принесёт услужливый слуга, тогда их дебат действительно не имел бы никакого смысла. Но в том-то и дело, что они разумели, по-видимому, не этого или того, а всякого крота, то есть решали вопрос в принципе — раз и навсегда.

  Впрочем, даже если допустить правильность представления садовника, полагающего всех кротов нормальными, остается ещё один двусмысленный момент. Что считать глазами? Наличие отверстий в черепе? Наличие зрачка или способности зрения? При разном понятии о предмете различным будет и ответ. Чтобы не ходить далеко, возьмём следующий ближайший вопрос — есть ли у человека хвост? Внешне вроде бы никакого хвоста у нас нет (по крайней мере по сравнению с тигром или лошадью), но ведь всякому мало-мальски знакомому с анатомией лицу известно, что у него, как и у других представителей homo sapiens, есть так называемый копчик, который, по мнению большинства учёных суть ни что иное как... атрофировавшийся хвост. Известны даже случаи, когда вследствие тех или иных обстоятельств (скажем, при инцестах) копчик приобретал весьма ощутимые размеры. Вот и попробуй разбери — есть или нет хвоста у человека? Есть или нет глаз у крота?

  Прошло время и место наивного эмпиризма занял эмпиризм научный, так что наш садовник, живи он в двадцатом веке, скорее всего предложил бы следующее: давайте поймаем не одного, а всех кротов в округе, исследуем их, обобщим наши наблюдения и тем самым получим ответ на интересующий нас вопрос. При этом несколько терялся бы эффект простоты предлагаемого решения, но зато возрастала бы его прочность и основательность.

  Однако, при ближайшем рассмотрении, новая и с виду убедительная метода разделяет печальную судьбу своей предшественницы. И вот почему. Давайте представим на минуту, что нам удалось поймать всех кротов в округе. Мы обследовали их на предмет глаз (в определённом смысле) и выяснили, допустим, что глаз у них нет. Следующий этап научного эмпиризма — обобщение: значит у крота вообще нету глаз. Вот тут-то и кроется главная ошибка: каким таким образом можно частный опыт “обобщить” до всеобщего и необходимого закона? Какие для этого могут быть законные основания? Ведь кроме местных кротов на земле существует ещё неопределённое множество представителей этого рода, которые выпадают из нашего наблюдения и потому легко могут опровергнуть пресловутое обобщение. Значит надо поймать и обследовать всех кротов на земле, чтобы не попасть впросак со своим опытный методом. Это уже гораздо более трудная задача, она требует уйму времени и сил и её вряд ли смогут решить даже все садовники на земле. Но пойдём ещё дальше и представим невозможное: все кроты на земле пойманы, пронумерованы, обследованы и у всех у них не оказалось глаз. Теперь уже вроде бы можно сказать со всей определённостью, что глаз у крота нет. Но весь этот гигантский труд подрывается одной маленькой деталью -- временем. Ведь завтра (в эволюции всякое случалось), никто не может отрицать появления глазастых кротов и вся эта трудоёмкая эмпирическая метода оказывается лишённой весьма существенного элемента — времяупорности. А без него она имеет мало научной ценности, хотя и может служить ценным практическим сведением (например, для более эффективной борьбы с кротами).

  Для действительного, а не мнимого обобщения эмпиристам, по-видимому, следовало бы располагать не больше не меньше как описаниями всех кротов: местных и не местных, как живущих, так и умерших и имеющих родиться. И лишь только в том случае, если у всех их не оказывается глаз последовательный представитель данного течения имеет право сделать своё обобщение. Однако, с точки зрения чистого эмпиризма, количество кротов, обитающих на земле, если и ограничено в будущем возможным исчезновением этого животного с лица земли, всё равно имеет практически неисчерпаемую опытную базу в прошедшем. К тому же остается непонятным — что делать с возможными несоответствиями и различиями в самих наблюдениях? Не исходить же здесь из принципа арифметического большинства?

  Из всего вышесказанного нетрудно сделать следующий вывод: для решения общих вопросов, к которым, между прочим относится и разбираемый, недостаточно ни простого одноразового наблюдения, ни “обобщенного” многоразового. Общие, главные, головные вопросы решаются, очевидно, в последней инстанции только головой. Руки, конечно, могут помочь им в этом деле, но одни только руки, глаза и уши не способны принять окончательного решения.

  Одно из достоинств этой, без всякого сомнения, замечательной притчи состоит в том, что она хорошо иллюстрирует ситуацию, сложившуюся сейчас в отношениях умозрения и эмпирической методы. Само слово “умозрение” употребляется в последнее довольно редко, преимущественно в ироническом смысле, вместо него принято говорить об “абстрактном мышлении”. На мой взгляд это не совсем оправдано. Ведь абстрактное мышление есть по определению мышление отвлечённое (абстрагированное) от фактов и потому вполне от фактов зависимое. Есть факты — есть материал для абстрактного мышления, нет фактов — нет материала. Умозрение же как зрение умом (логическое, априорное мышление) может происходить и тогда, когда никаких фактов ещё нет (в научном прогнозе, различного рода изобретениях, например). Ум здесь видит прежде глаз (уместно вспомнить о “третьем глазе” многих мистических учений, подразумевающем именно теоретическую способность человека). Впрочем, если кто-нибудь найдет вышеуказанную дистинкцию несколько натянутой, я не стану на ней настаивать.

  Чтобы выявить слабость чистого эмпиризма ещё нагляднее, достаточно рассмотреть следующий случай. Представим себе, что наши ученые обсуждают не пресловутого крота с его глазами, а несколько иной вопрос — бывают ли красные чернила? Представим также, что они как настоящие учёные и воспитанные люди воспользовались предложением слуги (хотя бы в чисто педагогических целях). Последний бежит в ближайший канцелярский магазин, покупает там бутылочку с надписью “чернила красные” и весьма довольный своим здравым смыслом, возвращается домой. Казалось бы, вопрос решен в положительном смысле. Но тут-то и начинается самое интересное. Здраво полагая, что если бывают красные чернила, то, значит, возможны и белые чернила, наши мужи опять посылают слугу в магазин, где его встречают по меньшей мере с недоумением. Белые чернила?.. Что за нонсенс — вы, товарищ, с какой луны свалились? Раздосадованный садовник-слуга возвращается и говорит, что белых чернил не бывает. Позволь, милейший — резонно замечает ему хозяин — но может быть ты сбегаешь в другой магазин, третий, четвертый..? - Ну уж нет — отвечает тот, смекнув в чём тут дело — надо мне ещё позориться?.. - Как же так, а где же твоя хвалёная метода?

  Конечно, с логической точки зрения (на которую в конце концов стал в данном случае и наш слуга) можно сразу понять, что белые чернила, равно как и чёрные белила — это ошибка в определении, contradictio in adjecto; по-простому — чепуха. Ведь чернила это, очевидно то, что чернит (или чем чернят), поэтому они и не могут по логике быть ни белыми, ни синими, ни красными. Точно так же белила (то, чем белят) не должны быть, по-видимому, ни желтыми, ни зелеными, ни чёрными.

  Но откуда же взялись тогда красные чернила? Нетрудно догадаться, что сначала чернила были однозначно чёрного цвета. Затем их врожденная чернота позабылась и чернилами по некоторым случайным причинам неизвестного свойства стали называть всякую жидкость для письма. Поэтому и не замедлили появиться на свет красные, синие, зеленые, “серобуромалиновые” чернила. Вместо того, чтобы по аналогии с чернилами и белилами ввести в лексикон краснила, синила, зеленила (названия, конечно, экзотические, но с логической точки зрения вполне безупречные) были вызваны к жизни известные словосочетания.

  Но, скажут мне, что ж такого, все же сразу понимают о чём идёт речь и красные чернила совсем не “режут слух”? Понятно, что если человека с детства приучить к какой-нибудь нелепице, то он сможет прожить всю свою жизнь, так и не задумавшись об её смысле. Но вообразим себе, однако, следующую ситуацию: кто-либо из нас, попав в незнакомую сторону, встречает на витрине этикетку “четырёхугольный треугольник”. Первая реакция — такого не бывает! Почему же, удивляется продавец, у нас в стране треугольником называют всякую геометрическую фигуру, независимо от количества углов. У вас — красные чернила (для нас это дикость!) у нас — четырёхугольные треугольники, давайте будем уважать друг друга!

  Говоря серьезно, вопрос — бывают ли красные чернила? — можно решать двояким образом. С логической точки зрения (которая совпадает здесь со здравым смыслом, настоятельно советующим называть вещи своими именами) выражения типа: красные чернила, четырёхугольный треугольник, сухая вода, деревянное железо суть выражения неправильные и потому подлежащие со временем замене или устранению как подрывающие логическую основу языка и замутняющие его прозрачность. С бытовой же точки зрения красные чернила действительно бывают, то есть бывают люди или группы людей, использующие по традиции в своей речи эти не совсем корректные выражения.

  Итак, теперь становится очевидным, что садовник явно поспешил со своим предложением. Но и поведение учёных спорщиков трудно признать безукоризненным. Зачем, спрашивается нужно было гнать от себя честного человека, когда можно было попросту объяснить ему его ошибку и доказать тем самым свою образованность и интеллигентность? Пройдёт время, противоречие и непонимания между умозрением и эмпиризмом перейдёт в открытую вражду, наносящую колоссальный ущерб и тому и другому лагерю, причиняющую вред престижу науки в целом. Но разве не ясно всякому непредвзято настроенному человеку, что этой вражды, этого противоборства быть не должно, что умозрение и опыт, теория и практика суть два крыла одной птицы, одинаково важные для полёта?.. Но слишком велика инерция противоборства, слишком мало желание понять друг друга, поэтому немало времени пройдёт и немало труда будет положено для взаимовыгодного сближения. Скромную лепту в сей труд решил внести и я, написав этот небольшой этюд про услужливого слугу и его высокомерных хозяев.

  Не гоните садовников, чтобы они не прогнали вас!

  июль 1997 Владимир Дворников.