Аннотация: Как же мечталось вернуться в юность хоть на миг. Недавняя встреча отрезвила меня. Может и с вами, дорогой читатель, произойдёт подобное и вы откажетесь от ненужного. Откажетесь раз и навсегда.
'В одну и ту же реку нельзя войти дважды
и нельзя дважды застигнуть смертную природу
в одном и том же состоянии...'
Гераклита из Эфеса
В тот день, с настроением подстать тоскливому ноябрьскому дню, возвращался со службы. В салоне трамвая, гремящего, словно пустая кастрюля, народа было мало. Все ехали озабоченные своими делами, мыслями, соблюдая по отношению друг к другу нейтралитет. Для Петербурга обычное явление - не принято голосить в общественном транспорте - вошёл, проехал своё, вышел, и нет тебя. На то он и общественный транспорт, чтобы людям было комфортно им пользоваться не докучая друг другу.
Я сидел, прижавшись к запотелому окну, и развлекался тем, что рассматривал немногочисленных пассажиров. Интересное это занятие, для тех, кто понимает, вглядываться в лица людей, их внешность и предполагать род деятельности, которой они занимаются. По салону, обуреваемый бездельем, прохаживался кондуктор - дядька лет тридцати, упитанный, розовощёкий, довольный жизнью. Глядя на его лицо, не мог понять, как такой человек оказался кондуктором. С его-то харей менеджментом заниматься, а не билетики отрывать.
Остановившись против одного из пассажиров, кондуктор, чуть наклонившись, вгляделся в лицо мужчины преклонного возраста и тишину салона нарушил радостный, громкий возглас:
- Простите, не вы ли преподавали историю в десятой школе?
Мужчина, оторванный от своих мыслей, приподнял голову, вгляделся в работника трамвайного парка и, с выражением недоумения на лице, кивнув произнёс:
- Я и сейчас в ней преподаю. А в чём, собственно, дело?
- А вы меня не узнаёте? Я учился у вас.
- Не припомню. У меня много ребят училось.
- Широкобрюхов я, Саша. Отличником в школе был. Меня все учителя любили.
- Не припомню. А кто у вас классным руководителем был?
- Нонна Леопольдовна. Она тоже меня любила. Я у неё старостой класса был и в учкоме состоял - отвечал за санитарное состояние учащихся. Чтобы все были аккуратно и по форме одеты, ходили в тапочках и не мусорили в школе.
- Нонна Леопольдовна, говорите? - встрял в разговор мужчина, воспользовавшись секундной передышкой фонтанирующего информацией кондуктора. - Как же, помню, помню. И сколько вы коробок конфет ей перетаскали?
- Не-е-ет. Мама конфеты не носила. Она Нонне Леопольдовне билеты в театр со мной передавала. Нонна Леопольдовна была человеком культурным. Я её тоже любил.
- А сейчас, что - кондуктором работаете? А почему кондуктором, а не в бизнесе?
-Так ворьё везде и всюду. О каком бизнесе вы говорите? А бы и в кондукторы не пошёл, кабы мама жива была. Не могу работать там, где воруют.
- А специальность или профессия, у вас какая есть? Вы, после школы, куда пошли учиться?
- Никуда. Я, после школы у бабушки жил, а когда её не стало, к маме вернулся.
Учитель истории глянул в окно и, по-стариковски поднявшись, держась за спинку сидения, произнёс бывшему ученику:
- Простите, моя остановка. В школу еду. Ученики меня ждут.
Историк вышел, кондуктор сел и его улыбчивое лицо было наполнено приятными воспоминаниями.
* * * * *
Выйдя на пенсию, от нечего делать, ещё некоторое время поработал за рулём маршрутного автобуса. Но надоело. Двадцать лет жизни отдано улицам города, с которым отношения так и не сложились. Не принимал он меня. Чтобы не планировал, чтобы не желал, мало чему удалось реализоваться. Не пускал город к себе, несмотря на яростное желание быть полезным и обществу, и семье. Почему? - так и осталось для меня загадкой. А ведь за плечами были и производственный опыт, и знания, и образование по столь необходимой для Ленинграда специальности - инженер-строитель мостов.
Плюнул на всё в затянувшемся ожидании оклада потребного на безбедное существование семьи и ушёл пассажиров возить. Совсем другое дело. За полтора года и приоделись, и машину купили, ни в чём себе не отказывая. И, что считал наипервейшим, детей воспитали, не приучая к нужде.
Но вот наступил день, когда не надо было вставать среди ночи и, вприпрыжку, спешить на работу. Всё! Отработал своё. Но чем заняться?
На помощь пришёл интернет, который только-только начинал "набирать обороты" в жизни одной шестой части суши земли. Решил посвятить себя написательству, благо вспомнить прожитое "не по учебникам" было что. Постепенно "слава" обо мне стала заполнять около жизненное пространство и докатилась, аж, до Краснодарского края. Об этом узнал, когда на дисплее мобильного телефона высветился незнакомый номер. Звонил, как он представился, Гена Ефимов. Когда-то он жил в посёлке Возрождение, где прошли полтора года моей юности. Но, несмотря на краткосрочность пребывания в приволжских степях, память и поныне хранит, то замечательное время. Вот ему, тому посёлку, людям, проживающим в тех краях, я и посвятил повесть, в которой, со всеми подробностями, описал всё, что не померкло в рутине дел и времени.
И надо же такому случиться, что именно в те времена Гена Ефимом учился в одной со мной школе. Правда был он лет на шесть младше и жизни наши не пересекались. Не было у меня дружбы с второклассниками. Были друзья, но это те, с кем учился в одном классе. Они, на протяжении всей повести, шагали со мной плечом к плечу. Но, как ни странно, именно от них никакой реакции на присланные книги не последовало. А вот Гена, не только прочитал повесть в интернете, но и разыскал мой номер телефона и позвонил. Так начались наши взаимоотношения.
Мне было радостно, когда на пиликающем дисплее мобильника высвечивался уже знакомый номер. В разговорах мы предавались воспоминаниям о далёких шестидесятых годах проведённых в посёлке. О знакомых товарищах, учителях преподающих в единственной на всю округу школе. О том незабываемом времени.
И каково было моё удивление, что Гена был дружен с учительницей, которую я боготворил - Иоллой Павловной Сурковой. Именно ей обязаны мы сформировавшимися мировоззрением, характерами. Она была для нас больше, чем преподаватель истории. Она была нашим наставником в жизни. Известие об этом ещё больше сблизило меня с Геной. Он стал для меня интересен и я, в меру написательской деятельности, стал интересоваться его прожитой жизнью.
- Гена, а как ты оказался в Краснодарском крае? И почему, именно, в Краснодарском?
- Жизнь так сложилась. С женой развелись ещё давно и всё было прекрасно, пока не почувствовал необходимость в поддержке со стороны. А здесь, в посёлке Незамаевский, дочь проживает. Вот она и не даёт мне с голоду помереть.
- Погоди. А что пенсии не хватает?
- Так её у меня и нет, почитай. Так - "мужские слёзы", как в народе говорят.
- А почему? Ты кем и где "службу правил"?
- Волонтёром при Международном олимпийском комитете. А между играми вольноопределяющимся при спортивных организациях. Я, благодаря участию в спортивной жизни страны, весь мир повидал. Это было здорово.
- И сколько тебе платили за эту "здоровскую" жизнь.
- Говорю же тебе: - Волонтёром я состоял. Кормили меня, поили, одевали, с собой катали - всё бесплатно было. А если деньги нужны были, то это из спортивной кассы, на общем для всех основаниях.
- И что в итоге?
- А в итоге то, что старым стал и никому не нужным. Вот теперь на довольствии у дочери состою. А у неё, как понимаешь, зарплата "не ахти" - особо не разгуляешься. А мне ещё и за съём комнаты платить приходится. Так, что пенсии, что Государство ссудило, еле-еле хватает.
Но на дорогу, чтобы с тобой повидаться, наскребу. Так что жди в гости.
Перекрестился я, хоть и не верующий, от таких слов. Ведь он приедет не город посмотреть, не по музеям и театрам походить, не глянуть на то, как живу, а пожить за мой счёт и за счёт внимания, которое жена обязана будет ему оказывать. "Чур меня, чур. Упаси бог от таких друзей." Отношения, что сложились между нами, дружбой никак не назовёшь. Я его и не видел ни разу. Только то, что жили некогда в одном посёлке. Но одно дело предаваться воспоминаниям на расстоянии, а другое - делить с ним "и стол, и кров". Жена меня не поймёт и будет права.
Со временем разговоры с Геной снизошли на "нет". Сколько можно перелистывать одно и то же. Надоело и мне, и ему. Звонки прекратились и, постепенно, я стал забывать о его существовании. Даже номер телефона из памяти стёр.
И вот, в начале ноября, мобильник напомнил мне о человеке с Краснодарского края.
- Жека, привет. Не забыл обо мне? Гена это, Ефимов. Мы с тобой в одной школе, в посёлке Возрождение, учились. Иолла Павловна у нас историю преподавала. Она и для меня близким человеком была, пока из жизни не ушла. Я её мамой называл. Потому, как роднее человека у меня не было.
- Привет. Ну и что ты хочешь от меня? Вроде бы уже обо всём поговорили. Сколько можно "воду в ступе толочь"?
- Я тебе вот почему звоню - четвёртого числа в Петербурге буду. Решил поглядеть на твой славный город. Не возражаешь?
- Приезжай, какие могут быть возражения. Как устроишься - позвони. Встретимся, поговорим напоследок. Пивной бар за мой счёт.
Некоторое замешательство со стороны Гены, подтвердило мою догадку о том, что он рассчитывал на гостеприимство. Но в гости так не приезжают. Сперва созваниваются, договариваются, а потом, если договорятся, покупают билет на поезд дальнего следования. А тут ... "Здравствуйте, я ваша тётя. Я буду у вас жить." Так дела не делаются.
Да и не нужен он в моём доме. Мы с женой уже давно перестали обслуживать друг дружку. Каждый живёт для себя: я за написательством, супруга поддержанием знакомств с родственниками и подругами. Но и то - только по телефону. Закадычных друзей у нас нет, а знакомцы в гостеприимстве не нуждаются. Правильно это или нет, но нам так удобней. Всякое новшество в нашей жизни воспринимается негативно. Если только, когда сын с семьёй приедет взбаламутить существование стариков, но это бывает раз в году и всегда летом, когда душа сама на улицу просится. А в ноябре?.. В Петербурге?.. С его нудной, тоскливой осенью?..
Знающий человек никогда на такое не согласится.
Весь день четвёртого ноября прошёл в тревожном ожидании. А ну как раздастся телефоны звонок и Гена скажет, что ему негде остановится. Придётся встречать его с радостным выражением лица, недоумевая на что мужик рассчитывал. Однако день закончился, а звонка не последовало.
Утром, собираясь на службу, хоть это и был праздничный день, мысли о Гене сами собой улетучились. Что с ним, как он утроился - не интересовало. Мужик жизнь прожил и должен понимать, что в незнакомый город "на халяву" не приезжают.
Уже в дверях, прихватив вынести мусор на помойку, меня остановил звонок мобильника. Так и есть - Гена.
- Привет, дорогой!
- "Ага, я уже дорогой, а не Жека." - мелькнуло в голове. - Ты откуда звонишь, из Краснодара?
- Нет. В Петербурге я.
- А почему через роуминг? Тебе, что - денег не жалко?
- А у меня бесплатные звонки. Куда хочу - туда и звоню.
"Интересно, что это за тариф такой?" - вновь мелькнуло в голове, но, следуя очерёдности разговора, спрашиваю:
- Ты где и как устроился?
- Со мной в купе бабушка одна ехала. Старенькая, немощная. Так я за ней два дня ухаживал. Даже в туалет её водил. А встречал её сын, на машине. Он когда узнал, что мне негде остановится, то к себе пригласил. За то, что я его маму до Петербурга довёз. Вот у него и остановился.
"А что бы ты делал, если не было старушки попутчицы?" - подумал я и, не найдя ответа, спросил:
- Мы когда встретимся? Ты, наверное, отдохнуть с дороги хочешь?
- Я к тебе приехал не для того, чтобы отдыхать. Готов встретиться хоть сейчас. Только скажи где.
- Через час, буду на Каменном острове. Тебя это устроит?
- Вполне. Я на Крестовском острове нахожусь, а до места встречи нас разделяют несколько остановок на метро. Так что выезжаю.
- Тогда до встречи.
Я ехал в автобусе первого маршрута, и всё мне казалось, что нехорошо с Геной поступил. Когда понимаешь: это не он такой плохой. Это ты относился к нему лучше, чем он того заслуживал, и ждал от него того, на что он вообще не способен. А не способен он осмыслить никчемность способа своего существования.
Вспомнилось, когда ещё до призыва на воинскую службу, мотался между Волгой и Ленинградом, не имея в кармане средств ни для покупки билета на поезд, ни, даже, на сигареты "Памир", что стоили десять копеек. И вот однажды голодный, промокший под осенним дождём, почувствовал себя бездомным псом. Ничего за душой. Даже сменных трусов и тех не было. И казалось это вершиной свободы и независимости в быту, который съедает человечество.
А тут, словно прозрел, понял никчемушность своего существования. Что не жизнь это, а прозябание. Что меня воспринимают как взрослого. Что школьные годы, когда ко мне относились как к ребёнку, прошли. Теперь во мне хотят видеть самостоятельность все, кто знал меня юнцом. А я?..
Перекати-поле - вот кто я!
Тогда служба во флоте меня спасла. Именно там удалось перечеркнуть всё, на что рассчитывал на гражданке - если не дружба, то знакомства и мой романтический настрой позволят быть "на плаву".
Но от человека требуется большее, нежели уметь пассивно плыть по течению. Надо научиться "выгребать" назло тому, что тянет в несовершенство. Выгребать единственным, выбранным только тобой, курсом. Только тогда можно на равных встречаться с людьми своего племени, когда построишь свою жизнь.
За Геной такого не наблюдалось.
- Следующая остановка "Каменный остров" прошипели динамики салона автобуса и, тут же, на английском - "Next stop, stone island".
- "Пора готовится к выходу" - промчалось в голове, и, опираясь на трость, морщась от боли в тазобедренном суставе, поднялся с прогретого автобусной печкой сидения. - Сейчас увижусь с Геной Ефимовым - посланником юности далёкой. Как-то отнесётся он к моему равнодушию по случаю приезда. А может само как-то утрясётся?
Улица встретила меня пронизывающим ветром с Невы и непонятным месивом из снега и дождя ссыпающего откуда-то сверху.
- "Проклятый город!" - вырвалось из меня невольно и хорошо, что никто не мог услышать моих мыслей.
Осталось перейти Каменоостровский проспект и на противоположной остановке, под крышей продуваемого со всех сторон павильона, должен ждать меня Гена. Однако, как не всматривался сквозь ноябрьскую хлябь, на остановке, кроме дяхона, разнаряженного словно клоун, никого не видел.
По разрешающему цвету светофора перешёл проезжую часть проспекта и, постоянно оглядываясь в поисках не нужного мне человека, направился к павильону. Где же он - посланник юности далёкой?
На цокот моей трости человек обернулся, и лицо его расплылось в непритворной улыбке - это был Гена. Но, чёрт меня побери, как он был одет?! Первое, что пришло на ум - петух гамбургский. Почему "гамбургский"? - не знаю. Само так получилось.
Болоньевая курточка, шаровары, бейсболка, кеды. Всё из спортивного инвентаря и цвета... голубого с аляповатыми красными цветами или что-то на них похожими.
- "Как же я этого клоуна в художественную школу поведу? - пронеслось в голове и тут же пересеклось с мыслью: - Сегодня же каникулы. Будем надеяться, что никого из преподавателей не будет. Ведь не поймут меня увидав рядом пожилого мужичонку одетого, словно он на спортивной арене лавры победителя пришёл принимать.
Возможно, точно не знаю, что на территории стадиона "Зенит-арена" этот костюм и был бы принят, но разгуливать в нём по Петербургу, в такую погоду, недопустимо. Такое только сугубо периферийными жителями воспринимается: - А что тут такого?
Помню, знакомые девчонки из Таганрога фотки прислали.
Вот они у памятника "Боевой славы", вот они в Государственном музее на фоне портрета её величества Елизаветы Алексеевны...
Здорово девчонки смотрелись. Одного не пойму: - Кто ходит по достопримечательным местам в пижамных подштанниках? Если только серость беспросветная.
И каково же было моё удивление, когда он, в ответ на рукопожатие, кинулся меня обнимать.
- "Эмоциональный мужчина, - подумалось мне. - Из себя эту черту характера я давно
изжил. Жизнь приучила. Теперь, если эмоции одолевали, то доверял их только журналу Самиздат, где публикую написательство."
- Ну, полно, полно, Геночка. Что ты, словно с родственником на встрече?
- А мы и есть с тобой родственники. У нас с тобой одна мама - Иолла Павловна.
- Вот знаешь, Гена, никогда её так не называл. Права такого не имел, дабы не прослыть любвеобильным. Одна мама в Питере жила, другая - жена отца... Так, что - мне и учительницу нашу с ними в один ряд поставить? Противоестественно это. Не находишь?
- У меня мать из зечек. По пятьдесят восьмой чалилась. Она меня кроме как "литовец паршивый" не называла.
- Это за что она тебя так?
- Срок матери присудили не малый. Если бы Сталин не помер, то не вышла бы она на свободу. А тут послабление зечкам пришло - если беременная, то на воле рожать можно.
А от кого беременеть? Вот она и подала заявку на звание "ударница труда". Таким, мужиков из соседнего лагеря поставляли. Когда очередь до матери дошла, так она спросила отца моего, кто он по национальности. Тот сказал, что из Литвы родом. За то, что в отряде "лесных братьев" против Советов воевал, срок намотали. С тех пор и стала она меня так кликать. А Иолла Павловна разъяснила, что в этом ничего зазорного нет. Поскольку в Советском Союзе все люди - братья. Мне, после её слов, сразу жить стало легче. Потому и стал её мамой называть. Но только у неё в доме. На улице, или в школе она мне этого не разрешала.
- Да-а-а. Новую черту характера ты мне открыл в Иолле Павловне. Даже не предполагал за ней такого. Сильно она сыновей своих любила. А из твоих слов следует, что она тебя "на одну лавку" с ними усадила. Для женщины того времени чуднО это. Уж сильно голодно тогда люди жили. Ты помнишь?
- Нет. Я тогда ещё не понимал ничего.
- А как вышло, что вы с ней познакомились?
- Так я с её старшим, с Николаем, в одном классе учился. Дружили мы. Он меня стал домой приводить. Так и познакомился я с Иоллой Павловной.
- И когда это произошло?
- Произошло это в шестьдесят пятом году. Я тогда в пятом классе учился.
- В шестьдесят пятом, говоришь? Ну, ну...
Впервые тогда, когда шли мы с Геной реликтовым парком в художественную школу, закрались в меня сомнения в его словах. Уже в шестьдесят четвёртом году Иолла Павловна в Елшанке жила. В поселке, примыкающем к городу Саратову. Я останавливался у неё, когда приехал из Молдавии на долгожданную встречу с одноклассниками. Виктор Непочатых в тот год в Университет поступал, на исторический факультет. Иолла Павловна всячески ему содействовала. Но никаких разговоров, воспоминаний о Ефимове Гене с её стороны не было. С нашей стороны тем более. Мы его вообще не знали.
Так, за разговорами мы, подошли к школе.
Первым делом - в котельную. Глянуть на приборы, послушать работу котла, подрегулировать, если надо что будет, сделать дежурную запись в журнале.
Помещение котельной встретило нас сумерком и теплом. Включив свет, повернулся к Гене:
- Проходи, дорогой. Грейся. Здесь я хозяин. Будь как дома.
Гена прошёл в помещение и сел на свободный стул стоящий невдалеке от стола с документами. Стал разуваться. Оказывается, кеды его напрочь промокали и он, шагая по снежно-водяной жиже аллей парка, промок основательно. Сняв носки, выжал из них воду и тут же одел.
- Геночка, положи их на горячие трубы. Носки через пять минут сухие будут, - предложил ему. Но Гена отказался. Достал из рюкзака спортивные тапки, размял их и одел на мокрые носки.
- Так высохнут, - промолвил он с улыбкой.
- Моё дело предложить, а ты как хочешь.
А я вспомнил, как в последнюю гражданскую осень болтался бездомным по залам
Казанского вокзала, рассчитывая, как и прежде, вспрыгнуть на ходу в межвагонное пространство, чтобы приехать в Куйбышем, где меня никто не ждал. Если только повестка в военкомат для явки на службу в ряды военно-морского флота.
Но было мне тогда восемнадцать и какое-никакое будущее. А тут, у Гены, шестьдесят пять за плечами и ничего впереди. На что он рассчитывает? Как жить собирается? И, вообще, зачем он приехал, если живёт в нищете?
- А ты, Гена, зачем собственно приехал? Дела какие, или на город посмотреть?
- Я тебе не говорил, а я, ведь, мастер спорта по настольному теннису. Здесь, в Петербурге, проводятся соревнования в моей возрастной группе. В них и я участвую. Встреча состоится сразу после праздников, что единением российского народа назван. Я и ракетки с собой прихватил. Хочешь покажу?
- Покажи.
Гена достал из рюкзака две ракетки. Одна - обыкновенная, стандартная. Другая чуть переделанная - с переклейной резиной на ударной поверхности.
- Только пальцами не прикасайся к резине, - предупредил меня Гена, когда я взял её в руки.
- А в чём, собственно, разница между ракетками?
- Эта, что переклеена, мною сделана. Она мне удачу "в боях" приносит.
- Я, конечно, не дока в настольном теннисе, но слышал, что ракетки одному стандарту должны соответствовать. Их, кажется, по жребию разыгрывают. И поле, на котором кому встречу начинать. Так?
-Нет! Ошибаешься. Тогда, получается, что и боксёрские перчатки надобно разыгрывать. И вёсла в академической гребле.
- Прости, Гена, если глупость сморозил. Далёк я от спорта. Если только футболом интересуюсь и то по телевизору.
А как ты насчёт того, чтобы в кафешке пообедать? Закажем по ланчу, водочки двести грамм? Здесь недалеко кафе "Mango" находится. Мы, которые в журнале Самиздат состоят, частенько там собираемся. Так что заведение проверенное. Пошли?
- Пойти можно. И пообедать не прочь. Но пить не буду. Завязал с этим делом раз и навсегда. Попил в своё время. Чуть ума не лишился. Теперь смотреть на водку не могу.
- И когда же ты успел "попить до рвотного состояния"? А Иолла Павловна как допустила? Не похоже на неё это.
- То уже после Иоллы Павловны было. Когда на Дальнем востоке служил.
- Ты и в армии успел послужить? А почему на Дальнем востоке?
- В армии не спрашивают где служить хочешь. Куда пошлют, там и служишь.
- А призывался откуда?
- Ясно, что из Возрождения. Согласно месту прописки.
- Ну, ну. Богата Русь-матушка. Это надо же, через всю Россию новобранцев эшелонами на восток гнать. Чего ради? Война, что ли, с китайцами намечалась? Я понимаю в сорок первом, когда красную армию на западном направлении изничтожили, так из Приморья войска подтянули. А в мирное время для чего эшелоны на восток гнать? Где логика, Гена?
- Нам логику не объясняли. Подстригли наголо и по эшелонам. Куда? Зачем? - То великая тайна была. А сообщили, где служить будем, когда вдоль Тихого океана эшелон шёл.
- Завидую тебе, Геночка. А я вот до океана так и не добрался. Только до озера Байкал духа хватило. И то с археологической экспедицией, а не за свой счёт.
Но эту мою информацию Гена пропустил "мимо ушей".
Увидав, что Гена всё больше и больше уходит в себя, решил разбередить его воспоминаниями.
- Ну и каким тебе показался Дальний восток. Слышал я, что красивейшие места в тех краях.
- Мне красотами любоваться некогда было. Сразу после службы в армии в институт поступил. В автодорожный. На механика выучился. Работал в гараже одном.
И вот, когда в Москве стали автомобили ЗиЛ-130 выпускать, послали меня этот автомобиль получить и, своим ходом, во Владивосток перегнать. Я когда страну вдоль пересёк, то по Волге сильно заскучал, когда по мосту в Саратове ехал. Пригнал машину, уволился и домой подался. Хватит, думаю, намотался. Пора и домом обзаводиться. Приехал в Саратов, женился, дочку народили...
- Постой, постой. А когда ты успел свою жизнь со спортом связать? Ты пятьдесят третьего года рождения. Призвали тебя, предположим, в семидесятом году. Отслужил, институт закончил - это уже восьмидесятый год получается. Тебе уже под тридцать, считай, подошло. В этом возрасте со спортом заканчивают, а не начинают.
- Вот я и попал на Олимпийские игры, которые в восьмидесятом году в Советском Союзе проходили.
- Что, вот так пришёл в комитет и сказал возьмите волонтёром?
- Так и пришёл, и сказал. Взяли и не пожалели. У меня организаторские способности знаешь какие были? Ни у кого таких не было. Правда, с женой пришлось расстаться. Не захотела она ждать, когда я с соревнований заграничных вернусь.
- Но ты, ведь, не только с женой расстался, но и с дочерью. Которая, как ты говоришь, содержит тебя сегодня.
- То ошибка молодости была. Теперь жалею об этом.
- Ничего себе - "ошибка молодости". Тебе в восьмидесятом уже двадцать семь стукнуло. В этом возрасте списывать на молодость никак не получается. Может быть ты и сегодня считаешь себя молодым?
- Конечно! Ты бы увидал меня за теннисным столом - сразу сомнения отпадут.
- Это хорошо, что ты себя молодым считаешь. Но почему ты не устроенный какой-то. Ни кола у тебя, ни двора. Живёшь на съёмной жилплощади. Все твои пожитки, как я понимаю, в рюкзачке помещаются.
- Зато я свободный человек. Мне всё нипочём. Куда захочу, туда и поеду. Что захочу, то и делаю.
- Ну, пока что ты на дочкином иждивении живёшь, если я правильно тебя понял. А свобода не в том заключается, чтобы по свету мотаться. А в выборе жизни на всю оставшуюся жизнь. Или я не прав?
- Каждый свою судьбу сам выбирает, - промолвил Гена и устремил свой взгляд в потолок, будто именно там его судьба находилась.
- Это ты правильно сказал, дорогой. Только сомнения меня берут, что понимаешь ты слова эти. Скорее всего услышал где-то и повторяешь без осмысления.
Мы сидели с Геной друг перед другом и молчали. Казалось, что говорить было не о чём. Разные мы были люди. Гена так и остался в тех временах, когда всё можно было исправить. А я...
И тут мне вспомнилось из написанного в повести "Отец", в которой описываю всё, что было со мной когда-то:
Это были времена, когда на просторах необъятного Союза ещё можно было встретить кочующие в никуда цыганские таборы. Женька видел их. Общался с ними у чуть тлеющего костра. Слушал приглушённый говор в ночной тиши степей. Лёгкий, как ветерок, перебор гитарных струн. Песни, плывущие за пределы освещённого костром круга в непроглядную темень ночи.
Ему было хорошо с ними. Легко, спокойно и немножко грустно. Хотелось быть для них своим. Хотелось знать, что с первыми лучами солнца поднимет он с земли холщовый мешок с невеликим скарбом бродячей жизни и, так же как они, молча, без крика и суеты, затоптав уснувшие головешки костра, не оглядываясь, пойдёт за скрипучей колёсами кибиткой со спящими детьми и женщинами.
И мечталось тогда, что одна из тех женщин будет его женщиной. Той самой, которая на привале всегда подаст кружку с чаем, снимет с него сапоги и, положив голову на колени, перебирая кудри, тихо споёт песню понятную только ему.
Как же хорошо, что ничего подобного не исполнилось. И, может быть, хорошо, что не вернулся я тогда в посёлок Возрождение. А то сидел бы расхристанным как Гена и, предаваясь фантазиям, пробовал связать то, что никак не связывается. И всё ради того, чтобы показать кому-то себя во всей красе, которой не было.