Это были времена, когда среди тех, кто остался в живых после долгих 1418 дней и ночей, начиная с 22 июня 1941 года и по 9 мая 1945 года, не звучали слова песни "Стоят девчонки":
Сегодня праздник у девчат
Сегодня будут танцы
И щеки девушек горят, с утра горят румянцем.
Пришли девчонки, стоят в сторонке
Платочки в руках теребят,
Потому что на десять девчонок
По статистике девять ребят...
. Не до статистики было и не до исследований сколько ребят осталось на десять девчонок. И трудно представить себе, что где-то по вечерам, подпирая стенки зала местного клуба, стояли те, кому предстояло продолжить род человеческий после кровопролитнейшей войны. И девчонки и парни работали не покладая рук, желая приблизить день благополучной жизни и для себя, и для всех кто выжил.
А жизнь продолжалась. Продолжалась несмотря ни на какие трудности послевоенного времени. И тут нельзя не вспомнить простые, но мудрые слова человека прошедшего всё это и возвратившегося "на круги своя":
- Ты никогда не задумывался, чем движется жизнь? Нет?
- Тем, что Ваньке хочется целоваться с Машкой... Что наступает ночь... А утром гудят гудки... И все расходятся по своим местам...
Антонина Семёновна, лейтенант медицинской службы, закончила войну в Австрии. Было ей от роду двадцать пять лет, четыре года из которых она проколесила в эшелонах эвакогоспиталя. И вот настал день, когда прибыв в разрушенный Дорнбирн земли Фо́рарльберг, за которой находилась ещё более разрушеная Германия, вывозить было некого.
Эшелон был передан в одну из воинских частей Четвёртого Украинского фронта под вывод войск с нетерпением ждавших возвращение домой. Нужно было только закрасить красные кресты на вагонах и в путь. Но Антонине Семёновне возвращаться было некуда. В провинциальном Саратове её не ждали. У матери, Екатерины Матвеевны, и без неё было "семеро по лавкам" - три сестры, брат малолеток и, вернувшийся в сорок четвёртом по случаю очередного ранения, отец, который, как отписала старшая сестра Шурка, "камнем повис на всех нас - дойти до отхожего ведра и то не может".
- "Зачем я им", - решила про себя Антонина и, с рапортом в кармане гимнастёрки, отправилась в комендатуру.
"Прошу оставить меня на службе в комендатуре гор. Дорбирн." - без объяснения причин написала она на имя начальника, старшего лейтенанта - стройного, высокого, с шикарной причёской и зовущими в неизведанные дали, глазами.
Работы в покорённом городе было много. Провести медицинский осмотр всех зарегистрированных находившихся на его территории. Отобрать и госпитализировать больных и немощных. Организовать медицинский надзор в приютах для обездоленных пожилых людей и оставшихся без родителей ребятишек. Проследить за санитарной обработкой подвалов домов, где во множестве расплодилось крыс и кровососущих паразитов... Да, мало ли ещё чего надо было переделать в перенаселённом беженцами городе, где напрочь отсутствовали места для проживания. Руины, руины, руины - куда не бросишь взгляд.
Но наступала ночь. Чарующая первой в жизни Тоси любовью. Рядом был самый дорогой, самый любимый человек на свете. Тот, с которым забывались неимоверная усталость и страшная своей неопределённостью будущность. Саратов, мать, отец инвалид, сёстры, которым самим пристало время обзаводиться семьями, брат пацанёнок - всё это ушло из жизни военврача. Забылось, казалось, безвозвратно.
* * *
Егорка родился осенью сорок шестого. Родился на Украине освобождённой три года назад. Николай, пользуясь полномочиями коменданта города в далёкой Австрии, отправил названную жену в Россию в купейном вагоне сборного эшелона, вывозившего из Германии контрибуцию железнодорожными составами. Но за Житомиром полномочия любимого человека кончались. Дальше надо было добираться самой. Из пустынного украинского городишки на Волгу, в город в котором прошли детство и юность девчонки, на гимнастёрку которой теперь были прикреплены боевые медали и орден. Что-то ждёт её после пяти лет разлуки в бревенчатой сторожке в две комнаты, разделённых русской печкой с полатями под потолком.
Этот дом, числящийся как "служебное строение", мать Антонины получила незадолго до войны. Получила после того, как была принята на работу сторожем на ипподром, которым так гордился город Саратов.
Егорка жил в сторожке, стоящей за огроменным забором с такими же, огроменными, воротами. И забор и ворота отделяли его от внешнего мира. Бабушка - это всё, кто у него был. Иногда приходил дядя Юра в новенькой форме суворовца, и Егорка, из-за дверного проёма наблюдал, как бабушка поила сына чаем.
Ещё реже в доме появлялась тётенька, от которой противно пахло лекарствами. Она торопливо чмокала Егорку в щёку, выкладывала на стол продукты и также торопливо рассказывала бабушке о том, куда ездила с санитарным поездом и куда поедут в этот раз. Когда тётенька уходила, целуя Егорку на прощание, то бабушка говорила, что это приходила его мама. Но он не знал кто такая "мама". Она, давным-давно, оставив их наедине, стала ездить в другие города, чтобы лечить больных людей. В тех городах ещё не было больниц, а больные были. Вот тётенька и ездила к ним.
О том, что у Егорки должен быть ещё и папа он тоже не знал. Даже слово такое - "папа" ему было незнакомо.
Друзей у Егорки также не было. Всё это - и мама, и папа, и друзья - оставались по ту сторону забора и были ему неизвестны. А выходить за него Егорка боялся. Он только с бабушкой ничего не боялся. С ней было всегда хорошо, спокойно, радостно.
Но однажды вечером дверь отворилась, и в комнату вошёл человек в военной форме. Егорка в то время палочку строгал у печки. А поднял головку и увидел вошедшего дяденьку. Военный тот у дверей стоял. Фуражку снял и смотрел на Егорку пристально, молчаливо, чуть улыбаясь.
Глянул Егорка в глаза дяденьки недоумённо и... как будто взорвалось в нём что-то:
- Папа! Папочка! Папулечка! - вырвалось из него. И кинулся Егорка ему на шею.
Обнял военный Егорку крепко. Прижал к себе. И запомнился Егору на всю жизнь, что вкусно пахло от папулечки одеколоном и папиросами. Больше ничего Егор не помнил. Только обрывками из детской памяти приходили к нему видения пыхтящего паровоза везущего его с тётенькой в неведомые края. Теперь он знал, что у всех мальчиков бывают мамы и что тётенька эта и есть его мама.
Потом был огромный автомобиль ЗиМ с откидными сидениями в салоне. И маленькая-маленькая комнатка в большом, не виданном Егоркой ранее, доме на проспекте Сталина.
Так начал Егор жить в Ленинграде. И было это в далёком 1951 году.
Квартира, в которой поселился Егор со своими родителями, была огроменной как поле вокруг бабушкиной избушки. Там была и кухня с тремя печками, и ванная комната с титаном, где грелась от огня горячая вода, и, даже, туалет, где постоянно журчала водичка. Только пить эту водичку было нельзя. Почему? - это Егорке было непонятно.
А ещё в квартире был длинный-предлинный коридор с множеством дверей. И за каждой из дверей жили тётеньки и дяди со своими детишками. Только ходить к ним было нельзя - считалось неприличным.
В тот день мама ещё с утра сказала, что сегодня будет банный день. В этот день можно будет купаться в ванной, в горячей воде. Для этого она куда-то сходила и принесла охапку дров. Затопила титан и, пока вода согревалась, сказала:
- Если хочешь, то можешь пойти погулять во дворе, Егор. Только далеко не уходи. Когда я тебя позову, ты придёшь, и мы будем мыться. Всё понял?
Егор радостно кивнул, одел пальтишко, тюбетейку и стремглав побежал на улицу. Там было весело среди таких же, как он, мальчиков и девочек. Они, завидев Егорку, дружно позвали его играть в прятки. Эту игру он любил. Ему всегда удавалось спрятаться так, что его никто не находил. Вот и в этот раз...
- Егор, Его-орка-а-а! - дружно, хором кричали ребятишки, отчаявшись найти последнего из своей компании.
Егорка-а-а, тебя мама зовё-ё-ёт!
Услышав об этом, он сразу вспомнил про "банный день" и быстро, соскочив с крыши дровяного сарая, побежал домой. Дома в маленькой комнатушке за столом сидела мама и горько плакала. Оказывается, ихнее время мыться кончилось, и в ванной мылись соседи. Но Егорка этого не знал. Он подошёл к маме, чтобы узнать, почему она плачет. Но в этот миг боль ожгла его лицо и тётенька прокричала:
- Все беды мои от тебя. Уж лучше бы я ещё грудным придушила тебя подушкой...
Егор, стиснув зубы от нестерпимой боли, протиснулся в угол, где стоял чёрный чемодан. Сел на него и подумал:
- "Наверное, так было бы лучше".
* * *
Шли годы. Егор взрослел и с нетерпением ждал, когда наступит время, и он пойдёт в школу. А пока жизнь шла своим чередом. У него появился братик, но был он таким маленьким, что играть с ним было нельзя. И ещё папулечка, на работе, получил новую комнату, где они, всей семьёй, встретили Новый год. Комната была большая, почти огроменная и с балконом. Здесь Егорка любил сидеть на приступочке и наблюдать за проезжающими машинами. Наблюдая за ними, он мысленно представлял себя шофёром огромного грузовика.
Незаметно подошло время и наступило первое сентября. Егорка пошёл в школу. В первый класс. Все ребята шли в школу в форме. У Егорки же был зелёный вельветовый костюм с короткими штанишками. Егорке формы просто не хватило. Он всё лето строил дачу, землю под которую дали папе на заводе. Утром Егорка просыпался под весёлые звуки цоканья топора, стук молотка или вжиканье пилы. Егорка знал, что это работает его папа. Ему было очень неловко от того, что папа работает без его помощи. Он вскакивал с лежанки в оборудованной землянке и босиком, в одних трусиках, выбегал на улицу, сжимая в руке топорик.
И папа сразу находил ему работу: собрать в кучку щепки, убрать в сторону ветки, сбегать к ручью за водой с двумя бутылками. Но самое интересное занятие для Егорки было выпрямлять ранее вытащенные из старых досок кривые ржавые гвозди. Эти гвозди папа забивал в доски, брусья, брёвна и посередине лужайки, между воронками от бомб, постепенно появлялся их дом. Дом, в котором совсем скоро они будут жить.
Но лето кончилось. И в последний выходной августа месяца они с папой отправились в город. Через лес, по тропинке вышли к железнодорожной станции и долго ехали в прокуренном вагоне, где ездили только настоящие дяденьки-мужики.
От первого сентября в памяти Егорки сохранилось только то, что после четвёртого урока, когда все первоклассники высыпали на школьный двор, его никто не встретил. Всех встречали мамы, бабушки или папы, а его никто. И он пошёл домой слегка огорчённый этим.
Дома он спросил маму: - Почему его не встретили? И мама сказала, что считает Егорку уже взрослым и самостоятельным, способным прийти домой без провожатых. А те, кого сегодня встречали - "мамочкины детки".
Гордый таким объяснением Егорка взялся сам помыть посуду. Посуду мыли на кухне, в общей раковине. Он усердно намыливал тряпочку мылом, тёр тарелку и ополаскивал всё водой из-под крана.
На кухне две соседки готовили еду и о чём-то разговаривали. Егорка прислушался. Прислушался, может быть, впервые в своей жизни. То, что он услышал, повергло его в смятение. Оказывается, его папа строит дачу на Егоркиных костях - "вон у них сын худющий какой". И, что форму ему не купили потому, что у его родителей денег нет. А вельветовые костюмы, в которых ещё год назад все ходили в школу, продавались "задаром". И что эти вкуснейшие котлеты, которые он разогрел себе на обед, у соседки даже кошка не ест потому, что они магазинные.
Сложив вымытую посуду стопочкой на столе, Егорка вошёл комнату. Мама занималась братиком, который ползая по оттоманке, норовил соскользнуть на пол и убежать в дальний угол, смешно взмахивая ручонками. Егорка застелил обеденный стол газетой. Разложил тетради и учебники и стал старательно выписывать палочки и крючочки. Это было его домашним заданием. Закончив делать уроки и прибрав на столе, он подошёл к маме. Облокотившись на её колени и спросил, глядя в лицо:
- А это правда, что мы бедные?
Мама помолчала немного и, погладив Егорку по голове, сказала:
- Ничего, сынок. Скоро я пойду работать, и всё образуется. Но ты должен будешь мне помочь. В садике нет места для твоего братика, и тебе придётся с ним посидеть. Я буду уходить на работу после того, как ты вернёшься из школы. А там и папа скоро придёт...
К новогоднему празднику Егорке купили школьную форму и новые ботинки. Он стал ходить в школу в гимнастёрке с подшитым белым воротничком. Чёрным ремнём с жёлтой пряжкой, на которой была буква "Ш". И в брюках. Теперь никто не посмел назвать Егора бедным. Жаль, что начались каникулы.
Читать Егор научился быстро. Он, почти каждую неделю приходил в школьную библиотеку и, задрав голову, смотрел на тётю, которая выдавала книги из-за высокой перегородки, просил почитать что-нибудь интересное.
Однажды ему досталась книга - "Сказки" Шарля Перро. Там было много разных сказок, но особенно ему запомнилась "Мальчик с пальчик".
Из неё он узнал, что не только его родители живут бедно. И что из этой бедности можно выбраться. Нужно только уйти из дома. Ещё можно забрать с собой братишку. Тогда родителям станет жить хорошо. Им всегда будет хватать денег. Даже на строительство дачи останется.
А жить можно будет в лесу. Там, Егор сам это видел, ещё с войны осталось множество землянок оборудованных и столами, и скамейками. А в некоторых даже печки были сделанные из железных бочек. Питаться можно грибами, ягодами, орехами. В сосновом бору шишек было видимо-невидимо.
Но что-то удерживало Егора от исполнения принятого решения. Что? - этого он не знал, а догадаться никак не мог. Помог случай.
Костя Филатов жил в соседнем подъезде. Был он мальчиком аккуратным. Ходил в школьной форме потому, что его папа был начальником на заводе. А ещё у него было кино. Это такой аппарат, куда заправлялась лента с картинками и картинка эта высвечивалась на простынь, которую вешали вместо экрана. Оставалось крутить колёсико и картинки на простыне менялись. Под ними было что-то написано и всегда было понятно о происходившем в кинофильме. Это было так здорово!
В тот день после школы Костя позвал Егора посмотреть фильмы. Егор с радостью согласился. За просмотром они и не заметили, что на улице стало темно и что Егору давным-давно пора было быть дома. Напомнили ему об этом Костины родители, которые уже пришли с работы. С радостными ощущениями он ворвался в комнату желая рассказать и маме и папе о том, какие фильмы он увидел...
Сильные отцовские руки скрутили Егора, и тот оказался скрюченным между ног папы. Мама, торопясь, протянула ему верёвку и...
Егорка не плакал - нет! Он только подвывал, когда боль в пояснице была совсем нестерпимой. В конце концов ему на глаза наваливалась темнота, и Егор не чувствовал ничего.
- Хватит! Достаточно, Гриша! - услышал он издалека голос тётеньки, которую звал мамой.
Папа ослабил ноги, и Егор рухнул на пол не в силах пошевелиться.
- Чего застыл? - раздалось откуда-то сверху. - Марш в угол и на колени, щенок! Жрать сегодня не получишь...
Перед сном папа всегда слушал "Последние известия" по радио. Потом звучал Гимн Советского Союза, после которого строгий женский голос говорил: - Спокойной ночи, товарищи!
Егор, стоя в углу на коленях, из последних сил старался не застонать. Боль в коленках, пальцах ног была настолько нестерпимой, что не было сил ждать, когда потушат свет и можно будет присесть, чтобы дать ногам отдохнуть.
Разбудила его мама. Разбудила со словами:
- Просыпайся, Егор. Пора собираться в школу.
Превозмогая боль во всём теле, он поднялся с паркета и, не имея сил разогнуться, проковылял в туалет и ванную комнату умываться.
На завтрак была геркулесовая каша на сухом молоке, которое называли американским. Егор, не чувствуя вкуса, заглатывал её ложка за ложкой и всё никак не мог понять: - "Почему так болит голова? Вроде бы он нигде ею не ударялся".
Провожая сына мама, свесившись над лестничным пролётом, сказала наставительно:
- Веди себя хорошо. И не вздумай получить двойку. Получишь - домой можешь не приходить.
Ну, а как же её можно было не получить, когда у него не было времени выполнить домашнее задание. В результате не одна, а две двойки появились у Егора в дневнике - за невыполненные письменные работы по русскому языку и арифметике. Правда среди них стояла одна пятёрка по чтению. Но, что делать с двойками?!
Решено, пора уходить из дома. "Вот только схожу во двор, посмотрю, как играют ребята, и поеду в лес, в землянку". Правда, спичками Егор не запасся - как растопить печь? Но, подумав хорошенько, Егор решил, что особой беды в этом нет. Сейчас в лесу много снега навалило. Значит и землянку завалило большим сугробом. А в книжке писали, что медведь потому не замерзаем в любую стужу, потому как берлогу его снег утепляет. "Вот и в моей землянке будет тепло", - решил Егор и прибавил шагу, чтобы поиграть напоследок и попрощаться с товарищами.
О том, что Егора выгнали из дома, было известно всем - и ребятам и дворничихе тёте Нине. Весть о том, что Егор получил две двойки за один день, распространилась раньше, чем он оказался во дворе. Но тот, как ни в чём не бывало, подобрав на помойке подходящую палку, принялся играть в хоккей, гоняя консервную банку от ворот до ворот. Он даже не видел в кухонном окне своей квартиры лица матери время от времени выглядывающей во двор.
Всё кончилось в одночасье. Егор, решив просочиться к хоккейным воротам противника вдоль стены дома, в котором проживал, оказался загнанным в угол между домом и деревянным гаражом. В этот момент дворничиха тётя Нина накинулась на него, схватила, оторвала от асфальта и, подхватив другой рукой портфель, потащила, болтающего ногами Егора домой. Напрасно он вырывался и кричал, что мама сама его выгнала, что он "законно" теперь свободный от дома. Запыхавшаяся дворничиха, с трудом преодолевая последние ступени лестничного марша, кричала осипшим от перенапряжения голосом:
- Тося, помогай, он сейчас вырвется!
Вдвоём, за руки и за ноги, тётки втащили Егора в коридор квартиры, и тот рухнул на пол, со слезами на глазах, наблюдая, как закрывается дверь, за которой оставалась мечта сделать свою семью обеспеченной.
* * *
Шли годы. Егорка давно вышел из детского возраста. Превратился в статного симпатичного отрока. На него уже поглядывали девчонки и во дворе и в школе. Но дружбы ни с кем не было. С ним запрещали дружить. Сгусток озлобленности и недоверия ко всему происходящему в жизни вселились в него, и он не желал с ним расставаться. Тяжёлый взгляд исподлобья, готовность ударить всякого вставшего на его пути, облить самыми грязными словами любого из взрослых - были его защитной реакцией на всё окружающее.
Откуда в нём это появилось - Егор не знал. Даже не задумывался над этим. От такого поведения он чувствовал себя свободным. А именно её ему не хватало.
- Именем Российской Советской Федеративной Социа-а-а ...
Слова доносились глухо, будто с улицы. Егор стоял мокрый как мышь. Стоял и дрожал всем телом. Как будто его окатили из ведра мёрзлой водой. Дрожал так, что ему приходилось, до боли в висках стискивать зубы. Чтобы никто не слышал, как они лязгают.
Ведь это ему читали. Ведь это его жизнь сейчас перейдёт в другое измерение со словами:
- Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Гробовая тишина повисла над залом, в котором едва различалось тёмное пятно толпы.
"Зачем здесь эти люди? Зачем пришли? Что бы узнать, какое горе навалилось на Егора? Узнать, услышать и рассказать всем, что он вор и будет сидеть в тюрьме?"
Его, как малолетку, судили отдельно от кодлы, которая последнее время заменяла ему всё: и школу, и мать, и младшего брата Лёху. Всё кроме Таньки - единственного человека, которая дружила с ним, несмотря на запреты.
Тишина вернула Егора в сознание. В зале никого не было. Сквозь открытую настежь дверь доносился гул коридора.
И вдруг шаги! Это за ним. Сейчас прозвучит команда: - Руки за спину! - и его поведут в тюрьму...
Капитан милиции подошёл к Егору и, тяжело вздохнув, опустился на крашеную скамью подсудимых.
- Меня куда теперь - в "Кресты" или на Литейный? - спросил он, сам испугавшись своего голоса.
- На Литейный? Мал ты ещё для Литейного-то. А вот если не прекратишь свою жизнь приблатнённую, если со школой не подружишься - "Крестов" тебе не миновать.
Так Егор познакомился с участковым. Теперь он обязан каждый вечер, в 20.00, ходить к нему отмечаться. А после этого идти домой и сидеть там безотлучно, потому как после 21.00 находиться на улице было запрещено.
Придя домой, Егор сел в дальний угол оттоманки, стоявшего в конце комнаты, и только здесь почувствовал себя в безопасности. Мать большую часть времени проводила на кухне, изредка заходя в комнату, что-то взять или положить. Отец читал газету. Младший брат рисовал что-то в тетради.
Егор любил рисовать. Ещё совсем недавно они с Лёхой вместе рисовали пушки, танки, строчащие красными чёрточками пулемёты. Наших солдат, бегущих в атаку и мёртвых фрицев, валяющихся на поле боя. Теперь Лёхе запретили общаться с ним.
Егор - вор! Егор - бяка!
Спал он на раскладушке, за трёхстворчатым шкафом.
Ночь для него была лучшим временем суток. Накрывшись с головой тяжёлым ватным одеялом и стараясь не думать о своей распроклятой жизни, Егор стремился поскорее окунуться в сновидения. Во сне ему было хорошо, радостно, счастливо. Он куда-то ехал в открытом кузове грузовика. Яркое солнце наполняло весь окружающий мир. Тёплый ветер развевал кудри и наполнял всё его сознание радостным ощущением чего-то хорошего, которое вот-вот должно произойти.
Сон прервался на самом интересном месте. Грузовик с Егором мчался по крутой дороге к широкой-широкой реке, переливающейся голубым в ярких бликах солнца. Кто-то стоял у самой кромки воды и призывно махал ему руками. И он уже видел радостное, зовущее лицо какого-то дяденьки... Но глаза открылись, и Егор ощутил непроглядную темень ночи и звенящую, устрашающую тишину.
Хотелось писать. Осторожно, чтобы не скрипнула раскладушка, он встал и прошлёпал в коридор коммунальной квартиры. "Странно - на кухне свет горит." Завернув за угол, Егор увидел мать, тихо плачущую за кухонным столом. Не обращая на неё внимания, он зашёл в туалет, справил нужду и, не спуская за собой воду, чтобы не будить соседей, вышел.
- Егор, сынок, подойди ко мне, - со слезами в голосе произнесла мать.
- Чего тебе? Не пойду. Я спать хочу.
- Письмо тебе пришло. На наш адрес. Из Саратова.
Егор сроду писем не получал. Если не считать девчоночьих записок, тайно переброшенных через весь класс на уроке. Поёживаясь от холода открытой форточки, он подошёл к матери, взял в руки конверт. На нём красивым каллиграфическим почерком было написано: 'Ленинград, В-106, ул. Гаванская'.
Что такое красивый почерк Егор знал. Недаром у него была пятёрка по чистописанию в начальных классах. Дальше шли его фамилия, имя, отчество. Впервые в жизни Егор видел эти слова на конверте.
"Значит это ему письмо? Да, точно. И не распечатанное ещё."
Достав из кухонного стола нож, он аккуратно вскрыл конверт. Два листа писчей бумаги с таким же красивым почерком. Отойдя от матери, он стал читать, стараясь вникнуть в написанное: ' Егор, сынок, здравствуй! Пишет тебе твой папа из далёкого города Саратова. Нам стало известно... Все мы ждём тебя... Мы начнём новую жизнь... Приезжай... С твоей мамой мы уже всё обговорили. Обнимаю тебя как мужчина мужчину. Жду - твой... твои... твоя...'.
"Что это? Наваждение какое-то: 'Обо всём договорились'... Значит, что - ехать надо? А-а-а! Пропади всё пропадом..."
- Так мне, что - ехать надо? - спросил Егор у матери.
- Езжай, сынок. Езжай. Не сумела я тебя воспитать, как хотелось бы. Может у отца получится. Ты уж постарайся его полюбить. Он...
- Там видно будет, - прервал Егор материнские причитания и отправился к себе на раскладушку.
Накрывшись с головой одеялом, Егор вдруг ощутил такую горькую обиду. Такое одиночество, окружавшее его все эти годы, что слёзы сами, не просясь, полились из глаз.
"Где же ты, папа, был всё это время? Где ты был, когда я дрался смертным боем с Колькой Рябининым? Когда географичка влепила мне кол за то, что я ошибся, показывая на карте границу РСФСР? Когда отчим, загнув "салазки", порол меня нещадно за этот кол. Порол с удовольствием, с улыбкой на лице...
Где ты, папа, был, когда мать, покупая Лёшке и леденцы, и пирожное, увещевала меня:
- Ты уже большой, Егор!
Тебя не было рядом, когда ты был так нужен! А теперь зовёшь?
Хорошо! Я приеду. Но любить ни тебя, ни твоих дочек не обещаю. Пускай сперва они меня полюбят. Полюбят таким, какой я есть..."
*********************************
Прошло десять лет.
Он сразу узнал это двухэтажное здание. И эту лестницу, и этот зал, и эту скамью, где когда-то они сидели с участковым. И, кажется, судья была та же самая.
И слова - 'Именем Российской Советской...'
Лехе дали один год лишения свободы. Но, учитывая его малолетство, сочли возможным отложить срок условно на год.
Егор стоял в зале, в стороне от толпы и видел, как хмурится отчим, сдерживая слёзы на краешках век. Как нервозно улыбается Лёха, высоко задрав голову, как будто рассматривая собравшихся...
Матери не было. Она не пришла, сославшись на здоровье...
Егор уже отслужил во флоте, окончил школу и учился на втором курсе института.
Он возвращался домой. Домой к своей жене, к сыну. Шёл и думал о том, как хорошо, что у него есть такой отец, который ни разу не был с ним несправедливым.