Конец восьмидесятых годов. По всему СССР шествует антиалкогольная компания. Народ ходит в недопитии, озлобленный на всё - на правительство вместе с Горбачёвым, на начальство на работе, на тех, кто мимо проходит... Да, мало ли ещё на что.
"Закрутили гайки" работягам. Не продохнуть. Статьи разные ввели на появление в нетрезвом состоянии в общественном месте. А если кто на работе выпивши появился - туши свет. В миг по статье со службы вылетишь.
Только мне-то это без разницы. Я за баранкой автобуса тружусь. На моей работе не выпьешь. Случись что - то не увольнением моя пьянка закончится, а сроком. Да и потом у нас две медицинские комиссии проходить приходится. До выезда на линию и по возвращению в парк. Так что мне эта водка без разницы. В выходные если только, под мясцо жареное...
В тот день я на 112 маршруте работал: жел.дор.платформа "Лахта" - "Ольгино - Тофопредприятие". Местечко дачное, но и аборигенов в окружных посёлках хватало. Мужики, кто по представительней, из малопьющих, в Питере работали. Двадцать минут до окраины города было. А там, на трамвай, метро - езжай куда хочешь.
А вот кто попроще, алкаши разных степеней - те на торфопредприятие подались.
Был я там. Не приведи Господь попасть в евОнное штатное расписание. Только с великого бодуна, изо дня в день не проходящего, там оказаться можно. Вот такие мужичонки там и работали. Мне на них смотреть-то противно было, ни то что разговаривать с ними. Потому как у них один разговор - о бухалове.
Закончив очередной круг, стою на конечной остановке - в Лахте. Лето, теплынь, птички тренькают - хорошо. Я из кабины вывалился и вдоль автобуса прохаживаюсь. Папироску смолю. На часы поглядываю - не опоздать бы с выездом. Наши, из отдела эксплуатации, на каждой остановке расписание развесили. Теперь если опоздаешь хоть чуть-чуть - наслушаешься от пассажиров. До самого торфопредприятия гундосить будут.
Интересный они народ - деревенские. Чуть что - права качать начинают. А в этих правах одно только слышно - все им должны. Даже если не должны - всё равно должны. И спорить с ними не моги. Они в своей деревне хозяевА. Если что не по-ихнему, то и по башке надают, и стёкла в автобусе поколотят. У местных своё представление о правах человека.
- 'Ага, минута до выезда осталась...'
Не спеша в кабину автобуса зашёл. Не спеша уселся поровней, чтобы под задницей никаких складочек от чехла сидения не было. В салонное зеркало глянул - расселся народ. Значит можно ехать. Дверями хлопнул. С ручника автобус снял и поехали. Из "кармана" выехал, по зеркалам заднего вида пробежался взглядом - всё ли у меня взади в порядке? - и... Только хотел газья прибавить - выбегает один из-за угла. Руками машет и меня в мать-перемать костерит. Остановился я. Задние двери открыл. Жду опоздавшего. Помню, что ему на тофопредприятие, на вечернюю смену ехать.
Вбегает, запыхавшись, мой работничек и сразу к кабине. Ни спасибо, ни других слов благодарности, а почему уехал раньше времени. Я ему часы свои показываю - уже четыре минуты, как я уехать должен. Не сработал аргумент. Обозвал меня клоуном и расселся на свободном сидении. У торфопредприятия вышел.
Часа через три, приехав на тофопредприятие, смотрю на остановке стоит тот работничек, что меня костерил отстаивая свою правоту. В салон зашёл. Вижу, что датый изрядно. Я ещё подумал: - 'Что у них в ангаре, бесплатно наливают, что ли'.
Доехал со мной до Лахты. К кабине подошёл и говорит так подобострастно:
- Братан, подожди меня трошки. Я сейчас портвеша куплю и мы обратно поедем.
- Не-а, брателла. Не пойдёть. Ты меня будешь в мать-перемать костерить, клоуном обзывать при исполнении служебных обязанностей, а я тебе услугу делай - ждать тебя. Пососёшь у осла уши. А я минута в минуту уеду. Я всё сказал. Вали отсюда.
Прошипел что-то пассажир со злости и, вприпрыжку, в лабаз подался.
Я очередную папироску выкурил, расслабившись в кабине. В салонное зеркало глянул и, как только моё время пропиликало - по газьям и на асфальт вырулил. В зеркала наружные глянул - бежит гонец за портвейном посланный. Авоську перед собой держит с бутылками и мне другой рукой машет - остановись мол.
- А вот хрен тебе в обе рУки, ударник торфяных брикетов и потвейна. Я и так на две минуты позже выехал...
Тут гляжу, мой матершинщик спотыкается, падает и, со всего маху, авоськой об асфальт. От бутылок только звон осколков в след мне разнёсся. На асфальте лужа из портвейна. А мой пассажир несостоявшийся, про меня уже и не помнит: как лежал на асфальте, подполз к луже на карачках, и, губы трубочкой сложив, стал портвейн с асфальта засасывать. Не пропадать же добру!
Я, когда обратно вернулся, на асфальте только пятно от портвейна осталось. Авоськи не было, осколков тоже. Видать кто-то из шоферов их с дороги подальше откинул. А мой ударник торфяного фронта на обочине лежит в позе эмбриона, в луже мочи и слюни пускает. Знать не пропало добро. Всё, что можно было, слакал мужичонка с асфальта.
На следующий день, в тоже время, мой алкаш на остановке зАгодя стоял. В салон вошёл. Я глянул в зеркало, а у него вся морда-лица - сплошной синяк.
- Кто это тебя разукрасил, - спрашиваю его.
- На работе. Друзья, которые меня в магазин послали. Не поверили, что я разбил все до одной бутылки. Решили, что скрысятничал. А я разве скрысятничал? Я, чтоб добро не пропадало, к луже приложился. А они не поверили. Но это ты виноват, что не подождал меня. Только они в это тоже не поверили. Сука ты после этого.
Тут меня совсем подпёрло:
- Если ты, говнюк поганый, ещё хоть раз меня оскорбишь за рулём, то я тебя вместе с пассажирами в ментовку свезу. Падаль вонючая. Хочешь?! Вытрезвон и сутки я тебе мигом организую. А ну, сядь и чтобы я тебя не слышал больше. Мразь.
Не знаю, чем история с моим бедолагой закончилась. Больше я на том маршруте не работал. На свой вернулся. Доработал до выходных, купил 0,75 "Сибирской" Ладожского рОзлива и скоротал вечерок и часть ночи в одиночестве. Одному пить как-то спокойнЕе. Никто тебе в рот не заглядывает, не торопит стакан опорожнять... Да и за белой скатёркой оно симпатичней как-то.