С появлением Виолетты в жизни обитателей маленького Второго Мира начались большие перемены.
Её явление, подобно явлению природы, было мощным и неотвратимым. Она, как весенний ветер, принесла с собой пробуждение, надежду и ожидание радости.
Все словно стряхнули с себя долгий зимний сон, всем захотелось размять затекшие от долгой спячки члены и пощипать молодой травки на зеленом лужке. Они вдруг как-то сблизились, стали друг к другу мягче и внимательней. И теперь часто, все вместе, сидели по вечерам у костра на берегу озера, и никто никому не мешал. Разговаривали мало, в основном молчали, думая каждый о своем...
Иногда Виолетта пела. Голос у неё был удивительный, чистоты и красоты необыкновенной. Пела она разные песни, со словами и без слов, но все её песни, может быть благодаря исполнительнице, трогали за сердце, поднимали из его глубин что-то надежно запрятанное, сокровенное...
Поначалу она пела одна. Потом, как-то само собой получилось, что к ней присоединился Изя. Его несильный голос оказался приятным и точным. Он удивительно сочетался с сильным голосом Виолетты, который не только не забивал его, а даже как-то поддерживал.
Потом, неожиданно для всех, вдруг запела вечно молчащая Большая. Пела она всегда без слов, вплетая сверкающую нить своей собственной мелодии в общий узор, который ткали в два голоса Виолетта и Изя.
После болезни она изменилась, стала проще и доступней и, вроде бы, даже меньше ростом. Её ослепительная красота перестала быть ослепительной, теперь это была просто красота женщины, уже не очень молоденькой, уставшей и вполне земной. В уголках рта и уголках глаз у неё обозначились тоненькие морщинки, но они не только не портили её красоту, а, наоборот, придавали ей глубину и завершенность.
Лева, превращенный Виолеттой при помощи ножниц (по её определению) из деда Мазая в Ивана-царевича, не пел - не умел петь голосом. Он пел сердцем, которое мягчело и послушно следовало за всеми песенными переливами, выжимая слезы из глаз.
Миша тоже не пел. Но не потому, что не умел, он очень даже умел. Просто стеснялся.
Большеглазая, которая стала частым гостем на их вечерних посиделках, всегда лежала, свернувшись калачиком, на коленях у Виолетты, не мигая, смотрела на костер, и огонь, отражаясь в её огромных глазах, рисовал причудливые картины иных миров...
И как-то во время одной из таких душевных посиделок Изина рука сама собой поднялась и опустилась на плечи Большой, и она не дернулась, не отстранилась, и рука так и оставалась лежать на плечах, и все восприняли это естественно, как само собой разумеющееся.
* * *
Сегодня Лев проснулся с ощущением праздника в душе - вчера Большеглазая принесла весть, что на огороде зацвела картошка; и Виолетта сказала, что самое время её окучить.
Еще одной из перемен был огород, который они разбили в Первом Мире, недалеко от озера. Нашли хорошую, ровную поляну, освободили её от травы, от корней (тяжелый труд!), вскопали, сделали грядки и посадили картошку, которую Виолетта, по счастливой ошибке, прихватила с собой вместо вареной. Картошки было немного, но, опять же по указанию Виолетты, они разрезали её на кусочки - на один "глазок". Каждый кусочек положили в аккуратно сделанную (на полштыка), лунку и присыпали землей.
Лева, как человек, далёкий от сельского хозяйства, не очень верил, что из этой затеи может что-либо получиться и поэтому, когда появились первые росточки, для него это было настоящим чудом.
Со страстью и восторгом неофита он ринулся засаживать огород.
Очень уважая себя за сметливость, Гурин посадил (сам!) зубчики чеснока и они взошли.
Потом Виолетта дала ему какие-то семена, Лев их посеял, и они тоже взошли, оказавшись петрушкой и укропом.
Потом Большеглазая принесла в зубах (откуда?), большой желтый огурец, Виолетта объяснила Леве, как сделать семена, и через какое-то время к их ежедневному рациону добавились молоденькие хрустящие огурчики.
Левиному восторгу не было предела. Он, сугубо городской житель, никогда даже не мог себе представить, какое счастье может подарить непосредственное общение с землей. На его глазах творилось Чудо, и он, обычный человек, Лев Гурин, ученый-теоретик, был его со-Творцом!
Приходя на огород, он, как ребенок, бежал к своим грядкам, осматривал их, здоровался с каждым кустиком и каждым листиком, набирал в ладони влажную землю, подносил ладони к лицу и вдыхал, вдыхал её запах, ни с чем несравнимый аромат Жизни. И сердце его таяло и наполнялось счастьем.
Вообще, надо сказать, в последнее время он чувствовал себя очень счастливым человеком, почти абсолютно счастливым. Почти.
В глубине его оттаявшего сердца, в самом центре, продолжал оставаться маленький нетающий кусочек льда - обида на Изю. И этот острый, колючий кусочек, расковыривал старую рану, не давая поверить в то, что он окончательно простил своего друга.
Снаружи доносились голоса, смех и пение Виолетты.
Лева потянулся, резко спрыгнул с кровати, для разминки поиграл мышцами и вышел наружу.
Возле горящего очага, от которого уже потягивало чем-то вкусным, сидели Игнат с Изей, И, смеясь и подбадривая Мишу: "Давай, дружище, ну же, не посрами наше мужское достоинство!".
Миша, увязая в песке, изо всех сил пытался догнать Виолетту, которая, одетая в такие же, как и у них, мягкие синие штаны с надписью "LEE" и ярко-красную футболку с портретом неизвестного присутствующим человека, на большой скорости, с песней, давала вокруг озера круги на велосипеде.
Невдалеке, на камушке, с улыбкой наблюдая за происходящим, расположилась Большая.
Уже давно она сменила свой экзотический наряд на такие же синие штаны и клетчатую ковбойку, и сейчас удивительно напомнила Льву девушку-студентку из того, далекого, несуществующего, Главного Мира. И опять что-то настойчиво стукнулось к нему в сердце, и льдинка в глубине тут же отозвалась, шевельнулась, и сердце заныло, заболело...
Но Лёва знал, что надо делать - он прижал, придавил ноющее сердце рукой, изо всех сил встряхнул головой и, увернувшись от мчащейся Виолетты, прыгнул в воду и поплыл, размашисто, не останавливаясь.
Большая сидела на берегу и смотрела на свою семью.
В какой-то момент времени, не так уж и давно, она вдруг поняла, что все они - её семья. Семь я.
Да, её просьба была услышана и исполнена и теперь у неё есть семь я, как раз столько, сколько нужно, чтобы постичь и понять Предначертанное. Да, теперь их семеро, и им открыт путь к Духовной мудрости.
Поняв смысл их общего со-Единения, она больше не оценивала своих партнеров по их качествам, понимая, что все они теперь единое, в котором каждая часть, в том числе и она сама, находится на своем месте, гармонично дополняя остальные. А перестав оценивать, приняв их такими, какими они были - полюбила их всех вдруг и сразу.
Она больше не считала себя ни значительной, ни единственно избранной. Ей, у которой никогда не было семьи, было хорошо с ними, потому, что они и были её семьей.
Её непомерно раздутое эфирное тело начало уменьшаться, и, естественным образом, она постепенно стала приобретать (в глазах окружающих), нормальные человеческие размеры.
И, удивительное дело, это нисколько не ослабляло её, наоборот, высвобождало силы, словно она перестала делать значительную часть какой-то ненужной, напрасной работы.
Взгляд Большой отвлекся от Виолетты с Лохматым, переместился к костру и остановился на одной из семи частей её "я".
Эта часть, и она это признавала, была особенной, отличной от других.
Словно что-то почувствовав, он тут же поднял голову и их глаза встретились.
Сердце Большой сначала замерло, а потом бешено заколотилось.
Изя улыбнулся и помахал рукой.
Она помахала в ответ, и горячая, жаркая волна охватила её тело.
Она видела плешь, проступающую сквозь седеющие волосы, грузное, далеко не спортивное тело, покрытое жирком, морщины и красные прожилки на стареющем лице - она видела всё это очень хорошо, просто отлично. И, тем не менее, при всем этом, он казался ей необыкновенно красивым. Что-то в нем было такое, что с невероятной силой притягивало её. Что? Она не знала. Что-то непонятное ей, необъяснимое.
Большая несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, успокаивая волнение.
Сегодня они все собирались идти на огород, она тоже, хотя, если честно, сам огород интересовал её мало, вернее, совсем не интересовал, она просто хотела пойти за компанию.
Но ночью Большая получила информацию, служебную информацию, и у неё возникло неотложное дело.
Для выполнения дела ей нужно двое помощников, и сейчас она прикидывала, кого выбрать.
Собственно говоря, относительно одной кандидатуры вопрос даже не обсуждался, его она при любой возможности брала с собой. Предстоящее дело было ответственным, очень ответственным, а он был далеко не лучшим помощником - это она тоже знала. Пожалуй, изо всех он был наиболее слабым, но ей очень, ну очень, хотелось взять Изю с собой!
Вторым номером идеально подходила Виолетта. Большеглазая тоже подходила идеально, но она, как всегда, где-то гуляла сама по себе.
Виолетта вообще для всего подходила идеально, но было одно но, из-за которого Большая не могла взять её с собой - в последнее время путь, проложенный через озеро, стал опасным, само озеро стало опасным.
И Большая подумывала о том, что его надо убрать, запечатать, и проложить новый. Но это было целое дело, и она всё тянула и тянула с этим.
Поэтому сегодня они пойдут на огород с Виолеттой, так ей, Большой, будет спокойней. Пойдут этим путем в последний раз, окучат свою картошку, а потом, не затягивая, она проложит новый.
Наиболее подходящей кандидатурой, после Виолетты, был Игнат; и Большая остановила свой выбор на нём.
Лева лежал на воде и рассматривал звездный рисунок, ставший родным и хорошо знакомым. Вот-вот должно было взойти солнце, и звезды, бледнея одна за одной, исчезали на светлеющем небе.
Сердце, удавленное работой, больше не ныло, оно стучало несколько учащенно, но ровно и спокойно.
Звезды почти все погасли, и Гурин перевел взгляд на полосу леса на противоположном берегу.
Озеро было небольшим, он лежал как раз посередине, и ему было одинаково хорошо видно оба берега, и наш и тот.
Между ним и лесом по берегу пронеслась на велосипеде неутомимая Виолетта.
Миша, не выдержав такой гонки, уже давно оставил свои бесплодные попытки её догнать и, посрамленный, что совершенно не портило ему настроения, лежал возле костра, вывалив язык и тяжело дыша.
Лева вспомнил, как после очередного похода в Первый Мир, а ходила она туда, так же как и Розовая Кошка, когда вздумается, Виолетта появилась на берегу с новеньким сверкающим велосипедом в руках, вызвав у присутствующих недоумение и даже смех.
Дело было в том, что Первый Мир был буквально набит различными механизмами и предметами техники, как знакомыми, так и совершенно незнакомыми, старыми и просто новехонькими. Но все они были абсолютно бесполезны - по неизвестным и непонятным причинам, ни один из них не работал. Машины, несмотря на полные баки, не заводились, колеса у тележек не крутились, а ружьё Игната отказывалось стрелять.
Всё это, с некоторым превосходством старожил, было тут же доложено Виолетте.
На что она ответила, что "лично ей об этом ничего не известно", подоткнула юбку, села на велосипед, засмеялась, сверкнув своими великолепными зубами, и, на изумленных глазах всех присутствующих, покатила по песку, словно это была хорошо укатанная проселочная дорога.
После этого случая, он, Лева, убежденный материалист и реалист, настолько уверовал в её сверхъестественные способности, что даже решился задать ей давно мучавший его вопрос: как ей, Виолетте, удалось напоить их всех одной бутылкой водки?
На что она, удивленно посмотрев на него, ответила: "Уж если Он смог двадцатью ячменными лепешками накормить досыта сто человек и всех их чад и домочадцев, то что для Него напоить одной бутылкой столь мизерную группу людей?".
Ответа Лева не понял, но, как, ни странно, был им вполне удовлетворен.
Вообще, надо сказать, у Виолетты была немного необычная манера отвечать вопросом на вопрос. И это, что самое удивительное, нисколько не раздражало - не то, что категоричные ответы Игната. Наоборот, это делало спрашивающего как бы сопричастным к ответу, не ставило точку, и, хотя и беспокоило, но оставляло возможность для раздумий и поисков. Так, на вполне, казалось бы, конкретный Левин вопрос: "Виолетта, ты - верующая?" - она ответила- "А ты - нет?" - чем ввергла его в долгую полосу размышлений...
Из-за невидимого Леве горизонта прорвался первый лучик и внезапно, отразившись от чего-то на том берегу, ослепил, попав прямиком в глаз.
Лева зажмурился, и, ещё порядком ослепленный, бросил заинтересованный взгляд на тот берег: Что бы это могло быть?
И вдруг (или ему опять показалось?), на границе песка и леса, он увидел неясный, маленький синий силуэт.
Гурин дернулся и напряг глаза, чтобы получше рассмотреть интригующее видение, но, в этот момент, между ним и лесом опять возникла Виолетта. И, когда она пронеслась, он уже ничего там не разглядел. А, может быть, там ничего и не было?
Огород встретил их буйным цветением. Над бело-розово-сиреневой пеной цветущей картошки жужжали пчелы.
Весна ушла, природа уже несколько привяла и припылилась. Но здесь, на огороде, за которым они регулярно ухаживали, все было свежим и зеленым.
Лева, никогда в жизни не видавший цветущей картошки, пришел в неописуемый восторг.
Виолетта, привычная к подобным зрелищам, восторга не испытывала но и удовольствия не скрывала - цветение и впрямь было многообещающим.
Что касается Миши, то его, как и Большую, не слишком интересовала картошка, да и весь огород в целом - огурцов он не ел, а петрушка, на его вкус, пахла просто отвратительно.
Пошел он сюда только ради компании и, что уж греха таить, в надежде поймать несколько бабочек. Но бабочки исчезли вместе с весной, и Миша был сильно этим разочарован. Но компанию не ломал, работал вместе со всеми, смирился и постепенно вернулся в хорошее расположение духа.
И сейчас, лежа на траве возле бьющего из-под земли ключа, если и щелкал зубами на пролетающих мимо мелких букашек, то вовсе не ради гастрономического интереса, а исключительно ради охотничьего.
Солнце стояло довольно высоко, они уже окучили картошку, повыдергали сорняки, полили грядки и присели возле родника отдохнуть и перекусить перед обратной дорогой. Денек выдался на редкость - солнечный, но не жаркий. А здесь, в тенечке, было вообще замечательно! Клонило в сон. Но Виолетта, памятуя указания Большой, рассиживаться не дала.
Лева ещё раз обошел свой огород, попрощался со своими подопечными, нарвал домой зелени и огурцов, и все тронулись в обратный путь.
Лодка была на месте (да и куда она денется?). И, тем не менее, это порадовало Леву. В последнее время он ощущал какую-то тревогу, когда приближался к озеру - и вроде бы всё было, как и раньше, но все-таки что-то было не так. Вот и сейчас... Гурин оттолкнулся веслом и они поплыли.
Лева уже привык к метаморфозам, которые происходили с лодкой и были напрямую связаны с количеством пассажиров, плывущих в ней - чем больше пассажиров - тем больше лодка. Сегодня лодка была маленькой - на троих.
Лев греб стоя, пользуясь одним веслом. Весло было широким и очень удобным, замысловатый путь хорошо изученным и лодка легко скользила по воде.
Тревога постепенно отпустила, Гурин расслабился, и все шло хорошо, и так же хорошо все бы и закончилось, если бы не бабочка.
Экземпляр был великолепен! Огромная, яркая, необыкновенно красивая, откуда она взялась на середине озера? Это навсегда останется загадкой. Покружив перед носом не верящего в свое счастье Миши, бабочка села на Левино плечо.
Не владея собой, Миша прыгнул и передними лапами толкнул Гурина в грудь, не сильно толкнул, совсем легонечко.
Но расслабленный Лева качнулся, потерял равновесие и, не выпуская из рук весла, упал и сразу ушел под воду, даже кругов не осталось.
И вслед за ним, ни секунды не раздумывая, прыгнула Виолетта, никогда в жизни не видевшая большой воды, жительница самой сухопутной деревни в мире с романтическим морским названием Малая Моряковка.
* * *
Почти совсем стемнело, когда на берегу озера во Втором Мире появились, выйдя из каменной хижины, Большая с друзьями. Уставшие и голодные, но очень довольные сделанным, они спешили к родному костру.
Маленький Второй Мир встретил их непривычной тишиной и темнотой. Только голос волн, тихий и шуршащий, да свет звезд, слабый и далекий... Ни смеха, ни песен, ни ярко горящего огня на берегу...
Сердце Большой тревожно сжалось и чувство вины сдавило горло: за дневными заботами она совсем забыла о них, даже ни разу не проверила - где они? Что они? А ведь могла, умела! Что происходит с ней в последнее время? Непростительно, ох, как непростительно!
Она послала Игнату мысленное указание ждать здесь и никуда отсюда не выходить до её особых распоряжений. "Ни-ку-да-не-вы-хо-дить"! Развернулась - и снова вошла в хижину.
* * *
Гурин, хороший, опытный пловец, при падении не растерялся и успел набрать в легкие воздух.
Во-первых, он плавал всю свою жизнь и чувствовал себя в воде так же удобно, как и на суше. А во-вторых, он отлично знал, что озеро не глубокое - при определённом освещении в хорошую погоду даже можно было видеть разноцветные камешки на его дне. Поэтому своё падение с лодки он воспринял, как веселое приключение.
Не выпуская из рук весла - вещь-то нужная, лови потом - он ловко перевернулся головой вниз и, выставив вперед весло, чтобы оттолкнуться, по инерции пошел по направлению дна.
Дна, столь хорошо видимого с лодки, не было.
Решив больше не играть, Лева попробовал перевернуться, чтобы всплыть наверх.
Перевернуться он не смог. Какая-то неведомая сила, сковав все его движения, тянула вниз.
Воздух в легких кончался и, вот тут, он по-настоящему запаниковал. А паника, как известно, плохой помощник.
В глазах у Гурина потемнело не столько от отсутствия воздуха, сколько от страха и, понимая, что захлебнется, он не удержался и сделал вдох.
Воды вокруг не было...
* * *
Из каменной хижины, теперь уже на берегу другого озера, в Первом Мире, в темноту ночи вышла Большая.
Вокруг было тихо и пусто. Полная Луна, только недавно поднявшаяся из-за горизонта, казалась огромной и отливала каким-то тревожным красноватым светом.
Посередине озера, в спокойной воде которого отражались звезды, одиноко покачивалась пустая лодка.
Сердце Большой опять сжалось в предчувствии беды.
При её умении провести лодку до берега было делом пустяковым и, через какое-то, довольно короткое время, лодка, завершив свой извилистый путь, уже приближалась к берегу.
Еще издалека она заметила, что на дне лодки что-то лежит.
При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось Мишей, неподвижным и вроде бы даже не живым.
Большая подтянула лодку, прыгнула в неё, наклонилась над Мишей, всматриваясь, и положила руку ему на лоб.
Лохматый открыл глаза и посмотрел на неё взглядом, полным смертной тоски и боли.
Не убирая руки, она сосредоточилась, соединилась с ним сознанием, что для неё тоже было делом бытовым и привычным, и, через несколько мгновений, уже знала о том, что произошло.
Она сосредоточилась и расслабилась одновременно, и, используя свое Знание, попробовала проникнуть вслед за Львом и Виолеттой.
Это дело оказалось, к её удивлению, гораздо более трудным, даже невыполнимым. Её Знание натолкнулось на какую-то преграду, словно непреодолимая стена встала на её пути, не давая её Знанию соединиться с тем Знанием, которое было по ту сторону стены, стать со-Знанием.
Тогда Большая попыталась просканировать хотя бы ближайшие миры, отлично понимая, что ищет иголку в стоге сена, устала и, оставив свои бесплодные попытки узнать то, что было закрыто от её вмешательства, легла на дно лодки рядом с Мишей, обняла его за шею, и заплакала.
Пёс повернулся на бок, тоже обнял её передней лапой, и начал мягким языком слизывать слёзы с её лица.
Так они и лежали, обессиленные, раздавленные чувством вины и утраты, а с неба на них, струя тревожный красноватый свет, равнодушно смотрела огромная круглая луна.
* * *
После второго глотка воздуха в глазах у Гурина просветлело, страх ослабил свою железную хватку, и паника тут же поджала хвост.
Воды вокруг действительно не было. И что же было вокруг?
А вокруг был какой-то непонятный "перламутровый" туман. И он, Лев Гурин, в далеком недавнем прошлом ученый-физик, знающий ответы почти на все вопросы, с огромной скоростью летел куда-то в этом тумане, судорожно, как последнюю соломинку, сжимая в руках весло, и не имел ни малейшего представления о природе этого тумана.
Туман был плотный и непроницаемый, и невозможно было определить его границы.
Лев, искренне считая себя полным идиотом, использовал весло, чтобы "оттолкнуться от тумана" и изменить направление движения - хотя какое это имело значение? И "это" ему, к его полному удивлению, удалось!
Он перевернулся, и с той же скоростью полетел в противоположном направлении.
Через какое-то время Гурин вдруг понял, что он никуда не летит и не летел, что это туман вокруг него движется с большой скоростью, а он вниз головой (почему "вниз"?), неподвижно висит на месте.
Лева опять перевернулся, на этот раз, по его представлению, "вверх" головой, но ощущение подвешенности "вниз" осталось.
Он перевернулся ещё раз, и ещё, пытаясь избавиться от этого неприятного ощущения, и ему, вроде бы это даже удалось, но комфорта не добавило.
Потом Гурин понял, что ошибся, что все-таки это он летит в тумане, а сам туман - неподвижен.
Потом он опять понял, что ошибся, что это, все-таки, туман движется, а он - неподвижен. Потом просто перестал что-либо понимать, опять перевернулся, и опять, и опять...
Голова у него закружилась, и Лев потерял сознание.
* * *
На берегу озера в тихом и пустом Втором мире, на сером песке, обняв колени и положив на них голову, сидел Изя и бездумно смотрел на серую воду, в которой отражалось серое небо. Просто сидел и смотрел.
Дни шли, и Мир, который после исчезновения друзей почернел, постепенно стал устойчиво-серым, словно посыпанным пеплом.
Расхожая привычная народная мудрость, что горе объединяет - на этот раз оказалась полной глупостью. Горе пришло - и разделило их. Это радостью можно поделиться, потому что радость нужна всем, да и человек в радости становиться щедрым. А горе, оно только твоё, и ты сам должен хлебать его полной ложкой и выхлебать до конца, до донышка, чтобы освободить место для радости. И у каждого едока своя миска, и своя ложка, и своя похлебка, так что бери ложку - и вперед!
Рядом с Изей, положив голову на лапы, лежал Миша и тоже смотрел на воду. Он тоже все это время хлебал своё горе, считая, как впрочем, и каждый, что его миска - самая большая, а горе - самое горькое.
Игната и Большой во Втором Мире не было. Они ушли по делам. Кроме горя была ещё и работа, которую надо было делать, не смотря ни на что. И они, Воины Духа, железной рукой отодвинули от себя горе, не могли, не имели права остановиться и начать хлебать, пока не станет просвечивать дно. Поэтому просто выплеснули его из своих мисок, а миски разбили, не оставив места для горя.
Где всё это время находилась Большеглазая, не знал никто, она тоже куда-то исчезла, что, впрочем, было делом обычным - кошка, она и есть кошка, чтобы гулять сама по себе.