Аннотация: Цикл любовных историй, которые происходили в Советском Союзе и после,рассказанных героями Александра Дунаенко.
Мой "Декамерон" - это цикл рассказов, цепочка любовных историй, которые рассказывают сами их герои.
Александръ Дунаенко
Посвящается Джулии
ПРИНЦЕССА, ДОЧЬ КОРОЛЯ
История эта кошмарная, и, не приведи Господи, кому из вас такое пережить. У меня и сейчас в руке дрожит перо...
А вышло всё оттого, что вздумал я, старый пень и дурак, в 35 лет жениться. Говорят, что рожать в этом возрасте уже будто бы трудновато, а вот жениться - в самый раз. Созрел, мол, нагулялся. Остепенился. Не знаю. Если в жизни всего наделался, то, скорее, помирать пора, а не жениться.
Красавица моя временно проживала в Москве и училась на журналистку. А я готовился получить диплом культурного человека в специальном институте, где пять лет учат играть на балалайке, а первые три года - читать и писать. Институт, само собой, тоже находился в Москве, общежитие наше поставили на ремонт, а меня, за хорошую учёбу, поселили в ДАСе - общежитии Московского университета. Первую неделю я ходил овцой по ихнему общежитию и пялил глаза на росписи, выполненные пещерным человеком, на курящих девочек и чёрных негров, которые рассаживались вокруг кадки с пальмой и чем-то напоминали Африку.
Я чуть было не окунулся во всю интересную атмосферу дискуссий и жарких прений, каковые разводили здесь люди исключительного мозгового размаха. Но тут эта женщина злополучная попалась. Вроде, как шлагбаумом, она отсекла мне путь к живому общению с талантливой молодёжью ДАСа.
Да, да, она была красавицей. Иначе я не пролил бы суп на её ночную рубашку. В той самой, знаменитой "дасовской" столовой, тихонько я двигал свой поднос к кассе и случайно оглянулся. Ну и негритянка... Ну и негритяночка! 35 лет жил, не знал, что такие негры на свете бывают. По телевизору их, что ли, выборочно всегда показывали? Да и здесь, в ДАСе, сплошь синие, губастые, с плоскими лбами - страшно смотреть. А тут - вполне европейская будто бы женщина, только губы сочно-красивые, чувственные, каких в Европе не делают, да кожа... Что кожа - у нас в Актюбинске, в Мугоджарском районе, и почерней девочку можно отыскать.
Наверное, я, как все мужчины, сволочь, потому что хочется рассказать и про стройность её, и про большие глаза голубые, и про волосы, что длинные, вьющиеся, до самого пояса. Ну, что она, скотина какая, что я о ней всё - с ног до головы, как о лошади. Ещё бы про зубы похвалился. Да, и зубки у неё были, хотя и несколько крупноваты, но хороши поразительно.
И вот на эту улыбку я натолкнулся со своим подносом, ожёгся об эти глаза. И был бы я последний чурбан невоспитанный, если бы не уронил весь обед, не облил ей супом ночную рубашку, и - не опрокинул себе на голову стакан сметаны потом, когда увидел, каких дел натворил, и как трудно будет теперь всё исправить.
Джулия (она - Джулия!)рассмеялась так, что миллион жующего в зале народу вздрогнул. Ей, конечно, было жаль заграничного своего платья, которое я, деревня, принял за ночную рубашку. Жаль, потому что от нашего советского супа "харчи" бессильны пятновыводители, нужны ножницы, но вид меня в сметане, по-видимому, с запасом покрыл издержки несчастного случая. Сразу стало видно, что я - человек необычайно острого ума, но, что более важно (как сказала мне потом сама Джулия), что я влюблён в неё без памяти.
Вечером я пошёл к Джулии извиняться. В голове был сумбур, как будто часть супа попала ещё и туда. Как зайду? Что скажу?
Дверь. Звонок. Джулия. Мы разговариваем. Джулия не сердится, совсем не сердится и много смеётся. Русский она знает плохо. Знает английский, французский, итальянский, несколько каких-то своих. Я со словарём знаю все языки. Но жадно вслушиваюсь в обрывки русских слов. В Африке есть маленькое государство Калликсо и Джулия - обыкновенная принцесса, дочь короля. Их страна отказалась культивировать у себя язвы капитализма. Сейчас Калликсо очень нужны свои адвокаты, журналисты, философы. Лучших своих людей правительство посылает на учёбу к нам, в Советский Союз. Я смотрю на Джулию восторженными глазами: она - лучшая. Она - самая лучшая. Прихожу к ней пять, десять раз - пропадаю. Что у них ещё за порядки - ходить почти нагишом. Ну, этот её "нагиш", правда, не совсем "нагиш". Карден бы заплакал, а то и вовсе слёг. Древний художник росчерком в несколько линий сделал ей наряд: так одевали богинь. Я хотел посмотреть, как их раздевают. Я взрослый человек, мне скоро сорок. Вечер. Мягкий розовый свет в комнатке Джулии. Мы одни. Я протянул руку, и тут послышалось тихое противное шипение. Бог с ней, с любознательностью. - Что это у тебя шипит. Джулия? Чайник, что ли? И тут, рядом с девушкой, появляется голова кобры... Так, ничего особенного: сплюснутая голова пружинисто покачивается на изогнутой струне туловища. Ещё этот... язычок, туда - сюда. Я, конечно, сразу за девушку испугался, встать не могу, белый весь. А она смеётся. Это, говорит, Кесси. Кесси живёт вместе с ней в общежитии и, по поручению богов, охраняет Джулию. У них в стране очень серьёзно относятся к браку. До свадьбы возле каждой девушки живёт такая кобра, и ещё не бывало случая, чтобы под венец попала не девственница.
Джулия, ты помнишь старый круглый стол, на котором творили свои бесчинства бояре старой Москвы? Как вообще такой стол мог попасть в ДАС? И даже - такие столы ? На каждом этаже их было по два, на каждом столе - следы страстей трёхсотлетней давности. На этих столах любили, рубили головы, четвертовали, за этими столами пили и устраивали спиритические сеансы. В ДАСе столы украшали крохотные пазухи в длинных коридорах общежития.
Джулия, ты помнишь, ты приходила ко мне в 211-ю? Девушке неприлично находиться в комнате мужчин, мы шли на круглый стол. К свиданию ты одевалась так, что во всём ДАСе бледнело электричество. Мини - разве можно такое мини! Колготки - что ты делала с бедными мальчиками ДАСа? Губы - зачем тебе этот шок в коридорах, зачем пожар?!.. Садилась на древний стол: стройная нога на стройную ногу - (а что ты делала со мной? - но я всё время помнил о Кесси) - садилась, брала в тонкие пальцы свою импортную цыгарку. Зачем куришь? С трёх лет, с трёх лет... Ну и хватит, зачем нам рахиты? Море, бананы, апельсины. Да, хорошо у вас. Самое лучшее у вас - это твои глаза, Джулия. Твои голубые, синие, зелёные, бирюзовые... чёрт, как они меняются... ты чистокровная калликсянка? Странно: кожа, голубые глаза. Можно, я коснусь губами твоей кожи? Ваш Бог разрешает? Наш? О! Наш разрешает всё, а потом на том свете наказывает. Можно, да? можно?..
***
В поезде двое суток в купе. Чай. Суп из солдатской мисочки. За окном остатки лесов. Ночью с верхней полки я протягиваю руку к Джулии. Она внизу. Я слышу кончики её пальцев. Полумрак. Сопят соседи по купе. И мне кажется, что, на соседних полках, спят проклятые змеи.
Наутро я в радостном волнении: колёса поезда въехали на актюбинскую землю. Яйсан, Мартук, Каратогай - красота-то какая! Что-то мне папа с мамой скажут... Я им вообще-то писал, что приеду с невестой, но не посвящал в подробности. Зачем заранее сообщать, что, мол, принцесса, и ещё полцарства в Африке в придачу. Да, Джулия что-то там говорила об алмазных приисках, залежах урана. Её папа втихаря уже бомбу делает. Если всё будет хорошо, бомбу он отдаст нам с Джулией. Будет ли всё хорошо? Со своим папой я договорюсь, а вот что скажет мама? На словах мы все интернационалисты, а когда доходит до дела... Вот у нас, в Растсовхозе, грек вздумал на испанке жениться, так между семьями чуть резня не вышла. Совхоз узнал, что все греки пархатые, а испанцы, только недавно, кушать стоя научились. А тут - калликсянка чернокожая.
В Москве я специально ходил с Джулией в Тимирязевский парк, на озеро, чтобы как можно сильнее загореть. Сама она чернее не становилась, а вот я к ней чуток подтянулся. Белый бикини Джулии издали обращал внимание. Москвичи оборачивались, останавливались, как будто негров никогда не видели, и с интересом разглядывали меня, да так, что я чувствовал себя марсианином.
На актюбинский вокзал шоколадная Джулия вышла в лёгком чёрном платье. Вот и ничего. Ну, немного темнее наших, но у неё душа хорошая. Бедная моя мама... Но даже папа в первые минуты ослабел...
Дорогие мама и папа, к вам не ревизор приехал, это моя Джулия. Я понимаю, что, поначалу, все матери глядят на сноху, как на человека другой расы, но, умоляю вас, будьте интернационалистами! Мир! Дружба! Рот фронт! Но пасаран! (Хоть бы один лозунг по-калликсянски, чтобы Джулии было приятно). Као ляо по соляо... нет... не то... Джулия опять смеётся, протягивает руку: мама тётя Анна Васильевна, Myname позовут Джулия. Да, мама, это моя невеста. Папа обнял меня. Он рад. Он радовался бы даже и в том случае, если бы я и совсем не человека привёз, лишь бы мне было хорошо. - Что, уже надо жениться? Совсем не заметно. - Заметно, папа. Мне уже 35, и это заметно: голова седеть начала, морщины от бесконечного веселья. Нет, родители не приедут. Сложное положение в стране. Будут 2 - 3 министра, да товарищи по племени.
Я показываю Джулии грядки с морковкой, огурцы и помидоры. Папа у меня огородовед-любитель. Безобидный конкурент планово-убыточному совхозному хозяйству. Каждую осень он прячет в погреб мешок картофеля, в котором несколько десятков новых сортов. Есть и даже трогать их нельзя, потому что это сорта , и потому на зиму для еды папа собирает картофель с полей того самого убыточного совхоза, где горожане, по обычному осеннему авралу, создают видимость уборки, помощи города селу. Джулия не понимает сложной механики советского хозяйствования на уровне отдельно взятой семьи и страны в целом. Объяснять бесполезно. В Калликсо только начинают строить социализм и пока как-то всерьёз о продуктах не задумывались.
О свадьбе, в принципе, договорились. Родители сделали вид, что успокоились. Ночью мама подходит к моей кроватке и тихо плачет. В одно из свежих солнечных утр к нашему бараку подъехала чёрная "Волга". Вышли большие люди в чёрных пиджаках и галстуках. Облисполком, Гизат Эбатович. Очень приятно. Международная свадьба. Событие для города. Будут пресса, отцы города, КГБ. Мало ли, что может случиться. Автобус подадим, выделим средства. Это что, она? У - у, какая хорошенькая! А что она ест?..
12 июля свадьба и день рождения Джулии. Город в транспарантах. Из предприятий всех повыгоняли для ликования, когда будет проезжать свадебный поезд. ЗАГС, католическая церковь. У нас перестройка. Уже два года мы стараемся терпимо относиться к людям, которые верят не в то, во что надо. Джулия сказала, что в церковь - обязательно. Ладно, понимаем. Потом - Дом культуры металлургов, свадьба. Накануне Джулия сказала мне одну странную вещь. У них, в Калликсо, прямо-таки культ нравственности и целомудрия. Но, в день свадьбы, жених с невестой должны пройти суровое испытание. Так требует их бог Мугму, и никто не смеет его ослушаться. В общем, нужно, чтобы с Джулией, в день свадьбы, переспали все мои и её друзья (в первую очередь - самые близкие), ну, конечно, товарищи по работе, по партии. Ну, а потом я и сам могу прикоснуться к своей невесте, и уже до конца дней мы будем принадлежать только друг другу.
Получалась вот такая ерунда. Я сказал: Джулия... Джулия, - я сказал, - а, неужели нельзя попросить этого Мугму, чтобы он, в порядке исключения, как-то поменял ваши традиции? Мы, вон - пить на свадьбах бросили... А тут ещё... Ведь свадьба-то международная! Я бы тоже помолился, меня ещё в партию не приняли. Я бы очень сильно молился, Джулия, ведь я же люблю тебя. Я смотрю на её длинные-длинные ресницы. Слеза каплей повисла на кончике. - Нет, Саша, нет. Мугму рассердится...
***
Гости, гости, гости. Как много мужчин. Откуда их столько набралось? Только из Калликсо человек двадцать припёрлись. Сами, без женщин. Конечно, чего на такую свадьбу ехать со своим самоваром? В Доме культуры духовой, расставлены столы. И - не знаю, как это назвать - что-то вроде шатра прямо посредине зала, на возвышении. Там - роскошное брачное ложе. Обком достал для такого случая. Вообще, новость об изюминке свадебного обряда по-калликсянски поначалу родила замешательство в рядах аппарата исполкома. Но, после событий в Алма-Ате и Нагорном Карабахе мы поняли, что к национальным традициям нужно относиться очень бережно, с пониманием. Конечно, если бы речь шла, к примеру, о человеческих жертвах тому же самому Мугму, то мы были бы против. Нам такие свадьбы не нужны. Но тут, вроде, ничего особенного. Как будто цветной телевизор купить и платить - либо сразу всё, либо в рассрочку. Так уж лучше сразу, если есть возможность.
Мы приехали в Дом культуры, и я должен быть тамадой. Я должен приглашать к Джулии мужчин и ещё каждого благодарить. Павлик, лучший друг, заходи. Почему не можешь - это обычай такой. Нужно. А то Мугму обидится. Нет, я этого Мугму не видел. Ты заходи. Мугму, обычай, потом... эта... очередь волнуется... Нет, горячей воды нет. Откуда в Доме культуры металлургов горячая вода?.. Не идёшь?.. Ну, как знаешь...
Я не помню, кто за кем шёл. Отдельные лица иногда всплывают в памяти. Гизат Эбатович: галстук, пиджак, живот. Подошёл, переваливаясь, ко мне. Вручил цветы, поздравил. Сказал: - вот как интересно: у нас, у казахов, свои обычаи. У них - свои... И, кряхтя, полез в шатёр. Был и Рапсодий Иванович. О! Рапсодий Иванович когда-то работал со мной и получил по ушам от кого следует за жажду перестройки за три года до перестройки. Проходя мимо меня, Рапсодий Иванович сделал вид, что выражает соболезнование и возился в шатре минут двадцать. Вермиклер прибежал, весь запыхавшийся: - я только туда и назад. Язю в буфете оставил, а сам к вам. Здесь же обычай. Куда? Сюда заходить?.. Вермиклер тоже со мной работал.
Свадьба была безалкогольной. Всё враки, когда говорят, будто бы на безалкогольную свадьбу люди собираются с неохотой. На нашу свадьбу собрался, как мне казалось, весь город... Уже прошли калликсяне, друзья, КГБ, ГАИ и местные органы власти. Уже прошли земляки и родственники товарищей по работе, а толпа у шатра все не уменьшалась. Подходили, говорили: - я вас знаю, вы на балалайке по телевизору выступали, мне можно?.. Я уже почти ничего не соображал. Мугму, Рапсодий Иванович, Калликсо - всё перемешалось в голове. Вот он, настоящий бал у Сатаны!..
Я захожу иногда в шатёр. Я свой человек, гости меня не стесняются, я же муж. Я вытираю Джулии лоб прохладной влажной салфеткой, пока какой-то мой новый товарищ поправляет свой оголтелый натурализм. Где же ты, Кесси?!..
Чьи-то руки жадно мнут тело Джулии. Каждый исполнитель моего безумного приговора, содрогаясь, как будто готов разбить, расплющить тёмную фигурку на роскошной арабской постели. Кто-то просит переменить позу. Заглянул Вермиклер: - моя Язя в буфете, по обычаю сколько раз нужно? Потом он, всё-таки, где-то напился, ходил среди столов, и, как я понимаю, в желании мне угодить, спрашивал: - ну, кто ещё невесту не е..., и он называл, конечно, всё слово полностью, до конца, чтобы все его поняли правильно...
Эти сутки июля я вспоминаю, как чудовищный сон. Сейчас, в наше время, разве такое возможно? Дикость. Да и абсурд, наконец. Я почти не удивился тому, что обо всех событиях, связанных с игрищами в угоду варварскому богу, все участники начисто забыли уже на следующий день. И, кроме разговоров о пышной международной свадьбе в Доме культуры металлургов - ничего, даже сна о том, что видел я, не осталось в головах впечатлительных актюбинцев.
И я побывал в Африке. В загадочной и полной чудес стране Калликсо. И мне, который видел только игрушечную речку Илек, облизывали ноги лазурные волны сразу двух океанов. Прозрачные и тяжёлые, они поднимались до небес и выбрасывали на берег цветы и драгоценные камни.
И только Павлик... Да... Павлик... Спустя три дня, после нашей с Джулией свадьбы в Доме культуры металлургов, его нашли мёртвым в машине. В собственной машине "Нива", цвета "голубая адриатика", где японский магнитофон мог без конца играть вам лучшие песни света. Они были лучшие, а так устроен этот дурацкий магнитофон, он играл их без перерыва. С начала и до конца. А потом менял дорожки. Павлик сидел, обхватив руками руль, и - слева от его губ - два красных пятнышка, две крохотные ранки запеклись, как порез от безопасной бритвы...
Врачи сказали (его, конечно, осмотрели врачи) - они сказали, что Павлик умер от О-ЭР-ЗЕ: видите ранки - типичный симптом, он ведь курил, правда? бросил? ну, вот видите, тогда, конечно... вот вам и результат: бросил курить, вышел под открытую форточку... Змеи? какие змеи? Что вы! Откуда у нас змеи в Актюбинске?!
***
Папа Джулии, как мужчина мужчине, лично мне подарил сундук с красочными перьями. Перья эти волшебные, в них нужно показываться на балконе перед народом. Я теперь там, у них, сын короля. И теперь я хочу, чтобы меня, как и первого сына отца Джулии, отравили.
Чтобы отравили, как можно, скорей.
ЛЮБЕЗНЫЙ МОЙ ДРУГ, ФРАГОНАР...
... К концу сентября все розы были собраны с поля, картофель ссыпали в погреба. Зерно заложили в специальные танки. Скот радостно взирал на рачительность нашего двора. Страховые агенты застраховали свиней, уток и домашних удавов от бескормицы. Можно было жениться. Почему не жениться, если розы собраны и застрахованы все свиньи? Милая девушка подошла к моей жизни, и мне не хотелось упускать блеснувшего шанса. Годы берут своё. Возможность для женитьбы мы имеем до тех пор, пока соответствующие органы не поменяют нам паспорт на свидетельство о смерти, но через определённое время, я чувствовал, мой интерес к браку может заметно ослабеть, если не исчезнуть совсем. События эти не за горами, нужно быть трезвенником в таких вопросах и не смотреть на вещи сквозь пальцы. В мои годы редко кто рискнёт задуматься о продолжении своего рода, но девушка была так прелестна, так обворожительна, что я решился.
Любезный мой друг Фрагонар, я знаю, эта моя затея вызовет улыбку на твоём суровом лице. Но, тем не менее, это серьёзно, и в скором времени мне бы хотелось увидеть тебя в нашем тихом Уайтхилле1, в кругу моей семьи.
Свадьба уже закончилась. Со стороны органов власти препятствий нашему браку не чинилось. Насмешки я вынес, как настоящий мужчина и уже философ в расцвете. Агиделъ четыре месяца назад кряду исполнилось восемнадцать, но что из этого? Я ещё легко выхожу во двор и мне не нужно посторонней помощи, чтобы зайти обратно. Кстати, все полевые работы у нас закончены. Розы мы убрали с поля и аккуратно уложили в стога. Работники выкопали, просушили и засыпали в погреб картофель. Страховые агенты застраховали свиней и тягловых медведей от бескормицы... Да... очень молода... Мила - ты же меня понимаешь, я знаю толк в женщинах. Во франко-прусскую воину (мы с тобой служили в гусарском полку, и пили за женщин стоя) - во франко-прусскую воину, Фрагонар, ты помнишь этих хохотушек из Трансильвании?.. Агидель, моя Агидель - это милое, славное создание. Сразу после свадьбы (кстати, власти и органы не чинили нам по поводу бракосочетания никаких препятствий - так, одни насмешки) - сразу после свадьбы я привёл её к себе в комнату, в нашу супружескую спальню и упал на колени перед моей уже Венерой. После того, как я осыпал поцелуями всё, до чего мог достигнуть, благодаря скрепившему наш союз документу о браке, шаловливая мысль проникла ко мне в сознание. Дело в том, что упасть на колени мне не составило большого труда, но, когда возникла необходимость переменить позицию, члены отказались повиноваться мне. Да, я забыл тебе сказать, ты знаешь, сейчас сентябрь, а я очень серьёзно отношусь к работам, которые ежегодно проводятся в нашем саду. Мы срезали и уложили в тюки все розы, заштабелевали в погребах картофель, застраховали всех наших мышей и выездных кошек. А, когда Агидель вопросительно на меня взглянула, я непринуждённо ухватился за стул и с лёгкостью себя восстановил. Любезный Фрагонар, эти объятия, эти поцелуи отнимают столько сил! Я не задумывался об этом, а последние десять лет и вовсе пролежал в гипсе, кто мог предположить, что обстоятельства в нашем теле могут так перемениться? Я умел обнимать женщин. И силы прибывали во мне с каждым поцелуем. Помнишь, когда мы усмиряли мятеж в Саксонии? Эти пленные турчанки... Агидель напряжённо стояла, а я почувствовал, что мне не хватает дыхания. Да, после третьего поцелуя меня охватила слабость. Фрагонар, ты старше меня - тебе, должно быть, знакомо моё состояние? Но я не должен был показывать виду. Я джентльмен и... муж... Я со всей возможной элегантностью опустился на стул и уже в этом новом ракурсе возобновил свои ласки к молодой супруге. В каждом моменте, как мне казалось, мне удавалось избегать неловкости, и все мои внутренние затруднения по ходу нашего сближения для Агидель оставались абсолютно незамеченными. Ах, да, Фрагонар, ты, наверное, ничего не знаешь о моих розах! Урожай выдался отличный. Мы срезали их все и составили в снопы на гумне. Застраховали скаковых кошек и запаслись на всю зиму картофелем. Однако, после очередной моей дислокации, между мной и Агиделью возникла всё-таки пауза, которой я не смог найти объяснения. Я весьма творчески переменил положение своего тела, отдышался, и... Фрагонар, я... забыл, что мне делать дальше... Порозовевшая Агидель стояла передо мной, как Афродита. Подвенечное платье валялось в углу спальни, блестящие глаза супруги сжигали меня, а я не знал, что предстоит мне выполнить на следующем этапе?..
Мы легли спать. И сон у меня был нервный, беспокойный. Агидель тоже подрагивала и даже вскрикивала во сне...
Любезный Фрагонар, как к старому доброму другу, я обращаюсь к тебе за советом: чем я могу сгладить неловкость, возникшую у меня в отношениях с молодой супругой? Рассудок подсказывает мне, что счастье на волоске и зависит теперь от правильности моего дальнейшего поведения. С ответом не медли - каждые новые сутки нестерпимой болью отзываются в моём сердце. Кстати, как тебе мои розы? Этой осенью... Да... И кошек мы всех застраховали... и мышек...
____________________
1 - Актюбинск, в переводе с английского
ЗАПАХ ЖЕНЩИНЫ
Когда-то и ликом твоим и станом пестрели обложки крупных журналов. В бывшей стране Советов, посоветовавшись, санкционировали публикацию твоего телесного совершенства. Изощрённый импортный купальник всю славу твоих неисчислимых прелестей приписывал исключительно себе. Я не сказать, чтобы влюбился. Я попался. Потому что ты - с обложек всех журналов. Даже "Огонёк" дерзнул откровенную тебя, счастливую, в том же самом, импортном, а, значит, всё равно, что без - на обложку. Из-за тебя, из-за греховно-божественной, тираж, на один только раз, целомудренный "Огонёк" увеличил на полмиллиона.
И я попался. Если бы не этот увеличенный тираж - быть может, обошло бы меня искушение. Но тираж увеличили, и потом, когда я увидел тебя живую, я попался.
И всё бы ничего. О чём может мечтать мужчина, если ему невыносимо понравилась девушка, женщина? Нет, не о том, о чём вы сразу подумали. Он мечтает об ответном чувстве. И - в это трудно, невозможно поверить, но чувством ты откликнулась ко мне. Любая другая бы - нет. Любая хромая, косая, замухрышка - любая из них отказалась бы от меня, если бы так восторженно я к ней сунулся.
Влюбись, если хочешь стать отвергнутым. А я, хотя и не влюбился, но... голову потерял.
Только при тебе у меня не получалось правильно совместить пуговицы на пиджаке. Только на тебя я боялся взглянуть. Случайное прикосновение ударяло меня вспышкой молнии. Проклятый "Огонёк". Я знаю, в принципе, он ни при чём. Это - карма. Судьбе сопротивляться бессмысленно. Я с радостью, милой, тебе не сопротивлялся. Ведь как я мог не поддаться на твои остроумные цитаты из Шопенгауэра и на беглое воспроизведение фрагментов из раннего Пендерецкого. Вы видели женщину, которая могла бы в себе совместить красоту, Шопенгауэра и Пендерецкого? Я бы всё опошлил, если бы упомянул ещё и Сальвадора Дали, но не могу пойти против исторической правды: да, ты знала и любила и этого сумасшедшего.
Вот такая женщина была у нас в Актюбинске. Она родилась в нём, она в нём выросла. Она, жестокая, вышла замуж в этом городе, родила прекрасную девочку. В пять лет у девочки дивный голубой бант в золотых волосах...
Умница, с кем тебе было словом перекинуться, поговорить о кукольности в романах Набокова, о разнице между Караяном и Фуртвенглером. Со мной, милая, только со мной. Ведь я тоже родился и вырос в этом удивительном городе...
Но замужество - это ещё не недостаток. Все хорошие женщины всегда замужем. Твоим недостатком было... Не знаю, как это сказать. Сейчас можно. Это в прошлом у тебя. Об этом знали все, кроме тебя. Я, правда, до сих пор не знаю, был ли муж в курсе. Ну, чего не может знать муж о своей женщине, если об этом знали, знают все, кто её видел близко живую и совершенную? Об этом знали все, и на работе по за глаза тебя даже прозвали "вонючкой". Обложка журнала не передаёт всех подробностей и потому тираж "Огонька" не мог попасть в зависимость от запаха. Но... ведь, правда, это было ужасно. Где бы ты ни появлялась - всюду распространялся этот резкий удушливый запах. От стройной длинноногой богини за версту несло запахом немытого потного тела. Молодого.
Сразу перейдя на твою сторону, я объяснил всё просто, буднично: нет у тебя, у совершенной, любовников. А мужа я видел. "Новый русский" - какое ему дело до того, чем пахнет женщина, вид которой, даже в купальнике, заставил ахнуть 15 республик бывшего Союза.
Ты откликнулась чувством ко мне, а я стал ломиться в открытую дверь: я приносил тебе цветы, всякие подарочные пустяки, даже пару канцон напел в звукозаписи. Я, не прося твоей руки, молил о прикосновении губами к умным коленям в "Sanpellegrino". Ты отстранялась, шарахалась, потому что у тебя был муж "новый русский" и оттого, видимо, и все мужчины были противны. Отталкивая меня, и в то же время, прибегая ко мне днём среди дождя и даже однажды - в глухую полночь, ты, как заклинание, всё же твердила, что любишь его: "Я люблю мужа. Я люблю мужа. Я вышла замуж по любви, я очень люблю своего мужа". Со своим мужем ты была уже на волосок от лесбиянства, но говорила, говорила мне, стиснув в руках тонюсенького Аронзона: "Я люблю мужа"
Поцелуй - это уже близость. Даже спустя год я не мог пробиться к твоим губам через этот глупый в наше время, архаический, консервативный заслон: "Я люблю мужа".
Я натворил к тебе горы посланий. Я тысячи раз терял надежду и снова воспламенялся от твоего доверчивого визита, короткого телефонного звонка. На сколько может хватить взрослого мужчину, если в течение года не дать ему даже поцеловаться? И только потому меня и хватало, что время от времени снимали с меня напряжение Аннет, Лизетта... А тянуло к тебе...
Я как-то неожиданно тебя потерял.
Из города Актюбинска под видом русских уезжали сплошным потоком все, кто думал, что в России не нужно будет на каждом шагу вспоминать свою неудачную национальность.
Твой "новый русский" предусмотрел всё заранее. Собрал и тебя и вещички. И дочку очаровашку свою с огромным голубым бантом. И увёз. И я даже не знал, куда. Из никому в мире неизвестного Актюбинска люди уезжали в никому в мире не известные российские города.
Мне было жалко, больно. Но у нас так и не случилось близости, свойственной мужчинам и женщинам, и потому можно было сносно жить и с болью и с горечью.
Но как-то в мае я поехал в Москву. Командировка. По улицам российской столицы бродили толпы разных патриотов. Одни размахивали красными флагами, другие бесстрашно им в ответ огрызались и чем-то махали в ответ. Евреи, как всегда, на всякий случай, прятались.
Я осторожно пробирался через обозлённых застрельщиков и апологетов, и вдруг волнение пронизало меня. Я услышал запах. Мой знакомый любимый запах. Запах твоего тела, который нельзя было спутать ни с чем, узнать из тысяч. Мне показалось, этого не может быть (я сказал себе так), а сам уже шёл, уже бежал навстречу ему. Пусть долго, да, пусть полчаса или больше того, неизвестно на сколько, я летел к тебе (к чёрту его, Шопенгауэра!), я боготворил этот твой удивительный запах, который был ТЫ.
И я нашёл тебя. На тихой улице с высокими сильно-зелёными деревьями ты гуляла со своей прелестной дочуркой. И, когда ты увидела меня, ты уже не сдержалась. Лицо моё и волосы были мокрыми от твоих свёз. Бесстыдно и бессовестно ты целовалась со мной на улице, долгожданно стиснув коленками мою растерявшуюся ногу.
Мы поженились с тобой. Да, ты бросила мужа. Мы уехали обратно в Актюбинск, и милый твой ребёнок очень быстро стал говорить мне "папа" и крепко и сладко обхватывать меня за шею, когда я возвращался с работы. И я постарался полюбить, любить тебя так, чтобы тебе не нужно было убегать в полночь куда-то, чтобы рассказать в пустоту, как сильно ты меня любишь.
И - что интересно, что странно... У тебя исчез твой специфический запах. После первого со мной поцелуя, первого объятия. Скептики улыбнутся. Ведь бывший твой муж, возможно, также пропускал мимо ушей эту своеобразную твою природную особенность.
Но... нет. Я так не думаю. Цветок должен цвести и пахнуть, пока не случится то, для чего он раскрыл свои лепестки. И кто знает, каким способом высшие силы могут заставить нас последовать своей карме.
ПАРА СЛОВ О РАФИКЕ БЕЗДОВИЧЕ
У меня, конечно, были мужчины, уж можете поверить на слово, но этот был сущий дьявол. У меня были мужчины и до, и после. И между. Но ни один из них не мог сравниться с ним. Тысячу раз я хотела указать ему на дверь - зачем мне эти хлопоты: он беден, а я одинокая женщина, мне нужно устраивать свою жизнь - но язык застревал в горле, и я вместо того вешалась к нему на шею. Тысячу. Десять тысяч раз, когда хотела указать ему на дверь.
Где я его встретила? Откуда он взялся на мою голову? Боже, вы интересные люди! Откуда берутся мужчины у одинокой женщины? Из семьи, из автобуса, из канавы, наконец, но - находятся, вьются, липнут. Нужно быть только внимательной и не упустить своего счастья. Я тысячу раз была внимательной и потому знаю, откуда берутся мужчины. Два, четыре, восемь, шестнадцать - очень скоро я поняла, что все они негодяи и прохвосты. Кроме, конечно, этого дьявола, который был Прохвостом с большой буквы, но я... его любила.
Однажды он пришёл с воздушными шарами. Их было с полмешка, а я постелила постель и открыла этому типу, в халате, на голое тело. Он позвонил, а я знаю, зачем приходят мужчины к одиноким женщинам. Я сказала в телефон, что не могу без подарков, и он принёс эти шары. Сел на пол и стал их надувать - полмешка - вы можете себе представить, сколько это времени - и я стояла, как дура, перед ним, в одном халате, и меня била нервная дрожь.
Он надул шары и ушёл. Я хотела, чтобы последнее слово осталось за мной, хоть он и молчал весь вечер. Я хотела крикнуть ему, что он кретин, что он не мужчина, что я не хочу видеть в своей квартире даже его ноги, но тогда в первый раз у меня не хватило сил всё это сделать.
И я забывала его. Я его и не помнила. Мне было двадцать пять, и каждый вечер я имела от мужчины нормальный подарок. Духи "Клима" большая редкость, я это знаю не хуже вас, и что было делать, если два курсанта из лётного училища ухлопали на них свои стипендии? Я потушила свет - Боже, как мне было стыдно! - я потушила свет и оставила их у себя до утра. Они были славные ребята и взяли себе в голову, что так может продолжаться каждый вечер, но так часто никому не дают стипендию, я им ясно дала это понять, и они навсегда пропали. Но этот тип... От него я не имела ни копейки, одни хлопоты, хотя он и жутко на меня тратился. Вы спросите: что это значит? Чушь собачья, но, видит Бог, мне было приятно так, что мочку уха сводило судорогой. Только ему, этому дьяволу, могло прийти в голову ославить меня на весь город, а я чувствовала себя королевой...
Всю жизнь я мечтала, чтобы мне под окном пели серенады и как-то, запив челкарской водой нечаянную ласку этого последнего негодяя, я случайно обмолвилась ему об этом. Кто мог знать, что из этого выйдет? Я не могла знать. И вы не могли. Никто не мог этого знать, и город услышал серенаду. Ещё накануне он сказал: Сима, надень красивое платье наутро, и чтобы обязательно - белая шляпа. Он так и сказал: Сима, на тебе должна быть белая шляпа, на тебя будет смотреть весь Актюбинск. Ха! - ответила я ему и выпила ещё стакан минеральной. Я тогда была дура и не могла понимать, где он шутит, а где до этого далеко. Ночью в квартале дрожали стёкла, а это чудовище выло мне серенаду.
Как мне потом рассказывала двоюродная сестра из пригорода, там были слова и про любовь, но в тот момент мне было как-то не до текстов. Рафик Бездович выпрыгнул в окно - он не мог понять сразу, к чему вся эта хохма. Рафик Бездович ходил ко мне раз в неделю, и каждый раз платил двести рублей за свою лысину и жирное тело. (Рафик Бездович долго уговаривал меня, его доводы были убедительны, а я - слабая женщина, я открыла ему дверь, свет сделала слабый-слабый, закрыла глаза, чтобы как-то не закричать и не выпереть его прежде, чем мы с ним до конца рассчитаемся).
Рафик Бездович был кроток и нежен, а потом он оказался ещё проворнее зайца и легче пуха. Но девятый этаж - это вам не дача с палисадником. Рафик Бездович выпрыгнул в окно, и больше я его не встретила в своей жизни. Я снова встретила этого типа - я лезла к нему на шею и тёрлась, прижималась к нему всеми фибрами, как мартовская кошка. Я никогда не понимала, как он делал мне, чтобы у меня поехала крыша? У вас часто бывает, чтобы поехала крыша? Вот видите. Нормальные люди следят за своей крышей, и она у них в порядке.
Я запускала пальцы в косматые волосы на груди этого без пяти минут садиста, целовала - кого я в жизни ещё так целовала? - стонала от счастья и спрашивала: ну зачем, зачем ты вывесил в чердак этого радиоприёмник? Этот без пяти минут висельник - я целовала его, и слезы - я говорила, что я была круглая дура - и слезы лились у меня из глаз - я радовалась мужику, как баба, как простая баба, у которой ни мозгов в голове, ни гордости - этот каторжник вывесил в чердаке "радиоколокол" и устроил мне ночью первомайскую демонстрацию. Он пел, если это можно так назвать, он пел в микрофон, а приёмник из чердака в доме напротив орал, что меня любит, и тысячи людей с малыми детишками подумали, что Америка напала на наши мирные пашни...
Я была бледной наутро, я была готова разорвать в клочья этого хулигана, попадись он мне тогда. Но я надела белую шляпу и своё лучшее платье - всё, как он сказал - я бы его разорвала, но я должна была выглядеть, и весь город онемел и замер, когда я появилась на улице, когда я вышла из подъезда, когда я спускалась по лестнице - я уже чувствовала, что пусть я тысячу раз падшая женщина, меня знали сотни мужчин, а я знала о них миллион гадостей, но я - королева. Я - красивее всех. Лучше. И - любимее всех.
Я со смехом, чуть не в истерике, целовала губы, и даже пальцы на ногах этого отпетого типа и думала, что счастье бывает на свете.
Маленький, щупленький - вы что, думаете, он был красавец? У него даже - стыдно сказать - не было ничего особенного. Так. Маленькая вошка. Или блоха. Однажды он уснул у меня в постели, и я боялась пошевелиться, боялась... Да, я смотрела на его веки и волосы, потом спохватилась. Я увидела себя со стороны, какая я дура, и как я совсем выжила из ума, но... так и не пошевелилась, уснула сама, а наутро его уже не было.
Он возил меня - смешно сказать на чём! Вы знаете мотороллер "Турист"? Я знала "Яву", "Жигули", даже "Москвич-412" в крещенские морозы, но я не знала мотороллера "Турист".
Он, этот гонщик, заехал ко мне ночью и сказал: поехали купаться. Он сказал мне это, когда уже нёс на руках вниз по лестнице, и я не успела даже ничего положить на лицо. Я не успела сказать ему, что я не одна, что у меня могут быть другие планы, что я - свободнолюбимая, нет, как это правильно: свободная, свободолюбивая женщина...
Если вас поцелует настоящий мужчина, и при этом он будет иметь мотороллер "Турист", вы согласитесь со мной, что в жизни не видели большего чуда. "Мерседес" и ковёр-самолёт ничего не имеют рядом по сравнению с этой ласточкой, которой на толкучке никто не знает настоящую цену. У неё два колеса и аморе... Боже, как это сказать по-русски, - я имела сказать - такие пружины, аморетизаторы. Если вас поцелует настоящий мужчина, то в жизни вам не видать лучших аморетизаторов, а я их видела, я летала на них... Я сидела на них ночью, которая казалась мне то глухой, то гулкой.
Этот тип, эта моя слабость, мой тайфун и цунами, этот призрак заявился ко мне ни свет, ни заря без пятнадцати полночь. Он сказал мне: пойдём - и взял меня за руку. Что я могла возразить, что ответить? Слабая мартовская кошка, что я могла ответить настоящему мужчине, если он говорит мне "пойдём"...
Первый раз в жизни я села на мотороллер марки "Турист", и этот деспот поцеловал меня и сказал: не бойся, крошка. Я видела тысячу мужчин, их лица с глазами навыкат в минуты страсти, я знала все, все их слабые стороны и ненавидела их всех и каждого в отдельности - я ничего не сказала этому типу. Мне стало жарко от поцелуя, который он сделал мимоходом, он сказал "садись", я молча села, я...
Ни одной звезды не было в небе. Милиция хотела нас остановить: я сидела боком и без каски. Тогда этот конченый человек погасил все огни, и в полной темноте мы помчались - я думала в ад, но никогда я не была так счастлива.
ПОЧЕМУ МЫ ТОГДА НЕ РАЗБИЛИСЬ?..
Столбы, канавы, камни попадались нам на пути. Я знаю, я видела днём спустя эту дорогу. Но мы не задели ничего. Боже, ты видел, ты улыбался нам, когда на небе не было ни одной звезды.
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ, ЛИЛИИ НАОЩУПЬ - ТЫ КУПАЛ И ЛЮБИЛ МЕНЯ В ОЗЕРЕ...
Он, этот развратник, знал то, чего не знала я, хотя у меня был триллиард мужчин. Иначе как объяснить, что я была послушна и сходила с ума в его руках? И много лет прошло, и я вспоминаю ту ночь и то озеро, и начинаю думать, что всё это сказки, потому что в жизни не бывает таких озёр. Таких ночей. КОГДА В03ДУX ПАХНУЛ ТВОИМ ИМЕНЕМ, А Я ХОТЕЛА РАСТВОРИТЬСЯ В ЖУТКОЙ ПРОХЛАДЕ, ЧТОБЫ, ХОТЯ НА НЕСКОЛЬКО ВЗДОХОВ, НАПОЛНИТЬ ТЕБЯ ИЗНУТРИ...
Я бы не верила, и я бы забыла всё, но у меня на столе белыми звёздами сияли лилии. Я привезла их с собой после той ночи. Много дней без воды они лежали на полировке стола и не теряли свежести. Чёрный прямоугольник моего сказочного озера с белыми лилиями. Они засохли, когда через время новый Рафик Бездович переступил порог моей квартиры. Нам никогда не узнать черты, за которой... Простой порог может оказаться веской причиной, чтобы уверить каждого, что жизнь грязь и сказок не бывает в жизни.
Но иногда по ночам, многие годы после, я просыпаюсь. И рядом спит муж, хороший хозяин, и он меня любит. Но я просыпаюсь от маленького ужаса, что по квартире кто-то ходит. Этого "кто-то" я никогда не видела, но я знаю, что это родное и близкое мне существо. И трепетом сердца я слышу его движение, боюсь его, хочу крикнуть, разбудить мужа, но нету сил.
Это "кто-то" не заходит к нам в спальню, И я сижу, обхвативши колени, и не могу уснуть до утра.
Потому что я сама убила его.
Потому что не бывает на свете сказок. Не бывает. Не бывает...
ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВЕННИКА
Дикие места, дикие. За сто вёрст, почитай, ни единой живой души. В 1983 году закон запретил отлавливать в степях одиноких путников и съедать их втихомолку в целях экономии поголовья общественного стада. Закон жутко ударил по стаду.
Вам трудно представить условия, в которых оказался Ваш кроткий рассказчик. Уже наутро, проснувшись в гостинице "люкс" восточного типа, Ваш покорный слуга почувствовал деликатные укусы в области, откуда у людей берут обыкновение расти ноги. Я имел тут в виду переднюю, фасадную часть человеческого тела. Ввиду того, что пропаганда жутко запугала мою легко ранимую психику, я сразу же подумал, что у меня какой-нибудь СПИТ, и скрупулёзно попытался отыскать призднаки страшной болезни. Их оказалось восемь, и у каждого были лапки. Поскольку я точно знал, что против этой зарубежной болезни никто ещё ни фика не придумал, то мысли меня сразу посетили самые грустные...
Все восемь призднаков я заключил в стеклянный флакончик, а сам сел писать завещание. Дома, в областном центре, в холодильнике у меня осталось около килограмма ливерной колбасы, которую я покупал в магазине, будто бы, котику Пушку. В очереди я всем так и объяснял, что у меня есть котик, зовут его Пушок, и он любит именно ливерную колбасу. А сам приходил домой, закрывал плотно ставни и двери и жарил колбаску с луком, а затем употреблял её в пищу. Рядом со мной колбаску кушал и котик Пушок, однако для него диетического продукта я не поджаривал и лука на него не тратил. Друзьям, близким и родственникам я завещал всю мою колбаску из холодильника, а, вместе с ней, и котика. Переднюю лапку Павлику, заднюю - Валере, головку - Горбачевскому.
Пока я был занят формальностями юридического характера, все мои призднаки покинули стеклянную банку и разбрелись по сельской местности. Уже к обеду секретарша директора совхоза энергично двигала внимательной пятернёй по фасадной части своего тела в том месте, откуда выросли её кривые чёрные ноги. И солнце ещё не коснулось линии пустынного горизонта, как сами собой потянулись в карманы брюк руки самого директора совхоза.
Таким нехитрым образом, уже через сутки, мои призднаки распространились по всему хозяйству, и, не покладая рук, с утра до вечера, рачительно шевелилось его мирное население, достигшее половой зрелости.
Вы, конечно, догадываетесь, что так просто не то, что СПИТ, а и чирей нигде не соскочидт. Я допустил неосмотрительную глупозть, за какую заработал неизправимую разплату.
Ехамши в Байганинский район, я, нуждою опстоятельств, был присовокублён к девушке-аборигенке у в белоей шупке. Она тоже ехамши со мной в попутном направлении со мной на заднем сидении УАЗИКа.1 На каникулы от университета из Караганды. Слово "университет" всегда возбуждает мою нервность, и я не мог всю дорогу просидеть мимо, не обративши на неё внимания. Мы несколько раз друг другу конспиративно улыбнулись, и я даже успел шепнуть на ушко девушке, что она казырайналайн.2 Большего преуспеть я не мог никак, потому что в непосредственном
________________________________
1 - не путать с аббревиатурой СПИТ
2 - неуклюжая попытка сделать комплимент
соседстве находился бешеный папа моего айналайна.
Звёздный час мой пробил, когда я, по долгу службы, посидел у них в гостях. На полу вповалку - одни мужчины - мы пили чай с водкой, а потом я вышел освежиться на улицу и возле скирды пахучего сена столкнулся с моим айналайном. Я и не сомневался, что она девушка цевилизованная, что нам не надо будет тратить время на всём этом жутком морозе. Под овчиной я нашёл дикие разнузданные груди, сжал их, чтобы можно было сильнее закусить её губы, дрогнувшие и раскрывшиеся. На сене она стала ко мне спиной, мороз был жуткий, и я не смог правильно сориентироваться. Помню, как (я даже подумал - девочка) вскрикнула и как-то вся разтопырилась, а меня достиг запах человеческого навоза...
Вот и всё. Я оттирал себя снегом, высохшим насмерть от лютого крещенского мороза, но напрасно: запах не проходил и становился характернее и ярче при попадании меня на тепло.
Через несколько дней, когда я лёг переспать на рыжие хрустящие простыни гостиницы "люкс" восточного типа, меня забеспокоили призднаки загадочной болезни, о которой, оказывается, к тому времени, с тревогой говорило всё прогрессивное человечество.
По сигналу, поступившему сразу в ЮНЕСКО и ООН от людей из нашей страны, которые любят кругом сигнализировать, в самые сжатые сроки был создан специализированный интеротряд, которому предстояло локализировать, а затем и погасить очаг эпидемии СПИТа в Байганинском районе Актюбинской области.
Прибыли, как и полагается, в противогазах и презервативах. Однако, всё оказалось не так просто. Местное население стало сопротивляться спасательным действиям отряда. Кто-то пустил вредный слух, будто председателем райисполкома посадят американца. В полной средней школе Караулкельды вывесили лозунги: "Пьянки - вон!", "Наше - нашим!". Из аулов подтянули конницу, раздобыли луки, стали выстругивать стрелы, обмакивая затем концы в печень дохлой вороны.
Когда появились баррикады и в бойцов интеротряда полетели первые камни, запущенные мыслящей рукой, иноземные спасатели стали проситься назад, в Америку, и вообще, кто, откуда пришёл.
И тогда по Центральному Байганинскому телевидению выступил Главный врач интеротряда. Он попытался объяснить местным жителям, в первую очередь, интеллигенции, что он не хочет быть ни первым, ни вторым секретарём в районе, и никто из членов отряда не заберёт у руководства для себя ни одной папки.
То ли Главный врач попал в самое "яблочко", то ли помогли факты и аргументы в виде 15-ти боевых вертолётов, которые прибыли в Байганинский район на подмогу отряду ООН, но уже на другой вечер по телевизору попросился выступить сам первый секретарь района и неуверенно подтвердил, что американцы в районе жить не будут. Не будет американских школ, и детишек в аулах не будут заставлять давиться жареной кукурузой. Просто всем на специальном пункте нужно пройти санобработку, и чужеземцы уедут.
К тому времени Главный врач интеротряда нашёл уязвимое место на теле байганинского вируса СПИДа. Бойцами интеротряда были обследованы камни, которыми, в порядке самообороны, удачно швырялись жители гордого райцентра. На многих из них ползали вирусы. Оказалось, что байганинский вирус весьма чувствителен к керосину и дихлофосу.
Об открытии мирового значения, по просьбе местного аппарата, решили не распространяться. Когда мятежное руководство уверилось, что интеротряд, действительно, не преследует иных целей, кроме такого пустяка, как ликвидация СПИДа в районе, бойцы тут же получили могучую поддержку в его лице. Лицо руководства обеспечило организованную обработку населения, и в течение трёх дней опасная инфекция была уничтожена.
И целую неделю с американскими друзьями
И две недели после
Шёл радостный обед с чаем, водкой
И!
Неисчислимым количеством бараньих головок...
КАЗАНОВА
Врал ты мне всегда в три короба,
Врал ты, врал ты, враль ты...
Поезд мчался сквозь жар пустыни. Верблюды стояли величественно возле своих верблюжьих колючек, на поезд внимания не обращали. Жевали. Не видно было из окон вагонов ни змей, ни ящериц. Изредка стада баранов обозначали менталитет.
Пассажиры поезда "Мангышлак - Актюбинск" уже потеряли чувство стыдливости. В такую жару и набедренная повязка кажется душной, тяжёлой. Кто на себе оставил трико, кто - шорты. В некоторых женщинах такая степень откровения мужского тела вызывала гримасы брезгливости.
Я не хотел, чтобы от меня тошнило, и - терпел. Ехал с женой из дурдома отдыха в городе Актау1. Соседями по купе были убийцы. Так нам показалось, как только мы увидели два этих тела на полках. Лохматые, небритые, потные лица "кавказской национальности" сохранили на себе следы недавнего мордобития. Одно слово - убийцы. Ехать было страшно и жарко.
Впоследствии зловещие мужики оказались добрейшими курдами, а лица им набила актаусская милиция за то, что они имели лица "кавказской национальности" и не дали за это положенной взятки.
Курды умылись, побрились и вскоре сошли. А жара осталась. Согласно менталитету, кондиционеры имелись, но не работали. Не любили они работать. Забыли, как это делается. Ездили они в вагонах туда-сюда. Туда-сюда.
И я сидел напротив жены, которая молча и покорно увядала в невыносимой духоте. Потом забылась, уснула. День кончался. Солнце где-то на краю мира опускалось в пустыню. В пыль. В золу пустыни. Но прохлада не приходила. Не может быть прохлады в духовке.
Потом потемнело, и мимо окон побежала ночь. Луна засветила в купе. Света я не зажигал, смотрел, ожидая сна, на бесконечное движение меридианов верблюжьих колючек.
Потом на одной из остановок в купе вошла женщина. Разложила вещи, села у окна и, к тому времени, как появился ещё странный господин, успела всплакнуть. Периодически всплакивала и потом, когда поезд разогнался, и полная луна опять зависла над вращением остывающей пустыни.
Что такое "камзол" я до сих пор не знаю. Но, по всей вероятности, на господине из сумерек был именно "камзол". Потому что на голове у него была ещё и треугольная шляпа. Ну, как назвать длинный, почти до полу, пиджак со множеством пуговиц? Раньше это называли "лапсердак", но теперь, когда все некоренные евреи выехали из Казахстана на свою историческую родину в Биробиджан, все такие "лапсердаки" нуждались в обязательном переименовании, достойном времени. К лапсердаку под треугольной шляпой подходило именно "камзол".
Господин из сумерек торопливо сбросил своё душное одеяние, треуголку в том числе, и оказался в костюме, почти цивильном. Впрочем, через несколько минут, он, как и весь поезд, разоблачился до своих индивидуальных границ приличия. То есть, остался в лёгкой шёлковой рубашке со штрипками2 и в чёрных рейтузах3.
Не менее необычным для наших мест оказалось и имя нашего нового попутчика - Джакомо. После курдов мне было неловко интересоваться его национальностью, явно иностранной.
___________________________________
1 - бывший Шевченко
2 - соглашаюсь, что выглядеть это может ужасно, но звучит здорово
3 - речь идёт о мужской одежде.
Далее новый пассажир повёл себя, как обыкновенный советский человек. Джакомо извлёк из своей сумки бутылку, похожую на старинный кувшин, и предложил всем нам вина. В купе загорелся неяркий свет, тут же появились подходящие стаканы. Соседка Джакомо оказалась молоденькой женщиной со следами косметики, размазанной по миловидному личику. Пока Джакомо разливал своё вино, она достала маленькое зеркальце и двумя-тремя лёгкими движениями привела себя в порядок.
После 2-х - 3-х стаканчиков призрачного напитка женщина ожила окончательно, лёгкий смешок стал раздаваться в купе, и я был вынужден обратить на это внимание её и Джакомо, который взялся нашёптывать ей на ушко всякие, видимо, забавные вещи. Жена спала, я боялся, что её могут потревожить.
Но, впрочем, вскоре и женщина уснула, укрывшись влажноватой железнодорожной простынью. Мы с Джакомо остались одни у столика, потому что не могут настоящие мужчины лечь спать, если в бутылке остаётся ещё хоть капля крепкого напитка.
Я спросил Джакомо, как ему удалось безутешную, мокрую от слёз женщину, вывести из её состояния? Что такого можно наговорить ей в полчаса, что она начинает смеяться, а потом спокойно засыпает, когда казалось, что совсем недавно ей хотелось расстаться с жизнью?
- Я не просто Джакомо, молодой человек, ответил мне странный господин. Я - Джакомо Казанова.
- Какое удивительное сочетание! Какое замечательное совпадение! - воскликнул я. Быть однофамильцем всемирно известного философа и обольстителя! И я спросил ещё, с трудом сдерживая невольное ехидство: а не трудно ли ему, Казанове Джакомо, жить в наше время с таким именем? - Нет, не трудно, - ответил мой, слегка захмелевший, собеседник. Потому что он... ОН... это - я...
Странный был человек, этот наш попутчик. Странный, если не сказать больше. Той ночью он чуть-чуть рассказывал о себе. Он рассказывал, я - слушал. Вот и всё.
Подлинные истории и размышления
Джакомо Казановы
При всей своей гениальности, маэстро Феллини согрешил против истины, когда в известном фильме представил моё публичное свидание с мадам Леокрисой. Победа над женщиной не может быть столь быстрой, даже если время схватки превысит все рекордные сроки. И здесь бессильна техника и самые древние, проверенные, любовные снадобья. Если женщина не любит вас - она бревно, даже если бьётся в счастливых судорогах от привычных, исторически сложившихся природных взаимодействий с мужчиной. Мадам Леокриса была моей любовницей, моей любовью на протяжении лет полутора, прежде чем всенародно я совершил свой, якобы, подвиг. Любовь не спорт, не знание тайных приёмов... Да, я не мог не оказаться победителем. Потому что эту мадам Леокрису, эту истеричку, нимфоманку, хотя и - страстотерпицу, я знал до того уже 78 недель, а, значит, уже пережил с ней все возможные ужасы войны между мужчиной и женщиной. Я знал, отчего она заводится, отчего рыдает, и во сколько приходит к ней муж маркиз в опочивальню. Я нюхал его потные носки, притихши, валяясь под роскошным супружеским ложем, пока их светлость и сиятельство силились удовлетворить свои жалкие потребности. Мадам Леокриса кидалась ко мне после, без омовения, плача, и роняя вслух какие-то, непонятные мне, русские слова. Её муж маркиз были большая сволочь, чем стимулировали симуляции жены. Её мстительные компенсации в посторонних связях возрастали в геометрической прогрессии.
Первые два месяца я просто выслушивал м-м Леокрису, потом рассеянно она отдалась, но... не то... не так... ведь самое малое, что может вам дать от себя женщина - это своё тело. С м-м Леокрисой на сей факт мы даже не обратили внимания, понимая созвучно, что не он суть главное. И я помню, хотя и страстную, её предвосхитительную дрожь и лобзания, но которыми как будто м-м Леокриса старалась от меня защититься. Смертельно серьёзное пришло после, когда мы пытались друг от друга оторваться, проваливаясь всё дальше в глубины непознанных, неизведанных мук и счастий, выбрав себе из всех запретных и губительных плодов самый ядовитый.
Любовные приёмы... Их нет. У меня их не было. Всё это очень индивидуально. Тело женщины само подсказывает вам, что с ним, с ней делать. Ласкать ли долго, отдалённо, будто бы даже избегая всяческих намёков на физическую близость, либо исхлестать нежное создание, унизить, извалять его в грязи. Тело женщины подскажет, что вам делать с ним.
От подсказок м-м Леокрисы у меня голова шла кругом, я едва поспевал за её невообразимыми, даже для меня, желаниями / а, для успеха в сердце вашей повелительницы,
ведь нужно их чуть-чуть опережать.../. И каждый раз я даже пугался своих мысленных фантазий, опасаясь, что вдруг возникнет желание сэкстраполировать этот бред на милую м-м Леокрису, но и то, что даже мне казалось кощунством над женщиной, принималось ею с восторгом и выводило нас на новые круги безумных наслаждений.
Именно в эти дни шайка бездельников во дворце графа де Мурильо и с самим графом во главе решила устроить постыдное соревнование над женщиной, выбрав для этой цели меня, потому что вился за мной хвост, шлейф славы повального обольстителя и непревзойдённого мастера постельных ристалищ. Я должен был принять вызов этой оравы пресыщенных разряженных глупцов, под париками которых ползали вши, и временами возникала сыпь на местах, скрытых шелками и драгоценностями. Я должен был принять вызов, толпа стала скандировать и бряцать серебряными кубками.
Образовался круг, я вошёл в него. Следом за мной, опережая всех возможных и невозможных соперниц, ворвалась м-м Леокриса. Никто не знал о нашей связи, за одно только подозрение её муж проткнул бы шпагой и меня и её. Никто не знал, что уже от наших взглядов в м-м Леокрисе вспыхивает пламя нестерпимого оргазма. Она хотела победить меня в тот вечер, обрубить, отсечь невидимую нить непонятной, кажущейся ей колдовской, зависимости от меня.
Муж тоже находился в толпе. В том не было ничего зазорного, что м-м Леокриса прилюдно предложила себя в соревнование с мужчиной. Если вы назвали себя актёром и вышли на сцену, то всё, что вы делаете - это уже искусство, игра. Актёры могут играть любовников и ненавидеть друг друга. Мне кажется, м-м Леокриса к тому моменту уже меня ненавидела...
То, что увидели потом зрители, было только одной стороной медали, верхушкой айсберга. Я сделал несколько упражнений, повышающих энергетику организма, освободился от семени. М-м Леокриса приподняла юбки...
Через несколько часов на ней не удержалось ни одной нитки от многочисленных одежд.
Парча и бриллианты валялись вокруг в разбросанности, и сама м-м Леокриса без дыхания осталась лежать посреди импровизированной арены. Прекрасная, с тёмными кругами под глазами, без сил и влаги, она сдалась, уснула. В тишине замерли пажи, маркизы и графы, шуты и слуги. Нет красивее зрелища, чем спящая после любви обнажённая женщина. Небесное сияние исходило от побеждённой м-м Леокрисы, я незаметно оделся и ушёл из дворца.
Только мы, только я и м-м Леокриса знали, что совершилась любовь, а не физический поединок в присутствии толпы. И я, и она, и даже, может быть, она более, чем я, были уже готовы к этому. По воле рока свершилась ещё одна из моих фантазий, которая греховна, унизительна и невозможна для человека в нормальном состоянии, но которую я необходимо должен был бы предложить, сделать с м-м Леокрисой, опять на мгновение опередив, угадав её подспудное желание.
Если ваша жизнь начинает течь в любовном летоисчислении, то нет ничего невозможного в установлении ваших отношений с женщиной. Ни стыда, ни греха. Всё свято.
Засыпая под взглядами, там, на арене, мадам Леокриса шепнула мне, что никогда ещё ей не было так хорошо...
У вас уже было ваше советское время, когда я встретился и познакомился с обаятельной Сивиллой, миниатюрной замужней женщиной из городка с довольно редким названием: Лениногромск. Там придумывали что-то секретное, чтобы за одну секунду могли квакнуть сразу две Америки. И Северная. И Южная. Сивилла не работала, воспитывала детей, а тут по горящей путёвке срочно приехала покататься на лыжах в Западную Украину, где мятежный дух Бандеры ещё отзывался в лесистых горах мощными пушистыми снежными обвалами.
Пансионат "Чаривный бомбардувальник" был полупустым, несмотря на прекрасное время года. Была середина зимы, часто валил снег. Мир сосредоточенно одевался во всё белое, будто готовясь к торжествам, неведомых для нас, смертных.
После лыжной прогулки мы, смеясь, забежали в мой номер перекусить. Я и Сивилла. Нам сразу, как только встретились наши глаза, стало интересно вместе. Мы и забежали в одежде, от снега мокрой, на минутку ко мне, чтобы испить горячего чайку, поболтать.
Взрослый мужчина.
И взрослая женщина.
Забежали с морозца вечерком в тёплую уютную комнатку с торшером и широкой кроватью.
Когда я вышел из ванной, туалеты Сивиллы уже были, так сказать, отделены от тела, валялись на полу, а сама светловолосая женщина, сверкая глазами, сидела на моей постели, прикрыв для приличия освобождённые груди.
Но речь не об этом. Мужчины и женщины для того и созданы противоположностями, чтобы их влекло друг к другу. Во время наших свиданий в Сивилле зажёгся какой-то внутренний огонь, на который даже редкое население пансионата стало обращать внимание. Все вдруг стали замечать, что мы - пара. Красивая молодая пара.
Сивилла преобразилась. Она сделалась ослепительно хорошенькой. Она влюбилась. Но я тут был вовсе ни при чём. Сивилла хотела влюбиться. Она и влюбилась. И все мои заслуги были лишь в том, что я ей не мешал.
Светящейся, сияющей кометой проходила Сивилла по коридорам мимо полудохлых фикусов пансионата. Её крики по ночам из моего номера будили милицейские посты в отдалённых деревнях.
Когда отдыхающие приуготовились к разъезду и собрались на тесный завершительный междусобойчик, случилось вовсе нечто неожиданное. Из-за стола поднялся старейший из всех, он был из Грузии, все думали, что его зовут Гиви, а он оказался Георгий. Поднялся в большой чёрной кепке старейший Георгий и предложил выпить за молодых. За нас, Сивиллу и Джакомо. Раздались аплодисменты и, не объяснимый ничем, рёв восторга. Представители свободных республик, переженившиеся уже к концу сезона по десять раз, единодушно чему-то обрадовались. Они кричали: "За молодых!", кидали в воздух шапки и чепчики, выкрикивали наши имена, и всё это разом перешло в скандирование: "Горько! Горько!". Реактивная Сивилла несолидно кинулась прятаться под стол, чем усугубила всеобщее восхищение искренностью наших чувств. Пунцовую, в ярком сиреневом платье с голыми плечами, я достал её из-под скатерти на свет Божий, и сам удивился роскошной прелести моей на мгновение женщины, которая, обтянутая тонким туманом шифона, стояла здесь, наравне в нами, но, почему-то, казалась выше. Неизмеримо выше всех нас, возможно - от света, который шёл от её очей. От улыбки, которая была сама Тайна.
Возникла тишина. А потом грохот. Это под стол упал Георгий. Который кстати хотел спеть песню "Я могилу милой искал", но у него перехватило дыхание.
А потом я много раз при всех поцеловал эту женщину, которая на 12 дней, а, значит, на миг среди вечности, оказалась ко мне так близко...
О пауках
...Обнаружив самку, самец начинает "ухаживание". Почти всегда возбуждение самца проявляется в тех или иных характерных движениях. Самец подёргивает коготками нити сети самки. Последняя замечает эти сигналы и нередко бросается на самца, как на добычу, обращая его в бегство. Настойчивые "ухаживания" продолжающиеся иногда очень долго, делают самку менее агрессивной и склонной к спариванию.
Самец всегда становится добычей прожорливой самки, а когда самка спаривается с несколькими самцами, она съедает их одного за другим.
У тех пауков, у которых самцы могут спариваться только один раз, но после спаривания продолжают "ухаживания", конкурируя с не спарившимися самцами, их устранение самкой полезно для вида.
/Из "Жизни животных"/
Любовь - это, конечно, Божий дар, но чем-то всегда нужно обусловить причину его возникновения. Любовь требует ритуальности. Так, мужчина должен вешать лапшу на ушки женщине, а она, будто бы не понимая, к чему речь, должна, постепенно слабея, всё же отнекиваться и отбрыкиваться. А потом, в конечном счёте, женщина сожрёт своего самца. В самом механизме совокупления заложена тренировка этого многократного поедания мужчины женщиной.
Мужчины не наделены предчувствиями до такой степени, чтобы отказаться от ритуальных танцев, грозящих им неминуемой смертью. Они глухи и слепы в своём самомнении, в ложных представлениях о своём превосходстве над женщиной. Как гипноз, действуют на мужчину линии женского тела, призывный голосок, взгляды, от которых приходит в трепет всё мужское околокопчиковое пространство.
Нет, смерть мужчины - это не примитивное физическое уничтожение по-пауковски. После свидания с женщиной, он не нужен Вселенной, мужчина отыграл свою роль.
Он приходит в мир для свидания с женщиной, чтобы воспламенить её, зажечь в ней огонь любви. Огонь запылает и естественным путём распространится на детей, но сам мужчина, после свидания с женщиной, уже не нужен Вселенной.
Сколько раз, наблюдая за роковыми плясками паука, я видел за ними однообразный круг мужских судеб, моей судьбы. Возможно, это пришло ко мне от усталости, ведь я ревностно исполнял перед Всевышним долг мужчины, я зажигал в женщинах огонь, растапливая самые холодные, самые жёсткие, изверившиеся сердца. Я, наконец, устал от вспыхивающей в глазах всякой удовлетворённой женщины надписи: "не нужен", "не нужен", "не нужен"... Почти никто из мужчин не чувствует этого. Они глухи и слепы. Даже, будучи съеденными, они мнят себя победителями женщин. Я же стал видеть в себе крохотную козявку, которая уже третью сотню лет с блеском отплясывает перед истекающими слюной каннибалами...
Собеседник остановил свою речь. За окном луна скользила голубым лучом по диску пробегающей мимо пустыни. Духота чуть умерилась, и я уснул под барабанчики невидимого под колёсами механического ударника.
Где-то под утро я проснулся. Всё вокруг ещё пребывало в густых сумерках, но луч луны как-то напрягся, сделался сталистой поблёскивающей дорожкой от окна через пустыню к чёрной выси. Колыхалась в окне занавеска, как будто из него вынули стекло, и ветер предутрия свободно обозначал себя в шелесте развешанных одежд, газеты, оставшейся на столе под бутылками и остатками ужина.
Женщины не было на соседней полке. Не было и моего попутчика. Мне подумалось, что нереальный мой собеседник совершил очередной свой благородный подвиг. Позабыв свои странные рассуждения о жизни насекомых, либо отодвинув их на время, он, видимо, увёл женщину к звёздам. По лунной дорожке, которая широкой своей сталистой лентой оперлась о край раскрытого окна нашего вагона. Мне даже показалось, что далеко в выси, у края луны, я вижу сияющее пятнышко, которое наверняка должно было быть той женщиной.
С такими мыслями я уснул. Проснулся я опять, когда поезд уже приближался к Актюбинску. Я взглянул на окно. Запылённое стекло было на месте. Солнце уже заполняло духотой наше маленькое купе. Жена ещё спала. Соседа не было, а на столе... Сначала я думал, что мне почудилось. На откидном вагонном столике стояла... голова женщины. Той самой, что подсела к нам ночью, и которая плакала. Неестественно как-то стояла. Неправдоподобно. Живые головы так не могут стоять, а эта была, как живая, с широко раскрытыми и - о, кошмар! - счастливыми глазами! Не было ни следов крови, ни следов насилия. Как какой-нибудь Пушкин скульптурный, или Вольтер, выставленный для интерьера на подрагивающем столике.
Я собрал всё обладание себя и тихо спустился на пол. В принципе, всё закономерно. Всё к тому триста лет и шло. От Казановы до Чикатило один шаг. И мой романтический сосед его сделал. Я тихо-тихо, аккуратно-аккуратно прикрыл страшную голову полотенцем, чтобы со стороны выглядело вполне естественно, как деликатное сокрытие беспорядка после еды, благо волосы женщины не оказались слишком длинными. Поезд уже въезжал на станцию, и я быстро разбудил жену и чуть не на руках вынес её, вместе с чемоданом, в тамбур.
На перроне я оставил её на время и попросил толстого милиционера пройти в наш вагон, чтобы засвидетельствовать жуткое происшествие...
Но... не было головы ни на столе, ни под столом. Ни на полке, ни в ящике под сидением. Ни крови, ни головы. Только газета с огурцами, скорлупой от яиц и пустой бутылкой А/О "Кристалл" - "желаем вам хорошего настроения!".
--
Жарко было в вагоне, да? - участливо спросил меня милиционер.