Наташку открыл бывший поэт Коля Адамов. Тогда он был поэтом действующим. Здравствующим. Потому и открыл. Ведь Наташка умная была. Не только красивая, но и умная.
Коля увязался за ней на улице. Увидел симпатичную попку в джинсах - и поскакал следом. Он за всеми попками скакал, а тут ещё Гюльчатай, то есть, Наташка, и личико показала. Губки пухлым бантиком, щёчки-персики и - глазищи! Коля заговорил стихами. Теми, что всегда, и чем, бывало, часто пугал, непривыкших к такому обращению, актюбинских попок. Кроме Саши Чёрного, Коля читал и своё:
Вы знаете, ведь это - как болезнь
Я должен видеть Вас ежеминутно
И что я есть, и почему я здесь
Я всё при Вас воспринимаю смутно...
Наташка ответила сразу. Что-то типа:
Мы - рабы
Рабы с момента зачатия
Как только Природа совьёт из любви эмбрион...
Вроде как достаточно, чтобы два молодых существа получили возможность для более близкого знакомства. Что они, собственно, вскоре и сделали, но Коля мне долго в этом не признавался. Рассказывал обо всех и всё. И про студенточку. И про уборщицу в подсобке овощного магазина. А про Наташку молчал. Уже после, когда Коля женился на красавице (конечно же! опять - красавице!) Ирине, когда прожил в далёкой Москве лет 8 или 15, он так, между прочим, обронил как-то в сторону пару фраз.
Не знаю, почему они - и Коля, и Машкович так стеснялись говорить о Наташке. Даже Машкович. Этот герой-любовник на сцене и в жизни, который рассказывал свои истории с женщинами так, что они казались страшной неправдой. У них в театре гибли рододендроны, если случайно им доводилось слышать рассказы Машковича о женщинах. Но - и он молчал о Наташке. А рассказал спустя лет 10 или 18, когда жил уже в Талды-Кургане со своей красавицей и царицей над ним, Тамарой. Рассказал, а потом долго молчал.
Спустя 20-25 лет, и Коля, и Машкович, каждый в отдельности, как Бойль-Мариотт, пытались расколоть меня. Во мне подозревали счастливого преемника и ожидали, традиционного уже, смущения и грустного молчания по поводу пережитых катаклизмов. Но тогда мне нечего было им рассказать.
Я рассказываю сейчас.
В 70-е годы Наташка была красивой умницей-диссиденткой. За перса она вышла замуж именно поэтому. Она полюбила его поэтому. Он полюбил её за красоту, она его - в первую очередь, из диссидентской своей вредности. А не потому, как она потом пыталась версифицировать: сильный, стройный... Хотела идти всем наперекор, всё делать наоборот - и вышла за перса. Бросила институт, страну (продала Родину) - уехала с персом в Германию.
Органы госбезопасности не могли проигнорировать яркую индивидуальность в виде Наташки. Когда она вернулась из Берлина (Западного) обратно к маме насовсем, Наташку подвергли внимательной диспансеризации. По случаю любого праздника её вызывали на ул. Ленина1 - и спрашивали: а не Вы ли это, Наталия Васильевна, на заборе слово из трёх букв про русский член нарисовали? Наташка писала объяснительную, с неё ещё раз снимали отпечатки пальцев и отпускали.
Подозрительным в ней казалось всё: и то, что, играючи, окончила в Берлине (Западном) Академию художеств, что там же, с такой же лёгкостью, родила мальчика. Подозрительно было, что ушла от мужа, гордая, и приехала обратно от сверкающих витрин и сытого благополучия в нищету и грязь, под колпак НКВД2.
Когда она свободной своей, несоветской, походкой шла по ул. Карла Либкнехта, в кустах карагача неловко пробирался за ней бдительный филёр: а не выронит ли прокламацию где-нибудь в людном месте эта перерожденка?..
Так несколько лет прошли у Наташки. Потом, из-за подозрительных бёдер, у неё возникли любовные хлопоты с Адамовым Колей. Потом - с Машковичем. Уж так устроены эти женщины со своими бёдрами. Но... мужчины приходят и уходят, после них остаются дети. Наташка родила во второй раз, и в ней перемкнулись какие-то биологические контакты. Она располнела ровно в два раза. Увеличение
фигуры произошло настолько стремительно, что первое время Наташка "не вписывалась" в дверь, задевала столы и стулья. Когда привыкла - пришла ко мне в гости. Потому что уехали Коля и Машкович, а я оставался, хотя и грустным, но живым напоминанием о приятной и весёлой когда-то компании.
Я не знал, что, кроме перемен чисто внешних, в Наташке произошли изменения нового, непонятного мне свойства. Она стала ведьмой, но я этого сразу не заметил.
Это, вообще, нормально, когда женщина, по прошествии определённого времени, становится ведьмой. Но для этого, как минимум, нужно, чтобы она стала вам близка, хоть каким-нибудь, боком. Никогда ко мне не приближался ни Наташкин бок, ни вся конструкция, в целом. Да и ведьмой она стала не ко мне, а ко всему миру.
Внешне это выглядело совершенно безобидно. Обыкновенные сеансы экстрасенсорики. Хотел, к примеру, сосед по даче, у меня кусок земли оттяпать - Наташка руки ко мне на плечи положила, возвела к небу жуткие свои глазищи - и, на другой день, сосед сам на вскопанной земле справедливую межу протоптал.
Вздумал Сашка Чернухин от курения отвыкнуть - Наташка со смешком попросила его представить жаркую, вонючую комнату, переполненную окурками пепельницу, грязные стаканы. Сашка сбежал. Потому что я, под руку шепчущей нашей ведьме, сказал ещё про потных женщин. - Насчёт женщин - сказал Сашка - мы не договаривались.
Но целых два месяца, и, правда, не курил, удивляясь сам себе.
В общем, в прошлом цивилизованная, прогрессивная и суперсовременная Наташка занялась, чёрт знает чем. В те дни я часто заходил к ней в маленькую квартирку на ул. Карла Либкнехта, развешивал уши, а Наташка пересказывала мне новые откровения, которые, прямо с небес, поступили к ней, вот только-только, минувшей ночью. По словам Наташки, по окончании курса небесных лекций, к ней непременно должна была вернуться прежняя стройность фигуры, и она уже стала замечать потерю своих гормональных привесов.
Потом, как я понимаю, у неё пошли гонки.
В те дни страшное убийство было совершено в нашем городе. Трёх милиционеров какие-то подонки зверски зарезали прямо на рабочем месте, в служебном помещении. Всю милицию подняли на ноги, и она сбилась с ног, разыскивая бандитов. А Наташка сказала, что знает убийц, знает, где их найти. И - впервые в жизни - сама пошла в КГБ, чтобы "заложить" преступников.
Бандитов поймали. Но Наташку это почему-то не удовлетворило. Она даже расстроилась. По её мнению, арестовать должны были и тех, кто организовал жуткое убийство. Там, в КГБ, она называла фамилии, но главные виновники так и остались на свободе. Они живут и здравствуют, разъезжают на роскошных машинах, они... управляют городом. Наташка ещё раз сходила в КГБ, но оттуда её с благодарностями, вежливо, выпроводили.
А Наташка, за чашечкой чая и парочкой собственноручных блинчиков продолжала рассказывать мне скандальные подробности из жизни людей, имена которых упоминать даже и неудобно. Она, якобы, видела, знает, сколько миллионов и кому было перечислено за аферу с кассовыми аппаратами, она знает, может пофамильно назвать всю цепочку людей, которые собирают по области дань для одного, весьма значительного, лица.
У неё это было просто. Она как-то астрально перемещалась, проникала в квартиры, подслушивала, высматривала.
Одним словом, как я уже говорил, у неё пошли гонки, которые можно было сформулировать так: за что боролись, на то и напоролись. Вечная диссидентка Наташка, за которой всю жизнь бдило и подглядывало недремлющее око госбезопасности, сама, в шизофренических своих мечтах обрела гнусные способности своих извечных врагов.
В последний раз я видел Наташку у себя на работе. Высокая, цветущая, всё-таки - похудевшая, постройневшая, она вошла в кабинет. Растерянная слегка. Рассеянная. Мы поговорили о пустяках. Таких, например, как предсказания, заглядывание в будущее, которые Наташка освоила буквально на днях. - А что? - издадут ли когда-нибудь мою книжку? - спросил я Наташку. Она взяла мою руку, закрыла глаза, подумала. - Ну, тебе ведь это и не очень важно, правда? - ответила. Добавила: - Да, тебя будут издавать маленькими тиражами. Очень маленькими. Твои книги станут семейной реликвией, их будут передавать сыновья внукам и - дальше.
(Что удивительно - ведь она оказалась права. Когда я умер, сын Витя привёл в порядок мои рукописи, набрал книгу в компьютер, и сделал вручную что-то, около десятка, экземпляров. Он пришёл ко мне на могилку, показал, как выглядит книга, полистал страницы...)
Но это случилось много позже. А тогда ушла Наташка, и я её больше не видел.
Мысли о ней неожиданно вспыхнули, когда юный гэбэшник Спивак-Лавров принёс мне посмотреть странную видеозапись. Он её сделал сам и поэтому пришёл ко мне пьяный, с перепуганными глазами. Я ему и раньше говорил: - Олежка, не бросай телевидение, не уходи ты туда. И говорил - куда. Человеку с добрыми глазами, читающему стихи, еврею к тому же - не место в органах нашей безопасности. Спасаясь от армии, Спивак согласился на сладкие посулы тайной нашей полиции, пошёл, будто бы, пресс-секретарём, и, по совместительству - видеооператором. Сначала было ничего, но вот вчера ночью...
...вчера ночью Спивака повезли с видеокамерой арестовывать какую-то умалишенную. Красивая женщина. Было лето. Она в свете автомобильных фар убегала в ёлочную лесную посадку около Актюбинского водохранилища. По ней стали стрелять. Пули сбивали её с ног, но женщина вскакивала и бежала опять. Потом её всё-таки окружили, взяли в кольцо, на окровавленную набросились. Изрешечённая пулями женщина визжала и сопротивлялась. Верёвка рвалась, её скрутили проволокой, надели наручники. Потом...
Потом, в ярком свете фар, кто-то, молодой и крепкий, ей молотком сноровисто забил деревянный кол, чуть пониже левой груди, туда, где должно быть сердце. Разорванная кофточка, красивая, забрызганная кровью, грудь...
Я узнал Наташку. Это была она. Сумасшедшая диссидентка. Красивая, как никогда, с колдовскими своими, закрытыми уже, глазами. Куда, в какую приёмную потащилась она делиться своими оскорбительными знаниями? И какой компьютер, либо чёрный колдун или упырь, взятый чекистами на довольствие, выдал информацию, что только осиновый кол может остановить Наташку, заставить её замолчать?
Ну, а дальше всё было совсем просто.
Вначале от несчастного случая погиб Олежка Спивак-Лавров. Потом - я.