Красная луна. Ее чаще всего можно увидеть в середине августа, сразу после заката. Огромный кровавый круг, поднимающийся из-за горизонта.
Ты смотришь на нее и понимаешь, что...
Сложно выразить в словах это ощущение, что-то глубокое, почти сакральное. Что-то, что не очень хочется проговаривать.
И все же я попробую, хорошо?
Красная луна.
Ну... например...
Если у вас дома живет кошка, дождитесь восхода красной луны и посадите ее на подоконник, так, чтобы она могла видеть небо так же хорошо, как вы. Вы удивитесь, как жалобно она мяукнет - один раз, коротко, как скрип половицы; и, задрав хвост трубой, унесется прочь.
Я впервые увидел красную луну три года назад, когда учился в Омском государственном университете. Выпускной курс.
Теперь, когда я печатаю эти строки - двадцатипятилетний парень, сгорбившийся над старенькой клавиатурой первого "пенька", половина букв еле заметна, стерлись от частого использования - события трехлетней давности кажутся мне чем-то гротескным и даже абсурдным. Тем не менее, это было - я помню практически все, включая треснувшие роговые очки декана и то, как выглядит кожа, человеческая кожа, в свете этой чертовой луны.
С тех пор я смотрю на нее только через оконное стекло.
* * *
Как же все это получилось - вот о чем я спрашивал себя первое время. Лишь спустя несколько месяцев я смог уйти от этого вопроса, не отвечая на него. Получилось - и все тут. Точно так же, как из меня не получился теолог, несмотря на то, что я пыжился на протяжении пяти лет. Человек с дипломом теолога зарабатывает себе на жизнь оформлением газет и журналов - знаете ли вы историю банальнее?
Есть вещи, которые просто случаются с вами, вы всего лишь стоите у них на пути и ничего не можете поделать. Бесполезно пытаться засосать смерч в пылесос, что бы ни утверждала телереклама - вот вам мое мнение.
Начнем с фотографии.
Конец июля - начало августа - достаточно напряженный период для студента, если только ты не круглый отличник или папенькин сынок. Есть много вариантов августовского времяпрепровождения в университете: пересдача экзаменов, отработка, подготовка материалов к дипломной работе. Можно попытаться лизнуть какую-нибудь преподавательскую задницу в надежде получить благоволение в будущем семестре. Мы же, обитатели верхних этажей студенческого общежития, плевать на все это хотели. Как говорил Косой, "настала наша очередь иметь министерство образования". Что мы и делали - изо всех сил имели министерство образования, потому что понимали - это наша лебединая песня. Следующее лето мы встретим взрослыми мужиками, каждое утро аккуратно выбривающими щеки и пьющими водку с пивом только по праздникам. Все было именно так, мы уже достаточно повзрослели, чтобы это просечь, посему верхние этажи представляли собой большую головную боль для Бивиса. Да уж, в то лето мы отрывались по полной. Я уверен, что коллективная фотография жителей 412 и 414 комнат до сих пор украшает фотоальбом какого-нибудь препода. Возможно, даже Бивиса, хотя это трудно теперь проверить.
Странно - мультяшное мужское имя так прижилось, что никто и не помнил, как ее зовут на самом деле. "Эй, чувак, а как тебе удалось пройти мимо Бивиса?", "Слушай, вчера иду - тихонько так - и тут Бивис навстречу! Ну я ей - пошла на хер! - и деру!" Только все это россказни, байки вроде историй о том, что "...трусики у нее - светло-зеленые, мамой клянусь!". Никому никогда не удавалось переиграть Бивиса (кроме Случая с Фотографией), потому что за двадцать лет работы комендантом Бивис превратилась в существо, только снаружи напоминавшее человека. Внутри это была сплошная сталь. Она вселяла в тебя ужас одним взглядом, а когда Бивис открывала рот, хотелось постричься в монахи. Она действительно напоминала Бивиса невысоким ростом и своей стоячей прической, которая была в два раза больше головы. Она уже была Бивисом, когда я появился в университете на первом курсе.
Жарким июльским днем Бивис засекла у меня в комнате Вальку. Валька как раз успела одеться, поэтому самого страшного избежать удалось. Самое страшное заключалось в отчислении, естественно - а если Бивис ставила своей целью исключение какого-то студента из университета, тот мог заранее подбирать себе новую альма-матер. Мне всего лишь влепили строгий выговор, мое скромное имя вывесили на доске позора, а за повторное нарушение грозились, цитирую, "вышибить отсюда раньше, чем ты успеешь нацепить штаны". Через три дня была суббота. Суббота у нас, обитателей верхних этажей, была чем-то наподобие государственного праздника. Как говаривал тот же Косой, "у настоящего студента всего два праздника - Новый год и Каждый День". На Каждый День у нас не хватало денег, но суббота... Суббота - это святое, субботняя пьянка была таким же незыблемым ритуалом, как и День Студента, который в нашем Университете отмечался в первые выходные сентября. Мы собирались ближе к вечеру, обычно в нашей комнате, иногда - в четырнадцатой. Мы - это полтора десятка постоянных жителей общаги плюс десяток городских, то есть тех счастливчиков, кто имел свою квартиру. Так вот, основная масса собиралась часам к семи, еще через часик подтягивались остальные. Мы пили без передышки до одиннадцати, после чего отрубались, как того требовал внутренний распорядок. Кого-то сон заставал на полу, кого-то - за гитарой, кого-то во время заваривания чая, однажды Колька, толстый, как пивная бочка(чем он по большому счету и являлся), заснул прямо на толчке, который находился в пяти метрах от нашей комнаты, и все же никогда Субботняя Пьянка не заканчивалась дракой или оргией. Сейчас мне кажется, что это был профессионализм, даже не так, Профессионализм - вот как. Достаточно было одной, всего лишь одной жалобы Бивиса и всю нашу развеселую компашку разогнали бы к чертовой матери - привет, фазан. Но от Бивиса жалоб не было, хотя, думаю, многие преподы знали о наших субботах. Мы не давали ни малейшего повода этой кикиморе. Может, она и догадывалась кое о чем - но уж точно не о шести бутылках водки и двух ящиках пива, выпиваемых - святый боже! - в комнатах общежития.
В субботу, через три дня после того, как мое имя появилось на доске объявлений в приказе о дисциплинарном взыскании, в процессе попойки Иван Анатольевич Татарец (известный в узких кругах как Косой) сделал исторический полароидный снимок. Мы даже сами потом не могли вспомнить, на каком этаже, в какой рекреации он щелкнул своей камерой, потому что фон - бело-голубая стена коридора - не говорил ни о чем. Это мог быть и первый, и второй, и пятый этаж, что очень затрудняло поиск автора этого несомненного фотографического шедевра.
На снимке мы - пять отчаянных парней - стояли у стены со спущенными штанами, повернувшись голыми задницами к объективу и нагнувшись почти до самого пола, в силу чего ни фигур, ни голов почти не было видно.
Хоть убейте, но я не помню, как мы делали это. Я на снимке точно есть - второй справа, мне ли не знать собственную задницу, но сам момент снимка у меня вылетел из головы. Должно быть, надрались вдрабадан, потому что на трезвую голову мы бы никогда не осмелились выкинуть такое. Я до сих пор давлюсь от смеха, когда представляю себе, как мы впятером, едва стоящие на ногах, на цыпочках крадемся к стене.
И это было не самое интересное. Самое интересное случилось следующим утром, в воскресенье, когда Бивис обнаружила эту фотографию пришпиленной на двери своей каморки. Черным маркером под снимком было написано (это уже работа Сани, однозначно): "От лучших умов ОмГУ дорогому коменданту. Мы вас любим!"
Бивис была в шоке. Наверняка она за свою жизнь повидала многое, но такого культурного потрясения не испытывала никогда.
Нас пытались найти по одежде на снимке, по фотоаппарату (который Косой предусмотрительно отвез своей подружке), по почерку на снимке. Да вот только даже если бы Саня сам захотел написать эту фразу еще раз, у него ничего бы не получилось, поскольку писал он ее явно в полусомнамбулическом состоянии. Хорошо хоть дело не дошло до опознания наших ягодиц, хотя Бивис пошла бы на все, лишь бы найти инициаторов этого, как она считала, позорного глумления над ее честью. Как бы там ни было, ни в понедельник, ни во вторник нас не запалили.
Утром в среду, когда я выходил из корпуса общежития, Бивис окликнула меня из той самой каморки, на которой, думаю, до сих пор можно разглядеть след от нашей кнопки. "Молодой человек, подойдите на минутку", - еле слышно сказала она, но этого было достаточно. Она никого никогда не называла по имени, только "девушка" и "молодой человек". А еще, если ей кто-то нравился, что случалось крайне редко - "парень". На лиц женского пола это исключение не распространялось, потому что, по всей видимости, Бивис не переносила девушек вообще.
"Вас вызывает декан, - сказала она мне, когда я подошел. Она говорила не поднимая головы, параллельно записывая что-то в темно-синюю тетрадь. - Он просил передать, что ждет вас сегодня в три часа дня у себя."
"Какой декан?" - переспросил я, потому что никак не мог взять в толк, о чем это она.
Бивис подняла голову и пристально посмотрела на меня. В переводе на человеческие эмоции это означало крайнее раздражение.
"Ваш декан", - отчеканила она и снова опустила голову, давая понять, что разговор завершен.
Я забыл о своих делах и вихрем поднялся в четырнадцатую комнату.
Я испугался, и было отчего. Фотография с голой жопой - это не шутка. За это в два счета можно вылететь из университета. Зная нашего ректора, можно даже предположить, что изгнание превратится в образцово-показательный процесс с демонстрацией улик на большом белом экране, который натянут в актовом зале. Я представил себе полароидную карточку, увеличенную в ндцать раз, и поежился. "Обратите внимание на второго справа. Отчетливо видно, что эта... хм... это... эта часть тела принадлежит Виталию Владимировичу Жукову. Этот изгиб ягодицы, эта неповторимая конституция! Все указывает на то, что..." Несмотря на испуг, я не смог удержаться от улыбки.
Когда я зашел в нашу комнату, Упырь рылся на моей книжной полке.
--
Э, какого хрена? - негодующе спросил я, забыв на секунду о декане и всей этой глупой истории с фотографией. - Ты что там забыл?
Упырь, он же Андрюха Беляев, тоже теолог, только с параллельного потока, обернулся через плечо и расплылся в улыбке.
--
Виталя, здорово! - он вытер руку о зеленые замшевые джинсы и протянул мне. По-моему, чище его рука от этого не стала - судя по внешнему виду, джинсы не встречались со стиральной машиной очень давно. - А я как раз тебя жду. Мне нужен мифологический словарь. Ну синий такой, помнишь?
Я прекрасно помнил мифологический словарь - одна из пяти книг, которые я купил сам, а не стащил в библиотеке или получил в подарок. Однако, давать его в пользование Упырю я совсем не хотел. Во-первых, это значило проститься с книгой навсегда, во-вторых, Упырь никогда не интересовался учебой, а значит, словарь нужен ему по другой причине. Да и какая, нафиг, учеба в середине лета?
--
Знаешь... Андрюха, не поверишь, на той неделе Вальке отдал, - брякнул я первое, что пришло на ум. - Он ей для диплома нужен.
Упырь разочарованно вытянул лицо, постоял так несколько секунд и упал на кровать.
--
Блин! Где же мне его взять?
Я поправил книги на полке - Голдинг, По, Стейнбек, Драйзер, Стокер, Достоевский - почесал живот и завалился рядом с Андрюхой.
--
Нафига он тебе нужен?
--
Да так, попросили...
Я присвистнул.
--
Да даже если бы он у меня был, я бы тебе его не дал!
--
Если бы он у тебя был, он был бы уже у меня. - Упырь обладал редким даром строить непереводимые семантические конструкции.
Я вспомнил о декане.
--
Слушай, меня сегодня к себе Петрович вызвал.
--
Да ну? Зачем?
--
Хрен его знает. Наверное, из-за той выходки с фоткой.
Упырь сел на кровать, сложив под собой ноги.
--
Брось. Здорово тогда было! Правда, я ни черта не помню.
--
Да, ладно, твоя задница там видна так же четко, как моя.
--
И что, ты думаешь, из-за какого-то прикола тебя попрут из универа? Окстись, чувак! Не ты первый, не ты последний.
Я зевнул и скрестил руки на груди.
--
По любому нам нужно переговорить. Всем вместе. Кстати, где Косой?
--
Косой взял гитару и пошел в парк. Наверное, играет что-нибудь вроде "аллюминиевых огурцов". Он любит это дерьмо.
--
Колька?
--
Толстый-то? Толстый со вчерашнего дня бухает где-то на окраине. Позавчера к нему пришел какой-то друган и они вдвоем отчалили. Вечером он позвонил мне и послал в жопу - меня и весь преподавательский состав во главе "с этой сраной коровой внизу", как он выразися. Потом заржал и бросил трубку. И как только он умудрился попросить Бивиса, чтобы она меня позвала?
--
Сраная корова внизу?
--
Да, так он сказал. Что он имел в виду, непонятно.
--
Не думаю... Хотя все возможно. Как бы там ни было, он в невменяемом состоянии и, похоже, надолго.
--
Санька?
--
Он вышел перед твоим приходом. Сказал, что добежит до толчка, устроит небольшой фейерверк и вернется.
--
Какой фейерверк?
--
Он вчера купил на рынке дыню, которая, похоже, видела, как Мафусаил ходил в подгузниках. Я предложил ему поставить под кровать горшок, но он послал меня туда же, куда и Колька. Что-то меня слишком часто стали посылать, тебе не кажется?
--
Иди в задницу!
Секунду стояла тишина, а потом мы захохотали как полоумные. Упырь скатился с кровати и начал стучать голой пяткой по стене, я зарылся под подушку.
--
Твою мать, что здесь творится? - это был Саня, которому, видимо, удался его фейерверк, по крайней мере, лицо у него было на редкость благодушное и умиротворенное. Вот только санины очки, как всегда, были грязные и висели на кончике носа, цепляясь за него из последних сил.
--
Ты только... только не напрягайся... я... я слышал, что при диарее кишечник очень... очень нестабильно работает... - перемежая слова с истерическим смехом, сказал Андрюха.
--
Ты чего, Упырь? - теперь на его лице читалось недоумение.
--
Он говорит, что тебя может пронести прямо здесь, если вдруг ты захочешь наорать на нас, - сказал я и тоже зашелся в приступе хохота.
Упырь на полу застонал.
--
Идиоты, - пожал плечами Саня и вышел.
* * *
Мы все-таки собрались. Не пришел только Колька, но мы решили, что расскажем ему все позже. Остальные - я, Упырь, Косой, Саня и Костя - за час до моей встречи с деканом выработали единую линию поведения на случай, если тот решит выкинуть какой-нибудь фокус. Мы? О, в субботу мы спали. Что? Да, до поздней ночи сидели, разговаривали. У меня никак не идет диплом, Упырь, то есть Андрюха, вообще по уши завяз. Колька сказал, что может помочь. Косой, мммм, Иван тоже согласился подтянуть нас слегка...
Бред, конечно, но против этого бреда у них ничего нет. Костя сказал, что на юридическом языке это называется недоказанность эпизода и оправдание в связи с отсутствием состава преступления. Костя был нашим главным Циником и Скептиком, он заканчивал юрфак и в искусстве владения собой мог дать нехилую фору мамонту. Правда, как мы хорошо помним, господа присяжные, только не тогда, когда дело доходит до позирования перед объективом.
В общем, они похлопали меня по плечу, сказали, что все будет замечательно и вытолкали в коридор. "Вот черт, - подумал я. - И почему этот старый козел захотел поговорить именно со мной?"
Дорога от общежития до корпуса занимала минут десять. Общага стояла практически на берегу Иртыша, асфальтированная дорожка, ведущая к университету, и вовсе делала петлю почти у самой кромки воды. Во время весенних паводков Иртыш заливал ее по щиколотку, приходилось делать здоровый крюк через стадион. Но это весной, а в середине июля нет ничего приятнее, чем полоска прохладной тени между огромными ивами и обжигающе горячим песком. Я посмотрел на часы, обнаружил, что у меня целых полчаса в запасе, сел на поваленное дерево и закурил.
Как всегда, сигарета прояснила голову, я посмотрел на все происходящее со мной трезвым, каким-то отрешенным взглядом и понял, что я, как выразился бы Косой, хренов раздолбай каких мало. Чем занимаются студенты пятого курса летом? Работают в кафе или в детских лагерях, пишут диплом, наконец. Я не делал ни того, ни другого. Я, черт подери, мог оказаться у разбитого корыта из-за заварушки, в которую угодил по пьяни и которая, по большому счету, яйца выеденного не стоила. Я даже успел почувствовать некое подобие знаменитого фрейдистского отвращения к себе, но тут сигарета закончилась, бычок обжег мне пальцы, я красиво выругался и вернулся в свое нормальное, незадурманенное состояние.
Уже на крыльце корпуса я вспомнил, что Валька все еще ждет меня - она, конечно, не знает, что я вызван на ковер к декану, и ее пылкое воображение рисует страшные картины: пьянка, драка в подворотне, дорожно-транспортное происшествие, или, не дай бог, другая девушка. Я добежал до телефонной будки на углу улицы и попытался ей позвонить, но на другом конце мне сообщили, что в данный момент ее, к сожадению, нет дома - или она просто на всех забила и не хочет ни с кем разговаривать, но если хотите, можете оставить сообщение после сигнала, бип. По крайней мере, честно попытался, подумал я и, вздохнув, отправился в кабинет к Петровичу.
Петрович достоин отдельного рассказа. Это был высокий, необычайно худой - казалось, что такой худобы не может быть в природе - лысый мужик лет пятидесяти, носивший огромные роговые очки. Любая одежда висела на нем как на вешалке, он сутулился и, передвигаясь по коридорам университета, всегда смотрел в пол, при всем при этом он был до невозможности строг. Еще он много и охотно улыбался, но улыбка эта не радовала; наоборот, все сходились на том, что вполне могут обходиться без нее. Почему-то я именно так всегда представлял себе булгаковского Азазелло.
Нас всегда интересовало, как это он смог жениться, да еще и нажить трех детей.
--
Проходите, проходите, Виталий Владимирович, - сказал он, когда я начал нерешительно переминаться на пороге его кабинета. - Присаживайтесь, да, вот сюда.
Он сидел за огромным черным столом. Этот стол напоминал маленький кораблик из "Звездных войн", не хватало только стекляного колпака над головой Петровича и какого-нибудь жуткого макияжа, хотя, надо отдать должное нашему декану, он неплохо выглядел и без грима
--
Вы знаете, зачем я вас вызвал?
Вопрос вопросов. А думать некогда.
--
Нет, Григорий Петрович.
--
Думаю, все же знаете. Меня волнует дисциплина в общежитии. Очень волнует, должен сказать. Да что там общежитие! - он поднялся из-за стола и принялся расхаживать по кабинету, заложив руки за спину. Создавалось впечатление, будто он разговаривает сам с собой. - Университет - это высшее учебное заведение, в котором совершенно недопустимы вещи, которые, тем не менее, у нас творятся совершенно безнаказанно.
Я подумал, что дело плохо.
--
Взять, например курение. Студент может курить, я с этим не спорю, но почему этой гадостью должны дышать остальные? - тут он быстро посмотрел на меня и снова вперил взгляд в линолеум. - Или одежда. Я не хочу ограничивать вашу свободу, но есть же определенные границы, которые переходить нельзя!
Петрович замолчал, возможно, обдумывая свою последнюю реплику, которая и вправду оказалась великолепна, сделал немой круг по кабинету, подошел к окну и, глядя в него, сказал:
--
Сегодня я отчислил Минаеву.
Сначала я не понял, о чем он говорит, но потом смысл слов начал постепенно доходить до меня. Я вытаращил глаза.
--
Вальку? Вы отчислили Валю Минаеву? Почему?
--
Она давно на это напрашивалась. Последней каплей стала как раз сигарета.
Я, наверное, был похож на идиота, но ничего не мог с собой поделать - нижняя челюсть картинно отъезжала вниз, взгляд никак не хотел фокусироваться, о словах вообще временно пришлось забыть.
--
У нее остались хвосты еще за второй семестр, вы можете себе это представить? Хвосты за второй семестр, а она расхаживает по коридору в своем лифчике и курит, как базарная девка!
--
Топик, - выдавил я.
--
Что?
--
Это называется топик.
--
Мне плевать, как это называется! - он круто развернулся. Его пиджак взвился, как юбка танцовщицы. - Мои студенты будут учиться, а если они этого не хотят, они не мои студенты. Я знаю, что вы были довольно близки с Минаевой, поэтому мотайте на ус, господин Жуков. Так будет с каждым и с каждой, кто вдруг решит наплевать на правила приличия и наши традиции.
Я вскочил со своего места и подбежал к декану.
--
Неужели ничего нельзя исправить? Ведь ей всего семестр оставался до диплома!
--
Думаю, с Минаевой все решено окончательно, - сказал Петрович и посмотрел куда-то вниз. И проследил за его взглядом и с ужасом увидел, что держу его за рукав пиджака, тут же отпустил, машинально вытерев руку об ягодицу. - А вот с вами и с вашими друзьями я готов разговаривать. Я вижу, вы способные ребята, а я не хочу так легко расставаться со способными ребятами. не так уж много их сейчас осталось. Подумайте хорошо над своим поведением, Жуков. И передайте это остальным. Минаевых много. Таких, как вы - единицы.
Больше всего мне хотелось набить ему морду - прямо здесь, у окна, а потом дать пару раз по яйцам, но я понимал, что единственное мое оружие сейчас - это самообладание.
--
Я понял, Григорий Петрович.
Он удивленно посмотрел на меня и улыбнулся.
--
Люблю понимающих людей.
--
Я могу идти?
--
Да, конечно, - это было сказано самым радушным тоном, но когда я уже почти закрыл за собой дверь, до меня донеслось: - Да, еще... Я разберусь с этой историей про фотографию. Над комендантом хихикает весь университет, а это нехорошо.
Я стоял в холле и чувствовал скбя так, будто только что на меня вылили ведро ледяной воды. Черт с ней, с фотографией, этот мудак отчислил Вальку - если он говорит правду, а сомневаться в правдивости его слов не приходилось. И что же теперь? Четыре с половиной года коту под хвост, вот что. И все наши планы заодно.
Я опять дошел до телефона и позвонил Минаевой. Трубку снова никто не взял, и это меня встревожило. Если она уже знает о Новости Номер Один, она может зависнуть на неделю в какой-нибудь дыре - наподобие той, в которой сейчас расслабляется Колька. Водка - то что ей сейчас нужно меньше всего, но, вероятно, она была другого мнения.
Я выплюнул недокуренную сигарету и пошел назад в общежитие.
* * *
Следующий поворот - и довольно резкий, должен сказать - случился дня через два. К этому времени вернулся опухший и как всегда недовольный Колька; я увидел на доске объявлений приказ об отчислении ("за систематическое нарушение правил внутреннего распорядка") некоторых студентов, в числе которых была и некая В. Минаева; Упырь подрался с гопниками в Парке Победы и теперь лежал в больнице с сотрясением мозга. Упырь был вообще человеком идейным, что всегда очень опасно, но, помимо этого, он был еше и глупым, а это уже взрывоопасно. Впрочем он был глуп весьма условно, с точки зрения человека, никогда не дравшегося с себе подобными на деревянных мечах и не выстригавшего на затылке название любимой группы. То есть если он шел по улице и слышал, к примеру, что "все панки - уроды и казлы", он не смотрел, кто это говорит и сколько вообще там человек. Он просто шел в ту сторону и бил все, что движется. А бить кого-то у него получалось даже хуже, чем все остальное, поэтому заканчивались драки с участием Андрюхи Беляева всегда одинаково: Андрюха лежал на земле, его раздавленные очки победители забирали с собой, кто-нибудь презрительно фыркал: "я же говорил, что все они уроды". Мы уже привыкли к этому, но Упырь был классным парнем, эдаким своенравным ежиком, который никогда не просил о помощи (стоит отметить, что именно поэтому ему всегда помогали); к тому же он был не гоп. Это сейчас мне смешно, когда я об этом вспоминаю, а три года назад - боже мой, всего три года назад - я бы даже не стал разговаривать с человеком, если он был выбрит наголо и носил кожаную куртку без воротника. Чего там говорить, все мы тогда были такими, черно-белыми, как сказал бы Косой. Косой любил называть себя черно-белым. Еще он был худым и слушал "ДДТ". В отличие от всех нас, к диплому он подошел, имея за плечами богатый опыт: на третьем курсе он женился, на четвертом развелся. Говорят, из-за того, что его жена имела неосторожность принести домой газету "Красный путь", врученную кем-то на остановке, хотя все это не более чем слухи. Жаль, что он не дописал свой диплом.
Вальке я так и не дозвонился. Трубку никто не брал, подруги ее тоже не видели, а родителям я бы не позвонил даже под страхом смерти. Я ненавидел ее родителей, они отвечали мне тем же. Все из-за того, что, как они считали, я поломал их дочери жизнь, отбив Вальку у какого-то типа. Тип ездил на вишневой "восьмерке", работал в агенстве недвижимости и был лет на десять ее старше. Когда Валька бросила этого недоумка, родители перестали с ней разговаривать, поскольку уже видели ее в свадебном платье и с букетиком цветов в руках. Меня они вообще не замечали, а как-то весной, когда я взялся проводить Вальку до дома, у подъезда меня встретил ее отец, который возомнил, что может меня "проучить". Когда он начал махать кулаками, я сломал ему нос, вырубив часа на два. Не лучший способ наладить отношения с родителями любимой девушки. Хотя нет, лучше "с родителями моей девушки", потому что, как мне кажется, есть любимая девушка, а есть своя девушка. Парню в двадцать три года нельзя не иметь своей девушки, иначе его сочтут за голубого или, чего хуже, за неудачника. Любимой девушки у меня не было - любимая девушка бросила меня в одиннадцатом классе, а вот своя девушка была - Валька. Мы держались за руки, целовались, когда видели на улице какого-нибудь знакомого, вместе ходили в кино и на концерты, довольно часто она пробиралась ко мне в комнату. Валька. Моя девушка.
Я передал ребятам все, о чем мне рассказал декан. Колька сказал, что драл он этого декана и вообще ему плевать на все. Косой меланхолично заметил, что его больше волнует численность популяции кенгуру на северо-западе Австралии, чем слова Петровича. Саня сказал, что при одной мысли о декане он чувствует, как его уснувшая было диарея пробуждается к жизни. Один Костя воспринял информацию всеръез и объявил, что отныне он будет крайне осторожно вести себя, потому что хочет все-таки закончить этот долбаный университет.
Довольно резкий поворот начался со звонка Упыря, он попросил Бивиса, чтобы она позвала меня вниз к телефону (и клялся потом, что она ответила ему "хорошо, парень"). Андрюха сказал, что в понедельник его выписывают, он просил, чтобы его отпустили в пятницу, но врачи были неумолимы. Это была хорошая новость, мы решили отметить это событие где-нибудь за городом, даже назначили дату - следующая суббота. Я поднялся наверх, попросил Косого, чтобы тот перестал наконец бренчать на своей балалайке и дал мне сказать пару слов. Парни поддержали нашу инициативу, но главное, черт подери, случилось позже, когда я перед сном решил выйти на улицу и выкурить последнюю сигарету.
Я увидел красную луну.
Да, у меня есть такая привычка - выходить поздним вечером на улицу, чтобы посмолить в одиночестве очередную раковую палочку (вы замечали, что мы, курильщики, с какой-то непонятной гордостью заявляем о том, что в курсе насчет вреда, который приносят сигареты? Как бы говоря: "Да, я знаю, что эти сигареты загоняют меня в могилу, но кому от этого хуже? В конце концов, я сдохну в онкологической клинике, и так вам и надо").
А летом особенно приятно стоять под чистым звездным небом, чувствуя, как дует с Иртыша прохладный ветерок... и как проникает в легкие ядовитый дым. Если честно, еще больше мне нравится одиночество, этакий здоровый мазохизм, когда остаешься наедине с собой, когда все проблемы выстраиваются по ранжиру, когда каша, царящая в голове, исчезает. Да, мне нравится это - как гласит древний анекдот про Сизифа, от всего в жизни нужно получать удовольствие. Звучит как цитата из Эпикура, но, говорят, Эпикур вовсе не был так плох, каким его изображают.
Я решил выйти покурить, а заодно ополоснуть наши шампуры, к которым никто не прикасался со времен последнего пикника. Они лежали там, куда их бросили Косой и Костя, вернувшись из похода - в огромном безразмерном шкафу, который заменял нам кладовку. Шампуры были обернуты в брезент, от жира он потемнел и сильно вонял. Я решил, что будет лучше его выбросить и обернуть их чем-нибудь получше. Порывшись в том же шкафу, я нашел огромный полиэтиленовый пакет, не пакет даже, а мешок - в этом мешке у нас когда-то хранился сахар, подарок родителей Сани к его двадцатидвухлетию. Родители Сани жили в глухой деревушке, и можно себе представить, чего им стоил этот подарок.
Итак, я взял шампуры в руку, сунул полиэтиленовый мешок подмышку и пошел на улицу.
Минуты за три я добрался до реки, где мне пришлось изрядно потрудиться - чертовски тяжело мыть в холодной воде шампуры и одновременно курить, и все же у меня это получилось неплохо, потому что сигарету я выронил чуть позже, когда развернулся. Затекшие колени мгновенно потеряли чувствительность, нижняя челюсть опять своенравно отъехала вниз, недокуренная "Прима" упала в траву.
Она висела между деревьев, как раз на уровне моих глаз.
В жизни каждого бывают моменты, когда все мысленные процессы просто отказывают. Наверное, то же чувствуешь за секунду до того, как тебя собьет многотонная фура. Я увидел красную луну, и эффект - и без того безумный - был многократно усилен неожиданностью. Я не был готов к такой встрече, если к ней вообще можно быть готовым. Я просто смотрел на нее, чувствуя, как застывает кровь в венах и холодеет спина; смотрел, отчетливо слыша неровный стук сердца. Первая мысль - убежать, спрятаться, примитивный инстинкт. Но следом приходит другая - это бессмысленно. От этого нельзя убежать, можно лишь убегать; можно прятаться, но нельзя скрыться.
Оказывается, у красного цвета могут быть такие ледяные оттенки, по сравнению с которыми синий, голубой и фиолетовый позорно блекнут. Полная луна как раз такого вот холодно-розового цвета, хищно ощерившись, смотрела на меня сквозь колышащиеся ветки ив и тополей, она поймала меня, эта стерва, застала врасплох, и я не знал, что делать. Когда ступор прошел, мной овладела паника - глобальная, всепожирающая, необъяснимая, расскажи кому - засмеют. Вот только мне было не до смеха. Я никогда в жизни не видел такой кошмарной луны, в моем мозгу промелькнула мысль, полностью отражающая мое тогдашнее психическое состояние. Я подумал, что все это время она спала, а теперь проснулась, и, черт побери, не для того, чтобы спеть нам колыбельную.
Шампуры, звеня, посыпались на землю, я чудовищным усилием воли оторвал взгляд от луны и припал на колено, с готовностью подогнувшееся по первому требованию. Дрожащими руками я собрал разбросанные шампуры и выпрямился, снова столкнувшись лицом к лицу с красной луной, и, клянусь, за это время она увеличилась в размерах и приблизилась ко мне. Звучит глупо - я согласен. Луна находилась за миллионы километров от меня, и все-таки она двигалась ко мне, двигалась сквозь сплетения веток, покачиваясь в собственном свете, и...
Я побежал. Мне стыдно признаваться в этом, но я побежал. Пусть все катится к черту.
И на бегу, сквозь собственное тяжелое дыхание, сквозь неистово бьющееся сердце, сквозь шум травы под ногами и хохот пьяной толпы где-то вдалеке я услышал высокий гортанный голос: посмотри... посмотри на меня... посмотри на меня еще раз...
Прежде чем я понял, что голос этот звучит только в моей голове, я заорал.
* * *
Я только что перечитал написанное и обнаружил, что на последней странице три раза упомянул черта. Что это, если не расписка в собственном бессилии?
Когда я ворвался в нашу комнату, пот ручьем струился по спине. В комнате собрались все наши: Косой опять бренчал на гитаре, Колька лежал на полу и читал Кастанеду, Санька с Костей играли в нарды.
Поняв, что они не собираются обращать на меня никакого внимания, я подошел к шкафу, бросил туда шампуры и опять вышел. Ванная комната - одна на весь этаж - располагалась в конце коридора, и мне стоило огромных усилий дойти до нее, а не броситься бегом. В ванной я посмотрел в зеркало и понял, что мне несказанно повезло - обрати внимание мои друзья на состояние моего лица, у них непременно возникли бы вопросы. Я открыл холодную воду и держал под ней руки до тех пор, пока они не онемели. Тогда я зачерпнул пригоршню и плеснул себе на лицо.
Вода стекала за шиворот, а меня било крупной дрожью, будто я полчаса простоял на морозе. Вот только ощущение облегчения было каким-то странным... Было такое чувство, будто я всего лишь успокоил демона, а не убежал от него.
Вечером мы, как обычно, обсуждали субботнюю вечеринку.
Про луну я им ничего не рассказал.
* * *
Все спохватились лишь воскресным вечером. Просто никто не обращал внимания - на нее вообще обращали внимание только тогда, когда она сама этого хотела.
Ну а когда и в понедельник она не вышла, по всему Университету вихрем пронеслось: Бивиса уволили! Все с облегчением вздохнули: наконец-то. Давно пора. Гадали, кто будет вместо нее. Может, какая-нибудь молоденькая студенточка, которая не прочь таким образом подработать - хотя что можно заработать на месте вахтера?
Но все оказалось гораздо интересней. Оказывается, никто ее не увольнял. В пятницу она в последний раз вышла на вахту - а начиная с субботы Бивиса не видели. По всему выходило, что она сама ушла?
Во вторник утром в общаге появился Упырь, под всеобщее улюлюканье и жидкие хлопки он поднялся в нашу комнату, где мы уже накрыли праздничный стол. Бог послал студентам палку вареной колбасы, четыре бутылки пива и миску малины со взбитыми сливками. Отпраздновав таким образом возвращение поверженного в бою, но не павшего духом товарища (отметив при этом, что продолжение следует - в субботу грядет Глобальный Оттопыр), мы отправились на пешую прогулку, где вывалили на голову Упыря все последние новости.
--
Вальку жалко, - сказал он, когда мы впятером сидели на лавочке в парке неподалеку. Было жарко, и Саня даже расстегнул все пуговицы на своей тенниске, что для него было эквиваленетно стрип-танцу. - Удод, похоже, наживает себе врагов. - Удод - это, конечно, Петрович. Безусловно, что-то удодье в нем было. "Удодье отродье" - как однажды неловко пошутил Костя.
--
Да черт с ним, - ответил Косой. - Интересно, куда подевалась Бивис?
--
И Валька, - буркнул я.
--
Да, брат, не повезло, - Колька хлопнул меня толстой лапой по спине, отчего у меня возникло чувство, будто позвоночник вибрирует, как камертон. - Бывает.
Я слушал вполуха, перед глазами у меня стоял лунный диск, отливающий багрянцем, как, впрочем, и день, и два назад. Это казалось главным, и это казалось неразрешимым, ведь я не мог рассказать об увиденном друзьям. Я не мог правдиво ответить на их вопрос - почему я перестал в последнее время выходить по вечерам на улицу? Я отвечал что это не так, что, например, вчера курил в двенадцать часов у Иртыша, и это было правдой... Вот только я не сказал им, что вчера было пасмурно, небо на весь день оккупировали тяжелые фиолетовые тучи, и, следовательно, я не имел никакой возможности заметить луну хотя бы краем глаза. Пока тлела сигарета, я обшаривал взглядом черный купол над головой, так зенитчик вглядывается в порванное моторами небо, пытаясь не пропустить очередной "мессершмидт".
Конечно, я не мог сказать им ничего подобного. Впервые я оказался в такой дурацкой ситуации - я даже подумывал, а не обратиться ли мне к психиатру?
Но потом сказал себе - эй, парень, это просто луна, причем здесь психиатр? У тебя был нервный срыв, одно наложилось на другое, вот и все. Это пройдет.
В итоге эти мантры привели к тому, что я мог засыпать по ночам - правда, если окно над изголовьем кровати прикрыто занавеской.
--
Костян, как там твой диплом? - сплюнув, осведомился Упырь.
Костя ухмыльнулся чему-то и загадочно произнес:
--
Я всех порву, - чем вызвал приступ хохота.
Все вернулось на свои места.
* * *
Их обеих нашли в среду утром. Вальку и еще одну студентку с третьего курса. Обе лежали под эстрадой в парке, который находился недалеко от общаги. Лежали как минимум пять дней.
Их исполосовали ножом - когда хоронили Вальку, даже не открывали гроб. Похоронных дел мастера не смогли придать ей смотрибельный вид. Как мне сказали, у Вальки обнаружили сорок шесть ножевых ран - в основном, в область головы и шеи, а у той, другой, - больше полсотни.
* * *
Те дни я помню смутно. По-моему, я запил на неделю или около того. Хорошо в памяти отложились два момента.
Первый - когда в комнату ворвался Саня и, возбужденно размахивая руками, закричал, что Вальку убили. Только тогда я понял, что значит испытать шок. Сначала немеют кончики пальцев, потом от затылка к копчику пробегает холодная волна и в мозгу светится, будто неоновая реклама: "У-Б-И-Л-И." С жирной точкой в конце. Возникают трудности с идентификацией речевых символов. Слова никак не соотносятся с действительностью. Вот такой он, шок.
Второй момент - сами похороны, унылый день безо всякого намека на солнце, покрапывает холодный дождь. Двор хрущевки, четыре табурета между лавочек у дверей подъезда, на табуретах стоит гроб - крышка уже прибита. На этом самом месте когда-то я сломал нос ее отцу - кстати сказать, вон он стоит, серый и синий одновременно. Вокруг ходят какие-то люди, с разных сторон слышны жалобные всхлипы. Ощущение всепожирающей шизофрении. Фотография в изголовье гроба. Валька улыбается, еще не зная, что через четыре месяца встретится с каким-то выродком, у которого не все в порядке с головой, и поэтому он носит в кармане кухонный нож.
Нет, я соврал. Есть еще кое-что. Еще один момент.
Через день - два? три? - беспамятства я внезапно очнулся у себя в комнате, один. Вокруг валялись окурки и пустые бутылки из-под пива и водки. За окном было темно.
Красная луна светила мне прямо в лицо. Бледно-красный свет, струясь, проходил через два заляпанных стекла и растекался по комнате, как клюквенный кисель.
Я вскочил, трясясь от страха, и, понимая, что сейчас она не может причинить мне никакого вреда, подбежал к окну и заорал: "Ты убила ее, тварь! Ты, красная гребаная скотина, убила Вальку! Это твоих рук..." На полуслове у меня подкосились ноги, думаю, я даже не сказал, а прокричал все это про себя, потому что к тому времени не мог даже стоять на ногах.
А может, мне это приснилось.
* * *
Если бы не они - Колька, Упырь, Косой, Саня, Костя - я бы не выкарабкался. Не знаю, было ли у вас такое чувство - словно из вас вырвали огромный кусок, и на этом месте образовалась черная дыра. Черная дыра требует, чтобы ее заполнили, желательно чем-нибудь жидким с крепостью не меньше сорока градусов; черная дыра растет с каждым днем и с каждым днем ей нужно все больше.
Валька была для меня Моей Девушкой, не больше, но она мне нравилась. Она была Одной Из Немногих, я и сейчас вспоминаю ее с исключительной нежностью. Ее потеря для меня была, наверное, последней каплей. "Все, к чему я прикасаюсь, рушится" - сказал я ей как-то. "Брось ты", - улыбаясь, ответила она, а потом ее обнаружили под деревянным настилом с куском штакетника в горле.
Она на самом деле ударилась в загул после того, как узнала о том, что ее отчислили. Она уехала на квартиру, которую снимали ее знакомые - тоже студенты, там они устроили грандиозную пьянку - грандиозную даже по нашим меркам, потому что к моменту похорон она все еще продолжалась - а потом события стали развиваться следующим образом. Валька разругалась с хозяином квартиры, их взгляды разошлись относительно сексуальной ориентации Пруста. Не придя к общему мнению, они едва не вцепились друг другу в глотки, их разняла та самая девушка, которую нашли рядом с Валькой. Она вытащила ее из этой злополучной квартиры, и, пьяные, они посреди ночи отправились бродить по улицам.
В следующий раз их увидели уже мертвыми.
Кто их убил? За что? Университетский городок жил этими вопросами, а мне на них было наплевать. Я был в запое.
Инициатором был Косой. Костя, Колька и Саня помогли ему исполнить задуманное. Упырь воздержался от собственноручного участия, но идею одобрял.
Как-то утром я проснулся, голова трещала как сухой валежник под ногами. Я захотел выпить, попытался встать и дойти до холодильника, где мои припасы были почти неиссякаемыми, и обнаружил, что намертво привязан к кровати. "Сволочи", - подумал я тогда, это на следующее утро, небритый, воняющий перегаром и голодный, я буду рассыпаться перед ними в благодарностях, а пока мне предстояло провести двадцать самых длинных часов в жизни. Я кричал, плакал, хрипел, засыпал, просыпался, опять кричал, матерился - и в итоге окончательно протрезвел.
--
Извини, старик, - сказал утром Колька. - Еще немного, и ты бы откинул копыта.
--
Кто это тебя? - дрожащим голосом спросил я Саню, у которого левый глаз опух и стал похож на сливу.
--
Это ты, позавчера, - улыбнувшись, сказал он. - Когда я сказал, что с тебя достаточно. Упырь и Костя оттащили тебя от меня. Ты постоянно повторял, что мы все заодно.
Я испугался. Похоже, я действительно был на самом краю.
--
А еще... Еще я говорил что-нибудь?
--
Да, говорил, - тихо произнес Костя, не поворачиваясь. Он сидел за столом и что-то писал, низко наклонив голову. - Когда мог, ты говорил что-то про луну.
--
Мы думали, у тебя съехала крыша, - спокойно пояснил Упырь.
Я похолодел.
--
Да, похоже на то, - ответил я и встал с кровати, почувствовал необычайную слабость во всем теле и забрался обратно, потом передумал и прислонился к стене, оставаясь закутанным в верблюжье одеяло. - Я вел себя как настоящий псих.
Упырь присел рядом - они все теснились в одной маленькой комнатке, постоянно натыкаясь друг на друга.
--
Все нормально, Виталя. - Он говорил с трудом, разглядывая свой ботинок. - Если по чесноку, даже не знаю, как бы я себя повел в такой ситуации. Черт возьми... Как же это так...
--
Говорят, Бивиса тоже убили, - мрачно скзал Саня, протирая очки нижней частью футболки.
--
Ни хрена себе, - вырвалось у Кольки, он уже собирался уходить и остановился на пороге. - Что за срань такая здесь творится?
--
Ее нашли? - я вздрогнул.
--
Нет, не нашли, - ответил за Саню Косой. - Она пропала, как в воду канула. Но слухи ходят... А Петрович считает, что у нас появился какой-то маньяк.
--
А вдруг подумают на нас? Ну, фотография и все такое...
--
Петрович мудак, - сказал я. - Если бы не он, Валька...
Все замолчали.
--
Сейчас проверяют всех студентов, которые давно не были на занятиях, - первым заговорил Костя. - Это мне сказала Лада, а она знает почти все. Если бы не жуткий головняк, я бы тоже пошел в старосты.
--
Что она еще говорит? - спросил Колька, явно заинтригованный сложившийся ситуацией и посему передумавший уходить. - Что теперь, из общаги ночью вообще не выйдешь?
--
Если - если! - кого-то не найдут, это скажет все, не так ли? - патетически вопросил Косой.
--
Не думаю, - ответил я. - Кто-то мог уехать из города, кто-то просто бросил учиться... мало ли что.
--
Короче, чуваки, кончай трепаться! - резко сменил тональность Упырь. - Когда мы едем?
--
Куда? - не понял я.
Колька прислонился к косяку, зевнул и почесал небритую щеку.
--
Мы тут решили.... ну, в общем... - лениво начал он.
--
Надо развеяться. Выбраться куда-нибудь на природу. - закончил за него Косой. - Ты поедешь?
--
Ну вы даете! - восхитился я. - Решаете тут... могли бы и со мной посоветоваться...
--
Ты был... это... не в кондиции, - вежливо напомнил Саня.
--
И, тем более, мы это уже обсуждали, - отозвался Костя.
--
Да, точно, - я смутился. - Забыл совсем.
Упырь вскочил на ноги и начал мерять комнату шагами. Косой и Колька озадаченно смотрели на него, Костя продолжал писать.
--
Я уже договорился с машиной. Отец Риты уезжает в четверг в командировку на неделю, она дает нам на выходные его "Фольксваген". Надо только вернуть до понедельника. Желательно целым. - Упыря редко можно было увидеть таким деловитым.
--
Да, неплохая идея... - сказал я. - Если мы возьмем машину в пятницу вечером, то сможем уехать в субботу утром... Кстати, куда мы поедем?
Костя оторвался от бумаг и обернулся.
--
Я знаю куда, - сказал он.
* * *
В тот уик-энд, как назло, стояла прекрасная погода. Именно такое лето мне нравится - не сухое и обжигающее, а неторопливо-прохладное, когда столбик термометра едва переваливает за отметку "двадцать". Тепло и безветренно, деревья облиты сочной зеленью, по небу плывет одинокое белесое облако - вот вам летний день моей мечты. Уик-энд, когда мы отправились на пикник, выдался как раз таким. И надо же было случиться, чтобы развязка наступила именно тогда, чтобы игрой случая причудливо переплелись мечта и кошмар.
Косой сказал, что знает отличное место, где можно отдохнуть. О нем знают немногие, и оно находится совсем недалеко - всего километрах в десяти от универа вниз по Иртышу. Дело в том, что университетский городок находился (да и сейчас, думаю, находится) на самой окраине, в Нефтяниках - районе, названном так потому, что он вырос вокруг нефтеперерабатывающего завода. За учебными корпусами университета находились стадион и общежития, еще дальше - спальный район, который сросся с небольшой деревушкой. Потом начинались песчаные карьеры, прибрежные конторы по сплаву леса - в общем, типичный индустриальный аппендикс. Косой рассказал, что между двумя фабричными корпусами на берегу Иртыша стоит огромный сосновый бор. Его бы давно вырубили, но несколько лет назад один из местных бандитов взял в аренду этот кусок земли, хотел построить что-то вроде усадьбы. Тогда это только начинало входить в моду, бандит, должно быть, потратил огромные деньги на взятки в госдепартаменте, но сделать ничего не успел. Одним прекрасным летним днем он всплыл около Ленинградского моста, ноги его были связаны проволокой, а во лбу красовалась огромная дыра. Так бор остался нетронутым, хотя периодически споры вокруг него возникали - желающих перекупить это место хватало. Как бы там ни было, вариант Косого подвергся недолгому обсуждению и был принят.
* * *
Утром в четверг девчонка, которая сидела теперь внизу вместо Бивиса, - не такая красивая, как мы ожидали, но уж во всяком случае лучше своей предшественницы - попросила меня спуститься к телефону. Обычно комендант не удостаивал никого личным визитом, но тут был особенный случай.
Часом позже я стоял под дверью Григория Петровича, испытывая чувство, которое словами можно выразить только по-французски.
* * *
Первое, что бросилось мне в лицо - это огромная трещина, сбегающая по переносице его нелепых очков. Так уж получилось, что почти все время нашего с ним разговора я не сводил с нее глаз. Петрович, видя это, заметно нервничал, но тон, который он выбрал, не позволял ему прямо спросить, что же такое стряслось с его лицом, если я не отрываясь смотрю на него. Гротеск, скажете вы, и будете, безусловно правы.
Петрович натянул на себя рассеянный вид, это его коронный маневр - так вживаться в роль, что самому верится в изображаемое.
--
Я хотел бы извиниться перед вами, - начал он. - Я действительно виноват.
Декан сидел в своем космическом корабле, которому не хватало люка - забавный каламбур. Люком в этой ситуации был, наверное, я; Петровичу осталось только сказать: я, Скайуокер, твой отец. Обними меня. А я бы ему ответил: нет, Вейдер. Ты сволочь...
У меня закружилась голова. Я доковылял до ближайшего стула и сел.
Хотелось что-то сказать, только вместо связных мыслей рождались какие-то образы: Упырь с мифологическим словарем в руках, Звезда Смерти, вечерние концерты на той самой эстраде, где...
--
Мне не стоило выгонять Минаеву. - Это далось декану с видимым трудом. Впрочем, только с видимым. - В том, что она погибла, есть и моя доля вины.
--
Да бросьте, - открыл я наконец рот. - Это как метеорит, упавший на голову: не будете же вы обвинять в этом жену, которая в неподходящий момент послала вас за молоком?