В этой бурятской деревне мы оказались во время летнего велопохода у Байкала в 2006-м году. Ехали мы по одному из известных туристических маршрутов довольно долго, две недели, где-то даже на пароме перебирались, за это время успели и Шаман-камень в истоке Ангары пофотографировать, и Иволгинский дацан, в сорока километрах от Улан-Удэ, посетить. Останавливались мы переночевать в местных селениях, и везде, надо сказать, нас принимали крайне дружелюбно. От денег, впрочем, местные жители никогда не отказывались, да и не мудрено - подчас вся семья существует на пенсию старухи-матери, хотя сами они первыми эту тему не поднимали. Заплатят гости - хорошо, не заплатят - тоже хорошо.
В эту деревеньку, где-то на середине перегона из Усть-Баргузина в Улан-Удэ, мы приехали, когда уже заметно стемнело. Дорога была трудная, преимущественно в гору, и хотя по асфальту мы практически не ехали, все же "словили" на троих целых четыре прокола - пару "змеиных укусов", видимо, где-то на камнях, и еще два обычных, на мелком остром щебне. Одолев за день всего лишь около семидесяти километров, блуждая между множеством мелких речушек, голодные и уставшие, наконец мы добрались до небольшого населенного пункта неподалеку от Золотого Ключа и Урыкты. В этом населенном пункте насчитывалось одиннадцать домиков. В первой же избе, куда мы обратились, заметив на улице бабушку, нас и приютили на ночь.
Охая в такт нашему рассказу - хотя, наверное, для неподготовленного человека дистанция в тысячу километров действительно выглядит экстремальной, бабушка и ее племянница споро готовили нам нехитрое угощение. Деревенскую природную пищу недаром называют здоровой - отведав ее, физически ощущаешь, как тело наливается силой и энергией. Даже слопав, прямо на грядке, огурец, покрытый толстым слоем подсохшей грязи, никогда не заболеешь, настолько местная земля, пока еще не изгаженная промышленными отходами, пропитана естественной чистотой и благодатью.
А уже поздно вечером, когда мы, объевшиеся картошки со сметаной, лениво переговариваясь и проверяя очередной маршрут по бумажным картам и gps-навигаторам, уже предвкушали сладкий сон на чистейших, постеленных доброжелательными хозяйками на полу "кроватях", старшая, куда-то на короткое время отлучившись, подошла к нам, испытующе поглядела на нашу троицу и тихо молвила:
- Ребята... А не сходить ли вам к нашему шаману?
Предложение было весьма необычным. Мы действительно несколько раз проезжали мимо шаманских капищ, некоторые фотографировали. Впрочем, сами мы, никакие не этнографы, особо к такому общению не стремились. Велопоход был самой обычной ежегодной покатушкой по красивым местам, не более.
Однажды, правда, мы встретили небольшой дацан, где пообщались с представителем местной религии. На наш вопрос, почему этот дацан выглядит так непрезентабельно - простенькие избушки, обитые раскрашенной фанерой и обвязанные гирляндами из колышущихся на ветру потрепанных разноцветных флажков, настоятель в желтой накидке, слегка ухмыльнувшись, пояснил, что буддизм - это религия обыденности. В ней не любят красивых служб и пышных торжеств в честь различных богов, которые, к тому же, являются ничем иным, как порождением нашего ума. А яркие празднества только сильнее развивают фантазию, уводят прочь от реального мира и в конечном итоге усиливают неотъемлемые от повседневной жизни разочарования.
От предложения посетить шамана отказываться никто из нас не стал - как минимум, из уважения к хозяйке. И бабушка рассказала о Сумбэре - так звали местного шамана, более подробно. История его оказалась действительно весьма интересной. Сумбэр был шаманом по отцовской линии, и в его принадлежности к этой традиции никто из местных никогда не сомневался: уже при рождении на левой руке у него обнаружился небольшой шестой палец, вернейший признак шамана. Отец Сумбэра, сильный шаман Шагай, способный, как говорили, подниматься до пятого неба, и проводивший обряды восьмого уровня, вернувшись с войны, женился на Янжит, родители которой были бурятские ламы буддийской традиции ваджраяна, причем восходившие наследием к самому Агвану Доржиеву, построившему первый в Европе буддийский храм в Санкт-Петербурге. По мере взросления Сумбэр, обучившись шаманскому искусству, с не меньшим интересом познавал и буддийское учение. Такие случаи в местной культуре, как оказалось, нередки, две глубинно схожие религиозные системы на Алтае тесно и причудливо переплетались, а "шаманы-ламы" обычно назывались белыми или желтыми.
В конце шестидесятых годы Сумбэр уехал учиться в Ленинград, где жили его родственники по линии Доржиева, и там судьба (или карма) свела его с Бидией Дандароном, автором известного произведения "Черная тетрадь": Сумбэр попал в его буддийскую общину, разгромленную властями в семьдесят втором. Институт Сумбэр закончил, однако сразу же после окончания тоже оказался в тюрьме по ложному доносу - видимо, сказалось шумное дело Дандарона, отец которого был ближайшим соратником Лубсана Цыденова, предводителя бурятских буддистов.
Отсидев четыре года, Сумбэр вышел на волю и вернулся на родину в деревню. Советская власть с языческим мракобесием боролась, как и с другими религиями, и в семидесятые он оказался единственным шаманом на довольно большую область в тысячи квадратных километров. Обряды он выполнял тщательно, в общении с местными чиновниками прославился бескомпромиссностью - чуть ли не как сам лама Цыденов, который, как известно, единственный из представителей всех религий не встал на колени во время инаугурации Николая Второго, заявив, что не престало буддийскому монаху преклонять колена перед мирской властью.
Но популярность, или славу, если это слово вообще может быть применимо к Сумбэру, он снискал своей способностью к исцелениям. Постепенно молва о нем распространялась все шире, а после того, как он вылечил от алкоголизма дочку местного партбосса, власти оставили его в покое. Одно время больные приезжали к нему со всего Союза, даже с Сахалина, но в восьмидесятые, как начались массовая профанация шаманизма и появилось множество самозваных колдунов, поток страждущих постепенно иссяк, и шаман, уже постаревший, продолжал практически невидимую для окружающих жизнь в своеобразном деревенском отшельничестве.
И вот теперь у нас появилась возможность с ним встретиться и получить ответы на важные личные вопросы - ну, или исцелиться от какой-нибудь болячки, кому что требовалось. Отказываться мы не стали.
Пока наша троица шла гуськом к дому следом за старушкой, я думал, какие же вопросы ему задать. Отобрал пять самых важных для меня на тот момент, вроде ключевого, как тогда мне казалось, "как дальше быть с Катей?", ну и конечно, хотелось узнать, в чем же на самом деле смысл жизни.
Забегая вперед, отмечу, что хотя я об этом так и не попросил, но через пару недель после этой поездки прошла одна моя застарелая болячка, связанная с поджелудочной. Врачи только диву давались, разглядывая старые и новые рентгеновские снимки, на одних из которых - прошлогодних, опухоль была, а на других, более свежих, ее уже не было.
По мере того, как мы подходили к крайнему домику, волнение становилось сильнее. Вроде говорят, что вокруг жилища белого шамана разлита некая аура спокойствия, но ничего особенного я не ощутил.
Меня отправили к шаману первым. Я открыл слегка покривившуюся дверь, удивившись, как у старенького человека хватает сил ежедневно ее шевелить, прошел через прихожую с консервированными банками и лукошками с картошкой и луком, покосился на висевшие вдоль верхних балок странные плетеные белые гирлянды, и вошел в комнату. Это, как выяснилось, была кухня. Единственная дверь, завешанная светлой занавеской, вела из нее направо. Осторожно потоптавшись, я негромко поздоровался вслух, назвал в пространство себя, сослался на приведшую нас сюда бабушку, и наконец пробрался за занавеску...
Довольно долго мне казалось, что в комнате пусто. Я даже покрутил головой, разглядывая ее убранство. Самая обычная комната, старенький шкаф, два кресла, тумбочка, стул, кровать с ковром на всю стену... Внезапно на этом ковре я обнаружил два внимательно смотрящих на меня глаза и от неожиданности вздрогнул. Приглядевшись повнимательнее, я постепенно пришел в себя, хотя выглядел, конечно, глуповато. Глаза принадлежали человеку, сидевшему со скрещенными ногами на кровати и прислонившемуся спиной к разноцветному ковру. Глаза следили за мной, не мигая, а их владелец словно слился с узором ковра за спиной и видимо поэтому казался почти неразличимым на его фоне. К тому же одет он был в довольно яркий узорчатый халат.
Позже я понял, как мне казалось, причину такой незаметности - шаман сидел абсолютно неподвижно. Даже микроколебания тела, головы или рук привлекли бы мое настороженное внимание, но Сумбэр был столь недвижим, что казался неживым. И только медленно двигавшиеся глаза, спокойно взиравшие на меня, выдавали его присутствие в этой комнате.
Я тихо поздоровался еще раз, подошел чуть поближе, и тут шаман медленным плавным жестом указал на стул. Я присел и неожиданно почувствовал, что голова моя стала пустой. В ней шевелились какие-то мысли, крутились те пять вопросов, которые я еще несколько минут назад считал жизненно важными, но вся эта суета почему-то показалась вдруг совершенно мелочной и бессмысленной. Словно я внезапно оказался далеко-далеко, на другой планете, в другом мире, в другой Вселенной, и оттуда безразлично взирал на свои мысли-песчинки, крохотные букашки на другом конце света.
Вместо этой мысленной мелочи пришло что-то иное. Это иное не было ярким переживанием или ощущением, величественным или низменным, мыслью или фантазией. Это иное было наиреальнейшей реальностью, всем и ничем, оно просто было, здесь и сейчас, всегда и везде, не доброе и не злое - никакое, абсолютно умиротворенное, абсолютно мягкое и абсолютно расслабленное.
Я просидел в таком состоянии у ног недвижимого шамана-ламы минут пятнадцать, так и не задав ему вопросов, оказавшихся совершенно бессмысленными. Уже позже, успешно разрешив все свои выдуманные, по большому счету, проблемы, я наконец понял, что ответы на эти вопросы у меня так и не появились - однако куда-то исчезли сами вопросы. Растворились, растаяли в обыденной и непритязательной повседневной реальности жизни.
Каким-то неведомым образом, я понял, что пора уходить. Встал, вежливо поклонился, внешне выразил, как мог, благодарность за неожиданное и странное переживание. Отодвинув занавеску, бросил на шамана прощальный взгляд, и тут словно электрическим разрядом меня пронзил его удивительный вид. Мне вновь показалось, что на постели не было никого, и лишь в воздухе, как две прозрачные драгоценности, едва сияли абсолютно спокойные глаза.
И в них существовала только пустота... и безграничное сострадание.