Не спалось. Да тяжко как-то не спалось. Бывает так, что и бессонница, но нет ощущения болезненного. А бывает, что прямо в рог крутит.
Ворочался Петр Демидович с боку на бок, кряхтел чего-то несуразное, матерное. Распознать не мог, а может быть и не смел распознать причину такого тяжелейшего отсутствия сна. Однако ж к рассвету собрал волю в кулак, да и сам себе диагноз поставил - пришла окаянная. Столько лет и думать-то боялся о ней, а она вон какая, явилась, пальцем своим изувеченным по двери скребет. Ну да и бес с тобой. Не до конца века же жилы рвать. Пора б и отдохнуть. Да вот только еще бы с недельку подышать, а? Поелозить, покочевряжиться. Там-то поди и дышать нечем. А где там-то? Всю жизнь без бога, без черта жил. Стройки, лесопилки, пашни, сеялки. А может этого "там" и нету вовсе. Может окочуришься, и кранты. Ни раёв тебе, ни песен ангельских, ничего.
- Погоди-ка, погоди! - просипел Петр Демидович, - Это чего ж такое получается? Коли ничего нет, так и вообще ничего не будет? Неее, не согласен я. Увольте, граждане! Я на такое не подписывался!
Как молодой сиганул с постели. Умылся наспех с рукомойника, и стал в костюмчик праздничный наряжаться. А сам все к нутру собственному прислушивается - может и сердчишко уже останавливается? Да вроде бы ничего. Эх, успеть бы только. Только бы успеть. Как раньше в голову не пришло? До седин дожил, а о последнем часе и думать не гадал. Выскочил за изгородь и посеменил на край села. Ругался на чем свет сей стоит:
- Эх, едрена ты капуста! Хрыч старый! Сеялки тебе всё, веялки. А о душе-то подумать и минутки не выкроил. А вот теперь как же? Сгинешь - и нет тебя. В гробу ты, дурень, а за гробом ничего, темнота. Ни раёв тебе, ни спасения какого, пустота. Научная атеизма - дело конечно хорошее, только совсем уж помереть не хочется. Жить хочу, ой как жить хочу!
- Демидыч! - гаркнул за спиной голос Васи Сухого, - Ты куда спешишь с утра? Нарядился чего-то, в город собрался что ль?
Подошел, поздоровались.
- Ну так чего, в город спешишь?
- Нет, что мне город? Так, дела есть.
- Дела, говоришь? - понимающе повел рыжеватыми бровями Вася, - У меня к тебе, Демидыч, тоже делишко есть. Погляди "Газик" мой, а то ведь завтра с утра на хлеба, а ему хоть кол на голове теши, фыркает, да не заводится.
- Не могу, некогда, - неуверенно пробурчал старик, - Дела есть. Неотложные.
- Ну Демидыч, - по-детски завел волынку Вася, - Век тебя не забуду, помоги!
Именно сегодня "век не забуду" для Петра Демидовича значило больше всех изобретенных человечеством слов. Деланно приосанившись, он зашагал к Васиной ограде. Минут так через сорок "Газик" был готов не то что на хлеба, но и в кругосветку какую. Дело мастера боится. А уж такого золоторукого и подавно.
- Эх, спасибо, отец родной! - радовался Сухой, - Может довезу тебя?
- Сам, сам дойду. Потом, попозже меня транспортируешь, - ответил, испачканный машинным маслом Демидыч, и ажно сам испугался того, чего произнес. Надо же додуматься - "транспортируешь". Тьфу, дубина!
И вновь посеменил Петр Демидович на край села. Но немножко смущенно. Ведь полезен же он кому-то. Преставься он ночью, и чего бы тогда Вася со своим "Газиком" делал? Накося-выкуси. Нет Демидыча - и всякая механизьма будет обыкновенным железом, и не более того. Хоть плачь, в самом деле. Жизнь-то хороша, но ограниченна во времени. И нажиться толком не успел. Вон Галочка, бухгалтерша. Молода, красива. И прямо видно, как жизнь из нее струями сочится. А она и не задумывается о том, что имеет. Потому как рано ей об этом думать. Такое лишь на смертном одре в голову взбредет.
- Здравствуйте, Петр Демидович! - ишь как улыбается, огнем горит девка.
- Здравствуй, Галочка.
- Запамятовала я что-то, Вы день рождения завтра справляете, или послезавтра?
Матушки! А ведь и забыл совсем! Дням да годам счет потерял. Хотя какое тут рождение, когда смертушка за плечо хватает.
- Завтра, Галочка.
- Ну, завтра приду Вас поздравлю! - и радостная такая, будто бы Петр Демидович завтра действительно из чрева матери голову на свет покажет. Куда там...
Обменявшись с Галочкой дежурными, но дружелюбными фразами, старик продолжил свой скорбный путь. И когда до цели оставалось всего-то ничего, калитку отворить, из-за угла выступил Николай Арнольдович Фельдманов, что является главным кадровиком в колхозе. Была у него такая дерзкая особенность, всем известная, и всех даже и не пугавшая, однако предостерегавшая - любил он изобличать тружеников от сохи, встречая их в разнообразных, неподходящих для советских людей местах. Сельская церквушка была одним из тех мест, где товарищ Фельдманов предпочитал бороться с "раскольниками", или, как он их в данном случае называл, с "поклонниками культа". Тень искреннего удивления легла на грубоватое лицо Николая Арнольдовича при виде опытнейшего механизатора, намеревающегося проникнуть в лоно церкви.
- Ну-ну, Петр Демидович, ну-ну, - проговорил главный кадровик, - На старость лет решили примкнуть к печальному стаду сумасбродных старух? Ну-ну.
Петр Демидович стоял как нашкодивший ученик перед грозным учителем, жалостно шмыгал носом и боялся поднять глаза. А Фельдманов уже вносил фамилию старика в "позорный" список социалистических отщепенцев, в которых, судя по объему засаленного блокнотика, на колхозной почве недостатка не было.
- Что же Вы, Петр Демидович? Сами решились, или по науськиванию?
- Я, товарищ Фельдманов, умираю, - неровным голосом произнес механизатор, - Вот и подумал, коли умирать приспичило, так хоть под иконами умереть-то. Всё ж надежда какая-никакая.
Фельдманов удивленно смерил взглядом Петра Демидовича, виновато кашлянул, и молча отправился во свояси.
Хоронили Петра Демидовича по-советски, сухо, немногословно и без особого почета. Правда главный колхозный кадровик Николай Арнольдович Фельдманов, утирая скупую слезу, высказался, что, мол, потеряли такой пример для советской молодежи, который и в Большую Советскую Энциклопедию не зазорно поместить, чтобы все знали каких могучих людей способен воспитать труд плюс грамотное, идеологически отточеннное руководство.
А служитель культа этим вечером запалил свечку во спасение души усопшего селянина.