Анна проснулась незадолго до Уаньи, так ничего и не придумав. Если Гедеон запрет в Бетюнском монастыре, будет ли исход оттуда? Если отец Жюль когда-нибудь сумеет забрать в Витри, потерянного времени не вернуть, но каким образом уговорить священника взять с собой сейчас?
Ход ее мыслей тормозился неожиданным предположением, что братом кюре мог оказаться палач города Лилля - это всерьез донимало. Сказал, едет в Ланс, потом в Бетюн по службе, род занятий не сообщил, но почему же непременно палач? Разве сюжет романа обязательно должен быть воплощен в жизнь? Отец Жюль НЕ МОГ украсть священные сосуды, он просто не способен на такое! Я ничего чужого не брала, узелок с едой выдан Гедеоном, несколько монет, в платочке на груди, швырнула патронесса, при свидетелях, между прочим. Откуда же такое тяжелое предчувствие, только из-за выдумок господина Дюма?
А вот и нет вам, месье, ничего из того, что вы понаписали, вовсе не сбудется: я стану женой графа де Ла Фер, который никогда в жизни не превратится в Атоса, мы проживем жизнь весело и дружно, долго и счастливо, и умрем в один день, после того, как увидим своих правнуков. Стоит непременно позаботиться, чтобы никто из потомков в кровавое безумие, называемое Французской Революцией, не пострадал. Пускай едут в Англию, не дожидаясь казни короля Людовика, только не в Россию, а то не хватало впоследствии в Октябрьскую социалистическую попасть, в эту самую В.О.С.Ру, чтобы социализм строить. Ладно, хорошенько продумать: что, когда, где, кого и как упредить, время еще будет.
В Уаньи остановились ненадолго - высадить пассажиров и дать передохнуть лошадям. Попрощаться отец Жюль подошел сам, его брат торчал рядом, явно, не собираясь оставлять с монахиней наедине. Тактичность не входит в число его достоинств? Насторожен? Почему? Отцу Жюлю абсолютно ничего не угрожает, дальнейшие планы касаются священника совсем незначительно. Главное - поскорей познакомиться с графом, а там, найдется, как заставить святого отца помалкивать. Постриг действительным считаться не может, поскольку съеденное перед ним мясо обращает процедуру в фикцию. Конечно, знать бы, как все сложится, к самому обряду прибегать не стоило. Достаточно было просто соврать отцу Жюлю, что пострижена, чтоб не дергался, проживая в одном доме с незамужней девицей, хоть и послушницей. После знакомства с графом сознаться, представив целью обмана заботу о его же, отца Жюля, спокойствии, и отбросить в сторону опостылевшее обличье, проинформировав окружающих, что предпочла законный брак уготованному судьбой служению богу, но, уж, вышло, как вышло.
В Тамплемаре меня записали, как Annа (на латинский манер) de Beille, я проверила, именно что, Бейль, в английской метрике значится Энн-Шарлотта Мэри де Бюэй, которая, невзирая ни на какой там французский перевод, к постриженной в монастыре под Лиллем Анне де Бейль никакого отношения не имеет. Надо еще на обороте документа на это самое de Beille после буквы 'B' водичкой побрызгать, будто слезы накапали, чтобы Бейль никак толком прочитать нельзя было. Да и кому в голову придет, будут поневоле только на английское Bueil ориентироваться. А теперь: знай, молчи, за умную сойдешь - еще никто не отменял, а, если что, слезы на глазах - метод безотказный.
Маячивший рядом Гедеон спутал все карты - отец Жюль ограничился кратким 'До свиданья, сестра Анна!' и медленно пошел к своей карете, по пути оглянувшись и помахав рукой. Женщины заняли места, и экипажи тронулись. Анне было неуютно рядом с сестрой Пьеррет, так и косящей на нее глазом, но девушка постаралась отключиться, доверившись судьбе, которая - кто бы сомневался - приведет ее в Витри.
Отъехав от Уаньи, отец Жюль долго не мог успокоиться - перед глазами стояло расстроенное лицо сестры Анны. Им не получилось толком проститься - оба застеснялись Гедеона. Священник твердил себе, что оставил девушку в надежных руках, разлука будет недолгой - он только устроится и вызовет ее в Витри, где они будут служить Господу в меру скромных сил, но на сердце было особенно тяжело. Наконец, удалось задремать, невзирая на неровно едущую карету, и открыть глаза только, когда она остановилась, а сосед, негромко бормоча извинения, начал пробираться к выходу.
- Где мы?
- Френ-ле-Монтобан, я уже дома. Доброго пути, месье!
- И вам, господа! - добавил он, гораздо тише, слегка поклонившись в сторону дремавших попутчиков.
Следующие на Париж кареты тронулись, но были остановлены громкими криками. Дверца соседнего экипажа со скрипом открылась, и отец Жюль услышал строгий, хрипловатый голос:
- Полиция города Лилля! Где она?
- Кто?
- Монахиня!
- Которая?
- Молодая!
- Осталась в той карете, что повернула на Ланс.
Голос сердито выругался и продолжил расспросы:
- Она едет до Ланса?
- Не знаю, господин полицейский. Карета идет в Аррас, а куда едет невеста христова...
Голос выругался еще раз, послышались тяжелые шаги, распахнулась дверца уже их кареты, явив сердитое, плохо выбритое лицо стража порядка. Пристально взглянув на путешественников, тот было собрался захлопнуть дверцу, когда отец Жюль остановил его:
- Господин полицейский, что случилось?
- Ищем воровку.
Дверца захлопнулась.Господи, это какая-то ошибка! Отец Жюль выскочил из кареты.
- Господа, вы введены в заблуждение...
- Куда следуете? - перебил тот полицейский, что оставался на лошади.
- В Париж.
- Вот, и следуйте!
- Но что вы намерены с ней сделать?
- Арестовать, допросить и доставить в Лилль.
Боже мой! Отец Жюль решительно подскочил к лошади старшего:
- Возьмите меня с собой!
- Вы ее знаете?
- Разумеется! Эта девушка - монахиня Тамплемарского монастыря бенедектинок.
Полицейские переглянулись.
- Указать на нее сможете?
Священник не колебался ни секунды: пусть только возьмут с собой, недоразумение - он уверен - тут же разрешится, но бедняжка Анна будет так напугана, а брат - плохой помощник по части утешения!
- Я с вами!
Заглянувший в карету велел сесть позади, и лошади блюстителей закона рванули с места, увозя отца Жюля к его Голгофе. Кучер, перекинувшись парой слов с охранником, продолжил путь на Париж. Другая карета покатилась следом.