Вы знаете товарища Дубчека.
    Вы любите товарища Дубчека.
    Вы верите в товарища Дубчека.
    И товарищ Дубчек отвечает вам взаимностью.
    В этом файле я собираюсь разместить текст своего нового романа. Публикация, — к вящей славе социалистического Деда Мороза, — начнётся 1 января 2014 года. Я буду выкладывать книгу по главам, но обещаю выложить всё написанное полностью, без купюр — причём до конца зимних каникул.
    Замысел этой книги я вынашивал давно, но к написанию смог приступить лишь после завершения второй части «Красного падавана». Работалось удивительно легко. Я вставал ранним утром, — едва птицы начинали петь за окнами усадьбы, а дворовые девки уходили метать скирды, — устраивался в мезонине и писал, писал, писал по 8-10 страниц кряду, почти набело: меня воодушевляла тема, но сверх того — вдохновляла грандиозность замаха. Я даже не перечитывал написанное до тех пор, пока не поставил в рукописи последнюю жирную точку; а перечитывая — смеялся, плакал и употевал от восторга.
    Всё ещё идёт редактура последних строк, но бедное сердце моё неистово бьётся в гордости за талант (а, может статься, и гений; грядущее покажет) его обладателя.
    Я написал историю «попаданца», — вполне обычную по форме, но глубокую и крайне нестандартную по содержанию. По задумке, эта книга должна закрыть наконец шлюзы, из которых в головы простоухих читателей хлещет мутный вал низкопробного чтива «про попаданцев».
    Да, я тоже читаю палп; и, — грешен! — люблю палп. Странною, липкою, обескураживающей любовью; подобная любовь рано или поздно заставляет задуматься о многом.
    Задумался и я: какой должна быть история окончательного попаданца? Попаданца, способного закрыть саму тему попаданцев в литературе? В человеческих ли силах создать подобную историю? кто способен справиться с такой грандиозной задачей?..
    Ответ пришёл неожиданно и оказался столь простым, ясным, убедительным... впрочем, вас ждёт книга.
    Книга, после публикации которой писать какие-либо ещё истории про попаданцев станет элементарно незачем.
    Итак, до 1 января 2014 года.
    До встречи, дорогие товарищи; и знайте: Дубчек — справится.

    Далеко внизу плескалась вода. По стенам пещеры бродило долгое эхо. Я висел вниз головой и мучительно пытался освободить руки.
    Сделать это никак не удавалось — кажется, руки были связаны у меня за спиной. Да я их уж и не чувствовал, до того онемели. А ноги... ноги, насколько я мог понять, были в относительном порядке. Вот только пошевелить ими не получалось, ступни словно склеились и увязли в какой-то... не знаю — массе.
    Наверное, в подобных ситуациях так и говорят: «какая-то масса». Потому что ничего умнее всё равно не придумаешь, и «какая-то масса» становится примерно эквивалентной понятию «большая неприятность, из которой неизвестно как выбираться».
    Чёрт его знает, в чём я там застрял. Для гипса вроде мягковато — а кроме гипса и вообразить нечего.
    Потому что гипс кладут в больницах, а где мне сейчас быть-то, кроме как?..


    «Ничто не предвещало». Тоже популярный штамп. Обычно означает, что события прямой дорогой ведут героя именно в «какую-то массу».
    Но я, во-первых, не герой. А, во-вторых, очень даже предвещало: я в тот вечер девушку провожал. Аж до Красного до Поля, на Заречную.
    В каждом городе есть своя Заречная улица. С местным колоритом, конечно: со своими домами, своими деревьями... со своей гопотой.
    Одного-двоих я бы всяко вынес, «на пинках». Да и не рыпнутся на меня один или два. Хороший гопник... ну да, оно конечно: хороший гопник — мёртвый гопник. Но пока всё-таки живой — он, как правило, ещё и неплохой психолог. А нормальному уличному психологу и в кепарь не придёт идея попытаться покуражиться над кем-то вроде меня.
    Без ложной скромности говорю.
    Тут не в мифической крутизне дело. Можно выглядеть сколь угодно мягким снаружи — внутреннюю твёрдость всё равно не скроешь. Так что местная шушера меня обычно не задирает.
    Но этих было пятеро. Урожайный вечер выдался.
    Тоже, в принципе, не особенная проблема. Иной раз можно и мирно, «на базаре» разъехаться — в развлечениях гопота обычно нуждается острее, чем в медяках на пиво. А если нет... ну, я по таким местам без «аргументов» вообще не хожу. Тут главное — скорость. Поймать момент и ударить первым.
    Не знаю, почему разлопоушился. То ли размякший был после удачной свиданки, настолько, что очень захотелось поверить в возможность нормального исхода. То ли шпана попалась опытнее обычной... Шли они совершенно спокойно, расслаблено даже, перекидываясь какими-то своими внутренними, привычными в компании шуточками. И даже расступились, давая дорогу; не подчёркнуто расступились, — когда и самый простодушный горожанин заподозрит подвох, — нет, обыкновенно они расступились, словно не было им до случайно встреченного прохожего ровным счётом никакого дела.
    А когда я почти миновал первого, суховатого такого хлопчика в надвинутой на брови менингитке, он резко и точно ударил меня в челюсть.
    Я всё-таки успел, ушёл отрывом головы. Встряхнул правой, выкидывая из рукава в ладонь короткий обрезок арматуры, но с этой стороны в меня уже вцепился второй, маленький, в дутой чёрной куртке, вцепился намертво и повис, пытаясь помешать двигаться.
    Я чуть присел, уходя от ударов, сам ударил в ответ, — попал, но слабо, — а остальные уже подбегали, так же молча и сосредоточенно. Маленький висел на мне, как клещ, и я навалился на него и ударил левым локтем в затылок, но даже падая, маленький не желал отпускать мою куртку. Мне прилетело в висок, затем дважды по корпусу; я пнул маленького в голову и наконец-то получил возможность двигаться — но было уже поздно, меня били сразу трое. Арматурина застряла в рукаве, да и момент оказался упущен, на такой дистанции толку от неё...
    Какое-то время я ещё маневрировал и даже довольно успешно отбивался, а затем пропустил в колено, затем в голову; всё затуманилось. Некоторое время я ещё чувствовал удары.


    И очнулся здесь.
    Неизвестно где.
    Непонятно зачем подвешенный вверх ногами.
    Кровь приливала к голове. Я попытался раскрыть второй глаз. Нет, один-то открывался нормально, хоть и слезился каким-то гноем. Дёргая шеей, я даже мог различить гладкие белые стены пещеры, в которой висел.
    А вот второй глаз я не чувствовал... словно пропал он вовсе. Обидно будет ослепнуть. Где-то читал, что, когда человек теряет один глаз, второй тоже начинает слабнуть. Сочувственная слепота, что-то в таком роде.
    Будто вторя печальным моим мыслям, сверху донёсся тяжёлый... вздох? Да, прозвучало это так, словно выдохнул огромный-преогромный слон. Или даже кит. Морские животные могут быть крупнее сухопутных, потому что часть их веса компенсируется водой, а кости и мышцы испытывают меньшую нагрузку.
    Может, там, наверху, и правда кашалот какой-нибудь? Или касатка. Плыла себе в море, наткнулась на моё бесчувственное тело, начала понемногу есть — начиная с ног, но тут как раз случайно выбросилась на берег и теперь лежит, вздыхает... А как я в море оказался? Ясное дело: это гопники меня туда выкинули.
    Я поёрзал всем телом, — насколько его чувствовал, — скосил единственный уцелевший глаз. Судя по ощущениям и розовому отсвету кожи, одежды на мне не наблюдалось.
    Точно. Избили, ограбили... раздели донага. И выбросили. В набежавшую волну.
    Одна проблема: откуда у нас в Челябинске возьмётся море? Тем более, зимой.
    Я бы, наверное, ещё долго разгонял страх и скуку, придумывая всякий бред, но тут вздох повторился. Туша, державшая мои ступни, колыхнулась — и я заколыхался вместе с ней. Стены пещеры жалобно затрещали; туша дёрнулась и поволокла меня вверх. Я инстинктивно изогнулся и попытался закричать, — снова безуспешно, — как движение замедлилось. Вокруг стало светлее, но прежде, чем мне удалось хоть что-то рассмотреть, два сильнейших удара обрушились на мой затылок.
    Удивительно: сознания я не лишился. Зато потерял всякую охоту к сопротивлению. Кто бы ни наносил эти удары — сопротивляться такой громадине человек не сумеет. Единственным разумным выходом оставалось подождать, что захватившее меня чудовище станет делать дальше.
    Чудовище кряхтело высоко надо мной. Снизу доносился густой гул прорвавшегося водопада, но скоро всё стихло.
    Я выждал секунд пять и осторожно приоткрыл зажмуренный глаз. Удары по голове даже пошли на пользу: по крайней мере, вытряхнули прочь гнойную муть — теперь я видел намного отчётливей.
    И посмотрел на первое, куда упал взгляд: на землю.
    Земля качалась далеко внизу и оказалась покрыта гладкими прямоугольниками разнообразно-жёлтых оттенков. Не будь эти ровные полосы так велики, я мог бы поклясться, что вижу паркет. Совершенно гигантских пропорций, но всё же паркет.
    Туша надо мной опять закряхтела, земля дёрнулась, и в поле зрения вплыла...
    Нога.
    Человеческая ступня. Правая. Босая. С кургузыми растопыренными пальцами. Большой отстоял настолько далеко, что позавидовал бы и шимпанзе.
    Мир ходил ходуном. В поле моего зрения вдвинулась вторая ступня. Не поверите: левая.
    Гигантский человек, державший меня в плену, шагал.
    Кровь опять прихлынула к голове; я деревенел от бредовости происходящего. Бёдра, в которые наконец-то вернулась хоть какая-то чувствительность, страшно зудели.
    Тень накрыла меня. Я с ужасом напрягся, пытаясь разглядеть новую напасть.
    Рука.
    Чудовищных размеров ладонь проскользнула куда-то вниз; меня подкинуло раз, другой, — как на огромных волнах, — и зуд прекратился.
    - Уфх, — громогласно и облегчённо донеслось сверху.
    Ладонь убралась. Движение прекратилось: монстр стоял на месте.
    Окончательно отказываясь хоть что-нибудь понимать, я посмотрел прямо перед собой.
    И увидел колоссальных размеров человечка.
    То есть сперва я увидел зеркало. Совершенно неохватное. Настолько большое, что отражавшийся в нём человекоподобный монстр, — гигант, раз в двадцать больше меня, — немедленно начал восприниматься как довольно нескладный человечек.
    У человечка имелись влажная лысина, неопрятный круглый живот, полное отсутствие одежды и короткие волосатые ноги.
    Тут я понял, что продолжаю смотреть на мир вниз головой. Хотя теперь уже немного под иным углом — почти горизонтально.
    - Вот когда не надо... — с лёгкой самодовольной досадой пробормотал-пророкотал исполинский человечек, потирая румяную лысину.
    Я спохватился и сосредоточился на отражении. По крайней мере, этот гигант разумен. С ним можно попробовать договориться. Он смотрит...
    Монстр смотрел прямо в мой единственный глаз.
    Отслеживая взгляд чудовища, я вздрогнул, скользнул по зеркалу вниз... и наконец увидел себя.
    Нет, никто меня не ел. И в плен я не попадал.
    Истина оказалась гораздо страшнее.
    Истина, — как и подобает истине, — была совершенно непереносимой.
    Это я, я, я!.. — сморщенный, жалкий, полутвёрдый, — торчал у человечка пониже живота, в клочкастых зарослях курчавых волос.
    Я попал...
    Попал в половой член.
    «Слава богу», подумал я, обмякая всем телом и теряя сознание, «по крайней мере, не в негритянский!..»