Дружинин Руслан Валерьевич : другие произведения.

Двое

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ты ничего не сможешь сделать. Наблюдать, чувствовать, понимать и бездействовать - участь хуже, чем преступление. Двое спутников, мужчина и женщина, прибывают в провинциальный город с единственной целью. У них всего три дня, чтобы исполнить порученное им дело. Лишь его они считают верным. Лишь себя они считают проснувшимися. Лишь свои методы они считают достойными.
   Дверь открылась, в низенькую полутёмную квартиру на втором этаже вошли двое. Женщина, лет двадцати пяти, остановилась возле порога и осмотрелась в сумрачной комнатёнке. Серый полужидкий осенний свет вливался через единственное окно. Перед собой женщина держала потёртый матерчатый сак с латунными ручками. Её попутчик, не снимая лёгкого пальто, не слишком подходящего поздней ноябрьской погоде, обошёл плечом вперёд гостью и прошагал мимо мутного настенного зеркала глубже в комнату.
  - Проходи. - Указал он на застланную серым одеялом кровать перед дощатым столом у окна. Женщина, придерживая юбки чёрного дорожного платья, чтобы не зацепить стол и белёный бок печи, прошла за ним.
  - Клопов нет, - предупредил мужчина ещё до того, как она опустилась на кровать и поставила свой сак на стол. Мужчина стоял на пороге уже следующей, дальней комнаты.
  - Можешь остаться здесь, - с короткой неуверенностью предложил он.
  - Мне всё равно, Стачев, - стянула женщина чёрные дорожные перчатки и одну за другой начала вытаскивать булавки, крепившую шляпку к причёске. Длинными бледными пальцами она складывала булавки на стол.
  - Тогда будешь жить в проходной, Калина, - немного помедлив, сказал Стачев.
   Она сняла шляпку и расстегнула сак, чтобы убрать булавки. Стачев подошёл к столу и взял её сумку. Она вскинула на него вопросительный взгляд.
  - Нужно проверить, чтобы ты не взяла ничего лишнего, - начал вынимать он из сака свёрнутое бельё, кусок банного мыла, щётку, бутыль с купленной на станции и недопитой абрикосовой водой, маленькую круглую шкатулку, кошелёк с мелочью - настолько затёртый, что оборвался бисер, - почти истраченный флакончик туши, патрон с губной помадой и баночку румян. Последним Стачев вынул лекарство в склянке и перевязанные бечёвкой конверты с порошками. Калина ждала, пока он вытащит всё.
  - Квартира хозяйки на первом этаже. Без серьёзного повода она к жильцам не заглянет. От прислуги я отказался. Комнаты сняты на семь дней, но мы пробудем здесь только три дня, не больше, - проверял Стачев не осталось ли в саке ещё что-нибудь. Он открыл круглую шкатулку, внутри побрякивали серёжки, пара колец, нитка бус, и вытащил кулон на цепочке.
  - В нём что-нибудь есть? - глянул он, выжидающе.
  - Кулон не открывается.
   Стачев проверил, кулон и правда не открывался. Сложив дешёвые украшения, он спрятал шкатулку на дно сака и принялся складывать остальное. Калина встала.
  - Я сама уложу.
   Стачев отступил от стола.
  - Ни писем, ни книг с пометками, ни фотографий, ни брошюр с документами - хорошо. Значит, всё-таки Калина? Марфа Ложина звучит лучше.
  - Мне всё равно, как звучит. В этом нет смысла.
  - Для тебя может и нет. Для остальных смысл есть, - он выдержал Калину оценивающим взглядом. Она стояла к нему узкой, затянутой в чёрное платье спиной и собирала со стола свои вещи. - Здесь холодно, - продолжил Стачев, - я растоплю печь, - он оглянулся. - И чаю... придётся спуститься к хозяйке, самовар у неё. Возьму чайник и кипяток. Сахар у меня здесь, в шкафу. Ты голодна?
  - Нет, не хочу есть.
  - После дороги?
   Калина ничего не ответила. Стачев подошёл к выходу, повесил шляпу на деревянную вешалку и скинул пальто.
  - Дверь запирается? - указала Калина глазами на оббитую войлоком дверь.
  - На щеколду. Замок не работает. Но так даже лучше, надёжнее.
   Калина поджала губы, подошла к порогу, крепко дёрнула ручку и осмотрела косяк.
  - Если вести себя тихо, никто не подслушает. Впрочем, хозяйка, кажется, за такими вещами и не замечена. По крайней мере жильцы так говорят, - оценил её старания Стачев.
  - Много говорил с жильцами?
  - Немного. И да, наружу лучше лишний раз не выходить. Меня здесь знают в лицо, хозяйка видела наш приезд. Здесь общий двор и днём много людей. За стеной сапожная мастерская: обувщики, кажется. Бывает, что к ним приходят заказчики. По лестнице вниз и налево - чёрный выход. Он был загромождён, но я разобрал его. Дверь на крюке, но непрочном, - Стачев задумывая, что ещё можно сказать напоследок. - Народа на окраинах живёт немного, рядом река. До центра, если на экипаже, то двадцать минут, до вокзала пятнадцать.
  - Я знаю, - Калина помнила дорогу от вокзала до съёмной квартиры.
  - Вот и славно, - сказал Стачев, отпер щеколду и вышел. Калина осталась в сумрачной квартире с некрашеным дощатым полом, тёмным потолком и закопчённой печью одна. Она прошла мимо мутного зеркала в соседнюю комнату, куда заглядывал Стачев. Печь топилась отсюда. Здесь лежали поленья, стояло ведёрко с углём, кочерга примыкала железную заслонку. В углу стояла узкая сиротская койка, накрытая тонким бледно-синим одеялом. Рядом тумбочка с одиночным подсвечником, окон нет, только закрытая продырявленной жестянкой отдушина. У противоположной от кровати стены стоял старый шкаф без одной дверцы, другая дверца закрыта. Калина вернулась в проходную комнату на кровать, положила руки на стол и опустила голову. Она дышала ровно и глубоко, хотела уснуть, но дорожные воспоминания и квартирный холод мешали. В чужом городе тревожил любой новый звук. На стене стучали часы, она приподняла голову. Маятник раскачивался взад и вперёд, циферблат - штампованная подржавленная пластинка над механизмом, часы крепились к сосновой дощечке. Если не врут, то сейчас только три по полудни. Зеленовато-бежевые обои закоптились и выцвели настолько, что не угадать настоящего цвета.
   В сыром холоде Калина расстегнула стоячий ворот. Хотелось воздуха. В доме витал едва ощутимый и оттого ещё более мерзкий смрад алкогольного перегара. Взгляд зацепился за высохшие цветы на окне, вода в банке под ними давно позеленела. Мелкий голубоватый букетик наверняка поставила здесь хозяйка.
   За порогом зашаркали. Калина встревожилась. Дверь открылась и через порог с двумя жестяными тарелками и чайником вошёл Стачев. Он немного косился набок, чтобы удержать посуду и сохранить равновесие, и торопливо, но аккуратно, поставил тарелки и чайник на стол. Перед Калиной лежала варёная картошка и кусок отварной говядины, чёрный хлеб чёрствый. Стачев ушёл в комнату, принёс два стакана, сахар в бумажном пакете и заварил чай. Над столом задымился пар. Стачев поставил один стакан перед Калиной, но подал без подстаканника. Раскалённые стеклянные стенки парили жаром. Калина обхватила стакан, но не прикасалась к нему, только согревала ладони. К еде она совсем не притронулась. Стачев подхватил картофель, оторвал щепоть мяса, начал пережёвывать и пошёл в соседнюю комнату. Под ногами скрипели доски. Раздался металлический звон кочерги, скрипнула топка и глухо застучали дрова.
  - Дом сырой, ночью хорошо примораживает, - долетел голос Стачева. Калина взяла кусок сахара и опустила в стакан. Снизу-вверх потянулись жемчужные пузырьки, сахар весело и рассыпчато таял. Стачев продолжал заправлять печь углём и дровами.
  - Мне велено взять два билета на послезавтрашний поезд.
   Чиркнула спичка. Калина отпила чай, глядя перед собой и смакуя сладость на языке.
  - Возьми, - бросила она, не видя Стачева. Он вернулся в комнату, от него пахло дымом и спичечной серой. Слышалось, как из топки потрескивает огонь.
  - Где оружие? - Калина отставила недопитый стакан. Стачев вышел в соседнюю комнату. В замке шкафа со скрипом и щелчками провернулся ключ. Он вернулся и положил на столе завёрнутый в полотняный платок увесистый предмет.
  - Шестизарядный, с самовзводным ударно-спусковым механизмом, - развязал он платок. В рассеянном ноябрьском свете сверкнул револьвер с хищным плавником мушки, ребристыми деревянными накладками и шомполом под стволом. Калина взяла револьвер, откинула барабан, посмотрела в пустые гнёзда, защёлкнула на место и вытянула руку, примеряясь к весу оружия.
  - Не тяжёлый?
  - Нет, подойдёт. Можно спрятать в рукаве и не будет видно, должен влезть в карман пальто.
   Стачев оглядел чёрное платье Калины.
  - Если вытащишь револьвер, но не придётся стрелять, прижми его к юбкам - издали не заметят.
  - Нужно его проверить. Есть спокойное место? - глянула Калина.
   Стачев задумался на секунду.
  - Да, пожалуй, есть. Можно завтра: отвезу тебя кое-куда - недалеко, загородом. И ещё раз, стрелять надо в упор, целиться в голову или в грудь... в живот тоже можно. Очень часто пули попадают в живот, но из живота их ещё можно достать, так что лучше попасть несколько раз, и хоть один выстрел в голову, - он прервался. - Впрочем, не рассуждай. Если представится случай - стреляй, куда попадёт, лишь бы попало. Раненый часто начинает метаться. Если не свалишь его с первого же выстрела, расстреливай барабан до конца. Если он упадёт - стреляй дальше, в упавшего. У тебя будет секунды четыре - не больше.
   За стеной что-то стукнуло, раскатисто выругались. Калина оглянулась и опустила револьвер.
  - Местные обувщики - я тебе говорил, - напомнил Стачев. Он со скрипом досок прошёл мимо мутного зеркала и наклонил ухо к стене. Ругань скоро утихла. - Часто шумят, - прибавил Стачев и ещё немного постоял под часами. Калина села на кровать, прикрыла глаза и долго устало выдохнула.
  - Поспи после дороги, - посоветовал он.
   Калина покачала головой с туго заплетёнными волосами.
  - Всё равно не усну. Лучше давай ещё раз повторим, как и что надо сделать.
   Стачев вернулся, завернул револьвер в платок и начал завязывать.
  - Завтракает он дома, обедает только на службе, ужинает почти всегда дома, в кругу семьи. На работу ездит на механическом самоходе, в сопровождении шофёра и четырёх охранников. Бывает, что вечером ужинает в ресторане с женой, но в каком именно и когда - неизвестно. Театр и оперу, какие-либо другие многолюдные собрания на регулярной основе не посещает. Если случаются выезды, то внезапные, вместе с женой и детьми. На торжествах появляется редко, с публичными заявлениями от его имени выступают его заместители. Он осторожен и, где появится - заранее предугадать нельзя.
  - Прислугу не вербовали? Своих людей не пытались к нему завести?
  - Нет, не вышло. Круг доверенных лиц очень узок и тщательно проверяется. Если попробовать снова, то его можно вспугнуть.
  - Когда из города выезжает большой начальник - каждый смотритель на станции знает.
  - В ближайшие три дня он точно никуда не поедет. На станции, конечно, было бы хорошо... - задумался Стачев. - Единственное место и время, где его можно перехватить - это по дороге от ворот его дома до самохода. На службу он выходит вовремя, с двумя охранниками. Реже его провожает жена с кем-нибудь из детей, но лишь до ворот. От ворот до дороги - восемь шагов. Шофёр ждёт за рулём. Один охранник в машине, на переднем пассажирском сидении, ещё один открывает заднюю дверь для посадки. Двое охранников идут недалеко позади. Если он будет настороже, тогда сопровождающие пойдут по левую и правую от него руку. На тротуаре никого из прохожих они не останавливают. Ты приготовишь оружие заранее, подойдёшь и расстреляешь его, пока он не сел в машину. Охранники не сразу отреагируют, вот тогда у тебя будет шанс.
  - Какое оружие у охраны? - взглянула Калина.
  - Семизарядные пистолеты магазинного типа. Может быть есть ещё что-нибудь под одеждой: дубинки, стилеты, кастеты. Охрана выделена ему от особого отделения канцелярии, всего четверо мужчин и водитель.
  - Водитель тоже носит оружие?
  - Нет. Не думаю, что он ввяжется. Скорее всего водитель останется за рулём самохода. Стрелять лучше в трёх шагах от ворот, чтобы цель не успела запрыгнуть в салон или уйти за машину. Охранники могут попытаться закрыть его. Стреляй, не останавливаясь, пока есть патроны. И ещё, к женщинам они менее подозрительны и обращают на них немного внимания. Если будет возможность, подойди к машине за кем-нибудь из прохожих.
  - Тогда они мне помешают, лучше одной. Чем меньше людей - тем лучше.
  - Нет, чем больше людей - тем лучше. В сутолоке тебя позже заметят.
  - Если надо, я и с десяти шагов попаду.
  - Надо не один раз попасть. Если будет прохладно, тогда от выстрелов поднимается много дыма.
  - Хорошо, я подойду ближе, - Калина остро посмотрела на Стачева. Он покачал головой. Она медленно откинулась на кровати и навалилась затылком на стену. В холодной комнате плавал дровяной дымок, слегка потеплело, бледные щёки и скулы Калины покрылись красными пятнами. Она с сипом дышала под туго застёгнутым платьем и полуприкрыла глаза. Осенний свет очертил её лицо и ресницы сероватым абрисом. Стачев взял платок с револьвером и хотел унести в свою комнату.
  - Ты наблюдал за его домом?
   Он задержался. Настенные часы со скрипом роняли секунды.
  - Да, я был у его дома несколько раз. Большей частью за ним наблюдала наша помощница - кукла из ателье на другой стороне улицы.
  - Кукла?
  - Да, белошвейка. Она работает с утра до позднего вечера и видит через витрину возле парадного входа или через окна мастерской на втором этаже, как он уезжает и приезжает.
  - Ей можно доверять?
  - Да, можно.
   Калина опустила взгляд на измаранную в осенней грязи обувь Стачева и задумалась.
  - Надо встретиться с ней. Мне нужно расспросить её лично.
   Стачев замялся с ответом, он прошёлся по скрипучему полу к окну и глянул во двор.
  - Хорошо, я приглашу её завтра, но не в квартиру.
   Калина поглядела на единственный плотно приставленный к столу стул.
  - Ещё нужна лампа, у тебя только свечи. И ридикюль чёрного цвета - небольшой и удобный, чтобы можно было спрятать в него револьвер.
   Стачев вынул из кармана серого пиджака несколько смятых купюр и медную мелочь, расправил деньги и пересчитал их на столе. Калина следила за его пальцами в мелких царапинах и пятнах въевшейся химикатов.
  - Достану. Если ещё что-нибудь понадобится - проси.
  - Пока ничего, - Калина легла на кровати, не разуваясь. Стачев постоял рядом с полминуты и вышел вон. Над Калиной темнел закопчённый дощатый потолок с чёрными паутинами. Печь нагрелась, и грязные нитки паутин колыхались от движения тёплого воздуха. Калина сжала пальцы правой руки, ощупала выступающие суставы, потёрла мозоль от спускового крючка на указательном пальце.
  "Покажите, государыня, руку", - возник в памяти голос городового. Она улыбнулась ему и подала руку в перчатке. "Снимите перчатку, будьте любезны", - также вежливо попросил он. Она стянула перчатку и начала рыться в сумочке, словно хотела убрать её. Она подала ему правую руку. Городовой взял её за запястье, чтобы рассмотреть под уличным фонарём, потёр пальцами кожу. Она вытащила стилет левой рукой и воткнула ему под сердце. Он схватил её за плечи. Лицо его перекосила судорога, до невозможности напряглось, покраснело. Стилет с глухими хлопками пробивал униформу и входил под рёбра. Крови почти не было, вся кровь вытекала ему под одежду. Она пырнула его шесть раз, левой рукой, пока он сжимал её за запястье правой, сжимал мёртвой хваткой. Городовой повалился. От волнения она сунула окровавленный стилет в ридикюль. Пришлось затем выбросить его. Но почему городовой задержал её в переулке? Что ему показалось в ней странным? Она провела пальцами по губам. Нужно выглядеть беспечной, румяной, весёлой, когда она подойдёт к нему. Не смотреть на него, как тогда, в переулке. Она взглянет на него только когда нужно будет стрелять в упор.
   За окном длинно и тревожно заокликала баба - звала ребёнка по имени. Голос её то утихал, то затягивал снова. Баба окликнула четыре раза. В платке у Стачева шестизарядный револьвер. Уныло скрипнула деревянная калитка в воротах - должно быть баба пошла искать. Калина не успеет перезарядиться. Четыре вооружённых охранника, пятый - шофёр. Нужен второй револьвер. Ей нужен второй револьвер.
   Калина перевернулась на бок, подоткнула под щёку ладони. От постели несло табаком, в матрасе хрустела солома.
  - Не нужен, - вслух сказала она, смотря в комнату между печью и стулом на незапертую щеколду. Калина закрыла глаза. Жаль, что Стачев ушёл. Лучше спать, лучше уснуть. Надо спать и не думать.
  *************
   В экипаже потряхивало, подрессоренные задние колёса подпрыгивали на подмёрзшей дороге. На обтрёпанном кожаном сидении, стоило едва пошевелиться, как обжигал холод. Металлическая рама раскладной крыши заиндевела. Калина осматривала пригород, низенькие, вросшие в землю избёнки и двухэтажные, потемневшие от влаги и времени кирпичные дома, и бурые от копоти и мхов длинные каменные склады. По обочинам улицы, сплошь покрытой горбылями грязи, ранним утром ковыляли старики в клетчатых шерстяных платках или пуховых шалях, хмуро и широко шли рабочие в плотных куртках, шарфах и кепи, мелким шагом семенили женщины в тёплых приталенных двойках.
   Копыта лошади застучали по деревянным настилам. Экипаж Стачева провёз её по мосту. Вдаль потянулась серая лента реки с обмёрзшими кустами по берегам. Круглая шляпа и спина Стачева в чёрном пальто покачивались и вздрагивали на месте возницы перед Калиной.
   Экипаж остановился за городом. Стачев повёл её по тропе в осенний сосновый бор. Здесь редко ходили, тропинку выстилал ковёр желтоватой палой хвои. Через полторы сотни шагов Стачев свернул за старую кованную оградку. Калина прошла следом за ним, придержав платье. Стачев вывел её через заросли сухой янтарной малины к остаткам старого сада с почернелой скамейкой и беседкой с рассохшимися решетчатыми стенами. У беседки валялось много грязных бутылок. В воздухе попахивало тиной, должно быть за зарослями притаился заброшенный пруд.
   Стачев подобрал шесть бутылок и расставил их на скамье, затем подошёл к Калине, расстегнул пальто и вытащил из внутреннего кармана револьвер с коробкой патронов.
  - Десять шагов, хорошо? - спросил он.
  - Да, вполне.
   Калина взяла оружие и подержала его навесу. Хотелось стянуть перчатку, но перед самоходом на тротуаре она едва ли станет возиться. Она решила стрелять так, как есть, но после первых же выстрелов снять перчатку и попробовать с обнажённой рукой. Не должно ощущаться особенной разницы, но нужно попробовать оба хвата.
   Калина зарядила револьвер, защёлкнула барабан, прицелилась и выровняла дыхание. Стачев отошёл на три шага. Нет, не годится, ерунда, и револьвер опустился.
  - Что-то не так?
   Носом сапожка Калина прорыла в земле черту. Стачев сообразил, подобрал палку и воткнул её в борозду. Калина отошла, сунула револьвер в карман своего дамского пальто, выдохнула пар в утренний ноябрьский воздух и пошла прогулочным шагом, не глядя на редут из бутылок. Чуть только она подступила к барьеру, выхватила револьвер и прохлопали ровно пять выстрелов. Две бутылки по краям и одна в центре ряда разбились. В воздухе остался сизый пороховой дым. Калина выдохнула через рот, откинула барабан и высыпала пять отстреленных гильз и один уцелевший патрон на ладонь. Из коробки она отсчитала следующую пятёрку и зарядила её вместе с последним шестым патроном. Стачев заменил бутылки, и всё повторилось, но на этот раз револьвер дал осечку на третьем спуске.
  - Нехорошо. Дай посмотреть, - подошёл Стачев. Калина отдала оружие. От стрельбы сердце прыгало, она сбила дыхание и прицел подрагивал. Во второй раз она разбила только одну бутылку. Стиснув пропахшими порохом пальцами озябший нос, она наблюдала, как Стачев прокручивает барабан, щёлкает спуском, оглядывает револьвер на свету. Наконец, он вернул оружие Калине. Она сделала новый подход к барьеру. На этот раз выхватила револьвер увереннее и навелась быстрее и твёрже, и сходу разбила четыре бутылки.
  - Привыкаю, - довольно опустила оружие она. Перезарядила всё так же: пять патронов добавила к неотстреленному шестому. Стачев наблюдал без замечаний. Но на новом подходе револьвер снова выдал осечку на третьем выстреле.
  - Нет, не годится, он меня подведёт, - резко вернула она оружие. Стачев взял револьвер за рукоятку и хмуро свёл над ним тёмно-русые брови. - Мне нужен другой, скорострельнее. У этого отдача большая, пули рассеиваются, много дыма, - меряла шагами Калина землю перед барьером. - Мне нужен магазинного типа, как у них, - остановилась она перед Стачевым. - И запасной магазин на семь патронов.
  - Магазинного типа - новый системы и дорогой... - задумчиво переломил револьвер Стачев и начал разряжать его. Калина ждала, пока он вытащит гильзы и заполнит каморы барабана патронами. - Но я достану.
  - Когда?
  - К вечеру будет.
  - Привези сейчас. Я должна его обстрелять.
   Стачев оторвал глаза от оружия.
  - Вечером. И утром на дело, - подал револьвер он. Калина помедлила, но натянула на озябшую руку перчатку, положила пальцы на рукоять и взяла заряженный револьвер. На этот раз она не подходила к барьеру. Плавно, одну за другой она поразила все пять бутылок. В барабане остался последний патрон.
  - Государынька пострелять изволят? - раздался приторный голос. Стачев, должно быть, давно заметил приближение третьего лица к стрельбищу и стоял вполоборота. По тропинке между зарослями сухой малины вышла опрятно наряженная кукла. Рукой в кремовой перчатке с кружевными оборками она отвела сухой стебель, чтобы тот не коснулся завитых локонов и кокетливо сдвинутой набок шляпки. В другой руке она несла чёрный бархатный ридикюль.
  - Вот вы какаянькая, а я уж всячко вас представляла, - улыбнулась кукла накрашенными губами и подала ридикюль. Любопытный взгляд ярко-кофейных стеклянных глаз застыл на Калине. Между ней и куклой оставалось ещё два шага. Стачев подошёл, взял ридикюль и отдал Калине.
  - Меня Досей зовут. Я интимненькую задачку решаю: из ателье хозяюшки моей за домом приглядываю, а меж тем швеёю тружусь. Жена ваша к моей хозяечке часто захаживает.
   Дося с кокетливой скромностью опустила лицо и из-под длинных пушистых ресниц из каштанового женского волоса осмотрела Калину.
  - Какая "наша" жена?
  - Да как же какая? Его жена, чьё вы убийствечко замышляете. Я хорошо шью, ладненько получается да красивенько, всё по моде, и кружевница умелая. Вот жёночка его к нам и захаживает, платочки да салфеточки с воротничками заказывает, да с хозяечкою моею сплетничает понемногу: всё о детках, да о домоводстве. У них двое дочурочек маленьких и сыночек-малютка до годика. Я в стороночке слушаю, на меня и бровкой не поведут. Какая им в кукле страсть? Хоть сами всё говорят о пустом, о житейском. Так-когда-убийствечко-то? - мягко подступила она в светлых полусапожках.
   Неживое создание не приглянулось Калине. Она сунула револьвер в ридикюль, тот хорошо поместился, но сильно отяжелил и оттянул сумку. Дося вновь опустила глаза.
  - Коли надо, так я другую вам принесу: под размер, лакированную да удобненькую, на замочке и с ремешком, - кукла всё с той же улыбкой оценивала Калину. - Вам бы, государынька, переодеться. Платьице-то у вас, глядишь, одно дорожное, чёрное, в котором вы намедни приехали?.. Хотите, я вам и платьице со всем удовольствием подберу? Модное, и с турнюрчиком, и с жиго, и с воротничком "Медичи". Уж куклы хорошо шить умеют, будьте покойны. В убийствечке-то надо красивой свечкой гореть, когда кровь прольётся.
  - Не надо слишком богатого платья. Чем позже заметят, тем лучше, - сухо посоветовал Стачев.
  - Так и очень чёрное быстро заметят. Можно и хорошее, и неброское выбрать. Это уж как вам будет угодненько, - качнула кукла завитой головкой. - Только вы стреляйте пометче. С одной пули-то не убьёте. Крови в человеке много, от одной пули он долго истекать будет. Да и визгу поднимется, будто собаке хребтину сломали. Правда, не убежит. Вместе с кровью из человека и сила выходит.
  - А тебе что, кровь нравится? - зацепилась Калина. Дося уставилась на неё стеклянными большими глазами.
  - Без крови убийствечка-то не будет. Да и если бы людей убивать было нельзя, так и револьверов бы не придумали, - посмотрела она на оружие в её руке. - Коль могла бы, сама бы стреляла. Но кто такой мелкой сошке большое дело доверит? Я душа маленькая, во стекле огонёк. Мне разве что поглядеть из окна доведётся, послушать. Знатные государыньки всё с кавалерами да с мужьями к нам в ателье ходят: благородненькие, да элегантненькие, и смотрят мимо меня. А уж я наряжаюсь для них и стараюсь. Я очень старательная, и очень хозяечке нравлюсь, какая я в белошвейках работница, - на искусственном лице Доси застыла улыбка, глубокие кофейные глаза изобразили доверие. - Ежели рассудить промеж нас, то когда же это убить человека было и не полезно? Человек больно уж себя любит, из любви к себе может других даже не трогать, а значит и знать их не желает. Мир самолюбцев таких уж людей породил. Ежели изменить мир самолюбия, так значит людей убивать надо. Человек умирает, а у него страх не в том, что он дух испустит, а в том, что не станет его, замечательного, каким он себя возомнил.
  - Много же ты в белошвейках надумала.
  - А и верно! - подхватила Дося. - Думать много не надо. Нам бы тут, на месте решать, а не по приказу столичному, кого вперёд приговаривать. И не больших каких рангов, а и маленьких людей я бы тоже, не раздумывая больно уж, убивала. Большие люди - пружина, маленькие - тоже винтики. И пусть на власть над собой не кивают, мол подневольные они, приказ исполняли и перед большими чинами выслуживались, долгом своим пусть не прикрываются. Или в сторону, или пулю. Городовые, судьи, военные - всё одно, шестерёночки; вынешь их из машины, так развалится она и не поедет. Надо только побольше вынуть.
  - Убийство видного лица - это значимо. А начнёшь убивать мелочь, против тебя многие интеллигентные люди настроятся, испугаются даже, - не согласился Стачев.
  - Так и пусть, - оправила кукла нарядное платье. - Пусть побаиваются. Интеллигентные, да сомневающиеся, ведь не то что не с нами пока - они уже не с нами. И не надейтесь, что за нами пойдут, не о тех вы заботитесь... Вы мне, государынька, нравитесь, - призналась она Калине с особой улыбкой. - В дельце надо нырять с головою, как в омут, без лишних мыслей и рассуждений. Мне один офицерчик усатенький говорил: тот солдатик хорош, кто не думает много, а накоротке делает. Кто больно много уж думает, тот и не делает ничего. В столице много раздумывают, а надо убить. Убить много. Вы ко мне заходите, я платьице вам подберу с жиго и воротничком, как хозяечки на месте не будет.
   Она повернулась и пошла по тропинке из сада. В морозном ноябрьском воздухе повис густой запах духов. У куста с тёмными обмёрзшими листьями Дося остановилась.
  - Где калина там и малина: обе ягодки красные, - приподняла Дося руку в тонкой перчатке под гроздь. - Калина особняком растёт, а малиночка буйным сорняком разрастается. А всё же у сорняка ягодки слаще, пусть у особняка красивее, вот только... - оглянулась она, - горчат. Всего вам удачненького. С любовью дельце своё надо делать, со всем удовольствием.
   Дося ушла, придерживая платье и шляпку, чтобы не зацепиться за куст. Стачев остановился возле Калины.
  - Она в город переехала из глубинки, вслед за хозяйкой. Белошвейкой работала, когда ещё была человеком. Очень уж ей нравилось жить среди знатных людей. Долго обслугою среди них пробыла.
  - Завтра утром чтобы её рядом не было, - затянула шнурки на ридикюле Калина.
  *************
   Она проснулась в темноте от шороха мелкой снежной крупы, метущей по подоконнику. В комнате различались только четыре мутных прямоугольника от окна. Квартира выстыла и в горле саднило. Она села в кровати. На столе ледяные тарелки с обсохшими картошкой и мясом. Калина нащупала холодный стакан и отпила, согревая во рту глоток подслащённого чая. В темноте за стеной пьяно запели. Песня набрала силу, но с сиплым хрипом упала и перешла в озлобленное мужицкое бормотание. Ржаво скрипели часы, за окном с лязгом поволоклась цепь - ходила соседская дворовая собака.
   Калина нашарила спички, убрала плафон с лампы, подожгла пропитанный керосином фитиль и отрегулировала огонёк. Она нашарила возле кровати сак, вытащила револьвер из ридикюля и высыпала патроны. Под светом лампы она начала заряжать барабан, заполнила все шесть камор, защёлкнула и отложила револьвер в сторону. Она бросила взгляд на часы, но ещё не минула полночь. Калина высыпала остальные патроны и начала расставлять их рядок за рядком, по шесть штук. В отражении стекла очертился холодный профиль. Она покосилась на своё отражение, но лишь на секунду, разом смела патроны, разрядила револьвер и заполнила барабан снова.
   На лестнице заскрипели ступени. Калина выпрямилась: Стачев? Дверь дёрнули, он вошёл, пригибаясь в дверном проёме, разделся у выхода и со скрипом досок прошёл мимо мутного зеркала к ней.
  - Принёс?
   Стачев отодвинул тарелки и выложил на стол плоский металлический пистолет с двумя магазинами. Калина взяла его, примерилась к весу, оттянула затвор и вставила проскользнувший в рукоятку магазин.
  - Самозарядный, ещё не стрелянный, на семь патронов, - наблюдал за ней Стачев. - Надёжное оружие, не подведёт.
  - Револьвер тоже возьму, - оглядывала Калина пистолет под светом лампы. Выставив локоть и поддерживая руку, она прицелилась. - Как в городе?
  - В городе тихо, - принялся собирать Стачев патроны в коробку. - Полицейских постов стало больше, особенно перед мостами. Всего в городе два моста - старый и новый. Старый ближе от нас, дальше по улице: налево и в переулок. По новому каменному мосту мы завтра проедем на моём экипаже до угла с бакалеей. Я остановлюсь ждать тебя, ты пройдёшь ровно сто восемьдесят шагов дальше по тротуару. Его дом будет по левую руку, сегодня ты проезжала мимо него - большие кованные ворота, белый фасад, ателье через дорогу. Он пунктуален, и это для нас хорошо. Как только самоход подъедет, он выйдет из дома не позднее чем через минуту. Когда самоход остановится, начинай медленно идти ему навстречу.
  - А если он выйдет не вовремя?
  - Пройди мимо самохода, остановись, только не на глазах у водителя и охранников. Займи чем-нибудь руки, не привлекая внимания. После акции брось оружие на месте и быстрым шагом возвращайся ко мне, но не беги. Я буду ждать тебя. Уезжаем сразу на вокзал, сюда больше не вернёмся. По прибытию тебя встретят.
   Резкие чёрные тени от грубой мебели подрагивали на стенах. Жёлтый свет лампы отбрасывал блики на оружейную сталь. Калина медленно положила пистолет и отодвинула его по столу.
  - Что-то не так? - выдвинул стул и присел Стачев. Калина вслушивалась в шорох мелкой снежной крупы по стеклу.
  - Четверо охранников, шофёр, и он сам: всего их будет шестеро, ещё самоход рядом... - покачала она головой. Из причёски выбились тёмные локоны. - Как только начну стрелять, его закроют или он сбежит за машину, уйдёт... - прямо взглянула она на Стачева. - Мне нужна бомба.
  - К утру? - ответил он пристальным взглядом.
  - Да.
  - Достану. Размером будет с маленькую посылку, понесёшь в руке. Начинена рубленными гвоздями и дробью. Разлёт шагов на двадцать пять, даже больше. Бросать придётся самой. Перед броском нужно будет выдернуть шнур, - Стачев поднялся, подошёл к вешалке за пальто и шляпой. С них ещё не успела обтечь вода. Калина вслушивалась в шум непогоды на улице. Где-то под крышей пощёлкивало, точь-в-точь клавиши под пальцами машинисток в конторе. В шум ветра проник нудный скрип: кто-то поднимался по лестнице. Стачев оглянулся и встретился глазами с Калиной. Она быстро взяла пистолет, протянула револьвер Стачеву и села на застланную постель. Калина спрятала оружие под стол, не спуская глаз с двери.
   Поднимаются к ним? Ступени мелко скрипели сначала внизу, затем выше и выше. Вот шаги дошли до их двери и остановились. Стачев притаился в углу возле выхода и взвёл курок. Калина мельком отметила, что спрятался он в левом углу, куда скорее всего и посмотрят при входе, но правый угол заняли вёдра. Исправлять досадную ошибку нет времени. Постучали.
   Стачев вновь переглянулся с Калиной. Она медленно оттянула затвор и пистолет щёлкнул.
  - Кто там? - окликнул он.
  - Это Ростовцев.
  - Из твердокаменных, - обронила Калина и кивнула Стачеву на щеколду. Тот спрятал револьвер за бедро, протянул руку и медленно отпер. Дверь открылась не сразу.
  - Я захожу, - предупредил голос. Лишь затем дверь приотворилась. Через порог из тёмного коридора вошёл мужчина в коротком синем пальто и сером кепи. Верхнюю одежду мелким жемчугом осыпала ледяная крупа. Свет керосиновой лампы очертил впалые щёки и твёрдую линию рта. Цепкий взгляд встретился с глазами Калины. Ростовцев оглянулся, Стачев кивком велел ему сесть на стул. Ростовцев прошёл в комнату, на ходу расстёгивая пальто. Калина увидела под ним серый помятый костюм и тёмную рубашку без галстука. Он сдёрнул кепи, сел и отряхнул его о колено. По чёрным доскам рассыпались белые льдинки. Стачев задвинул щеколду.
   Двое смотрели на третьего. Ростовцев положил локоть на стол, отдыхиваясь после холодного воздуха с улицы.
  - Замёрз, как собака, чёрт. Нет горячего у вас? Чаю хотя бы налили. Печь, вон, даже не топлена.
  - Ты на вечернем поезде приехал? - подошёл Стачев, незаметно убирая под пиджак револьвер. Ростовцев обернулся к нему и рассмеялся.
  - Да уж почти на ночном! Фараоны на каждом углу стоят, до чёрта их в городе после августа. Думал, разве что в кабак забежать, отогреться, да не по пути и времени очень уж нету.
   Он лукаво прищурился и ухмыльнулся Стачеву.
  - Так что насчёт чаю?
  - Давай к делу. Зачем приехал? - в лоб спросила Калина.
  - Ты как была прямая, Ложина, как отец твой, майор, так и осталась, - выдержал её взгляд Ростовцев. Калина не шелохнулась. - Да, есть до вас дело, - закивал он и легко бросил кепи на стол. Из кармана пиджака он достал незапечатанный лист желтоватой бумаги. Стачев протянул руку. Ростовцев окинул глазами Калину и отдал ему. При свете керосиновой лампы Стачев развернул лист и внимательно прочитал. Калина наблюдала за выражением его лица.
  - Ну, что там?
   Лицо Стачева потускнело, он закончил читать и передал ей бумагу. Калина держала лист так, чтобы лучше видеть машинописный текст в свете лампы.
  - Наши партии к объединению готовятся, выпустили манифест, - проговорил Стачев безрадостно. Калина пробежалась глазами по манифесту, но кроме высокопарных заявлений ничего нового не узнала.
  - И что это значит?
  - Да ничего, Марфа, - мягко улыбнулся Ростовцев, словно её успокаивал. - Кроме того, что убийство Ассанова отменяется.
   Лицо Калины окостенело. Бумага повисла над столом в мёрзлом воздухе. Стрелки несмазанных часов заскрипели реже. Стачев забарабанил ногтями по доскам стола.
  - И что же ты хочешь? Чтобы я отказалась?
  - Да что же ты, Марфа! Это не я хочу - это приказ. Партийная дисциплина, чёрт... - полез Ростовцев в карман, достал жестяной портсигар, вынул из него папиросу и закурил. Воздух перед Калиной наполнился табачными облаками.
  - На утреннем поезде ты должна вернуться обратно. Центральный комитет запрещает местной боевой организации проводить покушение. Тебя привезут на квартиру, опросят, отпустят, и всё.
  - И всё, - повторила Калина, не сводя с него глаз.
  - Конечно. Главы местной ячейки и итоги акции в центр передадут, и само решение подтвердят.
  - Почему же никто из них не приехал лично? - спросил Стачев.
  - Времени нет. Чёрт, я сам еле успел! - с улыбкой обернулся Ростовцев, будто приглашая его порадоваться удаче. - Так что, может хоть печь затопишь? Холодно у вас, как в погребе, и не смотри, что второй этаж. В последний раз так мёрз на пересылке, на цементном полу. Почки тогда в том бараке чуть не оставил.
   Стачев сосредоточенно смотрел на керосиновую лампу. За окном продолжал завывать ветер, пронзительно скрипнула калитка в воротах - возвращался кто-то из запоздалых жильцов. Калина переводила взгляд то на одного, то на другого.
  - Значит, боевая организация на месте - это только мы. И приказ ты передаёшь устно, - опустил Стачев кончики пальцев на стол. Огонёк папиросы Ростовцева едва разгорелся.
  - Так и есть, - выдохнул он вместе с дымом. - А как ты хотел? Чтобы я тебе бумагу с печатью об отмене убийства Ассанова в кармане привёз? В поезде меня, брат, чуть два раза не обыскали. Но приказ есть приказ, хоть и устный.
  - Ни тебя, ни твоих приказов не ждут. Боевая организация на месте - это мы, и мы сами выбираем, кто именно и какими средствами устранит цель. Никаких сношений с центром до исполнения приговора и быть не должно, - настаивал Стачев.
  - Не должно, но есть, - твёрдо ответил Ростовцев.
  - Охомутать нас решили? - ухмыльнулась Калина. Стачев порывисто обернулся.
  - Отменить приговор мерзавцу, который собирал карательные отряды? Который за повешенья и расстрелы, как за своё дело стоит? Который велел арестованных без доказательств, по одному подозрению, в одиночках пытать? Который распорядился безоружную толпу на августовских демонстрациях расстреливать? Его не Центр приговорил, его здесь, сами люди приговорили.
  - Я вместе с теми же людьми в одной префектуре живу, - дымил папиросой Ростовцев. - И всё тоже самое слышал и знаю, что накопилось. Но на вилы сажать без суда и приговора не тороплюсь. Линчевать много ума не надо. Люди мести хотят, отыграться. Ну, а дальше? Выплеснутся и успокоятся?
  - Какой уж тут покой! - отдёрнул руки от стола Стачев, словно доски нагрелись. - Или, когда их на улицах расстреливали, они успокоились? Когда их за городом засекали, они успокоились? Люди кипят! Насилие властей одними выступлениями и демонстрациями не остановить, и мы насилия не потерпим: на их насилие мы ответим своими ударами, силой!
  - Ассанова надо убить. Я убью его, - отрывисто вложила Калина каждое слово в Ростовцева.
  - Убить? - наклонился он с дымящейся папиросой. - А те люди, которые, может, не успокоились и мести хотят, сами-то не убийцы.
  - Не будь на то их желания, и наше движение бы не появилось, - повернулся Стачев. - Мы не убиваем, мы рубим петлю на человеческих шеях и уничтожаем затянувшего её палача. Сама народная ненависть указала нам на Ассанова, он сам себя, своими делами приговорил, он и есть само олицетворение насилия, и он сам других средств не оставил, кроме как уничтожить его. Кто его будет судить? Кто приговорит? Кто посадит? Он ставленник с самого верха, все судьи под ним, все законы, кроме одного единственного закона - человеческой совести. Всякому будет ясно, за что его уничтожили, тут даже объяснять не потребуется, люди сами рассудят. А оставишь его в живых, тогда ещё больше крови прольётся: он же её и прольёт! Если подумать, так его и не убить нельзя.
  - Уезжай, Ростовцев, - велела Калина. - У нас всего одна ночь. И приказы твой на провокаторские похожи.
   Стачев перекинулся с ней быстрыми взглядами и обошёл Ростовцева. Под его ногами визгливо прогнулись доски. Он остановился возле остывшей печи, так что до Ростовцева ему места осталось на вытянутую с небольшим руку.
   Ростовцев затушил папиросу о край тарелки. Где-то в доме глухо ударило, поднялся визгливый младенческий плачь и бабье оханье.
  - А ведь отца твоего, Марфа, тоже за паникёра, смутьяна и провокатора принимали. Говорили, что мол не служил он, а перед неправильными людьми выслуживался.
   Глаза Калины сверкнули, она подобралась и подняла голову. Ростовцев размеренно продолжал.
  - Но потому принимали, что очень уж много кто рядом с ним на фронте выслуживался и скверных новостей в штабы начальству не доносил. Ложин был из таких командиров, кто напрямки говорили: и о потерях напрасных, и про голод снарядный, и про трусов, и про ошибки. Нехорошие новости высокое начальство расстраивали. Фронт, где он находился, прорвали. Кто из командиров на хорошем счету у начальников был - тем ничего, а Ложина обвинили, хотя он свой участок держал, но приказа на отступление, ни устного, ни письменного, не дождался. А как отступил, его под суд. Вот он и...
  - Он застрелился, - оборвала его речь Калина.
  - Грязно играешь, - прошипел Стачев. - На личное надавил, в душу лезешь.
  - Здесь всё личное, обо всём говорить надо, и о душе, и о жизни. Ведь вы жизнь за жизнь разменяете. Ну, убьёте Ассанова, дальше? Другого поставят, может быть ещё хуже и гаже. Очередь наверху на место префекта немаленькая. Бывает и так, что они сами кого-нибудь выдавят, потому что наготове другой, может быть даже десяток других, таких же Ассановых, - не сводил глаз с Калины Ростовцев.
   Стачев рассмеялся фальшиво.
  - Что же ты думаешь, мы не знаем, что будут менять? Однако же таких, как Ассанов, у них вовсе не десять: он на своём месте вовремя появился, он в делах карательных лучший, потому что в правоту свою верит. О нравственном духе цивилизации говорит, о защите нашей страны от смуты, он "патриот" выше некуда: "честный", "чистый", "открытый", "хороший". Он власти носитель, он же властью и вскормлен, между ними крепкая пуповина. Что власть захочет, то он и выразит, то он и свершит. Уничтожим его, попадём больно, в самый их нервный узел. Власть ведь не в воздухе над головами людскими парит, она в людях живёт в подходящих! Об убийстве мелких чиновников широко не рассказывают, зато эту акцию не замолчат.
  - Я ни минуты не думала, что заберу чью-то жизнь и сохраню свою. Здесь всё честно, - выдала Калина. Одну руку она по-прежнему держала под столом. Ростовцев внимательно оценил эту скрытность.
  - Знаю, Марфа. Ты смерти не боишься, чужой уж тем более. Ты боишься другого: что Ассанов в живых останется и убийство не выйдет, только одно покушение. И ты, Стачев, смотри, как разошёлся! Ты тоже боишься, что вы его не убьёте. Местные боевые организации мельчают, кого попало расстреливают. Ассанов же для вас крупная цель. За одну его попытку убийства партия на себя ответственности не возьмёт.
  - Плевать мне, возьмёт или нет. Главное изверга, который людей мучает, ликвидировать! - прошипел Стачев. - Не то слово скажешь или напишешь - тебя за загривок и в тюрьму. На демонстрацию выйдешь - тебя расстреляют. Богатый и властный против тебя преступление совершит - его оправдают, а тебя при всех высекут. Как давать им отпор, если вся власть и сила у них?! - с горящими глазами уставился Стачев. - А не дашь им отпора, так никто больше не пикнет, и не выйдет на улицы, и за себя слова больше не скажет: задавят, словно бревном! Скажут: "Вот пробовали мы власти противиться, да не вышло ничего, потому что вся сила за ними: полиция, армия и суды. Значит нельзя против них говорить!". Мы, мы и никто больше... - схватил он рубаху у сердца, - мы им покажем, что есть и на насилие сила! Безоружные, кого в августе власть расстреляла, сами должны были оружие взять и показать им. Но нет, не готовы! Боятся обычные люди, спят, ещё не пробудились! Оттого мы нужнее. Мы их защитим, мы ответим за них. Это ведь не со зла... - замотал он головой, - не со зла мы защищаемся - от отчаянья. Мы ведь тоже жить хотим, как и власть, а они нас... - сжал он кулаки в воздухе, - пулями, тюрьмами, виселицами!
  - А вы их револьверами и бомбами, - договорил Ростовцев похолодевшим голосом. - Пройдись по людям и посмотри: кого ты там защищаешь? Есть ли у людей дом и работа, кто пьянствует, а кто сытый, здоровы ли у них ребятишки? Вот у этих-то людей и спроси, думают ли они об Ассанове? Или больше о другом думают, чем им жить каждый день, что у одних чересчур, а у других на хлеб не хватает. Одних на самую чёрную работу или в грязный окоп на войну, а у других каждый день праздник. Не про твоего Ассанова они думают и не про свободу, а как бы выжить.
  - Ясно, чего ты заявился: ты отговорщик, - пригвоздила Калина. Ростовцев хмыкнул и тяжело помотал головой. Вторую папиросу он так и не закурил, но теперь привстал со стула и поджёг её от керосиновой лампы. Калина быстро перепрятала пистолет на кровать подле себя и положила освободившуюся руку на стол. Стачев едва отступил. Он всегда держался от Ростовцева чуть подальше.
  - Ты, что же, получается, выставил меня, будто я зачитался и жизни не знаю? - горячо заговорил он, как только Ростовцев сел. - Как может человек жизни не знать, который с пятнадцати лет сирота, у кого из родных одна сестра младшая, которую он из-за работы паршивой не видит, у кого на руках язвы от стирки? Однако же я знаю, знаю, почему она каждый день в прачках горбатится и не об Ассанове думает, а о копейке, и причём тут Ассанов и почему его надо убить! Знаю, и каждый день смотреть на нищету, грязь, ложь, воровство, и не делать с этим ничего не могу! Что одна моя жизнь и жизнь сестры моей, когда сотни тысяч, миллионы также живут, и всё по воле имущих, кто властью же и защищается, и прикрывается! Или, скажешь, мне о себе думать надо ради сестры? - бледно и криво ухмыльнулся он.
  - Нет, не скажу, - мрачно обронил Ростовцев. - Мне и самому от тех, кто только о себе думает, тошно, до едкой желчи.
  - А ведь ни мне, ни Калине, ни даже тебе Ростовцев некуда больше деваться с такими глазами, которые видят, и с такой шкурой, которая по себе знает! Или совесть продать, замолчать и надеяться, бесконечно надеяться, что как-нибудь полегчает? Нет, мы сейчас на своём месте, - замотал головой Стачев. - И тебе я советую на наш молчаливый и долготерпный народ тоже не слишком надеяться. Многого ждёшь от них, притеснённых и сдавленных, но мало дождёшься - не сдвинутся. Значит сражение это мы будем вести своим малым числом и умением, потому что мы первые на бой вышли. Мы будем стрелять, и взрывать, и греметь, пока они, спящие, не пробудятся и не задумаются, нашими же глазами на жизнь свою не посмотрят, пока не заставим их не на копейку, а на власть оглянуться, да хотя бы против их воли! Про демонстрацию в августе даже толком не знают - так, одни сплетни и слухи. Но кого не возьми, ведь всякий не любит Ассановых, всю их власть полицейскую и насилие, перед которым и нищий, и образованный беззащитны. Убийство префекта под спуд не положишь, на всю страну прогремим, из рук в руки, из уст в уста пойдёт о нас правда и многие пробудятся!
  - Да знаю я, на что вы надеетесь. Одного, другого, третьего взорвёте, и всё нужных и правильных, на кого гнев народный укажет, чтобы власть содрогнулась и на уступки пошла. Для этого оружие и носите, - покосился Ростовцев на неосторожно распахнувшийся пиджак Стачева. Тот выпрямился и быстро сцепил пальцы на животе. - А я к вам без оружия пришёл. Обыщи - хочешь? - приподнял руки Ростовцев, как перед полицейским. Стачев не шелохнулся. Ростовцев опустил руки и затянулся папиросным дымом, - Тебе, верно, на улице драться никогда не приходилось? Если там кого всерьёз прижать захотят, то толпой одного бьют. И оружие, нож какой, или даже револьвер тебе не поможет. Не поможет и умение, если сама толпа валит умеючи. Кто с оружием против толпы идёт, тот на страх человечий рассчитывает. Но сведённые вместе, наученные и организованные, люди добьются своего и без единого выстрела. Пока люди сами не сдвинутся, никого вы убийствами не пробудите. Пока же люди не сдвинулись, такие как я воевать и бороться их на забастовках научат.
  - Так что же ты пришёл к нам без оружия? У тебя что, толпа за дверью? Забежит к нам? - с циничной прохладой спросила Калина.
  - Может и забежит... Да нет, мне и не нужно! - рассмеялся Ростовцев. - За мной без того людей много, так что нечего вам в меня и стрелять. И в Ассанова стрелять нечего: убьёте вы его, важного и чиновитого, власть на час, на день-другой ошарашите, а затем она ещё больше сплотится и уже против вас. Так не лучше ли самим прежде сплачиваться?
  - Не наше дело их сплачивать, - бросил Стачев. - С людьми разговаривать - дело столичного Центра. У них и газеты, у них агитация. Наше дело, как местной боевой ячейки, стрелять. Мы убиваем, чтобы Центр до масс достучался. Ведь многие думают, что на насилие силой ответить нельзя, мол это не народное дело, а дело властей, полицейских и армии. Но скажи, как? Как, в одной стране две нравственности уживаются: нравственность судей, сановников, которым можно убить, и нравственность человеческая, твердящая в глаза: "Не убий?!". Нравственность обывателей и нравственность для правителей. Разве совесть народная не одна? Не единый народ, о котором власть с таким упоением твердит? Так уж власти уверены, что не будет суда над ними?
  - Значит главное - убить? Показать людям, что можно и власти карать? - задался Ростовцев.
  - Да, убить! - сорвался Стачев. - Борьба - это кровь, в борьбе без крови не обойдётся, но мы за жизнь боремся, за право на неё для каждого человека! Террор - не убийство, и уж тем паче не самоубийство - это утверждение жизни, ведь сам закон её говорит, что жизнь есть борьба! И право на неё в борьбе добывается! Если хочешь жить, значит будешь бороться, но так знай: и на тебя брызнет кровь, и на твоих руках и лице будет, чистеньким не останешься! Рады бы мы за слова, за суды, за демонстрации хвататься и не стрелять, но нет у нас иных средств, их нам попросту не оставили!
  - Жизнь борьба, но револьвер в ней не единственное оружие. Средств вам других не оставили, а может быть сами плохо искали? Или для оправдания цели вы средства к ней подбираете?.. У Ассанова четыре охранника, подойти и расстрелять его будет рискованно. Уж не собираешься ли ты его взорвать? - повысил голос Ростовцев.
  - А хоть бы и взорвать! - выпалил Стачев.
  - Что, прямо на улице? А как же невинные? Семья его и прислуга? Случайные люди тоже погибнут.
  - Да разве они люди?! Свора охранников и приживальцев, их бы каждого в отдельности перестрелять! Неужто и ты не понимаешь: не в убийстве дело, не в самом устранении, а в устрашении таких, как они, что и на них сила идёт! Иначе ты верных, патриотичных Ассановых не сковырнёшь, каменную глыбу с места не сдвинешь, надо взрывать её динамитом!
   Голос Стачева замер в ледяном воздухе полутёмной коморки. Он закашлялся, налил из остывшего чайника холодной воды и выпил взахлёб. Калина пристально за ним пронаблюдала. Стачев напился и поднёс к керосинке озябшие руки. Скрипели стрелки часов. Лицо Калины бледнело в сумраке над кроватью. Ростовцев задумался, поглядывая на высохшего в углу паука.
  - В мае я помог забастовку организовать на местной текстильной фабрике, - вынул он из кармана газету и разложил её на столе перед Калиной. - Перекрыли с рабочими проходные, остановили производство, требования составили и выдвинули. Из тысячи пятисот человек всего двести нас бастовало. Просили прибавки к окладу на треть. Голодали два месяца, средства, какие были у кассы взаимопомощи - все разделили, штрейкбрехеров с фабрики выгнали, говорили раз шесть с начальством, полицией нас разгоняли. А всё же мы приходили на фабрику каждый день и другим не давали работать, за что нас свои же кляли. Двести человек из полторы тысячи. Через два месяца завоевали прибавку в одну шестую от оклада, и фабрика заработала. А если бы не двести человек бастовало? Если бы тысяча? Ну, хотя бы пятьсот? Чего бы тогда добились? И рабочего дня десятичасового, и улучшения труда. И всё без единого выстрела.
  - До поры до времени так можно бороться и требовать, если струсит хозяин и вас не дожмёт. Но пока вы саму власть не смените, ничего не решится, и одну шестую вашу со временем отберут, и смутьянов самых крикливых подкупят или запугают, или не мытьём так катаньем выгонят, - отошёл Стачев к печи, так что спрятанное под пиджаком оружие вновь оказалось в сумраке.
  - Всего двести, - повторил Ростовцев, постучав пальцем по подпольной газете. - Если же народ сейчас не проснётся и не просыпается от ваших убийств, то зачем вы тогда убиваете? Власть сдастся, разъединится, уступит: кому вы её отдадите? - он перевёл взгляд на Калину. - Себе? Людям ведь нельзя, они не проснулись, а вы в авангарде. Вам значит снова их и вести. Вот тогда вы и станете новой властью насилия. Вы ведь ничему другому их не научите, потому как сами другого ничего не умеете, и над вами, как и над Ассановыми, точно также не будет суда. Любого для вас убить станет можно, ведь всё ради дела. Докатитесь вы со своею идеей до обычного грабежа и бездумных убийств. Убить префекта - почётно, это видная акция, но и трудно, а мелкого чиновника или городового - легко. И те, кто захотят научиться от вас, пойдут по дороге простой. А обычные люди, таких как вы, бандитов, возненавидят, и правильно.
   По лицу Калины пробежала нервная судорога.
  - Да нет же террора в отрыве от агитации! - вскипел Стачев. - Волнения, демонстрации, противление властям, бунты - вот то огненное кольцо, которое вокруг них сомкнётся! Но занимаемся агитацией не мы на местах. Мы, на местах, ударим по самым незыблемым, по самым ярым защитникам власти, кого приговорила сама народная воля!
  - А кого больше? Кто в Центре агитацией занимается, или кто на местах стреляет? - нажал Ростовцев. - Нет, всё что вас вместе держит - террор. Он ваша идея, он ваш кровавый идол, значит стрелков, а не агитаторов он приумножит. Я же людей хочу научить строить, своего волей, единством, сплочением добиваться, как законы жизни работают изучать, а не ненависти и разрушению учить. Если люди проснутся, то не по вашей заслуге, да и не по моей тоже, а по тем самым законам разумной жизни, что и без вашей, и без моей воли сработают. Но если власть насилия люди однажды сметут, то таких как вы им и подавно не надо будет.
  - А надо будет таких как ты, твердокаменных отговорщиков? - сощурилась Калина. - Вы тех, кто согласится с вами, научите, как правильно жить, а с несогласными что? Если плотина прорвётся и начальников, и полицейских народная масса сметёт, тогда начнёт править один закон - горе побеждённым. Убийства чиновников и министров в тот час вам с овчинку покажутся. От насилия, коли жизнь изменить хочешь, не увернуться. Но при большом перевороте людей больше погибнет, простых и малопричастных, чтобы ваш лучший мир без худых кирпичей выстроить.
  - Вот именно! - подскочил Стачев. - Мы жизни Ассановых и подобных им извергов кладём на одну чашу весов, а на другой чаше - жизни многих и многих обычных людей! Неужто их жизни хуже, чем жизней власть предержащих?!
  - Чтобы Ассановых и им подобных больше не стало, их не стрелять надо. Мы должны мир их разрушить, с самых низов пошатнуть. Чтобы они стояли посреди этого рушащегося на куски мира и понимали - всё кончено. Мы должны стать теми, кто будет вместо Ассановых людей честным народным голосованием ставить, а не сверху спускать, - затушил папиросу Ростовцев. - Так что я буду строить такой мир, не замешанный на крови.
  - Так как же с несогласными вы без насилия обойдётесь? Как? С теми, кто за власть силой цепляется и противиться будет?! - навалился Стачев руками на стол.
  - Да много ль их будет, когда встанет народ? - оглянулся Ростовцев открыто. - Они в меньшинстве и в окружении быстро сдадутся. Большой крови, хоть самое худшее произойди, не прольётся. Уж точно меньше прольётся, чем вы прольёте.
   Калина опустила глаза, Стачев озлобленно выпрямился. На лице Калины проскользнула ухмылка, она вскинула острый взгляд на Ростовцева.
  - Устный приказ - в Ассанова не стрелять?
  - Да. Приказ такой, - подтвердил он. - Прибыть на утреннем поезде обратно в комитет боевой организации.
   Калина с шорохом платья встала. Стачев мигом выскочил на середину комнаты.
  - Ложина, поддалась?!
   Она подошла к нему, закалывая на ходу булавки. За тусклым окном посветлело.
  - Ты остаёшься здесь, Стачев?
   Он таращился на неё с вытянутым лицом, нервно коснулся рукой пиджака. Ростовцев со скрипом поднялся со стула, подхватил её сак и встал за спиной у Калины. В тесной комнате не осталось места даже для выстрела. Стачев затряс головой и отступил с дороги. Калина чуть задержалась и провела ладонью по мутной поверхности зеркала. На неё поглядело истощённое лицо молодой женщины с тёмными лихорадочными глазами. Она отвернулась, прошла мимо Стачева, отперла дверь и вышла. Ростовцев застегнул пальто, нагнулся перед порогом и вышел следом. Стачев суетливо побежал за ними, быстро спустился по лестнице, пересёк двор, но как выскочил без верхней одежды, так и остался в проёме распахнутой дверцы ворот.
   Двое шли по морозному воздуху посреди спящей улицы. Ростовцев нёс сумку, лёгкую и не подходящую для долгой поездки. Калина натягивала перчатки и смотрела перед собой. Осенний мороз обжигал щёки. Рассвет едва забрезжил под низким ноябрьским небом. На столбе светилась золотая жемчужина фонаря, под ногами хрустела замёрзшая грязь. Избы по обочинам улицы дремали за закрытыми ставнями. За заборами поскуливали и ворчали, и волочили свои цепи дворовые псы. До станции идти ещё далеко.
  - Ростовцев, скажи, а что если те, кто останутся в меньшинстве, всё равно не сдадутся?
  - Бессмысленно. Мы построим такой мир, что он всех несогласных одним своим примером изнутри разорвёт. Такой мир, к которому любой человек захочет стремиться, - закурил он и свежий воздух наполнился вонью табачного дыма.
  - Но если всё-таки будут сражаться, до последней капли крови за власть умирать? Или им кто-то извне поможет?
  - Тогда мы всё равно победим - сообща, вместе, системно. На это сил у нас хватит.
   Калина остановилась и внимательно вгляделась в него под фонарным светом, искала в его лице нечто знакомое, но, кажется, увидела больше, чем даже рассчитывала. Она взяла из руки Ростовцева свой дешёвый потёртый сак и пошла в полушаге от него на станцию.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"