- Где же ты, где же ты, где ты?! - бормотал Яр, не обращая внимания на испуганные глаза Свири. Он успел пожалеть о согласии помочь Яру в погоне за Тенью. На нижних галереях логова - никого. Яр сходит с ума! Мечется из одного тоннеля в другой, заглядывает в самые тёмные уголки, хлопает себя ладонями по выбритым вискам и лихорадочно бормочет.
- По следам моим стелешься, за спиною моей обернёшься... Уйди, уйди - найду! Всё едино найду!
- Яр, азмь по горло сытый твоими "Найду"! - остановился Свирь посреди тоннеля. - Не че намо здеся искати, нету здесмь никого!
Яр обернулся, побелевший от злости.
- Ты ще же умыслил, нешто азмь одержимый?!
Свирь приготовился к драке, но Яр неожиданно рассмеялся.
- Катися! Всё едино не слышишь, аки зовёт мене Тень; так ласково кличет, любовно.
Хоть не сразу, но Свирь всё же решился сказать ему.
- Не бери более еду от ведуньи, от неё мороки!
Яр одним махом обхватил шею Свири и согнул его пополам. Свирь таращил глаза и кряхтел, стараясь разомкнуть хвату Яра.
- На мати мою набрехал, вымесок! - шипел сын ведуньи. - Она любит мя пуще живы, прорекает кошт роду, уклад стережёт, племя держит в деснице, а ты её имя мараешь?!
Свирь хрипел, но Яр душил ещё крепче.
- Мати моя лоуче всех! Худо будет тому, кто на неё брешет! Одного токмо жаль, ще сошлась с кобелём блудным Сивером!
Свирь решил, что на этот раз ему не уйти. Перед глазами запрыгали пятна, шею словно сдавили тисками. Напоследок он выплюнул.
- Да ты сам соблазнился ею...
Яр разжал хватку. Свирь закашлялся, как едва не утопший.
- Ще ты брешешь, гниль?! Жаль токмо, ще Зимний Волк с шавкой сошёлся - не боле!
- Дед твой и вовсе надземец! - отдышался и осмелел Свирь. Яр скрипнул зубами, рука рванулась к ножу.
- Лжа! Азмь от Чёрного Зверя рождён, во мне една волчья кровь - не человечья!
На языке Свири вертелось кое-что насчёт рождения от зверя, но он благоразумно заткнулся.
Глаза Яра неожиданно прояснились, он вскинул голову и прислушался к темноте.
- Где ты?.. По следам моим стелешься, за спиною моей обернёшься... Найду!
Пока Яр прислушивался, Свирь сбежал от него, но он и того не заметил. Яр забыл, о чём разговаривал с ним... разговаривал? С кем? Ничего не осталось, кроме соблазнительной песни. В темноте тоннелей ему почудилась хитрая тень и примерещился взмах её призрачных крыльев. Яр побежал навстречу подземной птице, тоскливая песня отдалялась и обманывала его снова и снова. Не разобрать, о чём пелось, но тоскливый мотив повторял его имя.
Из глубины логова Яр поднялся к верхним меженям. Огонь факелов лишь добавил теней и запутал охоту. Яр перебегал из тоннеля в тоннель, пугал своим видом живущих в норах сородичей. Песня уводила его всё дальше от жилых нор к самому выходу из логова. Свежий воздух прояснил голову Яра, и он остановился снаружи.
- За спиною моей обернёшься, по следам моим стелешься... - повторил Яр в сотый раз, словно впервые, и его озарило: Тень не сбежала наружу, она у него за спиной!
Он обернулся, кинулся во мрак тоннеля, вытянул руку и поймал её.
Сирин охнула и уставилась на него чёрными как уголь глазами. В пальцах хрустнули мелкие веточки и под босые ноги посыпались мелкие комочки глины.
- Словил! - довольно осклабился Яр. - Нет во мне буести, энто токмо ваши ведьмовские игрища!
Сирин игриво улыбнулась ему. Они с Яром давно не боялись своих желаний, пусть их встречи как раньше граничили с одержимостью. Он потянулся за поцелуем, но вместо этого увидел лезвие собственного ножа. Пока он жал Сирин к стене, ворожея ловко его обокрала.
- Верни, - прошептал Яр и больно стиснул ей грудь.
Сирин беззвучно рассмеялась. Яр прижался к ней в темноте, волосы ворожеи пахли весенними травами и горькой полынью, от тела исходил сладковатый запах женского пота.
- Аки же ты пела? - горячо шептал он. - Безгласая, слова молвить не можешь, токмо мычишь. Ано всё ж...
В глазах Сирин запрыгали искорки. Она поднесла нож к губам и прошлась языком по острой кромке. У неё не было Волчьего Духа, значит и клыков не затачивали, но целовалась она, как и любая Навь, только с кровью! Яр жадно припал к губам Сирин, рот наполнился солоноватой слюной. Волчий Дух жаждал отклика, но внутри находил оглушающую пустоту. Яру хотелось рыдать, рваться на части от злобы, стонать в восхищении, столь сильное нетерпение охватывало его только с Тенью!
Сирин неожиданно отстранилась и плюнула ему в лицо. От такой неожиданной "ласки" Яр отпрянул назад и начал протирать ослеплённые кровью глаза.
- Блудливая ведьма! Обожди, то-то азмь до тобя доберуся! Тадысь играми не обережёшься!
Вдруг сзади за куртку схватила крепкая мужская рука. Яра с силой развернули на месте и вдавили спиной в земляную стену тоннеля. Яр увидел перед собой мрачное лицо Сивера. Сирин исчезла где-то во тьме подземелья.
- Почто чужеядов изволил опосля нашей победы?! - угрожающе прорычал Сивер. По воле Яра чужаков отпустили и не всем в стаях это понравилось.
- Не тобе судить, ще мене деять, - прошипел он. - Азмь одолел вожака Кузнецов!..
- Мы одолели! - перекрыл его голосом Сивер. - Три стаи на Кузнецов поднялися, Гойко обезобразили, с десяток охотцев на кроду к щурам отправилися, ощё девять перекалеченных. Тако ты един одолел всех врагов?! Реки, о щем толковал с Незрячим опосля бою! Ну, шибче!
Яр покосился на кулак Сивера, крепко сжимавший серебряную волчью шкуру на куртке.
- О Единении толковал, аки мати велела. Али ты памятью ослабел? Ведунья едениться намо наказывала, а не кровь лить. Супротив неё споришь?
Хватка Сивера ослабла и Яр вырвал плечо, но не убежал. Он наверняка мог одолеть отчима в честной драке. Однако биться Сивер и не собирался.
- На рассвете пойдёшь с Навьими Рёбрами к Шести Редлым Клыкам. Послухаем, ще вам молвит Незрячий.
- Указываешь мене?! - ощерился Яр.
- Сам ведаешь, кто указывает, - вернул ему Сивер и покосился в тёмную глубину тоннеля, где свет факелов не развеивал мрак. - И Тень с собою возьми - тако Волчица ей наказала. Ежели к сроку тобя обратно ни будет, Волки Хлада явятся к Кузнецам.
*************
В доме старейшины у Вороньей Горы просторно: большая хлебная печь, натопленная с утра, широкие лавки вдоль стен, чисто выметенные полы, высокая постель за матерчатой занавеской. На стене механические часы, вырезанные из какой-то древней машины. Под их мерное тиканье Женя заканчивала осмотр.
- Дыши грудкой, - просила она малыша и перекладывала акустическую головку фонендоскопа по худенькой грудке. Мать мальчика стояла рядом у лавки, с его пальто и шапкой в руках. Через фонендоскоп Женя слышала хрипы, похоже, бронхит. Весной так часто случается, дети выходят из натопленных изб, холода, между тем, крепнут с первыми сумерками.
На осмотр пришёл шестнадцатый общинник подряд. Жене приходилось работать при солнечном свете из маленького окошка. Пыльная лампа под жестяным колпаком не горела.
За столом сидел сам старейшина Вороньей Горы и записывал в тетрадь учёта разгрузку первого монастырского каравана, попутно вычёркивая отправленные в Обитель товары.
- Хрипит немножко, - сняла Женя фонендоскоп.
- Так он ужо третий день харчет! Давеча слёг, горячий, как головешка. А я ему наказывала: оболокайся, грю, надевай пимы, да не скачи по лужам, ноги застудишь! Прости хоспаде ты меня, рабу свову грешную: не доглядишь, и вот на тебе - засопливел!
Общинница перекрестилась, Женя слушала её лишь вполуха, сама же опустила и поправила мальчику задранную рубашку, взяла и раскрыла рюкзак. Нет, Женя вовсе не врач, хотя многому научилась у Серафима. Однако людям из Вороньей Горы помощь нужна была прямо сейчас и весенний караван давно ждали. К счастью, в эту весну обошлось без тяжелобольных и никого в монастырский лазарет везти не придётся. Хорошая у Вороньей Горы община, крепкая, и старейшина хваткий.
- Вот травяной сбор, заваривайте и пейте, - протянула Женя бумажный пакет. - Здесь корневища солодки, подорожник, мать-и-мачеха, листья медуницы - всё помогает от кашля. Если в доме есть лук - накрошите, немного сахара добавьте иль мёда, тряпкой накройте и отстаивайте три дня, сок сцедите и давайте по одной чайной ложке раз в день.
- За сахаром это... - замялась общинница и поглядела на старейшину. Ценные продукты он наверняка выдавал не слишком щедрой рукой.
- Ладно уж, дам я вам сахару, раз привезли уж, - пробурчал старейшина за столом под взглядом Жени.
- Вот и славно, - улыбнулась она и повернулась к маленькому пациенту. - Как тебя звать?
- Олегом, - ответил он.
- Олежкой, значит. Хорошее имя, - одобрила Женя, взяла со скамьи брошюру и подала мальчику.
- Читать умеешь, Олежка? Здесь картинки - интересно.
Он взял брошюру, раскрыл, но не успел рассмотреть, как мать суетливо взяла у него и стеснительно заулыбалась.
- Да откель ему тако уметь! Я и то по слогам, а иные и вовсе ни "бе", ни "ме" не умеют.
- Почитайте ему, - попросила Женя и убрала оставшиеся брошюры в рюкзак. Сегодня каждая семья в Вороньей Горе получила свечи и нитки, домотканую одежду, дверные запоры, крюки, лопаты и прочие кузнечные изделия, без чего жить в общине нельзя, и которые Монастырь мог изготовить. Каждому общиннику обязательно дарилась брошюра, отпечатанная при храме.
- От-че наш, су-щий на не-бе-сах! Да свя-ти-тся имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, - начала по слогам, но дальше по памяти и увереннее прочла общинница.
- И сына своего научите, чтобы и он тоже мог прочитать, - поднялась Женя и направилась к выходу.
- Голуба моя, так он и так на слух энто знает! - растрогалась мать, бережно складывая брошюру. - Мы ж шестнадцатый год как крещёные, и кажный день Богу молимся, что под крыло нас Обитель взяла! До того - тьма, света не видывали, как дикие звери жили!
- Ну уж, ботало, - осадил говорливую бабу старейшина. - Были кто и похуже нас, да и нынче не бедствуем... Иди давай, за сахаром вечером ко мне воротайся. Но не больше пятидесяти грамм - на лекарство. Понятно?
Общинница засобиралась, спешно одела сынишку в пальто с меховым воротом, нахлобучила на него шапку и вывела за руку в сени, а там и на двор. Всё это время старейшина молча поглядывал на Женю. Он единственный во всей общине и радовался каравану, и боялся, что прямо с порога она спросит с него за долги. И долги эти с каждым караваном только росли, и никакие собственные запасы не могли покрыть неустойки. Белобрысый казначеишка хоть и ласков был на язык, в глаза лыбился, а нет-нет и припомнит, сколько именно задолжала Воронья Гора Настоятелю.
- Кто у вас этим летом в Обитель поедет? - спросила Женя возле порога.
- Смотря, кто нужон, - неторопливо перевернул страницы тетради старейшина.
- Мужчины нужны, четверо - не меньше, кто знает толк в механике или в столярном деле; будут работать в мастерских. Если кто из молодых парней хочет ратному делу учиться, то может в ополчение записаться: отслужит, стрелять и ухаживать за оружием научим. Каждому ко второй Зиме свою винтовку подарим. Мастериц - не больше двух от общины, чтобы умели верхнюю одежду шить грубой нитью, сети плести или обувь сапожничать. Вышивальщиц и поварих нам не надо - в достатке. Только не девчонок сопливых каких-нибудь, а женщин взрослых, семейных, у кого муж и дети в общине останутся.
- Круто загнула, - усмехнулся старейшина. - Ну, может есть и такие... Когда на увоз?
- Не позже середины июня, когда дороги просохнут.
Старейшина кивнул и Женя начала обуваться. Он поднялся из-за стола, чтобы её проводить, но не забыл спрятать учётную тетрадь в шкаф под ключ. Ему нравилось, что разговор шёл лишь о людях, а не о деньгах. Из Вороньей Горы каждый год летом кто-нибудь уезжал в Монастырь и к осени возвращался. Молодые парни служили в ратниках или мастеровых, часто находили себе невест и оседали в Обители - это плохо для Вороньей Горы, но хорошо для Монастыря. А вот деревенские девчонки сами хотели выскочить замуж за кого-нибудь из крупной общины, при том умели гораздо меньше, чем женщины в возрасте. Оттого Обитель перестала брать незамужних мастериц из глубинки.
- А годков-то тебе сколько? Должно быть, шестнадцать? - елейным голосом осведомился старейшина.
- Четыреста тридцать семь, - бросила Женя от порога. Затянув шнурки на ботинках, она выпрямилась, одёрнула свитер и одним махом подхватила рюкзак на плечо. - Четыреста тридцать семь золотых алтынов с сегодняшнего дня Воронья Гора задолжала Монастырскому казначейству. Шестеро работников ваших отработают двенадцать алтынов за тёплый сезон. Товара мы вам привезли на тридцать четыре алтына. Взамен взяли вещей и запасов на десять. Только в этом году вы нам двадцать монет задолжали. Так какая разница, сколько мне Зим? Или вам своих счетов не хватает, чтобы о годах моих спрашивать?
- Ах ты... - старейшина досадливо поскрёб в бороде. Внезапно, словно по волшебству, над головой у него вспыхнула лампочка. От неожиданности он глянул вверх, и лицо Жени озарилось улыбкой.
- Данила генератор починил! - заторопилась она выйти за дверь. Старейшина суетливо натянул тулуп с сапогами, чтобы не отстать от неё. Выходя в сени, он ещё раз оглянулся на горящую лампочку, протянул руку к выключателю и торжественно погасил её, чтобы не дай Бог раньше времени не перегорела.
Весенняя погода ещё не устоялась. Часто налетали бури с промозглыми дождями и северными ветрами. Иногда захватывало так, что валило деревья, размётывало заборы и срывало крыши с домов. Из-за быстрого потепления даже в спокойные дни ветер натужно гудел в верхушках сосен.
Жители Вороньей Горы за шестнадцать лет после крещения привыкли к конвоям. Но всякий раз на деревенскую улицу из толстостенных домов высыпали и взрослые, и ребятишки. Разгружать караван закончили ещё к полудню, поделились и диковинной олениной, выменянной у кочевников. Для Монастыря взяли пушнину и кожи, добытые местными охотниками.
Ратники бережно погрузили запасы и готовились к отправлению, но перед дорогой починили ещё и генератор. Две Зимы назад он сломался и при ремонте местные мастера его вовсе чуть не спалили. Но вот из складского сарая зазвучало размеренное тарахтение и по проводам на столбах во все избы понёсся электрический ток.
Возле сарая вытирал о ветошь испачканные руки Данила. Рядом с ним, в рясе, жилете и церковной шапочке скуфье, стоял отец Никон. Многие Зимы назад, ещё молодым священником, он приехал из храма Николая-Чудотворца, чтобы служить при местном приходе. В то же лето под его началом общинники возвели церквушку, и резкий и чистый звук колокола впервые поднял стаи чёрных птиц, привыкших гнездиться на Вороньей Горе.
Теперь отцу Никону исполнилось глубоко за сорок, он хорошо ладил с людьми и стал для общинников почти своим человеком. Только в дни приезда караванов из Монастыря они вспоминали, кто их священник и какая сила стоит за христианами.
Данила широко улыбнулся Жене сквозь тёмную бороду.
- Трудно пришлось? - подошла она к сотнику возле входа в сарай.
- Да ну, чё там! Кое с чем повозились, - небрежно отмахнулся Данила. - Кулибины тутшоние в бак неразбавленного новогептиа залили, вот его и прожгло. Хорошо хоть мотор с электроблоком не перегорели. Мы новый бак им в генератор поставили, с толстыми стенками. Проработает с пяток Зим, а там может лучше достанем.
- За здоровье ваше и руки умелые будем молиться, - степенно добавил к сказанному отец Никон. - Здесь, в лесах, механиков на найти. Благо даровал Господь страждущим Настоятеля, пекущегося о единоверцах своих и памятующего о свете посреди глухой тьмы.
Женя расстегнула рюкзак и подала отцу Никону два письма, от Настоятеля и архиерея. Печати Монастырские целы и ценнее этих бумаг в караване, должно быть, не было ничего. Отец Никон взял письма и спрятал их под отороченным мехом жилетом, подальше от глаз подошедшего к сараю старейшины.
- Это вы, что ли, придумали чистый новогептил в генератор залить? - спросила старейшину Женя.
- Девонька, - снисходительно улыбнулся он. - Так ведь у всех машины на энтой дряни работают. Чем же мы хуже?
- Если генератор чуть не сгорел, значит хуже.
Лицо у старейшины скисло. Ему не хотелось оправдываться перед заезжей соплячкой. Монастырских дела их общины никак не касались.
- Так на чём же ему работать, коли не на нвогепр... тьфу ты, язык поломашь! На чём же ему работать, окромя энтой отравы?
- Разбавлять надо, - ответила Женя. - Так хватит на дольше и машина цела. Старое топливо жечь - само по себе грех великий. Мы миру Божьему этим вредим.
- Мир большой, он потерпит, а мы вот без света во тьме прозябаем, - не вдохновился старик её речью. Женя неприязненно и колко прищурилась. Данила усмехнулся, он хорошо знал, что сулит этот взгляд.
- Слушай сюда, - начала Женя посуровевшим тоном. - Люди в топливо дрянь намешали, от которой хмарь небо заволокла - это грех, самый тяжкий, который мы совершили. Ты ложку новогептила у себя в машине сожжёшь, а Зимой дети в общине хворать и мёрзнуть начнут. Грешники прошлого рассуждали по-твоему: "Чего во тьме прозябать, если можно выше Бога подняться?". И где они? Мы едва-едва верой спаслись, и теперь у нас Зимы в полгода!
Старейшина спорить не стал. Не привык он перепираться на большие темы, да ещё с монастырскими.
- Та-ак, а, ежели яд разбавлять, то худо не будет? - тут же озаботился он. - Дрянь в небе развеется и морозов не станет?
- Не станет. Бог даст и солнце увидим, и долгое лето, как раньше, - смягчилась Женя.
- В знаниях сила, а мудрость даёт жизнь владеющему ею, - подытожил их спор отец Никон.
- Воистину так, отче, - Женя кивнула, и вдруг по улице пронёсся ураганный порыв. Захлопали двери и ставни, тревожно залаяли псы, взбаламутилось, заволновалось озеро талого снега посереди улицы. Ворота склада натянулись на крючьях, все, кто стоял возле входа, заторопились внутрь, пока весенняя буря не разыгралась.
Внутри кучей свалена старая арматура, ребристые радиаторы отопления, автомобильные дверцы, битые банки, позеленелый кирпич, обломки шифера и обрывки чего-то ещё, обожжённого, перекрученного. Отдельно лежали выщербленные металлические листы. Женя подошла ближе, отец Никон заметил и пояснил.
- На горе собирали, хотели подлатать крышу церковную. От бурь и морозов кровля совсем прохудилась, каждый год неудобство, потёки и дыры.
- А что, на горе свалка есть? - присматривалась Женя к листам.
Старейшина глухо пробурчал что-то, явно не желая рассказывать. Снаружи завывал ветер, Женя поднимала и вытаскивала скрежещущие листы.
- Какая-то машина рухнула на горе перед самыми моровыми годами, - ответил священник. -Летающий корабль, наверное, сбился с пути. Лес на восточном склоне сгорел, из-за морозов долго никто не мог подняться и посмотреть, что случилось. Зато потом люди много металла нашли и спустили в общину, вот и пользуемся, по надобности: кому дверь подлатать, кому нож выточить, кому короб оббить, чтобы мыши не прогрызали.
- Летающий корабль... - повторила Женя задумчиво, выбирая из общей кучи обрезок листа. На изогнутой, кривой поверхности сохранилось пятно серой раскраски. В рисунке угадывались очертания серых перьев.
- А это откуда? - оглянулась Женя. Крыша сарая заскрипела и застучала при новом порыве бури. За распахнутыми воротами сыпанули крупинки ледяного дождя.
- Чего ещё "откуда"? Откуда всё, оттуда и энто, - пробурчал старейшина. - На горе такого добра - полна куча. Да ты клади, клади его тут же, чего на него глядеть, нешто не видала железяки? Примкни к стенке, за доску сунь. Она Зим двадцать тут в сарае живёт.
- Это авиационный металл, таким скайрены не покрывали. У вас на горе не летающий корабль разбился, а самолёт, - Женя показала старейшине обрывок железа. - Серые перья - это Финист. Мне отец рассказывал, как они бомбили перевал ради Серой Орды.
Старейшина пожал плечами, и Женя снова повернулась к священнику.
- Так где, говорите, самолёт рухнул?
- Далось тебе! - вскипятился старейшина. - Тут ведь гора, почитай, у самого леса. А упал он на той стороне. Раньше ходили туда кажный день, и с малышнёй, и с бабами собирали, а нынче нельзя.
- Отчего же нельзя? - прицепился Данила.
- Заняли гору. С прошлой осени ещё как. Не ходим мы нынче.
- Кто ж занял?
Старейшина поглядел боком, но и Данила теперь с подозрением прищурился.
- Я слыхал ясаки из Поднебесья рыскают по общинам и людишек местных пугают. А сюда они, часом, не добирались? - спросил он.
Старейшина насупился, будто сыч, разве что голова не утонула в меховом вороте.
- Сборщики небесного серебра у себя за рекой все рухнувшие корабли ободрали, вот и на наш берег полезли, - наседал сотник. - При Змее совсем обнаглели. Со взлётной полосы к востоку от Монастыря за два дня всё до единой железки стащили. Настоятель давно к ним дело имеет. Поймаем - душу вытрясем из ворья. Ну и что, были ясаки у вас? Они на горе нынче засели?
- Не они это, - вступился священник. - Другие бандиты, хотя к селу с горы не спускались. Прошлой осенью, как похолодало, над Вороньей Горой дымы поднялись. Но этой весной бандитов никто не встречал. Должно быть ушли.
- И как они выглядели? - заинтересовалась Женя.
- Дикие люди, - задумался отец Никон и после вздохнул. - Больше не знаем. Страху нагнали, так что уж лучше спрятаться по домам. Думали за помощью к вам обратиться, но весной дымов уже нет. Наверное, перезимовали бандиты и ушли с миром. На гору мы, если что, летом поднимемся.
- Мы раньше проверим, - решила Женя и Данила скривился. Сгонять с горы шатунов не их дело, да и община мелкой шайке не по зубам, здесь охотники, да и оружие есть.
- Ну так передай отцу, он вышлет сюда Волкодавов, - возразил сотник. - Этим только дай пострелять - такой шум подымут, ни один шатун на десять вёрст близко не сунется!
- Зачем нам откладывать, если мы здесь? - упёрлась Женя. - Всякому страждущему на пути караван должен помочь, оттого и святой крест на себе носим. Или, Данила, единоверцев в беде оставишь?
- Вот уж не в единоверцах тут дело... - засопел телохранитель. - С прошлой осени бандиты наверху окопались, а нам по склону теперь наверх лезть, пулю словить захотелось?
- Да, Данила, машину хочу посмотреть, которая на горе рухнула, - созналась Женя.
- Так местные её до болта растащили! Вот, смотри, коли надо, - пнул сотник штабель металла в сарае. - Не ползи, Женька, куда не просят.
- Вот ведь, не понимаешь... - тяжело вздохнула она. - Прадед мой был во время войны на перевале. Он ведь сказалец, многого натерпелся и видел, а всё равно всю правду о Серых и их Повелителе не узнал. Даже если опасно - на горе лежит Финист, Данила, последняя летающая машина людей. Нельзя мне в Монастырь возвращаться, пока сама не увижу. Если не местные, так ясаки её разберут.
- Чёрт бы побрал, прости-господи, эту гору! - перекрестил рот Данила. Старейшина ухмыльнулся, глядя, как им командует девчонка.
Ветер снаружи утих. Весенняя буря окончилась также быстро, как и началась, холодные и тёплые ветра перестали бороться друг с другом. Женя вышла на улицу, но у входа в сарай обернулась и позвала.
- Данила, идём людей собирать. Не хочу возвращаться к отцу, ничего не разведав. Он мне повидать и изучить божий мир повелел.
Данила со вздохом подтянул автомат и хотел выйти за Женей, но старейшина задержал его.
- Слушай, служивый, а какой-такой чин у старшой вашей в Монастыре?
- Чин? Вредный ты, дядька, хуже горькой редьки, - отмахнулся Данила, но наклонился и тихо ответил. - Дочь Волка она - понял, кто? Дай время, все по горам бегать будем, когда станет Игуменьей.
*************
Были у Дашутки в общине места, и немало, где она пряталась. Но весной в Монастыре тесно, люди съезжались со всех окрестных земель. Незнакомцы не нравились Дарье, так как при первой же встрече она сама не нравилась им. Слабая и болезненная, самая тихая среди подруг, кто таскали её за компанию, только потому, что она младшая дочь Настоятеля. У каждой подружки давно есть жених, явный или загаданный, а у неё - никого.
Весну Дашутка не любила особенно. В эту пору у остальных девушек глаза зажигаются, между собой шепотки, задушевные разговоры. Некоторые на выданье, даже младше Дашутки на год или два, а уже точно знают, за кого их сосватают.
Одним из последних пристанищ Дашутки была надвратная церковь Спаса Нерукотворного, ведущая из старой Обители в деревянную Слободу. Верхний ярус её давно пустовал. Странно, но Дашутка запомнила рассказы Жени, что самую первую надвратную церковь построили далеко за пределами Края. Однажды к иноземным монахам по морю в лодке приплыла икона Пресвятой Богородицы. Посчитав её появление чудом, братия перенесла икону в монастырский храм. Но утром икона оказалась над аркой ворот. Образ внесли опять в храм, но и на следующий, и на третий день она возвращалась на место. На четвёртый день настоятелю приснилась сама Богородица и указала ему, что пришла в монастырь не чтобы её защищали, а чтобы самой защищать. Икону оставили над воротами и со временем возвели маленькую церквушку, вести скромные службы. Вот так издревле и повелось строить над проездными воротами монастырей и городов надвратные церкви.
В Обители таких церквей целых три. Первая, на южной стороне, у главных ворот; вторая, у гостиничного двора, и церкви эти содержались в порядке. Но церковь Спаса Нерукотворного долго не ремонтировалась - не хватало работников, до недавней поры.
Теперь внутри молельного этажа стояли деревянные козлы, вёдра с водой, доски, малярные кисти, мешки, банки с краской, замоченная в корытах глина. Прохладный воздух отдавал запахом извести. Дашутка измарала своё серое монастырское платье, когда забиралась на подоконник. В углу, на изодранной куртке, свернулась чёрная кошка с котятами. К себе она никого не подпускала и грозно шипела на Дарью, поблёскивая зелёными, как у неё, глазами.
В глубокой оконной нише, поджав ноги в тяжёлых ботинках, Дашутка любила читать привезённые для Жени книги. Не зная вкусов наследницы Монастыря, торговцы привозили ей целые связки книг. Но что было в тех связках, нужное или ненужное, никто особенно не разбирался. Всё лучше, чем в печь, куда книги отправятся, если не спасти их от тёмных людей. Но, когда Жени не было дома, а книги уже доставили, Дашутка первая разбирала их и выискивала что-нибудь для себя.
Среди книг встречалось такое, чего сестра никогда бы не дала прочесть Дарье. Любовные романы она почти воровала и, обмерев, следила, как печатные строчки превращаются в атласные платья, как из них возводятся замки и целые старинные города, как по волнам страниц гуляют гордые парусники или мчатся кареты, запряжённые четвёркой вороных лошадей, как речи красавиц исполнены колких намёков, а ответы их кавалеров равны подвигам рыцарей, готовых взять натиском неприступную крепость. Глаза Дашутки заворожённо следили за страстью, нарушавшей законы, и вместе с ними и запреты монастырского воспитания рушились. Желаниям влюблённых злодеи и невежды чинили преграды, но остановить их могла только смерть, а замыслы негодяев непременно выводились на чистую воду.
Всё в книгах заканчивалось хорошо. Дашутке хотелось читать, как два меча, стальной и серебряный, разили чудовищ, как герои обретали блестящую славу и завоёвывали себе счастье. И конечно же главную партию в будоражащих душу романах исполняла...
- Любовь... - вздохнула Дашутка и закрыла прочитанную только что книгу. В свои семнадцать Зим ей хотелось смотреть на мужчину рядом с собой, как на Бога, исполняющего её мечты. Перед глазами сверкал образ любимого: широкие плечи, златокудрая голова, ясный взгляд, сильные руки. Ей хотелось, чтобы эти сильные руки касались её, чтобы его нежные губы бережно скользили по шее и нашёптывали слова, от которых колотится сердце.
Дарья сунула раку под платье, зажмурилась и обняла книгу, как могла бы обнимать суженного. Фантазия унесла её к роскошным дворцам, где в позолоченных спальнях сплетались нагие влюблённые.
Семнадцать Зим жизни - из них она видела белый свет только три года, да и те прошли за стенами Обители. Монастырский устав довлел над общинниками, иначе не миновать кары, подобно жителям Иерихона. Беды пророчились за грехи, священники в храме учили воздержанию, экономности, искренности, но смешивали эту добрую духовную пищу с угрозами судного дня, если не исполнять наставления.
"Искушаясь, вы стены источите, и рухнут они перед язычниками, разбойниками и волками".
Но повседневные поступки людей зачастую отличались от проповедей.
В окно рядом с Дашуткой внезапно стукнули. Она вздрогнула и отдёрнула руку, словно прикасаться к себе было самым ужасным из преступлений. На подоконнике за стеклом прыгал ворон. Наклонив голову, он сверлил её чёрным глазом.
- Кыш тебя! Кыш! - начала прогонять его Дарья. Но как только ворон вспорхнул, она увидела внизу идущих через ворота церкви подруг. Они возвращались из мастерских, где занимались шитьём, плетением корзин, коробов, горшечным делом, варили клей, краски - словом, делали всё, что приносило общине прибыток.
Но не подруги увлекли Дарью. С верхнего этажа церкви она хорошо видела между корпусов мастерских и нагребённых куч снега коротко стриженные головы спрятавшихся трудников. Никто из подружек не подозревал о засаде. Пересмеиваясь, они спешили поскорее поужинать в родительском доме, как вдруг в них полетели снежки, и они пронзительно завизжали. Лихая атака со свистом и гомоном обрушилась из-за снежной кучи. У кого-то сбили платок, кто-то получил снежком в спину, иные прикрывались руками, но скоро у каждой на куртке песчаного цвета остались мокрые снежные пятна.
Но растерянность длилась не долго. Вот уже за другой снежной кучей собралась вторая шутейная армия и ответила парням наспех слепленными снежками. Никому бы и в голову не пришло заниматься этим посреди Зимы, когда морозы не спадали ниже тридцати градусов. Но в раннюю оттепель снег перестал быть губительной силой, сторожем заметённых по самые окна домов, и превратился лишь в слабого гостя, готового растаять под солнечными лучами.
Свободные от работы мастеровые вышли из деревянных корпусов и, посмеиваясь, наблюдали, как играют парни и девушки. Казалось, сам вечер просветлел от забавы.
Парней подзадоривал трудник со светлыми курчавыми волосами. Как только Дашутка его увидела, улыбка исчезал с её лица.
- Илюша... - прошептала она и мигом спрыгнула с подоконника, подхватила платок и пальто и бегом спустилась по лестнице. Обжигающий воздух, смех, шутливая перебранка, свет вечернего солнца - всё разом поразило её за дверью. Подтаявший снег искрится, воздух звенит от капели, под ботинками хрустит непрочный ледок, летящие в небе снежки оставляют весёлые брызги.
- Дашутка, к нам! Давай к нам! Помогай скорее, Дашутка! - закликали подруги, Фотиния задорно махала рукой. Платок у неё сполз на затылок, открыл толстую русую косу. Круглолицая и весёлая, Фотиния была главной целью Ильи. Его снежки летели только в неё, но никому до этого дела не было, разе что Дарье. Но даже небольшая обида померкла, как только Дашутка взялась за игру.
Пальцы загребли снег, крупные зёрна льда оцарапали кожу. Первый снежок никуда не попал, только чавкнул по укрытию парней. Рядом взвизгнула и рассмеялась Фотиния - снежок угодил ей точно в волосы.
- А гляди ж ты, Илья в тебя метит! Так и метит! - воскликнула одна из подружек.
- Сегодня снежки бросает, а завтра сватов пришлёт! - со смехом отвечала Фотиния.
Дарья не долепила снежок и остолбенела.
- Каких сватов? Шутишь?!
- Чего же шутить? - блеснула глазами Фотиния. - Все уж и так знают, одна ты всё прослушала, никогда тебя рядом нет. Этим летом, ближе к осеннему спасу, Илья меня точно сосватает!
- А как же... - начала было Дарья, но совсем растерялась. Улыбка Фотинии и чужое веселье встали ей поперёк горла. Пока она топталась на месте и не укрывалась за кучей, в неё метко попали. Снежок угодил точно в скулу и оглушил, кожу на щеке оцарапало талым льдом. Что обычному человеку потеха - ей одна мука. Дарья спрятала лицо в ладони и отвернулась. К холодной воде на щеках прибавились тёплые слёзы.
- Больно. Мне больно, - шептала она, в голове крутились мысли о сватовстве Ильи и Фотинии. Как же так. Как же так!
Над оружейными мастерскими поднялся грай. Вороны слетелись на крыши цехов и беспокойно перескакивали с места на место.
"Кто сделал? Кто?!", - негодующе оглянулась Дашутка. Ей почудилось, что среди румяных от шутливой схватки парней мечется за снежной кучей четвероногая тень и указывает, припадает на брюхо, скалится на одного человека. Парень этот вовсе не видел Дашутку, бросал в кого Бог пошлёт, но больно он сделал именно ей.
Парень вскрикнул и схватился за руку. Друзья не сразу заметили, что случилось, игра шла своим чередом. Лишь когда он согнулся на куче, к нему наконец подбежали. Игра прекратилась, вокруг загалдели встревоженные голоса.
- Да что там у них? - Фотиния поправила платок на голове и вышла к парням, следом за ней засеменили подруги. На полпути её перехватил сам Илья. Фотиния долго стоять с ним не стала, чтобы не мозолить глаза соседям. Разведала, что стряслось и не спеша повернулась в монастырскую Слободу.
- Фотичка! - окликнул Илья и поспешил следом. Он сунул в карман куртки свои рукавицы, но не заметил, как одна из них выпала. Дашутка подбежала и подобрала, и заторопилась за ним. Народ к вечеру повалил из мастерских, дороги к Слободе заполнили уставшие трудники, мужчины и женщины.
- Илюшенька, а что случилось? - едва поспевала Дашутка.
- Да ерунда какая-то, - отмахнулся он, не спуская с Фотинии глаз. - Есть один мастак выделываться, лишь бы пожалели, заметили. Снегом, говорит, обожгло - представляешь? Вот брехун!
- Ага. Ты в воскресенье работаешь? На вечерне тебя не видала.
- Работаю, - коротко кивнул Илья и зашагал пуще. Он протискивался через народ, но за Фотинией не поспевал.
- Ага. Твоя мама в лазарете лекарство от головы попросила, так я принесу. Сама зайду к вам и принесу, прямо к вам, домой принесу, - спутанно плела Дарья.
- Ну так приноси, спаси тебя Бог. Только про это с матерью!
- Ага. Ты когда дома будешь?
- Да чего ты пристала! - повернулся Илья. Он разозлился, потому что потерял из виду платок Фотинии.
- Я... да мне... - испуганно залепетала Дашутка, стискивая позабытую рукавицу. Если в Обители она чего-то пугалась, то сразу вспоминала отца. - Отче спрашивал... как работаешь... вот и... велел про тебя узнать.
- Так и велел? - Илья строже свёл брови. Дашутка искренне закивала. - Тогда передай, что со дня на день сделаю, никому не рассказывал и, как уговаривались, всё закончу.
- Передам-передам! Так я приду к тебе, домой, как-нибудь?
- Слышала же, занят я! К срокам работаю! Ай, да ну тебя!
Илья отмахнулся и ушёл, Дашутка так и осталась стоять с рукавичкой в руках, глядя вслед труднику.
Вот так, даже толком и не поговорили, не посмотрел на неё и не выслушал. В позапрошлом году, когда Дашутка выздоровела и смогла выйти из дома, она сразу заметила этого красивого златовласого парня. Пальцы переминали словно не рукавичку, а свои собственные переживания.
- Дашутка, вот ты где! - догнали её подружки и дёрнули за рукав. - Ты назад воротись, там помочь надо. Ты же из лазаретских. Сёмушке руку обожгло! Вся кисть покраснела, волдырями пошла, словно в кипяток сунул!
- Да как же так вышло? - Дашутка с трудом отвлеклась от Ильи, успевшего скрыться в толпе. - Снег приложите, чтобы холод...
- Так в том то и дело, он снега боится! Кричит, мол в снежной куче что-то горячее закопано! Он снежок лепить, а тот возьми и в руке у него вскипятись! Представляешь, чё мелет? А руку-то обожгло! Ты иди скорей, помочь надо!