Утро ясное и живое. Утро, дарующее надежду. Снег растаял, поднялись травы. В вечно зелёном царстве хвойного леса переливаются трели согретых весенним солнышком птиц. Сава шёл вдоль лесного ручья и дышал свежим смоляным запахом сосен, журчащей воды и белых огоньков первоцветов.
Сначала он думал, что отыскать Сирин будет несложно. Любой Навий охотник увидит следы на влажной траве или надломленные ветки кустарника. Но вот уже и утро прошло, а Сава всё также пробирался по лесу. Сирин нарочно запутывала следы для любого, кому захотелось бы её отыскать. Она достаточно прожила вместе с племенем, чтобы выучить повадки Навьих охотников. Вот тропинка огибает раскидистый куст, но выводит к оврагу, на другой стороне сломаны ветви, будто Сирин перелетела яму на крыльях. Но попробуй сам спуститься в овраг - костей не соберёшь. Вот разорванная паутинка с капельками росы - след очевидный, но сильно уклоняющий в сторону, где воняет болотной тиной.
Всякий охотник, кто не знает лукавства Сирин, обманется, но только не Сава. Он научился предугадывать её появление, когда другие этого не замечали. Сначала он только в шутку разыскивал гнёзда, где дремлет ночная птица. Затем нарочно высматривал Сирин в сумерках леса, пусть часто оглядывался напрасно. Никто не мог сказать Саве, что так начинается любовь и сам он не признавался себе, что и вправду любит. Ему хотелось прижать хрупкую Сирин к груди и услышать, как стучит её таинственное и манящее сердце.
Но любая охота рано или поздно заканчивается, когда поймаешь добычу и оборвёшь её нить. Если ненадолго представить лес льняным полотном, сотканным из мириады подобных нитей, то каждый скрип дерева, каждый свист птицы, каждый шорох звериного шага образуют узор. И Сава разыскал в этих лесных узорах дорогу к неглубокой пещере возле ручья. Должно быть Сирин считала её надёжнейшим из укрытий.
Здесь он впервые услышал, как она пела. Вернее, она только протяжно мычала сомкнутыми губами. Больше всего её мурлыканье походило на колыбельную, которой Сава ни разу не слышал в подземельях Нави.
Он подкрался совсем близко ко входу, любой подземник давно бы учуял его, но только не Сирин без Звериного Духа. Понимание, что её секретное место раскрыли, пришло, лишь когда Сава заслонил свет от входа. Сирин вздрогнула, что-то быстро сломала в руках и отбросила прочь маленькие комочки глины и лесные веточки. Обхватив худые колени, они сжалась на шкурах возле дальней стены пещеры и сверлила Саву двумя угольками черноглазого взгляда.
Над старой эмалированной кружкой потрескивала лучина. Выступы стен занавешивались кусками цветной материи, некоторые, очевидно, Сирин похитила из сундуков Старшей Волчицы. Со сводов золотыми и серебряными змейками свисали цепочки, кулоны и кольца, подвешенные на цветной пряже. Сирин будто сорока тащила в гнездовье всё, что блестит. Цепочки постукивали и звенели, когда ветер прокрадывался в пещеру. Сава увидел стеклянные банки на ящиках и флаконы из-под духов, заплесневелый ковёр возле кучи тряпья, служившей постелью, тазы, в которые накапывала вода со сводов, ворох грязной одежды в углу. Между этим всем, поверх всего и повсюду сидели глиняные человечки с пуговицами, маленькими ракушками или ямочками вместо глаз. В дрожащем свете лучины Саве почудилось, будто куклы поворачивают лица следом за ним.
Сирин оскалила зубы. Чужих она не звала и была недовольна, что её гнездовье раскрыли, а значит обязательно разорят.
- Я без спроса к тебе. Да не злись, - неловко попросил прощения Сава и задел головой брякнувшие цепочки. Его зрение было не чета надземному. Он за секунды привык к полутьме и разглядел самые отдалённые закоулки пещеры, лишь на огонь лучины ему было больно смотреть.
Сава рискнул присесть на лежанку возле настороженной Сирин. Она отодвинулась, чёрные глаза глядели с опаской.
- Я за помощью. Ночь костров скоро. Весты мастерят обереги любимым, заплетают туда свои волосы и нашёптывают слова сокровенные. С таким оберегом не сгинешь ни от ножа, ни от пули. А у меня нет никого: ни любимой, ни матери, но жизнь тяжкую чую.
Сирин измерила его недоверчивым взглядом.
- Защити меня от лихого! - не вытерпел Сава. - Заплети мне оберег на удачу! От ворожеи он ещё большую силу имеет.
Сава достал из-за пазухи кожаную суму. В ней он принёс орехи, запечённый картофель и любимое Сирин мясо. Она и не подумала прикасаться, всё ещё сомневалась.
- Я никому не скажу. Заплети оберег, оборони меня, не то сгину, - прошептал Сава, заглядывая ей в лицо. Сирин наконец взяла сумку с пищей и спрятала её под шкурами. Тут же в её руках появился пучочек высушенной травы, лоскут ткани и клубок красных ниток. Ловко складывая фигурку, она не смотрела на Саву. Губы беззвучно нашёптывали обережный заговор, покрытые мелкими татуировками руки стягивали на куколке красные узелки.
Сава засмотрелся на ловкие пальцы. Немая ученица ведуньи совсем не походила на привыкших к размеренной жизни вест. Женщины Навьего племени могли разбудить в себе Волка, как и охотники, но лишь в объятьях мужей, чтобы сделать близость ещё более страстной. У Сирин не было второй души, она никого не манила волчьим взглядом или хищной улыбкой, но от этого влекла Саву ещё сильнее. Одна беда - между ними стоял человек, который ни с кем не делился.
- Яр сподличал по пути, он не честно меня обогнал, - вспомнил Сава ночь испытания. - Он тебе сделал больно?
Клубок выпал у Сирин из рук, Сава нагнулся и подхватил его и вернул со словами:
- Яр со всеми жесток, кто с ним рядом. Пусть он смелый и сильный, пусть Великих Зверей подчинил, но сам - лиходей и безумец. Дивлюсь, что ты его полюбила. А может и не любила? Ведунья тебя заставляет любить?
Сирин фыркнула и вытащила из застёжки на юбках клинок. Она срезала прядку чёрных волос со своей головы и заплела её в куколку.
- Ты не любишь Яра! - вдруг уверился Сава. - Пусть ходишь за ним, пусть греешь его на ложе, но будь ты свободна - не вцепилась бы в вымеска, выбрала кого-то иного! У ворожеи тоже может быть муж.
- Хых! - ухмыльнулась она, словно Сава сказал какую-то глупость и не мог даже представить, как крепко жизнь Сирин сплетена с Яром. Всё равно что травинки в свадебном обереге.
Она почти заплела куколку, осталось немного. Тем же ножом, которым срезала волосы, Сирин уколола себя за указательный палец и начертила на голове, животе и груди травяной куклы заветные руны и зашептала над ней. Закончив нашёптывать, Сирин надела травяной обережек на шею Саве. Он благодарно кивнул, но тут она взяла его за голову и поцеловала. Сава обомлел, но не растерялся и сжал её грудь, но тут же получил рукояткой атама под рёбра. Поцелуй полагался для скрепления оберега, Сирин не собиралась становиться вестой по-настоящему.
- Уразумел, - охнул Сава, потирая ушибленный бок. Оценив его взглядом, Сирин кивнула. Теперь ему не было смысла оставаться в пещере, но Сава не спешил уходить. Он оглянулся, глаза глиняных кукол под светом лучины блестели. На веточках вместо рук затянуты петельки из красных и белых ниток, но ни одной чёрной. Сава понял, что значат куклы для Сирин и по наитию встал перед ней на колени, схватил её за руки и заглянул в удивлённо округлившиеся глаза.
- Давай убежим! Зачем себя мучаешь? - задыхался он от волнения. - Зачем тебе Яр? Он бессовестный! Убежим далеко и будем жить вместе! Пищу сумею добыть, свою нору выроем или избу как у оседлых построим, лишь бы в любе с тобой! Хочешь - в избе буду жить, как простой человек, как надземник, токмо бы вместе!
Сирин опешила и испуганно смотрела на Саву. Никто и никогда ей раньше не признавался, никто и никогда не жертвовал ради неё.
- Я сильно сердцем к тебе прикипел! - заверял Сава. - Ты одного Яра видишь, привечаешь его, и зачем?! Он тебя мучает, истязает... а я мучаюсь без тебя! В ласке согрею, только позволь и не будет моей любви жарче! Коли ты птица ночная, так при тебе сторожем буду, слугой, от дурных взоров и бурь тебя охраню!
Сирин попыталась отнять руки от Савы, но он прижался губами и начал их целовать.
- Милая моя, родная, давай сбежим! Если сейчас мне откажешь - больше не попрошу. На всю жизнь верным останусь, для тебя одной дышать буду. Но, коль согласишься, коль осчастливишь меня, рядышком буду, по судьбе вместе пойдем, и дом у нас будет, и детки!
Сирин отдёрнула руки и отползла в дальний угол на лёжке. Става так и остался стоять на коленях и не понимал, чем обидел.
- Прости меня, - сокрушённо кивнул он. - Вижу, не люб тебе, зря явился. Забудь всё, что сказал, хоть от чистого сердца сказанное. Я - не Яр, и насильничать против воли не стану.
Он поднялся и ждал ответа, но ничего так и не услышал, и пошёл к выходу из пещеры.
- Ава...
Он оглянулся. Сирин старалась ему улыбнуться. Очень мало кто в племени относился к ней хорошо, и не было соплеменника, кого бы она могла назвать своим другом. Сава улыбнулся в ответ, пусть и печально, ведь знал: пока между ними есть кто-то третий, Сирин ему не достанется.
Он пошёл прочь от пещеры в глубокой задумчивости и вдруг внезапно натолкнулся на Яра.
Яр даже не поглядел на него, лишь слегка повернул голову. Его взгляд блуждал в глубоких раздумьях, словно мира не видел. Одной рукой Яр обматывал вокруг ладони платок.
- Яр? - позвал Сава. Лишь тогда он поглядел ясно.
- Позови Свирь и Вольгу к пустой норе на востоке. На охоту пойдём.
- На какую ещё охоту?
Яр задумчиво подобрал с груди Савы травяной оберег.
- За черту, - сказал он бесчувственным голосом.
Сава лишь и смог, что вздохнуть и, прежде чем помянул договор, Яр схватил его и притянул за обережек.
- Ты крестов ни боишься, а Савушка? - просипел он через зубы. - Пойдём ныне охотиться на крестианцев. Вызнать хочу, откель у предательской дочки глаза мои, и глаза моей матери!
**************
- Дашенька, спишь? - Женя присела на кровать и наклонилась над ней, пока Дарья сжималась под одеялом. В соседней комнате слышался голос отца, он обстоятельно расспрашивал Тамару и медиков из лазарета о ночном приступе. Дарья лежала, отвернувшись к стене. Лицо и волосы до сих пор были мокрыми - Тамара смывала кровь, шедшую носом.
- Ты не волнуйся, так у многих бывает в горячке, - утешала её Женя и гладила по спине. - Сны страшные снятся, а из-за температуры кровь носом идёт.
Она положила ладонь на лоб Дарьи. Но откуда ей знать, как тяжело не сойти с ума, когда падаешь в яму, полную мертвецов, когда на твоих глазах бьются два чудовищных волка и говорят по-человечьи. Она провалилась в кошмар - не по совей воле, но он потряс её больше, чем видения чудища.
- Не надо больше. Я жить хочу... - едва прошептала Дашутка. Никто бы её не услышал, если бы Женя не сидела поблизости.
- Живи, Дашенька. Ты к жизни как ниточками привязанная, ведь есть мы у тебя, родные, любимые, чего хочешь, о чём мечтаешь, во что веришь, надеешься - всё это ниточки, - поглаживала Женя по спине. - Видишь, как много? Если все они заплетаются, то и ты к жизни крепче привяжешься. Бывают и беды, невзгоды, несчастья, тогда мы к тебе свои ниточки подплетём и общую судьбу свяжем. Когда уж совсем тяжело, Даша, ты к Господу обращайся, Он - главная твоя ниточка, золотая: в любом испытании рядом и милостив. Нет мудрее Него.
- Тогда зачем Он дал мне родиться? - сжала Дарья сырой край одеяла. - Пусть бы я умерла, когда ещё ничьи глаза меня на этом свете не видели, пусть бы не было меня и из чрева умершей матери перенесли прямо в гроб. Пусть меня Бог отпустит или пусть остановит страдания, чтобы я хоть немножечко пожила счастливо, перед тем как вернусь к Нему.
Рука Жени остановилась.
- Так ведь, Дашенька, человек рождается на страдание. Не печалься, сам Господь к страдающим милостив, Он приглядывается к тебе, взор не отводит. Как поправишься, повезу тебя за быстрые реки, за высокие горы, к чудесам Божьим, где святая земля, где грехи очищаются и душа просветлеет, как у не знавшего зла младенца, к старым храмам и о́бразам. Хоть и велико горе, кажется падаешь в прах, а надо жить, Дашенька, всё равно взойдёшь вверх из праха - по воле и силе Его и с моей любовью и верой в тебя к великому счастью поднимешься.
Дарья молчала. Нельзя взойти вверх. Нельзя очиститься. Не была Женя в той яме. Выползти из неё - лишь со смертью в попутчики.
Дверь приоткрылась, кажется это отец заглянул и встал на пороге.
- Женя, - окликнул он, хотя знал, что и Дарья не спит, но не подошёл. Сестра оглянулась, наскоро поцеловала её и вышла из комнаты в горницу.
- Никогда не оставайся с Дарьей одна, - проговорил отец. Видимо, дверь закрылась неплотно. - Пусть рядом с вами кто-нибудь будет.
- Про что это ты? - Женя удивилась, даже голос подвёл. Отец помедлил секунду и веско добавил.
- Боюсь я за тебя. С Дарьей плохо. Грешу на болезнь, что сводит с ума пленниц подземников: призраки, терзания тела, горячечный бред - сходится всё. Если она не излечится и одержимость иссушит рассудок, тогда придётся спрятать её в Монастыре, запереть в келье, держать вдали от людей и надеяться, что Господь над её душой смилуется.
Дарья тяжело задышала, вцепилась зубами в одеяло и сдавила рыдания.
- Запереть? Она и так всю жизнь взаперти просидела. Нет, болезни душевные затворничеством не лечатся, - зачастила сестра, осеклась и тотчас засомневалась. - Может быть... если она Илью трудника любит и ни в чём его не винит, то пусть они встретятся под присмотром. Вдруг ей полегчает - всё лучше, чем скит.
- Любит... - тяжело обронил отец. - Боюсь, Евгения, как бы безумие по Монастырю не расползлось. В диком племени одержимых выгоняют из нор. Зимой они сами умирают от холода, летом их удавливают в стороне, пока тьма не коснулась других и не отравила их души.
- Ты о чём говоришь?
Отец промолчал. Но Дарья слышала в его словах нечто дурное, нечто несказанное. Тогда Женя горячо продолжала.
- Сумасшествие само по себе не заразно - это горе одного человека, ты неправильно судишь. С Дашуткой случилась беда, и не подземными страхами объясняется, а слабостью тела, болезнью, страданьем сердечным.
- Послушай меня... - долго выдохнул отче, - не болезней подземных боюсь, а того, что в крови вашей от Нави. Боюсь, в вас пробудится тьма, от которой сам спасся. Вы плоть от плоти моей, мои дети, и не было в вас ничего, что с подземным молодняком происходит. Вы не изменились, не взываете к крови, не видите в темноте, не слышите издали. Но страшусь - кровь пробудится. Если что-то почувствуешь, сразу мне расскажи. Вместе справимся, с помощью Божьей.
Дашутка похолодела, словно провалилась под лёд. Она слышала каждое слово так ясно, как будто сестра и отец стояли рядом. Она слышала даже, как Женя прерывисто выдохнула, будто сильно испуганная.
- Я останусь с Дашуткой. Конвоем пока займётся Егор. Одной Тамаре я больше сестру не доверю.
- Из дома не выпускай, - велел отец. - Если услышишь странные речи или Дарья попросит тебя о плохом, сразу посылай за мной или Егором. Тамару держи подле себя на подмогу. Всё поняла?
- Да, отче... но сказать хочу, что родной сестре я не тюремщица и обещала, что она не в скиту сгубит молодость, а посмотрит на мир; и, видит Бог, своё слово сдержу.
Отец промолчал, вот скрипнули доски и тяжело прозвучали шаги: он уходил. Женя осталась за дверью, Дарья услышала, как она тихо плачет.
- Женя, не плачь. Всё хорошо будет. Это только со мной, не с тобой, не плачь Женечка, - бессознательно причитала она в глухую стену светлицы; не вытерпела и хотела подняться, окликнуть её через приоткрытую дверь. Но, привстала - дверь заперта: плотно закрыта, наглухо.
*************
Когда враг близко - сама душа холодеет, когда он следит, прислушивается к каждому шороху, в жилах пульсирует жидкой огонь и сердце колотится в ритме охоты: неосторожный шаг, неловкое движение, хруст ветки - сладкий миг для готового к сражению духа!
Свирь облизнулся, прислушался: есть кто-то рядом? Нельзя дожидаться в засаде, тебя самого обнаружат или нанесут удар в спину. Пружинистым шагом он прокрался вперёд. Среди вечернего стрёкота птиц и скрипа деревьев вдруг щёлкнул металл, зазвенели рассыпанные патроны, ребристо скользнула пружина, загнанная в автомат. Свирь поморщился и прокрался обратно к пустынной норе. На камне у входа сидел, скрестив ноги, Вольга. Два его боевых топора лежали поблизости. Отложив их, он любовно перебирал изукрашенный рунами автомат.
- Мешаеш-шь, - зашипел Свирь, как змея.
- Перетерпишь, - пробурчал здоровяк. Кроме них возле норы никого. Но вдруг за гущей еловых ветвей мелькнула тень. Свирь успел увернуться и нож просвистел рядом с горлом. Даже не оглянувшись, он отбил чужой выпад ладонью, уклонился от второго удара и подсёк ногу противника. Враг отпрянул, Свирь атаковал снова и снова, не ослабляя злобного натиска. Каждый удар - смертельный, острая сталь метила под ребро, в печень, в глотку или в артерию. Свирь умудрялся голыми руками отбивать чужой нож, без единой царапины.
Вольга передёрнул затвор только что собранного автомата, довольно ухмыльнулся и вновь принялся за разборку оружия. Взгляд его не касался товарищей, сцепившихся в драке. Он вскинул глаза, лишь когда Свирь уронил Саву на спину. Колено безухого Свиря прижало шею Савы к земле, но не так чтоб сломать позвонки, а только чтобы помучился.
- Ловчей надо быть, - потянулся Вольга на камне с ленцой. Свирь сплюнул загустевшую в драке слюну и позволил Саве подняться.
- Огнепалом не бряцай, не слыхать ничего, вот и не вышло ловчее! - Сава поморщился, растирая пережатую шею. - Выродился, аки кабан со свиным рылом и копытами хуже сохатого топашь, а ещё поучашь меня подбираться!
Вольга отложил автомат и взялся за топоры. На губах Свири заиграла поганенькая ухмылка.
- Что, добрехался, Савушка? Теперь тебе не с кабаном, а с аркудою силой тягаться!
Вольга подходил, не спеша раскручивая топоры, как будто и драться ленился. Но в его кряжистом теле ощущалась готовая наброситься сила. Сава нагнулся, достал нож и примерился, но схватиться с Вольгой ему не довелось. Из пустой норы вышел Яр: под распахнутой курткой голая грудь, на лице чернеют полосы сажи - Очи Тьмы, хранящие душу от тёмных сил - на плечи накинута светлая шкура. Вечер выдался тихий, прохладный, изо рта вырывались облачка пара. За спиной у него висела винтовка с засечками и царапинами, к бедру пристёгивались ножны с заветным клинком.
- Ох-вей, Яр, да на тебя глядеть боязно! - рассмеялся Свирь. - Многу-ли собрался навоевать?
- За одной жизнью иду - осемнадцати Зим в Монастыре спрятанной, и набег мать моя не дозволяла. Кто со мною против воли Белой Волчцы пойдёт?
Состайники переглянулись, ожидая, кто первым ответит. Яр мог приказать им идти, тогда бы всё стало проще, но вожак хотел, чтобы они сами вызвались переступить черту. Дерзость и своеволие Навьих Рёбер известны. С ними не мог управиться даже Сивер, они слушались только Яра. И всё же, им впервые пришлось выбирать между Пастырем и приказом ведуньи. Как не крути, здесь придётся отвечать шкурой.
- На Монастырь ходить - не оседлышей резать, - опасливо начал Вольга. - Стены-то каменные, мужики ратные, свет повсюду, да и псы Волка чуют.
- Накличем беду на весь род, ежели за черту переступим! - остерёг Сава. - А коль попадёмся? Доля с Недолею наузы на коште повяжут, и некому сие лихо проречь без ведуньи.
- Решайся, дюже не мысли! - воскликнул Свирь и примкнул к Яру. - Хвосты обгадили, щено? А как Мать-Волчца приказала охотникам воду похитить из Монастыря, о сём позабыли?
- За водою матёрые хаживали, те горазды, - пробурчал Вольга, сплюнув. - Настоятелю попадутся, так сдохнут скорее - о норе не расскажут.
Стоило помянуть о предателе, как в глазах Яра вспыхнула ненависть. Доведись ему встретить выродка лицом к лицу, он бы лично всадил в него нож и проворачивал, пока тот не сдохнет. В племени проклинали само имя отступника и вспоминать про него не любили.
- За дщерью его нынче пойдём, - Яр поднял голову и взглянул на вечереющее небо. - За той, кою в крестианском караване не заколол.
- Ты ж сказал, что зарезал её? - вспомнил Сава. Яр стянул платок с руки обмотанной цепью, вечерний ветер подхватил его и заиграл голубой бахромой, словно сам платок хотел вырваться из хватки Волчьего Пастыря.
- Сие будет местью от матери. Предатель променял наш род на крестианцев, бросил племя на смерть. Покуда мы были слабы́, он ведунью заставил договор на крови заключить. Дух из гада Монастырского вытряхну - за неё и за нас, за обиду.
- Режь паскуду! Токмо дочку его мне отдай, когда наиграешься с нею, - облизнул губы Свирь. - Вдвоём на охоту пойдём, никого нам боле не надоть. Пущай робеют, два дуботолка, покуда мы за род поквитаемся.
- Гляди-ка ты, и одноухий туда же! - Вольга подтянул пояс и сам вышел вперёд. Свирь смерил его острым взглядом, но здоровяк и бровью на него не повёл. - Ежели будет драка какая, то и я с тобой, Яр. Кто во всём племени поперёк мести встанет? Да и к тому ж, явятся сюда чужаки, спросят, как жили мы столько Зим с крестианцами, об измене прознают, и что за неё не отплачено - ведунье срам, а мы ей с местью поможем, глядишь лучше получится.
- Один блудодум, второй сняголовь сиволапый! У вас башка корою покрылась? - Сава издевательски постучал себе по лбу рукояткой ножа. - Надумали к ратникам крестианским на стены ползти? Ведунья забыла нашу стаю спросить, чего ей надобно больше: худого мира али доброй войны? Трёх покойничков ныне вижу, не ходите без пути и без смысла на крестианские ружья. Кто ещё, окромя меня, жити хочет?
- Без пути и без смысла? - Яр приблизился к Саве, от его злости, казалось, само вечернее небо померкло. - Мелок ты духом, дабы пути мне указать. Откуда ведомо чернушьему сыну, где мне погибель, где слава? Не за добычей иду, не за блудом - за Правду шкуру свою подставляю. Оседлышей нарекают Глухими, да в племени нашем много слепых и обманутых, кои прозреть не желают. В Зимнем Волке Правда сокрыта, но в Монастыре есмь ответы. Али хочешь ты, Савушка, в кривде жить и видеть мене слепого?
Сава заметил, как друзья уставились ему за спину. Вольга щёлкнул затвором, Свирь сдавленно охнул. Позади появилось нечто опасное, с запахом крови и дыма. Ледяной холодок пробежал по хребту. Сразу вспомнился день, когда они видели чёрную смерть в зарослях возле логова.
Тринадцать волков вышли из сумерек. Один из зверей перекрыл вход в нору, остальные обступили Навьи Рёбра по кругу - Яр так захотел. Пригнув головы, чудовища скалили янтарные зубы и угрожающе рычали на Саву и Свиря с Вольгой. С этой силой Яр мог прорваться куда угодно, даже в белокаменную Обитель.
- Охота зачата, - мягко взял Яр за руку Саву, расцепил онемевшие пальцы на рукояти ножа и срезал с шеи ему травной оберег. - Твоя стая вкусит крови, а кто Счастье с ней не разделит, тот сам не краше отступника.
Он с хрустом сжал травяную куколку в кулаке. Бледно-голубые глаза Яра пронзили Саву испытующим взором. Он, наконец, сдался и склонил голову перед вожаком.
- В крови единство. За род, Совесть и Предков, - огласил Яр и разжал пальцы на обережке.
- Навьи Рёбра идут крестианцев губить и путь нам никто не заступит. Нет вам дороже слова, нежели моё слово, и нет силы больше, нежели моя сила, ибо нет среди Нави иного от Зверя зачатого и с Зимним Духом рождённого. Ярь моя - ваша ярь. Воля моя - ваша воля. Злоба моя - ваша злоба. И люди станут нам стадом и пищей, и окромя Матери-Смерти никто Волков не осудит!
*************
- Святый Архангеле Рафаиле, усердно молю тебя, сохрани нас от всех видимых и невидимых враг, исцели болезни душевные и телесные, направь жизнь мою к покаянию и добру. Архангеле Рафаиле, услышь меня, молящуюся тебе, и сподобь в здешней и будущей жизни благодарить и славить Создателя нашего в бесконечные веки веков, - сипло вздохнула Дашутка и открыла глаза. Женя стояла перед ней на коленях и положила голову на кровать. Ближе к ночи она задремала возле постели сестры. Словно ангел. Дашутка коснулась её светлых волос, бережно отвела прядку за ухо и улыбнулась ошелушенными губами. - Архангеле Рафаиле...
Женя вздохнула, потёрлась лицом о сложенные под щекой руки и пробудилась.
- Дашутка, ты здесь?
- Здесь, Женечка. Но ведь тебя быть здесь не должно. Тебя Навь убила, - сказала она, будто не веря, что видит её живую.
- Нет, хорошо всё, Дашенька, спаслась я. Господь защитил и добрые люди злу не дали меня коснуться, - взяла её за руку Женя и погладила за ладонь. - Я обо всём позабыла, как только тебя без сознания увидела.
- Зато я про всё вспомнила. Про страшное. Где Илья, Женечка? Хочу видеть Илью. Сейчас.
- Сейчас никак нельзя. С ним всё хорошо, ты не бойся, - Женя пересела на постель, не отпуская руки. - В тебе совсем силы нет, два дня не пила и не ела, пролежала в бреду. Поберечь силы надо, больно хрупка нынче жизнь.
- Нынче... - рассеяно повторила Дашутка, оглядывая тесную спальню. - Какая же это жизнь? Что раньше, что нынче бьётся она в чахлом теле, никто и не взглянет. Четыре стены душат, сдавили, одиночество выпило. А, выйдешь наружу, скажут: "Вот идёт дочь Настоятеля, полуживая кликуша. И зачем Господь её уберёг? Чему умереть суждено, то быть хорошим не может", - шепчутся за спиной, думают я не слышу, названные друзья и подруги, чины и отцовские слуги. Один Илья не шептался и сплетниц осаживал, он меня пожалел... Илью хочу видеть!
Дарья попыталась подняться и спустить на дощатый пол тощие ноги, но Женя мягко, хоть и настойчиво, придержала её.
- Не думай. Отец и Тамара велели остаться в тепле.
- Я это тепло ненавижу, - затряслась и зашипела она. - Отец? Отец меня презирает, взгляд воротит, стыдится. Чую-чую - лишняя для него. Не хочет видеть, как каждому отнятому у смерти дню радуюсь, будто лучше бы и не жила вовсе.
Её голос сломался, она тяжело засопела.
- Улыбаюсь, смеюсь, подружек выглядываю, да нет настоящих подружек. Что им пустые забавы, что игры в любовь - для меня же спасение единственное, без которого тлею.
На звук голосов заглянула Тамара. Охая и приговаривая, она помогла Жене уложить Дарью обратно в постель, укутала её потеплее, но Дарья опять выбралась из-под одеяла и вцепилась нянечке в руки.
- Чего ты пришла? Я тебя звала, ведьма старая?! Думаешь, не слыхала, как ты с монастырскими бабами языком треплешь, как меня из мёртвой утробы вытаскивали? Как нет никого у меня и скоро мне помирать? Жалобишься, злая жаба! За три стены сплетни твои поганые слышу, прочь от меня, перебайщица тошная, базарное ботало, прочь!
- Что ты, милая! - перекрестилась Тамара и на силу вырвалась от неё. Дарья подалась всем телом вперёд и закричала так, что на шее вспучились жилы.
- Зачем спасли меня! Мёртвое к мёртвому! На четырнадцатый год я должны была в землю лечь!
- Тамара, она не в себе! Отца позови, да скорее! - Женя схватила её и прижала к подушкам. Споткнувшись о порог, Тамара выскочила из комнаты и плотно закрыла дверь. Лютая злоба из сердца отхлынула, и Дарья бессильно осела в руках и заревела белугой.
- А ты спасла меня, Женечка! Таблетками отпоила, вытащила с того света! Страшно мне, что-то со мной происходит, что-то плохое, Женечка!
Она схватила Женю за голову и горячо зачастила в испуганные глаза.
- Я голоса слышу чужие. Зайду в комнату и мне чудится - кто-то шепчет, бормочет, в пустой комнате-то. Мимо кладбища монастырского ходить не могу - кажется, ко мне умершие тянутся, кличут, о прошлом рассказывают. О себе всё рассказывают! И птицы за мной, караулят чего-то, чёрные вороны! Тело хотят мне исклевать!
- Что же ты, Дашенька, всё это видишь? - ощупала Женя лоб тёплой рукой.
- А ты не видишь? Ты не слышишь ничего никогда? - Дашутка схватила её за руку и сжала так, что Женя скривилась от боли. Тут же из глаз Дарьи хлынули слёзы. - Я больше так не могу! Тебя нет и нет, и нет, и нет, и нет! Ты в караванах, в разъездах, на юге, на севере, на востоке, по всему свету мечешься, а я одна со своими кошмарами, с чудищами, я здесь! Скажи, что ты их тоже слышишь! Скажи, что ты видишь их! Ты сестра моя, ближе тебя у меня никого нет!
Женя уставилась на неё, как на сумасшедшую. Надежда медленно соскальзывала в душе на дно чёрной пропасти.
- Нет, я не вижу, - будто издали отозвалась сестра. - Нет со мной никаких призраков и ничего мне не мерещится. Судьба моя - не твоя.
Губы у Дарьи задрожали, будто у маленькой. Она оцепенела от страха. В душе нечто рухнуло навсегда.
- Прости... - еле слышно проскулила она и трепетно потянула руки к сестре, но отдёрнула, словно боясь обжечься. - Ради Бога, прости меня, глупую, Женечка. Как могла я подумать, что ты... нет-нет-нет, он тебя никогда бы не тронул! Чудище... ты ведь сияешь, ты - свет, Женечка! Он же света боится, он всегда сидит в самом тёмном углу! Ты святая, Женечка, ты безгрешная, а я в слабости... в слабости, с больной головы, одинокая на тебя наговорила. Прости меня, Женя!
- Ты прости меня, Даша! - разрыдалась сестра и обняла её крепко-крепко. - Я поеду и привезу тебе из далёкого края лекарство. Далеко-далеко, там остались больницы, я смогу, я найду, я клянусь! Страхи, призраки - только болезни! Один раз болезнь мы уже победили, победим и второй! Ты излечишься, навсегда: веришь мне? Скажи мне, что веришь!
- Только тебе и верю, - заключила её руки в своих ладонях Дашутка. - А ты скажи, что ты меня не боишься: да, Женечка?
- Нет, не боюсь. Как могу я бояться? Ведь тебя больше всех на свете люблю!
- Я никогда-никогда тебя не обижу, - пообещала она. - С тобой мне легче становится, ничего страшного больше не чудится, и он не приходит. Вот и сейчас его нет. Ты рядышком, а он не является. На всех других готов броситься, но только не на тебя... и не на отца. Вы сильнее, вас он боится.
Женя оглаживала её по волосам. Рука коснулась янтарных серёжек, давнишнего подарка Егора. Только в семье, вместе с родными она могла уцелеть и ни с кем другим не могла.
- Хочешь, Дашенька, я тебе песню спою? - поцеловала её Женя в висок. - Одну старую-старую песню, которую мама ещё пела Егору, когда он болел?
Дашутка кивнула, и сестра тихонько и чуть осипнув от слёз запела.
В няньки я к себе взяла
Ветра, солнце и орла.
Улетел орёл домой,
Солнце скрылось под горой,
После ветер трёх ночей,
Вернулся к матушке своей.
Ветра спрашивала мать:
"Где изволил пропадать?
Волны на море гонял?
Златы звёзды сосчитал?"
Я на море не гонял,
Златых звёзд не сосчитал,
Малых деточек укладывал.
- Я ведь никогда в жизни её не видала, - с тёмных ресниц Дарьи вновь закапали горькие слёзы. - Как много бы я отдала, чтобы вместо чужих голосов хоть разок мамин голос услышать. Красивая она была, говорят, чистая, как Богородица. Без неё моя душа гибнет.
- Коли помнишь о маме - не сможешь погибнуть, - успокоила Женя.
Дашутка блаженно улыбнулась, успокоенная и согретая силой сестры. Если бы Женя сейчас была белой птицей, то её светлые крылья заслонили бы её от безумия. Сколько бы зла не подкарауливало снаружи этой светлой обители, она бы её защитила, и Дарья пригрелась на груди Жени, как в объятьях ангела.
- Женечка, можно и я тебе песню спою? Очень красивую. Ты такую прежде не слыхивала.
И Дарья завела протяжным голосом песню, однажды услышанную от наставницы.
Гори, гори, моя звезда,
Звезда любви приветная!
Ты у меня одна заветная,
Другой не будет никогда,
Твоих лучей небесной силою
Вся жизнь моя озарена;
Умру ли я, ты над могилою
Гори, сияй, моя звезда...
На лицо упала тёплая капля. Дашутка подумала, Женя плачет, но, отерев каплю с лица, увидела кровь. Объятия Жени распались, она повалилась на бок.
- Женя! - вскрикнула Дарья, стараясь её удержать. Кровь из носа текла алой струйкой. - Только не так! Только не ты, Женечка! Кто-нибудь, помогите!
Но в доме не было никого. Сил хватило, только чтобы подсунуть под голову Жени подушку. Задыхаясь от страха, она слезла с постели, накинула поверх сорочки пальто, открыла двери и, шатаясь, вышла наружу. Белый Свет закрутился, сердце барабанило в ушах молотом. Окровавленное лицо сестры так и стояло перед глазами. Плохо соображая, Дарья, пошатываясь, заковыляла по тёмной улице. Ей казалось, она громко кричит, но на самом деле лишь сипло шептала.
- Помогите! Кто-нибудь, помогите!
Она прошла одну улицу, следующую. Вдруг, на другом конце в свете дальних окон мелькнули люди в куртках песчаного цвета. Рядом бежала собака, пристёгнутая к поводку. Они скрылись за поворотом, Дашутка поспешила за патрулём. Ей казалось, они идут очень быстро, она их никогда не догонит! Но вот впереди, совсем близко, тревожно заворчал пёс. На глазах Дарьи ратники свернули в проулок у частокола. Она хотела окликнуть, но дух захватило от холодного воздуха. Луна прыгала по земле и билась на тысячи звёздных осколков. Дальняя часть общины почти не освещалась, разве что парой маленьких окон. Дашутка побрела за угол, но тут запнулась обо что-то тяжёлое.
- Помогите... - выдохнула она. Глаза тупо уставились на тело у ног. Четверо ратников лежали в проулке между избами и частоколом. Выгнутая по хребту собака замерла рядом. Дарья попятилась, прикрыла дрожащие губы рукой, и тотчас кто-то схватил её сзади и зажал рот; он пах дымом и кровью и потащил её подальше от света, подальше от человеческого тепла.
*************
- Часа два назад как заметили. По темноте думали - простой зверь, а потом как даст вою - аж стены вздрогнули! С тех пор нет-нет, да и вылезет, - Василий вёл Сергея через боевой ход на стене, мимо ратников. Дозорные с тревогой вглядывались в темноту из-за кирпичных зубцов, тарахтел генератор, лязгало оружие и щёлкали магазины. Поле с западной стены Монастыря освещалась прожекторами, но под их лучи пока что никто не попал, лишь проталины и пустые холмы перед лесом.
- Если дикие звери подходят, мы их пугаем, но эта тварь стрельбы не боится. Легко в темноте за медведя сойдёт, - Василий подошёл к одному из прожекторов и повернул его. - Глаза в ночи как у кошки светятся. Здоровенный, матёрый волчище... да вот же он!
Сначала в жёлтом круге прожектора промелькнул сгусток тьмы, но Василий ловко навёлся и высветил зверя. Волк припал на брюхо и злобно оскалился на ратников. Даже со стены видно, что ростом он больше медведя. Любого здоровенного быка такой волк завалит и в одиночку уволочёт.
- Вот ведь тварь, - восхитился Василий и дал команду. - Вали его!
На стене затрещали ружья и короткие автоматные очереди. Из-под лап волка взбилась земля, зверь выскочил из-под света прожектора, но пули наверняка его зацепили.
- Это Лесной Дух, - сказал Сергей, когда выстрелы смолкли. - Обычным оружием его не возьмёшь, не тратьте патроны. Хозяева Леса со своей земли не уходят. Зачем же этот сюда заявился?
- Тут тебе пожрать не обломится, гнида! - высунулся Василий между зубцов. Волк выпрыгнул из непроглядного мрака, когти заскребли по стене, смрадная пасть щёлкнула всего в двух локтях от тысяцкого.
- Ах ты, дьявол! - отпрянул Василий, споткнулся на самом краю и мог бы упасть из боевого прохода, если бы Сергей не успел схватить его за одежду.
- Больше света! Под стены светите! Господи-Боже, они ещё прут! - закричали ратники с разных сторон.
Сергей оставил Василия и сам повернул луч прожектора. В жёлтом круге показалась стая из девяти чёрных волков. Подминая лапами землю, они щерились и рычали на свет и медленно подкрадывались к Монастырю. Каждый из хищников не уступал в размерах первому волку.
- Это они караван разгромили, - недобро прищурился Сергей. - Каменную стену им не одолеть, но частокол перепрыгнут. Послать ратников в Слободу, трудникам запереть двери, на улицы никого не выпускать!
Он бросился к каменной лестнице. Василий приказал Волкодавам взять Настоятеля под охрану. Снаружи грянул угрожающий вой, от которого сама душа затряслась от первобытного страха.
Не успел Сергей сбежать с последних ступеней, как увидел Тамару. Глаза нянечки испугано вытаращились, и он сразу понял: что-то уже произошло в Слободе, куда мог пробраться чудовищный волк.
*************
Частокол Нави никогда не мешался. Высокие заборы из брёвен - преграда для Шатунов, но не для подземных охотников. Яр, Свирь, Сава и Вольга спустились по перекинутым снаружи верёвкам на улицы Слободы и сразу метнулись в тень. Каменная часть Монастыря вся сияла электрическим светом, звучали выстрелы, кто-то кричал: Чёрная Стая хорошо постаралась, отвлекая внимание людей.
- Оседлые не зрят в темноте. Мы пройдём тихо, как ветер по травам, - Яр прижался к бревенчатому дому, ощущая накопленное внутри тепло. Если прислушаться, разберёшь, о чём бубнит усталый мужик и откликаются дети. Там, за брёвнами, паклей, штукатуркой и глиной шла обычная оседлая жизнь: семья ужинала в бедности или в достатке, мужик рядом, Яру даже почудился запах пота и несвежей одежды - так пахнут люди, по этому запаху легко найти след.
Пусть славится Волчий Дух в союзе с охотником. Ни на секунду Яр не расставался со своей второй половиной. Лишиться Зверя - не слышать голоса Совести, не видеть в ночи, ослабеть телом, превратиться в Глухого.
- К Обители ловко не подберёшься, - прошептал Сава. - Там крестианцы пуще всего сторожат; увидят под светом, поймают и спустят шкуру!
Яр прикрыл глаза и порезал язык о клыки. Сквозь веки проник алый свет, Дух Волка уловил путеводную нить знакомого запаха от платка. Незримой дорожкой она завивалась среди изб Слободы и подсказывала им дорогу.
- В Обитель не нужно лезть, - оглянулся Яр на состайников. - Покуда оседлые па́лят по Чёрной Стае, за домами пригляда нет. Счастье моё средь простого тепла отаилось. За мною идите, шибче!
Он рванулся из сумрака, пересёк улицу и исчез в тени соседнего дома. Навьи Рёбра с самого детства привыкли повторять за вожаком. Через секунду вся стая собралась возле Яра. Он осмотрел ночные улицы Слободы и снова рванулся вперёд. Звериный Дух требовал бега, схватки, охоты. Но после трёх перебежек, когда запах усилился, хоть кусай, Яр услышал позвякивание оружия и шаги.
На соседней улице показался патруль. Ратники осматривали дома Слободы, у каждого в руке светило по фонарю. Люди шли вдалеке и, скорее всего, прошли мимо, если бы не их пёс. Собака на поводке насторожилась, вскинула голову и зарычала. На её голос откликнулось сразу несколько дворовых собак, и патруль свернул в сторону Нави.
- Шаврик смердячий! - прошипел Яр сквозь зубы и отступил под тень другого тепла. Им пришлось свернуть с выбранного пути. Свирь разлил на дороге едкое зелье.
Пёс натягивал поводок, рвался по запаху Нави, но, дойдя до обжигающей лужицы, отдёрнул морду заскулил и затряс головой. Как назло, крестианцы сами оказались не промах. Они осмотрели то место, на котором ему обожгло нюх, и нашли на земле пахучую метку.
- Крику будет, - понял Сава со вздохом. - На том, Яр, вернёмся, покуда не углядели.
- Нет. - Он вытащил нож, не отрывая взгляд от патрульных. Они как раз собирались отправить одного из своих за подмогой. - Я со стези из-за четырёх спокойничков не сойду. Буде тьма, буде воля моя, буде и смерть.
Свирь понял его с полуслова, сложил руки у рта и засмеялся, как филин. Патрульные повернули на голос и нацелились в темноту: "Кто здесь?!". Но не дождались ответа и вместе с собакой пошли проверять. Навьи Рёбра ловко уводили людей подальше от ярких улиц. Временами Свирь останавливался и приманивал дозорных голосом филина, так похожим на человеческий смех.
- Да вроде птица ночная, - прошептал молодой ратник.
- Нет, слышу же - человек! - покачал головой старший. Они вышли к самой ограде и остановились в проулке перед частоколом. Пёс беспокойно вертел головой, нюх пропал, но потрохами он чуял Волков. Людям же звериной опасливости не хватало. Не видя ножей, они уверяли себя, что врагов рядом нет.
- Должно быть, через частокол обратно в лес упорхнула, - неуверенно сказал молодой ратник.
- Филин следов человеческих не оставляет, - нагнулся старший к земле. - Надо звать Волкодавов. Возле западных стен невесть Бог что творится, не хватало ещё в Слободе лазутчиков пропустить, - сказанное оказалось для него роковым. Четыре тени быстро отделились от сумрака возле стены и накинулись на людей. Первого крестианца Яр пронзил ножом в грудь. Серебряный клинок проткнул сердце и человек повалился. Второй рукой Яр перехватил автомат и не дал ратнику выстрелить.
Между ними успел промелькнуть луч света от фонаря в руках у патрульного, немедля задёргался и упал. Одним ударом топора Вольга раскроил ему череп. Стоявший поблизости ратник хотел закричать и вскинул винтовку, но Свирь выбил оружие ногой и на этом же развороте вонзил ему нож под ключицу. Вместо крика патрульный захрипел и свалился на землю. Четвёртый ратник упал с ножом в горле, брошенным Савой. Петля поводка слетела с мёртвой ладони, собака вырвалась и наскочила на Яра. Зубы сомкнулись на звеньях цепи, он одним махом швырнул пса о стену, так что сломался хребет, и пёс отлетел в переулок, где остался лежать на земле.
Яр прислушался: не поднялась ли тревога? И правда, кто-то спешил к ним в проулок. Яр хотел остеречь Навьи Рёбра, но вдруг ощутил запах - знакомый, хоть и смешанный с чем-то ещё, но так похожий на запах крестианки с голубыми глазами.
Он шикнул состайникам. Не успели они вытереть кровь с ножей, как снова исчезли в тени. В проулок забежала девчонка в не застёгнутом тёмном пальто. Она уставилась на убитых и попятилась прочь, но Яр наскочил сзади, зажал ей рот ладонью и поволок за дома. Вольга и Свирь подхватили её за брыкающиеся ноги. Пусть девчонка и пыталась кричать, но выходило одно только мычание. Яр скорее уложил её возле забора и сдёрнул платок. По земле разметались чёрные как вороново крыло волосы.
- Не та... - сипло выдохнул он. Волчий Дух взъярился от разочарования, острая сталь клинка метнулась к горлу добычи. - Токмо крикни, зарежу. Уразумела?
Крестианка выпучилась от страха и закивала. Яр убрал руку с губ, она и правда не закричала, только мелко тряслась.
- Та была с златою косою, а эта чернявая, - стиснул Свирь в руке прядь волос.
Девчонка заплакала - худая и бледная, с глубоко запавшими щеками, словно голодала с рождения. Она совсем не понравилась Яру, но странным образом пахла его голубоглазым желанием.
- Ты крестианка, в Монастыре живёшь: златовласую дщерь Настоятеля знаешь?
- Отпустите меня, Христа ради! - всхлипнула оседлышка. Сердце её, наверное, так бы и выскочило из груди, если бы не нож, приставленный к горлу. Поглядев на его светлую шкуру, она вдруг мигом зажмурилась.
- Не смотри на меня!
Яр от удивления вскинул брови, таких просьб от добычи он ещё не слыхал.
Оседлышка застучала зубами и открыла глаза. Она старалась не смотреть прямо ему в глаза, тем более за плечами Яра стоял крупный и хмурый как медведь Вольга, Сава тревожно поглядывал на добычу, Свирь лыбился, словно хотел сожрать её заживо.
- Это сестричка моя, Женечка! - расплакалась девчонка от страха. - Только не трогайте её! И меня отпустите!
- Женя... - повторил Яр, смакуя на губах крестианское имя, - Женечка, Женя, Евгения - милая, хрупкая, ладная! А где Женя?
- В доме, ей плохо! - выпалила девчонка так торопливо, будто долго искала, кому сказать, и только потом спохватилась.
- У Настоятеля две дочери, это верно, - напомнил Сава. - Младшая по караванам не ездит - затворница, старшую дочь в тот раз по пути перехватили.
Услышав, как они обсуждают разгромленный караван, девчонка со слезами запричитала.
- Не трогайте нас! Мы вам ничего не сделали! Оставьте, оставьте нас, Христа ради! Я никому ничего не скажу, Богом клянусь!
- Не скажешь? - Яр вздёрнул её за пальто и заставил крестианку смотреть себе прямо в глаза. - За надземников нас приняла? Ты скулить обожди, дай сроку, мы тебя в нору спустим, до кровавого харку расплачешься!
- Яр, дай мне её! - заторопился Свирь. - Я вдосталь потешусь!
Он нагнулся поближе к Настоятельской дочке и погладил её по волосам.
- Токмо гляньте, друже, со страху вся побелела, трясётся. Мне любы такие!
Оцепенелыми от страха руками она попыталась оттолкнуть от себя Яра, но тот схватил её за плечо и встряхнул. Крестианка выгнулась, словно от острой боли, и закричала, но Яр успел зажать ей рот ладонью.
- Не базлань, сука, сгублю!
Она глубоко задышала, зелёные глаза уставились ему в лицо. Яр разжал хватку, на руке осталось липкое пятно свежей крови. Рукав пальто вымок, будто крестианку уже кто-то ранил.
- Кто тебя окровил?
Она таращилась и молчала.
- Чего умолкла? Как зовут?!
- Дарья, - пролепетала она, готовясь в любой миг зарыдать.
- На меня гляди.
Она снова зажмурилась. Яр сильнее встряхнул её за окровавленное плечо.
- Гляди, стерва!
Дарья застонала от боли и приоткрыла глаза. Яр секунду разглядывал младшую дочь Настоятеля, вдруг схватил её за волосы и прижался губами. Она не смела дышать, пока Яр целовал её, но вдруг бросил и с омерзением вытер рот.
- Мертвечиной разит, будто с трупом, вытаявшим, облобызался! Как ты такая тленная по миру ходишь?
- Не касайся меня, не касайся! - Дарья совсем потерялась, закрыла руками глаза и повторяла одно и тоже.
- Зарежь её, Яр. На кой ляд она нам сдалася? - Вольга с тревогой оглядывался, не идёт ли кто на звук их голосов. Псы заливались отчаянным лаем, собачье брехание быстрее пожара разлетелось по всем дворам Слободы. Свирь задрал голову, выпятил челюсть и загавкал крестианским собакам в ответ.
- Усохни, брехло! - рыкнул Яр на безухого. Одним рывком он поднял крестианку на ноги и толкнул Вольге. Его крепкие лапищи немедля подхватили добычу.
- Она Настоятеля дочка, невелика Честь такую под оградой зарезать. К норе её оттащите и никому не сказывайте... шустрей! - приказал Яр.
- А ты? - обернулся Сава. - К оседлым сей ночью не подобраться. Люди чутки, тебя схватят!
- Ристайте, - Яр лихорадочно наматывал голубой платок себе на руку. - Без голубоглазки совей не вернусь.
- Так и с ней не вернёшься! - не отставал Сава.
- Долой! - взревел Яр и оттолкнул его. Тотчас над оградой, затмевая звёзды, пронеслась тень. Земля содрогнулась, Великий Зверь приземлился на улице, недалеко от охотников. Увидев огромного волка, Дарья коротко вскрикнула и немедля лишилась сознания на руках у Вольги. Зверь будто впитал в себя саму темноту ночи. Он лязгнул зубами и понёсся по оседлым дворам, срывая с цепей собак и пожирая их налету.
Яр не стал медлить, одурманенный запахом голубоглазки он бросился в ночь. Дух подстёгивал его, в серых отблесках Навьего зрения пролетали улицы и дома, слепые силуэты людей за узкими окнами. Кто-то осторожно выходил на крыльцо, кто-то выбегал с оружием наготове, но обнаруживал возле будок кровь, обрывки цепей и клочки шерсти. Кто-то видел, как через забор одним махом перепрыгивает чудовище. Люди прятались в избах, кто посмелее догадались звать ратников.
Среди гомона поднявшейся Слободы Яр чудом пробрался к нужному дому. В окнах горело, дверь распахнута, внутри тихо - ни звука. Он вытащил нож, поднялся на крыльцо и зашёл в сени. За оббитой войлоком дверью полутёмная горница с парой свечей, шкафы, сундуки, стулья, лавки и стол вдоль стены, выбеленный печной бок выполз на добрую половину комнаты, кастрюли и банки громоздились на полках. Даже в Настоятельском доме, в самом большом из всех, оказалось не развернуться. Чем же такое жильё лучше норы, в которой Яр вырос? Зачем было предавать род и плодить здесь с крестианкой наследков?
Из горницы вело две двери: одна заперта, вторая чуть приоткрыта. Яр ощутил за первой дверью живое тепло и осторожно вошёл. В комнате на кровати лежала его голубоглазка. Всё те же светлые волосы, сомкнутые ресницы едва дрожат, под носом высохла кровь. Яр присел к ней на край кровати и наклонился. Время будто бы остановилось, мысль о том, что его схватят, растаяла, ничего важнее мирно спящего светлого лика надземницы не осталось.
- Ты спишь, - прошептал он. - Слышу, слышу твоё дыхание. Никто более сокровенной тайны не ведает, коя одному мужу по утру раскрывается, когда жена его мирно грезит под дланью. Между оседлыми люба, а промеж мной и тобой одни мороки. И ты улыбнёшься мне, коли я тебя потревожу?
Яр бережно приник губами к её губам, Женя глубоко вдохнула. Голубые огоньки глаз сверкнули во тьме. Взгляд встретился с Яром, она оттолкнула его, но он крепко перехватил её за запястья и стиснул в железной хватке.
- Тс-с, ни страшися! - горячо зашептал Яр. - Как же ты своего духа боишься? Не знаю откуда в тебе Зимний Волк, но жизни не пожалею, только чтобы с ним поближе сойтися. Плоть можно взять, а Дух нет. Полонил бы тебя и держал, покуда сам камнем не обернулся, но и ты обернись со мной камнем. Стань водою - испью тебя, стань землёю - росами на тебя лягу, хлябью стань - ветром к тебе вознесусь. Как слиться с тобою, ежели не Навь ты, а человек?
Он бережно поцеловал Женю в лоб, в глаза, в губы, соскользнул к шее. Она боялась мешать или прислушивалась, есть ли ещё кто-то в доме? Яр забрался на постель, Женя не шевелилась.
- Ответить... - тихо выдохнула она, - слышит ли Навь голоса, видит ли мороки, прошлое или умерших?