- Совсем не жрёшь ни чё. Так и сгниешь с подведённым брюхом. Ну, давай, глянь, что я тебе принесла, - Влада поставила перед мордой собаки полную отварной обрези миску. Пёс слепо ткнулся в алюминиевый край, хрипло фыркнул и снова опустил голову. Ему лучше было лежать и неподвижно греть рёбра под светом весеннего солнца. Наступило тепло. Дожил.
Влада откинула бусые волосы за ухо, где на кожаном ремешке свисали два волчьих клыка. С непроницаемой тоской она смотрела на последнего умиравшего пса из Чёрной Стаи - не той Чёрной Стаи, которую заветным клинком подчинил себе Яр, а настоящей, служившей их роду ещё со времён Ярчука. Однако и с ним пришло время прощаться.
Тело пса исхудало, шерсть повылезла клочьями, смердело болезнью. Собака ослепла, задние ноги едва её слушались. Из милосердия её полагалось добить, так подсказывал уклад рода. Ведь даже подземники, предчувствуя немощь, уходили доживать последние годы в лес. Но не в одиночку. Вместе со старым охотником уходил пёс Чёрной Стаи. Когда он возвращался, в племени узнавали о смерти сородича. Теперь некому будет проводить стариков.
Влада так и не решилась облегчить кончину собаке. Слишком многих она отправила в Вырей атамом с рукояткой из янтаря. Пёс хрипло дышал и жмурил поблёкшие глаза на солнце. Воздух запах весной. От земли поднимался полупризрачный пар, последние островки снега стаяли тонкими ручейками. Он ещё жил, посреди весны, посреди возрождения жизни, и жизнью своей наслаждался. Ни еды, ни питья ему больше не надо, только выдох и вдох, выдох и вдох: пусть воздух струится по надсаженным лёгким и немного тепла, последнего перед зимой пустоты, растечётся по жилам.
- Дыши, - шепнула Влада и потрепала собаку рукой, обвязанной бусами. - Дыши, это твой день - последний, али ещё из многих, но твой.
- Они дохнут, - проговорил за спиной Сивер. Влада оглянулась. Как и поручено он привёл с собой безымянного мальчика с тёмными волосами и блестящим от дерзости взглядом. Мальчик чем-то напоминал Яра, только судьбы у них будут разные.
- Я такой болезни не знаю. Стая выродилась, до захудалишнего щенка, - встала Влада от ослабевшей собаки. - Прежде псы были добрым подспорьем для рода. Прошлым летом он ещё ходил с нами в набег. Сегодня же остался последним и дни его на исходе.
- По приплоду и о силе суди, - откликнулся Сивер, поглядывая поверху. Влада прошла мимо него к безымянному мальчику и откинула тому волосы за левым ухом. На коже синела татуировка в виде двух сошедшихся треугольников.
- Как тебя нарекают?
- Безымянным.
- Какое имя себе заслужить хочешь?
- Ра...
Звонкая пощёчина оборвала его. На бледном лице вспыхнул след от ладони. Безымянный не дрогнул, лишь крепче стиснул заточенные клыки.
- Не говори вслух неданного имени. Пусть скажется, когда к роду вернёшься с заслугами, - обронила она, отходя.
- Если вернёшься, - прибавил Сивер.
- Один не пойдёшь. Дам другого тебе, - меряла Влада шагами нагретую солнцем поляну под старой сосной. Иногда она встряхивала волосами, как взбивает оперенье ночная птица. Только Влада прислушивалась не к ночным голосам, а к дневным звукам... может к тем, что вовсе не слышимы. Любой охотник в племени знал, что ведуньи слышат неслышимое и видят незримое. Одарённые девочки в племени рождались нечасто, но любая веста боялась, что однажды к ней явится Зрящая Кошт и повяжет на запястье её маленькой дочери чёрную нить.
- Дорога лежит в земли Кроды. В глубине нор, где горит вечное пламя, сыщите ведуна. Донесёте ему весть от меня. Но остерегайтесь обмана, - Влада вернулась, обошла и оглядела Безымянного со всех сторон, и остановилась у него перед глазами.
- Знаешь, что никто из посланцев назад ещё не вернулся? Никто не заслужил себе имя.
- Ежели сгину, то хоть так послужу роду, - ответил он.
- Сгинуть легко, - отвернулась она. - Живым ко мне вернись в логово и поведаешь, что в вечном пламени видел под Кродой. Угольному волку доверия нет, плохое племя под ним. Теперь всё. С первым солнцем ступайте в дорогу. Пшёл.
Безымянный кивнул, развернулся и поспешил к норам. На поляне с ней остался лишь Сивер.
- Посланцы мрут, а чужеядные стаи до сих пор не пришли едениться.
Влада вернулась к задремавшей собаке, ощупала ребристый бок и перебрала порыжевшую шкуру.
- Чужеродые знают, где наше логово. Мы сами приманиваем к себе врагов и подставили нож под горло! - с нарастающим недовольством продолжил Первый Охотник. - Вожаки крамолу удумали. Промеж себя именуют ведунью изменницей: за то, что ты супротив уклада пошла.
- Слепые они, - глухо отозвалась Влада. - Из Навьей норы мира не видно.
Сивер мрачно глядел и с горькой тяжестью выдал, что скопилось у него на душе.
- Убьют они тебя.
Но и здесь Влада не испугалась и даже не оглянулась на мужа.
- Ежели меня убьют, то и тебя вместе с Яром, - оглаживала она собаку, словно только с псом говорила. - Тогда племя, верно, погибнет. Некому будет с чужеядами договариваться, а они придут скоро - только дурак не провидит; а в злобе и страхе каждый дурак. Будет кровь, Сивер. Кров внутри нашего рода. Ты к такой крови готов?
Сивер скрестил на груди руки, овитые кожаными ремнями. Вожак Навьей Стражи быстрее и злее, и крепче любого другого охотника в племени, он был лучшим из соплеменников, когда они с Владой впервые сошлись, и оставался сильнейшим сейчас. Только страсть за минувшие годы к ней притупилась, зато осталась семья. За семью и потомство охотники не пожалеют ни Счастья, ни жизни, но сын у Сивера по-прежнему был только один.
- За тебя кровь пролью, но не за Яра, - ответил напрямки Сивер. Лишь после этого Влада к нему повернулась. Собака у её ног не дышала. Она помогла псу свернуться клубком, на шкуре начертила белилами известковый узор. Теперь он походил на задремавшего в преддверии битвы воина.
- А если меня оболгут? - подошла она к озарённой солнцем сосне и прижалась спиной. Сивер шагнул навстречу. - Часто ты сплетни про меня слышал? Вожаки зубоскалят, весты злоречье несут. Так, слышал про меня?
- Нешто и слышал, разве когда поминал? - подошёл Сивер вплотную. - Покуда ты будешь со мною - я твой вожак.
Влада наклонила голову набок, шнурок-оберег коснулся плеча. Она выпростала рубашку из-под пояса брюк и расстегнула верхние пуговицы.
- Будь моим вожаком, и в крови, и в лихе. Волчице без Волка никак... особливо при крамоле.
*************
Родной лес, родная земля. Яр возвращался домой и запястье его крепко овила цепь. Он скрепил жизнь гвоздями, часто ощупывал звенья и поглядывал на руку, словно сама она стала выкованной из железа. Жёсткий кулак под цепью отяжелел, каждый год его жизни отныне служил ему оберегом.
От радости возвращения в сердце Яра играла кровь, шаги сами собой ускорялись. Он почувствовал запах родной земли и отбежал от товарищей. Сирин тотчас оставила Навьи Рёбра, как только они вышли на окраину леса. Рядом и правда запахло свежей землёй. Под одним из поросших весенними травами холмов Яр заметил пустынную нору. Племя рыло их не одно лето подряд, и эта нора глубока, как и все остальные, чтобы морозы не пробрались дальше верхних межений. Жаль только, что в логове не разводили огонь и никого туда не вселяли. Каждый спуск в тоннель перекрыт минами и растяжками.
Внезапно среди щебета птиц и шуршания ветвей на ветру, Яру почудилась речь. Он прислушался, улыбнулся и поспешил к тому месту, где послышались голоса. Яр пробрался сквозь папоротники, не задевая трескучих кустов, и как на охоте подкрался к поляне. Но стоило ему выглянул из-за зарослей, как он тут же обмер. Сивер жался к его родной матери у сосны. Изредка через сомкнутые зубы Волчицы вырывались глубокие стоны. Сивер ласкал её, скользил по шее губами и бессовестно овладел ей, как забравшийся в чужое святилище вор.
Сердце Яра налилось чёрной кровью, он вскинул винтовку, прицелился наверняка. Мушка скользнула по затылку охотника. Выдох - вдох. Выдох - вдох. Сивер ускорился, часто и тяжело задышал. Выдох - вдох. Выдох - вдох. Пальцы матери расцарапали ему спину, она хрипло и глубоко застонала. Яр дожидался, когда Сивер хотя бы чуть-чуть отклонится. Отчим завершал их соитие редкими напористыми толчками. Мать игриво цапнула его за мочку уха, Сивер невольно наклонил голову. Долгий вы-ыдох...
Ствол винтовки отдёрнули раньше, чем Яр успел выстрелить. Он развернулся и бешено лязгнул зубами. Сава оружия не выпустил.
- Ошалел? - одними губами спросил он.
- Отпусти! Она моя мать, - прорычал Яр.
- А ты её сын, - словно напомнил Сава. Несколько долгих секунд Яр сжигал его взглядом. Со стороны поляны послышался шорох. Сивер уходил прочь, так и не заметив возвращения пасынка. Мать застёгивала одежду. У её ног лежал мёртвый пёс. В ведуньих глазах не осталось ни тени дурманящего сладострастия. Она успела задуматься о гораздо более ценном, ещё непостижимом и строгом.
- Слушай, Савушка, что скажу... - подтянул Яр состайника с неожиданной лаской, - Волчица Волка не любит. Никого нет для неё важнее отца: истинного моего отца, Чёрного Зверя. Я от великой Волчьей крови рождён и по кровавой дороге ступаю. А коли так, то всякий погибнет, кто к моему руку потянет. Смерть я, Савушка, прорекаю.
*************
Сводчатый зал с высокими окнами непривычно заполнили люди. Настоятельские покои ещё до Обледенения перестали служить личной опочивальней владыки и превратились в его рабочее место. Два больших дубовых стола составили торцами друг к другу, один поставили поперёк во главе. На столах обычно стояла лампа и письменные принадлежности, лежала большая учётная книга, куда отец переписывал из приходских списков храма имена всех живущих в общине. Но сейчас стол очистили, вместо лампы и книг громоздилось некое сооружение, накрытое полотном.
На собор пришло девять высоких чинов, отвечавших за провиант, снаряжение, лошадей, автокорпус, торговлю, мастерские и лазарет, также священники храма. Чины расселись вдоль вытянутых столов. Тысяцкие христианского войска расправили карты, особое внимание уделяя плану Монастыря. Зал освещала бронзовая люстра с шестью витыми рожками. Ток подавался генератором, тарахтевшим в подвале. Желтоватые блики света отражались в остеклении шкафов вдоль всей задней стены. На полках сплошными рядами теснились тома в дорогих переплётах.
Стоило чинам собраться, как дородный эконом Трифон принялся спорить, часто прерываясь, чтобы сипло вздохнуть, и затем продолжал с новым жаром.
- Разве в первый раз Навь на людей нападает?.. с-сых... Монастырь дикари... с-сых, восемнадцать Зим не трогали! Если кто снаружи окажется, так пеняй на себя, но дальние общины... с-сых, ежегодно от подземников отбиваются. Из-за набегов сёла целые... с-сых, исчезают. А мы всё молчали! Так что же теперь... с-сых, изменилося?
Его поддержал высоких и худой мужичок с жидкой бородкой в залатанной куртке песчаного цвета - монастырский келарь. Он говорил неспешно, словно в каждом слове своём сомневался.
- Воевать - дело нелёгкое. Только-только почитай Зиму пережили, запасов в амбарах не вдосталь. А ежели, неровен час, мы в осаде окажемся? Чем кормить людей будем? На черный день, конечно, оно отложено, но не мешало бы и осени подождать. Глядишь, зерно из Ржаного доставят, из других общин рыбу, мясо звериное, картошки, яйцо, зелень, прочее... В дни весны ещё никто не отъелся, война никому не сдалась.
- Разве только язычникам, - окликнул Василий и чины повернулись. Он стоял перед картой, упираясь руками в столешницу. На плане перед ним были расставлены маленькие фигурки языческих идолов, лесных зверей и христианских крестов. - В шести городах Поднебесья готовится войско... - подобрал он одну из фигурок и принялся крутить её в пальцах. - В одном только Китеже рота танков насчитана, а бронемашин, лошадей и чего полегче из вооружения у Змеи - не счесть. Пераскея с таким войском сидеть на месте не будет, и куда она, по-вашему, двинется, если белый конь Святовитовый через три копья перед капищем переступит?
Не все поняли про коня, но порядочно заволновались. До крещения Василия звали Лютом, он служил воеводой ещё при прошлом правителе Китежа Ване. Но три года назад Берегиня устроила переворот. Лют сбежал к христианам, хотя до сих пор хорошо разбирался в делах Поднебесья, потому что на собственной шкуре испытал норов самозваной владычицы.
- Христианские семьи запуганы, возвращаются к нам на восточную сторону Кривды, - продолжил Василий. - Слобода за три года разрослась вдвое, а рать пополняется слабо. Если взять и прикинуть, то в Поднебесье живёт с полста тысяч народу, в крещёных же землях двадцать тысяч с трудом набирается. Кроме Монастыря больших общин у нас нет. В ратники, если из Поднебесья на нас нападут, сможем призвать тысяч восемь от силы, и то всех молокососов придётся под ружьё ставить.
- Это всё из-за денег! Не надо было с кродами... с-сых, договариваться, чтобы они по десять берегинь к алтыну меняли! - чуть ли не завизжал эконом. - Пераскея бы давно кродов к ногтю прижала... с-сых, за их уголёк, да без нашего золота. Мы то ей на кой поперёк пути встали?
- Не лез бы ты своим свиным рылом в калашный ряд! - не стерпел Егор. Он сам помогал монастырскому золоту разойтись по языческим землям и нападок на своё торговое дело совсем не любил. Эконом к нему даже не повернулся. Вытаращив глаза на толстом лице, Трифон плевался от злости.
- А вы ещё... с-сых, с Навью воевать собралися! Вот как нечисть ударит... с-сых, с севера, а язычники с юга, так раздавят наш Монастырь... с-сых, как яичко, и погибнет дело христово! На что недеетеся? Надо сговариваться - хоть с кем! Не то явятся... с-сых, подземники из норы и язычники из-за Кривды, богатства разграбят, детей с жёнами в полон возьмут, мужиков перережут!
- Кто знает, сколько Нави в норах таится, какой они силы и хотят ли захватить Монастырь, - это первое, что сказала Женя на высоком соборе. Чины повернулись, она старалась не оробеть под их взглядами, хотя всю жизнь прожила рядом с ними. - Восемнадцать Зим они в подземье плодились, грабежом и насилием копили запасы. Если норы их глубоки, если у них оружия довольно и лес - одна большая ловушка, то мы завязнем в сражениях, когда первыми нарушим черту. Неизвестно ещё, с кем воевать нам придётся: людьми ли или зверями?
Она запнулась и мельком бросила взгляд на отца. В покоях хихикнул неловкий смешок эконома.
- Люди или звери... с-сых, ты их ближе видала, рассказывай, кто тебя на дороге резать хотел.
- Молчал бы ты, пехтюк! - на этот раз припомнил Егор его обидное прозвище. Лицо эконома пошло красными пятнами, он астматически хватанул воздуху, чтобы ответить, но Женя его опередила.
- Видала, правда твоя. Ближе видала, чем любая из христианок захочет увидеть. Нож мне к горлу приставили, звериными глазами глядели, но ведь не зарезали. Договор на крови меня сохранил, восемнадцать зим Монастырь дикое племя не трогало. Навья стая разбила конвой на дороге, душегубы они, лютые изверги, но черту не нарушили. Если будем поступать по кровавому договору, со всем смирением и по заповедям, то сохраним и себя, и других, и будем жить на земле нашей мирно. Как сказано: "...поступайте по уставам Моим, и никто вас не обеспокоит и меч не пройдёт по земле вашей".
- Аминь. - Раздался веский голос протоирея. - Живые знают, что умрут, а мёртвые ничего не знают... потому что и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части во веки ни в чём, что делается под солнцем.
После его колокольного баса в покоях повисло молчание. Чины призадумались, руку поднял монастырский врач Серафим и, не в пример главе храма, заговорил тихо и сосредоточено.
- Если думаете о войне, то про своих убитых и раненых не забывайте. Вместе с вами обычные невинные люди живут. Защитят ли их стены от Навьих ножей? Без лекарств в лазарете ничем кроме молитвы и слов утешения не поможешь. Да, я человек небольшой, может много чего не понимаю, даже оружия в руках не держал, зато повидал обмороженных и переломанных, обожжённых, зверями истерзанных, в горячке от инфекций мечущихся. Не сочтите за трусость, но община к войне совсем не готова, и не к концу этого лета не будет готова, и не на следующий год, и не через десять Зим тоже. Значит умирать будут те, кому ещё можно помочь, кто в мирное время сумели бы выжить.
- Никогда лучше не будем готовы, чем готовы сейчас, - тяжело сказал отец, и Серафим мигом смолк. Даже будучи всего лишь одним из собравшихся, он возвышался над другими чинами, как звонница над часовенками. - Кто крови и смерти боится, тот христианское дело не защитит. Не ради благ земных мы воюем, а за наш последний ночлег. И не в туне владыка меч носит, он - Божий слуга и защитник людей от злодейства. Так говорю вам по власти от Господа, что напасть первыми придётся нам лишь из слабости: слабы мы против Нави и Поднебесья разом стоять. Вот почему с одним врагом надо справиться, пока второй за Кривдой замялся. К жертвам готовьтесь, но жертвовать не страшитесь, ибо настанет время, в которое услышат все умершие глас Сына Божия, и изыдут творившие добро в воскресение жизни...
- ...а делавшие зло в воскресение осуждения, - договорила за него Женя. - И всё же я против войны ради мести.
Она встретилась с холодным ноябрьским взглядом отца и замолчала. Под электрическим светом люди казались жёлтыми восковыми фигурами с тревожными напряжёнными лицами. Чины сомневались, не верили в неотвратимость войны. Тогда Настоятель поднялся, сгрёб с карты несколько волчьих фигурок и начал расставлять их по-новому.
- Вот здесь восемь дней назад одну из крещёных общин сожгли, а обезглавленных жителей на воротах развесили. У подножия Пояса кочевники отыскали тела Шатунов с вырезанными по всему телу знаками. В лесу, где бьётся Железное Сердце, троих оседлых охотников гвоздями к колёсам прибили. Злодеяния тянутся с севера, с запада, даже с востока, с каждым днём ближе к Монастырю. Не может столько зверств сотворить всего одно племя.
Среди чинов прокатился испуганный ропот.
- Господи спаси, не уж-то ещё подземники к нам идут?
- И сколько сейчас в лесу Нави?
Василий смотрел на карту с усмешкой. Волчьи фигурки окружали Монастырь со всех сторон и скалились на его белые стены словно живые. Он поставил перед волками чёрного шахматного ферзя, которого крутил в пальцах с самого начала собора.
- Про что думаете сейчас? - раскатился бас Настоятеля и заставил чинов замолчать. - Боитесь, что запасов не хватит, что язычники в спину ударят, что в лазарете не всех сумеем спасти? А тем временем Навь нас в кольцо зажимает, как на волчьей охоте. На всё воля Божья, но, если промедлим с войной, то можем не устоять.
- Надо ударить по ним, пока новые племена не пришли. Если Проклятый Род в землю зароется, то их никакой силой не выкуришь, - поддержал его тысяцкий. - В приграничье дикари перемётные норы нарыли, родовое логово раскопали, ждут к себе новых гостей. Дай только соседнему племени с чужаками сойтись, и они нападут в то же лето. Навь привычна к набегам, без дела на месте не усидит. Стаям добыча нужна, а что для них слаще Монастыря будет?
- Но почему именно мы? - задумалась Женя. - Почему Навь со всего Края против нас ополчилась? Взять Монастырь даже общим числом нелегко. Никогда ещё дикари не нападали на крепости.
- Сейчас всё иначе, - ответил отец и на лицо его словно легла тень от тучи. - Ведунья в здешнем лесу многие Зимы мечтает объединить племена. Нет такой цели, которой бы она хитростью или жестокостью не добилась, и она хорошо помнит угрозу сжечь её норы вместе с Проклятым Родом. Подземники изменились. Прежде при встрече с сородичами они грызлись друг с другом, но, если заключат союз, то танки из Поднебесья вам детской пищалкой покажутся.
- Как же тогда биться с ними? - прикрыл рот эконом и испугано оглянулся на окна, будто в них уже лезли подземники. Страх перед Навью среди христиан был гораздо больше, чем их настоящие злодеяния.
Сергей вернулся к столу, на котором стояла укрытая тканью громада, и стянул полог. Чины увидели целый маленький город, склеенный из кусочков фанеры, пластика и пенопласта. Модель христианской Обители венчали сверкающие купола храма Николая Чудотворца, напротив стояла башенка звонницы, рядом трапезная с малой церковью и склады провианта. В огороженной западной части теснился рядок из машин на деревянных колёсиках - автокорпус. У ближайшей стены - конюшни и кузни. Севернее - сады и теплицы. Между Парадным и Малым дворами раскинулись длинные двухэтажные корпуса келий. За кельями - мастерские, арсенал и надвратная церковь Спаса Нерукотворного, арка которой вела в Слободу. За казначейскими палатами, где заведовал торговлей и составлял караваны Егор, горделиво раскинулся гостиничный двор с паломническими корпусами. С юга в него вела ещё одна надвратная церковь, Преображения Господня. Всё заключалось в крепостных белокаменных стенах с семью дозорными башнями.
Таким и был монастырь ещё до Обледенения. Обитель мало изменилась с наступлением Долгих Зим. Лишь с востока к ней пристроилась большим полукругом деревянная Слобода. По огороженному частоколом посёлку вились и петляли узкие улочки. Каждое брёвнышко деревянных домов и колодцев было заботливо выточено и посажено на самоварный клей, так что даже отдельные дома в Слободе узнавались.
- Толково сработано, - похвалил Егор.
- Трудник собрал, который сейчас в заключении, - отозвался отец. Стол обступили другие чины. Узнав про Илью, Женя посмотрела на макет совершенно другими глазами. Отец заметил в работе лишь один недостаток: с главного купола храма слетел маленький золотой крестик. Он аккуратно подцепил его пальцами и водрузил на должное место.
- Сколько в Монастыре живут христиане, столько мы готовимся воевать, - начал он, указывая за внешние стены. В окрашенной коричневой краской наплывах строительной пены угадывались складки земли. - Ров копать начали ещё при втором Настоятеле. Сейчас он глубок, дно усеяно камнями и брёвнами. Даже танкам через него не пробраться. В каждой башне пулемётная точка, есть места для стрелков, гранатомётчиков, схроны. Верхнюю кромку стен мы укрепили зубцами из кирпича. В боевых ходах устроили места для станин под тяжёлое вооружение. Монастырь строился неприступной крепостью ещё при монахах, теперь же будет служить цитаделью и нам.
- А если осада? - забеспокоился келарь. Он больше всех переживал за запасы, ведал трапезной, клетями и ледниками с едой.
Настоятель снял с келейного корпуса фанерную крышку и два верхних этажа и указал на подвалы.
- Здесь соберём пищу, тут же устроена скважина и насос для воды, а ещё...
Он провёл пальцем вдоль цепочки серебряных трубок на внутренней стенке подвала.
- Пять Зим назад мы провели отопление в кельях, в гостиничных корпусах, храме, трапезной и мастерских. Работает отопление на всём, что горит, но лучше всего на новогептиле. Такие же трубы я видел в бункере, где родился. Но наше отопление проникает во все каменные постройки Монастыря и перекрывается из отдельных колодцев. Часть котлов мы принесли из старых убежищ и устроили котельную под келейным корпусом. Из складов и котельной проложены три тайных хода: в трапезную, в Спасскую церковь и в оружейные мастерские. Двери в кельях заменены на железные, стены издревле толстые, окна ставнями из металла усилены, своды и крыша балками и распорами укреплены.
Отец прервался, стараясь припомнить, не забыл ли ещё чего важного. Весь Монастырь перед ним лежал как на ладони. За прошедшие Зимы они изучили каждый его закуток, хотя под землёй старинная крепость до сих пор была до конца не разведанной. Подземные ходы частью не найдены, частью завалены, частью заперты от глаз посторонних. Точное строение подземных тоннелей, должно быть, вовсе никто не знал.
- Наше тепло - вовсе не убежища древних. Есть одно слабое место, - отец обвёл указательным пальцем посёлок внутри частокола. - Если на нас нападут, общинников из Слободы придётся в каменные корпуса внутри старой Обители переселить.
- Сколько месяцев мы продержимся без подвоза? - осведомился Егор. Не один год казначейство копило запасы, торговало за золото в малых общинах и вгоняло единоверцев в долги, лишь бы только монастырские склады наполнялись запасами.
- До конца Зимы в лучшем случае хватит, - ответил отец. - Даже если Зима выдастся Моровая. Но и осада так долго продлиться не может. У самих дикарей и всебожцев нет стольких запасов. У нас же вода, пища, крепкие стены. Не хватает лишь одного...
- Топлива, - догадалась Женя. - Хранилища почти опустели. Скоро не на чем будет выехать за ворота, не то что Монастырь протопить. В автокорпусе осталось не больше пяти бочек новогептила. Есть мазут, уголь, дрова, но чтобы прожить Моровую Зиму этого нам не хватит. Нужен чистый не разбавленный новогептил. Несколько десятков бочек может хватить, даже с избытком, если хорошо экономить.
- Окрестные общины выжаты досуха, у оседлых больше нет ни бочки новогептила, - вздохнул Егор. - И Поднебесье с нами запасами не поделится. Торговли нет давно, и Пераскеи самой топлива не хватает. Осталось последнее лето, иначе до глухих сёл без всякой войны не добраться.
- Может быть есть ещё место, где горючее сохранилось, - Женя вынула из планшета на боку распечатку того самого кадра из видео и положила на стол. - Возле Серых Городов стоит большой аэродром с подвощённым к нему топливным терминалом. А вот это... - указала она пальцем на ряд белых приземистых бочек, - и есть то самое топливохранилище. Многие Зимы назад Серая Орда оставила город, внутри хранилища ещё могло что-то остаться.
- Хранилище подожгли, потому Орда и оставила город. Им больше нечем стало топить, - напомнил отец. - Но даже если после Серого Повелителя у аэродрома что-то осталось, то за столько Зим топливо могли легко взять и другие.
- Нет, не могли. Все эти годы перевалы были закрыты снегами, проходимыми они становятся только теперь. И если бы так много топлива залило Край, мы бы узнали откуда оно и догадались, что на аэродроме до нас кто-нибудь побывал. Но, если этим же летом мы первые не поедем за Пояс, то вместо нас к аэродрому обязательно доберётся кто-то другой, - Женя огляделась в поисках поддержки, чины слушали её с недоверием и молчали. - Я нашла кое-что в прошлой поездке - шлем с видеозаписями, и теперь знаю, что Финисты взлетали с аэродрома, когда Орда уже билась на Перевале, значит в хранилище горючее ещё оставалось. Нам нужно гораздо меньше, чем Финистам. Если Города полностью вымерзли и люди ушли с востока вслед за Повелителем, то некому было его украсть. Если топливо ещё там, то это может решить не одну судьбу христиан, это изменит судьбу всего Края.
- Путь слишком далёкий, - покачал головой отец. - И история слишком давняя. К тому же времена теперь неспокойные, каждый человек и машина в Обители наперечёт. Ради такой неважной надежды мы не отправим конвой.
- А что ещё кроме надежды у нас остаётся? - на лбу Жени выступила испарина. Егор с тревогой к ней пригляделся, она продолжала. - Мы потратили двадцать Зим, чтобы единоверцев сплотить под властью Обители, мы проповедовали и собирали общины, как рассыпанные бусины на единую нитку. И эта нить вновь оборвётся, даже если не будет войны, но закончится топливо и караванов не выйдет. Если нагрянут тяжёлые холода, то у нас не останется новогептила, чтобы выстоял даже сам Монастырь. Отче, Времена близятся и без топлива нам не выжить ни против всебожцев, ни против Нави. Если же вернётся Мор...
- Вот уж дудки, лето теплеет... с-сых, и Мор никогда не вернётся! Хоть за это мы можем Господа благодарить, - влез в разговор эконом и другие чины согласно с ним закивали. Женя смотрела на отца, выискивая в его заросшем чёрной бородой лице настоящий ответ. Он опёрся о стол и хмуро наклонил голову. Настоятель глядел на фанерные домики, казалось лишь рукой прикоснись, и они вмиг рассыплются. Чины спорили, говорили, что смогут найти горючее в других землях, хоть бы дрова или уголь. Взгляд Настоятеля задержался на маленьком крестике, недавно поднятом на маковку храма.
- Сколько понадобится времени, чтобы доехать в конвое до аэродрома и вернуться назад?
Спорящие чины замолчали. Эконом громко фыркнул и засопел.
- Может быть недели две, - ответила Женя.
- Ну да, как же... - с тяжёлым вздохом проворчал Егор.
- Собор окончен. Дальше буду говорить лишь с казначеем и дочерью. Остальным раздам поручения позже. Идите с миром, храни вас Господь.
Чины ответили ему теми же добрыми пожеланиями, неторопливо поднялись и степенно направились из покоев. Дольше всех с отцом оставался Василий. Он провожал взглядом каждого выходящего, затем посмотрел на отца, точно ли ему не следовало оставаться, и лишь после этого вышел и прикрыл за собой двери.
Как только они остались одни, отец обратился к Егору и Жене.
- Есть хорошие новости из караванов?
Женя вытащила из планшета письмо священника Никона из Вороньей Горы и передала отцу. Следом ответил Егор.
- Кочевники начали заходить в Междуречье. По их рассказам магометане вытеснили их с привычного выпаса из южных степей. Охотники в общинах жалуются, что этой весной стало гораздо меньше добычи. Зверей нет, ловчие места оставлены, приходится уходить глубже в лес, некоторые по незнанию или нарочно с голодухи у кочевников оленей стреляют. Волокиты с этим только прибавилось.
- Растения и звери странно себя ведут, - продолжила Женя. - Многие ещё не очнулись от спячки. Ночью опять примораживает. В тех местах, где горел новогептил, всходят рыжие ядовитые травы. Иные звери и птицы мрут, другие в опасные стаи сбиваются. В этом году весенние бури намного сильнее и болезней в общинах прибавилось. И всё это только малая часть. Никто не спохватится: не сезон, не урожай, время дурное, но, если это знамения от Господа, то Времена близятся и Мор скоро.
Отец вернулся к разостланной на столе карте, убрал с неё лишнее и осмотрел области на востоке.
- Так сколько отнимет дорога, если послать конвой к городам?
- Моя карта будет вернее, - Женя поспешила к одному из шкафов, открыла дверцу и вынула длинный рулон пожелтевшей бумаги. Поверх отцовской карты она расстелила свою, составленную по рассказам паломников, оседлых переселенцев и монастырских торговцев. Старых карт в библиотеке хватало, но мало кто мог точно знать, что случилось за семьдесят Зим в глухих пустошах.
Карта Жени была полна пробелов, зато показывала сегодняшний Край, как он есть. Лучше всего она зарисовала восточную часть Междуречья, от Кривды до Пояса. В Поднебесье символами круторогой бычьей головы и стрелы с топором отмечались Таврита и Чудь. Знак рыбицы означал Китеж, колос и серп - Аруч, домик с треугольной крышей - Дом, шахтёрская лебёдка - Крода. Далеко на юге лежала степь, из которой приходили кочевники. Но ни христиане, ни ясаки сами никогда на юг не углублялись. В южных степях жили те, кто почитали Единого Бога, у которого девяносто девять имён.
Север зарос дикими лесами. Лишь несколько настороженных к чужакам и недружелюбных общин отыскалось в них за последние годы. Невегласе жили особняком и привыкли полагаться лишь на себя. В таких деревнях христиане старались проповедовать в первую очередь. Без монастырской помощи северные общины могли быстро погибнуть, так и не узнав, что после Обледенения выжило много других людей. Сколько деревень Невегласе вымерзло до первых приездов монастырских торговцев и проповедников - одному Богу известно.
Карта Женя была сплошь покрыта отметками звериных голов, лучистых звёзд, перечёркнутых или пустых квадратов, столбиков с глазами, капелек воды и острых, как клыки, треугольников. Знаками звериных голов отмечались места, где жители когда-либо видели Лесных Духов - огромных животных, рядом с которыми лес разрастался ещё гуще прежнего, либо же начисто вымирал.
Звёздами Женя отмечала различные чудеса, о которых рассказывали ей в караванах местные жители: подслушанные клады, заветные рощи, целебные родники и прочие сказочные наваждения. Возле каждой звезды стояла циферка, описание к ней Женя заносила в дневник. На страницах её дневника хранились истории о полуптице с женской головой, очаровывавшей путников сонливыми песнями и затем губившей их неожиданной смертью, истории о болотных приведениях и о хозяевах леса, представавших перед людьми то в медвежьих обличиях, то маленькими старичками до пояса. Ещё рассказы о змеиных царях и царицах, дарующих мудрым богатство, и о вечном тепле, что не выстывает даже в самые лютые Зимы, и о чащобах, где еда растёт на деревьях, и о многом-многом другом - невозможном, но таком желанном во времена после Обледенения.
Нельзя в это верить, но знать, во что верят другие - необходимо. К тому же, за сказками порой скрывалась и быль.
С особенной нелюбовью Женя смотрела на столбы с маленькими глазами - языческие капища, найденные пилигримами храма. Многие идолища на капищах - совсем новые и поставленные на христианской земле всего год или два назад. Язычники переправлялись через Кривду не только за металлом рухнувших кораблей, но и навязывали свою многобожную веру общинникам, которых до этого проповедовали священники храма. "Змея не ползёт в дела Волка, а Волк не укусит Змею", - так порой говорили, но по правде Берегиня лукавством и подкупами давно мешала делам христиан и миролюбивые до этого общины ни с того ни с сего порой поднимали оружие на монастырские караваны.
Тогда и Волк огрызался. Как только Волкодавы Василия отправлялись в долгие рейды, до Жени долетали слухи о пожарах и странных нападениях в Поднебесье. Наученные отцом Волкодавы умело выставляли нападения под Навь и уходили на свой берег Кривды никем незамеченные.
Разворачивалась и борьба денег, золотых монет с серебром Берегини. Колдуны Кроды обменивали монастырские алтыны с хорошей выгодой для себя. Деньги спасли живущих на отравленной и бесплодной земле окудников, где из всех сокровищ был только уголь.
Большой войны между язычниками Поднебесья и христианами до сих пор не случилось лишь потому, что Берегиня ещё не совсем подчинила себе западные города, а Монастырь слишком заботился об окрестных общинах и долго накапливал силы.
Меньше всего на карте стояло отметок с квадратами. Три из них перечёркнуты - это бункеры, построенные во времена Тёплого Лета. Лишь в одном из обнаруженных убежищ ещё кто-то жил. Женя бывала в нём вместе с Егором и видела, до какой грязи может скатиться запертый в бункере человек. Одиночество замыкает, приучает в первую очередь думать о себе и своих порочных желаниях. От проповедников храма обитатели бункера сбегали на глубину заваленных хламом тоннелей. Шаг за шагом с подарками в виде еды и лекарств проповедники убеждали людей, что Бог не оставил их и по-прежнему любит. Но в остальных найденных под горами убежищах никого и ничего не осталось. Три зачёркнутых на карте квадрата означали брошенные и разграбленные убежища.
Человеческие кости не внемлют словам. О душах усопших можно было только молиться и вверить их в руки Господа.
Всё чаще и чаще на карте Женя отмечала новые треугольники. Охранники из караванов, проповедники, беженцы, пленные Шатуны и языческие торговцы, дремучие Невегласе - все, кто появлялись в Монастыре, рассказывали о нападениях Нави. Чтобы подтвердить свои слова люди показывали увечья и шрамы, оставленные навьим оружием. Дикари наводнили весь Край, умеючи скрывали логова в дебрях, и мало кто знал, где они прячутся, в какие глубины волокут пленников и где хранят награбленные запасы.
Лишь про одно логово было известно доподлинно. Знак Мара-Вий грозно сомкнул треугольники, словно зубы, в лесу возле Монастыря. Про это племя говорил отец, когда вспоминал о ведунье и заключённом между Обителью и подземниками договоре.
- Через Пояс можно проехать через три перевала, - показала Женя на длинный горный хребет. - До северного - нам никак не добраться. Дорога заросла диким лесом, чересчур большой крюк и значит времени нам на возвращение не хватит.
- Через восточный перевал я бы тоже не сунулся, - наклонился Егор над картой. - Пусть это самый короткий путь через горы, и мы знаем о нём лучше всего, в конце концов ещё Женин дед, старый скиталец, по нему проходил, но машины по восточному перевалу навряд ли проедут. В предгорье бежит река Сыта и нет переправ; с восточной стороны гор, сразу за Поясом, раскинулись гиблые топи. Даже если получится перебраться и через Сыту, и проехать по перевалу, и по болоту пройти - упрёшься ещё в одну реку, Хмарь. Мосты с прошлого века на восточном изгибе разрушены. Выходит, восточный путь самый короткий, но и самый трудный.
- А что, если проехать по южному? - отец повёл пальцами до самого низа карты. - Сначала по крещёным землям, дальше по трассе мимо степей, южный мост через сыту должен стоять, через него можно в горы, дальше в восточные земли. Путь выйдет гораздо длиннее, зато самая опасная часть пройдёт по заброшенной магистрали.
- От той магистрали одно название осталось, хотя схожие строили крепче обычных дорог. Только вот ещё что, южные земли между Сытой и Кривдой - земли язычников, - обособил Егор. - Вдоль южных границ Поднебесья заставы стоят, служить на них туго, магометане Степного Бейлика часто ходят с набегами, как бы нам между молотом и наковальней не оказаться. На одной или паре машин окольными тропами ещё можно проехать, но как проскочить с целым конвоем?
- Василий догадается как, - сказал отец. - Он был воеводой при Ване, защищал Поднебесье, и от магометан тоже. Безопасные дороги рядом со степью знать должен. Волкодавы будут охранять конвой. Перевал на юге - единственный путь для нас и, даст Бог, доедем, отыщем горючее и вернёмся за лето.
- Тогда машины нужны - самые надёжные в автокорпусе, - задумался Егор. - Не меньше четырёх броненосцев под охрану, к ним грузовик с запчастями и провиантом. Может в пути пробудем так долго, до осени не вернуться.
- Не больше двух броненосцев и без грузовика, - исправил отец. Егор досадливо поглядел, однако Настоятелю лучше было известно о запасах Монастыря. - Новогептила хватит всего на четыре машины. Если не сыщется топлива в городе, назад идти придётся пешком, налегке. Два броненосца охраны и две автоцистерны - вот и всё, из чего можно составить конвой.
- Автоцистерны? Ты про те развалюхи! - поразился Егор. - Их семнадцать Зим назад притащили с лётного поля скайренов. Из трёх машин смастерили две, но и они еле ездят. По правде сказать, всего одна на ходу, вторую мастера на запчасти оставили. Автоцистерны эти не живее хромого ишака тащатся и конвой с ними за лето никуда не доедет.
- Ничего другого у нас попросту нет, - ответил отец, и Женя его подхватила.
- Автоцистерны нужно отремонтировать и подготовить к дороге. Не в руках же ты... - она запнулась, прикрыла рот ладонью и крепко зажмурилась. Горло ни с того ни с сего обожгла едкая горечь.
- С тобой ладно всё? - забеспокоился Егор. Женя уняла жжение в горле и смогла договорить.
- Не в руках же ты топливо понесёшь. С двумя автоцистернами новогептила переживём любую Зиму, хоть Моровую. Но машины нужно будет замаскировать под грузовики, закрыть цистерны натяжным тентом, дабы с первого взгляда в глаза не бросались. На это у мастеров в автокорпусе уйдёт не так много времени. Мы должны подготовить конвой к первым неделям лета, до того, как оттаявшие перевалы заметят другие.
- Всё верно, но в конвое поедет только один, - неожиданно огласил отец. Женя почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Она была готова умолять, только бы отец выпустил её на дорогу. Егор с сожалением положил руку ей на плечо.
- Извини, Женя, прошлый караван разгромили, тебя едва вырвали, Дашутка без сознания лежит. Ты в Монастыре нужнее. Караваны с разъездами - дело казначейское.
- Но так неправильно, - не смогла Женя смириться. - Никто Серых Городов лучше не знает. Карты, названия, дороги... это тебе не деревня в три улицы и четыре двора, там многоэтажки выше Вороньей Горы! За целый день от одной окраины города до другой не доедешь, а после зимней разрухи всё наверняка стало хуже.
- Вот и отдашь свои карты, - успокаивал Егор. - Сама посуди, столько времени на колёсах, по неизведанным землям. Ты всего три года в конвоях, а я считай вырос в дороге. Умею с дикарями договариваться и западни обходить. Кого же ещё посылать на восток, ежели не меня?
- Мы мечтали отправиться на восток вместе, Егор, - отвернулась Женя от карты, которую так трепетно составляла по чудесным рассказам с легендами. - Я хотела увидеть наш Край сама, своими глазами.
- Вот и увидишь, - внезапно сказал ей отец. Женя подняла неуверенный взгляд, а Егор изменился в лице.
- Это как же?
- Она в конвое поедет. Ты остаёшься, Егор, - ответил отец.
- Да ты чего, Сергей?! - оторопел он. - Ты только подумай, что делаешь! Дорога на восток - это ведь смерти подобно.
- Нет, в этом её послушание, я выдал его своей дочери.
- Да неправильно ты его выдал! Неправильное это послушание! - воскликнул Егор. - Женька никак не годится в дорогу. Ладно бы вместе со мной, ладно бы в одном караване, но чтобы одна!..
- Не одна она будет, с Василием.
- Он ведь язычник крещёный, - упирался Егор всё с таким же лицом.
- Волкодавы - наша опора, лучше охранников не найти, - с терпением успокаивал его отец. - Я видел, как воюет Василий, он опытен ещё со времён Поднебесья, и нынче воюет лучше всех христиан, у нас же одни караванщики и ратники ополченцы. Я сам выучил Волкодавов сражаться против подземников. Те, кто справятся против Нави, с любым врагом совладают. Василий хорошо знает юг, знает порядки всебожцев. Ему можно доверить не только конвой, но и Евгению.
- Если у вас судьбы схожие - это ещё не значит, что он такой же как ты! - кипятился Егор. - Караваны с конвоями - казначейское дело. Топливо мы привезём хоть с Женей, хоть без, и дело сохраним в тайне. Ведь не усидеть мне на месте, Сергей, сам поеду в конвое.
Плечи отца расправились, он строго выпрямился и сурово поглядел на Егора. От столь грозного его вида в покоях будто стало темнее.
- Ты давно не мальчишка и ослушаться моего слова я тебе не позволю, - пробасил он. - Помни, сколько людей тебе доверяют! В твоих руках вся община: склады, оружие, припасы. Ты лучше любого с Монастырём управляешься, ты второй человек после меня. Значит так Господь рассудил, что не тебе к Городам ехать! - отец прервался и долго вздохнул. Егор несогласно глядел исподлобья, Настоятель добавил уже примирительнее.
- Благословление на дорогу даю только Евгении, она поедет вместе с Василием за топливом, ты останешься в Монастыре.
- Отче прав... - вдруг сказала Женя, - пусть я дочь Настоятеля, но сейчас моя жизнь не дороже, чем жизнь казначея. Эконом и келарь и другие чины охотнее будут слушаться мужчину, если только... - она осторожно поглядела на отца, - если только Монастырём управлять станет некому. Тогда, кто топливо привезёт - не так важно.
- Егор, мы семья, - ещё бережнее сказал отец. - А в семье не только друг за друга боятся, но и доверяют, что каждый справится с порученным ему делом. Если Бог надоумил Евгению Серые Города изучать, то ей и ехать в конвое: за весь Монастырь, за всё христианское дело.
Егор с досадой растрепал волосы и огляделся по залу, словно искал подсказки у каменных стен, как ему образумить их. Сизый солнечный свет лился сквозь окна, с козырька звенела капель, где-то с крыши тяжело ухнул снег. На него недовольно и немного растеряно пялилось собственное отражение в стеклянных дверцах шкафов. Тарахтел генератор, то и дело мигала люстра.
Мирно в Обители. Тихая жизнь по уставу и обиходнику. Но стоит выехать за ворота, как в конвой вцепятся десятки озлобленных глаз, алчные руки потянутся к беззащитным, кто поедет по пустошам и заночует в пути. Не нужно напоминать, чем опасна дорога, и всё-таки Егор не утерпел.
- Не правильно это. Помяните моё слово - не правильно. Не в топливе дело, а в том, что не всё отдаём для дороги. Если есть опытные и умелые люди, так значит их и нужно ставить в конвой, иначе беда.
- Не пророчь, - ответил отец и свернул рукописную карту.
- Может с этим наш путь станет легче? - Женя снова открыла планшет и достала тетрадь в чёрной обложке. - На Вороньей Горе мы нашли следы племени людоедов. Один из дикарей не сбежал и стащил мой рюкзак. Он зачем-то подбросил в него чужую тетрадь с какими-то записями. Я ни слова не поняла, хотя руны знакомые.
- Ещё одно племя зашло в крещёные земли? И тоже Навь? - поинтересовался Егор.
- Нет, уклад Навьего рода запрещает пожирать человечину, - отец взял тетрадь и заглянул под обложку. На титульном листе заплелись хитрые руны. Он нахмурился, явно не сумев их прочесть.
- Не похоже на Навь, - согласилась Женя. - Племя на Вороньей Горе совсем дикое, носит маски, грязные шкуры и соплеменников держит за скот. Со мной тот дикарь не разговаривал. Рядом с его пещерой стоял идол с пустыми глазами, весь в стекле и осколках зеркал. Мы сбросили его вниз по склону горы.
- Это Дивы, - оторвался от изучения рисунков отец. - Мне ещё дед рассказывал, что они встречали их у подножья Пояса, но с восточной стороны гор.
- Если это так, значит с оттепелью Дивы перешли в Междуречье, - поняла Женя. - Перевалы и вправду оттаивают. Я думаю, в тетради рассказывается о Повелителе Серых, на рисунках ордынское солнце, значит записи в ней делал кто-то из них.
Женя приложила медальон к тетради. Отец мельком оглядел и вернул его дочери, после чего вновь присмотрелся к таинственным рунам.
- В Монастыре много кто знает письмо всебожцев, но эти, кажется, составлены тайнописью, -спешила объяснить Женя, к горлу вновь подкатывала тошнота. Свет люстры резанул по глазам будто лучистыми звёздами.
- Это Навий рунскрипт, - неожиданно догадался отец. - Охранные символы, известные лишь ведуньям. Но Навь книг не пишет и дневников не ведёт. Вся их история хранится в устных преданиях - ведах, рунскрипты пишут на стенах или сторожевых камнях при входе в логово.
- Ты сможешь перевести, что написано? - спросила Женя с надеждой. - Если удастся прочесть что-нибудь новое про восток, это станет хорошим подспорьем в пути. Всей правды о Серой Орде не знает никто, больше рассказывают о выдумках, мы могли бы...
- Я плохо знаю рунскрипты, - закрыл отец рукопись. - Это письмо ведуний, а они редко делятся тайными знаниями. В последний раз я видел рунскрипты ещё в старом логове и не понимаю, как можно их перевести. Но предостерегаю тебя...
Он подошёл к столу, выдвинул ящик, положил тетрадь внутрь и крепко задвинул обратно. Жене оставалось лишь с сожалением смотреть, как забирают дневник.
- Истории, записанные рунскриптами Навьих ведуний, ничего хорошего не принесут. Ты ищешь знаний, но этот плод - один из запретных. Тетрадь останется у меня. В изучении городов на востоке полагайся больше на карты и записи из библиотеки.
- Все карты мною изучены. Ничего лучше уже не найти, - поникла Женя. Ржавое солнце так и осталось у неё в ладони, как обломок нераскрытого прошлого. Но Егор вдруг опомнился.
- Послушай, хорошо бы ещё один караван собрать. Ехать недалеко, всего-то полдня пути от нашей общины, на Старое Кладбище.
- Зачем? - строго спросил отец.
- Да есть старый слушок - догадка и только; мол, спрятан на кладбище чей-то схрон. Давно собираюсь съездить, да всё никак не получается вырваться.
- Вернее скажи, что ищешь?
- Закладку оружия, схрон шатунов... - развёл руками Егор, - точнее сейчас не скажу, но нынче дороги любые припасы. Женьку хочу взять с собой, вместе караван проведём, последние наставления ей дам на дорогу. Если в Серые Города меня не пускаешь, то дай хоть побыть с племянницей в малом конвое.
Женя притихла в ожидании решения отца. Только мельком, но с большой благодарностью она искоса глянула на Егора.
- Евгения и двух дней не пробыла в общине, а ты её снова в конвой? - отец говорил рассудительно, хотя ответ его всё равно звучал странно. Он был готов отправить родную дочь через горы в неизведанные восточные земли, но беспокоился из-за поездки до ближнего кладбища. Женя ещё больше смутилась, когда отец, заметив их удивление, неожиданно разрешил.
- Благословляю. Но поедите не одни, а под охраной Василия. Волкодавы теперь присматривают за Евгенией всегда. Заодно друг к другу привыкните и поближе сойдётесь.
- Спаси Бог, отче, - не удержалась Женя и поблагодарила. Он улыбнулся, хотя взгляд его оставался встревоженным.
- Дашутка в сознание пришла? - переменил тему он.
- Нет. Медики обещают, что с ней всё будет в порядке, - ответила Женя. - Сон этот... а, впрочем, со дня на день очнётся, тогда и увидим. Сейчас с ней Тамара.
- Хорошо. Тоже ступайте, вам самое трудное послушание нести.
Женя поклонилась отцу и быстро вышла за дверь, за ней вышел Егор. С первых шагов в коридоре её повело, она сильно качнулась.
- Ух ты ж! - скорее поддержал её дядя. - Ты как?
Его голос отозвался резким звоном в ушах. Опёршись о стену, Женя скорее добралась до туалета, ввалилась внутрь и закрыла дверь. До кабинки она дойти не успела и согнулась над раковиной, её обильно стошнило тёмными сгустками.
- Женя! - забарабанил по двери Егор. - Ты в порядке? Женька!
- Ни кричи, Егор, людей перепугаешь, или отче услышит, - отдышалась она. По раковине растекался кровавый след. Женя вытерла дрожащими пальцами губы. Остатки ужасны, но после рвоты ей полегчало: ни рези в желудке, ни головокружения, от живота по всему телу расходилось тепло, совсем не похоже на внутреннее кровотечение.
- Это после каравана? Что с тобой сделали? - спросил Егор из-за двери вполголоса, чтобы не слишком шуметь в коридоре. - Может быть позвать Серафима?
- Нет, не надо.
Женя опёрлась руками о раковину и смотрела на себя в надтреснутое зеркало. Прядь мокрых золотистых волос прилипла ко лбу, губы горели, но всё-таки на лицо возвращался румянец. Она нарочно открыла кран, чтобы скрыть за шумом воды дрожание в голосе.
- В гостиничный и паломнический корпуса вместе с кельями поместятся только наши общинники из слободы. Куда вы денете остальных?
- Остальных? Ты о чём?
- Вы обещали, когда торговали за золото в окрестных общинах, что примите беженцев в Монастырь, если начнётся война. Куда вы поселите остальных христиан, которые захотят укрыться в Обители?
Егор промолчал. Он наверняка давным-давно прикинул в уме сколько и каких запасов, на какое время и на какое число людей собрали на монастырских складах, кому какие пайки полагаются: сколько ратникам, сколько мастеровым, сколько простым общинникам. И какая толпа явится в Монастырь, когда начнутся набеги на сёла - тоже хорошо себе представлял.
- Сергей никого не оставит, - уверенно сказал он.
- Никого? - оттирала руки под струёй холодной воды Женя. - Ты знаешь, как отец порой выбирает. Он грех на себя скорее возьмёт, чем подставит под удар Монастырь. Каким должен быть пастырь для христиан, Егор? Не таким ли, кто о каждом в своём стаде заботится и не щадит своей собственной жизни? Не таким ли, кто судьбу всего стада готов первым принять? Мы же в пастыри себе выбрали Волка.
Слабый свет в туалете мигнул, генератор в подвале сбивчиво затарахтел, одинокая лампочка замерцала, но всё-таки засияла ровнее, оставляя на кафельных плитках горчичные отблески. Егор молчал за дверьми. Может быть не хотел говорить про её отца плохо, или думал, что о таком в коридоре покоев вообще не следовало рассуждать.
- Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах, и не пойдёт ли искать заблудившуюся? - закончила Женя умываться и завернула кран. Всё дальнейшее она рассказывала словно и не Егору, а своему отражению в треснутом зеркале. - Добрый пастырь полагает свою жизнь за овец, а волк овец расхищает и разгоняет их... помнишь? Скажи, Егор, может ли Волк, если он станет пастырем, спасти хоть одну и не бросит ли целое стадо?
- Ты всё-таки не простила отца. Возводить на родителей грех - не знать жизни, - ответил Егор. - Я ведь помню Сергея ещё до крещения. Он был Навьим охотником, но выбрал не тёмное подземелье, а любовь моей сестры Веры и жизнь на поверхности среди людей. Но хранить благочестие сложнее, чем иной раз даже ценой большой жертвы его приобрести. Некоторые считают, что Господь любит их лишь по праву рождения, как своих дочь или сына, другие твёрдо уверены, что Его любовь ещё следует заслужить. Всякий раз, когда твой отец оступался, он каялся взваливал на себя груз за всех христиан и начинал снова, потому что истинно верит. Если перед ним будет распутье поступить по-человечески или как Навь - он выберет правильно; а вот в это верю уже я.
По коридору кто-то прошёл. Егор ненадолго умолк.
- Ну, а ты? - спросил он, когда шаги стихли. - Ответь честно, зачем тебе ехать в конвое? Неужели только чтобы увидеть восточные земли и исполнить своё послушание?
- Послушание... что по-твоему моё послушание? Когда отец мне о нём сказал, в душе я смутилась. Ты говорил, он несёт груз за всех христиан, но может быть отец мне то поручил, чего сам не может?.. - ответила Женя, пристально глядя в своё отражение. Она проверила пульс на запястье - сердце прыгало, как у подростка. Что-то в ней изменилось - то ли взгляд, то ли просто усталость отпечаталась на лице.
- Если из целого каравана выжила только я... - говорила она, оттягивая веко и приглядываясь к кровавым пятнышкам на глазу, - то Бог сохранил мне жизнь, чтобы ему помогла, чтобы исполнила то самое выданное отцом послушание...
Она вздрогнула - из-под глаза потекла густая кровавая струйка. Быстро смазав её по щеке, Женя попыталась успокоиться и говорить недрогнувшим голосом.
- Отче отправил меня в мир искать знамения, Господь меня в миру защитил, потому что послушание моё важно: людей сохранить, которые со мной рядом живут. И настоящие их спасение, по тем знамениям, не в Монастыре. Конвой во спасение едет, и отец это знает. Для всего остального в Обители нужен ты, Егор.
Шум генератора неожиданно сбился и оборвался совсем, лампа в туалете погасла. Егор заметил, что из-под двери не пробивается свет.
- Жень, с тобой там всё в порядке? Видишь чего-нибудь?
В первый миг темнота ослепила, но вот мрак понемногу рассеялся. В серых оттенках очертилась белая раковина, квадраты кафельной плитки на стенах.
- Я вижу... - прошептала Женя, касаясь зеркала. На дне зрачков по-кошачьему отразился голубой отсвет. - Я всё вижу, Егор.