- Не вернёшься, не вернёшься! Никого у меня больше нет! Никого! - Дашутка свернулась на полу посреди разгромленной комнаты. Сундуки Жени стояли раскрытыми, книги с полок повалены, сбитая постель размётана. Дарья заливалась слезами, прижимая к груди авторучку, которой до отъезда писала сестра.
Второй день подряд она не находила себе места. По доброте душевной Серафим отпустил её из лазарета, но в родительском доме, где она теперь осталась одна под присмотром Тамары, на Дарью накатила гнилая тоска. Повсюду в светлице она разыскивала вещи старшей сестры, словно прикосновение к ним согревало и можно снова почувствовать рядом родную душу. Без напитанных силой вещей к ней подкрадывалась та самая надоевшая тварь одиночества с помутнелыми от гноя глазами.
Но вещи - лишь вещи: стоило согреть их в руках, наделить своим запахом и теплом, как след исчезал. Женя содержала комнату в чистоте и идеальном порядке, но каждый ящик Дарья перевернула, каждый шкафчик открыла, одежду, тетради и книги и разные мелочи вывернула из сундуков. Она цеплялась за авторучку и рыдала навзрыд, пытаясь всем телом вжаться в кусочек металла и пластика. Но вот и излюбленная вещь Жени остыла. Тотчас Дарья почувствовала на себе чужой взгляд - Он снова подкрадывался из угла, роняя бурую слюну из гнилой пасти.
- Тебя нет! - в отчаянье бросилась она к старинному сундуку, где Женя хранила своё приданое, оставшееся от матери, и выхватила первое попавшееся под руку платье. Тварь оскалилась, отступила и снова исчезла в тени. Дашутка обмерла с платьем в руках, словно впервые увидела учинённый ей беспорядок.
- Что же это я? - пробормотала она запёкшимися от жара губами. - Что же это со мной?
Летнее платье нравилось Жене, но она его не надевала, разве что только на какой-нибудь праздник, потому что считала такую одежду чересчур легкомысленной. Но отчего-то именно это платье согрело Дашутку сильнее всего. Дело не только в тепле близкой души на вещах, но и в чувствах, которые испытывала к ним хозяйка.
Недолго думая, Дарья скинула всю одежду и натянула на себя платье. Словно бы сама Женя её обняла и сердце перестало болеть от тоски. Пока платье её согревало, Дарья легла на постель и попыталась уснуть, так хотелось забыться от ужасной реальности хотя бы на час, но ещё больше она боялась, что Зверь явится к ней во сне, ведь в кошмарах он имел над ней полную власть.
Зверь боялся отца и сестру, но рядом с отцом тяжело, его строгость и нелюбовь отталкивали Дашутку. Лишь рядом с Женей спокойно, и Гнилушка никогда не приходит, когда они вместе.
- Святая... святая, - шептала Дашутка, в беспамятстве оглаживая себя по плечам. Будь её воля, она бы повесила платье вместо иконы, как плащаницу Господню, а вместо Него самого поминала в молитвах сестру.
В сенях зашаркала обувь. Дарья вздрогнула, дверь открылась и в горницу вошла Тамара с накрытой полотенцем кастрюлькой в руках.
- Святый Боже... - вырвалось у неё из груди, когда нянечка увидела беспорядок. - Ведь всего на час оставила! Что же ты тут натворила, Дашутка?
Дарья привстала с кровати, тепло платья немедля начало угасать, как брошенный под дождём уголёк. Она крепко схватила себя за плечи и горько заплакала.
- Девонька моя, родненькая, что ты! - Тамара поспешила поставить кастрюльку и скорей к ней подойти. - Ну что ты! Будет тебе, будет.
Она вытирала слёзы Дашутки сухими морщинистыми руками, в простоте своей не догадываясь, что сама же развеяла сокровенную силу платья.
- Ну, зачем ты всё разбросала? Зачем в платье Женечкино нарядилась? Вот вернётся она и рассердится, что у неё беспорядок и одежда помятая.
- Не вернётся она! Не вернётся! - завыла в голос Дашутка. - Нет её! Ратник раненый не соврал - всех на дороге убили!
- Тише, тише, - обнимала и хлопала её по спине нянечка. - Господь не даст плохому случиться и Женечку защитит. Нет силы такой, чтобы свет Его погасила, а Женя для нас сама будто солнышко! Вот увидишь, всё хорошо выйдет и все вернутся домой, и отец, и Егор, и сестрёнка твоя ненаглядная. Ты только не плачь, Дашенька, сердце-то себе не рви!
Они так и сидели в обнимку, покачиваясь. Тамара всё приговаривала, утешала её, а когда Дашутка чуть-чуть успокоилась, помогла ей умыться и усадила за стол. В кастрюльке она принесла толчёный картофель и немного солёной капусты. Пищи весной хватало не всем, но Тамара старалась готовить для девочек самое вкусное и их любимое. Дарья смотрела мимо еды невидящим взглядом. Няня бережно нарезала хлеб, положила в тарелку кусок и вдруг вспомнила.
- А хочешь я тебе варенья из земляники нашего принесу? У меня есть, в погребе, на твои именины отложено. Так давай откроем его сейчас, немножко побалуем себя, а? Хочешь?
Дарье вовсе ничего не хотелось, она искоса метнула взгляд в тёмный угол.
- Я сейчас! Обернусь мигом, во всём Монастыре такого, наверное, ни у кого больше нет, а я вот сберегла. Ты только обожди меня, Дашенька, я быстро.
Тамара торопливо поцеловала её в голову, накинула тёплую куртку и вышла в сени.
У Дарьи зуб на зуб не попадал. Из тёмного угла возле печи к ней тянулась плешивая тварь с больными глазами. Дашутка смотрела на него боком, не желая верить в него. Она устала искать вещи сестры, ей хотелось, чтобы Зверь наконец-то ушёл! Вот сейчас, через минуту он начнёт таять, как дым и даже следа от него не останется. Вот сейчас... он потянулся к ней носом. Вот сейчас... он открыл щербатую пасть и уронил кровавые нити слюны. Вот сейчас... покрытый коростой нос ткнулся ей в голени и зубы дёрнули за подол платья.
- Уйди! Сгинь от меня, паршивая гадина! Тебя нет! Нет тебя! Тебя нет! - завопила она и швырнула в тварь тарелку с едой. Дарья кричала, махала руками, бросала в угол, что попадётся, а после шатнулась к постели и упала без сил.
Рука ненароком нырнула под подушку и коснулась собачьего меха. Она вздрогнула и вытащила ту самую рукавичку, про которую даже думать забыла. Но стоило прикоснуться к ней, как душу обдало теплом. Дарья так и не вернула Илье пропажу. Наверное, он и не особо тревожится, но вот для неё рукавичка - истинное сокровище.
Дарья встала, вернулась к столу, положила рукавицу и опустилась на табуретку. Подперев подбородок рукой, она нежно гладила шерстяную подбивку, по-прежнему пахнущую хозяином. В рукавичке Илья, наверное, много работал. Когда она закрывала глаза, то ясно видела, как изо дня в день рукавица служит ему, сжимает рубанок или топор, берётся за поленья или за обледенелую дужку ведра, похлопывает по горячему лошадиному боку. Видения казались настолько реальными, что Дарья расслышала само дыхание Ильи. Наедине с рукавичкой она словно бы вживую встретилась с ним.
- Не могу я одна, - пожаловалась рукавичке Дашутка. - Без Женечки меня никто не спасёт и чудище меня одолеет. Сколько было во мне смирения - всё терпела, молилась, на коленях спасенья ждала, а теперь невтерпёж. Измучила меня погань ходячая, не хочу одна с ней бороться. Ты мне нужен, Илюшенька, чтобы нежно касаться друг друга, чтобы добрыми словами и мыслями зло отгонять.
Как легкий шепоток из воспоминаний к Дарье вернулась мысль об украденной из лазарета бутылке вина. Пока Тамара не вернулась, она торопливо вынула бутылку из-под кровати и поставила её на стол. Хлебный нож пригодился, чтобы срезать сургуч и вилкой вытащить пробку. Сладковатый и терпкий запах разнёсся по всему дому, рассудок Дашутки заполнили голоса и видения. Нож подрагивал в крепко сжатой руке, она вслух размышляла.
- Что же, если крови у меня не случилось, так придётся ради любви потерпеть.
Она закатала рукав, приставила нож к плечу, но лишь только лезвие коснулось кожи, как нестерпимо сильная боль заставила его отнять.
- Господи, что же я делаю? - пробормотала она.
"Режь!"
Дарья вздрогнула и прислушалась.
"Режь!" - повторил грудной лай.
Острая кромка медленно погрузилась в плоть и надрезала, из раны сбежала тоненькая струйка крови. Дашутка затряслась от страха и боли.
- Достаточно, хватит! - пролепетала она. Но рука с ножом онемела и не слушалась, будто чужая.
"Режь! Ещё глубже! Сильнее!"
Дашутка разрезала плечо снова.
"Режь! Режь! Режь!"
Она вскрикнула, окровавленный нож вывалился из руки. На правом плече сильно кровоточили три глубокие раны.
- Хватит! Пожалуйста, пощади меня! - то ли приказывала, то ли умоляла она, и чужой рык исчез. Не сразу, но всё-таки Дарья нашла в себе силы подняться, сцедила кровь в бутылочное горлышко с правильным заговором и крепко закупорила пробку. Комната перед глазами пошатывалась, от порезов по всему телу толчками разносилась острая боль, рукав платья вымок от крови. Она с трудом натянула пальто, сгребла со стола рукавичку, спрятала бутылку с вином поглубже в карман и, даже не покрыв головы, вышла из дома. Тамара задерживалась, но Дарья и не собиралась её ждать.
Улицы слободы качались, как люлька. Обеспокоенные лица прохожих, вопросы. Дарья слышала, как она отвечала, пусть и со стороны и невнятно. Вот корпуса мастерских из белого кирпича. Ватага парней тащит к воротам зелёные ящики. Рабочие знают, где отыскать Илью. Дарья вошла в мастерские, но не почувствовала его запаха из-за грома станков и вони селитры. По пути через цех её остановил старый мастер и сразу подошёл ратник. Сначала её хотели выгнать из цеха, где собирали однозарядные винтовки и штамповали патроны, основной товар Монастыря, но она упросила их и ей наконец указали: Илья в дальней комнате, вдали от гремящих станков, верстаков и плавилен занимается каким-то "особенным поручением". Клеёнчатую дверь с табличкой "Тонкое ремесло" она толкнула и попала в пропахшую масляными красками, лаком и стружкой коморку. Но здесь его запах и взгляд, его светлые кудри. При виде Ильи она замерла возле порога.
- Дарья? - оторвался он от работы, явно не ожидая её увидеть. Звук его голоса разрушил остатки её уверенности. Всё, что Дарья придумала по пути сюда и собиралась сказать, попросту вылетело из головы.
- Ты что хотела? - Илья недовольно схватил со стула кусок тёмной плёнки, торопливо накрыл что-то на слесарном столе, при этом упала банка и тёмно-серое пятно клея растеклось по стружкам и полу, под плёнкой что-то с неприятным хрустом сломалось. Илья выбранился и рассержено глянул на Дашутку. - Ну, чего тебя принесло?
Она вздрогнула и заметалась глазами по хламу, словно желая найти в стопках фанеры, недокрашенных наличниках и банках с кистями причину своего появления. Наконец, она вспомнила про ту самую вещь, которую до сих пор сжимала в руке.
- Ты рук... рукавичку потерял, - с запинкой протянула она свою драгоценность. Илья взял, оглядел её и нахмурился.
- А? Ну так да! Мне мать новую сшила. Эту ты нашла где? Ну, спаси тебя Бог.
Илья легко сунул рукавичку в карман, всем видом показывая: дело кончено и не мешало бы ей уйти. Но Дашутка не желала возвращаться в родное тепло, где её поджидал ужас, и тупо уставилась на Илью, который столь беззаботно взял и отнял её единственное спасание. По щекам Дарьи хлынули слёзы.
- Да ты чего? Ну ладно тебе, что же ты в самом деле! - опомнился Илья, осторожно взял её за руку и посадил на стул рядом со столом. Она всхлипывала и мотала головой, но как же сказать, что без него ей жизни нет? Как сознаться, что только он ей теперь и свет, и защита? Илья участливо держал её за руку и как мог старался утешить. Неужто сам догадался, как он дорог ей?
- Ну, не плачь, Даша. За Женей Волкодавов послали, да и сам Настоятель подземников не упустит: знает их, как облупленных! Вернётся твоя сестрица, нечего тут...
Вот оно что! Не знал, не понимал Илья, что с ней творится. Впрочем, так даже лучше. От одного осознания, что он с ней ласково разговаривает, смотрит приветливо и за ладонь её держит, в душе у Дашутки расцвели первоцветы.
- Верно ты говоришь, отправили Волкодавов, даже отец за Навью пошёл, - опустила глаза она. - Только вот ни один человек живым ещё от Нави не возвращался. От них не сбежать и вырвать кого из подземелий их невозможно. Как подумаю, что не увижу больше ни отца, ни сестру, так в глазах свет темнеет.
Дашутка прикрыла дрожащие веки ладонью, и Илье пришлось снова её успокаивать.
- Да если о родных есть кому так тревожиться, кому ждать их, разве может что плохое случиться? - теплее сжал Илья её руку. - А помнишь, в прошлое лето караван наш от Нави отбился? Если у про́клятого рода разбой не задался - они дело бросят. Вот напугает их твой отец, и они Женьку в норы не уволокут.
- Хорошо с тобой, Илюшенька, светло, - вытерла слёзы Дашутка и несмело ему улыбнулась. - Из всех в нашей общине ты самый добрый и чуткий, не страшно тебе даже самое глубокое горе доверить и даже самую хрупкую душу.
- Тут уж ты меня перехваливаешь, - беззлобно рассмеялся Илья. - Нет, уж скорее ты во мне своё доброе отражение видишь. Вон как в лазарете усердствуешь, ни с кем за всю жизнь не рассорилась. А то знаю я, какой у вас народ девичий и как порой зажимают, и на дорожку боталом наметут, и в глаза.
Дашутка тотчас вспомнила надменную улыбку Фотинии, её слова о сватах к осеннему спасу и немедля представила, как она её перед Ильёй оговаривала. И ведь как легко оговорить! Сама точь-в-точь как царица медной горы сияет, красотой жаркой манит, одной силы в голосе столько, что, лишь засмеётся - искры сыплют по дружкам и поднимается смеха волна. А Илья? Золотые кудри, взгляд ясный - глаз не отвести! Солнце утреннее взойдёт и то меньше светит, нежели он доброй улыбкой одарит. Промеж них Дарьи словно бы нет. Она поглядела на свою тонкую худощавую руку с синими жилками и на глазах навернулись слёзы.
- Было бы во мне столько света и силы, всякий бы меня любил. Но даже если Бог не дал, то я любила бы верно, - заключила она в ладонях руку Ильи. - Всё, что есть отдам, всё исполню, только бы быть рядом с любовью. На колени бы перед ней встала, молилась бы на любовь, - пыталась перехватить она его взгляд, - душу бы ей отдала, лишь одной бы ей верность хранила - не то что другие, красивые, гордые, ветреные. Пусть они солнцем сияют, я бы для любви своей в рабство пошла, я бы ей покорилась, я бы край одежд её целовала, стала для неё верной тенью. Я бы часа не прожила без любви, лишь бы она меня защищала, - Дашутка укрыла лицо в ладонях и снова расплакалась.
Илья молчал, будто бы на что-то решался. От ожидания она каждый миг леденела.
- Что ж, пусть тогда тебе Бог пошлёт такой же любви, как Он мне дал, - наконец ответил Илья и уронил сердце Дашутки. Он не видел её и беззаботно, и светло улыбался. - Знаю, иные девчонки хвостом вертят, играют. Не привык я за такими бегать, а, всё же, сколько б не бегала - деваться ей некуда. Всё равно моей будет.
Дашутка ушам не верила и не видела в его взгляде себя.
- Отец твой пообещал мне помочь дом поставить, материалы и трудников в помощь дать. Для своей любви я и до старшего мастера поднимусь, мне на совесть работать не лень. А родители-то как рады! У себя, видать, в сердце любовь мою благословили. Должно быть и на небесах всё уж заключено.
Из Дарьи словно отхлынула сила. Она медленно сползла со стула, охватила Илье колени и зарыдала.
- Помиловал бы ты меня, Илюшенька!
- Брось, да ты чего! - опомнился он.
- Не слушай, что про меня говорят - всё наговоры! Я хочу... хочу... - хватала она его за одежду. - Илюшенька, словом меня своим не убей!
- Да всякого счастья тебе желаю, чтобы и ты любовь свою встретила, про какую мечтаешь, - поднимал он и усаживал её обратно на стул. - ты ведь умница, скромница, тихая и послушная, да любой же обрадуется дочь самого Настоятеля замуж взять! - пошутил он. Дарья чуть не завыла, тогда он зачастил. - В лазарете на тебя Серафим не нарадуется, о больных так заботишься!
Дарья вздрогнула.
- Да, забочусь, - потеряно отвела она взгляд. - Не могу я без них, и им со мной даже лучше, - она сжала бутылку в кармане и достала её, словно нож. - Вот, что больные мои мне оставили, - вино опустилось на стол. - Нынче самой так больно, живу как в бреду, и тоскливо мне, страшно, боюсь останусь одна, нелюбимую сиротою, Илюшенька, - прикрыла она руками лицо и долго прерывисто выдохнула.
- Ну уж, сиротою. Для кого жить найдётся, да хоть ради близких, ради дела полезного, там и любовь встретишь, вот и настанет у тебя счастье. В жизни ведь главное - счастье? И мы вместе с тобой, и Господь, - он потёр неуютно ладони между колен, не зная, куда деть глаза, и ненароком поглядел на бутылку. - Неужто ты этим зельем хочешь горе лечить? - взял он вино и заметил распечатанную из-под сургуча пробку.
- Ты бутылку не открывала?
Дашутка испуганно замотала головой.
- Так оно, наверное, выдохлось или вовсе пропало. Такое лучше не пить.
- Я не знаю! - взволновалась Дашутка. - Ничего мне не лучше! Должно быть последнее моё это горе!
Она вскочила, но Илья перехватил её за руку.
- Погоди! Стой, Дашутка. Раз уж пришла, так садись, вот... - засуетился он и отодвинул с тумбочки обрезки фанеры, вытащил ящик и вынул оттуда две помятые жестяные кружки. Ещё раз придирчиво поглядев на пробку, он всё же откупорил вино и налил. Но перед тем, как пить, накрыл кружку Дарьи ладонью.
- Погоди, первый выпью, попробую.
Дашутка кивнула и оставила свою порцию на столе. Илья медленно поднял кружку и поглядел на тёмно-алую жидкость.
- Чтобы отец твой и сестра живыми вернулись. Чтобы одной тебе не остаться и жить счастливо, - пробормотал Илья и пригубил вино. Когда он распробовал, то начал пить глубокими большими глотками. Дашутка следила за каждым его движением, не отводя глаз. Здесь, в этой маленькой комнатке, могло случиться любое. Любое! И ужасное преступление, и прекрасное чудо. А где чудо, там и колдовство.
Щёки Ильи раскраснелись, глаза чуть пошли поволокой и заблестели. Ничего особенного не случилось, и Дарья беспокойно заёрзала, теребя и крутя янтарный перстень на пальце.
- Сладкое, Церковное, - неловко ухмыльнулся он. Илья быстро хмелел, на глазах становился квёлым и вялым. Он пододвинул к ней помятую кружку, но Дарья не прикоснулась и смотрела лишь на него.
- Что же ты, больше не хочешь? - всё внимательнее присматривался к ней Илья. - Может мне домой тебя отвести?
- Нет, Илюшенька. Ты лучше поцелуй меня.
- Ну уж ты и придумала! - усмехнулся он, но совсем неуверенно. - У меня невеста есть. Слушай, не доводи до греха.
- А ты греха не ищи там, где нет, - не отпускала его глазами Дашутка и бережно вплела его пальцы в свои. - Ты только руку мне поцелуй. Так мне легче заснётся.
Илья мотнул головой, будто бы отгоняя от себя наваждение. Взгляд его соскользнул на голые колени Дашутки из-под пальто.
- Ты, наверно, замёрзла? Я сейчас поищу что-нибудь. Здесь было где-то старое оделяло... - он рассеяно оглянулся по мастерской, словно уже ничего в коморке не видел. Дарья крепче стиснула руку Ильи в ладони.
- Нет, ты только на меня смотри, Илюшенька. Хочешь я тебе песню спою? Ты таких песен ещё не слышал, они из самого сердца идут, сама душа в эту песню вплетается.
Дарья прикрыла глаза и запела.
Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.
Воздаю тебе посильной данью -
Жизнью, воплощенною в мольбе.
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе...
Илья пошатнулся и опёрся о стул и невольно наклонился к Дашутке. Она раскрыла глаза и секунду они в упор смотрели в лицо друг другу, тотчас он с жаром её поцеловал. Дарья обняла его, сжала за золотые кудри. Илья прижимался к ней ближе и ближе и стягивал с неё пальто. Всё было так, как ей хотелось. Нет, даже лучше! Всё было так, как она и мечтать не могла. Илья прижимался к ней, как к невесте, и ничего, ни скупая вера, ни чужая любовь, больше им не мешали. Но в тот же миг дверь в мастерскую с шумом раскрылась. На пороге стояла бледная от страха Тамара. Седые волосы няни выбились из-под платка, сам платок сполз на затылок, глаза вытаращились на Дарью с Ильёй. Поначалу она не могла выговорить ни слова, но затем с хрипом выдохнула.
- Ты что? Ты что делаешь, ирод! Пошёл прочь от неё, кобелина!
Она накинулась на Илью, оттолкнула его на штабеля деревянных брусков. Няня захлёбывалась от страха и силилась связать свою речь, но выходили одни только сиплые обрывки.
- Кровь дома... ножик! Прохожая подсказала... Дашенька, да как же это он, как он только осмелился!
- Томачка, милая, ты всё неправильно поняла! Не виноватый он! Не виноватый! - бормотала Дашутка. Илья тем временем встал. Лицо его перекосилось от злости, будто у него отобрали заслуженное. Тамара схватила Дашутку за руку и потащила к дверям.
- Дарья, не уходи! - закричал им вдогонку Илья.
Тамара успела вытолкнуть Дарью за дверь и попыталась захлопнуть её перед Ильёй, но он вмешался.
- Люди добрые, помогите, он пьяный! - завизжала Тамара. Из цеха подбежали рабочие. Илья так ударил, что дверь покосилась. Тамара закричала, заслоняя Дашутку собой и отталкивая подальше. Тотчас подоспели мастеровые, с руганью скрутили Илью и оттащили его назад в мастерскую. Он рычал и боролся и лишь четверым удалось его повалить.
- Да что же он, взбесился что ли, медвежище! - ругались и заламывали Илье руки.
- Дарья, не уходи! - не своим голосом орал он.
- Не виноватый он! Слышите?! Не виноватый! - заливалась слезами Дашутка. Перепуганная насмерть Тамара хотела оттащить её прочь, но случайно схватила за изрезанное плечо.
Дарья завопила, да так, что Тамара испуганно отшатнулась. Она завалилась боком на пол оружейного цеха и потеряла сознание. Тамара застыла над ней, глядя на свою перепачканную в крови руку.
- Господи-Боже, да что же это такое!
Глава восьмая
Святые жертвы
Ещё прежде, чем Навьи Рёбра увидели Шесть Рыжих Клыков, до них донёсся частый металлический грохот. Удары разносились над лесом и заставляли воздух вздрагивать, подобно живому созданию.
Сирин отстала от состайников, прихрамывала и больше не хотела вырываться вперёд. Яр первым увидел шесть труб из красного кирпича, уже потемневших от времени и непогоды и наполовину разрушенных бурями. Вершины казались обломанными клыками мёртвого зверя, задравшего пасть к низкому небу и словно пытающегося прогрызть облака.
Подножие древних труб скрывал "позвоночник" зверя - три длинных заводских корпуса. Мостки между ними - суставы и рёбра. Паутина старых рельс - вены и жилы. Главный корпус - могучая грудь. Из неё и доносилось то самое частое металлическое биение сердца.
Яр остановился на окраине леса, чтобы лучше рассмотреть заводские корпуса и принюхаться к воздуху. Он чувствовал горький запах металла и дыма, хорошо известный по прошлой схватке с Железными Кузнецами. По всему видно, что великанское племя любит простор и нарочно выбрало для себя это логово.
- Ох, Яр, чую не вернуться нам, ежили сунемся, - предупредил его Сава с опаской. С большой осторожностью состайники оглядывали завод издали. Место перед бетонной оградой стояло открытое, с низкорослым колючим кустарником, так что не спрячешься и быстро не перебежишь. Любое племя вокруг логова обязательно поставит дозорных. Если Железные Кузнецы до сих пор не заметили их, то непременно увидят Навьи Рёбра, когда те пойдут через пустырь. Поверить обещаниям чужаков - всё равно, что на ветер надеяться, значит жди выстрела из окна или с крыши.
- Может обережёмся сначала и поглядим? Разведать бы надо, только опосля входить внутрь, - предложил Сава.
- Я первый пойду, там и поглядим, надо бояться кого или нет, - хмуро бросил Вольга.
- Тебя пристрелят скорее, - с усмешкой поддел его Свирь.
- А тебя к колесу прибьют, ибо ты, кобель трусливый, лапки подымешь и в полон им сдашься! - рыкнул на то здоровяк.
- Руки не отросли меня полонить!
- А вот поглядим!
- А вот поглядишь!
- Я один пойду, - оборвал Яр перебранку. Они удивлённо уставились на вожака, Сирин испуганно подбежала и взяла его за руку.
- Один пойду, вас не надо, - повторил он и оттолкнул ворожею. Яр перекинул ремень винтовки через плечо, проверил нож и подсумки на поясе. - Незрячий ждёт одного меня. Если захочет напасть и схватить, то донесите про это Старшим. Если же меня сгубят, то...
Он не договорил, Сирин вцепилась в него, так что Яру пришлось её отдирать.
- Ко мне иди, Черноглазка, догреемся! - Свирь со смехом схватил Сирин за талию, но она вырвалась, драные юбки взметнулись и к горлу Свири прижался воронёный атам.
- Ох, вэй... - выдохнул Свирь, убирая руки, - а у пташки-то коготки имеются.
Сирин цокнула на него языком и вдруг с размаху хлопнула Свиря по голове. Тот взвыл, зажал ладонью отрезанное ухо и скрючился. Ворожея отбежала и затаилась поблизости, в лесной тени, чтобы приглядывать, что Яр собирается делать дальше.
- Вернусь - второе ухо отрежу, - пригрозил вожак. В глазах Свири блеснули слёзы, на губах вскипела слюна, он зашикал, но непонятно: плакал ли он или смеялся.