|
|
||
Журнальный вариант статьи опубликован в "Невском Альманахе" - N 1 (56), 2011 г. и в книге "Любопытное собрание разнообразнейших историй" (2016). | ||
Юрий Дрюков
Михаил Булгаков о Понтии Пилате и Иисусе Христе,
или заметки на полях романа продолжаются
Чтение 13-го издания "Жизни Иисуса" было не очень долгим.
Ведь оно словно уводило меня от темы статьи, заявленной в ее названии, и поэтому я вновь поспешил вернуться к страницам "Мастера и Маргариты".
"- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? - спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.
- Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил Берлиоз, - именно это я и говорил.
...профессор поманил обоих к себе и, когда они наклонились к нему, прошептал:
- Имейте в виду, что Иисус существовал".
И Воланд рассказал Берлиозу и Бездомному о тех событиях, которые на самом деле произошли в Ершалаиме.
Представленный в его воспоминаниях Пилат Понтийский, всадник Золотое Копье, в общем-то был известен не только по библейскому тексту:
"Пилат... взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего", но и как реально существовавшая историческая личность, и в чем-то даже "свирепое чудовище".
А вот образ Иешуа и всё, происходящее в дальнейшем, как справедливо заметил Берлиоз, совершенно не совпадало с евангельскими рассказами. Но...
"-Помилуйте, - снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, - уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда..."
И значит, нет ничего удивительного в том, что схваченного проповедника звали не Иисус Христос, а Иешуа, прозвище его было не Назаретянин (ведь города Назарет в те времена просто еще не существовало), а Га-Ноцри.
И при рождении Иешуа не могла загореться Вифлеемская звезда, указывающая волхвам путь к колыбели будущего Мессии, так как родом он был не из предсказанного в Ветхом Завете Вифлеема, а из города Гамалы.
И отцом его был не потомок царя Давида плотник Иосиф, а какой-то сирийский солдат.
Да и учеников у проповедника было не двенадцать, а всего один - бывший сборщик податей Левий Матвей, сочиняющий не очень достоверные описания чудесной жизни своего Учителя, при этом чрезмерно путая и неверно записывая многие его мысли.
Хотя именно в этом не было ничего странного.
Ведь как заметил Понтий Пилат, послушав Иешуа, что он не сомневается в том, "что праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо..."
И в самом деле.
"- Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины...
Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях... Гроза начнется позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека..."
А еще я хочу сказать, что "всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть".
Просто заслушаться можно...
А можно, за такие-то речи, и утвердить для безумного философа смертный приговор, который появился благодаря доносу работника меняльной лавки некоего Иуды из Кириафа, попытавшегося слегка разбогатеть на крамольных речах Иешуа.
И скажет Пилат только одно:
"Если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.
- А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен, - я вижу, что меня хотят убить...
- Ты полагаешь, несчастный, что римский прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты? О, боги, боги! Или ты думаешь, что я готов занять твое место?..
- Игемон..."
"И показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал".
И вдруг откуда-то прозвучало:
"Бессмертие... пришло бессмертие..."
...
Иешуа будет распят.
Левий, наблюдая за казнью, проклянет и себя, и целый мир, и Бога.
"Бегут минуты, и я, Левий Матвей, нахожусь на Лысой Горе, а смерти все нет!"
"Солнце склоняется, а смерти нет".
"Бог! За что гневаешься на него? Пошли ему смерть".
" Ты глух! - рычал Левий, - если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же".
И тогда прервались бы мучения Учителя, не сделавшего никому в жизни ни малейшего зла...
Иешуа не воскликнет на кресте: "Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?" или более короткое "Совершилось!" потому что:
"Повинуясь жестам человека в капюшоне, один из палачей взял копье, а другой поднес к столбу ведро и губку...
- Пей! - сказал палач, и пропитанная водою губка на конце копья поднялась к губам Иешуа. Радость сверкнула у того в глазах, он прильнул к губке и с жадностью начал впитывать влагу...
Становилось все темнее. Туча залила уже полнеба, стремясь к Ершалаиму, белые кипящие облака неслись впереди наполненной черной влагой и огнем тучи.
Сверкнуло и ударило над самым холмом. Палач снял губку с копья.
- Славь великодушного игемона! - торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце. Тот дрогнул, шепнул:
- Игемон..."
...
Левий снимет тело Иешуа с креста, а потом будет присутствовать и при его погребении.
Но главное, ему надо было как можно скорее вернуться в город, чтобы весь остаток своей жизни посвятить только одному - убить Иуду из Кириафа. Правда, кто бы тогда обратил внимание на это событие?!
И поэтому все случилось по-другому...
Да. Иуда будет убит. Но зарежут его по приказу Понтия Пилата и под видом мести тайных друзей Га-Ноцри.
В праздничную ночь окровавленный мешок с тридцатью тетрадрахмами и запиской - "Возвращаю проклятые деньги!" - полетит во двор дворца первосвященника Каифы, что вызовет очень большой скандал, большие волнения и многочисленные пересуды.
Хотя, потом, Пилат склонится к созданию другой версии смерти Иуды, более объясняющей смысл записки. Якобы тот вернул проклятые деньги, а потом пошел и повесился, не выдержав угрызений совести.
Так и получится, а потому кровь с мешка с деньгами со временем будет аккуратно стерта. Да и кому понадобится вспоминать о ней через три сотни лет.
А еще Понтий прочтет отрывочные записи Левия:
"Мы увидим чистую реку воды жизни... Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл..."
Тут Пилат вздрогнул. В последних строчках пергамента он разобрал слова:
"...большего порока... трусость".
Он посмотрел на Левия, лишенного возможности отомстить Иуде, усмехнулся и исполнил его довольно скромную просьбу:
"- Вели мне дать кусочек чистого пергамента".
И все же сделанное поможет Пилату хотя бы во сне увидеть себя рядом с бродячим философом на прозрачной голубой дороге.
"Они спорили о чем-то очень сложном и важном, причем ни один из них не мог победить другого... Само собой разумеется, что сегодняшняя казнь оказалась чистейшим недоразумением - ведь вот же философ, выдумавший столь невероятно нелепую вещь вроде того, что все люди добрые, шел рядом, следовательно, он был жив. И, конечно, совершенно ужасно было бы даже помыслить о том, что такого человека можно казнить. Казни не было! Не было! Вот в чем прелесть этого путешествия вверх по лестнице луны.
- Мы теперь будем всегда вместе, - говорил ему во сне оборванный философ-бродяга, неизвестно каким образом вставший на дороге всадника с золотым копьем. - Раз один - то, значит, тут же и другой! Помянут меня, - сейчас же помянут и тебя! Меня - подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя - сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы".
О, Боже! Какой же эпиграф для этой статьи может быть точнее, чем:
- Мы теперь будем всегда вместе...
Помянут меня, - сейчас же помянут и тебя!
Меня - подкидыша, сына неизвестных родителей,
и тебя - сына короля-звездочета
и дочери мельника, красавицы Пилы.
Образ распятого и преданного за тридцать тетрадрахм, да еще история с кошельком и запиской, подброшенными Каифе - вызвала небывалый шум.
И все это уже вместе с записями Левия Матвея о судьбе Учителя и его пророчествах послужило созданию множества христианских сочинений.
Правда из них только четыре Евангелия - от Матфея, Марка, Луки и Иоанна - в IV веке станут каноническими, а остальные, в основном, будут называться апокрифами.
Необходимо отметить, что создание различных версий событий, описанных Булгаковым, продолжается и в наше время.
То, что Булгаков написал предевангелие - очевидно.
А вот вопрос: Почему благодаря именно Понтию Пилату один из многочисленных пророков того времени стал прообразом Христа и способствовал рождению новой религии? - похоже требует более серьезного рассмотрения.
Ведь, например, у Анатоля Франса в новелле "Прокуратор Иудеи" показан постаревший Пилат, в воспоминаниях которого все распятые разбойники, бунтовщики, бродяги и пророки, коим просто нет числа - просто на одно лицо.
Почему же у Булгакова совсем по-другому?
Может надо спросить об этом у еще одного главного героя романа - Мастера.
|