Журнал Самиздат: Dreamwords. Душа сама создает свои Горизонты...
Конкурс. Номинация "Мистика. Основная номинация" ( список для голосования)

Значение слов, набранных курсивом, можно посмотреть в приложенном словаре.

Мама
(отрывок из повести "Имиджборда")

Дело в том, анон, что есть одна тян... Впрочем, все по порядку.

Я, 17 лвл кун, живу в обычной многоэтажке в недалеком замкадье. Ничего особенного: серый блочный дом рядом с промзоной, выходящий окнами на заболоченный пустырь. Иногда, когда я выхожу покурить на балкон, весь мир кажется белым и сладким, как сахарная вата, из-за наползающего невесть откуда тумана пополам с выбросами химзавода, тяжело вздыхающего неподалеку. На этаже четыре квартиры. В одной живу я, две другие снимают какие-то гасты из Азии (в одной ютятся сами друг у друга на головах, а во второй складируют сушеный урюк). В четвертой квартире никто не живет. Полгода назад ее хозяева перебрались в столицу и выставили недвижимость на продажу, да только кто же поедет в наше захолустье? Впрочем, меня это вполне устраивает: у меня есть ключ.

Мне всегда нравилось заброшенное жилье. Лишенные штор, как будто недоумевающие окна, брошенный за ненадобностью одинокий лыжный ботинок в углу, обрывки газет за неведомо какой год, прямоугольник невыгоревших обоев (что это было: ковер, картина?), а самое главное - гулкая пустота, одиночество и бесприютность, чем-то трогающие угрюмую душу битарда. Иногда, поссорившись с родителями, я здесь ночевал: ложился на пол и курил, слушая, как за стеной по инерции продолжают переругиваться мои отец и мать. Представь же мое неудовольствие, анон, когда в один прекрасный день на лестничной площадке загремел лифт и какие-то люди потащили из него черное, как гроб, пианино. В четвертой квартире появились новые жильцы.

Отец этой девушки с утра до вечера пропадал на заводе, поэтому ничего о нем сказать не могу. О ее матери - тем более. Говорили только, что она была пианисткой и, кажется, умерла. А вот ее саму я, пожалуй, опишу более подробно.
В первый раз мы столкнулись тем же вечером у мусоропровода. Высокая, сутулая, волосы неопределенного цвета собраны в хвост, мятый спортивный костюм перепачкан в пыли (делает уборку?).
- Привет, - поздоровался я, дружелюбно помахивая мусорным ведром.
Тян угрюмо покосилась в мою сторону ("носит очки", - отметил я про себя), раздраженно грохнула крышкой, пошла прямо на меня (я поспешил посторониться), потеряла тапок, чертыхнулась и захлопнула за собой дверь с такой силой, что на меня с потолка посыпалась известка.
"Ну что же, - отряхиваясь, подумал я, - неплохо для начала".
Но начало закончилось, еще не начавшись. Уже пару недель она училась в параллельном, но по прежнему отказывалась отвечать на мои приветствия, хмуря брови и отворачиваясь. Скоро я оставил попытки завязать с ней соседские отношения, тем более что плоская грудь и изгрызенные до самого мяса ногти меня совершенно не впечатляли. Прошла еще неделя, и я забыл о ее существовании.

Однажды вечером я засиделся допоздна: вместе с анонами троллил леммингов из "Моего мира". Это занятие традиционно доставляло мне сотни лулзов. Ну, ты знаешь, анон! Стоит всего-навсего вместо +10 выставить +1 какой-нибудь фоточке, как это вызывает лютый батхёрт: недоумевающие хомячки начинают взволнованно бегать по клетке, опрокидывая поилки, а какая-нибудь милейшая лоли с глазами ангела вдруг разражается такой бранью, по сравнению с которой чернобыльская катастрофа становится похожа на невинный девичий пук. Я как раз троллил такую, когда мне показалось, что кто-то плачет. Я прислушался. Действительно, из-за стены доносились глухие рыдания. Я оставил лоли наедине с ее проклятиями и прильнул ухом к стене. На той стороне, совсем рядом, плакала девушка. Раздраженный мужской голос, то приближаясь, то удаляясь (должно быть, его владелец расхаживал по комнате), что-то сердито ей выговаривал. Она продолжала рыдать. Голос взял на тон выше и в нем появились угрожающие нотки, но, черт возьми, все равно я не мог разобрать ни слова! Вдруг она вскрикнула, да так отчаянно, что я, удивляясь себе самому (обычно я не вмешиваюсь в чужие конфликты), крикнул: "Э!" и несколько раз стукнул кулаком в стену. На той стороне стало тихо. Где-то в отдалении сердито хлопнула дверь. Я превратился в слух и как будто чего-то ждал. Девушка тоже не подавала признаков жизни. Медленно тянулись минуты, ничего не происходило, и я уже собирался ложиться спать, когда вдруг в стену тихо постучали. Тук. Пауза. Тук-тук.

После этого ночного происшествия в нашем доме стали происходить странные вещи. Началось все с того, что, столкнувшись со мной в дверях по дороге в школу, соседка впервые удостоила меня небрежным приветствием, а когда я вернулся домой, то обнаружил, что гастарбайтеры, поминая шайтана, отбывают в неизвестном направлении в обнимку с урюком. Прошла пара дней, и я, оставаясь один дома, время от времени стал замечать движение каких-то теней на периферии зрения. Знаешь, анон, как говорят: "кошка прошмыгнула"? Все чаще мне казалось, что привычные и обыденные предметы ведут себя так, как будто пытаются скрыть от меня что-то важное. В загнувшемся уголке висящего на стене постера чувствовалось какое-то напряжение, а из-под дивана недобро посматривали верблюжьи тапочки. Я стал подозрительно оглядываться, больше не доверяя окружающей обстановке, и старался лишний раз не выходить из своей комнаты. Дальше - больше. Теперь по ночам я долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам, раздававшимся то тут, то там: скрип, царапанье, шаги и даже как будто голоса в коридоре. Когда я рассказывал об этом матери, та рекомендовала мне поменьше засиживаться за компьютером и побольше есть зеленых овощей. А однажды ночью я проснулся от страшного грохота. На этот раз родители тоже встали и пошли посмотреть, что случилось. В кухне на полу валялся шкаф для посуды, ни с того ни с сего сорвавшийся со стены. Соседи снизу возмущенно стучали в потолок, родители обвиняли друг друга, а я с ужасом смотрел на кухонную дверь, которая вдруг пришла в движение и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее стала закрываться и наконец захлопнулась с такой силой, что если бы я в этот момент находился дома один, то, наверное, упал бы и умер от разрыва сердца.

Всю неделю в доме творилось черт знает что: электроприборы неожиданно выходили из строя, из розеток воняло тухлыми яйцами, четвероногая мебель (стулья, два кресла и даже испачканный краской старый табурет, уже давно за ненадобностью сосланный на балкон) каким-то таинственным образом перемещалась по квартире и по утрам обнаруживалась в прихожей в виде кучи-малы, но зато на личном фронте, кажется, наметился прогресс. Я уже провожал соседку из школы, и пару раз мне даже позволили прикоснуться губами к белой и сухой, как бумага, щеке. Однажды вечером, перед тем как попрощаться, я решительно притянул тян к себе (она не сопротивлялась) и уже было собирался дать волю рукам, когда внезапно дверь ее квартиры распахнулась и на лестничную площадку выскочил ее отец.
- Иди домой! - приказал он тоном, не терпящим возражений. Дочь безропотно повиновалась. Когда он повернулся ко мне, то выражение его лица однозначно позволяло догадаться, что сейчас меня будут бить. Он уже сгреб меня за воротник рубашки и занес кулак, когда из его квартиры раздался звук, от которого у нас обоих волосы встали дыбом. Наверное, его можно было бы назвать человеческим голосом, но только в нем не было ничего человеческого. Должно быть, такими голосами переговариваются друг с другом камни под землей или механизмы, вращающие колесо мироздания в черных глубинах астрала. С тех пор прошло два года, но у меня до сих пор кровь стынет в жилах, когда я вспоминаю его. Низкий и в тоже время невыносимо пронзительный, скрипучий, ИНФЕРНАЛЬНЫЙ (вот правильное слово), рвущий душу голос механически повторял: "ОТПУСТИЕГОТПУСТИЕГОТПУСТИЕГО". Неожиданно до меня дошло, кто владелец этого голоса и что он говорит. Не в силах более вынести этого ужаса я вскрикнул, но вместо того, чтобы упасть в обморок, почему-то бросился вниз по лестнице.

На следующий день, за школой, у нас с соседкой состоялся откровенный разговор. Точнее, говорила она, а я слушал. Когда год назад ее мать наложила на себя руки, с ними стали происходить странные вещи. Ее отец, посоветовавшись с психологами, пребывал в убеждении, что их причиной является его дочь, которая таким образом "избавляется от внутренней агрессии и гнева, вызванных утратой любимого человека". И действительно, еще в 30-х годах прошлого века парапсихолог Нандор Фодор выдвинул теорию, согласно которой полтергейст вызывается не "происками дьявола", а отчаянием человека, переживающего глубокую психологическую травму. Более того, в центре этого малоизученного явления, как правило, находится ребенок или подросток, который, реализуя свои бессознательные комплексы, получает возможность отомстить своим реальным или воображаемым обидчикам. По наблюдениям парапсихолога, чаще всего "агентами" или, как говорят, "фокальными лицами" полтергейста оказываются девочки, находящиеся в стадии полового созревания: сами того не подозревая, они вызывают к жизни деструктивные силы природы, опасные как для окружающих, так и для них самих. Короче говоря, отец все настойчивей требовал от своей дочери прекратить все ЭТО, чтобы они могли наконец "жить как все".
- Идиот! - резюмировала она свой рассказ и покрутила пальцем у виска.
- А это разве не ты? - удивился я и зябко поежился, припоминая своего неожиданного защитника.
Она покачала головой.
- А кто?
- Моя мать.
Теперь я покачал головой.
- Вот и он тоже не верит, - с неожиданной злостью сказала она. - Ненавижу его!
Мы помолчали. Чтобы прийти в себя от услышанного, мне потребовалось выкурить три сигареты подряд. Она тоже закурила и продолжила рассказ. Вот тут уже все было обыденным и понятным: кто-то кому-то с кем-то изменил, обычное дело. На мой взгляд, это совсем не тянуло на причину, достаточную для того, чтобы самовыпилиться.

Следующая неделя прошла более или менее спокойно, если не принимать близко к сердцу, что однажды вечером моя последняя пачка сигарет вдруг вылетела в окно, оставив меня без курева. Но в ночь на среду произошло то, из-за чего, собственно, я и решил поделиться с анонами этой историей. Я лег поздно, и мне, как всегда, снился сон про милый Двачик, когда за стеной разразился настоящий скандал. Сегодня они просто орали друг на друга, и, упс! - кажется, все-таки дошло до рукоприкладства. И в тот же момент тишину ночи разорвал вопль, наполненный такой болью и ужасом, что я подскочил на кровати. На этот раз я был уверен: это кричал человек. Дом задрожал. Мне на голову посыпалось содержимое книжных полок. В спальне родителей что-то с грохотом упало на пол. Мать испуганно закричала. Прямо в трусах я бросился на лестничную площадку, умоляя Бога только о том, чтобы они не поменяли замок. Руки мои дрожали, и я не сразу смог попасть ключом в замочную скважину. Когда же наконец дверь открылась, то передо мной предстала картина, которую я не смогу забыть до конца моей жизни. В коридоре, в знакомом мне углу, где раньше коротал одиночество лыжный ботинок, теперь валялся ботинок другой, коричневый, из которого торчала оторванная чуть выше лодыжки мужская нога. Ее хозяин, неестественно вывернув шею, лежал навзничь чуть поодаль, и его невидящие глаза смотрели на меня грозно, сурово, но в то же время грустно и с недоумением. Вдруг из-за угла на меня выскочила тян. Она была не в себе. Ее лицо искажала гримаса какой-то сумасшедшей радости. Она схватила меня за руку и потащила вон из квартиры.
- Мама, мама, мама, мама! - словно заклинание твердила она, пока мы поднимались на крышу.
Снаружи было сыро и холодно. Небо у нас за спиной посветлело, приближался рассвет. Как всегда, окрестности заволокло белым туманом, и только наша многоэтажка торчала из него, одинокая и черная, как восклицательный знак, которому удалось прорваться в третье измерение.
- Смотри! - торжествующе крикнула тян, указывая рукой направление. Я взглянул в нужную сторону и обмер. На фоне тумана тускло мерцал радужный круг, пикрелейтед.

Внутри него находилось голубоватое кольцо, снаружи - красноватое, и вокруг него еще несколько таких же, меньшей интенсивности. В середине круга темнел призрачный силуэт человека со светлым венцом вокруг головы.
- Мама, мама, - повторяла тян сквозь слезы и тянула к ней руки, и тень, кажется, тоже протягивала руки ей навстречу. Но вот в воздухе что-то изменилось, по радужному кругу пробежала судорога, он вздрогнул и погас.

Когда через час приехала полиция, моя соседка бесследно исчезла. Меня тоже опрашивали, но только что я мог им сказать? Высокая, сутулая, волосы неопределенного цвета и ногти, изгрызенные до самого мяса.

Анончик, помоги, я знаю, ты можешь. Если встретишь ее где-нибудь - сразу же стучи мне в "личку". Уверяю тебя, анон, ты ее сразу узнаешь - это самая красивая девушка на свете.


Словарь:

/b/: как правило, самый популярный раздел на имиджбордах.

Анон (англ. аnonymous): посетитель анонимных имиджборд.
Батхёрт (англ. butt hurt): гнев, ненависть, фрустрация и т.п.
Битард: завсегдатай раздела /b/ имиджборды.
Двач: популярная российская имиджборда.
Имиджборда (англ. imageboard): разновидность сетевого форума, отличающаяся большими возможностями по прикреплению к сообщениям картинок.
Кун (япон.): юноша, вообще любой анон мужского рода.
Лвл (англ. level): возраст.
Лоли: несовершеннолетняя тян.
Лулзы (англ. lulz): радость, удовольствие, прикол.
"Мой мир": русскоязычная социальная сеть.
Пикрелейтед (англ. рic related): стандартная фраза, которая пишется в случае, если загруженное посетителем изображение соответствует теме сообщения.
Самовыпилиться: совершить самоубийство.
Тян (япон.): девушка, вообще любой анон женского рода.

12

Баев А. Наледь, снятая с души     "Рассказ" Проза

13

Балдов Гномы     "Рассказ" Фэнтези

  

  

  Дорога, неширокий пыльный тракт посреди леса. Небольшая походная сумочка, валяющаяся на очередном ухабе.

  Из-за леса, поворота тракта показалась низкая фигура с длинной бородой по пояс. Гном что-то свистел, бодро вышагивая, заложив за пояс ладошки. Может все и обошлось бы, но сумочку он заметил. Посмотрел на нее, нагнулся - и вот уже в руках держит тонкий листок с незнакомою вязью слов. А больше в сумочке ничего не было. Гном крякнул, сложил листок и убрал за пазуху. Сумочку он повесил на плечо. Засунул ладошки за пояс и пошел дальше.

  Гном насвистывал песенки, дорога петляла, в лесу носились птицы. Ели не давали жить другим деревьям - словом все как обычно. Когда солнце перевалило середину небосвода, гном сошел с дороги и углубился в лес. Плясал огонек, ароматно пахло мясо на тонких прутиках, гном раскуривал трубку, зажав ее между грубых пальцев. Гном прислонился к дереву и вспоминал свою деревню, как его провожали. Вздохнул. Закрыл глаза и задремал .Очнулся, когда солнце клонилось к горизонту. Выбил трубку, притоптал угли и пошел, закинув походный рюкзак на плечи.

  Гном так и шел по тракту, пока не встретил трех человек с оружием. Они шли навстречу и тихо переговаривались. Увидев гнома они замолчали и стали его рассматривать. Гном почувствовал себя как-то неловко, ощутил внимательные взгляды путников, блуждающих по его фигуре. Путники переглянулись. Двое подошли к нему.

  -Здравствуй, гноме, как до деревни Х добраться?

  -Табачку не найдется? - спросил другой.

  -Табачку пожалуйста, а вот деревню вы прошляпили, она в миле по тракту, если

  повернете назад.

  -Что у него за сумочка, а, Пит?

  -Да, Билл, давай посмотрим.

  Воины схватили гнома за руки, а один стянул с плеча сумку.

  -Пит, тут ничего нет.

  -Где письмо, скотина?

  - А-а... Сука...

  Да, порой гномы лягаются не хуже твоего пони. Гном споткнулся о корень, вскочил и помчался дальше; мелькали деревья, стучало в голове и пот стекал на бороду, Пару раз он падал и поднимался вновь. В лесу темнело и в десяти шагах было трудно что-то различить. Он как мог держался направления. А вот погоня, похоже отстала. Тяжело дыша, захлебываясь слюной пополам с воздухом, он рухнул у опушки. Не так далеко горели огни и слышались голоса. Деревня. Он пришел.

  На улице уже никого не было, когда гном подошел к дому своего знакомого. Так, орало пару мужиков у забора. Гном постучал кулаком в дверь. Дверь распахнулась . В проеме образовалась низкая фигура в ночном колпаке и с хорошо заметной густой бородой.

  - Никак старик Бур пожаловал! К чаю опоздал.

  Хозяин зажег свет в лампе и пропустил гостя внутрь. Над косяком висела табличка:

  "Фли, гном.

  Небоись, еще поживем"

  Бур нацепил на крючок плащ, бросил мешок в угол.

  - Тут, знаешь, поздно лучше не бродить. Издалека ведь, да? Дело к войне идет. Неспокойно.

  - А я бы и вовсе сегодня в лесу спал. Мне надо дальше, по тракту. Только ко мне типы какие-то привязались. С оружием. Чудом сюда добрался. Да, посмотри вот на это, - Бур протянул листок с незнакомым алфавитом хозяину.

  - Да это эльфийские руны, - Фли встрепенулся, - откуда это у тебя? С этими косоглазыми якшался?

  Бур рассказал и про сумочку, и про невежливых людей на тракте. Фли сказал: "Так". Он сходил в соседнюю комнату и бросил на стол кипу бумаг:

  - Словарь.

  Бур умылся, отужинал и набил трубочку, устроившись на широком резном кресле, когда Фли произнес:

  - Теперь я прочту тебе то, что смог перевести. Не все, конечно, но основное понятно.

  "Эльфы, взываю к вам. О благородный и мудрый народ. Нам нужны ваши советы, ваши ... ... , ваши меткие луки, нам нужна ваша помощь. Как никогда мы просим вас, придите. ... ... ... ... люди! Только общие усилия смогут пресечь зло, которое рвется сюда, на нашу Родину. Нашу общую Родину.

  Великий вождь Ль-Неа Дэль, услышь мою просьбу! Истинно склоняю пред тобой голову. <...> Нас поведет в бой \ битву неустрашимый воин, отличный генерал, великолепный ... ..., полководец по воле богов, грозный Грэг Нуин. Мы встанем плечом к плечу во время Великой битвы и вместе прольем кровь нечестивого врага!

  Приди Ль-Неа Дэль, умоляю тебя, стоя на коленях, приди!

  ..................................................................................................................... мой ... ["Ну тут совсем уже что-то непереводимое", - вставил Фли]... шмель,

  твоя Влада"

  - Вот так, - Фли повертел листок в руках и положил на стол.

  - Да... ну и каша заваривается. Собственно, я так и предполагал, что все серьезно. Но чтоб настолько...

  - Война брат, война стучится в твою дверь, а ты замечаешь это, когда уже метаться поздно.

  Тут в дверь постучали так сильно, что оба гнома вздрогнули.

  - Кто это?

  - Я никого не жду...

  Бур выглянул в окно.

  - Это они. И, похоже, они меня заметили.

  - Кто?

  - Именем Королевы, откройте!

  - Те самые, кто на меня напал.

  - Так, быстро! За мной, - Фли схватил оружие, плащ. - У меня в погребе ход. Подземный.

  Бур натянул рюкзак, заткнул топор за пояс. Отодвинув кровать, Фли дернул за кольцо в полу. Открылся люк. Спрыгнул Фли, спрыгнул Бур. Затем люк был закрыт на засов.

  - Так, - Фли чиркнул кресалом и зажег факел, - Нам туда

  И гномы побежали по низкому земляному туннелю.

  - Этот лаз достался мне от прошлых хозяев, - кричал Фли, -говорят темные делишки у них тут были. Никто селиться не хотел. Пока я не приехал.

  - А куда он ведет?

  - Сейчас сам увидишь, тут не долго осталось. Держи факел.

  Проход загораживали доски. Фли разбежался и вышиб их нафиг.

  - Вот, это погреб местного амбара.

  Они шагнули в проем. Гномов окружали мешки с картошкой.

  Несмотря на поздний час среди жителей деревни присутствовало заметное оживление. Крестьяне стояли, подперев бока, глядя как гвардейцы ломают дверь их соседа.

  - Не люблю гномов.

  - И я тоже. Не люблю.

  Дети носились кругами, что-то верещали. А в это время гномы тихо пробирались в тени амбара. Похоже, их не замечали.

  - Так, а вы куда намылились? - Пара крестьян обступила гномов. - Эй, мужики, сюда давайте, тут они. Служивых позовите.

  Гвардейцы Бура опознали, отвесили пару зуботычин, отобрали письмо. Связанного и без оружия посадили в клетку на телеге. И Фли тоже, за сообщничество. Везти их собрались в саму столицу. "Вас, - один говорит, - Королева наверняка лицезреть захочет. Небось раньше Ее Величество не видели, - он хохотнул, - теперь будет вам такая милость".

  Бур проснулся на рассвете. Было холодно и сыро от росы. Телегу трясло. Фли спал, его голова била Бура по колену. Стража терла глаза, зевала. Кто-то ежился. На востоке было кроваво красное небо и темные леса вдалеке. "Какая красота, - подумал Бур, - жаль что повод неудачный".

  День у них прошел без особых происшествий, вот только одному гвардейцу стало плохо. Он бредил, у него был жар. С него стянули кольчугу, посадили спиной к вознице, укутали во что-то.

  - Местная болезнь, - заключил его приятель, - какая-то лихорадка. Видел в одной деревне. Говорят не заразна. Говорят само по себе. Сразу как-то .

  Все замолчали. Так они застали закат.

  На второй день небо затянула серая пелена. Ветер колыхал травы. Похолодало. Вчерашний больной стал еще хуже: лежал в беспамятстве и ни на что не реагировал. Его как смогли привязали к седлу собственной лошади. У него носом пошел гной, когда его перетаскивали, а изо рта - мокрота.

  - Живой еще. Живой, живой. - свой похлопал его по плечу.

  В следующей деревни они собирались найти лекаря. К вечеру должны были доехать.

  Днем, пока охрана гномов ела мясо с хлебом и запивала все вином, показалась группа всадников, человек пять. Подъехав ближе они заговорили с гвардейцами. По словам одного из прибывших жители соседнего города вконец обезумели от налогов, которые взимал с них городской старейшина, да так от этого разозлились, что буквально руками (тут говоривший страшно округлил глаза) разорвали его на мелкие кусочки. А охрану еще раньше перебили. Только этим пяти и удалось спастись. Порванная одежда, взмыленные лица, раны - бой был жестокий.

  Мы покажем этим зазнавшимся ремесленникам, - Капитан гвардейцев взмахнул мечом, - за мной братья! Вы, - он развернул коня, - останетесь с гномами, отвезете их в столицу, Патрику найдете лекаря. Все. Вперед!

  Гвардейцы ускакали. Остались двое.

  - Едем, Билл?

  - Едем, Пит. - Возница тронул поводья.

  И вот телега вновь скачет по кочкам, а из под копыт лошадей выбивается пыль. Дорога тянется через холмы, поля.

  - Послушай, Билл, тут ручей течет, я слышу. Я схожу за водой для Патрика, авось очухается.

  - Хорошо, Пит, давай. Я подожду \ побыстрей только.

  Пит спустился с коня и нырнул в густую траву. Через минуту его уже не было видно.

  Билл заерзал на месте. Прошло уже предостаточно времени. Не видно было Пита.

  - Пит, ну где ты, зараза? Что не выходишь. Пит, выползай давай. В следующий раз пошутишь. Нам сейчас некогда. Пи-ит!

  Билл кричал, угрожал, ругался, пока в конец не охрип.

  - Кончай дурить, Пит, выходи... Пит, выходи... - язык у Била еле ворочался. - Пит... Я не слышу никакого ручья. Я не слышу ручья... где ручей?... Какой ручей?... Пит!!! Ну где же ты... - слезы текли по носу, по щекам, - Не могу оставить, понимаешь? Не могу, Пит, оставить их на дороге. Одних. Ты доберешься как-нибудь, завтра ведь смотр, а за опоздание тебе влетит. Давай, Пит, не опаздывай. Не... Будь все проклято!

  Билл схватил голову руками и стал качаться из стороны в сторону. Потом привязал коня Пита, как и коня Патрика, к телеге. Так они продолжили путь. Начался дождь. Билл накрыл гномов, Патрика рогожей. Молчал Билл, молчали гномы, прислонившись к друг другу спиной. Дорога тянулась назад и дорога тянулась вперед. Казалось, что это никогда не кончиться. Казалось, что это навсегда. По небу пробегали зарницы, молнии. Вечерело, когда они въезжали в лес. Он встречал их мрачными деревьями и затаившейся в оврагах темнотой. Звучала музыка, слышались крики. Путники подъезжали к деревне. За деревьями мелькали окошки домов. А тракт проходил по площади селенья. Играли дудочки, звенели бубенцы. Жители: мужчины и женщины лихо отплясывали и оглушительно смеялись. Хохотали все, здесь царило безудержное веселье, эйфория какая-то.

  Билл окрикнул проходящего мимо мужичка. Он глянул на Билла острым лихорадочным взглядом, крикнул "У!" Билл поехал дальше. У трактира он оставил лошадей, пошел купить еды и спросить лекаря.

  Бур поежился. Люди бешено плясали, невообразимо выворачивая ноги и руки. Музыка и крики "А!У!" сливались в гомон. Жгли костры, поджигали какие-то чучела, прыгали вокруг них. Бур вздрогнул. Совсем рядом истерически захохотала женщина. Она стояла на коленях указывала на что-то пальцем в небосводе.

  Там, где лежал Патрик, зашевелилась рогожа и упала на землю. Патрик порвал веревки, которыми он был привязан, конь вздыбился и повалил его. Патрик поднялся.

  - Патрик, - позвал Фли, тебе лучше?

  Патрик не ответил он смотрел вдаль, а когда повернулся, в свете огней стал заметен нездоровый блеск его глаз.

  - О, Патрик, да ты на ноги встал, - это Билл вернулся из трактира, - а лекаря я здесь не нашел, дату этих разговорчивых мало. Зубы скалят, улыбаются и только. Как же ты так выздоровел, еще недавно как бревно был: ни поднять, не повернуть.

  Патрик разразился смехом, так внезапно и громко, что Буру стало не по себе, у него мурашки по коже побежали. Патрик схватил обеими руками горло Билла. Билл захрипел, наотмашь ударил Патрика по лицу. Не помогло. Патрик повалил его на спину, продолжая душить. Билл хрипел, елозил телом, пытался ударить коленом в пах. Лицо Патрика исказила злоба, такая, что у гномов костяшки пальцев побелели, а на лбу выступил пот. Патрик вновь захохотал. А Билл лежал уже неподвижно.

14

Баляев А.Н. Всё связано     "Рассказ" Детская

  Бабушка очень любит вязать. Она настоящая мастерица. Мне сегодня опять снились её разноцветные, как радуга, нитки. Я проснулась и молча сижу на краю кровати, протерев и широко раскрыв глаза. Бабушка утром помыла полы (они блестят на ярком солнце из окна), затопила печку (тепло), испекла пирожков (хочу бабиных пирожков!), а сейчас сидит рядом со столом и вяжет деду новый теплый свитер. Кудахчут куры и гремит цепь - это Пират вышел из будки полакать воду, я вспоминаю, как он смешно шлепает языком по воде и улыбаюсь.

  

  - Баба, я просну-у-ула-а-ась.

  - Доброе утро, моя Петелька любимая! Будешь пирожок?

  - Угу.

  - Иди, молочка налью тебе.

  

  Я быстро одеваюсь. Тапочки у меня вязаные, тёпленькие, с ушками, они надеваются на мои ножки и бесшумно топают меня к бабе. Баба такая большая, её с утра надо сначала обнять, утонуть в её пухлых мягких руках, прижаться к ней и постоять так немного, пошмыгивая носом. Потом я влезаю на табуретку, поворачиваюсь к столу, беру из тарелки пирожок ("Бери, какой на тебя смотрит") и ем его, и пью прохладное молоко, и болтаю ножками.

  

  - Баба, а деда где?

  - Овец вон стрижет.

  - А зачем?

  - Шерсть чтоб была.

  - А зачем?

  - Пряжу прясть.

  - А зачем?

  - В нитки сплетать.

  - А зачем?

  - В клубки мотать.

  - А зачем?

  - Вязать буду костюмчик новый тебе.

  - А зачем?

  - Дык ведь из старого-то ты выросла уже.

  - А зачем?

  - Выросла зачем? Это уж ты сама понять должна, Петелька моя, - баба улыбается.

  

  Баба улыбается, и я ей улыбаюсь, доедаю пирожок, допиваю молоко, кладу на стол альбом, беру карандаши, высовываю язык и рисую цветочки. Вдруг у меня мелькает искоркой мысль, что цветные линии от карандашей на бумаге похожи на бабины нитки, и искорка эта зажигает меня звонким смехом:

  

  - Баба, смотри, какие я цветочки связала! - я смеюсь и не могу остановиться.

  - Ну-ка, ну-ка, - баба надевает очки (вяжет она почему-то без очков) и серьёзно вглядывается в мои каля-маля на бумаге, - Молодец. Скоро и взаправду вязать научишься.

  - Баба, а ты меня научишь?

  - Научить-то? Я только показать могу тебе как вязать, а научишься уж ты потом сама.

  - А покажи, баб.

  - Нет, погоди пока, рано тебе еще вязать-то. Скучно будет тебе.

  - Ну ба-а-а-б, ну покажи-и-и-и, ну не ску-у-у-учно, ну ба-а-а-аб!..

  

  Баба смотрит на меня поверх очков и манит пальцем. Я весело сползаю с табуретки и запрыгиваю к ней на колени. Баба говорит:

  

  - Ладно, Петелька моя. Я тебе покажу как вязать. Только я же всё равно знаю, что рано тебе. Ну уж если ты хочешь, я тебе покажу. Захочешь, будешь вязать, не захочешь, и ладно. Только тут есть секрет один, обещай мне, что никому-никому об этом не скажешь.

  

  У меня замирает дыхание, и я вся сжимаюсь в маленький клубочек из восторженного трепета.

  

  - Баба, миленькая, я никому-никому, никогда-никогда не скажу, честно-пречестно!

  - Да сказать-то можешь и сказать, только не поверят тебе и кто посмеётся, а кто и станет думать, что глупенькая ты. Люди-то не знают ничего про вязание, да про нитки, надевают на себя всё, что попало, да носят и думают, что на деревьях растут штаны-то, юбки-то да рубашки. Потому ты глядеть гляди, а спросят у тебя, как баба вяжет твоя, дак ты улыбнись им и скажи: "Сидит, мол, да и вяжет, чего тебе до неё?" Хорошо?

  - Хорошо, баба. А сама я когда научусь вязать?

  - Вязать-то? Вязать научаются, тогда, Петелька моя, когда о нити вспоминают.

  

  Я не поняла, раскрыла рот, чтобы спросить, а баба возьми, да и поцелуй меня в лобик.

  

  И тут раз! и стало видеться мне, что я будто качусь вниз с большой крутой горки в маленьком вагончике, на котором я каталась в парке. Вниз, а потом вверх, и в сторону и опять вниз-вверх. И я завизжала от неожиданности, и от нахлынувшей бесконечной разноцветной радости. Радость была такая, что казалось, будто я вся соткана из искрящегося света. А ещё я посмотрела вокруг и увидела, будто сияющим горкам, по которым я качусь в вагончике, нет конца и края - всё вокруг было переплетением больших зигзагов, и я смело катилась по ним с бешеной скоростью, и это было самим счастьем. Удивительно, что какие-то нити были видны, а какие-то нет, но я знала, что они вот они. Вдруг я поняла, что ни вагончика, ни рельс совсем нет, а есть только одно удивительно красивое сплетение таких толстых нитей, а я могу кататься по ним во все стороны. А потом как-то это отодвинулось вниз, и теперь я смотрю сверху на переливающуюся всеми цветами радуги живую поверхность, сотканную из моей радости. Я рассмеялась, когда поняла, что вижу просто-напросто поверхность нашего стола! Я оглянулась и дыхание перехватило восторгом - всё вокруг было соткано, сплетено и связано. Стены, пол, потолок, дверь, стол, окна, картины на стене, печка светились радужными красками, было заметно каждую ниточку. Но как тонко всё было сделано! Вот я вижу древесные кольца на досках с краю стола и смеюсь - каждая полоска связана из разного цвета ниток. Даже вот эта царапина с неровными краями очень аккуратно и тонко сделана - сплетена.

  

  - Ба... ба...

  

  Не знаю сколько времени я вот так сидела и восхищенно смотрела на всё вокруг. Потом я захотела посмотреть на кофточку, но тут неожиданно увидела свои руки. Разноцветные нити! Мои руки сплетены из разноцветных сияющих нитей! Я удивилась так, что несколько секунд просто не дышала...

  

  - Баба... Нити...

  - Да, моя хорошая.

  - Смотри, я тоже связана!

  - Конечно, милая.

  - А как же...

  - Очень просто. Всё связано.

  - Всё-превсё?

  - Всё-превсё. Даже я.

  

  Я поворачиваюсь к бабе и... Совсем не могу ничего сказать... Баба... она радость и любовь. Милая баба. Я вижу как баба любит меня. И как я её люблю. Разноцветные нити.

  

  - Баба...

  - Видишь теперь?

  - Вижу... А кто же это всё связал?

  - Как кто? Баба твоя связала. Я.

  - Ты??? Как это?

  - Ну как-как. Так вот. Спицами.

  - Баба... Так спицы-то у тебя тоже вязаные...

  - Ну конечно вязаные. Какими же ещё им быть? - Баба смеется.

  - Погоди баба... Я запуталась...

  - Ты не запутывайся, милая, ты распутывайся, - смеётся баба.

  - Ой...

  

  Мы какое-то время сидим и молчим. Мне так хорошо просто смотреть вокруг.

  

  - Баба... А кто нити-то делает?

  - Как кто? Деда вон. Овец стрижёт, шерсть получается, пряжа. Сама же спрашивала недавно.

  - Баба, а нитки эти...

  - Милая, ты не видишь разве? Это всё одна нить-то. Разноцветная просто.

  - Ах...

  

  

  

  - Баба... мы разве с тобой из одной нити сплетены?

  - Посмотри. Видишь?

  - Вижу. Но... Кто же тогда я?

  - Как кто? Петелька ты моя, - улыбается баба.

  - Петелька...

  

  

  

  - Баба... А нить эта... Она не порвётся?

  - Порвётся? Смотри, как ты слово это из той же самой нити только что сплела. Видишь? Ну так порвётся или нет? - мы с бабой смеёмся.

  

  

  

  - Баба... Когда я смогу научиться вязать?

  - А разве ты не вязала всегда?

  - Правда...

  

  

  

  - Баба, а почему люди этого не замечают?

  - Кто запутался, кто привязался. Думают - чем хитрее узел, тем он лучше других. Собой любуются, а о ниточке-то забывают.

  - Да, я вижу... Можно же вспомнить...

  

  

  

  - Баба, а кто увидел нить, он другим помогает развязываться?

  - Зачем уж прям развязываться? - Баба смеётся,- Распутаться может и помогают, а развязываются люди потом...

  - Баба, а ты развяжешься?

  - Баба твоя ещё не такая и старая, чтоб совсем развязаться-то. Мне ещё из тебя нужно мастерицу сделать, чтоб о нити не забывала ты.

  - Ой, баба, как я тебя люблю! Ты ещё очень даже молодая у меня!

  

  

  

  - А деда... Он делает нить, ты вяжешь... А я что?

  - Ты? Ты рисуешь, пишешь, читаешь. Может быть когда-нибудь ты распутаешься и научишься вязать.

  - А сейчас?

  - Сейчас ты ещё не вся распуталась.

  - А когда я распутаюсь, я перестану быть Петелькой?

  - Когда ты распутаешься, то просто поймешь, что ты - это нить, и всегда была нитью и будешь.

  - А я вроде понимаю...

  - Правда-правда? - Баба смотрит на меня хитро-прехитро.

  - Пра...

  - Петелька ты моя милая, хорошая ты моя Петелька... Иди ещё немножко поспи и просыпайся.

  

  ...

  

  Бабушка очень любит вязать. Она настоящая мастерица. Мне сегодня опять снились её разноцветные, как радуга, нитки. Я проснулась и молча сижу на краю кровати, протерев и широко раскрыв глаза.

15

Белая Л.А. Волк и Изгнанник     "Рассказ" Фэнтези, Мистика

16

Беликов А.А. Мыльные пузыри     "Рассказ" Фэнтези, Мистика, Сказки

   Высокая, плотная девица в коротком чёрном платье лежала на спине среди зеленой травы и никак не могла понять: где она и как тут оказалась? Вместо привычного потолка её комнаты над ней голубело небо, покачивались какие-то веточки и светило утреннее сентябрьское солнышко. А ещё, прямо над ней, в воздухе пролетали и переливались всеми цветами радуги огромные мыльные пузыри. "Наверное, я в раю, или ещё сплю" - подумала она, пытаясь вспомнить хоть что-то. Первое, что ей услужливо подсказало сознание, стала мысль: "Меня зовут Ленкой. Не Еленой и не Леночкой, а именно так: Ленка". Дальше её сознание смилостивилось и начало по кусочкам вспоминать вчерашний день: "Да, точно, я ещё на работе познакомилась с красивым парнем Димой, он зашел к нам в магазин в такой яркой рубашке, что я на него сразу обратила внимание. А после работы я пошла с ним на свидание, мы гуляли в парке и пили пиво! Затем пошли к его другу Вите в гараж, потому что тот купил машину, и они её собрались обмывать. В гараже кроме Витьки оказалось ещё двое ребят, и мы все вместе, прямо там пили вино, коньяк и какие-то таблетки".

   Ленка попыталась повернуться на бок, но тело отказывалось повиноваться, и воспоминания тоже дальше не двигались, словно уперлись в какую-то невидимую преграду. Пришлось напрячь извилины, и гнойник жутких событий прорвался: "Да, а дальше прекрасный вечер закончился. Ребятам захотелось группового секса, и этот Дима, в которого я уже почти влюбилась, не стал за меня заступаться. А когда я решила уйти, то они скрутили меня и изнасиловали. И Дима принимал в этом самое активное участие". Что случилось дальше, Ленка вспомнить так и не смогла, наверное, находилась без сознания.

   От обиды и жалости к себе она расплакалась, и райская картинка солнечного утра размылась. Когда слёзы утихли, она оглянулась по сторонам. Повернуть голову так и не получалось, но глаза сохраняли подвижность. Справа, почти прямо над ней, возвышался автомобильный мост. Догадка пришла сама собой: "Меня посадили в машину и на выезде из микрорайона сбросили с моста, причем в самом глубоком месте оврага, чтобы я разбилась наверняка! Интересно, а почему же я тогда ещё жива"? Ленка скосила взгляд налево и увидела источник радужных пузырей, которые навеяли на неё неверную мысль, что она в раю.

   На поваленном дереве рядом с ручьем сидела какая-то девочка лет десяти и с нескрываемым удовольствием пускала мыльные пузыри. Ленка ещё раз попыталась встать, но тело упорно отказывалось выполнять приказы мозга.

   - Тётенька, вы сейчас всё равно не встанете, - сказала кроха и запустила ещё один разноцветный шлейф.

   Ленка попробовала сглотнуть, но во рту стояла ужасная сухость:

   - Девочка, а ты кто?

   - Меня зовут Света, я учусь в третьем классе и живу здесь рядом. Теперь я ваша хозяйка, а вы моя помощница.

   Ленка рассматривала Светины криво заплетенные косички с бантиками, измазанное платье в красный цветочек, сандалики на босу ногу и ничего не понимала.

   - Я сломала позвоночник и меня парализовало?

   - Нет, тётенька, когда вас сбросили с моста, то вы сначала упали на ветки. И поэтому позвоночник у вас не поломался, уж я-то знаю.

   Если бы Ленка услышала такое заявление от чудного ребёнка в другое время, то она бы точно развеселилась, но сейчас смеяться не хотелось. Вся возможность двигаться заканчивалась где-то в районе грудной клетки, а остальное тело почему-то отказывалось шевелиться напрочь.

   - Может, ты мне объяснишь, что здесь происходит?

   Света вздохнула и досадливо поморщилась: "Ох уж эти взрослые, всё-то им объяснять приходится":

   - Я этим летом ездила к бабушке в деревню, и она меня научила, как стать хозяйкой.

   - У тебя бабушка ведьма?

   - Нет, она целительница. Людям помогает, всех лечит и вообще она хорошая. А ещё у неё есть помощница Нюра, которая умерла, а теперь тоже бабушке помогает.

   - Как это? - не поняла Ленка.

   Маленькое чудо с косичками сокрушенно вздохнуло и всплеснуло руками:

   - И чего тут непонятного? Когда Нюра умирала, бабушка подошла к ней, поднесла к её губам бурдюк из кожи чёрного козла и поймала последний выдох. И теперь Нюра стала бабушкиной помощницей.

   Ленке переваривание этой информации далось с большим трудом:

   - А теперь твоя бабушка поймала и меня?

   - Нет, тётенька, ваш последний выдох поймала я сама. Я здесь всегда гуляю, а тут вы сверху падаете и очень сильно ударяетесь. Я подошла, смотрю, а у вас последний выдох вот-вот выйдет, поэтому я его и поймала.

   - И где же ты взяла бурдюк из кожи чёрного козла?

   - А у меня в кармашке был воздушный шарик, вот я в него и поймала, - кроха радостно улыбнулась и показала Ленке еле надутый красный воздушный шарик.

   - Если ты меня поймала, то чего ты хочешь? Чтобы я тебе помогала, в чем?

   - Ну, там, уроки делать, играть со мной, книжки мне всякие читать.

   - Как же я играть с тобой стану, если я даже пошевелиться не могу?

   - Ой, тётенька, какая же вы наивная! Это же я не разрешаю вам вставать. Я разрешила только говорить, а то вы встанете и уйдете, а вам надо правила соблюдать.

   - Не называй меня "тётенька", терпеть не могу этого слова! Мне всего двадцать лет, и зовут меня Лена.

   - Хорошо, тётя Лена, а вы меня зовите хозяйкой, а на людях лучше Светой, а то все удивляться будут.

   - Да я и сама до сих пор удивляюсь. Ну, всё? Теперь ты меня отпустишь и разрешишь двигаться?

   - Так вы же самого главного так и не сказали: вы согласны стать моей помощницей? Ну, такой как бы куклой, говорящей и ходящей?

   - У меня есть выбор? Надо же! А если я откажусь?

   - Тогда я развяжу шарик и вы полетите прямо на небушко. Вот, смотрите!

   - Эй, эй, как тебя, Света! Ты, того, тихо! А то сейчас наделаешь делов. Дай подумать-то. Такие вещи с кондачка не решаются.

   - Да, тётя Лена, и ещё вам нельзя далеко от меня отходить, а то упадете и всё.

   - А как далеко?

   - Не знаю, но когда Нюра от бабушки отходит к краю села, то она падает и не дышит. И приходится бабуле к ней самой идти и поднимать её.

   - Километр где-то или два? Понятно, спасибо, что предупредила. То есть, получается, что выбор у меня не велик: или стать твоей большой куклой, или ТОГО...

   - Да вы не торопитесь, думайте, мне в школу во вторую смену.

   Света открыла баночку, вынула крышечку с колечком и выдула новую партию сияющих пузырей. Их красота у Ленки опять навеяла слёзы.

   - Свет, а у твоей куклы могут быть мечты?

   - Конечно, могут!

   - Вот и у меня до вчерашнего дня была моя жизнь, были мечты... А теперь у меня только одна мечта осталась: я хочу отомстить тем гадам, которые меня оттра... ой, в смысле, которые меня выбросили из машины и чуть не убили.

   - Убили, убили, не сомневайтесь.

   - Тогда тем более, в общем, если ты разрешишь мне отомстить моим убийцам, то я согласна стать твоей куклой. Слово "помощница" мне как-то не нравится. Да и "хозяйкой" тебя называть язык не повернется.

   - Вот и ладненько, только один раз назвать меня хозяйкой вам всё равно придется, повторяйте за мной: я отрекаюсь от моей жизни и вручаю её своей новой хозяйке Светлане, и с этих пор я стану её послушной куклой.

   - Секундочку, а как же насчет моей мести Диме и его подонкам-друзьям?

   - Твоя хозяйка согласна, ты сможешь отомстить, я тебе обещаю!

   - Ну, ладно. Что, так и говорить эту клятву? Дословно? Надеюсь, что бабушка тебя хорошо учила, - Ленка вздохнула и повторила клятву.

   Света убрала баночку с мыльными пузырями в карман, спрыгнула с поваленного дерева и подошла к Ленке:

   - Ты можешь встать, моя кукла Лена. Только при других я стану звать тебя тётя Лена, и ты говори, что ты двоюродная сестра моего папы. Мама-то всё равно его родственников не знает, да они и не поженились толком, а сразу разругались и развелись.

   Ленка попробовала пошевелиться: тело слушалось, но с трудом. Она хотела опереться на правую руку и встать, но к своему ужасу увидела, что рука выше кисти неестественно изогнулась.

   - Светка, ты это видишь? - прошептала Ленка. - А почему мне не больно?

   Маленькая хозяйка насупилась и грозно сдвинула брови:

   - Не называй меня так! Меня только мальчишки так зовут, когда побить хотят.

   - Ладно, не буду. Так почему мне не больно?

   - Нюра тоже боли не чувствует, и бабуся ей всегда говорит, чтобы она аккуратно всё делала. А то поотрезает себе все пальцы и работать не сможет.

   На Ленкином лице нарисовалась легкая паника.

   - Света, мне надо к врачу, я боюсь! Я что же теперь, зомби? Буду ходить и заживо гнить?

   - Моя бабуся не любит слова "зомби", она говорит, что оно гадкое и глупое. Нюра уже давно у бабули живет и ничуть не гниет. Она точно так же кушает, пьет, ей только отлучаться далеко от бабушки нельзя и слушаться надо.

   - Знаешь, я этих гадов, которые меня сюда сбросили, всех убью, и всем руки и ноги переломаю! А ради этого я готова тебя слушаться.

   Ленка попробовала левой рукой пригладить всклокоченные волосы, но от этого они растрепались ещё больше.

   - Ну, что, хозяйка, говори, что твоей кукле делать дальше?

   - Для начала я тебя перевяжу, так всегда при переломах делают, я знаю.

   - А у мертвых кости разве срастаются? - усмехнулась Ленка.

   Света распустила косички и из палочки и двух ленточек стала ловко сооружать шину.

   - У Нюры срастаются - значит, и у тебя срастутся. А ещё, когда у нас соседка сломала руку, я её перевязала и сводила в травмпункт, и врач меня там похвалил, что я правильно шину наложила. Вот, но чтобы к врачу идти, нужен полюс и паспорт. У тебя они есть?

   - А зомби разве полагается иметь паспорт? Шучу, дома у меня все документы. Я правда комнату в коммуналке снимаю, но всё равно - это мой дом!

***

   Ленка вошла в свою комнату и сразу уселась перед зеркалом - поправлять макияж, Света застыла в дверях, осторожно осматриваясь. Но Ленкина идея "чуточку припудрить носик" провалилась: левая рука отказывалась выполнять работу правой. Сначала на пол упали ватные диски, а следом повалился и пузырек с лосьоном. Ленка наклонилась, чтобы его поднять, но вместо этого сама съехала с пуфика на пол и разрыдалась.

   - Ты что? - удивилась Света.

   - Я только вчера сидела здесь, когда собиралась на свидание с Димой, и всё было хорошо, просто прекрасно. Ты видишь, это мой дом, и всё здесь я заработала сама, без посторонней помощи! В шестнадцать лет сбежала от родителей и начинала жить одна, с нуля. И вдруг вся моя жизнь разрушилась в пух и прах! А этого гада Диму я почти полюбила, я вчера так и подумала, что это и есть любовь с первого взгляда: вот он, мой принц на белом коне... Но принц оказался предателем!

   Ленка левой рукой пыталась вытирать слёзы, отчего косметика ещё сильнее расплылась по лицу.

   - Это всегда так, - безапелляционным тоном подтвердила Света, - с мужиками по-хорошему никогда не получается. Вот у моей мамы с папой тоже любовь с первого взгляда была. А утром мама проснулась и поняла, что он подлец, но было уже поздно. И я в школе дружила с Вовкой, а потом он сказал, что я его сглазила, и он за это стал меня после уроков подкарауливать и бить. А я его тоже почти полюбила!

   - Ты думаешь, у всех так? - Ленка попыталась улыбнуться.

   - А то! И у бабушки тоже котовасия с этими мужиками, и у соседки нашей. - Света взяла ватный диск и попробовала стереть грязь с Ленкиного лица. Результат ей не понравился. - Знаешь что, голубушка, иди-ка ты в душ!

   - Так на мне же маленькое чёрное платье от Коко Шанель, я его не смогу снять.

   - Может, тогда его разрезать, а потом зашить?

   - Да ты что, знаешь сколько оно стоит?!

   - А ты думаешь, что, когда гипс наложат, тебе будет удобно его снимать?

   - Точно, какая же у меня умная хозяйка, - улыбнулась Ленка, - только тебе, Света, придется мне помочь, я одной левой рукой не справлюсь.

***

   К началу занятий они опоздали, поэтому Ленке пришлось идти оправдываться перед учительницей. Чувствовала она себя по меньшей мере неуютно, а ещё эта нелепая рука в гипсе, но выбирать не приходилось.

   - Вон та наша училка, Зинаида Степановна, - показала Света и отошла в сторону.

   Ленка сосредоточилась и пошла вперед.

   - Зинаида Степановна, добрый день. Это из-за меня Света сегодня опоздала в школу. Я к ним приехала в гости и сломала нечаянно руку. Поэтому Светику пришлось вести меня к врачам, а то я тут ничего не знаю.

   - Добрый день. А вы, извините, кем Свете приходитесь?

   - Мой двоюродный брат - Светин папа.

   - То есть вы её двоюродная тётя? Очень хорошо! Я хотела пригласить Светину маму в школу, но раз вы пришли, тогда я с вами поговорю. Понимаете, у ребёнка чрезмерно развита фантазия, это с одной стороны хорошо, но с другой - она совершенно не умеет отличать вымысел от реальности. Ведь в жизни такого не бывает, чтобы люди летали, а животные разговаривали. А то ведь получается, что Света витает в облаках и живет в своих фантазиях, не замечая настоящей жизни.

   - Да? - удивилась Ленка, стараясь делать умное лицо, - а я что-то такого не заметила.

   - А вы поговорите с ней! Например, вчера Света сказала, что когда порежешься, то надо поводить рукой над раной, и кровь сама остановится. Надо же такую небывальщину придумать! А второго сентября она мне сказала, что если цветочек завял, то его можно погладить, и он опять расцветет. И таких примеров множество! Всё бы ничего, но это создаёт конфликт с другими учениками. Вы уж поговорите на эту тему с племянницей.

   - А что, - Ленка даже приободрилась, - я могу и поговорить. И насчет фантазий, и насчет конфликтов.

   - Очень хорошо, я надеюсь, что, пока вы здесь, Света подтянется в учёбе, а то год только начался, а она уже три двойки успела получить!

   Света, поставив ранец на подоконник, стояла возле окна и дожидалась окончания разговора. Ленка подошла к ней и посмотрела на неё так, словно в первый раз увидела:

   - Слушай, а ты действительно вундеркинд, получается?

   - Это тебе училка сказала? - спросила Света.

   Ленка всё ещё находилась в состоянии задумчивости и переваривала услышанное:

   - Ну, типа того, говорит, фантазия у тебя классная, молодец, в общем. Только нам с тобой двойки надо исправить. А ещё у тебя конфликты с одноклассниками, ну, так это я после уроков подойду и поговорю с ними. Знаешь что, ты учись пока, а я пойду на разведку: ведь гараж этого гада, который меня с машины сбросил, здесь совсем рядом.

***

   После школы Света вышла на улицу, но Ленку не увидела, зато Вовка с дружками её уже поджидал:

   - Думала, в школу опоздаешь и сможешь от меня спрятаться? Пошли, поговорим.

   "Где же ты, моя помощница? - напряженно думала Света, - Ты мне сейчас очень-очень нужна!"

   Вовка свернул за трансформаторную будку, снял с себя ранец и стукнул им Свету по спине. Вроде бы и не больно, но сильно, а главное, обидно.

   - Эй, джентльмен, - Ленка вышла из-за угла будки, - где тебя так учили с дамами обращаться?

   - Она сама виновата, - набычился Вовка, - и это не ваше дело!

   - Какой ты грозный, а сдачи не боишься получить, шкет?

   - Ты мне ничего не сделаешь! Если ты меня хоть пальцем тронешь, тебя в тюрьму посадят, жирдяйка!

   Ленка схватила Вовку за ухо левой рукой и притянула к себе:

   - Вот видишь, тронула! Только в тюрьму меня посадить не удастся, потому что я зомби!

   Вовка психанул, раскраснелся и вывернулся из Ленкиных пальцев. А может, держала она его не слишком сильно, чтобы ухо не повредить. Получив свободу, он подбежал к забору, схватил какой-то обломок доски и со всех детских сил ударил Ленку по голени.

   Он бил в очень больное место, но Ленка не пошевелилась, даже не поморщилась, только взяла его за грудки и приподняла над землей на вытянутой руке:

   - Ты разве не знаешь, что зомби боли не чувствуют? И что они намного сильнее простого смертного?

   - Тикай, - крикнул кто-то из мальчишек, и все Вовкины дружки кинулись врассыпную, оставив своего атамана в подвешенном состоянии.

   Вовкин психоз сменился ужасом, он двумя руками впился в Ленкину руку и пытался вырваться.

   - Вот так всё и начинается, - продолжала Ленка. - Сейчас просто пошли и впятером избили девочку, а когда станете постарше, то начнете избивать, насиловать и трупы с моста сбрасывать?

   - Она сама виновата, - Вовка пыхтел и пытался разжать Ленкины пальцы, но у него ничего не получалось. - Я домашнее задание не сделал, а она меня сглазила. Сказала, что обязательно спросят и двойку поставят, так и вышло!

   - Деточка, а тебе на ум не приходило, что надо просто-напросто делать уроки, а не сваливать свои грехи на других? В общем, ты теперь знай, что я живу рядом, в этом районе, и я за тобой наблюдаю. И в следующий раз ты у меня ухом не отделаешься.

   Ленка подбросила толстого Вовку так, что тот пролетел метра четыре и приземлился на пятую точку.

   - Да, и ещё, герой, не вздумай кому-либо из взрослых проболтаться, уж их-то я точно не пожалею: кишки выпущу и сожру!

   Ленка замечательно вжилась в образ злобного зомби: глаза горели безумием, рот перекосился, а щека подрагивала. Вовка убегал с позором: сделал три шага на четвереньках, вскочил на ноги и припустился так, словно за ним гналась стая бешеных собак.

   - Лен, ты что? - Света подошла и обняла свою взрослую куклу. - Он и так всё понял, зря ты ему про кишки. И рожу такую страшную скорчила.

   - Ничего, это ему для профилактики. Эх, надо было мне в артистки идти, а не в продавщицы. Но после деревни, с незаконченным средним, кто же меня взял бы? Но зато в жизни зомби есть свои преимущества: представляешь, каково это ощущать, что я могу одной рукой перевернуть грузовик! Ты что там ищешь?

   Света сорвала несколько листов подорожника, взяла самый большой лист, а остальные протянула Ленке:

   - На, пожуй.

   - Ты чего? Я это не ем.

   - Не есть, а просто пожевать надо, и в листок выложить. Кому повязку делают, тот и должен жевать, это правило такое.

   Света наклонилась, положила на ссадину от доски подорожник и ленточкой из косички перевязала.

   - Слушай, хозяйка, да ты прямо как твоя бабушка: настоящая целительница!

   - Ага, я знаю, только мама не разрешает мне у бабушки дальше учиться, говорит, что глупости это всё. У мамы же нет дара, вот она и не может понять.

***

   Перед приходом Светиной мамы Ленка волновалась больше всего:

   - А вдруг она догадается?

   - Ты же актриса, вот и сыграй мою тётю.

   - Может, она какие-то фотографии видела или в гости ездила?

   Дверь открылась неожиданно, и в прихожую вошла довольно невзрачная усталая женщина в сером плаще. Света услышала и бросилась к ней:

   - Мама, мамочка, а к нам в гости моя двоюродная тётя Лена приехала!

   Маму это известие почему-то не обрадовало:

   - Тебе кто разрешил открывать дверь незнакомым людям?

   - Мам, ну я же уже большая! Я сначала через закрытую дверь всё расспросила и только потом открыла. И тётя Лена не чужая - она папина сестра!

   От этих слов Светина мама напряглась, словно сжалась в комок:

   - Света, иди в комнату поиграй, я с тётей поговорю... Значит, вы от него приехали? И что он велел передать?

   - Я не от Игоря, я сама по себе приехала. У меня здесь племянница растёт, а я её даже не знаю, вот и приехала познакомиться. Но если я вас стесню, то я уеду, мне есть где остановиться ещё.

   Светина мама расслабилась и даже улыбнулась:

   - Ах вот что. Я-то подумала, что он решил свои права на ребёнка предъявить, а если так... Нет, вовсе не стесните, да и Светику это полезно. Тем более с племянницей, как я погляжу, вы общий язык уже нашли.

   - Да, замечательная девочка, а уж фантазия у неё как работает!

***

   Три ночи подряд, с разрешения хозяйки Ленка ходила на разведку. Чтобы не пугать ночными походами Светину маму, приходилось лазить через окно, благо первый этаж позволял. На третий день, перед выходом в школу Ленка заявила своей хозяйке:

   - У меня всё готово для мести, пойдем, я тебе покажу.

   Ленка подвела Свету почти к тому месту, откуда её сбросили вниз. Отсюда дорога поднималась вверх к микрорайону, сзади начинался мост. Слева от дороги виднелся обрыв, а справа - заросший кустарниками подъем, выше которого уже стояли гаражи.

   - Ты хочешь поймать их именно тут, зачем? - удивилась Света. - А может, тебе их всех переловить и убить поодиночке?

   - Не хочу я их отлавливать каждого в отдельности, а если кто-то из них в бега ударится, то где я искать его потом стану? Они на той самой машине, с которой меня и сбросили вниз, по ночам ездят кататься. И если вот здесь внезапно им перегородить путь, то машина улетит вниз. А если не улетит, то я ей помогу.

   - Но если ты встанешь поперек дороги, то они же тебя обязательно собьют!

   - Что я, дурнее паровоза, дорогу собой загораживать? Видишь, в кустах кузов от старого москвича ржавеет, вот его я и сброшу на дорогу. Я уже прорепетировала, кусты лишние обломала, чтобы не мешались. Завтра ночью всё и свершится: затаюсь возле гаражей и, как они выедут покататься, перейду к ржавому кузову. Пока они будут крюк делать, я как раз успею, а дальше дело техники... и силы.

   - Я пойду с тобой, - заявила Света.

   - А это ещё зачем?

   - Это не обсуждается, это приказ.

   - Как скажешь, моя хозяйка, - потупилась Ленка, - Только у меня просьба, ты уж где-нибудь схоронись подальше, чтобы тебе случайно не пострадать.

   - Как скажешь, моя помощница, - лукаво улыбнулась маленькая авантюристка.

   - По мне, так лучше уж кукла, чем помощница, - пробурчала Ленка, - ладно, пошли, а то опять в школу опоздаем.

***

   Когда Светина мама улеглась спать, Ленка привычными движениями вылезла через окно и помогла спуститься своей хозяйке. Возле гаражей они убедились, что машина на месте, и спрятались в засаде. Ждать пришлось довольно долго; наконец Ленкины похитители появились. Все четверо еле держались на ногах, но их это не остановило: они решили прокатиться, а пьяные или не пьяные - кого это трогает? Витёк уселся за руль, и машина тронулась под противный визг колес.

   - Сиди здесь, - сказала Ленка, - чтобы я за тебя не волновалась!

   Плотная фигура Светиной куклы скрылась в кустах. Машина Ленкиных обидчиков уже развернулась и выехала на прямой участок к мосту.

   - Ну, быстрее же, Лена, - тихо прошептала маленькая хозяйка.

   Опять завизжали колеса - это компания разгонялась на спуске с горки. Свет фар приближался, и казалось, что они совсем уже близко.

   - Леночка, ну! Не трусь! - крикнула Света.

   И в это время что-то огромное и темное, похожее в неярком свете луны на гигантскую птицу, вылетело из кустов, пролетело по медленной дуге и грохнулось на дорогу почти перед машиной. Раздался визг тормозов и ещё один двойной удар.

   Света выскочила из укрытия и бросилась к месту аварии. Когда она выбежала на дорогу, то увидела, что машина похитителей от удара в бордюр перелетела через узкий тротуар и легла днищем на ограждение. Вся передняя часть машины повисла над обрывом и покачивалась. Вернее, Ленка стояла рядом с машиной, придерживала её левой рукой и слегка покачивала.

   - Ну, что, мальчики, вы все меня помните?

   - Ты держи крепче, - прошептал Витька, - а то машина рухнет! Мы сейчас по одному будем выбираться.

   - Сидеть! - прикрикнула Ленка. - Если кто попробует открыть дверь, то машина мухой полетит в пропасть! А тебя, если я не ошибаюсь, зовут Витёк? Вожак и заводила всей вашей гоп-компании? Ты же как раз в тот день и купил новую машину, да? А на утро вы меня в эту машину погрузили, отвезли и сбросили с моста, вон там?

   Витька хоть и паниковал, но старался говорить спокойно:

   - Ты же тогда от передозы подохла и не дышала, вот мы тебя и сбросили.

   - А! Ну, значит, я сейчас к вам с того света пришла, чтобы забрать вас с собой в могилу, так что ли?

   - Леночка, ты что, - запричитал один из парней, - нам же так хорошо было, просто произошел несчастный случай.

   - Ах, Димочка, это ты? Какая встреча! Ты считаешь, что когда девушка влюбляется в парня, а он со своими друзьями её насилует, то это хорошо?

   - Всё же произошло добровольно, ты сама этого хотела!

   - Вот как? Когда затыкают рот, чтобы не орала, и выкручивают руки, это называется добровольно? А знаешь, Димочка, кто ты есть на самом деле? Ты - мыльный пузырь! Снаружи весь такой цветастый, красивый, а внутри - пустота. И дружки твои - такие же мыльные пузыри.

   - Слушай ты, придурочная, - не сдержался Витька, - не знаю, как тебе удалось выжить, но если ты нас не удержишь, то мы тебя поймаем и тогда...

   Ленка весело ойкнула и качнула машину вниз. Днище заскрежетало по прогнувшемуся ограждению.

   - Что, страшно? Сразу заткнулся? Так вот, Витюня, это ты слушай, - ответила Ленка на удивление ласково, - вы про меня ничего не знаете, а вот я знаю про вас всё: адреса, телефоны, номера и серии паспортов, приводы в милицию и всё остальное. И все родственники мои про это тоже знают. Так что я обещаю: теперь ваша жизнь станет сплошным кошмаром. За вами будут непрерывно следить и потихоньку мстить, и эта авария - только начало мести!

   - Так это ты аварию подстроила? - завизжал Витька. - Да я тебя, падла, сейчас своими руками...

   Наверное, он хотел запугать Ленку, но у него не вышло.

   - Ой, - сказала Ленка, - выскользнула! Какая же она у вас склизкая!

   Машина со скрежетом сорвалась с ограждения, ударилась, раз, другой - и с гулким стуком упала на дно оврага.

   Ленка посмотрела вниз:

   - Всё! Вот и улетели мыльные пузырики...

   Она развернулась и только тут увидела, что Света стоит посреди дороги с открытым от удивления ртом.

   - А ты что здесь делаешь, моя милая, маленькая стрекоза?

   Света закрыла рот, подошла к краю обрыва и тоже заглянула вниз:

   - А вдруг тебе понадобилась бы моя помощь?

   Ленка от удивления присвистнула:

   - Двадцатилетней, здоровой бабе может потребоваться помощь десятилетней девочки? Ты знаешь, а я тронута! Нет, честное слово, ты не испугалась аварии, не забоялась этих подонков и пришла ко мне на помощь? Да ты просто молодец! Ладно, пойдем домой, нечего здесь больше делать.

   - Как? А ты не станешь их сейчас убивать? И руки-ноги им ломать тоже не станешь?

   - Понимаешь, я тут подумала и поняла, что самое главное - это не месть. Самое главное - самому всегда оставаться человеком, даже если ты и стал зомби. Вернее, так: не важно, кто ты - зомби или нет, в первую очередь надо оставаться человеком!

   Ленка обняла свою маленькую хозяйку здоровой левой рукой, и они не спеша пошли к дому.

   - Лена, а ты этим сказала, что твоя родня про них всё знает, да? А кто они - твои родственники?

   - Это я так, припугнуть их. Ты моя единственная хозяйка и родственница в одном лице, получаешься.

   - Лен, а что ты теперь делать станешь, если мстить больше не хочешь?

   - Ты же моя хозяйка, что ты прикажешь, то и буду делать.

   - Нет, а если серьезно, у тебя же есть мечта?

   - Ты знаешь, есть. Я хочу учиться дальше, поступить в театральный институт или во ВГИК и выучиться на актрису. Ты представляешь, какой я замечательной артисткой могу стать? Мне бы никакие каскадеры не потребовались!

   - Тебе же нельзя от меня отходить, а институт далеко. Как же ты тогда сможешь учиться?

   - Если ты сделаешь мне поводок подлиннее, то смогу.

   - Так я же не знаю как это делается!

   - Я надеюсь, что ты придумаешь что-нибудь? Ты же у нас вундеркинд, - улыбнулась Ленка.

   Некоторое время они шли молча. Свете явно хотелось что-то сказать, но она никак не могла решиться.

   - А я вот, наверное, теперь с Вовкой помирюсь, и мы опять дружить с ним станем.

   - Э, Светик, а здесь ты не права! С мальчишками, которые хоть раз подняли на тебя руку, надо расставаться навсегда! Ты же любишь правила? Так вот, это - правило!

   - Ты думаешь?

   - Уверена!

   - Лен, а они правда тебя насиловали?

   - Так, стоп! А на эту тему я с тобой беседовать не собираюсь.

   - Тогда я тебе как хозяйка приказываю: рассказать мне всё!

   - Хорошо, моя милая хозяйка, я тебе это обязательно расскажу, но только когда тебе исполнится шестнадцать лет!

   Света от удивления остановилась:

   - Как? Оказывается, ты можешь не выполнять мои приказы? А почему же ты раньше их все выполняла?

   Ленка присела перед Светой на корточки, поправила ей кофточку и заглянула в глаза:

   - Глупенькая, маленькая волшебница-целительница, да потому и выполняла, что ты во всём целом мире - моя самая лучшая подруга! Даже больше, ты мне, как единственная и самая любимая сестра! Поэтому я для тебя и без приказов всё сделаю.

   - Всё-всё? Честно?

   - Ну, почти всё-всё...

17

Белынцева Е.В. Белый Маг     "Рассказ" Мистика

   Все гороскопы утверждали, что встретится таким разным людям, как мы с Ящерицей, не суждено. Дескать, квадранты, в отличие от триангуляций не располагают к взаимопониманию. Но, кто же знал, что создатель подарит нам души от близнецов и приведет в одно и то же время в одно место: монастырскую школу при Аббатстве Девственного Разума. С тех пор мы вместе. Почты тысячу лет. Не смотря, на разлуки, семейные обстоятельства и периодическое отсутствие денег. Я - врачеватель, а она хранитель древностей. И нас очень любят приключения.

   Вот эта история, например, началась в Школе для начинающих волшебников. Это уважаемое учебное заведение давно манило меня перспективой уподобиться одному Черному Магу, с которым однажды свела судьба. Он умел делать невероятные вещи: беседовать с призраками, подчинять людей своей власти, создавать иллюзии. С потусторонними силами он общался так легко и просто, что в душе вспыхнуло непреодолимое желание научиться магии.

   Конечно, лекарь во все времена, тоже, профессия уважаемая. Но, если ты при этом еще и Маг, то тебе, вообще нет цены. Ты универсален и могущественен. Перед тобой открываются все двери... По крайней мере, будущее виделось мне радужным.

   От немедленного побега в Столицу удерживало только отсутствие необходимой суммы денег. Обучение волшебству процесс, увы, крайне дорогостоящий.

   Некоторое время, судьба, словно желая о чем-то предупредить меня, упорно не давала заработать: люди не желали болеть, концертная деятельность все никак не складывалась. В конце концов, Ящерица подвизалась к какому-то принцу сортировать его древности и расписывать стены дворца.

   Оставшись в гордом одиночестве я, с тоски, села беседовать с хрустальным шаром. Сначала он пытался меня утешить и показывал красивые пейзажи, а потом неожиданно переключился на большой город с высокими домами, а затем, и вовсе, показал кучу денег.

   Шару я не поверила. Вся эта красота, просто в утешение, думалось мне. Однако, через несколько дней, все-таки явился Знак: гонец неожиданно привез наследство - небольшой кошелек с монетами от дальнего троюродного дедушки. Ровно с той суммой, которой мне так недоставало!

   'Магия существует!' - окончательно убедилась я, поставила дедушке свечку и, не откладывая, на следующий день уехала в Столицу.

   Там все было огромным - расстояния, здания, толпы людей. Вокруг все свистело и гудело. Гвалт стоял невыносимый. Такое количество карет и повозок я не видела никогда в жизни. Невольно рождался вопрос: 'Как тут только люди живут?'.

   Школа магов очень понравилась, грамоты по окончанию обещала за семью печатями, причем солидных мэтров. В учебном плане значились такие дисциплины, как: возвращение духа из тьмы в тело, утешение печальных сердец, общение с душами предков, трансформация негативной кармы в позитивную. Курс по зачаровыванию голосом вел сам Ректор. Я купилась, точнее продалась. Устоять было невозможно.

   Но учиться оказалось тяжелее, чем я рассчитывала. Магия требует даже от способного человека нешуточного напряжения. Мой дух внезапно чуть сам не ушел во тьму. Всё вокруг опротивело, шум и толпы стали раздражать, хотелось пойти к какому-нибудь алхимику и попросить яду. Но, к счастью, я не знала никого, кто бы продал.

   Пришлось жить дальше. Еле волоча ноги, с давящей тоской и вселенской печалью. Я чувствовала, как жизнь постепенно утекает из моего тела в Аннун и, когда я уже почти развоплотилась, впереди, вдруг, забрезжил свет. Слабый огонек, похожий на свечу во тьме. Он дал мне надежду, согрел и повел за собой, прямиком к Белому Магу, который, как будто бы, стоял по плану.

   О, этот Белый Маг! Он был невероятен. Небожитель в самом расцвете сил. Причем, действительно, Белый, то есть блондин со светлой кожей и голубыми глазами. Одевался он, тоже, во все светлое. Даже в его имени - Митрион - слышалось что-то возвышенное.

   К сожалению, блондины не в моем вкусе. Возможно, Маг так и остался бы просто одним из преподавателей, если бы от него не исходило невероятное светлое и теплое сияние, от которого оттаивали самые жесткие сердца. Дамы в классе млели, купаясь в лучах его доброжелательности, мужчины проникались к нему невероятным уважением. 'Вот это чары!', - вдохновилась я: - 'Хочу такие же'!

   Сама того не замечая, я перестала тоннами поглощать шоколад и настроилась на романтический лад. Мое внимание, однако, привлек не Белый Маг, а какой-то простой колдун-грибовед из Анд. Колдун был кареглазым брюнетом с феноменальным орлиным профилем, что, видимо, и обеспечило мое к нему расположение.

   Таких сильных и возвышенных чувств мне не доводилось испытывать в жизни. Как будто, прямо, я тех самых грибов и объелась. 'Ладно, - успокоила я себя, - если дело в грибах, грибовед и вылечит!'.

   Но, скорее всего, причина была в сиянии мага, которое я сначала, как всякая порядочная Луна, начала отражать. А потом! Потом я засветилась сама, ярким тепло-желтым светом, как небольшое солнышко женского рода!

   Вы не представляете себе как это приятно, быть солнышком! На мою люминисценцию, как мотыльки на ночник, нежданно слетелись все особи мужского пола. И колдун не был исключением. Оптимизма во мне прибавилось, излучение разрослось. В результате, вышла двойная звездная система - Луна и Белый маг.

   Митриону такое освещение, почему-то не понравилось. Маг, как это ни возмутительно, тут же, забыл мое имя. Обучающиеся со мной ведьмы принялись возмущаться, что свет режет им глаза. Вампир-вегетарианец трусливо забился в угол и отказывался вылезать. Наличие двух источников света для него стало перебором.

   'Злитесь-злитесь', - тихо злорадствовала я, - 'Завидуйте моим феноменальным способностям!'.

   С ведьмами, правда, мы потом расстались душевно: со слезами, питьем приворотного зелья на брудершафт и обещанием слать друг другу папирусы. Колдун-грибовед, не выдержал соседства с моим сиянием и сбежал. Как ни печально, он испугался быть испепеленным на месте. Солнце, все-таки.

   Но Митриона сияние, в конечном счете, заинтересовало, хотя все равно чувствовалось, что он злился. Отозвав меня в сторонку, Маг как-то пообещал, однажды заехать в наши края и преподать мастер-класс ведунам, а заодно разобраться: каким образом во мне возникает свет. Его грандиозным планам я тогда совершенно не придала значения.

   Тут назрело долгожданное окончание обучения магическому, с торжественной выдачей заговоренных грамот. Развернешь такой документ, и все тут же проникаются к тебе уважением и верят, что ты им обязательно поможешь.

   В свою провинцию я вернулась я весьма обнадеженная. Но встал ребром вопрос о местной лицензии на магическую деятельность. Без нее, увы, не пустят на порог ни одного приличного замка. На два месяца, я с головой погрузилась в непривычные заботы. Даже к Ящерице доехать было некогда.

   И тут вдруг в нашем городе, проездом, объявился Белый Маг. Светила такой величины снисходят в нашу глушь не часто. Все местные специалисты по сверхъестественному затаили дыхание.

   Поскольку я уже успела похвалиться своими грамотами, Сообщество по Потусторонним Делам предсказуемо определило меня в сопровождающие к Магу. Должность, вышла почетная. 'Как славно, - и грешным делом думала я, - такой шанс бесплатно чему-то еще научиться!'

   Прежде всего, меня отправили встречать его с цветами и оркестром волынщиков. Приехать вовремя не получилось, но вовсе не из кокетства, а по причинам чисто техническим: после бурного таяния снегов образовалась непролазная грязь и карета завязла на полдороге.

   К моменту моего явления, пунктуальный Белый Маг уже нервничал. Он выглядел раздраженным и было страшновато, как бы он не наколдовал паука мне в волосы. Но, увидев как суетливо, спотыкаясь и цепляясь за все на свете, я пытаюсь вылезти из кареты, Митрион вдруг оттаял и бросился к экипажу, для того, что бы галантно подать руку.

   Спустив-таки меня на землю, Белый Маг, вдруг, заключил меня в объятия и поцеловал в щеку. Получилось необычайно и удивительно: мы, конечно, были знакомы, однако не настолько близко. 'Странные нравы у этих столичных жителей', - подумалось мне.

   Я сопроводила его в шикарный особняк, специально арендованный для Мага у увлекающейся оккультизмом виконтессы, посчитавшей это за честь. Было немного волнительно, придутся ли ему по вкусу апартаменты, но Митрион моим выбором остался очень доволен.

   Не смотря, на долгий путь, Белый Маг выглядел бодрым и веселым, и неожиданно заявил, что если я устала, то его спальное место в полном моем распоряжении. Я чуть не поперхнулась чаем, ибо предложение было весьма двусмысленным, и ответила, что с утра в таком тонусе по поводу его приезда, что сейчас по определению не усну. Он, вроде бы, удовлетворился услышанным, и уехал по своим делам.

  

   * * *

  

   Все последующие дни недоумение мое от поведения Митриона росло и ширилось. На приемах он - то садился от меня подальше, то стремился оказаться поближе, потом он взял за привычку провожать меня до дома, носил мою ручную кладь, некоторое время нерешительно стоял у двери, а затем разворачивался и грустно уходил.

   Потом он предложил мне, если я сопровождала его по городу, брать его под руку. Я под благовидным предлогом отказалась. Все-таки город наш - большая деревня. Незамужняя девица под руку с малознакомым мужчиной - повод для грязных сплетен. Имя и честь для меня были весьма дороги. Мне, в отличие от него, тут еще жить.

   Белого Мага это, судя по всему, задело, и он стал выкаблучиваться. Сначала он просто злился на меня, обвинял в бесчувствии и желании от него избавиться. Затем Митрион с завидной регулярностью принялся опаздывать на мероприятия с его участием под предлогом беспамятства и различных болезней. А однажды так и вовсе не приехал на встречу с ведуньями. Мне пришлось бледнеть, зеленеть, извиняться и оправдываться.

   В итоге, злая как гарпия, я отправилась к нему в особняк, чтобы узнать, в чем дело, ибо на послания с гонцом он не отвечал.

   Меня встретил камергер и проводил в апартаменты Мага. Я постучалась. Сначала тихо, потом сильнее, но мне так никто и не ответил. Тогда я открыла дверь и заглянула внутрь. Там не было ни души. Я осторожно вошла и изумилась: в просторном зале по кругу стояло более десятка одинаковых зеркал в рост человека и еще одно в богатой резной деревянной раме - в центре. Разглядывать себя в одном большом зеркале - большое удовольствие, а в десяти больших зеркалах с разного ракурса - невиданное счастье. И я пошла по кругу.

   Но зеркала оказались с сюрпризом. Они не были ни простыми, ни кривыми, а отражали что-то еще. В первом зеркале вместо себя я увидела Женщину-вамп, возлежавшую на рекамье в алом бархатном платье до пят и с сигаретой в тонком непомерно длинном мундштуке. Сильно удивившись и разглядев картину, я пошла дальше. Во втором зеркале меня ждала блондинка Принцесса в розовом пышном платье с бантиками и рюшечками. В следующем - оказался грозный Вулкан, изрыгнувший в моем направлении реалистичный стремительный поток лавы. Я в ужасе отпрыгнула к следующему зеркалу, из которого на меня глянула Амазонка-охотница. Амазонка мне страшно понравилась и я несколько минут вертелась перед зеркалом, рассматривая себя со всех сторон. Далее по кругу были: маленькая Девочка с косичками и плюшевым тигром, огромный зеленый огнедышащий Дракон, благородный Рыцарь в сияющих доспехах, чумазый Мальчишка-сорванец с хитрым прищуром, Мадонна с младенцем, Непорочная Дева - вся в белом с потупленным взглядом, жутковатая злобная Ведьма у кипящего котла, последней была Жрица - светящаяся в полумраке неведомого храма.

   Спустя некоторое время, за которое я обошла все два раза, мне стало интересно, а что же там, в центральном зеркале. Я вышла на середину и заглянула в зеркальную гладь, но там, всего лишь, было мое банальное отражение.

   Взгляд на саму себя, вдруг, позволил мне понять, что поведение Мага кажется странным, потому что я всегда считала его Небожителем, которому мирское чуждо, а Митрион, на самом деле, был Мужчиной.

   После того как Белый Маг внезапно обрел плоть, я на секунду отвела взгляд в сторону, а когда вернула его обратно, вместо моего отражения в зеркале уже стоял Митрион. От неожиданности, из груди вырвался крик.

  - Привет, - сказал Маг, - Рад тебя видеть!

  - Как славно, что ты жив и здоров, - ядовито заметила я.

  - У меня все хорошо, - лучезарно заявил он.

  - Замечательно! - внутри меня заклокотал тот самый вулкан, - Только где ты сейчас должен быть в добром здравии?!

  - Ой, - схватился за голову маг, - ты только на меня не обижайся! Все равно уже не успею. У меня тут чуть было злобный дух клиентом не овладел. По всему потустороннему миру за ним гонялся. Ты ведь на меня не обидишься?

  - Обижусь, - сказала я.

  - Ну, не переживай, - махнул рукой Митрион, - Смело посылай всех к чертям. Ты тут ни при чем!

  - Но, почему-то, претензии от них выслушиваю я! - мне остро захотелось уронить потолок ему на голову, но, Маг, предусмотрительно, этому не научил.

   Я развернулась, чтобы уйти.

  - Подожди, - бросил вдогонку маг, - Мы с тобой по-человечески не попрощались,

   Отказать столичному гостю в мелочи было неловко. Пришлось уважать его удивительные обычаи. Я остановилась и повернулась к магу. Мы обнялись и нежно поцеловали друг друга в щечку.

   Затем я всё-таки ушла, но не успела выйти за дверь, как на меня словно упало небо: тело стало непомерно тяжелым, ноги отказывались идти. Мне едва хватало сил, что бы бороться с желанием вернуться. Недоумение быстро сменилось ужасом. Чары! Он меня заколдовал! И как просто-то! И зачем я, глупая, позволила себя обнять и поцеловать? Он же Маг!

   Я сто раз кляла свою самонадеянность в распознавании чар. Впрочем, самобичевание несколько отвлекло меня и позволило дойти до кареты. В течение следующих пятнадцати минут я несколько раз пыталась сказать кучеру, чтобы он повернул обратно, но усилием воли давила голос.

   Худо-бедно мне удалось доехать до дома, где я наконец-то вышла у себя из-под контроля, и зачем-то послала магу с голубиной почтой письмо, в котором сообщила, что он глубоко небезразличен мне как мужчина и больше всего на свете я мечтаю его поцеловать. Отправила письмо, и долго себя ругала за нетерпеливость и недостойную откровенность. Однако, Митрион не помедлил с ответом и небрежно черкнул - Целую.

   Тьфу! Сюжет для дурацкого, банального дамского романа: провинциальная дурочка влюбившаяся в столичную знаменитость. Оправдание могло быть только одно - я делала это не по своей воле, меня же заворожили!

   Урок магии, конечно, получился впечатляющий, с прочувствованием на своей шкуре, но жить с ним было невыносимо. Каждую ночь к моей Тени стала приходить Тень Мага, соблазнять ее и заниматься с ней любовью всеми мыслимыми способами. Своей возней они хронически мешали мне спать, поэтому через несколько дней я плюнула на все и уехала навестить Ящерицу.

   Устроилась она, надо сказать, неплохо. Уютный красивый особняк принца в тихом месте, немного запущенный парк, с прудом и лебедями. Тишина и покой. Картина, в общем, весьма пасторальная.

   Я, наконец-то, смогла отвлечься и забыться, поскольку стала обсуждать с садовником перепланировку цветника и рассказывать ему последние новости о модных растениях. В саду меня и выловила Ящерица.

   Прежде всего, меня представили принцу. Он был весьма заинтересован моими разносторонними талантами и способностями, и попытался было запрячь, попросив составить зелье для его жены, страдающей бессонницей и снять порчу с сына, у которого отродясь был плохой аппетит. Я сказала, что нынче страшно занята, но через месяцок обязательно к нему заеду и вылечу всех страждущих. Тогда он зашел с другой стороны и стал упрашивать нас с Ящерицей сыграть для его семейства вечером. Мы нехотя пообещали, и, наконец, заперлись в комнате Ящерицы, где, впрочем, нам упорно не давали покоя слуги принца, поочередно приходившие на консультацию.

  - Вот ведь событие, - сказала я, выдворяя за дверь кухарку с чирьем на глазу.

  - Глушь,- констатировала Ящерица,- Но здесь отдыхаешь душой.

  - Чего не скажешь о моем бренном теле, которое нарасхват, - заметила я.

  - Перебьются, - махнула рукой Ящерица, - Давай я лучше тебе на картах погадаю.

  Я согласилась. Гадали мы, сами понимаете, на червового короля, по совместительству коллегу. Выложив замысловатую фигуру, Ящерица задумчиво сообщила, что король меня любит, но готовит какую-то неожиданность. Какой крендель собрался выкинуть Маг на этот раз, карты почему-то умолчали.

  - И чего мне ждать? - поинтересовалась я.

  - Они не хотят говорить, - недоумевала Ящерица

  - Это понятно, он - Маг, - призналась я.

  То, что я знакома с настоящим столичным волшебником, Ящерицу очень заинтриговало, но больше всего её поразил мой рассказ о чудесных зеркалах в комнате Белого Мага.

  - Вот бы глянуть на них, хоть мельком, - размечталась она.

  Мне тоже очень хотелось ей их показать, а так же было любопытно, что же увидит там Ящерица. И мы условились, что в следующую субботу, когда Маг будет на Балу Монстров (карнавале у герцога де Бори), мы на метлах тихонечко влетим к нему в окошко.

   Этой субботы я ждала с особым нетерпением. Капризы Белого Мага не так сильно стали действовали на нервы. Я даже снизошла до того, что бы ходить по городу под руку с ним.

   Митрион воспрял духом и распоясался. Начал заказывать шикарные кареты для поездок и ругал меня, если я по старой привычке сама открывала в ней дверь и пыталась выйти без его помощи.

   На бал в субботу я, ясное дело, идти не собиралась, сказавшись больной особо тяжелой формой сине-зеленой лихорадки. Но Маг отнесся к этому сообщению с таким удивительным спокойствием, что я даже ощутила укол ревности: а вдруг он устал от моей холодности и сосредоточил свое внимание на ком-то другом? В общем, ожидание чуда и ревнивые подозрения окончательно усыпили мою бдительность. Поэтому я решила ненадолго посетить мероприятие, а затем незаметно исчезнуть и встретиться с Ящерицей в саду, в условленном месте.

  

   * * *

  

   Что и говорить, Бал был шикарный. Герцог не скупился на роскошь и экзотику, ничего другого я от него и не ожидала. На мне было мое любимое платье из драконьей чешуи, совершенно облегающее фигуру, которое вызывающе сверкало и переливаливалось. Досталось оно мне за рог единорога, впрочем, это отдельная интересная история.

   Для приличия, я так же обзавелась золотой полумаской и брутальным ярко-фиолетовым длинноволосым париком. В таком наряде меня с трудом узнала бы собственная мама. К моему удовлетворению, на Балу Монстров меня тоже никто не узнавал. Я пыталась найти Мага и бесцельно слонялась по замку.

   На выходе из бального зала мне перегородил дорогу какой-то жгучий мексиканец в обличье Зорро. Отделаться от него никак не получилось и пришлось идти с ним танцевать. Оркестр, подозрительно кстати, заиграл мою любимою медленную песню про Леди Лей. Ну, хорошо, пусть пока будет Зорро. Танцуя с ним, я почему-то начала размышлять о том, какие у Мага красивые руки и если бы он вот так обнял меня в танце, то я бы умерла от зависти к самой себе.

   Тут я посмотрела на руку мексиканца, в которой лежала моя рука, и волосы под фиолетовым париком начали тихо шевелиться. Пальцы были подозрительно знакомыми. И рост тоже подходил. Но глаза ведь были карие! Я слегка повернула голову и постаралась незаметно заглянуть Зорро в глаза. И кто сказал, что они карие!?

  - Привет! - сказала я на ухо Магу, - Чудесное волшебство! Чуть не обманул.

  - Привет! - отозвался Маг, - Потрясающе выглядишь!

  - Спасибо, - произнесла я и обнаружила, что Маг снова стал сам собой в шикарном официальном костюме.

   Потом мы некоторое время танцевали молча. И от ощущения этой близости обе мои руки стали безнадежно влажными. Я почувствовала страшную неловкость, еле дождалась окончания песни и, выдумав предлог, убежала в сад.

   Спускались сумерки. Под кустом банана, как мы и договаривались, меня уже ждала Ящерица с двумя заговоренными метлами. Нежно поприветствовав друг друга, мы тихонечко двинулись в путь. Первым делом нужно было убедится, что Белый Маг еще на Балу. Тут все было в порядке: Маг весело болтал с дамами и пил вино. После чего мы с Ящерицей развернули транспорт и понеслись к дому виконтессы.

   Все прошло на удивление гладко. Мне почему-то казалось, что Маг был обязан наложить заклятия на все входы и выходы, но он этого не сделал. Я решила, что Мд настолько в себе уверен, что защиты ему ни к чему. Мы отворили окно и влетели. И ничего не произошло.

   Мы осмелели, зажгли факелы и принялись любоваться собой в зеркалах. Сначала по отдельности. У меня там было все в том же духе и том же плане. Ящерица обнаружила в зеркалах что-то по-своему забавное и, временами, злодейски хихикала.

   Когда нам надоело глазеть на свои одинокие отражения, мы принялись заглядывать в зеркала вместе. Результат превзошел все ожидания. У нас получились два загадочных пейзажа (в частности - тройная радуга над извергающимся вулканом и две самоходные телеги со сковородками и тараканьими усами в красных песках под красным небом). Затем последовала толпа химер: Сцилла и Харибда, играющие в шахматы, Сирин и Алконост, тихо покачивающиеся на ветке дерева с бутылкой водки, икающие и хихикающие.

  - Подумать только, - сказала я, - Мы с тобой, отродясь, ничего крепче травяного настоя в рот не берем, а в душе безобразные алкоголики.

  - Трезвые мы хуже пьяных, - согласилась Ящерица.

  Кентавр-китаец вызвал у нас нервный смех, после чего вдруг заплакал и убежал. Но добил нас сводный ансамбль песни и пляски голографических мумий, в зависимости от угла зрения танцующих то вальс, то джигу. Они выглядели настолько нелепо, что мы смеялись до слез.

  - Ой, ты только посмотри на это, - всхлипывала Ящерица но, переведя взгляд мне за спину, внезапно, завопила не своим голосом. Я обернулась, думая застать там сбежавшее из зазеркалья чудовище, однако увидела Белого Мага. И как он оказался здесь так быстро? По залу пронесся ветерок - это Ящерица вскочила на метлу и вылетела в окно. Я хотела последовать ее примеру. Да, не тут-то было! Меня словно парализовало. Я не могла сдвинуться с места!

   Внезапно изображение в центральном зеркале передо мной всколыхнулось. Появились смутные тени, а затем все более четкие изображения Митриона и какой-то светловолосой девушки. Они стояли друг напротив друга. Он протянул навстречу незнакомке руку с ладонью выставленной вперед, и как будто бы мысленно приказывал ей сделать то же самое, но девушка колебалась, то поднимала, то опускала дрожащую руку. Было заметно, что Белому магу ситуация так же дается нелегко: по его лицу пошли красные пятна, он подался вперед и вытянул руку насколько это возможно. Однако девушка все не решалась. Тут меня внезапно нахлобучила тревога этой дамочки, да так, что в глазах потемнело. Я не могла ни видеть, ни ощущать ничего, кроме этой черной пропасти.

   Из небытия меня вернул Белый Маг, который обнял меня сзади.

  - Я завтра уезжаю, - сообщил он.

   Моя тревога моментально сменилась жуткой печалью. Вот сказка и кончилась. И кто теперь будет катать меня в каретах и упрекать, что я его не ревную? Да еще эти сексуально озабоченные Тени...

  - Так грустно, - сказала я и внезапно непреодолимо захотела, чтобы он как можно непристойней поцеловал меня на прощанье. Ладно, подумалось мне, если он этого не сделает, то я сама его поцелую. Верну ему его же чары. Но вместо этого сказала:

  - Ну, если ты как-нибудь окажешься снова в наших краях или, может быть, у тебя окажется свободное время... мне не хотелось бы отвлекать тебя от твоих дел... там... клиентов или студентов...

  - Ты имеешь в виду, чтобы нам никто не мешал? - уточнил Маг.

  - Ну, да, - рассеянно согласилась я.

  - Легко, - заверил Митрион, поднял меня и на руках внес прямо в зеркало.

   То, что было потом, я помню плохо, потому что как только он начал меня страстно целовать, у меня совершенно перестала соображать голова. Он весь дрожал и горел, и я отвечала ему тем же. Умеют же забить голову эти Маги!

   Его руки то скользили вниз по моему телу, то крепко сжимали меня в объятиях. Мне безумно хотелось как можно сильнее к нему прижаться и наслаждаться этими бесконечно теплыми, упругими губами. Казалось, что ничто на свете не может быть приятней этой бархатистой кожи и изумительного запаха его тела. И эти прекрасные руки...Короче, Тени отдыхали...Он шептал мне на ухо как безумно он меня любит и уважает, после чего застонал, а я увидела окружающий мир розовым в нежно-голубой цветочек, и окончательно отключилась.

   Пришла в себя я только утром, в невероятных размеров постели, под балдахином, на дорогом шелковом белье с вышивкой. Жизнь сегодня, определенно, удалась. Рядом мирно спал Белый Маг, положив руку мне на талию. Я принялась размышлять, что же предпринять: тихо одеться и уйти, или дождаться пока он проснется? У каждого варианта были свои плюсы и минусы и, пока я их взвешивала, конечно, потеряла драгоценное время для того, чтобы испариться, не потеряв лица. Как-то мне было всё-таки неловко и досадно, что я так легко сдалась.

   Но едва я коснулась руки Мага, чтобы снять ее с себя, как он проснулся.

  - Привет, - сказал он, как ни в чем не бывало, и я тут же десять раз

  пожалела, что не улетучилась раньше. Вероятно, Мага озадачила моя мрачная физиономия, и он спросил:

  - Что-то случилось?

  - Всё хорошо, - ответила я и попыталась невинно улыбнуться, - Просто мне надо идти. Дела.

  - И какие же у тебя Дела? - поинтересовался Маг, - насколько я помню, последние две недели твоими делами был исключительно я. Я еще не уехал.

   И лучше бы он об этом не напоминал. Он, конечно, уедет. Он добился всего, чего хотел, и теперь его здесь ничто уже не держит. Настроение окончательно испортилось. На глаза навернулись слёзы. Ну вот, еще не хватало, чтобы он их увидел.

  - Я знаю способ развеять твои печали, - сообщил Маг и, внезапно скрутив меня в борцовский захват, повалил на кровать и принялся целовать. Сопротивляться не было ни сил, ни желания.

   К тому времени как нам принесли завтрак, мне было уже хорошо и наплевать на сплетни и общественное мнение. Ну и подумаешь, что он уезжает, а я остаюсь в гордом одиночестве. Никто не помешает мне включить свое солнышко. У меня будут толпы или нет, штабеля поклонников.

  - Я видел, тебе понравились мои зеркала, - прервал молчание Маг.

  Я угукнула с набитым ртом.

  - Вы вчера смотрелись в них вместе? - поинтересовался затем он, - Кстати, а кто это был?

  - Моё второе я, - ответ получился немного хамским. Маг задумчиво кивнул и принялся за чай.

  Он о чем-то размышлял минуты три, а потом внезапно предложил:

  - Пойдем тоже вдвоем посмотрим. Я раньше и не предполагал, что такое возможно.

   Любопытство опять взяло надо мной верх, и я последовала за Белым Магом. Должна сказать, картины в зеркалах радикально отличались от вчерашних: в одном кипела яростная битва между рыцарями с длиннющими мечами, и с первого взгляда было понятно, что рубились они насмерть. В другом - у ног властной госпожи валялся измученный раб. Потом, неожиданно случились два подростка: мальчик стоял в сторонке и нервно курил, а девочка прихорашивалась перед зеркальцем и не обращала на него внимания.

   В следующем были два ящера - один, точнее одна, сидел на яйцах в пещере, другой нетерпеливо бродил вокруг да около и яростно голосил. Казалось, что высунься она из пещеры чуть больше, он схватит её за шкирдяк и уволочет куда подальше. Далее, неожиданно, явился натюрморт: длинный тонкий синий кол обвивало нежное вьющееся растение с изумительными красными цветами, тянущееся к солнцу. Следующее зеркало выдало еще более умилительную картину: колибри, порхающее вокруг орхидеи и пьющее из нее нектар, хотя после умиления внезапно остался неприятный осадок. А жених и невеста в следующем зеркале и вовсе вызвали раздражение. Я поспешила отойти.

   Затем последовали картины семейные: Любящий Отец с дочкой лет пяти на руках и Строгая Мать, отчитывающая сына за какую-то провинность, мальчик отчаянно цеплялся за её ноги, а она стремилась его оттолкнуть. Дитя стало нестерпимо жаль, даже глаза защипало. Чтобы не заплакать, я отвернулась к другому зеркалу с очень странным видением: в большой комнате по кругу сидели женщины в странной одежде, в середине круга сидели еще двое - мужчина в строгом костюме и девушка в брюках. Девушка занималась тем, что постепенно снимала с мужчины и перевешивала на свободный стул детали его одежды. Этот прилюдный стриптиз был довольно шокирующим.

   Завершали эту аллею славы два идиллических пейзажа: солнце в ясный день постепенно садящееся за спокойную ровную морскую гладь и луна, встающая из за высокой горной вершины. Вот и все, что я хотел сказать...

   Маг опять о чем-то задумался. Пауза для меня была какой-то неловкой, и я её нарушила:

  - Когда я стану богатой и знаменитой я тоже куплю себе такие же зеркала.

  - Вовсе не обязательно столько ждать, - отозвался Митрион.

  - И где это богатство раздают просто так? - поинтересовалась я.

  - В голове,- спокойно ответил Маг, - Ты для этого уже все умеешь.

  - Их не существует? - осенило меня.

  - Совершенно верно, - Митрион рассеянно оглядел комнату, - Это иллюзия. Ну, может быть, сначала у тебя получиться только одно зеркало, но этого будет достаточно. Постепенно будешь воплощать сколько нужно. Только главное, научиться видеть хотя бы в одном и правильно растолковывать увиденное. Остальное дело техники.

  Перспективы меня окрылили. Уж мы с Ящерицей разгуляемся, поедем к герцогу, вызовем опять голографических мумий...

  - Умеете же вы все превратить в балаган, - судя по всему, Белый Маг прочитал мои мысли, - Зеркала дело серьезное. И очень личное. Герцог, скорее всего, увидит там что-то свое и не факт, что оно ему понравится.

  - Тебе видней, у тебя больше опыта, - согласилась я не оставляя надежду поэкспериментировать с зеркалами.

  

   * * *

  

   День был тихим и серым. Вечером, словно в полусне, я села в карету. Маг, как обычно, проводил меня до двери.

  - Когда ты получишь лицензию, мы с тобой обязательно еще какой-нибудь проект осуществим, - пообещал он. Но мне, отчего-то, не поверилось. Мы поцеловались на прощанье, и он отчалил.

   В разобранных чувствах я вошла в дом. Служанка, приняв у меня плащ, поведала, что в гостиной меня ждет посетитель. Заинтригованная я поднялась наверх и застала у камина... Ящерицу. И внезапно во мне словно лопнула тугая пружина. Меня наполнило такое чувство радости и покоя, что я чуть не заплакала. Боже, как приятно провести вечер со старым другом, который тебя понимает.

   Спускались сумерки. Мы с Ящерицей сидели на тахте у камина, смотрели на огонь и прихлебывали из кружек душистый лабазниковый чай. А над нами у потолка реяло большое зеркало, отражавшее восхитительно-звездное небо.

  

18

Блейк И. Суеверная     Оценка:7.00*3   "Рассказ" Мистика

   Так темно, что трудно дышать. Встала, съёжившись, прислушиваясь к звуку, резкому и пронзительному, почти невыносимому для слуха. Два шага вперёд - и звук пропал. "Что происходит? Где я, не сон ли это?"

   - Ближе, - раздался голос. Слишком знакомый, слишком интимный. Будто бы говорящий знал её. Хотела остаться на месте, но страх сковал льдом сердце, комок подступил к горлу, и она зажмурила глаза, чтобы, открыв их снова, ослепнуть в белом, холодном мёртвом свечении.

   Зеркала окружали со всех сторон. Странно, в них нет отражения. Только смутные тени, жуткие, медленно извивающиеся, будто живущие там, за стеклом.

   Вдохнула полной грудью, пытаясь прийти в себя. На выдохе изо рта показался пар. Пробовала переступить ногами - они вмёрзли ледяной коркой в чёрный зеркальный пол. Посмотрела наверх. Потолка нет. Только что-то сияет, походя на морозный иней, освещённый ночным прожектором. И тот же лёд под босыми ногами...

   Чувство угрозы и опасности подстёгивало идти вперёд.

   По ощущениям, комната маленькая, но глаза видели бесконечность - куб из зеркал, смыкающихся вокруг неё. Опять этот голос. Шёпот:

   - Ирина, скорее...

   Камешек на лодыжке. Больно... Боль объяснила: как бы происходящее ни выглядело - всё это реально... Камешек пробудил воспоминания.

   ... Пляж. Раннее утро. Солнце встаёт над горизонтом. Вода чистая, хорошо видно каменистое дно. Полотенце, на нём карта крымского полуострова. Красивая черноволосая незнакомка и высокий мужчина. Его зовут Артём...

   Всё. Резкая боль смела осколки картинок, ранее составлявших тридцать лет её жизни. Вспомнились мама, подруга. Яркой вспышкой промелькнуло смуглое лицо улыбающегося Алексея... Любимого...

   Сознание меркло, но и падая на пол, она только думала: "А как я сюда попала? Как долго я здесь нахожусь?" Бессилие, пустота. Плеснуло тьмой перед глазами... Холодно на чёрном зеркальном полу.

  

   "Дорога сюда чересчур утомительна", - подумала Ирина, за потрёпанную ручку подкатывая к высокой двери чемодан. "Колхозная" - название улицы заставило хмыкнуть.

   Ветер растрепал её короткие тёмно-русые волосы. Раннее утро. Солнце едва поднялось. Подруга, Катя, устало посмотрела на мать, только что позвонившую.

   Звонок донёсся из-за двери трелью соловья. Приезжие замерли. Скрип далёкой двери. Быстрые шаги. Дверь открылась, вот и светловолосая хозяйка дома.

   "Приму душ и сразу приду в себя, а потом на пляж и наконец-то окунусь в море. О, скорее бы", - подумала Ирина, внимательно осматривая свой временный дом.

   Дорога в плацкартном вагоне сильно измотала её. И билеты достались с трудом, и места оказались боковыми, возле сортира. Да ещё компания крутых парней-бузотёров...

   Выйдя из душевой кабины, расположенной во дворе, она поспешила за угол и нырнула под кружевную шторку, завешивающую дверь.

   Катя с матерью приезжали сюда уже не впервые. Теперь прихватили и Ирину.

   Собрав пляжную сумку, приезжие сразу же отправились на море. Шли мимо рынка, где народу было!.. Хватало и людей, идущих на пляж нагруженными тяжёлой поклажей. Ирину позабавил мальчишка лет семи, тащивший громоздкого зелёного крокодила.

   Катерина не озиралась по сторонам, она просто спокойно шла вместе с матерью. А Ирина запоминала маршрут, заинтересованно рассматривала старые, ещё довоенные дома, узкие улочки, высокие заборы и гаражи.

   - Скоро набережная, а там и пляж. Смотри внимательно, - нарушила тишину Катя, обращаясь к Ирине. - Развлечений здесь хоть отбавляй. Ночные клубы в городе, а здесь - кафешки, аттракционы и прочие прелести. Наслаждайся, подруга. Оторвемся по полной, - доверительно и негромко договорила она, косясь на мать.

   Пляж у морского порта оказался платным. Билеты выдали на целый день.

   Подул, шелестя листьями, ветер, принёс свежий запах близкого моря. Ирина наслаждалась. Катерина тоже, а её мать, напротив, смотрела вокруг безразлично.

   За поворотом, возле зелёной веранды, располагался сам пляж. Асфальтированная дорожка закончилась, и ноги в шлёпках погрузились в жаркий песок. Расстелив полотенца и положив на них карту крымского полуострова, а заодно синий пляжный зонт, вся троица вскоре устроилась на песке и наслаждалась мороженым.

   - Говорят, море холодное, - сказала Ольга Аркадьевна.

   - А мы всё равно окунёмся, да, Катька? - бодро предложила Ирина.

   - Вы, барышни, как хотите, а я посплю, - сказала Ольга Аркадьевна.

   Девушки улыбнулись и дружно поднялись, пробираясь среди отдыхающих к зовущему зеленовато-голубому морю. Ирина посмотрела наверх: солнце было таким ослепительно-ярким, что жгло глаза, а небо низким и голубым, тёплым, уютным.

   "Как хорошо, что я сюда приехала. Как хорошо быть свободной и отдохнуть".

   Море и правда оказалось холодным.

   - Всё дело в течении, - подтвердила Катя. - Ничего, Ирина, позагораем, не беда. Такое здесь редкость. Пара дней - и всё наладится. - Хлопнула её по плечу шутя и побежала. Ирина бросилась догонять подругу, разбрасывая песок и смеясь над маленькими детьми, которые бегали по берегу у воды нагишом.

   Вскоре подруга легла загорать, Ирина побежала играть с детьми: её кипучая натура требовала постоянно двигаться.

   Ровно в час пополудни они покинули пляж.

   Отдых проходил легко и спокойно вплоть до злополучного дня, когда у хозяйки появились новые жильцы - мать с дочерью. Они и предложили отправиться на городской пляж номер один, за чертой города. Ирина - согласилась неохотно, а утром так вовсе долго придумывала, как отказаться от поездки. Мелкие неприятности. Ирину предупредил о них сон: в дырявой коробке копошились мыши. И зря она не повесила плетёные обереги на двери. Мать подруги не разрешила устраивать, как она выразилась, такое безобразие.

   Ирина ещё раз посмотрела на билеты подруги, её матери и свой. "Всё. День будет испорчен". И оказалась права.

   Пляж. Раздевалки и туалета нет, а под ногой галька. Не слишком понежишься.

   Дружная компания расположилась у самой воды. Море бушевало. Волны ходили ходуном. По небу мчались волнистые тучи... Ирине плавать не хотелось. Холодно. Они с Катей дружно легли на берегу загорать и даже задремали, когда раздался крик боли.

   - Моя рука... - простонала мать Кати. Плечо было слегка поцарапано. Но красная кожа, покрытая волдырями, словно от химического ожога, выглядела плачевно.

   - Мама, что случилось? - спросила Катя взволнованно.

   - Медуза ужалила. Я поскользнулась, выходя из воды, оцарапалась о камни.

   Пришлось горе-путешественникам ехать в больницу. Платная поликлиника находилась в противоположной части города. Белое здание, унылые стены. Сразу содрали приличные деньги. Ольга Аркадьевна стонала от боли. Её бледное лицо покрывал пот.

   Пока Ольгу Аркадьевну осматривал доктор, девушки ждали в коридоре.

   - Аллергия, - выйдя через полчаса сказала она. - Плавать мне запрещено. Вот и отдых, девочки мои, вот и весь отдых. - Она вздохнула, затем натянуто улыбнулось. - Ничего, похожу на процедуры, а вы пока отдохнёте без меня.

   Катя обняла мать.

   ... Говорят, после чёрной полосы всегда следует белая, но, видимо, не в этот раз.

   Ночь опять прошла в один миг. Тревожные сны чередовались, а на заре Ирина отчетливо услышала резкий крик ворона. Она проснулась, тупо уставившись в потолок.

   В комнате темно. Серый, слегка пробивающийся сквозь плотные серебристые шторы свет рисовал на стенах причудливые фигуры, придавая привычным вещам размытые, загадочные очертания.

   Она услышала, как Катя простонала во сне, затем проснулась, кажется собираясь идти в туалет. Девушки встали и пошли вместе. Как оказалось, у подруги - расстройство желудка. Пляж, море - на сегодня всё отменяется.

   Ирина сжала пальцы в кулак. "Вот блин". Катя тихо сказала:

   - Ирина, ты меня извини.

   - Ты же не виновата. Это всё акклиматизация. Стресс и всё такое. Со мной могло то же самое произойти. Природы ещё никто не отменял, - сказала Ирина, бодро пытаясь улыбнуться. Сухие губы не слушались... Полчаса провалялись в постели не в силах уснуть, затем, уже на рассвете, Катя сказала:

   - Ну не могу я тебя мучить. Сходи на море, развейся. Знаю, как оно зовёт.

   - Точно не против? - обрадованно переспросила Ирина.

   - Точно. Иди, собирайся. А с матерью я сама поговорю.

   Ирина вскочила освобожденной из клетки птицей, собралась (короткие джинсовые шорты и белая маечка) за пару минут и побежала первая из приезжих на пляж. Солнце только поднялось. Воздух бодрил прохладой... Чистые волосы ерошит ветер. Тишина. Улица пустая, фонари едва успели погаснуть.

   Старуха с пустым ведром перешла дорогу. "Вот клюшка старая, теперь неудачи жди... Всё равно пойду!" Девушка развернулась и выбрала другую дорогу, что обходила рынок, минут на пятнадцать длинней. "Ничего, главное - обойду".

   Улыбалась солнцу и шла по узким улицам вдаль. Ухнула, улетая в парк, сова; серебристая чайка, сидя на заборе, высматривала остатки еды в переполненном доверху мусорном контейнере.

   Подходя к морю, увидела серый песок, почти пустой пляж. Лишь лазурная вода сияла, отражая лучи солнца. Крупные следы чаек избороздили лентами песок - вот кто, значит, здесь настоящие хозяева... Побежала по берегу, согреваясь и дыша полной грудью. Боязливо зашла в воду, потихоньку ступая по мелководью. Ноги привыкали, становилось приятно. Решилась - и бултыхнулась в воду. Хорошо! Полный штиль, и виднеется дно, пара прозрачных медуз плавает возле сетки.

   Накупавшись, Ирина намазалась солнцезащитным кремом и прилегла. Натянув на голову кепку, не заметила, как заснула. Приятный мужской голос разбудил её:

   - Девушка, вы нас не сфотографируете?

   - Что, простите? - Повернулась, щурясь на солнце.

   Он улыбнулся. А она всё смотрела.

   Высокий, худощавый. Волосы, золотистые, точно спелая пшеница, выгорели, белея слегка у висков. Квадратное решительное лицо, нос с горбинкой, сетка морщин возле холодных, колючих, зелёных глаз... Улыбнулся, и ощущение враждебности пропало. Он протягивал фотоаппарат, а она слегка покраснела, смущаясь, как девчонка.

   - Конечно, давайте, - тут же взяла себя в руки, видя его уже потеплевший взгляд.

   Поднялась, приняла чёрный "Кэннон", исподтишка разглядывая незнакомца внимательнее. Красные шорты. Длинные ноги, тонкие светлые волоски на сильных руках.

   Он повернулся, приглашая жестом девушку, в узком модном купальнике.

   Ирина мельком рассмотрела его лодыжку и татуировку чёрной, как ночь, мурены, злобно скалившей острый зуб. Не удержавшись, спросила:

   - Стильно, а почему именно мурена?

   - Ах, это...

   Мужчина не ответил - подошла девушка, высокая, тонкая, гибкая, как пантера. Чёрные волосы переброшены через плечо. Кожа, фигура - само совершенство. А лицо - мечта скульптора. Впрочем, и внешность её спутника тоже эффектна. Кто они? Пара? Одёрнула себя. Какое тебе дело-то? Щелкай и не суйся в чужую жизнь.

   Они встали возле самой воды. Девушка обняла его за плечи. Улыбнулась кокетливо, небрежно - зато как!.. Привыкла, небось, ловить восхищённые взгляды. Рост - метр семьдесят, может, выше - примерно оценила Ирина. Наверняка модель.

   Да что с ней такое? Это всё мужчина. Он так на неё действовал. Смотрела на него во все глаза, любопытство горело в крови, как пламя. И что-то странное происходило с ней, неопределённое. Она внутренне отмахнулась, продолжая смотреть на него.

   - Артём, - представился он вскоре. - А это Татьяна, моя двоюродная сестра.

   Она сразу почувствовала облегчение. Значит, не жена.

   - А вас, девушка, как зовут? - спросила Татьяна.

   - Ирина, - ответила она, глядя в блестящие чёрные глаза Татьяны. Кажется, девушка совсем не загорала: нежная кожа напоминала слоновую кость.

   - Очень приятно, - сказал Артём и так посмотрел на неё!.. Восхищённо. Ирина смутилась. Лестно... Впервые за столько лет.

   Ей стало очень приятно, что такой видный мужчина обратил на неё внимание... А потом они пригласили её переместиться к себе, под зелёный, с белой полоской зонт. Ирина, не задумываясь, согласилась. Пара выглядела располагающей и очень надёжной.

   Пока Артём доставал билеты для поездки на "банане", Ирина успела познакомиться с Татьяной поближе. Девушка была очень обаятельной и тонко, умело шутила, а так бы не каждый смог. Ирина оценила. С умными, интересными людьми она и предпочитала общаться. Артём с сестрой заинтересовали её.

   Постепенно натянутая холодность и природная осторожность Ирины дали трещину, и, когда Артём подошёл к ним, девушки уже смеялись.

   - Поехали с нами? - внезапно предложил он. - Места ещё есть.

   Ирина согласилась.

   Поездка оказалась увлекательной. Берег оставался далеко позади, море захватило их со всех сторон. Они курсировали вдоль всего побережья. Ирина наслаждалась видами, брызги воды падали ей на лицо. Она смеялась и чувствовала какую-то лёгкость.

   Ровно в одиннадцать новые знакомые собирались покинуть пляж. Таня спросила:

   - Увидимся завтра?

   Девушка кивнула. Она посмотрела на часы, задумавшись: время протекло незаметно. "А Катька-то волнуется, Ольга Аркадьевна, наверное, рвёт и мечет". Представив эту картину, девушка быстро собрала вещи и ушла домой.

   - ... Ты так отдалилась Ирина, - сказала Катя, глядя, как подруга рассеянно крутит странную, зеленоватую каплю браслета на тонкой, золотой цепочке, змеёй обвившей её лодыжку. На вид подарок был дорогим.

   "К чему бы Ирине брать его у совершенно незнакомых людей? Неужели подруга влюбилась?" Лишь это могло объяснить её странное поведение. Ранние походы на пляж, поздние возвращения. Дорогие вещи и это платье кофейного цвета. Оно явно стоило гораздо больше, чем их зарплата и отпускные вместе взятые.

   - Отстань, - отмахнулась Ирина, словно от надоедливой мухи. - Ты сиди вместе с матерью, а в мои дела не лезь. Я развлекаюсь.

   - А куда ты сегодня собралась? - спокойно поинтересовалась Катя, завязывая длинные чёрные волосы в "хвост".

   - Мы с Артёмом и Татьяной идём на вечер классической музыки в доме культуры. Ты, надеюсь, не против? - ледяным тоном спросила Ирина, посмотрев подруге в глаза. Её взгляд был странно мутным.

   "А не наркотиками ли балуется Ирина, или здесь всё гораздо серьёзней? Придётся её отпустить, хотя Лёшка просил удерживать до последнего. Да смогу ли я, когда она такая! Вот приедет Лешка и со всем разберётся", - подумала Катя, наблюдая, как бледная, несмотря на загар, подруга смотрит в окно.

   ... В подвальной комнате темно. "Напоминает коробку? Гроб, узкий и длинный?" - думала Татьяна, входя с Артёмом и держа пару чёрных, как смоль, свечей.

   В темноте мужчина увидел, как глаза девушки заблестели, отливая серебряным, металлическим блеском, а зрачки исчезли. Артём посмотрел на неё, улыбаясь, лениво, расслабленно, поймав её взгляд глазами, похожими на чёрный, расплавленный обсидиан.

   - Ты уверена? - спросил он её.

   - Да, - чувственно прошептала она. - У Ирины сильная энергетика. Она идеальна. Тринадцатая жертва закроет круг, и мы наконец-то обретём бессмертие. Правда, любимый? - спросила, подходя ближе к Артему, снимая с него чёрный бархатный халат и сбрасывая его на зеркальный, холодный пол.

   Артем склонил голову, жёстко целуя в губы сестру, такую молодую.

   "И это женщина, разменявшая седьмой десяток?" Но и ему, по человеческим меркам, давно уже перевалило за сотню лет... Тринадцать смертей сильных или невинных женщин каждые семь лет продлевали им жизнь, но сегодня особая ночь. Последняя жертва замкнёт жертвенный круг и поднимет их на следующий уровень.

   - Приближённые самого принца Тьмы! Хорошо звучит, да, любимая? - обратился Артем к сестре, лаская её кожу, нежно целуя мочку ушной раковины.

   Холодный зеркальный пол стал ложем для любовников... Фальшивые имена, постоянные разъезды, новые города, поиски. И каждый год всё начинать заново. Пятьдесят лет верной службы Ему. Сегодня - их ожидала награда.

   Свечи так и остались незажжёнными, но, чтобы видеть, тварям, выглядевшим как наипрекраснейшие из людей, свет не нужен.

   ... Ирина надевала атласное, кофейного цвета платье, которое подарил ей Артем.

   В зеркале, висевшем напротив кровати, отражалась её хрупкая фигура.

   Нательного крестика давно нет - того самого, серебряного, данного при крещении. Теперь её шею украшало золотое ожерелье с мелкими сапфирами, оттеняющими её голубые глаза... Всё началось с похода в магазин "Зарина", местный бутик дорогих украшений и дизайнерской вечерней моды.

   - Ты особенная, - сказал ей Артём, когда она надевала платье в примерочной. Ирина вздрогнула, а он нежно провёл указательным пальцем по её смуглой щеке.

   Его голос обволакивал её тело, словно шелковый кокон. Прикосновение жгло, покалывая тоненькими иголочками. Стоило её глазам встретиться с его холодными, точно осколки льда в зелёном стекле, глазами, и она пропадала, отключаясь, потерянная.

   Вскоре её страхи куда-то исчезли, стало по-настоящему спокойно и хорошо.

   А Татьяна уже снимала с неё крестик, зажимая его в руке.

   - Теперь она в твоей власти. Можешь приходить в её сны, - шепнула она Артёму последнее, что Ирина услышала, выходя из магазина с подарочными пакетами.

   Услышала и забыла, а подсознание протяжно выло: "Ну что ты делаешь, дура?! Одумайся, пропадёшь!" Ирина не слышала, одурманенная и пленённая злыми чарами. Для неё всё это лишь сон, ставший явью. Всё так и должно быть: обыденно и в порядке вещей.

   Ирина убрала все обереги, защищающие её. Подчиняясь шёпоту, приходившему каждую ночь, шёпоту, заставившему её нарушить жизненные принципы, убрала даже сушеный можжевельник, положенный под постель.

   Вороний глаз - подарок тётки Алёны, цыганки, у которой она двенадцать лет назад снимала жильё. Суеверие Ирины началось из-за неё. Учёба в другой стране превратилась в одиночное плаванье, заставив чувствовать себя домашним псом, которому, чтобы выжить, необходимо стать матёрым волком. И она выжила, благодаря наставлениям цыганки, и смогла выучиться, получить красный диплом и престижную работу, вопреки недругам и болтовне, что не получится, получила вопреки и всем бедам назло.

   С тех пор суеверия прочно вошли в её жизнь, став образом жизни и мыслей.

   Пол вечером мыть нельзя, а от сглаза и против плохих людей его необходимо протереть отваром полыни. Зеркала напротив кровати - запрет.

   Это табу, строжайшее, теперь нарушено, и даже полотенце с зеркала снято.

   Ирина жила точно во сне. Ночами пропадала, а на пляже появлялась лишь ранним утром, когда солнце ещё не взошло, потому что Артём и Татьяна сказали - для них много солнца вредно. Кожа чувствительная. И она верила.

   Чары, порча - как ни назови, окутали девушку, подчинив её волю, и она покорно, не отдавая себе в том отчета, шла по воле судьбы. Но, как говорят: судьба переменчива.

   ... Вечер наступил слишком быстро. В восемь пятнадцать солнце скрылось за горизонтом, растворившись в полуночно-синем небе.

   Резкий гудок - и Ирина ушла, захватив сумочку-клатч на цепочке... Девушка уверенно села в чёрный, тонированный "хаммер".

   ... Дом культуры построен ещё до войны. Здание слегка обновили, покрасили и отштукатурили, поставили пластиковые окна. Но внутри всё осталось, как прежде. Длинные коридоры и высокие потолки. Высокие лампы и тени, спрятанные возле узких окон и таящиеся за мебелью и у карнизов.

   В окна солнце не заглядывало: под ними тянулась аллея кипарисов и туи. Глубоко под зданием, принадлежавшим брату и сестре Ижевским, в полуразрушенных катакомбах пряталась секретная комната.

   ... В узком переулке "хаммер" развернулся к центральному входу. Двери машины раскрылись. Вышел Артём, в белом дорогом костюме, затем девушки в платьях. Татьяна в ярко-алом. Ирина - в кофейном, коротком и облегающем похудевшую фигурку.

   Артем, улыбаясь, отдал билеты кассирше, заставив её слегка покраснеть, словно молоденькую девицу. А Татьяна вела Ирину вперёд, держа за руку.

   Цокот тонких высоких шпилек утонул в зелёной ковровой дорожке, сменившей гладкую черно-белую плитку. В воздухе слегка пахло духами, оставленными тонким шлейфом женщинами, здесь присутствующими.

   В зелёных бархатных креслах наблюдать за происходящим на сцене очень удобно.

   Музыка, лёгкая, мелодичная, убаюкивала. Ирина сидела, полностью подчинённая ментальному контролю Артёма. Он приобнял ее, посылая импульсы через кожу. Камень на лодыжке Ирины пульсировал в такт мерному биению её сердца.

   Артём посмотрел на золотой ролекс, затем обменялся со сестрой всё понимающим взглядом, напоминая: скоро, когда в небе появится молодой лунный серп, а созвездие Большой Медведицы будет хорошо просматриваться под опредёленным углом, всё свершится. Настанет их время.

   Всё обыденно. Дворец культуры, классическая музыка, скрипки и нежно певучая виолончель. Ансамбль исполнял Ночную серенаду. Музыка словно жила в ночи, наполняя собой концертный зал. Артём видел слёзы на глазах Ирины - играли проникновенно. "Что ж, стоит потерпеть ещё чуть-чуть, немного боли - и наслаждение будет ярче".

   Он гладил Ирину, едва касаясь её плеч. Мурена на его лодыжке пульсировала. Только люди, способные видеть тонкие сферы, могли бы разглядеть: через поры его кожи сочится жёлтый яд - наркотик, превращающий людей в послушных рабов.

   "А всё-таки сложно было сломить её, слишком недоверчивая и дикая. Но... Стоило только заставить её принять маленький обработанный подарок - и всё, её сны захвачены. Теперь только подталкивая, заставлять верить мне и желать меня всё больше".

   Концерт давно закончился. Татьяна кивнула Артёму.

   Ирина умиротворённо спала.

   Мужчина взял Ирину на руки, словно ребёнка во взрослом, не по возрасту, платье.

   Незамеченными они покинули зал, спустились в туалет, а там, минуя раковины у стены, сняли плитку с трещиной. Зеркало скрылось в стене, открывая ход в секретную нишу. Узкие винтовые ступеньки. Напротив них - дверь, чёрная, как ночное небо перед бурей. Повернули гладкую ручку; щелкнул, открываясь, замок, и они вошли.

   ... На лицо капало что-то холодное, стекая по щеке. Разлепила налитые свинцом, непослушные веки. Темно. "Пить... Не могу больше". Ирина с трудом поднялась. Сжала волю в кулак, стиснула зубы, собралась: я выберусь, выберусь. Сознание плавало, как в тумане, но кое-что она вспомнила. Опасность, чьи-то лица, от Ижевских надо держаться подальше. Подсознание настойчиво тормошило её, но Ирина всё никак не могла вспомнить. Сомнения сковали душу, но она шла ощупью, выставив руки вперёд.

   Вскоре девушка ощутила под руками то, что можно назвать дырой в стене. Проем, идеально округлый, пульсировал ледяными призрачно белоснежными искрами.

   Резкий звук - глянула на потолок. Мгновение превратилось в вечность. Замерла при виде колючего взгляда Артёма, наблюдающего за ней с потолка.

   Мужчина перевернулся в воздухе, сполз по стене, точно паук.

   И опять Ирину пронзило жуткое чувство нереальности происходящего.

   Артём встал рядом, сжал ей щеки и посмотрел в глаза. Взгляд жёсткий. Куда делась его былая нежность? Волосы он завязал в "хвост". Затем стал снимать, как горный снег, белоснежную рубашку - плавно, играючи, соблазнительно, всё так же буравя взглядом, затем потянулся к ремню. Опять скрежет, но Ирина не могла отвести взгляда от него. Зачарованно наблюдала, как он раздевается, оставаясь полностью обнажённым.

   В призрачном свете тело Артёма, казавшееся ожившей мечтой, напоминало скульптуру... Лёгкий скрип по полу, едва ощутимый. Кто-то подошёл к нему сзади. Он не обернулся. Судя по нему, для него всё идёт как надо... Ирина поняла. Татьяна. Легкий аромат французских духов, тонкий и едва ощутимый, призрачным ветерком обвеял комнату. Артём безучастно спросил у сестры:

   - Ты готова, милая?

   - Готова, - громко сказала она. Ирина, дрожа, смотрела, как Татьяна снимает яркий, словно спелая вишня, короткий халат, обнажая великолепную фигуру.

   Артём и Татьяна окружили девушку, не давая двигаться, слишком быстрые, улыбающиеся. Улыбкой голодных пираний. Татьяна за спиной Ирины обнимала её за плечи, затем протянула над ними ладони, которые Артём обхватил. Всё. Поймана. От ужаса дрожали ноги, заплетался язык, но она всё-таки выговорила, после чего голос полностью отказал ей, словно его отключили:

   - Что вы делаете? Зачем я здесь?

   Они промолчали, улыбаясь всё так же хищно. Голод и нетерпение отразились в их холодных, блестящих глазах. Наклонили головы, стали целовать лицо, шею Ирины - медленно, обжигающе горячими, оплавляющими кожу губами. Целовали, а Ирина от боли извивалась угрём, но не могла вырваться. Силы снова покидали её.

   "Помогите кто-нибудь!" - кричала душа, а из горла не вырывалось ни звука.

   Она сопротивлялась, пыталась царапаться и оттолкнуть их, но не могла, всё было напрасно: тело больше её не слушалось.

   Падая в черноту, она увидела нечто ужасное: Татьяна замерцала, её татуировка горела жёлтым огнём и точно ползла под кожей. Артём замер на миг, ожидая, и вот - его мурена тоже зажглась ослепительно-ярким, чёрным свечением.

   Они отпустили Ирину, которая упала на пол.

   Дребезжание, звук приближения чего-то большого, громоздкого, гулкий топот словно слоновьих шагов, заставили Ирину зажать уши, она плакала, чувствуя себя одинокой и потерянной, чувствуя, что её конец близок.

   Артём и Татьяна встали бок о бок, переплели пальцы, поддерживая друг друга. Обнажённые и прекрасные... Воздух застыл. Гул, казалось, замер. Время остановилось, а Татьяна, чьё тело превратилось в нечто прозрачное и мягкое, прильнула к телу Артема, постепенно поглощённая им. Изменялся и Артём. Его голова увеличилась, распухая, чернея, а кожа и спинной хребет запульсировали, обрастая чешуёй и плавниками.

   Когда Ирина открыла глаза, из последних сил сопротивляясь смертельному обмороку, она увидела гигантскую мурену, из открытой пасти которой стекала слюна, зловонная и прозрачная. Не выдержав, девушка закричала, когда тварь приблизилась:

   - Нет!!! - и попыталась, отползти назад. Мурена настигла её через пару секунд. Хвост больно шлёпнул по ногам, и шипение, лишь отдалённо напоминавшее человеческий голос, показалось, сказал ей: "Ползи в дыру, а не то..."

   Девушка потеряла сознание.

   Мурена, помогая себе плавниками и длинным хвостом, подобралась, наклоняя голову ровно настолько, чтобы перекусить девушке трахею и утолить раздирающий двуликое тело непереносимый, мучительный голод. Насытиться кровью, ощущая во рту угасающий пульс, чтобы вытащить душу и отдать её Ему, ждущему в тоннеле.

   Резкий звук заставил мурену отпрянуть, заскрести плавниками, пятясь к дыре, в безопасность. Двуликое сознание твари почувствовало: в их логове чужак.

   Шаги, быстрые и едва ощутимые, резкий свет фонаря. Мурена завыла, уловив дымный запах ладана и можжевельника. Свет фонаря ослепил белесые глаза мурены. Жуткая пасть щёлкнула, пытаясь дотянуться до фонаря.

   Мужчина, в светлых вылинявших джинсах, взмахнул кадилом, добавляя дыма. Мурена опять завыла. Она уже решила скрыться в провале, как незнакомец вытащил нечто округлое - свет фонаря заиграл на резных золотистых гранях.

   - Нет!!! - жалобно завыло чудовище.

   - Да! - закричал мужчина, приближаясь к мурене и заставляя её посмотреться в золотистое венецианское зеркало.

   Чудовище хотело отвернуться, но мужчина опять взмахнул кадилом, заставляя вдоволь надышаться дымом. Заставил замереть и потерять ориентировку в пространстве.

   ... "Ну, мать твою, это надо видеть!" - подумал Леха Кудрявцев, когда мурена открыла глаза и посмотрела в зеркало. Её плоть чернела, глаза каменели, рассыпаясь в пыль, чудовище жалобно било хвостом, плавники заслизилось, а тело крошилось, как мрамор. Чудовище пыталось сбежать, и Лёха не стал его догонять, зная, что оно погибает.

   Подняв Ирину с пола, закутав её в свою кожаную куртку и бросив через плечо, он понёсся по зеркальному, гудящему, точно улей, полу, а зеркало пола и потолка медленно рассыпалось на части, осколками падая в трещины появившейся под ногами пропасти.

   Он бежал по коридору, затем по лестнице, ведущей к потайному ходу, - наружу, наверх, где Алексея ждал лучший друг, работавший в городском музее.

   Парень вышел через подвал к солнцу, осветившему его бледное, покрытое потом лицо. Чёрные густые волосы слиплись, под глазами виднелись круги.

   - Всё же вытащил её! - облегчённо сказал Никита, давний друг. - А я-то и не верил.

   - Спасибо тебе за помощь. Вот - забирай и можешь вернуться в музей, - сказал Леха, отдавая Никите старую, чудом уцелевшую карту и зеркало.

   - Пригодились? - только и спросил Никита, садясь во взятую напрокат "ауди".

   - Без зеркала я бы пропал, а карта в точности повторяла маршрут, ведущий в подвал. Там же я нашёл комнату, - честно ответил Алексей и посмотрел на часы.

   Никита только кивнул, подумав: "А россказни деда не были выдумкой. В здании культуры и вправду все эти годы происходила необъяснимая чертовщина. Говорят, там ночами слышались жуткие вопли". Лёгкий холодок прошёлся по коже, заставляя волоски приподняться по стойке смирно. Как хорошо, что дед не сжигал архивы, несмотря на приказы руководства. Как хорошо, что он был таким любителем старины, а не то страшно предположить, что могло бы случиться". Никита покачал головой: думать о том, с чем пришлось столкнуться Лехе, не хотелось.

   ... Было полпятого утра. Город спал, а Алексей быстро мчался по безлюдным улицам, направляясь в гостиницу "Абсолют". Он надеялся, что Ирина ничего не вспомнит и ему не придётся ничего объяснять. "Сможет ли эта хрупкая девушка выдержать всю правду?" Он всё же надеялся, что сможет.

   Высаживая Никиту возле музея, где тот работал сторожем, одновременно учась на заочном в вузе, Алексей попрощался, поблагодарил друга ещё раз. Гостиница ждала его. И, только когда Ирина уже благополучно лежала в его номере, он позвонил её матери и Кате, сказав, что всё в порядке.

   Днём лучшей наградой Кудрявцеву стала улыбка Ирины, тёплая и нежная, и слова:

   - Лешка, ты даже не представляешь, как я рада тебя видеть.

   Он долго держал её в объятиях, нежно целуя родное лицо. Долго держал за руки, успокаивал, зная, что теперь всё будет хорошо. И пусть его будущая жена практически ничего не помнит. Оно и к лучшему. А к суевериям и приметам у него теперь совсем другое отношение.

   ... Катя и мать Ирины, Надежда, фактически спасли Ирину. Если бы не тот единственный звонок поздно ночью, когда он был в ночном клубе. Звонок, изменивший всё. И слова, что холодным льдом осели в желудке.

   - Лешка, с Ириной беда, приезжай, - сказала Надежда Петровна.

   И он почувствовал, что нужен, и бросил все, чтобы приехать сюда.

   Матери Ирины приснился дурной сон, она обратилась к соседке этажом ниже, к белой ведьме - Лидии. Женщина посмотрела фото Ирины и сказала всё, как есть, всё, что увидела. На вопрос, как спасти её, ответила:

   - Только любящее сердце, венецианское зеркало, храбрость и сила духа спасут её.

   ... Алексей сидел возле спящей Ирины, держа её за руку и боясь оставить одну.

   Распахнутое на третьем этаже окно приносило в комнату бодрящий ветерок близкого моря, а также пронзительный крик чаек, запах готовящейся еды, слабый запах пыли и цветов, росших под самими окнами - расцветших магнолий и сладких роз.

   Реальность умиротворяла, произошедшее казалось сном.

   Но он будет помнить. Он теперь всегда будет осторожен.

   - Всё будет хорошо, Ирина, - ласково сказал ей, целуя в щёку. - Я теперь всегда буду с тобой, котёнок.

   Алексей улыбнулся, посмотрев на исхудавшее любимое лицо. Ирина выглядела подростком. "И этой женщине, что я так давно люблю, уже тридцать. Пора ей самой становиться матерью, а не играть с другими детьми, как ребёнок, пора взрослеть. Вот только придёт в себя, сразу потащу под венец".

   На душе Алексея потеплело, а солнце, заглянувшее в комнату, осветило его лицо, словно давая своё благословение.

19

Буденкова Т.П. Замок Мура     "Рассказ" Мистика

   Замок МУра

  

  Каменистый полуостров соединялся с берегом только узким перешейком. Через эту, лишенную растительности полоску суши, перекатывались штормовые волны, но чаще на неё летели брызги, срываемые с поверхности моря бризом, извечно дующим с моря на сушу. И только в редкие дни безветрия и штиля на море, оставалась эта полоска земли сухой, и тогда превращалась в прокалённую солнцем дорогу. Эта была единственная нить соединяющая замок с небольшим городком, окраинные дома которого начинались сразу на берегу моря.

  Полуостров, круглый как блюдо, выходил из моря мелким галечником, обкатанным морским прибоем, а потому овальным и гладким. За галечником начинались каменные осыпи, будто какая-то неведома сила размолола скалу на огромной кофемолке и высыпала на этом месте, разровняв сверху ровную и гладкую площадку. Постепенно ветер наносил из дальних стран частицы песка, они забили расщелины между камнями и потом пролетавшие птицы оставили на них семена разных растений, но прижился на этом месте только колючий кустарник, который цвёл вначале апреля красными круглыми цветами. Будто капли крови покрывали ветви с острыми длинными шипами.

  Редкий человек забредал на этот полуостров, хотя строение, которое возвышалось в самом его центре, вполне могло быть маяком. Может это он и был, потому что иногда в верхней его части, как утверждали горожане, по ночам и в шторм появлялся свет. Будто неведомый смотритель зажигал мощную лампу. Особенно странным и пугающим это казалось потому, что никто из жителей не мог припомнить, чтобы хоть когда-нибудь там действительно был смотритель. И числилось это строение среди горожан не иначе как замок царя МУра. Говорили, что название это повелось от благородного семейства Мирофы, род которой издавна поселился на этих землях. И ходили слухи, будто хранится в её доме картина, нарисованная неизвестным художником в давние времена. На картине изображён кот, лакающий молоко из обломка древнего черепка. Ещё говорили, что это и есть тот самый Мур, который живёт в этом дворце и только к избранным выходит прямо из стены. Сама же Мирофа только улыбалась в ответ на такие разговоры, а хозяин местного винного погребка посмеивался: чего только люди не напридумывают, после доброй кружки молодого виноградного вина!

  Иногда всё же тот или иной путник, случайно забредший в городок, из любопытства приходил к зАмку и тогда по возвращении удивлял местных жителей своим отрешенным видом и странными словами, вдруг звучавшими, когда тот оставался в одиночестве. Из местных жителей всего несколько человек побывали там. Они утверждали, что замок навевает удивительные мысли и образы, оттого трудно понять, что явь, а что наваждение зАмка. Но, ни с кем из жителей ничего дурного не случилось, по прошествии нескольких дней человек становился прежним и лишь иногда, потом, вдруг вспоминались ему странные моменты будто бы его... и в тоже время не его жизни.

  А не так давно в поиске уединения приехал в этот городок художник, чтобы найти сюжет для той, единственной картины, которая сделает его бессмертным! Он поселился у одинокой пожилой женщины, жившей на самой окраине городка в крепком доме из старинного кирпича. Дети её выросли и разъехались по свету, а муж - ушёл в море и не вернулся. Она готовила художнику завтраки, обеды, стирала бельё, а иногда по вечерам, сидя на потемневшей от времени веранде, слушая шум моря, и наблюдая, как из его волн выпрыгивают, охотясь за косяками рыб, дельфины, рассказывала удивительные истории. И каждый раз утверждала, что всё рассказанное - чистая правда, потому что сочинять она не мастерица, а врать - грех!

  День уже завершился, окончен был и ужин. На горизонте море и небо слились воедино и только сквозь нависающие над верандой ветки старого ореха, в морской дали, среди белых бурунов волн на фоне синего неба и моря, вырисовывались контуры, как думал художник, маяка.

  -Там, верно, смотритель живет? Что-то он плохо следит за маяком. Редкую ночь виден свет.

  - А нет там никакого смотрителя. Никто из человеческого рода там не живёт, и как моя бабка говорила, никогда и не жил. А она тут родилась, выросла, тут и померла. Там на высоком морском берегу кладбище видел?

  -Был я там. Да не далеко продвинулся. С краю-то новые захоронения, а дальше - огромные каменные плиты мхом поросли и в землю ушли, так что можно ноги переломать!

  - Да... там и похоронен весь мой род, кроме мужа. Его могила - морская пучина, - она вздохнула, перекрестилась, прошептав короткую молитву, - а камни те старинные - так это могилы тех, кто сюда золотое руно приезжал искать.

  - А нашли смерть свою...

  - А вот не знаю. Нашли они то руно, нет ли? Может, что другое подороже сыскали, потому тут и остались. Среди них дед моего деда был. Его могильная плита тоже просела под своей тяжестью со временем, но нет моих сил, поправить её.

  - А что же дети?

  - Молодые ещё. Только на крыло встали. Думают летать будут вечно, всё успеют... оно может и так. - И она надолго задумалась.

  А художник, прищурившись, посмотрел на зАмок: показалось что ли? Будто лучики света разбежались от тёмных стен! Он прикрыл глаза ладонью от висевшего на стене фонаря, стараясь лучше рассмотреть неясные очертания, и вдруг увидел, что весь зАмок на фоне синего неба сделался светло-коричневым и будто даже слабо засветился. Длилось это наваждение какое-то мгновение. Феликс, так звали художника, так разволновался, что стал допытываться у хозяйки:

  - А не видели ли вы, уважаемая Мирофа (а именно так её звали), что-нибудь необычное сейчас на этом зАмке, или маяке, уж и не знаю?

  - Да что ж тут необычного? Может лунный свет, так высветил зАмок, а может луч далекого прожектора рыбацкого корабля... - и она отвернулась, спрятав от художника выражение своего лица.

  - Да нет же! Нет! Я видел...

  Но Мирофа только странно улыбалась:

  - Пора мне на покой. Завтра рано вставать. Вы, если хотите, наблюдайте. Необычайной красоты картины бывают, - и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

  Долго всматривался художник в далёкие очертания замка. Но небо потемнело, и даже звёзды спрятались за тучи, так что больше ничего ему увидеть не удалось. Спать он лёг с твёрдым намерением - сходить на этот полуостров и всё самому рассмотреть! Тем более и ходу тут всего ничего и дорога имеется. Да и ни с кем ничего дурного не случалось. А всякие слухи? Мало ли о чём болтают в маленьких городках? А тут такая достопримечательность! И окончательно убедив себя, что это заброшенный маяк, художник отправился спать.

  

  Он лежал, вслушиваясь в шум моря, и грезился ему в видениях странный зАмок. Так и не сомкнув глаз, на рассвете, ещё до того как поднялась Мирофа, художник завернул в полотенце пышную белую лепёшку, налил в бутылку молока, перекинул через плечо мольберт с заранее подготовленным холстом, и отправился к перешейку. Город ещё спал. Самого солнца не было над горизонтом, но белый туман над морем и над городом неровными слоями уже поднимался вверх, таял, постепенно исчезая. И старинный городок, и море возникали из тумана на глазах изумлённого этой красотой художника.

  Вот и перешеек. Море с обеих сторон узкой дороги набегало волной на мелкий галечник и с шипением и пеной откатывалось назад. Феликс шел не спеша, с удивлением всматриваясь в каменистую дорогу. А она имела такой вид, будто была утоптана стадами животных и толпами людей, а ведь в городке утверждали, что никто туда не ходит. Да и сам художник, сколько жил в доме Мирофы, а с его веранды хорошо видна и эта дорога, и зАмок, ни разу не видел никого, кто бы шёл по ней. Феликс вздохнул, покачал головой и оглянулся назад. Но за спиной не было видно того городка из которого он вышел! Там по дороге катили странные повозки, оттуда слышалась непонятная речь, и всё это будто его не касалось, будто никто его не замечал! Художник посмотрел вперёд - всё та же узкая каменистая дорога расширялась, превращаясь в круглый полуостров. Он положил на землю мольберт, котомку с едой и кинулся назад! Но сколько он не бежал, расстояние между ним и людьми оставалось прежним! Тогда он решил, что это мираж! Феликс оглянулся, чтобы посмотреть, как далеко отошел от оставленного мольберта, но... тот лежал у самых ног! Значит, он даже не сдвинулся с места? Он опять оглянулся, но теперь позади него поднимался всё тот же белёсый туман. Решив продолжать путь к зАмку, он вскинул мольберт на плечо и двинулся дальше. На подходе его окутала странная тишина. Этого не могло быть! Море било о прибрежные камни, вспенивая белые буруны! Художник осмотрелся. И вдруг почувствовал запах дёгтя, просмолённых досок... и услышал блеяние овец!

  "Мерещится! Всё это мне мерещится... чудится!" - убеждал он себя. Но чем ближе подходил к зАмку, тем явственнее ощущал вокруг себя суету портового городка. Пока, наконец, не оказался на причале, где на корабль грузили прекрасных тонкорунных овец!

  -Эй, Фанес! Пошли, промочим горло! - Феликс вздрогнул, втянул голову в плечи!

  - Да что с тобой? Как всегда грезишь своими картинами?

  Феликс оглянулся. Перед ним стоял молодой мужчина с красивой пышной чёрной копной волос, аккуратно стриженных до плеч. Кусок пурпурной ткани, с отверстиями для рук, верхние концы которой пряжкой скреплялись на плече, как нельзя лучше подходил к смуглой коже и чёрным, будто маслины, глазам. Поверх красовалось нечто вроде плаща, один край которого был закреплён на левом плече, остальная ткань закинута на спину.

  "Грек... в хитоне и гиматии" - Феликс стоял столбом и ничего с собой поделать не мог. Но вдруг другая, ещё более удивительная мысль пронзила его: "Я всё понимаю, что он говорит, и больше того, я знаю, куда он меня зовёт! И, чёрт возьми, мне очень хочется с ним пойти!"

  - Пошли, Амон - друг мой! - язык выговаривал слова сам собой, без каких-либо усилий со стороны Феликса. И он уже не удивлялся шуму и суете вокруг. Он радовался встрече с давним другом: - Килик* с разбавленным вином мне сейчас совсем не помешает!

  - Вазилис из окон своего замка увидел тебя входящим в город, и велел приготовить комнату, в которой есть всё: краски, кисти, прекрасные холсты! А ещё велено накрыть для тебя стол! Также к тебе приставлен в услужение мальчик. Пошли, пошли друг мой! Твои картины, оставленные в прошлые посещения, Вазилис развесил в скрытом от постороних глаз месте дворца. Он ждёт, чем ещё ты поразишь нас!

  Феликс предвкушал чудесное застолье, радовался встрече с другом или это уже был не Феликс, а Фанес? Но в этот момент жизнь его была прекрасна и удивительна!

  После щедрого застолья, помыв и надушив руки, они направились в другую комнату.

  - Вот, смотри, друг мой, тут развешаны твои картины, на которых странные, невиданные города, удивительные, волшебные штуки и чужестранцы... Вазилис часто заходит в эту комнату и подолгу смотрит на них. И рассчитывает, что и в этот свой приход, ты в знак благодарности также оставишь удивительную картину.

  Дни шли, Фанес жил во дворце Вазилиса и рисовал картину, которая снилась ему ночами. Это был небольшой городок на берегу моря. Дом, веранда, над ней старый орех и немолодая женщина, сидевшая со сложенными на коленях руками в удивительной, незнакомой одежде. Когда картина была закончена, Фанеса непреодолимо потянуло в сон, и он смежил веки.

  

  Феликс проснулся от того, что сильно затекла шея. Он открыл глаза, осмотрелся: старые посеревшие от времени стены, каменный пол и солнечный свет, проникающий откуда-то сверху. Он сидит у стены, рядом с ним котомка с лепёшкой и молоком... как долго он тут? "Молоко, наверное, прокисло", - подумалось ему. В голове бродили неясные воспоминания. "Наверное, мне приснился сон. Ведь я не спал всю ночь, вышел рано", - и тут он увидел кота, который выйдя прямо из стены, стал тереться о его ноги. Феликс покрутил головой, отгоняя остатки сна. Но кот темно-коричневый, с золотистым подшерстком, продолжал смотреть на него жёлто-зелёными глазами, с узкими чёрными щелками зрачков. Феликс посмотрел вокруг - во что бы налить молока? Увидел невдалеке от себя осколок старинного глиняного горшка, дотянулся до него, ототкнул бутылку с молоком:

  - Пробуй, больше мне тебя угостить нечем, - молоко оказалось свежим и прохладным.

  Кот пил молоко, а Феликс достал кисти, разложил мольберт и стал рисовать: кусок старинной стены, луч солнца, черепок и кота, который пил из него молоко. Но вот солнечный луч ушёл из проёма узкого окна и Феликс сложил свои кисти, решив, что допишет её потом, по памяти и подарит доброй Мирофе, которая теперь уже беспокоится, встав и не обнаружив его дома. А во сне чего только не присниться! С этими мыслями художник допил молоко, съёл лепёшку, перекинул через плечо ремень мольберта и отправился назад.

  В городок Феликс вернулся поздним вечером. Тёмно-синее море и такого же цвета небо разделял лишь огненный всполох уходящего за горизонт солнца.

   Мирофа сидела на веранде под старым орехом, сложив на коленях руки. Художник остановился. Он уже видел это! Видел? Во сне?

   - Проходи, ужин готов. Заждалась уже! Ты, наверное, проголодался и устал за целую неделю со столь малым запасом пищи?

   - Вы что-то путаете, уважаемая Мирофа. Я ушел утром, в обед вздремнул в старой башне немного, так что даже молоко прокиснуть не успело. И я разделил его с котом.

   Мирофа только вздохнула:

   - В те времена, когда был жив дед моего деда, тот самый, чей прах покоится под просевшей от времени могильной плитой, приходил в эти края странствующий художник. И были они близкими друзьями. В последний свой приход художник нарисовал две картины, да вторую закончить не успел - помер. И похоронен тот художник рядом с дедом моего деда. В память о моём предке и его друге, мы из рода в род всех странствующих художников принимаем.

  За разговором ужин прошел незаметно.

  - Давно это было, наверное, картины не сохранились? Так я почти закончил для вас новую.

  - Отчего же? - и встав из-за стола, Мирофа направилась в дальнюю комнату:

  - Это мужская половина нашего дома. А вот и картины.

  На одной был нарисован небольшой городок на берегу моря. Дом, веранда, над ней старый орех и немолодая женщина. Феликс оторопел, это была... Мирофа! Или очень похожая на неё прародительница? Но городок, городок... он был изображён именно таким, каким его теперь видел Феликс. А на соседней, явно неоконченной картине, тёмно-коричневый кот с золотистым подшерстком лакал молоко из осколка глиняного черепка! Феликс кинулся к мольберту, но там оказался нетронутый кистью холст!

   На следующее утро, только в окнах забрезжил белый свет, художник (уж очень ему не терпелось) и Мирофа отправились на старинное кладбище.

   Две тяжёлых гранитных плиты покрытые мхом, местами растрескавшиеся от времени и непогоды, располагались почти рядом. Но выбитые в камне имена ещё можно было прочитать:

  на одной был выбито - Амон, на другой - Фанес.

   В этот вечер художник долго сидел в дальнем углу местного винного погребка и о чем-то разговаривал сам с собой. Местные жители кивали головами: так и прежде бывало с теми, кто решался посетить зАмок. Хозяин погребка подливал художнику молодое виноградное вино, и просил посетителей не беспокоить гостя.

   А через неделю художник ушёл из городка, пообещав Мирофе непременно вернуться, как только позволит время.

  

  

  * блюдце с ручками на длинной ножке.

20

Василевский А. Список дел     "Рассказ" Проза

  - ...И тогда я принял решение застрелиться. Да, понимал, что это бегство и трусость. Я понимал, что бросаю родных, близких и друзей. Что возлагаю на них тяжкое бремя. Но мне было очень тяжело. Проблемы с бизнесом давили. Долг моей организации превысил 20 миллионов. Проверяющие службы прессовали чуть не каждую неделю. Один раз зашел человек, представившийся сотрудником службы надзора за пожарной безопасностью. И спросил, где у нас схема эвакуации. А наш офис - это один кабинет площадью 30 квадратных метров с прямым выходом на улицу и туалетом. Поставщики опаздывали с поставками. Покупатели разрывали контракты. В один из дней склад затопила организация с верхнего этажа, испортив товара на один миллион. Они обвинили управляющую компанию, и компенсировать отказались. Управляющая компания, как можно догадаться, возложила вину обратно, на арендатора. Я начал судиться, и погряз в тяжбах. Сын бросил учебу, и заявил, что решил стать рок-музыкантом. Я неоднократно находил у него наркотики. Дочь при участии жены скрывала, но я узнал, что она прошла через аборт.

  

  Каждый день требовал непростых решений. Я очень уставал. Я ночевал в офисе, не видел семью. Я спал по 3 часа. Редкий день и праздник, когда удавалось поспать 5 часов. Я приезжал домой только на выходные. Которые тоже были заняты семейными и домашними делами. Я весь день мотался, решая вопросы. Пробки стали моим третьим домом. Молодой наглый "гонщик" на белой тонированной "Ауди А2", пытаясь без поворотника, вырулить с обочины МКАДа, стукнул меня в крыло. Сотрудник ДПС при том, что моя невиновность очевидна, потребовал взятку, чтобы все написать, как надо. Как "надо"? Я приехал в страховую, а там столько автомобилей, что припарковаться ну просто негде. Я ездил туда еще дважды и с тем же результатом. И забил.

  

  Я пытался развивать параллельный бизнес, но терпел неудачу. Кроме того, выяснилось, что я болен. Не смертельно, но этим надо было заниматься. А я не мог все бросить, и начать лечение. То есть, я не мог лечиться, и болезнь прогрессировала.

  

  Я окунал голову под кран с холодной водой каждые полчаса, находясь в офисе ночью, чтобы взбодриться, и заставить себя дальше работать. Из отражения зеркала на меня глядело измученное, бледное лицо под седеющими раньше времени редкими волосами. С потухшими глазами и недельной небритостью.

  

  Дальше работать... Рассылать коммерческие предложения. Дергать поставщиков, покупателей. Проверять контракты. Контролировать денежные потоки, считать прибыли и убытки, искать инвесторов. Искать, где можно сэкономить. И добавлять дела в список дел с каждым новым входящим письмом.

  

  Я очень-очень устал. Я устал каждый день дергаться и принимать решения. Каждый новый день не уменьшал, а увеличивал список дел. Это бы продолжалось вечно. Я хотел, чтобы все закончилось. Моя душа пребывала в смятении. Я хотел ей мира. Я хотел увидеть список дел, состоящий, например, из пяти пунктов. Которые бы я, насвистывая, решал, и вычеркивал. Я хотел вечером обедать в семейном кругу, а не заказывать пиццу в офис. Я хотел вечером смотреть дома телевизор на диване, с газетой. И чтоб ко мне приходил сын, и просил помочь с уроками. Я хотел ходить с женой в кино, как обычные люди. Покупать газировку и начос. И хрустеть в зале. А потом в темноте идти к парковке, ёжась от холода, и обсуждать картину. В основном, критиковать.

  

  Я хотел, чтоб было всё просто. Но я многое на себя взвалил. И единственным выходом видел... собственно, полный выход из жизни.

  

  Да, я понимаю, что жизнь - это дар. И, пока живешь, есть возможности. И умереть всегда успеешь. И что есть смертельно больные люди. Или инвалиды. Которые бы многое отдали, чтобы прожить один мой день, здоровым и полноценным. Пусть и таким занятым.

  

  Я это понимал, но таков уж я. Это был для меня луч света в темном царстве. Я долго к этому шел. Кроме того, семья бы с моей смертью избавилась бы от моих долгов. А недвижимость и оба автомобиля - записаны на жену.

  

  Я сообщил домашним, что надо срочно уехать на месяц по работе на север. А друзьям запрограммировал отложенное sms-сообщение, где рассказал, что я на самом деле задумал. И просил помочь семье кто чем может. Извинялся.

  

  Я достал из сейфа свою 'Сайгу'. Уехал на такси в ближайший глухой лес. Постарался максимально в него углубиться, и забраться в самую чащу. Там приставил дуло к подбородку. Впервые понял, что я теперь свободен. Что больше не прибавится строчек в списке дел. Что все мои враги и кредиторы могу поцеловать меня в мой большой, белый зад. Я почти не боялся, почти смирился, и почти улыбался. Я старался не думать о семье. Я очень, вселенски, устал.

  

  Я спустил курок.

  

  ***

  

  Ассистент Петра, который меня собеседовал, скучно покивал головой и близоруко сощурился. Это был пожилой человек с брезгливым и уставшим выражением лица, совершенно белой копной неряшливых волос и в очках с толстой оправой. Рабочий его день еще не перевалил и за половину, а очередь только прибавлялась.

  

  - Все, что вы рассказали, - сущая мелочь по сравнению с настоящими людскими проблемами и страданиями, - пробубнил он, заполняя форму #12 и сильно надавливая на карандаш. - Тем не менее, даже они не достойны снисхождения. Самоубийство - тяжкий грех в любом мире и религии. В рай вы не попадете - это точно. А вашу дальнейшую судьбу в Чистилище решит Суд. Вот вам памятка о правилах пребывания у нас.

  

  Ассистент Петра протянул довольно увесистую книжицу.

  

  - О, она на русском, - улыбнулся я.

  

  - Она на языке образов. Здесь нет языков, уважаемый. Если у вас вопросов больше нет, освободите, пожалуйста, помещение. На выходе вам поставят печать здесь и здесь. Суд состоится через неделю. Сейчас вам надо сходить вот сюда, - он ткнул пальцем в место на карте Чистилища, - зарегистрироваться и получить учетную карточку. Они работают до 15.00, так что поторопитесь. Потом зайдите в Службу Общественных Защитников, наймите адвоката. Эта служба работает с такими, как вы, у которых за душой ничего нет. К ним надо записываться за два дня, так что рекомендую очередь занять еще ночью...

  

  - 'Неделя', 'ночь', '15.00' - это тоже временные понятия на уровне образов? - я был немного обескуражен ситуацией и приёмом, но продолжал машинально шутить.

  

  - Потом оформитесь на пребывание в здании Временного Пристанища для душ самоубийц, - не дал сбить себя с толку ассистент Петра, продолжив водить ногтем по карте. - В Службу Надзора за Потерянными сообщите не позднее четверга, кто ваш адвокат и где вы остановились. И не забудьте придти в Суд, иначе очень пожалеете. Вы можете оказаться даже в худшем положении, чем теперь. СЛЕДУЮЩИЙ!

  

  Я вышел из Миграционного Управления Чистилища, слегка обескураженный. Улыбка непонимания ситуации еще не сползла с моего, слегка попорченного дробью, лица.

  

  В первый момент после выстрела я нашел себя бредущем в туннеле в сторону светлого пятна. Так все и описывается в эзотерической литературе. Я приободрился. По пути к пятну, я слышал и ощущал впереди и сзади других... другие души, шаги, шепот. Когда я достиг овала света, это оказалось довольно крупное помещение, наполненное душами и очередями. У входа стоял автомат, который выдавал талончики на очередь. Я нажал на экране иконку 'самоубийца', получил талон с номером 'А-376568976'. Примостился на стульчике, и стал глядеть на экран со списком продвижения в очереди. По идее, это все было странно, учитывая, куда я попал. Но с другой стороны: а куда я попал? И как должно быть? Кроме того, мысли помимо моей воли пошли в том направлении, что все правильно. Здесь имело место какое-то ментальное воздействие.

  

  Помещение являлось 'оупенспейс' офисом. На возвышении, в застекленном кабинете мелькал хрестоматийный профиль Святого Петра. Густая седая борода, косматые брови. Он решал сложные вопросы и контролировал работу служащих. Время от времени души скандалили и требовали 'менеджера'. Их отправляли как раз к Петру. Всем остальным занимались его ассистенты.

  

  На второй день очередь дошла до меня. Без мобильного телефона, оказывается, коротать время очень скучно. Никто ни с кем не разговаривал, и желания такого не возникало. Души ПЕРЕВАРИВАЛИ новую ситуацию и обстановку. Тупо смотрели перед собой. Кто-то неуловимо улыбался. Лица других выражали страдания.

  

  И вот, теперь я стою снаружи Миграционного Управления Чистилища. Впереди меня ожидает новый Суд. А в призрачных моих руках зажат НОВЫЙ СПИСОК ДЕЛ.

21

Васильева Н. Снимите маску, леди R     "Рассказ" Мистика, Хоррор, Юмор

  

  

  

  

  

  Ее тонкая рука с длинными пальцами, обтянутыми черным шелком перчатки, тянется к лицу. Чуть дрожа, ощупывает кукольную гладкость. Легкое движение возле уха, и маска падает вниз. Под ней отвратительное лицо разлагающегося трупа с зеленоватыми ошметками гниющей плоти на черепе. Зубы, почти не прикрытые остатками губ. Рот растягивается с дружелюбную улыбку, больше напоминающую оскал. Оскал распахивается, наружу вываливается распухший синий язык. Язык вяло шевелится, явно пытаясь что-то произнести. В ответ я кричу, нет - я ору во весь голос и немедленно просыпаюсь.

  

  

   Я села на кровати, привычным движением натянула сорочку на колени. Юная леди не должна спать полуголой: 'Кодекс хорошего поведения' от моей матушки, пункт двадцать, параграф три. Меня трясло от холода и пережитого во сне ужаса. Я попыталась укутаться коротким тонким одеялом - пришлось сжаться в комочек. Нет, так больше продолжаться не может. Нужно со всем этим покончить раз и навсегда. Решено! Я снова выпрямилась и откинулась на плоскую жесткую подушку - юной леди не пристало нежиться на пуховиках. Когда начало рассветать, я заснула. Крепко. Без кошмаров и других сновидений.

  

  

   Все началось полтора месяца назад. Когда у Дома на холме появился новый хозяин. Точнее - хозяйка. После того, как там еще до моего рождения произошло что-то нехорошее, что именно - никто до сих пор не знает, по городку ходили весьма противоречивые слухи, красивое двухэтажное здание с красной крышей долго пустовало, и наконец нашелся кто-то, польстившийся на бросовую цену и не испугавшийся ни дурной славы дома, ни предстоящих расходов на ремонт.

   Этот кто-то оказался не слишком общительным. За покупками пару раз в неделю выходил старый глуховатый слуга. Он то ли не слышал, то ли делал вид, что не слышит вопросов любопытных кумушек. Но если обитатели Дома на холме решили, что для уединения это лучшая тактика, то они жестоко ошиблись. Позови они соседей на чашку чая раз-другой, кумушки пару недель помыли бы хозяевам косточки и нашли другой объект для обсуждения. А так... Улица возле Дома на холме стала самым популярным местом прогулок всех городских сплетниц. Ежедневно там дефилировала то одна, то другая. Посмотришь, а под белыми зонтиками медленно вышагивает целая компания умирающих от жгучего любопытства дам. Информации они насобирали немного, но зато какой! У клерка жилищного агентства они выпытали имя покупательницы - Гленда Рэст. У владельца универсального магазина - что именно покупает молчаливый Бруно. И, наконец, двум кумушкам посчастливилось мельком увидеть в окне саму хозяйку. Маска. Она носит маску! Это сообщение было камушком, брошенным в улей с злыми пчелами. Город зажужжал так, что даже я, приученная не слушать сплетни - настоящая леди не опускается до пустых пересудов - даже я не осталась равнодушной. Вместе с Молли - это моя лучшая подруга - я несколько раз специально прошла возле ужасного дома, приглядываясь к опущенным шторам - не шелохнутся ли? Но все напрасно. Никого мы так и не увидели.

  

  

   Встретиться с леди Глендой мне довелось при других обстоятельствах. Моя достопочтенная матушка каждое лето устраивает музыкальные вечера для избранного круга знакомых. И вот ей пришла в голову мысль пригласить таинственную хозяйку Дома на холмах.

   - Думаю, лучше не посылать приглашение по почте, а вручить его леди Рэст лично в руки, - решила матушка и поручила это дело мне.

   Я не суеверна - добрая христианка не должна допускать этого - но мне было не по себе, когда я поднялась на крыльцо и дернула за веревку старомодного звонка. Дверь открыл Бруно, облаченный в потертый рыжий сюртук, коричневые брюки и домашние шлепанцы.

   - Что вам угодно, мисс? - спросил он, закрывая телом дверной проем.

   Я громко, с учетом его явной или мнимой глухоты, ответила:

   - Письмо для леди Рэст.

   Он проворчал что-то невнятное, но отошел в сторону и пригласил меня в прихожую.

   Сказав: 'Минуточку, мисс', - он исчез за внутренней дверью.

   Действительно, не прошло и минуты, как ко мне вышла женщина. Она была одета в лиловое шелковое платье до пола. На голове маленькая черная шляпка, на руках черные же перчатки, а лицо - миссис Мэнфил не ошиблась - закрывала маска цвета слоновой кости. Дама приблизилась ко мне, села на венский стул и жестом руки предложила мне соседний. В маске с нечеткими очертаниями черт лица было три небольших отверстия на уровне глаз и рта.

   - Бруно сказал, что вы принесли письмо, - сказала хозяйка тихим глухим голосом.

   - Это приглашение от моей матушки - ее зовут миссис Киндли - на музыкальный вечер завтра в пять, - ответила я и протянула надушенный розовый конверт. - Будет совсем немного народу. Игра на фортепьяно и чай с домашней выпечкой.

   - Очень любезно с ее стороны. Я не смогу прийти, но передайте ей, пожалуйста, мою искреннюю благодарность, - леди Рэст положила конверт на круглый столик и поднялась, показывая, что визит окончен. Тут же появился Бруно и распахнул входную дверь. Когда я уже перешагнула порог, до меня донеслось:

   - Мы скоро увидимся, милая Элис.

   Я ускорила шаг, в животе неприятно попискивало, а когда я поняла, что не называла хозяйке своего имени, мне стало совсем скверно.

   С того самого дня и начал повторяться этот кошмар: я попадаю в знакомую прихожую, ко мне выходит леди Рэст: 'Добро пожаловать, милая Элис!' - и снимает маску...

  

  

   Итак, я наконец-то решилась. Так продолжаться не может, пришло время второго визита в Дом на холме. Я объясню леди Рэст все, дам честное слово, что никому ничего не расскажу - юные леди не клянутся, это дурной вкус - и попрошу показать мне лицо. Я готова увидеть самое страшное: врожденное уродство, жуткие шрамы от болезни, ожогов или ран. Что бы там ни было, оно не окажется хуже моего сна, моего навязчивого кошмара.

   Я уверенно позвонила, Бруно открыл и, не задав мне ни слова, пропустил в дом. Я уселась на тот же стул, что и прошлый раз, и глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы немного успокоиться. Дверь бесшумно отворилась, и появилась она. На этот раз - за исключением перчаток и маски - леди Рэст была одета точно так же, как я. Это показалось странно, взрослой даме пристал более элегантный стиль, простота - удел юных леди, но объяснимо - такие костюмы и туфли продавались в магазине мистера Фирста.

   - Вот мы и встретились снова, - прошелестело из-за маски. - Я была уверена, что вы вернетесь. Я ждала вас, Элис, ждала и дождалась.

   Я, немного запинаясь, объяснила цель своего прихода.

   - Ты уверена, что хочешь этого? - в голосе хозяйки впервые появился какой-то намек на эмоции. - Ты можешь горько пожалеть об этом, милая Элис.

   Я еще раз повторила, что мною движет не пустое любопытство, что я не могу больше выносить кошмар неизвестности, и попросила леди Рэст снять маску - снять всего один раз. Для меня.

   - Хорошо.

   Ее тонкая рука с длинными пальцами, затянутыми черной шелковой перчаткой, потянулась к лицу. Легкое движение возле уха, и маска упала вниз. Я ожидала чего угодно, но только не того, что увидела. Лицо, что скрывала маска, было почти ее полной копией - слабым намеком на человеческие черты. Мертвенно-бледная поверхность содрогнулась, зашевелилась и стала меняться прямо у меня на глазах. Я сидела, раскрыв рот и выпучив глаза до тех пор, пока ни увидела копию своего лица. Оно улыбнулось, лукаво подмигнуло мне, и, шепнув: Прощай, сестра! - леди Рэст выбежала из дома, послав мне с порога воздушный поцелуй. В тот же миг я ощутила на себе маску. Старый Бруно прошаркал вплотную ко мне и тихо сказал:

   - Пойдемте в столовую, хозяйка. Поздно. Уже пора пить чай.

  

  

  

22

Вдовин А.Н. Обратный отсчет     Оценка:8.54*7   "Рассказ" Мистика, Постмодернизм

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЕТ

 

 Внутри будки сидел пожилой дежурный в ярко-оранжевой жилетке. Он оторвал взгляд от книги на столе, повернул к Антону лицо. Под носом топорщились седоватые усы, в глазах поблескивал доброжелательный огонек.

 - Здравствуйте! - проговорил Антон.

 Дежурный кивнул:

 - Здорово, коли не шутишь.

 Дружелюбный тон ободрил Антона.

 - Вы мне не разрешите на мост пройти?

 - Почему же нет? Поезда по нему сейчас не ходят. Это на новый мост вход запрещен, а на старый - пожалуйста.

 Антон совсем осмелел.

 - Только, знаете... я бы хотел там кое-что снять, - он показал на фотоаппарат.

 Усач хитровато прищурился.

 - А что конкретно, если не секрет?

 Антон принялся объяснять:

 - Понимаете, я готовлю материал для газеты, на тему гражданской войны... Вы, наверное, знаете: в восемнадцатом году здесь шли жаркие бои, и я слышал, что на этом мосту до сих пор видны следы от пуль...

 Дежурный оживился:

 - А, вот оно что! Да уж, чего-чего, а дырок тут хватает.

 У Антона даже сердце замерло.

 - А вы не могли бы мне показать, где они, в каких местах?

 Усач усмехнулся.

 - Да тут и показывать не надо. А впрочем, погоди-ка...

 Он положил между страниц карандаш, закрыл книгу и встал.

 Антон успел прочесть на обложке название: "Эйнштейн. Жизнь, смерть, бессмертие".

 Они вышли из будки, подошли к первому пролету моста. Перед Антоном открылся длинный коридор из ажурных стальных ферм. Он притягивал и манил - казалось: шагни туда, и разом перенесешься в прошлое...

 - Вон, видишь? - дежурный указал рукой вверх. - Как решето...

 Антон уже и сам заметил, что стальной лист верхней балки моста кое-где зияет маленькими светлыми точками.

 - Ого, неслабо! - вырвалось у него.

 Дежурный хмыкнул в усы.

 - А вон там, сбоку, глянь: чем не Большая Медведица?

 Антон посмотрел, куда было указано. И верно: в левом углу пулевые отверстия располагались так, что напоминали всем известный семизвездный ковш на ночном небе.

 - Ну, так я поснимаю? - Антон взялся за фотоаппарат.

 - Валяй, - благодушно разрешил дежурный. - Кстати, в самом скором времени этот мост собираются демонтировать - так что ты, можно сказать, вовремя успел.

 Антон уже щелкал затвором. Раз мост решили убирать - тем более нужно тщательно тут все запечатлеть. Для истории.

 - А можно мне наверх залезть, чтобы поближе снять?

 Дежурный с солидным видом разгладил усы.

 - Оно, конечно, по фермам кому попало лазать не положено... Но раз уж ты из газеты... Так и быть. Только смотри не шмякнись оттуда.

 Антон поблагодарил радушного дядьку и осторожно полез вверх по железным ступенькам, приклепанным к вертикальной стойке фермы. И вот "Большая Медведица" прямо перед глазами: среди чешуек облупившейся краски - семь круглых дырочек, каждая окаймлена неровным воротничком выбитого металла...

 ...Он не смог бы сказать, сколько времени провел на мосту. Пулевых отверстий было столько, что он сбился со счета, фотографируя их все подряд - то по одному, то целыми группами. Он знал, что все это - следы далекого 1918 года, когда отступавшие по железной дороге красногвардейцы заняли оборонительный рубеж за рекой, а с этой стороны к мосту подступили силы добровольческой белой армии Временного Сибирского правительства, рвавшиеся к главному городу губернии, что лежал в пятидесяти верстах к югу... А еще через полтора года мост опять содрогался от выстрелов и разрывов - здесь шел бой между отступавшими колчаковскими войсками и полками красных партизан...

 Антон позабыл обо всем на свете. Медленно продвигался он от одного пролета моста к другому, объятый загадочным, обволакивающим чувством, как будто впал в глубокий транс. Время для него остановилось, пространство сузилось. Не существовало ничего, кроме изрешеченных пулями стальных ферм и обрывочных картин прошлого, то и дело возникающих перед глазами.

 ...Очнулся он лишь после того, как за спиной остался последний, третий пролет. Антон обернулся. Мост глядел на него так же, как и вначале, - длинным туннелем, пролегающим сквозь пространство и время...

 Он сделал напоследок еще пару снимков, кинул прощальный взгляд на другую сторону моста - там виднелся уголок будки дежурного, - трепетно вздохнул и начал спускаться с насыпи.

 Вот берег, густо заросший тальником и кленами. Здесь держали оборону красные. Наверняка должны встретиться остатки окопов - не может быть, чтобы не сохранились. На противоположном берегу, со стороны села, проложена дорога, так что там никаких следов не осталось, но здесь...

 Антон долго лазал по кустам справа от моста. В конце концов поиски увенчались успехом: он наткнулся на цепочку неглубоких извилистых рытвин, тянувшихся сквозь густые заросли. Вот они, окопы! Почти засыпанные, кое-где вон даже деревья из них растут. А ведь их копали в полный рост...

 От избытка чувств Антон присел на бугорок - судя по всему, когда-то это был бруствер, - и погрузился в размышления.

 Изначально отсюда был хорошо виден противоположный берег, открытый для обстрела. Теперь впереди сплошь кусты и деревья - никакого обзора. Широкие кроны смыкаются над головой - вокруг сумрачно, даже жутковато немного. Дно окопа покрыто толстым слоем прошлогодней листвы. Кто знает, что тут хранит земля? Может, одни стреляные гильзы, а может, что и поинтереснее. Эх, лопату бы сюда, а еще лучше - металлоискатель!..

 А ведь где-нибудь здесь до сих пор лежат чьи-то кости...

 Антон знал, что в бою за мост полегло полторы сотни красногвардейцев. Их никто не хоронил - трупы просто побросали в реку и в ближайшие озера. С одной стороны, туда им и дорога, гадам большевистским, но с другой - все-таки люди... В душу закрался неприятный холодок. Нет, рыться здесь в земле - последнее дело. Пусть уж лучше мертвых никто не тревожит.

 ...Он долго еще исследовал окрестный берег, сделал множество фотографий, до мельчайших деталей прорисовал в воображении всю картину боя - и совершенно не заметил, как время перевалило за полдень. Нужно было спешить на электричку - до дома ехать целых полтора часа, а ведь надо еще материал для газеты закончить.

 

 ...Он лежал между рельсами, вжавшись в шпалы и боясь пошевелиться. С обеих сторон беспрерывно трещало, бахало, грохотало, над головой с визгом проносились свинцовые шершни, ударяли в железо, отскакивали в бешеной пляске... Когда он приоткрывал глаза, сквозь проем меж шпал видел только спокойно катящиеся воды реки. Странно это было до умопомрачения: внизу - тишина, безмятежность, а здесь, вверху - смертоносный разгул и хаос.

 И главное - он сам: распластался, точно распятый, посреди этого безумия - на самой середине моста, между двух огней. Сзади короткими очередями хлещет красногвардейский пулемет, спереди огрызается огнем бронепоезд. Въехать на мост наступающие не могут - рельсы там сняты, да и край первого пролета просел вниз: из-под него нарочно выбили опоры...

 Странно, но даже с зажмуренными глазами он словно бы видел все, что происходит вокруг, - и, более того, видел самого себя со стороны, как будто глядел откуда-то сверху. И жалкая фигурка, намертво приросшая к шпалам, вызывала необъяснимое чувство неприязни - она не должна здесь находиться, ее нужно убрать - сковырнуть, как засохшую соплю, сбить щелчком, как полудохлого таракана. И он тянул руку к этой фигурке, а пальцы судорожно впивались в шпалу, и дерево оставалось под ногтями, и от резкой боли глаза его распахивались, чтобы сквозь дрожащую пелену заново узреть безмятежные воды широкой реки...

 И так повторялось раз за разом, пока наконец сознание его, не в силах больше выдерживать этой бесконечной муки, не лопнуло кровавым пузырем и не погрузилось в плотную, непроницаемую мглу...

 А еще через мгновение он будто вынырнул из глубокого омута и, силясь отдышаться, затряс головой, заозирался по сторонам.

 

 Он сидел в собственной постели. В окно приветливо заглядывало утро.

 С шумным выдохом повалился обратно на подушку.

 Ну и ну, приснится же такое! Не надо было вчера до часу ночи над статьей сидеть. Переусердствовал. Уф-ф...

 Зато теперь осталось только перечитать пару раз написанный материал, подправить, где надо, - и можно нести в редакцию.

 Так что в целом Антон был собой очень доволен.

 Он встал и направился в ванную.

 И там, причесываясь перед зеркалом, вдруг нащупал у себя за левым ухом подозрительный маленький катышек, который словно присох к корням волос и никак не хотел убираться.

 Антон озадаченно почесал нос. Жаль, Ольга вернется только через два дня, а то бы глянула, что у него там такое. Придется самому как-то изловчаться.

 Он порылся в тумбочке и отыскал еще одно маленькое зеркальце. Приставив его к уху, повернул голову перед зеркалом над раковиной и скосил глаза.

 Сначала он не понял, что это за темный комочек у него в волосах, но потом разглядел плоское овальное тельце и шевелящиеся ножки по бокам.

 Клещ!

 Антона передернуло от отвращения.

 Ну вот, долазался по кустам! Зашибись! Что же теперь делать?

 Он ругнулся. Как ни крути, а придется шкандыбать в больницу. Эх, и почему он не застраховал себя от укусов этих тварей, когда была такая возможность! А теперь сколько придется выложить за вакцинацию?

 

 Выложить пришлось ни много ни мало - семь тысяч. Покорно приняв в ягодичную мышцу положенную дозу иммуноглобулина, Антон покинул прививочный кабинет и, чертыхаясь, побрел домой. Извлеченный клещ остался в лаборатории - завтра будут готовы результаты анализа, из которых станет ясно, опасен был покусившийся на Антона паразит или нет...

 Дома настроение немного улучшилось, и Антон взялся дорабатывать статью. Работы оказалось совсем немного: написанное ему нравилось - как видно, вчера он был в творческом ударе.

 Он внес в текст лишь пару-тройку незначительных исправлений, после чего скопировал файл на флэшку и отправился в редакцию.

 Антон прошел прямиком к заместителю главного редактора Виктору Степанычу - почетному журналисту с сорокалетним стажем, заядлому краеведу и историку-любителю.

 - Антоха! - Виктор Степаныч, как всегда, что-то писавший, оторвался от бумаг. - Проходи, дорогой! - Он протянул гостю руку. - С чем пожаловал?

 Чуть сгорбленный, с длинной шеей, обширной лысиной и в огромных роговых очках, он почему-то всегда напоминал Антону умудренную опытом черепаху из старого доброго мультфильма. Ту самую, что водила дружбу с юным львенком.

 - Вот, - сказал Антон, показывая флэшку. - Как обещал.

 Именно с подачи Виктора Степаныча Антон и занялся темой гражданской войны, которая быстро увлекла его с головой. За полгода он перечитал кучу литературы, прошерстил фонды музеев, немало часов провел в краевом архиве. И вот теперь с гордостью предъявил Виктору Степанычу плод своих исследований - объемную статью, которую тот планировал опубликовать в одном из местных периодических изданий.

 Пока секретарша Маша распечатывала для Виктора Степановича принесенный Антоном материал, молодой автор рассказал своему духовному наставнику про поездку по местам боевой славы.

 - Ишь ты, - одобрительно качнул головой Виктор Степаныч. - Я тоже бывал в тех местах - правда, давным-давно, еще при Союзе. Неужели там до сих пор что-то сохранилось? Ведь старый мост, насколько я слышал, разобрали.

 - К счастью, пока нет, - ответил Антон. - Но его действительно скоро будут демонтировать. Так что мне, можно сказать, повезло.

 Они еще долго и душевно беседовали. Под конец Виктор Степаныч пообещал сегодня же внимательно прочитать предоставленную Антоном статью и подготовить ее для публикации - первая часть должна выйти через две недели, двадцать седьмого мая, ровно через девяносто пять лет после начала описываемых событий.

 - Это очень хорошо, что ты, такой молодой, всерьез занимаешься этой темой, - сказал он напоследок. - Пусть люди помнят о тех кровавых, лихих годах. Забывать о своем прошлом непростительно.

 И Виктор Степаныч крепко пожал Антону руку.

 

 ...Он видел перед собой старинную чугунную пушку - наверное, еще петровских времен. Она была установлена на платформе перед паровозом, и два человека в потертых тужурках с красными повязками на рукавах торопливо засовывали в ствол всевозможный железный хлам - болты, гайки, обломки подков. "Это они заряд самодельной картечи готовят, - прозвучала где-то снаружи мысль. - Сейчас набьют туда тряпья, поднесут факел - и шарахнет!"

 А в следующее мгновение он почувствовал, как его хватают, словно какую-то ветошь, и тоже запихивают в глубокое темное жерло. "Э, погодите! - кричало сознание. - Сдурели, мать вашу? Я вам что, пыж, что ли?"

 Он бился, вырывался, но ему переломали руки и ноги, смяли, перекрутили - и толстым деревянным кляпом заколотили глубоко в нутро пушки. Он словно оказался на дне колодца: вокруг темно, только высоко над головой - светлый круг...

 И одновременно каким-то вторым, наружным зрением он видел, как паровоз, пыхтя парами, подкатывает платформу с пушкой к мосту. В руке красногвардейца зажат горящий факел...

 Оглушительный грохот - и уже нет темных стен: он стремительно летит через реку, а вокруг все кувыркается в бешеном хороводе - небо, солнце, вода, мост, берег... небо, солнце, вода, мост, берег...

 Берег!!!

 Он шмякнулся на песчаный бугор. В сознании колотило, словно туда врубался отбойный молоток. Приподнялся, ошалело повел взглядом по сторонам. И замер: на него в упор глядело дуло пулемета. За прорезью щитка - темное от пыли лицо бойца.

 Он не успел ничего сообразить: "максим" выплюнул быструю очередь - и сознание разбилось вдребезги, а осколки понесло обратно через реку и разметало по кустам...

 

 ...Очнулся он, как ему показалось, на дне окопа. С трудом поднялся, выглянул из-за бруствера - и взгляд остановился на смутно белеющем скомканном одеяле. А рядом - подушка... Несколько мгновений он пребывал в ступоре, пока наконец до него не дошло, что он стоит на коленях перед своей собственной кроватью. Судя по всему, слетел во сне на пол.

 "Это когда меня швыряло с одного берега на другой, - пронеслось в голове. - Да, неслабые спецэффекты! Голливуд отдыхает".

 За окном ярко светила луна, и по комнате разливался призрачный голубоватый свет. Антон снова забрался в постель и еще раз попытался припомнить все детали этого виртуозно замороченного сновидения.

 Ему было хорошо известно, что красные и в самом деле использовали при обороне моста старинные пушки, которые раскопали где-то в музее и установили на самодельные лафеты. Правда, никакого особого урона противнику эта "артиллерия" не причиняла, но бабахала она эффектно.

 Интересно, почему во сне он был на стороне красных, пусть даже в качестве орудийного пыжа? Ведь он больше симпатизирует белогвардейцам. Однако стоило ему попасть на их берег - как его тут же турнули обратно к большевикам. К чему бы это?

 Еще ему вспомнилось, что, перед тем, как его хладнокровно расстреляли из "максима", он успел заметить на заднем плане обшарпанное кирпичное здание. Это была водонасосная станция, которая качала воду из реки в водонапорную башню для заправки паровозов. Антон знал, что красные предусмотрительно вывели ее из строя, а белогвардейцы под прикрытием пулеметного огня провели туда двух рабочих, заставив их исправлять повреждения. Таким образом, во сне перед Антоном предстали совершенно реальные события, да еще и с поразительной детальностью и правдоподобностью (если не считать его собственного экстравагантного участия).

 Он повозил головой по подушке. Что ни говори, а здорово его на ошметки расфигачило! По всем прибрежным зарослям раскидало, словно заряд шрапнели! И как теперь прикажете обратно собираться да срастаться? Он ведь не терминатор модели Т-1000, у которого каждый отдельный кусочек жидкого металла обладал единым разумом...

 А впрочем... Сознание, разбитое на осколки, продолжало существовать - сейчас он это понял. Да, он одновременно присутствовал во множестве точек пространства, одновременно воспринимал окружающую действительность с самых разных углов! И при этом мог управлять каждой из крохотных частиц сознания и даже всеми сразу. Здесь вдоль берега тянулись окопы, и он видел их во всех ракурсах и в самых мельчайших подробностях. И ни один из красногвардейцев не мог укрыться от его всевидящего взора. Должно быть, так же видит всех нас Господь Бог...

 Нет, не так. Господу люди наверняка кажутся маленькими, как муравьи. А распыленное на крупицы сознание - это другое... Он словно сам смотрит на мир глазами множества муравьев: все ему кажется громадным, каждая людская фигура - величиной с бронтозавра.

 Он по сравнению с человеком - букашка, клоп.

 А лучше - клещ.

 Да, да! Клещ! И не один, а целое полчище клещей. Голодных, жаждущих свежей людской крови.

 Крови красных гадов.

 Вот они, жертвы - о, как их много, какие они огромные, одна соблазнительней другой! Какой аппетитный аромат они источают! Он их даже уже не видит - только чует, словно весь обратился в нюх. И ползет, ползет, перебирая лапками, на этот влекущий запах близкой плоти. Одному заползает под рукав, другому - за пазуху, третьему - за воротник... О, какое это блаженство - впиться сразу во множество человеческих тел и втягивать в себя живую, горячую кровь.

 Должно быть, так же блаженствует Дьявол, когда пожирает грешные людские души...

 

 Соленый вкус во рту... Щеке мокро, липко...

 Что еще за хреновина?!

 Он приподнял голову. Вокруг светло. Перед глазами маячит что-то красно-белое... Ох ты, да это же подушка, вся в крови!

 Он разом сел в кровати, стал ощупывать лицо.

 Похоже, во сне пошла носом кровь. Такого с ним еще не бывало.

 Матюкнувшись, Антон встал и с задранной головой поспешил в ванную.

 Склонился над раковиной - по белому фаянсу заструились красноватые разводы. Он стал смывать кровь, и тут перед глазами во всех подробностях всплыл только что снившийся сон.

 Его чуть в раковину не выворотило. Фу, гадость какая! Что за скрытые вампирские наклонности из подсознания лезут?

 А может, это на него так укус клеща действует? Если не физически, то морально. Хотя... надо бы в лабораторию за результатами сгонять: кто его знает, вдруг эта тварь все-таки заразная была, вот и мерещится теперь черт те что.

 Он вернулся в комнату. Взгляд упал на испачканную кровью постель. Так, это все надо в стирку. А то Ольга приедет - невесть что подумает...

 

 Результаты лабораторных анализов оказались вполне утешительными: в клеще ничего такого не обнаружили, никаких возбудителей опасных заболеваний. Это успокаивало. С другой стороны, получалось, что Антон зря выложил такие деньжищи за вакцинацию - глядишь, и так бы все обошлось. А глюки во сне, даже если они связаны с укусом, - это не так страшно, переживем. Тем более что столь необычных сновидений ему видеть еще не доводилось.

 Вернувшись домой, Антон залез в Интернет и нашел несколько сайтов с сонниками. Вообще-то он никогда раньше не страдал подобными глупостями, но сейчас просто не смог удержаться. Его интересовали, главным образом, два мотива: клещи и кровопитие. Результаты исследования его не обрадовали: сонники хором предсказывали ему неудачи, проблемы со здоровьем, происки врагов, присвоение чужого имущества... Он попробовал было трактовку сновидений по Фрейду, но здесь и вовсе обнаружились такие отклонения сексуального характера, что у него глаза на лоб полезли. В конце концов Антон плюнул и позакрывал все странички с дурацкими прогнозами и толкованиями.

 Ведь, если поразмыслить, что такого особо негативного ему приснилось? Да ничего. Ему ведь хотелось быть на стороне белых? Хотелось. Так оно и вышло: он был послан к красным в качестве диверсанта. Клещ для такой роли как раз великолепно подходит. Он перекусал всех красногвардейцев, заразил их энцефалитом, боррелиозом, энурезом и диареей. И теперь можно с чувством выполненного долга ожидать новых сновидений - чего там ему еще покажут?

 Хорошо бы увидеть дальнейшее развитие подлинных исторических событий. Конечно, все это и так ему прекрасно известно, но одно дело знать, а другое - увидеть воочию.

 И он принялся прокручивать в голове следующий день противостояния двух враждующих сил.

 ...В белогвардейском штабе поняли, что в лоб мост не взять. И вот тогда был предпринят обходной маневр: под прикрытием утреннего тумана две роты белых спустились вниз по реке до соседней деревни, где сумели переправиться на другой берег, после чего зашли большевикам в тыл. С наступлением ночи разгорелся новый, жестокий бой. Красные поняли, что попали в клещи, и им стоило больших трудов вырваться из окружения. Отступая разрозненными группами в ночной темноте, они лихорадочно отстреливались и нередко гибли от собственных пуль. Треть их осталась лежать среди болот. Потери белых были куда менее значительны. И теперь путь к городу был для них открыт...

 Из раздумий его вырвал телефонный звонок. "Я на солнышке лежу-у-у!.." - жизнерадостно пела Nokia.

 - Да, Виктор Степаныч?

 - Антоха, привет! Прочитал твой материал. Здорово написано. Молодец!

 Антон так и расплылся в улыбке.

 - Спасибо, Виктор Срепаныч, я старался.

 - Не сомневаюсь. Сегодня чуть попозже Маша отправит тебе отредактированный вариант - посмотришь.

 - Хорошо, непременно.

 - Да, и вот еще, - продолжал Виктор Степанович. - У тебя там одна фотография почему-то не открывается.

 - Какая?

 - Под которой подписано: "Следы от пуль". Ты вот что: пришли ее Маше отдельным файлом, хорошо?

 - Да, сейчас сделаю.

 - Ну, бывай!

 Антон залез в компьютер. Так, где тут папка со статьей? Ага, вот...

 Открыл документ, стал просматривать материал. Архивные фото, схемы боевых действий, иллюстрации...

 Фотографии моста с пулевыми отверстиями действительно не оказалось: вместо нее сиротливо белело пустое пространство с подписью внизу.

 Антон пожал плечами: что за глюк? Ну, да ладно, не беда. Вставим по новой.

 Он нашел папку, куда позавчера скопировал все фотки. Вот снимки окопов, прибрежных зарослей, так... Погодите, а где же мост?

 Снимков моста в этой папке не было. Несколько секунд Антон таращился в монитор, соображая, как это следует понимать, потом яростно потер лоб.

 - Что за черт!

 Внутри закопошилось нехорошее предчувствие. Антон схватился за фотоаппарат, но тот, конечно, был пуст: он сам удалил с него все снимки после того, как скопировал их в компьютер.

 Но ведь и в компе их тоже нет! Куда они могли деться? Разве что он перетащил их как-нибудь случайно в другую папку?

 Антон стал перетряхивать содержимое всех каталогов, подключил функцию "Поиск файлов"... Никакого результата!

 Неужели он каким-то образом умудрился стереть половину фоток? Но ведь в "корзине" ими тоже не пахнет. Если, конечно, он сам ее не очистил... Блин, вот засада! А может, они просто не скопировались с фотоаппарата? Вполне возможно. Эх, надо было сперва проверить все как следует, не торопиться с удалением. Что за дурацкая у него привычка!..

 Он обругал себя последними словами, хотя и понимал, что самобичевание тут не поможет.

 Что ж, раз такое дело, единственный выход - еще раз наведаться на мост и заново все отснять. Только вопрос: когда? Завтра Ольга приезжает, на выходных будет не до этого. А в понедельник ему должны новый проект подогнать - это точно на несколько дней работы... Ладно, там видно будет. Надо только Виктору Степанычу позвонить - объяснить ситуацию. В крайнем случае, можно и без этой фотки обойтись, иллюстративного материала в статье и так предостаточно.

 Но к мосту все равно надо съездить: ведь его скоро должны разобрать на металлолом. Хотя бы фотографии останутся для потомков. Иначе будет "непростительно", как любит говаривать Виктор Степаныч.

 

 ...Сгущается ночь. Над черными кронами деревьев простирается обметанное звездами небо. Напряженная, острая тишина. Впереди, за кустами, трепещет одинокий красноватый огонек - костер.

 Бойцы осторожно продвигаются к нему. У каждого наготове по бутылочной гранате. Красные впереди не дремлют: чуют неладное. Они уже выслали в тыл разведку - ее встретит вторая рота, перекрывшая железнодорожный путь.

 Сейчас главное - поближе подобраться к окопам. Медленно и тихо. Шаг за шагом.

 Медленно... Тихо...

 Хрусть! - ветка под ногами.

 Окрик из темноты:

 - Стой! Кто идет?

 - Кидай!

 Гранаты полетели в красных. Огненные вспышки рвут ночную тьму. Грохот, крики, выстрелы.

 - Вперед!

 Цепь срывается и несется на врага.

 Со стороны моста тоже стрельба: это главные силы, услышав сигнал, перешли в наступление. Теперь красным не удержаться! В панике вжимаются они в землю между двух огней.

 Между двух огней... Стоп! А ведь это уже было!

 Он вспомнил, как лежал на мосту, а с обеих сторон сыпался смертоносный свинцовый град.

 И вот теперь - опять! Он понял, что вся эта залегшая в окопах людская масса - и есть он сам. Ведь он одной с ними крови. С каким наслаждением недавно впивался он в их тела, жадно всасывая в себя горячую влагу жизни - и вот теперь он с мучительной остротой ощущает, что связан с ними неразрывными кровными узами. И его расщепленное на осколки сознание присутствует теперь в каждом из красногвардейцев. Он чувствует то же, что и все они.

 Страх. Злобу. Ярость. Отчаяние.

 Боль.

 Смерть.

 То и дело его пронизывает тягучее, невыносимое чувство вторгающейся пустоты, будто всякий раз из него высасывают душу. Он знает: это смерть. Тот тут, то там гибнет кто-то из красногвардейцев, и он чувствует это всем своим существом. И с каждым разом смерть отпускает все неохотнее - напротив, пустота в сознании разрастается, словно гангрена - медленно, но неотвратимо.

 Нет, терпеть больше невозможно! Нужно бороться, сопротивляться этой прожорливой бездне, иначе она поглотит полностью!

 Решимость вздыбилась в нем горячей волной, одновременно всколыхнув сердца тех, кто еще оставался жив в этом огненном кольце посреди непроницаемой тьмы.

 - В атаку!

 С отчаянными криками красные выскакивают из окопов и бросаются навстречу пулям и штыкам. Вновь раз за разом пробирает опустошающее дуновение смерти. Но теперь оно все слабее, его заглушают яростное торжество и жажда крови.

 Они прорвались сквозь вражеские цепи, ушли в ночь.

 Снова опустилась тишина. Красногвардейцы поминутно оглядываются, но позади кромешная тьма. Лишь изрешеченная пулями небесная чернь зияет россыпями ярких точек - и всего заметнее семь круглых пробоин, прошивших небосвод длинным ковшом. Но блеск их слишком слаб, чтобы осветить путь. Эх, шарахнуть бы в небо ядром! Да где ж его взять, пушки и той уж нет - у моста осталась...

 А впереди уже опять трещат выстрелы, и тьма озаряется зловещими вспышками. И снова подступает смерть - обволакивает, засасывает, пропитывает ноющим ознобом пустоты. Он пытается сопротивляться, истошно кричит сотнями глоток - но крик этот бессмысленно тонет в вязких объятиях небытия...

 

 Он судорожно ловил ртом воздух, словно только что выскочил из газовой камеры. Сердце долбило, как взбесившийся сабвуфер.

 А перед глазами медленно, точно из тумана, выплывали знакомые очертания спальни. Несколько мгновений он обалдело таращился по сторонам, а в ушах все еще гремели выстрелы...

 Наконец дышать стало легче, и он обессиленно откинулся на мокрую подушку. Фу ты, да сколько ж можно! Так недолго и коньки отбросить: сердчишко не выдержит - и адью...

 Сон с плавным переходом в вечное упокоение отнюдь не радовал узорными перспективами. Поэтому Антон порылся в аптечке и накапал себе корвалолу - так, на всякий случай.

 Черт, опять он был за красных! Да еще и так воспринимал гибель каждого, будто это его самого убивали. Бр-р-р!.. Что за дурацкие шутки выкидывает с ним подсознание? Если так и дальше будет продолжаться, он, чего доброго, проникнется большевистским духом. А еще раньше свихнется...

 

 В обед Антон пошел на автовокзал - встречать жену.

 Ольга приехала загоревшая, веселая: еще бы - две недели на море. Взахлеб делилась впечатлениями, долго рассказывала про Турцию, показывала фотографии: "А это мы в Соборе Святой Софии... А это возле Голубой мечети... А тут я на пароме... А это остров Мармара... А здесь добывают мрамор..."

 Приезд жены до того увлек Антона, что он практически позабыл о своих психоделических наваждениях. Они вместе сходили в магазин, накупили продуктов, и Антон принялся усердно помогать Ольге в воплощении ее кулинарных замыслов.

 Вечером был праздничный ужин, а потом они, изголодавшиеся друг по другу, до трех часов ночи не давали соседям спать...

 Когда Антон разлепил глаза, за окном уже вовсю сияло солнце, настойчиво пробиваясь сквозь зеленые шторы, заботливо задернутые на ночь женой. Антон улыбнулся: его переполняло чувство праздного умиротворения.

 Рядом сладко посапывала Ольга. Он погладил ее по плечу, и она довольно замурлыкала. Тогда он хотел было продолжить ласки, как вдруг в мозгу вспыхнуло: а ведь сегодня ночью ему не снилось никаких извращений на исторической почве! Да и вообще ничего не снилось - спал как убитый! Вот тебе раз! Неужели это супруга так благотворно на него подействовала? Излечила от аномального недуга!

 Он рассмеялся и усыпал сонное личико жены поцелуями.

 

 В понедельник, как он и ожидал, ему подкинули новый проект - восемьдесят страниц текста, который нужно было перевести до пятницы. Поэтому Антон всю неделю не вылезал из-за компьютера.

 Ночные фантасмагории его больше не посещали, и он полушутя признавался Ольге, что начинает по ним скучать.

 Он еще в воскресенье рассказал ей все. И про свою поездку, и про клеща, и про умопомрачительные выкрутасы, выносившие ему мозг три ночи подряд. Пожаловался, что по глупости лишился половины фотографий, и сказал, что собирается еще разок съездить на место боя. Ольга неожиданно выразила солидарность и предложила поехать вместе.

 

 ...Утром в субботу они сели в электричку, а через час с небольшим сошли на нужной станции. Перешли по путям, и Антон повел жену вдоль железнодорожной насыпи в сторону реки. По дороге весело болтали, пока не подошли к повороту. Антон глянул вперед - и остолбенел.

 Моста не было.

 Насыпь, вдоль которой они шли, обрывалась у самого берега, а дальше из воды торчали только каменные тумбы-"быки", еще совсем недавно гордо принимавшие на себя всю тяжесть величественных стальных конструкций. Теперь они выглядели жалко, точно обезглавленные шеи великанов после жестокой казни...

 - Разобрали все-таки... - дрогнувшим голосом выговорил Антон. - Не успели мы с тобой, Олька...

 Она погладила его по плечу.

 Чуть в стороне через реку тянулся новый мост, поблескивавший серебристыми боками ферм. Антон взял Ольгу за руку и зашагал туда.

 Они поднялись по лестнице на насыпь. Здесь стояла будка, почти такая же, как и та, в которую Антон заглядывал в прошлый раз. Он и сейчас сунулся внутрь, надеясь встретить здесь знакомого дежурного.

 - Чего надо? - на них неприветливо глянула полная женщина в рыжей жилетке. - Сюда посторонним нельзя! - Под нижней губой у нее прыгала волосатая бородавка.

 - Извините, - заговорил Антон. - Вы не подскажете: здесь такой пожилой мужчина работал, с усами, на Леонида Якубовича немножко похож...

 - Где это - "здесь"? - уперла руки в бока дежурная.

 - Ну, то есть, не здесь, а на старом мосту, в такой же будке...

 - Ничего я не знаю, - отрезала тетка. - Ты бы еще спросил, кто тут при Брежневе работал!

 - В смысле? - не понял Антон.

 - Так, некогда мне с вами лясы точить! - повысила голос дежурная, и бородавка запрыгала вдвое сильнее. - Сейчас поезд пойдет! - Она взяла со стола свернутый трубкой желтый флажок. - Живо марш отсюда!

 Она стала теснить непрошеных визитеров, и им пришлось спешно покинуть будку.

 - Черт, ну и мегера! - передернул плечами Антон, когда они спустились с насыпи.

 - Да уж, - усмехнулась Ольга и взяла его под руку.

 Сверху по мосту загромыхал товарный поезд...

 Они медленно шагали по дорожке вдоль реки. Антон с сожалением глянул на другой берег.

 - Теперь туда не попасть, - вздохнул он. - Хоть бы окопы еще раз посмотрели. А то получается, что зря съездили...

 Навстречу им шел высокий бородатый старик с веслами на плече.

 - Извините, пожалуйста, - обратился к нему Сергей, - вы, случайно, не видели, как этот мост разбирали? - он кивнул на сиротливо торчащие над водой тумбы.

 Дед остановился, неспешно опустил весла.

 - Видал, - кивнул он, с интересом оглядывая неожиданных встречных. - Я тут недалече живу, так они мне всю плешь проели, пока мост свой сносили. Кажный день: бум-бум, бум-бум, две недели кряду. А ить у меня голова не чугунная!

 - Постойте, - наморщил лоб Антон, - вы что-то путаете. Каких две недели? Я же в прошлую среду тут был - мост еще целый стоял.

 - Чего? - старик глянул на него так, словно Антон сморозил несусветную глупость. - Ты, паря, сам, часом, ничего не напутал? Мост этот еще прошлым летом разворотили да на баржах все куски и увезли!

 - То есть как - прошлым летом? - захлопал глазами Антон.

 - Да вот так. А не веришь - у кого угодно спроси, подтвердят!

 - Да говорю же вам: я тут на прошлой неделе был!

 - Тьфу ты, твою в корень! - рассердился дед. - Коли ты лучше других тут все знаешь, так чего ж тогда к людям пристаешь?

 Он вскинул весла на плечо, крякнул и, ничего больше не сказав, зашагал своей дорогой.

 - Ты что-нибудь понимаешь? - повернулся Антон к Ольге.

 - Не совсем, - призналась она. - Послушай, а ты точно тут был?

 - И ты туда же! - насупился Антон.

 - Да нет, я в том смысле, что, может, ты просто станции перепутал?

 - Слушай, у кого из нас крыша едет? - с раздражением вскинулся Антон. - Пойми: это то самое место, ТО САМОЕ! Только на прошлой неделе тут БЫЛ мост, а теперь его НЕТ!

 - Не кричи, пожалуйста, - поморщилась Ольга.

 - Прости, - Антон тронул жену за руку. - Не знаю, что на меня нашло... Тут и в самом деле впору свихнуться...

 Они молча брели обратно к станции. Ольга смотрела под ноги, Антон хмуро размышлял. Ему вдруг вспомнился разговор с Виктором Степанычем: "Ведь старый мост, насколько я слышал, разобрали..."

 Что же это такое, неужели все это ему пригрезилось? Но ведь в окопах на берегу он точно был - фотографии-то остались! Да и клеща он там подцепил самого настоящего. А как, спрашивается, он попал бы на другой берег, если моста уже не было? Это надо было опять на электричку садиться и ехать назад, на соседнюю станцию за рекой. Даже если допустить, что он так и сделал, это может означать только одно: когда он разыскал в кустах окопы, у него от радости так сорвало крышу, что он напрочь позабыл о разрушенном мосте, и в мозгах у него родилась новая реальность - появились воспоминания о том, чего не было. Занятно, конечно, только вот попахивает неутешительным диагнозом...

 Он помотал головой.

 - Ты чего? - посмотрела на него Ольга.

 - А, плевать на все! Будем считать, что ничего не было.

 - Тоже вариант...

 Они взошли на насыпь и зашагали через пути.

 

 Электричку ждать долго не пришлось: спустя полчаса они уже ехали обратно. Когда проезжали реку, Антон, нарочно севший на левую сторону возле окна, еще раз глянул туда, где торчали жалкие остатки того, что некогда было мостом. И вновь кольнуло не желавшее смиряться чувство протеста: как же так, ведь он взаправду излазил весь мост от начала до конца, не могло такое привидеться!..

 А за окном уже тянулся берег - где-то там, в зарослях, скрывались последние следы гремевшего здесь когда-то боя. Антон вздохнул. Не было бы с ним Ольги, он бы, наверное, слез на следующей станции и потопал бы обратно к реке - убедиться, что хотя бы окопы никуда не пропали.

 "И еще бы одного клеща выцепил", - поддел он сам себя.

 Ольга положила голову ему на плечо. Он погладил ее по руке.

 - Анекдоты, кроссворды, гороскопы... - раздался впереди бодрый, громкий голос: по вагону шагал пожилой дядька в куртке защитного цвета и с охапкой брошюрок в руках. - Справочник огородника, лунный календарь... Средства от клещей, комаров...

 В другое время Антон не обратил бы на торгаша внимания - такие субъекты по электричкам шастают часто, - но последнее фраза невольно заставила его поднять глаза.

 Пышные седоватые усы, добродушный взгляд... Где-то он уже видел этого дядьку...

 И тут его словно кипятком обожгло - он вскочил, как ужаленный, так что Ольга испуганно вздрогнула.

 А Антон заслонил торгашу проход, так и впившись в него взглядом.

 - Средства от клещей... - повторил усатый дядька немного растерянно; как видно, его сбило с толку поведение пассажира.

 Куртка у него на груди была расстегнута, и из-под нее выпирала футболка, с которой лукаво глядел, высунув язык, Альберт Эйнштейн.

 - Это вы? - наконец проговорил Антон. - Помните меня?

 Усач уставил на него непонимающие глаза.

 - Я к вам на прошлой неделе в будку заглядывал, - с жаром продолжал Антон. - Еще просил следы от пуль на мосту показать. Помните?

 Остальные пассажиры с любопытством наблюдали за этой сценой.

 Дядька кашлянул, глубокомысленно потеребил ус.

 - Не пойму, о чем ты, парень. Обознался, должно быть, - и он снова заулыбался.

 - Ну как же! - начал было возражать Антон. - Вы мне еще на Большую Медведицу указали... - Но, увидев, как все вокруг смотрят на него и посмеиваются, умолк. У него застучало в висках.

 А усач запустил руку в широченный карман, выудил оттуда зеленый баллончик и вручил Антону.

 - На вот, дарю. Может, пригодится.

 Антон машинально принял подарок. Ему показалось, что Эйнштейн плутовато подмигивает. А дядька весело хмыкнул в усы, бочком обошел вставшего столбом парня - и сутуловатая спина защитного цвета скрылась за дверью тамбура.

 Антон рухнул обратно на сиденье.

 - Антош, ты чего? - придвинулась к нему Ольга. - С тобой все в порядке?

 Он только шумно выдохнул.

 Взгляд упал на баллончик в руке. "АНТИКЛЕЩ" - издевательски сообщала надпись. А пониже красовалось изображение и самого фигуранта, жадно растопырившего все восемь лап. "Защита до 18 часов..."

 Ни с того ни с сего Антону подумалось, что и в далеком восемнадцатом году тут, наверное, было полно клещей. И они наверняка кусали без разбора и красных, и белых. Интересно, мерещилось ли тем что-нибудь, как ему? Перед глазами опять поплыли образы из недавних сновидений. Внутри знобяще заныло.

 Антон чертыхнулся и зашвырнул баллон под сиденье.

 Ольга недоуменно подняла на него глаза.

 - Ничего не было, - отрезал он.

 Она покачала головой и тихонько прильнула к его плечу.

 Колеса продолжали отстукивать обратный отсчет...

 

 4.09.13 г.

23

Ветнемилк К.Е. Странная вечерняя история (сокр.)     Оценка:6.00*3   "Рассказ" Мистика, Сказки

      СТРАННАЯ ВЕЧЕРНЯЯ ИСТОРИЯ
     (из цикла "Грустные сказки XXI века")
     Пенсионер Олег  Лукич  Пряников  вышел  из своей квартиры на лестничную
клетку,  сунул в карман плаща скомканную авоську и зазвенел ключами, запирая
дверь. В этот момент проскрежетал идущий снизу лифт, и на площадке появилась
Анна Павловна - соседка, жившая в квартире напротив.
    - Доброго здоровьичка!  - поприветствовала она старика.  - Куда это вы,
на ночь глядючи?
    - И вам не болеть,  - не менее дружелюбно ответствовал Олег Лукич.  - А
собрался я в магазин. Сел, понимаете ли, ужинать, а хлеба-то и нету.
    - Тогда вам на проспект,  в супермаркет придется идти,  -  предупредила
соседка.  -  Наш-то  магазин  с  самого обеда закрыт.  Приехали какие-то на
зеленых  машинах  с  мигалками,  а  сами  в  белых  халатах  и  с   черными
чемоданчиками.
    - Санэпидслужба,  - уверенным тоном  предположил  Олег  Лукич.  -  Крыс
морят.  Сам  вчера видел на соседней помойке целый выводок.  Здоровые - как
твои кошки.
    - Да у меня ж не кошки, а рыбки, - улыбнулась Анна Павловна.
    - Да помню,  помню.  Это я так,  для красного словца,  - смутился  Олег
Лукич.  - Ну ладно,  пойду уже.  На проспект - так на проспект. Лишние пять
минут на свежем воздухе никогда не помешают.
     Олега Лукич  спустился на улицу.  Его встретило теплое дыхание позднего
августовского вечера.  В лиловом небе  вспыхнули  дрожащие  пятнышки  первых
звездочек. Поодаль на скамеечке, уронив кудлатую голову на грудь и свесив до
земли арбузные кулаки,  дремал и вонял смесью перегара и немытого тела  Вова
Живоглот.  Вова  за  просто  так  не пропускал ни старых,  ни малых.  Тюрьма
плакала по нему  горючими  слезами,  но,  видимо,  делала  это  недостаточно
убедительно.
     Обогнув Вову и небольшое стадо автомобилей,  задремавших на асфальтовом
пятачке,  Олег  Лукич  пересек  детскую  площадку и по тропинке сквозь кусты
направился во двор соседней девятиэтажки.  Затем нырнул  в  темноту  арки  и
вышел   на   проспект.   На   противоположной   стороне  улицы  фонтанировал
разноцветными лучами аквариум супермаркета.
     В супермаркете в этот  поздний  час  было  немного  народу.  Долговязая
мамаша  разглядывала  полки с детским питанием.  Здоровенный,  хорошо одетый
мужик без разбору наваливал в корзинку разноцветные коробки и пакеты. Стайка
подростков среднего школьного возраста подсчитывала,  на что хватит мелочи -
на три банки "Балтики номер девять"  или  на  литровую  бутылку  "Отвертки".
Большой  плоский  телеэкран,  подвешенный  над  кассами,  невнятно бормотал:
"...Президент встретился  с  премьер-министром  ...в  Волгограде  у  прораба
выросли   рога   и   копыта...   милиция  ищет  маньяка-трупоеда,  регулярно
обворовывающего городские морги...  депутат Пузановский  прошел  кастинг  на
участие  в  стрип-шоу..."
     Олег Лукич не любил супермаркеты.  Когда-то давно,  лет двадцать назад,
он,  как  и  каждый нормальный советский человек,  мечтал гулять по стритам,
уставленным пивными банками, пересекая авеню, заваленные жвачками и чипсами.
Прошли годы,  промчались бури перемен, и мечта сбылась. Заблистали стеклом и
хромом некогда  обшарпанные  стены  старых  "Универсамов"  и  "Гастрономов".
Приветливо распахнулись двери в залы,  залитые белоснежным неоном. Выросли в
этих залах монбланы из ярко-желтых сыров и китайские стены из  нежно-розовых
колбас.
     Но все  это  великолепие оказалось фальшивым.  Мизерной пенсии рядового
ветерана труда едва-едва хватало  на  оплату  коммунальных  услуг,  утреннюю
"яишенку", обеденный "супец" и вечерний "кефирчик". Попытки же разнообразить
рацион чем-нибудь одуряюще-ароматным или кислотно-желтым оставляли не только
кровоточащие  раны  на месячном бюджете,  но и едкий привкус химии на зубах.
Еда не будет разноцветной,  пока ее не  раскрасишь.
     Но ведь она,  эта яркая и ароматная еда,  лезла в глаза и вопила в уши:
купи!  купи  меня!  Вот  и  теперь Олег Лукич не удержался.  Мысленно махнув
рукой,  он положил в корзинку рядом с батоном полулитровую бутылку  зеленого
"Спрайта".
     Оплатив покупки,  старик на  ходу  отвинтил  пластмассовую  крышечку  и
отхлебнул немножко жидкости. Рот обожгло резкой "свежестью".
     - Как и следовало ожидать, - вздохнул Олег Лукич. - Тоже гадость.
     Когда он вышел из супермаркета, совсем стемнело. Вдоль проспекта тянуло
холодком. Поеживаясь, старик быстро пересек пустынную улицу, преодолел кишку
арки и,  сокращая путь,  направился мимо помойки.  Впереди что-то зашуршало.
"Кошка,  наверное",  - подумал Олег Лукич,  замедляя шаг. Поднял взгляд... и
обмер...
     В нескольких шагах прямо на пути Олега Лукича сидела огромная крыса.
     То есть, сначала Олег Лукич увидел темный и неподвижный ком вздыбленной
шерсти  и  два круглых стеклянных глаза,  в которых тускло отражались желтые
квадратики окон.  Потом этот ком приподнялся,  вырос на высоту человеческого
роста,  в землю крепко вцепились кривые когти, лысый кожистый хвост хлестнул
по  кустам,  раскрылась  треугольная  пасть  с  плоскими  лезвиями  зубов  и
раздалось тихое, но отчетливое вибрирующее рычание.
     Сердце Олега Лукича дало перебой  и  с  грохотом  обрушилось  в  пятки:
гигантская крыса! Чудовищной величины пасюк!
     - Ма-ма, - прошептал Олег Лукич и сделал шаг назад.
     Крыса не двинулась вслед за стариком,  но выросла еще больше и огромной
темной глыбой нависла над ним.  Протянула тощую, омерзительно бледную лапу и
двумя искривленными коготками ухватила за воротник.
     - Сейчас  бросится  и  разорвет,  -  отрешенно  подумал  Олег  Лукич  и
неожиданно для самого себя вдруг швырнул авоську с продуктами прямо в усатую
морду чудовища, в смрадную пасть. Обиженно пискнув, крыса отпрянула.
     - Ага! - возликовал Олег Лукич. - Боишься, тварь? Сейчас я тебе покажу!
     И, ухватив  покрепче  подвернувшийся  под  руку  длинный обломок доски,
перешел  в   контрнаступление.   Получив   доской   по   щетинистой   морде,
обескураженная  крыса взвыла,  отступила на несколько шагов,  но поле боя не
покинула.  Отказываться  от  добычи  она  не  спешила.  Двинулась  по  дуге,
намереваясь  зайти  с боку.  Олег Лукич,  пригнувшись и чуть выставив вперед
левую ногу.  внимательно следил за маневрами противника. Несколько раз крыса
делала  вид,  что атакует,  но Олег Лукич на провокации не поддавался,  ждал
решающего броска.
     И он   последовал   -  стремительный  и  беспощадный...  Но  совершенно
бесполезный,  потому что Олег Лукич,  развернувшись на одной ноге, увел свое
тело в сторону и,  оказавшись за спиной распластавшейся глупой твари,  огрел
ее  доской  по  щетинистому  загривку.  Потом,  крепко  наступив  на  бешено
извивающийся голый хвост,  принялся изо всех сил гвоздить шипящую и визжащую
крысу по спине,  по треугольным ушам,  по скребущим землю лапам.  А двор уже
осветился ярко-голубыми всполохами, и что-то со всех сторон кричали люди...
     ...Олег Лукич  дернулся,  но ласковые руки удержали его.  Открыл глаза,
все вокруг было  белоснежным  и  бледно-салатовым.  Попытался  сфокусировать
взгляд на двух розовых пятнах.  Так,  соседка Анна Павловна... А кто второй?
Да это же...
     - Здорово,  Борян! - прохрипел Олег Лукич. - Однако, сколько мы с тобой
не виделись, лет пять?
     - Девятый   год  пошел,  -  пророкотал  заметно  постаревший  и  сильно
похудевший школьный товарищ Олега Лукича, доктор Борис Борисыч Марусин. - Ты
лежи,  лежи пока.  Я тебе успокоительного вколол.  Переломов нет,  несколько
синяков и сбитые  костяшки  -  не  в  счет.  А  как  сердчишко-то?  Ведь  не
молоденький уже - через кусты сигать а-ля Геральт из Ривии.
     - Сердце? - Олег Лукич прислушался к собственному самочувствию. - Вроде
нормально, тикает. Где я? В больнице? Как сюда попал? Крысу-мутанта поймали?
     - Какую крысу?  - скорчил веселую гримасу Борис Борисыч.  - Ты  о  чем?
Тебе все померещилось.
     - Но я же с кем-то воевал, - не унимался Олег Лукич. - Вот, и руку себе
отбил - об кого?
     - Да об Вову Живоглота,  - вступила в  разговор  Анна  Павловна.  -  Он
спьяну  совсем  охамел  и  решил  проверить содержимое чужих карманов.  Зато
теперь стариков уважать будет. Когда пятнадцать суток отсидит.
     - Но я же видел собственными глазами,  - пробормотал Олег Лукич.  - Вот
такенная крысища!
     - Это просто яркая галлюцинация,  - вздохнул Борис Борисыч. - Не у тебя
первого,  не  у  тебя   последнего.   Ты   употреблял   сегодня   что-нибудь
генно-модифицированное, с биодобавками или консервантами?
     - Да вроде все  как  всегда,  -  пожал  плечами  Олег  Лукич.  -  Хотя,
подожди-ка...  Купил  в  супермаркете  бутылочку  "Спрайта"  и  пару глотков
сделал. А что?
     - Вот!  -  Борис  Борисы  поднял вверх палец.  - Ортофосфорная кислота,
химические ароматизаторы и красители.  Молодым-то  ничего,  а  со  стариками
всякие  неприятные  чудеса  иногда  приключаются.  У одних пенсионеров крыша
едет, у других в девяносто лет либидо пробуждается, иные на старофламандском
наречии  разговаривать  начинают,  а кое у кого от шоколадок рога с копытами
растут.
     - А-а!  - вскинулся Олег Лукич. - Значит, про того мужика из Волгограда
- правда?
     - Скорее всего - да,  - вздохнул Борис Борисыч. - В Москве лучше знают.
Мы, медики, им информацию регулярно отправляем.
     - Это сколько же уродов по стране? - ужаснулся Олег Лукич.
     - Далеко не на всех эта химия пагубно действует, - успокоил его доктор.
-  К  тому  же,  через  некоторое время рога и копыта сами рассасываются,  а
галлюцинации пропадают.  Вот ты,  например,  теперь уже вполне здоров. Денек
еще полежишь в больнице, и - домой. Впредь будь осторожней. Сто раз подумай,
прежде чем незнакомые продукты употреблять.
     - Значит,  я  здоров.  А  ты  почему такой худой?  - забеспокоился Олег
Лукич. - Болеешь, небось?
     - Да нет,  все нормально,  - отмахнулся доктор Марусин. - Просто второй
месяц на диете сижу.
     Эти свои слова Борис Борисыч вспомнил уже ночью, когда, приехав домой с
работы, прошел в тесную полутемную кухоньку холостяцкой квартиры. Запалив на
плите конфорки,  уселся на табуретку и с ненавистью взглянул на  белый  гроб
холодильника.
     Есть хотелось неимоверно.  И не мудрено,  ведь доктор Марусин  принимал
пищу через два дня на третий.  Будь такая возможность,  не ел бы вообще.  Но
организм властно требовал свое.
     Тяжело вздохнув,   Борис   Борисыч   распахнул   дверцу   и  достал  из
морозильника  порезанную  кружочками  человеческую  ногу  в   полиэтиленовом
пакете,  а  с  нижней  полки холодильника - кассету из-под яиц,  заполненную
человеческими глазами.
     - Пряников  сделал  всего один глоток "Спрайта",  и у него глюки прошли
через час,  - пробормотал он.  - А я вот пятую неделю жду, когда же меня-то,
наконец, после пакетика чипсов отпустит?
     И, обиженно сопя, принялся готовить себе "яичницу с беконом".
     Все ж натуральный продукт. Без химии.

24

Ви Г. Нарцисс     "Миниатюра" Мистика

  

МИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ

ГАРРИ ВИ

НАРЦИСС

  

   Правдивые литературные критики долго не живут. Эту печальную истину Ксавье понял еще в студенческие годы и вовремя переключил свой врожденный художественный вкус на музыкальные рецензии. Вскоре, однако, выяснилось, что в созвездиях звуков экскурсоводы не требуются - широкая публика без труда выбирала лучшее, превращая популярное сегодня в классику будущего.

  

   Не удивительно, что в зрелые годы Ксавье оказался просвещенным специалистом по живописи, зарабатывая на кусочек хлеба тем, что в современном изобразительном искуcстве понимающих не сыщешь. А вот его нашли. Свежеиспеченный русский купец Базаринов полюбил Ксавье за утонченную душу и утолщенный вид сзади. Проявлялось его чувство и в бассейне, и в машине, и в картинных галереях, где российский толстосум нанял Ксавье покупать ему перспективные творения. Финансисты не спят оттого, что картины ранних импрессионистов за сто лет подорожали в миллион раз. Ничего себе, арифметика! Меценат, надумавший коллекционировать живопись, не ошибался. Ксавье или кто-то другой - честного человека для данных целей все равно не найдешь.

  

   Покупающий картины словно издатель в литературе. Все его ценят, в друзья зовут... Ксавье вел себя с рисующей шушерой достойно: снисходительно посещал застолья, принимал комплименты, подарки. Нарочито нес чушь. Окружающие втихаря называли его мужским цветком. Нет, не лопухом и не репейником. Как истинный Нарцисс, он обожал себя. Жизнь цвела и благоухала. Единственное, что беспокоило, - укоризненные глаза какой-то собаки, будившие по ночам. Что это?

  

   Как-то позвонили родственники, сообщив, что скончался его двоюродный дядюшка Франсуа. Покойный страдал частыми астматическими атаками и одна из них закончилась печально. Какой доброжелательный был человек! Гостеприимный. Владел собственной винодельней, навещавшие его наслаждались чудесным вкусом старинных коньяков. Ксавье сожалел об утрате, но занятость не позволяла поехать на похороны. Он милостиво согласился только вспомнив, что покойный обещал сделать его наследником своей коллекции картин.

  

   Дядя частенько был не прост. Бережно держа в руках Библию, поговаривал:

   -- "Не сотвори ближнему то, что не хочешь, чтобы сделали тебе."

   Ксавье не вслушивался в стариковский маразм, предпочитал паштет из гусиной печенки.

  

  

   После похорон выяснилось, что на память старый хитрец завещал дорогому двоюродному племяннику большой ящик старинных бутылок и одно лишь произведение портретной живописи. Эй, а где же вся коллекция? Зачем же было так много обещать?

  

  

   Дома Ксавье откупорил бутылочку, наслаждаясь, цедил по капельке. Он был изрядно пьян, когда стал рассматривать подаренную картину. Называлось произведение "Мадонна с ведром". Изображена была бесцветная баба, сидящая в куче мусора. Грязноватый ребенок лежал в луже.

   -- Кто же тебя положил в такую мокроту? - подумал критик.

   -- Франсуа и другие виноделы. За то, что я воду в вино превращал. Не нужны им такие конкуренты, -- не печалясь, с улыбкой объяснял мальчишка.

   Ничто не могло удивить Ксавье - он не сомневался, что спит. Разговаривал откровенно:

   -- И правильно. Терпкие напитки - для гурманов с деньгами, а не для быдла. Нечего разлитой социализм разводить. Что еще умеешь делать?

   -- Ясно вижу.

   Ксавье рассмеялся:

   -- С этим делом никаких заработков не ожидается. Взгляни сколько объявлений в газете. Предскажут и излечат, только плати. Шарлатанство - изощренное старофранцузское развлечение. Все министры из тех краев. Нужен ты им...

   Приподнявшись, мальчишка сказал:

   -- Жюст живет на улице Тюльпанов.

   Теплый коньяк нежной слезой разливался по жилкам искусcтвоведа. Жюст был другом далекого детства, но дороги разошлись, когда Ксавье сделал несколько мелких, незначительных подлостей. В глазах нарисованного ребенка сквозило убеждение. Ксавье прихватил бутылку, со скоростью сна нашел адрес и уже обнимал великодушного Жюста. Друзья пили, вспоминали, как лазили за малиной в соседский палисадник, как ловили золотых рыбок в старом заповедном пруду...

  

   Отдохнувший, умиротворенный Ксавье вернулся и снова наткнулся на проницательный взгляд малыша.

   -- Рози выращивает родендроновый сад, -- звонким шансоном пропел тот.

   Несмотря на игривый тон песенки, Ксавье почувствовал, что его перекосило. Рози - немой укор юношеской безалаберности - родила больного ребенка. Бесценная жизнь знатока искусства предназначалась для счастья, а не убогих эмоций и, проявив мужество, Ксавье украл ее деньги и исчез. Сколько лет прошло? Сильным людям не престало печалиться о прошлом и Ксавье все обстоятельно забыл. Но коньяк дядюшки Франсуа и убежденное настроение младенца действовали неотразимо. Живописно выглядевший критик шел зеленым садом и столкнулся с худенькой, неизмененной годами, Рози. Как она обрадовалась ему! Порхающей бабочкой танцевала вокруг деревьев.

   -- Смотри, -- щебетала приятная женщина, -- на мне то самое ожерелье, которое я купила себе на день рождения, потому что его выбрал ты!

   Она показала уютный, полный архитектурного очарования дом, в котором жила со своим мужем. И портрет счастливой пары. Внимательно разглядев лицо ее супруга, Ксавье безошибочно узнал русского богача Базаринова. Прощание было трогательным. По иронической усмешке на узкой складке губ бывшей возлюбленной спящий критик догадался, что именно ее стараниями он обрел бесценного спонсора.

  

   Вернувшись, впечатленный искусcтвовед нашел ребенка на картине в новой позе. Тот повернулся к нему спиной.

   -- Жюссак видел, -- услышал Ксавье недовольный голос мальчишки.

   Страшным треском дернул первый удар приближающейся грозы. И в тот же момент разъяренный протрезвевший Ксавье проснулся. Картина беспомощно валялась у его ног.

   Жюссак был черным королевским пуделем дядюшки Франсуа. Конечно, это его глаза приходили к нетрезвому критику по ночам. Он узрел, проклятый пес, что во время острого астматического приступа, случившегося у старика, именно Ксавье мягкой тряпочкой перекрыл ему рот и нос, избавив от страданий. А что еще было делать? Ждать долгие годы, когда ценные картины сгниют на чердаке?

  

   Ночная гроза неистово рыдала разноголосьем небесного оркестра, взывая к справедливости. За сегодняшний день Ксавье набрался доброты и великодушия, побелел душой. Он задумчиво разжег камин, дождался яркого, синевой поблескивающего, огня. Спиртовой тряпочкой бережно протер чудесный портрет. Резким движением бросил его в костер. Одна вспышка - и нет картины...

   -- "Лишние они в жизни, ясновидящие детишки. Да, и не бывает их..." --

  

   /

  

  

  

  

  

  

     

  

  

  

  

  

25

Виноградов П. Ангел в человеческой шкуре     Оценка:3.64*4   "Рассказ" Религия, Мистика

  

   Тёмной осенней ночью он стоял, перегнувшись через перила моста, и глядел на воду. От редких фонарей она искрилась золотистыми рябинками, но под ними скрывалась глянцевая чернота.

   Как всегда, я возник рядом, когда его судьба была окончательно решена. Мой светлый брат - его хранитель, конечно, был в отчаянии, но сделать уже ничего не мог: моё присутствие означало, что ходатайство его не возымело действия.

   Мне всегда было жалко души самоубийц - ослеплённые победившей нечистью, разрываемые смертным страхом и куражом страсти, они производят впечатление безумцев. Да таковыми и являются. Впрочем, если хранящая Десница отведена от такой души, значит, она добровольно согласилась с врагами, то есть, практически умерла. Моя забота: дать свободу её злой воле.

   Для меня душа похожа на большое сияющее яйцо, внутри которого человек. Но суща она и внутри человека. Представить это трудновато, а объяснить сложно. Я ведь тоже не имею определённого места в пространстве - возникаю тут и там мгновенно, как только появляется надобность. Вернее, как только меня посылают. Ибо я всего лишь вестник. И весть моя тяжела.

   Конечно, это "яйцо" было гнилым. Твари облепили его со всех сторон. Они тоже мои братья, но я не хочу иметь с ними ничего общего. Главных здесь было трое. Как обычно, они приняли образы этого мира, чтобы ещё больше напугать бедную душу, которая тоже могла видеть их. Первым был огромный чёрный скорпион - неудовлетворённое вожделение, которое душа приняла за любовь. Теперь он жестоко язвил её ядовитым хвостом, и с каждым проникновением свет души тускнел. На самом "яйце" сидела пупырчатая жаба - скупость от нищеты. Она выстреливала длинным языком, выхватывая кусочки света, который бесследно исчезал в её утробе. Облезлый злой павлин - тщеславие, яростно бил клювом.

   Под этой тройной пыткой душа деформировалась и уже начала распадаться. А ведь были ещё и тысячи мелких - как черви, они кишели в тускнеющем свете, алчно насыщаясь им. Бесчисленные мерзкие поступки, о которых ум этого человека, наверное, уже и забыл. Но его душе они о себе забыть не давали. Акты онанизма, похожие на огромные чёрные сперматозоиды. Извивающиеся трупно-зелёные языки лжи. Гусеницеобразные пальцы мелких краж. Жёлтые струи трусости. Фекалии сквернословия.

   И мне нужно было слиться с этой душой. Представьте, каково это... Но я был должен.

   Его хранитель взглянул на меня. Это был страшный взгляд. Я грустно улыбнулся в ответ и вошёл в душу.

   Мне нужно было снять с мозга блок, запрещающий покушаться на свою жизнь - чисто механический предохранитель, но пока он действует, невозможно ни самоубийство, ни убийство. Мозг - тёмная тяжёлая субстанция. Он обычно не видит тонкие планы, зато бешено сопротивляется любому покушению на свои функции. Но когда душа пленена злом, импульсы её воли вновь и вновь хлещут по мозгу, требуя подчинения. И если человек оставлен Богом, бразды правления беру я - никто больше не может подарить человеку смерть.

   Я снял блок, и тело закинуло ногу за перила. Вторую. Охранник моста уже бежал к нему, но человек отпустил руки и с криком полетел. В последний момент я увидел, как исчезает его хранитель. Бедняга.

   Я оборвал серебристую нить, которой душа крепится к телу. Всё. Он умер от разрыва сердца, не долетев до воды.

   Я не хотел глядеть, как мерзкие твари уносят отделившуюся душу, да и почти никогда не вижу - у меня слишком много дел.

   А был я уже в другом месте, перед другим человеком. Умирающая от рака старушка. Простейшая и грустная работа, особенно в сравнении с только что сделанной. Старушка в коме. Собственно, мозг её уже умер, жизнь тела поддерживается приборами. Мерцающая душа терпеливо ждала, хранитель стоял рядом недвижно и печально. Твари, конечно, тоже здесь, но душу не мучили. Хотя у этой бедной девочки в жизни много чего было. Я с отвращением отвернулся от беса в образе окровавленного эмбриона - аборт. Ложь, прелюбодеяния... Не хочу, да мне и не надо разглядывать это - я не судья. Я низко поклонился её хранителю и прикоснулся к поддерживающему жизнь аппарату. Он на мгновение отключился и я оборвал нить.

   После смерти душа больше не выглядит, как яйцо. Она принимает образ человека, каким он был... нет, каким он должен был быть в своей славе - юным и прекрасным, и каким он не стал, израненный врагами.

   Ангел взял душу за руку и увёл на Суд. Твари последовали за ними - свидетельствовать в пользу своего хозяина.

   А у меня новое дело.

   Я почти никогда не остаюсь праздным, как и все мои многочисленные братья-соработники. Здесь слишком много смерти. Уже очень давно не был на родине, по сравнению с которой ваш мир, как булавочная головка рядом с планетой. Я уже почти принадлежу этому свету. Как и бесы. Ангелы и аггелы, мы живём рядом с вами, а вы не видите нас. И слава Создателю - если бы ваши телесные очи имели возможность видеть всё, что делается вокруг на тонком плане, вы бы непрерывно кричали от ужаса.

   Это говорю вам я, ангел смерти.

   Мне опять нужно было сливаться с душой. Обычно я появляюсь, когда причина смерти уже сработала. Человек лежит искорёженный под колёсами грузовика, или пьяница, напившись отравленного спирта, издаёт последние хрипы, или у тяжело больного не выдерживает сердце. Тогда я просто обрываю нить. Но в случаях убийства и самоубийства я должен слиться с душой и позволить телу принести смерть себе или другому. Потому что тогда причина смерти - злая людская воля, порок души.

   Это был убийца. Профессиональный, холоднокровный. Не столь плохо, нежели работать с маньяком-насильником. А я как-то работал: стоял и смотрел, как он терзает маленькую девочку, и чудовищный аггел в образе ихневмонида, насекомого-наездника, оседлавший совсем погасшую дряблую душу, буравил её длинным тонким органом, высасывая остатки света. Он был совместно порождён всеми бесами, которые овладевали этим человеком. Теперь их не было рядом - им было достаточно ихневмонида.

   С облегчением я понял, что время бедняжки пришло, освободил волю изверга и порвал нить, а потом смотрел, как её радостный ангел уносил сияющую душу ввысь. Она минует Суд.

   И, может быть, в виде утешения, мне было приказано подать смерть этому чудовищу. Я стоял в полутёмной камере, пока зачитывали приговор. Я освободил волю палача (и это было ему не в осуждение), грянул выстрел, и я сделал свою работу. Душа пылала адским, багрово-чёрным пламенем, ещё когда он был жив. Теперь же, когда тело умерло, она предстала не человеком, а таким же ихневмонидом, как демон, оплодотворивший её своим злом. Оба сразу провалилась в геенну.

   Душа нынешнего убийцы тоже была пленена аггелом, но другим. Он принял образ алого льва, одновременно совокупляющегося с душой и терзающего её гигантскими лапами. На неё налипли и другие бесы, но, по сравнению с главным, они казались рыбами-лоцманами рядом с акулой. Адский огонь уже разгорался в этой душе, она жаждала убийства, хотя ум уговаривал, что это всего лишь бизнес - ничего личного.

   Он стоял на коленях перед чердачным окном, выходившим на широкий шумный проспект - ждал, когда его предупредят по рации, что клиент вышел из дома, сел в машину и поехал по впадающему в проспект переулку. Я ждал того же. А его ангел ничего не ждал - стоял, отвернув лицо к стене. Он не хотел видеть то, что видел уже столько раз.

   В рации раздалось короткое слово и она тут же отключилась. Человек взялся за ухоженную, профессионально оснащённую винтовку и приладил её на заранее выбранное место. Его ангел слегка вздрогнул. Я вошёл в его душу, и её непристойная радость опалила меня тяжким жаром. Душа требовала у мозга дать команду на выстрел, но тот не мог преодолеть блок. Я мягко надавил на него и он уступил. Машина уже выехала к проспекту и остановилась на светофоре. И я, и киллер ясно видели пожилого шофёра и молодого черноусого чиновника рядом с ним.

   Выстрел прозвучал негромко, а я уже был рядом с молодым человеком, изумлённо глядящим на влетевшую в переднее стекло пулю. Я знал, что он подумал: "Откуда шмель?" Это было его последней мыслью. Пуля врезалась в лоб, и мозг с кровью заляпал заднее стекло. Я оборвал нить. Шофёр уже поехал на зелёный, но увидев, что случилось с хозяином, в панике свернул и врезался в фонарный столб.

   Я посмотрел, как растерянная душа, уже в образе яснолицего юноши, с великим изумлением смотрела на своё окровавленное тело. А ангела рядом не было - человек не принял при жизни крещения. Теперь поздно. Бесы роились вокруг, но особо страшных не было - так, обычные грешки. Ну, разве что вот эта алчная зубастая крыса - жадность. Такая есть при душе почти каждого чиновника. Будь у него хранитель, может, он и миновал бы благополучно Суд. А так... Поднявшийся из асфальта чёрный дым окутал душу, а когда он рассеялся, её не было.

   И тут я понял, что мне следует возвратиться в убийцу. Неужели он будет стрелять ещё?

   Нет, он уже разобрал винтовку, положил её в чемоданчик и быстро уходил по лестнице, ведущей во двор. Видимо, должен убить кого-то по дороге. Опять нет. Спокойно вышел на проспект, без любопытства скользнул взглядом по толпе вокруг машины, перешёл в положенном месте проезжую часть и спустился в метро. А я с ним.

   Подобное случается, например, когда мы надолго сливаемся с солдатом во время затяжного кровавого боя. Мы не рассуждаем над приказом - Воля, стоящая над нами, абсолютна. Мы знаем только, что ничего не делается просто так, и в отношении каждой души есть отдельная Мысль. И ещё мы знаем, что всё это во благо. Благо же для нас - служба Пославшему нас. Вы, безумные и дерзновенные люди, можете противиться Ему - вам дана свобода воли. Но ангелы её не имеют. Вернее, она вручается нам один раз, чтобы мы сделали выбор. Те, кто в начале мира выбрал противление, сейчас мучают ваши души, остальные - это мы.

   Человек поднялся из метро на дальней станции и сел в припаркованную неприметную машину. Ехал долго, остановился в квартале коттеджей и стал ждать. Я осторожно потянулся к его мозгу. Ого! Ещё заказ. В один день! Этот человек или слишком жаден, или безумно смел. Я поглядел на мелких бесов, копошившихся вокруг терзаемой львом души. Жадность там была, но вполне умеренная - убитый им чиновник имел гораздо большую.

   Ангел убийцы вновь стоял к нему спиной.

   Кружевные ворота одного из аккуратных особнячков раскрылись и на дорогу стала медленно въезжать роскошная красная машина. Человек, не торопясь, вытащил из кармана телефон и положил палец на кнопку.

   И тут я удивился.

   Если вы думаете, что ангелы удивляться не могут, вы ошибаетесь. Могут. Правда, не часто.

   В машине, которая выехала из особняка, никто не должен был умереть сегодня. Не спрашивайте, как я узнал - это моя работа. Мне не надо было снимать блок с мозга убийцы, не надо было в растерзанной машине обрывать серебряные нити. А вот киллеру пора было работать, но он не мог - блок держался намертво. Страшными глазами провожал он удаляющийся автомобиль, в котором мелькнула грива женских волос и смеющееся детское лицо. Так они и уехали.

   За ними поехал мой человек. Я уже называл его "мой"... Несколько раз он нагонял красный автомобиль на перекрёстках и пытался взорвать, но так и не смог надавить на кнопку. Я не обращал на него внимания - размышлял. Пугающе непонятным было то, что меня никто никуда не звал. Я почувствовал, что стал свободен.

   Свободен! Это волшебное для ангелов слово. Вы не понимаете его. Для вас свобода - подчинение вашим страстям, а то, что делает вас на самом деле свободными, возможность выбора между благим и худым, считается большинством из вас докучливой обязанностью. Но для нас это великий дар, который поставил вас выше нас - сотворённых, не рождённых, не имеющих постоянной свободы воли.

   Вы знаете, люди, что ангелы завидуют вам? Нет? Так знайте!

   Что до меня, я всегда жаждал окунуться в вашу такую интересную и разнообразную жизнь, испытать радости, которые люди не понимают - чувствовать ваши вещи, их тяжесть и основательность, вкус вашей пищи и запах вашего воздуха. Я бы, конечно, не выбрал худа - насмотрелся на последствия ваших грехов. Я бы не смог оставить Бога, которого люблю, как положено всякой твари. Но я бы жил сам и делал Его дела по доброй воле, как любимый сын, а не как любимый слуга.

   Я думал, что мне это недоступно, и что выбор за меня в незапамятные времена совершили мои старшие собратья. Ведь таких, как я создали, только когда в мир вошёл грех, а с ним смерть. Мы стали её вестниками.

   Но теперь я задавался вопросом: "Быть может, каждый ангел, как и каждый человек, должен делать свой выбор сам, только ангел - единожды?" И теперь этот момент настал для меня.

   Мой человек в полном расстройстве ехал в своё тайное жилище. В маленькой квартирке он включил телевизор, внимательно просмотрел сообщение о первом убийстве, потом сделал звонок. Когда трубку подняли, бросил туда: "Плюс один. Минус - форс", - и сразу отключился.

   Он налил себе дорогой алкогольный напиток и сел в кресло, мучительно раздумывая. А я думал о своём. Итак, я получил возможность осуществить свою мечту - стать человеком. Мог, конечно, и покинуть сейчас этого убийцу, может быть, меня пустят на родину, и, кто знает, не удостоюсь ли я там высшего чина. Но будь дело в этом, я бы и оказался на родине. А теперь я, похоже, остался один.

   Странное ощущение. Словно распадаешься в эфире.

   Хранитель поглядел на меня с изумлением - он тоже понял, что мне предоставлен выбор. И знал, какой. Я спросил его, и он радостно согласился с моим решением.

   И тогда я стал человеком.

   Но не сразу. Сначала мне нужно было освободить душу, которая должна стать моей. Лев не обращал на нас внимания - он привык к такому соседству, а наша беседа с хранителем была ему недоступна. Потому он рыкнул с величайшим изумлением, когда я бросил в него свою силу. Он пытался сопротивляться, но то была попытка с негодными средствами - я неизмеримо сильнее аггелов, равных мне по чину. Ведь в конце времён именно мы должны будем предать их смерти.

   Он издал неслышный человеческому уху визг и ушёл вниз извивающейся чёрной орифламмой. Мой человек упал в обморок. И хорошо - у меня ещё много дел.

   Я долго чистил его душу от прилипших тварей, и мне помогал его хранитель. Она стала гораздо светлее. Но многие бесы углубились в неё так, что их было не достать. Ничего, человек, в отличие от нас, обладает ещё одной - великой - возможностью очищения, и я ею обязательно воспользуюсь.

   Я обменялся с хранителем долгим взглядом, наши сущности на миг соприкоснулись, а потом я целиком соединился с душой, моё эфирное тело стало как бы связующим звеном между ней и человеческим сознанием. Я взял на себя все бразды правления.

   Тяжесть мира обрушилась на меня сразу. В глазах запестрели тысячи вещей и я должен был оценивать их суть и расположение. Незнакомые чувства облекали тело внутри и снаружи. Я ощущал, как в меня проникает воздух со всеми своими запахами, анализировать которые подробно я еще не успевал. Я ощущал влажность кожи и трение в тех местах, где она соприкасалась с одеждой. Я чувствовал кропотливую работу внутренних органов, а в ушах отдавался непрестанный "тук-тук". Я знал, что это сердце, и теперь мне предстоит всё время жить с этим стуком.

   Зато я не видел больше ни души убийцы, ни собрата-хранителя. Я знал, что они рядом и во мне, но органы моего зрения больше были не способны их созерцать. Я потянулся душой к ангелу. Своему, как с изумлением осознал. И он откликнулся ободряющим сверхчувственным прикосновением.

   Сознания киллера больше не было. Вернее, оно погрузилось в глубокий сон. Этим телом теперь владел я.

   Встал на ноги. Голова закружилась и я упал. Ощутил незнакомое острое чувство, словно в коленях взорвались два маленькие бомбы, и тут же волна от них захватила всё тело, заставляя его как будто вибрировать. Так вот ты какая, боль... Я много раз видел её действие на людей, и мне всегда было любопытно испытать это самому. Да, очень неприятно... Но для жизни в этом мире необходимо, я знаю.

   Но почему я упал? Сначала решил, что это реакция на силу тяжести, но потом вспомнил, что человек принимал алкоголь. Интересные ощущения. Надо будет их изучить подробнее.

   Впрочем, сила тяжести тоже чувствовалась. Я не мог понять, как вы передвигаетесь, будучи прилеплены нижней частью к поверхности планеты. То есть, теоретически прекрасно это знал, но практически осваивать ходьбу было довольно трудно. Наверное, со стороны я производил впечатление учащегося ходить младенца, да так оно и было.

   Однако я всё-таки не младенец и через пару часов готов был вести жизнь человека. Теперь следовало решить, как именно. Вы думаете, ангел ничего не понимает в земном существовании? Полноте! Я скитался среди вас тысячи тысяч лет по счёту вашего мира, я видел первых людей, все ваши царства. Я знаю, какова сегодня стоимость в долларах золотого вавилонского шекеля, за сколько можно было купить хорошего раба в Древнем Египте, и как работала полицейская система в империи Великого Хана. Так что сейчас мне было нетрудно выстроить порядок действий.

   Прежде всего, внешность. Моё ангельское сознание позволяло многое, что недоступно простым людям. Мимика напрямую зависит от состояния мозга. Я и сделал в мозгу кое-какие маленькие поправки и человек стал абсолютно не похож на себя. Я несколько раз сфотографировал новое лицо и вклеил карточку в один из частично заполненных бланков паспортов, которые тут имелись. У человека были навыки работы с документами, и мог пользоваться его памятью. Остальные бланки и вообще всё, что могло меня выдать, сжёг в ванне.

   Переодевшись в неброскую, но добротную одежду, я собрал все имеющиеся деньги. Их было не очень много, а счета киллера находились под контролем его хозяев и будут блокированы, как только станет известно о его побеге. Но как раз эту проблему решить было просто. Несколько лет назад я сливался с душой одного самоубийцы. Прежде чем оборвать нить, я заглянул в его мозг и получил кое-какую информацию. Мы никогда ничего не забываем, и теперь я ясно помнил номера счетов и коды ячеек в банках, где находились тайно вывезенные из страны богатства, принадлежащие потерявшей здесь власть политической группировке. Тот человек был посредником при операциях и решил отомстить предавшим его людям, унеся свои тайны из этого мира.

   Мало-помалу меня охватывало какое-то странное томление - в голове появился лёгкий туман, колени словно бы размягчились, нарастало непонятное раздражение. Я никак не мог понять, в чём дело, пока мои руки сами мне не объяснили - помимо воли потянулись к распечатанной пачке сигарет, щёлкнули зажигалкой, и, не успел я понять, что случилось, уже с великим удовольствием выпускал дым. В голове на секунду стало ещё более мутно, потом прояснилось и тут же все неприятные симптомы исчезли.

   Итак, я совершил первое грехопадение. Я, ангел. Грех был не в том, что я вдохнул дым табака, а в том, что поддался страсти. Я знал, что на сиянии моей души появился крохотный червячок.

   "Надо как можно скорее бросить эту привычку", - решил я.

   Мне было пора. Я оставил всё оружие - больше оно мне не понадобится - и вышел из дома. Свою машину я тоже оставил во дворе и, поймав квартала через два такси, поехал в аэропорт. В городе, разумеется, шли поиски убийцы важного чиновника, но шансов поймать меня у полиции не было. Через два часа мой самолёт оторвался от земли. И только тут я осознал, что проглядел очередное искушение: воспользовался фальшивыми документами. Солгал. На моей душе осел новый грех. Как же часто приходится человеку делать выбор! Люди, ваша жизнь подобна ходьбе по минному полю!

   Очень скоро я убедился, насколько это верно.

   Раствориться в мире мне было несложно. При помощи пластического хирурга я сделал себе новое лицо, свёл отпечатки пальцев, постоянно переезжал из страны в страну. Но ад следовал за мной. Только теперь я понял значение этой фразы. Искушения возникали ежеминутно, большую их часть я просто не замечал. А хранящая ангелов Десница была отведена от меня.

   Я давно уже забросил попытки бросить курить, обнаружив, насколько это трудно. Частенько я позволял себе и выпить лишнего - алкоголь приятно расслаблял моё человеческое сознание. Еще когда я делал первые шаги в качестве человека, обнаружил, как приятно смотреть на молодых женщин. Психологический и физиологический эффект от этого весьма меня занимал, пока я не осознал, что думаю о женщинах почти всё время. Память человека, сознание которого спало во мне, хранила моменты секса, и я прекрасно понимал, чего хочу. Один раз ночью, когда я был в полусне (сон - ещё один восхитительный дар, недоступный ангелам), моя плоть восстала так мучительно, что тело опять обошлось без моего приказа: я не успел ничего понять, как рука несколькими движениями вызвала облегчение. И только почувствовав на ней влагу, я понял, что в душе моей копошится новый жилец в образе огромного сперматозоида.

   Когда рукоблудие стало привычным грехом, я решил, что легче и менее постыдно будет соединение с женщиной. Её звали... Впрочем, какая теперь разница. Я могу вспомнить во всех подробностях, какая она была и что с нами происходило, но зачем? Когда я сейчас думаю о ней, моему сознанию являются лишь её большие удивлённые глаза - глаза девочки-подростка, только вступающей в жизнь. Хотя принадлежали они весьма опытной девице, где-то в ней всё-таки сохранялась эта девочка, и именно она привлекла мою ангельскую интуицию, когда я подошёл к ней прямо на улице и включил мужские навыки моего человека и собственное нездешнее обаяние. Она сдалась сразу.

   Я не расставался с ней довольно долго, но потом были и другие, много. Вы спросите, почему я не женился? Я хотел, но скоро сообразил, что этому есть великое препятствие. Брак для меня может быть только один и заключённый на небесах, всё остальное блуд. Вам это говорят, но я-то знаю точно. На земле такой брак возможен лишь через церковные таинства. Моя душа была крещена в младенчестве, но перед венчанием мне надо было пройти через исповедь. А где бы я нашёл, скажите, священника, который примет у меня исповедь и не погонит из храма как то ли святотатца, то ли бесноватого? Ведь я должен буду рассказать ему о себе ВСЁ.

   Это же делало для меня невозможным очистить душу через приобщение к Богу, дарованное людям Великой Жертвой. Я пытался советоваться со своим хранителем, но связь наша со временем становилась всё слабее. Теперь я почти не понимал его.

   Вот так я попался в обычную человеческую ловушку, в которую угодили ещё первые люди. Как мог я, безумец, думать, что моя ангельская сущность оградит меня от ненависти Князя мира сего?! Конечно, сказывался тяжёлый груз зла, который таскал с собой мой человек. Но это меня нисколько не оправдывало: теперь я отвечал за его душу и тело. И оказался плохим сторожем.

   Мне досталось хорошее тело здорового тренированного мужчины средних лет, с отличными рефлексами, очень сильное. А бессмертная сущность моего тела, созданного из эфирного огня, которое слилось с его душой, могла продлить его жизнь очень надолго, гораздо дольше, чем живут обычные люди. Рано или поздно, конечно, придёт час идти на Суд, но я был уверен, что к тому времени буду готов к нему. Вскоре, впрочем, перестал быть уверенным.

   Логика человеческой жизни постоянно толкала меня к худу. Я был богат, очень богат. Но ведь своё богатство я украл. Как же я не подумал об этом, когда планировал свой земной путь! Да, я много отдавал нуждающимся, да, я пытался заработать сам. Я был бизнесменом, художником, журналистом, писателем, открыв в своей ангельской сущности массу потенциальных талантов, реализовать которые можно было лишь в этом мире. Но и радость труда была отравлена. Бизнес слишком часто требовал нечестивых решений, а в творчестве, если я хотел продавать его плоды, приходилось постоянно наступать на свою совесть, угождая покупателям.

   Я узнал, что такое усталость и тяжесть тела, которое требовало расслабления и забвения. Мало-помалу алкоголь, лёгкие наркотики, ночные праздники стали для меня привычны. Я старался не думать об аггелах, которых всё больше и больше толпилось возле моей души. Но один случай переменил всё.

   Я был человеком уже много лет, сменил множество профессий, жилищ и имён. Однажды в одиночестве гулял по красивой набережной, пытаясь прорваться своим сознанием к хранителю, которого не ощущал уже давным-давно. И тут он словно бы появился передо мной, протестующее воздев руки. Видение было мимолётным и тут же из темноты, разбавленной тусклым светом фонарей, выступили три тёмные фигуры. Чувство опасности ударило меня. Я увидел, что в руке одного из людей сверкнуло лезвие и понеслось ко мне.

   Моё тело вновь сработало вне сознания. Я перехватил руку с ножом и с силой направил её к нападавшему. Он, кажется, поскользнулся и - с размаху упал на собственное лезвие. Я почувствовал, как сталь входит в податливую плоть, на мои руки пролилось тёплое, и в этот момент меня потрясло ещё оно видение: тёмный ангел, собрат мой, оборвал просверкнувшую серебристую нить. Мне показалось, что он поглядел на меня с укоризной.

   Но думать об этом не было времени: товарищи убитого напали с двух сторон и у них тоже были ножи. Я отпустил свои рефлексы и вскоре стоял, опустошённый и потрясённый, над тремя подёргивающимися телами. В душе ещё кипели упоение боя и - тёмная радость убийства. Я мог бы оставить их в живых, но убил. Я имел волю убить! Значит, мой собрат соединился с моей душой и трижды отпустил преступную волю. Значит, душу мою имеет сейчас некогда изгнанный мною алый лев. Значит, я проклят!

   Я бежал с этого места, из этого города, из этой страны, хаотично скитался по миру, пытаясь найти забвение. Но ад преследовал меня, и всё чаще я чувствовал в себе ликование уродующих душу бесов.

   Тогда я пошёл на исповедь к первому попавшемуся священнику. Мне уже было всё равно, что он про меня подумает - надо было спасаться. В тёмном пустом храме, на коленях, я говорил долго-долго, утратив ощущение времени, а он слушал. Потом накрыл епитрахилью и произнёс разрешительную молитву. Я решил, что он принял меня за сумасшедшего и просто хочет избавиться, но, благословляя меня, он произнёс одно слово: "Монастырь".

   И был прав.

   На другой день я принял Дары. Когда благодатный огонь соединился с моей душой и плотью человеческой и ангельской, я стал другим. Я понял, что Мысль действует и в отношении меня, что Бог ждёт от меня поступка.

   Я раздал свои богатства на благие дела и постригся в монахи в удалённом монастыре. Возможно, отец игумен и счёл меня нездоровым фантазёром. А может быть, нет. Но ножницы коснулись моей головы, и я получил другое имя.

   Первое время, казалось, вернулась моя ангельская жизнь, когда я мог не думать об искушениях. Я делал всё положенное монаху: выстаивал службы, молился в келье, трудился на монастырь. Но вскоре обнаружил, что даже за этими стенами необходимость делать человеческий выбор меня не оставляет. Я ловил себя на том, что мечтаю о запретной пище, алкоголе и табаке. Мне бывало скучно. Часто я впадал в гнев и тогда поднимал голову алый лев убийства. Особенно мучила неудовлетворённая похоть. Исповедь помогала на время. Когда же я поймал себя на том, что с вожделением гляжу на тело молодого послушника на клиросе, я впал в отчаяние.

   После долгой беседы с игуменом я отделил себя от братии и ушёл в лесной скит, где провёл долгие годы. Там моя ангельская сущность проявилась поистине, и я стал способен видеть духов. Но приходили ко мне лишь аггелы бездны, в самых разных видах, прельстительных и ужасных. Они глумились и искушали, звали к себе, кричали, что всё равно я уже воспротивился Богу и теперь сам аггел, сулили, что в бездне я получу высокий чин. Сначала я бился с ними, потом старался не замечать, непрерывно молился, и это продолжалось, пока один раз я не увидел рядом с собой своего хранителя. Он сказал, что мне дана защита. С тех пор бесы не мучили меня.

   Ко мне в скит стали приходить люди, которым я рассказывал о мире горнем и о том, чего они лишаются, поддаваясь врагам. Они просили исцелить их телесные хвори и иногда это у меня получалось. Несколько раз я говорил им что-то очень для них важное. Людей приходило всё больше, но однажды опять возник мой хранитель и передал мне весть: "Хватит". Тогда я принял великую схиму, получил новое имя и затворился в монастырской келье.

   Не могу сказать, что я полностью освободился от искушений - думаю, они будут до конца. Но жизнь моя, посвящённая только молитве, стала куда упорядоченнее. Не знаю, сколько лет провёл я в затворе, не видя лица людей и лишь изредка беседуя с хранителем. Последний раз он предупредил, что мой срок подходит.

   В мою келью внесли гроб и сейчас я лягу в него, чтобы провести в нём последние часы в этом мире.

   Я, ангел, попытавшийся быть человеком и уяснивший, почему вы, люди, выше нас, избавленных от искушений. Многие из вас гибнут в неравной борьбе, которую вы ведёте ежечасно. Но те, кто выживает - истинные высшие существа, которым собратья мои поклонятся на небесах.

   Не продавайте своего первородства!

   Я знаю, что сейчас придёт мой брат и соработник и, улыбнувшись мне, оборвёт нить. Хранитель возьмёт за руку изумлённую душу, а я возьму его, и мы вместе отправимся на Суд. У нас есть надежда.

  

  

   Эта рукопись обнаружена в келье почившего затворника-схимонаха N-ского монастыря. Старец прославился святой жизнью и многочисленными чудесами. Решением священноначалия рукопись была навечно отправлена в тайный архив.

26

Вольфрамовая Сотник     "Рассказ" Мистика

Ваня сидел за кухонным столом и сверлил взглядом немытую чашку с остатками вчерашнего кофе. Курить не хотелось. Мутные мысли аспидски раздражали. Зачем он сейчас думал обо всей той кофейно-густой ерунде, что наговорила нетрезвая Катя, он не понимал. Катина бессвязная речь прокручивалась в памяти, и это вызывало большее раздражение, чем тяжелая голова и отвратный налёт спиртного во рту. - Дура! - крикнул Ваня чумазой чашке. - Катька - дура! Никого я не убивал. Он резко встал, его качнуло. Шаркая шлепанцами по линолеумному полу, Ваня подошел к окну, очертания которого расплывались в солнечных лучах. - Что день грядущий нам... - свет солнца ослепил, и Ванино лицо стало похоже на сдувшийся мяч.- Аий... К чертям собачьим этот бред! Скудные запасы холодильника улыбнулись чудом уцелевшей после вчерашнего минералкой. - Цитрамончика и спать, - воодушевил себя Ваня. - А Катька! - он поднял указательный палец и застрял на нем взглядом. - Катька пусть сдохнет! Зубы скрипнули от невозможности высказать Катьке всего, что о ней сейчас подумал. Нежно обняв бутылку с минералкой, Ваня побрел в комнату. Не сумев нарыть в ящичках цитрамон, решил, что и анальгин, как анальгетик, тоже вариант. Приняв горизонтальное положение на хлипком диванчике съемной квартиры, Ваня спрятал нос в подушку и провалился в сон. Во сне было жарко и душно. Понесло вдоль тёмных улиц мрачного города. Тяжелый сверток в руках обжигал ладони. От него хотелось избавиться. За спиной позвал знакомый голос: - Ванюша, сынок, гляди, вон мусорные баки! Снеси младенца туда. Ваня оглянулся: - Мама!? Что ты здесь делаешь? - Устала я, Ванечка. Жду, жду, а никто ко мне на кладбище не приходит. Да и ты у меня один маешься. Я с тобой побуду, сынок. Кто-то же должен тебе помогать. Ты на месте не стой. Увязнешь. Неси мальца в мусор, и пойдем со мной. Я тебе заказанное отдать должна. Ваня соображал туго. Во снах оно так, мыслью не разгонишься. Он посмотрел на сверток в своих руках, и ужаснулся: - Мама! - в горле застрял ком. - Я ребенка убил. Я не мог. Ты меня, как никто, знаешь. - Молчи, глупый, - голос матери стал чужим. - Ты не ребёночка убил, ты своим проблемам хвосты рубишь. - Пойдем! Мать схватила Ваню за рукав и потащила к мусорным бакам на противоположной стороне улицы. Кругом грязь вязкая. Под ногами хлюпало и к обуви клеилось. Смрад больно резал ноздри, губы пересохли. - Мам, не спеши, - взмолился Ваня. - Дышать трудно. - А ты не дыши, здесь дышать нечем, - отозвалась мать. Сжимая над контейнером с отходами бездыханное тельце младенца, Ваня подумал, но мысли зазвучали, как если бы слова произносились вслух: - Меня же найдут. Посадят меня, мама! - Никто тебя не посадит, - подмигнула мать, стоя на кривом табурете у соседнего бака. Она пыталась вытянуть оттуда, что-то очень тяжелое, судя по натужному голосу, - За убийства, которые снятся, никого никуда не сажают. Ваня разжал пальцы, и маленький трупик глухо ударился о дно жестяного бака. - Вот, Ванечка, держи. Мать пихнула ногой большой черный полиэтиленовый пакет. - Что это? - скривился Ваня. - Это Катька твоя, - безразлично ответила мать. - То, что от неё осталось. Ты же заказывал. "Сдохни, Катька! Сдохни", - кричал. Получи, родной, и не переживайся. Катька себя ясновидицей выдумала. Она всем другим только зазря бы мозг воротила. Зачем ей было говорить то, в чём сама ума не имеет. Бери мешок, неси на перекресток, на котором рассвет тебя встретит. Там и оставь. Он к другим дорогу сам найдет. - К каким другим, - ничего не понял Ваня. - Иди, сынок. Иди, - мать похлопала его по плечу, и пошла к полуразрушенному дому. Она быстро скрылась в темноте бездверного входа в подъезд. И мысли последовать за ней не явилось. Чернота, поглотившая фигуру матери, тихо зашелестела множеством голосов. Ваня отвернулся, чтоб уйти, но тут взгляд его за чужие глаза зацепился. У грязной кирпичной стены стояла лет десяти неопрятная девочка. Волосы слипшимися длинными прядями по плечам неровно ложились. Живыми, синими, как два сапфира, глазами сверкнула она на Ваню: - Ты, никого не слушай. Сотник ты, а не убийца. - А ты кто такая, - прохрипел Ваня, в горле песок пересыпался. - Тебе меня узнавать незачем. Я с тобой не пойду. А ты сотню свою не убережёшь, прощения уже не заслужишь. Так сказала девочка, руки крыльями чёрными расправила, ноги в лапы куриные обратились, тело перьями обросло, и грузно взлетела она. Выше и выше. В сумеречном небе меж рваных туч покружила птица с человечьей головой и исчезла. Ваня проснулся мгновенно, будто и не спал вовсе. Открыл глаза и уперся взглядом в потолок, разрисованный ночными тенями покачивающихся веток за окном. Мобильник, вынутый из под подушки, показывала два двенадцать ночи. - Вот хрень, весь день проспал, - громко выругался Ваня. - И надо же такой бредятине присниться! - Заткнись, - промямлил сонный голос Лекса с раскладушки в другом конце комнаты. Алексей, поступив в институт, стал Лексом, сокурсником Вани и другом его по совместительству. Вместе они снимали квартиру, делили бутерброды и то, что изредка, поддавшись вдохновению, готовила им Катя. Были и другие девчонки, но другие были еще реже. Ваня нащупал пустую бутылку минералки у кровати и швырнул её в Алексея: - Ты когда вернулся? - Отвянь, неугомонное, - всполошился Лекс. - Выспался, так дуй на кухню. И дверь за собой придави. Не вздумай телик врубать, встану - пришибу обоих. Пришибить Алексей мог запросто. Парнем он был деревенским, добротного телосложения. - Слушай, Лекс! - не очень уверенно начал Ваня. - Мне тут снова сон приснился. Пакостный такой. Странный очень. - Так! - приподнял с подушки Лекс косую сажень в плечах. - По разгадыванию снов у нас Катька мастерица. Дуй на кухню сейчас, а не то я тебя вынесу. Ваня прислушался к урчанию в животе и, решив, что неплохо было бы пошариться в холодильнике, побрел на кухню. Через минуту подтянулся Лекс: - Ну что ты тут тарахтишь. Знаешь ведь, сплю чутко. Ваня как-то грустно показал сковородку в руке: - Яичницу... - Жарь на двоих. Все равно, пока ты не угомонишься, я не засну. Ну, и рассказывай, что там снилось тебе. Ты во сне орал: "Сдохни, Катька! Сдохни!". Вы чё, снова поссорились? - Я во сне говорил? - забеспокоился Ваня. - Не говорил. Я сказал, что ты орал. Думал, рот тебе тапкой заткнуть или носком. Так и не решил. - А почему не разбудил? - Вот об этом я почему-то не подумал. Ладно, накорми меня, красна девица, а потом уже расспрашивай. - На тебя, комбайн хуторской, еще надо девицу выискать, чтоб прокормила, - ворчал Ваня, убивая яйца в сковородку. - А что еще я... орал во сне? Только про Катьку? - Про Катьку орал. Потом бурбулил чего-то. Не разобрал я. А чё снилось-то? - Мама снилась, - коротко отрезал Ваня. - Сколько лет как нет её? - Почти три года. - Покойники во снах не к добру. Если мать снилась, говоришь, то каким боком там Катька примешалась? Ваня разделил неудавшуюся яичницу на две равные части, поискал глазами и не нашел чистых тарелок. Лекс уловил его мысли, хватанул с подоконника кипку ва-банковской периодики, бережно пригладил на столе и скомандовал: - Ложь сюда, из сковороды поедим. - Клади, - поморщился Ваня. - Чего клади. Я газеты поклал, а ты ложь сковородень. Навели бардак, посуда не мыта. Вилки хоть чистые у нас имеются? - Про вилки не знаю, ложки точно есть. Они нам не пригодились. - Так, чего там у тебя про сон? - пытался прояснить ситуацию Лекс сквозь пережеванные яйца. - Не отвлекайся, - отмахнулся Ваня, почувствовав потерю потребности в исповеди. Яичница показалась безвкусной, Лекс отстраненным, а сам себе Ваня представился тормознутым до безобразия. Решив, что Лекс плевать хотел на его, на Ванины, переживания, доедал молча, игнорируя комментарии друга. - Твои-то в деревне как? - почувствовав спад в эмоциях Лекса, спросил Ваня. - У моих все путем. Бычка на мясо сдали, трех свиней купили. Еще телка подрастает, но ее бы... И понеслось про дела деревенские. Ваня тому порадовался и внутрь себя отключился. Управившись со своей половиной нецарского ужина, он ушел в комнату, быстро запрыгнул в джинсы и вернулся на кухню. - Хорошо, но мало, - облизывая ложку заныл Лекс. - Я из деревни мяса, овощей приволок. Но то же женской руки просит. - Катьку я послал далеко, вернется не скоро. Но ничего, я в тебя верю. Можешь даже посуду вымыть. Ваня похлопал себя по карманам, убедился, что мобильный, ключи, сигареты при нём, и быстро вылетел за дверь. Слушать напутствия Лекса желания не было. В четвёртом часу утра набережная была пуста. Желанное одиночество укачивало мутные мысли тишиной. Солнце всколыхнёт день ещё не скоро, и эта мысль добавляла приятности. Ваня ступил на мост. Фонари добросовестно светили в ночь и никому. Транспорта не было, поэтому никто не помешал ночному мыслителю топтать дорогу по самому её центру. Тихую возню городской ночи нарушил скрипучий голос из полумрака: - Сотник ночью на мосту! Верите ли вы в случайные встречи? Ване, ужас как, не хотелось сейчас говорить с кем ни попадя, поэтому на автомате отрезал: - Смотрите только вперёд, и встречи не произойдёт. Однако, слово "сотник" взболтало осадок последнего ночного кошмара. Издали человек показался стариком, но, чем ближе он подходил, тем моложе делалось его лицо, а шаги - твёрже и увереннее. Плечи расправлялись, морщины на лице стирались, седые волосы темнели. Ваня мысленно обругал своё больное воображение, остановился и в ступоре посмотрел на незнакомца: - Ты кто!? - Руки я вам не подам, а имя скажу, - помолодевший голос незнакомца ласкал бархатистостью. - Серебир. Чем же на имя моё отзовётся ваша память? Ваня прислушался к движениям своего мозга, но ничего не произошло: - Серебир - это тебя так зовут? - Мне удобнее, когда всем буквам в словах правильные места обозначены. Имя я своё называю, но меня никогда не зовут. Я сам знаю, когда и куда отправиться. Незнакомец распространял запах роз и это вызывало тусклое щекочущее раздражение. - Я вас, молодой человек, задерживать не стану, - безразлично произнёс мужчина без возраста. - Вашу вещицу вам верну, и всего-то. - Так ты из бюро находок, что ли? Правда, не помню, чтоб я что-то терял. И тем более не помню, чтоб одалживал тебе чего. Такого экстравагантного типка, - многозначительно хмыкнул Ваня, - я бы точно не забыл. - О, если вы о моём сюртуке, - Серебир самодовольно погладил себя по лацкану. - Рад, что спросили. Это Гальяно, коллекция тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. - Да ты ещё и старьёвщик! - хохотнул Ваня. Собеседник его расплылся самодовольной улыбкой, и неожиданно спросил: - А знаете, почему вы здесь? - Воздухом в одиночестве подышать захотел. Вот, почему, - огрызнулся Ваня. Ему очень хотелось отвернуться лицом к темноте за мостом. - Нет, я не об этом. Я о вашей жизни. Почему вы снова родились в этот мир? Вы же задумывались о смысле смыслов. Не так ли? - Никогда! - соврал Ваня. - Тем лучше. Тогда, если мы больше не встретимся, жалеть вы не станет. А мне вот немного жаль, что я согласился помочь вам в прошлый раз. - Ты меня с кем-то путаешь. - Исключено! - Почему ты назвал меня сотником? - Потому что вы, Иван, вовсе не тот, кем себя помните, - почти нараспев и с долей индифферентности отвечал Серебир. - Постараюсь сказать попроще, и чтоб вам понятнее. Ваша древняя душа ровесница вселенной. И когда пришло ваше время вернуться в бездну, вы просили Анагги о судьбе. - Кого я просил? - округлил глаза Ваня. - Анагги, - невозмутимо повторил Серебир. - Архитектор. Вы с ним ещё встретитесь. Он с нетерпением ожидает вас в лаборатории судеб. - И зачем мне нужна была... судьба? - В вас перестали нуждаться. Судьба - это способ трансформировать ничто в смысл. - А при чём тут сотник? - Вы управляете сотней чужих судеб. Вы прожили сотню своих жизней. Каждый раз вы убиваете сотню людей, чьи судьбы отданы в ваше распоряжение. Вы обвиняете их в том, что и сами... Впрочем, об этом вам ещё придётся вспомнить. В последний раз вы выпросили сто первую жизнь. И я вам в этом помог. Но, увы. Я жалею об этом. Ваша сто первая жизнь оказалась самой короткой и бессмысленной из всех предыдущих. - Псих инфернальный! - расхохотался Ваня. - Ты же не думаешь, что я пришёл на мост топиться. - Мне, знаете ли, всё равно. Изменить ситуацию вы, возможно, сумеете, если вспомните, зачем дали мне это. И, главное, почему я перестал в этом нуждаться. Мужчина бесцеремонно взял Ванину руку и что-то вложил в ладонь. В голове зашептал бархатный голос: - Вам не нужно было рождаться снова. Вы лишь бессмысленно рассыпали время. Незнакомец исчез, не оставив после себя даже лёгкого шевеления воздуха. Только едва уловимый аромат роз всё ещё щекотал ноздри. Всё это было странно, но почему-то не воспринималось необычно. Ваня смотрел на изящной работы массивный перстень из жёлтого металла с огромным зелёным прозрачным камнем, что оставил в его руке ночной гость. - Μηδένα προ του τέλους μακάριζε 1, - произнёс Иван. - Офигеть! Чё это я сейчас сказал? Странная вещица жгла ладонь. И познать бы кольцу с изумрудом мрак Донского дна, если бы не светлая мысль в Ванюшиной голове. И мысль эта не была открытием тайн вселенских, но вспоминанием об Арамчике Карапетяне из Ломбарда на Большой Садовой. Ломбард не единственное место, где душа не влияет на ценность, но только здесь вы узнаете истинную стоимость всего. Сосед по школьной парте не всегда другом становится, но жизнь в коммунальной квартире навсегда отмечает печатью душевности отношения жильцов, пусть и бывших. Разглядывая кольцо под разнокалиберными лупами, Арамчик пыжился и кряхтел. - Работа тонкая, - наконец выдал он, туманно-задумчиво глядя на Ваню. - Я бы даже сказал, мастер высшей категории потрудился. Только вот имени своего нигде не оставил, и потому зря старался. Понимаешь? - Нет, - честно признался Ваня. - Клейма нет, пробы нет. Понимаешь? - Ну, и? А камень? - А что камень? Камень без экспертизы - стекляшка. - Стекляшка, говоришь. Металл-то хоть золото? - Золото, Ованес, золото. - И работа, говоришь, мастерская. - Да, редкостная. - Тогда дураком редкостным был тот мастер, что в золото воткнул стекляшку. - Мало ли чего ювелиры могут или не могут себе позволить. Ваня почему-то начинал раздражаться. - Ванес, ты только не скандаль. Я же не музей. И не Сотбис. И я не спрашиваю, где ты кольцо взял. - Наследство. От мамы осталось, - молотком по словам соврал Ваня. - Ладно, поверил, - мягко прикрыл глаза Арам. - Вот ты мне скажи честно и искренне, - состроил доверчивую улыбку Ваня. - Камушек этот изумрудом оказаться может? - А мама тебе об этом ничего не говорила? - Ты семитскими намёками меня не путай. Я вопрос задал. Сколько такой стоить будет? - За такой величины змрюхт и жизнью заплатить - не дорого выйдет. - Сам-то ты сколько заплатил бы? Ну, или, должны же у тебя быть клиенты при деньгах. - Потому они, Ованес, и клиенты мои, что в карманах деньги носят, а не камни. Собеседник шутки не оценил и Арамчик перетёк в правильное русло: - Цвет камня хороший, зелёный насыщенный. Огранка идеальная, грани чистые и гладкие, но камень не сверкает... - Это плохо? - Это... скажем, хорошо. Прозрачность камня примечательная, но есть вкрапления. - Это плохо? - Я уже, Ваня, и не знаю, хорошо это или плохо. - Ты не уверен? - Ванес! У изумрудов такого размера и такого качества всегда есть имя. Этот камень тебя знаменитым на весь мир сделает. И мёртвым тоже. Лучше верни его хозяину. - Арамчик! Мне деньги нужны. - Вай-вай! Этой песне сто шестьдесят пять миллионов лет! Ваня взял кольцо, положил в ладонь и сжал в кулак на уровне глаз Арама со словами: - Телефон мой знаешь. Сегодня-завтра не позвонишь, своих процентов лишишься. Улыбнувшись Арамчику и мысленно пожелав ему смерти медленной и мучительной, Ваня вышел из ломбарда и пошёл к остановке у центрального рынка. Чувство разочарования раздражало. Что-то безвозвратно ушло. Ещё несколько часов назад всё было по-другому. Жизнь была обычным бегом бессмыслицы. Беспробудно пьющий отец, и родной дом, ставший после смерти матери чужим. Съёмная квартира с интерьером вечно свершающегося апокалипсиса. Лекс с лицом продуктов, которые ест. Изучение бесперспективной профессии, и подработки кем попало, но где платят. В этом тоннеле жизни света никогда не было, ибо как-то так вышло, что предки прорыли его по кругу. И ничего не хотелось менять. Но сегодня всё перевернулось. Будущее улыбнулось изумрудным глазом. Майский день убаюкивал тревоги солнечным светом и нежным ветерком. Захотелось думать о Кате. Но не о тех моментах, когда её строгое лицо напоминало Ване о его несовершенствах, когда становилось стыдно за себя, и злобно за своё бессилие. Вспоминать хотелось Катю спящей на своём плече. В свете луны и безмятежности ночи Ваня мнил себя Богом и покровителем той, которую любит. - Я люблю тебя, Катя! - прошептали губы. Теперь об этом можно было кричать и громче. Нужно только привыкнуть к мысли, что ослик, бегущий по кругу безнадёги, сломал ногу. Пришла пора для принца на белом коне, которого ждут все женщины на свете, и которым мечтает стать каждый мужчина. Жестяная банка прыснул салютом пивных брызг. В горячем полуденном воздухе появилась на несколько мгновений и пропала... - Хмельная радуга! - улыбнулся Ваня. "А если Арам не позвонит? Если камень и не изумруд вовсе?" - мысли испугано засуетились, тревога приглушила солнечный свет. Самое время восстать разуму и объяснить, что ничего не изменилось, ничего не произошло. Всего-то признать, что ослик, как и прежде, пойдёт по кругу. Ещё бы секундочку, но... Прокуренный голос за спиной провозгласил: - Сглаз и проклятье на тебе, красавец ты мой шёлковый. Оборачиваться желания не было. - Это я тебе, дорогой. Лёгкое прикосновение со спины взбесило Ваню: - Чё надо ваще!? Иди уже, куда шла. Без твоих скороговорок тошно. - То и вижу, красавец, что душа твоя чёрными снами опутана. Всё из рук валится. Смерть твои окна выбрала. Дашь полтинничек, всё скажу, судьбу заговорю, все дела твои улажу. - А чё так мало просишь? - тупо съязвил Ваня. - Мою судьбу заговорить - пятихаткой не отмахаешься. Молодая цыганка небрежно поправила блестящий платок на затылке, прищурила глазищи и принялась ломать бровями устрашающие гримасы. Ваня глотнул пива из банки и так на цыганку глянул, что той бы юбку в руки, да от греха подальше. Она же только губы в усмешке скривила, подбоченилась и на новый лад всё ту же песню: - Ты на меня глазками не зыркай, не родной ты мой. Я тебя на сто лет переживу. - И все сто лет будешь чужие судьбы заговаривать? - ухмыльнулся Ваня. - У каждого своя работа в этом мире. - Держи стольник, дырлыны 2, - протянул Ваня сторублёвку цыганке. - Купи себе пива и сигарет. Даю тебе выходной на сегодня. - Со ту пхэндян 3?! - цыганка набычилась и уже собралась такой хай закатить, но заглянув за Ванину спину, глаза округлила и резко передумала. - Да пошёл ты! Она схватила стольник, засунула скоренько под мятый передник и развернулась, чтоб уйти. И ушла бы. Но тут Ваня понял, что не ангел-хранитель за его спиной стоял. Седая толстая цыганка подбежала к той, что Ване мозг прочищала, схватила за грудки и стала её трясти нещадно. - Дырлыны ты и есть, - заскрипела зубами на молодую цыганку старуха. - Ты что, дура, совсем ослепла? Не видишь, с кем говоришь? Деньги ему верни, и чтоб я тебя до вечера по всему базару искать устала. - Что ты лезешь ко мне постоянно, - всхлипнула молодая. - Сто рублей дал, пойду детям молока куплю. У седой толстухи глаза огнём засверкали от бешенства. Она оттолкнула молодую цыганку от себя и схватилась за голову: - Ты что, вчера родилась? За сто рублей сотник себе день жизни выкупить может, а кто деньги берёт, год теряет. Хочешь, моих внуков сиротами оставить. - Да подавись ты, шувани 4, - сплюнула молодая цыганка седой под ноги, туда же швырнула сотку Ванину, подхватила длинную юбку и, вихляя задом, поплыла к рынку. Услышав слово сотник, Ваня зачарованно наблюдал за разборкой двух цыганок. Толстуха, кряхтя, подняла деньги и положила их Ване на ладонь: - Деньгами время не купишь, и душу свою растраченную не вернёшь. - Тырдёв! На уджа 5, - растерялся Ваня. - Что ты видишь, скажи? Ты можешь мне помочь? - Эх, чаворо 6, сам дьявол тебе не может помочь. Демона, что в тебе сидит, - цыганка ткнула рукой парня в грудь, - только ты сам задобрить можешь. - При чём тут демон, - растерянность сменилась раздражением. - Иди, золотой, иди. И сотню свою забери. Слишком коротка твоя дорога. У цыган нет слова, что тебя спасти или направить может. Девчонку свою возле себя удержишь, так и демона своего усыпишь. Старая цыганка отвернулась и пошла прочь. - Вот хренотень, - прошипел Ваня. - Цыганский-то я где выучил? - Катерина от тебя ребенка понесла, - крикнула цыганка, не обернувшись. - Бахтало дром 7! Её голос пробежал лёгким холодком по всему Ваниному телу. Он уперся взглядом в удаляющуюся спину толстухи, и неожиданно для себя, кривляясь и изменяя голос до скрипуче-противного, повторил слова: - У цыган нет слова, что тебя спасти или направить может! Забыть и не плюнуть на подобное. - У цыган нет слова... У цыган слов нет... А у меня есть что ли? - сам с собой вполголоса ругался Иван идя домой. Внезапно он остановился так резко, будто в стеклянную стену упёрся, - В цыганском нет слова Любовь! Не помню, откуда, но я это знаю. У Кати будет ребёнок. Наш ребёнок. Точно наш? А сны... Зачем все эти сны. Почему люди, на которых я злюсь, сначала умирают в моих снах, а потом наяву. Я во сне ребёнка убил! Мысли липкой слизью обволокли сознание. Пришлось вылить холодное пиво себе на голову. Такая попытка привести разум в порядок казалась очень логичной, но ожидаемого результата не дала. Ваня решил, что нужно срочно позвонить Кате. Он вцепился в эту идею, ибо только в ней сейчас ему виделся смысл. Она не ответила. Она провалилась в одну из недоступных зон, из которых бездумно вещают лишь автоответчики. - Ничего, - успокоил себя Ваня. - Главное, что я теперь точно знаю, как всё исправить. *** - Отвечайте, все ли здесь? - в ночной тишине жёсткий голос Вани прозвучал немилосердным приказом. Раскладушка коротко скрипнула под тяжестью подскочившего Лекса. Пребывая в тумане собственного сна, он испуганно выдавил: - Я здесь! А кого ещё надо? - Встаньте вкруг! Я хочу видеть ваши лица, - снова гаркнул Ваня. Лекс окончательно проснулся, резко встал и подошёл к соседу по комнате с нескромным намерением навалять за глупые шутки в ночи. Нахмурив брови, Лекс склонился над лицом Вани, но так и застыл в позе квазимодо. Безмятежное лицо и ровное дыхание спящего друга разом смутили все жестокие мысли. - Опять кошмары накрывают. Надо полыни в дом натаскать, - полушёпотом сокрушался Лекс, возвращаясь к своей подушке. - Квартира нечистая. Чертополоха бы. Но он в августе сил набирает. Если бы Ваня не спал, он бы сослал в дальние думы Алексея со всеми его хуторскими предосторожностями и средствами защиты от сил нечистых. Однако, нет никакого толка от всех "если", когда вероятное уже свершилось. А приобретённая мудрость бесполезна в мире, исключающем повторения. Вне пространства и времени парила круглая каменная плита, рваные края которой упирались в серую непроницаемую завесу. И снова Ваня в центре. В этом маленьком мире руин и серого пепла его всегда ждут те, кого он убивал мысленно, а потом в своих снах. Все они часть его самого. Отражения его собственной души. Трудно вспомнить, кем они были. Важно знать, чем они стали. Он пробует воссоздать прошлое. Призраки берутся за руки и, как всегда, начинают свой ход по кругу. Они поют или плачут. Они тоже хотят пробудить его память. Тот, кто забыл своё имя, не познает лика судьбы. Он вспомнил! Его зовут Ваня. Так звала его мать. Зачем она звала его так? Это не его имя. Но другого он не помнит. Сегодня снова кто-то умер. Ваня пересчитает всех и приведёт следующего. Сколько ещё частей души его должно умереть, чтобы восстало ушедшее? Больно не знать, больнее не помнить. Хоровод теней останавливается. Руины души погружаются в Абсолют тишины. В таком безмолвии даже боги сходят с ума. Но Ваня выдержит, так уже было десятки раз. Сейчас родится свет, который откроет дверь миров. И ещё одна тень станет частью незавершённого целого. Ваня знал, что свет явится, чтобы ранить, но навредить не сумеет. Серый пепел не позволит. И пока свет и пепел сражались, распахнулась дверь в мир живых. Призраки шептались. Каждый раз они надеялись, что очередной, наконец, станет последним. - Кем бы ты ни был, входи! - приказал Ваня. И тот, кем бы он ни был, вошёл. И занял своё место, но круг не замкнулся. Он улыбнулся и хотел что-то сказать. Не успел. Свет ушёл и чёрные глаза Арамчика стали пеплом. - И тебя я скоро забуду, - только себе сказал тот, кто и сегодня себя не нашёл. Ваня открыл глаза. Он ненавидел этот бесконечно повторяющийся сон. После него тяжелее всего возвращаться к реальности. - Хозяин, трубку возьми! - цинично объявил мобильник. "Катя!", - подумал Ваня. Но вместо ожидаемого услышал: - Ванес! Если хочешь стать бессовестно богатым человеком, берёшь свои крылья-мрылья и летишь ко мне на Садовую. Через два часа у меня будет тот, кого очень заинтересует то, что ты имеешь от мамы своей. - Хачапури! Ты жив! - не сумел сдержать эмоций Ваня. - И я тебя, Ванес, тоже очень люблю. Ты придёшь? - Я уже иду, Арамчик! Свет души моей! - Давай, душа, лети к свету, - хихикнул Арам и отключился. Нищему собраться - только джинсы натянуть. Через десять минут Ваня уже был на пути к светлому будущему. На ходу он набирал номер Кати. Она ответила сразу же: - Ванечка... - Роднулька моя! Ты где пропадала вчера весь день? - Я... к родственнице за город ездила. - А сейчас где? - Есть дела в центре минут на пять. Танюхе конспекты занести надо. Потом к тебе собиралась. Не прогонишь? - Не надо ко мне. Жди меня у нашего перехода на Садовой. Буду там минут через десять. Идёт? - На все сто! - радостно согласилась Катя. Ване совсем не хотелось идти в ломбард вместе с Катей. Но он ощущал бесконечную необходимость видеть её рядом с собой. Ему казалось, что чем ближе она будет, тем меньше бед произойдёт. Катя улыбалась. Поток транспорта не заканчивался. Казалось, светофоры забыли включиться зелёным. - Катюша, рули к подземному переходу. - Это долго, - кричал ее счастливый голос в телефоне. - Я к тебе хочу, обнять тебя. Ваня тоже хотел ее обнять, прижаться покрепче и никогда уже не отпускать. К остановке подъехала маршрутка, за ней под углом к краю дороги притормозила вторая. Катя быстро обошла их, прямо на нее, медленно ехал автобус. Девушка ловко отскочила назад. Водитель автобуса пригрозил ей кулаком и выругался в открытое боковое окно. Катя засмеялась так свободно и так громко, что живые вибрации этого смеха услышал Ваня на другой стороне улицы. Катя всё ещё прижимала мобильник к уху, поэтому смех её вливался в Ванины уши с двух сторон. Этот завораживающий стереоэффект заставил Ваню тоже смеяться. Катя подмигнула Ване, и рванула к нему через дорогу. Она не видела ничего, кроме его серых любимых глаза. Не увидела она, да и не могла видеть из-за автобуса, как быстро летела белая Ауди. Ваня тоже не видел автомобиля, он смотрел на Катю. Её зеленые глаза сейчас были его центром вселенной. Катя не успела добежать и до середины дороги, белоснежная Ауди на огромной скорости влетела в Катю. Водитель не успел, или не сообразил, притормозить. Девушку кинуло на лобовое стекло и подбросило в воздух. Её тело легко взлетело над крышей продолжившего движение авто, безжизненно раскинулись в стороны руки. На Ванином лице застыла улыбка, разум отказывался принимать то, что видели его остекленевшие от ужаса глаза. Тело Кати развернуло и шлепком распластало на дороге. - Бооооже моооооой! - истерично заверещал женский голос. - Твою мать! - подтвердил хриплый мужской. - Черепушка на хрен, и мозг на асфальт! Шумную улицу насквозь просверлил звук противного трения шин. Ваня не знал, как далеко отъехала и как долго тормозила машина, сбившая Катю. Мир вокруг становился прозрачным. Ни рук своих, ни ног Ваня не ощущал. Пальцы, ослабев, выронили кольцо с огромным зелёным камнем. И оно рассыпалось в зелёно-жёлтую пыль, не коснувшись земли. Тело Вани так и осталось стоять на коленях на краю дороги. Пустые глаза ничего не видели, а с губ застывшие мышцы так и не сумели стереть улыбку. Только душа, ошалевшая и потерянная, поплыла в глухом безмолвии туда, где желтенькое платье Кати тонуло в крови. *** Кархур - моё имя. Я демон двенадцатого круга вселенной. Моя древняя душа родилась вместе с бессмертием. Я стал одним из тех, кто пробудил равновесие. Тогда Бездна родила в мир Смерть. И много жизней смертных пришлось мне познать. Чтобы быть точным, сто и одну жизнь я провёл среди рождённых на смерть. Умирал и возрождался. Я так и не сумел раскрыть всех тайн своей души. Был ли у меня когда-нибудь выбор? Не помню. Надеюсь, память вернётся ко мне до восхода третьей луны, и я сделаю правильный, и может быть свой первый, выбор. Мне вынесли приговор, и я должен избрать себе смерть. Я могу позволить им кристаллизовать мою душу. И тогда ждёт меня бессрочное беспамятство в чёрном бархате центра вселенной среди лишённых судьбы. Когда Создатель решил, что Бездна и распад в ничто слишком жестокое наказание, он милосердно дал миру альтернативу - вечные муки. Смертным сложно осознать бесконечность, и потому, избирая вечность, питают наивностью надежды на прощение. Я не помню прощённых. Глубинные лабиринты лаборатории судеб. Если вы ничего не слышали о них, я завидую вам и грустно улыбаюсь. На самом дне ваших душ, несомненно, есть воспоминания о светло-голубых и белых коридорах верхних этажей хранилища судеб. Там бессмертные души смертных начинают и заканчивают свой путь, что зовётся жизнью. Вы, наверняка, хоть раз видели их в своих снах. Или нет? Если такие сны вам не снятся, то архитектор Анагги хорошо поработал над вашей судьбой. Когда я жил среди вас, мои сновидения предупреждали меня о тёмных лабиринтах, открывающихся только тем, кого ожидает забвение. Но разве хочется помнить о смерти, когда сияющее утро согрето ближайшей звездой, а за окном провозглашают жизнь голоса местных животных. Люди! Я ненавидел вас, а вы ненавидели меня и друг друга. Условности вашего существования, ставшие дороже жизни, кто навязал вам? Почему так случилось? Я ощущаю мутный осадок внутри себя, и он много старше ста жизней смертного. Кем же я был до того, как стал человеком? Как же мне вспомнить начало своего пути, если я не вижу смысла в его окончании? Из жизни в жизнь мне так и не удалось воспользоваться правом рождения. Я всегда ощущал это право своим, но так никогда и не вспомнил. Что же случилось до того, как я стал человеком? Кархур имя мне, и это всё, что мне осталось. *** Я раскрываю себя для казни. Время пришло. Прозрачность коснулась забвения, но память иссохла о главном. Я думаю, что слишком долго ждал, а теперь уже поздно. - Светлого восхода тебе, Анагги! - я пробую, но улыбнуться не получается. - Твоё время пришло, Кархур, - архитектор немногословен сегодня, да и незачем. - Ты сделал свой выбор? - У меня никогда не было выбора, - я не пытаюсь спорить, просто отвечаю. - Вечность или бездна? - зачем-то торопится Анагги, а может мне только так кажется. Я не хочу исчезать, и с удовольствием потянул бы время. Но не сейчас. Ожидание предопределённости лишает чувств и воли. Я не существую, меня не стало ещё до восхода луны. Безысходность в смирении. - У меня есть последнее желание, - пытаюсь я шутить. Никаких последних желаний после вынесения приговора не бывает. Но на планете, где я жил свою сто первую жизнь, существует традиция, исполнять волю обречённого на смерть. Это правило может быть использовано мной по праву последнего места рождения и смерти. Я помню закон, а архитектор - раб закона. - У вселенной больше нет для тебя жизней, - Анагги бесстрастен, он такой. - Ещё один шанс я тебе тоже дать не могу, ты выпросил его в прошлый раз. - Сто одна жизнь, но я так и не вспомнил. Ещё одна мне ни к чему, - у меня получилось изобразить улыбку. - Так могу ли я желать? - Закон позволяет тебе последнее желание, - безразличие в пустых глазах создающего судьбы. - Проси! - Мне не о чем просить. Я хочу отказаться. - Ты отверг свою собственную душу и её отражения. Что ещё у тебя осталось? - Я отказываюсь от Судьбы. - Это невозможно! - протестует Анагги. Наконец-то! Архитектор высвободил эмоции, а я получил нужную мне энергию. У меня получилось. Он не мог предвидеть. Бездна услышала, она уже знает. - Сотри моё имя Анагги, оно мне больше не нужно, - я улыбаюсь, теперь я могу. Как хорошо! Свободно! И больше не нужно дышать в долг. У Вселенной нет для меня дыхания. А мне нечем ей платить. Я - свободно парящая мысль. Я - случайная пыль в вашем сознании. Вас так много, ненавидящих мир и друг друга. Я стану вашей идеей. Я научу вас отвергать свою суть. Кидайте Судьбу к ногам Вселенной! Вы свободны выбирать! Мой путь среди людей начался с убийства себя. Сто раз я рождался потом, чтобы заслужить целостность души своей, но из жизни в жизнь, ведомый условностями миров, в которых жил, я отвергал одну за одной части своей сути. Я осудил убийство, не простив убийцу в себе. Я оттолкнул предателя, опровергнув прощение собственного предательства. Я губил и низвергал тех, кто был отражением меня самого. В ста жизнях сто раз я отказывал своей сути в праве на жизнь. В сто первой отверг обновление, рождённое в любви. Я убил свою новорожденную душу. Я свободен! Я - никто. Я и ваши души освобожу. Теперь я могу тихо входить в ваши сны, я всего лишь идея. *** - Вань, ты чё! Уйди от меня, Ваня! - Лекс вопил и махал руками, прогоняя странный сон. Пружинный визг и всхлипывания старенького диванчика, под тяжестью манипуляций Лекса, вернули реальность и заставили проснуться. - Куда ночь - туда и сон, - быстро заморгал Лекс. - Куда ночь - туда и сон. Как мамулечка в детстве учила. Он встал, схватил с тумбочки будильник, поднёс его к тускло освещённому уличным фонарём окну: - Двенадцать минут третьего! Фух, вот это да. Такой длинный сон! Я думал, уже светает. Бесовское наваждение какое-то. За окном ни души. Еле колышутся деревья. Лекс распахнул окно, и прислушался. - Шумит город. Живой, - отметил он с улыбкой. - А квартира эта точно проклята. Сдам сессию и подыщу другую. 1 Μηδένα προ του τέλους μακάριζε (др.греч. фразеологизм) - Не возвышай никого, до смерти его. 2 Дырлыны - (цыг.) - дура 3 Со ту пхэндян? - (цыг.) - Что ты сказал? 4 Шувани - (цыг.) - ведьма 5 Тырдёв! На уджа - (цыг.) - Подожди! Не уходи 6 чаворо - (цыг.) - парень 7 Бахтало дром! - (цыг.) - Счастливой дороги! 21.08.2013

27

Воронова К. Белоснежные статуи     "Рассказ" Мистика

  - Ты в курсе, что Адриан всё-таки открыл собственный бутик? - поинтересовалась Анна у Элли.

  Обе девушки сидели за круглым столиком уличного кафе, наслаждаясь свежим ветерком, благодаря которому слишком яркое и горячее солнце не так сильно тревожило. Белоснежный тент трепетал на солнце, словно крылья голубки, как и белая шляпа Элли, а также подол её длинного платья.

  Блондинка с серыми глазами отрицательно покачала головой, поднося чашечку с кофе ко рту.

  - Разве он не прислал тебе приглашение на презентацию? - искренне удивилась шатенка с большими карими глазами, отчего её глаза стали ещё больше.

  - Нет, - отозвалась Элли. Услышав звонок мобильного, наигрывавшего мелодию из "Твин Пикса", она подтянула к себе телефон, лежащий на круглом столике. - А теперь пригласил, - произнесла она через пару секунд, вглядываясь в экран.

  - Ты пойдёшь? - нерешительно поинтересовалась Анна. - Всё-таки Адриан твой бывший, и расстались вы на довольно прохладной ноте.

  - Почему бы и нет, - пожала плечами стройная девушка. - Он так давно об этом мечтал. И хотя я никогда не разделяла его фантазий, я постараюсь порадоваться за него. Всё-таки не хочется, чтобы пять лет нашей любви ушли в никуда. Мы не сможем остаться друзьями, это очевидно. Вообще не понимаю, как такое возможно. Разве что, если пара всегда была равнодушна друг к другу. Но я попытаюсь сохранить с ним хорошие отношения, - она взглянула на мобильный, проверяя время. - Открытие магазина "Прекрасные наряды для новой жизни" назначено на четыре часа. Нам уже пора собираться. Оплачиваем счёт и пошли, если ты со мной, конечно, - деловым тоном произнесла Элли.

  - Естественно. Я же тебе первая об этом и сообщила, - чуть обиженно заметила Анна. - Знаешь, не хотела тебе говорить, но ты становишься совершенно невменяемой, когда речь заходит о твоём бывшем парне.

  - Это так заметно? - смешалась Элли, опуская взгляд и поигрывая гамму на столе, словно касаясь клавиш рояля. Чёрные и белые воображаемые клавиши, будто история их отношений. Нет промежуточных цветов, нет ярких оттенков, только чёрное и белое. И красное.

  - Извини, - смутилась подруга. - Я не должна была напоминать тебе о нём лишний раз.

  - Ничего страшного, ты ни в чём не виновата. Виновных в этом "преступлении" только двое, - Элли протянула руку и немного покачала искусственный мак в маленькой вазочке цвета слоновой кости. - И ничего страшного ведь не произошло, а, значит, тему не стоит развивать. Иначе это будет лишь переливание из пустого в порожнее. Нас больше нет. Поэтому и нет смысла обсуждать наши отношения.

  

  Магазинчик располагался в старинной части города, в пятиэтажном, недавно отреставрированном здании. К нему вела высокая лесенка с крутыми ступенями. На нескольких ступеньках стояли молчаливой стражей манекены, напоминающие Элли белоснежные статуи. Манекены были одеты лучше, чем они обе. По крайней мере, девушка пришла именно к такому выводу.

  Манекены были высокими, внешне похожими на людей, по крайней мере, если говорить о телах. Головы сияли на солнце белоснежной гладкостью, париков не было. Пластик их лиц показался ей похожим на посмертные маски. Её заворожили их безмятежные, безглазые лица, уставившиеся внутрь себя, в некую воображаемую точку, в бесконечность.

  Оторвав взгляд от манекенов, Элли поднялась до входа и остановилась полюбоваться витриной. За прозрачными стёклами панорамных окон застыли манекены в разных костюмах. Между ними были поставлены высокие вазы странной формы, в которых сияли, словно яркие солнышки, искусственные алые маки.

  Элли старалась не смотреть на Адриана, но тот невольно притягивал взгляд, находясь в кольце журналистов и других важных персон, которых он пригласил на открытие магазина. Красивый молодой мужчина с тёмными волосами и тёмными глазами отлично смотрелся в сером деловом костюме. Платиновая булавка на тёмно-сером галстуке, изящные запонки - Элли чувствовала жар в груди, когда вспоминала его, обнажённого, небрежно ссыпающего на туалетный столик аксессуары своего одеяния.

  Вспышки освещали изящные и мужественные черты его лица и безукоризненную фигуру.

  "Настоящая статуя мужского благополучия", - подумала она.

  Он заметил её, но лишь скользнул по ней равнодушным взглядом. И это стало последней каплей. С трудом скрывая слёзы, блондинка отдалилась от подруги, чтобы не видеть её сочувствующего взгляда и скорбно поджатых губ. Она знала, что Анна хотела их помирить. Но она вдруг поняла, что нельзя построить белоснежный замок мечты на болоте.

  - Возьмите, - белокурая девушка в коротком синем платье и в синих босоножках протянула ей искусственный мак. - Не надо так грустить. От любимого всегда что-нибудь остаётся.

  И только когда Элли дотронулась до чужой руки, чтобы отодвинуть её - брать цветок ей не хотелось, тем более, она ненавидела искусственные растения - она осознала, что коснулась искусно сделанного манекена.

  Белокурые волосы оказались париком, лицо было умело накрашено, а изящная фигура казалась безупречной - если не заметить сочленения конечностей, как у куклы. Манекен держал в руке цветок, но, конечно, не мог говорить.

  "Я схожу с ума", - подумала Элли, потрясая головой.

  Она вышла на улицу, ощущая себя так, словно бы вышла из комнаты с закрытыми окнами и затхлым воздухом. Глоток свежего воздуха прояснил голову, ветерок погладил её плечи и приподнял подол платья. Девушка поправила шляпу, чтобы та не улетела, словно птица.

  Ей не хотелось смотреть на манекены даже сквозь толстое стекло, но она всё равно глянула. Любопытство оказалось сильнее страха. Ей почудилось, что манекены смотрят на неё с сочувствием. А некоторые из них поменяли позы.

  

  

  ***

  

  Как бороться со своим страхом? Нужно войти в логово льва и положить голову в раскрытую пасть. Поэтому Элли согласилась помочь Анне с уборкой в магазине Адриана после презентации и закрытия. Тот считал, что настоящие мужчины никогда не убирают, а доверять свой магазин посторонним людям не собирался.

  Ночная тьма окутывала город, словно бы тот спрятался под перевёрнутой чашкой. Лунный серп смотрелся долькой лимона.

  Анна включила небольшой светильник и улыбнулась ей. Элли почудилось, что они находятся в старинном особняке, а Анна держит в руках подсвечник с горящей свечой.

  Элли стало жутко, так как она представила, что теперь их ясно видно с улицы, через широкие, панорамные окна. Словно бы за ними наблюдал кто-то невидимый.

  Анна попросила её снять одежду с манекенов, но действовать очень осторожно и бережно, чтобы, не дай Бог, не помять или не оторвать какую-нибудь пуговицу или стразик от Сваровски.

  Раздевать манекенов было странно и неловко, будто бы они были просто заснувшими людьми. Отбросив дикие мысли, она споро принялась за работу.

  Под ногой хрустнул алый мак - она подумала, что ещё ведёт себя прилично. Другая бы точно уничтожила не только коллекцию, но и манекенов, а потом бы устроила самосожжение в магазине. И пожар бы полыхал ярче света прожекторов.

  Анна куда-то ушла, но свет остался. Манекены внезапно превратились в живых девушек, которые обступили её, глядя на неё полными сочувствия глазами.

  "Он тоже нас бросил", - зашептал голос одной из них прямо в её голове. Девушка-манекен лишь беззвучно шевелила губами.

  "Он тоже нас уничтожил", - произнесла вторая.

  Все они выглядели словно близнецы: красивые, светловолосые, с наполненными слезами глазами.

  

  Она вспомнила целое поле маков, в котором он впервые обнял и поцеловал её. На небе сияло солнце, немного приглушённо, осветив каждый уголок бесконечного неба. Несколько перистых облачков летели куда-то, и ей тогда казалось, что она летит далеко-далеко. И это ощущение наполнило удивительной лёгкостью и блаженство.

  Он целовал её долго и сладко, очерчивал контуры её тела сквозь одежду, прижимался всем телом, позволяя ощутить раскалённую кровь, бурлящую, словно горячий источник.

  Её белоснежное, словно крылья ангела, платье стало алым от маков, она вся стала белоснежной и идеальной, словно манекен или статуя из белого мрамора. Вся жизнь ушла из неё, когда он входил в неё - снова и снова.

  Её тело сотрясала дрожь - последние крохи жизни, уходящие стремительным потоком в пароксизме блаженства. Она раз за разом улетала в небеса, окуналась в брильянтовое сияние небес. Куда там стразам от Сваровски!

  

  

  ***

  

  Когда Анна вернулась из подсобки, то с удивлением увидела, что Элли окружила себя манекенами, словно бы пыталась воссоздать картинку из компьютерных игр в жанре ужасов.

  - Манекены! Ненавижу манекенов! - процитировала она свою любимую фразу и рассмеялась, чтобы скрыть страх. Девушка и вправду ненавидела и боялась манекенов.

  Элли повернулась к ней и мигнула, словно бы просыпаясь или приходя в себя от задумчивости.

  - Ты что-то сказала?

  - Я сказала, что ненавижу манекенов, - повторила Анна. - Выпьем чаю в подсобке или пойдём по домам?

  - Полагаю, идея пройтись по ночным улицам отдаёт ощущением опасности, - с этими словами Элли, недолго думая, уложила прямо на пол несколько манекенов, подстелила несколько деталей модной коллекции и, ничтоже сумняшеся, улеглась прямо на одежду.

  - Мне кажется, ты рехнулась! Если бы Адриан видел тебя сейчас...

  - Он больше не хочет меня видеть, - равнодушно ответила она, устраиваясь к ней спиной.

  - Прости меня, - моментально покаялась подруга.

  - А ты-то тут при чём? Разве что и ты изменяла мне с ним, - спина напряглась и словно бы пристально уставилась на покрасневшее лицо шатенки.

  - Только один раз, - наконец выдавила та.

  - Ты была не одна. Знаешь, сколько их было? - с оттенками горечи отозвалась Элли. Создавалось жуткое впечатление, что она говорит спиной. - На какой-то момент я подумала, что будет здорово, если я превращусь в один из этих манекенов, чтобы навсегда остаться с ним. Но потом решила, что он этого не стоит. Да и жизнь манекена - это не сахар.

  - Ну, да, вечно пугать несчастных игроков в страшные игры... и носить одежду, предназначенную для других, - произнесла Анна.

  

  

  Анна, подумав, устроилась неподалёку, но на голый пол, так как порча дорогой и модной одежды представлялась ей святотатством.

  Сквозь сон ей чудилось, что манекены расхаживают по помещению и, если Элли даже не попросит, а только подумает, удавят её во сне. За то, что она предала лучшую подругу и переспала с её парнем, хоть тот и предпочитал блондинок. Адриан тогда был пьян, а она отчаянно завидовала тому, что Элли живёт с ним уже пятый год, а у неё самой никого нет. Через два месяца пара рассталась, и в глубине души Анна чувствовала себя виноватой в этом, хотя после неё у красавчика было множество подружек.

  Впрочем, Адриан бросал всех. Но и это не служило оправданием.

  Но приказа не последовало. Манекены тихо вздыхали, украшали магазин искусственными маками и грезили о навсегда ушедшем прошлом.

  

  

  ***

  

  Адриан никак не мог заснуть. Он ворочался на кровати и вздыхал, ощущая духоту жаркого лета, несмотря на распахнутые окна. Ему казалось, что идея послать убирать магазин двух бывших девушек не слишком хорошая. А, если точнее, совершенно безумная.

  Он боялся, что девушки могут повредить что-то из его новой коллекции, и не факт, что это произойдёт случайно. В конце концов, они ведь должны его ненавидеть, разве нет?

  Кроме того, он испытывал сильное желание сделать их своими. Так, как он это делал с остальными. С многими красавицами, которые сначала казались такими неприступными, будто были вылеплены изо льда. А потом начинали таять, а затем липнуть, словно растаявшее мороженное.

  Несмотря на чувство раздражения, которое парень всегда испытывал после завершения "конфетно-букетного" периода отношений, ему не хотелось их отпускать. Ни одну из них.

  Но они всегда так сильно надоедали, начинали давить, требовать золотого кольца и замужества, а затем семью и детей. Словно бы не понимали - или не хотели осознавать - что для настоящего художника длительные отношения - это удавка на шее.

  Каждый раз, когда он задерживался в своём рабочем кабинете, размышляя над новыми моделями, создавая коллекции модной одежды, которые он собирался воссоздать в будущем, они начинали обрывать телефон, говорить капризными, тонкими голосами, будто обиженные девочки.

  Ни одна из них так и не смогла понять, что творчество для него являлось смыслом жизни, тем огнём, который горел в сердце и вдохновлял его ходить и дышать. Нет, они бы предпочли его мёртвым, с тусклыми, пустыми глазами, но крепко-накрепко привязанным к дому.

  Ни одна из девушек так и не смогла отпустить его добровольно. А скандалы и ссоры разрушали такое хрупкое вдохновение. И хрустальные мечты осыпались кровавыми осколками.

  Не выдержав, он вскочил с постели, поспешно оделся и направился к магазину.

  Свет настольной лампы, горевший в зале, позволял увидеть двух спящих на полу девушек. Манекены, его верные стражи, хранили одежду и аксессуары. Он мог на них положиться. В отличие от живых девушек.

  Адриан залюбовался Элли и Анной. Они казались такими красивыми в своей неподвижности, словно прекрасные принцессы во власти сна.

  Вечного сна.

  Если он только этого пожелает.

  Парень улыбнулся - и пожелал.

  Свет молнии неожиданно прорезал ранее совершенно чистое, безоблачное ночное небо. Яростно сверкнули острые грани лунного серпа. Белоснежный свет с кровавым оттенком озарил внутренние помещения магазина. И обе спящие девушки превратились в манекены.

  Адриан ощутил тепло в груди, то чувство завершённости, которое всегда накрывало его с головой, будто девятый вал, когда он завершал работу над очередной коллекцией.

  На этот раз он собрал коллекцию идеальных женщин: прекрасных, полезных и молчаливых.

  Тех, которые никогда не будут желать того, что выходит за пределы его возможностей. Тех, кто никогда не позвонит не вовремя, не попытаются манипулировать им, давить на него, выпрашивать подарки и требовать деньги.

  

  Сквозь сон Анну охватило предчувствие надвигающейся опасности. Она понимала, что должна спасти и себя, и подругу, которая простила её. Сквозь закрытые веки девушка увидела яркую вспышку, ослепившую её. Анна попыталась дёрнуться и вскочить, но тело стало словно каменным, неживым, чужим.

  Рядом последний раз дёрнулась Элли - и тоже застыла навеки с полуоткрытым ртом и закрытыми глазами.

  "Я не хочу вас отпускать", - услышала она такой знакомый шёпот в голове, и вновь вспомнила, как эти сильные руки ласкали её, прижав к стене в гардеробной, пока Элли выбирала себе платье и туфли. Огонь вновь разливался по венам, когда эти руки коснулись её нового пластикового тела, снимая с неё одежду.

  Анна попыталась закричать - но не смогла.

28

Галкина Д.М. Лисий Омут     Оценка:5.31*4   "Рассказ" Мистика

  Оранжево-розовое солнце усердно вылизывало душный вагон электрички. Пассажиры тревожно посапывали, прислушиваясь к мерным ударам колес, и выжидали угрожающее: "Ваши билетики, господа!". Я же стояла за грязными закатными дверями и смотрела на них, словно они были жителями параллельного измерения, надо отметить весьма унылого измерения, в котором попеременно сочеталась нескончаемая работа и долгие часы в пути на ту же самую работу.

  

  В нос ударял неприятный стальной запах, а от двери и вовсе тянуло мочой. Я помотала головой из стороны в сторону пытаясь настроиться на аромат своей орифлеймовской "оды любви" или хотя бы на запах покрышек "унивеги", на которую я опиралась уже полчаса. Мысль отправиться по загадочному приглашению неизвестно куда на велосипеде показалась мне даже немного романтичной, если закрыть глаза на тот идиотизм, что большую часть пути я преодолевала на общественном транспорте.

  

  Приглашение я получила по почте. В красивом конверте, украшенном витиеватыми золотыми и черными узорами. Хмыкнув, я заметила, что на нем не хватало разве что сургуча с гербовой печатью. Но к моему пущему разочарованию там красовались вполне обычные марки и ничего более. Внутри я обнаружила карту и довольно лаконичное сообщение: Приглашаем вас на ежегодный слет писателей жанра фэнтези. Ваш рассказ "Последний поцелуй под луной" удостоен приза зрительских симпатий. Начало 13 сентября в 20-00. Прилагаем карту со схемой проезда.

  

  Я неуверенно развернула второй лист, пытаясь унять бешеный стук сердца и медленно набухающее эго. Я прекрасно понимала, что мое графоманское творение уж никак не могло заслужить какой-либо стоящей награды. Да и на литературном сайте рассказ разнесли в пух и прах, предлагая перенести его в раздел кому до 16...Но все-таки...самолюбие потирало ручки, пока моему взору не предстала та самая карта...Первое что показалось мне неправдоподобным так это название станции "Лисий омут". Я метнулась на сайт туту.ру и безрезультатно пыталась отыскать ее по всему казанскому направлению. Если верить письму станция, располагалась между "Подлипками" и "Фруктовой", но ни на одном сайте я не смогла разыскать "Лисий омут" или хотя бы отзывы о прошедших мероприятиях Писателей жанра фэнтези.

  

  Я пролежала без сна полночи, думая о таинственном приглашении. Рациональная часть моего сознания убежала меня в том, что это довольно изобретательная шутка. Однако где-то в глубине души я хотела поверить в нечто странное и волнующее. Отправиться черт знает куда... В любом случае, даже если все это окажется розыгрышем, я наберусь ценных эмоций и изучу пейзажи по дороге в Рязань.

  

  -Станция фруктовая- объявил нежно-дребезжащий голос из динамиков,- следующая станция "Подлипки". Волна досады прокатилась по всему телу и ждавший своего грандиозного выхода ком подступил к горлу. Как бы я не готовила себя к такому исходу, разочарование все равно оказалось слишком сильным. В миг усталость сковала мои ноги, и руки нетерпеливо сжимавшие руль, бессильно опустились вдоль тела. Теперь мне нужно было думать как добираться назад. Выходить в "Подлипках" было бы глупо, учитывая с какой частотой проносятся мимо таких станций электрички, а ехать дальше уже как-то расхотелось. Поезд резко дернулся и начал сбавлять скорость. Я прижалась к стеклу и с трудом сдерживала себя чтобы не закричать от ужаса: вокруг было огромное озеро, которое подступало к рельсам. Мне казалось что еще мгновение и поезд ухнет под воду, но этого не произошло. Двери распахнулись, и моему взору открылась невероятная картина. Вокруг царила настоящая осень, которую можно увидеть разве что в иллюстрациях к детским сказкам. Огромное озеро было обрамлено золотыми березами и осинами, с которых медленно падали рыжие листья. Темно голубая гладь воды пугала глубиной. Я неуверенно высунула голову, боясь ступить на крохотный островок, служивший платформой, лишь для одного вагона. Поезд зашипел, и я быстро выпрыгнула. Велосипед упал рядом со мной в мягкую шуршащую траву. Двери захлопнулись, и электрика вильнула длинным хвостом, разрезая поверхность озера, и скрылась за золотистой рощей.

  

  Табличку "Лисий омут" я увидела не сразу. Красивый деревянный резной столбик и каллиграфические буквы, так естественно подходили этому волшебному месту. Я поднялась и огляделась: мой островок соединялся с другими такими же клочками земли деревянными мостиками и вел в сторону леса. Я потянула на себя велосипед и покатила его вперед. Едва я миновала странный архипелаг, как передо мной простерлась широкая лесная дорога, сплошь усеянная листвой. Я вскочила на велосипед и помчалась вперед. Листья летели следом за мной, путались в спицах, ложились на волосы. Я оглянулась назад на хоровод алого и оранжевого и мне показалось, что за мной остаются всполохи огня или огромной лисий хвост пламенно рыжий.

  

  Я едва не перелетела через невысокую черную ограду. Покрышки зашипели и тормоза недовольно визгнули. Передо мной возвышался уж если не замок, то очень внушительный дом. Издалека он чем-то напоминал местный дворец культуры. Белые стены, высокие пухлые колонны. К парадному входу с двух сторон вели две белоснежные лестницы словно вырезанные из бивней огромного слона.

  

  Я огляделась в поисках машин гостей, но мне не удалось найти ни одного транспортного средства. Меня это слегка испугало, но дворец словно прочитав мои мысли ожил, и из окон полилась музыка. Нежное сочетании клавишных, скрипки, что то манящее и в то же время игривое. От этой музыки я почувствовала легкий жар на своих щеках, словно она вдруг всколыхнула какое-то страстное запретное желание. Я стыдливо опустила глаза, боясь, что они слишком много могут поведать о моем внезапном душевном дисбалансе и прислонила велосипед к ограде. Я несколько раз мотнула стальной трос вокруг рамы и металлических прутьев и крутанула в замке маленький ключик. Ну так, на всякий случай.

  

  Чем ближе я подходила к кованным дверям тем громче становилась музыка и монотонные голоса гостей. Я распахнула их и едва не задохнулась от внезапного чувства удивления и ужаса, который пробежался от поясницы по каждому позвонку, вводя меня в оцепенение, он сжал горло и не дал закричать. Передо мной в точности до мелочей предстала сцена из моего рассказа. А я в нелепых грязных джинсах, со спутанными волосами, из которых торчали листья точь в точь была его главной героиней. Но что страшнее всего по моему сценарию это было путешествие в один конец: тут-то меня и сожрет лесной демон.

  

  ***

  

  Меня вели под руки две девушки. Третья закрыла массивные двери на огромный засов. Моя свита напоминала гостей костюмированного бала. Длинные черные расшитые золотом платья, с алыми шлейфами и жуткие лисьи маски, за которым не видно было глаз. Мне казалось, я не чувствую под собой земли и готова вот -вот рухнуть в обморок, но спутницы цепко держали меня. Мы миновали зал с танцующими парами, где все как по команде повернули лисьи морды на меня. Пусть я не видела их лиц, но я кожей ощущала звериные оскалы. Чувствовала хищное дыхание и глубинный рык.

  

  Лисицы завели меня просторную яркую комнату с зеркалами и принялись стаскивать мою одежду. Я не сопротивлялась, понимая, что убежать от сюда я не смогу: они перегрызут мне горло еще до того как я добегу до дверей. Меня толкнули в небольшую ванную и залили в нее арома масла, по комнате медленно распространился запах лесных ягод. Я пыталась разглядеть, куда бросили мои джинсы с ключом от велосипедного замка, но ничего не видела из за густого тумана. Лисицы ласкали меня, расчесывали спутанные волосы и заботливо выбирали из них листья. Через полчаса я окончательно потеряла контроль над своим телом и превратилась в беспомощную куклу. Меня насухо вытирали три пары рук. От стыда меня спасало лишь то, что зеркала были сплошь покрыты серебристыми струйками, осевшего пара. Когда же наконец окна распахнули и свежий воздух ворвался в мои легкие, я увидела себя. Бледная, мраморная кожа, щеки покрыты робким румянцем, огромные блестящие глаза с испуганно трепещущими ресницами, алые полураскрытые губы...Я невольно коснулась их кончиками пальцев, и мне вдруг показалось, что я трогаю облака. Я встряхнула головой отгоняя наваждение, и почувствовала как мои волнистые волосы нежно упали на обнаженную спину. Изумрудное атласное платье, с глубоким декольте выгодно подчеркивало мои формы, не раскрывая всех секретов, оно оставляло простор для фантазии. Корсет больно сдавливал мое тело, придавая груди аппетитную округлость...аппетитно, я поперхнулась, вспомнив, что ждет меня в самом разгаре балла, но лисицы были тут как тут, немыми стражами они окружили меня не давая и шанса на побег. Одна из них сделала шаг вперед водрузила на мою шею увесистые бусы кроваво красного цвета. Огромные мраморные шарики охватили горло уродливым несуразным кольцом-ошейником. Я попыталась сорвать нелепое украшение, но больно обрезала палец. Густая капля крови выступила на подушечке...лисицы в такт недовольно закачали головами. Через секунду рана исчезла словно ее и вовсе не было, оставив лишь неприятную фантомную резь.

  Лисицы нетерпеливо толкнули меня к двери и я оказалась посреди танцующих пар. Они угрожающие надвигались на меня со всех сторон, но в последнюю секунду уходили от столкновения в изысканном па. Я металась по залу в поисках спасения, но видела вокруг лишь безглазые лисьи морды. В последней отчаянной попытке я прорвалась сквозь вальсирующих и очутилась на маленьком балкончике. Прохладный лесной ветер прогнал дурман из моей головы, оставляя место лишь первобытному страху. Но даже его не хватило, чтобы спрыгнуть вниз, в темноту ночи и спрятаться в чаще леса. Я лишь вцепилась в перила и часто-часто дышала, глядя на нереальную луну подернутую мрачным перистым облачком. С каждым вдохом ненавистные бусы давили сильнее и мне начало чудиться, что они вспарывают мне горло. Но снять их я была не в силах...

  Внезапно музыка стихла и лисы как по команде рухнули на колени...Лесной демон явился...Он медленно шел по залу кланяясь гостям, его огненно рыжие волосы скрывали жуткие инфернальные глаза. Я знала их, я видела его во сне...я написала он нем рассказ, а теперь он ожил, ожил чтобы убить меня по настоящему. Я сильно прижалась с парапету, и почувствовала как высокие каблуки заскользили по гладким плитам. Он подхватил меня в последний миг, когда я почти перелетела через ограду. Его прикосновение обожгло мне спину и последнее, что я помнила это его белоснежные оскал в миллиметре от моих дрожащих губ и хищные желтые глаза...

  

  Я очнулась на мягкой кровати с балдахинном. С минуту я неуверенно моргала, привыкая в полночному полумраку. Лунный свет настойчиво пробивался сквозь невесомый занавес вокруг моего ложа. В панике я вскочила на ноги, но они проваливались в перине, и до края кровати я добралась лишь не коленях, запуталась в вуали, словно многолетней паутине. Когда я наконец выбралась из ловушки, в мне уже не осталось сил, и я беспомощно кинулась на закрытые двери. Демон сидел в углу, наблюдая за моими тщетными трепыханиями, мне же не хватило духу долго смотреть на него и закрыла лицо руками. Он подошел ближе. Его жаркое дыхание коснулось моих щек, а настойчивые руки ослабили удушающий корсет, который с треском упал на пол. Он наслаждался каждой секундой моего ужаса. Он провел тыльной стороной ладони по моему лицо, довольно оглядывая румянец на моих щеках. "Пожалуйста...!"- неуверенно прошептали предательские губы. О, они просили не о пощаде, они молили о поцелуи страшного искусителя. Я инстинктивно подалась вперед прямо в лапы зверю, но он лишь криво улыбнулся и коснулся проклятых бус на моей шее. Я ждала...чувствовала как его губы скользят по моей шее...ноги немели...руки вцепились в плечи зверя... "Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста". Он грубо вцепился в бусы, разрывая тонкую...на шее выступили капли крови. Алые мраморные шарики с грохотом рассыпались по комнате.

  Демон отстранился, словно внезапно потерял ко мне интерес, я сделала неуверенный шаг ему на встречу, но он лишь бросил мне в руки что-то маленькое и холодное...ключи!

  -Тебе пора,- бросил прекрасный, ненавистный демон.

  Я закусила губы и почувствовала как горлу поднимается ком. Прогоняет! Он прогоняет меня! Я толкнула дверь и помчалась по темным коридорам вытирая на бегу слезы досады. Во дворе я порвала платье, перелезая через ограду, и наступила босыми ногами на розовые шипы. Велосипед тоже был переплетен колючими сухими лозами,и пока я отчаянно рвала их руками отовсюду стал раздаваться гулкий вой. Он множился, эхом проносился по замку, заставляя меня работать быстрее. По руками сочилась кровь, а все никак не могла выпустить из ловушки свой единственный шанс на побег. Когда я почти отчаялась, ветки треснулись и я выкатила велосипед на дорогу. Пока я бежала педаль несколько раз больно ударила меня в щиколотку, но я пыталась не обращать внимание на такие мелочи, как изодранные руки и синяки на ногах. В моем холодеющем от ужаса сознании как ни странно место осталось только для разочарования. Я была не так хороша для демона, что он просто отпустил меня? Я с трудом пыталась выбросить из головы не нужные переживания и сосредоточится на дороге. Лес полностью преобразился. Не было больше огненно рыжих листьев, вокруг меня разрастались лишь мрачные черно фиолетовые тени. Луна едва протискивалась сквозь плотное переплетение ветвей, и двигалась я сквозь чащу почти наугад. Отдаленный вой за спиной подгонял меня ехать быстрее, а глаза едва успевали за сменой пейзажа. Впереди заискрилось озеро, и я не обращая на боль в каждой клеточки моего тела мчалась вперед. Неожиданно что то силой вытолкнуло меня из седла и я перелетев через руль оказалась почти у самой кромки воды. Велосипед рухнул рядом, и я услышала шипение пробитой камеры. Не заметила огромную корягу. Дальше только вплавь...Не знаю что пугало меня больше нырнуть в черную воду незнакомого озера или остаться на берегу в ожидании стаи демонических лисиц. Времени на раздумья у меня не оказалось. Хоровод красных глаз подступал со всех сторон. Демоны не торопясь вышагивали ко мне. Огненные хвосты походили на языки пламени, словно вся поляна была охвачены пожаром. Из полураскрытых пастей доносилось протяжное рычание. Я в ужасе пятилась в воде, в надежде, что они не последуют за мной, но одна из лисиц перегородила мне путь к отступлению , встав по грудь в воде в весьма угрожающей позе. Я закрыла глаза, и отчаянно вдыхала последние в своей жизни глотки воздуха. Как вдруг демоны замерли и расступились. В лунном свете показалась фигура окутанная мистическим ореолом. Девять лисьих хвостов развевались по ветру, а желтые глаза победно смотрела на загнанную дичь. Лисы не смели шелохнуться, словно выжидая команды повелителя. Он вытянул вперед руку и разжал ладонь. Несколько красных шаров скатилось и мягко упало в черную траву. Как по сигналу, демоны отвернулись от меня и, потеряв всякий интерес, побрели в чащу леса. С минуту Он изучал меня задумчивым взглядом, просчитывая что-то в уме, но после лишь слабо, и кажется немного виновато улыбнулся и побрел прочь в темную чащу. Едва рыжие хвосты исчезли из виду, как я без чувств рухнула на землю.

  

  На утро первое, что я сделала это кинулась к траве, пытаясь найти хоть одну бусину, но их там не оказалось. Велосипед же беспомощно лежал на боку с пробитым колесом. Я подняла его с земли отряхнула и покатила к блестящим полосам железной дороги. Странное должно быть я представляла зрелище: изодранная, грязная с оборванным подолом бального платья, да еще и тащила рядом велосипед. Станция "Лисий омут" тоже преобразилась. Волшебная притягательность этого место развеялась, словно ее и не было. Озеро походило на тухлое заросшее болото, мостики оказались хлипкими деревяшками, мистический лес, выглядел как обычная посадка. Что произошло прошлой ночью? Мне почему то было горько, больно и стыдно...Но...разве не так обычно бывает в первый раз?

29

Гарбакарай М. Путь из Стрелковой Пади     "Рассказ" Мистика

  Стрелковая Падь.

  Такое агрессивное название. Воинственное. И историческое.

  Перед глазами возникает падь в виде оврага и, соответственно, стрелкИ - в красных кафтанах (стрельцы, стало быть), но с ковбойскими револьверами в руках. Сидят эти стрелки в овраге и ждут, когда я приеду. А я и не доеду - мне выходить на 380 километре. По крайней мере, так мне сказал Петр Александрович, объясняя как доехать до военного городка.

  Не, я не военный. Мне просто надо пересидеть, ожидая "истечения срока привлечения к уголовной ответственности". Пересидеть, чтоб не сидеть, так сказать.

  Я в розыске; очень важно не получать повестки и телефонные звонки. Еще одно условие: в месте, где я буду пережидать, не должно быть отделов полиции.

  "Пережидать" и "пересидеть" это такие специальные слова, которые я использую, чтобы не травмировать свою ранимую психику (ну, иронию, я надеюсь, вы уловили). Я в бегах, в действительности.

  Страшно? Не пугайтесь, я совсем не страшный, когда трезвый. А трезвый я всегда - с момента, когда произошли определенные события - и до конца моих дней. Ну, я так надеюсь.

  Знаете, чем хороши междугородные автобусы? Для покупки билета не нужен паспорт. А если знаешь местные условия, то уехать, пересаживаясь с одного на другой можно очень далеко. Например, куда-нибудь в сибирскую тайгу. Туда, где рыже-белые степи прерываются черно-белым лесом. Белый цвет обязателен для этих мест. Ноябрь же.

  Выхожу.

  Черная дорога уносит автобус, а я ухожу по серой - примыкающей. Не похоже, что по ней часто ездят. Идти очень просто: там, где асфальт - снег сдут ветром, а там где ямы - красивые белые пятна. Очень удобно и гостеприимно. А что? Надо ко всему относится с оптимизмом. Дорога плохая, разбитая и "неезженая"? Ничего, могли ведь просто сказать - "выходишь на 380 км, идешь на северо-северо-запад 26 километров до лисьей норы, оттуда на северо-запад 12 километров до стоянки оленей, а там уж подбросят".

  Молчание. Тишина. В лесу тишина. Предполагаемые стрельцы-ковбои, если они сидят вон в том, например, сугробе, могут услышать только мои шаги и пыхтение.

  Начинается длинный подъем на гору.

  Кар-карр... Вороны? Где-то впереди вороны. Значит город рядом. Ну, городок...

  Полуразрушенное здание, появившееся справа от дороги, подтверждает догадку. Прямо посреди леса, хоть и около дороги, серо-желтые развалины без крыши и окон, тонкие деревья растут вплотную к стенам, не проявляя никакого уважения к человечьему творению... И дальше, уже рядами, стоят панельные пятиэтажки (полуразваленные стены не дают сосчитать количество этажей, но вроде пятиэтажки), точнее остовы от них; и эти ряды и слева и справа от моего пути. Десятки домов посреди леса, нет, бывших домов, сейчас это просто останки; такое ощущение, что весенний паводок размыл кладбище домов и бесстыдно выставил их кости на обозрение... для кого? Здесь никого нет, кроме меня и ворон.

  Вороны и я - бродяга, вот и все, что осталось от человеческого мира здесь. Куда же я пришел?

  Останавливаюсь, достаю сигарету, и вместе с чиркающим звуком зажигалки, улавливаю посторонний звук. Да, дальше по моему пути и чуть в стороне, кто-то возится, пытается завести мотоцикл. Матершинная скороговорка, на вполне человеческом языке.

  С облегчением бегу туда. За угол очередной развалюхи... Это какой-то дед в телогрейке. Да, он пытается завести мотоцикл, и да, ожидаемо, - мотоцикл с люлькой. Стоит спиной ко мне.

  - Здравствуйте, помощь нужна?

  Продолжает возиться у мотоцикла.

  -ЗДРАСЬТЕ!

  Медленно поворачивается.

  Седая борода, голубые глаза, весь скрюченный.

  - Тебе чего?

  - Помощь нужна?

  Показываю на мотоцикл.

  - Нет...

  Моему появлению дед не удивлен. Все, что его интересует - мотоцикл.

  - Я прибыл сюда для инвентаризации имущества. Где мне можно устроиться на время работы?

  Дед коротко оглядывается и машет рукой по направлению к серому зданию неподалеку. Похоже на Дом культуры или клуб. Высота - где-то три этажа; есть даже не разбитые окна. Там где стекол нет, оконные проемы забиты фанерой.

  Дверь, обитая дерматином. За ней фанерная. Местные знают, как обращаться с холодом.

  Холл, бывшая гардеробная, превращена в огромную кухню. Поскольку здесь нет ни одного целого окна, освещение исходит только от ламп дневного света. Интересно, откуда у них электричество? По пути сюда я не заметил линий электропередач. Здесь трое человек: старуха, тетка и пацан на инвалидной коляске. Кода я вхожу, реагирует только пацан - ловлю его любопытствующий взгляд. Тетка - полная, средних лет, наверное. "Наверное" потому, что она сидит, закрыв лицо руками. Старуха возится у электроплиты, стоящей около дальней стены кухни.

  - Здравствуйте.

  Тетка не реагирует, пацан:

  - Привет!

  Старуха подходит ко мне, вытирая руки полотенцем.

  - Я приехал для проведения инвентаризации имущества, мне надо где-то разместиться...

  - Ну разместись. Я - Любовь Александровна. Иди вон туда, там тебе место...

  Показывает рукой на дверь во внутренне помещения.

  Никаких других вопросов. Вполне возможно, что местные хозяева такие же хозяева, как я - инвентаризатор.

  Ну, ладно. Прохожу в указанную дверь. Ух, ты.

  Высоченная комната. Квадратная по периметру, в высоту она на все три этажа. Высоко - выше головы - находится гигантское окно, состоящее из стеклянных блоков. Улицу через него не видно - блоки пропускают свет, а все остальное искажают. На полу и на стенах - старая керамическая плитка. По низу стен - трубчатые батареи отопления. В углу комнаты находится черная металлическая дверь, ведущая, судя по всему, на улицу.

  Какая интересная комната. Для чего ее использовали раньше?

  Трогаю батареи - теплые. Совсем интересно. Централизованное отопление.

  Оставляю рюкзак здесь и возвращаюсь на кухню.

  - Вам чем-то помочь?

  Любовь Александровна, в отличие от старика с мотоциклом, мое формальное предложение помощи принимает.

  - Да, надо натаскать угля в котельную. Вовка, покажи человеку - где че.

  Это она к пацану на кресле обращается.

  Тот с энтузиазмом катится к выходу. Ну, пошли.

  Помогаю парню открыть дверь, вторую, вываливаемся на улицу. Старик все также возится с мотоциклом.

  Идем с пацаном (я иду - а он катится) вокруг здания. Вовка ловко управляется со своей повозкой, несмотря на рыхлый снег под колесами. На вид ему лет 15-16, ноги есть. Или иллюзия ног - темные брюки их закрывают.

  - А что вы собираетесь инвентаризировать?

  - Имущество. Тут же видишь, сколько всего, - рукой обвожу окружающие нас развалины.

  - А-а. Так это же развалины!?

  - Ну, для тебя развалины, а для министерства обороны - имущество. Ты сам-то местный, живешь здесь?

  - Не, мы позавчера приехали.

  - В гости?

  - Да нет. Мать все ищет лекарей для меня. Никак не может успокоиться, - показывает руками на ноги.

  "Мать" он произносит с заботой и брезгливостью одновременно. Понимаю его. Пацан в таком возрасте даже в инвалидном кресле с восторгом приветствует наступление взрослой жизни. Поэтому, да, "мать", я ценю твою заботу и не могу без нее обходится, и нет, "мать", не позорь меня перед другими людьми своим кудахтаньем и гиперопекой.

  - А что, здесь есть лекари?

  - Ну конечно! Любовь Александровна!

  - Колдунья-эктресенс, что ли?

  - Типа того.

  В какое интересное место я попал.

  - А у вас дети есть?

  Вова заходит на запретную территорию. Я могу с юмором и оптимизмом относиться к моему нынешнему положению только не оглядываясь назад - на мою прошлую жизнь. От нее меня сейчас отделяет стена, которую я сам возвел; не оглядываться назад, только вперед. Иначе - каюк.

  - Есть, сын.

  Я всем лицом показываю Вове, что не желаю продолжения разговора на эту тему. Он понял, хотя и разочарован, наверное.

  Обойдя здание, мы натыкаемся на большую заснеженную кучу угля.

  - Вон туда таскать надо, - Вова показывает на дверь в подвал.

  Ладно. Рядом с кучей два ведра и лопата. Нагружаюсь и тащу ведра в подвал. Здесь темно, две двери - вот котельная - темная комната, освещаемая сполохами огня из прорезей в дверце топки. Да, куча угля здесь просит добавки.

  На обратном пути любопытствую, что за второй дверью. Комната хорошо освещена... Матерь Божья, они здесь совсем не бедствуют. Новый японский генератор. Бочки с топливом. Понятно, откуда у них электричество.

  Если прикинуть, услуги Любовь Александровны пользуются популярностью. Это же сколько денег нужно, чтоб купить такое.

  В своей прошлой жизни я сталкивался с "проблемами ЖКХ" в таких городках и поселках. Местные власти стремятся не брать их на баланс, потому что живут в таких местах две-три семьи, а денежные расходы как на целый поселок. Так что приобрести такой генератор можно только на свои деньги.

  Приступаем к работе. Часа два я таскал уголь, стараясь сильно не испачкаться в пыли и крошке. Все это время Вова сидел на улице, улыбался и разглядывал окрестности.

  - Ну че, сколько?

  - Чего сколько?

  - Сколько насчитал ворон?

  - Да роты две, военные же вороны...

  - Ладно, пошли в дом, темнеет уже.

  И мы с ним пошли-покатились обратно.

  На кухне за столом сидит старик - ужинает, Любовь Александровна суетится около раковины (если отопление по трубам, то почему бы и водопровод с канализацией не сделать?), Вовина мама сидит на том же месте, что и раньше, плачет. Если не плачет, то так же закрывает лицо руками, а зачем это делать просто так, если не плакать?

  - Парень, у тебя деньги есть?, - спрашивает у меня, оглянувшись, Любовь Александровна.

  Странный вопрос. Я же лицо официальное. Как бы. Документов я никому не показывал (да их и нет), но все местные находятся здесь на тех же основаниях, что и я. То есть без оснований.

  - Ну да, а что? Кстати, меня зовут...

  - Неважно.

  Неловкая ситуация. Лучше бы они меня начали расспрашивать о том, зачем я приехал и что собираюсь делать. А так я просто торчу посреди кухни и не знаю, куда себя деть.

  - Иди спать. Я тебе там матрас бросила.

  Хоть бы покушать предложили. Есть-то не хочется, но хотя бы формально...

  Но кто их знает, экстрасенсов этих. Вдруг она прочитала мои мысли и знает обо мне все?

  Ухожу в свою комнату-пенал, и не раздеваясь заваливаюсь на хозяйский матрас. Ни помыться, ни поесть. Что за место?

  Петр Александрович, направляя меня сюда, говорил мне, что на местных внимания можно не обращать. Ну а как не обращать, если жить можно только у них? Хочешь - не хочешь, а общаться нужно. Ладно, с утра разберемся...

  ...

  - Эй, вставай!

  Разбудили меня раньше, чем наступило утро. Надо мной склонилась старуха. В руке свеча, в огромном пространстве комнаты - темнота.

  - Вставай, ты здесь разлегся, проехать мешаешь!

  Проехать? Старуха по ночам катает по дому на мотоцикле?

  Глаза, ослепленные при пробуждении свечой, привыкли к темноте. Нет, все проще. Лежа, я мешал проехать Вове на коляске. А куда?

  Вова сидит на инвалидном кресле в одних трусах. Ноги у него есть - тонкие палочки, не ноги. Толкает кресло его мать. Опять плачущая, причем. Старик здесь же. Он проходит прямо по моему матрасу - куда? - к той двери в углу комнаты... Зачем? Они собираются вывезти Вову на мороз? В этом суть лечения?

  Старик гремит ключами, открывает дверь. Вовина мать падает на пол и начинает рыдать вслух. Так что на улицу Вову вывозит старик.

  - И ты иди.., - это Любовь Александровна - мне.

  - Зачем?

  Молча смотрит на меня. Потом начинает рыться в карманах телогрейки. Достает несколько сотовых телефонов.

  - Здесь нет сотовой связи, - в прострации говорю я, наблюдая как она перебирает аппараты, пытаясь включить их. Большинство разряжены. Один удается включить.

  - Говори, - протягивает мне трубку.

  Это наверно экстрасенсорный трюк, сейчас меня на деньги разводить будут. Ну, посмотрим. Прикладываю телефон к уху.

  - Алло?

  Молчание.

  - Папа?, - шепот. Это шепот моего сына. Слава Богу, он жив. И не превратился в мясной овощ.

  Старуха вырывает у меня телефон. Это неважно. Слезы катятся по моим щекам. Стена в моем сознании отступает.

  Несколько дней назад мы с сыном возвращались в город от моей матери. Я был пьяным. В деревне Стрелковая Падь машину занесло на снежной прошлепине на дороге; мы врезалась в столб. С момента аварии и до этой минуты я не знал, жив сын или нет.

  - Иди.

  - Куда?

  Старуха молчит, раздраженно жуя губы.

  - Как зовут твоего сына?

  - Александр.

  - Как звали твоего отца?

  - Александр.

  - Как зовут тебя?

  - Петр...

  - Иди.

  - Зачем?

  Старуха опять роется в карманах. Теперь достает зеркало. Стаскивает с меня шапку.

  - Смотри, - сует зеркало мне и подносит свечу так, чтобы мне было видно.

  И что?

  В зеркале отражается мое лицо. Только у меня нет скальпа; все волосы содраны, лоб и темя - неопределенно-кровавое месиво.

  Стена рушится.

  Во время аварии меня выбросило из машины. Я пришел в себя, встал, увидел, что сына грузят в "скорую" и увозят... Вытер лицо снегом, нашел среди разбросанных вещей шапку и пошел. Дошел до города - до больницы и узнал, что Саня в реанимации. Я не мог находится в городе долго - законы жизни и смерти призывали меня в путь. И заканчивается мой путь здесь - на переправе для мертвецов, задержавшихся на этом свете. Или начинается.

  Да, пора мне идти.

  - Разденься до трусов. Нам твои вещи пригодятся.

  Раздеваюсь. Перешагиваю, через трясущуюся в истерике Вовина мать. И выхожу в черную дверь. Где меня встречают стрельцы в красных кафтанах. А в руках у них револьверы...

30

Гошкович П.С. То ли про баб, то ли про машины     "Новелла" Проза

   Что осталось в саниной памяти о том вечере? Сперва он помнил всё отчётливо, каждую деталь, да и рассказывать в первые дни об аварии пришлось раз тридцать, если не больше: коллеги, друзья, клиенты слушали очень внимательно, где надо сочувственно качали головами, вздыхали и охали, успокаивали, интересовались самочувствием. Полгода спустя те события словно подёрнулись белой дымкой. Уже не вызывая выброса адреналина в кровь, вместо связанного воспоминания мозг рисовал перед глазами набор картинок, словно это было чужое воспоминание, не его.

   Сначала тёмный мокрый асфальт, полосатый от света встречных легковушек, и мелькнувшая мысль "Надо фары протереть", затем - два круга света, приближающиеся с головокружительной скоростью. Прежде чем нажать педаль тормоза до упора, Саня на автомате перевёл ручку переключения скоростей в нейтральное положение, возможно зря, нужно было просто что есть силы давить на тормоз, да только тело всё проделало само. Машина лишь слегка замедлила движение и две секунды спустя Саня, моргая, отряхивал голову от осколков лобового стекла. Потом вроде бы подоспевшие таксисты, что пили кофе у киоска, спрашивали Саню и Веронику, как они себя чувствуют, не поранилась ли девочка - верина дочь. Вопили пассажирки маршрутки, оставшейся, как и санина "Приора", без передка. Курил в ожидании гаишников водитель маршрутки, в котором Саня потом узнал дядю Валеру, соседа по улице ("Поворачивал налево, и не заметил", - пояснил он на суде). Поездка к наркологу, оформление документов - это стёрлось из памяти без возврата. Осталась только грустная улыбка инспектора, журившего Саню за непристёгнутый ремень.

   "Приору" отбуксировали Сане во двор, на Ясную поляну, эдакую географическую задницу нашего города. Там, возле кустов малины она должна была дожидаться ремонта. Узнав сумму, необходимую на восстановление, Саня впал в уныние: машина была его кормильцем. Да и на Ясную Поляну без автомобиля попробуй доберись - две пересадки в полных маршрутках, а потом пятнадцать минут пешком по частному сектору.

   Пацаны из отдела, конечно, помогали, подвозили Веронику с Саней домой из офиса, а Макс по вторникам катал потерпевшего на своём Москвиче (совпадали районы). Но всё остальное время Саня был вынужден обрабатывать территорию пешком, и это не могло не отразиться на продажах. Павел Соломонович, супервайзер, смотрел холодно, иногда прохаживался по саниным плохим показателям на собраниях, часто интересовался, когда будет выплачена страховка.

   О страховке, пожалуй, надо сказать отдельно. Кто сталкивался с проблемой забора своих, я подчёркиваю, своих денег у страховой компании, тот в курсе. Тут, как говорится, всё было хуже некуда. Ясноглазые девушки-блондинки ("младший администратор" - неизменно было написано на бейджиках) сменялись с периодичностью в две недели. Посаженные за единственный стол в утлом кабинетике страховой компании, они одна за одной выполняли одинаковые действия, словно некий ритуал. Внимательно выслушивали суть претензии, долго клацали клавишами и пялились в монитор, давали невнятные ответы: "Денег нет", "Вы в очереди на перечисление", "Я тут новенькая и не владею ситуацией", "Вам надо созвониться с главным офисом" и самое частое - "Попробуйте зайти завтра".

   Даже грубость не помогала.

   В главный же офис можно было обращаться только по телефону, и стоит ли говорить, что результат был нулевой?

   Себя Саня успокаивал тем, что все остались живы и целы, всё могло быть куда хуже. О, эти слова друзья и коллеги слышали от него постоянно, а что ещё ему оставалось говорить?

   Пока же месяц шёл за месяцем, план продаж Саня не делал, зарплата, к этому самому плану привязанная, не радовала, но и побираться тоже не приходилось. Дело в том, что даже когда денег меньше, чем нужно, прожить и даже жить можно - нужно просто тщательнее контролировать, на что уходят деньги. Вероника-то работала и зарабатывала, как и раньше, да и Саня суетился, искал варианты. Два раза, ещё до начала лета, он предлагал пошабашить, я не отказывался. Разбирали дома, кирпичи продавали.

   В начале июня мы ещё успели съездить в Архангельск на концерт "Алисы", а потом начался волейбольный сезон, я надолго уехал из родного города, и потерял Саню из виду. Конечно же, мы созванивались, но каждый такой разговор был пустой болтовнёй "Как-дела-нормально". Встретились мы только в конце сентября.

   Всё это время моему другу приходилось туже некуда. Небывалая жара этого лета сказалась на всех дистрибуторских компаниях, реализующих кондитерку: ну кто станет покупать шоколадные конфеты, потёкшие, мягкие, словно горячий пластилин? Или те же пряники - их обычно берут к чаю, однако в знойный летний день чай - последний из напитков, приходящих на ум.

   Павел Соломоныч выезжал на территорию то к одному подчинённому, то к другому, дабы не провалить план по отделу, да только не помогало это. Продажи упали колоссально у всех пацанов, у Сани же - в первую очередь.

   Но это не всё. На озере Каменном у саниных родителей дача; за четыре проведённых за рулём года не было ни одного летнего выходного, который Саня провёл бы в городе - озеро и только озеро. Без машины, само собой, ни о каком Каменном не могло идти и разговора. Кто считает, что это - мелочь и она не может вогнать человека в депрессию, просто попробуйте лишить себя чего-нибудь позитивного, привычного, без чего жизнь кажется не такой яркой.

   В тревогах и боях со страховщиками, прошло это знойное лето.

   Итак, значит, встретились мы. А дело было в центре города в выходной. Ну, как водится, руки друг другу стиснули, по спинам похлопали. Саня закурил. Долго меня расспрашивал, как успехи. Да какие успехи? Парный волейбол - моя страсть ещё со школы. Сейчас преподаю пару дисциплин в Академии, но форму не теряю, и как только тепло становится - мы с напарником отправляемся в путь. По всей России ездим, где играем, где болеем, девчонки опять же... Не успел я к расспросам перейти, как он говорит:

   - Завтра я шашлычок запланировал, ну, дома у себя. Будут пацаны с работы с жёнами. У тебя ведь планов нет на завтра? - с нажимом так.

   - Есть, - говорю, но улыбаюсь, потому что на самом деле завтра свободен.

   - Приезжай, очень прошу, надо. Не, ну что это за дела - сколько мы не виделись, а ты - "планы есть". Даже знаешь что? Останешься у нас, ладно? Только салатик возьми с собой какой-нибудь, там все с чем-то приедут, а с меня мясо и выпивка.

   Договорились. Поболтали ещё немного, затем разбежались. Я, честно говоря, сразу подумал, что что-то нехорошее случилось, уж больно загадочным казался Саня, будто гложет его что изнутри, а выдавать пока не хочет. И в гости звал - словно о помощи просил.

   Назавтра к назначенному времени я был у саниных зелёных ворот. Вероника, которую я своим приходом явно оторвал от готовки, одарила меня кратким поцелуем в щёку, ловко принимая из рук в руки кастрюлю, и кивнула на огород:

   - Саша там.

   Вероника - младший бухгалтер и логист у них на фирме. Саня подсуетился, чтобы её взяли на работу; кому надо - проставился, главбухше пасть заткнул, она Веру брать не хотела, видать, свой кто-то на примете был (теперь вроде дружат).

   Это я их познакомил, хотя, в общем-то, настолько случайно и нелепо, что не поверил бы, что такое бывает. Мы с ней разговорились в поезде, случайные попутчики, не более, а потом оказались в одном автобусе. Саня меня тогда встречал, поулыбался ей, каких-то весёлых глупостей наговорил, а на прощанье взял номерок, ну и завертелось...

   Вера на четыре года младше нас. Светлые волосы, хрупкое телосложение, на голову ниже Сани. Ещё не расписаны, да и в планах вроде пока нет. Она тогда локтем о торпеду сильно ударилась, когда Саня в аварию попал.

   Машины на старом месте не было. Только несколько масляных лужиц да бампер в кустах малины говорили о том, что когда-то на этом месте был автомобиль. Саня обнаружился рядом, между малиной и огородом. Дрова в мангале никак не хотели заниматься, и он возился с бумагой и спичками.

   - Продал! - ответил Саня на мой незаданный вопрос. - Какой-то тип забрал. Денег много не отвалил, естественно, но, с другой стороны, там же от передка ничего живого не осталось, помнишь?

   - Конечно, и теперь я понимаю, по какому поводу мы сегодня собираемся, - ответил я, оживляя в памяти радиатор, согнутый, как лист картона, и капот, залезший на треснувшее от удара головой стекло. Да и движок... и крылья...

   - Он скорее всего машину оживлять будет, - говорил Саня, - Соберёт, отшлифует, и впарит какому-нибудь бедолаге. А то, что она поведённая уже... Короче, сразу этого можно и не заметить. Иди, поможешь мне с огнём.

   ...Вечер удался. Разместились за столом, выпили, поговорили, отдали должное шашлыку. Телек за моей спиной для фона включили на какой-то попсовый музыкальный канал. Ребята постоянно выходили из дома покурить, я их поддерживать не стал. Всех, кто собрался здесь сегодня, я хорошо знал - так получилось, что на саниной фирме я за своего. Выпито было немало, рассказывали смешные случаи, спорили, но разговор, слава богу, не перешёл на повышенные тона, хоть Макс у нас и любитель покричать. Далеко за полночь Саня вытащил лото, и ещё полчаса вся компания играла в эту настольную игру. Разъезжались не спеша, такси в эту глухомань добирались медленно. Последние визитёры уехали в полтретьего ночи. Я остался.

   - Давай помогу, - обратился я к Веронике, видя, что та начала убирать со стола.

   - Не надо, - остановил меня Саня, и повернулся к Вере, - Солнышко, ты иди спи, а мы тут ещё посидим, выпьем.

   Я поднял брови, выразительно глядя на друга. В течение вечера он не пропустил ни одного тоста, и, хотя на ногах стоял крепко, свою норму явно выбрал.

   Веронику, утомившуюся уже к середине застолья, дважды просить было не надо: пожелав нам не напиваться, она скрылась в недрах дома.

   Присели за стол, помолчали.

   - Русик, - обратился ко мне Саня вполголоса, - Давай выпьем. Мне надо, чтобы ты со мной выпил.

   Обычно много я не пью. Вот и сегодня поддержал компанию максимум три раза. Но у Сани в глазах я увидел такую грусть, что не смог отказать. Выпили, закусили.

   - Что-то случилось? - стараясь попасть в тон другу, спросил я.

   - Случилось. Вернее, случилась. Скажи, Рыжик не всплывала?

   Я замялся.

   - Иногда пишет мне на электронную почту. Я ей не отвечаю, - сказал я.

   - Что пишет? Спрашивает о чём?

   Я дёрнул плечом, поморщился. Ни о чём, дескать, пустое.

   - Знаешь, она ведь звонила мне после аварии, - Саня наполнил наши рюмки, а когда мы выпили, наполнил их снова.

   Рыжик... Что сказать по поводу этой женщины? Если кто-либо мог заставить мою совесть жалить меня (особенно в минуты, когда полагается испытывать душевное спокойствие), то это она. Именно перед Рыжиком я чувствовал себя виноватым до тошноты, до ненависти к самому себе.

   Мало того, что я способствовал знакомству Сани и Веры, мало того, что я стал молчаливым соучастником их связи, оставляя им ключи от своей квартиры, я ещё и стал свидетелем отвратительнейшей сцены, когда Саня объявил Рыжику, что бросает её. Слёзы, истерика, все дела... Короче, лучше бы меня там не было.

   С Алиной он жил года три, может, чуть меньше. Шатенкой я её не видел, нас представили друг другу, когда волосы Алины уже были выкрашены в тёмный цвет, но она так любила, чтобы её называли Рыжиком, старым школьным прозвищем... Короче, по имени ни я, ни даже Саня её почти не звали.

   - Звонила? - я подался вперёд. - Она знала?

   - Знала. Спросила, как моё здоровье. Спокойно ли сплю.

   От этих слов у меня пересохло в горле:

   - Так кто же ей..?

   - А не знаю. Возможно, никто.

   Я задумался. Да как же "никто"? Хотя...

   После разрыва Рыжик вернулась в свой город, за сто километров от Сани, вернулась отстраивать свою жизнь заново. Её родители с самого начала были против того, чтобы Рыжик бросала институт и переезжала к Сане. Но он сказал тогда твёрдо: или я, или общежитие. Ревновал сильно. И Рыжик оставила образование, и полетела на крыльях страсти к своему любимому и единственному мужчине. За всё время я ни разу не видел, чтобы она смотрела на него обиженно или сердито - только с обожанием. И ни разу до того тяжёлого разговора не упрекнула его, что вместо того, чтобы изучать психологию, она работает нянечкой в детском саду.

   Из нашего города Рыжик уезжала, обрывая все контакты, разрывая отношения с подругами и друзьями, со всем, что могло ей напомнить о трёх годах своей жизни, выброшенных в мусорную корзину.

   - Да нет, кто-то же должен был ей сказать... - я осёкся. - А когда именно она позвонила?

   Саня молча поднял стопку. Осушив свою, я почувствовал, что голова идёт кругом, но не столько от спиртного, сколько от того, что сейчас произнесёт Саня. И мои опасения подтвердились.

   - Сразу же. Вернее, когда я из наркологии ехал, с гаишниками. Я тогда даже тебе отзвониться не успел. Слышал бы ты её голос... Такое ощущение, что не просто знала, а... В общем, послал я её, трубку бросил. Думал, будет ещё звонить, но нет. Вот уже почти полгода с аварии, и - не звонит.

   - Ты... - я замялся, не зная, стоит ли развивать эту тему, а если стоит, то в подобных вещах я абсолютно не подкован, слышал, конечно, всякое, как и любой из нас, но абсолютно не в теме, - ты ничего не находил? Ну, там, в одежде, в подушках? Иголки или там земля в платочке?

   - Не находил. Хотя, когда в мае-месяце заболел простатитом, а потом ещё и геморрой вскочил, впервые в жизни... Я тоже подумал это. Перетрусил все подушки, одежду ощупал. Нету ничего. Во-об-ще. Попутно фотки её спалил.

   Я слушал во все уши. Уж кто-кто, а Саня во всякое колдовство не верил никогда в жизни. Когда по малолетству при нём заходили подобные разговоры, зубоскалил и высмеивал тех, кто всерьёз обсуждал эти сплетни. С религией у Сани тоже как-то... никак. Креститься-то, может, и умеет, но молитвы сто процентов не знает.

   - Верка тоже думает, что что-то такое происходит. И тоже думает на Рыжика. Но она не всё знает. Ещё недавно я был уверен, что Рыжик... как сказать... ну, делает что-то. Потому что продаж не было совсем, подавленность какая-то, да и у Льва на складе чуть беда не случилась.

   Лев - наш общий друг - директор крохотной фирмочки по перепродаже кровельных материалов, металлочерепицы и водостоков. Грузчиков нет, вот и приглашает иногда друзей разгрузить машину листового металла, даёт денег. За полдня работы вымотаешься, как чёрт, но расчёт наличкой и сразу.

   - Мы сняли три листа восьмиметровых, - продолжал Саня, - Я взялся с торца, пацаны должны были по двое с боков взять. С машины подавали, я внизу принимал. И, прикинь, листы соскальзывают, и - на меня. Не успел бы нырнуть под них - разрезало бы напополам. А так только кожу с рук свёз, ну и не заплатили ничего нам за тот раз. Лев ещё и в минусах остался - там верхний лист покорёжило.

   Саня открыл форточку, закурил, продолжил:

   - Представляешь, я к бабке пошёл. У самого денег нету, а я ей понёс. Нет, говорит, на тебе никакой порчи, а Алина твоя тебя уже забыла. Я - к другой. То же говорит. Говорит, не страдай фигнёй, занимайся делами, жизнь сама наладится. А ещё говорит, иди в церкву. Может, я бы и ещё куда пошёл, но вышел на меня этот тип, что машины скупает. Не знаю, кто его на меня навёл, он сам меня нашёл, отговорил восстанавливать. Я теперь, когда страховки дождусь, сделаю с неё первый взнос за новую машину. В кредит возьму. И три дня назад продал я свою карету. Увезли её на эвакуаторе, не знаю, куда, и знать не хочу. Веришь - когда этого металлолома во дворе не стало, я аж вздохнул свободно. Да и с деньгами сейчас поинтересней. Так что всё налаживается. Выпьем?

   - Выпьем, - проговорил я, переваривая услышанное.

   Помолчали. Потом Саня сказал:

   - Давай только к этому разговору больше не возвращаться, хорошо? Я тебе рассказал всякое, ты послушал, и всё. Мне стало легче, и за это спасибо. Не было никакого разговора. Идёт? - дождавшись моего кивка, потянулся, - Ну а теперь - спать. Вечер выдался долгим, мероприятие затянулось, а завтра будет новый день.

   Мой друг снова превращался в весельчака и балагура, улыбался мне, словно предлагая счесть всё вышесказанное милой шуткой. Однако его желанию не суждено было осуществиться. Поднимаясь из-за стола, я не выдержал и спросил:

   - А бампер зачем оставил? На память?

   Саня разом посуровел:

   - Какой бампер? Нет. Машину вместе с бампером увезли.

   - У тебя в малине бампер лежит. С "Приоры". Что я, твой бампер не узнаю?

   Саня смотрел на меня довольно долго и совсем не дружелюбно. Потом потянулся за сигаретами:

   - А ну, пойдём, покажешь, где ты, как тебе кажется, - пауза, - видел бампер.

   Подсвечивая мобильниками, мы обогнули дом. Я раздвинул стебли малиновых кустов, кивнул головой:

   - Вот.

   Сначала Саня докурил сигарету, глядя на находку в тусклом свете телефона. И только затем поднял бампер, осмотрел.

   - Мы утром убирали во дворе, - сипло произнёс он, - Этого здесь не было, клянусь. Я сам подмёл все дорожки, и уж что-что, но это я бы заметил.

   Я посветил Сане в лицо.

   - Ты не врёшь? - спросил я, уже зная правду. Шок на лице моего друга детства был неподдельным.

   - Нет, - совсем тихо.

   - А пятен днём тоже не было?

   - Каких?

   - Наверно, с коробки накапало. Где-то здесь...

   Ещё несколько минут ушло на разглядывание чёрных пятен трансмиссионного масла. В свете мобильных фонариков чёрная поверхность лужиц ярко блестела на серых бетонных плитах.

   На мои вопросы Саня отвечал односложно, обсуждать находки явно не хотел. Видимо, придя к некоему решению, решительно отверг мои попытки построить хоть какие-нибудь гипотезы.

   - Всё! Спать, спать и ещё раз спать! Обсудим всё завтра.

   К дому шли молча, так же молча убрали со стола, потом я наощупь двинулся в зал, где для меня был разложен диван. Саня остался на кухне покурить. Как ни странно, уснул я сразу.

   Но и наутро разговора не получилось. Саня "вспомнил", что бампер действительно отлетел, когда автомобиль грузили на эвакуатор три дня назад. И, да, коробка тоже была повреждена, и масло могло вытечь, всё так. Посоветовав не забивать голову чертовщиной, Саня быстро и аккуратно выпроводил меня.

   Не могу сказать, что я не пытался снова завести разговор на эту тему. Да вот только Саня все эти попытки пресекал на корню. Да и видеться мы стали реже. Чем ближе Новый Год, тем больше у кондитеров работы, да и я без дела не сидел. Жизнь закрутилась -завертелась, нашлись другие, гораздо более важные, проблемы, требующие моего обдумывания, и этот случай... не забылся, нет, а отошёл на задний план.

   Где-то через месяц после того вечера я позвонил Веронике, уж не помню по какому поводу, и именно она порадовала меня счастливой новостью - страховщики зашевелились! Нет, не сами, конечно же. Саня устал выслушивать пустые обещания, и обратился к юристу. Этот человек решил проблему, не покидая своего кабинета. Всего два телефонных звонка с разрывом в несколько часов - и Сане сообщили, что подошла его очередь на перечисление. Рассказ обо всём этом Вера закончила словами:

   - Прикинь, скоро новую машину брать будем, а Саша до сих пор от старой запчасти находит!

   Я похолодел. Стараясь говорить спокойно, словно о чём-то незначительном, спросил:

   - А где он их находит?

   - Да в малине, где она всё лето простояла...

   ...И снова Саня ушёл от разговора. Стараясь гнать мысли о чертовщине, я убеждал себя, что тогда произошло колоссальное недоразумение: мы оба выпили, Саня - почти набрался, я - намного меньше, но мне и этого достаточно. Скорее всего, так и было - бампер отвалился сам по себе, да и болтики-гровера могли пооставаться вокруг, отвалиться, закатиться и ржаветь себе потихоньку. И веря, и не веря этим доводам, но склоняясь к рациональным ответам, я заставил себя просто не думать о живых машинах-монстрах а-ля Стивен Кинг, ибо от таких размышлений - один шаг до вдумчивых бесед с психиатром.

   А потом стало не до того - все остальные горести и радости оказались забыты, ведь новенький красный "Фиат Добло" поселился у Сани во дворе, под навесом возле малиновых кустов! Кредит, этот бич нашего времени, был, само собой, жутко невыгодным, около шестидесяти процентов от стоимости автомобиля составляла переплата за пять лет, но когда железный конь - твой кормилец, а кредит - меньшее из зол, выбирать особо не приходится. Пытались мы, честно, убедить Саню остановиться на более дешёвом варианте, но не преуспели.

   Эту машину на семейном совете было решено освятить.

   В церковь Саня взял меня. Как водится, заплатили батюшке денег, он велел открыть всё, что открывается, в том числе и бардачок, окропил авто святой водой, почитал молитвы. Заодно Саня купил крохотную иконку-триптих и огромный, с ладонь величиной, толстый деревянный крест на шнурке. Прежде, чем трогаться в обратный путь, Саня повесил этот крест на зеркало заднего вида, затянув шнурок посильнее, чтобы реликвия не раскачивалась.

   Тронулись. По первому снежку ехали не спеша, болтали ни о чём. На Саню было приятно смотреть: мечтательная улыбка по-настоящему счастливого человека сделала его лицо другим, одухотворённым, что ли. Это выражение я не наблюдал у своего друга около полугода, и как же приятно было видеть его сейчас!

   - Ну чо, навалить? - Саня кивком указал на магнитофон.

   - Давай "Трассу Е-95", - оживился я.

   - Включай.

   Потянувшись к бардачку за диском, я бросил взгляд на крест. Именно в этот момент он безо всякой причины треснул по диагонали, в самом широком месте. Раздался звук, словно ломали толстую сухую ветку. Нижняя половина креста упала моему другу под ноги. С отвисшей челюстью я посмотрел на Саню. Он смотрел на меня.

   А за окном лёгкий снежок укрывал ветви деревьев, да ветер гнал по проезжей части позёмку. Зиму в этом году обещали суровую.

31

Градов И. Кладбищенский смотритель     "Рассказ" Фантастика

32

Грошев-Дворкин Е.Н. Исландская Сага     "Рассказ" Проза, Приключения, Мистика

  

  

   День, такой мучительный, клонился к вечеру.

  Я сидел в глубоком кресле у открытой двери балкона и предавался ничегонеделанью. Это было самое правильное для меня после всех тех внутренних переживаний, которые так драматично ворвались в мою жизнь с самого утра.

   Проснувшись утром, я ощутил тревогу, причин для которой, вроде бы, не должно быть. Но ещё из далёкой юности это чувство мне было знакомо. Оно было предшественником события в жизни, которого хотелось бы избежать и которое наваливалось как Рок, как действо. Противостоять этому действу было не возможно.

   Уже потом, когда всё становилось по своим местам, и жизнь вписывалась в обычные, для меня, рамки, я, оглядываясь назад, пробовал понять - почему такое происходит. Ответа я не находил и поэтому всегда чувствовал себя обречённым на испытания уготовленные Всевышним.

   Но день такой паскудный заканчивался. И надежда на то, что вместе с утопающим в Финском заливе солнцем уйдут и мои тревоги, вселялась в меня. Тревоги, с которыми мне уже не к кому было пойти. Если только позвонить Татьяне?

  

   Татьяна, эта женщина, которая очаровала меня своей загадочностью, оказалась обыкновенной фанаткой литературного мастерства. Она не могла дня прожить без общения с себе подобными. Ей нужны были встречи, беспричинные споры за "круглым столом", общение с бомондом к которому я был равнодушен. В литературной деятельности меня больше устраивало затворничество.

   Но иногда это затворничество пресыщало меня. Хотелось развеется, перекинуться с кем-то парой слов, пройтись по улице с новым для меня человеком. Вот поэтому я и позвонил ей в полдень, когда одиночество и внутренняя тревога уже совсем сжало душу клещами. Я безоговорочно согласился пойти с ней на семинар в университет. Но ничего хорошего от семинара не ожидал. И мои "ни чего хорошего" оправдались. На семинаре она встретила Удонтия Мишию, который сразу предъявил на неё права. Мне ничего не оставалось делать, как уйти в свою, ни кому не принадлежащую, жизнь.

  

   Вечер всё больше и больше вползал в город. Солнце прощалось со мной своими последними лучами. Я готов был уже расслабиться, как вдруг... Звонок в дверь вывел меня из забытья. Вздрогнув подошёл к двери: - 'Кто бы это мог быть'. Я никого не ждал.

   Не утруждая себя подглядыванием в "глазок" щёлкнул задвижкой. На пороге стояла Татьяна. Сделав вид, что нисколько не удивился, распахнул дверь и приглашающе махнул рукой: - Заходи.

   - Можешь не переобуваться, - сказал я ей, лишь только она ступила в коридор. - Чай? Кофе? Коньяк? Виски?... А может ты голодна? Могу предложить бекон с яичницей.

   - Ничего не надо. Я по делу. Куда можно пройти?

   - Проходи в комнату. Не на кухню же тебя тащить.

   Удивительно тихой походкой, наполненной грациозностью королевы, Татьяна прошла и уже без приглашения расположилась в моём кресле.

   - А у тебя тут славненько. Но как-то одиноко и прохладно. Сразу чувствуется мужское жилище.

   - Какое у тебя ко мне дело? И чем я могу тебе помочь?

   - Не дерзи. Я конечно и думать не могла, что ты такой ревнивый, но даю тебе честное слово - с Мишией у меня ни чего не было и быть не может. Это мужчина далеко не для моих потребностей.

   - А ты подбираешь мужиков по потребностям?

   - Не только я, а все женщины делают так. Если женщина способна обойтись без мужчины, то она и не заморачивается. Привести в дом мужика, это всё равно, что привести в дом коня. Работать он, может быть, и будет, но вони от него... Не приведи Господь. И потом его надо всё время кормить. А перенести такое может не всякая женщина желающая оставаться женщиной всю жизнь.

   - С этим всё ясно. Теперь ближе к телу.

   - У тебя яхта на ходу? Не хотел бы ты прогуляться "по морям, по волнам"? - Лето в самом разгаре. Штормов на Балтике не предвидится. Рванём в Исландию?

   - И что мы там будем делать?

   - Меня пригласили посетить этот удивительный край с познавательными целями. Хорхе Луис дон Каэтан пригласил. Ты не пошёл на семинар, но это приглашение и тебя касается.

   - И Удонтия Мишия тоже?

   - Ах, оставь. Давай больше не возвращаться к этому человеку. Не вынуждай меня говорить банальности, что он, на море, и мизинца твоего не стоит. Так что ты скажешь на моё предложение?

   Прогуляться с такой очаровательной женщиной на яхте было бы заманчиво. Уж я бы вывернул её наизнанку и познал всю сущность её загадочности. Но нужно ли это мне. Женщина, потерявшая ореол загадочности, превращается в обыкновенную бабу. А именно бабское в женщинах и противно. Мне же так не хотелось расставаться с Татьяной. Разгадать её и потерять? Но видно это судьба. Значит не зря Рок сегодняшнего дня пришёл ко мне. Надо ехать.

  

   По моим подсчётам, нашего плавания осталось совсем немного. Справа, в туманной дымке, маячили огни норвежского порта. Ещё поднимемся чуть мористей и можно будет уходить на Запад. А там Гольфстрим и правильно выверенный галс домчат нас до островов Исландии.

   - Где вы договорились встретиться со своим доном? - спросил я у Татьяны, которая все эти дни перечитывала какие-то рукописи на непонятном для меня языке.

   - Он живёт в пригороде Рейкьявика. Доберёмся до стольного града, и я ему позвоню. Он нас встретит.

   - Сам, или посыльного пришлёт? Ему же "в обед сто лет" исполнится, - сказал я с подначкой.

   - Ой-ой, какие мы из себя молодые. Ты в свой-то паспорт загляни. По тебе уже давно кладбищенский сторож тоскует.

   - Этот сторож меня устанет ждать. Мы ещё повоюем. Ты не смотри, что у меня грудь впалая, зато спина колесом.

   - Вот именно, что колесом. Ты которые сутки от штурвала оторваться не можешь. Тебя же перекорёжило всего над компАсом. Прибавь лучше ходу, капитан. А то мне уже надоело за борт писать. Да и помыться не мешает. Я, кажется, уже провоняла солёными ветрами и водорослями.

   - По моим штурманским прикидкам, нам пути осталось не более суток. Минут через сорок берём круто West и считай, что мы на месте. До острова останется совсем немного - часов двадцать ходу. Потерпи, немного осталось.

   - Твои бы слова да Одину в уши. Ладно, рули давай...

  

   Шквал налетел неожиданно.

   Ветер сник, паруса обвисли и, прежде чем я успел что-то сообразить, ураганный ветер поддал яхте в зад. Кто-то толканул её рывком и тут же, громоподобным выстрелом, разорвало грот, оставив на реях рваные ошмётки. Яхта, влекомая одним стакселем, неслась, как полоумная, зарываясь в попутные волны.

   - Танька, быстро на штурвал, - крикнул я в кокпит.

   Та, ещё ни чего не понимая, таращилась на меня сквозь свои лягушачьи очки.

   - Быстро! - кому говорю. Сейчас стаксель сорвёт - тогда хана.

   Татьяна поднялась с диванчика, стараясь за что-нибудь ухватиться, и сделала шаг, ещё шаг... Яхту подкинуло на очередной волне, Татьяна взлетела, как космонавт, между палубой и переборкой и рухнула на четвереньки. Оставалось только надеяться на её Одина и на прочность последнего у нас паруса. Отпустить штурвал было нельзя. Яхту бы мгновенно развернуло бортом - а это смерть.

   Я с ужасом глядел на стаксель,мысленно молясь всем богам на свете. И тут кто-то ухватился за мою ногу. Это была Татьяна. Она каким-то образом сумела ползком добраться до меня и силилась подняться. Обхватил её за грудь, помог встать ей на ноги, положив тонкие ручонки на штурвал.

   - Держи так и не давай яхте развернуться. Сейчас от тебя всё зависит, - прокричал я ей в ухо.

   Выбросившись на крышу кокпита, ухватившись за такелаж, по пластунски стал пробираться к парусу. Необходимо было "взять рифы" и уменьшить его площадь. Стаксель звенел и готов был в любую минуту разлететься на куски.

   В тот момент, когда я, ухватившись за мачту, поднялся на колени, раздался оглушительный выстрел и паруса не стало. Я шлёпнулся на задницу, не в силах поверить в случившееся. Ещё через мгновение сознание вернулось ко мне и первое, что оно подсказало, что ветер стих. А море, безбрежно окружавшее нас, было спокойно как удовлетворённая женщина.

  

   - Дешёвка твой Один, - сказал я Татьяне вернувшись на место. - Это надо же такую подлянку с нами сыграть.

   - И что теперь делать? - Татьяна смотрела на меня, не осознавая всей трагичности нашего положения.

   - Что делать, что делать?... Не знаю что делать. Если верить твоим викингам, то надо жертву Одину принести. А у меня кроме тебя никого нет. Есть пара блоков сигарет, но, думаю, его это не устроит.

   Я хоть и шутил, но положение было патовое. Что-то действительно надо было предпринимать.

   - Ты юбку, которой передо мной хвасталась, взяла с собой7

   - Взяла. А что?

   - Доставай. Будем парус из неё мастрячить.

   - А получится?

   - Не задавай вопросов. Что-то, но делать надо. Доставай.

  

   Только на трети сутки на горизонте замаячила кромка берега.

   Ещё через полдня мы, лавируя между рифами, вошли в тихую бухточку с песчаным бережком и отвесными скалами по периметру.

   Выбрались на берег, зацепили яхту за прибрежный валун. Огляделись.

   - И это куда же твой Один нас затащил? Что дальше-то будем делать? Есть предложения?

   - Если честно, то у меня предложений нет, - ответила Татьяна. - А у тебя?

   - Ты мечтала пописать на бережке. Вот и пописай. А я пойду, гляну вокруг.

   - Не оставляй меня одну. Я с тобой хочу.

   - А как же исполнение твоего желания?

   - Расхотела. Хочу только чтобы ты был рядом.

   - Ну, от меня проку мало. Я и сам ещё не знаю что предпринять.

   - А мы сейчас пойдём, прогуляемся, и ты что-нибудь придумаешь.

   - А если твой Удонтий опять заявится?

   - Не смей мне о нём напоминать. Здесь, на острове, о нём слышать не хочу. Мне кроме тебя никого не надо.

   - Кроме меня? Это пока ты до своего дома не добралась? Ладно, пошли.

  

   Пещера в юго-восточном уступе скального отрога была, как будто, сделана по заказу. Аккуратно очерченное чёрное пятно выделялось на сверкающем солнцем кварце гранитного массива. Подойдя ближе, мы увидели на песке явные следы человеческих ног и лап какого-то крупного животного. Невольный страх перед неизвестностью навалился на меня, и я замедлил шаг. Заметив мою нерешительность, Татьяна хмыкнула про себя и подошла к входу. Из пещеры раздалось утробное ворчание и показалось тело огромной, чуть ли не с телёнка, собаки. Она стояла на входе, и хвост её дружелюбно качался из стороны в сторону.

   - Ирландский борзой волкодав, - определил я породу по внешнему виду. - Лет десяти. Не молодой уже. Зря брехать не будет.

   Татьяна сделала несколько шагов ему на встречу и тут из пещеры, в солнечном свете возникла фигура женщины. Женщины молодой, приятной наружности, в длинном кимоно, что ли, из грубой, самотканой материи. Вверху у кимоно, там, где должен быть воротник, материя была собрана вокруг шеи и заколота грубой железной пряжкой явно кузнечного производства. Волосы цвета вороньего крыла были распущены и ниспадали до самого пояса. Что-то в этой женщине было из былинного. Я таких ранее не встречал.

   Мимика лица женщины была трагично неподвижна. Но голос, необычайно низкий и певучий, явно о чём-то спрашивал.

   К моему удивлению Татьяна, старательно выговаривая слова, ей ответила. Женщина без напряжения, без лишних движений встала на колени и села на пятки ног. Жестом пригласила Татьяну сделать тоже самое. И они начали разговаривать.

   О чём? Я, как не вслушивался, понять не мог. Это был какой-то набор гортанных звуков, плавного речитатива.

   Через некоторое время Татьяна поднялась и подошла ко мне.

   - У неё несчастье. Муж помирает. Просит помочь. Она воспринимает нас за посланников Одина и умоляет не оставить её одну со своей бедой.

   - Чем же я могу ей помочь? Я ведь не доХтур. Я если только палец могу перевязать, если будет чем.

   - Сбегай в яхту, там аптечка у тебя имеется. Тащи сюда. Выбирать не из чего. Может нам повезёт, и мы спасём горемычного.

  

   Прибежав с аптечкой в руках, остановился у входа в пещеру не отваживаясь войти в внутрь. В пещере чуть теплился костерок, а рядом с ним кто-то лежал накрытый шкурами неизвестных животных.

   Татьяна подошла ко мне, взяла из моих рук аптечку и, жестом головы, пригласила за собой.

   - Они с мужем пошли на охоту и повстречали медведя. Он так неожиданно вывалился из зарослей малинника, что Старкарт, так звать её мужа, не успел среагировать. Если бы не эта псина, то всё могло бы закончится печальней. Давай помоги мне его раздеть. Будем посмотреть, что с ним медведь сотворил.

   Вдвоём мы осторожно развязали завязки на меховом жилете пострадавшего, расстегнули массивную золотую пуговицу у него на шее и заголили грудь. Страшная рваная рана предстала перед нами. У меня похолодело внизу живота и перед глазами поплыли круги.

   Татьяна осторожно промокнула послеобеденной салфеткой выступившую кровь из раны и глянула на меня.

   - Дворкин, не скисай. Мне без тебя не управится. Нюхни нашатыря если уж совсем кисло. Подай перекись водорода. Вон тот пузырёк с жёлтой этикеткой.

   Чисто механически я подчинился её словам, стараясь не показать вида, что мне тошно.

   Обработав рану шипящим раствором, Татьяна посмотрела в лицо охотника и спросила:

   - Может ему спиртяшки налить? Как ты думаешь? Они спирт потребляют?

   - Лучше не надо. У него ни один мускул на лице не дрогнул, когда ты ему рану прижигала. Вытерпит и так.

   - Ну, так, значит так. Давай пенициллиновую мазь. Вон, в коробочке металлической.

   Нежные пальцы Татьяны мелькали по краям ужасной раны, покрывая её тонким слоем мази. Мужчина с изуродованными мышцами груди лежал закрыв глаза, но я уловил на его губах чуть заметную улыбку.

   - Ах, ты гад! Балдеешь от рук моей женщины. Ты бы лучше балдел от молитв своей Йорун, которая взывает чёрт те знаешь к кому. Как села лицом к солнцу, так и сидит уже столько времени.

   Закончив с перевязкой, Татьяна посмотрела на меня и произнесла ей не свойственное:

   - Теперь всё в руках божиих.

   - Ты бы померила ему температуру. По-моему у него жар.

   - Похоже. А у тебя жаропонижающее есть?

   - Вот, пожалуйста. Дай ему сразу две таблетки.

  

   Закончив с первой медицинской помощью, Татьяна подсела к своей новой подружке и что-то сказала на её языке. Та ответила.

   Повернувшись ко мне, и взглянув на меня ехидно, спросила:

   - Дворкин, а ты рыбу ловить умеешь? Йорун говорит, что здесь в ручье рыба водится, только вот ловить не чем. Придумай что ни будь. А то кушать очень хотца.

   'Ну, девки! Не могут, чтобы не выдать мужику поручения. Я ещё от медицинских страстей-мордастей не отошёл, а им уже жрать подавай. Вот язвы'.

   - Что, рыбки захотелось? А тебе юбки своей жалко не будет? Ведь новая совсем.

   - Но кушать-то хотца. Иди. И без золотой рыбки не возвращайся.

  

   Ловить рыбу при помощи мешков я научился ещё в юности. А Танькина юбка - чем не мешок. Только что с карманАми. Через час я притаранил в пещеру пару десятков отборных, крупных лососей.

   - Только чистить я их не буду. Мне это занятие ещё дома надоело, когда жену приходилось ублажать.

   Йорун поднялась, достала откуда-то из складок своего кимоно сияющий клинок, сделала надрез на хвостах рыбин и одним взмахом руки содрала с каждой из них шкуру вместе с чешуёй. Затем насадила тушки на ивовые прутья и разложила их на камнях над костерком, как у нас в шашлычной. В пещере вкусно потянуло жареным мясом. Настолько вкусно, что наш больной и тот открыл глаза и улыбнулся во все свои тридцать два зуба.

   Запив проглоченное жаркое Coca-Cola, мы предложили попробовать его своей новой знакомой. Та в нерешительности взяла бутылку, поднесла её к губам и с ужасом в глазах сделала глоток. Поперхнулась пузырьками газировки, закашлялась и... уже смелее сделала глоток, потом ещё... И тут же вскочив, бросилась к мужу, предлагая тому попить.

  

   Ближе к ночи, которая ни как не хотела вступить в свои права, женщины, как давнишние знакомые ушли по своим делам, оставив меня сторожить костёр, больного сотоварища и самому находится под присмотром здоровенного ирландского волкодава.

   Вернулись женщины, когда у меня вовсю слипались глаза от усталости, от всего пережитого за последнее время и от тишины, и покоя наполнявшего наше новое жилище. Женщины принесли хворосту и высушенного солнцем топляка. Его должно было хватить на всю ночь.

   Видя моё заморенное состояние, Татьяна улыбнулась и снисходительно разрешила мне пойти спать. Я лежал, подставив спину теплу костра, и плавный воркующий говор двух женщин, говорящих о чём-то своём, убаюкивал меня. Постепенно глаза мои непроизвольно сомкнулись и я уснул.

  

   Проснулся я от яростных трелей мобильника включённого в режиме автодозвона. Темнота квартиры окружала меня, но свечение дисплея указывало на местонахождение телефона. Ничего не понимая, я взял его с прикроватной тумбочки и включил кнопку ответа.

   - Ты что так долго не брал трубку? Опять дрыхнешь? И когда ты только за ум возьмёшься? - раздался откуда-то голос жены. - Ты только погляди на себя: ты либо спишь, либо у компьютера сиднем сидишь. Ты когда последний раз на улице был? Не помнишь?...

   Я отставил телефон в строну и огляделся. На измятой кровати, тут и там валялись разбросанные мною, перед тем как уснуть, листы распечатанного рассказа Татьяны Алексеевны МУДРОЙ "Сага о Йорун Ночное Солнце". Я любил читать лёжа в постели.

  

  

33

Дедкова А.А. Человек без человека     "Рассказ" Мистика

Человек без человека

  

   Всего золота мира мало

   Чтобы купить тебе счастье,

   Всех замков и банков не хватит

   Чтобы вместить твои страсти.

   Невозмутимый странник,

   Неустрашенный адом,

   Ты - Человек без имени,

   Мне страшно с тобою рядом.

  

   Даня пребывал в астрале. Метро - не самое лучшее место, где можно выглянуть в мир. Особенно если еще ехать и ехать.

   Станция... следующая... Осторожно, двери закрываются... Уважаемые пассажиры...

   Даня медленно открыл глаза. Странно, почему рядом с ним никто не хочет садиться? А если и сядут - то на следующей же станции, если не раньше, перейдут в другую часть вагона. Вроде не так уж и громко включил музыку. А, пофиг!...

  

  Ты проснулся сегодня рано

   И вышел на большую дорогу,

   И тотчас все ракетные части

   Объявили боевую тревогу.

   И если случится комета

   Ты ее остановишь взглядом.

   Ты - Человек без имени,

   Я счастлив с тобою рядом.

  

 Наутилус Даня открыл для себя сравнительно недавно. Прослушать успел только пару альбомов (хотя скачал, естественно, все). Но даже того, что он уже слушал, хватило, чтобы понять - всё, с этим он никогда не расстанется. Просыпался он или засыпал - в голове играла музыка.

  

   Возьми меня, возьми

   На край земли.

   От крысиных бегов,

   От мышиной возни.

   И если есть этот край

   Мы с него прыгнем вниз.

   Пока мы будем лететь,

   Мы будем лететь,

   Мы забудем эту жизнь.

  

 Нельзя сказать, чтоб Даня настолько скептически относился к жизни и людям, чтобы считать всё и вся "мышиной вознёй" и "крысиными бегами". Но "прыгнуть вниз", увидеть что-то другое, по-настоящему другое, а не другую сторону той же ржавой монеты (и даже не ребро), он был очень даже не против.

 Сейчас Даня ехал на встречу с друзьями-знакомыми. Как у любого современного человека, у него было несколько компаний - по учёбе, двору, музыке и всяческим интересам от собирания марок до реконструкции. Эта была под кодовым названием "крейзи". Конечно, реальных психов среди них не было. Но это были люди с редкой, можно сказать запредельно развитой фантазией. Неограниченные перспективы открывались при каждой сходке. Правда, прохожие врядли поймут.

  

   Всех женщин мира не хватит

   Чтобы принять твои ласки,

   Всем стрелам и пулям армий

   Ты подставишь себя без опаски,

   Непокоренный пленник,

   Не замечающий стражи,

   Ты - Человек без имени,

   Нагой человек без поклажи.

  

   Возьми меня, возьми....

  

 Даня мысленно подпевал. Действительно, если в этом мире есть другие или, как сейчас модно, Иные люди (или не люди - кто их знает), то это - эта компания. Последнее время часто слышишь, видишь или читаешь: "Я псих! Аааа! Бойтесь меня!.." или "Я сошел с ума. Весело... Глюки, привет...". Часто это говорится не в шутку, а серьезно. Но Даня не думал, что эти люди действительно говорят правду. "Такое чувство, что психопатство стало модным," - восклицал он.

 Сам себя Даня, естественно, нормальным человеком не считал. Он давно понял, что не всё так просто. И недавно - что не всё так сложно.

 "И вообще, абсолютно нормальных людей нет! Вымерли... Да и потом: сейчас такое время - захочешь стать нормальным - сойдешь с ума, - размышлял он. - Но в основном всё не так запущенно, - тут надо было вставить смайлы. - Я своего рода феномен. Да, феномен. Пусть даже внешне я и выгляжу как простой человек. Если не приглядываться. А если рассмотреть поближе...."

 Пора на выход. Переход, лесенка... Хотя уже давно не видишь в ней ничего волшебного. Следующая станция.

 "Вот и всё. Приехал. А до сходки еще час," - воздохнул Даня. "Ладно, пойду погуляю". Случайный выбор вновь пал на Наутилуса.

  

   Я боюсь младенцев, я боюсь мертвецов,

   Я ощупываю пальцами свое лицо,

   И внутри у меня холодеет от жути -

   Неужели я такой же, как все эти люди?

  

 Эскалатор медленно полз. Толпа. Реклама. Поручни. Сумки.

 "Ну люди как люди. Не виноваты они в этом. Да и нет ничего плохого," - думал Даня.

  

   Люди, которые живут надо мной.

   Люди, которые живут подо мной.

   Люди, которые храпят за стеной.

   Люди, которые живут под землей.

  

 Вот и выход. Фух... свежий воздух. А вон и вечные ярмарки.

  

   Я отдал бы не мало за пару крыльев,

   Я отдал бы не мало за третий глаз,

   За руку на которой четырнадцать пальцев,

   Мне нужен для дыхания другой газ.

  

 "Чтож, - гулял Даня. - Собственно говоря, крылья в нашем мире ни к чему. А вот просто летать - без крыльев - это было бы хорошо. Хотя, конечно, романтики нет. Так что можно и крылья. И третий глаз - чтоб будущее видеть. Ха!...

 Кошельки... Сумки... Значки... Вечное Эмо... Или нет? Да нет, скорей всего да. Новое - хорошо забытое старое. Скоро им всем это надоест. А лет через двадцать по второму, или, скорее, сорок второму кругу. Ха, значок "Емо" перечеркнутый. Жаль, я их не ношу.

 Зонты... Перчатки... Мелюзга под ногами... Велосипеды и ролики в прокат... Скука..."...

  

   У них соленые слезы и резкий смех,

   Им никогда и ничего не хватает на всех.

   Они любят свои лица в свежих газетах,

   Но на следующий день газеты тонут в клозетах.

  

   Люди, которые рожают детей.

   Люди, которые страдают от боли.

   Люди, которые стреляют в людей,

   Но при этом не могут есть пищу без соли.

  

 "Люди... сколько ж вас тут? Не пройти...."

  

   Они отдали б не мало за пару крыльев,

   Они отдали б не мало за третий глаз,

   За руку на которой четырнадцать пальцев,

   Им нужен для дыхания другой газ.

  

 Внезапно нахлынувшая толпа эмо-кидов оттеснила Даню к магазину. Громко играла музыка. "Вроде электроника, - подумал Даня. Несколько месяцев назад он впал в средней глубины депрессию и слушал всё подряд, чтоб из нее выйти.

 "Хмм... -задумчиво взглянул Даня на вывеску. "Третий груз". - Улыбнуло. В тему, - усмехнулся парень. "

 Внутри было прохладно. Легкий ветерок... хотя ни вентилятора, ни кондиционера не видно. Темновато... Странно, снаружи солнце, а штор на окнах нет. Или есть?...

 Даня принялся изучать прилавки. "Чай зеленый, черный, синий, розовый. Для одного сеанса достаточно 69 грамм". Рядом - чашки разных размеров. Каждая - под свой сорт чая.

 "Свечка нефритовая, обыкновенная. Свечка эледийская, истинный свет; свечка ченва, истинная тьма (цены спрашивать у продавца)".

 "Истинная Тьма. Весело," - подумал Даня.

 - Чем могу помочь?

 Даня аж подскочил. Только что никого не было!

 - Да я так, просто, смотрю, - ответил он продавцу.

 - Ну зачем же так просто, если можно что-то купить! А я вижу: можно, и, главное, нужно, не так ли?

 - Нет... Я пойду, - не любил Даня назойливых консультантов.

 - Никуда ты не пойдешь!

 Даня остановился. "Это интересно," - подумал он.

 - У меня есть то, что тебе нужно, то, что ты всю жизнь искал, то, о чём ты мечтаешь!

 "Это еще интересней!" - улыбнулся Даня. - Что же, посмотрим, что там."

 Тем временем продавец-консультант достал из-под стола небольшую коробку.

 - Ну и что это? - спросил Даня.

 - Это? Да это ничего, это так! Вот, возьми.

 Он снял крышку. Внутри лежал прозрачный шар. Даня, помедлив, взял его в руки.

 - И что это?

 - Сейчас... Подержи чуть-чуть и мы узнаем, что тебе нужно.

 Даня посмотрел на шар и чуть не выронил его - прежде бесцветный, сейчас в нем бушевал океан красок. "Хаос. Вот оно истинное," - подумал он.

 - Сейчас оно успокоится. Надо только немного подождать.

 Даня стоял и вглядывался в Хаос. "Вот это настоящая Красота. Всё и сразу. И в то же время ничто и нигде. Наверное, стоит... ого-го!"

 - Это не для продажи. Это для определения клиента, - угадал его мысли кассир.

 - Ага, ясно, - не нашёл ничего лучше чтоб ответить Даня.

 Минут пять два человека, не отрываясь, глядели внутрь шара. Легкий, морской воздух приносил запах свежей, молодой зимы. Амулеты на потолке покачивались. Странное существо в аквариуме, не отрываясь, следило за мальчиком. Наконец, мерцание кончилось, превратившись в переливающуюся фиолетовым, синем и оранжевым призму.

 - Так... понятно, - пробормотал продавец. - Вот Вам наш ассортимент! Всё, что угодно, самые сокровенные желания! Вот очки - одев их ты будешь обладать Истинным зрением, то есть будешь видеть где правда, а где ложь, а так же - сквозь предметы и всякое такое (обычные черные очки в пол-лица). Это - очищенная вода, если нальёшь её в особый сосуд - вот он, кстати, - можешь видеть будущее. Или, соответственно, прошлое - что пожелаешь (синеватая жидкость в прозрачной стеклянной бутылке). А вот, например, эликсиры - мудрости, вечной жизни, удачи, силы, здоровья - выбирай на свой вкус! Ну, свечки ты уже видел.... Или, скажем...

 - Постойте! Постойте... - еле-еле удалось Дане прервать поток слов. - У меня нет столько денег. Я...

 - Каких денег! Не надо никаких денег!

 - Э... То есть как? - опешил мальчик.

 - Ну тут особые товары и особые деньги, - зловеще улыбнулся продавец.

 - Ну я тогда пошёл, - повернулся Даня к выходу. По коже бежали мурашки.

 - Стой! Эх, молодежь! Насмотрелась американских фильмов, думает - все вокруг дьяволы, всем душу подавай!

 - А что? - тупо спросил Даня.

 - В зависимости от выбора, - начал терпеливо и нудно, как выученный учебник, пояснять консультант. - Вот, например, ты выбираешь бессмертие.

 - Не выбираю. Нафик оно мне?

 - Ну не придирайся! К примеру. Вот у тебя есть бессмертие. А зачем тебе тогда смерть? Незачем, верно. Вот ты ее нам и продаешь.

 - То есть как это - продаю смерть? - уточнил Даня. В конце концов, есть на свете религиозные фанатики - может, заставят ритуалы проходить.

 - Просто! Выберешь - покажу.

 - Не надо мне этого. - Даня который раз направился к выходу. - Разве это не одно и то же, что и душу?

 - ХА!!! Ха, - засмеялся кассир. - По-твоему, смерть и душа - это одно и то же?

 - А почему бы и нет? Природа-то одна.

 - Но субъекты разные, - раздался голос.

 Даня обернулся. Это был мужчина ультрамариновой внешности, немного полноватый, с темным блеском в глазах.

 - Слышь, Дрю, - повернулся он к кассиру, продавцу и консультанту в одном лице. - Хватит парня дурить. Давай настоящее доставай.

 - Сейчас! - сразу засуетился Дрю. Раздвинул шторы за прилавком. И - !

 - Да, это Они, - сказал незнакомец.

 Крылья! Настоящие крылья! Живые. Дотронься - и они станут частью тебя - и ты полетишь! То, о чём мечтает каждый человек, вне зависимости от возраста, социального положения и количества проблем в личной жизни.

 - Они твои, - улыбнулся Дрю.

 Даня с восхищением рассматривал Крылья. Белоснежно-белые, чуть больше, чем его рост, мягкие и легкие, но прочные. Свобода. Счастье.

 - Нет, - сказал он.

 - Что? - нахмурился толстый. - Что ты хочешь эти сказать?

 - Мне не нужны крылья. Да, Свобода - это хорошо, но что я буду делать с ними в реальной жизни? Они же будут мешать.... Да и потом - это...

 - Постой, ты ведь еще не слушал цену! Может, - перебил его Андрей. - Всего ничего - пара чувств! Любые, на твой выбор - и они твои.

 - Нет, не надо.

 Даню била дрожь. Дрю был готов взорваться. Незнакомый мужчина задумчиво рассматривал колыхающиеся амулеты.

 - Что же, это твой выбор. Но я знаю - у тебя есть вопрос - который ты постоянно себе задаешь. А у меня есть ответ. Точнее, то, что тебе поможет его найти.

 Даня недоверчиво взглянул на этого странного мужчину в черных брюках.

 - Разве ты не хочешь узнать, почему мир так устроен? Разве ты не хочешь увидеть всё таким, каким оно действительно является? Разве ты не хочешь понять - почему это так? Почему ты живёшь именно так, а не иначе? Почему ты поступаешь именно так, а не по-другому? Почему мир такой? Почему Ты Такой? Кто Ты?

 Замолкла даже тишина. Только неслышно шелестел ветер. Даня.... Нет, сейчас он уже не мог думать... просто... забыл как это делается... просто...

 - Как?

 - Идём.

 Они спустились в подвал. Абсолютная темнота. Дрю зажег свечи. Комната оказалась очень мала. Посреди неё...

 - Да, это Зеркало. В Нём ты увидишь свою Сущность. Но хочу предупредить: когда ты её увидишь, когда ты себя почувствуешь себя ею.... После этого будет сложно опять стать тем, кто ты есть сейчас.

 - Всё равно, - как в тумане ответил Даня. - Я хочу знать.

 - Чудненько. Насчет цены - тут все просто - когда ты себя увидишь - в тебе будет Страх. А затем, когда ты себя осознаешь, его уже не будет. Мы заберем его.

 - Ладно, - зеркало манило. Всё, что сейчас желалось - сдернуть покров.

 - Тогда - по рукам!

 Вспыхнули и погасли свечи. Ледяной холод и пронизывающий ветер. Удаляющиеся шаги: "На всякий случай подготовлю еще один аквариум" - "Можно". И Тишина.

 Даня и Зеркало. "Надо ли? - Да, решено. - А что, если это ловушка? - Это смешно... вообще всё, что здесь происходит - выдумка, ничего не будет. Не бойся. - Бояться? Я должен бояться? Холодно.... - Прекрати. Ты же этого хочешь. - Да, хочу. - Так сделай это! - А что, если.... - Сделай!... "

 Даня сдернул покрывало. Блестящая зеркальная поверхность. Светящаяся, как луна.

 Даня пригляделся... Кто же это? Ничего не видно. Почему зеркало ничего не отражает? Он дотронулся до гладкой поверхности и тут же отдернул руку - стекло было раскалено. В тот же миг по голубой поверхности понеслись тени. "Наконец-то, - подумал мальчик. - Изображение." Казалось, стекло раскачивается на ветру. Даня с замиранием сердца всматривался в зеркало. Прошло несколько бесконечных минут.

 Подувший вдруг резкий ветер заставил Даню поёжиться. Взглянув на зеркало - он увидел. Да, это, похоже, был Он. Но... кто это? Или Что?

 В зеркале отражался его силуэт. Серо-синяя, слабо оформленная масса. И - Пустота.

 Меньше мига Даня смотрел на своё отражение. А затем...

 ... Свежий воздух... Фухх... Улица... Люди... как хорошо....

 Мальчик сидел на скамейке и смотрел в никуда. Десять минут назад он без звука выбежал из этого адского подвала, а, затем, без остановки - вперед, не оглядываясь.

 Пустота. Ничто. Серое ничто. Даня поднял глаза и посмотрел на уходящий автобус. "Да, - сказал он себе. - Я это понял. Но я не успел это почувствовать. Это меня спасло. Можешь не переживать..."

 В жаркий летний день ему было холоднее, чем зимой. Холод был повсюду, так как он был внутри. Он был внутри, так как внутри ничего не было. Он был никем. Даже не Никем, а просто никем. Нет, не хаосом... Нет....

 "Хватит, - сказал он себе через некоторое время. - Надо жить дальше - Но зачем? Нет смысла. - Но ведь и раньше его не было. - Но теперь... - Теперь ты просто это увидел. И все...".

 - И всё, - повторил Даня вслух.

 Достал плеер. Случайный выбор. Нет, никакого больше Наутилуса. И в метро. И дальше - под склон, до горизонта и за пустоту, в пустоте и вечности!...

  

   Мимо окон чужих

   Сам не свой,

   Ветер в шею,

   По льду иду домой.

   Поскользнусь, упаду,

   Под деревьями оставлю

   Свой злой смех.

   Все давно хотели,

   Чтобы я ушёл от всех.

   Вот и прилетела

   С красным пером стрела,

   Ткнула в грудь,

   Не промазала....

  

   ___

   В тексте использованы отрывки песен "Человек без имени" и "Люди" группы Наутилус,"7 часов утра" группы Пилот.

34

Дих Р. Дом-морок     "Рассказ" Хоррор

  Печалью прорастает вечер - закатное солнце собирает вокруг себя сумерки и бросает окрест, они расползаются и увеличиваются всё больше, шире... Ты мне всегда говорила, что любишь темноту, и скоро мы без фонаря или свечи действительно ничего тут не увидим.

  

  Домик принадлежит тебе, кто-то из твоих деревенских родственников умер, бабка, что ли, и ты теперь наследница. Эту новость ты вчера мне сообщила так радостно - и я подумал: всё равно безработный, почему бы не махнуть в эту деревню на пару недель, собраться с мыслями, стряхнуть пыль города с души - а ты так обрадовалась, что я решил помочь тебе обжить неожиданно свалившееся на тебя... сокровище.

  

  Полупустой автобус домчал нас до точки назначения, когда уже закат разукрашивал тёмно-синее небо красными отчаянными мазками. Приехали на ночь глядя - ну да у нас почти всё не как у людей, думаю я, пока, вполголоса ругаясь, пытаюсь справиться с замком. Откуда-то взявшаяся бродячая собака виляет хвостом, негромко скуля, будто радуясь тому, что мы появились.

  

  Мы входим в дом, холодный, пахнущий сыростью, неживой какой-то. Электричества пока тут нет, объясняешь ты - давно уже отключили.

  Щёлкаю своей 'зиппо' - на столе только подсвечник из копыта козы со свечой в нём - и ты берёшь у меня зажигалку... Женщины издревле возжигали огонь в домах - но в домах, заполненных миром и уютом, а не в одиноких лачугах, подобной той, где сегодня прячутся двое одиноких людей - беглецы от мира и друг от друга.

  

  Ценная вещь этот подсвечник, старинная, видимо - думаю я, торопливо помогая тебе раздеться - мы с тобой с момента нашего знакомства лишь блудом спасаемся от холода и страха, и от прочих жизненных невзгод. Расположившись на допотопной софе, на которой уже расстелен мой плащ, кидаемся в пламя похоти, пытаясь уйти от себя, от этого дома, что, мерещится мне, с наступлением ночи начинает выпускать во тьму сонмы неведомых нам сущностей... мы, изнемогшие от торопливого секса, который нам отнюдь не помог, ощущаем чуждое присутствие каждой порой кожи, я шёпотом спрашиваю: 'Слышишь?.' - 'Да' - отвечаешь ты, 'Боишься?' - 'Не-ет - доносится из сумрака - мне так интересно...'.

  

  Свеча в подсвечнике вдруг вспыхивает - на стенах появляется хоровод безобразных теней...

  'Ведьма, ведьмино отродье' - так я шепчу и, в порыве совершенно безотчётной ненависти обхватываю обеими руками твою шею, которую ещё четверть часа назад исступлённо целовал, жадно спускаясь ниже, чтобы покрыть поцелуями твою грудь - и принимаюсь душить тебя.

  

  Свечка в странном подсвечнике торопливо трещит, словно сам подсвечник хихикает скрипучим костяным смехом. Неровное пламя бросает на стену новую тень, кого-то толстого и безобразного, а с потолка начинает сыпаться штукатурка...

  Ты хрипишь и вдруг издаёшь скулящие звуки - я с удивлением обнаруживаю, что душу не тебя, а ту приблудившуюся к одинокому дому собаку, единственное живое существо, которое нас встретило у входа. старый дом принимается трястись: скрипят стропила, слышно, как стекло на веранде хрустнуло и зазвенело, разбиваясь об пол...

  

  Размыкаю руки - и всё затихает. Кое-как одеваюсь в полумраке, и тут кто-то словно поворачивает мою голову вниз - в тусклом полусвете блестит кольцо крышки погреба. Я поднимаю крышку, зову с собой на всякий случай тебя, - и кидаюсь вниз, по ступеням, которые не вижу, подворачивая попутно ногу.

  Крышка сама собой захлопывается, слышен звук, точно на неё двигают нечто тяжёлое, вроде сундука -прислушавшись, я слышу над собою твой голос, что-то нестройно поющий по-французски, кажется:

  'C'est la danse des canards

  Qui en sortant de la mare

  Se secouent le bas des reins

  Et font coin-coin

  Fait's comm' les petits canards

  Et pour que tout l' monde se marre...'

  

  Тру виски - словно какое-то мутное облако окутало часть мозга... Неожиданно для себя кричу вверх: 'Ты что там - самогон нашла?'.

  

  Я принимаюсь шарить по стенкам погреба - объёмистый, прежние хозяева, видимо, были трудолюбивыми людьми, не поленились выкопать такое... Неожиданно нащупываю выключатель, щелчок - и прямо передо мной загорается маленькая лампочка. Странно, ведь ты уверяла меня, что тут нет никакого электричества, что его отключили, ещё когда умерла эта твоя бабушка или кто она там тебе была, - но вот эта лампочка... Продвигаюсь вперёд, хромая и охая - впечатление, что погреб длиною в несколько домов, равных тому, под которым он вырыт.

  

  Вблизи видна пара бочонков, сдвигаю с одного крышку, и в нос бьёт смрад сгнивших фруктов - похоже на абрикосы. Со злостью толкаю бочонок - он валится на бок, слипшаяся заплесневелая масса ползёт по полу, её вид напоминает мне огромную раковую опухоль, что я видел в анатомическом театре, заспиртованную и отвратительную.

  

  Вой доносится снова - я слышу цоканье собачьих когтей по бетонированному полу погреба... Задушенная мною дворовая собака, - оказывается, я повредил ей шею, и голова болтается на боку - радостно кидается ко мне, волоча заднюю ногу - почему я не удивляюсь?. Собачьи глаза озорно блестят в полумраке - машинально провожу ладонью по её морде и стряхиваю с пальцев слюну.

  

  Животное отстраняется от меня, пытается понюхать гнилую абрикосовую массу, которая вдруг оживает и обволакивает собаку, словно коконом...

  

  Собравшись с силой, бью кулаком снизу вверх в тяжёлую крышку надо мною - та вдруг легко подаётся.

  В комнате за время моего отсутствия произошли некоторые изменения: вся немногочисленная мебель сдвинута в угол, на полу стоит подсвечник из ноги козы, причём кто-то заменил в нём свечу с обычной парафиновой на какую-то странную восковую. Я присаживаюсь на корточки, охая от боли в подвёрнутой ноге, и вижу, что в воске самодельной свечи отчётливо видны мёртвые мухи - она наполовину состоит из мух...

  

  Ты подвешена за руки к потолку, плоть с твоих ног, с икр, уже кем-то объедена. Ты, странно... ты лишь беззвучно разеваешь рот, потому что не можешь кричать... из твоего рта мне под ноги начинают сыпаться зубы, следом шлёпается язык. Я страшусь поднять голову, чтобы увидеть, что же с тобою происходит - но моё любопытство вознаграждается помимо моей воли - твоя кожа с мокрым хлопком падает у моих ног.

  Всё же поднимаю глаза - навстречу моему взгляду с потолка, взявшись из ниоткуда, спускается ещё одна петля - для меня, я так понимаю. Кто-то толкает в спину, прямо к этой петле... я трясу головой, прогоняя морок, и отчётливо слышу как толкавший отступает - слышен сзади грохот шагов, как будто он обут в сапоги, что грохочут, словно копыта.

  

  Не оглядываясь, распахиваю дверь, ведущую на веранду, - но вместо дверного проёма передо мною огромная собачья пасть, источающая зловоние. Шарахаюсь назад, щёку задевает свисающая с потолка петля - и я на миг ойкаю, потому что она оставляет влажный след на щеке. Вытираю и обнюхиваю ладонь - пахнет кровью и абрикосами. Дверь сама собой закрывается и вновь распахивается... ничего сверхъестественного, открытая дверь и свет луны, пробивающийся в окна веранды.

  

  На крыльце меня передёргивает: все деревья во дворе увешаны собачьими трупами, покачивающимися от лёгкого ночного ветра. Обернувшись, вижу в глубине дома, как твоя петля лопается, и ты шлёпаешься на пол, пытаешься подняться на полусъеденных ногах...

  

  * * *

  

  ...Я просыпаюсь от того, что ты играешь со мной - я с охотой, ещё полусонный, отвечаю на твои ласки... какой у нас тут запах, нам нужно помыться сегодня же! Ты оказываешься сверху. В комнате, я вижу сквозь полуприкрытые веки, становится темнее, потому что твоё тело в позе 'всадницы' на мне словно закрывает лучи весеннего солнца, бьющие в окно.

  Всё кончается быстро.

  

  'Ну и ерунда же мне снилась - бормочу, прикрыв глаза. - Дом твой действительно...' Вместо ответа мохнатая когтистая лапа гладит меня по щеке, царапая, и я, ойкая от боли и морщась от запаха псины, окончательно просыпаюсь - чтобы увидеть голову той самой несчастной собаки, которую я вчера задушил, на твоих плечах.

35

Днепровский А.А. Конечная     "Рассказ" Мистика

  Никита уже начал подумывать, что, пожалуй, пора поворачивать назад. Пока еще не успел заехать в такие дебри, из которых совсем не сможет выбраться.

  С раннего утра он колесил по тайге, сверяясь поочередно то с картой, то со схемой, нарисованной маркером на листке бумаги формата А4. Навигатор уже с самого начала пути приятным женским голосом принялся советовать полную ахинею. Никита отключил звук, чтобы не отвлекал, и на монитор почти не смотрел - все равно картинка, которую он показывал, не имела ничего общего с окружающей действительностью.

  Грунтовые лесные дороги больше походили на тропы - они невообразимо петляли, раздваивались, перекрещивались и сходились воедино. При этом ни одна из них ни к карте, ни к рисунку-схеме толком не подходила.

  Деревня Медведевка, кстати, на этой новой карте не значилась вовсе. Считалось, что такой населенный пункт просто перестал существовать. На самом деле деревушка еще не исчезла окончательно - по крайней мере, один житель в ней еще оставался. Самое обидное, что деревня скрывалась в таежной глуши где-то совсем рядом, но никаких признаков близости жилья все не попадалось.

  Солнце уже задевало боком верхушки сосен, когда впереди на узкой дороге вдруг показалась фигура человека. Одинокий пешеход в дремучей тайге, размеренно и неспешно шагал по своим делам. Услышав шум мотора, он оглянулся и, увидав джип, шагнул из колеи в сторону, уступая дорогу.

  На обочине стоял щуплый молодой паренек, по виду явно городской, в деревне молодежь так не одевается. На ногах - стоптанные кеды, сильно потертые и довольно грязные китайские джинсы. "Пацифик" на груди поношенной ветровки, от руки нарисован белой краской. Рюкзачок-"бэк" за спиной тоже украшал знак мира. Длинные, но жидкие волосы, стянутые в "хвост", мылись либо очень давно, либо вообще никогда.

  Больше всего пешеход походил на студента-неформала. Судя по очкам на носу еще и отличника.

  Никита остановился рядом с парнем и перегнулся через пассажирское сиденье к окну:

  -Братишка, ты Медведевку знаешь?

  Парень кивнул.

   -Это далеко?

  -Километров пять-семь.

  -По этой дороге?

  Никита уже начал раздражаться, из-за того, что ответы из очкарика приходилось вытягивать. Болтуном тот явно не был.

  -Да, - паренек снова ответил односложно, но потом все-таки добавил, - Только километра через три будет развилка - там направо.

  -Вот спасибо, выручил! А то я весь день по тайге круги наматываю. Ты сам-то туда шагаешь?

  -Почти... - очкарик неопределенно махнул рукой.

  - Так садись, подброшу!

  -Спасибо большое, но я лучше прогуляюсь. Счастливого вам пути.

  Паренек давая понять, что твердо намерен идти пешком, повернулся и зашагал по заросшей подорожником обочине.

  Никита пожал плечами и тронулся вперед. "Надо же! Вежливый какой!" - почему-то с неприязнью подумал он - "Типичный "ботаник".

  Этот очкарик вполне мог быть "зеленым" - отправился в одиночку спасать тайгу для человечества. А может он нео-хиппи, решил на недельку-другую слиться с матерью природой, чтобы лучше ощутить, что он - дитя цветов. Благо в лесных прогалинах Никита несколько раз видел заросли конопли выше человеческого роста. Для размышлений и медитаций самое оно.

  В любом случае в голове у парня явно хватало тараканов.

  Через несколько минут дорога разделилась надвое, и Никита принял вправо. Вскоре он без всяких предисловий выехал из леса прямо на деревенскую улицу.

  Дома на улице располагались только с левой стороны от дороги, и все они были давно заброшены. Дворы сплошь заросли бурьяном, крыши провалились, в оконных проемах не сохранилось не то, что стекол - даже рам. Деревня казалась мертвой.

  Никита медленно ехал вдоль развалин и уже успел подумать, что, похоже, зря сюда приперся, когда где-то в конце улицы вдруг залаяла собака.

  Самой последней в ряду домов-призраков стояла малюсенькая бревенчатая избушка вполне обжитого вида.

  

  Старик напоминал огромную черепаху - сухая и какая-то пятнистая кожа туго обтягивала костистый лысый череп, зато на шее свисала многочисленными складками. Сходство усиливала меховая жилетка, сшитая из кусочков овчины, при разговоре дед то вжимал в нее голову, как в панцирь, то наоборот вытягивал шею во всю длину. Что именно он говорит, Никита не мог разобрать - слышалось только какое-то монотонное шипение. Да он и не пытался расслышать старика - ему было плохо.

  Плохо от невыносимой духоты в крохотном помещении - старик, сволочь, накочегарил печку на всю катушку. В придачу накурено было так, что дым от дедова табака-самосада висел в воздухе сизо-серыми пластами. Еще тошнотворно воняло какой-то ядовитой мазью от ревматизма. А от банки с самогоном несло сивухой.

  От самогона было хуже всего - тягучий как глицерин, вонючий картофельный самогон, они пили уже два дня и Никита чувствовал, что больше не может выпить ни капли этой отравы.

  Обидно - таких трудов стоило выбить на работе неделю отпуска, отыскать в глухомани на самом севере области эту крохотную деревушку, чтобы потом здесь тупо бухать. Да еще такую гадость!

  Собственно, в самой заброшенной деревне, Никита ничего делать и не собирался. Но вокруг Медведевки до бесконечности простиралась первозданная тайга. Один приятель - такой же страстный охотник, просто стопудово гарантировал, что здесь, на маленьких таежных озерах водятся утки, жирные как поросята. Уток на каждом озере столько, что под ними воды не видно, а когда стая взлетает, то заслоняет все небо - промахнуться просто нереально. И главное - в деревне живет старичок, который знает окрестную тайгу, лучше, чем Никита свой бумажник, поэтому может вывести на такое заветное озеро, быстрее, чем в зоопарке по стрелкам-указателям.

  С открытием сезона Никита, побросал все дела в городе и рванул в тайгу, разыскивать этот охотничий рай. Когда, наконец, до него добрался, оказалось, что от проводника - сибирского следопыта толку никакого - его скрутил приступ ревматизма. Якобы это предвещало затяжную непогоду.

  Хотя синоптики обещали "тепло и солнечно" до конца недели, дождь действительно пошел через пару часов после приезда Никиты и не прекращался уже два дня.

  Никита хотел поначалу пойти на охоту в одиночку и попросил старика подсказать дорогу до ближайшего озера.

  -Ну, а чего! Сходи один. - Следопыт улыбнулся доброй, какой-то блаженной улыбкой, показав во всей красе розовые и голые как у младенца десны, - Только там болотА кругом. Утопнешь.

  Утопнуть в болотАх в неполные тридцать лет Никите совсем не улыбалось. К тому же старик пообещал улучшение погоды к концу недели. Так что еще оставалась надежда, успеть хоть на день-другой выйти пострелять на заповедные озера. Если там пусть вполовину такая охота, как ему обещали, то о ней можно будет потом всю жизнь вспоминать. За это не жалко подождать несколько дней.

  Пока же Никита от безделья два дня подряд пьянствовал на пару с несостоявшимся проводником. Сначала выпили привезенную из города водку, потом перешли на дедовы запасы.

  От выпитого и от жары Никите стало не то чтобы нехорошо, а просто дурно - тесная кухонька рубленой избушки раскачивалась и вращалась, а старик-черепаха казался попеременно то до смешного маленьким, то пугающе огромным. Никита почувствовал, что если не выйдет на свежий воздух, то его стошнит прямо за столом.

  Он хотел встать, но старик обеими руками вцепился в его камуфляжную футболку и что-то неразборчиво шипел, шевеля мокрыми губами и бессмысленно вытаращив красные слезящиеся глаза.

  -Да отцепись ты, клещ энцефалитный!

  Никита схватил деда за руки и оттолкнул от себя, да, видимо, вгорячах не рассчитал. Дедуся навернулся с табурета, взмахнув в воздухе подшитыми пимами, и закатился под стол. Разбираться, не повредился ли он, не было времени - тошнота подкатила уже к самому горлу. В сенях Никита едва успел сунуть ноги в "берцы" и выскочил во двор - под дождь.

  Несколько секунд казалось, что все-таки стошнит, но постоял немного, подставив лицо льющейся с ночного неба холодной воде и, тошнота понемногу отступила. Рядом, занимая пол двора, мок под дождем верный конь - "крузак". Никита положил голову, горячим лбом, на капот своей машины и от холодного металла стало еще легче.

  В этот момент и грохнули два выстрела, один за другим. Лобовое стекло джипа прямо над головой Никиты покрылось паутиной трещин, расходящихся от двух огромных дырок. Никита ошалело оглянулся - на крыльце, нечленораздельно матерясь, перезаряжал ижевскую "вертикалку" старик- черепаха. Делал он это на удивление ловко, притом, что еле держался на ногах. На плече у старика висел полный пояс-патронташ. Никита успел плашмя упасть на землю, когда раздались следующие выстрелы. На месте, где только что стоял Никита в капоте "Лэнд Крузера" появились две приличные дыры.

  Никита по жидкой грязи на брюхе быстро заполз за машину, и уже оттуда крикнул:

  -Что ж ты делаешь, сволочь! Почти новая машина!

  В ответ - очередные два выстрела. Судя по звуку, теперь уже в правом боку "Тойоты" прибавилось два лишних отверстия. Никита осторожно выглянул - стрелок, качаясь, спускался с крыльца, придерживаясь за стену дома. Когда он спустится во двор и сделает два-три шага, джип уже не будет прикрытием. Не дожидаясь этого, Никита полез на забор позади машины, тяжело перевалился через него и рухнул мешком вниз, когда снова пару раз бабахнуло, и от досок забора полетели щепки.

  Не поднимаясь, Никита на четвереньках рванул к ближайшим зарослям. Только когда, обдираясь, пролез под какой-то нереально колючий куст, оглянулся. В свете, падающем из маленького окошка избы, силуэт стрика был черной тенью. Старый кретин стоял в калитке, привалившись боком к столбику и, вгонял в стволы очередные два патрона. Зарядив ружье, дед навскидку лупанул два раза. Стрелял, казалось наугад, но именно в ту сторону, где прятался Никита - засек видать направление. На голову Никите посыпались листья и сучья, он понял, что надо линять дальше.

  Как мог быстро, он пополз по мокрым опавшим листьям, вглубь обступавшего деревеньку леса. Позади него продолжало бабахать с короткими промежутками, иногда сверху падали срезанные выстрелами ветки. Через некоторое время Никита снова встал на четвереньки, так получалось двигаться гораздо быстрее, чем на пузе. Когда в темноте наткнулся на толстенный ствол поваленной сосны, то заполз за него и затих.

  Отдышавшись, он вспомнил про телефон и торопливо достал его из кармана. Никита, наверное, вызвал бы разом и полицию, и братков из одной криминальной группировки, с которыми он был немного знаком. Вот только сигнала не было совсем - ни одного деления. Матюгнувшись шепотом, Никита со психу зашвырнул далеко в чащу бесполезный телефон и тут же снова тоскливо выругался - это была навороченная модель, смартфон со всеми мыслимыми функциями. Даже если он не разбился, искать его в зарослях в полной темноте бессмысленно. Никита заскрипел зубами от ярости и твердо решил, что, вернувшись в город, обязательно поменяет оператора.

  Потом вдруг понял, что стало тихо. Выстрелы прекратились, только шелестел моросящий дождь - скорее всего, у деда закончились патроны. Хотя старый следопыт мог и затаиться в засаде. В любом случае Никита решил обратно не лезть, чтоб не нарваться на пулю спятившего охотника. Лучше обойти деревню лесом, переночевать в каком-нибудь более, или менее сохранившемся доме, а уж поутру разбираться с психопатом.

  Никита, матерясь и падая через каждые пару шагов, продирался сквозь лес, угрюмо прикидывая - во что превратилась его машина. Спьяну он никак не мог сообразить - распространяется ли его страховка на обстрел машины из ружья, со стороны третьих лиц. В голове крутилась почему-то такая бюрократическая формулировка: "Обстрел машины из ружья, со стороны третьих лиц". Если уж честно, то "крузак" был не таким уж и новым. Зато выглядел он очень даже бодро - модель-"сотка", музыка, диски и прочий "фарш", практически идеальное состояние. Но самое главное - еще почти два года предстояло выплачивать кредит за эту машину. Хотя самой машины у Никиты, похоже, уже не было.

  За этими невеселыми мыслями он не сразу заметил, что деревня как-то долго не показывается. Никита остановился, напряг, как мог хмельные мозги, пытаясь сориентироваться, и вдруг заметил огонек совсем в другой стороне от той, куда он шел. По идее во всей округе светиться ночью могло только окошко в избе старика-охотника.

  Это был отчетливый свет, и Никита уверенно двинул на него. Еще подумал "Чуть не заблудился, блин". К самой избе Никита близко подходить не собирался. Просто ориентировался на огонек, чтобы добраться до деревни.

  Свет постепенно становился ярче и, где-то через полчаса, Никита вышел из леса к фонарю.

  Это была не деревня. Прямо в лесу стояла обычная трамвайная остановка совдеповских времен - ржавый железный навес, пара поломанных скамеек, да фонарь. К фонарю прикручена белая табличка с буквой "Т" и номером маршрута, который, правда, уже невозможно было прочесть. И мокрые рельсы, уходящие куда-то в темноту.

  Никита ошалело уставился на вполне заурядный пейзаж. Все как будто нормально, только вот одно никак не увязывалось в голове - откуда трамваи в глухой тайге. Впрочем, кроме Никиты, это, кажется, никого не удивляло - на остановке толпилась куча народу - как в час пик на какой-нибудь городской рабочей окраине. Некоторые люди стояли под навесом, некоторые снаружи - под зонтами и без. Вдруг Никита заметил с краю толпы очкарика, который показал ему дорогу до деревни. Какой-никакой, а знакомый.

  Стараясь не очень сильно не раскачиваться, Никита подошел к нему:

  -О, з-здорово! А что тут...тут у вас - трамваи ходят?

  Паренек, молча, кивнул.

  -А к-куда ходят?

  Очкарик видимо понял, что Никита просто так не отстанет, и нехотя ответил:

  -По разному...кому куда.

  -И часто они...это.. х-ходят?

  Паренек в ответ только пожал плечами.

  -Блин! - этот молчун уже начинал потихоньку бесить, - Ну, а ты-то - д-давно ждешь?

  -Два дня.

  -О-го-го себе, - Никита присвистнул - и че, с-сколько осталось ждать? Еще пару дней?

  -Да нет. Теперь уже скоро должен подойти.

  Ясно давая понять, что больше болтать не намерен, пацан отвернулся и даже отступил на пару шагов.

  Никита толком ничего не понял, кроме того, что скоро должен подойти трамвай. "Наверное, тут рудник какой-нибудь рядом, или лесопилка, а трамвай в поселок рабочих возит. Может даже в райцентр" - подумал Никита. Скорее всего, в советские времена ветку кинули - тогда навалом было сумасшедших и совершенно нерентабельных идей. Никита решил дождаться трамвая и ехать в поселок - там наверняка есть пункт полиции или хоть на крайняк участковый. Документы и деньги, завернутые в целлофан, лежали в застегнутом на молнию боковом кармане камуфляжных "охотничьих" штанов, так что с представителями власти вполне можно было договариваться. Написать заяву и пусть полицейские разбираются с этим Ворошиловским стрелком. Никита с тоской подумал, что все имущество маразматика, вряд ли покроет расходы на ремонт машины.

  Стоя неподвижно под осенним дождем в штанах и одной футболке, Никита быстро начал замерзать, не смотря даже на то, что был здорово пьян. Хотелось спросить кого-нибудь, когда же, наконец, придет трамвай, но не решался. Несмотря на приличную толпу на остановке, почти никто не разговаривал. Изредка те, кто держался парами, тихо перешептывались, но таких было мало. В основном каждый стоял особняком, сам по себе. И вообще народ, если честно, мало походил на рабочую смену, все были какие-то очень разные - и по возрасту и по виду. Одни - в драных джинсах, другие - в дорогих костюмах и даже с галстуками.

  Всех объединяло только напряжение. Как-то уж слишком сосредоточенно все эти люди ожидали трамвай.

  Наконец за деревьями блеснул свет и из-за поворота со скрежетом выкатился красный, явно очень старый вагон и остановился на остановке. Без суеты и давки в полной тишине пассажиры тихо и даже как-то осторожно вошли в этот вагон, и расселись по местам. Трамвай подошел совершенно пустым, поэтому "сидячих" мест хватило всем. Никита тоже плюхнулся на свободное дерматиновое сиденье у окна. Внутри оказалось неожиданно тепло, от мокрой одежды пассажиров даже стал подниматься легкий парок.

  Трамвай звякнул и, со скрипом, тронулся. Никита покрутил головой - место кондуктора оказалось пустым, какая-нибудь тетка с сумкой на пузе по салону не ходила и деньги с пассажиров не собирала.

  -С-скажите пожалуйста! - обратился Никита к женщине средних лет на соседнем сиденье, - С-сколько здесь проезд стоит.

  Дама явно осуждающе посмотрела на пьяную физиономию Никиты и нехотя ответила:

  -Для всех по-разному.

  После чего демонстративно отвернулась и уставилась в окно.

  "Подумаешь! Цаца какая!" - подумал Никита, он слегка обиделся, - "Ну, выпивши немного, но вежливо же спросил. Можно было и нормально ответить!"

  Он просто хотел по-честному оплатить проезд. На самом деле он переживал, чтобы его не высадили за неуплату где-нибудь на полпути, в дремучем лесу. Но никто из пассажиров не рылся по карманам и не звенел мелочью, готовясь купить билетик. Возможно, тут принято расплачиваться при выходе. Никита успокоился и решил, что заплатит, когда потребуют...ну, в крайнем случае, уплатит штраф, если его поймают как "зайца".

  Трамвай, постепенно набрав скорость, покачивался на ходу, монотонно поскрипывал и постукивал колесами на стыках, так что минут через пять Никита спокойно уснул, решив, что в поселке будет конечная и там его по любому растолкают и высадят.

  Разбудил Никиту шелестящий голос из динамика:

  -Остановка "Цветущая долина".

  Никита спросонья глянул в окно.

  Солнце ярко сияло в вышине, как бывает только в начале лета. Вдоль трамвайного пути раскинулся цветущий яблоневый сад. В глубине сада виднелся нарядный кирпичный домик с палисадником, резными белыми ставнями, похожими на кружево, и лавочкой у калитки. К дому вела дорожка, отсыпанная мелкой речной галькой. Когда открылись двери, в салон трамвая ворвался одуряющий аромат яблоневого цвета. Воздух, казалось, осязаемо вибрировал от гудения множества пчел.

  На остановке сошла пожилая пара. Трамвай тронулся, а седые мужчина и женщина пошли по дорожке к дому. Высохшие и хрупкие, они шагали по гальке, взявшись за руки, как маленькие дети и поддерживая друг друга.

  "Привидится же такое! Этот старый хрыч, наверное, демидролу в самогон накидал, или на мухоморах его настаивал" - подумал Никита и снова уснул.

  -"Метеостанция", - прошелестел динамик.

  За окном серебряное небо отражалось в белом снегу. Снежные барханы бесконечно тянулись вдаль, как белые волны застывшего моря. Поземка призрачной дымкой вилась между этими волнами. Линии горизонта не было, потому, что где-то неуловимо далеко снег и небо сливались воедино. Под окном трамвая из снега выглядывало полузанесенное здание, вокруг которого там и сям торчали из сугробов какие-то ящики на подставках и антенны. На длинном шесте развевался странный полосатый флаг, похожий на оторванный рукав большой тельняшки. Через открытую дверь на Никиту дохнула звенящим холодом полярная стужа.

  Здесь тоже сошла пара, только теперь молодая. Паренек с жиденькой бородкой, и гитарой за спиной, а за его рукав держалась невысокая курносая девушка. Оба были тепло одеты - оленьи унты и оленьего же меха куртки с накинутыми на голову капюшонами. Лица этой пары были до комичности серьезными.

  Утопая в снегу парень и девушка стали торопливо пробираться к заснеженному зданию, их дыхание поднималось в морозном воздухе клубами пара.

  Никита ошалело оглядел пассажиров - никто не удивлялся, знакомый очкарик о чем-то сосредоточенно думал и от этого казался гораздо старше. "Ну, точно, у меня глюки - решил Никита - До сих пор от дедова самогона не отпускает!" - и опять задремал.

  На следующих остановках он уже толком не просыпался - только приоткрывал один глаз, и, увидев очередную галлюцинацию, закрывал снова. Потому, что за окном было что-то совершенно не реальное.

  То это было океанское побережье, пахнущее водорослями, с криками чаек, с пальмами над прибоем и бунгало на белом песчаном пляже. Там сошла ослепительно красивая женщина одетая только в бикини, да вокруг ее бедер было повязано прозрачное шелковое порео. Помогая сойти по ступеням, ей подал руку мускулистый мулат в шортах и гавайской рубахе.

  То шумела голосами городская площадь, до краев заполненная народом - над головами кое-где виднелись плакаты-фотографии с подписями "Наш кандидат", а ветер трепал флажки и воздушные шарики. Солидный мужчина в строгом костюме, не спеша, сошел по ступенькам из трамвая, и толпа встретила его оглушительными овациями.

  Трамвай останавливался в самых невероятных местах и на остановках выходили люди, одетые в такую же неожиданную, но всегда подходящую случаю одежду. Хотя в лесу, вместе с Никитой, никто в таких нарядах в салон не входил.

  На каждой остановке кто-то выходил, но с начала пути, ни разу никто не вошел в трамвай.

  Какое-то время Никита спал настолько крепко, что вообще ничего не чувствовал и не слышал.

  Проснулся он оттого, что во сне больно ударился о стекло головой. Еще не открыв глаза, понял, что трамвай едет очень быстро - тело Никиты швыряло из стороны в сторону, и стук колес слился в практически непрерывный гул. "И куда так гонит? - недовольно подумал Никита - вечно этот общественный транспорт сначала ждешь два дня, а потом они летят как угорелые - график нагоняют".

  Чувствовал он себя просто отвратительно - голова раскалывалась, во всем теле была какая-то слабость, и сильно ломило суставы. "Не хватало еще простудиться. Съездил, блин, на охоту"! Никита с трудом разлепил веки. Трамвай был пуст. Только у средней двери, держась за поручень, стоял толстый лысый дядька в смокинге и очках в золотой оправе. В этот момент трамвай стал потихоньку снижать скорость.

  -Остановка "Нобелевская" - донеслось из динамика.

  Двери трамвая распахнулись прямо в конференц-зал. Ряды мягких кресел заполняли в основном мужчины, одетые в смокинги и в подавляющем большенстве - солидного возраста. Местами среди их черных пиджаков, седых шевелюр и лысин можно было увидеть вечерние платья и нарядные прически дам.

  Никита ошарашено смотрел то в зал, то на дядьку в трамвае. Тот был сильно взволнован, лицо его просто светилось торжеством, на миг он оглянулся, встретился с Никитой глазами и с осуждением покачал головой. А потом торопливо вышел из салона в зал. Двери трамвая мгновенно захлопнулись, и он рванул с места как гоночный автомобиль.

  Скорость движения теперь была такая, что трамвай почти не качало, он ровно летел вперед под негромкий свист.

  Никита думал о мужике, который только что вышел на остановке и мучительно старался вспомнить - где он видел эти глаза за стеклами очков. Почему-то ему казалось очень важным это вспомнить.

  Очкарик!

  Ну конечно, это же тот самый пацан, которого он, Никита позавчера подвозил до деревни! Только, как будто, лет на сорок-пятьдесят старше.

  Это открытие, странные воспоминания о галлюцинациях в пути и кое-какие догадки сложились вместе как пазлы, и от получившейся картинки Никите стало страшно. Он начал кое-что понимать. Растерянно глянул в окно и сначала увидел за стеклом только черноту. А потом заметил отражение на этом стекле.

  Из зеркала трамвайного окна на него испуганно смотрел тощий сгорбленный старик. В одежде совсем ничего не изменилось - старик сидел в камуфляжной "охотничьей" футболке. Той самой, которую Никита заказал в интернет-магазине, вместе с костюмом "сухой камыш" и в которую он и был одет, когда зашел в салон этого проклятого трамвая.

  В этот момент вагон резко остановился, тут же открылись двери, за ними была черная пустота.

  В абсолютной тишине механический голос из динамика над дверями отчетливо объявил:

  -Конечная!

  Никита судорожно вцепился в кресло и истерично завизжал:

  -Я здесь не выйду! Я проехал свою остановку! Я не знал!

  -Конечная! - равнодушно повторил динамик.

  -Ну, я же не знал! - Никита заплакал - Я в первый раз!

  -Здесь все в первый раз, - монотонно возразил динамик. - Конечная! - в третий раз объявил он.

  Дверь кабины открылась и в вагон вошла вагоновожатая. Синий форменный плащ с полосками из серебристого светоотражающего материала был слишком велик и от того висел складками. Опущенный капюшон полностью скрывал лицо. Никита был уверен, что под этим плащом скрывается что-то страшное. Нелепая фигура в балахоне вызывала панический, до дрожи, ужас.

  -Освободите, пожалуйста, салон - вежливо, но твердо попросил динамик. Вагоновожатая сделала шаг к Никите, и он понял, что совсем не хочет, чтобы она к нему хотя бы прикоснулась.

  -Не надо! Я сам! - закричал Никита, с огромным трудом поднялся с сиденья и на слабых, подгибающихся ногах двинулся к двери.

  Он понял, что сопротивляться бесполезно.

  Это такой трамвай, который не ходит по кольцевой. Когда садишься в него в первый раз, то он же и последний. Так что, если прозевал свою остановку - потом ты ее больше никогда не увидишь. И чем дальше ты едешь, тем дороже тебе обходится проезд. А потом - конечная остановка и поздно жалеть, что не знал куда едешь и так и не решил в пути, где тебе выходить. На конечной, хочешь, или не хочешь, придется выйти.

  -Отче наш! Иже еси на небесех... дальше Никита слов не помнил, поэтому закончил, -Помилуй мя грешного! Аминь!

  Он спустился вниз по трем ступеням и шагнул из трамвая в бездонную пустоту.

36

Добрушин Е.Г. Наваждение     Оценка:5.35*4   "Рассказ" Мистика

  

   - Тормози! Тормози, черт тебя подери!

   Танк замер, как вкопанный.

   - Ты че, совсем дурной стал, Йорам? Кругом поля! Тебе уже здесь засады мерещатся? - водитель был зол, но команду выполнил сразу.

   - Заткнись, Мойша! Вызываю бригаду саперов! - последнюю фразу Йорам сказал уже в рацию.

   - Чего там у вас стряслось? - отозвался командир саперов.

   - Дорога заминирована.

   - Что, новые разведданные?

   - Самые, что ни на есть, новые.

   - Сейчас будем.

   Йорам достал из кармана пачку "ноблеса" и чиркнул кремнием зажигалки. Огня не было. Он снова чиркнул. Тот же результат. Со злости, он шваркнул зажигалку о броню. И проснулся. "Вот так всегда", - с досадой подумал он и потянулся за протезами. Надо было идти в туалет.

   Протезов нигде не было.

   "Наверное, мать опять куда-то их убрала. Ну, сколько можно ей говорить, чтоб не трогала мои вещи!"

   От неловкого движения руки, одеяло соскользнуло на пол, и он увидел... собственные ноги! Нормальные, здоровые, целые и невредимые, крепкие ноги молодого парня!

   От неожиданности, он сел на постели. Спустил ноги на пол. Вскочил. Здоров! Здоров и невредим!

   - Ура-аа!

   Йорам заскакал по комнате, запрыгал на одной ноге, на двух, сделал несколько приседаний.

   Но - как? Еще вчера он, ложась спать, отстегнул протезы, положил их под кровать...

   Еще вчера он был безногим инвалидом, а сегодня...

   Он пошел в туалет. От радости, он никак не мог успокоиться и пописать.

   Наконец, справившись с этой проблемой, он слил воду и направился в ванную.

   Под душем за занавеской мылась женщина.

   - Извини, мама! - Йорам тут же вышел и закрыл за собой дверь.

   "Странно, - думал он, - обычно она закрывает дверь на защелку, когда купается".

   Ему некогда было ждать. Он распечатал новую упаковку с зубной щеткой и пастой, почистил зубы на кухне и поставил кипятиться воду в чайнике.

   - С каких это пор ты стал называть меня мамой? - в дверях кухни стояла Рина и вытирала мокрые волосы полотенцем.

   - Рина?! - удивился парень. - Что ты здесь делаешь?

   - Мы же вчера поженились! Ты что, забыл?

   - Поженились? Так ты - моя жена?!

   - Да. Ты не рад?

   - Я? Да я счастлив просто!

   Йорам решил, что он сошел с ума. Не бывает столько чудес в один день!

   - Ты и в правду счастлив?

   - Абсолютно!

   - Тогда поцелуй меня!

   - Я?

   - Ну, да! Ты же мой муж. Или нет?

   - Муж. Наверное...

   - Так будешь целовать или нет? - девушка уже начала обижаться.

   Он подошел к ней и обнял. Судя по всему, под тонким шелковым халатом, на ней ничего не было. Их губы встретились. Первый раз в жизни он целовался с девушкой. Да еще с какой! В Рину он был влюблен с первого класса...

   После того взрыва, он остался без ног. Да, армия дала ему большую пенсию, кучу всяких льгот, но разве все это могло заменить пару самых обычных, но здоровых и крепких ног? Разве мог он "повесить" себя, инвалида, "на шею" этой девушке? Он даже подойти к ней боялся. Ее выдали замуж за какого-то Ицика из Пардес-Каца. Как он его ненавидел! Говорят, тот "закосил" от армии - прикинулся шизофреником. Козел!

   - Между прочим, - сказала Рина, когда он, наконец, оторвался от ее губ, - брачной ночи у нас с тобой еще не было.

   - Что же мы делали ночью? - удивился Йорам.

   - Как что? - в свою очередь удивилась девушка. - То же, что и все молодожены - деньги считали.

   - И сколько у нас денег?

   - Если учесть, что на свадьбу ушло десять тысяч, то, за вычетом этой суммы, осталось около трех.

   - Не густо.

   - Знаешь, кто дал больше всех?

   - Кто?

   - Твой Мойша.

   - Какой Мойша?

   - Мойша Кацман.

   - Кацман?! Он же погиб!

   - Как погиб? Когда?

   - Тогда! Когда я ноги потерял!

   - Чего-о?

   - Тогда вся команда наша погибла. Я один остался в живых. Только ноги оторвало. Вот до сих пор! - он провел ребром ладони по колену.

   - Прикалываешься? Ну-ну.

   - Ничего я не прикалываюсь. Это все сон! Я знаю! Сон это! И когда я проснусь, снова буду без ног!

   От резкой пощечины он чуть не отлетел в сторону.

   - Не смей так шутить! - Рина разозлилась.

   Он потер щеку. Щека вся горела от удара. Нет. Похоже, это был не сон.

   - Ты чего меня бьешь? - оторопел он.

   - Потому что, такими вещами не шутят.

   - Я не шучу.

   - Дурак!

   Она повернулась и ушла в комнату.

   Йорам сел на табуретку и закрыл голову руками. Неужели он сошел с ума?

   Надо позвонить Мойше. Он по памяти набрал номер друга.

   - Да, - услышал он в трубке до боли знакомый голос.

   - Мойша?

   - Йорам?

   - Ты жив?!

   - Вроде... А что?

   - А Борис?

   - Что "Борис"?

   - Он тоже жив?

   - Слушай, друган, что с тобой? Ты что, после первой брачной ночи совсем окосел?

   - Так, - Йорам стал тереть лоб. Он еще никак не мог свыкнуться с новой реальностью. - Слушай, Мойша, можно я к тебе сейчас подойду?

   - Подходи. А Рина не обидится?

   - Не знаю. Она, похоже, уже обиделась.

   - Что, у тебя не встал?

   - Ты как был озабоченным, так озабоченным и остался.

   - Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Гы-гы!

   - А где Борис?

   - Где, где! В Караганде! В Хайфу уехал два часа тому назад. Домой к себе. Переночевал у меня, и уехал.

   - А Шмулик?

   - И он с ним уехал.

   - Он тоже жив?!

   - Иди к черту!

   Мойша повесил трубку.

   Йорам подошел к окну. Знакомый пейзаж новостроек все больше придавал уверенности в том, что это явь.

   - Милый... - он почувствовал на своем плече женскую ладонь. - Пойдем...

   Рина повела его в спальню.

   - Еще ни один мужчина не видел меня обнаженной, - сказала она.

   - Да? Ты девственница?

   - Удивительно, правда? Сейчас замуж девушками выходят только религиозные.

   - Знаешь, у меня тоже еще никого не было...

   Она сделала легкое движение, и тонкий белый шелк упал к ее ногам.

   Девушка была божественно красива!..

   Не выдержав переполнявших его чувств, Йорам упал перед ней на колени и прижался губами к ее нежному телу...

   - Как я тебя люблю! Милая моя...

   А потом было то, что он запомнит на всю свою жизнь...

   - Как мы назовем нашего первенца? - спросила молодая женщина, когда они, удовлетворенные и опустошенные, лежали, обнявшись, в мокрой от любовного пота постели.

   - Моше, - ответил Йорам, не думая.

   - Почему?

   - В честь моего лучшего друга. Которого, я уже один раз потерял, и сегодня приобрел вновь.

   - Ты что, с ним ссорился?

   - Никогда!

   - Ах, да! Слушай, а что это за заморочки у тебя, по поводу инвалидности, что все твои друзья погибли?

   - Не знаю. Похоже, мне все это приснилось.

   - Ну. Дай Бог!

   - А если родится девочка, мы назовем ее Рахелью, в честь моей прабабки.

   - Это той, что в тридцатых годах приехала сюда из Польши?

   - Из Белоруссии.

   - У меня по материнской линии дед тоже из Белоруссии. А бабушка из Марокко.

   - Марокканка и поляк - самый популярный брак.

  Звонок в дверь отвлек их от разговора.

   - Пойду, открою, - сказал Йорам, и стал одеваться.

   - Хорошо. А я посплю еще, пожалуй, - Рина взбила подушку и повернулась на другой бок.

   Это был Мойша.

   - Привет, братан! - сказал он, заходя в квартиру.

   Йорам чуть не бросился ему в объятья. Полгода назад он был на его похоронах, а теперь вновь видел его живым и здоровым.

   - Чего это у тебя глаза на мокром месте? - спросил Мойша.

   - Да так, - пожал плечом Йорам, - аллергия, наверно.

   - Слушай, - сказал гость, усаживаясь на диван в салоне, - а что ты там нес по поводу меня, Бориса, Шмулика?

   - Что я нес?

   - Ну, что мы, мол, того, гикнулись?

   - Да ладно. Ерунда какая-то приснилась...

   - Кончай врать! Колись, давай! Что случилось?

   - Ладно. Я все расскажу. Но ты решишь, что я спятил.

   - Ничего я не решу. Это психиатры будут решать. Гы-гы!

   - Тогда ничего не буду рассказывать...

   - Ну, извини! Я же пошутил! Никто тебя сумасшедшим не считает.

   - Знаешь, Мойша, я сам не верю своему счастью.

   - Это ты о Рине?

   - Да. И не только это.

   - А что еще?

   - Понимаешь... я... Еще вчера я был без ног!

   - Как это "без ног"?

   - Вот так. Полгода назад мы в Ливане подорвались на мине. Прямо посреди поля, на проселочной дороге. Разведка не знала, что дорога заминирована. В том районе боевые действия не велись. Оказалось, просочилась информация, и арабы узнали о нашем марш-броске. Ну, и заминировали дорогу. Наш танк был первым. Все погибли, кроме меня. Я остался без ног. Рина потом вышла замуж за какого-то урода из Пардес-Каца. А я жил один с родителями. Получал армейскую пенсию и пописывал статейки в местную газетку...

   - Ни хрена себе!

   - Мне уже ничего не светило, понимаешь? Я был - все - на обочине жизни. До конца дней!

   - Так вот откуда ты знал об этих минах!

   - Что знал?

   - Тебя даже "Шабак" допрашивал с "Моссадом" - откуда ты узнал, что дорога заминирована. Ты остановил колонну за десять метров до мин. Наши тебя до сих пор "ясновидцем" называют. За глаза, конечно.

   - Чудеса!

   Приятели замолчали. Мойша достал "мальборо" и закурил. - Знаешь, Йорам, говорят, есть параллельный мир. И что иногда эти миры пересекаются...

   Щелкнул замок, и дверь открылась. На пороге стояли родители Йорама.

   - Привет, молодежен! - сказал отец.

   - Здравствуй, папа.

   - Здравствуйте, малыши, - для мамы они все еще оставались детьми. - Сейчас будем обедать. Где Рина?

   - Спит.

   - Ну и ладно. Не будем ее будить...

  

   - Тормози! Тормози, черт тебя подери!

  Танк замер, как вкопанный.

   - Ты че, совсем дурной стал, Йорам? Кругом поля! Тебе уже здесь засады мерещатся? - водитель был зол, но команду выполнил сразу.

   - Заткнись, Мойша! Вызываю бригаду саперов! - последнюю фразу Йорам сказал уже в рацию.

   - Чего там у вас стряслось? - отозвался командир саперов.

   - Дорога заминирована.

   - Что, новые разведданные?

   - Самые, что ни на есть, новые.

   - Сейчас будем.

  Йорам достал из кармана пачку "ноблеса" и чиркнул кремнием зажигалки. Огня не было. Он снова чиркнул. Тот же результат.

   "Только бы не проснуться, - думал он. - Вдруг, опять окажусь без ног? Вдруг, я опять вернусь в тот мир? Только бы не проснуться..."

   19.06.05

  

37

Донджон Эффект плацебо     "Рассказ" Мистика

  

Но едва свершится

Открытье - всё на атомы крушится.

Всё - из частиц, а целого не стало...

Д. Донн

  

  

Небольшая комната. На полу серая плитка, стены и потолок выкрашены в белый больничный цвет. Комната почти пуста: лишь у стены низкая кровать и напротив, на другой стене, тонкая панель телевизора. На кровати лежит седой мужчина с закрытыми глазами. Рядом сидит худенькая девочка с бледным личиком, обрамленным светло-рыжими кудряшками.

- Спи, Томас, - тихо шепчет девочка и гладит мужчину по лицу маленькой ладошкой. - Спи, всё будет хорошо.

Томас пытается проснуться, чтобы увидеть девочку. Он очень хочет ее увидеть. Но не может. Томас чувствует - если он не проснется, то так и не сумеет поговорить с девочкой. И тогда случится ужасное. От осознания этого ему становится так страшно и печально, что сквозь сомкнутые веки начинают сочиться слезы. А девочка продолжает еле слышно шептать...

  

В четверг Нефед снова материализовал увесистый шмат мяса. За месяц успешных опытов он отъелся и округлился, как Винни-Пух. По условиям эксперимента подопытный получал в полное распоряжение то, что ему удавалось воплотить в материальную форму силой воображения. Поэтому Нефед мог есть сколько угодно, устраивая в палате настоящую обжираловку. Ученые не препятствовали, а лишь наблюдали. Хотя и с омерзением - ведь Нефед "заказывал" человеческое мясо. Такой уж вкус имел "Винни-Пух" - серийный маньяк-людоед, приговоренный к смертной казни за убийство шестнадцати человек. Среди всех участников эксперимента Нефед был, пожалуй, самым отвратительным типом. Впрочем, если другие чем и отличались от него в лучшую сторону, так только меньшим количеством убийств.

Проектом под кодовым названием "Закажи желание" руководил профессор Крил Эйдингер, один из ведущих сотрудников научного центра министерства обороны. Эйдингера, посвятившего много лет изучению паранормальных способностей человеческого мозга, давно привлекала идея о передаче на расстояние различных видов энергии. Работая над проблемой, он разработал проект, содержанием которого являлось манипулирование сознанием с целью материализации физических тел. Военные с интересом отнеслись к проекту и открыли финансирование.

Первоначально, из-за высокого уровня риска, опыты проводились на обезьянах. Подопытное животное заводили в специальную камеру и, привязав ремнями к креслу, ставили перед ним на столик очищенный банан. Голодная обезьяна целый день пускала слюни, а импульсы ее мозга направлялись в КЭЧ (конструктор элементарных частиц), где находился исходный материал для "строительства" банана. По задумке профессора сознание обезьяны, стимулируемое особыми препаратами и электрическими разрядами, направленными на определенный участок коры головного мозга, должно было рано или поздно материализовать желаемый объект.

Но расчеты долго не оправдывались, почти год - до того времени, пока в лабораторию не попал шимпанзе по кличке "Бекет". Используя импульсы его мозга, ученым удалось материализовать кусок мякоти банана. Увы, довести опыт до конца не удалось - у Бекета случилось кровоизлияние в мозг, и обезьяна умерла.

Хотя теория подтвердилась, последующие опыты двинулись по старой колее: материализации не происходило, зато обезьяны дохли с удручающей регулярностью. После очередного неудачного эксперимента Крил Эйдингер пришел с докладом к заместителю директора центра Шмуту. Шмут, отставной генерал, курировал секретные спецпроекты, отвечая за безопасность и организационное обеспечение. Выслушав профессора, Шмут сказал:

- Ладно, мартышек мы вам подкинем. Только объясните мне следующее. Этот ваш шимпанзе таки выродил кусок банана. Получается, меры стимулирования мозга сработали. Я верно понимаю?

Эйдингер неопределенно мотнул головой.

- Тогда почему фокус не проходит с другими обезьянами?

- Именно об этом я и хотел с вами переговорить. Вот здесь - докладная записка.

Профессор достал из папки несколько листков бумаги и положил на стол перед Шмутом. Генерал недовольно поморщился.

- Опять ваша ученая абракадабра? А если вкратце и без умственных завихрений?

- Если вкратце, то суть в следующем. - Эйдингер с трудом скрыл усмешку. Куратора он недолюбливал и в глубине души презирал за солдафонские замашки. - Для получения положительного эффекта требуется очень сильное желание, сконцентрированное на объекте. И здесь мы сталкиваемся со следующей дилеммой. Мы можем усилить воздействие на мозг подопытного, но существует предельно допустимый объем стимуляции, верхний порог, который способен вынести мозг. В случае с Бекетом мы проскочили по краешку лезвия. Мозг шимпанзе, в сочетании со стимуляцией, сумел выдать импульс, которого хватило для начала процесса материализации. Но собственных ресурсов мозга оказалось недостаточно, стимуляция превысила пороговое значение, и обезьяна погибла.

Шмут аккуратно, указательным пальцем, пригладил щепотку усов под носом. Хмыкнул.

- Кажется, я уловил суть. Нужна не просто обезьяна, а обезьяна, которая сама по себе, без дополнительного внешнего воздействия, способна сильно чего-то захотеть. Тогда объем стимуляции не приведет к превышению критического порога.

- Правильно. Но проблема не только в этом. Как я заметил, желание должно быть не только очень сильным, но и сконцентрированным. Иначе оно, образно говоря, размазывается, и эффект значительно снижается.

- Так добейтесь нужной концентрации.

- Для этого подопытный должен испытывать осознанное желание. А осознанное, значит, разумное. У обезьян же с разумом, как вы понимаете, не густо. В общем...

Профессор выразительно поджал губы. Шмут снова пригладил усы, поглядывая на ученого, но пауза затягивалась.

- Намекаете на то, что нужны люди?

- Да. И обязательно добровольцы. Иначе необходимого эффекта не добиться. Но вот где их найти? Опыты - смертельно опасные, почти самоубийство. Среди обезьян смертность выше семидесяти процентов. Разумеется, если в опытах примут участие люди, мы ограничим риск. Но...

Эйдингер бросил на Шмута короткий взгляд и замолчал. "Эвон как, - с раздражением подумал генерал. - Как о высоких материях рассуждать, так я для тебя тупой солдафон. Как нобелевские премии получать - так эти сраные ученые-гуманисты в первых рядах. А как грязной работой заниматься - тут опять мы нужны, честные служаки... Ладно, черт с тобой! В конце концов, мне за это и платят".

- Самоубийство, говорите? Да чего уж там? Сказали бы прямо - убийство. - Шмут не удержался от удовольствия уколоть профессора. - Но ради науки чего только не сделаешь? Не правда ли, мистер Эйдингер?

Тот вздернул подбородок и негромко бросил:

- Вы правы - ради науки можно пойти на всё.

- Вот как? - Шмут задумчиво посмотрел на свою левую, искалеченную ладонь, на которой отсутствовало два пальца. - Будет вам обижаться. Мы оба работаем на одну цель, просто - задачи разные. Честно говоря, многое в ваших экспериментах остается для меня непостижимым. Не могу представить, как с помощью мысли можно создавать что-то... что-то реальное. Для меня это даже не фантастика, а мистика.

Профессор поморщился.

- Уверяю вас, мистика тут ни при чем. Всё покоится на строгой научной основе. Если, разумеется, понимать суть вещей. В каком-то смысле, человеческое воображение материальнее мира, который нас окружает. Всё, что мы видим, чувствуем, осязаем - так или иначе плод восприятия нашего сознания, всё проходит через него. - Он покосился на генерала - не мечу ли я бисер перед свиньями? Но Шмут слушал сосредоточено, сведя к переносице брови, и Эйдингер решил продолжить: - Был такой русский поэт - Маяковский. Он как-то написал, что гвоздь в моем сапоге реальнее всех фантазий Гете. Но он заблуждался. Мощь человеческого сознания такова, что может превратить мысль в огромный ржавый гвоздь, который доставит вам реальную мучительную боль; и наоборот - может сделать так, что вы не почувствуете боли от реального гвоздя, заколачиваемого вам в ладонь. Иными словами, сознание обладает огромной энергией - надо лишь научиться ею управлять... Не знаю, сумел ли я объяснить...

- По поводу гвоздя мне, как раз, очень понятно, - сухо заметил Шмут, глядя на искалеченную ладонь. - Когда-то, лет тридцать назад, я угодил в плен, скажем так, к не очень милосердным людям... Однако это всё лирика. На чем мы там с вами остановились? Нужны добровольцы? Что же, найдем для вас... подопытных кроликов. Экспериментируйте во славу науки.

"А он не так прост, как пытается казаться, - подумал профессор. - Нельзя его недооценивать - может подложить свинью".

  

Добровольцев и впрямь нашли - среди преступников, приговоренных к смертной казни. Им, не вдаваясь в подробности, предложили простую схему сделки. Вы участвуете в эксперименте, объясняли вербовщики, - никакой боли, даже дискомфорта, но есть определенный риск смертельного исхода. Зато обеспечивается хорошее питание, удобное проживание в палатах на одного человека, круглосуточный доступ к телевизору и, главное, - отсрочка казни на весь период исследований. Более того, если у кого-то опыт закончится успехом, тому гарантируется замена казни на пожизненное заключение с возможностью помилования.

Как и предполагал Шмут, желающие появились сразу. Ведь все равно умирать, а тут, какой-никакой, шанс; да еще пожить можно напоследок в человеческих условиях. Требуемую группу в количестве двадцати человек набрали быстро. И начались эксперименты.

Полгода минули безрезультатно. За это время шестеро заключенных погибли. Заказчики нервничали и требовали конкретных подтверждений теории Эйдингера, а не бумажных отчетов. И тогда у Лоренса, ближайшего помощника профессора, возникла любопытная идея. А что если, предложил он, сообщить подопытным о том, что через месяц смертный приговор будет приведен в исполнение? И отсрочку получат лишь те, у кого наметятся положительные подвижки в эксперименте?

Эйдингер, поколебавшись, согласился. Жестоко, конечно, но чем черт не шутит? Угроза действительно могла стимулировать заключенных к более активному выражению желаний. И вскоре после предъявления своеобразного ультиматума идея Лоренса сработала. Одному из участников эксперимента, кровавому убийце Нефеду, удалось материализовать кусок сырого мяса. Человеческого.

А вышло так. Когда Эйдингер сообщил Нефеду о новых условиях, тот, посопев, спросил:

- Это что же получается? Если я не смогу, то меня через месяц того, грохнут?

- Получается, что так.

- Тогда это... Пусть мне приносят для опытов человеческое мясо.

- Чего?! - Профессор на мгновение потерял дар речи. Потом, морщась от брезгливости, процедил: - Вам же кладут говядину. Какая вам разница?

- Большая, - угрюмо отозвался маньяк. - Человечинка совсем иначе пахнет. Я это чувствую.

Эйдингер передал просьбу Нефеда генералу. Тот долго почесывал усы, затем, хмыкнув, сказал:

- А чего? Если просит - дадим. На что не пойдешь ради науки?

- Но... - попытался возразить Эйдингер. - Это, в конце концов, неэтично. Да и где мы возьмем... это самое?

- Нашли проблему. В городе ежедневно гибнет несколько десятков человек. Отрезать от свеженького трупа кусочек мясца... Так вы согласны?

Шмут смотрел с усмешкой, провоцируя Эйдингера на спор. Но тот, сдержавшись, молча кивнул. И правда, какая может быть этика, когда речь идет об успехе великого научного эксперимента?

Нефед получил требуемое и через две недели материализовал кусок человеческого мяса. Через трое суток маньяк снова "отличился". А потом еще раз...

Когда Эйдингер наблюдал, через тонированное стекло, как Нефед, урча от удовольствия, вгрызается в кусок сырого мяса, его охватывали смешанные чувства. Да, разумеется, людоед мерзок, и его желания отвратительны. Но технология работает! Технология, созданная им, Крилом Эйдингером, выдающимся ученым. Да что там выдающимся - гениальным.

Нет, он не чувствовал себя Богом, такие напыщенные определения не для него. Профессор был агностиком и не верил в религиозную чушь. Вот творец, демиург - другое дело. Души нет, но есть разум, и его ресурсы безграничны. Надо только научиться ими управлять. Все эти нефеды не более чем рабочий материал и инструмент для сотворения нового мира. А пока - пуст жрет свое, честно заработанное, мясо. Лишь бы не подавился раньше времени...

- Есть такая вещь, как доминирующее желание, - пояснил профессор Шмуту. - Получается, что у Нефеда самым сильным, поистине предсмертным желанием, оказалась потребность полакомиться человеческим мясом. И он добился своего. Сверхсильная мотивировка как раз и характерна для психопатических личностей. Всё по науке.

- Отлично, профессор! Ваш маньяк "разродился" как нельзя кстати. - Шмут потер руки и, топорща усы, раздвинул губы в слабой улыбке. - Скоро прибудет комиссия из министерства. Теперь, благодаря Нефеду, нам увеличат финансирование. А вот остальных заключенных - подгоните. Скажите им, что до смертной казни осталась всего неделя. Пусть напрягутся. Было бы здорово к приезду комиссии получить новые результаты.

Разговор с генералом состоялся в четверг вечером. В пятницу прошли очередные эксперименты - безрезультатно. А рано утром в субботу домой Эйдингеру позвонил взволнованный Лоренс:

- Профессор, умер Томас.

Эйдингер вздрогнул, но тут же взял себя в руки. Голос не выдал ни капли волнения:

- Томас? Это который, из четвертой палаты?

- Нет, из пятой.

- Ах, да, теперь вспомнил. А отчего умер?

- Вроде бы остановилось сердце.

- Ну что же, - зевнув, протянул профессор. - Хорошо, что не во время эксперимента - спишем на слабое здоровье. Вы где сейчас?

- Я в лаборатории, на дежурстве. Надо бы, по регламенту, доложить Шмуту.

Эйдингер выдержал паузу, собираясь с мыслями. Взглянул на настенные часы - половина восьмого. Даже в субботу выспаться не удается.

- Так что делать, профессор?

- Подождите с докладами. Я сейчас подъеду.

...Пока мобиль, управляемый компьютером, самостоятельно преодолевал путь до научного центра, профессор вспоминал, уютно расположившись на широком сидении.

Мать Крила умерла от рака, когда ему еще не исполнилось трех лет. Примерно через год отец женился во второй раз, и вскоре родился брат. Крил его никогда не любил - из банальной ревности. После рождения брата всё внимание родителей переместилось на него. Даже отец уделял Крилу значительно меньше времени. А чего уж говорить о мачехе?

Открыто неприязни к брату Крил не выказывал. Еще в раннем детстве понял - ни к чему хорошему не приведет. Лучше подлаживаться под настроение отца и изображать теплые чувства к родственнику - тогда и самому кусочек ласки перепадет.

А брат, в атмосфере обожания и вседозволенности, рос избалованным разгильдяем. По натуре он был добрым парнем, но ленивым и безответственным, - в отличие от Крила, который все время пытался доказать отцу, что является лучшим и больше заслуживает любви. Или, хотя бы, столько же.

После университета, закончив его с отличием, Крил продолжил учебу в аспирантуре. Тогда он и познакомился с Эльзой, студенткой-первокурсницей. Курносая смешливая блондинка с темно-голубыми глазами очень нравилась Крилу. Да и он, судя по всему, произвел на девушку хорошее впечатление. Вскоре Крил представил Эльзу семье, состоялась помолвка. А через несколько недель он узнал от "доброжелателей", что "целомудренная" Эльза закрутила тайный роман с братом. Крил едва не сошел с ума от бешенства. В первые часы он был готов убить негодяя. Эльза - черт с ней! Пелена влюбленности спала с глаз сразу: что с них, тупых и похотливых блондинок, возьмешь? Но этот мерзавец...

Потом опомнился. Садиться в тюрьму из-за морального урода? Нет, дальше портить себе жизнь он не позволит. Самое обидное заключалось в том, что Крил не сомневался - если о поведении брата станет известно родителям, они все равно, невзирая ни на что, поддержат именно его. И Крил затаился, решив подождать, как сложатся обстоятельства...

  

Эйдингер сел за стол в своем кабинете и, наклонив голову, посмотрел на Лоренса.

- Кто обнаружил труп?

- Дежурная медсестра во время утреннего обхода.

- Заметили чего-нибудь странное?

- Да нет. Вот, здесь запись с камеры наблюдения.

Лоренс протянул флешку.

- Хорошо, сейчас гляну.

  

...Эльза продолжала втайне встречаться с братом, однако не делала попыток разорвать помолвку с Крилом. И тот догадывался, по какой причине. Зная легкомысленность брата, Крил понимал - его чувство к Эльзе долго не продержится. И вряд ли он захочет жениться на ней - вот Эльза и страхуется.

Между тем, приближался день свадьбы, и полагалось устроить крутой мальчишник. Крил, с приятелями и братом, поехал в загородный стрип-клуб. Настроение было препаршивым. Крил ненавидел за доставленное унижение брата и Эльзу, но выхода из сложившейся ситуации не представлял, во многом по собственной вине загнав себя в тупик. Разорвать помолвку без веской причины Крил не мог - такого "неблагородного" поведения не понял и не простил бы отец. Кроме того, Крила страшила реакция отца Эльзы, Жоржа Рекуса, - очень влиятельного чиновника, министра науки и образования. Ведь Крил мечтал о громкой карьере ученого - чтобы доказать всем, чего он стоит. Рекус уже пообещал будущему зятю теплое местечко в крупном научно-исследовательском центре, и если бы Крил огласил истинную причину разрыва помолвки, скандал имел бы плохие последствия для него самого. Не говоря уже о том, что вся история больно била по мужскому самолюбию. Вот Крил и маялся, скрывая под веселой улыбкой злость и разочарование.

Зато братец на мальчишнике веселился во всю прыть, как ни бывало. В отличие от старшего брата он рано начал пить и даже баловался легкими наркотиками. Но ему всё сходило с рук - родители закрывали глаза на похождения и проделки любимого "шалуна". В ту ночь "шалун" быстро напился и стал засыпать прямо за столом. Крил решил воспользоваться обстоятельством, чтобы раньше вернуться домой - продолжать гулянку ему совсем не хотелось. Распрощавшись с приятелями, он увел брата из клуба, посадил в машину на переднее сиденье, а сам сел за руль.

Вел автомобиль осторожно - на улице шел сильный дождь. На въезде в город заметил бредущего по обочине пьяного старика: его аж мотало из стороны в сторону. Крил проехал немного вперед и внезапно для себя затормозил у обочины. Покосился на брата, похрапывавшего рядом на сиденье. В голове зашевелилась неясная мысль. Крил думал и ждал. А если это судьба? И судьба дала знак.

Старик, мотыляясь, добрел до машины и поковылял дальше. Крил огляделся по сторонам: около трех часов ночи шоссе выглядело девственно пустынным. Он тронулся с места, прибавил газу и уже на полной скорости врезался в старика. Затем остановил машину, перетащил спящего брата на переднее сиденье...

  

Эйдингер просмотрел запись несколько раз. Молча. Помощник сидел с другой стороны стола, клюя носом. Наконец, профессор оторвал голову от монитора:

- Вы сами видели запись?

- Нет, не успел. Что-то не так?

Лоренс сделал попытку приподняться со стула, но Эйдингер махнул рукой.

- Не беспокойтесь. Ступайте к себе в ординаторскую, Лоренс, отдохните. Вы ведь всю ночь не спали.

- Но...

- Я же сказал - отдыхайте. Переговорим позже. Мне надо кое-что обдумать.

  

...На следствии Крил объяснил, что поссорился с братом около клуба. Ссора возникла из-за того, что брат хотел вести автомобиль сам. Поняв, что пьяного упрямца не переубедить, Крил, якобы, оставил того в машине, а сам доехал до дома на попутке. Брат же на допросе ничего внятного рассказать не мог. Когда полицейские прибыли на место происшествия, он спал в машине, облокотившись на руль. В крови экспертиза обнаружила не только большую дозу алкоголя, но и наркотики. Сомнений у следствия не оставалось, и обвиняемый получил шесть лет тюрьмы.

Свадьба прошла в запланированные сроки, несмотря на историю с братом. Вскоре Эльза родила девочку, которую назвали Марией. Внешне семья выглядела образцовой. Но Крил ничего не простил. И продолжал мучиться ревностью и подозрениями.

После освобождения брата Крил нанял частного детектива. И подозрения отчасти оправдались - брат пару раз встретился с Эльзой. Правда, без секса, хотя, как следовало из аудиозаписи, Эльза пыталась затащить в постель бывшего любовника. Брат, к огромному удивлению Крила, устоял перед прелестями блондинки. В разговоре Эльза сообщила брату, что Мария - его дочь. Тот отреагировал на известие сдержано. Однако позже, как доложил Крилу детектив, брат приходил, несколько раз, к дому, где жила семья Крила. Прячась за деревьями, брат издали наблюдал за Марией, когда она гуляла во дворе.

Затем девочка заболела. Неплохо разбираясь в медицине, Крил понял, что заболевание опасное и требует принятия срочных мер. Но сознательно устранился, допустив осложнение болезни. А потом стало поздно - Мария умерла от бактериального менингита. Нельзя сказать, что Крил совсем не испытывал жалости к девочке. Но еще сильней было чувство удовлетворения от той боли, что причинила смерть ребенка брату и Эльзе. А его боль... что же, она пройдет. После того как Крила цинично обманули и предали самые близкие люди, он перестал верить в чувства. Что чувства? Они преходящи и изменчивы. Другое дело - наука. Она объективна и всегда воздает по заслугам тем, кто способен осилить тяжкий путь познания. Он, Крил Эйдингер, имеет все необходимое, чтобы стать великим ученым: ум, знания, несгибаемую волю. Нужно лишь совершить открытие, которое вознесет его над толпой примитивных бездарей. Вознесет, как гения, постигшего суть вещей, как Демиурга. Вот ради чего стоит жить. Все остальное, мешающее двигаться к цели, в топку! - пусть превращается в золу и пепел.

Брат после смерти Марии жестоко и надолго запил. А однажды, очнувшись наутро после очередной пьянки, обнаружил в квартире двух собутыльников, зарезанных кухонным ножом. В итоге брата признали виновным и приговорили к пожизненному заключению...

  

Эйдингер приблизился к окну. По тусклому, покрытому серовато-белесыми пятнами, стеклу, стекали грязные струйки воды. Душно, форточку бы открыть, да куда там. На улице кислотный дождь третьей степени опасности. В такую погоду детей запрещено выпускать на улицу, а взрослые передвигаются в специальных костюмах и респираторах. Или в спецтранспорте. И это - жизнь? А всего лет тридцать назад спокойно гуляли по парку... Куда всё катится? Или он просто постарел?

  

...Крил надолго, на двадцать с лишним лет, потерял брата из виду. И вдруг он узнал Томаса среди смертников-добровольцев, отобранных Шмутом. Вернее, они оба узнали друг друга, но не подали вида.

Была ли встреча случайностью? Подумав, Крил решил, что это иезуитский ход со стороны Шмута - обнаружил Томаса Эйдингера в списке приговоренных к смерти и включил в число участников эксперимента. А как брат попал в смертники? Согласно сопроводительным материалам, Томаса приговорили к казни после того, как он убил сокамерника. На самом ли деле брат убил или его снова, как и в двух предыдущих случаях, подставили, Крил наверняка не знал. И ладно. Не так уж и важно.

Когда Крил понял, что среди подопытных, волею судьбы и Шмута, очутился Томас, он принял решение не вводить брату стимулирующего препарата, как остальным участникам эксперимента. Препарат заменили плацебо, безобидным раствором глюкозы. Это допускалось и по критериям эксперимента, но в данном случае профессор руководствовался отнюдь не научными соображениями. Желал ли он снизить риск для брата, продлив тому жизнь на время исследований? Нет. Такие сентиментальные соображения "демиурга" не посещали. Истинная причина крылась в другом - Крил не хотел давать Томасу даже малейшего шанса на успех. Вдруг и вправду чего-нибудь материализует и заслужит помилования? Подобной развязки Крил допустить не мог.

Поэтому всё время, пока продолжались исследования, стимулирования мозга Томаса не проводилось. Пытаясь исполнить желание, тот манипулировал лишь энергетикой сознания без дополнительной подпитки. Из этого вытекало, что Томас не мог ничего материализовать. По определению не мог - не располагал возможностями. Откуда же в палате появилась девочка? Вернее, не просто девочка, а Мария.

Что же случилось? Мистика какая-то, чертовщина. Но, ни в мистику, ни, тем более, в чертовщину, профессор не верил.

В четверг вечером, после последнего разговора со Шмутом, Крил зашел в палату к Томасу. Тот сидел на кровати, держа на коленях раскрытую Библию. И Крил внезапно разозлился - так, что свело скулы. Тоже мне, святоша!

- Должен тебя предупредить,Томас, - условия изменились. Если в пятницу не будет результата, в субботу приговор приведут в исполнение.

Решение резко сократить срок возникло спонтанно и являлось блефом - ведь вопросы отсрочки казни находились исключительно в компетенции Шмута. Но Крилу, охваченному приступом животной ненависти, захотелось испугать брата, увидеть в его глазах страх.

Увы, тот даже не поднял головы. Лишь спросил - тихо и обреченно:

- Значит, завтра последний день?

- Возможно, - с нажимом подтвердил профессор. - Но у тебя есть шанс, если добьешься результата.

- ...Для чего?

- Как для чего? Чтобы продлить жизнь.

- Я не об этом. Для чего ты проводишь свои эксперименты?

Профессор в недоумении пожал плечами: дурацкий вопрос. Для чего нужна наука? Для прогресса человечества.

- Не хочешь отвечать?

- Какая тебе разница? Я - ученый, и для меня наука - это всё! - Крила бесило спокойствие брата. - А ты...

- А я - паршивый ублюдок, - после тяжелой паузы выдавил Томас. - Не повезло тебе с братом, прости... Ты мне поможешь?

- Что?.. Ты о чем?

- Вы вводите препараты... ну, чтобы усилить эффект. Ты можешь распорядиться, чтобы мне увеличили дозу? Скажем, в два раза?

- Решил пойти ва-банк? Понимаю, жить всем хочется.

- Сколько мне осталось жить - не так важно... Так ты мне поможешь?

"Жизнь тебе не важна? Врешь, братец, - подумал Крил. - Но на меня не рассчитывай. Что заслужил, то и получай".

Вслух ответил:

- Увеличение дозы стимуляторов - большой риск. Но у тебя и на самом деле выбор небогатый. Ладно, если сам просишь - тебе удвоят дозу.

- Спасибо, - со странной интонацией произнес Томас. И добавил, глядя в Библию: - Все мы предстанем на суд Христов...

И тут профессор, уже собиравшийся выйти из палаты, неожиданно для себя спросил:

- Слушай, всё хотел узнать... Почему ты выбрал объектом материализации плюшевого зайца? Это сложный объект. Взял бы чего попроще - ну, морковку, к примеру.

Томас внимательно посмотрел на брата и отозвался серьезно, не реагируя на иронию Крила:

- Зайца? - Подошел к тумбочке и достал оттуда старую мятую фотографию. - Вот...

Крил непроизвольно поёжился. На фотографии улыбалась Мария с плюшевым зайчонком в руках. "Откуда она у тебя?" - чуть не сорвалось с губ. Но профессор сдержал эмоции. Понятно, что фотографию девочки Томасу когда-то передала Эльза. И бог с ней. Зачем ворошить прошлое?

...В пятницу Томасу, как и обычно, ввели вместо препарата плацебо. Хотя и двойную дозу - пусть знает, что Крил держит слово. И надеется. Дурачок... Эксперимент, чего и следовало ожидать, завершился ничем.

И вот, если верить видеозаписи, поздно ночью в палате Томаса появилась Мария. А потом Томас умер - во сне. Всё это выходило за рамки здравого смысла, не говоря уже о научных критериях.

Профессор вернулся к столу и включил запись в замедленной прокрутке. Вот девочка, проведя ладошкой по лицу мертвого Томаса, встает с кровати, оборачивается и, глядя прямо в камеру, идет к двери. Приближается к ней и будто растворяется в воздухе. А в руке - плюшевый зайчонок. Сомнений не оставалось - это Мария. Или всё-таки не она, а очень похожая на нее девочка? Почему-то он сразу решил, что это - Мария. Аж в сердце кольнуло...

Эйдингер снова просмотрел конец записи. Странно, неужели девочка улыбается? Или ему мерещится? Кому она может улыбаться? И зачем?

Чер-тов-щи-на! Надо успокоиться и собраться с мыслями. Девочка есть на записи. Значит, это реальный живой человек. Но как посторонний человек, да еще ребенок, мог проникнуть в палату Томаса? Ведь там кодовые замки похлеще, чем в тюрьме для смертников. Даже если представить, что Томасу каким-то чудом удалось материализовать Марию (хотя такое, несомненно, полнейшая чушь), она должна была появиться в специальной камере во время эксперимента. Однако девочка очутилась в изолированной палате Томаса глубокой ночью, уже под утро... Нет, это бред. Ведь ни медсестра, ни Лоренс никого не видели. Правда, Лоренс не просматривал запись, следовательно...

Несколько минут профессор неподвижно сидел за столом. Затем встал и направился в пятую палату. Там было пусто - тело Томаса уже вынесли. Эйдингер обошел небольшое помещение по периметру, осмотрел встроенный шкаф, туалетную комнату... Никого не обнаружив, даже опустился на корточки и заглянул под кровать. Пусто. А чего ты ожидал? - здесь разве что котенок пролезет.

Поднялся с пола, огляделся по сторонам. Сколько лет он не брал отпуск? От такой работы и свихнуться можно. А запись? Неужели все-таки дело не в биохимических стимуляторах и технологических прибамбасах, а в самом человеке? Неужели Томас смог лишь силой своего воображения... Нет, это бредятина! И точка!

Не мог Томас подобное сотворить - кишка тонка. Большинством людей движет зависть, жадность и злоба. И чем злее, низменнее желание, чем ближе оно к патологии, тем больше шансов его осуществить. Мерзкий недоносок Нефед - тому подтверждение. Человечество существует, словно плесень, озабоченная лишь размножением и самосохранением. И он, Крил, способствует этому...

Впрочем, на судьбу человечества ему давно плевать. Сначала он хотел добиться успеха, чтобы доказать, как глубоко ошибались те, кто его недооценивал - отец, одноклассники, приклеившие Крилу прозвище "синий чулок", глупая курица Эльза... Затем, после смерти отца, это желание отошло на второй план, оставив одну всепоглощающую страсть - совершить гениальное открытие. Иначе... Деньги его никогда особо не интересовали. Слава? Что слава? Зачем она нужна, если вокруг сплошь завистники и кретины, вроде Шмута, и ни одного близкого человека, кто бы мог понять, оценить, искренне восхититься...

Прекрати! Что за сентиментальные мысли лезут в голову? Томас умер, а всё остальное ерунда, мистическая дребедень. Появление Марии исключено. Человека воскресить нельзя, как и материализовать силой собственной мысли. Человек, это не банан и даже не кусок мяса. Это слишком сложно! Разве что со временем, когда удастся полностью понять структуру человеческого тела и разъять его на элементарные частицы. Поэтому... Поэтому надо недельку отдохнуть, а потом заняться загадкой со свежими силами. Здесь должно быть рациональное объяснение. Научное объяснение, черт возьми! И он его обязательно найдет.

Эйдингер уже приблизился к двери палаты и взялся за ручку, когда сзади раздался тонкий голосок:

- Папа! Ты искал меня, папа?

Сердце резко подскочило вверх и застряло где-то в горле, перехватывая дыхание...

Безжизненное тело профессора обнаружил Лоренс и немедленно сообщил Шмуту. Тот примчался в лабораторию через двадцать минут и с порога пролаял:

- Что тут у вас происходит?! Просто мор какой-то. Чем сегодня занимался профессор?

- Да вроде ничем особенным. - Растерянный Лоренс пожал плечами. - Приехал после моего звонка, просмотрел у себя в кабинете запись наблюдения из палаты Томаса и...

- Долго он находился в кабинете?

- Наверное, около часа. Видите ли, он отправил меня в ординаторскую, я...

- Где эта запись? - оборвал Шмут. - С вами позже разберемся.

В кабинете Эйдингера генерал открыл файл и минут десять гонял запись туда-сюда по экрану монитора. Потом, раздраженно хмыкнув, пробурчал:

- И чего он тут высматривал битый час? Пустая палата, не считая трупа Томаса. - С подозрением взглянул на Лоренса: - Вы, часом, ничего от меня не скрываете?

Лоренс, побледнев, вытянулся в струнку и отрицательно замотал головой...

  

Нефед ненадолго пережил профессора Крила Эйдингера. Подавился очередным куском материализованного мяса и задохнулся. Как раз перед приездом комиссии из министерства...

После похорон мужа Эльза Эйдингер решила разобрать бумаги в домашнем кабинете Крила. В нижнем ящике стола, на самом дне, она обнаружила в гибкой пластиковой папке пожелтевший от времени листок. Держа обеими руками, поднесла к лицу, начала читать: "Заключение экспертной комиссии по установлению отцовства". Так, интересно, вот где он его хранил... Эльза застыла у стола, застигнутая врасплох нахлынувшими воспоминаниями.

...Через пару месяцев после того как Томас вышел из тюрьмы, Эльзе неожиданно позвонил отец и сказал, что надо срочно переговорить. Они встретились в парке, и Жорж Рекус сразу взял быка за рога:

- Эльза, мне сообщили, что твой муж подал заявление в экспертную комиссию на установление отцовства. Получается, Крил сомневается в том, что Маша - его дочь. Что за ерунда?

Понимая, что запахло жаренным, Эльза призналась, что до свадьбы изменяла Крилу с его братом Томасом. Рекус нахмурился:

- Да, ты поступила... не очень хорошо. Честно говоря, на месте Крила я бы выгнал тебя из дома. Но сейчас дело не в этом. Ты уверена, что Маша - дочь Томаса?

- Да. Она очень похожа на него. Даже некоторые жесты одинаковые. И по срокам - Маша родилась спустя восемь месяцев после свадьбы.

- Хочешь сказать, спустя восемь месяцев после того, как ты впервые переспала с Крилом?

Эльза кивнула, потупив взгляд.

- Жесты и срок - не доказательства, - пробурчал Рекус. - Ребенок может родиться и раньше срока.

- Я так и объяснила тогда Крилу. Но Маша не походила на недоношенного ребенка. Разве что вес был немного ниже нормы - потому Крил и не заподозрил ничего. И еще...

- Ну? - Рекус сверлил дочь глазами. - Чего еще? Уж рассказывай до конца.

- Ты сам знаешь. У нас так и не получается родить мальчика, хотя я не предохраняюсь.

- Думаешь, что Крил - бесплоден?

Эльза снова кивнула.

- Значит, дочь все-таки не его, - с горечью констатировал Рекус. - Это плохо. Я не хочу, чтобы ваш перспективный брак распался из-за уголовника, с которым ты по дурости когда-то переспала. К тому же, я собираюсь баллотироваться в Сенат. Лишний скандал вокруг моей дочери мне совершенно ни к чему! Заставить экспертов дать ложное заключение не в моих силах. Но есть вариант. Только ты должна мне помочь - нужна проба крови Томаса.

- Зачем?

- Затем, что у меня есть свой человек в лаборатории. Он подменит пробу Крила на пробу Томаса. Экспертиза покажет совпадение ДНК в обеих пробах, и Крил успокоится.

...Так тогда все и произошло, как спланировал отец. Но... для чего Крил хранил данные экспертизы, если они подтверждали его отцовство? Эльза почувствовала, как холодеют руки. Снова поднесла к глазам лист бумаги с текстом экспертного заключения. Буквы прыгали и расплывались: "...образцы ДНК пробы "А" не совпадают с образцами ДНК группы "Б", принадлежащими Крилу Отто Эйдингеру... Приведенные выше данные дают основания утверждать, что Крил Отто Эйдингер не может являться отцом..."

О, Боже! Настоящим отцом Маши был Крил, а подмена проб крови всё испортила. Вот почему Крил так относился к ней, к Томасу, к Маше... Неужели во всём виновата она, Эльза? Да, она тогда неожиданно увлеклась Томасом: он казался таким милым и забавным. Кто не терял голову в восемнадцать лет? Возможно, она даже его любила. Но...

Почти седая женщина с серым, иссохшим лицом, стояла на кухне над раковиной и держала в тонких, слегка подрагивающих, пальцах, горящий листок бумаги. Держала, пока он не сгорел весь. Держала даже тогда, когда огонь хищно облизывал пальцы. Она совсем не чувствовала боли...

  

- Ты искал меня, папа?

За мгновение до смерти Крил Эйдингер успел обернуться на голос, но никого не увидел. Его звала пустота...

  

38

Дошан Н.В. Обманувшие Смерть     Оценка:9.00*3   "Рассказ" Мистика

  Дядюшка Моро много лет назад обманул Смерть. Это было еще в те времена, когда Смерть разгуливала по земле, забирая понравившихся ей - то старуха с косой, а то и молодуха в белом платье. Дядюшка Моро клялся, что уж ему-то являлась костлявая баба в черном балахоне. Врал он или нет - непонятно. Он был таким старым, что и сам не помнил. То ли он у неё в карты выиграл, то ли в ловушку поймал, то ли на грушу загнал - каждое поколение слышало от Обманувшего Смерть новую историю. Доподлинно известно только, что смерть являлась ему еще однажды - когда он, уже пресыщенный жизнью, слабый и немощный, призывал её. То была молодая девчонка в красном кружевном платье, она стояла в ручье с удочкой - и её-то видели в тот день многие. И как ни умолял её старик Моро, как ни упрашивал - она только смеялась в ответ. Многих в тот день она забрала, и еще много ушло следом - в деревню пришла холера. Но старик Моро даже не заболел. Похоронив добрую половину деревни, он удалился в лес. Однако и там он не закончил свою жизнь. Его обходили стороной дикие звери, охотничьи пули пролетали мимо. Тогда Моро перестал есть и пить. Но и это ему не помогло. Он исхудал, высох, покрылся безобразными струпьями - и продолжал жить. Так и существовал он в мучениях, и жители деревни обходили стороной тот участок леса, где он нашел себе пристанище, и пугали его именем непослушных детей.

  Однажды ночью в деревне появился странный человек. Была зима, снежная, суровая. Люди видели, как он шел по льду реки, как поднимался на крутой берег, утопая в сугробах, оступаясь. Это был крупный, сильный мужчина, но в такую ночь ему пришлось нелегко. Да и одежда его оставляла желать лучшего. На ногах еще можно было узнать старые солдатские сапоги, по зимнему времени обмотанные какими-то тряпками. На плечи накинут плешивый овечий тулуп, скрывающий обрывки мундира.

  В ту ночь Жанна Моро (она была давним потомком старика Моро и считала своим долгом носить старику еду в лес) решила закончить свою жизнь. В отличие от её предка, трудностей возникнуть было не должно. Она насыпала в доброе вино щедрую порцию крысиного яда и теперь с интересом разглядывала кружку. Жанна была некрасивой одинокой женщиной. Родители её умерли рано, оставив ей в наследство процветающий постоялый двор. С таким приданым она быстро нашла мужа. Но муж был равнодушен к своей толстой жене с бесцветными глазами. В ту ночь он ночевал у какой-нибудь смазливой подружки, а Жанна даже не хотела плакать. В полутемном зале было пусто - добрые селяне разошлись по своим домам, к женам, детям, родителям, братьям, сестрам. Только у Жанны не было никого, даже собаки. И вот рука её довольно уверено взяла кружку, но тут дверь распахнулась с грохотом, и метель втолкнула в комнату человека. Жанна бросилась к вошедшему, и они вместе с трудом закрыли дверь. Путник, по виду бывший солдат, был замерзший и измученный. Хозяйка скорее усадила его у огня, налила горячего вина и сунула в руки миску с похлебкой и ломоть ржаного хлеба. И похлебка, и хлеб дожидались её мужа, но он уже, наверное, не придет.

  - Что же ты, хозяйка, сначала не спросишь, есть ли мне чем платить? - хрипло спросил мужчина и закашлялся.

  Жанна пожала круглыми плечами.

  - Неужели я в такую метель человека на улице оставлю? Не бойся, и накормлю, и спать уложу.

  - Некогда мне, добрая женщина, - вздохнул ночной гость. - Меня заждались.

  - Что же, ночью пойдешь? - удивилась Жанна. - Тебя же снегом занесет, погибнешь! Подожди хоть до утра. Я тебе пока одежку какую подберу, уж больно ты поизносился.

  Путник поднял на Жанну удивительные голубые глаза. Он вообще был очень красив, этот странный человек. Жанна таких красивых никогда не встречала. Худое лицо его покрывала щетина, но он не выглядел неряшливо, только мужественно.

  - А если я разбойник или убийца, госпожа? - спросил он. - А ты так смело меня в дом пустила.

  - А чего мне боятся? - широко улыбнулась женщина. - У меня муж наверху спит.

  - Муж твой у матери задержался, - сообщил ей путник. - Метели испугался.

  Жанна сразу ему поверила, тяжело села на лавку рядом, опустила голову.

  - Значит, не у полюбовницы? - тихо спросила она.

  Мужчина пожал плечами, потянулся, поднялся. Жанна заметила, что у него не было даже никакой котомки, и молча положила в мешок совсем свежий пирог с олениной.

  - Побереги себя, госпожа, - на прощанье сказал путник. - И ребеночка побереги. А вино вылей.

  - Какого ребеночка? - испуганно спросила Жанна.

  - Ты уже три недели, как будущая мать, - сказал путник и вышел.

  Жанна растерянно смотрела, как он легко прыгает по снегу. Метель уже улеглась, на небе плыла яркая круглая луна, освещая застывшие сугробы. Вдруг, очнувшись, она вспомнила про мешок с пирогом и про старую шубу отца, которая была велика её мужу. Она бросилась было в дом, потом выбежала во двор, но мужчины уже не было, и даже следов не было.

  Если бы Жанна могла видеть его, она бы не расстраивалась так. Мужчина шел вроде бы тяжело, то и дело проваливаясь в снег, но все же достаточно быстро. Одежда на нем менялась - сапоги были новые, на меху, и сам он был в теплой одежде и богатом меховом плаще с капюшоном. Он шел к рощице старика Моро.

  - Дядюшка Моро! - громко позвал он.

  - Кто тут? - через некоторое время откликнулся старик. - Что надо?

  - Я хочу помочь тебе! - сказал мужчина. - Прости, что так долго шел...

  - Помочь мне? - скрипуче рассмеялся старик. - Ты что, смерть?

  - Нет, - ответил мужчина. - Но я могу тебя к ней отправить. Если дашь мне свою жизнь.

  - А почто она тебе, моя жизнь?

  - Я отдам её тому, кому она нужнее, - терпеливо ответил путник. - Нерожденному ребенку, больной матери, солдату, за которого молится невеста...

  - И я умру?

  - Вне всякого сомнения, - серьезно ответил путник.

  - Только не гляди на меня, - жалобно попросил старик. - Что мне надо делать?

  - Просто дай мне коснуться тебя.

  - Только ты смотри, сынок, отдай мою жизнь кому-нибудь доброму, хорошему. Врачу там, или матери, у которой много детишек.

  Из дупла большого дерева высунулась скрюченная рука, иссохшая, желтая, с кривыми когтями, как куриная лапа, из которой хозяйки варят студень. Путник бережно взял эту ручку в свои ладони, и она сразу же рассыпалась пеплом.

  Мужчина тяжело вздохнул, стряхнул пепел с рук и зашагал дальше. Одежда его снова менялась. Теперь он уже был в меховой ушанке, завязанной под подбородком, легких финских сапогах и финском же лыжном костюме, которому не страшны любые морозы.

  Вокруг него снова клубила метель. Он шел в сторону деревни, по своим же следам, но вышел в сияющий огнями город. В отличие от деревни, в городе даже ночью и в снегопад кипела жизнь. Проносились с безумной скоростью дорогие автомобили, гудела снегоуборочная техника, сияли огнями ночные клубы. На углах хихикали пьяные или обкурившиеся подростки в куртках нараспашку и призывно кивали головой девицы в коротких юбках и сетчатых чулках.

  Мужчина снова тяжело вздохнул, огляделся и быстрым шагом направился в сторону здания с огромной вывеской "Отель". Он зашел в залитый светом вестибюль, поднялся на лифте на 12 этаж (его не заметил никто из персонала) и постучал в единственную на этаже дверь. Дверь распахнулась, словно его ждали. За дверью оказалась высокая рыжеволосая женщина в кружевном пеньюаре.

  - Вы кто? - пьяным голосом спросила она. - А где Марк?

  Она заглянула за спину мужчины, но Марка там не обнаружила.

  - Кто вы такой? Что вам надо? - взвизгнула она. - Где Марк?

  - Боюсь, Марк сейчас веселится с Памелой, - безразлично сказал мужчина, проходя в номер.

  - Эй, ты куда? - завопила женщина. - Я сейчас охрану позову!

  - Помолчи, женщина, я не спал три дня, - спокойно сказал путник, усевшись на её кровать и снимая сапоги.

  - Охрана!

  - Помолчи, я сказал, - устало махнул рукой мужчина.

  Рыжеволосая дива разевала рот как рыба, но больше ничего сказать не смогла. Мужчина уснул, даже не сняв штаны и свитер.

  Утром высокая рыжеволосая женщина молча налила ему кофе и села за столик сама.

   - Не стоит столько пить, - мирно посоветовал мужчина, прихлебывая обжигающий напиток и косясь на круасаны. - И наркотики не надо.

  - А Марк и правда был с Памелой? - поинтересовалась женщина и, дождавшись кивка, выдохнула, - Вот козел!

  Она подвинула мужчине корзинку с выпечкой.

  - Что ты хочешь? - спросил мужчина. - Я имею в виду, больше всего в жизни?

  - Ребенка, - быстро сказала женщина. - Я хочу ребенка.

  - А в чем проблема?

  - Я... сделала аборт в 16 лет. Я не могу иметь детей.

  - Возьми из приюта, - посоветовал мужчина.

  - Да ты! Да что ты знаешь обо мне? - возмутилась рыжеволосая.

  - Ты убила своё дитя, - ответил мужчина. - Я не могу вернуть к жизни то, что умерло. Никто не может.

  - Ты знаешь, кто я? - внимательно посмотрела на него женщина. - Я известная актриса, я звезда! Мои фильмы...

  Мужчина махнул рукой.

  - Все это неважно. Важно то, что у тебя нет ребенка. Так почему ты не хочешь взять в приюте?

  - Я хочу родную кровь, - упрямо вскинула подбородок женщина.

  - Родную кровь? - мужчина замер, взгляд его на миг стал отсутствующим. - У твоей двоюродной племянницы мужа сбила машина. У неё четверо детей, и она не знает, как их прокормить. Достаточно родная кровь?

  Мужчина с сожалением отодвинул корзинку с выпечкой, встал и принялся натягивать куртку.

  - Постой! - окликнула его актриса. - Кто ты - ангел?

  - Я - обманывающий Смерть.

  - Значит, им грозит смерть? Ну, моей какой-то там племяннице и её детям?

  - Возможно. А может, и нет. А вот ты, узнав об измене Марка, должна была умереть от передозировки. Сегодня.

  Известная актриса, светская дива и просто красивая женщина, закусив губу, смотрела, как он уходит. Она успела заметить, что меховая шапка его вдруг превратилась в черный шелковый цилиндр, а лыжный костюм скрылся под старинным плащом с меховой опушкой.

39

Драгомир Д. Поступь     "Рассказ" Мистика

   Удушающий смрад заставил мужчину открыть глаза. Воняло гарью, нечистотами, гнилью, уксусом и бог весть, чем ещё. Тусклый свет пробивался сквозь заколоченные ставни. Он лежал в куче тряпок и мусора, сверху угрожающе нависали почерневшие балки. Он поднялся с кашлем и огляделся. Пустой крестьянский дом: выломанные доски, потеки на стенах, каменная печь, обломки мебели перемешались с утварью. Дальний угол скрывает мрак, неясные силуэты на полу, напоминающие очередную гору мусора. Тела? Лучше не знать.

   Что это за место, как он здесь оказался? В ответ на зов памяти приходил лишь черный дым костров, от которого кружилась голова. Он даже не помнил своего имени. Хотя погодите, что-то всплыло в сознании. Как же его зовут... эсте... Эстер? Кажется так.

   Внезапный приступ боли резанул грудь, поставил на колени. Отголосок недавней, но прошедшей болезни. Вспомнил. Болезнь пожирала его, он умирал, но выжил, пройдя сквозь неимоверные муки.

   Эстер направился к висящей на одной петле двери. Изможденное тело нехотя двигалось, ноги подгибались, желудок бунтовал, требуя пищи.

   Картина, открывшаяся под пасмурным небом, не вселяла надежды. Покрытые копотью деревянные дома, прочно заколоченные ставни, словно жители спасались бегством. Вдоль дорог еще недавно текли отбросы, но теперь бурая земля высохла и потрескалась. Тут и там в небо поднимались струйки дыма. Полнейшая тишина и запустение угнетали.

   Что здесь произошло? Может какой-то феодал решил отвоевать кусок земли у соседа?

   В паху чесалось, но никаких ран и отметин. Невольно Эстер осмотрел себя и ужаснулся. Бледная кожа обтягивает тощие руки, суставы торчат, ввалившаяся грудь - почти скелет. Полотняные штаны покрывают ноги, больше никакой одежды. Он поежился, осознав свою наготу. Действительно холодно, ведь осень уже вступила в свои права. Это он помнил, как и родную речь, культуру поведения и жизни. Знал потребности тела и возможности их удовлетворения.

   Дул легкий бриз, донося свежий запах моря. Похоже, невдалеке порт или пристань.

   Большая черная крыса промчалась под ногами, заставив отпрыгнуть в испуге. Мерзкая тварь вызвала одновременно и ужас, и восхищение. Чем-то она притягивала, будто маятник в руках иллюзиониста. Эстер быстро прогнал противные мысли.

   Человек решил идти вглубь материка, но сначала нужно раздобыть пищу и одежду. В одном из домов нашлась подходящая рубаха и балахон. Еще в одном немного еды. Вареная репа, сырые лук и чеснок обжигали внутренности, но кинуть что-то в желудок было приятно.

   На центральной площади бросало последние вспышки огромное кострище. Валялось несколько трупов, походивших на мумии. Прилегающую церквушку тоже заколотили. Эстер свернул на одну из улиц. Тела больше не попадались, зато повсюду сновали крысы, вели себя словно новые хозяева города. Вскоре кроме их писка не осталось звуков, только далекий шорох крыльев. Жутко воняло, он кашлял и кривился каждый раз от боли под ребрами.

   У городских ворот Эстер не испытал ничего кроме омерзения и тошноты. На окраине раскинулся огромный могильник: сотни тел бросили в огромную яму, едва присыпанную землей. Черные язвы гнили на мертвецах, на искривленных, изувеченных лицах застыл первозданный ужас. Стаи воронья тучей кружили над кладбищем, стервятники сражались за самые лакомые кусочки - глаза или язык.

   Что за бойня здесь произошла, способен ли человек на такие зверства? Неужели все-таки война? Нет, кое-что похуже. Кара, не знающая ни пощады, ни чести, ни милости. Он вспомнил. Вот уже второй год в Европе свирепствует ужасная эпидемия - "великая чума". Она распространяется с юга, как лесной пожар, захватывая весь материк, пожирая целые поселения. Ни священники, ни лекари не в силах совладать с напастью. Не иначе, кара Божья за все прегрешения человеческие.

   Город, где начался его путь, тоже не миновал злого рока. Всех жителей постигла смерть, оставив лишь его в живых, возможно, для каких-то своих целей. Вот откуда боль в груди - чума почти одолела его. Хорошо хоть теперь он вряд ли заболеет, обретя иммунитет.

   Человек брел по разбитой дороге, апатия и страх терзали его своими когтями. Куда теперь податься? Наверное, его родные и друзья погибли, он потерял все. Возможно, там, в доме, лежала его любимая и дети. Спасибо небесам за то, что скрывают прошлое в пучинах беспамятства. Вряд ли он бы выдержал те ужасы, что ворвались в его жизнь вместе с чумой.

   Как бы там ни было, Эстер чувствовал, как что-то толкало его вперед, манило за собой. Он должен продолжать свой только начавшийся путь, несмотря на прошлые лишения. Идти до самого Ла-Манша, а потом пересечь и его. Быть может, на островах Англии он найдет землю обетованную.

   Эстер с трудом переставлял ноги, но силы постепенно возвращались. Поля и леса он оставлял позади, пересекал ручейки и реки. На дорогах попадались брошенные обозы с овощами и солониной, так что голод больше не докучал. Крестьяне спешили развезти урожай, но в этот раз старуха с косой опередила их, собрав свой. Урожай людских душ. В одной из таких телег он заночевал, наслаждаясь свежим воздухом. Хотя волчий вой долго не давал покоя.

   Наутро полегчало, с новыми силами Эстер продолжил ходьбу. Ветер гулял по убранным полям, раздувая одежду холодными касаниями, человек сильнее кутался в балахон. Серое небо оставалось хмурым, но так даже лучше - мертвецы в кюветах меньше попадаются на глаза. Эстер чувствовал вину за их смерть, хотя, само собой, не имел к ней никакого отношения.

   День подходил к концу, мужчина задумался о ночлеге. Впереди показался город, стройные дома словно утопали в долине. Окна горели огнями, даже на расстоянии различался шум и гам, значит, город обитаем. Сердце забилось быстрее, он поспешил к желанному свету.

   У городских ворот не караулила стража, никто не встретил одинокого путника. Однако из глубин улиц доносились звуки веселья, будто отмечали праздник. Неужели он ошибался, и дела не так плохи? Может, черная смерть - плод его воображения, утопающего в лихорадке, когда он метался в бреду на пороге жизни?

   Относительно чистые улицы освещали фонари, ставни не закрывали глазницы домов. Город дышал жизнью, приветливо вёл по чистым мостовым. В воздухе растекался запах жаркого, желудок путника требовательно заурчал.

   На повороте Эстер нос к носу столкнулся с шествующей процессией, опасливо юркнул в темный переулок. Кажется, его не заметили.

   После серой и унылой дороги, покрытого гарью городка пестрые наряды хохочущей колонны чуть не сбили его с ног сочностью красок. Люди красовались в роскошных убранствах разношерстного кроя, формы и цвета. Пышные рукава платьев, изящные кружева ласкали взор. Корсеты придавали женским фигурам силуэты песочных часов, так любимые мужчинами. Ожерелья, кольца, браслеты блистали златом и серебром. Кавалеры не отставали: атласный блеск безукоризненно пошитых камзолов и бридж, сверкающие носки туфель и золото украшений. Лицо каждого участника скрывала полумаска, глаза игриво сверкали из-за деревянных и тканевых укрытий, покрытых росписью и бахромой.

   Эстер, затаив дыхание, наблюдал восхитительное действо из темного угла. Эти люди выглядят счастливыми, никакое горе не омрачает их лица. Как возможно, что в одном городе царит смерть, а в другом бьет ключом жизнь?

   Следом за колонной спешили обычные горожане в воскресных туалетах. Женщины смеялись и веселились наряду с мужчинами, заигрывали и флиртовали. Многие не выпускали из рук кубки с выпивкой.

   Процессия почти иссякла, когда один из участников заметил Эстера. Дородный мужчина с располагающим лицом обратился к нему:

   - Святой отец, а что вы там делаете? Выходите и присоединяйтесь, сегодня можно. Все можно!

   Эстер замер, не зная, как реагировать. Пока его нос разбирал запах перегара, мысли лихорадочно метались: почему святой отец, почему все веселятся, а не скорбят? И, если подумать, он так и не слышал своего голоса, весь путь прошел в молчании. Только Эстер хотел открыть рот, и услышать собственный голос, горожанин решил за него, вытащив на ярко освещенную улицу.

   - Святой отец, вы, наверное, нездешний, только пришли? Это ничего, здесь все как родные. Сейчас посидим, погуляем, я угощаю. Сегодня всех угощают!

   Толстяк рассмеялся, обнял скитальца за шею и потащил следом за всеми. Голова Эстера раскачивалась в стороны и он, наконец, понял, что на нем одето. Впопыхах он облачился в рясу монаха, поэтому его и приняли за клирика.

   Они быстро догнали вереницу модников и модниц, теперь голоса доносились отовсюду.

   - Сегодня самый лучший день и самый лучший праздник. Веселиться надо так, словно завтра конец света! А знаешь почему? Потому что потом будет поздно.

   Через несколько кварталов они вышли на площадь и Эстер не поверил глазам своим. Всю мостовую уставили нескончаемые столы, от разнообразия блюд захватывало дух. Из бочек, расставленных пирамидами, реками текло вино. Между разгоряченными гуляками сновали кухарки с подносами и кувшинами.

   У фонтана играл оркестр, вокруг танцевали мужчины в театральных костюмах. Один изображал Папу, другой римского легионера, третий Робина Гуда. К ним присоединялись горожане. В заводной толпе не встречались хмурые лица: стар и млад, благородный муж и скромный крестьянин веселились как в последний раз.

   Гарольд, так звали толстяка, усадил Эстера рядом и принялся уплетать за обе щеки.

   - Не стесняйся, налетай. Такому столу даже сам король позавидует, - пробормотал он сквозь набитый рот.

   Оторопь удивления прошла, и путник понял, насколько проголодался. От яств разбегались глаза, но голод не позволил долго думать - рука схватила первый попавшийся каравай. Запеченный лосось, вымоченный в вине поросенок, хрустящие ребрышки, ягодный пунш - он пробовал многое, восстанавливая жизненные силы, которые отняла лихорадка. Кожа порозовела, глаза загорелись озорным блеском. Прошлые лишения казались страшным сном, наваждением. Пища и эль делали свое дело: Эстер расслабился, позволив потоку общей радости подхватить и нести себя. Он смеялся, болтал, пел в хоре. Кстати, голос его оказался на удивление приятным и зычным.

   Они с Гарольдом выпили достаточно и перешли к задушевному разговору, когда без проблем открывают самые потаенные секреты. Языки заплетались, каждое слово сопровождалось хохотом, уместным и нет. Мысли туманились, черное казалось белым, зло - добром, а чума и смерть - сущей мелочью.

   - И проспал я под пеплом невесть сколько...

   - Так ты единственный выжил?! Вот это да! - удивился Гарольд. - Видать, под Богом ходишь.

   - Иду по улице, а кругом все мертвые лежат, - смеялся Эстер. - Почернели, воняют, думал, сам помру. А далеко-то костлявая прошлась?

   - Поговаривают, уже и в Англии, и в Ирландии видали ее. Люди мрут, как комары, и ничего не помогает. Один чудак из благородных, не поверишь, против чумы пил, знаешь что? Никогда не догадаешься. Брал рубин, самый настоящий, растирал и выпивал вместе с вином! У него даже перстень специальный был - откроет крышечку, сыпнет в чашку и давай хлебать. Через неделю покрылся бубонами и помер.

   - Мор пришел не просто так, обычные средства бессильны... Вот почему я выжил, а остальные нет? На все воля Божья, а нам остается только судьбу принять.

   - Правильно, святой отец. Но приспешники дьявола мешают его замыслам. Скажу по секрету, виноваты евреи, зачем мы их вообще возле себя держим, в толк не возьму, и колдуны. Отравляют наши колодцы. Мне знакомый рассказывал, он сам видел. От грязной воды мы и мрем. Может, они все за одно - ведьмы, евреи и чернокнижники.

   - Может и так, но что-то не верится, что люди способны на такое, - пробормотал Эстер. - И вы ничего не делаете? Гуляете, пьете, а невинные погибают?

   - А что поделать, преподобный? Все равно умрем, а там уж пусть Бог воздает каждому по заслугам. Ты не сердись, на вот, выпей. Мое любимое...

   Гарольд сделал солидный глоток, Эстер вторил ему. Да, хорошее вино. Быть священником не так уж плохо, знать бы только, чем он занимается.

   Праздник не утихал, друзья пустились в пляс. Толпа галдела, музыканты старались изо всех сил. Стук каблуков по мостовой, пьяные голоса, лай дворняг под ногами - все смешалось в невообразимую какофонию, от которой шла кругом голова. Сейчас все стали хорошими знакомыми, каждый встречал прохожего улыбкой и теплым словом, предлагал выпить и закусить, а то и что-нибудь похлеще.

   Веселились до самого рассвета, пока толпа не начала редеть. Усталые, но довольные горожане брели домой, набираться сил к завтрашнему вечеру. Многие валились тут же: столы, фонтаны, подворотни вокруг площади приютили немало сонь. Двое знакомцев не составили исключения, брели из последних сил, но так и рухнули у какого-то трактира. Последнее, что запомнил Эстер - странно почерневшая рука друга, которой тот обнимал священника...

   Человек проснулся и уставился в свинцовое небо. Голова болела сильно, но терпимо. Чья-то рука заменяла подушку. Ах да, это же Гарольд, они так и завалились парой.

   - Вставай, старый пропойца. Негоже святому отцу похмеляться одному, ты должен помочь...

   Слова застряли в горле, их сменил вопль, остатки хмеля испарились в тот же миг. Ужас увиденного проявился во всей ясности бледного дня. Его друг покрылся черными сочащимися кровью бубонами - верными признаками чумы. Остекленевшие глаза смотрели в пустоту.

   - Нет, не надо снова...

   Эстер попятился, ноги понесли его в сторону площади. Он бежал, спотыкался, падал, вновь поднимался. Разум отказывался верить в увиденное. Погасшие фонари более не дарили теплый, обнадеживающий свет, тишина сменила смех и оркестр.

   Добравшись до площади, он попятился, точно от удара. Ноги ослабели, некая струна оборвалась в груди, он медленно осел на землю. Из глаз потекли слезы.

   Людей, вчера беззаботно гулявших, постиг мор. Мертвецы распластались среди объедков, с раскинутыми в стороны конечностями, словно они падали, не покидая танца. На фоне ярких одежд пепельно-серые тела выглядели еще более жутко. Вода фонтана обагрилась, превратив его в родник крови. Некоторые погибли во время соития, в безумной попытке обмануть смерть. Пожиратели падали уже хлопали крыльями в небе, красные глазки плотоядно светились. Карканье сводило Эстера с ума, в нем слышался клокочущий смех дьявола.

   Не разбирая дороги, мужчина бросился прочь из чумного города. Он пытался сохранить надежду в сердце, хотел верить, что спасение возможно. Однако другая его сторона убегала, закрывалась от действительности, желала спрятаться и переждать, чтобы не видеть больше мук, смертей.

   Эстер бежал, а когда выбился из сил, брел, спотыкаясь, по пустынному тракту. Пока тьма не опустилась на землю. В каком-то лесу он упал на обочину и забылся сном. Потоки от слез застыли на щеках.

   Робкое утреннее солнце помогло прийти в себя. Зов, гонящий на север, вернулся с новой силой, ноги повели вперед.

   Кошмары прошлых дней врывались в мысли. Задорный танцор снимает маску, а под ней провалы глазниц, наполненных гноем... Эстер тряхнул головой, прогоняя наваждение. Разве они сами не этого хотели? Беззаботно веселились, предавались чревоугодию и пьянству, забыв о своей духовной сущности, сложили руки в ожидании смерти.

   Уже второй город опустел на его глазах. Почему он, что за проклятие? За что Господь карает его, ведь он даже не помнит, прошлое сокрыто в тумане. Какой смысл карать за грехи, которые и не вспомнить? Так не извлечь урок, не покаяться.

   Шорох в кустах заставил его замереть. Волк, медведь, разбойник?

   - Святой отец? - робкий девичий голос развеял опасения.

   Девочка-подросток смотрела на него испуганно, с мольбой в глазах. Платье и лицо в грязи, руки сжимают куклу.

   - Святой отец, молю вас, помогите.

   Он уже не удивлялся тому, что его принимают за другого. Хотел было отказаться, сказать, что она ошиблась, но ладонь сама собой сложилась в крестное знамение, рот помимо воли произнес:

   - От чумы, голода, войны, избавь нас, Господи.

   - Я знала, что не ошиблась в вас, - обрадовалась девочка. - Идемте скорее, тут недалеко.

   Она схватила подол балахона и направилась в лес, Эстеру пришлось не отставать. Вскоре из зарослей показался монастырь. Навстречу выходили люди - склоняли головы, крестились, приветствовали священника. Горе уровняло крестьян, торговцев, воинов.

   - Как хорошо, что Господь послал Вас в эти ужасные времена, - заговорила женщина в платке. - Не согласитесь ли прочитать несколько молитв. Конечно, сначала можете омыться и отдохнуть. И продуктов у нас в достатке.

   - Конечно, дочь моя.

   Вообще, он был молод, но недавняя болезнь сильно состарила тело, пережитые ужасы вплелись сединой в волосы. Его действительно можно было принять за старика.

   Эстера привели в келью, принесли таз с водой и застелили постель. Он привел себя в порядок, немного отдохнул, а затем отправился на обед.

   В просторной столовой собрались все беженцы, около тридцати человек. Эстера усадили во главе стола. Не столь изысканная пища, как недавно, но еда добротная, питательная и приготовленная с любовью.

   Все взоры обратились к нему. Эстер поднялся, окружающие последовали его примеру, и начал читать молитву:

   - Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день...

   Люди сложили ладони и прикрыли глаза. Сейчас они вспоминали то доброе, что успели познать в жизни, и искали в себе новую веру. Только девочка не опустила головы, восхищенно взирала на проповедника. Эстер смутился. Вновь вспыхнуло чувство вины. Он понимал, что беды свалились на землю не по его прихоти, но какая-то часть настойчиво убеждала в обратном. Будто каждый мертвец дело его собственных рук.

   - Аминь, - раздались голоса, когда он закончил.

   После трапезы многие выявили желание побеседовать со священником. Одного за другим Эстер выслушивал страждущих в исповедальне. Он нес им спокойствие, избавление и искупление грехов. Сейчас он превратился в истинного человека веры, избранника, имеющего власть исцелять и радовать. В эти мрачные времена, когда сатана и смерть ходят по земле, строя козни, он стал светочем Святого Духа и укрепил веру.

   Последней пришла та самая женщина в платке. Ее звали Магда. Именно она сплотила этих людей, протянула руку помощи, когда прежний мир рухнул. Эстер неподдельно восхитился таким мужеством и разделил с ней бремя ответственности.

   Вечером, окончив ужин, люди разбрелись по кельям. Мамы вели детей, мужчины уходили группами или поодиночке. Говорили только шепотом, никто не создавал шума. Тихо и кротко прощались с преподобным и так же уходили и готовились к ночлегу. Полнейшая противоположность городу, где жители утратили не только праведный страх перед Господом, но и забыли естественную человеческую мораль.

   Эстер растянулся на топчане и удивлялся превратностям судьбы. Всего несколько дней назад он боролся за жизнь в грязной куче мусора, а теперь у него есть кров и преданные слушатели. Он удивительно легко справлялся с обязанностями священника, словно когда-то примерял эту роль. Одно омрачало - прошлое все так же ускользает от разума.

   Эстер вздохнул. Может, его место здесь, среди страждущих? Он еще обдумает эту мысль, а сейчас пора отдаться в цепкие руки сна.

   Эстер проснулся от крика, сердце забилось в тревоге. Он быстро поднялся и вышел в коридор. Пусто. Двери келий распахнуты настежь, внутри никого, вещи разбросаны в беспорядке, словно что-то заставило постояльцев панически бежать. В столовой и во дворе тоже никого не оказалось. Оставалось единственное место - молельня.

   Ворвавшись в здание, Эстер споткнулся и упал на что-то мягкое. "Как хорошо, что здесь поставили мешки с мукой", - пронеслось в голове. Но когда глаза привыкли к темноте, он осознал ужас своего заблуждения. Нечеловеческий вопль пронесся среди сводов, многократно отразившись от стен. Он распластался на собственных прихожанах, которых уже принял Бог в небесных чертогах. Их участь не оставляла сомнений - черные пятна на теле, искаженные гримасой лихорадки лица. Великая чума прошлась и здесь незримой поступью.

   Почуяв конец, люди собрались в молельне, чтобы быть ближе к Господу, но многие падали, не добравшись до цели. Среди лавок скрючились мертвецы, окоченевшими руками они тянулись к лику Христа.

   Прерывистый стон раздался у распятия Иисуса, священник бросился туда. На ступенях лежала Магда, тяжелое дыхание прерывалось хрипом. У ее ног покоилась девочка с куклой. Эстер приподнял женщину, его душило бессилие, наворачивались слезы. Она безумно вращала глазами, билась в судорогах. Наконец взгляд остановился на человеке, глаза расширились в потрясении.

   - Сестра, сестра, это я - Эстер. Ты узнаешь меня? Теперь все будет хорошо.

   - Нет, прочь! - закричала она и попыталась вырваться. - Это ты... ты...

   Что она хотела сказать, осталось тайной. Магда отошла в мир иной.

   Эстера обуяло горе, он рыдал в бессилии. Он даже не в силах похоронить их - слабое тело не выдержит такого испытания. Пусть же обитель Господа станет для них могилой.

   Не в силах выносить пребывания в монастыре, он вернулся на старую дорогу. Теперь Эстер не питал надежд - наверняка он проклят дьяволом, который заставляет его смотреть на чужие муки. Это хуже смерти. Нет больше сил сражаться с роком. Лучше пусть в лесу его растерзают волки или доконает голод, чем жить с огромным камнем вины в душе.

   Время утратило значимость, смешавшись в мутно-серый поток перед глазами. Он сбивал ноги в кровь, в поисках смерти, но в то же время искал и спасение. Если обречен нести свой крест, пусть будет так. Все равно он лишь игрушка в руках Бога.

   Человек волочил ноги, погрузившись в мрачные думы. Перед глазами метались кошмарные картины грозного марша поветрия по землям Европы. Он даже не заметил, как вошел в город, не услышал людской суеты. Люди удивленно смотрели на Эстера, когда тот задевал кого-то из прохожих, не подняв головы. Шагал дальше, что-то бормоча.

   Огромная черная крыса перебежала дорогу, путник вскрикнул и отпрыгнул, как в первый день скитаний. Наконец он увидел мир перед собой. Над узкой городской улицей нависали дома, в лавках торговцев суетились покупатели, в харчевню заходили посетители. В центре улицы настоящий священник напоминал о страшном бедствии, нависшем над родом людским.

   Запах города, в котором выделяются нехарактерные ароматы уксуса и костра. Значит, с чумой сражаются и здесь, но стараются не замечать, жить прежней жизнью.

   Впервые за долгое время выглянуло солнце. Эстер сбросил капюшон и подставил лучам осунувшееся лицо. То ли оживленная улица стала причиной, то ли это произошло само собой, но он понял, что находится в нужном месте. Невидимая сила, то самое предназначение, зов привели его туда, где он должен быть. Эстер успокоился, и следом вспомнил свое настоящее имя.

   - Песте, - прошептали губы.

   Он засмеялся, и этот смех напоминал карканье.

   - Песте, Песте! Что за странное имя? Но меня так зовут, я вспомнил. Как же хорошо!

   Он шел к людской толпе, протянув руки, словно хотел заключить в объятия целый мир. Улыбка играла на бледных устах. Горожане испуганно взирали на пришельца, даже проповедник умолк. Подгадав момент, маленький воришка умыкнул рыбину прямо из-под носа лавочника, но тот даже не шелохнулся - его лицо исказил суеверный страх. Крики прокатились по толпе, женщины падали без чувств.

   Нарекший себя Песте, брел к ним с блаженной усмешкой. Он не замечал, как изменяется его облик, каким пугающим становится. Лицевые кости удлинялись, натягивая кожу, глаза глубоко впали, оставляя темные провалы, остатки волос вылезли, кожа осыпалась лохмотьями.

   - Peste! Peste! - пронеслись отчаянные возгласы.

   - Да, меня так зовут.

   - Peste! Чума! Смерть!

   Толпа обратилась в бегство. Купцы бросали товар, дети плакали, женщины визжали и поминали геенну огненную. Тех, кому не повезло отстать, ожидала страшная участь. Оказавшись рядом с Песте, люди падали замертво, высыхая и корчась в приступах кашля. Их глотки источали гной и слизь, кровь текла из глаз и ушей. Но Песте не замечал этого, искренне расстраиваясь, что его хотят оставить одного.

   - Погодите, куда вы? Ко мне лишь вернулась память. Не бойтесь.

   Он схватил за руку нерасторопного мужичка.

   - От кого вы бежите, я не понимаю? Разве нам грозит опасность?

   Под костлявой дланью рука несчастного покрылась бубонами, они лопались, сочась кровью, и причиняли невыносимую боль.

   - Чума... чума... Ты - чума! - завизжал мужчина. - Ты - черная смерть и принес кару на всех нас.

   - Да нет же, вы ошибаетесь.

   Но Песте не услышал ответа - горожанин превратился в иссохшую мумию, черную, как древесный уголь. Песте утратил к нему всякий интерес и поспешил за остальными. Благо идти становилось все легче: его размеры увеличились, теперь он достигал двенадцати футов в высоту, шаг стал размашистей. Кожа и мышцы осыпались, внутренности развеялись черным пеплом. Монашеский балахон едва прикрывал скелет. Костлявые ноги цокали по мостовой, длинный вороний череп смотрел на мир пустыми глазницами, голос более напоминал карканье. Клюв водил в стороны, в поисках живых.

   А люди продолжали бежать от чумы в телесном обличье, вестника наказания Господнего.

40

Дубинина М.А. Маяк     Оценка:5.00*3   "Рассказ" Мистика

  Погода не менялась третьи сутки, и суровый штормовой ветер сотрясал старый маяк до основания. Крохотный островок в стороне от главных морских путей давно не нуждался в маяке, и место смотрителя долго пустовало, пока в самый разгар зимних бурь на Айлин-Мор не высадился новый смотритель, молодой еще мужчина по имени Альберт Нортон. Мистер Нортон не имел ничего против тишины и уединенности своего назначения, и все же маяк был так тих и так пуст, что невольно рождал в душе тревогу, необъяснимую с точки здравого смысла.

  Когда-то жизнь на острове кипела, здесь селились люди, промышляли торговлей. И был маяк, и в нем жил смотритель, да только давно это было, и вспомнить о том уже некому - каменистый остров опустел, а смотритель с помощниками пропал. Может, уволился, а, может, и сбежал искать лучшей доли. Мистеру Нортону было решительно все равно, в жуткие истории он не верил и развлечений для себя не искал, и все было бы чудесно, если бы вдруг не переменилась погода.

  Море бушевало третий день. Небо словно решило,наконец, уничтожить остров, что уродливым наростом выпирал над бесконечной гладью воды, стереть его раз и навсегда, чтобы даже памяти о нем не осталось. Новый смотритель скучал и, не находя себе лучшего развлечения, чем книги, отыскал в самом дальнем и пыльном углу потрепанную ветхую тетрадь. Обложка выцвела, и букв было не разобрать, однако склеенные пожелтевшие листы еще хранили вполне разборчивый текст. Все могло бы сложиться иначе, если бы он вдруг решил покинуть остров или вообще бы никогда здесь не появлялся, но судьба распорядилась по-своему.

  Итак, одним ветреным холодным вечером мистер Нортон открыл первую страницу.

  

  "Год 1837 Anno Domini*, февраль, 14-е.

  Меня зовут Дуглас Маккензи, капитан торгового судна "Святая Тереза". Три дня тому назад мы потерпели крушение в незнакомых водах, сбившись с курса. Страшная буря возникла внезапно и была столь свирепа, что лишь милостью Божьей части команды удалось вплавь добраться до острова. Бортовой журнал канул в бездну вместе с кораблем и ценным грузом, что мы перевозили в трюме, и я вынужден начать новый, дабы все, происходящее с нами на сей забытой Богом и людьми земле, не истерлось из памяти. Остров, на который нас выбросило милостью волн, необитаем, но на самом крутом и неприступном склоне его высился маяк, однако ночью ни единого проблеска света не было в полосе ливня. Я вижу в том добрый знак, мы поднялись к маяку и развели огонь на вышке как сигнал проплывающим судам, что нам требуется помощь".

  

  Мистер Нортон отставил стакан с подогретым вином в сторону, всецело обратившись к интересной находке. Под шум дождя и завывания штормового ветра перед ним разворачивалась драма, случившаяся много лет назад, прямо здесь, на Айлин-Мор, где уже тогда не было своего смотрителя.Буквы плясали в неровном свете масляной лампы, складываясь в историю, канувшую в Лету.

  

  "19-е февраля. На острове творятся странные вещи. Мы поддерживаем огонь, но ни одно из проходящих мимо судов его не заметило. Пропал Томас, наш рулевой, никто не видел и не слышал, чтобы он покидал маяк, мы обыскали остров вдоль и поперек, но не обнаружили его следов.

  Шторм все не стихает. Я велел ребятам держаться вместе, но наутро обнаружилась пропажа матроса Салливана. Если бедолага вышел наружу, беспощадные волны смыли его в море, и мы никогда его боле не увидим. Люди напуганы и подавлены. Они слышат то, чего не может быть, вспоминают древние суеверия. Тогда я посоветовал им усерднее молиться.

  Я не должен им верить, однако я тоже слышал это. Звуки в ночи, похожие и одновременно не похожие на людские голоса. Шепот, проникающий даже сквозь рев взбешенного океана. Чем скорее мы выберемся с острова, тем лучше. Мой долг - вернуть своих людей к их семьям целыми и невредимыми. Мне страшно, и я не стыжусь этого страха, потому что Господь посылает мне испытание, которое я преодолею или умру".

  

  Ветер свистел за каменными стенами. Гул бешено вздымающихся волн точно желал проникнуть внутрь. Мистер Нортон поёжился от внезапного холода и потянулся к стакану. Тот оказался пуст и затянут тонкой паутинкой. Ветер завывал, и смотрителю почудился в этом протяжном вое голос. Голос шептал, голос звал и просил, плакал и смеялся. А потом вдруг стих.

  Дрожащими руками Нортон закутался в линялый клетчатый плед, перевернул следующую страницу и попытался найти спокойствие в неровных строках вахтенного журнала.

  

  "21-е февраля, кажется. Я путаю даты, словно прошли не дни, а месяцы или даже годы. Еда и вода подходят к концу, как и наши силы. Двое матросов пропали вчера. Мы молимся за их души, но кто станет молиться за наши? Голоса все громче, все ближе. Я различаю слова, это крик о помощи. Они в такой же западне, что и мы. Господи, только бы закончилась буря или мы сойдем с ума!

  Нас осталось всего трое, но разум наш гаснет на глазах. Нельзя разделяться, в одиночку мы все погибнем. Те, что пропали, зовут в ночи. Их души навечно прикованы к проклятому маяку, до Страшного Суда..."

  

  Нортон откинулся на спинку стула, опасно затрещавшую под его весом, и вытер пот со лба. Стало душно и страшно, до дрожи, до мурашек на спине. Дневник давно покоившегося в могиле капитана манил, и шепот привидений, разливающийся в сгустившемся воздухе, умолял продолжать.

  Шум стихии незаметно отдалялся.

  

  "Господь покарал нас, грешников, и не будет спасения, лишь нескончаемое скитание под грохот волн и крики чаек. Отчаянные мольбы погибших товарищей преследуют меня и днем и ночью, я верю, они здесь, рядом, и не отпустят меня живым никогда.

  Я последний из выживших, капитан Дуглас Маккензи, и это моя последняя запись. Я привел свою команду прямиком в объятия смерти - нет, того, что гораздо страшнее смерти. К вечному проклятию. Сегодня они придут за мной, и я с честью приму свою судьбу. Пусть сей дневник послужит предупреждением всем отчаявшимся и заплутавшим, что по воле злого рока попали в плен острова. Бегите! Спасайте ваши души и да поможет вам Господь и ангелы его. Аминь".

  

  Нортон захлопнул тетрадь, подняв облако недельной пыли. Оглядевшись, смотритель с изумлением отметил, как изменилась обстановка за одну только ночь. Паутина колыхалась на сквозняке, и крысы бегали по углам, ничуть не скрываясь. Лампа, на дне которой осталось совсем немного масла, вспыхнула напоследок и погасла, оставив его в темноте. Нортон трясущимися пальцами с трудом зажег свечу и окаменел - за спиной его стояли незнакомые люди и смотрели на него. Бледные, в странной одежде, пришельцы были настолько неподвижны и зыбки, что казалось, будто они и не дышат вовсе. Взгляд смотрителя перебегал от одного каменного лица на другое и не узнавал.

  - Кто вы? - спросил он, - Что вы такое?

  Люди молчали и смотрели на него пустыми остекленевшими глазами мертвецов.

  Маяк вдруг наполнился топотом ног, кто-то взбирался по лестнице и звал Нортона по имени. "Я здесь!" - крикнул он, но остался не услышанным. Береговая охрана, взволнованная длительным отсутствием нового смотрителя, выломала дверь, однако не нашла никого. Маяк был пуст. Нортон кричал до хрипоты и махал руками, тени за его спиной обретали плотность и цвет, но люди с большой земли не видели этого. Они не видели ничего и никого в темной пыльной комнате, пустующей уже давно. Скорбно сняв фуражки, они опустили головы и перекрестились:

  - Еще одна заблудшая душа, упокой ее Господь, пусть ей будет легко, где бы она ни оказалась. Да, зря он приехал, зря...

  Нортон слушал их и не верил. Призраки окружили его, протягивая руки и шепча неразборчивые слова.

  "Ты наш", - шептали они,- Нет выхода".

   И тут новый смотритель маяка Айлин-Мор понял, что никогда больше не сможет покинуть своего поста...

  

  

  * от рождества Христова (лат.)

  

41

Елина Е. Места, которые выбирают нас     Оценка:4.43*6   "Рассказ" Мистика

Места, которые выбирают нас

- Поверните налево, - приятным мужским голосом посоветовал мне навигатор. Я же отпустила педаль газа, нажала на тормоз и остановилась. И не поленилась выйти из машины, хотя и так видела - дорога закончилась. Практически совсем. Справа и слева тянулись бескрайние поля, засеянные подсолнечником. Я уже довольно давно ехала среди такого пейзажа, и дорога была совершенно обычной двухполоской. Но вот именно здесь она неожиданно закончилась. Поля продолжались, а вместо асфальта вперед уходила грунтовая колея. Я снова с сомнением посмотрела на навигатор. Судя по нему, до цели мне оставалось каких-то пять километров. Это если повернуть. В поворот, которого нет.

Вьющаяся впереди грунтовка энтузиазма не вызывала. Не уверена, что мой любимый "Ниссан-Микра" одолеет ее. Вытащив мобильник, раздраженно выругалась - связи нет! Мельком посмотрела на часы - Боже! Уже семь вечера! Я-то надеялась к этому времени добраться до гостиницы, устроиться, принять душ, спуститься в бар и отдохнуть. Познакомиться с каким-нибудь красавчиком, провести с ним пару приятных часов, а утром не вспомнить его имени. Я девушка свободная, с успешной карьерой и мне некогда заводить серьезные отношения.

Проведя весь день за рулем, хочется расслабиться. Почему я выбрала машину? Можно было бы, конечно, путешествовать на поезде, но от ближайшей станции все равно пришлось бы ехать на автобусе около полутора часов. А я ненавижу общественный транспорт! Да и не по статусу мне это. Разве можно представить благополучного адвоката - красивую молодую женщину в деловом костюме и на шпильках - в автобусе? Нет, это - фантастика! Взять такси - тоже вариант. Но, как сказал мне коллега, передавая дело, один таксист из десяти повезет в этот городишко. И сдерет за поездку стоимость билета на самолет до Турции и обратно. Я могу себе позволить такие траты - но зачем?

Ответа на вопрос - чем вызвано такое положение дел, я от коллеги добиться так и не смогла. Но теперь, при взгляде на грунтовую дорогу и несуществующий поворот на навигаторе, у меня, пожалуй, появились предположения.

Другая дорога в этот город, конечно, была. Я проехала развилку километров семьдесят назад. Тот путь был длиннее в два раза, приходилось проезжать через ряд населенных пунктов, в которых, судя по отзывам в интернете, были ужасные дороги, и можно было застрять в пробке. Народ советовал выбирать трассу, по которой я и ехала. И хоть бы один написал - мол в конце придется одолеть участок грунтовки. Что ж. Я решительно вернулась в машину и осторожно тронулась вперед. Назад мне не повернуть - лампочка бензобака начала мигать километров через десять после развилки. Как-нибудь уж доеду до города - там и заправлюсь.

Наверное, пешком я бы дошла быстрее. Дорога была далеко не идеальной, приходилось ехать медленно и предельно осторожно. Навигатор повторял, что я сбилась с маршрута и мне нужно вернуться. Но цель моей поездки приближалась. Однако и через пять километров вокруг было все то же поле. Я вспомнила все известные мне матерные слова, приласкала коллегу, так не вовремя сломавшего ногу и подсунувшего мне свою работу. Городишке тоже досталось много лестных эпитетов, как и советчикам в интернете.

Вокруг начинало темнеть. И когда впереди показался свет, я уже была готова рыдать от страха неизвестности, бессилия что-либо изменить и злости на себя и весь мир.

Однако это оказался вовсе не въезд в город, как показывал навигатор. Дорога упиралась в ворота, освещенные фонарями. На фоне темнеющего неба виднелись очертания куполов. Куда это меня занесло? Проехав еще несколько метров и немного не доезжая до ворот, машина чихнула и заглохла. Бензин кончился. Совсем. Что ж, другого выхода нет - надо идти и просить помощи.

Я вышла из машины, подошла к воротам и позвонила в висящий на них колокольчик. На ум пришли так любимые мной фильмы про графа Дракулу. И когда калитка в воротах отворилась, являя фигуру в чем-то темном - я вздрогнула и чуть не закричала от ужаса.

- Я могу вам чем-то помочь? - поинтересовался приятный женский голос. - Извините, что напугала.

Собеседница скинула капюшон и повыше подняла фонарь. Я изумленно смотрела на это древнее чудо - старинный масляный фонарь. Такими еще пользуются?

- Я могу вам чем-то помочь? - повторила свой вопрос незнакомка. Я перевела взгляд и увидела миловидную женщину лет тридцати, одетую в темный плащ с капюшоном. Да уж, вовсе и не граф Дракула.

- Простите, я заблудилась. Мне нужен город N-ск, а навигатор привел меня сюда.

- Вы пропустили поворот, - отозвалась незнакомка. - Уже стемнело, может, переночуете в обители, а утром мы найдем вам провожатого?

- А что это за место? - выбора у меня не было: мобильник все еще находился вне сети, бензин закончился.

- Свято-Никольская обитель. Не слышали?

- Нет, - я пожала плечами. От веры я далека. Да и в этих краях впервые. - Спасибо.

Женщина распахнула калитку, пропуская меня во двор, а после задвинула засов.

Я огляделась: мощеная дорожка вилась по ровно подстриженному газону. Аккуратные клумбы радовали глаз разноцветьем роз, лилий, фрезий и других цветов. Фонари вдоль дорожки словно сошли со средневековых картинок - чугунные, литые, не похожие на электрические. Незнакомка поймала мой взгляд и улыбнулась.

- Мы рядом с городом, но электричество до нас так и не дотянули, как и водопровод, и газ. Так что здесь у нас все по-простому, по-старинке.

Мечту о душе придется отложить до завтра. Надеюсь, в гостинице-то водопровод будет.

Мы вошли в большие резные двери и оказались в довольно просторном светлом холле. Стены, расписанные библейскими историями, освещались множеством свечей. Посередине стоял длинный дубовый стол, а рядом лавки. Ну точно как в книжках с картинками. К нам подошли еще несколько женщин, одетые в одинаковые темные платья.

- Это..., - моя провожатая обернулась, предлагая самой назвать свое имя.

- Елена, - представилась я.

- Она заблудилась, и я предложила ей переночевать у нас, - продолжила незнакомка. - А это - сестра Анастасия и сестра Елизавета. А я - сестра Евдокия. Сейчас мы вас накормим и проводим в келью.

В келью? Вот уж не думала, что когда-нибудь попаду в келью. Я присела за стол, сестры засуетились, и вот уже на столе появились отварная картошка, посыпанная свежим укропом и чесночком, малосольные огурчики, ароматный хлеб. Желудок радостно заурчал, едва запахло едой.

- Не стесняйтесь. Чем богаты, - сестра Евдокия понятливо улыбнулась. - Это все свое, у нас тут подсобное хозяйство: сами сеем, сами выращиваем. И скотину держим - кур, коров и прочих.

Я достала из сумки влажные салфетки и протерла руки. Водопровода-то нет. На вкус картошка оказалась даже вкуснее, чем на запах. Или это сказалось, что я весь день почти ничего не ела? Когда моя тарелка опустела, на столе появился яблочный пирог.

- Чай, молоко, кисель? - спросила меня сестра Евдокия.

Я выбрала молоко и с удовольствием выпила две кружки, заедая большим куском пирога. "Поели, теперь можно и поспать", - так, кажется, говаривала жаба в "Дюймовочке".

- Пойдемте, я провожу, - это одна из сестер, сложно сказать которая. В этих одинаковых платьях, с одинаковыми прическами, они казались близняшками.

Мне вручили свечу и проводили в узкую комнату с маленьким окошком. Кровать, стул, столик - вот и вся обстановка. Следом одна из сестер принесла кувшин с водой и небольшой тазик. И выдала мне ночную вазу. Горшок то есть.

- Это все наши удобства,- робко произнесла сестра.

- Спокойной ночи, - пожелала мне Евдокия, - встретимся утром.

Хм. Мне показалось, что это: "Встретимся утром", - прозвучало неуверенно. Моя адвокатская практика научила меня вслушиваться в интонации людей и смотреть за мимикой, подмечать даже незначительные оттенки. Сестра Евдокия не была уверена в нашей встрече. Интересно, она боится, что я ночью куда-то сбегу, или планирует сбежать сама? Я не стала забивать себе этим голову. Завтра меня здесь уже не будет, я вернусь в мир и забуду об обители и ее сестрах. Раздевшись и задув свечу, легла в кровать и почти сразу уснула.

Не знаю, что меня разбудило. Я открыла глаза и увидела у кровати бледную полупрозрачную фигуру, подсвеченную лунным светом. Сон мигом улетучился, сердце бешено заколотилось, в горле зародился крик.

- Не кричи, - сказал женский голос, не дав мне открыть рот. - Мы просто поговорим.

- Вввыыы кккто? - не заикаться не получилось.

- Хозяйка обители, - отозвалась гостья. - Понравилось тебе у нас?

Я кивнула и натянула повыше одеяло, словно это могло меня защитить.

- Ты можешь остаться с нами. Станешь одной из сестер. Я вижу - там, за стеной, тебя никто не ждет. Мы станем твоей семьей. Мы будем любить тебя, заботиться, ты будешь с нами счастлива, - уговаривала она мягким голосом.

Меня вдруг затопила горечь - действительно, кто там меня ждет? Семьи нет: мать отказалась от меня еще в роддоме, об отце или каких-либо других родственниках мне ничего неизвестно. Любимого мужчины, да и вообще хоть какого-то, тоже нет. Бывают ничего не значащие связи на пару ночей.

Коллеги... Если я пропаду - никто не станет горевать. Скорее, даже вздохнут с облегчением, если я исчезну. Да, на работе меня ценят, но шепчутся за спиной. Думают, что детдомовская девочка стала успешным адвокатом за "красивые глазки". А я всего добилась сама! Своим трудом!

Вдруг накатила усталость. Так захотелось все бросить, поверить, остаться...

Гостья присела на кровать, наклонилась и ласково погладила по голове. Душу затопили тепло и нежность. Стало спокойно. Дома, я - дома!

Хозяйка даже стала более осязаемой - и я увидела ее лицо. Обычное, довольно симпатичное. А в глазах понимание и доброта.

И я почти уже согласилась, когда вдруг вспомнила - здесь нет ни душа, ни туалета, ни мобильной связи, не говоря уже об интернете. И вообще, обитель живет подсобным хозяйством! Я задумалась - сестра Евдокия говорила, что город недалеко, значит, можно будет добиться у городских властей улучшения условий. Непонятно, почему сестры до сих пор этого не сделали.

А хозяйка, словно читая мои мысли, покачала головой.

- Мы не поддерживаем связи с миром за стеной. Мы - семья, и нам никто больше не нужен.

Я задумалась. Провести оставшееся отведенное мне время в изоляции от мира?

- Ты получишь вечную молодость, - снова "прочитав" меня, пообещала хозяйка. - Здесь никто не стареет и не умирает.

Вечность без удобств и интернета? И без мужчин? По телу прокатилась теплая волна - я вспомнила того парня, с которым провела пару страстных часов несколько дней назад. Эти мысли словно очистили разум - ну и пусть семьи у меня нет, а коллеги не любят. Мое место там. Пусть не вечно, но мой мир за стеной.

- Нет, спасибо, - я решительно покачала головой.

А гостья разозлилась.

- Мне твое согласие не очень-то и нужно, - зло заявила она. - Ты останешься с нами и забудешь о прошлой жизни. К нам попадают только такие заблудшие одинокие души, как ты, которых никто не ждет. Ты исчезнешь из мира, словно и не было тебя. Никто и не заметит.

Это "никто" больно царапнуло сердце. Неужели правда - я исчезну, а вспомнить обо мне некому... Стоп! Как это некому? А Ольга? Мы дружим с пеленок. Она хоть и переехала в другой город, но дня не проходит, чтобы мы не созвонились. У нас всегда найдется о чем поговорить. Она всегда мне поможет, как и я ей. Я обещала быть крестной для ее ребенка.

Лицо Хозяйки снова стало расплываться. Перед глазами пронеслись воспоминания наших проделок, недавняя свадьба подруги. А еще вдруг всплыло мужское лицо с насмешливой улыбкой. Я так усердно старалась забыть своего случайного попутчика и потому очень удивилась, что неожиданно вспомнила о нем.

- Ты обманула нас! - горько сказала посетительница. - Любовь стоит за твоим плечом, просто ты ее не видишь. Мы не можем принять тебя.

Она снова наклонилась и поцеловала меня в лоб. Я моргнула, и с удивлением увидела, что в келье никого нет. Еще некоторое время я лежала, прислушиваясь к тишине, ожидая повторного визита ночной гостьи. Вскоре меня сморил сон.

Тук-тук-тук. Что-то застучало по стеклу, и я проснулась, намереваясь подбежать к окну кельи и посмотреть, что это меня разбудило. Перед моим удивленным взором оказалось лобовое стекло машины. А звук слышался откуда-то сбоку. Пришлось повернуть голову. Взгляд уперся в боковое окно. Машинально опустив которое, я увидела полицейского.

- Девушка, здесь нельзя парковаться, - строго сказал он. - Предъявите ваши документы.

Я потянулась к своей сумке, лежащей на соседнем сидении, отмечая, что за окном уже рассвело, а вокруг вовсе не подсолнуховое поле, а вполне обыкновенный пригород. Достав документы, я вышла из машины, протянула их полицейскому и огляделась. Прямо передо мной стояла табличка: "N-ск", а в столб, на котором она висела, практически упиралась правая передняя фара моей машины. Чуть дальше впереди, метров через сто виднелась заправка.

- А где обитель? - вырвалось у меня после осмотра окружающей местности.

- Какая обитель? - переспросил полицейский, поднимая голову.

- Ну эта, Свято-Никольская.

- Так она уже лет сто не действует. А развалины где-то там, - мужчина махнул куда-то в сторону и вернул мне документы. - На первый раз прощаю. Проезжайте и больше не нарушайте.

Все еще не веря в происходящее, я вернулась в машину, повернула ключ зажигания, ожидая, что двигатель не заведется. Бензин-то у меня кончился. К моему удивлению, двигатель равномерно заурчал, а стрелка уровня топлива хоть и была в красной зоне, но все же не стояла на нуле. До заправки точно хватит.

Я плавно тронулась и, повернув, подкатила к колонке. Заправившись, отъехала на обочину и, оставив там машину, пошла в призаправочное кафе выпить кофе.

"К нам попадают только заблудшие одинокие души", - так, кажется, сказала Хозяйка обители. Я не чувствовала себя одинокой, что же привело в обитель меня?

И как ответ вспомнились другие слова ночной гостьи: "Любовь стоит за твоим плечом, просто ты ее не видишь", и тот, из-за кого она их сказала.

Вот, значит, как. Получается, я и мой случайный попутчик еще встретимся. И не просто встретимся для мимолетной интрижки. Наши судьбы, похоже, связаны. Еще бы знать как...

Тут мой взгляд упал на сегодняшнюю газету. Вот он, голубчик, красуется на первой полосе. Мельком прочитав статью, я узнала, что он будет принимать участие в одной из акций нашей компании.

"Вот и свидимся", - довольная предвкушающая улыбка появилась на моих губах. Я допила кофе и пошла к машине. Меня еще ждут дела, а потом...

А потом берегись, красавчик, у меня на тебя большие планы!

42

Ефимова М. Миханик     Оценка:4.16*6   "Рассказ" Мистика

   - Серёжка, - говорю я, - давай лучше в индейцев. В планшет играть - это не круто. Планшеты сейчас у любого дебила есть.

   - Да ладно! - недоверчиво ухмыляется Серёжка, а потом приоткрывает рот. - Правда!.. Нашим всем уже купили! Даже Никите-дурачку!.. А как это - в индейцев? Как в "Покахонтасе"? Там же девчонка!

   - Типа того, только без девчонок. Давай, ты будешь белым завоевателем, а я вождём индейского племени. Ты меня свяжешь и потащишь на верёвке в свой лагерь, а я буду выпутываться...

   Я заглядываю за Серёжкино плечо. Миханик задумчиво смотрит вдаль сквозь меня и сквозь Серёжку.

   - Ты куда зыришь? - спрашивает Серый и ёжится. Все ёжатся, когда миханик задевает взором. Звучит по-умному, но у миханика не взгляд, а именно взор.

   - Я не зырю, я высматриваю, не скачет ли на мустангах подмога из моего племени.

   - А-а-а! - включается друган. - Ничего не выйдет, краснорожий! Никто не спешит тебя спасать!

   Он ловко срезает почерневшую от грязи и сырости бельевую верёвку. Вход на чердак заколотили, когда я ещё в садик ходил. Верёвка никому не нужна - не будет же баба Вера или тёть Валя лазать по дереву, как мы с Серёжкой. Затем опутывает руки, заведя их за спину, затем, начиная с ног, обматывает все тело. Конец шнура свисает с левого плеча. Серёжка легонько дёргает за верёвку:

   - Шевелись, грязная скотина!

   Глаза у миханика вспыхивают, пронзая Серого рубиновыми столбами света. Мне даже чудится, что миханик облизывается. Да только он не умеет облизываться. Тонкие губы миханика всегда плотно сжаты.

   Тебе, Серёжка, не повезло - у тебя имя обычное. Простое мужское имя, не как у меня. Но тебе повезло, что я твой верный браза, а ты мой верный браза. Родичи у моего другана тоже простые. Дядь Коля бывает, что выпивает, но никогда Серого не наказывает. Они вместе на рыбалку ездят. И тёть Маша, их мать, с ними ездит. Не то, что мои - ботаники. Не в смысле учёные, которые цветочки там всякие изучают, а в смысле ботаны. Они вместо речки лучше в архивы свои исторические побегут новые диоптрии зарабатывать. Они там и присмотрели мне имечко. Закачаешься, имечко! Ни у одного парня в мире такого нет - Людимил!

   Я когда был мелким, плакал и обижался на пацанов, которые меня Люсенькой дразнили. А потом перестал обращать внимание, даже загордился. А ещё я понял, что миханик из-за моего имени промахивается.

   Я делаю несколько шагов. Мне трудно идти, потому что ноги оплетены и приходится семенить. Я прислоняюсь к трубе и презрительно сплёвываю:

   - Ты можешь меня убить, но на мое место придут другие! Всех не перебьёте!

   - Перебьём, - уверенно отвечает Серёжка. Он прав. Он это знает, потому что все знают, что белые победили индейцев. А когда Сережка чувствует, что прав, начинает прямо светиться.

   Вот сейчас у него светится печень и гипофиз. Блин, печень тут причём?

   Я знаю, что такое гипофиз, и где он находится. Это такая крохотная фигня в середине башки. Он у многих светится вместе с гипоталамусом. И только у меня не светится никогда. Я себя в зеркале сколько ни разглядывал, ну, ни разу не засветилось. Я и книжку смешную перед зеркалом читал, и кино страшное смотрел. Не получается. Миханика в зеркале вижу, а у себя - ничего.

   Вообще-то, миханик не всегда появляется. Если говорить честно, то совсем редко. Раз в месяц или реже. Я увидал его в первый раз - ужас, как испугался! Потом привык. Мне самому даже стало интересно тогда, чего я так перетрусил? Я уж на всякое нагляделся: на крабиков, змей, огненную руку, челюсть из колючей проволоки, перетяжки, синие узлы. Миханик на фоне этого барахла - просто красавчик. А страшно... Лицо бледное, то грустное, то напряжённое, но ясно видное. Остальное всё, как в тумане. И за спиной у него что-то колышется.

   Я никому не говорю про миханика, гипофиз и синие узлы. Нафиг мне это надо? Сдадут в психушку, и буду там в клетке сидеть, капканы в почках у санитаров разглядывать... Не, я уж лучше промолчу...

   Иногда, конечно, обидно. Вот маза у меня. По врачам бегает, таблетки тоннами лопает, пошевелиться боится - сердце бережёт. Во время каждого приступа какой-то гадостью вонючей упивается. А я-то вижу - крабик у неё на сердце. Давит клешнями, ёрзает, удобнее устраивается. Я его втихомолку попытался отодрать, но маза завопила и стрелами, стрелами давай бабахать. Вызвала неотложку, так вдобавок жирная врачиха гвоздей в меня насыпала. Врачиха всё поняла, хоть виду не подала. Ни один врач не хочет лечить по-правильному, а только хочет чуть заморозить, чтобы больно не было, а потом долго-долго мучить на пару с крабиком или капканом. Я где-то через месяц прямо спросил мазу - хочешь вылечу тебя? Только надо будет потерпеть. Маза поцеловала меня, рассмеялась, сказала - лечи. А сама, чуть я тронул крабика, огрела меня драконьим хвостом. Вот и всё лечение.

   Я уже потом понял, когда в пятый класс перешёл, никто почти и не хочет лечиться. Все хотят, чтобы их жалели и чтобы над ними кудахтали, какие они бедненькие. Ну, и маза моя так же. Ну, я и плюнул. Не хочет, не надо.

   Ладно, с болячками. Я как-то привык, что вокруг никого чисто-золотистого нет. Все красным или фиолетовым где-нибудь подсвечиваются. Вон браза нашпигован малиновыми чипами. Это я так назвал - чипы. Я не знаю, как их надо называть. Я думаю, у них вообще нет названия, раз их никто не видит. Просто они похожи на кусочки материнской платы, которые я отковыривал в детском саду. В смысле, когда в садик ходил. У меня дядь Вова - компьютерщик, он мне давал на растерзание старые части от компьютеров. У дядь Вовы внутри этих чипов - больше, чем у Сережки. Из-за них дядь Вова чешется и мазями мажется. Серёжку мать тоже мажет от диатеза. Серый ужасно гордится, что у него аллергия в солидном возрасте - как никак, двенадцать лет, а щёки корками покрываются, как у трёхлетнего сопляка. Я Серёжкины чипы выковыриваю по-тихому на привалах, то есть когда мы валяемся на чердаке и мечтаем о девчонках, а они обратно возвращаются. Чипы, не девчонки. Не знаю, как с ними бороться...

   Есть, правда, средство, но мне слегка ссыкотно его использовать. Зато оно стопудово надёжное. Оно при помощи миханика. Поэтому его страшно применять. Миханик не каждый день появляется, да вдобавок пойди, попробуй притащить человека туда, где может объявиться миханик! А если промахнёшься?..

   - Если ты откроешь мне, где золото, я оставлю тебе жизнь, собака! - нагло заявляет браза.

   - Какое ещё золото?

   - Золотое золото! Или бывает другое золото, придурок?

   - Нам, вольным сынам прерий, ни к чему презренный металл!

   Серёжка смотрит на меня с уважением. Сам он никогда не скажет так ловко. Миханик жадно окатывает бразу своими прозрачно-кровавыми фарами. Серёжка нервничает и до крови царапает пятернёй диатезное пятно на левом плече. Я чуть заметно, выверенным жестом, вскидываю указательный палец, а затем тыкаю в направлении пятна. Не совсем в него, а словно вскользь. И шепчу -- болячка. Миханик мгновенно перехватывает моё движение. Он лупит рубиновым светом по малиновому чипу на Серёжкиной болячке. Лучи из глаз миханика проносятся над Серёжкиным плечом в миллиметре от кожи. Этого достаточно, чтобы чип вспыхнул и растворился в воздухе.

   - Чё-то сёдня весь день чесалось, - говорит браза не по теме, - а тут бац, и прошло.

   Ясен пень. От лучей миханика что хочешь загнётся. Я один раз видел, как здоровенный амбал свалился, будто убитый выстрелом, когда миханик зыркнул ему в затылок. А тут чип-фитюлька...

   Сказать честно - того амбала я укокошил. Но он сам виноват. Не дал бы мне щелбана, был бы жив сейчас. Таскал бы свои гирьки в спортзале. Меня фаза попросил бритвы купить, "Жиллет". Фаза только ими бреется, мягкие, говорит. Я пошёл в хозяйственный магазин, встал в очередь. Зазевался, разглядывая картинки на прикольных кружках, а передо мной - опа! - этот сундук нарисовался. Я ему говорю - Вы за мной будете, а он мне - отвали, пацан, твое место с краю, нечего клювом щёлкать. И щелбан мне как вкатит! У меня слёзы брызнули, сквозь них даже липучки-жабы в суставах этого гада стали незаметными. Я закричал, что я первым стоял, продавщица высунулась и зашикала - что орёшь? Амбал плечами пожал, сказал так небрежно - да псих он, клея, наверное, нанюхался. Меня прямо затрясло. Я прямо захлёбываться стал от ненависти - хочу ответить, а не могу, горло стиснуто, не вздохнуть, не выдохнуть... Короче, пока я беззвучно квакал, в магазине появился миханик. Плавно обошёл зал, поискал кого-то, встретился со мной глазами, нахмурился. Тут я и ткнул пальцем в бычью башку амбала. Миханик с ходу шандарахнул по ней прожекторами, амбал охнул и повалился на пол. Все засуетились, забегали, меня отодвинули. Скорая, что примчалась по вызову кассирши, над качком полчаса колдовала. Только ничего не выколдовала. Накрыли пациента простыночкой и стали ждать полицию. Alles kaput, по выражению фазы.

   Бритву, кстати, я так и не купил, но фаза не рассердился, потому что, как всегда забыл, что мне поручил. Он у меня нелепый. Он ничего не замечает вокруг себя, если у него фишка попёрла. То есть, если он нащупал что-нибудь в архивах. Но уж тогда он обязательно докопается до самых пыльных закоулков, а потом статью напишет в исторический журнал. И до бритвы ему пофигу. Ему и до еды-то пофигу... Фаза однажды колотил по клаве компа, как бешеный дятел, я поинтересовался -- что он печатает, фаза сказал, что пишет байду типа "По следам пропавшей иконы". И продемонстрировал мне картинку в википедии. Я глянул -- обмер. Это же миханик! Я тогда миханика не называл так, я тогда всё не мог придумать ему имя. Это кто, спрашиваю? Архангел Михаил, говорит фаза. И меня пробило, точно молния в темечко тюкнула. Миханик ходит чуть заторможено, как робот, и свет у него глаз бьёт, как у робота в мультиках. Такой механический человек. Но лицом вылитый Михаил с папиной иконы. Механический Михаил. Коротко -- миханик.

   Миханик шандарахнул по Серёжкиной болячке, но не ушёл. Странно. Он всегда исчезал после лазерного удара, как я называю. А тут -- остался.

   - Я привяжу тебя к лошади, и ты потащишься за её хвостом, пока не сдохнешь, - угрожающе произносит браза. - Или пока не выдашь место клада.

   Угроза в его голосе звучит жалко и печально. А всё потому, что миханик смотрит на Серого в упор. Бескровные губы миханика сжимаются в ниточку. Всё потому, что меня назвали девчачьим именем...

   Тогда, в магазине с бритвами, миханик пришёл не к амбалу. Он пришёл к другому человеку. К дедку, который тихонько рылся в отделе мыла и мочалок. Гадский дедок. Амбал был сволочь, но зато понятный. Зря я на него показал. Я до сих пор переживаю, что не сдержался. Подумаешь, щелбан! Никто ещё не умирал от щелбана. А гадский дедок, как я увидел, человек десять на тот свет отправил. У этого тихушника в спине десяток кольев торчало. Ну, таких виртуальных кольев, которые только я вижу. Миханик за ним спустился, а я ему настройку сбил. Надеюсь, в следующий раз ему не помешают.

   А один раз я миханика сознательно запутал. Прошлой весной. К нам в класс парень новенький поступил и давай пацанов стравливать. Мы и так не больно дружные были, а он, Поздняков, совсем нас перессорил. Подговорит на какое-нибудь свинство, а сам в кусты. И наслаждается оперой с балетом, которые училки начинают устраивать.

   У этого гнусяры Поздняры кроме рук ещё три пары лап имелось. Мерзкие, мохнатые, как у паука. Одна пара из задницы торчала. Он этими дополнительными конечностями щипал всех вокруг до крови. Я за ним сидел, видел всё. Если Поздняков вцепился лапкой в Агашкова, то жди, Агашков, западла. Агашков не подозревает ничего, а я знаю -- через пять минут Поздняков бросит Шацкому записку, что это Агашков настучал классухе о неудавшемся массовом побеге с физры. А Шацкий поверит и настучит после уроков Агашкову по морде, за то, что тот настучал. А никто и не стучал. Классуха сама обо всём догадалась. Она же не дура, хоть и русичка. Последний урок в субботу -- тут любой слабоумный догадается.

   Поздняра и до меня докапывался. Велел мне притаранить ему пачку сигарет. А если не притащу, то, типа, будут проблемы с его братаном-девятиклассником. А я не курю. Мне невкусно. И мне страшно. Я же вижу, как у курильщиков в лёгких черви чёрные ползают. Буэ-э-э... Отвратно зырить... Я Поздняре сказал, что нет у меня сигарет, и денег мне предки не дают, и Поздняра подло так улыбнулся. А после уроков брателло его по яйцам мне засандалил, рёбра отколбасил и губу разбил. Я три дня очухаться не мог, дома сидел, матери сказал, что по забору лазал, ну, и соскользнул неудачно. Пока оклёмывался, планы мести разрабатывал, да так ничего путного не придумал. Всё решилось само.

   Пришёл я в класс, на ОБЖ, первым пришёл, а в углу между шкафами с противогазами и плакатами миханик стоит, на меня в упор смотрит. Я от ужаса попятился назад -- миханик кошмарнее любого Позднякова -- но там уже пацаны наши заходить начали. Миханик между ними стал прохаживаться, вчитываться в глаза каждого, и меня мысль посетила. Вон Поздняра лыбится, мохнатые лапки потирает, те, которые из жопы. Я ему не подчинился, и он, сволочь, не успокоится, додолбает меня. Придётся из школы уходить или... или помочь уйти Позднякову. Миханик поровнялся со мной, и я, холодея от принятого решения, указал ему на Поздняру. И сказал -- Лёва Поздняков. Миханик приободрился, ощупал лучами пространство вогруг Позднякова, а затем четыре раза рубанул по его спине. Поздняра побледнел, сел за парту и весь день проползал на полусогнутых. А вечером он умер. Сказали, отравился грибами из самодельных консервов. Мы всем классом сходили на похороны. Ничего такого я там не увидел. Даже странно.

   Миханик начинает вплотную приближаться к бразе. Рассматривает его удивлённо. Вроде, тот, да не тот. Серёжка выдавливает из себя тоненьким голоском какую-то чушь насчёт красавиц-индеек из моего племени. Миханик застывает, вслушивается, погружается в себя.

   Я говорю:

   - Индейки, Серый, это куры такие. Только жирные.

   - А как тогда? - спрашивает виновато браза. Он у меня твёрдый троечник. И славный парняга.

   - Индианка. А лучше -- скво.

   Экзотическое слово убивает Серёжку наповал.

   - Скво..., - шепчет он и улыбается. Потому что миханик отводит от него взгляд, переключаясь на голубя, вспорхнувшего под потолком.

   И я понимаю. Я понял ещё тогда, с Позднярой, да не решался себе признаться. Если не считать случая с дедком и амбалом, миханик ко мне приходил. Меня он искал. А я не попадался. Я один раз перевёл стрелку на Поздняру, потом на Кукиша, главного пацанчика с района, потом на Васю-Бублика. Кукиш у меня мелочь вытряхал, а Васька Бубликов кошку поджёг. Очень они удачно подвернулись, когда миханик вокруг меня хороводы водил. Таких не жалко. Я кроме внутренностей немного будущее могу видеть, так Васька должен был жену топриком разделать, а Кукиш квартиры обносить и полжизни на зоне провести. Вот нафига им жить? Лучше уж сразу...

   А главное -- я понял, почему миханик меня всё никак разглядеть не может! Спасибо родичам. Спасибо за то, что назвали, как девчонку. Миханик ищет меня -- парня, а натыкается на женское имя, и путается, не видит парня. И бросается на первого подвернувшегося мужика. Любого человека имя охраняет, а у меня так даже отзеркаливает. Может быть, маза с фазой знали?

   Почему-то ни разу не видел миханика возле тёток. Наверное, для тёток придумано другое существо. Какая-нибудь михаэла... Или миханелла...

   Браза радуется напрасно. Миханик снова ловит его в прицел и застывает. Эта стойка мне знакома. За ней рванёт ледяная волна, которая сдавит сердце, выкрутит его узлом. Потом полыхнёт жаром, и, как от лесного огня, попрут визжащие твари - крабики, инфузории, капканчики, прищепочки и прочая шушера из человеческих потрохов. Миханик вскинет рубиновые зенки - и привет, парень...

   Кроме меня и Серёжки на чердаке никого нет. Голуби не считаются. Я проверял. Кошки, собачки, птички миханику неинтересны. Прости меня, браза. Так вот получается. Такая петрушка. Миханик меня не видит. У меня женское имя. Людимил. Фаза меня кличет Людь, маза - Люсик. Неправильно иметь не своё имя, но что я могу поделать? У бразы чистая душа, и будущее чистое. Я же вижу... Зря он со мной подружился. Лучше бы закорефанился с Тёмой из соседнего подъезда. Гоняли бы на великах и рубились бы в тупые игрушки. Прости меня, Серёжка.

   - Тащи меня за лошадью, - говорю. - Только свяжи покрепче.

   Браза подтягиваяет верёвку и накидывает на шею дополнительную петлю. Мы галопом бежим по чердаку. Слышно, как тёть Валя из тридцатой квартиры ругается на топот. У оконного проёма под крышей я притормаживаю, выглядываю наружу. Миханик держит Серёжку в своих пристальных окулярах. Миханик думает, что я - это он. Всё правильно. Такие люди, как я, не должны появляться на белом свете. Никто не должен без спроса вмешиваться в чужую судьбу. Даже чипы выковыривать.

   Я плечом и шеей цепляю верёвку за гвоздь, вбитый невесть кем в деревянную балку, и прыгаю вниз. Гвоздь не выдержит меня, выскочит из подгнившего бревна, но мне хватит. Гвоздь погнётся и выпадет через шесть с половиной минут. К тому моменту миханик испарится, чуть зависнув над моим телом. Останется один только плачущий браза.

43

Ефремов О. Я видел слёзы ангела     "Рассказ" Мистика

Олег Ефремов Я видел слёзы ангела         В конце прошлого века прочитал в одном из периодических изданий небольшую заметку, рассказывающую о том, что научной экспедицией в горах Южной Америки на подтаявшем леднике была найдена мумия ребёнка. Это было тело мальчика лет четырёх-шести со следами ритуального убийства на нём. Была напечатана и фотография мумии.   Посмотрел несколько секунд пристально на фотографию и не захотел её разглядывать. Сначала взгляд отвёл непроизвольно, нет, не испуганно, а рефлекторно. Затем, уже осознанно перевернул страницу, подчиняясь приказу сознания. Возникло чувство, что смотрю на себя мёртвого, что всё это мне давно знакомо. Душа переполнилась мерзостью запредельной злобы испытанной когда-то.    Моё эго взбунтовалось - я жив и я не жертва; в былые времена сам глотки резал, прекрасно помню, как в другой жизни мечом вскрывал врагу защищенную панцирем грудь. И, надо будет...      Рука лежала, надёжно прикрывая листы бумаги, чтобы случайно они не распахнулись на закрывшейся странице;   Я не желал смотреть вновь на убитого ребёнка;   А память, не испросив желанья моего, исторгла из своих опасных для дурнего сознания глубин историю убийства:         - Лето стояло необычно холодное. Люди выходили из домов одетыми почти по-зимнему.    Холод не покидал дома даже днём, но обогревать комнаты давно перестали. Собранные на зиму запасы топлива закончились, а заготовить новое топливо стало невозможно, так как люди полностью были заняты поисками пропитания.    Как-то поздним вечером, засыпая, услышал, как один из родственников говорит матери о том, что такое же холодное лето было в глубокой древности, о чём сейчас рассказывают удивительным образом ещё не умершие старики.   Семья наша была большой и зажиточной, и я пока не знал, что такое голод, хотя о нём говорили вначале часто, а сейчас вполголоса, избегая произносить лишний раз это страшное слово. Пища в нашем доме стала скуднее, но её было ещё достаточно.   Сегодня, как всегда в последнее время, после завтрака пришли друзья - девочка моих лет и её младший брат.   Мальчик младше своей сестры на год и по бледности его лица видно, что скудность питания уже коснулась и так худого тела ребёнка. Я давно взял его под свою опеку как младшего брата, и пару раз обращался он ко мне за защитой, когда его обижали другие ребята.   Сейчас, он просительно, с искрой надежды в глазах, смотрит на меня, но брать самостоятельно еду из дома мне категорически запрещено, да и не добраться мне до неё при всём желании - она надежно упрятана, закрыта на запоры.   Девочка красивая, длинные иссиня-чёрные волосы обрамляют круглое лицо, на котором чёрными звёздами блистают божественно огромные миндалевидные глаза. Знакомы и дружны с ней так давно, что все уже без шуток называют нас женихом и невестой. И я не сомневаюсь - лет через десять она станет моей женой.      Сегодня, в воздухе словно разлито необычное чувство тревоги. Взрослые странным образом смотрят на нас, бросают короткие взгляды и тут же отворачиваются, стараясь не заглядывать нам в глаза. Обходят нас стороной.      Узнавший по глазам ребёнка будущую жертвую, предстанет первым перед богом для наказания за богохульство. Бог выбирает жертву сам.      Совсем не хотел идти сегодня гулять, но мать моих друзей, приведшая их к нам, настояла на нашем уходе, призвав себе в помощь мою мать. Уходя, я обернулся и увидел их необычно грустный и нежный взгляд, обращённый в нашу сторону. Затем они, склонив головы, отвернулись и, отойдя в угол прихожей, начали тихую беседу.   Выходили со двора, когда мимо торопливо прошёл мужчина, отличающийся от всех других мужчин крупным бочкообразным телом - мой отец. Видно было, что он очень торопится, что целеустремлённо идёт решать поставленную перед собой задачу.   В его взгляде из подо лба, резко брошенном на меня, я неожиданно смог прочесть мелькнувшую опасность. Он думал обо мне, но дума та не была во благо мне. Ему хотелось сделать что-то за счёт меня.   В отношениях со своим отцом у меня никогда не было ни любви, ни дружбы.      Пришли на наше излюбленное место год назад выбранное для своих игр. Ничего не хотелось делать, не хотелось даже двигаться. Просидели на большом камне, почти не разговаривая друг с другом. Перебросились между собой за всё удивительно медленно тянущееся время несколькими фразами.      За мной пришел слуга с конюшни. Пришел за мной одним.      Остановился на пороге дома увидев выходящую из крайней комнаты в прихожую свою мать.   Жду, когда она подойдёт ко мне и как обычно приласкает. Мать мельком бросает на меня взгляд и тут же отворачивается. Вместо любви и ласки в её глазах пустота и отстранённость. Какое-то горе переполняет её сердце, и странным образом понимаю - наше общение сейчас может её убить.   Мать пытается уйти в среднюю комнату, протягивает к дверям руку, но идущая за ней её младшая сестра перехватывает руку и настойчиво шепчет матери на ухо.   Мать поворачивается, делает шаг ко мне, выпрямляется, недолго невидящим взглядом смотрит на меня, в глазах её не появляется никакого нового чувства, лишь отголосок мысли о необратимости случившегося и необходимости отречься и жить дальше. Стоит в безмолвии, выдерживая для приличия некоторое время, а затем, как видно по её резко дёрнувшемуся как в конвульсии телу, решает уже окончательно.   И понимаю, после этого решения стоящая передо мною женщина уже не мать мне.   Отстранившись от всего окружающего, превратившись в тряпичную куклу моя уже не мать поворачивается и уходит в среднюю комнату, навсегда для меня закрыв за собою дверь.   Две мои тетки, обступив сзади с двух сторон, идут за ней к двери. Одна, самая младшая и самая мной любимая поспешно оборачивается, возвращается, нежно гладит рукой по голове. Затем быстрым шагом уходит вслед своим сёстрам. В торопливых шагах и согнутых спинах тёток читается сочувствие к нам обоим - ко мне и к отказавшейся от меня матери.      Подошедший в сопровождении явно довольного отца жрец сообщает - тебя выбрали.      В прибранной прихожей ставят стул похожий на трон. Сажают на него.   По очереди приходят все жители деревни.      Приводят проститься моих друзей. Девочка смотрит на меня своими огромными чёрными глазами, в которые я внимательно всматриваюсь, пытаясь выяснить, жалеет ли она.   В ее глазах нет жалости. Она уже живет другой жизнью, в которой мне нет места.   Худенький мальчик, опустив голову, неподвижно стоит за спиной своей сестры. Женщина стоящая рядом с ними, их мать, взявшись двумя руками за плечи мальчика, пытается вывести его из-за спины сестры. Он, упрямо прячется за сестрой как за последней преградой.   Ребёнку страшно. Страшно так, как будто его заставляют общаться с мертвецом, как будто за дверью находящейся за моей спиной стоит сама смерть. Округлившиеся от ужаса широко раскрытые глаза, полные страха, не отрываясь, смотрят мимо меня, на эту проклятую дверь.   Он хочет быстрее уйти, убежать отсюда.      За весь день только на его лице, в тот момент, когда он первый раз взглянет на меня, я замечу чувство жалости ко мне - единственно достойное человека чувство в этот день и то лишь на лице ребёнка.   И только ему я пожелаю вслед счастливой жизни.         Мальчик умрёт за два месяца до окончания Голода. Девочка переселится вместе с пережившими несчастье селянами в другую местность. Выйдет замуж за парня у которого изредка будут проявляться отклонения от нормального поведения, таких в деревнях называют полудурками. Нарожает много детей, часть из них умрёт в раннем детстве. К концу жизни превратится в толстую, неопрятную, начинающую выживать из ума старуху.   Увижусь с ней накануне её смерти. Сначала не узнаю, но заметив в поседевших волосах пряди волос цвета воронова крыла, заглянув в её всё такие же огромные чёрные глаза, испытаю чувство похожее на щемление и холодок в груди от безысходности и грусти.   Она будет сидеть на камне перед лачугой, наклонив безвольно голову и уткнувшись подбородком в грудь, с взглядом направленным в никуда, должно быть, вспоминая своё детство, и может даже меня. Вокруг будут бегать внуки, один из мальчиков будет кричать ей что-то издевательское, а девочка постарше ласково обнимая, будет звать в лачугу на обед.   Вечером, ближе к ночи, она умрёт. И не останется больше на земле человека, которого я бы любил, и безразличны мне станут люди.   Тень отца увижу за прозрачной, но не проницаемой для меня стеной. Его убьют через полгода после моей смерти озверевшие от голода жители села, пришедшие грабить наш дом.   С усталым безразличием подумаю о том, что вот есть возможность отомстить ему, но не будет в одинокой душе мести места.   Рядом с ним в светло-коричневом пространстве будут обречённо брести испуганные серые тени таких же как он.   Пойму весь ужас происходящего. Рванусь к отцу, чтобы пожалеть его, защитить.   Какой ни есть, он мой отец.   Охваченный беспредельной жалостью, обрушившейся болью и неизрасходованной любовью прорвусь сквозь стену.   Но не властны мы в мире том. И нет возможности там общаться.   В растерянности и удивлении от случившегося встанут два стража в месте моего прорыва. Не будет в них ко мне злобы. Только жалость и сочувствие взрослых к ребенку.   Будут смотреть на нас потрясённые пониманием.   Как мне не пройти со своим отцом его путь, так и идущим с ним своим путём, невозможно, даже проникнув через мой прорыв, находиться, где я.   Общение возможно здесь с богами или посредством богов с живыми.         Старшая сестра матери приносит питьё и настойчиво предлагает выпить. Я уже пил его перед началом церемонии. Оно делает меня спокойным и безразличным ко всему происходящему.      Приходящие ко мне люди будут только выпрашивать. Выпрашивать для себя лично. Почти всегда не упоминая свою семью, даже своих детей. Никто не попросит прекращения Голода, каждый будет просить пищи только для себя. Некоторые будут просить вовсе несуразные вещи.   Один крестьянин, принесший белого козлёнка, которого по довольному кивку отца почти вырывает из его рук слуга с конюшни, попросит, глядя настойчиво мне в лицо, чтобы я сделал так, что его коза станет толстой и принесёт большой приплод.   Другой крестьянин, будет долго стоять, переступая с ноги на ногу и глупо улыбаясь. Не проронит за долгое время ни слова, пока его не выведет, настойчиво подталкивая, помощник жреца. Перед дверью, когда тот начнёт сопротивляться и издаст звук похожий на странный жутковатый смех, помощник жреца ещё и подопнёт его коленом.   Этот крестьянин принесёт в корзине неожиданно щедрый дар из набора продуктов.   Я удивляюсь, зная о его всегда полунищем существовании ранее. Сочувствие к его детям, скорее всего уже обречённым их отцом на скорую голодную смерть, сменится пониманием того, что дети его должны быть похожи на него, а значит, если не на них так на их детях прервётся род людей не способных здраво мыслить.      Каждый из пришедших оставит в доме какое-либо пожертвование, быстро уносимое слугами.   Поток просителей иссякнет только ближе к полуночи.      Вышли очень ранним утром. Возглавлял процессию старый жрец, устало дышал мне в спину его помощник. Длинная улица, вдоль которой располагались почти все дома деревни, была пустынной, хотя пора уже было начинать выгонять мелкий скот на пастбище.   Окна и двери домов воспринимались навсегда наглухо закрытыми.   Проходя мимо одного из домов, почувствовал взгляд наполненный жалостью ко мне. Подумал, что хорошо бы было при жизни познакомиться с девушкой пожалевшей меня, хоть и была она старше тогда на два года.   Познакомиться просто так, только чтобы улыбнуться ей, сказать ей доброе слово.      Старался отделить себя от двоих других идущих в процессии.   Всё время уходил с середины дороги вправо, чтобы не идти вслед за жрецом.   Очень хотелось ощутить сочувствие, но его не было.   Шел, опустив голову, разглядывая попадающиеся под ноги камешки.   Желая показать свою удаль и равнодушие к происходящему пнул несколько камешков, но, поняв, что никто больше не смотрит на меня, ускорил свой шаг, стремясь быстрее выйти из деревни.      Шел, ещё не понимая, что меня ведут.   Скотину, предназначенную на заклание, тащили бы на верёвке, прилагая неимоверные усилия.   Я шел сам.      На край села пришли нас провожать двое ветхих стариков да небольшая группа подростков. Одни уже ничего не боялись, другие ещё ничего не боялись.      Втроем поднимаемся на заснеженную вершину горы, о которой мне рассказывали старшие ребята.   Знаю, зачем мы идём.   Подъем долог и труден. Идём тяжело, в конце пути утопая по щиколотку в снегу. Сначала иду сам. Затем высокий худой мужчина, помощник старика, по его сигналу, берёт меня на руки и несёт, прижимая к груди и закрывая голову от ветра и снега мягкой полой одежды скроенной из выделанной шкуры козы.   Я не чувствую страха. Мы равноправны в происходящем действии. И я в нём не последний.   Вот и камень, но почему-то в виде треугольника. Часть камня засыпана снегом. Поверхность его неровная, он совсем не такой формы как я предполагал. Слушая рассказы сверстников, представлял его прямоугольным, плоским и гладким. Как тот, лежащий на краю села, на котором режут и разделывают скот.      В руке старика небольшой посох покрытый резьбой. К его концу кожаным ремнём привязан заостренный чёрный камень.      Начинаю видеть всё вначале совсем близко, почти в упор, а затем немного сверху и со стороны, находясь в двух-трёх метрах от своего тела.   На утопающем в снегу камне лежит большеголовый ребенок с некрасивым плоским квадратным лицом. Бочкообразное туловище с птичьей грудью едва не упирается в подбородок. Так вот почему отец так хотел избавиться от того, кто постоянно своим видом напоминал ему об уродливости его собственного тела. Нет надобности, разбираться сейчас осознано или бессознательно это делалось - это была первой из причин для выдачи сына на заклание. Материальный интерес был вторичным, он лишь усилил первый и этим исключил возможность пробуждения хоть чего-то похожего на совесть в душе отца.   С удивлением отмечаю, что голова непропорционально велика относительно маленького туловища.   Я разочарован - всегда считал себя красивым.      Сознание уже отъединилось от тела, и я разглядываю отстранённо место своей смерти. Ребенка сначала ударили камнем по голове немного выше левого уха, а затем перерезали горло. На горле видна красная полоса.   Глядя на неё, предельно расстраиваюсь и начинаю злиться на этих двоих за то, что они убили меня как скотину. Красная полоса на шее сокрушает, она обреченно говорит - возврата нет.   Вся кровь моя из тела моего вылита на жертвенный камень.   Кровь как видно уже запеклась, приняв тёмно-коричневый цвет. С высоты пятно крови напоминает выросший на камне лишайник. Ещё более это сходство подчёркивает форма кровавого пятна; как будто лишайник начал расти от земли, а потом разросся на плоской поверхности камня в каплеобразное пятно.   Лишайники не растут на такой высоте.      Смотрю по сторонам желая увидеть тех, ради кого все это было сделано.   Кроме бушующего ветра наполненного мелкими крупинками твердого снега вокруг нет ничего и никого.   Жду еще и понимаю, что кругом только один мечущийся в разные стороны свирепый ветер.      В таком месте могут находиться только очень злые боги.      Оглядываюсь, непроизвольно пытаясь увидеть тех, в основном детей, кого убили на этом месте раньше. По рассказам, когда-то людей убивали на этом камне каждый год, лишь в последнее время жертвоприношения стали совершать раз в два-три года.   Пусто вокруг. Поглощены они богами или уведены отсюда покорной чередой.      Старые боги умерли, новые не пришли.      Чудится - тянется ко мне из завихрений пурги распахнутая морда, с набором в несколько рядов острых длинных зубов. Её можно назвать подобной крокодильей, если бы не огромные глаза, сидящие под тяжёлым костистым лбом. За мордой изгибается едва различимое в снежной круговерти круглое серое тело оснащенное маленькими крылышками.      Нет, таких богов я буду избегать. Буду прятаться от них.      Опускаю взор на землю и в расстройстве испуганно отмечаю - жрец и его помощник незаметно скрылись. Исчезли тихо, не оставив малейшего следа.      Пытаюсь найти дорогу обратно. Есть только одно желание - мстить.   Они просили и получат! Не будет приплода у их скота, и не уродится больше ничего кроме сорняков на их полях.      Рвусь вниз, с проклятой горы в долину. Но, путь утерян.   Кружусь вокруг вершины горы. Постоянно настойчиво стараюсь опуститься в долину, вначале резко вниз - выбрасывает тут же непреодолимой запредельной силой; затем плавно по спирали, но всё время выталкивает к жертвенному камню.   Как-то раз, сбившись со счёта в количестве попыток, замечаю далеко внизу место, где старик разрешил передохнуть своему уставшему помощнику.   Радостно лечу к камню, где сидел тот, держа меня на руках. Но дальше не спуститься. Всё тщетно - путь утерян.      Так вот почему последнюю часть пути меня несли на руках, прикрывая голову.   Вспыхивает злое желание дождаться с очередной жертвой тех двоих у жёлтого камня с черным пятном моей крови на поверхности и жестоко отомстить им.      Постепенно это желание останется единственным в моей душе превратившейся в неосязаемый сгусток зла.      Никто не придёт за тобой и никуда не заберёт отсюда.   Ты так и будешь с надеждой на месть вместе с ветром вечно носиться в этих местах, между горами и холодным бледным небом.      За огромный период скитаний по вершинам гор стёрлись все чувства, даже дикая злоба.   Осталась только мельчайшая крупица памяти о себе.      В общении с богом не может быть посредников. Посредникам ты нужен в виде жертвы.      Время стирает всё. Время есть чистилище.      Уже почти пустою сутью витаю в серой мгле.   И вдруг встречаю человека, он здесь совсем с другою целью, он ищет не меня и не таких как я. На нём странная одежда, окрашенная в плотно насыщенный однотонный цвет, не изменяющая очертания тела.   Встрепенулся. Но уже почти привычно воспринимаемое, хотя всё также терзающее меня, нет, не меня, а остатки моей души, и представляется теперь уже последнее разочарование.   С безразличием и тихой грустью, сменивших слабую надежду на помощь, вижу, как он уходит, спускаясь вниз по горе.      Мне не последовать за ним. Последний всплеск эмоций унес остатки энергии, и её восполнить нечем.   Мне уже окончательно обессиленному не покинуть это место.   Ещё недолго и растворюсь, развеюсь без следа, затёртый бездушным пространством и временем.      Вот человек отошёл достаточно далеко, подходит к ждущему его другому, на нём точно такая же удивительная одежда.   Другой стоит недалеко от странного предмета напоминающего хижину. Стены хижины тёмно-коричневого цвета сделаны из металла кажущегося очень толстым, небольшая дверь необычно округлая сверху, круглое окно в двери. Два зарешеченных отверстия в верхней части сооружения. Какой же тяжёлой должна быть эта хижина, и как только её держит горный склон, на крутом спуске которого она стоит.   И понимаешь - вот сейчас они войдут в сооружение и их не станет.   Всё.   Нет, нет... вот, он оглянулся...   Нет. Не видит, смотрит ниже...   Нет... Он меня увидел и очень удивился...   На лице радость от находки там, где совсем не ожидал найти такое.   Подходит, глаза излучают доброту и настороженную нежность.   Медленно протягивает ко мне руки ладонями вверх.   Берёт меня...      С веселым смехом показывает находку другому, которому меня принес; погрустнев при рассказе истории со мной произошедшей; и совсем расстроился, поведав о времени моего одинокого скитания в ледяной безмолвной пустыне.   Держа ладони ковшиком, со мною в них, протягивает их тому, второму.      И заплакал ангел принимающий меня, глядя на меня.

44

Затируха А. Зона     Оценка:3.01*5   "Рассказ" Мистика

  Вот и нас стали чаще величать не гражданами, а налогоплательщиками. Налогоплательщик же куда привередливее гражданина. Прежний гражданин воспринимал правительство как ареопаг мудрецов; нынешний налогоплательщик видит в нём контору с весьма сомнительной репутацией, клерки которой так и норовят убухать его денежки чёрт знает во что, а то и просто прикарманить. Правительство, объясняя свои расходы, вынуждено теперь приоткрывать перед капризным налогоплательщиком и такие укромные уголки отечества, о существовании которых кроткому гражданину даже знать было не положено. Вот и стало известно всем и каждому, что в Арзамасе-16 не валенки валяют, а на всей огромной Новой Земле и щепотки живой землицы не скоро отыщешь после того, как отутюжили её мегатонными утюгами.

  Но есть, есть ещё в отечестве такие потаённые места, о которых до сей поры никто знать не знает, ведать не ведает. Нашего брата-журналиста, хлебом не корми - дай только разнюхать о таких и спросить налогоплательщика: ну что, страдалец, нужно ли тебе всё ещё содержать эту потаённость?

  

  ...Слухи об этой таинственной зоне стали просачиваться совсем недавно. "Топчут", мол, ту зону очень необычные зеки - не то пленённые инопланетяне; не то те дикие волосатые верзилы, которых в популярной литературе называют "снежный человек" или "йетти"; не то человеческие мутанты, умышленно или случайно полученные в различных медицинских шарашках. Разная была редакция у слухов - какие заключённые содержатся в таинственной колонии, но то, что таковая где-то есть, уже не вызывало сомнений. И вот, после многочисленных проволочек, нам, группе журналистов, в том числе иностранных, удалось выбить разрешение побывать там.

  

  Эх, и широка же ты, страна моя родная! Сколько всякого добра, в кавычках и без кавычек, можно припрятать на твоих просторах от любопытного глаза. А уж тайга самой природой создана для таких укрывательств.

  

  ...Медвежий угол. Встречал нас пожилой начальник колонии. Сильно смущённый шумной, многоязыкой компанией, он, дабы быстрее избавиться от таких гостей, сразу повёл всех нас в зону.

  Расчищенное от деревьев пространство посреди тайги напоминало своим видом и начинкой пасеку - только вместо ульев на этой "пасеке" стояли наглухо заваренные металлические коробки с маленькими стеклянными оконцами на верхних крышках. Белой краской, неумелой рукой на каждом коробе была сделана своя надпись: "Эсер", "Беляк", "Кулачина", "Вредитель", "Безродный космополит", "Стиляга", "Отщепенец", "Диссидент"... Что это - указание на вредоносную специализацию помещённых в короба субъектов, или просто намёк на ту эпоху, в которую происходила их поимка?

  

  Так вот, оказывается, какие здесь зеки! Иностранные журналисты ещё и ещё раз переспрашивали у нас, как правильно звучит и пишется это слово - "барабашка".

  

  ... - И когда же их впервые начали отлавливать, господин начальник?

  - Вот этих - "Контрика" и "Буржуя недобитого", - начальник колонии показал на два самых ржавых ящика, - этих ещё ЧК замёл. С них и началась история нашей зоны.

  - А как же их смогли...пардон, замести? Ведь совершенно эфемерные субстанции...

  - Так ведь в прошлые времена наши органы были ни чета нынешним. Тогда хоть какой ты будь эфемерный - а на то, чтобы тебя замести, на это у любого субстанции хватало.

  - И что же им инкриминировали?

  - Понятно что - пятьдесят восьмая, террор.

  - А в чём он проявлялся?

  - Если ты невидимка - это уже можно расценить как подготовку к террору, - расширил и без того всеохватную 58-ю начальник колонии "барабашек". - Были и конкретные его проявления. Вон "Провокатор", например. Сколько и сколько самых представительных партсобраний и конференций скомкал! Скольким ответственным партработникам карьеру загубил!

  - Как это он умудрялся?

  - А вот как. Произносит докладчик речь - и вдруг, совершенно не к месту, раздаются хлопки в ладоши. Чёрт знает, откуда они раздаются. А только всё громче и громче становятся. Слушатели понимают это как сигнал, дружно подхватывают - и вот уже "бурные, продолжительные аплодисменты, временами переходящие в овацию". А что там говорит оратор, или он в это время, извините, просто в носу ковыряется, - этого уже никто не видит и не слышит. Дисциплина по аплодисментам в те времена была строгая - если заводила начинает, попробуй не подхвати. Сколько ораторов вынуждено было выложить на стол свои партбилеты, а то и ещё более строгое наказание понести! Как было объяснить на бюро обкома или в ЦК, почему их доклад о неурожае или о предполагаемом введении талонов на керосин и калоши был встречен такими овациями... Долго безобразничал "Провокатор". Отловили. В графине с водой прятался.

  Мы быстро записали в свои блокноты историю "барабашки"-"Провокатора".

  

  ...- Или "Гада сортирного" взять. Вон его ящичек - за "Нэпманом". Этот заместителю наркома товарищу Краснобубенцову житья не давал. Товарищ Краснобубенцов борьбу с религией, суевериями и пережитками курировал. Вот приедет он в какой-нибудь дом культуры атеизм укреплять. Откритикует с трибуны боженьку, попов, верующих - антракт перед антирелигиозным концертом. Куда люди идут в антракте? В туалет, куда же ещё. А в туалете все кабинки заперты изнутри и никак не освобождаются. А если постучаться в любую, то сразу будто бы со всех сторон раздаётся шёпот: "Тише, пожалуйста! Там товарищ Краснобубенцов тайное моление совершает". Вроде шёпот, а гремит на всю Ивановскую. И в какую кабинку не ткнись - везде занято и везде "...товарищ Краснобубенцов тайное моление совершает". Ну как было такого не репрессировать?

  И не совсем было ясно из слов начальника колонии - только ли озорника-"барабашку" репрессировали или несчастного товарища Краснобубенцова тоже?

  

  ...- А можно на них посмотреть? - ткнув пальцем в оконцо одного из железных ящиков, спросил кто-то из журналистов.

  - А не увидите ничего. Только самые опытные наши контролёры со временем начинают замечать там что-то вроде облачка пара. Да и тут порой смех и грех: кому покажется, что это на большую бутыль смахивает, кому женская часть привидится - у кого что наболело.

  Да, ни один из нас ничего за стеклами не разглядел - видать, ни у кого ничего не "наболело".

  - И какие же приговоры выносили "барабашкам"?

  - ЧК, НКВД - те всем им без разбору сразу вышку давали. А как ты этот дым шлёпнешь? Вот и сидят. Ни под одну амнистию ещё не попали.

  Ладно - амнистия. Но ведь если и "барабашки" - это тоже жизнь, то как можно содержать её в таких пыточных условиях. И как тут было не родиться у всей нашей журналистской бригады горячему сочувствию к этим узникам.

  

  ...- А что, господин начальник, побеги у вас случались?

  Помрачнел старый служака, но от ответа не ушёл.

  - Было. "Отпетый хулиган" у нас однажды сбежал.

  - А за что сидел "Отпетый хулиган"?

  - Он по многим эпизодам и статьям проходил. Особенно на одном партъезде набедокурил...историческом. В отчётном докладе генсека страницы перетасовал. А товарищ генсек, читая доклад, даже не заметил этого и такой нескладухи наговорил...

  - Как же такой важный государственный преступник сбежать у вас исхитрился?

  - Надзиратель-дурак один услужил. Решил посмотреть, что будет, если в какой-нибудь ящик осу запустить. Взял дрель, просверлил дырочку - вот и звали "Хулигана" Митькой.

  - Поймали?

  - Совсем недавно. Знали, что любит он по историческим местам шастать. Вот и сделали там ловушки. В легендарной чернильнице на столе главного редактора "Правды" ловушка сработала... Вон его камера.

  Железный короб беглеца не только и без самого махонького оконца оставили, да ещё и колючей проволокой обнесли.

  

  Вволюшку походили-побродили мы по этой зоне, вновь и вновь стараясь разглядеть что-нибудь в "камерах" необычных зеков.

  

  ...- А как нынешние власти России смотрят на вашу колонию? Тоже считают, что "барабашек" в неволе надо содержать?

  - Про настроения властей ничего не знаю. Этапов давно не было - это да. А если будут - так места у нас ещё есть, - начальник колонии гостеприимно раскинул руки. - Места у нас вон какие привольные!

  - А что тут у вас слышно новенького про "барабашек"? Ведь и сейчас, наверное, озоруют где-то?

  - И сейчас по-всякому хулиганят. Тех людей, что послабее духом, и заикой могут оставить. Особенно один из них в последнее время распоясался. Этот так пугает, что даже сильного человека кондратий может хватить. В органах ему дали прозвище - "Нострадамус". Говорят, из подвалов кремлёвского дворца съездов пошёл по стране куролесить. Те подвалы - тот ещё зверинец!

  - А в чём особая вредоносность "Нострадамуса" заключается?

  - В каком присутственном месте или высоком кабинете не побывает - обязательно напишет на стенах несмываемой краской: "Пощады не ждите - вашему поколению ещё придётся пожить при коммунизме!" Особенно досадуют олигархи. Они за поимку "Нострадамуса" вскладчину обещают невиданное вознаграждение...

  

  

  ...Мы тепло поблагодарили начальника колонии за экскурсию, а сразу за КПП зоны вся наша интернациональная журналистская братия договорилась начать широкую кампанию за освобождение и "Контрика", и "Буржуя недобитого", и "Провокатора", и "Гада сортирного", и "Безродного космополита", и "Стиляги", и "Отпетого хулигана", и всех других "барабашек"-зк.

  А в поимке "Нострадамуса" мы и без всякого вознаграждения готовы принять самое активное участие - накаркает ещё на воле своим предсказанием.

  

  

  

  

45

Зубов П.В. Что вижу я в глазах твоих?     "Рассказ" Мистика

46

Илу Он смотрел на меня     Оценка:6.00*5   "Рассказ" Эротика

  

Он смотрел на меня

  

  Он сидел за соседним столиком. Черные брови вразлет и белая рубашка, широкие плечи и такие тонкие, длинные пальцы, уверенно и плотно сжимающие маленькую кофейную чашечку. Он смотрел на меня.

  Я бросила только один взгляд украдкой, и его яркие, острые глаза поймали его. Ни торжества, ни усмешки, ни любопытства. Он просто смотрел на меня.

  Подружка лишь на минуту отошла сделать заказ, и он тут же возник возле моего столика. Высокий и стройный, стройный до хрупкости. Его взгляд по-прежнему неотрывно преследовал меня, лаская и волнуя. Длинные пальцы медленно сомкнулись на спинке соседнего стула, осторожное движение... и вернувшаяся подружка ловко плюхается на сиденье, будто для нее приготовленное, не замечая вмиг ставшего разъяренным взгляда. Она что-то щебечет про латте, потом будто невзначай поднимает на него глаза и хлопает ресницами.

  - Извините, здесь занято, - непринужденно говорит она, словно не замечая злости в мгновенно расширившихся смоляных зрачках. - Найдите себе другое место.

  Его губы хищно вздрагивают и мне кажется, что вот-вот обнажатся клыки, но этого не происходит. Он с силой двигает стул вместе с моей подружкой обратно к столу, и она больно ударяется боком о ребро столешницы. Мы обе вскакиваем.

  - Вы что, ненормальный?! - вопит подружка.

  Он, даже не взглянув на нее, поворачивается спиной и спокойно идет к своему столику.

  - Придурок, - говорю я вполголоса и зачем-то пинаю соседний стул - тот самый, на который он хотел сесть. Стул оказывается неожиданно легким и кубарем летит ему в ноги. Он останавливается, медленно оборачивается и мы встречаемся глазами. И снова - ни ярости, ни обиды, ни удивления - ничего из того, чему положено. Только огонь. Слепой, необузданный, опасный. Он просто смотрит на меня.

  Он наклоняется, чтобы поднять стул, и этого момента достаточно - он опустил глаза и я тут же разворачиваюсь и иду к выходу. Подружка спешит за мной. Она в порядке. Она не забыла забрать наши сумки.

  - Псих какой-то, да? - говорит она, едва поспевая за мной. - Я Лешке позвоню.

  Пока она возится с телефоном, я стою рядом с ней, нервно оглядываясь по сторонам. Его нигде не видно, но я все равно чувствую... не страх, а беспокойство. И еще - желание, чтобы он был здесь, поблизости. Чтобы снова смотрел на меня своими черными горячими глазами. Чтобы наказал за дерзость.

  От одного этого слова меня бросает в жар, сердце подпрыгивает в груди. Нет, нет, нет, я не об этом думала. Не наказание, - месть. Это звучит лучше. Не так властно. Только дыши глубже.

  Я разворачиваюсь и иду прочь. Подружка лишь спустя минуту замечает это и что-то кричит мне вслед. Но уже не пытается догнать.

  Я теряюсь в людском потоке. Обрывки чужих разговоров порхают вокруг, словно маленькие быстрые птички. Проплывающие мимо витрины плавятся, и убого одетые манекены за ними движутся едва заметно, ширяя мертвыми глазами мне вслед. Он идет за мной шаг в шаг, и его взгляд не гаснет. Кружится голова и грудь сжимает жаром так, что дыхание становится учащенным и хриплым. Ноги не хотят слушаться, я иду все медленнее, все труднее. В глазах темнеет, я спотыкаюсь и вдруг ощущаю спиной тепло его груди. Руки вкрадчиво, но властно обхватывают меня, его дыхание пульсирует мне в шею, и на мгновение я лишаюсь последних сил, будто теряя сознания. Чувствуя, как исчезает опора под ногами, со стоном отдаюсь его рукам, а их уже словно десяток, они обнимают меня всюду так горячо, так сладостно.

  Лишь на мгновение. Слабыми пальцами я размыкаю его объятья, с трудом отрываясь от его груди, и, не оглядываясь, иду. Маленькими, шаркающими шажками, а дышать все тяжелее. Я уже ничего не слышу, кроме собственного хриплого дыхания и барабанящего сердца. А он по-прежнему за моей спиной, и мне кажется, его руки продолжают трогать, обнимать, гладить меня по груди, животу, бедрам. И так нежно, так ласково сжимают горло.

  Впереди маячит дверь туалета. Там холодная вода. Просто умыться - и наваждение спадет. Он не получит, не получит своего.

  Беспомощно дергаю ручку, ожидая, что вот-вот его тело снова прижмется ко мне, и ладони заскользят гладко и плавно по коже, прямо под одеждой, будто ее и нет. Колени подкашиваются, но дверь наконец поддается и я вваливаюсь внутрь. Пытаюсь отдышаться, оглядываюсь, но вместо умывальников и кабинок вижу столы. Длинные, прямоугольные, в самый раз, чтобы... И никого. Ни единой живой души.

  Нужно уходить отсюда. Но не успеваю я собраться с силами, как за спиной открывается и закрывается дверь, щелкает замок. Я зажмуриваюсь и разворачиваюсь - так быстро, как могу. Лишь через несколько секунд решаюсь открыть глаза. Он стоит напротив. И он смотрит на меня. Черные бархатные брови не хмурятся, но я чувствую угрозу. Потому что сил не осталось. Потому что его зрачки полыхают и переливаются жидким, потусторонним огнем, от которого трепет по всему телу, от которого немеют руки и губы.

  Он приближается, и мне остается лишь пятиться, не прерывая контакта глаз. Он не спешит, потому что знает, что некуда. И я не спешу, потому что нет на это сил. Потому что некуда бежать. Очень скоро мне будет некуда отступать, позади меня один из тех столов, прямоугольных и длинных, словно созданных для того, чтобы...

  Он уже вплотную, и его зрачки напротив моих, и жидкое пламя из них течет и вливается в меня, поднимая каждый волосок на теле, заставляя покрываться мурашками и изнывать от приливающего жара. Его ладони ложатся на край стола по обе стороны от меня, и больше всего хочется оставить борьбу, прекратить сопротивление и позволить коснуться. Позволить себе, не ему. Он не нуждается в позволении. Нет, наказание - не достаточно властно. Истязание - больше подходит.

  Остатками упрямства заставляю себя взобраться на стол на ощупь и продолжаю уползать, медленно, безвольно, не в силах оторваться от его глаз. Его длинные тонкие пальцы легко и горячо ложатся на мои бедра и он подтягивает меня обратно к себе, за секунду сокращая то расстояние в полметра, что мне удалось достигнуть ценой стольких усилий. Я только и могу, что стонать, словно от ласки, которая еще даже не началась. Он поднимает мою юбку, медленно обнажая колени, бедра, низ живота. Белье уже куда-то предательски исчезло, и я лежу перед ним беззащитная и безвольная. Его пальцы скользят по коже голеней, бедер, беспрепятственно касаются открывшихся навстречу влажных губ, оставляя за собой всполохи жара и мурашек. А мне остается только лежать и сдерживать стоны, ощущая, как собственное тело больше не подчиняется мне, а подчиняется ему, словно истинному хозяину.

  Он медленно расстегивает пуговицы, обнажая свои грудь и живот. Я вижу трепещущую жилку у него на шее, гладкую кожу и маленькие, почти бесцветные соски. Он сбрасывает рубашку и расстегивает брюки. Я опускаю глаза, но вместо ожидаемого вижу лишь одно маленькое яичко. Клубок шевелящихся от напряжения жил или нервов, туго затянутых в тонкую кожу. Разум воспринимает это, словно незначительный факт, и тело, разложенное на столе, продолжает вожделеть.

  Он глубоко вздыхает, грудь медленно расширяется, ребра чуть выдаются, натягивая ровную кожу, и вдруг вырываются, распахиваясь, точно капкан. Я не чувствую ни страха, ни отвращения, глядя на разведенные для объятий острые кости, на сжимающееся мерными толчками кроваво-красное сердце. Оно справа, как раз напротив моего. Чтобы прижаться к нему в объятьях так плотно, как только можно.

  Он наклоняется ко мне, и его ребра расходятся еще шире в страстном и хищном желании, а напряженный, трепещущий комок в паху касается меня горячо и чувственно, погружаясь в скопившуюся влагу. Я закрываю глаза, понимая, что больше не смогу сопротивляться, но он снова отстраняется. Маленькое яичко вдруг разрывается, будто не в силах сдерживать напряжение, и из него вываливается клубок тонких, скользких змей. Они сначала свешиваются вниз густой, шевелящейся прядью, но затем поднимаются и тянутся ко мне, словно на запах и жар. Тонкие, длинные щупальца склизко касаются ног, подбираясь ближе, и это сводит с ума - мне по-прежнему хочется им отдаться. Но я снова начинаю уползать.

  Я едва двигаюсь, но он почему-то тоже не спешит. Я думаю только о том, что нужно доползти до края стола - а там я упаду на пол, и, быть может, боль хоть немного приведет меня в себя.

  Край оказался рядом совсем неожиданно, и в какой-то момент, когда мои локти не нащупали опоры, я неуклюже скатилась на пол, путаясь в собственной широкой юбке. Между нами оказался стол, и стало немного легче. И немного... страшнее. Я выиграла несколько секунд, пока он обходил образовавшуюся преграду, чтобы подняться и проковылять в проход между других столов. Он снова приближался, и я, собрав последние силы и мужество, схватилась за край стола и перевернула. Видимо, он не ожидал такого, и, запутавшись в приспущенных брюках, рухнул на пол. Стол накрыл его сверху.

  Какое наказание ждет меня за это? Его глаза горят все также опасно, хоть и без злости, но ребра захлопнулись и втянулись змеи, и он снова стал похож на обычного мужчину. Похож. На обычного молодого мужчину, только до хрупкости стройного.

  Он упрямо поднимался, не отрывая взгляда от меня. Стол отлетел в сторону, словно коробок спичек.

  Но его власть будто испарялась, и мое тело снова принадлежало мне. Слабое, дрожащее, но мое.

  Я распахнула дверь и снова погрузилась в гудящую, беспорядочно снующую толпу. А там была такая тишина... Я прижалась к стене в метре от двери, пытаясь перевести дух, ожидая, что вот-вот он выйдет из нее. Но люди входили и выходили, и из-за открываемой двери я слышала только звуки воды и сушилки для рук. Звуки обычного общественного туалета.

  Минут через десять я, кажется, полностью пришла в себя. Он так и не вышел. Я медленно побрела прочь, мимо витрин, мимо мертвых недвижимых манекенов. Брошенные мною сумка и пакеты лежали на скамеечке, а рядом стояла подружка и вглядывалась в мое лицо с беспокойством. Я сказала, что меня просто вдруг затошнило, и убедила ее, что все уже прошло. Она поверила.

  Мы сидели на скамейке рядом, обложенные кучей пакетов с покупками, и вертели головами. Она высматривала Лешку, который вот-вот приедет и заберет нас, а я - его. Он где-то рядом, наверняка рядом, и по-прежнему смотрит.

  

  18.12.2012 nbsp;nbsp;

47

Ильин А.И. 1. Там за Рекой.     Оценка:6.00*3   "Статья" Сказки

   Случилось это в те давние времена, когда Правь, Явь и Навь краями сходились. Тогда в земли Нави ходили, как сейчас за Урал, а предки из Ирия за людьми присматривали, от бед предостерегали, как по Прави жить, подсказывали. Навь же за Рекой-Смородиной была, и тем, кто ее цену заплатить не боялся, большую силу давала.
Путь до Реки-Смородины всегда непрост был, но и вода из нее ценилась куда дороже серебра и даже золота. Она в той реке густая, словно смола или вар. От нее всегда дым идет, и, если кто подойдет неаккуратно, вспыхивает сразу же, а погасить ее никому не по силам. Или, бывает, наберешь ковш - он прямо в руках взрывается, да так, что от человека ничего не остается. Очень опасная была водичка. "Смрадная" звалась. Добыть сложно, хранить тоже непросто. Но самую чуточку в котел добавить, когда приступ отбиваешь... в общем, лучше в этом месте на стену не лезть. Да и потом, когда внизу прогорит, ни пройти, ни лестницу поставить. Навес над тараном от такой смеси тоже мало помогал. Потому, считай, в каждом кремле, каждом детинце, каждой крепостце хранили запас. Чего говорить, даже деревни побогаче и многие заставы, хоть небольшой бочонок, но имели. Другие применения у водички тоже были, только их сейчас не помнит никто.
Искусство хранить смрадницу от отца к сыну передавалось, и семьи те в большом почете были. Особенно же славились, кто к Реке-Смородине ходил. Набрать ее и довезти - уже не ремесло, здесь талант особенный нужен. Рожденные с ним богам не кланялись, людей не боялись, а перед кромешниками не заискивали.
Вот в одну из ночей собрался на Реку поход от князя. Телега с бочкой, возчики, из дружины два десятка конных. И трое братьев умеющих "добыть и довезти". Пришли, наполнили бочку. А потом братья говорят - до утра, мол, еще время есть, с той стороны надо набрать. Благо дело было аккурат у Калинова Моста. Это сейчас забыли уже, а мост тот железный был, узенький, без перил. Но, главное, раскаленный он докрасна, весь в окалине, и пройти по нему мало у кого получалось.
Обвязали веревкой старшего брата. Ему Мать Земля силы и ловкости щедро отмерила. Портянки такие, что и в кузнечном горне не горят, на ноги намотал, сапоги на тройной подметке обул и побежал. Треть моста проскочил - прогорели все три подметки. До середины добрался - обмотки насквозь протерлись. Ну, а еще шаг сделал - ноги до кости обуглились. Еле успели его вытянуть. Хорошо куртка была кожаная, толстая, железом подбитая. Прогорела естественно, но хозяина своего защитила.
Вторым средний брат попробовал. Этот лицедеем был. Вроде не урод, не калека, а рожу скорчит -все хохотнут. Байку расскажет, так впокат все смеются, если веселая расказка. Грустную расскажет - у воинов слезы в глазах, а бабы те вобще в три ручья ревут. Его на тризны часто звали. "С корытом слез в Ирий не поднимешься" - на тризне петь и плясать надо. Вот и веселятся напоказ, да только толку, если реветь хочется. Небо, оно правду видит. Если ж среднего брата позвать, он только первую сказку скажет - и на душе спокойней, и грусть уже не к земле давит, а светлой такой становится. Вторую - только память остается. Ну, а после третьей ноги сами в пляс идут, чтоб из Светлого Ирия предки смотрели, да радовались.
Сколько раз ему говорили: бросай свое ремесло, очень уж оно опасное. Только кто у Смородины был, кто смрад ее вдохнул, кто на огонь ее глянул - того Река уже не отпустит.
Вот Средний на ходули встал, и пошел по железу каленому. Одна беда, не знал он - чем выше, тем вонь с реки сильнее. Прошел треть пути, голова закружилась. Прошел половину, глаза заслезились, перед собой ничего не видит. Ну, а как две трети прошел, оступился и упал с моста. Повезло - за край зацепился, до воды не долетел самую чуточку. Его, конечно, быстро вытащили. Но смраду надышался, лежит на берегу, не дышит совсем и бледный, словно полотно.
А с походом тем травница была. Не из простых - из тех, кто в несветлых местах травы издревле собирает. Вот и говорит - помочь смогу, если особый песок с той стороны принести. Только ты - это она младшему - правильный не найдешь, а мне мост не перейти. Бабка умела, но мою мать не выучила.
Куда деваться? И вода нужна с той стороны, и песок, братьев спасти. Младший, он не шибко сильный был, зато вместе с кузнецом разные хитрости придумывал. Раскрывает свой мешок, достает самострел и стрелу к нему хитрую - за оперением кольцо у нее. Прочную леску пропустил, в холм на той стороне выстрелил. Стрела в землю ушла, подергали - крепко сидит. Потом тросик достал из тонких проволочек стальных плетеный. К леске привязал, протянул сквозь кольцо, назад вытянул, а здесь закрепил. Обычную веревку приладил и пошел в вершке над Калиновым Мостом по железному тросу. Легко управился, ему и смрад терпим был, и жар снизу в меру - на той стороне переправу доделал, за травницей вернулся. На плечи ее взял, так вместе и перешли.
В земле мертвых разошлись, он к берегу воды набрать, а она вглубь, искать, что там ей нужно.
Младший свое дело сделал, добычу переправил, пошел спутницу искать. Десятка три шагов прошел, видит - лежит девчонка на земле без сознания, а в горсти пыль какая-то зажата. Не любит Навь свое отдавать. Развязал тогда заплечный мешок, достал небольшой мех, свежий воздух, лесом пахнущий, в лицо ей выдул, тут девка дышать начала. Достал тыкву-долбленку, родниковой водой плеснул - тут же в себя пришла. А следом тряпицу вытащил, землей обсыпал, сложил в повязку, на лицо девушке приладил, а после довел ее до моста.
Та мигом перебежала, к братьям бросилась. Старшего пылью с Той Стороны припорошила - тут же с ног угли сошли, и кожица розовая такая тоненькая появилась. Той же пылью Среднему в лицо с ладони дунула - чихнул, задышал и глаза открыл. Обернулась радостью поделиться, а переправа разрушена! Пеньковая веревка на каленом железе уже сгорела, железная же плавится потихоньку.
Смотрит на тот берег, в горле ком встал, слова вымолвить не может.
А младший прокричал - чтоб из Нави вернуться, нужны вода, воздух и земля с Яви. Я свой запас на тебя истратил, мне назад дороги теперь нет. Живите и радуйтесь, не поминайте лихом. Видит, что лекарка чуть не плачет и добавил: "Зато Огонь еще остался, с ним здесь прожить можно!" Вытащил горшочек с углями, мешок свой пустой в Смородину швырнул, да пошел не оглядываясь.
Делать нечего, вернулись в город, принесли воды смрадной. И с этого берега, и с того. Только девка так и не смогла себя найти. Все чаще в местах недобрых ходила. Все больше с разными нечистыми разговаривала. А ночами бабкину книгу читала.
Месяц прошел, два, узнали люди, что она веревку стальную заказала. Тут же к ней домой бросились - лекаркой она сильной была, многих выходила... а в печке уже книга догорает, и на столе записка "Не надо людям этот секрет знать. Избу через два дня сожгите". Быстро малый поход собрали. Лошадей загнали, да все равно не успели. Когда к Калинову Мосту добрались, ее увидели уже на том берегу.
А через Реку рядом с Мостом веревка стальная натянута, по ней небольшое ведерко с водой переправлено. И записка - передайте две рубахи, полотна мерку, зерна и меду.
Так и осталась травница с младшим на том берегу. Им разное отправляли, а они взамен воду смрадную. Потом парень кузницу поставил, стал обереги присылать на обмен. Злые обереги были, но силы величайшей. Затем мечи, топоры, ножи стал делать. Кто такое оружие своим называл, того года три, а некоторых все пять чужая сталь коснуться не могла. Но, как срок выходил, умирали. Такую цену Навье Оружие брало.
С год прожили - колыбельку попросили, козьего молока, полотна мягкого и прочего такого. Тут глупому ясно - дите у них народилось. Ну, а как для малого все отправили, торговля разом прекратилась. Им еще товар разный слали, только взамен ничего не приходило. А потом хмарь над Рекой ненадолго рассеялась, увидели на том берегу землянку заброшенную, а на веревке железной так и не снятые товары. Куда парень с суженой делись - загадкой осталось. Может, в Навь ушли. Может, погибли и в Ирий подняться сумели, а скорее Кромка их приняла.
Годы шли, в десятилетия складывались, разошлись миры, до Речки-Смородины не добраться стало. Воды же смрадной быстро запасы вышли, а там люди и вовсе забыли про это недоброе чудо. Только у потомков князя, из чьего города травница с младшим были, бочоночек остался. На самый крайний случай.
И звался тот град Козельском.

48

Кirkland Кровавый дождь     "Рассказ" Мистика

  Обветшалая, накренившаяся церковь готова была развалиться от любого сотрясения. Похоже, правительство давно кинуло это проклятое место, не выделяя никаких средств на реконструкцию зданий и обеспечения всем необходимым для служителей и прихожан. На заднем дворике было небольшое кладбище с погнутыми железными и деревянными крестами. Могилы были вымыты до гробов долгими и сильными ливнями. Некоторые из них были полностью подтоплены. У берега плавало несколько разложившихся трупов, ненароком покинувших свой уют.

  Стекла в здании были выбиты, а в нескольких местах просто забиты досками. Все стены были в дырах от пуль, следов когтей, кислоты, и потеками застывшей крови. Над башенкой с небольшой колокольней кружились летучие мыши, а у фонаря маячили ночные бабочки, мушки и другие насекомые.

  Дверь церквушки заскрипела, и две девушки вошли во внутрь. Вид помещения был еще ужаснее, чем вид самой церкви: прямо напротив входа на кресте был распят человек, около окон валялось пара трупов фермеров, а у алтаря лежал священник с топором в голове. Кроме этого раскиданы ружья и пистолеты, прилипшие к полу из-за засохшей крови. Стулья и кресла были разломаны и уже не подлежали ремонту

  - Хорошо, что на меня де действуют церковные штучки! - с восторгом проговорила Диана и повернулась к своей собеседнице, - Рита, как ты думаешь, что здесь произошло?

  Рита медленно осмотрела помещение, прищуриваясь и закрывая нос от вони, сказала:

  - Бойня, мясорубка, все, что угодно. Но, похоже, что эти люди сначала оборонялись от чего-то, а потом по неизвестной причине, перебили себя.

  - Я тоже так думаю, но все очень странно и жутко.

  - Диана, осмотрись здесь, а я посмотрю книги священника вон на той уцелевшей полке, и, может, найду что-нибудь ценное на счет этой инфекции.

  - Хорошо, Рита...

  Вдруг, раздался рев, а за ним выстрел, потом еще несколько залпов из ружья.

  -Что это? - крикнула Диана.

  - Не что, а кто ты хотела сказать.

  Диана подбежала к окну. Из воды тащились обглоданные до костей тела людей с оружием. Они явно шли к церкви, и кажется с одной целью - покончить со всеми кто внутри. Один из них жутко орал, захлебываясь желтой жидкостью, вырывавшейся из глотки.

  - Да у нас гости! - Рита улыбчиво смотрела в окно, а потом на Диану.

  - Это точно! Пора и размяться.

  Дальше все произошло молниеносно. В один миг девушка оказалась на улице. Накинувшись на первую тварь, стоящую справа, Диана, высосав кровь, вскрыла череп одним движением руки второму мерзавцу. Остальные получили по партии дроби в голову из дробовика, который она выхватила у одной из рук. Трава залилась кровью, и вся бойня закончилась лишь глухим ударом мертвого тела о землю - это была последняя жертва, от которой через несколько секунд отслоилась правая часть туловища.

  <...>

  Комната. Тусклый свет. Стол. Тело прекрасной девушки на полу.

  - Мм...! Как...как...больно!

  - Прошу, не двигайтесь. Раны еще слишком серьезны, - голос шел из темноты.

  - К...кто вы...эм...? - Диана захотела встать, но безрезультатно.

  - Я знаю кто вы. И мне пришлось в это поверить после того, что я увидел.

  - Где я?

  - Вы в склепе, недалеко от того места, где я вас, можно сказать спас. Эти твари хорошо обработали вас, но через час полтора у вас все заживет, ведь так? Вы же, вы же вампир? Не так ли?

  - Это не имеет значение. Каждое исключение в этом мире подвергается гонению. И мне плохо от этого. Лучше бы я умерла.

  -Я так не думаю! Исключение иногда приносит пользу, пример и не нужен - вы тот пример.

  -Кто вы такой? Зачем спасли меня? И что вам нужно от меня?

  - Я Самуэл Хавкинс "хранитель" этих мест. Почему спас? В деревне уже совсем не осталось людей из-за этих мутантов и инфекции, которую, по всей ви-димости, разносят они. Мне пришлось спасти вас, иначе Морртон обречен. А появление доброго вампира, думаю, все изменит, тем более вы прекрасный боец, но немного не рассудительный. Вам стоит быть осторожней, раз уж на это пошли. От вас мне нужно только одно - дальнейшая помощь в этом районе, только вы можете справиться с адскими тварями, - из темноты вышла фигура мужчины лет 30 с приятными выражениями лица. В одной руке он держал топор, а в другой карабин. С виду он был достаточно сильный и не исключено что именно он и никто другой спас Диану.

  - А вы не скромны в выражениях. С чего вы взяли, что я добрая и пришла помогать вам. Может, я просто вышла поесть, а тут на тебе. А вдруг я обижусь и убью вас, - серая улыбка скользнула по лицу девушки.

  - Вы не сделаете этого по то той причине, что не для этого сюда и приходили.

  - Верно, вы мне не нужны, но меня волнует одно - как вы до сих пор остались живы?

  Мужчина, как будто не расслышав вопрос, сказал:

  -Похоже, я был прав, ваши раны уже почти зажили. Давайте я помогу вам встать, - сильная рука хотела, было дотронуться до девушки.

  - Стойте! - раздался крик, - Не дотрагивайтесь до меня, иначе я отрублю вам все конечности, - девушка быстро встала, и заняла боевую позицию

  - Ха-ха-ха-заливной смех окутал маленькое помещение.

  -Похоже, вы сейчас пожалеете за то, что спасли меня, - клинки были готовы снести черепушку Самуэла.

  - Вы сумасшедшая! - отпрянув назад, мужчина сменил выражение лица, - Да не заразный я! Инфекция распространяется только после укусов, а я чистый. Вот вы, скорее всего уже больны, хотя я надеюсь вампирам до лампочки всякие там болезни. Ведь так? Или я ошибся? Может мне стоит убить вас?

  -Ты тупой, наглый homo sapiens, с кем хочешь связаться. Ты знаешь сколько раз я убивала таких как ты просто, чтобы поесть.

  Диана обнажила острые как жала клыки:

  - Каждый раз, когда это происходит мне больно, а ты мерзкий человек еще насмехаешься. Когда я утолю жажду твоей теплой и сладкой кровью, ты поймешь, что исключения в этом мире приносят боль всем.

  <...>

  Старый заброшенный театр напоминал древний разрушенный замок. Сверкание молнии и раскаты громы сливались воедино с проливным дождем, делая картину загадочной и зловещей.

  - Диана, надо торопиться, смотри, как мы промокли, боже мой, что за погодка.

  - Да, пошли скорее, и зачем мы ходили сюда, зная что погода такая, - вытирая рыжие свисающие кудри девушка подняв повыше платье подбежала к ближайшему навесу от лавки.

  Гроза не утихала, а еще больше усилилась.

  - Давай переждем здесь, нет смысла идти и мокнуть дальше, - проговорила Диана.

  - Да, ладно, остался один квартал, пошли домой, сестра.

  - Хочешь идти, иди, только потом не жалуйся, почему у тебя кашель.

  - Ну и пойду, сиди здесь, может какой-нибудь бродяга научит тебя правильно жить, - фыркнув, сестра Дианы побежала домой.

  "Ну и иди, иди. Почему мы такие разные?" Диана, облокотившись о стену лавки начала смотреть, как тысячи капель с силой ударяя по крыше старого театра, превращались в струйки воды и, стекая по водосборнику, вымывали мостовую. Ей почему-то стало грустно. Она опять начала вспоминать своего жениха, который очень понравился маме, и сожалела, что его нет рядом. Диана прикрыла глаза и через минуту почувствовала, что изменившийся ветер начал сдувать бешено летящие капли с неба прямо ей в лицо. На какое-то мгновение ей показалось это приятным, но потом потеки воды охладили ее тело, которое начало подрагивать от холода.

  - Леди, простите, вам не холодно, - мужской голос оборвал думы Дианы о том, как она выйдет замуж, как она будет счастлива.

  Приоткрыв глаза, она увидела фигуру высокого человека. Он стоял в пиджаке, цилиндре и тростью с золотым наконечником и ручкой из слоновой кости. Лицо было трудно разглядеть. Было странно только одно - капли дождя, долетая до тела этого человека вдруг исчезали, поэтому он оставался сухим и казался таким простяком. Но Диана не придала этому особого значения - уже озябши от холода еq было все равно кто он такой, но подумав, приняла за фокусника. Потом решила, что это просто галлюцинации. Диана не отвечала, а только опустила голову.

  - Леди я к вам обращаюсь, вам здесь хорошо?

  Подняв голову, Диана пробормотала:

  - Холодно как в аду...

  - Да, вы бредите девушка, в аду жарко сейчас.

  - Что вам от меня надо, шли своей дорогой и идите дальше. Не люблю быть чьей-то обузой.

  - Ну почему обузой, - подумав, мужчина, почесав подбородок, спросил - чего бы вам сейчас хотелось больше всего. Он подошел к ней на несколько шагов и Диана смогла разглядеть его лицо. Мужчина оказался на редкость красавчиком, ему было лет 25 - 30, поэтому девушка немного растерялась.

  - Я хочу домой.

  - Но прежде чем вы попадете туда, ответе еще на один вопрос, вы верите в бога?

  Диане показалось все это странным. Дождь вдруг прекратился, тучи быстро рассеялись, и уже сияло солнце, запели птицы. На секунду, закрыв глаза, Диана прошептала: "Бога нет" и открыла глаза.

  Она уже лежала в теплой постели, за окном гремел гром и сверкала молния. "Какой странный сон" - подумала Диана и перевернувшись на бок снова заснула.

  <...>

  Диана потеряла сознание. Глаза оставались открытыми. Она не могла пошевелиться. Послышались чьи - то голоса, но девушка не могла разобрать их. Перед глазами промелькнули три фигуры, потом появились солдаты. Единственное что услышала она:

  - Как долго мы готовились, все шло по плану, ни единого промаха, благодарю всех, кто участвовал. Всех солдат наградить орденами, они их заслужили.

  - А что будем делать с этой сучкой.

  - С ней я сам разберусь. Появилось лицо немца в пенсне. Он наклонился над недвижимым телом, вырвал хрустальный клинок и положил в карман. Он еще раз наклонился над телом и проговорил:

  - Ты так ничего и не поняла, ты как маленькая девочка в своем мире фантазий. Прощай, возможно мы больше не увидимся, а может увидимся. Мне не хочется тебя убивать. Вдруг мне пригодится такая слуга. Потом этот немец залился смехом, обкуривая себя дымом от сигареты.

  - Бросьте ее со всеми трупами в яму, сожгите и закопайте.

  Немец опять наклонился над Дианой и прошептал:

  - Извини, я передумал надо уничтожить все улики, секретность превыше всего. Потом все затихло. Диана лежала в оцепенении и не могла пошевелиться. Появился образ Расмы, но она ничего не сказала. Промелькнула и третья личность, но ее Диана не разглядела. Двое немцев подхватили тело девушки и сбросили в яму, где уже лежало по меньшей мере две сотни трупов. Потом Диана почувствовала запах солярки, жар, комки грязи с камнями начали засыпать уши, ноздри. Дышать становилось все сложнее, но она не могла даже двинуться. Разум похоже отключился. Последние мысли ее были "вот она смерть..."

  <...>

  Поднявшись с холодного бетонного пола, девушка медленно зашагала по длинному коридору. Тишина стояла гробовая, лишь на фоне плотного воздуха раздавался писк крыс. "Что я делаю здесь. Зачем мне это надо. Справедливость. Думаю это ни к чему, что я сделаю одна. Диана, но ты уже столько сделала, твои мысли противоречат твоей позиции. Мне надо довести дело до конца"

  Коридор, наконец, закончился, Диана вышла в отсек грузовых поставок. Справа и впереди находились большие ворота. По земле проходили рельсы для тягачей. Ворота были заварены. Девушка подошла поближе, провела пальцем по сварке. Неостывшая масса сильно обожгла руку.

  - Черт, совсем недавно. К чему это, зачем такая спешка?

  Здесь был тупик. Все двери оказались намертво закрыты. Через пару мгновений раздались выстрелы, за ними последовал врыв. Стены задрожали, посыпался отвалившийся от стен и потолка бетон. Одна из воротин со скрежетом выгнулась и разорвалась посередине как кусок бумаги. От ударной волны Диана не устояла. Потоки воздуха сбили ее с ног и отнесли к противоположной стене. Ударившись сильно о стену, девушка на мгновение потеряла сознание.

  Она очнулась под завалом бетонных плит и другого мусора. Боль охватывала правый бок - одна из арматурин глубоко вонзилась в живот Дианы. Мертвая кровь сочилась и вытекала на холодный пол. Диана не могла пошевелится. Стиснутая плитами в несколько тон, у нее еще хватало сил дышать. Паники не было, нужна лишь помощь со стороны.

  Прошло 30 минут. Казалось смерть вот-вот подойдет ближе, протянет свою костлявую руку, возьмет мертвую душу и поведет в преисподнюю к сатане, что-бы отдать ее. И вот он случай - послышались крики, шум и грохот.

  - Быстрее, быстрее. Разбирайте завал. Они преследуют нас. Надо срочно выбираться от сюда. Используйте любую технику, чтобы разгрести все это. До тоннеля совсем недалеко.

  - Лейтенант, они уже близко, нет времени, кладите динамит.

  - Ты что, спятил. Мы итак поуши в дерьме, динамит окончательно разрушит проход.

  Прошло 5 минут. Огромная плита, накрывающая Диану поднялась.

  - Аааа! - прокричал водитель трактора, - здесь вампир, лейтенант, похоже мертв.

  - Если он не представляет опасности, не занимайтесь им, разгребайте проход. Черт, рядовой, шевелись,- лейтенант обернулся .

  - Неееет- хр-хл-ааааа!

  Это был последний вопль офицера. Остальные солдаты в ужасе и панике прижимались к стене и не знали куда бежать и что делать.

  Между завалами, сквозь проход ползли мерзкие твари, напоминающие чер-вей, только с человеческий рост и с острыми как бритва наконечником. Они обхватывали тело, срезали голову и задним концом своего туловища проникали в спинномозговую трубку. Тело падало и через некоторое мгновение вставало без головы, бегало вокруг других солдат сбивая одного за другим. Скрыться было некуда - толпы этих зомби уже наполнили коридор и стремились наружу, за ними в большом количестве все ползли и ползли черви.

  К этому времени рана Дианы зажила, но чувство опасности не позволяло даже пошевельнуться ей. Склизкие массы обволакивали ее тело, ползли дальше и дальше к выходу. Казалось, им не будет конца. Но все прошло быстро, как и началось. Наступила гробовая тишина, и девушка с осторожностью подняла туловище. Все помещение было залито кровью и жидкостью зеленоватого цвета. Трупы солдат лежали везде вперемешку с отрезанными головами теперь уже бегающих зомби.

  - Черт, что это было? - тайна затмила сознание Дианы но-выми размышлениями.

  <...>

  Огромная толпа зомби в замешательстве бегали внизу, кричали не своим криком, бились о стену, падали. Как толпа агрессивных шизофреников они ломились в несуществующие двери. Картина ужасающая: множество трупов, крови, частей тела и трупный омерзительный запах превращал реальность в ужас. Окровавленные стены, полчища мошкары, рычание пугало девушку. Ее представления о мире на мгновение изменилось. Настоящая большая мясорубка, которую крутит судьба.

  <...>

  Время прогнулось, как вода при падающем камне. Давление увеличилось, и что-то бесформенное упало на пылающий в огне настил. Тело вывернулось и переформировалось в обнаженную девушку. Диана вдохнула горячий, сухой воздух и почувствовала что-то родное и прекрасное. Это немного ошеломило ее. Ветер менял постоянно направление, принося с собой крики и плач мучеников. Пепел кружился и моментально сгорал. Температура под ногами постоянно изменялась. Ноги Дианы горели но не обжигались. Не чувствуя боли она направилась вперед, там где гремели раскаты грома. Это была яма дьявола. Вдали она увидела Демонита, который прошептал:

  - Следуй за мной, он ждет тебя.

  Мерзкий червь полетел между горящих факелов и раскаленных до красна скал.

  Вон Блют висел на колу прямо над ямой дьявола. Темная одинокая душа окрепла под натиском жестокости. Кто знает, сколько проживет каждый из нас в этом мире, сколько страданий предстоит еще испытать здесь и там... Судьба ограничивает нас в выборе, берет все на себя, а мы беспрекословно подчиняемся ей. Глупцы. Каждый в состоянии проконтролировать свою судьбу, оградить себя от бед и страданий, забыть про моральные и физические боли. Она всегда рядом в черном балахоне, парит, смотрит вперед, кидает отблески косы на следующую жертву - это и есть выход. Любой в состоянии встретить ее, лишь наложите руки, подумайте о черном благополучии и вступите в темный легион. Именно это отгородит человека от ада в котором ему суждено только мучаться, но можно просто искупить грех в мире тьмы.

  - Вон Блют, и по ком же плачет ад? - рассмеялась Диана, - вот мы и встретились.

  - Что ты забыла здесь, бестия? Или тебя убил Маммом?

  - Кто? Кто?

  - Сын сатаны.

  - Это мы еще выясним, и неважно как я попала сюда. Хочешь освободиться, расскажи правду.

  - Какую?

  - Кто я и что твориться на земле да и здесь, чувствую холодает и темнеет.

  - Сильнейший из миров готов к великому сражению. Армагеддон близок. Слушай меня, Ад был повержен еще 10000 лет назад, когда легион просто растерзал Сатану в клочья. Это место раньше выглядело не так, да и я тоже, пока ты не убила меня. И теперь, за невыполненную миссию мне предстоит мучаться вечно на этом колу.

  - Но как легион проник в Ад? И что он из себя представляет? Я убила тебя из своих соображений. Сам напросился. Говори.

  - Мортисс завела часы Власти и время разрушило стены ада. Эти часы представляют не что иное, как сердце Люцифера, второго сына Сатаны. Как только оно перестало биться время пошло. Остался только Маммон, который отдаст все чтобы возродить Сатану, - Вон Блюют дернулся и заскулил как собака от боли.

  - А где же Люцифер, как ад окреп.

  - Перед смертью Сатана, воскресил и очеловечил своего убитого сына и послал на землю. Лишь после событий в комплексе стало ясно, что Люцифер - это ты.

  В голове Дианы мигом пронеслись все события, которые произошли ранее.

  "О да. Наконец ты поняла, кто ты есть на самом деле, и каков твой смысл жизни и борьбы"

  - Что, преследует голос пустоты? - Вон Блют усмехнулся, но тут же закорчился от боли.

  - Что, какой бред, я же женщина и к тому же вампир. А голос я не слушаю. Иногда мне кажется, что это просто галлюцинации.

  - Это не галлюцинации поверь. С тобой всегда говорит... Ан нет, ты сама все узнаешь. Ты слышала, что седьмой реликт найти невозможно, даже Грифин отправился сюда, чтобы спросить у самого Маммона. Ха. Он тоже не знает. А знаешь, кто знает и как было заранее задумано? Ты знаешь, только еще не догадалась. Но ладно, оставь при себе. Твое прошлое, это было задумано с самого начала, ты должна была умереть еще в Луизиане, но приход Мортисс все нарушил.

  - Тогда почему Маммон сначала использовал меня, а потом пытался убить.

  - Ты глупа. Он желает власти, а возрождение Сатаны необходимо для того, чтобы отобрать его силу и стать единоличным правителем. Маммом только не знает, где достать седьмой реликт. Он воспользуется ключом в Глендоше, который хранят медианты, и станет безграничным правителем двух миров. Поэтому темный легион и выступает. У них та же цель.

  - Подожди, Вон Блют, а в Лондоне, тогда что сделали со мной?

  - Как ты уже и знаешь, это был Маммон, он сделал тебя вампиром, на более он не способен, для того, чтобы ты помогла найти ему все реликты. Эмма же лишь твоя вторая жизнь, страховка смерти.

  - Все ясно Вон Блют. Сатана, Грифин, Маммон, а их обман восстановить свои силы. Раз я Люцифер, так воспозуемся моментом. Кто еще знает об этом.

  - Я, Маммон, Мортисс и Расма.

  - А Расма как сюда попала? Какую роль она играет здесь

  - Она личный телохранитель Маммона - Молох. Маммон рассчитывает на ее помощь.

  Диана усмехнулась, подошла к колу, на котором корчился Вон Блют, прошептала:

  - Я отпущу тебя и освобожу от мук. Но больше не попадайся мне на глаза.

  - Спасибо господин, но у меня к вам вопрос, как вы собираетесь выбираться из ада.

  - Ты ключ, забыл? Отпущенный дает право любому выйти от сюда, гори в огне вечно, но не сейчас. Жди меня, скоро вернусь. Диана расхохоталась зловещим смехом и прыгнула в яму дьявола.

49

Кабанов Г.Н. Разбуди меня!     "Рассказ" Мистика

   Возможно, всему виной была близость к смерти.

   Меня разбудило чувство потери равновесия. Я сладко зевнула и разлепила глаза. Под босыми ногами мерцала бездна ночного города. Касаясь ледяного карниза, ступни противно зудели, а ветер так и норовил задрать ночную рубашку. Я боялась даже вдохнуть - если сместится центр тяжести, падение неизбежно. Извернувшись змеей, я нащупала перила и прижалась к прохладной перегородке.

   Сильнее страха было лишь чувство стыда: вдруг случайный прохожий увидит мою наготу? Улицы, потонувшие в ночном мраке, давно пустовали. Но должно ли это успокоить меня? Ведь я даже не могла позвать на помощь!

   Сердце со всей силы билось в груди, подталкивая к пропасти. Робко закинув ногу на перила и подтянувшись на обессиливших руках, я перевалилась на другую сторону. Где-то внизу хищная пасть ледяной бездны стрекотала голосами цикад, а ветер шипел, будто гадюка. Боясь подняться даже на высоту собственного роста, я забилась в угол лоджии и дрожала, как испуганная мышка.

   У меня есть один секрет. Только, пожалуйста, не говори моим родителям.

   Я страдаю лунатизмом. Хожу во сне.

   Помню, как еще маленькой девочкой я пробудилась, стоя посреди кухни и глядя на испуганное лицо отца. Я подумала: если это повторится, меня упрячут в больницу. Поэтому решила запирать дверь перед сном, дабы ограничить зону прогулки собственной спальней. Сия хитрость действительно помогала на протяжении многих лет... до этой жуткой ночи.

   Замок запирается с обеих сторон, поэтому родители могут беспрепятственно входить в комнату. Я надеялась, что мое сонное тело не додумается взять ключ с книжной полки. Но все это оказалось бессмысленным. Глупая девочка, не просыпаясь, пошла в другую сторону и открыла дверь на лоджию. Не смогли ее разбудить ни попытки отставить тугую щеколду, ни акробатическая вылазка за перила.

   Требовалось новое средство, более надежное. От мысли, что мама и папа будут горевать над моим бездыханным телом, хотелось плакать. Кажется, я единственная девочка, родители которой не думают о разводе. Я очень люблю их и не хочу, чтобы они беспокоились.

   Заколотить дверь на балкон? Наведет на ненужные подозрения. Лучше уж сразу замуровать все кирпичами. Нет, так не пойдет.

   Не сомкнув глаз до следующего вечера, я отважилась заказать в интернет-магазине наручники. А вдруг мама зайдет, чтобы поправить одеяло и увидит дочку, прикованную к кровати? Конечно же, она обо всем догадается и сильно расстроится.

   Чем мучиться из-за кошмарной проблемы, пусть лучше они думают, что я извращенка! С этой мыслью я купила комплект садо-мазо. Кстати, с неплохой скидкой. А потом каждый час на протяжении недели проверяла почтовый ящик - лишь бы мама не нашла извещение о приходе посылки...

   Костюм оказался на редкость удобным. Сапоги так и остались лежать в коробке под кроватью, а комбинацию из латекса я каждую ночь одевала перед сном. Приковывалась к спинке кровати, прятала ключ в тумбочку и с чистой совестью погружалась в царство Морфея.

   Погребенные под тяжестью времени, минули три месяца. Небесная твердь разверзлась в плаче, затушив изнуряющее пекло. Летние каникулы подходили к концу.

   Чувствуя прохладу и сырость, я вырвалась из пьянящих объятий забытья. Я начисто забыла свое сновидение. Впрочем, реальность оказалась куда более странной.

   Все в том же облегающем черном боди, с плеткой, заткнутой за пояс, и бесчувственными голыми ногами, я лежала на мокрой траве. В лучах солнца, восставшего из-за холмов, я тупо разглядывала наручники, свисающие с правого запястья. Противоположный браслет был открыт и крюком болтался на ветру.

   Господи, спаси меня! Это уже не прогулка во сне, а целое путешествие!

   С четырех сторон из бесконечного зеленого склона выпирали кресты, чугунные оградки и могильные камни. Похоже, я спала на одном из них. Простыми движениями пытаясь разогнать кровь в онемевших конечностях, я разглядывала фотографию с изображением девушки, прижатую к надгробию мутным плексигласом. Дата смерти подписана этим годом. Бедняжка была старше меня лишь на пару лет.

   Как могла я вырваться из оков? Почему родители не услышали грохот входной двери? Каким образом смогла доковылять я до далекого кладбища?!

   Я сорвалась на бег, задыхаясь от холода и стыда.

   Улицы еще пустовали. Лишь одинокие дворники косились на малолетнюю 'госпожу'. Щеки горели румянцем, зубы стучали, кожа покрылась мурашками.

   Входная дверь ожидаемо оказалась открыта.

   Я заперлась в ванной, скинула с измученного тела черную комбинацию. Горячей воды не было - пришлось устроить пытку ледяным душем. Затем забежала в спальню, зарылась с головой под одеяло и принялась молиться о том, чтобы мама ничего не заподозрила.

   В то утро я пропустила занятия. Днем приходил доктор, провел осмотр, выписал необходимые лекарства. Пропарив ноги и сняв с груди горчичник, я сделала вид, что уснула. А когда родители отправились к себе в комнату, вновь надела костюм из латекса, приковала руку к кровати. Ключ положила как можно дальше - так, чтобы его можно было достать лишь с помощью линейки. Это показалось самым безопасным вариантом. Конечно же, я не забыла о своем утреннем позоре. Но ничего другого мне попросту не оставалось.

   Знаешь, самый страшный сон - тот, который ты не можешь отличить от реальности.

   Вроде бы это была моя комната, озаренная сиянием звезд. Но все казалось злым и чужеродным. Отблески уличных фонарей отражались на потолке, изорванные колышущимися на ветру листьями. Их дрожащие силуэты рождали щупальца, ползущие в мою сторону. Тени не просто корчили гримасы - вместо складок одежды действительно появлялись лица.

   В глубине души росла тревога. Параноидальная уверенность, что за мутным стеклом прячется зло. Нечто безумно жуткое желает вторгнуться извне, чтобы свести с ума беззащитную девочку.

   Через секунду оно предстало во плоти.

   Сколько еще нужно увидеть кошмаров, чтобы научиться отличать их от яви?!

   Сгорбленный силуэт со шкурой, покрытой бородавками, одним взмахом прорвал сетку от насекомых. Следующим ударом размел прозрачную поверхность, создающую иллюзию защиты. Угловатые стекляшки зазвенели о пол. Монстр прыгнул внутрь. От адского грохота завибрировал матрас. Я инстинктивно бросилась наутек, и запястье чуть не вырвало из сустава. Обиженно застонав, я уставилась на наручники, приковывающие меня к кровати.

   Человекообразное существо повернуло свое подобие головы. Большие черные глаза, похожие на тараканьи, с любопытством изучали меня. Чего он хочет? Убить, изнасиловать? Сожрать живьем? Что вообще нужно инфернальному существу, забравшемуся по балконам на пятый этаж и ворвавшемуся в спальню к беззащитной девушке?!..

   Я выгнулась и словно акробатка попыталась схватить ключ от наручников, но сама же засунула его слишком далеко. Что делать? Обрушить книжную полку? Тогда я точно его не достану. Наконец, я вспомнила про линейку, но досадный промах отрезал путь к спасению. Неосторожным движением я уронила ее под тумбочку. Конец. Главное теперь - взять себя в руки и не обмочиться перед смертью... впрочем, теплая струйка уже сказала все о моей беспомощности.

   Шаг, еще один, и вот, оно уже стоит у кровати. Монстр нагнулся к мокрым ножкам и принюхался. Стыд, омерзенье и испуг заставили меня завизжать. Но, конечно же, из груди вырвался лишь тихий вздох. По законам сна тебе не разрешено звать на помощь.

   Уродливая головка со жвалами вместо рта поднялась от моего паха и уставилась своими фасетчатыми глазами. Рыдая от отчаянья, я пнула его босой ногой и почувствовала боль. Из раненной ступни заструились темные капельки. Прижавшись к спинке кровати, попыталась сломать кандалы. Надежды больше не осталось, поэтому я просто слабо подергивала обессилившей ладонью, чтобы хоть что-то делать ради эфемерного спасения.

   Уродливые лапы продавили матрас. Незваный гость наклонился к зловонному пятну и впился в него жвалами.

   Остатки разума уцепились за последнюю возможность. Левой рукой я вытащила из-за пояса плетку и занесла для удара. Скорее всего, я просто разозлю его, а через секунду буду мертва. Неожиданно явилось озарение. Я привстала и потянулась к полке, на которой лежал ключ. Слишком далеко, чтобы схватить рукой. Линейку тоже не достать. Но если использовать плетку...

   Потратив лишнюю секунду, чтобы вернуть секс-игрушку за пояс, я схватила придвинутый ей ключик и упала на колени, судорожно пытаясь вставить его в щель. Исчадье зла находилось в опасной близости. Но чтобы спастись, я должна была забыть обо всем, кроме отверстия, в который резко вогнала и повернула свою находку. Браслет открылся. Одним прыжком я перемахнула через монстра, а спустя миг уже неслась по коридору.

   Нужно предупредить маму и папу, иначе та тварь...

   Неожиданно, подобно дыму, стены растворились, уступив место мраку и звездам.

   По инерции я продолжала бежать. Пятки кололо острыми травинками. Над головой - запятнанная кратерами Луна. В ее сиянии пылали изорванные лохмотья облаков.

   Я вновь оказалась на кладбище.

   Над травой возвышались причудливые кресты и хаотично расставленные могильные камни. В темноте все выглядело иначе, но все равно угадывалось место моего вчерашнего пробуждения. Лунное свечение выжигало искры из влажных стеблей. Невидимые насекомые стрекотали в траве.

   Инфернальный холод обжег мое тело. Причиной тому был не только недавний дождь. Морозило изнутри. Сердце билось с большим трудом, стало тяжело дышать. Я обхватила себя руками, почувствовав под пальцами гусиную кожу, но это не помогало. Льдом кололо даже внутренние органы.

   Впереди возникло странное марево. Сначала оно казалось оптической иллюзией. Но яркость нарастала. Травинки вокруг невидимого источника света всколыхнулись, и морозный ветер ударил мне в лицо, причинив и без того переохлажденному организму дикую боль.

   Светящаяся, как ртутная лампочка, фигура выскользнула из темноты и опустилась на зеленый настил. Я с удивлением рассматривала изгибы ее силуэта. Передо мной стояла обнаженная девушка, исторгающая ослепляющие лучи. Она повернулась в профиль. Тьму прорезали груди с отчетливыми заострениями сосков. Тонкая талия, широкие бедра и резкий изгиб грудной клетки натолкнули на мысль: при жизни она была невероятно красива.

   Будто эхо из длинной металлической трубы, раздался женский голос:

   - Привет.

   - Я сплю? - вопросила я скорее саму себя. Но полтергейст услышал этот слабый шепот и ответил:

   - Твои глаза наполовину открыты. Ты одновременно видишь сон и явь.

   Металлическая реверберация исказила фразу настолько, что она стала похожа на какой-то иной язык. Только спустя некоторое время до меня дошел их смысл.

   Вокруг в панике носился ветер. Молнии, бьющие из светящейся фигуры, пересчитывали пики оградок и заклепки на крестах. Кажется, она сказала о том, что я одновременно сплю и бодрствую, то есть что-то вокруг меня реально, а что-то нет. Осмелев, я прошептала белому свечению:

   - Значит, это кладбище реально? Наверное, я опять пришла сюда во сне. Но ты... ты мне снишься?

   Ее ответ безоговорочно ставил в тупик:

   - Да, я снюсь тебе. А ты снишься мне. Это и называется 'жизнь'.

   Сердце забилось чаще, ощутив надвигающуюся опасность. Вытаращив глаза, я впивалась взором в черные тени под крестами. В кроны далеких деревьев, что под ударами вихря дергались в конвульсиях.

   - Ты умерла? - спросила я, наконец.

   - Нет, - ответило эхо. - Погибла девушка, на могиле которой ты вчера спала. А я рождена из ее мучений. Мы с ней - не одно и то же. Но ее последним желанием было передать послание. И ты должна исполнить волю погибшей.

   - Послание? - поинтересовалась я зачем-то. - Кому? Дьяволу? Богу?

   И с удивлением обнаружила, что провалилась во мрак. Когда через некоторое время глаза снова привыкли к лунному свету и почти начали различать слабоосвещенные надгробия, меня опять ослепил полтергейст. Белая девушка озаряла расположенные рядом могилы, прочие потопив в густой темноте.

   - Для меня он скорее был Богом, - напевало эхо. - Ты должна попросить Его не уходить из нашего мира. Иначе всему настанет конец.

   - Чему 'всему'?

   Латекс спасал от ветра, но был бесполезен против потустороннего холода. Конечности трепетали, будто под ударами тока. Силуэт красавицы сделал шаг ко мне и произнес:

   - Настанет конец абсолютно всему. Не останется ни единой вещи, ради которой стоит жить.

   Марево вновь погасло. Я протерла утомленные глаза и осознала, что с исчезновением приведения стало чуть теплей. Хотя всем организмом я продолжала ощущать ее присутствие, в полной мере поняв выражение 'замогильный холод'.

   Сзади раздался шорох. Обернувшись, я увидела горбатую фигуру, которая следовала по тропинке в мою сторону. Я вспомнила о родителях и поняла, что не знаю: в порядке ли они? Погналась ли эта тварь за мной или сначала зашла в их спальню? Если хищник преследует меня, то где он был столько времени?!

   - Кто он?! - закричала я во тьму. Холодный ветер обдувал ноги, подбираясь к интимным местам. Я чувствовала: гостья из иного мира где-то рядом, здесь. Это ее лед обжигает мою душу, пробирая до костей. И оказалась права. Неподалеку белыми отблесками запылал покосившийся крест. В метре от него светящаяся женщина сделала шаг из небытия. Я почувствовала запах озона и паленой травы.

   - Это дух кладбища, в которое ты вчера вторглась. Он защищает вход в мир мертвых. Тот, через который ты когда-то осмелилась пройти. Он не остановится, пока не закроет врата. То есть... не отрежет тебе путь в мир живых.

   - Он хочет меня убить?! - перефразировала я, и коленки затряслись от испуга. За спиной призрака черный монстр все быстрее несся к жертве, преодолев уже половину расстояния. Я панически переводила взгляд с черной кляксы, что гораздо темнее окружившего нас мрака, на белое зарево, слепящее, словно лампа дневного света.

   - Беги! - крикнул искаженный голос, и я сразу же дернулась с места. - Тебе нужно добраться до Гробницы Любви, в которой умирает Бог! Передай Ему послание!

   Я перепрыгнула надгробие. В ступни впилась трава. Поблекшие отблески на полированных камнях сообщили: потусторонний свет исчез. Но теплее не стало. Полтергейст возник далеко впереди. Ее тонкая рука указывала направо.

   - Следуй в ту сторону, найди Гробницу Любви и скажи умирающему Богу, чтобы Он не покидал наш мир! Так ты спасешь все сущее!

   Эхо затихло, свет померк. Я последовала указанию. Под ложечкой начало болеть, из легких с хрипом вырывались измученные вздохи. Все, чего хотелось - упасть на землю, всем телом прочувствовав холод мокрой травы. Свернуться калачиком и быть растерзанной. В ином мире нет боли, нет усталости. Возможно, там будет холод, но для мертвого это неважно.

   Именно от этих мыслей меня и спасла новая цель. Направление, которое дало приведение. Ледяные порывы воздуха нерушимыми стенами выстраивались на пути, но я разметала их в битве за спасение.

   - Гробница Любви, в которой умирает Бог, - повторила я одними губами, чтобы не сбить дыхание. Но вокруг не было ничего похожего. Могилы сменились пустынным лесом. Не устояв перед искушением, я обернулась и увидела тварь, несущуюся во мраке. Стражник продолжал преследование, обрывая ветви острыми лапами и разбрасывая комья земли.

   Вдруг темнота превратилась в кляксы, стекающие по мокрому листу бумаги. Лес расплылся и исчез, уступив место каменным стенам. Я вновь перенеслась в неизвестное место. Но каким образом? Ведь и кладбище, и моя спальня были реальны, однако я будто в дреме перемещалась между ними! Возможно, я забыла долгий путь, словно незначительное сновидение. Сейчас это неважно. Нужно спасаться.

   Я ворвалась в эпохальное помещение. Красоту сводов и витражей портила кирпичная кладка, выступающая из-под разбитой штукатурки. Непроглядный пыльный туман и осколки разноцветного стекла мешали движению. Высокие кресты и черепа, горгульи и титаны - неподвижные статуи целой толпой расположились под потолком и внимательно изучали гостью зрачками-дырами.

   Я никогда не видела это место, но подумала: оно вполне заслуживает названия 'Гробница Любви'.

   От растрескавшихся гравюр на потолке до разбитого пола - все кричало о запустении, возвращении к Хаосу. Будто предстоящая гибель Бога сказалось на этом зале гораздо сильнее, чем на остальном мире. И не удивительно: все должно произойти именно здесь.

   Смрадное дыхание ударило в спину. Сердце провалилось в пятки.

   - Ты не должен покидать этот мир, - произнесла я, оборачиваясь.

   Мы со стражником стояли лицом к лицу. Он остановился всего в полуметре от жертвы. Понял, что загнал ее в угол, желал поиграть. Вынуть плетку? Подобно кастету сжать браслет от наручников? Я воплотила обе идеи. Так легко я не сдамся!

   - Ты не должен покидать наш мир, - повторила я, отрабатывая послание, которое обязана была передать.

   Врата шириной в полстены и высотой почти до самого свода находились слишком далеко. Да и смогла бы я их открыть? Стоит только дернуться, и монстр разорвет меня в клочья. Я сглотнула слюну. Песенка спета. Зал переполняли безнадежность, грусть и отчаянье. Мне показалось, что вместе с умирающим Богом готова сгинуть и я.

   Электрические разряды осветили потонувший в сумерках полуразрушенный холл. Вдали запылал женский силуэт. Затем вспыхнул чуть ближе. Приведение исчезло и появилось совсем рядом. Лапами ослепленный зверь заслонил фасеточные глаза. Призрак вновь растворился и тут же засиял с другой стороны от адской твари. Во время каждого появления раздавалось по короткой фразе длинной в слово или слог. Призрак мигал все чаще, и я сорвалась с места, пока монстр был застигнут врасплох.

   - Не стой! - кричала мертвая девушка. - Беги! Я! Отвлеку! Его! До-бе-ри-сь! До! Бо-га! - последняя фраза прогремела пулеметной очередью, а стройная фигурка все чаще мерцала вокруг твари в хаотичных точках.

   Гробница Любви. Место, в котором Бог покидает мир. Или тот, кого приведение считает Богом. Неважно. Из этой гигантской мышеловки есть лишь один выход. Пусть врата слишком большие для того, чтобы их открыть - неважно! Главное: есть цель, которой нужно следовать. Это и называется 'жизнь' - тщетная погоня за мечтой. После рождения и до смерти. А уж достигнешь ли ты ее...

   Врата занимали весь обзор, уходя к потрескавшимся сводам, жутким статуям. Они были такими большими, что края створок пропадали в пыльном тумане. Я неслась быстрее ветра, но расстояние оставалось огромным. Позади мигали вспышки. Средь жужжания электрических разрядов слышался стук шагов. Стражник вновь кинулся в погоню. Но теперь я не остановлюсь на полпути. Буду бежать столько, сколько отмерит мне судьба.

   В воздухе осязаемыми облаками повисла безысходность. Пыль проникала внутрь, резала легкие, ослабляла волю. Ожидание собственной смерти читалось по корявым надписям трещин. Сделав последний рывок, я коснулась исполинской двери. Раздался дикий грохот. Врата начали разъезжаться. Из образовавшейся щели вырвался ослепительный свет.

   И я увидела тебя.

   Ты, наверное, сильно удивился, увидев меня в прихожей. Незваная гостья в латексе с полуоткрытыми веками, под которыми виднеются белки. Шатается как зомби, что-то нашептывает. Я бы на твоем месте испугалась.

   Но ты мужчина. Поэтому помог девушке, попавшей в беду.

   Нет, ты не Бог. Да и я уже проснулась.

   Я страдаю лунатизмом, поэтому, сама того не зная, постучалась к незнакомцу. Я так благодарна, что ты позволил мне войти в свою обитель, защитив от происков ночи!

   Была ли явью хотя бы малая часть из увиденного в том странном сне? Возможно, я действительно брела через кладбище. Думаю, было бы логичным предположить, что привидение и стражник мне лишь приснились. Как и исполинская Гробница Любви. Но знаешь что? Был призрак настоящим или нет, она сказала правильные слова.

   Я видела фотографию в рамке на твоем столе. Это та самая девушка, на могиле которой я спала прошлой ночью. То приведение - ты ведь был знаком с ней, правда?

   Я прочла предсмертную записку, которую ты не успел спрятать. Пожалуйста, не ври мне. Слишком много лжи я вытерпела в своих сумасшедших снах.

   Какова вероятность, что из всего города я попала именно в твою квартиру? Уж не по подсказке ли полтергейста? Во что же глупее верить: в призраков или в подобные совпадения?

   Так или иначе, я передам послание человеку, которого погибшая девушка при жизни считала Богом.

   Умоляю, не покидай этот мир. Не иди за своей возлюбленной, потому что там нет ничего, кроме холода. Что бы с ней ни произошло, она желает тебе добра.

   Нет, пожалуйста, не плачь. Или я тоже заплачу. Вот так неожиданно мы и открыли друг другу свои секреты. А теперь обними меня, мне страшно...

   29 сентября 2013 года,

   город Саратов, РФ

50

Калугина Л. Простишь?..     Оценка:4.32*9   "Рассказ" Мистика

<

  

Мир - это зеркало,

и он возвращает каждому

его собственное изображение.

  

Уильям Мейкпис Теккерей

"Ярмарка тщеславия"

  

  

   Старое трюмо с большим зеркалом, которое я помню так же давно, как саму себя, в самом начале знакомства не нравилось мне: то, что оно показывало, вызывало стойкое отвращение. Но я постепенно привыкла и возила трюмо с собой с квартиры на квартиру очень, очень долго. Говорят, стóит остерегаться старых зеркал, лучше почаще менять их на новые, но расстаться с этим - выше моих сил. В нём таится странный изъян, превратившийся с годами в достоинство: оно непостижимым образом делает отражения людей чуть красивее, чуть стройнее, чуть умиротворённее, чуть гармоничнее, чем оригиналы.

   Иногда это зеркало может сыграть и злую шутку. Однажды утром после дружеской вечеринки моя подруга увидела себя в нём удивительно хорошенькой и гордо понесла своё потрясающее изображение на работу. Через полчаса зеркало в рабочем кабинете показало ей чучело с размазанной по щекам тушью и всклокоченной шевелюрой.

   Со временем я полюбила это зеркало. Со временем я привыкла к тому, что отражение - и есть я, умница и красавица, воплощённое добросердечие.

   Но сегодня... Что-то дрогнуло там, в зазеркалье... Воздух стал густым, тягучим, и предчувствие прокатилось по телу зябкой волной. Проскочила безнадежно опоздавшая мысль: "Ох, напрасно я не рассталась с этим куском стекла!"

   Замерев, наблюдаю, как помутневшая глубина открывается и слой за слоем лопается с резким звонким хлопком, заставляя вздрагивать.

  
Бэмс!

  

   Мне лет пять. Сижу за кухонным столом, напротив старшая сестра. Взрослая девица, в институте учится. Мы дома одни, родители - артисты, по вечерам работают. Вечер - самое ужасное время. Когда мы вдвоём, и мне никуда не спрятаться. Я её боюсь. Она меня ненавидит, я это чувствую всем телом, даже мелкими волосками на спине, которые сейчас топорщатся дыбом от озноба.

   Я младшая, долгожданная. Родители балуют, тискают, закармливают. Вот и сейчас сижу над тарелкой с остывающей жареной картошкой, ковыряю вилкой, тяну время. Есть совсем не хочется, но сестра пичкает меня с каким-то садистским остервенением. Не могу, не лезет. Она это видит и только больше распаляется. Бэмс! Моя голова дёрнулась, а щеку обожгло: "Жри!" У неё тяжёлая рука...

  

   Бэмс!

  

   Теперь мне около одиннадцати. Мы вдвоём с папой, мама нашла себе нового молодого мужа, ей не до меня. Куча долгов, денег совсем нет, выживаем. Сестра подарила свои старые сапоги. Хорошо, а то в валенках в школу ходить - все косятся и пальцем показывают. Это ничего, что сапоги изношены в хлам, в дырки набивается снег - зато они замшевые, когда-то были красивыми, и наклеенных заплаток почти не видно. Ещё мне перепало старое пальто сестры, к нему пришили цигейковый воротничок, и оно вполне годное. Чуть обремкались обшлага и карманы, но этого почти не видно. Добрая сестра, спасибо ей. Она теперь хорошо живёт, муж лётчик, большие деньги зарабатывает. На четырёхкомнатный кооператив хватило, ну и так... В достатке в общем.

  

   Бэмс!

  

   Мне шестнадцать. Мама досыта нажилась с новым мужем, теперь хочет наверстать упущенное по материнской части. Я её не простила, но подарки принимаю. Красивые итальянские сапожки отдала, мне точно по ноге, и каблучок высокий, модный. Девчонки в школе обзавидовались. Всю жизнь в каких-то опорках ходила - а тут такая обновка...

   Сестра пришла к маме, по хозяйству вызвалась помочь, перемыла всё, порядок навела, грязное перестирала - мама здорово дом запустила, не можется ей, болеет давно. Потом спросила про те сапоги. Мол, зачем тебе теперь такие, всё равно не можешь на каблуках ходить. Маме пришлось сказать, что мне отдала. Сестра устроила тарарам, хлопнула дверью и не разговаривала с мамой три года. И со мной заодно.

  

   Бэмс!

  

   Мне чуть за тридцать. Вечером - нежданный звонок, на пороге сыновья сестры, следом вваливается развесёлая компания - их друзья, подружки. Песни под гитару, хохот, танцы, новости, разговоры обо всём на свете. Мы как-то одинаково дышим с племянниками, я их не воспитываю, не читаю нотации назидательным тоном, просто пытаюсь их понять, втянуть в себя воздух мира, в котором они существуют, который лепят внутри себя. И нам хорошо.

   Уходя на рассвете, они привычно предупреждают: "Только матери не говори, что мы у тебя были". Ей невозможно объяснить, почему у меня с её мальчишками сложились отдельные отношения, куда её не очень-то пускают. Не я - сами дети...

  

   Бэмс!

  

   Мне скоро сорок. В больницу угодила, надолго, а дочь старшеклассница - с рукой в гипсе, сама себя никак не может обслуживать, и больше некому - вдвоём мы с ней живём. Сестра взяла ребёнка к себе. Приютила, спасибо. Недели через две выгнала на улицу с вещами, прямо в гипсе. "Дерзкая девочка, - говорит, - режим дня не соблюдает, норовит за стол неумытая сесть. Раздражает". А зима, декабрь, Сибирь... Спасибо подруге моей - приехала, забрала, увезла домой и жила с дочкой вместе, пока меня не выписали (дай Бог каждому таких подруг).

   Сестра приходит ко мне в больницу, мнётся у порога палаты. Я продолжаю разговаривать, смеяться с друзьями так, будто сестры здесь нет. Она тихо закрывает за собой дверь. На этот раз уже я не прощаю. Ещё три года молчания.

  

   Бэмммммммс!

  

   Я в комнате, в бабушкиной горенке. Небольшая она совсем, а народу набилось, всех сразу и не рассмотреть, и в дверях кто-то, и за дверями... Выхватываю лица по одному. Прабабушка любимая улыбается. Папа смеётся чему-то. И мама весёлая, они сегодня так дружелюбно настроены друг к другу, как на моей свадьбе, когда пели дуэтом романс про хризантемы, а я на пианино аккомпанировала... И будто забылось всё, и они не просто мои папа и мама, а люди, которые любили друг друга, и я родилась от этой любви... Ведь так грустно думать, что ты родилась случайно, по залёту или ещё как. Всем хочется думать, что от любви...

   Кто ещё здесь? Этих лиц не знаю, просто перебираю глазами, силюсь вспомнить... Все вдруг замерли и разом посмотрели на меня. А двоюродная бабушка показала на кушетку. Там лежит сестра. Она очень больна, мечется в бреду, шепчет что-то бессвязное. И все чего-то ждут. Догадываюсь: теперь от меня зависит, будет она жить или нет. А я не могу, не могу, не могу! Выдавливаю из себя хоть что-нибудь похожее на тепло и участие - нет, сухо, ни капли... А они всё смотрят. Всё ждут. Мне плохо, чувствую себя последней сволочью, но ничего, ничего! Не требуйте от меня! Хочу закричать, забиться, стряхнуть с себя всё...

   Один взгляд. Боюсь поднять навстречу глаза, но не поднять невозможно. Она. Бабушка, которую я никогда не видела. Она умерла задолго до моего рождения. Туберкулёз. У неё очень красивое лицо, необыкновенные серые глаза, многослойные, с беспокойными искорками в глубине, кожа цвета слоновой кости, чуть бледная. Вижу темнеющую венку на шее. И алый рот. Яркий, будто кровью очерченный изгиб губ. И тут я цепенею от страха: я же видела только чёрно-белые фотографии... Откуда мне знать цвет её кожи?

   Наконец, до меня доходит: все люди вокруг - мои предки, родные, которые давно мертвы.

   Только сестра жива. Ещё жива. И они спрашивают: "Нам её забрать, или ты всё-таки..."

  

   Бэмс!

  

   У сестры рак. Это лечится.

   А я всё вспоминаю кроваво-алые губы, беззвучно шепчущие: "Простишь?" ...

  

  

  

   © Лена Калугина

   15 августа 2013 г.

51

Карелина А.В. Спасибо, дед     "Рассказ" Мистика

  Спасибо, дед

  Умирать везде страшно. Даже в немецкой клинике с самым навороченным медицинским оборудованием, с вышколенными медсестрами и внимательными докторами.

  В сорок пять лет помереть от инфаркта - дикая несправедливость. Борис никогда не ощущал болезненных толчков в области сердца, тупое покалывание в груди списывал на одышку и лишний вес. Поэтому, когда на очередном медицинском осмотре его огорошили тем, что он перенес несколько инфарктов на ногах, пришел в шок. Глядя на молоденького доктора, мрачно хмурящего брови, Борис не поверил сказанному, переспросил, получив ответ еще одну пулю:

  - Вам жить осталось не более полугода.

  Инстинкт самосохранения сработал мгновенно. Бизнес бизнесом, а здоровье одно. Через неделю мужчина по договоренности оказался в старейшем медицинском центре Германии "Клинике доктора Форса" и солидный немецкий врач осторожно произнес:

  - Остался месяц, господин Новикофф, если не сделать операцию.

  

  - Ничего-ничего, поборемся, - думал Борис, - эта клиника одна из лучших, все сделают на ура, и я буду жить долго и счастливо.

  В ожидании операции на ум лезла всякая всячина. Борис, рассматривая убегающие ввысь старинные своды больницы, думал о том, что жил неправильно, много пил, ел, нервничал по пустякам, орал, захлебываясь, на подчиненных по безделице. Наверное, взрывной характер и несдержанность передались от отца, тот по любому поводу мог вспылить. Умер, правда, не от сердечного приступа, попал в аварию. От отца мысли перескочили к деду, и тот был крутого нрава, с громовым голосом. Корни! Хотя, дед не мог передать это по наследству, потому что не являлся биологическим родителем отца Бориса. Усыновил мальчика в возрасте шести лет, любил очень и его, и внука Борьку, а больше всех бабушку, которую, как верный рыцарь, ждал много лет. Про своего настоящего деда Борис знал мало, любая тема, связанная с ним, была в семье под запретом. Пропал во время войны и точка.

  По скупым рассказам бабушки помнилось, что дед был врачом, даже профессором. Он, без оглядки на свой статус, ушел на войну и работал в передвижном госпитале, скитаясь по передовым. Бабушка не оставила никаких писем и фотографий своей молодости. Единственный снимок военных лет сохранил ее сидящей на скамейке в смешном пальто, стоящего рядом, как истукана, деда, какого-то старого санитара да молодых медсестричек с длинными, словно приклеенными наискосок к телогрейкам, ремешками сумок с серыми крестами.

  - Надо было поступать в медицинский институт, а не в строительный, - думал Борис, - тогда бы я свою болезнь не проворонил.

  

  День операции выдался солнечным, звенящим от птичьих криков, пахнущим травой и приближающимся летом.

  Упорно думалось о том, что всей этой красоты Борис может больше не увидеть. Телефон отключил, боялся расстроиться сильнее, разговаривая с женой и дочкой.

  Уже слышны шаги доктора, его слова: не волнуйся, настройся на позитив, все впереди ...

  

  Очнулся Борис от звука шагов, кто-то шаркал рядом, останавливался возле него, ненадолго задерживался и снова продолжал свои круговые движения. Через какое-то время послышались другие шаги: стремительные, энергичные, твердо ступающие на пятки. Этот другой также остановился возле него.

  - Что скажете? - голос соответствовал шагам, молодой, звучный.

  - Плохо, - проскрипел его невидимый собеседник.

  - Я делал так, как вы говорили! - послышались грозовые ноты.

  - Так да не так, - выдохнул тот, чье присутствие Борис ощутил первым.

  - Послушайте, любезный! - голос уже гремел.

  - Не ори, - устало ответили ему, - я рассказал тебе обо всех своих наработках, но ты не усвоил главного, ты не понял сути процесса.

  - В хирургии, а в кардиохирургии особенно, - уже хорошо поставленным голосом, словно читая лекцию, заговорил первый собеседник, - важны три составляющие: определить характер операции, сделать операцию и устранить осложнения после операции. С первым ты худо-бедно справляешься, со вторым справляешься плохо, до третьей составляющей вообще не дотягиваешь.

  Повисло молчание.

  - Ты убил двух людей, а пересадку сердца не сделал. Кто они? Русские, евреи, поляки?

  - Какая разница, - голос молодого собеседника потух, - я пытался сам, без вас, сделать эту операцию.

  - Рано! - завопил другой, - Рано, Эмиль, рано! Не определившись в действиях, а главное к чему приведут эти действия, ты начал присоединять сердце донора по предсердиям к легочной артерии и аорте, а почему не попробовал через вены, через полые вены к правому предсердию?

  - Саму операцию скомкал, - продолжил тот же голос, - а хирург должен владеть временем, в голове у него свой циферблат, где каждое движение рассчитано.

  Разговаривающий ровно мерил шагами пространство. В это время Борис попытался открыть глаза.

  Расплывчатая пелена, как тюлевая завеса, скрывала четкие контуры. Невозможно было определить, где он находится, только два больших белых пятна выделялись на серо-зеленом фоне.

  - Халаты медицинские, - догадался Борис, - значит, я все еще в операционной.

  

  Одна из фигур сидела, а другая стояла рядом. Вот она двинулась, и произнесла с сарказмом в голосе:

  - Ты, кажется, через месяц собрался делать операцию отцу фон Диффена? Пел дифирамбы о своей будущей клинике и о себе, как о светиле? "Госпиталь Эмиля Форса"! Так вот, ничего этого не будет, - жестко закончил он.

  Второй человек дернулся и резко вскочил:

  - Молчи, старая свинья, ты ничего не понимаешь! - заорал он, - Кто ты есть? Кем бы ты был без меня? Жалким созданием, которое не подходит даже на опыты, которого хватит только на то, чтобы апробировать лекарства, и которое потом сдохнет от передозировок.

  Два пятна слились, один тряс другого за плечи, выплевывая ругательства.

  Тот, что постарше рявкнул:

  - Достаточно! Возьми себя в руки!

  Второй, словно только и ждал этой реплики, сгорбился и плюхнулся на стул.

  

  - Говорить о том кто из нас от кого зависит, бессмысленно, - после недолгой паузы снова начал старший собеседник, - я, действительно, в твоей полной власти, но и ты без меня высоко не поднимешься.

  - Послушай, - горячо продолжал он, - я знаю, что мне нет дороги, кроме той, которую я пройду вместе с тобой. Вернее, запасной выход в виде самоубийства, имеется всегда, но я не хочу прибегать к нему. Даже в этом скотском состоянии, делая опыты на людях, мне легче от мысли, что все эти действия могут принести пользу, конечно, не мне и не имени моему, нет сомнений в забвении Бориса Шмелева, мне не оправдаться перед женой и сыном, но другим, другим людям помочь можно.

  Он снова заходил по операционной.

  - Ты, Эмиль, пройдешь все стадии, чтобы стать превосходным хирургом. Для первой тебе нужно быть более внимательным, определяя диагноз и планируя операцию, для второй необходимо иметь больше опыта, поэтому ты обязан жить в прозекторской, оперируя трупы и совершенствуя механику движений, а третья стадия, до которой ты не добрался, будет полностью под моим началом - это послеоперационный период. Здесь тебе не обогнать меня, ты не способен создать то реабилитационное средство, которое улучшает работу сердечных мышц и донорского сердца. Я сам шел к разработке долго и трудно. Но с ним мы перевернем мир, сможем сделать пересадку сердца обыденной и поднимем послеоперационный уход на такую ступень, что смертельные осечки станут нулевыми.

  Второй продолжал сидеть и мрачно молчать, затем поднялся, и уже перед уходом сказал:

  - Я попрошу сестру все здесь убрать.

  

  Борис напряг зрение, хотелось разглядеть оставшегося в операционной человека. Тот, как почувствовал, резко обернулся к нему, взмахнул рукой, как бы отодвигая туманную завесу, и внимательно посмотрел в глаза. Это был санитар с бабушкиной фотографии.

  

  - Господин Новикофф, не притворяйтесь, открывайте глаза.

  Борис еле разлепил веки, спать очень хотелось. Взгляд, наконец, сфокусировался на докторе. Нет, это не санитар Борис Шмелев - это врач, который обследовал его до операции, внимательно разглядывающий грудную клетку Бориса и дающий указание стоящей рядом санитарке.

  - Доктор, вас зовут Эмиль?

  Мужчина радостно захрюкал, заулыбалась санитарка.

  - Меня зовут Роберт, а Эмилем звали основателя нашей клиники. Сейчас вместо него управляет правнук - Генрих Форс.

  Врач легонько похлопал его мягкой ладонью по кисти.

  - Поправляйтесь.

  После ухода доктора Борис медленно обвел глазами палату и уставился в окно. Рядом зашуршала медсестра, деловито готовила руку, настраивала капельницу:

  - Будем закреплять наши успехи, - мурлыкала она с милой улыбкой, - сейчас введем лекарственный раствор и начнем выздоравливать. Такие молодые мужчины, как вы, всегда быстро выздоравливают.

  - Что за раствор? - скорее для поддержки разговора с улыбчивой сестрой, чем из интереса, спросил Борис.

  - Шмелефор. Это очень хорошее средство, вы быстро пойдете на поправку. Мы приложим все силы...

  Борис больше не слушал сестру, под ее уютные хлопоты снова уставился в окно:

  - Спасибо, дед! - прошептал по-русски.

  

  

52

Кашин А. Под пятницу     "Рассказ" Мистика

  

  У неё голубые глаза, или серые, никогда не угадаешь, какие на этот раз. Темные, почти черные волосы, она их стрижет, но не коротко. Летом они могут превратиться в смешную косичку, или собраться в уютный такой, пушистый и трогательный клубочек на затылке. И челка. Непослушная? Какое там! Вредная, независимая, веселая, презрительная, а иногда робкая и застенчивая, смущенная и испуганная. И морщинки у глаз. Тоненькие, едва заметные, их можно разглядеть, только если смотришь сбоку. Она чуть-чуть близорука и потому прищуривается, чуть-чуть. Мы встречаемся? Да, почти каждый день, то есть почти каждое утро. Уже долго. Целую жизнь. Я знаю о ней много такого... а она обо мне знает все. Ей кажется, что мне - двадцать семь, на самом деле - давно за тридцать. А она учится на третьем курсе, значит ей - двадцать, или двадцать один. Она часто и помногу рассказывает мне о своих родителях. Честно стараюсь все запомнить, но когда приходит время прощаться, в памяти остаются только смешные детские сережки в ее ушках, их ей когда-то подарил папа.

   У неё красивое имя. Мы с ней тысячу лет на ты, и она ни разу не назвала по имени меня. И я тоже не зову. Боюсь, что-то может измениться. Глупо конечно.

   Встретились всего на несколько минут. Она вчера порезала палец, и я взял её узенькую холодную ладошку в свои руки. Там зима, наверно. Снег лежит. Я должен был догадаться, у неё совсем не загорелое лицо, и веснушки все куда-то подевались. Все, ей пора. Первая пара, а еще ехать через весь город.

   - Ты завтра придешь?

   - Конечно, приду, как же я могу не прийти?

   - Не знаю. Но в выходные-то тебя не было.

   - Я был. Ты же знаешь, что был. Просто мы разминулись.

   - А я переживала, вдруг что-то случилось. Пообещай мне, что завтра обязательно будешь!

   - Обещаю. Я всегда буду с тобой, только и ты будь! Ладно? Всё, пока. Вон, твой будильник уже звенит.

   У меня на часах еще только полшестого, я тоже встаю.

   Пусть это только сон, может быть, когда-нибудь, не знаю когда... Но этого ведь и никто не знает. Я останусь с ней. Просто не проснусь. И мне будет двадцать семь, а она к тому времени, наверно, сдаст сессию.

  

  =================================

  Последний раз. Это не предчувствие. Я точно знаю - больше её не увижу. Никогда. В голове пусто, ни единой мысли. С удивлением заметил свое отражение в зеркале, когда это я успел побриться? Без десяти. Ключи, телефон, документы. С кем-то здоровался, кажется соседи. Куда я еду? Мне же сегодня нечего делать в офисе. Заказчик с утра ждет. Развернулся по кольцу, через мост и на выезд из города. Сто пятьдесят километров туда, а вечером - обратно. Вроде как командировка. Август, четверг. На трассе плотный поток машин. Там впереди за перевалом море, теплые камешки пляжа, чей-то отпуск или каникулы, шашлыки, фрукты, разные напитки, если не за рулем. У меня - работа, и, по-прежнему, ни одной мысли, ни одной эмоции.

  - Да, доброе утро... Да получил... Схему я вам отправил, в приложениях посмотрите... Заказ уже сделали... считают, сегодня на месте уточню, может что-то изменится... незначительно, в любом случае, с вами согласуем. Часа через полтора, извините, задержался...

  Ползать с рулеткой по площадке мог бы и Руслан. Нет, конечно, ехать было нужно. Проявить уважение, поздороваться со всеми за руку. Поулыбаться, сделать комплимент Людмиле Григорьевне - финансовый директор, в таких вопросах будет поважнее генерального. А по-чесноку, четыре-пять часов в дороге - это именно то, что мне нужно, чтобы прийти в себя. Привыкнуть. Мне так казалось.

  Даже странно, строители нигде, по-крупному, не накосячили, пока... Отвечал на вопросы, что-то показывал на чертежах. Котельная слабовата. Ничего хватит. Площадку под тару забыли. С той стороны цеха? Каждый раз таскать оттуда паллеты? Вам так удобнее? Хозяин - барин. Не обедал. Забыл.

  Начало пятого.

  - Не волнуйтесь, это для итальянцев она нестандартная. Такая же наша установка третий год в Крыму работает. Проблем не будет... Давайте послезавтра ребята приедут и все разметят? Ах, да! Суббота. Тогда в понедельник, хорошо? До свидания. И мне очень приятно. Да. Передам.

  По объездной я зря поехал. Пробка. Небо уже темнеет.

  

  Никогда... Откуда мне точно знать? Я же могу ошибаться. Я ведь ошибся?

  Габаритные огни. Впереди опель, я за ним плетусь уже минут двадцать. Одна полоса, навстречу фары, фары, фары. Завтра пятница, последние летние деньки. Все едут на море. Немного, и дорога станет пошире, можно будет прибавить, обогнать вон тот длинномер...

  На повороте встречный КАМАЗ чиркнул колесом по гравию, заскрипели тормоза, прицеп начал складываться и разворачивать грузовик поперек дороги. Стоп-сигналы опеля взорвались красным. Я постарался уйти на обочину, можно даже и в кювет, черт с ней с подвеской. В туче пыли перемешанной со светом моих и чужих фар, бешено затрещала ABSка. . Я не видел того момента, когда тяжелый прицеп накренился и обрушился сверху на их машину... ГАИшники приехали быстро, пост оказался совсем рядом. Водитель и пассажир на переднем сидении погибли сразу. Когда, через полчаса приехала 'скорая', Катя была еще жива. И это были самые длинные полчаса в моей жизни...

  

  ======================================

  Стоп-сигналы опеля взорвались красным. Я успел затормозить в последний момент.

  Вот это да! Заснул за рулем. Железнодорожный переезд. Это был сон! Как в несколько секунд мог уместиться весь этот ужас?

  Откуда мне знать? Я могу ошибаться?

  

  - Да, еду, еду! Хорош сигналить!

  Впереди сидят двое, подголовники мешают рассмотреть, кажется, мужчина и женщина. На заднем сидении - никого. Если и есть кто-то, тогда лежит. Запросто может, спит, например. Не видно. Что-то туго соображаю. Можно обогнать, остановить... Извинюсь, если что.

  Сейчас, как раз, тут обгонишь.

  Туго соображаю? Да, я - идиот! Этот самый поворот будет на следующем подъеме! Так, родная, давай-ка, пониженную, педаль в пол и по обочине, а что делать. Хам? Да, хам, но не трамвайный. Трамвайный так бы не смог.

  

  ======================================

  - Спасибо вам. Вот прочтите, если все правильно, подпишите, - капитан протянул несколько листов бумаги и ручку.- Вдвоем едете?

  - Да, с женой, - водитель перевернул страницу.

  - Вы не будете против, если и супруга ваша подпишет? Вы же все видели?

  - Да, конечно.- Форма протокола, заполненная ровными аккуратными строчками совсем не медицинского почерка, перешла в руки уставшей, еще не пожилой женщины. 'ДТП с участием... по причине технической неисправности автомобиля КАМАЗ, государственный регистрационный номер... Кравцов Игорь Владимирович... 1976 года рождения... в результате чего... от множественных ранений... скончался на месте...'

  

  ======================================

  Мимо, к морю, к блаженному безделью, или к безудержному веселью ехали и ехали 'отдыхающие'. Назад - 'отдохнувшие'. Желтая машина скорой помощи подмигивала огнями, и даже разок взвыла сиреной, но с места тронуться, так пока и не смогла. Чуть поодаль, у когда-то белого, запыленного опеля, ничего не понимая, стояли родители. Девчонка выглядела совершенно невменяемой. Один раз, взглянув в её испуганные глаза, серые, или карие, в темноте не поймешь какие, врач уже не мог, вот так просто, отвернуться и захлопнуть дверь.

  - Девушка! Не волнуйтесь вы так! Я вам говорю - в любую минуту может прийти в себя. Сотрясение мозга, ключица сломана и за ребра не поручусь, но в целом... Да что ему сделается! Парню двадцать семь лет, через месяц все на нем заживет, как на собаке.

53

Керлис П. Для неё     "Рассказ" Мистика, Любовный роман

  Я слежу за ней давно. И я единственная, кто её видит.

  Она сидит у окна и молчит. Створки открыты, ветер легонько колышет шторы и играет её волосами - длинными, тёмными. Такими же запутанными, как мои мысли. Я прячусь за барной стойкой и смотрю на неё сквозь перевернутые бокалы. Между нами - половина зала, четыре занятых столика, усталая официантка и кадка с фикусом. Сверкают хрустальные подвески на люстре, свет льётся мне на макушку и стекает на блестящий паркет. Мир ускоряется, кружится, скачет. Лица, улыбки, чашки на подносах, пустые стулья, меню с пёстрыми картинками, прозрачные бокалы... всё сваливается в безобразную кучу. И я вижу лишь её - девушку у окна. Остальное теряется, перестаёт быть важным. Жаль, что не исчезает. Тогда мы бы оказались вдвоём - она и я... Я и она. Лера...

  Мне нравится, как звучит её имя, особенно первый слог. Хочется поймать этот звук, запереть у себя в мозгу и запустить по кругу, чтобы слушать бесконечно. Леру редко можно увидеть причесанной, обычно на её голове истинный творческий беспорядок. Волосы распущены и свободно спадают на спину, едва касаясь талии. Она часто их гладит - медленно, вдумчиво, перебирая прядь за прядью. Пожалуй, её волосы нравятся мне больше всего. Ещё Лера любит открытые окна, и всегда распахивает створки с яростным фанатизмом, будто ей не хватает свежего воздуха.

  Она умерла в первый же месяц, когда меня определили сюда, в Центр красоты и здоровья "Илирия", райский уголок для богатых дамочек, млеющих от клубных карточек с надписью "вип". Мама вцепилась в своего брата Виталика мёртвой хваткой, у бедняги просто не было выбора. Знаю, он не хотел брать меня на работу, и до сих пор мечтает избавиться. Но у него нет шансов, с обязанностями помощника администратора я справляюсь отлично. За год ни одной жалобы от клиентов. Мама верит, что жизнь налаживается. Только при этом следит за мной, постоянно названивает моему врачу и прячет острые предметы. В квартире не найдется даже ножниц, а ножи надёжно заперты в ящике на кухне. Это глупо, на работе я могу взять что угодно, в том же маникюрном кабинете достаточно забавных вещиц.

  Лера была тут задолго до меня - почётный клиент, фотомодель, практически знаменитость. Мы были ровесницами, но она в свои двадцать два года успела многого добиться. В "Илирии" к ней относились трепетно. Пылинки сдували. Она тратила уйму денег, не требовала невозможного и совсем не вредничала. После йоги заходила в наш бар, садилась за столик у окна и всматривалась вдаль. Прямо как сейчас.

  Наше незримое единение разрушается самым варварским образом - у меня в кармане звонит телефон. Картинка перед глазами рассыпается, столики оказываются на своих местах, а бокалы - передо мной. Я тянусь за трубкой и принимаю вызов, не глядя. Кроме мамы звонить некому.

  - Почему ты ещё не дома? - спрашивает она.

  - Много работы, - вру я.

  Мама пытается разузнать подробнее, сыплет вопросы привычным монотонным голосом. Хочется запустить телефон в стену и растоптать каждый из сотни кусочков, на которые он разобьётся.

  - Скоро буду, - прерываю я этот навязчивый допрос.

  - Я волнуюсь.

  - Повторяю, всё в порядке! - Я зажмуриваюсь и сжимаю свободную руку в кулак. Ногти впиваются в ладонь. Сразу становится легче.

  - Детка, возвращайся скорее, - крушит меня мамин голос.

  - Перезвони через пять минут, - вспоминаю я спасительную фразу. Нажимаю на красную кнопку и открываю глаза.

  Леры нигде не видно, окно закрыто, шторы задёрнуты. Почему она ушла? Слишком быстро... непривычно быстро... Голова пухнет, стены отдаляются. Девицы за ближним столиком громко визжат, потом смеются, будто квохчут. Их ярко-накрашенные губы кривятся и растягиваются. Омерзительное зрелище. Они совсем не такие, как Лера. Совсем не такие, как я. Мы с ней - принцессы, а принцессы мало говорят, много улыбаются и часто моргают. А ещё всё делают красиво - даже плачут.

  Я отворачиваюсь от гадких девиц и прячу телефон в карман. Ко мне приближается Виталик - большой и важный, со стопкой буклетов в толстых руках.

  - Ты ещё здесь? - удивляется он. - Отлично, разложи вот это на стенде в приёмной.

  Виталик кидает стопку мне. Едва успеваю её поймать. Она тяжелая и тянет вниз. В приёмной оказывается пусто, светло и чисто. Стоит подойти к стенду, как снова звонит мама. Принимать вызов не хочется. Я знаю, что она никогда, никогда не будет разговаривать со мной нормально, сколько бы времени не прошло. Успокаиваюсь, вдыхаю глубже. Перекладываю буклеты в одну руку, второй беру телефон и произношу по словам:

  - Хватит. Меня. Контролировать.

  - Что с тобой? - строго интересуется мама.

  - Я вернусь, как освобожусь.

  - Ты принимала сегодня свои лекарства?

  - Перестань постоянно меня об этом спрашивать!

  - Детка, не сердись. Чем ты сейчас занимаешься?

  - А ты как думаешь? Режу себя на мелкие кусочки! Крошу в винегрет! Что же ещё?

  - Думаю, ты слишком много пережила, - говорит она совершенно беспристрастно. - Давай съездим отдохнуть? Куда-нибудь на море...

  - Прекрати со мной так разговаривать! Я не сумасшедшая!

  Сбрасываю вызов и пытаюсь устоять на ногах. Тщетно. Кулер в углу булькает, потолок пузырится, рисунок на обоях рябит. Буклеты шлёпаются на пол, комкают тишину в бумажные шарики и заполняют приёмную противным шелестом. В глазах прыгает пятно - огромное, плотное, невнятного грязного оттенка. Телефон ревёт, пожирая пространство истошными воплями. Я с силой вжимаю красную кнопку и держу до тех пор, пока телефон не гаснет, а палец не начинает ныть. Цветастые пятна перестают мельтешить, и я чётко вижу перед собой страницы с красивыми картинками. Рекламные лозунги усеяны прозрачными каплями, маленькими и выпуклыми. Я смотрю на них и понимаю, что сижу на коленях и плачу. Глянцевая бумага - это хорошо. На ней ничего не расплывается, ни слёзы, ни вода, ни кровь...

  Сзади цокают каблуки, уверенно и знакомо. Я оборачиваюсь и вздрагиваю. Неужели...

  Так и есть - она. Будто живая. Почти настоящая. Рядом со мной. Близко, предельно близко. Можно протянуть руку и дотронуться...

  - Ты в порядке? - спрашивает Лера, и этот ненавистный вопрос вдруг становится самым прекрасным на свете.

  Я лишь моргаю. Раньше она со мной не говорила, никогда, даже до смерти. Хочется ответить, но слова застревают в горле. Существует поверье, что с призраками разговаривать нельзя. Не помню, почему, зато помню - нельзя, и точка. Хотя стоять спиной вроде тоже опасно. А именно оттуда она и пришла.

  - Соня, ответь, - настаивает Лера.

  Откуда ей известно моё имя? Да мало ли откуда. В конце концов, не зря я её вижу. Только я, и больше никто.

  - Не плачь, мы быстренько всё приберём. Ты меня не помнишь? Я часто тут у вас бываю, меня зовут Лера.

  "Ле-ра..." - эхом раздаётся в голове. Она нагибается и сгребает буклеты в кучу. Её волосы касаются пола, пальцы расправляют непослушные страницы. Пока мы распихиваем буклеты по кармашкам стенда, я не свожу с неё глаз. Хочется остановить время, натянуть до предела, как детскую прыгательную резинку, и держать, наслаждаясь каждым мигом. Но секунды тикают, резинка лопается и больно щёлкает по носу.

  - У тебя что-то случилось? - интересуется Лера, когда последний буклет оказывается за стеклом. - Плохой день?

  - Это лучший день в моей жизни, - серьёзно отвечаю я.

  Она смотрит на меня - долго и очень внимательно, словно пытается что-то разглядеть. Интересно, Лера знает, что мертва? Неудобно её о таком спрашивать...

  - Особенные планы на вечер? - высказывает она неверную догадку.

  - Нет, - мотаю я головой. Мысли встряхиваются, смешиваются. - Никаких планов.

  За спиной слышатся шаги. Только не сейчас... только не Виталик...

  Оборачиваюсь. Выдыхаю. Это всего лишь Юля - наша секретарша.

  - Чего ты тут возишься так долго? - строго спрашивает она.

  - Извини, - пожимаю я плечами. - Мне мама звонила.

  - Мама... - фыркает Юля. - Ты не обязана её слушать. Разве ты не чувствуешь, какой свободной можешь быть? Давно пора определиться. Мечешься туда-сюда. Раздражает!

  Стерва. Внутри всё закипает, нервы оголяются. Лера протягивает мне руку.

  - Пойдём, - шепчет она. - Пожалуйста, пойдём со мной.

  Я с готовностью хватаюсь за её ладонь. Прикосновение обжигает, сотни натянутых до предела струн лопаются - звонко и надрывно. Двери раскрываются, ночной ветер бьёт в лицо. Время ускоряется, бежит вперёд. На улице темно и прохладно, но я шагаю, наслаждаясь сбывшейся мечтой. Дома мелькают, сияние вывесок сливается в длинную светлую полосу. Все кажется ненастоящим, мелким, почти картонным.

  - Куда мы направляемся? - решаюсь я подать голос.

  - На вечеринку одну пафосную, - поясняет Лера, крепче сжимая мою ладонь. - Составишь мне компанию? Если не хочешь, отвезу тебя домой.

  - Хочу! Но я... не одета для вечеринок.

  - Не беда. Заедем ко мне, самой нужно собраться. Заодно тебе что-нибудь подберём.

  Я киваю и замолкаю. Лера ведёт меня вперёд, я множу мгновения, стараясь поймать и запомнить каждое. Остаток пути мы идём в тишине. Я и она... Она и я...

  В квартиру Леры мы проникаем, вытащив ключ из-под коврика. Я чувствую себя взломщицей, но полиция не спешит сюда вламываться. Тут красиво. Два этажа, окна чуть ли не во всю стену и восемь комнат - огромных, безлюдных, роскошно обставленных. Лера провожает меня в гардеробную, подводит к гигантскому шкафу. Из него выглядывают сотни разноцветных тряпочек, в дверь встроено зеркало в человеческий рост.

  - Тебе пойдёт красное, - заявляет она и показывает на вешалку с платьем.

  Ткань гладкая и нежная, я запутываюсь в ней, но Лера приходит на помощь. Молния застегивается на моей спине и в зеркале отражается кто-то другой, совсем не я.

  - Ну, говорила же! - подмигивает Лера и удаляется.

  Пока я рассматриваю своё отражение - своё ли? - она возвращается, вся растрёпанная и очень соблазнительная. На ней даже не платье, а символический кусочек чёрной материи, опоясанный кружевной лентой. Лера сверлит меня взглядом, хмурится и стягивает резинку с моих волос. Они рассыпаются по плечам, Лера улыбается.

  - Так лучше, - убеждённо произносит она, и время опять убегает. Минуты безжалостно тикают. Я тону в круговороте из обрывочных фраз и ярких, как вспышки, эпизодов.

  Громкая музыка, толпа людей, брызги шампанского. Приглушённый смех, помада на бокалах, гул коридора. Винтовая лестница, её ладони на перилах. Сотни эмоций и никакого страха, лишь невообразимая лёгкость. Никому нет до меня дела. Мысли выстраиваются паровозиком, круг замыкается. Наверху - ни души, и музыка гремит тише. В маленькой комнате жарко и темно, жёсткая спинка дивана давит на плечи, но Лера рядом, и остальное неважно.

  - Тебе здесь нравится? - спрашивает она, нависнув надо мной.

  - Не-а, - всхлипываю я, но на всякий случай добавляю: - Духота ужасная.

  - Главное в обморок не грохнуться.

  - Принцессы падают в обморок постоянно, - докладываю я. - С непринуждённой грацией.

  - Да уж, - мрачно отвечает Лера. - Не хотела бы я быть принцессой.

  - Почему?

  - Потому что сплошное расстройство. Ждёшь принца, а к тебе вламывается какой-нибудь водопроводчик, обожравшийся грибов.

  - Кто-кто вламывается? - переспрашиваю я в замешательстве.

  Она усмехается и начинает таять - как размытое изображение на бумаге.

  - Не уходи! - Я хватаю Леру за руку, поражаясь собственной наглости. Она покорно садится со мной и извиняется. Эти слова звучат странно и совершенно дико. Хочется заткнуть уши и петь во весь голос, только бы не слышать неуместные нотки вины в её волшебном голосе. Неужели Лера думает, что я злюсь? Она - единственное, что придает смысл моей жизни. Если я её вижу, значит, это некий знак. Значит, я всё-таки особенная. Не зря никто в целом мире меня не понимает. Все кажутся чужими.

  Я улыбаюсь и утыкаюсь носом в её плечо. Лера гладит мои волосы, точно так же, как обычно гладит свои - перебирает пряди, пропускает их между пальцев. Будто я - вовсе не я, а отрезанная часть Леры, её тень, двойник, потерянная половинка. Я замираю, стараюсь дышать ровно. Но в ней столько уверенности, столько спокойствия... И я не выдерживаю. Целую Леру в шею и обнимаю - твёрдо, решительно. Она отстраняется, зябко ёжится, будто в этой парилке можно замёрзнуть. Вся её выдержка куда-то испаряется, сменяется замешательством и удивлением в глазах. Комната кружится, музыка отскакивает от стен и роняет звуки на ковёр. Пауза затягивается, молчание царапает слух.

  Лера первой отводит взгляд и подаётся мне навстречу - плавным, нестерпимо медленным, почти робким движением. Её кожа влажная и пахнет яблоками. Всё сплетается: шёпот, пальцы, волосы, дыхание. Прикосновения и поцелуи становятся смелее, бесстыднее, захватывают личное пространство, нарушают границы. Изгиб шеи, обнажённые плечи, спина, тонкая ткань скользит вверх. Хорошо, что платье такое маленькое... оно лишнее. Наш личный танец, наполненный её изяществом и моей одержимостью. Кровь разгоняется по венам, сердце бьётся в горле. Шумные вздохи заглушают музыку. Мысли и сомнения уходят, остаётся жар, дрожь и сбившийся пульс. Лера шепчет что-то беззвучное, ласковое, неразборчивое. Мгновения вспыхивают, преграды и пределы рушатся. Наслаждением сносит всё. Мы наконец-то оказываемся вдвоём, я и она. Она и я...

  По телу разливается приятная слабость, плещется через края. Время перестаёт играть со мной, успокаивается. Его обычный темп - чёткий, размеренный, кажется странным. Вот только Леры рядом уже нет. Часы показывают восемь утра - через час мне нужно быть на работе. Едва сдерживая слёзы, я поднимаюсь с дивана и выбегаю из здания, прямо на пустую улицу. Дома шелестят, их края загибаются, как альбомные листы с неумелым чертежом. Линии текут, капают на асфальт размашистыми кляксами. Ноги вязнут в густых чернилах, идти становится невыносимо трудно.

  В "Илирии" всё предсказуемо. Яркие лампочки, пыль в столбике утреннего света. Коридор давит стеллажами. Осуждающий взгляд Виталика прожигает меня насквозь. По его злым глазам и кривой ухмылке ясно, что он недоволен.

  - Это не ваше дело, чем я занимаюсь, - говорю я с порога. - Не надо так смотреть.

  - Думаю, тебе стоит уйти, - объявляет Виталик. Слишком решительно, никаких примирительных интонаций.

  - И уйду, - с лёгкостью соглашаюсь я. - Вы мне не нужны.

  Сзади появляется Юля. Прячет руки в карманы и шипит:

  - С тобой с самого начала были одни проблемы.

  - Знаешь, что будет дальше? - Виталик шагает ко мне, я вжимаюсь в стену. - Мать упечёт тебя обратно в психушку. Навеки.

  - Не упечёт. Я сама могу о себе позаботиться.

  - Соня... - невнятно бормочет Юля. - Заканчивай придуриваться.

  В горле разрастается ком, горький и колючий. Перед глазами плывут мутные блики. Сквозь них я вижу длинный облезлый коридор, усеянный щепками.

  - Я не сумасшедшая, - повторяю я, как во сне, и щипаю себя за руку. Кожу жжет, неприятное покалывание мигом приводит в чувство. - Если больно, значит, всё по-настоящему.

  - Опаньки, - хмыкает Юля и кивает Виталику. - А я знала, знала, что этим кончится. Психопатка хренова.

  - Опять за старое, - сокрушается он. - Дело дрянь, с ней уже такое было. С катушек слетала, твердила, что только боль реальна, остальное обман и чушь. Лечили, да не долечили. И я, кретин последний, пошёл у сестры на поводу. Девочке надо социализироваться, для окружающих она не опасна, лечение прошло успешно... как же!

  В глазах темнеет. Я разворачиваюсь и бегу, но почему-то не к выходу, а на лестницу. Оборачиваюсь. Две фигуры отдаляются, сливаются, до меня доносятся их голоса - сердитые, взволованные. Ком опускается в желудок, кусает и скребётся. Почему не могло остаться, как вчера? Чтобы только я и она. Она и я...

  Лестница расплывается, рябит, покрывается чёрными пятнами. Я с трудом добираюсь до бара на втором этаже. Народа полно, но Леры у окна нет. Мир вращается и пытается улизнуть, но я крепко его держу. Сейчас не время. Надо продержаться, а потом пусть хоть рухнет мне на голову. Я представляю, как Лера открывает окно. Садится за столик напротив и начинает гладить свои волосы. Они слегка влажные, наверное, после душа, и завиваются на кончиках. Я смотрю на окно сквозь стакан и жду. Всё снова пропадает, растворяется, убегает. Сердце гремит в каждой вене, на смену решительности приходит что-то другое. Оно тянется ко мне своими скользкими лапками, переполняет изнутри, подчиняет целиком. Это неправильно... Принцессы вовсе не такие. Они милые, добрые и честные. Их все любят, потому что они прекрасно воспитаны. А меня никто не любит. Разве что Лера. И мне нужно её найти.

  В ушах звенит - громко и противно. Столики в зале плавятся, растекаются гадкими лужами. На душе становится тихо и спокойно. Кажется, что какой-то странный транс близится к завершению, и становится легче дышать.

  Я встаю и бегу прочь. Отмахиваюсь от липкой пластмассовой паутины, сбрасываю её в пропасть. Тело ломит, ощущения тягостные и непривычные. Меня знобит, ноги слушаются неохотно. Пол ледяной, а я почему-то босиком. Сзади смыкается темнота, гонится за мной, преследует. Дверь, коридор, лестница, снова коридор. На пути - кухня, череда тумбочек и столов, кипящие сковородки, куски хлеба на истерзанных досках. Обстановка серая, схематичная, будто фигурки в тетрисе. В углу возвышается подставка с ножами, похожая на огромный замок. Уняв дрожь, я подхожу ближе, обхватываю рукоять пальцами и тащу на себя. Она холодная и такая знакомая. Масло на сковороде шипит, повар косится на меня первым и гневно что-то кричит. Чужие взгляды липнут ко мне, трутся о ноги, как назойливые котята. Я шагаю назад, поворачиваюсь и натыкаюсь на дверь кладовой. Поворот ручки, щелчок, скрежет щеколды и я уже по ту сторону, далеко от всех.

  Меня словно рвёт на части, реальность теряется, смазывается. Я сажусь на кафель, крепко сжимая нож. Рука уже не дрожит. Глубоко вдыхаю, провожу лезвием от локтя к запястью. Кожу обжигает, тонкая полоса вздувается и наливается кровью. Нажимаю чуть сильнее, и красные капли ударяются об пол. Ещё раз - и становится легче, почти хорошо. Совсем не так страшно, как было. Тоненькая струйка крови, извиваясь, ползёт к порогу. Кто-то долбит в дверь, но я не отзываюсь. К нему присоединяются другие, более настойчивые. Слышны сердитые причитания и взволнованное верещание. После всё смолкает. Я жду. Минуту, две, три. И вот, наконец, раздаётся стук - мягкий, уверенный, а за ним чудесный голос:

  - Можно, я войду?

  Щёлкаю замком, ручка поворачивается. Входит Лера, прикрывает за собой дверь. Лишь сейчас я замечаю, в каком беспорядке кладовка. Коробки, банки, стопки полотенец, кровавые разводы на кафеле. Полумрак скрывает истинное положение вещей, но и без того к горлу подкатывает тошнота. Я сижу в углу, сжимая лезвие в ладони. Красные струйки сочатся между пальцев и стекают на пол.

  - Мне идёт красное, это мой цвет, - задумчиво говорю я и давлю на нож сильнее.

  - Отдай мне это, - просит Лера, без особой надежды. - Пожалуйста. Принцессы себя так не ведут.

  Я протягиваю его сразу - аккуратно, как и держала, рукоятью вперёд. Наши действия практически синхронны: Лера берёт, я отпускаю. Она тут же выталкивает нож за порог и сообщает:

  - Твоя мама скоро приедет.

  - Откуда ты знаешь? - равнодушно спрашиваю я. - Ты же умерла.

  - Соня, - вздыхает она. - Как я умерла? Из-за чего?

  Я пытаюсь вспомнить, но не могу. Странно, ведь мне казалось, что я всегда знала. В мыслях мелькает: "известная модель Валерия Савицкая...". А дальше - пусто.

  - Забыла, - признаюсь я.

  - Вспоминай. - Она открывает сумку. Достает из внутреннего кармана свернутую газету, бросает мне. Я ловлю её на лету и всматриваюсь в заголовок на главной странице. "Взрыв в клубе "Илирия" унёс жизни больше ста человек". Дата вчерашняя, но год прошлый.

  - Глупость, - возражаю я. - Получается, все умерли?

  - Не все. Кое-кому повезло, во дворе были. Однако им тоже досталось.

  Я бегло просматриваю строчки. "Утечка газа", "пожар", "объявлен траур", "известная модель Валерия Савицкая - одна из двух выживших". Вздрагиваю и отдаю ей газету - быстрым, немного нервным движением.

  - Мне душно было в тот день, - продолжает Лера, - ужасно душно. Я вышла во двор, подышать. Ты следом просочилась, я и не заметила. Встали с удачной стороны, это нас и спасло. Правда, в больнице пришлось долго валяться, а ты так в сознание и не пришла. Мать пыталась до тебя достучаться. Тщетно...

  - А Виталик, Юля и другие?

  Она отрицательно качает головой:

  - Больше никого не спасли. Только нас.

  - Но я видела, - удивляюсь я. - Весь год с ними работала, и клуб был цел.

  - От клуба развалины остались, их до сих пор делят. По факту, уже год стоят, прохожих пугают. Я приходила туда... Не знаю зачем. Дико было, что столько человек погибло, а мне дали второй шанс. За что? Потом я увидела там тебя, точнее... Не совсем тебя.

  "Давно пора определиться", - всплывают в памяти Юлины слова. Ну конечно. Я зажмуриваюсь и представляю тот вечер. В баре многолюдно: посетители шумят, официантки носятся туда-сюда, кубики льда постукивают в бокалах. Окно кто-то успел закрыть. Я заглядываю в него и вижу внизу Леру - она стоит, прислонившись к дереву. Кажется, ей дурно, и она вот-вот хлопнется в обморок. И я спешу во двор, чтобы спросить, чем помочь. Даже добегаю. А потом раздается звон - дикий, свистящий. Уши разом закладывает, земля становится ближе. Всё меркнет.

  - Я боялась к тебе подойти сначала, - кается Лера. - А вчера, в годовщину, собралась духом и...

  - Где я? - вырывается первый логичный вопрос.

  - В больнице. С утра тут жду. Я была уверена, что теперь ты вернешься. Но ты так резко вскочила, умчалась на кухню, никто среагировать не успел.

  - За пациентами следить надо, - с укором бросаю я, сама не знаю кому. Меня подташнивает, рана печёт и зудит.

  - Обошлось, я уговорила их пустить меня к тебе, а не дверь ломать. Боялись твоей реакции, плюс, у меня дар убеждать. В конце концов, я главный спонсор клиники.

  - Я обещала маме, что это больше не повторится, - шепчу я и пытаюсь стереть кровь с руки. Бесполезно, да и бурые пятна на больничной сорочке слишком заметны. Лера снимает с себя пиджак, накидывает мне на плечи, и ласково говорит:

  - Это меньшее, на что она обратит внимание. Поверь. Идём отсюда.

  Она берёт меня за руку и выводит в коридор. Он длинный, белый, и полон людей. В их глазах - тревога, любопытство и раздражение. К счастью, все быстро теряют ко мне интерес и расходятся. Лера говорит какой-то женщине в халате, что приведёт меня через пару минут. Затем подводит меня к окну, раздвигает занавески и распахивает створки. Ветер врывается в коридор, свежий воздух приводит в чувство. Тошнота отступает. Лера смотрит на меня странно, со смесью жалости и облегчения. Думаю, она больше не чувствует вину за своё везение. Я глажу её волосы и дышу - глубоко, часто, до головокружения. Мир выглядит настоящим, объёмным. Звуки и запахи оживают, прикосновения щекочут кожу, и их достаточно, чтобы понять - я очнулась. Здесь не только я и она, зато она со мной. Значит, выбор очевиден. Я остаюсь.

  Минуты проходят быстро. Лера уходит, обыденность набирает обороты. Я тону в череде событий: мамины объятия, капельницы, бесконечные анализы и разговоры с врачами, от которых хочется сбежать. Напустить тумана, спрятаться, забыться. Но всё вокруг яркое и отчётливое, как следы на застывшем бетоне. От мамы я узнаю, что Лера уехала работать во Францию. Она не звонит и отклоняет вызовы, а я жду, жду и открываю окна, надеясь призвать её хотя бы так. Увы... Жизнь течёт размеренно, неторопливо, и вскоре я оказываюсь дома. Захожу на Лерин сайт по двадцать раз на дню, подписываюсь на новости и снова жду. Время не хочет ускоряться, честно отщёлкивает секунды, складывает их в бесконечно долгие часы. Я тороплю его, но оно не слушается. И вот однажды приходит вожделенная новость - Лера вернулась.

  Два дня на телефоне, и наконец-то она берёт трубку.

  - Привет! - Её удивительный голос вырывается из аппарата, плещется в воздухе. - Как ты?

  - Меня выписали.

  - Рада за тебя.

  - Ты приедешь? - украдкой интересуюсь я.

  - Да. Навещу вас с мамой. Возможно, скоро.

  - А когда именно?

  - Как освобожусь, так сразу.

  - Я скучаю...

  В трубке повисает неловкая пауза. Молчание затягивается, становится колким, тягучим, напряжённым.

  - Соня... - смущённо говорит Лера, и этот тон мне совершенно не нравится. - Вряд ли я могу сделать для тебя... ещё что-нибудь.

  Я пытаюсь ответить, но все слова забываются, стираются из памяти, на смену им приходит смятение и щемящая боль. Из телефона льются гудки - резкие, писклявые. Голова пухнет, обида душит и въедается в мысли.

  Это легко, если ни о чем не думать. Три шага, немного смелости. Я запираюсь в комнате, открываю шкафчик. Внутри - куча дурацкой косметики, но я быстро нахожу заветную баночку, привет из далёкого прошлого. Две ложки на стакан воды, и готово. Забавно... Мама до сих пор фанатично прячет от меня всё, что представляет опасность, и понятия не имеет, какая дрянь хранится у нас в шкафу.

  Комната вращается, стены отдаляются. Дверь манит, блестит ручкой, заигрывает. Я подхожу к ней, замираю. Открываю её осторожно, почти с трепетом, и выхожу в залитый светом коридор. Лампочки на потолке мигают, щёлкают вспышки фотоаппаратов. Небо пасмурное, и в надраенных стёклах нет моего отражения.

  Жить в искусственном мире просто, хотя бы потому, что в любой момент можно скомкать картинку и нарисовать другую. Вот только поверить в неё уже не получится, как ни старайся. Всё кажется пустым и ничтожным.

  Я больше не прячусь. Сижу за столиком у окна, рядом с Лерой, и молчу. В каком-то смысле мы оказались вдвоём - она и я... Она единственная, кто меня видит.

54

Кирина А. Про апельсины     Оценка:5.00*3   "Рассказ" Мистика, Хоррор

Про апельсины

  

  

   Часы на городской площади, что находилась где-то позади, разразились оглушительный боем. Мрачные звуки разливались в плотной холодной тьме осеннего городка. Они наполняли душу страхом.

   Нога, облаченная в мягкий полусапожек, разверзла спокойную гладь лужи и с оглушительным плеском достигла земли. Звук пронесся по пустынным улочкам города и вспугнул ворону на ближайшем дереве. Птица черной тенью взметнулась в небо. Надя испуганно передернула плечами - рваное карканье, казалось, призывает беду.

   Холод пробирался сквозь тонкое шерстяное пальтишко и заставлял дрожать. Нет, это не страх!

   Глаза беспокойно рыскали по сторонам и впереди в поисках опасности. Уши ловили каждый шорох, что так щедро посылала темная короткая аллея. Деревья тревожно шумели под нещадными порывами ветра. Обедневшие кроны теряли желтые листки. Они с тихим шепотом парили над землей. И когда один из них нагло приземлился на плечо молодой испуганной женщины, она с тихим всхлипом оглянулась - нет ли кого за спиной? Но улица была пуста.

   Надя быстро развернулась и поспешила дальше. Каблучки нервно отмеряли асфальт.

   Впереди коротко вспыхнули лампы высоких потрепанных временем и людьми фонарей. Неровный свет замигал. Три лампочки бессильно погасли. Лишь одна разродилась холодным белым светом. Еще немного и ноги вынесут в спасительное облако, что разрывает беспросветный мрак ночи.

   Шорох шагов за спиной привлек внимание женщины. Она резко обернулась и замерла, как испуганная лань. Напряженный взгляд шарил по серым теням, в которых угадывались деревья, кусты и отдаленная улица за ними. Черные ветви шевелились, как живые, но в остальном город оказался неподвижным. Показалось!

   Надя, ускорив шаг, продолжила путь.

   Помнится, ходили слухи, что пять лет назад на этом самом месте был убит молодой мужчина. Девчонки с работы говорили, что ему отрезали голову... Фу, жуть! Надя поежилась. Чтобы отвлечься, женщина начала вспоминать тот яркий летний день, который свел ее с будущим мужем. Как давно это было!

   Каблучок провалился в мелкую ямку, хитро притаившуюся в особо черной тени. Надя потеряла равновесие и едва не упала.

   Если верить тем слухам, парень был убит где-то здесь, в сотне метров от аллеи, которую она только что покинула. Говорят, что вся земля под четвертым фонарем справа сплошь покрывала его кровь...

   - Ерунда! - Ее тихий голос не дал страху разрастись в полноценную панику. - Никого здесь нет...

   Где-то далеко за спиной оглушительно захлопнулась тяжелая металлическая дверь. Надя вздрогнула и быстро оглянулась. Маленькая четвероногая тень собаки уверенно пересекла дорогу. И все! Больше ни одной живой души. Всего лишь расшатанные за долгий рабочий день нервы. До дома осталось совсем ничего. Затем - горячая ванна, душистый чай и теплая постель. А много ли для счастья надо?! Такие мысли разогнали тревогу, но ненадолго.

   Надя миновала облако света единственного работающего фонаря. Он оказался третьим справа. Вот и четвертый. А под ним...

   Черная тень пожрала землю под столбом и распахнула свои рваные крылья над асфальтом. Казалось, пятно увеличивается, хищно подбирается ногам женщины. Спасение там - сзади, у нелепого пятна света. Надо только отступить...

   - Ерунда, - повторила Надя и храбро присмотрелась к луже крови, на поверку оказавшейся тенью дерева. Женщина двинулась вперед, но на всякий случай обогнула мистический пятачок.

   Нечего бояться. Вот уже и родная многоэтажка показалась. Кое-где горят окна, два - на первом этаже. Сосед по площадке, дядя Миша, бросил тлеющий окурок на землю, сунул домофону ключ и растворился в мрачном зеве подъезда. "Негодяй! Снова не затушил," - в сердцах вознегодовала Надя. Страх вылился в раздражение.

   Успокоившаяся женщина сбавила шаг и расслабилась. Теперь темная улица и холодная ночь теперь не казались такими злобно-неприветливыми. Пелена ужаса спала, поэтому ровные быстрые шаги за спиной были замечены не сразу.

   Женщина обернулась на шум. Сгорбленный силуэт человека пробирался по аллее. Капюшон молодежной куртки скрывал пол лица. Руки оттопыривали карманы брюк. Гопник! Надо идти быстрее.

   Каблучки Надиных полусапожек с красивой вышивкой по краю глухо зацокали по устланному грязью и павшими листьями тротуару. Шаги за спиной ускорились. До спасительного дома ближе, чем до подозрительной личности, но надо торопиться. Женщина запустила руку в сумку в поисках ключей, чтобы потом не тратить драгоценные секунду возле двери. Косметичка, расческа, записная книжка... Связка все никак не находилась.

   Надя на ходу бросила быстрый взгляд через плечо. Гопник уже прошел единственный круг света на улице и быстро подбирался к ней. В его намерениях сомневаться не приходилось. Здесь дорога от основного потока сворачивала в ее дому. Основная часть пешеходов шла прямо, по направлению к центру города с его пышными витринами, уютными кафе и огромными торговыми центрами. Но преследователь свернул!

   Похолодевшие пальцы, наконец-то, зацепили гладкий камень брелока и вытащили на призрачный лунный свет ключи. Надя не стала тратить время на застегивание сумки. Она сорвалась в бег. Гопник тоже. Его сильные ноги сокращали расстояние. Надю захлестнула паника. Она бежала, не разбирая дороги, мимо детской площадки и сквозь редкий кустарник. Между ней и спасительной дверью оставалась тонкая полоса тротуара, когда нога неудачно ступила на бордюр. Женщина покачнулась и выронила ключи - ее спасение и надежду...

   Учащенное дыхание взрослого мужчины стремительно приближалось. Парень уже миновал качели. Доска сиденья и столбы были покрашены месяц назад, когда собирался субботник. Правда, явилось от силы десять человек...

   Надя упала на колени. Ладони с растопыренными пальцами шлепали по мокрому асфальту. Связка должна быть где-то здесь! Глухой звук падения мелкой тяжелой вещи шел именно отсюда! Женщина отчаянно шарила руками в грязи, а преследователь упорно подбирался ней.

   Послышалась неясная злая ругань - видимо, чужак встретился с низким краем песочницы. Шаги на мгновение, которое показалось вечностью, остановились.

   Ключи! Надя победно вскочила с колен и рванула вперед. Непослушные пальцы ткнули в домофон маленький круглый ключ. Дверь противно запищала и впустила женщину.

   Надя, забыв обо всем на свете, замерла. Место неприветливого, мрачного подъезда, как по волшебству, занял удивительной красоты сад. Обшарпанный кафель пола скрылся под землей и слоем красно-желтых хрустящих листьев. Кривые, основательные корни деревьев волнами уходили куда-то в подвал. Их богатые кроны и сильные ветви стремились к далекому голубому небу. Сквозь них пробивались солнечные лучи. Они ласковым теплом окутывали тело и душу.

   Нежные птицы что-то переливчато щебетали о своих маленьких заботах. Их голоса изящно переплетались и образовывали стройный хор волшебного сада.

   "Я в раю?" - Удивленно спросила себя Надя.

   Что-то рвануло руку, сжимавшую круглую ручку спасительной двери. Женщина обернулась. Страх вернулся, а вместе с ним и отчаяние.

   Гопник пересек границу сада. Блеклый солнечный свет коснулся его безумных глаз, высветил его жестокую, кровожадную улыбку и ужасный черный синяк, опоясывающий шею. Хотя нет, если присмотреться... это открытая рана. Слишком глубокая, чтобы выжить...

   Дикая паника накрыла с головой. Женщина беспомощной куклой застыла на месте. Способность бежать и обороняться, способность мыслить и даже способность дышать - все исчезло в темных волнах отчаяния.

   Волшебный сад, как мираж, поблек. Сквозь него проступили грязно-белые изрисованные стены, местами побитая плитка пола, неокрашенный каркас железной двери...

   Оглушительный грохот захлопнувшейся махины сотряс стены подъезда и вызвал недовольный ропот Марины Васильевны, ворчливой пенсионерки с первого этажа. Вот путь к спасению! Кричать!

   Надя набрала в легкие воздуха, но маленькая серебряная молния оказалась быстрее. Она мелькнула перед глазами и с жадным чавкающим звуком вонзилось в грудь. Набранный воздух с шипящим звуком прорвался сквозь раскрытые челюсти. Рот заволок противный металлический вкус. Горячая жидкость вязкой липучкой окутала горло, мешая дышать.

   Угасающее сознание уловило шипящие от сдерживаемой злости слова:

   - Ты умрешь, как умер я...

   Рука с заостренным, как кинжал, столовым ножом медленно поднялась над головой.

   - Я не хочу умирать, - громкие, оглушающие слова вырвались бессвязными хрипами и повисли на губах красными пузырями.

   Мысль позвать кого-нибудь из соседей на помощь смертельно запоздала - серебряная молния упала, целясь в беззащитное горло.

   Щелкнул тугой замок открываемой двери.

   Парень испуганно вздрогнул. Нож изменил направление и с замораживающим душу скрежетом поцарапал гладкую ступеньку. Смерть решила подождать еще немного.

   - Ну, кто там шумит посреди ночи! - Скрипучий, недовольный голос Марины Васильевны и тяжелые шаркающие шаги ворвались в узкое пространство между Надей и ее убийцей.

   Преследователь исчез из поля зрения. Его торопливые шаги легким призраком прошуршали до выхода.

   - Божечки мой! - Испуганно пропела старая соседка. Деревянная, отполированная трость, с которой она не расставалась ни днем, ни ночью, звонко упала на пол.

   "Снова будет ругаться," - последняя унылая мысль гаснущего разума, но старые тапочки прошмыгали внутрь квартиры. Затем - что же было затем? -, кажется, она вызвала скорую - не вспомнить...

  

   - Наденька, я вот тебе апельсинчиков принесла, - елейно-заботливая манера речи старушки теперь не раздражала. Молодая женщина была благодарна этой милой пенсионерке за свое спасение. И, все же, апельсины она принесла зря - для них еще слишком рано.

  

  

(с) Александра Кирина

55

Клеандрова И.А. Маска Психеи     Оценка:7.62*5   "Рассказ" Проза, Мистика, Сказки

  

  

  

МАСКА ПСИХЕИ

  

  

  

   Кажется, зеркало было здесь всегда. Огромное, потускневшее, в тяжелой, растрескавшейся от времени раме. Грациозно изогнувшиеся кошки темного дерева с круглыми золотыми глазами, похожими на цветы; крупные цветы с резными лепестками, инкрустированными бронзой и маслянисто поблескивающим кошачьим глазом. Иллина старалась не касаться их без нужды, даже пыль протирала изредка и торопливо, втайне готовая отдернуть руку и отскочить, если мясистый венчик вдруг потянется к пальцам, а заскучавшая кошка зашипит и выпустит когти. Конечно, своенравные обитатели рамы не забывали о старинной договоренности; конечно, они не могли - да и не хотели - всерьез ей навредить... но все же, все же... От такого стоит держаться подальше. Даже если терять тебе, по сути, уже нечего.

   Темная, выстуженная сумерками поверхность притягивала взгляд. Она походила на стоячую воду - мутную, холодную, неприветливую, давным-давно позабывшую о солнечном свете и шаловливом касании ветра. Взволновать этот омут мог только дождь - стекающие по стеклу кровь или слезы, а еще - рвущееся с той стороны неназываемое. Зеркало ревностно оберегало свои секреты и, как могло, сдерживало таящихся за гранью чудовищ, но иногда их голод был слишком силен. И вот тогда в дело вступала Иллина, недреманный хранитель границы. Хозяйка зеркала - и его пожизненная раба.

   Она давно смирилась со своей участью и даже начала находить в ней извращенное, болезненное удовольствие. Но в глубине души понимала: служение не закончится с ее смертью. Оно будет длиться, пока стоит мир - а, может, и много дольше, потому что все сущее - не более, чем тени и отражения, скользящие по ледяному, слегка тронутому тлением стеклу.

   Старинная амальгама пестрела пятнами. Если долго всматриваться в их узор, можно различить штрихи, складывающиеся в угловатые буквы - буквы, чуждые любому человеческому языку, но смутно знакомые. Что-то внутри узнавало их очертания, отзываясь дрожью на вскользь брошенный взгляд, и упорно пыталось сложить в слово... Иллина предпочитала не задумываться, что бывает со счастливчиками, верно прочитавшими послание, а слово она знала и так.

   Вечность.

   Вечность, полная холода и ожидания.

   Это знание открылось ей в детстве, когда зеркало избрало ее своим стражем. Оно стало ее сутью, смыслом ее жизни. Она не смогла бы его забыть, даже если бы очень захотела. А она пока не хотела, и вряд ли когда захочет. Кроме боли и холода, зеркало предлагало ей такие дары, в сравнении с которыми меркли все мыслимые удовольствия, а привычные людям развлечения казались ничего не значащими глупостями.

   Поработив, зеркало подарило ей свободу. Свободу быть не собой, а кем-то другим, и не только здесь, а где душа пожелает.

   Точнее, не совсем душа, а то, что от нее оставило зеркало. Цена бесконечной свободы иногда оказывается слишком высока.

   Но у нее все равно не было выбора. У нее с самого начала не было выбора...

  

  

  

* * *

  

  

   - Мы идем к бабушке Иве? - недоверчиво переспросила шестилетняя Иллина, подпрыгивая от нетерпения и дергая мать за рукав. - Ведь правда?

   - Правда, - улыбнулась молодая женщина, с нежностью глядя на ребенка. - Сама она заглянет не скоро, а мне нужно срочно с ней переговорить. Будь умницей и не шали, хорошо?

   - Хорошо, - серьезно согласилась девочка. - Я не буду шалить. А почему бабушка Ива не приглашает нас в гости? Она нас не любит?

   Наивность ребенка била точно в цель. Женщина и сама задавалась этим вопросом - не первый год, и даже не первый десяток лет. Только ее претензии к Ивонн звучали совсем по-другому: почему, ну почему ты никак не порвешь эти сдержанно-формальные, тяготящие всех отношения? Почему забегаешь в гости с корзинкой домашней выпечки, воркуешь с девочкой, изображаешь из себя примерную мать? Без тебя нам было бы проще, потому что даже когда ты рядом - ты не с нами. Улыбаешься невпопад, напряженно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Замолкаешь на середине фразы. А временами из твоих глаз смотрит такое, что хочется убежать на край света - и никогда больше не видеться... Ты чудовище, Ивонн. Ты самое настоящее чудовище - но, к сожалению, только на три четверти. И тебе все еще требуется человеческое тепло - или хотя бы его иллюзия...

   - Ну что ты такое говоришь, Лина. Конечно же, бабушка нас любит. Просто она уже старенькая, ей тяжело готовить и убирать дом, чтобы принимать гостей у себя. Вдобавок ты слишком громко смеешься и много разговариваешь, у бабушки от тебя наверняка болит голова... Она даже у меня болит, когда ты целый день носишься вокруг и кричишь. Тогда я сержусь и прошу вести себя смирно - но это же не значит, что я тебя не люблю, правда?

   Девочка подумала и важно кивнула, соглашаясь с доводами. Женщина потрепала ее по соломенной макушке и прикусила губу, чтобы не расплакаться.

  

  

   Нужный дом Иллина узнала первой. И что с того, что она никогда его раньше не видела? Бабушка Ива могла жить только здесь: в аккуратном одноэтажном особнячке, облицованном деревянными панелями, а по карнизу любовно украшенном резными фигурками животных, одно другого чуднее. Кого тут только не было: зубастые птицы с чешуей, как у змеи, крылатые рыбы, львы с птичьими головами, вставшие на задние ноги олени, из рогов которых прорастали стебли невиданных цветов... Над крышей поскрипывал флюгер в форме петуха, черепица отливала солнцем и медью, на крыльце, увитом пожухшим от заморозка виноградом, лениво умывалась крупная черно-шоколадная кошка с золотыми глазами.

   - Киса! - восторженно ахнула Иллина и кинулась к крыльцу. Кошка искоса взглянула на девочку, зевнула во всю пасть, показав преострые клыки и нежно-розовый язык, и юркнула в неприметный лаз. Мать, нагнавшая дочку уже около двери, подняла тяжелое медное кольцо, служившее здесь чем-то вроде звонка, и со злостью стукнула им по щеколде - раз, другой, третий...

   Ударить в четвертый раз она не успела. Дверь распахнулась, на пороге стояла хозяйка, вытирающая руки о ситцевый фартук.

   - Ирэн. Иллиночка. Добрый день, мои дорогие! - ласково улыбнулась она незваным гостьям. Голос остался холоден. - Какой сюрприз. Вспоминала вас утром, думала попозже заглянуть на чашечку чая.

   - Мы тоже соскучились, - с нажимом произнесла женщина.

   "Нам нужно срочно поговорить!" - вот что оно означало на самом деле. Это поняла бы даже маленькая Лина, не будь она так занята: она во все глаза разглядывала темный коридор, надеясь увидеть кошку.

   - Раздевайтесь, а я к плите. Не то пироги сгорят, - торопливо бросила хозяйка, с подозрением принюхиваясь к разносящемуся по дому аромату выпечки. - Вешалка и тапочки у порога, руки помоете прямо на кухне.

   Пахло просто божественно. Иллина шумно втянула воздух, облизнулась и без всяких понуканий стянула шерстяные перчатки и куртку. Подала одежду матери: крючки висели слишком высоко, даже подпрыгнув, она бы не дотянулась. Вытащила из сумки любимую куклу Лиз, сунула ноги в тапки - уютные, теплые, с вышитыми по верху цветами и птицами, но размера на четыре больше, чем нужно, и отправилась на поиски сладкого. Женщина тенью метнулась вслед - даже не одернув сбившейся на сторону юбки, не обновив макияж и прическу - ненавязчиво направляя шаги дочери и не давая ей отвлекаться на соблазнительно приоткрытые дверцы и расставленные по полкам безделушки.

   Когда они добрались до кухни, Ивонн уже вынимала из духовки умопомрачительно пахнущий противень. Женщина мазнула взглядом по стройной, совсем девичьей фигуре и все еще красивому лицу, отчаянно завидуя: сама она сильно располнела после родов, и у нее никак не получалось сбросить лишнее. Вздохнув, усадила дочку на колени, дожидаясь, пока мать переложит на блюдо исходящую паром сдобу: каким важным бы не было дело, Ивонн и слушать не станет, пока не закончит.

   Наконец, вся выпечка была снята и торжественно водружена на стол. Иллина тут же цапнула самый поджаристый пирожок, перекинула с ладони на ладонь, чтобы немного остудить, впилась зубами в хрустящую корочку и разочарованно сморщилась: он оказался не со сладкой начинкой, а с рыбой.

   - Торопыжка, - мягко пожурила ее мать. - Дождалась бы, пока бабушка показала, что с чем. Давай сюда, я доем, а себе возьми другой.

   - Мау, - негодующе возразили с пола, громко урча и обметая подол юбки роскошным черным хвостом. Кошка учуяла запах рыбы и пришла посмотреть, не дадут ли и ей кусочек.

   - Иллиночка, ты не покормишь Китти? - ласково, но настойчиво предложила Ивонн. - Я сейчас найду тебе другой пирожок, с яблоком, а этот отдай кошке. Вот блюдце, покрошишь ей, чтобы остывало. А нам с мамой нужно поговорить.

   - Хорошо, бабушка! - счастливо рассмеялась девочка, довольная до невозможности. Поерзав, сползла с материнских колен, заткнула куклу за пояс платья, чтобы освободить руки, схватила тарелку и пирожки и потащила все к дверям. Ей жутко не нравилось, когда мама и бабушка кричат друг на друга, в такие моменты она предпочитала держаться подальше от обеих. Кошка увязалась за девочкой, важно вышагивая и возбужденно пуша хвост: все это время она не спускала глаз с лакомства и верно сообразила, что сейчас ее будут кормить.

   Найдя укромный уголок между стеной и холодильником, Иллина плюхнулась прямо на пол, разломала кошкин пирог на блюдце и, не торопясь, принялась за свой. Кошка подошла, принюхалась и с несчастным видом уселась рядом: куски вышли большими и еще не успели остыть, а такое она есть не могла.

   - Прости, Китти! - покаянно шепнула ей девочка, сообразив, что дала маху. - Сейчас я тебя покормлю.

   Она по-быстрому запихнула в рот остатки сдобы, отряхнула платье от крошек и положила на ладонь кусочек рыбного фарша. Размяла, подула. Придирчиво потрогала кончиком пальца - не горячо ли? И протянула угощение кошке.

   Китти щекотнула ладонь длинными усами, чуть-чуть попробовала и смахнула все разом, благодарно лизнув пальцы шершавым языком. Иллина улыбнулась и предложила ей новую порцию, а потом - еще одну.

   Мало-помалу начинка закончилась. Кошка поворошила лапой оставшееся на блюдце тесто - заманчиво пахнущее рыбой, но, к сожалению, совершенно несъедобное - разочарованно вздохнула и ушла в коридор.

   - Киса! - возмущенно пискнула девочка, рассчитывавшая как следует ее потискать. - Китти, вернись! Давай поиграем!

   И метнулась вслед за кошкой.

  

  

   В коридоре было ужас как темно, особенно по контрасту с залитой светом кухней. Потолок, стены, углы, проемы, повороты - все выглядело зыбким и расплывчатым, как будто помещение менялось, пока на него не смотрят. Иллина вытащила перепуганную Лиз из-за пояса, покосилась на клубящиеся по углам тени и растерянно уставилась на ряд совершенно одинаковых дверей: за которой из них может скрываться беглянка?

   Дернула ближайшую ручку. Заперто! На цыпочках подобралась к следующей: темно-синие шторы в пол, заставленные книгами стеллажи и запах старой бумаги, от которого немедленно захотелось чихнуть. Зажала свербящий нос пальцами и аккуратно прикрыла дверь, благоразумно решив поискать кошку где-нибудь еще.

   Дверь, упрятанная за платяным шкафом...

   Засов с массивным замком...

   Абсолютно пустая комната - ни занавесок, ни мебели, только пыльное окно во всю стену...

   Иллина азартно огляделась: поиски не на шутку ее раззадорили, она обожала играть в прятки - а больше всего на свете любила водить. Из упрямства проверила две следующие комнаты, уже понимая, что кошки там нет. Зато возле третьей ей почудился подозрительный шорох и взмах пушистого хвоста.

   Тяжелая полированная дверь была не заперта, просто прикрыта - это было хорошим знаком. Девочка осторожно просунула голову в щель и огляделась: кровать, застеленная темным меховым покрывалом, золотисто-карамельные обои, ковер цвета топленого молока и кусок резной бронзовой рамы. Бабушкина спальня! Атласные шоколадно-лиловые шторы были плотно задернуты, но в комнате горел ночник, бросающий причудливые блики на стены и мебель. На полу под ночником сидела черная кошка и умывалась; свет падал отвесно вниз, и от двери казалось, что у Китти нет тени.

   - Киса! - торжествующе рассмеялась девочка и шагнула в комнату, предусмотрительно захлопнув за собой дверь.

   - Миу, - грустно отозвалась кошка. То ли пытаясь смириться с тем, что ее ждет, то ли заранее прося прощения.

  

  

   До Китти Иллина не дошла. Как только она свернула за угол, на ее пути встретилось зеркало - огромное овальное зеркало в массивной медной раме, украшенной цветами и кошками.

   По комнате гулял сквозняк. Блики дробились на хрустальных подвесках ночника, заставляя резьбу шевелиться. Поблескивающее в свете лампы стекло было скользким и темным, как затканная корочкой первого льда полынья: ступишь, и не заметишь, как ухнешь по самую шею. Девочка заглянула в него - и пропала: вместо привычного до последней родинки отражения ее встретила бездна, полная смутных теней и холода.

   В зеркале клубился туман. Что-то грузно шевелилось у самого края рамы, в сияющей льдом глубине угадывались угли зрачков и смазанные мраком контуры. Иллина уже не чувствовала ни бьющего в глаза света, ни ног, увязших в мягком ворсе ковра, ни намертво сжатой в ладони куклы: она тонула в хрустальном омуте, опускаясь все глубже и глубже, и конца ее падению не было. Кошка неодобрительно покосилась на выгнувшуюся чашей поверхность, из которой торчали полупрозрачные иглы и щупальца, на прильнувшую к стеклу девочку - мутные глаза без проблеска мысли, до синевы бледная кожа - и, зашипев, прыгнула.

   Зеркало окропила кровь, брызнувшая из расцарапанной шеи. Иллина дернулась, выныривая из липких объятий кошмара, и закричала: из зазеркалья смотрела надменная азиатка, похожая на повзрослевшую Лиз, а в руках у незнакомки была кукла, изображающая ее саму.

  

  

   Сбежавшиеся на шум женщины безнадежно опоздали. Слизнув теплые капли, зеркало разгладилось, а девочка уже не плакала - просто сидела на полу, судорожно прижимая к себе куклу и кошку, и время от времени всхлипывала. Лиз потерянно молчала, а перенервничавшая Китти мурлыкала, как заведенная, старательно вылизывая расцарапанную шею и мокрые от слез щеки.

   Мать заполошно охнула, обнимая всех троих разом. Ивонн в сердцах выдала цветистую фразу, из которой Иллина поняла одни междометия, и продолжила уже спокойнее:

   - Ирэн, я же просила никогда не приводить ребенка. Впрочем, чего уж теперь... Попрощайся с мамой, моя девочка - ты остаешься ночевать у бабушки. Мы поиграем с Китти, сошьем твоей куколке новое платьице - ты и представить себе не можешь, сколько замечательных лоскутков найдется в моем шкафу - а потом бабушка испечет пирог с вишней и расскажет чудесную сказку, чтобы тебе слаще спалось... Ты же не возражаешь немного побыть у меня, Иллиночка?

  

  

   ...Она не возражала. Даже когда поняла, что у слов "чудо" и "чудовище" не зря один корень, а "немного" растянется на целую вечность...

  

  

  

* * *

  

  

   Спальня осталась такой же, как и при бабушке. Поскрипывающая от резких движений кровать, ажурный хрустальный ночник в форме виноградной лозы с обвивающими лампу листьями и свисающей вниз гроздью. Карамельно-кремовый ковер на полу, обои с золотым тиснением, отливающие шоколадно-лиловым шторы. Тумбочка, платяной шкаф. Зеркало...

   Иногда Иллине казалось, что время в доме остановилось, причем остановилось как придется. На кухне, ближайшей к внешнему миру, оно еще текло - пусть медленно и неохотно, но все же текло. Сменяли друг друга сезоны, в занавешенные тюлем окна попеременно заглядывали солнце и звезды, в шкафчиках то исчезали, то словно по волшебству появлялись продукты и посуда. В тех комнатах, что долго стояли запертыми, и время казалось стоячим, затхлым, нежилым, в него не хотелось входить без стука - разве что найдется веская причина. Очень веская. А в спальне время было пластичным и вязким, будто комок согретого пальцами воска: тронешь, и потечет, куда ему вздумается - вперед, назад, в сторону любого из смежных миров, веером сходящихся в зеркале. Здешняя тишина несла в себе отзвук еще не сказанных слов, с покрывала сами собой исчезали следы пролитого чая и кофе, а картины в зеркале мешались так причудливо, что порой было не разобрать - прошлое это, настоящее или будущее.

   Иллина привыкла. Привыкла к тому, что проходящие годы не оставляют следов на ее лице, что она безнадежно, немыслимо одинока, а события в основном случаются внутри, а не снаружи. Она с трудом вспоминала свою прежнюю жизнь - до зеркала - и даже под угрозой смерти не могла бы сказать, когда в последний раз видела мать: Ирэн решительно оборвала все контакты, как только сообразила, во что превращается дочь.

   Ее новой семьей стали Ивонн и Китти. Двадцать лет промелькнули, как один день, а когда бабушка ушла - не обременяя ее старческой немощью и хлопотами с погребением, просто шагнув в зеркало вместе с любимой кошкой - в душе новой Иллины не нашлось места для скорби. К чему грустить, если они непременно встретятся - едва уловимым эхом, скользящими по стеклу бликами, холодными тенями зазеркалья? Крохотная частица Ивонн так и осталась бродить по комнатам, по-прежнему согревая внучку теплом и заботой: девушка отчетливо ощущала ее присутствие, а временами до нее доносились голоса прежних обитателей дома. Они не были ни добры, ни злы; они просто знали, что однажды она пополнит их ряды, а кто-то придет ей на смену. Сторожить пустоту и оберегать человеческий мир от всего, что ему не по нраву. Хранить покой места, которое само время опасливо обтекает мимо, словно река - лежащий поперек русла камень.

   Единственным свидетелем прошлого осталась кукла. Вздорная, глупенькая, но по-своему добрая китаянка Лиз, наряженная в потрепанное кимоно ярко-алого цвета. Она сидела на тумбочке около зеркала, но в стекле не отражалась: вместо нее появлялась Анилли, сестра-двойник из зазеркалья. Ее визиты редко выходили приятными, и нынешний вряд ли был из их числа...

  

  

   Что-то грядет - это стало ясно с самого утра.

   Иллина проснулась с головной болью, обещающей уже к обеду превратиться в форменную мигрень. Звуки раскаленными гвоздями впивались в виски, мир крошился и дрожал, как будто был слеплен из мутного, дурно пахнущего желе. Краски выцвели; приятные прежде запахи стали пыткой. Реальность превратилась в пародию на саму себя, но вместе с гротеском в ней проступили черты того, что раньше было скрыто от глаза.

   Пустота полнилась жизнью. В полутьме угадывались хрупкие, сотканные из тысячи оттенков мрака фигуры, в ушах звенели бесплотные голоса, а воздух был сплошь заткан тончайшей - легче пуха, тоньше шелкового волоса - паутиной, свитой из дыма и хрусталя. Эти нити тянулись из спальни, прямиком из холодного, кипящего тенями зазеркалья; они мягко текли по комнатам, заполняли коридор до входной двери и змеями расползались во внешний мир. Что с ними происходит дальше - Иллина не знала, но догадывалась, что зеркало так контролирует тех, кого сумело коснуться ее руками. Подтачивая здоровье, насылая кошмары, по капле воруя жизнь, отнимая восторг и умение смеяться - чтобы поддержать силы стража и хоть немного приглушить голод таящихся в зазеркалье монстров. Девушка всегда чувствовала эту сеть, пускай и не так явно, но даже при всем желании ничего не сумела бы с ней поделать: нити были слишком прочными и не рвались, лишь хрустально звенели - хоть от удара, хоть от случайного прикосновения. Вероятно, точно такая же нить тянулась и к ней, просто она была много толще и прочнее остальных: несмотря на все старания, Иллина не могла ее разглядеть, зато отчетливо ощущала идущий из зазеркалья призыв. Осторожный, мучительно-тянущий... Ему невозможно было сопротивляться, да не очень-то и хотелось - она попала в зависимость от воли зеркала, и каждый новый день только укреплял эту противоестественную связь.

   Живущие за стеклом хотели ее видеть. Иногда - лишь затем, чтобы просто поговорить. А сегодня ее звали Анил и Китти, и вместе это тянуло не меньше, чем на праздник.

   То, что время пришло, понять было проще простого. Желание коснуться зеркала стало совершенно нестерпимым, зато почти прошла голова. Мучительная мигрень утихла сама собой, а взамен появилось предчувствие того, что ее ждет: надменный холод, перевитый искрами смеха, и басовитое, нежное мурлыканье.

   Иллина летела в спальню, как на крыльях. Разговор живого с неживым - это темная жуть и боль, но ей так хотелось увидеть Китти!

   ...Знакомая до последней царапины дверь.

   Лилово-кофейный сумрак, обрамленная медью бездна...

   Зеркало встретило ее холодом и терпеливо ждущей пустотой. Грозовой тучей клубился туман, лунным диском сиял циферблат настенных часов. Стрелки не двигались, игнорируя праведный гнев висящего на стене двойника.

   Лиз смотрела на полную луну. По гладкому, лишенному возраста лицу скользили блики, то оживляя спокойные черты, то превращая их в безжизненную маску.

   Ни тени, ни отражения у куклы не было. Свет, едва касаясь, огибал стройную фигуру и уносил ее образ в зазеркалье, давая жизнь Анил.

   Иллина шагнула к зеркалу. Воскреснув из небытия, двойник сделал шаг ей навстречу - замешкавшись на какую-то четверть такта, на половину удара бешено стучащего сердца...

   Громко проскрежетали часы. Стеклянная стрелка дернулась, но осталась на своем месте.

  

  

   Привычный с детства портрет тек, словно горячий воск. Короткие светлые волосы удлинились, разгладились и потемнели. Нервное, полыхающее азартом и страхом лицо обрело каноническую восточную бесстрастность. Крыльями взметнулись широкие рукава, легкомысленный домашний халатик сменило строгое бордовое кимоно с приколотой к вороту веткой цветущей сакуры.

   Со снисходительной нежностью улыбнулись глаза - черные поверх бледно-зеленых. К стеклу потянулась узкая ладонь с острыми коготками, выкрашенными алым.

   - Здравствуй, - прозвучало в голове у Иллины. С пухлых, обведенных темно-красной помадой губ не сорвалось ни звука.

   - Привет, - машинально отозвалась девушка вслух, и, решившись, коснулась стекла рукой.

   Пальцы встретились и переплелись: лихорадочно-горячие поверх ледяных, иллюзия поверх костей, мышц и тонкой кожи. Ладонь прошла сквозь зеркало, не ощутив сопротивления: оно осталось в другом измерении, в мире четких границ и строгих причинно-следственных связей, где половинки единого целого не то что никогда не могли встретиться - даже не подозревали о существовании друг друга.

   От прикосновения Иллину сначала бросило в жар, потом в холод. Внутри воцарилось каменное спокойствие, которым щедро поделилась Анил. Звучащие в голове чужие мысли уже не вызывали ни отторжения, ни удивления - лишь поверхностное, ленивое любопытство.

   - Я пришла тебя сменить, - буднично сообщила азиатка, теребя кончик блестящей иссиня-черной пряди. - Ты устала и слишком засиделась на одном месте. Пора тебе немного развеяться.

   - И с чего бы такая забота? - скептически фыркнула Иллина. На Анил это было совсем не похоже: обращать свое царственное внимание на окружающих, а вдобавок пытаться сделать для них что-то хорошее. - Не откажусь, но имей в виду: мне пока нечем тебе отплатить.

   - Это подарок, - тонко улыбнулась Анил. - У тебя сегодня именины, ты что, забыла?

   А ведь верно. Сегодня утром ей стукнуло двадцать семь, но она даже не догадалась порадовать себя каким-нибудь милым пустячком в честь дня рождения. Она вообще о нем не вспомнила...

   И мама (Ирэн!) тоже не позвонила. Хотя как бы она позвонила, если телефон все время выключен, а без желания хозяйки гость не просто заблудится в доме - он и входной двери не найдет, будет стоять в полушаге от крыльца, не замечая...

   Из глаз брызнули слезы. Иллина смахнула их, не глядя: Анил прекрасно читает мысли, поздно уже стыдиться...

   Азиатка не стала ее утешать - не любила она этого делать, да и не особо умела, чего уж греха таить. Зато она отлично знала, кто сможет помочь вконец расклеившейся сестренке.

   - Китти! - крикнула она с напускной строгостью. - Выходи уже, засоня!

   Зазеркальная туча вспучилась и выпустила ложноножку. Отросток свернулся клубком, дернулся, отрываясь от породившего его облака мрака, и грациозно потянулся, вставая на четыре мягкие лапы. Вспушилась антрацитово-черная шерсть, сверкнули золотистые радужки. По халату затрещали когти - кошка немного не рассчитала прыжок, но все-таки удержалась на плече и завозилась, удобнее устраивая хвост и лапы.

   - Мауи! - недовольно сказала Китти, прижимаясь щекой к щеке и обеспокоенно заглядывая Иллине в глаза. - Ма?

   Перевода не требовалось. В таком тесном контакте эмоции текли напрямую, да и не было в них ничего мудреного. Кошка расстроилась, застав младшую хозяйку в слезах, и спрашивала, не может ли она чем-нибудь помочь.

   - Китти... - без сил выдохнула Иллина, пересаживая кошку на руки и зарываясь лицом в мягкую шерсть. - Спасибо...

   Кошка улыбнулась и довольно сощурила глаза. Ей было тепло и уютно, к тому же она чувствовала, что хозяйка почти успокоилась. Значит, больше не будет всхлипов и ползущих по хребту капель, не придется заново вылизываться...

   - Лин, ты как? Готова?

   Анил смотрела на них, не особо пытаясь скрыть сквозящее в голосе отвращение. Все это сюсюканье было не по ней: рожденная пластиковой куклой, она и в новой жизни осталась расчетлива и скупа на эмоции.

   - В порядке, - смущенно улыбнулась Иллина. - Ты сама?

   - Конечно. Подходи ближе.

  

  

   Они стояли друг против друга, едва касаясь пальцами - такие непохожие отражения, разделенные холодным барьером стекла, и им же объединенные. Кошка устроилась в ногах, задрав усатую мордочку и с интересом поглядывая то на Анил, то на Иллину. Бархатные уши, украшенные кисточками на тон светлее остальной шерсти, напряженно прислушивались к чему-то незримому: кошка чувствовала, что скоро что-то произойдет. Совсем скоро... прямо сейчас...

   Стекло вспыхнуло и разлетелось в пыль, окутав девушек радужно сияющим облаком. Ледяное, не дающее ни тепла, ни света пламя текло по лицам, стирая с них всякое выражение. Выжигало из тел малейшие признаки индивидуальности, превращая их в идеальные заготовки для резца скульптора или кукольника: какой образ мастер захочет воплотить в живом, дышащем камне, тот и выйдет... Плавило души, бережно переливая их из одного сосуда в другой...

   Мир менялся. Иллина чувствовала, как замедляется пульс, а текущая по венам кровь сменяется водой пополам с колотым льдом. Как растворяются мышцы и кости, превращаясь в мерцающее свечение, в вязкий, пахнущий снегом и полынью туман. Как с души, пласт за пластом, исчезает все, что мешало ей быть собой, что неподъемными цепями сковывало крылья, отдавая ее во власть земного притяжения. Неведомый мастер всерьез взялся за зубило и ластик, и Иллина звонко рассмеялась, падая в полуночное небо - или же взлетая над темной, пылающей звездами бездной...

   Вечно юная, как сказочная фэйри. Сильная, свободная. Счастливая...

   Сейчас она ощущала себя бабочкой. Прекрасной, нежной бабочкой, сотканной из дыма и алмазного крошева, со сверкающими тысячей радужных граней чешуйками и бритвенно-острыми крыльями. Бабочкой, беспечно парящей в ветрах судьбы и вольной выбирать любые маски: слабой земной женщины, чудища из кошмарных снов или светлого, беспощадного в своей чистоте ангела...

   Зазеркалье открывалось перед ней, как сокровенная святыня перед уставшим, сбившим ноги паломником. Иллина возвращалась домой, и отчий дом, из которого она когда-то ушла, гостеприимно распахивал перед ней двери и расстилал любые дороги - выбирай, какую только пожелаешь...

   Иллина прислушалась к своему новому сердцу, решительно ступила на приглянувшуюся тропинку - и пошла по ней, не оглядываясь. Оторопевшая кошка уставилась в спину исчезающей в зазеркалье хозяйки и с громким мявом припустила следом - случись что, она же потом себе не простит...

   Невидимая рука терзала сидящую на тумбочке куклу. Укорачивала длинные черные волосы, одновременно перекрашивая их в блонд. Безжалостно сминала черты лица, заостряя подбородок и скулы, выравнивая линию губ и превращая раскосые глаза в широко распахнутые европейские. Стягивала алое кимоно, меняя его на цветастый махровый халат и домашние тапочки...

   Стоящая перед зеркалом азиатка неуверенно ощупывала ковер босыми ногами. С удивлением касалась кожи - плотной, гладкой, непривычно теплой...

   Висящие на стене часы щелкнули - и пошли в обратную сторону.

  

  

  

56

Кречет С. В каждом сердце     "Рассказ" Мистика, Хоррор

57

Крошка Ц. Поводок     Оценка:6.85*4   "Рассказ" Хоррор

  Дело было запрятано в потертую желтую папку. Доктор Кемп задумчиво поглядел на замусоленные уголки. Бумаги перелистывали и довольно часто. На одном из листов отчетливо виднелся отпечаток пальца. Наверняка, это его предшественник, доктор Зебски. Так некстати покончивший жизнь самоубийством.

  "Проклятая работа",- подумал Кемп, откидываясь на спинку кресла. Самоубийство среди психиатров-редкая вещь, сказывается иммунитет. С катушек сьезжают, это да, но чтоб повеситься ночью в глухом лесу... .

   Он встал и задернул шторы. Большой и удобный кабинет, но никакого уюта. Слишком большие окна, слишком много пустого места, слишком много пыли.

  Кемп набрал номер и сказал в трубку: "Пригласите ко мне Лилиан Паркер". После чего вернулся в кресло и стал рассматривать стелажи с книгами, фотографиями и спортивными кубками. Он не любил работать на чужом месте. Всегда чувствуешь себя неуютно. Будь его воля, половину всей этой дурацкой бижютерии он бы выкинул на помойку. Например, вот этого гномика в синем колпаке. Доктор Кемп присмотрелся.

  Гномик с изогнутой спиной, длинными руками и какой-то кривой ухмылкой выглядел по меньшей мере странно. На сморщенном лице выделялись глаза. Голова его была чуть повернута вбок и взгляд получался какой-то безумный и жалостливый одновременно.

  Кемп с трудом отвел глаза. Дверь приоткрылась и в кабинет вошла девушка в синей больничной пижаме.

  -Здравствуйте, доктор Кемп,- сказала она.

  

  Лилиан Паркер казалась старше, чем на фотографии, приколотой к папке. Собственно, Кемпу от нее ничего не было надо. Он вызызвал подряд всех пациентов, с которыми в последнее время работал доктор Зебски.

  Девушка присела на стул. Кемп приветливо улыбнулся.

  - Как себя чувствуете, Миссис Паркер,- спросил он.

  - Спасибо,- улыбнулась девушка. Она сидела прямо, глядя на него светлыми голубыми глазами.

  Доктор Кемп закрыл папку и убрал ее в ящик стола. Он начал задавать вопросы, девушка односложно отвечала. Кемп кратко отмечал основные моменты в своем блокноте. Лилиан Паркер держалась спокойно и уверенно.

  В какой-то момент он заметил, что она тоже смотрит на этого дурацкого гномика и твердо решил сегодня же убрать его отсюда.

  - Ну хорошо, мисс Паркер,- произнес он, давая понять, что разговор подходит к концу,- я ознакомился с вашей историей болезни... .

  - Простите?- сказала девушка, поворачивая к нему лицо.

  - Я говорю, что прочитал вашу историю болезни... .

   Лилан Паркер взглянула на него заинтересованно и улыбнулась.

  - Вы считаете, что я больна?- спросила она.

  

  ***

  

  - Странная девушка,- сказал доктор Кемп, жуя сендвич.

  Сидевшая напротив него доктор Гольман чть не поперхнулась горячим

  кофе. Не каждый день услышишь такое от психиатра.

  - Глаза у нее...слишком живые что-ли,-продолжил он, не обращая внимания на ее реакцию. Гольман встала и отряхнула крошки с узкой юбки.

  - Заходите ко мне как-нибудь,- пригласила она,- посидим, выпьем кофе...поговорим.- Она пошла по проходу между столами, покачивая бедрами.

  "Посидим, поговорим..."- Кемп посмотрел ей вслед. Моложавая, под сорок, выглядит хорошо. Он уже знал, что Гольман живет одна, с дочерью. Ну и что, он тоже один. Можно...поговорить.

  

  ***

  

  Вечером Кемп заехал в бар, возле местного университета, выпить пива.

  Он устал, настроения не было и хотелось домой. К тому же он забыл выбросить этого убогого гнома, испортившего ему весь день.

  Его котедж был крайним в ряду таких же, одноликих собратьев с одинаковыми плоскими лужайками и низкими заборчиками. Ему жить здесь год, пока не закончится контракт с больницей. Поздняя луна освещала выложенную плитами дорожку. После этого он не останется здесь ни на день.

  Дома Кемп стянул одежду и завалился в кровать, решив искупаться завтра утром. Все равно он спит один. А может, закрутить с этой Гольман? Ножки у нее ничего. Такой ничего не значащий служебный роман... . Незаметно он задремал и проснулся резко, вдруг от странного ощущения непонятной тишины. Кемп сел на кровати. Огляделся. Окно в спальню он оставил открытым. Не было слышно ни шума машин, ни голосов, ни пения сверчков.

  Кемп еще с пол-минуты прислушивался, потом снова лег и повернулся на бок. И увидел, что в дверях комнаты стоит тень.

  Он вскрикнул и подскочил на кровати. Тень не шелохнулась.

  - Кто там?- крикнул он. Рука его судорожно зашарила по тумбочке возле кровати. На пол полетели часы, сотовый, какие-то листы. Он уже готов был заорать, как пальцы его, почти случайно попали по кнопке ночника.

  Вспыхнул свет. В дверях никого не было. Кемп встал, чувствуя дрожь в ногах. Темный проем корридора был пуст. Но ведь он ясно видел, что кто-то стоял там, недвижимый и оттого еще более пугающий. Кемп вытер лоб и, пересилив себя, шагнул к двери. Может, ему почудилось? Кто бы там не был, не мог же он бесшумно исчезнуть?

  В корридоре было пусто. Кемп осторожно ступая босиком, прошелся по квартире. Половицы под ногами нервно поскрипывали. Никого. Он оставил свет в кухне и в туалете. Выпил воды, решив, что нервы ни к черту и пора брать успокоительное. Перед глазами снова встала сморщенная физиономия гномика и почему-то сразу же - лицо Лилиан Паркер. Она смотрела на него с точно такой-же, жалостливо-несчастной ухмылкой.

   Кемп мотнул головой, отгоняя видение. Опустошенный и раздавленный он вернулся в комнату, сделал шаг и поднял глаза. В следующую секунду он с воплем дернулся назад, ударился спиной о стену и судорожно суча босыми ногами сполз на пол.

  В кресле, положив руки на подлокотники, сидела Лилиан Паркер с лицом гнома и не мигая смотрела прямо на него.

  

  ***

  

  Он лежал на голой земле. Глаза его были закрыты, спиной он ощущал холодную мокрую сырость лежалой травы. Лицом - свежий ночной воздух.

  Еще он слышал шуршащее волнение листьев где-то высоко над головой.

  Доктор Кемп открыл глаза. Он был в лесу. Один. На какой-то пустой прогалине. Шершавые тела деревьев нависали из темноты.

  Кемп пошатываясь встал. Изумленно огляделся. Это сон? Как он сюда попал? Как такое может быть? Резкий порыв ветра покрыл мурашками кожу.

   Кемп обхватил себя руками за плечи, с ужасом оглядываясь по сторонам.

  Что за черт???

   Ему почему-то вспомнился доктор Зебски и он нервно вздрогнул. Ему почудилось, что тот вот-вот выступит из-за кустов с протянутыми к нему мертвыми руками.

  Кемп отступил на шаг и почувствовал, как что-то тонкое и холодное обхватило его ногу. Он закричал и дернулся. Из темноты мелькнул тонкий хлыст и стеганул его по лицу. Кемп повалился на землю и тотчас же по нему заскользили гибкие змеевидные стебли, обхватывая руки, ноги и грудь.

  Он заорал, в ужасе завозился по земле, пытаясь оторвать от себя эти стебли, пеленающие его все туже и туже. Каким-то чудом ему это удалось и он побежал, не разбирая дороги, натыкаясь на стволы, торчащие ветки и царапающие лицо кусты.

  Стебли не отставали, стегая его по спине и ногам, они извиваясь неслись к нему со всех сторон. С змеинным шипением шуршали над головой.

   Ноги его увязли в какой-то жидкой тине, он упал на колени, пополз, цепляясь руками за пучки травы. Темный куст над его головой вдруг раздвинулся и над ним появилось белое мертвое лицо с черным высунутым языком. Кемп захрипел. Покрытый трупными пятнами доктор Зебски протягивал ему руку.

   Кемп отскочил, развернулся и натолкнулся лицом прямо на мощный бугристый ствол. Колени его подкосились и он опрокинулся навзничь, с силой ударившись о землю головой. Тусклые звезды над кронами деревьев метнулись ввысь, рассыпались и закрылись черным полотном.

  

  ***

  - В сущности, вам здорово повезло,- сказал доктор Синг, сидя на краешке его кровати.

  Кемп моргая смотрел на него. Лицо его было до глаз замотано бинтами, так же как руки и ноги. Да, впрочем и все тело. Шевелиться было больно, с каждым движением просыпались глубокие, кровоточащие порезы. Но говорить он мог. Еле-еле, шепотом.

  - Лилиан Паркер...,- прошептал он.

  - Что-что?- доктор Синг наклонился, вслушиваясь.

  - Ли-лиан Паркер...

  - Кто это?

  - Позвоните...в ...больницу...где...Лилиан Паркер...?

   Доктор Синг посмотрел на него удивленно.- Хорошо, я узнаю. А кто это? Она здесь при чем?

   Кемп помотал головой. Губы слиплись. Синг поднес ему стакан воды.

  - Кто меня нашел?- спросил Кемп.

  - Доктор Гольман. Она как раз проезжала мимо вашего дома, увидела свет и...

  - Дома? Я был дома?

  - Ну да. Она нашла вас в кровати, всего в крови. Над вами здорово поработали. Вы не видели кто это был?

  Кемп закрыл глаза. Его нашли дома? В кровати... . Но он помнил лес, помнил холод сырой земли, стебли стегающие по лицу, темные провалы на лице мертвого Зебски... .

  Видимо, лицо его исказилось.

  - Отдыхайте,- торопливо произнес доктор Синг, вставая.- Я пришлю вам сестру. Да и насчет больницы узнаю.

  Он вышел, Кемп остался один. Если его нашли дома, значит никакого леса не было. Кто-то напал на него, когда он спал. Лилиан Паркер...он видел ее в кресле. Ее? Кто-то сидел там, с лицом гнома. Это была она. Он точно знает... .

  Кемп пошевелился, поглядел по сторонам. Руки и ноги двигались, отдавались болью, но двигались.

  Дверь в палату отворилась, в полоске света образовался доктор Синг.

  - Мы звонили в больницу,- сказал он.- Лилиан Паркер это ваша пациентка? Мне сказали, она в своей палате, спит. А почему вы спрашиваете?

  - Не знаю, -сказал Кемп, что бы хоть что-нибудь сказать.- Не знаю. Так. Просто.

  - Ну, отдыхайте.- Доктор Синг еще раз посмотрел на него и закрыл дверь.

  Палата освещалась тусклым светом ночной лампы над головой и красноватым маячком какого-то реле. Окно было завешено. Темнота

  пылилась по углам. "Надо попросить включить свет"- подумал Кемп,- я не могу быть в темноте.

  Что же все-таки произошло? Кто-то напал на него? Грабитель? Зачем ему было его резать ? Маньяк? Господи, в этом городке даже кошельки не воровали. Почему он? Почему именно он?

  Кемп глухо застонал, попытался повернуться. "Наверное, это была галлюцинация. И Лилиан и лес и эти стебли. Какая-то сложная, необьяснимая галлюцинация. Кто-то в самом деле на него напал... .

  

  Снова открылась дверь и зашла медсестра с пластиковым подносом в руках. Она приблизилась к постели, поставила ему на тумбочку какую-то мензурку.

  Кемп настороженно наблюдал за ней.

  - Все в порядке, доктор Кемп?- спросила она.

  Кемп моргнул. Медсестра отошла в угол, сняла с капельницы пустой резервуар и снова повернулась к нему, держа поднос перед собой.

  - Если вам что-либо нужно, доктор Кемп, -сказала она,- позвоните мне. У вас под рукой звонок с кнопкой.

  Кемп собрался ответить, но вдруг глухо застонал, выгнувшись и выпучив глаза. Он увидел как из темного угла, прямо за спиной медсестры выплыло лицо Лилиан Паркер.

  Медсестра замерла удивленно глядя на него. Рот Кемпа перекосился, он силился что-то сказать, но издал лишь мычание, больше походившее на вопль.

  Над плечом медсестры, как бы обхватывая ее шею, плавно протянулась рука, и на горле у той возникла тонкая красная полоска.

  Кемп в ужасе забился на кровате, не в силах подняться. Медсестра захрипела, полоска на горле вдруг расширилась и из нее хлынула кровь.

  Она опустилась на колени, белый халат на груди стал красным, глаза, изумленно глядевшие на Кемпа закатились и она повалилась на бок.

  Лилиан Паркер аккуратно перешагнула через дергавшееся тело. В руке у нее блестел длинный скальпель.

  Кемп уже не стонал. Он не мог даже двинуться, охваченный безудельным ужасом, сковавшим все конечности. Лилиан двинулась к нему, потом поглядела на тело медсестры у ее ног и осторожно опустила ногу ей на грудь. Тело дернулось, из перерезанного горла выплеснулся фонтанчиик крови. Лилиан склонила голову с любопытством и нажала еще раз, глядя, как при каждом нажатии новый фонтанчик брызжет на пол. Потом она оставила свою забаву и улыбаясь присела рядом с Кемпом.

  - Зачем вы убили медсестру, доктор Кемп?-проговорила она, вкладывая скальпель ему в руку. -Это ведь очень нехорошо убивать, вы знаете? Вы согласны?- Она заглянула ему в глаза.

  - Кемп закивал головой. По щекам его покатились слезы.

  - Вы сначала были такой хороший,- сказала Лилиан. - Я вас даже пожалела. Такой уставший... Но потом вы стали плохой, такой же как доктор Зебски. Вы сказали мне, что я больна!

  Кемп отрицательно замотал головой. Он силился что-то сказать, но челюсти его свело судорогой.

  -Вы правда считаете, что я больна? Да?

  - Н-не-е-т,- всхлипнул Кемп и снова замотал головой, отчаянно мечтая, чтоб кто-нибудь вошел. Не-ет!!!

  - Правда? -Лилиан нахмурилась и подперла щеку кулачком.- А вы не обманываете меня, как и доктор Зебски?

  - Нет! Нет! Вы...не ...больны! Нет!

  - Хорошо.- Лицо Лилиан просветлело, она ласково накрыла его ладонь своими окровавленными пальцами.

  - Тогда я оставлю вам жизнь, доктор Кемп!- произнесла она торжественно.- Вы будете жить и сможете видеть, слышать и чувствовать! Потом,- она пожала плечами,- когда-нибудь я выпущу вас...может быть... .

  "Выпущу? Как это-выпущу? Откуда?"

  Кемп вдруг почувствовал, что меняется. Что-то происходило с ним. Он не понимал что, но мир вокруг вдруг сузился, потом разросся и вспыхнул. Взгляд его потускнел, он почувствовал как длинные тонкие нити охватывают его тело. Глаза Лилиан, светлые и пустые, приблизились к нему выжидающе. Она нетерпеливо облизнула тонкие губы. Кемп невольно дернулся и на голове его зазвенел шутовской колпак... .

  

  ***

  

  Ключ скрипнул в замке и дверь отворилась. Глория Кемп зашла в кабинет первой. Следом за ней зашла Эвелин-старшая сестра больницы.

  Глория осмотрелась. Большая, просторная кабинет. Свет через неплотно задернутые шторы. рабочий стол, кресло, шкаф с книгами.

  - Это его кабинет?- спросила она.

  - Да, - ответила Эвелин. Она явно нервничала.

  Глория сделала несколько шагов. Еще две недели назад отец сидел здесь. работал, принимал пациентов. "Как он не хотел ехать сюда,-вспомнила она.- Прямо, как чувствовал."

  - Вы видели его...в тот день...?- спросила она Евелин.

  - Нет,-ответила та. Я была в отпуске, вернулсь через два дня. Мы все были в шоке.

  "Да уж, подумала Глория, все были в шоке. Еще бы." Она встречалась с отцом за неделю до его переезда сюда. Выглядел он неважно. Был какой-то дерганный, неспокойный. Сказывалась тяжелая работа. Но что б вдруг ни с того ни с сего убить человека? Она не могла в это поверить. Подумаешь, отпечатки пальцев. Этого просто не может быть. И эта история с нападением...И его до сих пор не нашли.

  Глория села в кресло, откинула голову назад. Старшая сестра молча стояла возле стола, глядя на окно. Она не торопила Глорию, но та чувствовала, насколько ей неприятно здесь быть. Впрочем, ей самой тоже.

  Взгляд ее упал на книжный шкаф-непременный атрибут любого врачебного кабинета. На средней полке, возле опрокинутой фотографии каких-то людей, она увидела две странные игрушки: горбатого гномика, с несуразно длинными руками и повисшего на ниточках тряпичного клоуна.

  Глория всмотрелась. Гномик в синем колпаке стоял к ней в полоборота, как бы косясь из-под жалобно приподнятых, густых бровей. Но ее внимание привлек клоун. Он висел, нелепо растопырив руки и ноги, как будто упав откуда-то и случайно зацепившись за эти нити, натянутые меж двух ладоней.

  Что-то трогательное и отталкивающее одновременно было в его искаженном лице. Глория всмотрелась еще. Дело было в глазах.

  Глаза у клоуна были как живые, испуганно выпяченные, жалкие и пронзительные, полные какого-то готового вырваться крика... .

  Боже, ну что за идиотские вкусы у этих психиатров.

  Она отвернулась. Посмотрела на часы. Времени оставалось не так много.

  На столе перед ней лежала желтая папка.

  - Кто это,- спросила она, взглянув на фотографию.

  Евелин подошла, посмотрела через стол.

  - Лилиан Паркер,- сказала она,- наша пациентка. Видимо, ваш отец работал с ней перед...перед уходом.

  - Какая молодая...Я могу с ней поговорить?

  Евелин замялась:-"Вообще-то это не принято,- сказала она.

  - Вдруг она сможет нам помочь? Во всей этой истории. Если она была последней, кто разговаривал с отцом.

  - Но не больше, чем несколько минут,- согласилась Евелин.- Вы же понимаете, правила... .

  

  ***

  

  Лилиан Паркер появилась быстро, почти сразу же, будто ждала за дверью.

   На ней была синяя больничная пижама, кроссовки с аккуратно завязанными шнурками. Санитар, приведший ее, с любопытством посмотрел на Глорию и закрыл дверь.

   Лилиан присела на кончик стула, выпрямилась и положила руки на колени.

   Глория обратила внимание, что у нее аккуратно подстриженные и накрашенные ногти. И вообще она выглядела ухоженной и спокойной.

  "Интересно, она знает о том, что случилось?"- подумала Глория.- Наверное, нет.

   На лице у Лилиан блуждала легкая, приветливая улыбка. Глория проследила за ее взглядом и заметила, что та улыбается тому самому, повисшему на ниточках клоуну".

  - Вам знакома эта игрушка?"- спросила Глория.

   Лилиан с трудом оторвав взгляд от клоуна, повернула к ней голову:- О, да, - ответила она.- Это мой подарок доктору Кемпу.

  - Он был ваш лечащий врач?

  - Простите?

  - Доктор Кемп занимался вашим лечением?

   Лилиан посмотрела на нее удивленно и внимательно.

  - Вы считает, что я больна?- спросила она.

  

  

58

Кузнецов К. Ключ под ковриком     Оценка:6.00*4   "Рассказ" Фантастика, Оккультизм, Мистика

  

   Если бы Владимир попытался вспомнить, когда он впервые стал мечтать о собственных четырех стенах, то в его памяти всплыло бы первое сентября далеких семидесятых. Тогда родители только переехали из бараков в крохотную двенадцатиметровую комнату шумной коммуналки. Несмотря на тесноту, они были счастливы и жили с соседями достаточно мирно. Только вот Владимир не собрался с этим мириться. Каждую ночь маленький мальчик просил деда мороза о том, чтобы в его жизни наступил тот день, когда он окажется в абсолютной тишине квартиры, которая будет принадлежать только ему и никому другому. И ночное безмолвие не будет пугать его храпом толстого соседа и не изнурять всевозможными жирными, масляными запахами, доносящимися с общей кухни.

   Потом был институт и вечно шуршащая, словно термитник общага. Бессонные ночи и вечно пьяные однокурсники. К двадцати пяти он переехал в съемную однокомнатную квартиру, которая тоже не пришлась ко двору и давила, словно старый пиджак, - потому как была чужой. И Владимира ужасно раздражал факт полного ограничения со стороны хозяина - всегда и во всем. Перед тем как купить какую-то новую вещь, ему приходилось проходить сложнейший ритуал прошения. И хотя, в конце концов, хозяин все-таки соглашался - Владимир ненавидел подобное положение дел.

   И вот настал тот самый счастливый день, когда можно было смело заявить во всеуслышание - он готов стать обладателем собственного жилья. Появились кое-какие средства, а главное силы. Вот тут-то все и началось, поехало. Выбор был таким огромным, что он свел неопределившегося покупателя с ума. Владимир просмотрел тысячи вариантов, посетил сотни загородных, столичных и областных домов, побывал на строящихся и сданных объектах, выслушал миллион однотипных доводов словоохотливых риэлторов, - и наконец, сделал свой выбор.

   Столичный центр, монолитный семиэтажный дом с маленькими балкончиками и мощным фасадом от которого у случайного прохожего, если хотя бы он на минуту заострит свой взор, могла закружиться голова. Веха истории, отпечаток величия былой власти и памятник прямых убеждений поколения шестидесятых. От дома просто веяло крепостной мощью, а вид из окна можно было с легкостью сравнить с форпостом какой-нибудь наблюдательной башни.

   Перестав терзать себя сомнениями, Владимир влез во всевозможные долги, и уже через месяц заполучил заветные ключи. В тот же день он въехал в новую квартиру. С одним чемоданом, словно опытный спартанец он прожил в покупке около месяца и лишь потом, потихонечку, начал осваиваться. Сначала диван, компактная стенка, кухня, - день за днем пустые стены начали впитывать в себя дух нового хозяина, принимая окрас очередной эпохи пришедшей на смену ветхому ремонту советской перестройки.

   Днем Владимир радовался как дитя, иногда даже плакал, не веря своему счастью. А вот ночью его навещали кошмары. И самое жуткое, что каждый раз они были разными. Проваливаясь в пустоту сна, он оказывался то в старой землянке, то в полуразрушенном деревенском доме. Воспоминания не хотели верить, что их верный раб наконец-то достиг своей заветной цели и теперь его невозможно напугать простыми людскими страхами.

   В такие ночи Владимир просыпался в холодном поту и долго не мог понять, где находится, а когда осознавал иллюзорность кошмара, спокойно засыпал до утра.

   С годами страхи улетучились сами собой и стали приходить к нему гораздо реже. Тогда хозяин трехкомнатной крепости вздохнул полной грудью. Работа медленно, но верно ползла в гору, верные друзья не давали скучать по вечерам, а симпатичные подруги - согревали его ночную жизнь. Вот только семья, как не крути, все не вырисовывалась на горизонте нового дня. И причина тут была только одна: Владимир не хотел допускать к своему сокровенному жилищу посторонних.

   Квартирный вопрос погубил не одну семью... Хочешь потерять квадратные метры - просто открой входную дверь... За квартиру в столице - даже младенец убьет родителя...

   Угрожающие лозунги сыпались со всех сторон, словно острые шипы. Владимир слушал, мотал на ус, и в итоге принял для себя решение - в квартире будут только гости, и никаких жен, братьев, сестер и уж тем более детей.

   Жизнь без цели, квартира на одного - обычная история. И продолжалась бы она еще двадцать, а может быть и все сорок лет, если бы не одно удивительное обстоятельство, которое ворвалось в жизнь хозяина квартиры, самым что ни на есть наглым образом.

  

  ***

  - Чай будешь? - Гость покачал головой. - Прости, все забываю, что ты...

  - Давай не будем об этом...

  - А тогда о чем?

  - Может быть о тебе?

  - Обо мне ты практически все знаешь. Давай лучше о тебе поговорим? Все-таки столько общаемся, а все о какой-то ерунде.

   Гость немного подумал, а потом все-таки согласился:

  - Хорошо, спрашивай.

   Владимир как любой нормальный человек не верил в чертовщину. Но если она происходит, то сомневайся, не сомневайся, а поверить придётся. Так случилось и сейчас...

   Бывший хозяин квартиры пришел к Владимиру под вечер. Зашел на кухню, поздоровался и сел рядом за стол. От такой наглости нынешний обладатель недвижимости чуть не подавился бутербродом.

   А потом как-то ничего, попривык. Ну, тень, аура, призрак, - называйте, как хотите. Так ничего, разговаривает ведь, человек разумный, хоть и умер полвека назад. Нет, вначале конечно Владимир побаивался, копался в сомнениях, даже к доктору сходил, но затем понял, что сумасшествия в этом факте никакого нет, и окончательно успокоился. Призрака кстати звали Михаил. А точнее Михаил Ефремович.

   - Как ты умер?

   Призрак недовольно фыркнул, но ответил:

   - Сначала пополнил ряды незаконно осужденных по политической части, а потом подцепил в лагере чахотку, и все...

   - А почему вернулся? - не понял Владимир.

   - А ты бы не вернулся? - задал встречный вопрос Михаил Ефремович. - Мы ведь семьей эту квартиру от партии получали, я за нее знаешь сколько... и потом и кровью в общем...а они меня как врага народа... А в лагере между прочим гниль и слякоть, а я никогда ни в походы, никуда не ходил, даже война мимо меня проскакала... Только вот на заводе в три смены впахивали... а потом на тебе значит... Враг! И куда же мне идти, как не в долгожданную квартиру... Да у меня и выбора то особенно не было... Перед смертью ничего не осознал, а просто комнату свою вспомнил, рабочий кабинет... У тебя там сейчас тренажеры стоят, а раньше дубовый стол с зеленой лампой был...

   Призрак заметно нервничал и потому все время запинался.

   Владимир внимательно выслушал, а потом налил себе чаю. Такую информацию надо было тщательно переварить.

   - А почему тебя туда не отправили? - он указал на потолок.

   - Можно подумать я знаю, - надрывным, срывающимся на крик голосом рявкнул Михаил Ефремович. - Видимо не заслужил!

   Разговор был закончен, даже не успев толком начаться.

  

  ***

   За последний месяц Призрак приходил еще пару раз, но беседа как-то не клеилась. А потом случилась беда. На работе у Владимира запороли важный проект. Руководство кричало, сучило ногами и в конце головомойки выдало ему трудовую книжку.

   Вечером Владимир напился. Ипотека, словно Дамоклов меч нависала над ним карающим маятником. А ведь оставалось платить совсем чуть-чуть. Остановиться в одном шаге от финиша - это ли не разочарование века!

   Утром Владимир проснулся с похмелья, слабо помня, что творил вчера. В комнате был жуткий беспорядок: рабочие бумаги разорваны в клочья, телевизор расколот, словно яйцо Фаберже, а мебель имеет вид весьма потрепанный и угловатый.

   Доковыляв до кухни, Владимир приложил к виску холодную бутылку с минералкой и поставил на огонь чайник. В этот самый момент за его спиной раздался встревоженный голос Михаила Ефремовича:

   - Ты что наделал, придурок! Куда мозги подевал? Ну что теперь нам делать?!

   - Нам? - морщась от громкости голоса, не понял Владимир.

   - Нам, а кому еще?!

   - А что такое в вашем потустороннем мире приключилось? - попытался иронизировать Владимир.

   - Да пошел ты!

   ***

   Призрак не появлялся неделю: ровно столько Владимир приходил в себя, пытаясь излечиться от несчастья увольнения дорогим коньяком и солеными огурцами. Иногда включал разбитый телевизор, пытаясь угадать в паутине трещин лица телеведущих. В перерывах на рекламу, сделав глоток из бутылки, он засыпал, давая себе словно, что уж завтра точно пойдет искать новую работу. Но ни завтра, ни послезавтра обещание выполнено не было. Пока бар полон можно никуда не рыпаться. Все равно до оплаты очередного платежа есть две недели.

   - Все лежишь?

   - Лежу.

   - Что намереваешься делать?

   - А тебе какая разница?

   - Пытаюсь помочь соседу!

   - А не пошел ли ты со своей помощью!

   Призрак отвернулся.

   - Зря грубишь.

   - Мне бы твои проблемы.

   - Скоро будут.

   - Да?.. - удивленно протянул Владимир.

   - Да, - кивнул Михаил Ефремович. - Вставай, завтра новый хозяин заезжает.

  

  ***

   На осознание собственной смерти у Владимира ушло еще три недели. А может быть и больше - кто его знает. Михаил Ефремович все время путал даты, ссылаясь на плохую память, да и какой в был смысл, все одно - содеянного не изменить. И ведь что интересно: Владимир вылетел в окно, а опять оказался в квартире. Странно, но логично - покинуть родные стены он был не в состоянии и наверху видимо об этом прекрасно знали.

   Новый хозяин делал квартиру под себя: сорвал старую шелуху обоев, завез новую мебель, втиснул в крохотное пространство несколько иллюзорных стен. Владимир ходил из угла в угол, злился, но ничего поделать не мог. Теперь он был по другую сторону привычного мира - и осознать это было практически невозможно. Ему также снились сны, он испытывал чувство голода, приступы страха и одиночества, но как говорил Михаил Ефремович, - это все по привычке. В остальном существование Владимира стало размеренным. Скинув с себя клеймо вечной гонки непонятно зачем и куда. День за днем он мерил свою-чужую квартиру пересчитывая бесполезные квадратные метры, слонялся по подъезду, только вот выйти на улицу никак не получалось. Какая-то неведомая сила не пускала его наружу, на свободу. А вот квартира потихонечку начала его выдавливать.

  ***

   В этом мире - Владимир заметил это не сразу, - все вокруг выглядело немного иначе. Обстановка квартиры изменилась до не узнаваемости, и отнюдь не из-за нового соседа. Он стал видеть то, как она выглядела при жизни прежних хозяев и до них. Голографическая картинка похожая на 3D кино возникала внезапно и исчезала без следа в самый неожиданный момент. В остальном все было без изменений. И так продолжалось до этого дня...

   Владимир привычным движением подошел к чайнику, но не стал ничего включать, а просто взглянул в окно. На улице стоял май - жаркий и солнечный, одетый в кафтан яркой зелени и припудренный незабываемым ароматом свежести. Народу было немного - все-таки девять утра, все уже на работе, в школе, в институте, да где угодно, только не на кухне как он. Поэтому цепочка переселенцев сразу бросилась ему в глаза. Унылые серые тени с чемоданами, тюками и баулами двигалась в направлении их семиэтажной цитадели.

   - Кто это? - машинально задала вопрос Владимир. И тут же получил на него ответ.

   - Призраки, такие же, как мы.

   - И куда они?

   - В наш дом, переезжают. Из хрущовки. Вон, видишь за забором, сломали, так что теперь будут новыми соседями.

   - Но почему?

   - Не знаю, наверное, такие правила, - пожал плечами Михаил Ефремович.

   ***

   С появлением новых призраков дом превратился в один огромный террариум, где шипела, кряхтела, ругалась и сопела новая сотня потусторонних жителей. Владимир воспринял появление соседей в штыки и старался ни с кем не общаться, обходя стороной дымные фигуры переселенцев. Но однажды ему не удалось пройти мимо одного вечно пьяного мужичка с одутловатым лицом и огромной залысиной. Он явно прибывал в состоянии вечного похмелья и занимался лишь тем, что целыми днями напролет ссорился с двумя старухами с нижнего этажа.

   - Как тебе наша дружная компания, хмурый? - поинтересовался он у Владимира. - Кстати, меня Сергеем кличут.

   - Мне без разницы, - уныло ответил собеседник и поплелся в свою квартиру под номером семьдесят семь.

   - Да ладно ты, погоди, бедолага! - окликнул его новый знакомый.

   - Найди себе другие свободные уши.

   Сергей остановился.

   - Ой-ой-ой, какие мы гордые. Ну и катись куда шел. Прям поговорить ему жалко. Что думаешь не твоего уровня мы все? А ты я смотрю, святоша нашелся, ага. Знаем мы, почему ты здесь...

   Владимир так и не сделал последний шаг, чтобы исчезнуть в пустоте перехода сквозь дверь.

   - О чем это ты?

   - Да не о чем! Вали в свою конуру! Теперь уже я не хочу с тобой базарить, - отмахнулся Сергей.

   - Нет, вот теперь-то как раз предмет разговора имеется.

   Владимир в мгновение ока очутился рядом и, схватив забулдыгу за грудки, начал трясти как грушу.

   - Отстань! Это ты при жизни был крутой, а сейчас просто сгусток дерьма! Жил говном и стал говном! Не надо было так грешить, и полетел бы на небеса. А теперь вот сиди, кукуй с нами неудачниками.

   - Что? - Владимир ослабил хватку.

   Говорун отшатнулся, по привычке сплюнул себе под ноги и, решив добить ошарашенного соседа, добавил:

   - Все мы тут жуткие грешники! Потому и сидим здесь, словно в тюрьме. Это наш ад! Понимаешь, ты дурья башка?! Лучше признайся, кого ты прибил, изнасиловал, предал... Какой смертный грех приступил?

   Владимир пошатнулся и смерть, совершив круг почета, медленно проиграла пластинку его последних минут заново.

  

  ***

   Череда последних дней накручивалась на Владимира, как петля на шею - кольцо за кольцом, пока не стала душить его, вынуждая покончить с творившимся вокруг безумием. Наверное, это и было так называемое адское пекло, которое все так боятся при жизни, и из которого нет исхода после смерти. И очередное разочарование служило тому лишним доказательством. Первым ударом для Владимира стал новый эпизод из жизни Михаила Ефремовича. Оказалось, что профессор, после долгих пыток, подписал-таки бумаги допроса и его семью тоже признали врагами народа. Получалось, что он поступил как предатель, убийца, истинный злодей, похуже, чем Чикатило. А потом пошло-поехало. Подобные истории нашлись у каждого проживающего в страшной семиэтажной цитадели. Получалось, что Владимир единственный среди них самоубийца, который только сейчас вспомнил последние секунды своей, по сути дела, бессмысленной жизни. Каждый день, ища что-то лучшее, стремясь к призрачной мечте, он не жил сегодняшним днем, а существовал, устремив свой взор в светлое будущее, обернувшееся для него крахом. И став призраком он, наконец, понял свою огромную ошибку.

   Не нравились шумные соседи?! Постороннее присутствие?..

   Теперь ему предоставили других, еще более жутких. Одним словом ползучих тварей, способных лишь грызть собственные жилы и пить чужую кровь.

  

  ***

   Сбежав вниз по ступенькам, Владимир врезался в незримое препятствие входной двери. Изо всех сил он начал долбить по пустоте моля неведомо кого о спасении. Он плакала, стонал, просил, чтобы его выпустили, но никто его не слышал.

   Вскоре Владимир обессилил и повалился на пол. Наступило последствие истерики, его начала колотить мелкая дрожь.

   - Чего так убиваться, хвалебный?

   Владимир замер, поднял голову. Перед ним, на стульчике возле лифта, словно советский страж механической машины вознесения сидела старушка и, отложив вязание, с интересом разглядывала его заплаканное лицо.

   Только теперь он вспомнил, что и раньше видел ее здесь, но никогда не здоровался, проходя мимо. А Сергей рассказывал ему, будто эта древняя душа сошла с ума, и существует изгоем, мало с кем общаясь всерьез, а все только шутит, да частушки мурлычет.

   - Простите?

   - Да за что же тебя прощать-то? - удивилась старушка.

   - Я тут немного пошумел.

   - Все мы немного шумим, то здесь, то там, - и она указала на улицу, словно и не было здесь этой огромной каменной стены и массивной деревянной двери.

   - Там уже не пошумишь, - грустно не согласился Владимир.

  Старушка только хихикнула:

   - Почему это? Иди да гуляй. Прощать-то тебя некому, получается, и сторожить незачем...

   - Как это?

   - Да очень просто: возьми ключ под ковриком и айда на улицу.

   - Какой ключ? - дрожащим голосом уточнил Владимир.

   - От квартиры, - пояснила старуха. - Тут правила такие, понимаешь?

   - Нет.

   - Очень жаль, - вздохнула старуха. - Да, ты только по лестнице беги, а то лифт у вас здесь не работает. Видимо никому наверх не надобно.

   Владимир вскочил на ноги, словно сорванец и, жадно хватая воздух, рванул по лестнице к своей квартире. В висках стучало, сердце колотилось бешеным ритмом, дыхание сбивалось - нет, все это было его иллюзией, обманом...

   Ключа под ковриком не оказалось. Нигде. Он проверил все коврики в доме. Ничего. Обман. Глупая насмешка. Старушка со своего поста тоже куда-то подевалась, и Владимир разочарованно побрел в ненавистную ему квартиру. Просочился сквозь дверь и зашел в маленькую комнату, где собирался заниматься спортом и потому натаскал сюда кучу инвентаря. Сейчас тут была спальня. Маленькая, уютная, с двухэтажной кроватью и маленьким детским столиком. В школьные годы у Владимира был похожий. Только немного повыше. Владимир сел за стол. Закрыл глаза. А когда открыл, вокруг него оказалась привычная комната коммуналки, где они с родителями ютились много лет. И ведь именно тогда они были счастливы! По-настоящему счастливы! Не в больших свободных площадях, а в крохотных девяти метрах. Он осмотрелся. Все как тогда, в детстве. Мебель, диван, картины и ковер на стене.

   Чтобы никому не мешать, он осторожно вышел в коридор. Все правильно, слева комната Тети Вали и дяди Жени, справа семьи Кузькиных. И это приятный убаюкивающий храп Григория Ивановича.

   Владимир наклонился, поднял половичок. Ключ был на месте, там, где всегда хранила его мама.

   Спустившись вниз, он открыл подъездную дверь и вышел на улицу.

   Ярко светило солнышко. Был самый разгар лета. Искрящаяся от росы дорожка вела его сквозь луг к тенистой роще. Он забрался на холм и увидел отца и мать. Они улыбались, махали ему рукой. А рядом с ними на самом берегу тихой извилистой речушки возвышался плетеный шалаш. Владимир улыбнулся и выкинул ключ в траву. Больше он был ему ни к чему...

  ( август 2013)

  

  

  

  

59

Кузьмин Е.В. Страж порога     "Рассказ" Мистика

  СТРАЖ ПОРОГА

  

  1. Весна

  

  Юность. На дворе весна. Необходимо готовиться к поступлению в университет. Романтические грезы и посещение курсов подготовки к поступлению. Абитуриенты из разных районов города, из разных школ. Поразительная, неожиданная встреча большого числа духовно близких людей. И все смешалось. Время словно побежало быстрее. А каждая секунда растянулась и наполнилась содержанием, которого бы в иную пору хватило на целый час.

  Группе молодых абитуриентов расставание давалось с трудом. Мы говорили, спорили, тянулись друг другу без всякой цели и смысла. Обычное дело - отправиться после занятий в Александровский парк, а потом по "трассе здоровья" куда-нибудь... Я не запоминал, какое расстояние мы проходили. Разве в этом суть?

  Каждый твердил о своем. Но не в ситуации, когда каждому нет дела до мнения другого и важно лишь выговориться. Все внимательно слушали. Внимали больше, чем рассказывали. То была ситуация, когда мало прочитано. Но все прочитанное глубоко усвоено, кроме навязываемой самой учебной литературой техники беглого чтения. Кто-то читал из философов только Юма, кто-то только Канта, кто-то только Беркли и так далее. Ну, правда, все просмотрели вышедший в то время синий двухтомник, содержащий короткие нелепо подобранные отрывки из самых разных мыслителей. Самым древним там был Николай Кузанский, а кто увенчал собой ряд великих, я уже позабыл. В этой ситуации каждый отстаивал мнение специально прочитанного философа. Мнения остальных, известных лишь по отрывкам, казались не столь убедительными.

  Могло ли быть иначе? Меня всегда удивлял Максимилиан Волошин, который словно бы являл собой воплощенное подтверждение платонической концепции врожденных идей. Дневники поэта, его произведения ясно указывали на то, что он словно родился с готовой, тщательно проработанной, невероятно умной и изящной философской системой, а книги, статьи, любое обучение лишь помогали ему подобрать ссылки, напичкать тексты какими-то значительными именами. Но это единственный такой случай, насколько я знаю. В нашей среде такого не было. Мы блистали книжными тезисами.

  

  

  2. Здравый смысл

  

  Я прочитал Беркли и массу оккультной литературы. Так что благочестивая проповедь в моей голове вполне сочеталась с сатанизмом... Сатанизмом. Оккультизм его не проповедует, он не прививает, по крайней мере, открыто поклонение злу. Напротив. Но, кажется, в самом интересе к потустороннему в советское время содержался некий бунт против "Бога", то есть, в советской иерархии, против "Святой Троицы", Маркса, Энгельса и Ленина. Это на глубинном подсознательном уровне влекло к богоборческому направлению мысли, к симпатиям ко всему упадническому и богомерзкому, к декадансу и металлическому року.

  И вот мы шли, а Сергей, имевший большой опыт работы в археологических экспедициях, такой внешне правильный и очень начитанный пытался меня переубеждать. К слову, Сергей усвоил немало книг. Он поступал в университет в третий раз. Очевидно, анкетные данные подкачали. Его спасал его "рационализм" (так он называл свою неистребимую веру в идею вопреки очевидным фактам) и невероятная вера в Добро.

  Так вот. Сергей мне указывал на дерево: "Я смотрю на дерево и вижу дерево, почему я должен подозревать в нем еще что-то? Реальность - это реальность. Она такая, как есть".

  - Но дерево состоит из молекул. Не всегда люди это могли узреть.

  - Не утрируй. Ты же прекрасно меня понимаешь. Я имел ввиду рациональный подход к жизни. Такой подход, который предполагает исследование. Молекулы люди обнаружили, присматриваясь к фактам. А кто видит духов? Сумасшедшие. По крайней мере, даже если врачи не поставили диагноз, духовидцы не способны продемонстрировать свои видения другим людям. Противоположное утверждается лишь в источниках сомнительного происхождения, с подмоченной репутацией.

  Нужно отметить, что у Библии в то время тоже была отвратительная репутация. Вся духовная литература и свидетельства духовной жизни были опровергнуты кем-то очень авторитетным. Так существование Бога лично опроверг сам В.И. Ленин. А спиритизм, например, якобы разоблачил Менделеев. Хотя, как известно, Менделеев, заседая в комиссии, изучавшей спиритизм, саботировал исследование феномена и, в конечном счете, сорвал научную работу. Однако же, все эти "опровержения" не мешали широким слоям советских граждан вращать блюдца и иголки.

  - "Рациональный" - ассоциируется с умом, а, значит, с чем-то возвышенным. Но мозг человека слаб. Да, собственно, и не у всех он даже имеется в наличии. "Рациональный" часто подразумевает "свинский", предполагающий максимально быстрое и эффективное достижение низменной цели, - парировал я. Это я повторил свои недавние выводы, сделанные после прочтения "Пророчества Казота".

  - Я лично боюсь всего оккультного. Какой-то непреодолимый, необъяснимый страх, ощущение холода, - разрядила ледяную атмосферу спора нервная и изящная Дина.

  - Есть вещи, которые узнаются лишь в свое, в единственно возможное время. Есть места, в которые нельзя вламываться. Многое откроется только после смерти. И спешить незачем. Этим антропософия отличается от теософии. Теософы делают, а потом думают. Антропософы думают, а потом делают,- пояснил убежденный антропософ Ярослав.

  - Господи, Господи! Да, что человек может знать о познании высших миров! Мы бродим в потемках. Я за эксперимент, - отреагировал я.

  Ярослав пожал плечами и заметил: "Ты только испортишь себе карму".

  

  

  3. Зеркало

  

  Карма меня мало беспокоила. Меня в куда большей степени волновало, что обо мне думает Дина, поступление в университет, финансовый успех, да и вообще большое человеческое счастье во всех его многочисленных духовных, душевных и особенно физиологических проявлениях.

  Я же обладал настоящим сокровищем - перепечатанной на машинке книгой "Магические зеркала" Седира. Я приобрел эту жуткую копию за невероятную сумму на книжном рынке. Было бы реально здорово иметь возможность созерцать прошлое, настоящее, грядущее, уединившись в своей комнате. А скоро подучусь в университете и напишу свои "Катрены", стану таким мудрым, что тараканы в доме подохнут от удивления.

  Готовился я долго. И выбор свой остановил не на металлах, минералах. Я знал о зеркале Джона Ди, о камнях ведьм (небольшие камни с углубления посередине). Наконец я прочел Седира! Я знал, что качественные стеклянные зеркала были практически недоступны до 18-19 веков. Технология литья появилась лишь в 18 веке. До этого только в Венеции выдували достойного качества зеркала, стоившие баснословные деньги. Рационально я это все усвоил. Но мой "здравый смысл" отказывался принимать простые факты. Разве камень или кусок металла могут быть "зеркалом"?!

   Для начала я вознамерился вызвать своего ангела хранителя. Взглянуть на него, поболтать о том, о сем. Я достал достаточно белой материи, чтобы повесить ее на стены. Мне удалось раздобыть шафран и ладан для благовоний. Я сшил себе белый балахон. Все было готово.

   В назначенный день я нарядился, поджог благовония, сел перед зеркалом и стал читать заклинания. Долгое время ничего не происходило. Потом из зеркала, казалось, начала сочиться фиолетовая дымка. Возникли фиолетовее и серебристое свечения. И снова ожидание... Пока внезапно в зеркале не появилась черная голова без ушей и лысая. Меня охватил неописуемый, леденящий ужас. Такого невероятного страха мне никогда больше не доводилось испытывать. Хотя, в действительности, чисто внешне, голова не выглядела пугающе. Мой ужас не был связан с тем, что я зрительно воспринимал. И я нашел в себе силы быстро прочитать формулу, отправляющую духов-ангелов назад. После, я свалился на диван и проспал до утра. Сон не запомнился.

  

  

  4. Страж порога

  

  С кем такое обсудишь? У кого спросишь? Люди редко готовы раздумывать над существующей объективно реальностью. Да, собственно, что о ней раздумывать. Сами наши мысли - слова, а слова - наш собственный вымысел. В компании абитуриентов такое не обсудишь. Реальность реалиста Сергея не вмещает такой реальности. Дине не признаешься в страхах. Сатанист Саша похвалит меня. Не более. Он ничего не объяснит. Книжный червь Дима найдет интересные цитаты и параллели. Да, только что они для моего опыта? Можно продолжать список. Важно то, что я осознал, единственный правильный конфидент - Ярослав. Он читает много "духовной" или духовной литературы. Он найдет не простые цитаты и параллели, а свидетельства подобных опытов. Да... И что он там говорил о необходимости осознания? Будем осознавать.

   После занятий наша компания направилась к Александровскому парку, но все куда-то в этот день спешили, кроме меня и Ярослава. Так что мы скоро остались вдвоем, беседуя о каких отвлеченных оккультных вопросах. Я не смог сразу втиснуть свой вопрос, ситуация словно создавала для меня возможность осмыслить историю, хорошо вспомнить все ее детали, чтобы правильно все изложить - мы натолкнулись на давнего знакомца Ярослава, на его товарища по армии. Тот принялся вспоминать славное боевое прошлое, рассказывал, как они готовили какой-то одурманивающий состав из крема для обуви. Ярославу все это было явно неприятно, он не задерживал знакомого, когда тот заторопился. И вот у меня появилась возможность поделиться историей.

   К моему удивлению, Ярослав остался спокоен. Он не удивился и не позвонил в скорую помощь, но тихо проговорил: "Ты встретил стража порога".

  - Кто это?

  - Он охраняет вход в духовные миры.

  - Но почему он так страшен?

  - Это воплощение твоих пороков. Они мешают тебе войти, тянут тебя назад, к материи... Страшат тебя... они - воплощение твоего ужаса.

  А я подумал, пусть так, но разве это объясняет страх большинства людей перед входом в другой мир. Разве страх Дины, о котором она недавно нам сообщила, - это симптом ее низкого духовного развития? Не верю. Хотя, кто знает? Допустимо ли человеку вламываться в закрытую дверь высших миров? Ведь эта дверь закрыта. А если не рваться туда, то что нам остается? Физиология? Дерево, о котором говорил Сергей, как оно есть? Скотство и дарвинизм?

  Я был раздавлен, запутан, устрашен. Я потерял нить, стоя посреди лабиринта. Я останусь здесь. В лабиринте мира. Не буду пока искать выход. Пока. А что случится дальше, кто знает?

60

Кураш В.И. Серебряная пуля     Оценка:5.16*7   "Рассказ" Хоррор

   Без любви человек превращается в живую

   гробницу, от него остаётся лишь

   оболочка того, чем он был прежде.

   Перси Биши Шелли

  

   Восемь лет, которые я провела с ним,

   значили больше, чем обычный полный

   срок человеческого существования.

   Мери Уолстонкрафт Шелли

  

  Проследовав по подъездной аллее через ухоженный сосновый бор, ограждённый со всех сторон высоким двухметровым металлопрофильным забором, новенький серебристый "форд" остановился у парадного входа спрятавшегося среди сосен шикарного трёхэтажного особняка.

  Вечерело. В воздухе пахло жимолостью и хвоей. Багряные отблески выглядывавшего из-за деревьев закатного солнца пронизывали чистое сереющее небо кровавыми прожилками.

  Леонид вышел из "форда" и направился к дому. Он был в дорогом костюме Diamond Chip и блестящих лакированных туфлях из крокодиловой кожи. Навстречу ему из дома вышел Владимир. На его тщательно выбритом с болезненно заострёнными чертами лице сияла улыбка. Они по-приятельски поздоровались и вместе пошли в дом. От Владимира разило перегаром, он был изрядно пьян, в руке у него была надпитая бутылка кубинского рома. Леонид сразу обратил на это внимание.

  - Как я рад, что ты нашёл время заехать ко мне. Мы уже так давно с тобой не виделись,- сказал Владимир Леониду слегка заплетающимся языком, обняв при этом его свободной рукой за плечо.

  Тем временем они вошли в дом. В гостиной был откровенный бардак. Небрежно расшвыривая ногами в стороны валявшиеся на полу вещи, Владимир прошёл через всю гостиную и увалился в мягкий глубокий диван.

  - Заходи, не стесняйся, чувствуй себя, как дома,- пригласил он Леонида и отхлебнул из бутылки рома.

  - Не понял. Что здесь было? Ураган или землетрясение?- спросил Леонид, удивлённо оглядывая гостиную.

  - Ты об этом?- глупо улыбнулся Владимир.- Извини. Небольшой беспорядок. Творческая обстановка. Не обращай внимания. Когда я нервничаю, у меня всегда всё вверх тормашками летит.

  - И часто ты нервничаешь?- пройдя через гостиную и присев рядом на диван, спросил Леонид.

  - Бывает в последнее время,- снова отхлебнув из бутылки рома, задумчиво сказал Владимир.

  - Всё с Никой ругаешься?

  - Угу,- промычал Владимир.

  - Что же на этот раз?

  - Как и всегда.

  - Опять к кому-то приревновал?

  - Угу,- снова промычал Владимир.- И, ведь, понимаю, что всё это чушь, и ничего с собой поделать не могу. В меня словно бес вселяется. Я же её люблю до одурения, поэтому и ревную к каждому столбу.

  - А где Ника?

  - Забрала детей и уехала к маме. Я её выгнал.

  - Ну и дурак.

  - Знаю, что дурак. Завтра ноги целовать ей буду и умолять вернуться.

  - Другая бы на её месте давно уже тебя бросила бы.

  - Я и сам удивляюсь, как она меня до сих пор терпит.

  - Потому что любит тебя и жалеет, а ты, дурья голова, не ценишь этого. Когда-нибудь и её терпению придёт конец. Потом никакие обещания и уговоры не помогут.

  - Если она меня бросит, я этого не переживу. Что же мне делать?- совсем уж раскис Владимир.- Я уже себя начинаю бояться. Порой до умопомрачения доходит. В таком состоянии я на что угодно способен.

  - Ты должен держать себя в руках.

  - Легко сказать.

  - Тогда обратись к врачу.

  - Думаешь, я псих? Думаешь, у меня крышу сорвало?

  - А со священником ты не беседовал? Может, тебе на вычитку съездить? Хочешь, давай вместе поедем.

  - Не поможет. Я уже ездил.

  - Тогда не знаю, что тебе делать,- призадумался Леонид.

  - Мне страшно. Видел бы ты меня во время припадков. Но самое ужасное начинается потом. Я, ведь, уже три раза стрелялся.

  - Как стрелялся?- не понял Леонид.

  - Обыкновенно, из револьвера. Играл когда-нибудь в русскую рулетку? Сейчас покажу, как это делается.

  Владимир поставил бутылку рома на пол и перегнулся через спинку дивана. Когда он принял прежнее положение, в его руке был огромный никелированный шестизарядный Магнум 38-го калибра. Нажав большим пальцем на еле заметную защёлку, он откинул барабан влево. И тут же картинным жестом, резко взмахнув револьвером, вернул барабан на место.

  От неожиданности Леонид на какую-то долю секунды застыл в оцепенении. Воспользовавшись этим, Владимир с силой провёл револьвером по предплечью, раскручивая барабан. Когда барабан остановился, он взвёл курок, направил револьвер себе в сердце и нажал на спусковой крючок.

  Приготовившись к выстрелу, они оба зажмурились. Но выстрела не последовало. Раздался громкий металлический щелчок удара курка о боёк.

  Первым пришёл в себя Владимир.

  - Опять не судьба,- радостно заорал он не своим голосом.- По этому случаю стоит выпить.- Веселился он, как ребёнок.

  Его веселье больше было похоже на депрессивную истерию. Быстрота и ловкость, с которыми он проделал всё это, красноречиво свидетельствовали о том, что он делал это уже ни раз. Леониду стало жалко его.

  Владимир пододвинул к дивану журнальный столик, под стеклянной столешницей которого находился небольшой барчик, битком набитый спиртным.

  - Что будем пить? Ром, абсент, джин, виски?- не переставая веселиться, поинтересовался Владимир.

  - Давай что-нибудь полегче,- запротестовал Леонид.- Мне ещё назад ехать.

  - Может, чинзано или граппу?

  - Лучше чинзано.

  - Отлично,- согласился Владимир.- Как в старые добрые времена.

  Он положил револьвер на столик, достал из барчика два чистых фужера, бутылку чинзано и наполнил фужеры.

  - За судьбу,- предложил он, поднимая свой фужер.- Не смотря ни на что, я счастлив и доволен своей судьбой. У меня есть Ника, у меня есть Алинка и Никита, у меня есть ты, я вас всех люблю, вы самое дорогое, что у меня есть.

  Выпив, Владимир снова взял револьвер и по-ковбойски демонстративно стал крутить им на пальце, время от времени имитируя выстрелы по воображаемым целям.

  - Откуда у тебя эта игрушка?- поинтересовался Леонид.

  - Купил в оружейной лавке на Карл-Йохансгате,- ответил тот, продолжая дурачиться с револьвером.

  - Зачем он тебе?

  Владимир перестал дурачиться и снова посерел и призадумался.

  - Чтобы свести с жизнью счёты,- после некоторой паузы угрюмо произнёс он.- Я не могу больше так. Я уже на пределе. Жизнь стала невыносимой. Я устал от этих постоянных скандалов и ссор. Всем, кого я люблю, от моей любви только хуже. Когда-нибудь я положу этому край.

  - Это глупо.

  - Другого выхода нет.

  - Выход всегда есть.

  - Вот единственный и самый надёжный выход,- сказал Владимир, потрясая револьвером.

  Он снова нажал большим пальцем на еле заметную защёлку и откинул барабан. Затем, наклонив револьвер стволом вверх, ещё раз потряс им. Из барабана на стеклянную поверхность столешницы выпал один единственный патрон с небольшой закраиной на титановой гильзе и сверкающей пулей со сферической головкой.

  Он взял со стола патрон и протянул его Леониду.

  - Смотри. Видишь? Пуля серебряная, 925-ая проба, под заказ сделали. Обрати внимание на насечку в виде православного креста. Я патрон в церкви посвятил, чтобы заодно и того гада, который внутри меня сидит, хорошенько припечатать.

  Держа патрон большим и указательным пальцами, Леонид поднёс его к самым глазам и, медленно поворачивая туда-сюда, стал внимательно рассматривать его.

  Зазвонил телефон. Владимир встал с дивана и поднял трубку.

  - Ника, это ты?- напряжённо произнёс он в трубку.- Ты меня слышишь? Прости меня дурака. Опять бес попутал. Что мне сделать, чтобы ты мне поверила? Хочешь, я себе палец отрежу? Возвращайся. Я без тебя не смогу. Сдохну, как собака, под забором. Или вены вскрою. Или повешусь в туалете на галстуке. Любимая, прости, если сможешь. Я себя и сам ненавижу. Я за тобой сейчас приеду. Почему? Ты не обманываешь? Хорошо. Как там Алинка с Никитой? Я их не сильно напугал? А знаешь, кто к нам заехал? Лёнька. Нет, я не пьяный. Выпили по фужеру чинзано и всё. Как скажешь, любимая. Больше не повторится. Обещаю. Вот увидишь. Ладно, постараюсь. Целую, целую, целую, целую.

  Владимир положил трубку и вернулся к Леониду.

  - Она меня простила,- радостно заорал он.- Так, где револьвер? Ага, вот он.- Владимир схватил с журнального столика револьвер и, перегнувшись через спинку дивана, поспешно спрятал его.- Об этом никому ни слова. Понял? Отлично!- Всплеснул он ладонями.- Давай выпьем. Ника меня простила. Завтра утром вместе с детьми приедет домой.

  Владимир взял бутылку и стал наливать чинзано в фужеры. Леонид накрыл свой фужер ладонью.

  - Я всё. На сегодня хватит. Мне ещё назад возвращаться,- категорически заявил он.

  - Не понял? Как хватит? Ты надо мной издеваешься?- возмутился Владимир.- Что с тобой будет от двух фужеров чинзано?

  Леонид уступил. После второго фужера ему стало жарко, и он снял пи-джак. Когда допили бутылку и откупорили следующую, Леонид понял, что никуда он уже сегодня не поедет.

  - Слушай, Лёнька,- словно угадывая его мысли, еле ворочая языком, произнёс Владимир.- Куда тебе уже ехать. Оставайся у меня. Ложись, где хочешь. Хоть здесь, хоть в комнате для гостей.

  Леонид согласился. Допив вторую бутылку, они вышли на террасу и закурили сигары. Настроение у Владимира было приподнятое. Не осталось и следа от былой депрессии.

  Когда они вернулись в дом, Владимир набросился на Леонида сзади и повалил его на пол. Завязалась борьба. Крепко сжав друг друга в стальных объятиях, они катались, сопя, по холодному кафельному полу, стремясь уложить противника на лопатки. Борьба длилась не долго и закончилась безрезультатно. Никто не одержал верх. Обессилев, они практически одновременно ослабили объятия и прекратили борьбу. Ещё некоторое время, тяжело дыша, они лежали на холодном полу.

  - А ты, я вижу, всё так же силён и крепок,- радостно заметил Владимир, поднимаясь с пола и садясь на диван.

  Он достал из барчика третью бутылку чинзано и откупорил её.

  - Ты тоже в отличной форме,- радостно заметил Леонид, садясь рядом на диван.

  - Ничего, когда-нибудь я тебя одолею.

  - Кишка тонка.

  Леонид снял рубашку и продемонстрировал свои богатырские мускулы. Владимир следом проделал то же самое. Довольные собой они громко расхохотались и весело пожали друг другу руки.

  После третьей бутылки у Леонида всё поплыло перед глазами, и он провалился в чёрную пропасть. Утром он проснулся от чудовищной головной боли - голова трещала и раскалывалась напополам. Он лежал в гостиной на диване в одних брюках и туфлях. Рядом лежал Владимир. Леонид встал с дивана, и к горлу подкатила мучительная волна тошноты. Он еле успел добежать до туалета.

  Когда он привёл себя в порядок, Владимир всё ещё спал. Леонид не стал его будить. Аккуратно переступая через следы вчерашнего побоища, он пересёк гостиную и вышел из дома. Воздух был холодный и свежий. Пахло жимолостью и хвоей. В небе висел огромный диск восходящего утреннего солнца. Владимир сел в свой новенький серебристый "форд", завёл его и покатил по аллее на выезд.

  В тот день Вероника проснулась рано. Всю ночь ей плохо спалось, сни-лись какие-то кошмары. К восьми, когда все встали, она приготовила завтрак. Покормила детей, выпила с мамой по чашке кофе и начала собираться в дорогу. Мама помогла ей одеть детей и вышла провести их на улицу. Перед выходом Вероника позвонила Владимиру, чтобы предупредить его, что они уже едут.

  Спросонок, с трудом шевеля мозгами и отёкшими от перепоя конечностями, Владимир стал торопливо наводить в доме порядок, спеша успеть к возвращению жены и детей.

  Усадив на заднее сидение детей, попрощавшись с мамой, Вероника села за руль своего новенького, сверкающего глянцем, салатного "ситроена" и, взвизгнув зажиганием, покатила по Киркегате в сторону Трондхеймсвэйен. Когда Осло осталось за спиной, она с силой нажала на педаль газа, набирая обороты и скорость.

  Леонид опаздывал на работу. Борясь с тошнотой и дурным самочувствием, нервно поглядывая на часы, он гнал по трассе на сумасшедшей скорости. Гладкая, как стекло, влажная от утренней росы трасса сверкала в лучах восходящего солнца и немного слепила глаза. Перед самым въездом в Осло трасса круто поворачивала влево и делала огромную петлю. Леонид не успел сбросить скорость и его с силой вышвырнуло на встречную полосу, прямо на мчащийся на него новенький, сверкающий глянцем, салатный "ситроен".

  Когда Владимир узнал о гибели жены и детей, он пошёл в гостиную, достал из-за дивана свой револьвер, взвёл курок, направил револьвер себе в сердце и нажал на спусковой крючок. Но ничего не произошло. Он нажал снова и снова, и снова, и снова. Отупев от безумия, он не соображал, что делает. Он продолжал нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока его не скрутили и не отобрали у него револьвер. Револьвер конфисковали, а его поместили в клинику для душевнобольных.

  Полдня пришлось разрезать автогеном сплюснутый в лепёшку "форд", чтобы достать Леонида. Во время осмотра его изуродованного до неузнаваемости тела среди прочих вещей в одном из карманов пиджака был обнаружен револьверный патрон 38-го калибра с титановой гильзой и серебряной пулей.

  Спустя месяц, когда Владимира выписали из клиники, он зашёл в оружейную лавку на Карл-Йохансгате, купил там точно такой же, как у него был, шестизарядный Магнум 38-го калибра и заказал один единственный патрон с серебряной пулей.

  Был ясный погожий июльский день. Владимир с Вероникой сидели на берегу пруда, неподалёку от их дома. Немного в стороне, у самой воды играли дети. Вероника сорвала травинку и наматывала её на указательный палец. Владимир держал в руках револьвер. Откуда-то издалека донеслись глухие еле слышные раскаты грома.

  - Будет дождь,- оценивающе посмотрев на небо, сказал Владимир.

  - Я люблю дождь,- сказала Вероника, выбросив надоевшую травинку.

  - А я люблю тебя, и Алинку с Никитой.

  - Я тебя тоже люблю,- подумав, сказала Вероника.- Но порой ты бываешь невыносимым.

  - Я исправлюсь. Только не бросайте меня. Иначе мне конец.

  - Всему рано или поздно приходит конец,- равнодушно произнесла Вероника.

  - Не говори так. Это жестоко и неправильно.

  - Увы, это неизбежно. И ничего тут не поделаешь.

  - Я против этого. Слышишь, против этого,- протестуя, с раздражением заорал Владимир и нажал на спусковой крючок.

  Его нашли через несколько дней. Он лежал на том самом месте, у пруда, неподалёку от своего дома, с простреленной грудью. Рядом в траве валялся револьвер с одной единственной гильзой в барабане.

  

  Опубликован в:

  Сборник "Следи за Рукой", Megachaos, 2011г.
Литературный журнал "Нева", Петербург 2011г.
Сборник рассказов "Дети судьбы", Amazon, CreateSpace Independent Publishing Platform 2013 г.
Победитель Литературного конкурса "Пути героя - тур 4" 2013г.

61

Куриленко А.И. Гоаглиф     "Рассказ" Мистика

  Алкобасский монастырь должен был быть красивым. Он должен был предстать перед Арью во всей красе, заставить задержать дыхание, благоговеть и трепетать. Но вместо этого он просто появился: шестиметровые серые стены проступили сквозь серую же пелену ливня, и это были самые обычные стены - как в сотне других монастырей и аббатств. По виду и не скажешь, что за этими стенами самая большая церковь Португалии, и стометровый неф, и усыпальница Педру Первого, великую историю любви которого знает пол-Европы. И это не говоря о великолепном саде, винных погребах, Монастыре тишины и статуях всех королей Португалии.

  Спутник Арью, Его Преосвященство Джузеппе ди Ласерда, епископ, пока что епископ, поправил себя Арью, едва глянул на мрачную каменную стену и направил коня левее. Косые струи дождя обрушивались на двоих служителей Господа, словно желая заставить их убраться восвояси. Но долгое двухнедельное путешествие как раз подошло к концу, вот он, Санта-Мария-де-Алкобаса, монастырь, долженствующий поражать архитектурной новизной, а на деле оказавшийся обычной обителью монахов за хмурыми стенами. Впрочем, Арью списал своё разочарование на погоду. Возможно, при свете солнца в суровой мрачности каменной стены можно увидеть если не красоту, то хотя бы... приветливость, которой должен обладать дом Господень. Впрочем, на это рассчитывать не приходилось - большая часть виденных Арью церквей, соборов и часовен старались подавить попавшего в них человека размерами, высотой сводов и ещё десятком архитектурных ухищрений, о коих только зодчим и известно.

  - Ворота, - обронил Его Преосвященство.

  Арью пригляделся, и с трудом рассмотрел впереди широкие ступени, ведущие к тяжёлым деревянным створкам, врезанным в острую арку, над которой в каменной стене располагалось гигантское, с человеческий рост, окно-роза.

  Оба всадника спешились. Арью, повинуясь жесту епископа, поднялся к дверям, и забарабанил по дереву ладонью. Ждать пришлось не долго, скоро внутри заскрипели засовы, и взору Арью предстало близоруко щурящееся небритое лицо под довольно небрежно выстриженной тонзурой.

  - Слушаю тебя, сын мой, - проговорил привратник.

  - Э... - Арью был уверен, что их ждут, чуть ли не ежечасно выглядывая в сторону Ватикана, и растерялся, - Вы написали письмо, и вот мы здесь... Ваша беда... Мы прибыли по поводу изгнания... Одним словом... это ведь Алкобаса?

  Лицо монаха изменилось до такой степени, словно это был уже другой человек. И этотдругой человек очень сильно смахивал на образ, который Арью рисовал в голове, представляя этот момент.

  - Слава Богу! Вас двое? - он выглянул наружу, пытаясь рассмотреть второго. - Так входите же, входите!

  - Кто-то должен обиходить наших коней, - Арью знал, что этим должен заниматься он, пока идёт ученичество, но ситуация была нестандартная: их и вправду ждали.

  - Конями я займусь сам, а вы проходите, - привратник шустро выбежал под непогоду, принял у Его Преосвященства поводья, и двинулся дальше вдоль стены - видимо там была другая дверь, для неофициальных, так сказать, ситуаций. Можно было спорить на что угодно - лошади не будут обихожены как следует, зато в течении самого короткого времени о приехавших узнает каждый обитатель монастыря.

  Епископ обогнал Арью, и двинулся вперёд с видом хозяина, шествующего по своим владениям. А владения поражали. Неф и вправду был величественным - несколько десятков острых арок, высоких, метров до двенадцати, если не больше, располагались одна за одной, превращая обычный широкий зал в произведение искусства. По бокам узкие окна-бойницы почти до потолка, впереди - окружённый восемью колоннами - белый алтарь за рядами скамей. Всё это молодой человек отметил на ходу, едва поспевая за епископом.

  Прошагав мимо алтаря, Его Преосвященство свернул направо, к неприметной двери, постучал и вошёл внутрь, не дожидаясь разрешения. Говорят, старик ди Ласерда к самому Папе входит так же запросто, без стука, но в это Арью не верил - нет на свете человека, могущего позволить себе так много.

  Внутри находились несколько монахов, их тонзуры блестели в неровном свете пары факелов, чадящих на стенах по бокам, одиннадцати толстых свечей, вставленных в медный подвсечник, возвышающийся на заваленном бумагами столе. Монахи сидели за столом и, по всей видимости, гости из Ватикана прервали важное собрание.

  Повисшее молчание прервала встречающая сторона - Его Преосвященство не счёл нужным начинать разговор первым, а просто уставился на собравшихся угрюмым взглядом грифа-трупоеда.

  - Те ли вы, кто должен был явиться? - вопросил сиплым голосом самый дряхлый из монахов.

  Епископ остановил взгляд на заговорившем:

  - Я - Его Преосвященство епископ Джузеппе ди Ласерда, представитель Папы в Португалии, представитель Папы в этом деле, экзорцист. Это - фра Арью Куштодийру, мой помощник и также представитель интересов Папы в этом деле, и также экзорцист.

  - Приятно, что Папа в мудрости своей, дарованной всевышним, счёл необходимым отправить к нам соотечественника, - прошамкал монах, - Меня зовут прете ди Са, Жулиу ди Са. Настоятель.

  - Прете, - склонил голову в приветствии епископ, - Угодно ли вам взглянуть на наши бумаги?

  Не дожидаясь ответа, Его Преосвященство вынул из-за пазухи ворох бумаг, завёрнутых в на удивление сухую ткань. Рекомендательные письма легли на стол, и монахи тут же принялись их изучать, обсуждая что-то полушёпотом. Среди скреплённых печатями верительных грамот лежало и письмо из Алкобасы, и, по мнению Арью, одного этого письма хватило бы, что бы поверить имна слово. Такие послания приходят Папе не каждый день, а конкретно это письмо Арью читал сам, со Святейшего разрешения, разумеется. Ужас, сквозивший в каждой строке, просачивался сквозь бумагу, и переворачивал что-то в вашей душе. Как-то сразу не оставалось сомнений, что писавший сие человек прикоснулся к чему-то потустороннему, жутком, необъяснимому.

  Кто-то спросил, голодны ли гости, но епископ ответил отрицательно.

  - Что ж, с формальностями можем покончить, - молвил ди Са, - Как скоро, скажите пожалуйста, Ваше Преосвященство, вы избавите Алкобасу от этой напасти?

  - Почему же вы говорите "напасть", прете? - голос епископа сочился елеем, но Арью знал - как раз от такого голоса ничего хорошего не жди. Только не с ди Ласердой. - В письме вы использовали другое слово, совсем другое. Почему бы вам не произнести его сейчас?

  - Господь не желает, чтобы уста Его чад чернили красоту Его белизны подобными словами, Ваше Преосвященство. Письмо было продиктовано страхом, но сейчас, когда вы с нами, он отступает. Я бы не хотел, чтобы в нашей обители звучали гневающие Его слова.

  - Однако, написанное вами не может быть обманом, - Его Преосвященство подошёл к столу и опёрся на него, не отрывая взгляда от затравленных глаз монаха, - Ведь ложь опозорила бы вас, показала, насколько ошиблось духовенство Португалии, назначая вас настоятелем самой большой и, ни секунды не сомневаюсь, самой красивой церкви страны. Как могут священнослужители равняться на лжеца? Да-а, не могут, и я всего лишь прошу вас произнести то, что вывела на бумаге ваша же рука. В знак того, что всё, написанное вами - правда, в которую вы верите всей душой.

  - Вы можете спуститься в винный погреб, и сами всё почувствуете...

  - О, возможно, в этом нет необходимости. Всё, что нужно для изгнания, я получу в этой комнате. Вас же настоятельно прошу исполнить мою просьбу. Что же до осквернения себя непотребными словами, то вам беспокоиться не о чём - даю слово, что буду молиться о том, чтобы Всеблагой Господь простил вам это малое прегрешение.

  - Но...

  - Смею вас уверить, я появляюсь только в самых сложных случаях, и я хочу убедиться, что этот такой. Не хотите - не говорите. Мы отбудем утром.

  Арью слушал, затаив дыхание. Старик ди Ласерда загнал настоятеля в угол, но, Господи, как же ювелирно он это сделал. "Когда-то я буду таким же", - подумал Арью.

  Ди Са опустил глаза и прошелестел едва слышно:

  - Я написал, что в Алкобасе поселился сам дьявол. Стоит спуститься в винный погреб, тебя обуревает ужас. Слышишь рёв сотен глоток, но не ушами - он раздаётся внутри головы. Теряешь контроль над телом, и хочешь одного - бежать. Потому что чувствуешь себя в западне.

  - Ну что ж, вот и разобрались, - тон Его Преосвященства стал деловым, не довольным или торжествующим, а именно деловым - епископ не бил лежачих, если без этого можно было обойтись, - У вас в подвале Гоаглиф, уважаемый прете ди Са. Не дьявол, но тоже ничего хорошего. Господь даровал мне силы для его устранения, но потребуется ваша помощь. Всех вас.

  - Всё что угодно, - сказал настоятель, а его свита подтвердила согласным бормотанием. На всех монахов произвела впечатление демонстрация, кто хозяин в этом здесь-и-сейчас раскладе. Ди Са, которого они слушались, и которого, без сомнения, будут слушаться и дальше, в данный момент ничем не руководил. Явился не просто экзорцист по вызову, работник, у которого есть перед монастырём обязанности, но тот, кто привык к повиновению - и показал это сразу.

  - Прежде чем я приступлю к изгнанию, - Его Преосвященство потёр руки, - Вам надо кое-что узнать. Чтобы, так сказать, понять саму суть того, что скоро здесь произойдёт. Гоаглиф не обладает единичным сознанием, как мы, люди. Он - словно сгусток дождевых червей или клубок змей: много отдельных существ слились воедино, и не распадаются, держат форму. Только каждая отдельная сущность Гоаглифа неразумна, и сам он неразумен. Но голоден, и...

  - Простите великодушно, Ваше Преосвященство, но уже не о библейском ли демоне Легионе вы говорите? - встрепенулся настоятель. - Который вошёл в стадо свиней и утопил их?!

  - Нет, прете, я же говорю: Гоаглиф неразумен. С ним нельзя пообщаться. С ним нельзя договориться. Это не личность. Это гигантское ничто, которое хочет насытиться. Оно хочет... Впрочем, это уже не так важно. Пока всё ясно?

  Все заворожённо закивали, и Арью в том числе: о такой диковине он слышал впервые. Суккубы, бесы, демоны и черти - о них кто не знает? Но Гоаглиф... Можно спорить, это одна их самых секретных тайн Ватикана, и если бы эта тварь не обосновалась в Алкобасе, никто из монахов о ней и не узнал бы.

  - Ну что ж, тогда перейдём к самому неприятному, - Его Преосвященство посуровел, - Объявляется Гоаглиф всегда в святых местах и всегда после того, как святое место было очень сильно осквернено. Особенно сильно.

  Монахи поняли не сразу. Но постепенно до них дошло, и каждый изобразил гримасу недоверия. Все смотрели на епископа неприязненно, некоторые агрессивно, а один даже вскочил со своего места.

  - Что вы хотите сказать, Ваше Преосвященство? - потрясённо проговорил настоятель.

  - Я хочу сказать, что в предыдущий раз я изгонял Гоаглифа из одной благочестивой обители, где процветало мужеложство. А перед этим он вселял ужас в обитателей одного монастыря на севере Франции, не скажу какого, так там под полом рефектория был тайный подвал, в котором звонарь пытал женщин. Мой учитель говорил, что и Тамплиеры, поклонявшиеся кошачьей голове в божьей церкви, тоже были почтены его присутствием. Раньше он объявлялся нечасто - пару раз в столетие. Но теперь времена вы сами видите какие - Европа на пороге катастрофы. Этот континент, который открыли, пытаясь найти Индию, это пороховое оружие... Воистину, грядёт конец времён! Гм... Но я отвлёкся. Нам осталось лишь выяснить, кто и что натворил у вас в монастыре - и считай, дело сделано!

  Тут монахи заговорили разом:

  - Нет! Этого не может быть! Нет! Какое кощунство!

  - Кощунство отпираться, - устало произнёс епископ, когда они успокоились, - Вас, монахов, тут не так уж много. В опочивальнях сейчас отдыхают не более трёх десятков человек. Ещё семеро - здесь. В такой маленькой общине все на виду. Кому-то из вас нужно просто начать говорить. Уверяю, наказанию подлежит только виновный или виновные. Те из вас, кто просто молча позволял твориться осквернению, не понесут наказания, хотя и должны бы. Но я даю слово.

  Его Преосвященство подумал, и добавил:

  - А чтобы ни у кого не осталось сомнений в правдивости моих слов, пожалуй, в ваши подвалы стоит спуститься моему помощнику, фра Куштодийру.

  Арью не знал как реагировать.

  - Э... Да, конечно... как угодно Его Преосвященству, - только и сумел пролепетать он.

  ---

  Спускаться в погреб было страшно. Факел не развеивал тьму, но делал её ещё более зловещей. За пределами освещённого круга могло таиться что угодно, и юноша до полусмерти испугался полуистлевших останков бочки, ютившихся у подножия ступеней в углу. Но кроме этого, нормального, страха, страха неизвестности, не было ничего: ни безотчётного сводящего с ума ужаса, ни рёва сотен глоток, и мало по малу Арью успокоился.

  - Как там? - донёсся до юноши окрик сверху. Приготовления к спуску не заняли много времени, но все обитатели Алкобасы явились ко входу в погреба, благо, дождь закончился. Вести, подобные этой, разносятся по небольшим закрытым группам быстрее, чем табун лошадей по пшеничному полю.

  - Ничего, - крикнул, полуобернувшись, Арью, - Ничего не чувствую, кроме холода.

  Сверху раздался голос учителя.

  - Это оттого, - говорил Его Преосвященство, обращаясь к толпе, - что для Гоаглифа Арью - незнакомый человек. Чистый. Незамутнённый. Он не жил в осквернённой святыне, не пропитался её духом. Но стоит туда спуститься одному из вас... Вот ты! Да-да, ты! Спустись-ка! Молодой, ноги здоровые, выскочишь, если чего!

  На протесты невезучего монаха просто не обратили внимания - его буквально впихнули в дверной проём. Монах, всхлипывая и трясясь, о не смея ослушаться, сделал несколько шагов вниз, и замер. Его всхлипы превратились в тонкий скулёж, и...

  И вот тут Арью что-то почувствовал. Сначала какие-то отголоски, смутные образы и ощущения - что его конечности плохо слушаются, что он барахтается в какой-то вязкой жиже, нехватку воздуха, лёгкую панику. А через мгновенье паника обрушилась на всё его существо, завладела всеми уголками сознания. Любая мысль, до того, как она успевала сформироваться, вытеснялась простой и ужасной: "Мне нечем дышать!"

  С трудом развернувшись на почему-то непослушных ногах, Арью бросился к выходу. "Я умру!" - билось в голове, а раскрытый рот не мог втянуть в себя ни грамма воздуха. "Я умру!" - он карабкался по пологим ступеням на четвереньках, не помня себя. "Я умру!" - и рык, звериный рык в голове, но не угрожающий, а предсмертный. И словно кто-то смотрит в спину...

  А потом было просто страшно. Арью сидел, вдыхая и выдыхая, привалившись спиной к запертой двери, и утирал с лица слёзы. Намного позже пришла мысль: и как это я не обмочился?

  Молодой монах, которого отправили вслед за Арью, сидел неподалёку, его состояние было не лучше.

  - А теперь мы поступим вот как, - говорил епископ ди Ласерда, обращаясь ко всем, - В течении следующих нескольких чалов я приму каждого из вас. По одному. С каждым у нас будет доверительная беседа. Я гарантирую сохранение тайны, какой бы страшной она ни была. Но если окажется, что услышать мне нечего, мы с помощником покинем это место. И тогда Гоаглиф покинет погреб. Не могу сказать когда - может, через месяц, может, и больше. Он найдёт большинство из вас, куда бы вы ни сбежали. Как ни странно, но даже этот мерзкий выкормыш ада служит Всевышнему. Он карает, и карает жестоко. Гоаглиф вечно голоден. И молитвы и реликвии тут не помогут - эта тварь древнее многих реликвий. В общем, я жажду услышать, что же у вас в Алкобасе произошло.

  ---

  Они снова ехали верхом, но погода была намного приветливее. Солнце потихоньку садилось, но Его Преосвященство заверил, что в Баталью, ближайшую деревню, они попадут засветло.

  - Арью, ты увозишь с собой из Алкобасы ценнейший опыт, - говорил Джузеппе ди Ласерда, епископ (но уже без пяти минут кардинал) и экзорцист, - Это и опыт столкновения с неизвестным, а этого в нашей работе хватает. И опыт обуздывания страха. Уповать на Господа можно и нужно, но и самому себя уметь контролировать не помешает. И опыт вскрытия ланцетом правды многослойную корку лжи, которая есть в каждом человеке и особенно там, где собираются вместе больше одного человека.

  Арью уже полностью оправился от пережитого, и, видя, что учитель разговорился, рискнул спросить:

  - А что увозите из Алкобасы вы, Ваше Преосвященство?

  - Что увожу я? Гм... Полтора десятка чужих секретов, три страшные тайны и одну историю доведения до самоубийства. Алкобасцы оказались далеко не ангелами, но справедливость восторжествует, могу тебе гарантировать. Повинных монахов никто не накажет сразу, но со временем они получат своё. Информация, которую я передам наверх, поможет восстановлению справедливости. Во славу Господню, разумеется.

  - Ваше Преосвященство, но всё же что такое Гоаглиф?

  - Слышал про чёрные ямы смерти? Сейчас они уже не встречаются, но мой прадед помнил одну такую. Вроде лужа как лужа, а как опустится на поверхность птица, так и оказывается, что под тонкой плёнкой воды - тягучая чёрная жижа, густая, и затягивает, что твоё болото. Птица бьётся, вырывается, а жижа топит её. Гоаглиф, он зародился в точно такой же яме смерти, да только той ямы уже много веков как нет. Но тонули там звери сотнями, тысячами. Вот это их предсмертные метания ты там, в погребе, и слышал. Что такое Гоаглиф, сказать точно не могу, да только молитвы против него не помогают. Я тебе способ с ним сладить расскажу, и будешь потом ты его изгонять. Как понадобится Папе ещё какой монастырь проинспектировать.

  Арью потрясённо уставился на епископа. А тот продолжил:

  - Вот ты сам только что спросил, что я увожу из Алкобасы. Вот его, его, Гоаглифа, и увожу. Дальше ты увозить будешь. Кстати, зови меня по имени. А то что за обращение "Ваше Преосвященство"? Между равными это не принято.

62

Л.Е.А. Пятнадцать дохлых кошек     "Рассказ" Мистика

Пятнадцать дохлых кошек

   ***

   Только в матриархальном по духу обществе могло быть создано сооружение, подобное Лабиринту, величайшему из дворцов Крита. Это был огромный многоуровневый комплекс, включавщий как многоэтажные наземные постройки, так и подземные катакомбы, связанные сложной системой коридоров, лестниц и тайных ходов. Дворец разрастался стихийно, достраиваясь по мере потребности без оглядок на какой либо изначальный план, впрочем, безусловно талантливо, и зачастую с блестящей импровизацией; недостатка в хороших архитекторах, как и художниках, тут не было. Это не значило, что архитектор женщина; можно сказать, что Крит был прогрессивным обществом с декларируемым равенством полов. Просто система ценностей в этом обществе женская. К примеру, такой исконной мужской забаве, как война, уделялось мало внимания. Не из-за гуманистических соображений. Понятиям гуманизма и справедливости внимания уделялось еще меньше. Главная же ценность тут - красота, в любых её проявлениях. Поистине это было общество победившего эстетизма. Само существование матриархата делалось возможным благодаря Хранительницам - касте принцесс и жриц, владевших Знанием, то есть магией. Мужчины к Знанию не допускались.

  Так было испокон веков, но как любое табу, запрет со временем стал казаться бессмысленным. Эсме сама обучила своего любовника, Туната, некоторым магическим приемам. Тогда она еще не знала, чем это для него обернётся.

***

   Дворцы не нуждались в укреплениях. Их обитатели пугали врагов гораздо больше. Даже когда под слоем выпавшего пепла погиб последний урожай, чернь предпочла умирать от голода в своих лачугах, нежели перейти запретную черту, настолько силён был страх многих поколений. Вот и сейчас мародёры из черни ограничились тем, что подожгли дворец. Это даже к лучшему, решила Эсме, пусть её дом погибнет в очистительном пламени, но не станет пристанищем черни или чужеземцам.

   Дым ухудшал и без того плохую видимость, пламя уже охватило западное крыло. Сначала Эсме вышла к дворцовому театру, и обнаружила что несколько смельчаков, скорее всего не из черни, а из вторгнувшихся на остров варваров с севера, всё-таки проникли внутрь дворца. Сейчас они расположились на местах для зрителей, притащив сюда большой, в человеческий рост, пифос с вином, каким-то чудом уцелевший во время подземных толчков, а один, уже пьяный, плясал на сцене в ритуальной маске быка, размахивая священным двухсторонним топором лабрисом.

  В другое время Эсме наказала бы святотатца. Сейчас же она бесшумно повернула назад, оставшись незамеченной. Дым уже разъедал глаза, идти мешали разбросанные всюду вещи, оставленные в спешке бежавшими владельцами. Вдобавок ко всему, Эсме чуть не наступила на свернувшуюся клубком змею. Стараясь не паниковать, она пыталась вспомнить потайные выходы, которые не были еще перекрыты пожаром или обвалами. Пробравшись через зал с обрушившимися опорными колоннами, где ей пришлось передвигаться едва ли не ползком, девушка обнаружила магическую ловушку замкнутого пространства. Попавшийся в неё обрекал себя на блуждание по коридорам в поисках выхода... такие ловушки весьма способствовали созданию легенды о Лабиринте. Придётся потратить время на её прохождение.

   В ловушке кто-то был. Девчонка, самое большее лет четырнадцати, из черни, видимо из дворцовой прислуги, хныкала, сидя в углу. Увидев принцессу-жрицу, девочка потрясенно охнула, и поспешно встала на колени. Эсме прошла мимо, не обратив на неё внимания. Та, то судорожно всхлипывая, то кашляя от дыма, увязалась за девушкой, панически боясь отстать.

   Когда они, наконец, выбрались из горящего полуразрушенного дворца, Эсме словно впервые заметила девочку, и бросила:

   - Иди своей дорогой.

***

   Солнце играло в листве смыкавшихся крон деревьев. В их ветвях, перекликаясь с пением птиц, звенели на весеннем ветерке колокольчики, которые должны были привлекать добрых духов. Эсме стоило немалого труда найти Туната в этой части сада. Он дремал, лежа на траве, весна уже заканчивалась, и лепестки цветущей вишни медленно падали на землю, несколько лепестков лежали в его волосах. Присев рядом, Эсме улыбнулась, и, прошептав заклинание, поменяла направление полёта лепестка так, что тот сел Тунату прямо на нос, он громко чихнул и проснулся.

   - Когда ты научишься сам так делать? - не удержавшись, Эсме расхохоталась.

   ...Колокольчики продолжали звенеть, в нос что-то попало, и Эсме чихнула.

   - Тунат?!

   Она окончательно проснулась. Девчонка сидела рядом и таращилась на неё. Хорошенькая мордашка испачкана в саже, испуганные глаза. Маленький напуганный зверёк. Место было похоже на то, где она нашла Туната; хотя до осени еще далеко, деревья сбросили листву, вероятно из-за нехватки солнечного света. Пепел всё еще падал на землю, он-то и попал ей в нос. Эсме забралась сюда, в самую чащу, чтоб дождаться темноты и двинуться в путь, и, похоже, не заметила, как заснула. Она планировала идти к одной из гаваней южного берега острова, северный берег ближе, но там уже хозяйничали варвары с континента.

   Эсме глянула на девочку. В пути надо будет чем-то питаться. А у неё только кусок козьего сыра и немного вина.

   - Встань, - сказала она. Та повиновалась. Худенькая, но на бёдрах, уже принимающих женственную форму, мясо есть. Эсме никогда не доводилось пробовать человечину. Если это надо, чтобы выжить...

   - Как тебя зовут? - спросила Эсме.

   - Тинтур, - испуганно ответила та.

   - Ладно, пойдешь со мной, - сказала Эсме. Девочка с облегчением улыбнулась и кивнула.

   Когда окончательно стемнело, Эсме с девочкой покинули свое убежище. Они шли по довольно удобной тропе, но пришлось обойти две маленькие горные деревушки черни, похоже, обе вымершие, рисковать Эсме не стала. Ближе к утру наткнулись на костёр с обожженными человеческими костями. Из-за массового голода каннибализм среди черни стал обычным явлением.

   Девушку позабавил испуг на лице её новоприобретенной подружки, и она решила сделать привал здесь. Девочка, с вздохом облегчения упала на землю. Полная луна изредка выглядывала из-за туч, освещая зловещий пейзаж.

   - Госпожа, а правду ли рассказывали про чудовищ, обитавших в подземельях дворца, которые сейчас выбрались на свободу? - спросила девочка шепотом, вглядываясь во тьму.

   - Помолчи, - ответила Эсме, доставая сыр. Девочка буквально пожирала его глазами. Эсме какое-то время колебалась, и, наконец, с внезапным раздражением швырнула сыр на землю.

   - Жри, - а сама обессилено откинулась на спину. Вот и взяла с собой мясо... осталась еще и без сыра. Если бы Лилим не умерла от яда, она бы сейчас умерла со смеху. Тинтур тем временем схватила сыр и жадно впилась в него белыми зубами, не обращая внимания на прилипший к нему пепел.

   Сама Эсме не ела уже третий день, а жажду утоляла вином, которого оставалось на пару глотков. После короткого сна они двинулись дальше, и рассвет встретили уже на южном склоне горного хребта. Далеко внизу лежала гавань, через которую шла большая часть торговли со страной Сфинкса, главным союзником Крита. Еще дальше расстилалось море, окрашенное восходящим солнцем в тысячу оттенков и напоминавшее сейчас расплавленное золото. Восход поражал своей красотой; объяснялось это выбросами пепла, но Эсме восхищалась этим зрелищем.

   Несмотря на усталость, девушка почувствовала, как ей хочется жить и увидеть восход следующего дня. В этот момент она поняла, что за ними следят.

***

   Извержение вулкана на островке рядом с Критом было лишь началом конца. Землетрясения разрушили значительную часть дворцов, такое бывало и раньше. Но вулкан извергался снова и снова, пепел, покрыв землю, вызвал голод, сначала среди черни, позже, по мере истощения запасов, угроза голода нависла и над дворцами. До последнего момента их обитатели держались за старый образ жизни. Доходило до того, что на последнем празднике весны многих больше волновал дефицит цветов для церемониального обмена венками, чем опустевшие зернохранилища. Тогда стали модными искусственные цветы, что совершенно искажало замысел праздника. Когда первые беженцы из дворцов потянулись на берег, только для того, чтоб погибнуть в гигантских приливных волнах, опустошивших побережье и уничтоживших практически весь могучий критский флот, лишь тогда считавшаяся ранее чем-то вроде дурного тона, сродни суевериям черни, версия о гневе богов стала звучать всё чаще. Причиной объявили нарушение табу о допуске мужчин к магии. На посвященных мужчин началась охота, многих принесли в жертву, сопротивлявшихся просто убивали, единицам удалось бежать в горы. Среди последних оказался и Тунат.

  На них с Эсме донесла Лилим.

***

   Врагов было трое. Уже не таясь, они вышли из кедрового леса, росшего вдоль тропы. Двое с мечами, один держал в руках пращу. Сверху послышался звук покатившегося камешка, враг уже ждал и там. Остановились на приличном расстоянии, что-то тихо обсуждая между собой. Учитывая магию, особенно преувеличенные представления черни о возможностях владеющих ей, трем вооруженным мужчинам было вполне разумно опасаться одинокой путницы. Эсме решила бороться до конца, как боролся Тунат, но чувствовала себя совершенно обессилевшей. Девушка попыталась применить заклинание, вызывающее у врага панику, и с удивлением почувствовала, как заклинание блокировали. Сделать это мог только другой маг. Один из трёх, видимо старший, что-то сказал, и пращник, не торопясь, начал раскручивать своё оружие. Эсме смотрела на него, понимая, что это конец. Ну что же, она умрёт достойно и рассмеётся Лилим в лицо.

   - Девочка, ты иди сюда, - крикнул пращник. Тинтур не пошевелилась, оставшись стоять рядом. Даже немного жаль её, если подумать, что с ней сделают.

   Неожиданно командир остановил пращника, и сделал несколько шагов к ним.

   -Эсме! - Тунат бросился к ней.

***

   "Если он выживет, остров будет принадлежать ему. И таким, как он". В Тунате было сложно узнать прежнего дворцового щеголя, он зарос и отпустил бороду. Эсме сидела рядом с ним у тлеющего костра, на котором поджаривались мидии. Со стороны моря доносился шум прибоя.

   - Здесь, на берегу, голода нет. Нас не так много, хотя постоянно присоединяются новые выжившие. Мы уже наладили связи с варварами на северном берегу. Поверь, и чернь и варвары такие же люди, как и мы... - Тунат говорил, заметно волнуясь, рассеянно шевеля палкой тлеющие угли.

   Эсме чувствовала, как внутри всё закипает от гнева. В голосе её, напротив, прозвенели льдинки.

   - Ты думаешь, я стану смотреть, как двуногие свиньи из черни и чужеземцы войдут в мой дворец, склеят черепки битой посуды, и будут хлебать из неё?

   Тунат долго молча смотрел на неё, и вспыхнувшая в его взгляде злость сменилась отчаянием.

   - Я знал, что ты не останешься, - только и сказал он.

   - А я знала, что ты остаёшься, - прошептала она. Эти двое сейчас чувствовали себя так, словно он еще мальчишка, а она девчонка. Такое часто бывало, когда они были вместе. Может, это чувство и притягивало их друг к другу.

   Первый корабль пришёл месяц спустя, угаритское купеческое судно, с вырезанной головой льва на носу.

   Капитан, толстяк с бегающими, всё замечающими глазками, согласился доставить Эсме в Египет, вместе с вестью о гибели Крита. Тунат в день отплытия ушел в горы. Оба понимали, что всё уже сказано. Тинтур, которая всё время держалась рядом с Эсме, хотя девочке уже ничто не угрожало, неожиданно заявила, что отправится с ней.

   Эсме смотрела, как удаляется остров, и понимала, что Тунат в этот момент глядит на уходящий в море корабль. Тоска поначалу заглушалась невероятностью происходящего, Эсме не могла понять, как ей удалось обмануть проклятие. Лишь когда горы стало трудно отличить от облаков, а сопровождавшие корабль дельфины неожиданно повернули назад, лишь тогда тоска зверем вцепилась ей в сердце, так что потемнело в глазах. Там, то ли в горах, то ли в облаках, осталось всё, что было ей дорого.

***

   Принцессу погибшей страны Кефтиу столичный Уасит встречал торжественно. Среди вельмож слухи о чужеземке ползли самые разные, вплоть до того, что страна её ушла на дно Зелёных вод.

   Впрочем, больший интерес вызвали разговоры о роли заморской принцессы в замыслах фараона. Хоть чужеземка не была царевной Египта по крови, но говорили, что ей суждено стать царевной по предначертанию небес.

   Когда Эсме услышала об этом, её губы искривились в горькой улыбке. Предначертаниям девушка не особо доверяла с некоторых пор. Но, если кто-то и читал её Книгу жизни, то он действительно развернул новый свиток. Тысячи людей взирали на путь чужеземки к дворцу фараона по улицам великого города. В покоях, куда её провели, девушку окружили евнухи и служанки. При первой возможности Эсме отослала всех, оставив при себе лишь Тинтур.

   Так какая же её роль в замыслах фараона? Чужая страна, чужие боги... впрочем, отныне это её страна. И кто знает, кому эта страна будет поклоняться завтра... хозяйке своей судьбы лучше спросить себя, какова роль фараона в её замыслах?

   Начиналась церемония встречи. Пройдя по коридору, выложенному алебастровыми плитами, Эсме оказалась в просторном зале, вдоль стен которого возвышались изваяния богов и царей. Здесь собрался весь цвет двора правителя Египта. Вельможи и придворные дамы, советники, военачальники при оружии, белого и чёрного цветов кожи. Присутствовал и сын фараона Аменхотеп, её будущий муж. Эсме чувствовала на себе его взгляд.

   Когда она вошла, то услышала возгласы:

   - Нефертити!

   Эсме, убедившись, что сын фараона отвёл взгляд, позволила себе чуть нахмурить брови, спросив переводчика:

   - Что значит это слово?

   - Это значит 'красавица пришла'. Таково новое имя невесты наследника трона, - ответил тот, поклонившись.

  

  Нефертити было суждено запечатлеть своё имя в истории. Под этим именем она прожила долгую, по мнению окружающих счастливую жизнь, и умерла в Египте.

Эпилог

   Свободное падение продолжалось, казалось, бесконечно, хотя на самом деле исчислялось секундами. Парашют раскрылся, резким рывком проверив сухожилия на прочность и переведя тело в вертикальное положение. Эрих Ланге, сержант первого десантного штурмового батальона вермахта, разглядывал место высадки. Им еще повезло, противника непосредственно под ними нет, другим десантируемым на Крит сходу приходилось вступать в контактный бой, вплоть до рукопашной. Внизу был склон холма, на котором предстояло закрепится до окончания высадки. На фоне выцветшей травы видны красно-белые контейнеры с оружием. Эрих, спружинив ногами, упал на бок, перекатился и замер, определяя направление стрельбы. Освободившись от лямок, он вытащил парабеллум и бросился выше по склону, к ближайшему контейнеру. Он почти добежал, когда бившая непрямой наводкой артиллерия англичан накрыла холм. Взрывной волной его отбросило назад. Эрих лежал на спине, глядя вверх, и как ему казалось, падал назад в небо. Все звуки из мира исчезли. Потом и сам мир исчез.

   Та часть души, которую египтяне называют Ка, и которую обычно изображали в виде птицы с человеческим лицом, еще оставалась около тела, мечась между ним и контейнером с оружием, а сама душа уже находилась на распутье измерений, вспоминая цепочку своих прошлых перерождений.

   До того как стать Эрихом Ланге, она прошла через рождение в теле венецианца, прожигателя жизни и искателя приключений. Будучи в глубине души романтиком, тот всю свою недолгую жизнь пытался найти девушку, туманный образ которой посещал его в причудливых сновидениях. Девушку в венке великой жрицы. Познав многих, но так и не найдя никого похожего на неё, венецианец погиб в пьяной поножовщине у портовой таверны в Кандии, на острове Крит.

   Предыдущим её воплощением был араб, уроженец города Кордова. Истовый до фанатизма мусульманин, свои странные сновидения, еще более яркие, чем у венецианца, он приписывал шайтану. Кордовец приплыл на Крит с флотом основателей Критского эмирата. Вскоре после этого, в морском бою с византийцами он почти весь обгорел от греческого огня, и умер от ожогов на берегу. В предсмертном бреду араб твердил о птице с прекрасным женским лицом, в волнении бившей крыльями у его изголовья.

   До этого она родилась в теле той, которая носила имена Эсме, Нефертити и Нефер-атон. Той, которой удалось покинуть этот остров. Проклятие все-таки настигло её. В каком бы теле она не родилась, судьба приведёт её на Крит, и оборвёт её жизнь там. Снова и снова она будет возвращаться сюда, и погибать насильственной смертью.

   Ну что же, подумала душа, увлекаемая в воронку нового рождения, разве это худший из жребиев? В конце концов, та, которой удалось покинуть этот остров, всегда хотела на него вернуться.

68

Львова Л.А. Барисан     Оценка:9.18*6   "Рассказ" Мистика

   Барисан

   Призывно горели костры стойбищ Верхнего мира. Галчи вздохнул. Из-под рёбер вырвались воздушные струйки, колыхнули источённую временем рубаху. Трудно отказаться от единственного утешения - побродить в ночной сырости, под свежим ветром, который пахнет сосновыми кронами. Пора... Нечего медлить... В низинах поредел туман, высыпало серебро на высоких травах. Скоро полиняет край неба, и лоб заломит от птичьего свиста. А там, внизу, в тишине, его ложе выстлано трухой. Корни деревьев сплелись в лодку. И Галчи поплывёт в ней по Нижнему миру. Поплывёт с надеждой однажды подняться на блестящую твердь Верхнего. Зацокают по ней копыта белой кобылицы. Выйдут навстречу родичи, и он обнимет застенчивую Бадарму.

  

   ***

   Металлоискатель распищался. Тимоха восторженно завопил: "Йээс!". Колян, жевавший бутерброд в машине, поставил на заднее сиденье термос и, давясь на ходу, бросился к другу.

   - Ну чё?

   - Смотри на индикатор, чудак!

   -Ух ты! Серебро! Да как близко! - Колян захотел было обнять друга, но раздумал. Побежал за лопатой. Это ведь он, Колян, почуял удачу и настоял, чтобы проверить здесь.

   Тимоха сантиметр за сантиметром утюжил песчаный пятачок среди сосен. Писк металлоискателя радовал душу. Счастливый Колян стоял рядом с лопатами и чуть ли не подпрыгивал от нетерпения.

   - Вот тут рыть будем, - сказал Тимоха.

   По-хозяйски, расчётливо, очертил ребром лопаты прямоугольник, первым вонзил в дёрн специально заточенную сталь. Но травяной покров не поддавался, словно кто-то держал его снизу. Скинули накомарники и футболки - душно, как в бане. Ветер хоть бы подул, что ли. Тимоха пошёл за водой к машине. Колян крикнул:

   - И мне принеси. Только не из термоса, а минералки. Освежиться надо.

   - Мне плесни... - прозвучало за спиной.

   Колян натужно ухнул и отбросил очередной дерновый пласт. Выпрямился. Конкуренты, ети... Весь их двор свихнулся на поиске. Мешали друг другу, на пятки наступали. Видно, проследили за Тимохой с Коляном и незаметно подкрались.

   Оглянулся и удивился до минутной немоты.

   Вместо знакомых пацанов - тщедушный бурят в рванье. В чёрных глазах - горе горькое. Широкие скулы обтянуты коричневой кожей, похожей на спёкшуюся картофельную кожуру. Лиловые губы потрескались.

   - А ты кто такой? Чего попрошайничаешь?

   Бурят промолчал. Дунул ветер, но косматые, в сосульках, волосы не шевельнулись, не колыхнулись и лоскуты рубахи. А по Коляновой спине мурашки пробежали - то ли от холодного порыва, то ли от страха.

   - Колян, иди сюда. Пожрём и отдохнём заодно. Перекурим, - позвал Тимоха.

   Он что, не видит? Или не придаёт значения тому, что чужак рядом отирается? А вдруг сейчас подтянутся кореши этого бурята? Прощай, находка! Нет, с места, где обнаружили клад, он с Тимохой не уйдёт. А если с незнакомцем по-свойски поговорить? Колян повернул голову.

   Никого...

   Вгляделся в кусты и тени соснового леса. Привиделось, что ли? Бывает... Колян, пока мелким был, много чудес понатворил. До сих пор знакомые потешаются.

  

   Пожевали. Бутерброды были безвкусными и слегка пахли дымом. Минералка отдавала тухлятиной. Колян не мог выкинуть из головы мысли о парне-буряте: он же местный, может, за своими побежал. Побоялся в одиночку разбираться, сейчас всю свору притянет.

   - Чего-то жратва не лезет. В брюхе бурчит, а жевать лениво, - сказал Тимоха. - Вон сколько всего осталось. Пока до Сальска доберёмся, стухнет.

   - Муравьям в лесу бросим. Пошли копать. А то понабегут сейчас...

   - Кто понабежит-то? Наши отправились в верховье Китоя. Суслик нашёл где-то старые карты с посёлками, вот они и рванули.

   - Я про местных. Ошивался тут один...

   - Ты чё, Колян?.. Чё мне не сказал?.. Постой... Дуришь, да? Тут на пятьдесят кэмэ вокруг пусто.

   - А... разве ты бурята не видел? Он возле меня стоял.

   Тимоха выплюнул кусок, прополоскал рот минералкой. Вылез из машины, потянулся:

   - Дремотно стало. Сейчас бы давануть часок-другой на свежем воздухе. Копать нужно. Вот в Сальск вернёмся, ты, Колян, иди к врачу. Забодали твои приколы: то тебе дохлые овцы мерещатся, то люди в заброшенной деревне, то бурят среди сосен.

   - Но ведь...

   - Что ведь? В прошлый раз все поняли: на том месте раньше кто-то жил. Холмики рядком, где избы были, вроде как улица. А ты - люди, люди... Вот и сейчас тебя глючит.

   Тимоха направился к расковырянной земле. Колян расстроился, потёр лоб. Ну за что это ему? С детства в дурачках. С тех пор, как оборвалась цепь...

  

   ...Ох, и раскачались же они! Вот-вот завертятся "солнышком" вокруг перекладины. Такое только старшаки могут. Крутят "солнышко" под ругань дворовых старух и мамашек с колясками. А сегодня Колюня и Иринка из второго подъезда залезли на доску, подвешенную на скрипучих ржавых цепях. Было страшно, в животе будто ледышки бултыхались. Когда взлетали, даже кроссовки от доски отрывались. Но девчонка хохотала, косички взвивались над головой. Вдруг наверху что-то взвизгнуло, сильно дёрнуло, поволокло вниз. Мелькнула многоэтажка, и всё пропало.

  

   Когда открыл глаза, тошнило очень. Тётки вокруг. Их рты раскрывались, а вместо голосов - какое-то гудение. Потом врач на "скорой" приехал. Колюне было стыдно: первый раз раскачал девчонку, и вот... звезданулся с качелей. Иринка, наверное, и смотреть на него больше не станет. Высмеивать будет. Вот она, рядом с носилками идёт. Вымазалась вся, точно банку с малиновым вареньем на себя опрокинула. Чудная. А у него на груди шарик надувной, и откуда только взялся. Радужный, глазам больно смотреть. Иринка красной пятернёй к нему потянулась, но Колюня отстранился - ещё заляпает. Девчонка рот открыла, полный малины, а в ней - белые крошки. Пусть ревёт, не отдаст он шарик.

  

   И в больнице к нему Иринка приходила, ночью. Варенье на её голове засохло, неприятно почернело. Поэтому он глаза зажмурил и дождался утра. Рассказал маме про грязную девочку. Она не удивилась, только странно так посмотрела. Когда из больницы выписался, про Иринку забыл. Через год увидел её маму, спросил, где дочка. Женщина ничего не сказала, обошла стороной, глядя поверх его макушки. А потом Колян снова всё забыл. И когда узнал, что Иринка разбилась и давно похоронена, не расстроился. Только вот с того случая его все считают придурком, потому что Колян бережёт свой блескучий шарик, сторонится людей. А вдруг нечаянно раздавят? Что-то важное связано с шариком. Может, это Колянова душа?

  

   Эх, чего рассиживаться-то. Колян достал из багажника перчатки-диэлектрики, грохот с крупными ячейками, сито, полотняные мешочки и вёдра. Поплёлся к Тимохе, который стоял уже по колено в яме и с остервенением что-то вырубал.

   - Корнями всё позаросло... мать вашу... Первый раз такое вижу...

   Друг бросил лопату, опустился на колени и потянул моток корней на себя, побагровел от натуги.

   Колян захотел сказать, что сейчас они в четыре руки быстро справятся, но не успел. Тимоха заорал благим матом. Чего это он? Вдруг травма? Тогда беда - Колян на кровь смотреть не может, потому что трясучка нападает. А напарник замычал, подняв рыжие от песка перчатки к лицу.

   - Тимоха, потерпи, я щас... Тимофей... Аптечку из машины достану...

   - А-а-а... это удача... а-а-а... Смотри сам! - провыл друг и протянул Коляну что-то чёрное и... ужасное.

   - Думал, ты поранился. Что это?

   - Да я... я каждый день готов такие раны получать, - ответил товарищ.

   Вскарабкался на край ямы, чуть не целуя находку.

   - Что это? Хорош орать, покажи.

   В горсти лежало что-то вроде громадного чёрного краба.

   Колян протянул руку, но Тимоха прижал находку к груди.

   - Щас... погоди... дай полюбуюсь...

   Колян с трудом определил в грязном переплетении проволок странный обруч, с которого словно был готов сорваться всадник на восьминогом коне.

   -Эх, оплавилась майбхаши, пообломалась местами, - продолжил бормотать, как зачарованный, Тимка. - Ну ничего, мы сейчас всё просеем, найдём. У мамульки ювелир знакомый есть, выровняет и подлатает.

   Колян мало что понял в чепухе, которую нёс счастливый Тимоха, но стал помогать. Вычерпывал песок, вываливал его на грохот. Напарник взвизгивал в экстазе: в маленьком ведре росла куча грязных покорёженных блях, монеток, витых цепей и каких-то обломков. Коричневые конские кости откидывали за спину, а вот человеческих не было. И слава Богу!..

   - Тим... а тут... это... - промямлил Колян. - Покойничка-то нету, что ли?

   - А зачем тебе он? - весело поинтересовался друг. - Познакомиться желаешь?

   Коляна почему-то замутило. Несмотря на резиновые сапоги и перчатки до локтя, песчинки кололи и царапали тело. В голове шумело. Но не поддержать шутку - нехорошо, и он через силу ответил:

   - А как же? Посидеть, отметить встречу.

   Тимоха довольно заржал. Всегда сомневался в Коляне, сторонился его. А он свой в доску пацан, нечего и рассуждать.

  

   К вечеру "улов" - два ведра металла - был устроен в багажнике и хорошенько прикрыт. Тимоха достал свои бумажки о членстве в каком-то отряде и положил в бардачок. Мало ли что. Последнюю воду вылили на руки. Колян даже шею пытался смочить.

   - Дома помоешься, гусь лапчатый, - сказал Тимоха.

   - Почему гусь-то? - вяло удивился Колян.

   - Да поговорка такая у бабки была, - ответил друг, заводя машину. - Купаться в детстве любил. Да чтобы воды на полу было больше, чем в ванне. Слышь... Мы пожевать-то забыли, а ведь ещё пять часов езды.

   - На трассе шашлычников полно, - устало ответил Колян, откинув голову.

   Сначала машину бросало из стороны в сторону по бездорожью, потом затрясло на гравийке. Колян пытался прогнать совершенно дикие для него мысли о верхнем и нижнем мире, которые упорно лезли в голову, но устал. Заснуть тоже не смог и погрузился в думы.

   - Колян, а бурят-то тебе привиделся? - товарищ прервал блуждание Коляновых мыслей.

   - По ходу так. Вытаращил гляделки, грустный такой. А потом исчез. Наверное, это его там захоронили.

   - Ну ты... тундра. Это ж шаманское захоронение. Пуд серебра да стальных штучек немерено. Мы с тобой рекорд Суслика побьём. Огребём ставки. Да ещё загоним антикварам, а может, даже музейникам. Маман поспособствует. А ты со своим грустным бурятёнком. Да он и рядом не стоял с шаманом. Может, вообще обогатимся. Кхм... кх... Блин. Простыл, что ли.

   - Тимоха, а может, бурята вместе с шаманом закопали, чтоб на том свете прислуживал?

   - Кхм... это тебе не Египет. И не скифы. Чего ты привязался-то? Раз конские кости, стало быть, воин, то есть взрослый мужик. Если рогатая корона - майбхаши, значит, шаман. С такой кучей серебра могли только того закопать, кто на седьмом круге был.

   - Это как? Да не злись, не у каждого маманя - историчка, - попробовал оправдаться Колян.

   - Маманя у меня спец по Франции 18 века. А про бурятов она знает только то, что они здесь до русских жили. А может, и этого не знает, - заржал Тимоха не без обычного ехидства. - На высшем седьмом круге духи даровали шаману возможность шастать по небу, аки посуху. Колдовать. Потом расскажу. А сейчас, помолчим, ладно? Горло дерёт, как будто ежа глотаю. И гарью воняет, сил нет.

  

   Колян на молчанку был согласен. Ещё как! Говорить было трудно, словно к языку груз подвесили. Перед глазами замельтешили чёрные точки, подкатила тошнота. Так всегда начинался приступ дикой головной боли. Он сжал зубы, чтобы не застонать. Потом стал глубоко, с трудом, дышать, но словно ржавая пыль полезла в рот и ноздри.

  

   ***

   Галчи, немой последыш Цингина, рукавом заслонился от пыли. Четыре всадника проскакали от богатой юрты шамана. Старый и могущественный Догсан недавно вернулся с монгольской границы - по каким-то важным делам ездил. И вот уже лунный месяц не показывался на люди. Из юрты вышла зарёванная младшая жена. Без платка. Позор. Тут же выскочила согнутая старуха - первая, главная жена - и со злобой дёрнула молодку за косы. Бадарму выдали за седого шамана на тринадцатом году, и сейчас она поступила, как девчонка: села в пыль, придерживая огромное брюхо, и стала размазывать по лицу слёзы. Старуха тюкнула её в темечко и снова зашла в юрту. Вытащила кожаное ведёрко, толкнула сапогом Бадарму в поясницу - уноси. Жаркий ветер донёс запашок, как от дохлого барана. Болен шаман - заразу из Монголии привёз. Бадарма пошла вылить подальше от юрты нечистоты. Закашлялась. Галчи заметил розовую слюну на круглой щёке и попятился. От этой болезни уже много людей умерло, самые бедные и слабые. А всадники в большой русский посёлок поскакали. Это точно. Привезут доктора в белом халате. Но вот что не давало покоя Галчи: почему шаман не позвал добрых духов-эженов, чтобы выздороветь? Зачем ему русский доктор?

  

   Бадарма вернулась без ведра. За живот схватилась. Шагнёт - остановится. Губы закусила, согнулась. Вот родит на улице, не в юрте, и её ребёнок будет, как Галчи. Он-то на свет на выпасе появился, и онгоны-предки не смогли передать речь. Из юрты, ободрав кожаный полог, выбежала главная шаманская жена. Завыла и бросилась на землю. Разодрала на себе одежду и платки. В скрюченных пальцах застряли седые пряди. За ней высыпали дети - от ползунков до подростков. Старшие-то давно разъехались или переселились на небо, в Верхний мир. Галчи растопырил пальцы на обеих руках - вот столько было детей у шамана. Галчи хоть немой, но способный. Во время белых духов-метелей, когда род собирался в зимниках-убэлжоонах, приезжали два учителя - русский и бурят. Ходили по юртам, с ребятишками говорили. Галчи всё понимал, научился считать. А теперь спрятаться нужно. Помощник шамана, злой Дубшан, причину смертей искать будет. На кого укажет - тот и виноват. Галчи видел, как раздирали то коня, то сразу трёх баранов странной масти. А два раза виновными были люди, но их не тронули, а прогнали с позором. Мальчик развернулся и побежал к своей юрте.

  

   Оказалось, что всё горе из-за белой кобылы-красавицы. На ней и отправится шаман в последний путь, а к седлу привяжут котомку с мёртворождённым сыном от Бадармы. Сама молодка кашляла и стонала под навесом возле стайки-хотона: в юрту её не пустили. Два русских врача о чём-то говорили с Дубшаном. Уже известно, что здоровым нужно уехать, а к больным прибудут врачи из губернского города. Галчи пожалел Бадарму. Ещё в прошлом году гонялась с другими ребятишками за баранами, ловко путая им рога верёвкой. И вот теперь, скорее всего, умрёт. Нет, она должна остаться в Срединном мире, родить других детей. А если попросить мёртвого шамана заступиться за младшую жену? Галчи правильно решил, так и поступит. Как закопают шамана, спустится к нему в яму и будет говорить без слов, потому что духи и мёртвые язык забывают. Он убедит шамана дать здоровье и жизнь Бадарме.

  

   Как стемнело, Галчи вылез на четвереньках из-под завязанного на ночь полога юрты и помчался к далёкому сосновому лесу. Там, по словам отца, укрыли под слоем лапника мёртвого шамана. Его полагалось оставить на открытом месте, чтобы расклевали птицы. Тогда весь род будет удачлив. Но русские не разрешили, велели сжечь. Сейчас на костровище дымятся останки лошади и труп старика из чьей-то юрты. А шаман дожидается своего часа в лесу. Когда уедут русские, тело вынесут в степь, и обычай будет соблюдён. Галчи знал лес очень хорошо. Вместо языка духи дали ему зрение, как у рыси и острый собачий нюх. Вот бы охотником стать и взять Бадарму в жёны. Зимой ему будет четырнадцать лет - самая пора жениться.

  

   Галчи быстро разбросал лапник, разрыл песок. Вытащил свои дары - беличьи шкурки, которые сам добыл зимой. Захотел сунуть их прямо в руку покойнику - так легче будет с ним договориться, но неподалёку затрещали сучья. Галчи прислушался - трое идут. Говорят по-русски. Он научился понимать чужую речь. И говорить бы научился, но вот беда - безъязычный. Испугался: и обычай нарушил, и строгий указ русского врача. Влез в яму, спрятался за высоким конским боком.

   - Я, Догсан, не понимаю твой народ. Чума. Страшная эпидемия. В губернии скончалось семнадцать тысяч, госпитали переполнены. В инфекционных бараках больных на пол кладут. В Догонае половина населения больна. И тут этот варварский обычай.

   - Невежество, Иван Степанович. Детям с младенчества голову всякой дикостью забивают.

   - Смотри... Спрятали тело под лапником. Выжидают, пока мы уедем. Сейчас белки и мыши постараются. И пойдёт чумной пожар полыхать дальше. Давай сюда скипидар и факелы.

   Наплескали остро пахнущей жидкости. Затрещали факелы, полетели на лапник. Духи огня начали свою пляску.

  

   Галчи выбрался из ямы. Надо же - цел, даже волосы не опалило. Русские пошли прочь. Догсан обернулся и увидел скорченную тень у костра. Протёр глаза и обомлел: вроде подросток, невесть откуда взявшийся, к огню руки протянул. А через миг исчез, будто и не бывало.

   - Устал, брат? Я сам на ногах еле держусь. Пойдём.

   - Иван Степанович... Что-то почудилось мне. Давайте вернёмся к костру.

   - Пойдём, Догсан, пойдём. Увидят твои - не простят. Невежество, сам понимаешь.

   Воняло жжёным волосом и горелым мясом. Жёлтый дым мешал звёздам глядеть на землю. Галчи отчаялся. Теперь к шаману не подступиться. Не договориться, чтобы жила Бадарма. Галчи попытался взять большую ветку - разбросать костёр, но пальцы не подчинились, не ощутили клейкую шершавую кору. Сунул руку в костёр - пламя не укусило, облизало пальцы и взвилось в небо, рассыпая искры. Приподнялся и увидел под собой несмятую траву. Вот оно что... Духом-бохолдоем стал. И вправду: каждый шаг легко относил его всё дальше и дальше. Подпрыгнул - и взвился над дымом, который из-за ветра пошёл понизу. Нет, назад нужно... К костру, где горит шаман. Галчи теперь вместо него. Спустятся другие духи - кто их за Бадарму попросит? Охотником ему не стать, не показать родителям молодую жену. Зато он может заслужить право поставить свою юрту в Верхнем мире.

  

   Но отчего так горько? Наверное, потому что никто из Срединного мира не знает: Галчи больше нет среди людей. Бохолдой он, несчастный дух погибшего насильственной смертью. Поднял голову и посмотрел на звёзды - костры у юрт Верхнего мира. Закричал... и услышал свой вопль. Сильный, звонкий и отчаянный. Очень далеко, в Доганае, затявкали собаки.

  

   Поутру женщины хлопали полотнищами юрт, складывали их. Блеяли овцы. Русские избы прикрылись ставнями, притихли за запертыми на засовы воротами. Не попрощались бывшие соседи. Мать Галчи сунула Дубшаю узелок с медной лампой - единственной роскошью в юрте. Помоги - сын пропал. Но помощник шамана, который и четвёртого круга не прошёл, отмахнулся: некогда. Буркнул, что так духам угодно. Когда стойбище потянулось по дороге, женщина всё оглядывалась, не бежит ли её ущербный ребёнок следом за телегами. Но в тучах рыжей пыли не мелькала выцветшая рубашка. Видно, правду Дубшан сказал: не захотели онгоны, чтобы Галчи вместе со всеми уехал. Но не страшно: любой, даже не родственник, мальчика подберёт. При случае родителям доставит или присмотрит.

  

   Через три дня пути выяснилось, что заболевших нет. Дубшан важничал, выпятив грудь, пощёлкивая плёткой. Часто подходил к старикам. Они глядели на него запавшими глазами. Каждый заплатил за побег от смерти покинутой роднёй или свежими могилами у соснового леса. Три ночи людей будил странный крик. "Болезнь по пятам идёт, новые жертвы ищет", - объяснял Дубшан. С каждым переходом вопль становился всё глуше, а когда добрались до холодного предгорья, где никогда не было стойбищ-летников, совсем затих. "Потерялся сын, никогда дорогу сюда не найдёт", - подумала мать Галчи.

  

   ***

   - О чём задумался, Колян? Подъезжаем к Усть-Далею. Заправимся. Шашлычков пожуём?

   - Не хочется.

   - У нас помидоров полно. Или, может, сыром с батоном перекусим?

   Тимка подъехал к заправочной колонке. Вылез и вяло сказал:

   - Ты это... нарежь помидоров, что ли. Брюхо целый день пустое.

   Колян обернулся. Вся пакеты на заднем сиденье словно припорошены рыжим песком. Так и не притронулся к ним.

   Друг вернулся с бутылками колы, уселся. Вопросительно поглядел на Коляна, но ничего не сказал. Так и промолчали всю дорогу.

  

   С утреца встретились в гараже. Разложили вещи по вёдрам - отмокать. Руки противно дрожали, бил сухой кашель. Колян смахивал со лба холодный пот и видел, как мучается Тимоха - у друга из уголков губ постоянно сочилась слюна. Он вытирал рот сначала платком, потом достал из навесного шкафчика полотенце. Работали молча, разговаривать совсем не хотелось. Но когда Коляна начало выворачивать наизнанку приступами пенистой рвоты, Тимоха сообщил:

   - Я смотрел в инете... По ходу, мы попали. В 1910 году там, где копали, эпидемия была. Чума, завезли из Монголии и Маньчжурии.

   - Так это... столько лет прошло. Вся зараза должна сдохнуть. И потом, металл-то оплавленный. Сожгли покойничка. Нет, не должно быть заразы. Пугаешь?..

   - Чего тебя пугать? Прочитал про эту болячку, признаки у неё совсем не такие. Просто... муторно. Не ел ничего со вчерашнего утра. Башка трещит. При гриппе и то легче было...

   - Вот и у меня трещит. Ещё тошнит, и слабость навалилась. К врачам нужно, - тихо сказал Колян.

   - Выдумал тоже - к врачам. Ещё признайся, что чумное захоронение раскопал. Не очкуй, разберёмся со странностями, - попытался казаться бодрячком Тимоха.

   - Ничего себе странности. Похоже, что нас наказали, - перешёл на шёпот Колян.

   Тимоха поморщился, но потом спросил вполне серьёзно:

   - Колян, ты извини, я над тобой ржал всегда. Но... Никто не чудится? Типа как вчера... парень-бурят?

   - Нет. Как назло. То постоянно перед глазами всякая хрень мельтешит, а сейчас пусто.

   - Видения сами к тебе приходят, или ты как-то их вызываешь? - продолжил допытываться Тимоха.

   - Ну ты даёшь, - возмутился Колян. - Вызывать ещё. Я где только не лечился, чтоб они исчезли: и в больнице, и у бабок - не помогло.

   - Зато сейчас не видишь.

   - Не вижу. В голове дырища огромная и мысли дурные. Верхний мир, Срединный, Нижний... Знаешь, Тимоха, я реально чокнуться боюсь.

   - Погоди... Что там про миры-то? Подробнее расскажи.

   - Не могу словами. Не получится. Глюки какие-то. Зря мы всё это, - Колян показал на мешковину с отмытыми кусочками серебра, - оттуда забрали. Притащили вместе с вещами мёртвых и заразу, и миры эти. Бурят, наверное, предупредить меня хотел, чтобы не трогали.

   - Ну ты даёшь! - обозлился Тимоха. - Сколько такого добра по музеям? Сколько в коллекциях у людей? Что, все с вещичками души покойников возле себя собрали? Тундра, ох, и тундра же ты. Вот зря тебя с собой взял. Это ты виноват. Только ты.

   - Почему я?..

   - А кто у нас с мертвяками общается? Или ты соврал: и про людей в заброшенной деревне, и про парня возле могильника? А кто меня на то место притащил? Стой, Тимоха, здесь точно что-то есть. Чую, будто затаилось под землёй,- юноша передразнил друга и сердито продолжил: - Ты... ты виноват, и больше никто. Вот думай теперь, что делать.

   Колян сжал ладонями голову и сидел, не поднимая глаз на Тимоху, который зашёлся в кашле.

   - Из-за тебя, придурка ... недаром с тобой никто общаться не хочет... придётся... всё назад везти... - обтирая розоватую пену с губ и задыхаясь, сказал синий от немощи и злости напарник. - Суслику за проигрыш... кто платить будет?.. А поездка... бензин... время... Попал ты... Колян.

   - Сколько я тебе должен? - чуть слышно прошептал Колян.

   - Нет, ты не придурок... идиот... о деньгах говоришь... когда мы сдохнуть можем...

   Удушье и кашель внезапно прекратились, и Тимоха с облегчением присел на корточки. Подождал, прислушиваясь к себе: всё ли в порядке? Потом внушительно объяснил товарищу:

   - Понимаешь, у бурят три мира: Верхний - там духи обитают; Срединный, где люди живут. И Нижний, в котором всякая нечисть водится. Ты ж этого не знал, так ведь? Значит, тот парень, что к тебе прицепился, где-то застрял. Никогда не думал, что об этих мистических штучках буду говорить на полном серьёзе. А всё ты... И ты должен либо заставить его отвязаться, либо помочь. Как - думай сам. Я по своим каналам разведаю. В общем, завтра снова в Усть-Далей едем. А сейчас по домам.

   - Зачем в Усть-Далей? Отвезти всё, что выкопали?

   - Ну... ну не знаю, как с тобой, блаженным, разговаривать. Ты, главное, думай. Попытайся поговорить с этим парнем. Узнай, что ему нужно. Понадобится вещи увезти - увезём и назад закопаем.

   Молча убрали всё, что удалось отмыть, в мешок. Тимоха сокрушённо помотал головой, но засунул его в багажник. Заперев гараж, обмолвился:

   - Странно: как решили клад назад везти, так сразу всё и прошло. И головная боль, и кашель.

   А Колян промолчал, потому что не захотел снова оказаться виноватым дурачком. Получасом ранее он так расстроился из-за упрёков напарника, что толкнул к нему свой талисман - радужный шарик, невидимый для других людей. Вроде ущёрб возместил. Бывшая Колянова "душа" сразу прилипла к Тимохе, и друг излечился.

  

   Дома Колян закрылся в комнате и стал думать. Плохо без переливчивого шарика, маятно. Но если бы Тимоха из-за Коляновых видений пострадал, было бы ещё хуже. А потом и не заметил, как заснул. Открыл глаза и почувствовал себя совсем здоровым. Позвонил Тимоха, сказал, что подъедет.

   - Сынок, далёко собрался? - спросила из свой комнаты мама. - Не забудь: завтра на дачу едем...

   - Ладно, - с трудом, словно вспоминая забытое слово чужого языка, ответил Колян.

   Будет ли "завтра"? Может, в Верхнем мире нет времени. Вечное лето. На пастбищах овцы жуют траву. Возле юрт на открытом огне варится мясо. Ждёт его Бадарма.

  

   Друг всю дорогу трещал, делился познаниями. Слова неприятно стучали в виски. Хотелось просто молчать. Надоел ему этот Нижний мир. Всё не так. Душа неспокойна. На Срединный путь уж не вернуться, с этим придётся смириться. Скорее бы решилось: дух-эжен он или новый обитатель небесного улуса. Привязан ли к разрытой могиле или сможет наконец-то войти в юрту, сесть возле очага. А Бадарма подаст его родителям круглые чашки с дымящимся чаем, потом протянет блюдо с варёной бараниной.

  

   Машина остановилась. Вышли. Тимоха открыл багажник, в котором всю дорогу в мешке бряцали штучки из могилы шамана.

   Колян помотал головой - не стоит доставать награбленное - и поманил к песчаным холмикам. И всё молча, будто язык проглотил. "Не-е, правильно, что с ним никто не связывается, - подумал Тимоха. - Ненормальный. Всё это из-за него".

   Подошли. Тимоха почему-то задрожал, когда посмотрел на рыжий зев ямы, кучи дёрна, раскиданные конские кости. А Колян спокойно шагнул вниз, улёгся и свернулся калачиком. Что с ним?.. Чокнулся от пережитого, точно чокнулся. Покойника изображает, что ли? И что теперь делать?

   - Колян, вылезай. Слышишь? Сумасшедший...

   Тимоха метался возле могилы и отчаянно матерился. Но сунуться в яму не мог - словно что-то удерживало. Потом наплевал на свои страхи и спрыгнул. Колян лежал недвижно. Попробовал потрясти - друг был как каменный.

   - Колян, объясни, что ты вытворяешь. Колян... ей-богу, оставлю здесь, если будешь молчать.

   Попытался поднять - взвыл от боли под ложечкой и в пояснице. С досады пнул Коляна в бок - чуть ногу не отбил. И тут... Заметил боковым зрением какие-то блики, словно мыльный пузырь завис между ним и другом. Вот дела! Того и гляди, сам с катушек съедет, будет дурачком, как Колян. Отодвинулся - пузырь за ним. Валить отсюда нужно, и как можно быстрее. В последний раз тряханул Коляна - всё бесполезно.

   - Ну и лежи тут, придурок. Я поехал.

   Пошёл к машине не оглядываясь. Связался с психом на свою голову. Теперь проблем не оберёшься. Вот сволочь.

   Тимоха со злости не заметил поросшей травой рытвины и ткнулся носом в землю. Поднялся и зашагал дальше. Приедет в Сальск, анонимно позвонит в полицию по телефону доверия, пусть чокнутым занимаются. А он будет всё отрицать: никуда не ездил, ничего не знает. Сумасшедший Колян всё выдумал. А если?.. Вдруг Колян того... ласты склеил? Не вынес напряжения? Ну дела... Сначала нужно выбраться отсюда, а потом он решит, что делать. На крайняк мамане признается. Тимоха чихнул. Хотел вздохнуть и не смог. Поднял глаза...

  

   Перед ним колыхалась огромная тень. В мельтешении чёрных мушек угадывались руки с пластами отслаивающейся обугленной плоти. В руках - чаша. Соображение Тимку не покинуло, и он узнал посудину, из которой буряты плещут водку, поминая своих духов и оставляя барисан - жертвенное подношение. Мелькнула мысль: "Точно, помер Колян. Помянуть нужно". Всё-таки удалось набрать в лёгкие воздуха, который показался густым смрадом. А тут ещё мыльный пузырь снова замаячил. Тимка заорал что есть силы и мысленно швырнул пузырь к гигантскому призраку.

  

   Бросился прочь. Выбежал прямо к машине, трясущимися руками открыл дверцу и плюхнулся на сиденье. Еле совладал с ключом, потому что потные пальцы не слушались. С шумом мотора пришло спокойствие, и этот чёртов пузырь исчез. Скорей отсюда. Пусть привидение Коляна забирает. Он виноват. А Тимоха ни при чём... нормальный потому что. Не заметил, как выбрался на гравийку, а потом на шоссе. Ничего не понял, когда перед ним вдруг вырос капот КАМАЗа. А после всё закрыла вечная ночь Нижнего мира.

  

   Колян очнулся, с удивлением огляделся и выбрался из ямы. Ничего себе... Как он здесь оказался? Заковылял прочь, ощущая непривычную пустоту. Потом вспомнил, что отдал "душу"-шарик Тимохе, и порадовался: с ним друг нигде не пропадёт. Ведь уцелел же Колян после падения с качелей, и ещё раз где-то повезло спастись. Где - Колян не вспомнит. Да и неважно.

  

   Галчи наконец-то подъезжал на белой кобыле к своему улусу. У его плеча колыхалось круглое облако, рассыпая радужные блики. Приветливо горели вечные костры у войлочных юрт. Дождался он барисана. Кто-то, наверное, барана в его честь зарезал.

  

  

  

   Барисан - бурятский обряд поминовения умерших.

   Бохолдой - дух человека, насильственно умерщвлённого.

   Майбхаши - рогатая корона шамана.

   Онгоны - духи предков.

   Эжены - духи Нижнего мира. Бывают добрыми и злыми.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

69

Людвиг С.Д. Если ты действительно что-то хочешь...     "Рассказ" Мистика, Любовный роман, Юмор

...то смерть тебе в помощь!

  Я никогда в жизни не поверила бы, что существует такая работа, если бы не вертелась как стажер возле одного из сотрудников, который забирал душу из умершего тела. Душа возмущалась, кричала орала, визжала, несмотря на то, что в теле опознавался вполне взрослый парень (хотя надо отметить, опознавался с трудом), держалась за свое поврежденное пристанище так, что моему коллеге пришлось отдирать ее за пятки. Наконец, все получилось, дух угомонился, уныло свернулся в трубочку и послушно переправился куда надо.

  - Ненавижу самоубийц, - пожаловался Петя, стирая пот со лба. - Как при жизни дураки, так и после смерти. Почти всегда сначала убьются, а потом уходить не хотят. С ними столько мороки, что никому из девушек их не отдают, а у Павла убитые. Это похуже даже.

  Петя проводил мне краткий экскурс в их дело, а я только бестолково кивала и поддакивала везде, потому что, надо признать, пребывала в замешательстве. Нет, ладно. Еще можно допустить, что работа смертью существует. Судя по тому, как отказываются уходить некоторые личности, нужное дело. Но каким образом я-то согласилась на нее? Зарплата мне что ли все глаза затмила? Хотя такую же можно найти и на других вакансиях менеджера "по работе с клиентами".

  - Петь, а ведь ночью люди тоже умирают? Что тогда? - уточнила я.

   Я уже уяснила, что каждый из сотрудников занимается своим видом умирающих. Точнее своим видом смерти. А если еще точнее, то все это неофициально, любой сотрудник должен отправлять на любой "вызов", просто негласно парни бегают по убийствам, самоубийствам, алкоголикам и транспортникам, чтобы не травмировать женскую часть коллектива, а те, в свою очередь, с удовольствием забирают бабулек, которых парни не слишком жалуют. Паша, другой мой коллега, уже успел рассказать, что они как на уши присядут, всю свою жизнь пересказывая, так хоть самому в петлю. Паша вообще успел многое мне рассказать. Еще парни не любили работать с детьми. Но тут я их прекрасно понимала.

  - Мы же дежурим в ночь и в выходные, - пояснил мне Петя. Тоже, говорят, пришел в контору как я. То есть не побежал только потому, что опешил. - Там, конечно, сложнее. По выходным мрут много, особенно в праздники, это вообще катастрофа. Хотя там преимущественно алкоголики. Дядьки иной раз такие веселые попадаются, что самого с ними выпить тянет. Пашку как-то споил один такой труп, вот потом втык от начальства был!

  Петя хлопнул в ладоши, и мы спокойно перенеслись от места трагедии в уютный маленький офис в центре города. Точнее сказать подвал где-то в подворотнях. Но, в принципе, нашим клиентам нас искать не нужно.

  - Ну как тебе наша работа, Катенька? - ласково обратился ко мне начальник. Уже пожилой человек, но очень деятельный.

  Я только растерянно пожала плечами. Самой бы понять.

  - Тогда с завтрашнего дня начнешь ходить на выезды. Если ребята свободны будут, с тобой сходят. Или я сам даже. Не забудь, клиенты у нас специфические люди, так что дресс-код обязателен. Юбки я, конечно, требовать не стану, но одеваться лучше в черное или темное. Даже летом. В крайнем случае, может какой-нибудь черный халатик прикупить, как у нас девочки делают. И да, говорить о нас, конечно, не стоит. Но у тебя есть возможность сказать двум доверенным людям. Потом, в зависимости от стажа, число может расти. Все поняла?

  - Угу, - озадачено кивнула я, прикидывая, было бы мне все равно, в какой одежде пришла за мной смерть? Наверное, нет, хотелось бы торжественности в такой момент. Что ж, мне повезло, к черному цвету я отношусь очень хорошо.

  - Вот и отлично! А сейчас можешь заняться бумажной работой. Поскольку мы долго искали сотрудника, накопилось очень много. Викусечка, объяснишь?

  - Конечно, - мигом подскочила ко мне Вика, принимаясь объяснять посмертный документооборот. У меня даже зарябило в глазах от бумажек, но потом Вика обнадежила меня, что если мне угодно, половину могу вести в компьютере. И как-то сразу полегчало на душе. - В принципе, - пояснила девушка, - сроков жестких нет, главное никого не забыть. Нормы тоже не слишком закреплены. Единственное, за договорами надо очень строго следить. Вот за них по загривку прилетает только так.

  - Договорами? - бестолково переспросила я, не понимая, на что тут можно заключать договора.

  - Да. К нам иногда приходят, что-нибудь просят. Мы силами судьбы обязуемся исполнить за определенную цену. Не самое приятное, но такая уж политика компании. Вот стопочка от твоей предшественницы, - переложила мне под нос Виктория, и упорхала к себе. Она, кстати, пестрила ярко зеленым платьем, держа на рабочем месте тот самый черный халат.

  Вот, вроде, не первый раз работаю, и с документами уже сталкивалась, а что-то новая "должность" меня приводит в какое-то необычное состояние. Благо договора оказались чем-то знакомым, хотя бы до того момента, как я прочитала предмет и оплату. Чего тут только не было: ребенка за 5 лет жизни, здоровые ноги за суицид через десять лет, богатого мужа за первого ребенка. Собственно, на этом договоре я и запнулась. Мало того, что сами условия казались мне дикими и глупыми, так еще и фамилия стояла подозрительно знакомая.

  - Чего? - прошептала я, хмурясь и перелистывая договор до конца, где прилагалась копия паспорта, с которой на меня смотрела моя подруга Никиткина Анастасия Владимировна и мило улыбалась собственной глупости.

  ***

  - Привет, Катюш! И как твой первый рабочий день? - спросила Настя, выныривая мне навстречу из форда, и целуя в обе щеки.

  Встречу я назначила спонтанно, чуть не обматерив Настю сразу по телефону. Благо решила повременить, прочитав договор от корки до корки. Да, она может расторгнуть его в одностороннем порядке и все отлично. Проблема только в том, что Настя уже вовсю "встречалась" с заказанным богатым мужем, отчаянно уводя из семьи. И если до этого я вздыхала, но в счастье подруги с нравоучениями не лезла, то сейчас все внутри бунтовало.

  Я хотела высказать ей все, но пока ждала окончания рабочего дня, а потом опаздывающую на полчаса подругу, успела много чего передумать. И пришла к выводу, что Настя ну никак не входит в число тех двух доверенных людей, которым я могу рассказать о новой работе. И что если она узнает, то сразу же перезаполнит договор на кого другого, а мне выгоднее держать ситуацию под контролем. Поэтому как намекнуть подруге на то, что ребенок не цена за богатого мужа, причем украденного, я не знала.

  - Привет! Да нормально. Много бумажной возни обещают, - усмехнулась я, рассматривая уверенную блондинку в черных очках на пол-лица. Вроде, не страшная, что же она на такие меры пошла? - Потом не знаю даже, когда в следующий раз удастся вырваться и увидеться. Вот и решила сегодня встретиться.

  - И чем тебе нравится с бумажками возиться? - скривилась девушка, чуть дернув плечом и потревожив прямые пряди.

  - Не знаю. Как-то так получается. Как твои дела? - перевела я тему, подхватывая ее под руку и уводя прогуливаться по набережной, где мы и встретились.

  - Ой, да отлично все! - можно было сразу спросить про ее хахаля, но я почитала это сильно подозрительным. К тому же при вопросе как дела Настя неизбежно его вспоминала, и сейчас не изменила привычке. - Эдик такой галантный! Столько подарков дарит! Жаль только встречаться негде. По отелям подозрительно да и не люблю я их. Вот окончат ремонт у меня в квартире, я его сразу к себе позову!

  - А что жена его? - попробовала я косвенно надавить на совесть, хотя прекрасно знала, что с Настей что косвенно, что прямо трюк не сработает.

  - А что жена? - непонимающе уточнила Настя, глянув на меня. - Уже вся организация в курсе, что у нас роман. Он с ней только номинально живет, чтобы детей не травмировать. Хотя дети уже взрослые, должны понять. Жена в курсе уже, наверное.

  Вообще замечательно, опоздай я еще на неделю, они бы и вообще съехаться могли, а тогда блондинку от "богатого мужа" точно никто бы не смог отлепить. Да и сейчас ситуация не радовала.

  - Слушай, вот зачем он тебе? - рискнула задать прямой вопрос. В конце концов ее Эдик далеко не Бред Пит, чтобы за него цепляться. - Ты красивая молодая девушка, куда тебе старик с двумя детьми?

  - Эдик не старик, - безапелляционно заявила она, давая мне понять, что внешность ничто, главное деньги. Про то, что Настя умудрилась разглядеть тонкую и ранимую душу матерого предпринимателя, я предпочитала не думать. На смех тянуло.

  - Мне кажется, - продолжила я гнуть свою линию, - ты из-за него от много отказываешься. Все-таки встречаться с женатым это обременительно. Нашла бы себе свободного, ребенка бы завела.

  После этих слов Настя посмотрела на меня так, словно догадалась о моей осведомленности. Презрительно скривила губы и заявила:

  - Я сама знаю, что мне нужно, а что нет. И давай закроем эту тему.

  ***

  Как хорошо Настя знает, что действительно ей надо, я была в курсе. Потому что именно я утешала ее после того, как она добивалась понравившегося мальчика и поняла, что он козел. Именно я помогала ей продавать ненужный велосипед, на котором она прокатилась только один раз. И именно я убеждала, что синий ей не идет, после того как она отдала вечернее платье своей коллеге, а потом увидела, как обалденно оно смотрится.

  Ребенок, конечно, посерьезнее всего вышесказанного. Да к тому же, как выяснилось, забирать его у глупой матери придется именно мне. Настроившись расспросить коллег о договорах поподробнее, я при полном параде отправила на работу. Несмотря на уже утренний приступ злости, прическа легла волосок к волоску, изогнувшись от лица и приоткрывая жемчужные сережки.

  - Вау! - выдохнули мои коллеги, увидев меня в полупарадном черном платье ниже колен с короткими "жатыми" рукавами и на каблуках.

  - Что-то не так? - смущаясь, уточнила я. Если уж не положено косы и балахона, то надо же как-то придать себе рабочий вид.

  - Не, все так! Очень торжественно просто, - пояснила Вика, разглядывая меня внимательно.

  - Только самоубийц в таком виде не оттащишь. Да и к алкоголикам тоже пускать жалко, - засомневался Петя.

  - Она же не на дежурстве. С алкоголиками и самоубийцами сами работайте, - пожала плечами Вика. - А ведь есть же у нас такие, кто отходит в мир иной чинно, в кругу семьи? Или герои какие умирающие? Вот им бы такую красоту в самый раз. До меня некоторые постоянно докапываются, почему так не серьезно все. Сперва даже не верят и уходить не хотят.

  В общем, решили попробовать меня приберечь для особых клиентов, коих начали ждать всем составом. Конечно, для вида все занимались работой: кто отчеты составлял наверх (то есть вниз в нашем случае), кто договора писал. Я же вчитывалась в Наськин контракт, ища лазейку кроме самостоятельного отказа.

  К тому моменту, как подошел нужный клиент - прабабушка, хозяйка большой квартиры в центре города, - я зачитала его уже да дыр, так что оторвалась с удовольствием. Со мной посмотреть выстроился почему-то весь коллектив. Видимо, новички их баловали не часто. Или смерть в парадном платье представлялась чем-то удивительным.

  Хозяйка, которую тут же оплакивала вся родня, лежала, оглядывая всех со своего нового статуса, чуть презрительно поджав губы. У тела, правда, глаза оставались закрытыми, и выглядела картинка жутковато.

  - Здравствуйте! - поздоровалась я, когда все выстроились в сторонке траурной процессией.

  - Ты еще кто? - недоверчиво посмотрела старушка в мою сторону.

  - Дорогая Анна Юрьевна! - начала я, не обращая внимания на вопрос. - Вы прожили долгую и достойную жизнь, за которую успели совершить немало добрых и благородных дел. Ваша родня скорбит по вашему уходу, потому что им трудно придется без вас! Но вас уже ждут, и на меня, как на вашу личную смерть, возложена почетная обязанность сопроводить вас в лучший мир, где с нетерпением ждут старые знакомые и друзья. Прошу вас, - я протянула руку, и старушка, окрыленная, потянулась ко мне, легко оторвавшись от тела, а потом, немного пролетев, исчезла, словно бы прошла сквозь меня.

  - Нифига себе! Обычно такие бабульки долго за жизнь цепляются из вредности. А тут сама побежала! - восхитился Паша, покачав головой.

  - Ты бы так говорить умел, и к тебе бы бежали. Катя, ты кем раньше работала? - уточнил Петя.

  - Регистратором в ЗАГСе, - смущенная похвалой уточнила я.

  - О! - восхищенно протянул народ. И как-то все сразу решили, что я стану заниматься "элитными" случаями.

  В нашем подвальчике по прибытии тут же заварили чай, доставая печенье из заначки. Стали вспоминать разные случаи, какими уговорами приходилось призраков на тот свет выманивать. Я узнала, что призрак может и после того, как "смерть" - то есть наш сотрудник - отделила его от тела, еще оставаться в этом мире. И даже сбежать, если обладает на то достаточно веской причиной. Как-то между делом свернули на договора, и я успела вставить интересующий меня вопрос.

  - А вот как с договорами получается, он с нашей стороны обязателен к исполнению? - насколько я вычитала, если я просто так откажусь, то возмещать начальству убытки мне придется самостоятельно. Отдавать своего ребенка я не хотела еще больше. - Или все же есть какие-то факторы, по которым мы от него может отказаться? Я читала что-то про форс-мажор, но неужели и у судьбы они бывают?

  - Конечно, бывают! - заверила меня Вика. - Договор же это не прямое воздействие на психику или что-то, а только подборка наиболее удачных факторов. А иногда, если какой человек с сильным характером намерится помешать исполнению, то ничего не поделаешь. Например, одна женщина хотела спасти свою мать от неизлечимой болезни. Но старушка так настроилась умереть, что ни лучшие врачи, проходящие мимо, ни чудодейственные лекарства не спасли! Она пила таблетки, которые снижали эффект от новых изобретений! И много чего там было. Вот и форс мажор.

  Я усмехнулась, и уже придумала, где я буду искать для этой дуры форс-мажор.

  ***

  Приходить в дом к женщине, мужа которой пытается отбить моя лучшая (за неимением других) подруга, не только боязно, но даже стыдно. Но я, уверенная, что делаю для всех благое дело, отважно позвонила. Вообще такой женщине как Софья Андреевна Русакова в субботу полагалось пребывать в праздности где-нибудь на торжественном приеме или на яхте, но ее муж отчалил с Настей, так что хозяйку я застала дома. Несмотря на утомленный вид, Софья Андреевна смотрелась более чем достойно даже в домашнем платье с короткой аккуратно уложенной стрижкой и совершенно без макияжа. Настя рядом с ней меркла, и я в очередной раз подивилась. На месте мужиков ни под каким влиянием судьбы ни на кого бы ее не променяла.

  - Добрый день! Софья Андреевна? - для проформы уточнила я.

  - Да, - кивнула она, внимательно меня осматривая. - Чем могут быть полезна?

  - Меня зовут Екатерина, я бы хотела с вами побеседовать с глазу на глаз. Если у вас мало времени, то только на пару минут.

  - Могу я узнать, по какому поводу?

  - По поводу вашего мужа, - выдала я, затаив дыхание. Вот как пошлет она меня сейчас. Но женщина в ответ чуть скривилась:

  - Вы же не... Ту, вроде Настей звать.

  - Нет, я ее подруга.

  - Если вы пришли уговаривать меня отдать Эдика, потому что у них с Настей все так хорошо, то можете себя не утруждать. Пусть забирает, - устало предложила она, но я отчаянно замотала головой.

  - Я не совсем по этому вопросу. Но мне не очень хочется говорить на лестнице, чтобы не поползли лишние слухи. Думаю, они вас сейчас и так сильно беспокоят.

  Софья пожала плечами, пропуская меня в квартиру. Даже тапочки предложила, а потом проводила в просторную кухню с двумя огромными окнами под потолок, где плотно закрыла дверь.

  - В общем, вы сейчас можете мне не поверить, но Настя приворожила вашего мужа.

  - Почему же не поверю? - спокойно ответила Софья. - Я заметила.

  - Я не в том плане. Я в плане, что она обращалась к хм... специалисту, и та выполнила приворот. Я бы не придала этому значения, да как только Настя рассказала мне, куда ходила, на следующий же день у них завязался роман. Я узнавала, приворот длиться ограниченное количество времени, и его вполне можно снять, главное не пускать все на самотек.

  - Вы сейчас шутите? - уточнила Софья, присаживаясь напротив, но в глазах забрезжил огонек надежды.

  - Нет, я совершенно серьезно. Я считаю, что Настя поступает безнравственно, и позже она сама пожалеет, но сейчас она глуха и слепа ко всему. Но из-за ее глупости не должны страдать ни вы, ни ваши дети.

  Я не заметила, как передо мной оказалась чашка чая с печеньем, которое мы с удовольствием принялись поедать, чтобы снять общую нервозность и напряженность.

  - Я думала, если Эдик влюбился в другую, да так сильно, черт с ним, пусть идет на все четыре стороны, - задумчиво протянула она. - Но если вы говорите, что замешан приворот, то я еще могу бороться. К тому же он последнее время странно себя ведет: работу почти забросил, хотя всегда ревностно относился к своим обязанностям, вещи по дому стал разбрасывать, при это-то стремлении к порядку во всем... Но только что конкретно делать? Окружить его домашней заботой? Да что толку, если он не дома.

  - Давайте так, - решила я, прикинув, что за разглашение "стадий" контракта мне никакие штрафы не положены. - Я стану говорить вам, когда они что намереваются делать, Настя мне все разбалтывает. И как-нибудь общими силами попытаемся разрулить ситуацию.

  - А вы точно подруга? - хитро глянула Софья Андреевна в мою сторону, а я только пожала плечами. В ее силах навести справки, вроде, вела я себя всегда соответственно. - Ладно, раз уж мы будет работать, в паре. Зовите меня Софой, - и, как всякий деловой человек, протянула руку.

  - Катя, - пожала я ее ладонь в ответ.

  ***

  - Привет, как Эдик? - спросила я, в очередной раз пролистывая договор Насти.

  Начальник, в первые дни пронюхал, в чем дело, но неожиданно не всыпал мне по первое число, а разрешил таскать бумагу с собой. Мол, я ее все равно не потеряю, и не забуду. Коллеги тоже поняли ситуацию довольно быстро, подсказывая некоторые принципы работы договора. В частности то, что даже если один "ключевой момент" сорван, договор никогда не станет его повторять. Почему - не понятно, но что с автоматики взять?

  - Плохо, - довольно сообщила Софа, за эти дни заметно повеселев. Видимо сейчас она так увлеклась игрой, что ставила себе цель не только вернуть мужа, но и хорошо поразвлечься. - На ипподроме, куда они сегодня съездили, все смирные лошадки совершенно случайно оказались заняты. Так что мой муженек лежит сейчас в постели весь избитый и почти покалеченный, окруженный вниманием детей!

  - Славно сработано! - восхитилась я, вспоминая, как Софья на день, когда Настя хотела пригласить Эдика к себе домой, занесла ее номер в черный список, а потом, пока никто не заметил, вернула обратно.

  А вот заблокированную кредитку, на которую любовница собиралась купить очень важный и нужный подарок на день рождение, обратно восстанавливать не стала, возмущенная тем фактом, что эта белобрысая пытается окрутить ее мужа на ее же деньги. В итоге самым лучшим подарком оказался Софьин набор рыболова, которым она как бы сдала позиции и признавала за мужем дурное хобби. Лучше рыба, чем любовница.

  - Ты бы видела их лица, когда я оказалась в кафе за соседним столиком! Как бы он не хорохорился, что уходит от меня и скоро развод, нормально говорить с ней все равно не смог!

  Я только покачала головой, рассматривая последние три пункта, которые нам предстояло пережить. То, что договор доходит до конца листа и больше пунктов никогда не предлагает, мне тоже подсказали коллеги. С изобретательностью Софы они не составят труда. Познакомившись с этой женщиной, я прекрасно поняла, почему бизнес Русаковых такой успешный. И отдавать его неумелой блондинке становилось еще жальче.

  - В общем, далее по списку, - торжественно огласила я. - У Эдика уже уволился секретарь?

  - Практически. А тебе уже доложили? Ну и скорость!

  - В общем, пока ищут нового, есть мысли поставить на это место Настю.

  - Вот еще, - фыркнула Софа. - Погоди минутку, этот вопрос сейчас улажу на ходу. Даня! - крикнула она, подзывая старшего сына, переходящего в этом году в старшую школу. На дворе как раз стояло беззаботное для школьников лето. - Ты же хотел подработку найти? Иди упроси папу, чтобы он тебе дал секретарем поработать, пока нового не нашли. И смотри, станет оказывать, не смей сдаваться. Все понял?

  Данил поняла все. Дети у Русаковых вообще все понимали намного лучше, чем их папа, прекрасно видя и его с любовницей, и нас с матерью, но сдавать не собирались, охотно подключаясь к игре. Данилу Настя тоже не слишком понравилась.

  - И еще. Какой-то праздник состояться в субботу должен, - не стала заморачиваться расшифровкой названия, зафиксированного в договоре я. - И почему-то ты на нем не хочешь присутствовать, а надо быть любой ценой. Потому что там собирается появиться Настя и какие-то у нее шибко большие планы.

  - Хорошо, раз так приду любой ценой, - хищно заявила Софа.

  - В остальном-то как у тебя дела? - спросила я, когда с договором мы уже закончили.

  - Да ничего хорошего, - чуть раздраженно ответили мне из трубки. - На работе полнейший завал, потому что Эдик постоянно сбегает. Собственно, в субботу я хотела с крупным клиентом встретиться, но раз такое дело, перенесу. Свекр еще все нервы трепет. Болеет уже давно, так последнее время стал меня изводить, что я дом неправильно содержу, что я жена плохая, и в фирме я дела вести не умею, хотя, можно сказать, я его дело из пепла подняла! Одно хорошо, у детей пока каникулы. А у тебя как? Мужика еще не нашла?

  - Какой мужик тут с вами, - усмехнулась я, понимая, что пока не очень хочу мужа. Да и найти в моем возрасте свободного, нормального... Если только первых разведенных уже ловить.

  - Ну ничего, сейчас со своим разберусь, я тебе найду кого приличного, - между делом заметила она, и мы незаметно проболтали еще три часа.

  ***

  Я примерно представляла, чем закончится суббота, но все равно крики в трубке немного вывели из душевного равновесия. Настя плакала без объяснения причин, но я догадывалась, в чем суть. Хотя за пять минут любопытство меня все же съело, и я поинтересовалась, что произошло.

  - Сегодня ужасный день! - всхлипнула Настя еще раз. - Представляешь, краска в парикмахерской дала какой-то странный эффект, видимо, на мой последний шампунь, и волосы у меня прокрасились в зеленый! Я потратила лишние три часа на то, чтоб перекраситься, и все равно остались бледно-зеленые пряди, которых мы сразу не заметили. На торжественный прием я опоздала, а там уже эта стерва, его жена. И ее все так хвалят на разные лады, Эдик меня даже представлять не стал, хотя собирался! А она, вроде, в простом черном платье, с обычной укладкой, но все говорили, что она прекрасно выглядит! А потом он сильно выпил, я думала отвезти его к себе, как мы и договаривались, но тут опять она. С усмешкой заявила, что от такого мужика мне толку мало, и забрала!

  Я посмотрела на договор, в котором зачеркнулись последние пункты и новых не прибавилось, но пометка об отклонении и неисполнении почему-то не выскочила.

  - Может, откажешься от него? - наудачу спросила я, но Настя тут же утерла сопли и ожесточенно заявила:

  - Ну уж нет!

  ***

  Настроение падало ниже плинтуса, особенно после последнего разговора с Софой. Она, вроде, и спокойна как всегда, и даже с юмором ко всему отнеслась, и в договоре новых пунктов нет, а на душе все равно не так. Фраза "Он сказал, что она нежная и ему нужно время, чтобы девочку не травмировать" так и звучала у меня в голове. Интересно, все мужики такие? Если да, то предложение Софы о том, что мне подыщут партию, надо досрочно отклонять. Вот и как мне теперь Русаковым помочь?

  - Катя, там опять элитный! - оторвал меня Паша. Я пока плохо разбиралась, откуда и какой идет вызов, так что коллеги занимались распределением без меня.

  - Да-да, - кивнула я, для солидности и в целях профилактики развития склероза, я взяла с собой папочку с именами всех "упокоенных" мной душ, и отправилась на вызов.

  Я даже подумала, что не туда попала, когда увидела безутешного Эдуарда, с которым познакомились по фотографиям, Софу с тремя детьми и нерешительно мнущуюся у входа в палату Настю. Только нервно поблескивающий в мою сторону глазами дед говорил о том, что клиент здесь.

  - Добрый день, дорогой Олег Антонович! - завела я привычную волынку, но в этот раз решила все-таки воспользоваться своим служебным положением. В конце концов, я стажер, могу и накосячить не сильно. - Вы прожили долгую и счастливую жизнь, за которую успели вырастить сына, развить до небывалых высот свой бизнес, увидеть, как выросли ваши внуки! Поэтому мне, как вашей персональной смерти, предоставлена великая честь с почетом сопроводить вас в другой мир! - я протянула руку, видя, как Софа с детьми уходит, а Настя подходит к Эдику. Интересно, успею нет? - Напоследок даже исполнилось Ваше давнее желание, Ваш сын все-таки разводится с нелюбимой Вами невесткой! - заметила я, когда старик наполовину вышел.

  - Как разводится?! - мигом отреагировал мужик, оглядывая по сторонам.

  - Очень просто, - продолжила пояснять я, притворно удивившись. - Вот девушка, с которой он хочет связать свою дальнейшую жизнь. Молодая красивая...

  - И бросить нашу обожаемую Софочку?! - взревел дедок, вырвался от меня и, сломя голову куда-то умчался. Не ожидая столь бурной реакции, я даже опешила, не зная, что делать.

  Пришлось возвращаться в контору за пояснениями, где меня обрадовали тем, что дух обычно, как выполнит дело, так возвращается обратно к своему телу. Пришлось ошиваться рядом с больницей, благо, дедок оказался скор на руку, и вернулся не пробегав и полдня. Вернулся, кстати, довольный, со словами:

  - Я ему показал, как женщин бросать! Особенно таких, как Софочка!

  - Вы же ее не очень любили? - деликатно уточнила я. Конечно, догадывалась, что он встанет на защиту невестки, но чтоб так рьяно.

  - Я ее обожал! - хмуро поправил меня дед. - А ворчал, чтобы она лучше старалась. Наша Софочка на все способна!

  Мысленно махнув рукой, я отправила успокоившуюся душу в дальние края, а сама еще раз глянула на контракт, первую страницу которого украшал красный штемпель: "Отказано в исполнении".

  ***

  - Он говорит, - рассказывала Софа, сидя напротив меня в кафе, - что к нему явился умерший отец, и собирался читать нотации, пока Эдик не бросит Настю. Не знаю, так или не так, но только они расстались в тот же день, и Эдик умолял меня о прощении. Может, свекр и за меня словечко замолвил.

  Мы сидели рядом с окном, не таясь. После того, как Настя рассталась с Эдуардом, она пришла в нашу контору устраивать скандал, где наткнулась на меня. Ей даже не потребовалось объяснять, почему контракт не состоялся. Она бы попыталась обвинить меня во всех грехах, если бы я не смотрела не нее с накопившейся укоризной. В итоге, мы больше не общались, но я не очень жалела. С такой подругой врагов не надо, все равно на свои неприятности времени не хватит.

  - Да наверняка, - уклончиво ответила я, зная всю историю.

  - А теперь знаешь, что я хотела бы узнать, - хитро спросила Софа, прищурившись. - Я, конечно, пока мы делом занимались, ничего не спрашивала, да только плохо складывается твоя история. Нет, что ты подруга Насти я верю. Была. Но вот откуда ты все подробности знала?

  Я вспомнила, что у меня в запасе по-прежнему два человека, кому я могу рассказать о своей работе. И как-то не задумываясь, рассказала все Софе, для убедительности даже показал контракт со штемпелем, который не представлял сейчас, правда, особой уникальности, так как строчки там больше сами собой не появлялись и не зачеркивались. И она выслушала все без удивления и восторгов, заметив только напоследок, что к выбору мужа для меня придется отнестись более серьезно.

70

Маверик Д. Я и мои злые гномики     Оценка:7.58*7   "Рассказ" Проза

  Доктор, вы тоже кормите гномиков? Что значит - каких? Вот же у вас на полу блюдечко с молоком и кусочек печенья. Это сыр? А мои раньше любили печенье. Они были настоящими сластенами, мои гномики. Зефир, пастилу, мармелад, сладкие булочки - все разбирали на крошки и тащили в свою норку, в углу, за шкафом. Никто, кроме меня, не знал, где они прячутся. Теперь они едят только сырое мясо. Свежее, с кровью. Гномики, которые хоть раз попробовали кровь, уже никогда не будут такими, как прежде... Нет, к психиатру мне не надо. Правда, не надо, и диагнозы мне не нужны. Если хотите послушать, как это случилось, могу рассказать... Хотите?

  Первый раз я увидел их накануне рождества. Мать хлопотала на кухне, отец мастерил гирлянды из проволоки и цветной бумаги и развешивал их по стенам, протягивал под потолком, закрепляя одним концом на карнизе, а другим на тяжелой латунной люстре с тремя рожками. Я, пятилетний мальчик, аккуратно причесанный и одетый, скучал у накрытого стола. Под рождественской елкой стоял большой пенопластовый гном, а у его ног, на усеянных опавшими иголками ватных сугробах искрились сахарные звездочки, леденцы в прозрачных обертках, маленькие шоколадки в яркой разноцветной глазури. За окном ранние сумерки клубились стылой синевой, а в комнате пахло хвоей, сдобной выпечкой и свечным воском. Я смотрел на гнома, на бутафорский снег, на перебегающие по ветвям крошечные огоньки, и мне казалось, что там, под елкой, постепенно создается некое пространство чуда. Что-то необычное должно было произойти, сказочное и неприменно - хорошее.

  Они высыпали гурьбой из-за шкафа - проворные, как мышата, и нарядные, точно расписные фарфоровые фигурки. Гномики, самый крупный не больше новорожденного котенка, а самый мелкий размером с фасолину. Все в зеленых камзолах и желтых чулках. Я поспешно вылез из-за стола, подошел ближе и присел на корточки. Осторожно, чтобы не испугать. Вгляделся. Гномики копошились в рыхлой вате, пытаясь вытащить из нее скользкий леденец. На меня они не обращали внимания.

  "Эй!" - окликнул я их шепотом, и крохотные существа, как по команде, замерли, задрав кверху увенчанные красными колпачками головки. Я взял со стола кусок кекса и положил на пол, потом налил в блюдце яблочного сока и поставил рядом, а сам немного отступил назад. "Ешьте, - прошептал. - Это вкусно."

  Они обступили блюдечко и принялись пить, погружая в сладкую жидкость ладошки, гномик-фасолинка чуть не бултыхнулся в сок... а потом раскрошили кекс и унесли с собой. Так началась наша дружба. Я все время старался угостить их чем-нибудь вкусным. Ломтик яблока, долька апельсина, орешки. Когда ничего другого не было, корочка хлеба - они ели все.

  Нет, я их совсем не боялся тогда и не удивлялся даже. Маленькие дети весь мир видят волшебным. Помню, окна детской выходили на поросшую газонной травой полянку, которая в лунные ночи становилась серебряной, словно устланной мятой кофетной фольгой. Полянку со всех сторон обступали ели, сквозь ветви которых так заманчиво блестели звезды, словно звали куда-то, очень далеко. В такие дали, откуда не возвращаются, а если возвращаются, то изменившимися. На этом газоне, прямо под моими окнами, каждую ночь разыгрывалась сказочная мистерия. Из-за елок выпрыгивали оленята с золотыми рогами и алмазными копытцами, волчата и ежики, огненные белочки с длинными хвостами, мягкие, словно плюшевые, зайцы и смешные медвежата. Они резвились на траве, скакали, кувыркались и играли в догонялки.

  Вот, хотите верьте, хотите нет. Я верил. Так почему бы я стал удивляться гномикам?

  Через два года после того рождественского вечера умер мой отец. Тогда я не знал, отчего. Позже мне сказали, что у него во сне лопнула аневризма в мозгу. Oн лежал на кровати, мой отец, скрюченный и очень бледный, как будто сделавшийся меньше ростом. Потом пришли какие-то люди в оранжевых жакетах и забрали его. Мать забрали тоже, у нее случился нервный срыв. А еще через полгода в нашем доме появился Ханс. Узкоплечий, в пятнистой форме Бундесвера, с темным ежиком волос и тонкой полоской усов над верхней губой. И глаза словно черные дыры, из которых тянуло сквозняком.

  Дядя Ханс, я должен был его называть. С его появлением все стало по-другому. Детскую Ханс переоборудовал под свой кабинет. Развешал по стенам оружие - он состоял членом охотничьего клуба или что-то в этом роде. Меня переселили в бывшую кладовку, маленькую комнатку без окна, в которой едва умещались моя кровать, тумбочка и ящик с игрушками. Я больше не мог любоваться перед сном волшебной полянкой, а сладости для гномиков теперь клал не на середину гостиной, а осторожно проталкивал за шкаф. Чтобы Ханс не увидел. Я его боялся, до судорог, до головокружения. Не то чтобы он меня часто бил. Он меня даже не замечал, вернее, замечал, как некую досадную помеху, которую можно отпихнуть сапогом или взять за шкирку, как котенка, и зашвырнуть в самый дальний угол. Но он бил мать. Сначала изредка, затем все чаще, все сильнее. Все более жестоко. Иногда при мне. Собственно, мое присутствие в этот момент его не беспокоило, мои слабые попытки вступиться за маму всегда заканчивались одинаково - ударом под дых, после которого я отлетал в другой конец комнаты и корчился на полу от боли. Иногда утаскивал в спальню, и я, съежившись под дверью, вслушивался в крики и всхлипывания матери, и мне было так больно и страшно, что самому хотелось кричать.

  Не знаю, почему моя мать продолжала жить с Хансом, вряд ли любила. Хотя чужая душа - потемки, а душа близкого человека порой и вовсе - безлунная полярная ночь.

  Как-то раз я сидел на полу в своей комнатушке, полуплакал - полудремал, привалившись спиной к постели. Горел тусклый ночник. Не хотелось ложиться спать, выключать свет... вообще, ничего не хотелось. Игрушки валялись рядом, ненужные. Вдруг что-то мягко ткнулось мне в руку, и я, вздрогнув, очнулся. Передо мной стоял гномик. Давно он не показывался, кажется, немного вырос с тех пор, как я видел его последний раз. Все в том же зеленом камзоле, теперь слегка тесном, в деревянных башмачках и красной шапочке. В нем было что-то забавное и грустное, и он ластился ко мне, как доверчивый щенок.

  Я наклонился, погладил своего маленького друга по выбившимся из-под колпачка светлым кудряшкам и, глядя ему прямо в глаза, беззвучно приказал: "Фас! Он там, в спальне... Ату его!" Гномик встрепенулся, сделал боевую стойку, словно тушканчик, вставший на задние лапы. Завертелся юлой, принюхиваясь, точно сторожевой пес, и бросился вон из комнаты. За ним тенью скользнул еще один, пониже... и еще один... и еще...

  В ту ночь я долго не мог уснуть. Лежал и смотрел в темноту. Потом тихо встал, сунул ноги в мягкие тапочки, вышел в коридор - толстый ковролин скрадывал мои шаги - и подкрался к двери родительской спальни. Отчим спал беспокойно: ворочался, кряхтел, стонал сквозь стиснутые зубы - так мне, во всяком случае, казалось - как будто сражался с полчищем кусачих насекомых.

  Утром, за столом, вид у него был помятый, сникший, глаза тусклые. Он не кричал на мою мать, ничего не требовал, как обычно, только хмуро кивнул и уткнулся взглядом в тарелку. После завтрака я заметил, как мать украдкой сунула в бак с грязным бельем окровавленную простыню. Меня захлестнул страх и одновременно злая радость: теперь-то он поймет, как больно нам с мамой! Я открыл холодильник, извлек оттуда большой кусок суповой говядины и, отрезав тонкую полоску, протолкнул ее за шкаф. К вечеру кусочек мяса исчез. Через три дня отчима увезли в больницу, и больше мы с матерью его не видели.

  Мы остались одни. Я снова перебрался в детскую, ружья забрали родственники Ханса вместе с остальными его вещами. Все вернулось на круги своя, да только не совсем. Что-то случилось со сказочной лужайкой... то ли елки вокруг нее стали гуще и выше, то ли луна теперь освещала ее иначе, но трава больше не серебрилась в слабом сумеречном свете, и веселые зверюшки не резвились под моим окном ночь напролет. Они исчезли, убежали искать другие полянки и других - счастливых - ребятишек.

  Жили мы скромно, мать выучилась на парикмахера, пошла работать, но получала немного. Большую часть зарплаты съедала плата за воду, газ, электричество, телефон. На сладости денег не хватало, мясо тоже покупали не каждый день, но когда покупали, я не забывал делиться со своими маленькими друзьями. Они стерегли мой покой днем и ночью, как верные стражи, никого даже близко не подпуская к нашему с матерью семейному очагу. Наточили когти и клыки. Одежда сделалась им мала, они скинули зеленые камзолы и обросли густой бурой шерстью. Я не сомневался, что стоит мне только моргнуть, и любой недруг будет растерзан. Не могу сказать, что часто просил их о помощи, но, бывало, приходилось.

  Я учился в шестом классе, когда ко мне привязался мальчик на год старше, Ференц из седьмого "f". По дороге в школу подкарауливал, оттеснял в тупиковый переулочек и заставлял выворачивать карманы. Потом рылся в портфеле, перетряхивал пенал и учебники, находил всю мелочь, до последнего цента, как бы тщательно я ее ни прятал. Почти все ребята брали с собой хоть пару евро - в школьном буфете выпекали вкусные вафли и брецели, и мы бегали, покупали их на переменке. Не знаю, почему Ференц повадился обирать именно меня, может, из-за моей хрупкой комплекции - думал, что не дам сдачи - или потому, что я жил дальше всех. К тому же, у меня была репутация молчуна, я мало с кем общался, и никогда ни о ком не сплетничал.

  Сначала я терпел. Перестал брать в школу деньги и покупать брецели. Вместо этого заворачивал в фольгу бутерброды, потому что уроки заканчивались поздно и я успевал жутко проголодаться. Ференц злился, вытряхивал мой завтрак на землю и топтал ногами. Я пытался жаловаться учителям, но мне не верили - отец Ференца возглавлял родительский совет класса и без труда убедил всех, что его сын никогда ничего такого... Хотел поговорить с матерью, но она посмотрела на меня так устало, что от непроизнесенных слов запершило в горле.

  В конце концов я не выдержал. Просовывая за шкаф мясо, поманил пальцем одного из гномиков и прошептал ему на ухо имя своего обидчика. В тот же день Ференц угодил в реанимацию с изуродованным лицом, почти перегрызенной шеей и рваными ранами на теле. Что случилось? Покусали собаки. Чьи, откуда? Никто не мог понять. В нашем городе бродячих животных нет, муниципалитет следит за этим. Сам мальчик, когда немного оправился от шока, клялся, что не собаки на него напали, а настоящие чудовища. Что ж, он был недалек от истины.

  Ференц выжил после того случая, но сделался тихим, ходил бочком и слегка прихрамывая, никому не смотрел в глаза, а меня обходил большим полукругом. Наверное, чувствовал что-то... Было еще несколько похожих эпизодов, не столь драматичных.

  Мои чудовища постепенно набирались силы, росли. Самый маленький стал размером с крысу, а самый крупный - с кошку. Когда однажды я по старой памяти предложил ему кусочек творожной запеканки, он зашипел на меня, выгнул спину и чуть не впился острыми зубами в мой палец. Я едва успел отдернуть руку.

  По ночам они громко топали, шуршали обрывками газет, хрюкали и визжали, пугая мать. Впрочем, недолго. Моя мама так и не сумела оправиться от смерти отца и от жизни с Хансом. Она медленно угасала. К шестнадцати годам я остался сиротой. Пришлось бросить школу, хотя учился я неплохо, и пойти работать в автомастерскую. Вечерами я подолгу бродил по улицам, подсвеченным бледными фонарями, и до рези в глазах вглядывался в черные зрачки окон, за каждым из которых чьи-то детские сказки превращались в кошмарные сны. В моем сердце еще теплилась глупая, отчаянная надежда на чудо - что вот сейчас за занавеской, словно тоненькая свечка в окне, мелькнет огонек чьей-то доброты.

  И чудо пришло в мою жизнь. Самое настоящее, не призрачно-лунное, как серебряная лужайка перед домом, не мимолетное, как запах воска и хвои в рождественскую ночь, а живое, теплое, с волосами тяжелыми, как соцветия сирени, и мудрыми руками, которые тут же навели порядок в квартире, выбросили весь сор, хлам, старые газеты и старую боль, смахнули паутину со стекол и зеркал. В комнаты хлынул такой яркий свет, что даже злые гномики присмирели, попрятались по углам, как сумеречные тени.

  Чудо звали Паула. Она напоминала мне маму, такую, какой та была давно, молодую и энергичную, хозяйку от Бога. Есть такие женщины, для которых инстинкт гнезда главнее любых других инстинктов. Конечно, жизнь не видеокассета, ее не отмотаешь в начало. Но с появлением Паулы меня не покидало странное чувство, как будто в некой игре обнулили счетчик и теперь все, что я ни делал, я делал как бы впервые. Без оглядки на прошлое. Это значило, что можно любить без страха потери, радоваться без чувства вины, засыпать безмятежно, не вслушиваясь в цокот острых коготков по полу, в фырканье, шебуршение и голодное чавканье. Гномики затаились, притихли. Притворились безопасными домашними зверюшками. Они даже соглашались есть овощи. Тайком от Паулы я готовил им обеды: нарезал ломтиками морковь, свеклу, редиску и выкладывал на блюдо вместе с листьями шпината... Обязательно добавлял сверху два-три кружочка колбасы. Мои гномики так и не стали до конца вегетарианцами. Паула ни о чем не догадывалась. Только однажды ей показалось, что из комнаты в кухню прошмыгнула большая рыжая кошка. Мелькнула и словно провалилась сквозь землю, вернее, сквозь пол. "Да что ты, дорогая, Бог с тобой! Откуда тут кошки?" - пытался я ее успокоить, фальшиво смеясь. Паула долго терла глаза, недоверчиво озиралась по сторонам, а потом рассмеялась вместе со мной. В другой раз она проснулась посреди ночи, села рывком на постели, в темноте испуганно пытаясь нащупать мою руку. "Янек, тебе не кажется, что у нас дома завелись крысы?" Я помотал головой, хотя Паула, конечно, не могла этого увидеть. Луну скрывали тучи, и комната словно была до самого потолка набита липкой черной ватой. Крысы. Видела бы ты их вблизи.

  Я понял, что надо бежать. Подальше от квартиры, населенной страхами, от воспоминаний, от самих себя. Несколько раз предлагал Пауле уехать, уговаривал, умолял, но она смотрела на меня удивленно и непонимающе.

  - Зачем, Янек? Куда?

  - Куда глаза глядят. Все равно. В другой город, в другую страну... Снимем где-нибудь домик или квартирку на двоих.

  - Но... Янек, мне здесь нравится. У тебя очень уютно, правда. А газончик с елками... в нем есть что-то волшебное. Как будто попадаешь в сказку, - она вздыхала и прижималась ко мне. - Я бы хотела, чтобы наш малыш... у нас ведь будет когда-нибудь малыш?... спал в этой маленькой комнатке, с окнами на лужайку, и каждую ночь...

  - Нет! - перебивал я торопливо.

  Отдергивал занавеску и с неприязнью всматривался в бархатную, залитую светом полянку. Волшебство давно упорхнуло, и лишь коротко стриженная трава глупо золотилась на солнце.

  И так - каждый раз, все время одно и то же. Мы начали ссориться. Сначала по пустякам, несерьезно, без злобы. Говорят, милые бранятся - только тешатся. Вот только утешения не было, одни обиды. Они множились, застревали комом в горле, так, что ни сглотнуть, ни выплюнуть. Любая мелочь раздражала: немытая чашка в раковине, карандаш на трюмо, непогашенная лампочка в кладовке. Мне хотелось осветить всю квартиру, каждый темный уголок, а Паула твердила, что это расточительство. И непростительная безалаберность. Как она меня только ни называла, и недотепой, и мотом, и ничтожеством, и лодырем... Для того, чтобы сделать человеку больно, не нужно много слов, достаточно одного-единственного, такого, чтобы перевернуло все внутри, и жгло потом долго, как пощечина.

  Почему именно слово "грязнуля" меня взорвало? Не потому ли, что частенько слышал его от отчима - небрежно брошенное, вроде бы даже не со зла, но за ним всегда следовала скорая и жестокая расправа. Наверное, я побледнел. В какое-то мгновение мне показалось, что я сейчас, как Ханс, не совладаю с собой и ударю Паулу. Сжал кулаки, и черты ее лица вдруг поплыли, словно обожженные кислотой моей ненависти.

  Конечно, я ее не ударил, просто повернулся и вышел из комнаты. А ночью... В ту же ночь я проснулся от страшного крика. Вскочил, подхватил Паулу на руки. "Тише, тише... Что случилось? Что с тобой? Это всего лишь сон..."

  "Нет, не сон, - она захлебывалась слезами. - Монстры... они укусили меня в сердце. Больно... укусили". Я носил ее по комнате, грел дыханием остывающие губы, вглядывался в бледное, искаженное судорогой лицо. К утру Паула умерла. Сердечная недостаточность, сказали врачи. Кто бы мог подумать, никогда не жаловалась на сердце.

  А теперь... Что теперь? Так и живем. Я и мои злые гномики. Да нет, все понимаю, когда-нибудь они сожрут и меня. Я ведь сам себя ненавижу. По ночам я зажигаю в спальне свечи - десяток в изголовьи кровати, десяток в ногах, еще несколько на полу, на тумбочке, штук пятнадцать на зеркальном трюмо. Когда свечи отражаются в зеркалах, мне чудится, что вся комната тонет в море огня. Гномики боятся открытого пламени. Так и спасаюсь от них... пока.

  Я вижу, вы кормите гномиков, господин Фриц? Ну что вы, ничего плохого в этом нет, пока сыром и молоком. Ручная крыса, говорите? Да какая разница, крысы или гномики... главное - не кормить их мясом.

  

  

  

    Copyright: Джон Маверик, 2010

  

71

Макдауэлл А.К. Солнышко отведет беду     "Рассказ" Мистика, Хоррор

72

Малухин С.С. Которой нет     "Статья" Мистика

  Которой нет.

  

  ...Ослепительный белый свет... Белый свет... Белый-белый потолок... Белый потолок...

  Сероватый потолок с трещинками. Большая матовая лампа-шар с тонкой пыльной паутинкой у металлической ножки. Где это?

  ...Боль... Боль везде... Нет, только в руке... Запястье сжимает раскалённый стальной браслет... Нет, это пальцы. Мягкие. Они слушают пульс. Что это?

  Белое-белое гладкое лицо... Нет, белая шапочка. Лицо ниже. Лицо крупное, с порами на коже, с морщинками, с мешками под глазами. Глаза серо-голубые, большие. Человек. Он добрый. Кто это?

  - ...Только что пришла в себя, - женский голос издалека.

  - Ты меня видишь? - сказали добрые глаза.

  - Ви-жу...

  - Как тебя зовут?

  Хм, странный вопрос. Он меня зовёт? Значит, я ему нужна? Хорошо, я иду к тебе.

  - Ма-ша.

  - А как твоя фамилия, Маша?

  Ещё один странный вопрос. Я пришла. Зачем ему моя фамилия?

  - Не знаю.

  - Маша, ты помнишь, что с тобой случилось?

  А-а, это всё-таки не его глаза говорят. Говорят его губы. Бледно-розовые, сухие. А за губами движутся зубы. Не очень белые, неровные. А за зубами шевелится язык. А за...

  - Нет. Я умерла?

  - Что ты, что ты! По счастью нет. Ты ходила по железнодорожным путям, и тебя тепловозом сбросило под откос. Ты, Маша, просто в рубашке родилась. Особых повреждений нет. Так, на голове небольшая гематома. В милицию мы уже сообщили. Твоих родных ищут. А пока тебе необходим полный покой.

  - Да. Покой. Постойте. Вы ещё придёте ко мне?

  - Гм, да. Я твой лечащий врач. Я приду завтра. Поправляйся, Маша.

  

  Прошло несколько дней. Маша совсем оправилась от своей болезни. Только она совсем ничего не могла вспомнить о своей прошлой жизни, кроме имени.

  Доктор с добрыми глазами, Юрий Петрович, каждый день приходил в палату, где лежала Маша, с дежурным осмотром. Он приходил даже в субботу и в воскресенье. Соседки по палате рассказали Маше, что у него не так давно умерла жена, которую доктор очень любил.

  - Теперь тоску-ует, сердешный. Места себе не находит. Говорят, хотел уволиться из больницы и уехать из города. С главврачом, а они друзья с детства, разругались в пух и прах. Тот говорит: как ты можешь? Ты врач, ты клятву давал! У тебя больные! А наш: вот я и не могу, я сам болен. А главный: так прям всё бросишь и уедешь? И могилу жены бросишь? А Юрий Петрович заплакал тогда - и остался. И с тех пор с главным не разговаривает, только по делу. И домой почти не уходит - всиё время в больнице.

  Маше стало очень-очень жалко этого немолодого, усталого и несчастного человека, с таким сочувствующим голосом, с мягкими и тёплыми руками, и с глазами - как у Айболита. Девушке было приятно, когда он трогал ладонью её лоб или затылок, где медленно рассасывалась гематома, или запястье с тонкой голубой веной. А однажды он велел ей поднять рубашку и стетоскопом выслушал её. Маша млела от счастья.

  Как-то, после утренних процедур и обеда, девушка пошла посидеть в холле. Больные почему-то не любили здесь бывать. В холле стояли массивные диваны, две чахлые пальмы в кадушках, а на стене висел чёрный прямоугольник телевизора. Впрочем, телевизор никогда не включали, и смотреть можно было, разве что, в окно. За окном сейчас было красиво: деревья с разноцветными осенними листьями плавно раскачивались от свежего ветра, их ветки трепетали и роняли листву. Иногда пролетали шустрые воробьи, солидные голуби, крикливые вороны.

  Маша скинула плоские пошорканные больничные тапочки и села на диван, подобрав халатик и подогнув под себя ноги. Голову она положила на спинку дивана, макушкой прижалась к

  холодной оштукатуренной стене. За стеной был кабинет главврача.

  - Эту твою, беспамятную, выписывай. Койко-место мне освободи. Люди на очереди ложиться стоят, - бубнил сипловатый голос главного.

  - Машу ещё нельзя выписывать. Да и куда она пойдёт? Она же ничего не помнит. Родные не нашлись.

  - Ничего не знаю. Не наше это дело. Наше дело лечить больных. Она уже здорова. Пусть ей милиция занимается.

  - Давай оставим её при больнице. Будет работать. Поступит в наше медучилище.

  - Работать без медицинского образования я её не возьму. А без документов в училище не примут. Хотя бы паспорт надо. Да пусть милиция занимается! Или кто ещё...

  - Я этим занимаюсь. Я её лечу. И в милицию заявление написал. Через два дня Маше выдадут паспорт. Фамилия будет моя. И прописка.

  - А жить она где будет? - с подозрением сказал главный. - А-а, не моё это дело! Не знаю, не знаю. Всё равно работы для неё... Могу только ночной сиделкой в палату-хоспис. Только туда никого не заманишь.

  - Она пойдёт. А жить будет... ну, пока в ординаторской устрою. Потом общежитие найдём.

  Маша отняла голову от стены, легко вздохнула, улыбнулась чему-то своему. И встала с дивана.

  

  Всё получилось так, как сказал Юрий Петрович. Через два дня Маша получила паспорт с городской пропиской, работу, и раскладушку в ординаторской.

  На работе у неё сразу всё получилось хорошо. В палате было только трое пациентов: две старушки, от которых отказались родные и, за полотняной ширмочкой, лежачий дед. Бабушки были здесь сравнительно недавно. Они сами прибирались за собой, изредка ковыляли парой или поодиночке по больничному коридору, заговаривали с другими больными, жалуясь на старость, болезни да на судьбу. Дед лежал уже давно, несколько месяцев. Раз в неделю его навещали, ненадолго, родные. В остальное время он лежал один. Лежал, молча и терпеливо снося своё одиночество и немочь, да сухими, синими-синими глазами, разглядывал потолок, белёные стены, ширмочку блекло-серого цвета, отделявшую его от остальной части палаты и от всего мира.

  В первый же вечер Маша стала своей в этом маленьком обществе. Без всякой брезгливости она поменяла постельное бабушкам, взбила лежалые, в, непонятного происхождения, пятнах, матрасы. Попутно, с улыбкой, выслушала похвалы своей красоте и упрёки непутёвым старушечьим внукам. Затем подошла к деду. За его ширмой она пробыла недолго и вскоре вышла с "уткой" и судном, отстоявшим под кроватью с утра. Игнорируя молодых парней-санитаров, Маша позвала на помощь Юрия Петровича, дежурившего той ночью. Тот безропотно пришёл и помог девушке переложить деда. Теперь дед мог смотреть в окно. Врач вскоре ушёл, а Маша побрила больного, причесала своим гребешком и долго сидела у его кровати. Они о чём то тихо беседовали. И на следующее дежурство она просидела у постели старика несколько часов. Дед взял её нежную руку своими костлявыми пальцами с узловатыми суставами и что-то долго рассказывал, наверно, про свою жизнь. Потом дед также тихо, но настойчиво стал о чём-то просить девушку. Та отвечала ему ещё тише и совсем неразборчиво для посторонних, и в конце беседы поцеловала в лоб. Ночь прошла спокойно, без происшествий.

  На следующий день дед умер.

  Но если на работе у Маши всё было нормально, то её присутствие в ординаторской женщины-врачи приняли в штыки. Хотя девушка и старалась поменьше находиться там, но само присутствие в "их" помещении собранной раскладушки, узла с постельным бельём и пакета с немногими вещами, вызывало у врачих неприкрытое раздражение.

  Как-то, после утреннего обхода, проходя по больничному коридору, Юрий Петрович услышал тихое сопение, доносящееся из комнаты уборочного инвентаря. Он открыл дверь и увидел Машу, сидящую на старом, расшатанном в хлам, стуле. Она навалилась на спинку стула и горько плакала, уткнувшись в своё плечо. У её ног стоял пакет с вещами. Юрий Петрович и без вопросов понял, что случилось. Он прошёл в ординаторскую, ни слова не говоря, обвёл притихших врачей уничтожающим взглядом, снял с вешалки своё драповое пальто и Машин короткий плащик.

  Мужчина привёл девушку в свою квартиру, пустую, сумрачную, тихую, и сказал:

  - Побудь здесь до вечера. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.

  Под вечер, после работы, Юрий Петрович вернулся домой и не сразу понял, куда попал. В квартире горел яркий свет, полы были вымыты, протёртые от пыли мебель и зеркала блестели, из кухни пахло чем-то сытным. Маша встретила его в прихожей, как будто она здесь и сидела, дожидаясь хозяина дома. На её лице читались тревога и ожидание.

  - Маша, гм... Зря ты тут так... Спасибо, конечно, молодец. Ты же сегодня не дежуришь? Оставайся здесь, спи, а я возьму бритву и уйду к знакомым. Так что...

  - А я борщ сварила... - прошептала Маша и крепко сжала переплетённые пальцы. На её ресничках повисла светлая слезинка.

  Юрий Петрович поглядел на несчастное лицо девушки, на её поникшую фигурку - и остался.

  После ужина, а борщ действительно удался, он встал со стула. За окном темнело. Девушка подошла к нему.

  - Не оставляйте меня одну. Пожалуйста. Мне одной страшно! И холодно...

  Она обняла его и прильнула к груди.

  - Гм, Маша, ты понимаешь, что делаешь?

  - Да. Да-да-да! Я хочу быть с Вами! Вы - самый лучший, самый умный, самый добрый. Не оставляйте меня!...

  

  И Маша осталась жить в квартире и в судьбе Юрия Петровича. Она очень быстро навела и там и там полный порядок. На работу он теперь приходил только в положенное время, сытый, довольный, помолодевший. От его тщательно выбритых щёк тонко пахло дорогим одеколоном, а всегда чистые рубашки и брюки были тщательно проутюжены. Жизнь Юрия Петровича снова приобрела смысл и засияла красками. Яркими красками тёплой осени.

  

  В одно осеннее утро, когда ранний морозец посеребрил городскую траву и положил хрупкий ледок на мелкие лужицы, Маша пришла с работы с румяными щёчками, но и с заметной грустью на лице. Глаза она старательно прятала. Юрий Петрович поцеловал её в щёку, потом во влажные, холодные губы.

  - Машенька, я на работу побежал, а ты отдохни, маленькая. Ты что грустная, устала?

  - Я... н-нет. Я заснула, совсем немного, под утро, и увидела сон. Но я его не расскажу. Никогда!

  - Ну, что ты милая, пустое! Сны - это ерунда, игра воображения. Я сам никогда не верю снам. Да! Завяжи мне, пожалуйста, галстук. Мне нравится, как ты завязываешь узел.

  - Вы куда-то идёте сегодня?

  - Гм, нет. Я после работы задержусь... ненадолго.

  Девушка сжав губы стала сосредоточенно завязывать галстук. В его глаза она по-прежнему не смотрела.

  - Видишь ли, гм-м, Маша. Я не хотел тебе говорить... в общем, сегодня годовщина смерти моей жены. Прости. Я хочу съездить на кладбище.

  - Я поеду с Вами.

  - Гм, гм. Что ж, если хочешь, поедем вместе.

  После работы Юрий Петрович заехал домой за Машей, и они поехали на городское кладбище. Доехали довольно быстро, только после поворота с шоссе на дорогу к кладбищу пришлось немного задержаться у железнодорожного переезда. За закрытым шлагбаумом тепловоз толкал к ближайшей ТЭЦ состав с углем.

  Выйдя из машины, они не спеша прошли по центральной аллее, обсаженной елями и рябинами. С одной из ёлок на асфальт спрыгнула белка. Она перебежала на противоположную сторону аллеи и скрылась в густой хвое другого дерева. На рябинах кормились свиристели и перекликались тонкими голосами. Юрий Петрович нёс в руке пару белых кустовых хризантем. Кроме их двоих не было видно ни одной живой души. Кругом только деревья, кусты, кресты да памятники. Северо-восточный холодный ветер нёс жёлтые листья и белую снежную крупу.

  Мужчина и девушка свернули на боковую дорожку. Здесь металлические оградки и разномастные памятники вплотную окружили их. Вдруг Юрий Петрович остановился.

  - Что такое? - негромко, как бы про себя сказал он и указал на один из памятников - невысокий обелиск из белого мрамора. На нём не было ни фотографии, ни таблички с именем.

  - Я хорошо помню: тут был портрет на чёрном мраморе молодой женщины или девушки.

  Странно, я не помню имя и совершенно забыл черты лица, хотя у меня отличная память. Как-то с женой мы шли здесь навестить её родителей, и мне этот портрет бросился в глаза, и я вот так же остановился. Красивая, молодая, здесь... Жена мне тогда ещё сказала: "- Пойдём, а то я ревновать к ней буду!". Мне тот портрет запомнился почему-то. Я долго помнил ЕЁ лицо. А сейчас забыл напрочь! Да ещё и портрет исчез. Очень странно!

  Он поглядел на Машу, ища сочувствия, но девушка отрешённо смотрела куда-то в сторону.

  - Н-ну, что ж, пойдём, Маша. Становится холодно...

  У могилы жены Юрия Петровича они тоже побыли недолго. Снежная крупа повалила гуще, началась метель, всё вокруг заполнила серая пелена. Юрий Петрович положил цветы, постоял минуту с непокрытой головой, вспоминая счастливые годы, проведённые с этой женщиной. Маша, вцепившись в рукав его пальто, застыла чуть сзади.

  - Вот она... какая... - сказала девушка. - Она ОЧЕНЬ любит Вас.

  - Да, любила... Ладно, что ж, пойдём, Маша. Темнеет уже. Прощай, родная! И - прости!

  

  Дома после ужина, когда они пили чай, Юрий Петрович сказал:

  - Знаешь, Маша, после смерти жены мне и самому жить не хотелось. Хотел бросить всё: работу, дом, всё... И вдруг появилась ты. Я не знаю, что ты со мной сделала, но с меня будто гнёт спал. Я понял о жизни что-то новое и то, что жить НАДО. И надо помнить ТЕХ, ушедших от нас. Но помнить без надрыва, без страха. Память должна быть светлой. Не знаю, как ты мне это внушила, но дело в тебе. Может быть ты ангел? Не знаю. Но я очень, очень благодарен тебе! Теперь, даже если тебя и не будет со мной - ты молода, ты вольна сама устраивать свою судьбу - я буду вспоминать тебя светло и радостно, такой, какую вижу сейчас. Спасибо, Машенька!

  Юрий Петрович склонился, взял руку девушки и расцеловал каждый её пальчик. Маша сидела прямая, спокойная и смотрела поверх головы мужчины.

  - Я расскажу Вам свой сон.

  - Нет, не говори, если не хочешь!

  - Мне приснилось, что я нахожусь в огромном закрытом помещении, где много людей. Все чем-то заняты, куда-то спешат. А я вроде бы свободна. Тут подходит ко мне женщина и говорит: "- Сходи, Маша, к моему мужу и скажи, пусть не тоскует по мне. Мы снова будем вместе, но не скоро. Мне сейчас некогда". Она так сказала... и я проснулась.

  - Гм, гм. Не придавай значения снам, Машенька. Ты же разумная девушка, современная. Но тебе не стоит перед сном смотреть телевизор, ты ещё не совсем оправилась от... болезни. Иди, отдыхай, милая. Книжку какую-нибудь почитай. А я что-то устал сегодня. Пойду, приму ванну.

  Когда Юрий Петрович, после ванны, пришёл в спальню, Маша уже спала, свернувшись в клубочек под одеялом и зарывшись лицом в подушку. Мужчина вздохнул, поцеловал девушку в краешек волос у виска, и пошёл спать на диван.

  Наутро Маши не стало.

  

  На белом мраморном памятнике чёрный портрет: очень красивая молодая девушка с очаровательной улыбкой. Ниже подпись золотом:

  "Машенька Преображенская. Спи покойно, Ангел наш. Твои мама и папа".

  

73

Мартин И. Уходящие тени     Оценка:9.00*3   "Рассказ" Мистика

  

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И все выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

(Бальмонт)

  

   У тебя есть три сестры. Две родные и одна сводная. Всем троим за сорок, они очень похожи на вашего отца. Блондинистые, круглоглазые и чахлые, точно всё детство таились в катакомбах, а теперь их вынудили выйти на солнечный свет. Тонкими костлявыми пальцами и сколиозными спинами мои сёстры напоминают химер Нотр Дама. Между собой они очень дружны ещё с самого детства, когда отец привел в дом пятилетнюю Ингу. Мае и Софии тогда было два и три года соответственно. Твоя мать, очень добрая и душевная женщина, на удивление легко приняла в дом девочку, рожденную на стороне и брошенную отцу ветреной литовской танцовщицей, как кость собаке.

   Инга, Мая и София всегда были очень добрыми и хозяйственными, помогали матери по дому и не гнушались никакой работы. Они до сих пор живут вместе и очень привязаны друг к другу.

   Сестры росли и воспитывались в одинаковой безликой чопорности и готовности покорно принимать любые превратности судьбы. Довольствуясь обществом друг друга, они даже не удосужились завести себе хоть каких-то подруг.

   Ты родился тоскливым холодным апрельским утром, прямо в вашем большом и дружном деревенском доме. Мать сразу решила, что в больницу не поедет, потому что добираться туда слишком долго, тяжело, да и не на чем. Папин маленький запорожец никак не мог преодолеть весеннюю закись дорог. Она лишь смогла договориться с одной пожилой женщиной из соседней деревни, прежде работавшей акушеркой. Но когда в ночи отец примчался за ней, оказалось, что накануне её разбил радикулит и она не в состоянии подняться с кровати.

   Поэтому рожать пришлось дома. И хотя самой старшей - Инге на тот момент было всего лишь пятнадцать, девочки приняли роды у матери ничуть не хуже любой сельской медички. Тихо, слаженно, без лишней суеты, точно всю жизнь этим только и занимались. Льняные простыни, эмалированные тазики, портновские ножницы - всё по старинке. Ты родился быстро и легко, толстый, красный и орущий. С первого же дня не похожий на отцовскую породу, весь в мать. Имя тебе выбрала Мая. "- Герман, - сказала она, - означает - родной брат". Мать заикнулась было про святки, но неверующий отец с энтузиазмом поддержал имя космонавта.

   Твой отец не пил и работал плотником. Очень хорошим плотником, правда, иногда он мог уехать на месяц, а то и на два, когда строили дом в другом районе. Мать же занималась хозяйством, живностью и огородом. Не сплетничала и вообще чуралась местных тёток. Наше семейство в деревне всегда считалось странным. Особенно сестры - нелюдимые молчальницы.

   После твоего рождения, обнаружив тягу к медицине, они одна за другой поступили в городское медучилище. Тогда в народе осуждать их стали как-то тише и мягче. Отныне им прощалось отсутствие макияжа, улыбок и даже парней.

   Теперь они все трое работают медсестрами в соседнем поселке. Инга в родильном отделении, Мая в терапии, а София в морге. У них нет ни детей, ни мужей. На всём белом свете у них только ты и есть. Отец с матерью оставили вас в один год, незадолго до твоего девятилетия. Той зимой отец уехал на строительство с новой бригадой, да так больше и не вернулся. А мама, спустя месяц, опрокинула на себя ведро кипятка и скончалась на кухонном полу до того, как сёстры вернулись домой. Хорошо в этом странном совпадении только одно: мать так и не узнала об исчезновении отца, а тот - о её трагической и нелепой гибели.

   Тогда мне пришлось приехать и забрать тебя из этого дома. Девочки были ещё слишком юны, чтобы взвалить на себя заботу о мальчишке. Несколько раз, тётя Шура, которая вскоре после того события увезла меня к себе в Псков, пыталась выяснить что я помню о том дне, где был и что делал. Но совершенно точно и не кривя душой, я могу сказать, что вообще ничего не могу вспомнить не только об этом, но о прежнем себе в целом.

   Сестры редко писали письма, да ты и никогда и не интересовался. Они присылали фотографии, но я, глядя на их мраморные, белолобые лица, никак не мог поверить в наше родство. Мои смутные воспоминания о них полны неясной тревожности и холодного трепета. Тягостная стойкая безэмоциональность делала их какими-то неживыми и безумно далекими. Должно быть я был слишком мал, чтобы запечатлеть детали, случаи, слова, но каждый раз, заслышав в звенящей морозной тишине монотонный гул самолета или очутившись в лабиринте незнакомых улиц чужого города, я ловил себя на мысли, что силюсь вспомнить их.

   Ты рос общительным, красивым и успешным. Я гордилась тобой так, как если бы ты был моим ребенком. Однако о родителях никогда не спрашивал, а я разговоры не заводила. Знай, у меня нет причин упрекнуть тебя в чем-либо. Я старалась вырастить хорошего человека и мне кажется, у меня получилось. Есть только одна вещь, которая никак не дает мне покоя. Думаю, тебе нужно было ездить к девочкам, хотя бы изредка. Но я по каким-то глупым, эгоистичным причинам при жизни никак не решилась на это. Теперь же пообещай выполнить мою последнюю просьбу! Просто пообещай не терять связи с ними, а ещё лучше, сам поезжай туда. Ведь, как бы там ни было, они - часть тебя и твоей истории. Увы, я поняла это только сейчас.

   Тётя Шура умерла в марте, а с визитом к сестрам я дотянул аж до осени.

  

   Поезд, электричка, извилистая лесная километровая дорога. Мая предлагала встретить меня на станции, но я отказался, пытался почувствовать хоть что-нибудь пока шел. Глубоко вдыхал воздух - авось растревожит. Но нет, родные места не откликались. Они не были рады мне. Лес полнился таинственными звуками: скрипел, шуршал, свистел и каркал. Тяжелые осенние тучи, едва удерживаемые верхушками деревьев, грозили вот-вот обрушиться на землю холодным ливнем. Поэтому, когда из-за очередного поворота вдруг выскочил велосипедист, я отпрянул слишком нервно и резко, оступился, и чуть было не упал. Мальчишка засмеялся, помахал мне рукой и, не останавливаясь, умчался прочь. Тогда я понял, что не хочу идти дальше, что слишком напряжен и одновременно подавлен. Моё внутреннее я, моё подсознание, сопротивлялось голосу разума изо всех сил, и чем ближе подходил к деревне, тем яростнее становился этот отпор.

   Одна из сестер, которая из них я сразу и не понял, ждала меня возле околицы. Тонкая, изможденная, в красном демисезонном пальто нараспашку. Внешне, значительно старше сорока.

   - Привет, - сказала она так, будто я всего лишь вернулся из магазина. Словно с момента нашей последней встречи прошло около часа, а не двадцать один год. - Ты успел к ужину.

   - Привет, - отозвался я, немного стесняясь. - Рад тебя видеть.

   - Ну, да, - она шла рядом, но даже не смотрела, не разглядывала меня. - Мы знали, что рано или поздно ты приедешь.

   - Всего на один день. Я вас не стесню?

   - У нас есть спальные места. Впрочем, кажется, тебе Инга по телефону это уже говорила. Один день, один месяц, один год... Не вижу разницы. Хочешь - живи. Раз уж приехал.

   - Спасибо не нужно, - её отстраненность разозлила меня. - Это визит вежливости, дань тёте Шуре. Я её любил.

   - Хорошо. Мы ей тоже многим обязаны, - прозвучало слишком буднично и формально. Так, что я не выдержал:

   - Послушай, я вообще вас не помню и не знаю. Только письма и слова тётки, только фамилия.

   - Согласна. У нас ничего общего. За исключением родителей.

   Мы подошли к дому, и тут в первый раз за всё время меня пронзило неожиданное узнавание. Три ровненьких окошка в ряд, веселые резные наличники, любопытное око мансарды и беснующаяся стрелка флюгера на крыше, казалось, были рады мне гораздо больше, нежели две печальные женщины на крыльце. Одну высокую и очень худую я опознал - это была Инга. Другая, точная копия той, что шла рядом, только волосы убраны наверх тугим пучком.

   - Здравствуй, Герман, - поздоровалась Инга. - Проходи.

   - Я София, - сказала женщина с пучком. Она даже не улыбнулась.

   Если бы не Мая, преграждающая путь к калитке, я бы, наверное, развернулся и ушел. Складывалось ощущение, что я самый последний человек, которого они когда-либо хотели видеть.

   В доме было чисто, уютно и пахло борщом. Меня проводили на кухню, усадили и оставили одного перед пустыми тарелками. Краем уха я слышал их монотонные бубнящие голоса, сестры о чем-то спорили, но слишком тихо, чтобы разобрать слова. Потом они пришли и расселись вокруг стола.

   Мая открыла позолоченную супницу и разлила суп по тарелкам.

   - Если что-то интересует - спрашивай. О тебе мы всё знаем, так что можешь не утруждаться, - сказала Инга без неприязни.

   В голове крутился всего один вопрос, и я его задал напрямик:

   - Почему вы со мной так невежливо? Можно было хоть вид сделать...

   - Мы никогда не делаем вид, - отрезала София. - Мы такие, какие есть. Говорим то, что думаем и ни под кого не подстраиваемся.

   - А чего не так? - Мая удивленно подняла брови. - Не шибко рады? Что есть, то есть. Но не бери в голову. Это пройдет. Признаюсь, мы надеялись, что ты не приедешь.

   Инга же пристально посмотрела на меня и заявила прямо без обиняков, грубо, однако, ничуть не повысив голос:

   - По-нашему ты просто урод. В нормальном таком деревенском смысле. Чужой, не наш, называй, как хочешь. Мы не обязаны тебя любить.

   Другие сёстры замерли с ложками возле рта, выжидающе и с любопытством.

   Убедившись, что имею дело с ненормальными, я попытался взять себя в руки.

   - Послушайте, если вы намерены поливать меня грязью, просто от того, что вам тут скучно, то я не самая подходящая кандидатура. Благодарю за ужин. Надеюсь, больше не увидимся.

   Я встал и направился к выходу, попробовал размашисто распахнуть дверь, но лишь больно ударился запястьем. Она была заперта.

   - Так бывает, когда кто-то собирается выйти отсюда с дурными мыслями. Он сейчас успокоится и выпустит. Не волнуйся, - сказала Мая, точно приободряя.

   - Кто успокоится? - не понял я.

   Однако сёстры, проигнорировав вопрос, продолжили молча хлебать суп.

   Я снова подергал за ручку дверь, пнул её ногой и понял, что начинаю терять самообладание.

   - Откройте, пожалуйста, дверь, - закричал я, стараясь оставаться вежливым.

   - Он не послушает, даже не проси. Лучше иди за стол, сейчас пироги достану, - предложила София миролюбиво.

   - Могу и через окно выбраться, - пригрозил я.

   Инга поднялась и подошла ко мне.

   - Ничего не выйдет, и не пробуй. Он у нас такой, если чего удумает, то будет упрямиться до последнего. Мая не права, это он не со злости, а от старой обиды. Чует кровь.

   Внезапно свет в доме погас и через секунду зажегся снова. - Вот, видишь, я права.

   - Прекратите меня запугивать! - Я почувствовал острый приступ паники, выхватил из кармана мобильник и принялся тыкать на кнопки. - Связи нет. Почему здесь нет связи?

   - Потому что далеко от вышки. Не добивает, - пояснила Инга. - Да и кому ты будешь звонить? Не в полицию же.

   Мысли, взбудораженные адреналином, волчком закружились в голове. Я судорожно прикидывал, что если и смогу справиться с тремя худыми деревенскими бабами, то понятия не имею, кто там ещё скрывается у них. Они меня ненавидят и задумали нечто страшное и мстительное. Хорошо лишь то, что я так и не притронулся к еде. Предчувствие меня не обмануло. А вдруг у них есть оружие? Охотничье ружье, например. Пристрелят как зайца, делов-то. Но за что?! И это последнее, было обиднее всего. Родственник, в конце концов, младший брат. Может я в детстве пакостил им? Сыпал в туфли гвозди или жвачку подкладывал на подушку. Может, замучил кошку? Нет, кошку никак не мог. Я люблю животных.

   -Пойдем, - прервала мой поток сознания Инга и, протянула руку, указывая на лестницу ведущую наверх.

   Я отшатнулся и, пулей подлетев к столу, плюхнулся на своё место.

   - Пожалуй, подожду здесь.

   - Вот, и правильно, - одобрила София. - Пироги, между прочим, с грибами. А туда ты ещё успеешь.

   - Все мы туда успеем, - буркнул я машинально.

   Так, мы продолжили обед. Больше они ко мне не цеплялись, но и не разговаривали почти. Пироги пришлось попробовать, но отравы в них не оказалось. Должно быть, они приготовили меня для чего-то другого. Возможно для некого магического ритуала или жертвоприношения. Однако за всё время пока мы сидели, тот кем они мене угрожали так и не появился. А я наелся и даже осмелел:

   - Предложение задавать вопросы всё ещё в силе?

   - Давай, - разрешила Инга.

   - Почему ты назвала меня уродом?

   Инга улыбнулась, видимо ей понравилось, что я вспомнил об этом.

   - Потому что ты не такой как мы. Ты родился без тени, без связи с прошлым и с домом. Ты рос маленьким противным шкодником и хотел всё разрушать. Ты кричал, что тебе темно и перебил все цветные витражи на террасе. Тебе всё время не хватало воздуха, поэтому ты проделал в крыше дыру. А потом ты сказал маме, что когда вырастешь, то станешь как папа - строителем и сломаешь этот старый скрипучий дом, а вместо него построишь новый - чистый и светлый, как в кино, - пока она говорила, её ясные серо-голубые глаза ни разу не моргнули. - Ты заставил маму поверить, что ей здесь плохо. Что есть какая-то мифическая лучшая жизнь. Кстати, ты никогда не замечал отсутствие собственной тени?

   Я оглядел себя со всех сторон:

   - Нет. Не замечал. Но то, что ты говоришь ерунда - каждое физическое тело отбрасывает тень. Вне зависимости от рода, материала или интеллекта. Вот уж здесь со мной не поспоришь. Могла бы придумать что-нибудь поинтереснее. Это лишь оптическое явление, а не качество человека.

   - Оптическое? - София всплеснула руками и будто бы рассмеялась, - Ха-ха-ха. Конечно не качество. Тень - это прошлое, это память, это опыт, это то, что едино для всей семьи. У каждого рода есть своя тень. У каждого дома есть своя тень. В тени сокрыты все секреты и ответы, она может быть ужасной и губительной, но без неё нельзя увидеть благодатный свет будущего.

   - Всё ясно, - я даже не попытался скрыть насмешки, - эзотерический фольклор. Хотя, такое слышу впервые. У меня есть знакомая женщина, она любит ездить по деревням и собирать народные сказки. Я ей дам ваш адресок...

   - Но ты же сам знаешь, что ничего не помнишь, - подала голос Мая.

   - А мне и не нужно, - фыркнул я. - Для чего? У меня и так всё хорошо. У меня отличная работа, замечательная жена, квартира в городе. Зачем мне какая-то идиотская тень? За этим меня отправила тётя Шура?

   - Так мы никогда не договоримся. Не знаю что делать, - Инга тяжело вздохнула и посмотрела на сестер. - Я не умею быть злой, во мне и обиды не осталось ни капли. Ничего не меняется, ничего не подходит, ни одно объяснение не работает. Пойдемте все спать. Завтра новый день, у меня дежурство, отвлекусь - может, что в голову придет.

  

   Я поднялся наверх, в большую и просторную мансарду. Здесь было светло и прохладно. Деревянные стены дышали смолой и пылью. Возле окна - железная кровать, напротив - комод, ближе к двери дубовый платяной шкаф. И повсюду зеркала - много маленьких окошечек - зеркал. Казалось, здесь кто-то всё ещё живет. Мужская рубашка на спинке стула, стакан с водой на тумбочке, знакомый запах туалетной воды. Но в комнате никого не было. Ни единой живой души. Сестры дурачили меня, издевались. Вымещали на мне своё тёмное деревенское неблагополучие. Или может они просто играли со мной, заполняя тем самым однообразные одинокие будни? Таким как они в голову могла прийти любая безумная фантазия. А может здесь и в самом деле кто-то был, но теперь исчез. Страшно подумать, а ведь София работает в морге. Ей ничего не стоило пристроить труп.

   Я сел на кровать и осмотрелся. Обстановка выглядела мирной и, пожалуй, уютной. Отражая верхний электрический свет, одномерные квадраты зеркал горели, подобно зажженным окнам вечернего городского дома - приветливо и маняще. Нет, я определенно городской житель. Только в городе есть настоящая жизнь, только там человек становится нужным и полезным.

   Там сбываются все мечты, бурлит и вздымается поток будущих свершений, смывая омертвевшие и заскорузлые роговицы древности. Моё сердце всецело было где-то в одном из этих окон, но ночевать мне предстояло здесь, в допотопном трухлявом доме, в чужой, хоть и свеженакрахмаленной постели. По вполне понятным причинам засыпать я опасался, поэтому взялся за осмотр содержимого тумбочки, шкафа и комода. В верхнем ящике тумбочки обнаружилась стопка железнодорожных билетов из города до здешней станции, точно таких же как и мой. Никогда не понимал, зачем хранить билеты. Но знаю, что некоторые люди коллекционируют их как память. Попробовал пересчитать, но сбился и не стал. Вместо этого положил туда свой, до кучи. Несколько книжек в мягком переплете, пакетик черного чая, металлическая пуговица. Второй ящик оказался пуст. Зато комод ломился от пропахших лавандой и апельсиновыми корками шмоток. Было очевидно, что когда-то возможно даже совсем недавно здесь жил мужчина. По большому счёту ничего удивительного, пусть старые и не очень привлекательные, сестры имели право на личную жизнь.

   Зато тёмные недра шкафа выглядели поистине безразмерными. Первым делом, я извлек оттуда здоровущий ящик с детскими игрушками: разноцветными кольцами пирамидок, машинками, кубиками, резиновыми зверушками и прочей трогательной ерундовиной. Когда-то они были моими - это я точно знал. Перед глазами закрутился калейдоскоп разрозненных цветных воспоминаний. Мама в пестром байковом халате выходит из ванной, папа на крыльце чинит удочку, мы с мамой кормим злого петуха, сооружаем пугало из болоньевого плаща. Затем вытащил кособокий скворечник и миниатюрный бочонок - это папа учил меня плотничать. Оранжевый дырявый сачок, самокат, санки, красную пластмассовую лошадь на колесиках. Вещи, бывшие прежде такими важными и нужными, до сих пор хранящие память и как сказала бы София - тень прошлого. Это тёплое и болезненное чувство отчего-то разозлило меня. Казалось ещё немного, и я сломаюсь, не сдержусь, расплачусь или выкину какую глупость. Больше ничего доставать не стал, запихал барахло обратно, крепко-накрепко сомкнув покосившиеся дверцы.

   Прилег на кровать и уставился в потолок. Там далеко стучала электричка, шумел лес, лаяли дворовые собаки, гудели высоковольтные провода. Всё так же, как было когда-то в какой-то другой жизни. Чьей-то чужой. Не моей. В моей жизни всё было хорошо. Высокая зарплата, красивая жена, куча замечательных друзей, комфорт. Зачем же тётка отправила меня сюда, где таким как я просто не место?

   Мне снилось лето, одуванчики, собачья конура и ветер. Добрый и ласковый ветер, он сдувал пушистые шапки с одуванчиков, играл кружевными занавесками и хлопал развешанными простынями. Он щекотался и трепал чёлку. Он кидался крохотными зелеными яблоками, осыпал сливу и, подхватывая случайных бабочек, уносил прочь, в дальнюю даль, должно быть куда-то за пределы мира. Мама тоже была там. Она шла к колодцу и несла пустые ведра, чтобы потом варить бельё. Зачем-то она всё время варила бельё. Тогда дом начинал вонять, как умирающий больной, наполнялся зловонными парами безысходности и загнивания. Я всегда уходил играть с ветром, когда это начиналось, и теперь, глядя вслед пёстрым крыльям бабочек, я снова мчался за ними, чтобы никогда больше не вернуться.

   Когда я проснулся, в комнате было уже светло. Электрический свет по-прежнему горел, но соперничать с веселым сентябрьским солнцем уже не мог. Все мои вечерние страхи казались теперь смешными и надуманными. Ничего плохого не произошло. Внизу кто-то звенел посудой, пахло оладушками. Я спустился вниз с легким сердцем.

   - Доброе утро, - сказала Мая, колдуя у плиты, - как прошла ночь?

   - Замечательно, - отозвался я. - Даже не думал, что так хорошо высплюсь.

   - И? - София за столом чистила овощи.

   - Что? - не понял я.

   - Может, надумал остаться? - пояснила она.

   - Да, нет, что ты. У меня полно дел. Нужно возвращаться. Я побыл у вас. Обещание, данное тётке, сдержал. Зачем ещё тратить время?

   - Ну, вдруг тебе захотелось побродить по двору, или сходить на могилу к матери, или... - несмело протянула София.

   - Ах, да. На могилу, конечно, хорошо было бы сходить, это я что-то не подумал. Забыл как-то. Но теперь видимо уже не получится. Глотну кофейку и побегу, а то на электричку не успею.

   - Понятно, - сказала Мая.

  

   На электричку я успел. Уселся и всю дорогу глядел в окно, пытаясь сообразить, чего мне не дает покоя. Так бывает иногда, когда то ли слово вертится на языке, то ли дело какое. То ли имя не можешь припомнить, то ли сон. От станции до города каких-то полчаса. Добрался, вышел, постоял на перроне. Зачем же я туда ездил? Ничего же не узнал, не понял, не получил. Точно и не ездил совсем. Оглядываюсь назад - пустота. А может и не ездил? Потому что если бы я там был, то наверняка знал бы, зачем меня отправляла тётка. Ведь я должен был выполнить обещание. Я достал из кармана её письмо, развернул и начал читать:

  

   У тебя есть три сестры. Две родные и одна сводная. Всем троим за сорок, и все, как одна - вылитый отец. Между собой они очень дружны ещё с самого детства, когда отец привел в дом пятилетнюю Ингу. Мае и Софии тогда было два и три года соответственно. Твоя мать, очень добрая и душевная женщина, на удивление легко приняла в дом девочку, рожденную на стороне и брошенную отцу ветреной литовской танцовщицей, как кость собаке. ..

  

   Дочитав до конца, я направился к кассе и купил билет. Что ж, не зря же я здесь оказался, поеду взгляну, что это за сестры такие, о которых я почти ничего не помню.

  

   - Не стой на холоде, - сказала София, - он вернется не раньше чем через двадцать минут. Продрогнешь совсем.

   - Ничего, хоть проветрюсь немного. Я так устала от всего этого, - отозвалась Мая. - Мне кажется, он никогда не вспомнит, и дом его никогда не отпустит.

   - Но ведь однажды отпустил. Тётя Шура смогла увезти его тогда.

   - Это потому что она была материной сестрой, родная кровь и всё такое. Ты же сама знаешь. Но теперь не даст.

   - Не даст, - согласилась София. - Я его в прошлом году лично до города довезла, в поезд усадила, а потом он снова вернулся. Помнишь?

   - Меня больше всего напугал тот раз, когда жена за ним приехала. Как он скандалил тогда! Обвинил нас в колдовстве, дверь вышиб.

   - Ещё бы. Ведь она ему открытым текстом - мол, ты псих и всё такое.

   - В том-то и дело, что там его уже давно никто не ждет.

   -Может опять попробовать ему всё рассказать?

   - Всё-всё? Даже про маму?

   - Нет. Про неё он должен сам вспомнить. Иначе бесполезно.

   Неожиданно Мая насторожилась:

   - Слышишь, птицы разорались? Идет уже, а ты говоришь - двадцать минут. С каждым разом на раздумье он тратит всё меньше и меньше времени.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

74

Матейчик Н.В. Предчувствие     Оценка:4.00*3   "Рассказ" Мистика

   Предчувствие

  

  Катя боялась подходить к красивому серебряному двуглавому орлу, висящему на стене, - своего рода семейной реликвии - наверное, с самого раннего детства. Это была очень красивая, массивная, и в то же время изящная вещица искусной ручной работы, украшенная драгоценными и полудрагоценными камнями. Настоящий антиквариат. Орел остался от прапрадеда Кати со стороны отца, служившего еще при царском дворе. И, несмотря на смутные послереволюционные и советские времена, когда присутствие подобной вещи в семье, мягко говоря, не приветствовалось, тяжелую фигурку, державшую в лапах скипетр и державу, не выбросили. Ее хранили где-то в коробках, далеко на чердаке, вместе с небольшой стопкой старых, пожелтевших от времени фотографий той ушедшей эпохи. И орла, и фотографии сохранили в пламени двух войн и череде бесчисленных переездов. А потом, когда времена изменились, орел занял свое почетное место на стене в зале, хотя отец Катерины никогда особо не подчеркивал свою давнишнюю принадлежность к дворянству.

  Когда Катенька была совсем маленькой, она даже боялась заходить в "комнату с орлом". И это при том, что ее никак нельзя было назвать боязливой: будучи совсем ребенком, Катя не боялась входить в темную комнату и часто оставалась дома одна. Но если во время игры мяч или игрушка случайно оказывались у стены, на которой висел орел, девочка к ним даже не подходила.

  С возрастом этот страх не проходил. Катя не могла дать ясного ответа на вопрос чего именно она боится. Это чувство было невозможно ни понять, ни проанализировать. Оно было нелогичным, интуитивным, подсознательным. Фигурка притягивала - Катя любила смотреть на нее издали - и одновременно внушала безотчетный страх. Однажды мать решила было убрать орла с глаз долой, чтобы не нервировать дочь, но Катя воспротивилась.

  В шестнадцать лет всегда хочется праздника. Шумно и весело отметив день рождения в ресторане, Катя с подругами решили посидеть вечером у нее дома - с улицы их прогнал сильный дождь, хотели пойти в кино, но не нашли подходящего фильма, который был бы интересен всем. Благо Катерине, по общему мнению ее подруг, очень повезло с родителями - те никогда не были против поздних посиделок, и поэтому Катины подруги часто засиживались в гостеприимной квартире глубоко за полночь, а то и вовсе оставались ночевать.

  Катя собрала на стол легкий перекус: чипсы, крекеры, чай, кофе, печенье, бутерброды - вдруг, несмотря на ужин в ресторане, кому-нибудь захочется что-то пожевать?

  Именинница была весела и слегка возбуждена, хотя накануне грустила: за несколько дней до дня рождения ей приснилась умершая четыре года назад бабушка. Во сне бабушка была вряд ли намного старше Кати. Они вместе гуляли по какой-то чудесной стране, и девушке было на удивление легко и весело... Конец сна Катерина не помнила, но проснулась она со странным чувством тревоги.

  В вечерней тишине резко и неожиданно прозвучал звонок в дверь. Подруги переглянулись.

  - Да вроде бы никого не ждем, - тихо сказала именинница.

  Мама Кати пошла открывать.

  Оказалось, это заявилась Катина крестная. Хотя посиделки с родственниками были запланированы на предстоящие выходные, крестная, или тетя Маша, как обычно называла ее Катя, должна была на днях улететь на отдых в Испанию, и потому пришла в неурочное время, чтобы поздравить крестницу до отлета. Крестная Катерины была грубоватой и властной женщиной, девушка ее недолюбливала и слегка побаивалась. Именно поэтому она втайне надеялась, что крестная укатит в Испанию, и вечеринка с родственниками пройдет без ее участия. С расчетом на это Катя и выбрала день.

  Тетя Маша уселась за стол, мгновенно приковав к себе взгляды всех присутствующих, и оживленная беседа тут же смолкла. Крестная выпила три огромные чашки кофе, не замечая по едва приметной холодности разговора, что она пришла явно не в самое подходящее время, и, наконец, обратилась к матери крестницы, тоже подсевшей к столу:

  - Тань, а твоя Катюха все еще к птице не подходит?

  Катя попыталась было остановить крестную и перевести разговор на другую тему - но разве тетю Машу остановишь!..

  Катина мама нехотя кивнула в ответ.

  - Нет, ну ты совсем уже барышня! - обратилась к имениннице крестная. - Это просто смешно: запросто болтаешься где-то под облаками, а подойти к железяке боишься.

  Сидящие за столом девушки обменялись быстрыми недоуменными взглядами. О страхах подруги они не знали, а потому совершенно не понимали, о чем идет речь.

  Катя уже давно занималась парашютным спортом. Она мечтала о прыжках с неба с тех самых пор, как в девять лет на празднике города увидела парашютистов, спустившихся прямо на городскую площадь. Девочка пришла домой и заявила, что тоже станет парашютисткой. Каждый день Катя уговаривала маму отпустить ее в небо. Папа держал нейтралитет. Наконец мама сдалась. Сдалась в тайной надежде, что хрупкая девочка не выдержит жесткого режима тренировок. Родители ошиблись. Катя все выдержала и через два года сдала на разряд...

  - В общем, Катька, так, - продолжала тетя Маша. - Ты хотела новый компьютер. Вместо твоей развалюхи. Вот тебе деньги на компьютер, - крестная подняла вверх руку с зажатым в ней конвертом, - но я положу эти деньги вот сюда, у стены, под птичкой. А ты, Катька, сходишь и заберешь.

  С этими словами крестная встала и положила конверт у стены, прямо под висевшей фигуркой.

  - Маш, может, не надо? - не совсем уверенно заступилась за дочь мать. - Бог с ним, с этим орлом...

  Где-то в подсознании звякнул колокольчик тревоги...

  Катя сидела, сжав побелевшие губы.

  - Это что, шутка такая? - тихим голосом спросила Алина, лучшая Катина подруга, тоже парашютистка.

  Не говоря ни слова, Катя встала и направилась к стене, у которой лежал конверт. Несколько мгновений она стояла, вглядываясь в серебристую фигурку, а затем наклонилась и потянулась к конверту...

  ...Время, говорят, течет по-разному. Позже Катина мама клялась, что фигурка, сорвавшись, падала вначале очень медленно, миллиметр за миллиметром, будто кто-то наверху давал спасительные доли секунды... А потом со страшным звуком обрушилась на склоненный белокурый затылок и пробила его...

  

  ***

  

  Когда приехала "Скорая", врачам осталось только констатировать смерть. Крестная отменила поездку в Испанию и пыталась взять на себя все хлопоты по организации похорон, но ее гнали. Катю похоронили в подвенечном платье, как невесту...

  Через пять месяцев после случившегося, когда эта чудовищная по своей нелепости смерть стала чуть-чуть забываться за ворохом дел и событий, и Катины подруги перестали вздрагивать каждый раз при упоминании ее имени, они как-то собрались в кафе. И, хотя девушки наложили табу на всякие разговоры о Кате и ее смерти, в конце концов они всё равно заговорили именно об этом.

  - А ведь она могла не подходить, - мрачно сказала Алина, - могла ведь.

  - Да, - тихо ответила Ира, - трижды проклятая и трижды священная свобода выбора... Катя могла выбирать, - тихо продолжала она, - или не могла? Или все было предрешено?..

  

  ***

  

  Высокий худой человек напряженно и нетерпеливо прислушивался. Наконец вверху на лестнице зазвучали тихие шаги.

  "Это она! Это Анна"!

  Распутин не ошибся - это была Анна Вырубова, любимая фрейлина императрицы.

  Полная от природы, она невероятно легко и грациозно двигалась, и теперь, когда молодая женщина неспешно спускалась по лестнице, Распутин, притаившись за колонной, любовался поэзией движений, воплощенных в ее походке.

  Едва Вырубова поравнялась с колонной, как ее схватили за руку и толкнули к стене. Анна вскрикнула, но тут же узнала Распутина.

  - Аннушка, счастье мое! - старец ворковал, как голубь.

  - Отпустите! - женщина вырывалась изо всех сил.

  - Аннушка, я люблю тебя! Ты для меня всего дороже!..

  - Побойтесь Бога! - Вырубовой наконец-то удалось вырваться, и она, подхватив подол платья, со всех ног помчалась вниз по лестнице, как будто убегая от дьявола.

  Распутин смотрел вслед убегающей женщине, и его глаза горели недобрым огнем. Список амурных побед "святого старца" перевалил уже на вторую сотню, но Анна вызывала в нем странное, никогда не испытанное ранее чувство. И вроде бы не красавица - а как приворожила...

   - Ну, погоди у меня! - негромко сказал Распутин. - Погоди!

  

  ***

  

   Анна обежала глазами зал и быстро встала. Императрица оживленно болтает с гостями. Ее отсутствия никто не заметит - можно уйти. Вырубовой не здоровилось - она чувствовала себя слегка простывшей и хотела пораньше лечь.

   Никем не остановленная, Анна выскользнула в коридор и направилась к своей комнате.

   - Аннушка!

   Господи! Снова Распутин!..

   - Аннушка, постой, не беги! - старец с неожиданной силой схватил женщину за руку. - У меня для тебя подарок!

   В руках у Распутина появилась небольшая инкрустированная перламутром шкатулка. Старец откинул крышку.

   Анна не смогла сдержать восхищенного вздоха при виде большого усыпанного каменьями двуглавого орла.

   - Какая прелесть!

   - Работа Фаберже. Повесь в изголовье кровати, и пусть он оберегает тебя, - блестя глазами, негромко сказал Распутин и тут же ушел.

   Несколько минут Анна восхищенно разглядывала фигурку, но вдруг ее как будто ударило изнутри.

   Нет! Она не хочет принимать этот подарок. Нужно догнать Распутина и вернуть шкатулку.

   Вырубова догнала старца у самой ограды дворцового парка.

   - Возьмите, я не хочу!.. Я не могу!.. - задыхаясь от быстрого бега, сказала она, протягивая ему шкатулку.

   - Нет, не возьму! - категорично ответил Распутин и вышел за ворота.

   Анна медленно шла через парк. Женщина вновь посмотрела на сверкающего каменьями орла. Нет, она не хочет даже прикасаться к подаренной старцем фигурке!

   У входа во дворец стояла стража.

   - Михаил Константинович, я хочу сделать вам подарок, - Вырубова протянула шкатулку с орлом одному из караульных.

   - Анна Александровна, это же бесценная вещь! - воскликнул офицер, пораженный красотой фигурки.

   - Берите, берите!

   Вырубова проскользнула в дверь и исчезла. А молодой офицер еще долго разглядывал усыпанного каменьями двуглавого орла, держащего в лапах скипетр и державу.

   Это был прапрадед Катерины.

  

75

Медведев В.А. Следующая Остановка - Нижний"     "Рассказ" Проза

  

  Московский предприниматель Сергей Соколов ехал в очередную деловую командировку в Нижний Новгород. Как и все бизнесмены, он ценил свое время, но летать на самолете боялся - поэтому предпочитал ездить туда и обратно на "Сапсане".

  

  

  

* * *

  

  

  ...Рейс был будничный и в вагоне, где ехал Сергей, находились свободные места - в том числе и непосредственно рядом с ним. Сергея это категорически не устраивало: он был человек общительный и привык разговаривать с людьми - особенно, если эти люди были молодые привлекательные женщины.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Осмотрев салон вагона, он заметил впереди себя довольно молодую блондинку и пустое кресло рядом с ней. Женщина эта показалась ему очень симпатичной и даже, как будто, смутно знакомой... - поэтому, сняв с пальца обручальное кольцо, он взял портфель, поднялся со своего кресла и направился в сторону женщины.

  - Здравствуйте. Мне, кажется или мы действительно где-то с вами встречались? Меня зовут Сергей... - Сергей Воронов. Можно мне к вам пересесть?

  

  

  

* * *

  

  

  ...Женщина подняла на него глаза, и Сергей увидел, что они у нее голубые, подернутые легкой туманной дымкой.

  Потом глаза женщины неуловимо изменились. Она посмотрела ему в лицо и произнесла хрипло:

  - Не садитесь на это место. Вам станет грустно.

  - Вы что - ясновидящая?

  - Да. Я - ясновидящая.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей хотел пошутить, но женщина смотрела на него такими ясными грустными глазами, что шутка непроизвольно застряла у него в горле.

  - И чем вы занимаетесь - предсказываете людям будущее?

  - Нет. Я очень ясно вижу их прошлое. Будущее для меня туманно.

  - Разве вы только что не предсказали мне мое ближайшее будущее?

  Женщина вздохнула. Какое-то время она молчала, а потом произнесла тихо-тихо:

  - Просто я вижу в вашем прошлом девушку, которая очень напоминает вам меня... - точнее я вам напоминаю ее. Когда вы вспоминаете о ней, вам делается очень грустно.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Когда она все это сказала, Сергей вспомнил, кого именно напоминала ему эта женщина. Та, о которой она говорила, ушла из жизни Сергея много лет назад - исчезла вместе со всеми его воспоминаниями...

  - Я вижу - вы вспомнили. У вас изменилось выражение лица. Когда люди вспоминают свои ошибки, их лицо делается таким же, как у вас.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей почувствовал, что в горле у него вдруг неожиданно пересохло. Он судорожно сглотнул появившуюся сухость и спросил также хрипло, как она:

  - ...И часто вы видите печальное прошлое других людей?

  - Очень часто. Оно окружает меня повсюду.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей видел, что при этих словах в глазах женщины опять появилась легкая дымка тумана. Голосом, полным жалости, он спросил:

  - Поэтому вы такая грустная?

  - Да.

  - Зачем вы едете в Нижний?

  - Чтобы уехать от тоски чужого прошлого. Когда я мчусь на скорости - всего этого я уже не вижу!

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей чувствовал, что рядом с этой женщиной его охватывает какое-то странное неприятное наваждение. Встряхнув головой, он сказал:

  - Вы знаете - я вам не верю. Я не верю в ясновидение, телепатию и все эти подобные дурацкие колдовские штучки.

  - Почему?

  - Потому что такого просто не может быть! Простите - но я думаю, вы всего лишь очередная колдунья-шарлатанка.

  - Вам нужны от меня какие-то доказательства?

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей вытащил из портфеля купленный в прошлую поездку в Нижний путеводитель по местным достопримечательностям, открыл его в середине и ткнул пальцем в фотографию какой-то церкви.

  - Давайте!

  Она сосредоточилась и застонала...

  - Слишком много боли...

  - Я хочу доказательств! Говорите, что здесь произошло!

  

  

  

* * *

  

  

  ...Сергей видел, как туман, покрывающий глаза женщины, исчез, и они снова стали поразительно ясными.

  - Хорошо. Я вижу, что именно здесь слепая Марьяна впервые увидела своего будущего мужа. Это случилось третьего апреля тысяча восемьсот тринадцатого года по старому стилю: на мужчине была красная рубаха, и он красовался в ней, не зная, какую страшную болезнь несет в своих генах.

  ...Все дети Марьяны были от него; все болели раком глаз; все умерли в страшных мучениях, изводя своим криком родителей. Муж обвинил в случившихся несчастьях слепую жену и, узнав, что Марьяна снова ждет ребенка, задушил ее старой подушкой...

  

  

* * *

  

  - ...И что произошло с убийцей-мужем?

  - Впоследствии, он женился второй раз, уехал в Москву и утонул, не успев узнать, что ребенок от новой жены умрет той же самой мучительной смертью.

  Выслушав ее историю, Сергей лишь презрительно усмехнулся:

  - Все что вы рассказываете, очень-очень печально. Но это было давно. А я хочу знать, что-нибудь такое, что произошло в этой церкви недавно!

  Женщина посмотрела на него печально.

  - Ты и, правда, хочешь знать это, милый?

  - Да. Я хочу знать, что там произошло! Что произошло в этой церкви потом!

  - ...Заочное отпевание.

  

  

  

* * *

  

  

  ...После этих слов Сергей вдруг почувствовал, что его душу охватило странное душевное волнение. Не в силах сдержаться, он схватил женщину за плечи.

  - ...А тело?! Тело нашли?!

  - ...Нет. Но я знаю - однажды его найдут и привезут из Москвы в железной колоде.

  

  

  

* * *

  

  

  ...Пока они беседовали между собой, поезд незаметно проехал Владимир. Проводник объявил:

  - Следующая остановка - Нижний!

  

  

  

* * *

  

  

  ...Вошедшие во Владимире пассажиры "Сапсана" тянулись по проходу между креслами и не замечали, что на одном из рядов сидят два призрака и ведут бесконечную беседу о прошлом.

  

  

76

Медянская Н. Стоит только попросить     Оценка:6.00*3   "Рассказ" Мистика

   Стоит только попросить

  

   - Ализе?

   Тонкие пальцы нервно терзают сигарету, стряхивают крошево в пепельницу. Серебряное кольцо на мизинце потускнело, маникюр давно облупился. Что ж ты так к себе сурова, красавица моя?

   - Понимаешь, я не виноват. Я думал, что так будет лучше, правда. Ты же знаешь о моей... проблеме, да? Помнишь, обещала, что поймешь? Хотя, я всегда сомневался, что ты поймешь именно это.

   Отрываешься от своего занятия, поднимаешь взгляд, смотришь куда-то мимо усталыми покрасневшими глазами. Громкая музыка делает очередной виток, набирая обороты, и я вижу, как ты болезненно щуришься. А ведь у тебя появилась новая морщинка - вот здесь, между бровями. Откуда она, милая?

   - Дижон, - шепчешь ты, и наплывают воспоминания - смородиновые и прохладные, как Кир Рояль. Небо и покатые крыши. Май и готика. Прозрачный воздух, птицы и монастырь Шанмоль - ты тогда еще шутила, что мне определенно стоит посещать его почаще.[1] Злилась из-за очередной задержки в пути, когда мы свернули с трассы. Но я всегда ценил спокойствие и не любил опасность.

   Mademoiselle, vous êtes belle comme la lune...[2]

  

   - Идиот! - шипела ты разъяренной кошкой у дверей отеля, а глаза сверкали, точно мокрый кварц. Несмотря на нелепость ситуации и каменную физиономию швейцара, это было красиво. - Ты не представляешь, как меня достали твои страхи! С чего ты решил, что тот тип собирался тебя подрезать и устроить аварию? И, конечно же, твой хладный труп не успеет окоченеть, как...

   - Я же могу быть уверен, что ты сама меня добьешь? - попытался я неловко пошутить и увидел, как по твоему лицу ползет отвращение.

   - Нет, ты окончательно рехнулся! Совершенно!

   Швейцар в последний момент умудрился придержать захлопывающуюся дверь и с сочувствием улыбнулся. Изящная фигурка в темно-зеленом, множась в зеркалах, полетела в глубь холла, а я, проводив тебя взглядом сквозь дверное стекло, молча вручил швейцару букет маргариток.

   Тогда я просто ушел - под мягкий свет растворяющих ночь фонарей, погрузился в волшебную атмосферу мускусных запахов, мерцания витрин и секретов воркующих влюбленных. Весна...

   Площадь, выложенная каменными плитами, встретила меня свежим ветерком, величественным сиянием триумфальной арки и сипящей музыкой - я удивленно оглядел фигуру старика-шарманщика с обезьянкой на плече. Заинтересованно шагнул ближе, потеснив державшуюся за руки парочку. Куколки-танцовщицы на верхушке громоздкого ящика нервно дергались, двигаясь вкруг себя и друг друга.

   - Не пожалейте монетки, мсье, - голос шарманщика был на удивление молод и звонок, а из-под седых лохм весело глянули золотые от иллюминации глаза, - и моя Чита не пожалеет для вас предсказания.

   Я бездумно пожал плечами; скорее, чтобы отвязаться, бросил в жестяную банку пол-евро и забрал из крохотной шершавой лапки скрученную трубочкой бумажку. Отчего-то замялся, смутившись под внимательным взглядом лицедея, и, коротко кивнув, двинулся дальше. Туда, где то и дело вспыхивал веселый смех и звенели колокольчики. Пусть будет клоунада, только бы прогнать затаившийся внутри холод, забыть презрение и жалость, изменившие твое лицо до неузнаваемости.

   Гомонящая толпа окружила балаганчик на колесах - сказочный, со связкой воздушных шаров над крышей, со старинным кожаным пологом и висящей масляной лампой на боку, над которой вилась мерцающая мошкара. Тоненькая девушка в разноцветном трико и с колокольчиком в руках обходила зрителей, собирая в миску монетки, а в центре круга стоял высокий человек в темном плаще. Сорвал цилиндр, церемонно раскланялся, паясничая, и под смех и аплодисменты достал из шляпы белого кролика. Вручил девушке и вскинул голову, оглядывая толпу, будто чего-то выжидая. Напудренное лицо его поворачивалось, точно подсолнух за солнцем, а потом замерло, и я почувствовал, как екнуло сердце. Факир смотрел в мою сторону, а я стоял как дурак, думая уйти, но ноги словно приросли к мостовой. Ладони вспотели, и я вспомнил о бумажке, все еще зажатой в кулаке. Медленно развернул, будто повинуясь чужой воле, и вчитался в пляшущие в неверном ночном освещении буквы.

   "Стоит только попросить".

   Поднял глаза и недоуменно покосился на фокусника - представление закончилось, народ уже начал растекаться по площади, а мужчина все так же стоял, не отворачивая от меня бледного лица. Лениво поднял руку и поманил. А после неспешным шагом двинулся за угол повозки.

   - Будешь? - спросил он бесстрастным голосом, когда я подошел ближе. Я молча взял предложенную сигарету, а потом, затянувшись, наблюдал, как прикуривает факир. Огненные алые точки на мгновение отразились в его глазах, а я подумал, что отчего-то не удивляюсь странности ситуации. Запах хорошего табака ласкал нюх, а хрипящая в отдалении шарманка будила во мне давно забытое, по-детски наивное ожидание чуда.

   - Ты устал? - дымное облачко вырвалось изо рта моего собеседника. - Но по прежнему веришь в сказки?

   - Устал? Пожалуй, нет... - я рассеянно потер переносицу и зачем-то добавил: - Я тут проездом.

   - По большому счету здесь все проездом, - усмехнулся факир, и мне подумалось, что он говорит вовсе не о Дижоне.

   - Впрочем, я не о физической усталости. Скажи, тебе не надоело бояться?

   - Откуда ты...

   Он повернулся, приблизив напудренное лицо, и я поперхнулся дымом.

   Череда образов. Сначала тонкий ручеек - испуганные глаза парнишки из детского лагеря, рассказывающего жуткие истории о погребенных заживо, мертвое тельце вывороченной из земли мыши со слипшейся от грязи шерсткой. А потом воспоминания рвутся потоком, раскалывают разум, заставляют сердце биться через раз. Бледное умиротворенное выражение лица тети Сюзет - мама, она же просто спит? Тревожные сны, завораживающе пугающие картины - Виртс и Пикар. И вот я снова не могу вздохнуть - согнувшись, цепляюсь за грубый рукав факира...

   - Пожалуйста, прекрати...

   - Ты попросил. И будешь избавлен от страха. Знаешь, какое лучшее лекарство от твоего недуга? Посмотреть в глаза ужасу. Понять...

   Я с трудом выпрямился, стараясь совладать с крупной дрожью, выбивающей на чело холодный пот.

   С глухим треском распахнулись черные крылья за спиной факира.

   - Ты?! Я думал, ты будешь старухой...

   - Каждому - свое, - тихий голос прозвучал спокойно и почти ласково. А потом холодная рука легко вошла в мою плоть, точно тисками сжала сердце.

   - Избавление, - тяжелой каплей упала мысль, и снова подступила паника. - А что, если не до конца?

   И животный страх вытряхнул душу из тела - дальше, дальше, только бы не проснуться окруженным темнотой, сцарапывая в кровь ногти об обивку гроба, широко раскрытым ртом жадно ловя остатки воздуха...

   Ночной город с высоты - это всегда красиво... и где-то там, внизу, была ты.

  

   - Ализе, а что ты почувствовала, когда комиссар рассказал, как мое тело нашли в подворотне недалеко от Дарси?[3]

   Ты отбрасываешь измочаленный фильтр и неверной рукой хватаешь бокал. Делаешь жадный глоток, и алая капля неаккуратно стекает по подбородку. Смотришь сквозь меня, а ненакрашенные губы кривятся в болезненной гримасе.

   - Прости, дорогая, я не подумал, что тебе может быть настолько тошно. И за то, что не пришел раньше, прости. Я потерял счет времени, зависая в пустоте между землей и небом, между смертью и бытием. Ни этого ли я так боялся в итоге? Впрочем, что толку, что я вернулся? Ты ведь все равно меня не видишь?

   - А на что ты рассчитывал? - четко и ясно, точно и не грохочут вокруг децибелы, доносится до меня знакомый ровный голос. Я поворачиваюсь и даже не удивляюсь. Факир сидит за соседним столиком и лицо его без грима кажется совсем молодым. - Вы теперь по разные стороны грани.

   - Не знаю, - я, пожимая плечами, еще раз вглядываюсь в скорбное лицо Ализе, - может, на то, что настоящая любовь способна докричаться сквозь любую стену?

   - Какое самомнение, - губы мужчины подрагивают, а в глазах сквозит ирония. Он выразительно кивает на сидящего напротив человека. И я только сейчас обращаю внимание на этого парня. Обычная внешность - короткая стрижка, темные волосы, свитер - мимо такого пройдешь в толпе и не заметишь. Вот только взгляд... Надежда и сострадание, интерес и нерешительность. Теплый, словно солнечный луч холодным днем, он неотрывно следует за Ализе. Уже не моей Ализе.

   - Пора. Летим. - Собеседник встает и решительно идет через зал, прямо сквозь извивающихся в танце посетителей. Черные крылья, развернувшиеся за спиной, не пропускают света, да и вся окружающая нас действительность теряет контуры, становится туманной.

   - А что там? - почти на бегу спрашиваю я, обеспокоенный сейчас только тем, чтобы не отстать. - Рай? Нирвана? Чистилище? Преисподняя?

   - Брось психовать, тебе понравится, - провожатый усмехается и распахивает окно. Прозрачная шелковая занавеска вздувается пузырем, пропуская в клуб поток свежего ветра, а мужчина легко вспрыгивает на подоконник. Протягивает мне руку, и я, ухватившись за холодную ладонь, встаю рядом, а внизу под нами спят темные крыши. Мысль о том, что больше не придется дрожать от страха за собственную жизнь, наполняет меня радостью и облегчением, и, улыбнувшись Смерти, я смело шагаю за карниз.

  

  

   1 - В бывшем Картезианском монастыре на окраине Дижона ныне расположена психиатрическая лечебница.

   2 - Мадемуазель, Вы прекрасны, как луна... (фр.)

   3 - Площадь в Дижоне.

77

Мекшун Е. Ева, Моцарт и "Сальери"     "Рассказ" Проза, Мистика

   1.

  

  

   За окном мелькал красный кирпич исторических построек. Их вычурные резные формы ревниво кутал утренний туман, липший к грязному стеклу маршрутного такси. Девушка откинулась на сиденье и блаженно закрыла глаза. Ночные смены нравились ей именно этим - мерным гудением мотора - единственным звуком, баюкающим безмолвный, ворочающийся в тёплых постелях город. Наперекор будильникам он позволял ещё немного поспать, что сейчас оказалось как нельзя кстати, поскольку ночь выдалась неспокойной: срочный вызов, неоднозначный случай, да ещё этот кот! Бесцеремонная наглая зверюга, появившаяся с неделю назад продолжала испытывать её терпение. Сегодня животное не просто по-хозяйски расхаживало в асептических помещениях, невесть каким образом проникая внутрь. Нет, на этот раз котяра забрался на одного из пациентов, где, ни мало не смущаясь, занялся туалетом своих причинных мест. Девушка невольно улыбнулась, вспоминая, как задохнувшись от возмущения, гоняла незваного гостя под столами, а он будто бы специально смахивал ей на голову лотки и инструменты, устраивая при этом страшный грохот. Но самое обидное заключалось в том, что изводило животное только её. Никто из коллег по работе никакого кота ни разу не видел. Все они тихо посмеивались над сетованиями сотрудницы, называя их одним коротким ёмким словом "глюк".

   Она почти погрузилась в сладкую дремоту, когда в сумке завибрировал телефон.

   - Что-то рано сегодня, - высветилась на экране улыбающаяся подруга. - С добрым утром, Мусечка! - пропела девушка в трубку.

   - Издевайся, издевайся! - зашипели на другом конце. Муся терпеть не могла вставать раньше двенадцати дня. Она относилась к той категории людей, биологические часы которых не терпели подстройки под повсеместно установленный распорядок рабочего дня, начинающийся, как правило, с восьми до девяти часов утра.

   - Чего не спишь-то?

   - Из-за тебя, представь себе! И тебе, Склепова, должно быть стыдно, что подняла подругу в несусветную рань!

   - Хорошо, мне стыдно, - усмехнулась девушка, по обыкновению услышав свою трансформировавшуюся в прозвище фамилию. По паспорту она вообще-то была Салеповой, но "Склепова" по заверениям подруги - отражение её истинной натуры, как в склепе обитающей в холодных коридорах патологоанатомического отделения. - Что-то случилось?

   - Это моя фраза, - перебила Муся. - Что-у-тебя-случилось? - по слогам отчеканила она.

   - У меня? Да ничего не случилось. С чего ты взяла?

   - Дай-ка подумать? Может с того, что ты уже неделю не подходишь к телефону?

   - Правда? - виновато закусила губу собеседница, вспоминая, как каждый раз при виде пропущенного вызова, клятвенно обещала себе перезвонить, но чуточку позже. "Позже" перезвонило само и было не в духе.

   - Ева! - строго назвала её подруга по имени.

   "Уф, - сгорбилась Ева, - дело плохо", - к имени Муся прибегала в исключительных случаях, когда желала подчеркнуть крайнюю степень собственного недовольства. - Прости, прости, прости...

   - Ладно, - смягчился голос в динамике. - Я переживала. Ехать к тебе собралась.

   - Так приезжай.

   - Ну уж нет. Я спать пошла, только с работы приковыляла. Ноги отваливаются.

   - Ты сейчас что ли собиралась? - даже не верилось, что ради неё Муся хотела пожертвовать драгоценным сном и ногами.

   - А когда ещё? Ты днём и ночью в склепе своём сидишь. Вампирша, блин, - хмыкнула приятельница, а потом нехотя добавила: - Вечером приеду.

   - Отлично. До встречи.

   - Ага, - сладко зевнула Муся в трубку и отключилась.

   Добравшись до дома, Ева сделала то же самое: плюхнулась на диван и отключилась.

  

  

   2.

  

  

   Доктор Ева Салепова надевала рабочий костюм и размышляла над предложением Муси выехать в выходные на природу, чтобы побаловать себя ароматным шашлыком и дружеским общением, которым она в последнее время стала хамски пренебрегать. А почему бы и нет? У неё, правда, с субботы на воскресенье в графике стоит дежурство, но можно ведь подмениться. Она, в конце концов, никому в такой в просьбе никогда не отказывала, и едва ли не половина отделения задолжала девушке по отгулу. Всё, решено - она едет.

   Весело напевая под нос мелодию, засевшую в голове от прослушивания радио в общественном транспорте, Ева подошла к одному из ледяных серебристых столов, где её ожидал пациент.

   - Что у нас на сегодня? - развернула она заключение врача скоро помощи. - Мужчина, 27 лет..., проникающая рана грудной клетки вследствие падения на тупой предмет.... хм... алюминиевая ножка перевёрнутой табуретки? Предварительно - несчастный случай.... Жаль, молодой, - посетовала девушка, снимая с тела простыню. - Что ж не смотрел куда идёшь? Ага, понятно, - приоткрыла она мужчине веко. Глазное яблоко укрывала густая белесая пелена. - Слепота, либо врождённая, либо приобретённая не менее двух десятков лет назад. Потеря зрения около девяноста процентов. Жаль, - снова повторила Ева, включила диктофон и надела перчатки: - Начнём, благословясь, - шепнула она себе под нос личную мантру и взялась за блестящие легированные ранорасширители. И только занесла их над раной, как позади раздалось громкое утробное урчание. Она обречённо обернулась.

   На ближайшем к ней столе у головы покойника сидел ненавистный кот. Огромный, лохматый, с неприметной серо-полосатой расцветкой обычных жителей подворотни. Зверь мирно умывался, вылизывая розовым языком мягкую лапу. Заметив на себе взгляд девушки, остановился и тоже на неё посмотрел.

   - Ну что тебе от меня надо? - раздосадовано спросила Ева, которая и думать забыла о своём неприятном визитёре, что каждый раз поджидал её на работе. - Я всё сделаю, только скажи, зачем ты меня преследуешь? Может тебе жить негде? - Кот мигнул жёлтыми раскосыми глазами и поменял лапу для умывания. - Поверь, морг не лучшее место для ПМЖ. Тут холодно и не кормят.

  За разговором Ева аккуратно, мелкими шажками, продвигалась к животному, надеясь, что ей удастся усыпить его бдительность, а потом схватить.

   - Давай я отнесу тебя в подвал, в тепло. Кошки же любят тепло? И мышей там ну просто завались.

   Кот прервал процесс умывания и икнул. Может шерстью подавился, а может мышей не любит, подумала Ева.

   - Не хочешь мышей, предлагаю зоомагазин. Представляешь: разные корма, всякие вкусности, потом купит тебя кто-нибудь, станешь жить припеваючи, на батарее греться. Ведь лучше чем в морге..., правда? - сделала она резкий выпад в сторону животного, но тот ловко, без суеты перепрыгнул на соседнее тело, где демонстративно уселся на самый край столешницы, словно предлагая девушке продолжить игру в "поймай меня, если сможешь".

   - Ну держишь, мерзавец! - приняла вызов Ева и стянула скользкие перчатки. - Морг будет последним, что ты увидишь в своей жизни! Тут всегда так, зря ты здесь поселился! - ринулась она на животное и началась погоня. Вновь зазвенели инструменты, сталкивались с протяжным гулом каталки с пациентами, умудрились даже опрокинуть бутыль с формалином и по комнате разлился сладковатый запах смерти.

   Кот на всех парах выскочил в коридор и помчался к запасному выходу, откуда редко, но прибывали печальные грузы.

   - Беги, беги! - победоносно кричала Ева, заранее зная, что впереди тупик. Дверь заперта, а никаких труб и вентиляционных отверстий там нет.

   И вот впереди уже показалась слабоосвещенная табличка "выход", у которой маячил пушистый хвост, вот она уже настигает возмутителя спокойствия, как внезапно, откуда ни возьмись с громким лаем на неё выскакивает собака.

   - Что за чёрт! - вжалась Ева в стену. - Эй! Кто-нибудь помогите!

   - Салепова? Чего орёшь? - открылась дверь с улицы, и в коридор просунулась худое лицо старшего санитара, объятое клубами сигаретного дыма. - Ох, ни хрена себе! - метко прокомментировал он ситуацию. - Ты как сюда попал?

   - Убери его, Гурин!

   - Не дрейфь, не укусит он. Это же лабрадор.

   - Да хоть Гибралтар! Убери, говорю! Быстрее!

   - Эй, приятель, - позвал он собаку. - Иди сюда. Ко мне, Моцарт.

   Услышав своё имя, пёс завилял хвостом, но позиции не оставил. Он перестал лаять, а лишь приглушённо рычал девушке в лицо.

   - Не нравишься ты ему, похоже, - мужчина подошёл к собаке и без всякой опаски дружески потрепал за ухом. - Вообще странно. Лабрадоры по натуре миролюбивые. Вон у меня сестра завела себе такого, думала, квартиру охранять будет. Охраняет он, ага! Если только залижет до смерти, - санитар потянул животное за ошейник к выходу и тот, ухнув напоследок, отошёл от Евы.

   - Развели тут зверинец, - недовольно буркнула она, отряхивая целлофановый фартук. - Слюнями меня забрызгал.

   - Проскочил, видать, когда я на перекур вышел. Он всю ночь тут дежурил. Говорят за "Скорой" два квартала бежал. - Гурин вздохнул. - Хозяина его вчера привезли, парня слепого. Моцарт - поводырь, - ласково погладил мужчина пса по золотистой голове. - Не уберёг, друга.

   - Понятно, почему он на меня ополчился. Тот парень, он у меня на столе.

   - Да, нехорошо вышло.

   - Может, возьмёт его кто-нибудь из наших?

   - Не идёт он ни к кому. Лидка Храмова хотела приютить. У неё ребята давно собаку выпрашивают. Так не пошёл. И колбасу предлагали, и уговаривали - без толку. Сидит всё у дверей, хозяина ждёт.

   - Бедолага, - хмуро сказала Ева. На пса она больше не сердилась, тяжело было слушать историю его невероятной преданности.

   Вернувшись в разгромленную комнату, она в задумчивости привела её в порядок и застыла над телом молодого человека. Мысли о Моцарте не давали покоя, словно бы это она была виновата в его одиночестве.

   - Хватит! - тряхнула головой девушка, надела свежую пару перчаток и включила на перезапись диктофон: - Третье апреля две тысячи тринадцатого года, вскрытие номер сто пятьдесят шесть, проводит доктор Салепова Ева Викторовна. Объект - мужчина, 27 лет...

  

  

   3.

  

  

   Ну ты, Склепова, даёшь! - восторгалась Муся в телефон. - Кинула работу за шашлыки! Неожиданно! Я и посуду на тебя не брала, думала, отмажешься как всегда.

   - Во-первых, не кинула, а заработала отдых непосильным трудом, а во-вторых, как-то безрадостно ты про посуду. Могу не ехать.

   - Я тебе не поеду! Тарелки с ложками - дело поправимое, тем более мне всё равно теперь в магазин возвращаться.

   - Зачем?

   - Бутылочка мартини за твоё освобождение, киса! Это ж событие века!

   - Ладно тебе язвить.

   - И всё-таки что-то с тобой творится? - задумчиво протянула Муся.

   - "Что-то" хорошее или плохое? - засмеялась подруга.

   - Пока не знаю, но обязательно выясню. Завтра.

   Назавтра, ближе к обеду, Ева с удобством расположилась на заднем сиденье небольшого джипа мусиного кавалера. Кирилл был симпатичным добрым парнем, причём добрым во всех отношениях, начиная от крепкого телосложения и заканчивая неимоверной широтой души, щедро одаривающей материальными благами воспитанников детских домов. Каждый раз, глядя на эту парочку, Ева не переставляла удивляться изворотливости судьбы, которая забросила столь благочестивого представителя сильной половины человечества в ночной клуб, где он имел несчастье познакомиться с острой на язык барменшей-оторвой. Ещё более невероятным оказалось то, что их отношения вот уже второй год складывались без единого намёка на ссору, сияя на горизонте скорой свадьбой.

   - Влюбилась, ты Склепова, - глубокомысленно заявила Муся.

   - Чего? - опешила Ева.

   - Влюбилась, говорю. Весна в этом году крутая. Всё, что ни попади, оживляет, даже тебя зацепило, - хитро подмигнула подруга, а потом, страшно округлив глаза, жутким голосом заговорила: - И вылезли мертвяки из могил, и вытащили на свет божий свою королеву. И сказали они ей, иди и люби, пока сорок лет тебе не стукнуло, пока не схоронила ты себя заживо, уподобившись собственной фамилии. И пошла Ева, и нашла себе Адама...

   - Тьфу ты, - отмахнулась от шутки Ева и, усмехнувшись, уставилась в окно. По обратную его сторону проплывали серые до времени равнины с бахромой полупрозрачного леса по краю. Девушка бездумно следила, как растения в погоне за автомобилем стремительно сменяют друг друга, отчего их костлявые кроны-руки начинают безудержно жестикулировать. Внезапно "пальцы" деревьев потянулись в сторону, потом врезались в землю, снова в сторону и обратно в небо. Какое-то мгновение Ева тупо смотрела за стекло, силясь понять, что происходит и, кажется, перестала даже моргать. Затем в салон автомобиля сунулось незнакомое мужское лицо. Оно шевелило губами, но голоса девушка не слышала. Нахмурившись, она внезапно поняла, что звуков вообще нет. В ушах застыла звенящая тишина, или скорее это был тонкий протяжный писк. Мужчина потянул к ней руки, но Ева увернулась, не позволяя до себя дотронуться. Тогда незнакомец нырнул вглубь машины, больно схватил её за плечо и силой вытащил наружу. Он тряс её, что-то спрашивал, но девушка лишь ошарашено оглядывалась. Перед ней стоял искорёженный джип Кирилла, он сам с окровавленным лбом, и Муся, бледная как полотно, согнувшись пополам, держалась за бок. У противоположной обочины громадиной возвышалась многотонная фура. Судя по всему, это её водитель пытался привести Еву в чувство. Она зажала ладонями бесполезные уши и почувствовала резкую боль в висках. Вместе с болью вернулся звук, оглушая пространство стонами подруги, криками дальнобойщика и визгом тормозов, пролетающих мимо зевак.

   - Что случилось? - спросила она полушёпотом, поскольку любое напряжение провоцировало всплеск адской головной боли.

   - А это ты у него спроси, какого хрена, мать твою, его на встречную понесло, да ещё на повороте?! - возмущенно орал на Кирилла мужик.

   - Я зайца объезжал, - сдавленно ответил парень.

   - Зайца?! Какого на хрен зайца?!

   - Из оврага выскочил. Я руль машинально вывернул, а он под колесо, вот и занесло.

   - Занесло! Я такие кульбиты только в кино видел. Подлетели метров на пять, перевернулись и снова на колёсах. Думал, никого живого внутри не найду. Видно, в рубашке вы ребята родились.

   - Ремень спас, - Кирилл, прихрамывая, направился к повороту.

   - Эй, парень, ты куда? "Скорую" надо вызвать. И ментов, - нехотя добавил перегонщик.

   - Вызывай, хочу на зайца посмотреть. Может и он живой.

   - Сдался тебе этот заяц. Если он вообще был, - пробурчал водитель, доставая сотовый.

   Ева подошла к Мусе:

   - Выпрямиться можешь? Вдохнуть? - девушка разогнула спину, аккуратно втянула носом воздух и тотчас зажмурилась. Ева подняла её рубаху и осмотрела опухший бок, на котором быстро развивалась гематома. - Рёбра, V-VI, не исключён перелом. Садись, - распахнула она перед подругой изрядно помятую дверь автомобиля, - полулёжа, колени подтяни к груди. Меньше двигайся. Острый край обломка может вспороть лёгкое.

   - Обнадёживающе, - слабо улыбнулась Муся. - Умеешь общаться с пациентами.

  - Даже не думай, - резко оборвала подругу Ева и сама стиснула зубы, сдерживая стон боли. Голова грозилась вот-вот разлететься на кусочки, словно треснувшая фарфоровая ваза. - На этой неделе пациентов с переломами рёбер у меня не было и не будет!

   - Одного уже несут.

   Ева обернулась: на руках Кирилла в такт его шагам покачивалось какое-то животное. И это точно был не заяц. Крупное, лохматое и очень знакомое.

   - О, Боже! - вскрикнула она.

   - Нет, не он. Скорее бесёнок.

   - Это кот, про которого я вам рассказывала, - не могла поверить собственным глазам Ева. - Тот мучитель из морга.

   - Мучитель из морга? - с опаской глянул на новых знакомых невольный участник ДТП. - Знаете, ребята, я, наверное, ментов у себя в кабине подожду, - и, развернувшись, быстро потрусил к фуре.

   - Жив? - спросила Ева, кивая на кота.

   - Ничего. Дышит.

  

  

   4.

  

  

   Следующую неделю участники происшествия потратили на походы к врачам и выписывание больничных листов. У Кирилла обнаружилось сотрясение мозга, Муся вместо переломов ребёр отделалась парой трещин, и даже виновник аварии получил свою порцию ветеринарной помощи. Правда, увидев на столе огромное мохнатое животное, молодой специалист поначалу опешил, а затем, заикаясь, поинтересовался, где Ева взяла этого монстра. Как выяснилось, кот этот вовсе и не кот, а дикий степной манул, обитающий, как следует из названия, в степных и полустепных районах Азии. Поймать манула очень сложно, поскольку животное ведёт скрытный образ жизни, а при приближении человека затаивается и способен длительное время провести без движения. Услышав рассказ о том, что манул сам преследовал девушку, ветеринар скептически покосился на Еву и, осторожно приблизившись к зверю, направил ему в глаза луч диагностического фонарика.

   - Видите, зрачки манула при ярком освещении не приобретают щелевидную форму, как у домашней кошки, - в глазах животного действительно не произошло никаких изменений. Манул чуть прищурился, но зрачки оставались круглыми. - Я бы рекомендовал вам передать его в центр реабилитации диких животных. Там за ним понаблюдают. Серьёзных травм нет, так что скоро его можно будет выпустить на свободу.

   - Нет, - резко мотнула головой Ева. - Я сама за ним присмотрю.

   - Манулы бывают весьма агрессивными. Они не приручаются, даже прожив рядом с человеком много лет. К тому же квартирное содержание им не подходит. Из-за густой шерсти животные очень плохо переносят высокие температуры, особенно зимой. Могут долгое время отказываться от незнакомой домашней пищи.

   - Сейчас не зима, и ест он хорошо, - девушка быстро забрала со стола Кота. Она всегда его так называла, и теперь видовое наименование легко преобразовалось в кличку.

   - Моё дело - предупредить, - пожал плечами ветеринар.

   - Да, да, спасибо, - выскочила за порог кабинета Ева. Крепко прижимая к себе тёплый бок манула, она села в машину и облегчённо выдохнула. Нет, она не может его отдать. Без него она не проживёт и недели, именно столько человек не способен прожить без сна. Ей, впрочем, осталось уже меньше.

   После травмы головы Ева стала страдать бессонницей, вызванной кошмарами. В первые пару дней она просыпалась в холодном поту на сбившихся в комок простынях, а в последние - просто боялась заснуть. Девушка обходила стороной кровать, а вечерний ритуал умывания теперь воспринимался не иначе как приготовление к казни. Всё чаще Ева оставалась ночевать в гостиной на диване, где поглаживая Кота, под его умиротворяющее урчание ей удавалось выкрасть хотя бы несколько часов сна до тех пор, пока туда не врывался разъярённый пёс. Моцарт, а это был именно он, то вгрызался девушке в лицо, то потрошил на её глазах манула, который частенько путешествовал с ней в мир сновидений. Итог всегда оказывался одинаков - сдавленный крик, липкие пряди волос на лбу и мучительное возвращение к реальности.

   Ева посмотрела на Кота, свернувшегося пушистой горкой на соседнем сидении автомобиля. Подчиняясь безусловному рефлексу, запустила в мех пальцы и ощутила, как сами собой стали закрываться глаза. Быстро отдёрнув руку, она похлопала себя по щекам, жалея, что сама села за руль, а не доверилась бодрым водителям маршруток. Ева и без того не особенно любила водить, а в таком состоянии легко могла спровоцировать новую аварию. Однако ехать в автобусе девушка боялась ещё больше, так как непременно бы там заснула.

   Повернув в замке ключ зажигания, она машинально опустила над собой козырёк с зеркалом, чтобы подправить макияж, но вспомнила, что сегодня не красилась и без сожаления отвернула его обратно. На тёмные круги под глазами и красные, с прожилками мелких капилляров, белки смотреть не хотелось. Выжав газ, девушка шустро вывернула на шоссе по направлению к дому.

   В тот же вечер Еву навестили Муся с Кириллом.

   - Тебя про покой не предупреждали? - осмотрела она подругу, затянутую в тугой иммобилизирующий корсет.

   - Бесполезное валяние с книгой на диване? - отмахнулась та. - Предупреждали, но ты представляешь какая это скука?

   - Она к тебе рвалась как сумасшедшая, - принялся оправдываться Кирилл. - Мы, как ни как, перед тобой виноваты.

   - Бросьте вы! Виновник, вон, в кресле дрыхнет. А я вам очень рада, - искренне улыбнулась Ева.

   Устроившись на диване, каждый с кружкой горячего чая, Муся внимательно посмотрела на приятельницу:

   - Так и не спишь? У врача была?

   - Муся, всё нормально, - пыталась увильнуть от ответа Ева.

   - Значит, не была. Ты себя в зеркало видела?

   - Мне уже лучше, правда. Мне манул помогает.

   - Кто? - Муся недоверчиво покосилась в сторону животного, правильно полагая, что речь идёт именно о нём.

   - Манул. Представляешь, оказалось, что это какой-то редкий вид дикой кошки. Мы у ветеринара сегодня были, - обрадовалась возможности сменить тему Ева.

   - Дикой?

   - Да, но он не опасен, - соврала девушка.

   - Не знаю, не знаю, - Муся осторожно сдала глоток чая. - Гнала бы я его ко всем чертям. Там ему самое место.

   Ева промолчала, а в разговор вмешался Кирилл:

   - Лапа, не ссорьтесь. Пусть Ева его оставляет, если хочет.

   - Пусть. Если пообещает, что завтра же сходит к врачу.

   - Хорошо, - сдалась подруга, понимая, что Муся права. Ей давно пора было обратиться к психиатру. Дольше откладывать уже некуда.

  

  

   5.

  

  

   - Ева, вы знаете, кто такой Кот-Баюн? - психиатр сложил перед собой пальцы домиком. У него была неприятная особенность смотреть людям прямо в глаза и продолжать беседу, только получив ответ на предыдущий вопрос. А ответа он мог дожидаться вечно. Ева поёрзала в мягком кресле, которое выбрала взамен на кушетку, где ей пришлось бы лежать. Не то чтобы ей казалось неловким раскрепоститься в присутствии постороннего человека, нет, просто в кабинете врача кушетка напоминала ей о том, что она пациент, а пациентов девушка по привычке воспринимала мертвыми.

   - Кот-Баюн? По-моему, это какой-то сказочный персонаж. В детстве, возможно, мне о нём читали, не помню.

   - Возможно, - повторил доктор и замолчал. Ева внутренне напряглась, гадая вопрос ли это, и какого ответа от неё ждут. Но тут, к счастью, врач снова заговорил: - Так называемый Кот-Баюн - персонаж русского фольклора, с которым крайне трудно справиться, поскольку он напускает на своих противников дремоту.

   - Думаете, манул для меня нечто вроде этого Баюна?

   - Не исключено, что в детстве эта притча произвела на вас впечатление и теперь, будучи взрослой, вы подсознательно обратились к подобному алгоритму действий - засыпать при помощи кота. Далее, как я понимаю, он следует за вами в сон, где его убивает собака-поводырь? - Девушка кивнула. - Ева, скажите, непосредственно на вас собака хоть раз нападала? Кусала? Рвала одежду? Она причиняла вам вред?

   - Нет, - Ева заколебалась, - она не успевает. Я всегда просыпаюсь именно в тот момент, когда Моцарт собирается на меня прыгнуть. Несколько раз даже чувствовала, как он толкает меня в грудь, - она шумно сглотнула, - уже проснувшись. Потом наяву мышцы болели так, будто там остались синяки, но я подумала на последствия ушибов после аварии. Вам кажется это странным, да?

   - Понимаете, самое странное то, что злодеем в вашем кошмаре выступает тот, кто злодеем быть не может. Даже учитывая неприятные обстоятельства вашего с Моцартом знакомства, последующие эмоции, которые вы испытали по отношению к животному, не способны превратить его в монстра. Вы так легко простили шалости кота, не говоря уже о том, что именно он выступил виновником аварии, что совершенно непонятно каким образом добродетельный пёс, выказавший невероятную преданность человеку, мог обратиться в вашем сознании в антигероя? Сон всегда отражение реальности. В какой-то мере искажённое, но - отражение. В вашем же случае это - изнанка, где плохие коты становятся хорошими, а хорошие собаки без всяких на то причин превращаются в плохих.

   - Хотите сказать, я вас обманываю? Что я всё это придумала?

   - Ни в коем случае, - успокоил врач пациентку. - Я лишь хочу сказать, что так не бывает. Вы либо неверно воспринимает происходящее во сне, либо не понимаете, что происходит с вами в реальности. Но, - поднял он палец, упреждая возмущение девушки, - поскольку вы, Ева, производите впечатление вполне здорового психически человека, полагаю, дело заключается всё же в превратном толковании сновидений. Попробуем заглянуть в них по-новому.

   - Как?

   - Предлагаю досмотреть сон до конца.

   - Что? - вытаращила глаза Ева. - А если ваши предположения неверны и собака меня загрызёт? Насмерть?

   - Она не сможет.

   - Вы уверены? Почему?

   - Потому что она положительный персонаж. Так записано у вас голове.

   - Я..., я, наверное, не смогу...

   - Я выпишу вам таблетки.

   - Снотворное? - испуганно покосилась она на бланк рецепта. Лекарственный сон побороть невозможно, именно поэтому девушка до сих пор не прибегла к такому простому и эффективному способу заснуть. Пока препарат будет действовать, покинуть сон она не сможет. Это клетка.

   - Не волнуйтесь, средство самое современное, новейшая схема лечения...

   - Это новейшая схема лечения старше, чем вся ваша психиатрия и называется шоковая терапия, - недовольно буркнула Ева. Врач поднял на неё смеющийся взгляд:

   - Да, и с древнейших времён она отлично работает.

  

  

   6.

  

  

   Ева нервно гладила Кота и глядела перед собой на стол, где лежала непочатая упаковка таблеток. Красочное оформление ненавязчиво намекало на то, что после принятия препарата жизнь станет веселее. Жизнь душевнобольного, но не её. К психам девушка себя не причисляла, по крайней мере пока, хотя место в их рядах ей совершенно точно заказано. Проклятая бессонница уже лишила её возможности работать, но и это ещё не всё. Те, кто перестаёт спать, вскоре начинают вести совсем иное существование - "овощное", безликое и недолгое.

   - Нет, с бодрствованием надо завязывать,- резко встала она с дивана, и не ожидавший такой активности Кот, кубарем свалился с колен.

  Ева прошла на кухню за стаканом воды, но скорее оттягивала этим время, поскольку в гостиной её ждал уже остывший чай.

  - Ну, - вздохнула она над блестящей капсулой на ладони, - начнём, благословясь, - и залпом осушила бокал.

   В закрытые веки ударил свет длинной галогеновой лампы над операционным столом. Ева откинула с себя простынь и села, как всегда узнавая собственное рабочее место. Однако сегодня она оказалась на нём в качестве пациента, хотя обычно выполняла привычную роль патологоанатома. Списав это на издержки лечения у психиатра, который пусть во сне, но сумел-таки её уложить, она упёрлась взглядом в жёлтые глаза манула, сидящего на "кровати" напротив. Девушка встала и потянула к нему руки, желая почувствовать знакомое "защитное" тепло, но Кот увернулся и, спрыгнув на пол, направился к выходу. И вновь неожиданность! Раньше животное первым изъявляло готовность оказаться в её объятиях. Удивлённая, Ева устремилась за Котом, который явно спешил, припустив трусцой по коридору. Резко свернув за угол, манул исчез за приоткрытой дверью подсобной комнаты.

   - Вот, значит, откуда ты появился.

   Она сотни раз проходила мимо таблички "Техническое помещение", но никогда за неё не заглядывала. Не особенно-то хотелось этого делать и сейчас, живот скрутило от нехорошего предчувствия. Ева уже решила плюнуть на Кота, но тут вдалеке послышался звонкий лай. Пальцы судорожно вцепилась в дверь. Не раздумывая, она рванула её на себя и ступила внутрь.

   Первое мгновение девушка беспомощно разводила непроглядный мрак руками, пытаясь нащупать хоть какие-то ориентиры, но тут вокруг ног стал виться манул. Он посмотрел на неё светящимися глазами-блюдцами, отражавшими непонятно откуда падающий на них свет, и вновь устремился вперед, искусно лавирую между витиеватыми узлами трубопровода. Следуя за пушистым проводником, Ева вдруг поняла, что теперь тоже видит в темноте. Не так чтобы очень хорошо, но обстановку разглядеть сил хватает. Она очутилась в самом обычном подвале с множеством уводящих в неизвестность развилок и доверху наполненном коммуникациями.

   Позади с грохотом захлопнулась дверь, пуская за ними в погоню третьего обитателя сновидений. Ева вытерла о штаны влажные от страха ладони и лихо припустила за Котом. На пустой полукруглой площадке впереди уже виднелся бледный силуэт манула, когда из-за поворота внезапно вылетел Моцарт. Клацнув зубами, он перехватил тело Кота ровно посередине и затряс его из стороны в сторону, точно тряпичную куклу. У девушки подкосились ноги. Не желая досматривать акт кровавой расправы до конца, она развернулась в направлении, откуда пришла, и бросилась наутёк. С каждым шагом в глазах становилось всё темнее. Наверное, со смертью манула исчезла и волшебная способность видеть в темноте.

   За спиной раздался победоносный собачий вой. Ева попыталась ускориться, но тут нога зацепилась за что-то в земле, и она машинально схватилась за первый, попавшийся под руку предмет, которым оказался круглый вентиль. Ладонь пронзила острая боль припекающейся к раскалённому металлу кожи. Издав громкий стон, беглянка отдёрнула пальцы, однако провернула при этом резьбу, и на неё обрушился поток крутого кипятка. Закричав, девушка упала на колени. Ей чудилось, что лицо, руки, шея плавятся и струпьями слезают с костей, словно их объедает кислота. Вот она затекает под одежду, где начинают адски гореть живот и бёдра, а при вдохе жидкость липким сиропом проникает в горло и разъедает внутренности.

   Ева задержала дыхание, в голове кровавой жилкой пульсировала одна единственная мысль: "Просыпайся, просыпайся, просыпайся...".

  Над ухом прогудел протяжный рык. Дрожа всем телом, девушка бесстрашно повернулась, мечтая только о том, чтобы мучения поскорее закончились. Собаку она не видела - веки склеились уродливым шрамом. Мощным ударом лап Моцарт повалил её на мокрый дурно пахнущий пол. Грудная клетка Евы прогнулась и треснула. Теперь она была бы и рада вздохнуть да не получалось. Пёс отошёл, но лишь на мгновение, после которого вновь тяжело упал на хлипкое девичье тело. Острые толстые когти глубоко вошли в мышцы и задели сердце. Ева содрогнулась как от удара током. Тело выгнуло дугой и швырнуло обратно на землю.

   - Пять тысяч, разряд, разряд... Вернулась. В интенсивную везите...

   Кто-то сжал её ладонь:

   - Ева, родная? - донёсся сверху дрожащий голос матери. - Всё хорошо, теперь всё будет хорошо...

   - Где Кот? - попыталась спросить девушка, когда её привезли в сверкающую всеми оттенками белого палату, но вышло это у неё плохо.

   - Что? - низко склонилось к ней уставшее бескровное лицо.

   - Кот, - повторила сухими губами Ева.

   Женщина несколько секунд озадаченно хмурилась, так что дочь уже готова была предпринять новую попытку общения, но тут мать, настороженно глядя ей в глаза, произнесла:

   - У тебя нет кота, родная. Вы с друзьями попали в аварию, и ты сильно обгорела. Ты была в коме.

***

   - Привет, Муся. Это тебе, - сжимала Ева в руках охапку цветов. - Только неделю назад выписали, представляешь? Эскулапы, - она слабо улыбнулась. - Так бы ты и сказала, правда? - Муся не ответила. Она задорно смотрела на Еву с поверхности серого гладкого камня, точно такая, какой была в жизни: всегда весёлая и вечно молодая. - Ева проглотила слёзы. Она знала: Мусе рыдания не понравятся. - Спасибо, что затащила меня к психиатру, что вытащила меня.., - девушка бережно уложила цветы на могилу и, оставив пару в руке, повернулась к соседней: - А это тебе, Кирюш. Береги её там.

   Выйдя на дорогу, Ева с тяжёлым сердцем открыла дверцу машины, где её радостно приветствовал "солнечный" щенок породы "лабрадор". Она ласково потрепала собаку за ухом, уворачиваясь от норовящего облизать её с ног до головы розового языка, и вспомнила, как, едва оклемавшись, стала расспрашивать коллег по работе о той собаке-поводыре, что ждала своего слепого хозяина. Новость о том, что пёс попал под колёса машины одной из "Скорой" стала для неё настоящим шоком. Моцарт погиб в тот самый день, когда произошла авария на шоссе.

   - Ну что, поехали, музыкант? - подмигнула щенку Ева. - Домой, Моцарт!

78

Микхайлов С.А. Сеть, паук, земля и небо     "Рассказ" Фантастика, Мистика

- Встать, суд идёт! Тени зашевелились в зале, привстали на цыпочки и устремили свои призрачные взгляды на маленькую дверь, расположенную в сумрачном углу. Судья вошёл неторопливо. Он был самый тёмный, почти чёрный, и в некотором роде даже непрозрачный - настоящий судья, не знающий ни пощады, ни сострадания. Дарья искоса посмотрела на вошедшего. Её некогда насыщенно-красное, как протест, платьице нынче выглядело почти бесцветным, но всё равно выделялось на фоне собравшихся вокруг теней. Их серая масса была и в коридоре, и на лестнице, и в вестибюле и ещё огромная толпа заполонила всю площадь перед зданием. Судья уселся на своё место за суконным столом. Тени вокруг выдохнули то ли с облегчением, то ли в предвкушении грядущего приговора. И только Дарья стояла и не решалась сесть на скамейку для подсудимых. - Вы тоже можете садиться, - проговорил судья, даже не глядя на Дарью. Девушка помедлила пару мгновений, но тень стоящего рядом надсмотрщика жестом полупрозрачной руки указала на доску - и Дарья села. То была неудобная, жёсткая доска: хуже нар одиночной камеры. Судья бегло пролистнул подсунутую адвокатом шестую статью - аж пыль вылетела со страниц Конституции, - поморщился, нахмурился и заговорил своим громким баритоном: - Дамы и господа, очередное заседание столичного межрайонного суда по делу номер сто тридцать два объявляю открытым! Сегодня мы предоставим слово обвиняемой, как того требует закон, а затем я оглашу своё решение. Тени снова зашевелились. Особенно воодушевились пронырливые журналисты, вооружённые блокнотами и карандашами. Странным образом улыбнулась тень городского палача. И только хмурый судебный художник продолжал своё дело, не обращая внимания на окружающих, - с листа его широкого альбома уже смотрело почти законченное лицо Дарьи: грустные линии сходились к полоске закрытого рта, чёрточки глаз словно прятались за широкими мазками ресниц, а сверху прикрывались изогнутыми бровями. - Дарья Локот Ника, согласно параграфу двести девяносто три, вы имеете право на последнее слово. Но вы также можете от него отказаться, если вам нечего сказать. И потому я спрашиваю вас: не желаете ли вы отказаться от своего выступления? Дарья привстала и произнесла: - Я буду говорить! Тени в зале зашептали, передавая сказанное в коридор и далее на улицу: - Она будет говорить... говорить... И уже через миг весь город знал, что она желает говорить. И даже серые тучи, слетевшиеся со всех небесных окрестностей и сгустившиеся почти над самыми крышами домов, приготовились слушать. Дарья встала и сделала несколько шагов вперёд, но стражник дал ей понять, что нужно остановиться - и она остановилась. Красная нитка петельки вдруг развязалась - и платье чуть съехало, оголив спину, на которой, словно три пары угрюмых глаз, отпечатались незаживающие следы от шестихвостой плётки. Девушка поёжилась, но ничего сделать со своим позором не смогла. - Вам дано не более трёх минут! - произнёс судья и поставил на стол песочные часы. Девушка посмотрела на струйку песчинок, ссыпающихся через талию стеклянного хронометра, посмотрела на толпу теней, на сумрак силуэтов, заполнивших входной проём, и далее взгляд её ушёл за стены - подальше от здания суда, от людной площади, от тараканьей суеты - через петляющие переулки и закоулки в недалёкое и недостижимое прошлое. - Я... - произнесла Дарья. - Я хотела бы сказать...   Странное дело: в тот день, когда всё и случилось, Дарья твёрдо знала, зачем, почему и ради чего она отправилась в путь. Её не пугали ни тенистые улочки, ни зловещий гул вольного ветра, раздвигающего тучи, ни жадно каркающие вороны. Она без страха прошла через арку в широкий сад, что окружал главный храм столицы. Сад выглядел по-весеннему сурово: множество молодых деревец, всаженных в сырую почву, ещё не распустили свои пушистые листья и оттого больше походили на кладбищенские кресты. Дарья, не здороваясь с Богом - зачем, если ты не веришь в него? - переступила через порог и оказалась в тёмном помещении, пропахшем благовониями и слезами молящихся, чьи молитвы, как эхо, ещё ходили в четырёх стенах, не находя выхода. Дядя Варг говорил Дарье накануне: "Ты сделаешь это, ты покажешь им это - и они всё увидят и услышат. И, конечно же, увидит и услышит он - самый главный, самый тёмный, самый недоступный - услышит и поймёт, что он не вечен. Ты, Дарюшка, сделаешь это! Ведь ты у нас - шестая". И в ответ она кивнула. А дядя Варг протянул ей маску. И теперь она надела эту маску с узенькими прорезями, через которые и без того мрачные утробы храма стали выглядеть ещё мрачнее. Гитара, оказавшаяся в руках девушки, издала первый печальный звук. Пальцы сами собой заплясали на струнах, вытанцовывая заученную наизусть мелодию. И пришёл черёд петь. У Дарьи был громкий и звонкий голос - наверное, именно поэтому дядя Варг выбрал её. Целых три раза смогла Дарья пропеть ключевые слова. Целых три раза прозвучала фраза, выплеснутая на едином дыхании. Целых три раза было сказано Богу: паукастого прогони... прогони... прогони... А потом плётка разъярённой хранительницы больно ударила по спине, сшибла на пол, в бока вцепились руки теней - и Дарью потащили прочь. Вместе с клочьями юных волос содрали с головы маску. И всё перед глазами потекло и исказилось.   И лишь затем - в тёмной одиночной камере на твёрдой, словно камень, скамейке - девушка начала потихоньку приходить в себя. Дарья почти не помнила, как её два или три раза посещал прокурор, задавал много разных вопросов, недовольно ворчал и уходил бесшумно. Девушке даже казалось, что он проплывал сквозь металлическую дверь - а всё вокруг воспринималось сном, из которого так хотелось проснуться. Уже с большей ясностью Дарья наблюдала визит двух врачей. Худощавые тени в белых халатах и с невидимыми лицами уселись на противоположной скамье и принялись задавать одни и те же вопросы по кругу. Почему-то их интересовали исключительно голоса в голове. И всякий раз Дарья отвечала: - Нет, не слышу. А когда они ушли, мотнув своими белыми халатами, Дарья вдруг обнаружила, что никакой противоположной скамьи в этой камере не было, а сама келья стала совсем крошечной и убогой. Следующим к Дарье явился адвокат. Это был тощий, молодой тень с торчащей на затылке лохмой. Он говорил тихо, теребил в руках листы бумаги, тасуя их, как игральные карты, и смотрел то в пол, то на стены - но только не на Дарью. - Меня назначили к вам адвокатом, - говорил он. - Я ознакомился с вашим делом, которому присвоен номер сто тридцать два. Вас обвиняют по пяти статьям, две из которых классифицируются как особо тяжкие. Вот если б вы не обозвали его превосходительство этим неуклюжим восьмилапым словом, тогда бы, может быть, я и смог бы... - Что сделано - того не воротишь, - громко сказала Дарья. - Вот, - адвокат протянул девушке шелестящий лист бумаги, - это ваше чистосердечное раскаяние в содеянном. Надо подписать в самом низу, где стоит галочка. Дарья посмотрела на лист, но буквы в словах злорадно плясали и корчили рожи. - А ещё надо указать фамилии и имена всех соучастников, - продолжил адвокат. - Потому что нет другого способа избежать высшей меры наказания. Дарья пристально взглянула на адвоката - его очертания перестали расплываться и сложились в чёткий портрет; и словно почувствовав это, адвокат повернулся к Дарье боком - и его практически не стало видно, до того плоским он был. - Ну уж нет, - грозно сказала Дарья, - я этого не сделаю! - Жаль, - отозвался адвокат. - Это всё, что вы можете мне сказать? - Пожалуй, что да, - проговорила плоская тень. - Тогда вали отсюда! - крикнула Дарья. Адвокат извился и пронырнул в щель под дверью. - Ух, - выдохнула Дарья ему вслед. Прошло немного времени, и через узкое, чумазое окно в камеру заглянуло солнышко, нарисовав на сером полу яркую полоску. Дарья наклонилась и протянула руку - лучик света попал на кожу и словно обжог её. Девушка подвигала пальцами, ощущая тепло уходящего дня. И это было удивительное тепло: оно через протянутую руку наполняло измождённое тело девушки чем-то живительным и приятным. И вдруг Дарья вспомнила, что в тот момент, когда с её лица содрали маску и цепкие, вонзившиеся когти понесли её по сырому, мартовскому саду подальше от храма, она увидела, как из-за свинцовых туч выскочил луч света и больно ударил ей в глаза - она зажмурилась, но даже сквозь закрытые веки алели и жгли частички лучезарного солнца. И поверх гула толпы в один миг так отчаянно взвыл ветер, что Дарья не смогла не подумать о Боге. А ежели он есть на самом деле и всё видел и обо всём знает - и теперь дал понять ей об этом?   Лучик света, что на несколько минут оживил куцее пространство тёмной камеры, медленно угас и окончательно исчез аккурат перед самым приходом нового гостя. Им оказался жрец. Дарья с интересом разглядела парадный узор и величие складок его золотистой мантии. Жрец с трудом пролез через дверной проём, который был слишком узок для столь широкого существа. - Вы такой круглый и забавный, - произнесла Дарья. - А вы - такая глупышка, - отозвался жрец. И почему-то после этих реплик стало так неуютно, что Дарья даже помрачнела и прекратила смотреть на вошедшего. - Я принёс вам подарок, - вновь заговорил жрец. - И это книга, которая будет вам сейчас необходима, как никакая другая. Возьмите же её. Он протянул бумажный кирпич, обёрнутый в чёрную, глянцевую суперобложку. - Мне это не нужно, - сказала Дарья. - Не упрямьтесь. Возьмите. Ведь вы раньше никогда Святое писание не читали? Девушка ответила: - Я и так знаю, что Бог сотворил Землю за семь дней... Мне это не интересно. - Всё равно возьмите и почитайте. Дарья замахала руками: - Нет, нет! Мне это не нужно. Жрец не обиделся. - Глупышка. Но я всё равно оставлю вам книгу. Потому что это мой долг как служителя. Он положил фолиант на край скамейки. Дарья в испуге отпрянула и забилась в дальний угол. - Выкрутасничаете! - проговорил жрец. - Жаль, что у нас не получается разговора. И потому мне остаётся только попрощаться и покинуть вас. Дарья ничего не сказала. И он ушёл. Книга лежала на краю скамьи и непостижимым образом притягивала к себе взор Дарьи, но девушка, как заколдованная, сидела в своём углу и не шевелилась. И снова в келью проник лучик света. Теперь он был по-закатному алый и красной полосой указывал как раз на оставленный жрецом подарок. "Это всего лишь заходящее солнце, а вовсе не знак!" - пыталась убедить себя Дарья.   Песочные часы бездушно отмеряли время. Судья и все прочие тени ждали. Дарья тоже чего-то ждала. Она предчувствовала, что сейчас вот-вот с ней что-то должно случиться - и в предвкушении этого она не могла ни пошевелиться, ни перевести взгляд со стекающих струйкой песчинок. И вдруг со всей ясностью перед глазами Дарьи предстал образ дяди Варга. Это был бойкий, жизнерадостный старичок, мечтавший, что обязательно наступит день, когда он сможет обо всём, что его волновало, говорить вслух и не бояться ни за себя, ни за кого-либо другого. Дядя Варг виделся чутким и добрым, но затем он плутовато подмигнул - и Дарья начала замечать в воспоминаниях различные несуразности. Череда скользких видений, обрывочных фраз, лживых перетолков промелькнула перед ней. "Хитрый и пронырливый старикашка!" - раздался из глубин памяти писклявый голос тёти Нины - знаменитой сплетницы. "Что это?" - спросила Дарья, словно стоявшая на пороге открытия. Девушка всегда чувствовала, что у дяди Варга была и другая сторона, которую он всячески избегал показывать. И действительно, дядя Варг иногда удивлял тем, что откуда-то доставал дефицитные и дорогие вещицы, мог устроить то или иное дело - и ему с поразительной лёгкостью всё удавалось. "Везение и расчёт", - говорил дядя Варг. И почему-то именно сейчас ударение на слове "расчёт" звучало особенно зловеще. Постепенно образ старика начал бледнеть, выцветать и расплываться - и вскоре его лицо превратилось в полупрозрачную тень, ехидно улыбающуюся. "Дядя Варг тоже тень?" - спросила себя Дарья и тотчас испугалась ответа. "Этого не может быть! Я не верю!" - закричала она и тут же, отмахнувшись от тягучего киселя наваждений, проснулась в четырёх стенах своей камеры. Было темно, но из узкого окна уже пробивались первые пятнышки далёкой утренней зари.   И когда посветлело снаружи и стало не так мрачно в тюремной келье, металлическая дверь отворилась. - Это снова я, - сказал жрец, просовываясь в тесное помещение. - Ну, заходите, раз пришли, - произнесла Дарья. Жрец посмотрел на книгу, всё так же лежавшую на краю скамьи. - Значит, не соизволили даже открыть? - с грустью сказал он. - Так ведь темно было ночью, - ответила Дарья. - Зато нынче утро и в перспективе будет светлый день. Обещайте мне, что непременно почитаете книгу - хотя бы чуть-чуть. И я верю, что вы при первом же касании откроите её сразу на нужной странице - ведь в вашем положении открыть на других страницах едва ли возможно. - Вы так уверены в этом? - Конечно. Ведь вера - это то главное, что даровано нам Богом. Обязательно нужно верить. А вот вы верите во что-нибудь? Дарья ничего не ответила. - А я знаю, что в глубине души вы верите, просто не решаетесь сказать. - Может, не надо так говорить? Вы же не знаете, что у меня на уме, - отозвалась Дарья. - Вы, наверное, меня считаете какой-нибудь мразью. После всего того, что случилось-то... - Вовсе нет. По совести скажу: дурочкой - считаю, но тем гнилым словом, которым вы себя пытались обозвать, - нет. Дарья посмотрела на жреца. Его золотистая, богато отделанная мантия была ей неприятна. Сколько раз в точно таких же надменно сверкающих позолотой одеждах она видела иерархов церкви, которые с упоением бормотали молитвы, призванные помочь простым людям - но почему-то именно простым людям и не помогали. - Вы хороший, - произнесла Дарья. - Но когда вас много - это ужасно. Наверное, паукастый - тоже человек не плохой, пусть и со своими тараканами и придавленными совестями, но когда вокруг него плотным кольцом стоят все эти чиновники в чёрных костюмах... - Вот видите, - воскликнул жрец, - вы уже худо-бедно что-то такое думаете и говорите - и это меня очень радует. Да только новости... - А что новости? - встрепенулась Дарья. - Говорят, что суд будет особый. И судью нашли такого - всем судьям судья. Вы ведь понимаете, что это значит для вас?.. Дарья кивнула. - Эх, - вздохнул жрец. - Чувствую, что меня к вам больше не пустят. - Это почему? - спросила Дарья. - Да всё потому... В коридоре тем временем зашебуршали тени, послышался звон ключей. - Вот и всё! - сказал жрец. - Обещайте, что сегодня же откроете и почитаете книгу. - Хорошо, - ответила Дарья, - я вам обещаю. - И будьте здоровы! - тихо сказал жрец и пошёл протискиваться назад сквозь узкий проём. Дверь за ним захлопнулась с оглушительным шлепком. И закрывали её уже длинные и хваткие руки каких-то теней. А книга по-прежнему лежала на самом краю скамьи.   В верхней полости часов песок уже почти кончился. Осталось совсем чуть-чуть. Дарья вновь вспомнила тот злополучный день, снова явился к ней образ дяди Варга, - но теперь всё прошедшее виделось иначе: что-то затуманилось, другое же созерцалось с небывалой ясностью, и ещё была целая череда тюремных дум и впечатлений. - Я... - захлебнулась Дарья. - Я... Я... Судья и все тени в зале внимательно смотрели на неё. Они ждали, что она скажет откровенную ересь - и тогда её тут же лишат слова и апелляции - и в сей же день смачно казнят на площади. - Я виновата, - произнесла наконец Дарья, постепенно превращаясь в тень. Последняя песчинка упала, отсчитав отведённые три минуты. - Дура, зачем сдалась? - раздался на периферии Дарьиного сознания недовольный голос дяди Варга.

79

Минин С.Ю. Хипсы     Оценка:4.57*6   "Рассказ" Мистика, Хоррор

"Он пришел к реке. Река была на месте"

Э. Хемингуэй.

"... вместо мрака - свет.

Жизнь - вместо угрозы смерти"

Д. Дю Морье

   Естественная реакция испуганного человека на нечто непостижимое сподвигла его прибегнуть к самому испытанному средству - спалить все дотла и тем самым дать выход накопившейся злобе. Теперь здесь ничего нет. Последние хипсы сгорели в огне много лет назад.

   Сейчас, глядя на почерневшие стволы деревьев, торчащие из земли, словно воздетые в мольбе руки заживо погребенных великанов, на развалины домов на фоне темнеющего, как гниющая плоть, неба, я осознал всю бессмысленность содеянного ими. Но что-либо исправить уже не мог. Мне оставалось только посетовать на произошедшее и тихонько отправиться восвояси. Однако в наступающих сумерках мне казалось, что я вижу, как на холмы и выжженные улицы ложатся широкие, длинные тени погибших деревьев. Никакого логического объяснения этому чувству я подобрать не мог - оно было тайной, а тайны не входили в мою компетенцию. Они были предметом вечерней беседы, когда, разомлев от вина, люди открывали друг другу то, в чем ни под каким предлогом не признались бы часом раньше. Также они возникали в тот краткий миг, образованный переходом дня в ночь, когда в человеке умирала светлая сторона, а темная начинала жить собственной жизнью.

   Несмотря на то, что на улице стояла осень, воздух пах травами и прелыми листьями, как в ту весну тридцатилетней давности. Тогда тоже было прохладно. Наверное, само столетие было холодным. В особенности для меня, предпочитающего сезон таянья, когда жизненные силы, пробуждающиеся от зимнего сна, ключом бьют в организме. Весной же просыпались и хипсы. Я видел, как постепенно набухали почки на их ветвях, и мне казалось, что они пульсировали, точно сотни маленьких сердечек, бьющихся в одном организме. Слышал, как лопалась древесная кора, и по стволу струился светло-розовый сок, похожий на слезы счастья. А ближе к лету на хипсах распускались цветы - тысячи белоснежных бутонов с тончайшими полупрозрачными лепестками. При внимательном рассмотрении на них можно было увидеть синие прожилки, похожие на вены, и желтый желеобразный нектар, расплескавшийся на дне бутона. Листья хипсов будто состояли из пяти пальцев, чем напоминали человеческую ладонь.

   Здесь, на вершине, царила тишина. Она была тут всегда, сколько я помню эту рощицу. Весомая и прозаическая, словно принадлежащая другому времени - эпохе, когда лишь язычники ступали по холмам, преисполненные любви к древним святыням. В этом месте будто обитал другой мир - загадочный, диковинный, созданный не Богом, а кем-то другим. Мир, хранящий древнюю тайну.

   Смерть хипсов ничего не изменила... по крайней мере для меня - я все равно считал это место святым. Мои предки верили, что священные деревья сохраняют свою силу и после того, как их срубят. Я тоже в это верил, поскольку до сих пор чувствовал энергию, исходящую от стволов погибших деревьев. Хипсы всегда были загадкой для человека. Энигмой, изучение которой составляет целый мир, живущий одним бесконечным часом. Легендой, предшествующей первому мгновению, с которого начинается история, открытием, превращающимся в знание, и тайной, разгадать которую люди пытались на протяжении многих столетий. Они постоянно посещали нашу деревню в надежде понять природу величавых деревьев, овладеть тайными знаниями, доступными лишь вековым хипсам. Прикасались к мощным стволам древних исполинов, ощупывали кору, словно искали дверь, ведущую в сказочный мир, пробовали на вкус цветы ... и уходили ни с чем, разочарованные, сбитые с толку.

   Я считал хипсы чем-то недоступным для моего восприятия, и от этого мое сердце трепетало еще больше перед их величием. Мама верила, что хипсы являются остовом, соединяющим верхний и подземный миры, поэтому лишь они могли дать ответы на сложные вопросы бытия. Дедушка говорил, что в их стволах обитают духи. Но одно было несомненным - их весенний сок исцелял страждущих, молодые ветки обладали лекарственными свойствами и помогали справиться с хандрой, а из дров мертвых хипсов готовили костры для сожжения тел умерших. Жители деревни просили у хипсов крепкого здоровья и хорошего урожая. В первый менструальный цикл девушки плели венки из цветов деревьев и омывали лицо их соком, разбавленным святой водой - существовало поверье, что цветы могут помочь удачно выйти замуж, а сок - оставить лицо молодым и цветущим. Первую брачную ночь, обычно, проводили в рощице хипсов - афродизиак, выделяемый листьями, вызывал желание, которое могло заставить луну мечтать об оплодотворении.

   Однако все это теперь не имело никакого значения. Факты и фантазии, поверья и домыслы, суеверия и предрассудки переплелись, как ветви, сложились в узоры, а главным стало другое - что таилось внутри хипсов. В каком случае они могли позволить человеку переступить филигрань и увидеть иной, доселе неизвестный мир?

   Однажды я увидел тонкую черту, всегда отделявшую нас от них, и мне стало по-настоящему страшно. И сейчас, трогая сгнившие стволы деревьев, кроша в руках кору, становящуюся пылью, я вспоминаю, как держал зеленые листья и вдыхал душистый, будто банное мыло, аромат их цветов.

   Где-то вдали запела сойка, и ее сладкий голос перенес меня в прошлое на тридцать лет назад. Мне даже показалось, что я чувствую запах черничного пирога, только что испеченного мамой, и слышу ее голос, такой родной и близкий. Еще я слышу звук моторов и чувствую, как земля дрожит под ногами. А к нашему дому, взбивая клубы пыли, приближаются грузовики...

  

   Сонную тишину прохладного весеннего вечера разорвал рев моторов - в деревню заехало около восьми грузовиков. Это те, что попали в поле моего зрения. Сколько их было в действительности, мне неизвестно. Мама застыла посреди кухни в нерешительности, с тарелкой в одной руке и кувшином молока - в другой, чем напомнила мне статую Медеи в храме на краю улицы, держащую в расставленных руках солнце и месяц. Мы с сестрой залезли на старую мойку и прильнули к решетчатому окну.

   - Браконьеры, - чуть слышно прошептал дед.

   Машины были похожи на огромных жуков, их крыши блестели в лучах заходящего солнца, как черные панцири, и мне казалось, что они прибыли к нам из другого мира - слишком уж они контрастировали с безмятежностью нашего края. Через дорогу хипсы молча внимали безоблачному вечернему небу и чуть слышно перешептывались, как души, вернувшиеся с кладбища. Вкупе с автомобилями они выглядели абсурдно - словно группа древних седовласых монахов, затерявшихся в другой цивилизации.

   Из машины вышел человек - мужчина в зеленой майке, линялых джинсах с оттопыренными коленками и высоких ботинках. Его лысая голова блестела на солнце, как крыши автомобилей, и мне он тоже напоминал жука. Ядовитого жука.

   Папа встал и подошел к глиняной печи, вделанной в толщу стены, где мама пекла хлеб. Взял железную кочергу и, взвесив ее в руках, вышел на улицу. О чем они говорили, я не слышал, но лысый явно что-то требовал. Он много жестикулировал и часто указывал руками в сторону хипсов, которые смиренно провожали умирающий день. Я видел, что папина рука, держащая кочергу, иногда сжималась, отчего костяшки его пальцев белели.

   Секунды через две к лысому присоединилось еще двое мужчин, один из них передал ему ружье. Я никак не мог понять, что происходило, а моей четырехлетней сестре это уже было неинтересно - она шумно выдыхала воздух и на запотевшем стекле рисовала какие-то каракули. Пока я разглядывал ее очередной шедевр, краем глаза уловил движение - лысый резко выкинул руку вперед, и в то же мгновение мой отец упал на землю, взметнув пыль, которая грязной вуалью улетела прочь. Кочерга отлетела в сторону, будто костыль, выхваченный ветром из рук калеки.

   Я услышал, как мама втянула в себя воздух, и от этого свистящего вдоха мое сердце будто остановилось. На ее шее выступили красные пятна, а глаза заблестели. Она все также стояла посреди кухни с тарелкой, на которой лежал кусок черничного пирога, и кувшином молока в руках, не в силах сдвинуться с места. Настоящая Медея - богиня, определяющая границы дня и ночи. Лысый снова замахнулся и прикладом ружья ударил отца по голове. Кровь брызнула в разные стороны, будто в тарелку с вишневым вареньем упал камень. Я видел, как дернулись папины руки, как его глаза, всегда бывшие самой выразительной чертой внешности (одно из немногих существенных сходств между нами), расширились, словно перед смертью он хотел досыта насмотреться на этот мир, а затем закрылись.

   Из домов высыпали люди, и выстрелы взорвали безмятежность весеннего вечера. Наши соседи падали в пыль, как мешки с тряпьем, а мы стояли у окна и смотрели на то, что творилось, не веря своим глазам. Чувство неправдоподобности происходящего было столь явным, что ощущалось почти физически - как будто невидимые когтистые лапы давили мне на грудь. Я никак не мог поверить, что это происходило в моей деревне. С моими знакомыми. С моими родными!

   Из машин появлялись все новые и новые люди, и мне казалось, что им не будет конца. Все они были вооружены ружьями и топорами. Я взглянул на дедушку, ища в его лице ответы на свои немые вопросы, но его взор был затуманен и устремлен в никуда. Странно, но в его глазах цвета грязной воды не было печали, в них я увидел усталость, настолько глубокую, что места для других чувств уже не осталось. Разве что, за исключением сожаления о нераскрытых тайнах. Однако на лице мамы читалось мрачное понимание, тускло сверкающее жестоким блеском, как старое серебро.

   С улицы доносились плач и крики, но когда бандиты направились к хипсам, все стихло. Наступила давящая тишина, которая сделала воздух ощутимым. Мне почудилось, что если я возьму нож, то смогу разрезать его, как мамин пирог.

   У одного из хипсов лысый остановился и постучал по коре, словно проверяя ее на прочность, для того чтобы...

   В то самое мгновение, когда мысль оформилась в моем сознании, я понял, какая именно цель привела сюда этих людей. Лысый не преклонил колени перед деревом, не открыл рот, чтобы пропеть осанну, а взял топор и с размаху ударил по стволу. Кора полетела в стороны, как ошметки старой мертвой кожи, и внезапно я услышал звон бьющегося стекла - посуда, которую мама держала в руках, разлетелась по выложенному каменными плитами полу на мелкие куски. Пирог расплющился и напомнил мне вырванное из груди сердце, а капли молока, попавшие маме на ноги, в сгущающихся сумерках превратились в язвы черной оспы.

   Лысый ударил еще раз. И еще. И еще.

   Из образовавшейся раны по стволу потек древесный сок. Только теперь он был не светло-розовым, а темно-бордовым, как венозная кровь. Мне показалось, что хипс закричал, но когда я опомнился, то понял, что это над моим ухом ревела сестра.

   Кто-то подставил к стволу канистру, желая собрать сок, а лысый продолжал рубить, в исступлении размахивая топором. Его руки уже по локоть были испачканы красным соком. Я увидел, как дерево наклонилось вперед, в предсмертной агонии тряхнув кроной, и через несколько ударов рухнуло вниз. Ветви затрещали и расползлись по земле, словно застигнутые врасплох змеи. Кто-то издал победный клич и ринулся рубить другие деревья, а кто-то стал сдирать кору с упавшего.

   Во мне зародилась ярость - хотелось взять нож и заколоть этих людей одного за другим, беспощадно разрезать им глотки и оставить их истекать кровью. Слезы бессилья потекли по моим щекам, и окружающий меня мир расплылся, словно погрузившись под воду. Я хотел их убить! За то, что они уничтожили нашу святыню. За то, что лишили жизни моего отца!

   Мне хотелось кричать. Не просто кричать, а истошно вопить и сыпать проклятиями. Ведь хипсы не были простыми деревьями, в них была загадка, которую теперь разрушали эти твари! Я вдруг вспомнил, как однажды хипсовый сок помог женщине, промолчавшей сорок лет, вновь заговорить. Как девочка, которая с рождения не могла ходить, проведя ночь в хипсовой роще, сама пришла домой. Как соседка, с которой дружила мама, отчаявшись завести ребенка, сплела себе венок из пышных цветов, и буквально через год родила двойняшек. Теперь она лежала у своего дома с пулевым ранением, а хипсы были не в силах ей помочь.

   Огонь в очаге угасал, и темные тени протянули по стене свои длинные пальцы. На рощу опускалась тьма. Тьма отчаяния и скорби. Я почувствовал, что в воздухе повисло напряжение. Постепенно нагнетающееся напряжение, выносить которое было очень тяжело. Сам воздух будто наэлектризовался и стал липким, как слюна. Деревья зашевелили ветвями, которые переплелись в сложных геометрических узорах, их листья угрожающе зашелестели. Словно хотели предупредить о чем-то. И внезапно я осознал, что на улице нет ветра...

   Видимо, дедушка тоже заметил это, потому что прокричал маме:

   - Уводи детей в подвал!

   Он что-то знал. Эта мысль полоснула меня, словно нож по шее. Он определенно что-то знал.

   Мама тут же схватила нас с сестрой за руки и потащила в коридор. Дед отправился следом за нами. Я никогда не замечал в нем такой поворотливости. Он уже перешагнул девяностолетний рубеж и очень тяжело передвигался без посторонней помощи. Но сейчас его движения были проворными, словно тело выжимало из себя последние соки. Мама откинула ковер в коридоре и распахнула скрывающийся под ним люк, ведущий в погреб, где хранились банки с соленьями на зиму.

   Света не было и мне казалось, что мы спускаемся в черную бездну, открывающуюся в другой мир, дорогу из которого в этой жгучей темноте мы найти не сможем. Мама и сестра были уже внизу (мама шарила по стене в поисках выключателя), когда я понял, что не хочу оставаться в погребе. Я хотел видеть. Я знал, что сейчас что-то произойдет, и хотел стать свидетелем этого безумия.

   Выскочив из подвала и обогнув дедушку, я помчался к окну.

   - Ты куда?! - крикнул он мне вслед, и его голос, от паники поднявшийся до высоких нот, был похож на карканье.

   - Мне нужно! - слова стекали с моих губ, как густые капли растапливающегося воска и, казалось, застывали в воздухе.

   Я прильнул к стеклу. На улице уже почти стемнело. Но, тем не менее, я видел упавшее дерево, из ствола которого все еще сочился и растекался по земле сок, похожий кровь, видел бандитов, орудующих топорами. Видел тело своего отца, лежащее почти у порога нашего дома. Каким-то образом я знал, что он будет отомщен.

   На небе появились тучи, которые скрыли звезды, похожие на тускло сияющие, умирающие угли. Они неслись к нашей деревне, как чудовищные волны в штормящем океане. Глазами я нашел лысого - он рубил самое старое и огромное дерево, из ствола которого также текла бордовая, почти черная жидкость.

   Хипсы продолжали шевелить ветками, хотя ветра на улице не было, и мне показалось, что я услышал какой-то ритм. Ритм лихорадочно работающего насоса. Это не было фантазией. У меня сложилось такое ощущение, что деревья стучали своими ветками в определенном темпе. Я обратил внимание, что биение моего сердца совпадало с этим ритмом. Вот оно бьется все быстрее. И быстрее. И быстрее. А ветки в исступлении хлещут друг друга. В то же мгновение небо рассекла молния, которая была похожа на прорезь рта, сжатого в порыве гнева. Тучи превратились в посиневшие тела утопленников.

   И я увидел, как на стволе дерева, которое кромсал лысый, проступило лицо.

   Нет, мне не почудилось, потому что лысый тоже увидел это. Топор выпал из его руки, как окровавленная секира, брошенная палачом, испугавшимся за свою грешную душу. Он стал пятиться назад, не отрывая взгляда от хипса. Это не было людское лицо, но лицо древнего исполина, бывшего гораздо старше и мудрее человека. Что-то первобытное таилось в его чертах, и я подумал, что в этих деревьях жили не духи, как говорил дедушка, а демоны.

   Когда на небе прогремел гром, похожий на выстрел гигантского ружья, в коре дерева появился провал рта. Лицо резко выдохнуло, взметнув столб пыли, и с чудовищным свистом стало всасывать в себя воздух. Лысый не смог устоять на месте. Его ноги оторвались от земли, словно он внезапно стал невесомым, и тело, подхваченное могучим потоком воздуха, рвануло вперед. В огромную древесную пасть.

   В тот же миг за моей спиной раздался каркающий голос деда. Он просил меня вернуться в погреб, но я не мог оторвать взгляд от захватившего меня зрелища. Дерево с отвратительным чавкающим звуком поглощало тело лысого, которое дергалось и корчилось, словно по нему пропустили ток. Через секунду рот дерева закрылся, как гигантский ставень, и нижняя часть туловища бандита повалилась на землю. Толстые древесные губы окропились алой кровью, которая во мраке наступавшей ночи была похожа на черную болотную гниль.

   Первые пару минут я пытался убедить себя, что все это просто обман зрения и то, что я вижу - неправда, неправда, неправда! И дерево вовсе не имеет рта, пожирающего человека, у меня просто разыгралось воображение.

   Но когда на стволах остальных деревьев тоже выступили лица, я понял, что это не сон. Они открывали свои рты и делали шумные, могучие вдохи, как новорожденные, вдыхающие в себя первородный грех. Люди в панике заметались по роще, но укрыться им было негде - по обе стороны от хипсов лежала обнаженная и беззащитная пустошь. Тучи мчались по небу и разрывались на части, превращаясь в разбухшие от удушья лица уродливых гоблинов.

   Наконец-то пришла ночь. Лишь она могла скрыть бушевавшее зверство. Она стерла дневные краски, как черничный сироп, капающий на тарелку, стирает ее белизну.

   Я же во всем видел противостояние. Противостояние дня и ночи, людей и древних чудовищ, которые когда-то были деревьями. Противостояние двух противоположностей - света и тьмы, которое никогда не завершится.

   Деревья поднимали свои мощные корни, разбрасывая в разные стороны куски земли. Они хватали браконьеров и, как змеи сворачиваясь в кольца, сдавливали их тела, которые затем откидывали прочь.

   Крики, хруст ломающихся костей, отвратительное чавканье, раскаты грома слились в общем жутком хоре, превратившемся в погребальную песнь, в которой слышалось неподдельное отчаяние. Ливень застучал по стеклу, словно кто-то кинул в окно пригоршню гальки. Громадные капли стекали вниз, лишая меня ужасного, но безумно притягательного зрелища.

   Я почувствовал, как на мое плечо опустилась рука, и в моей голове внезапно проскочила мысль, что это папа - он поднялся с земли и пришел разделить со мною триумф. Хоть и был мертвым. Но, обернувшись, я увидел рядом с собой маму. Ее била дрожь, лицо стало черным от горя. Посиневшие губы читали молитву.

   Сквозь воду, стекающую по стеклу, мне удалось разглядеть группу людей, разливающих бесцветную жидкость из канистр. Даже в свои одиннадцать лет я понял, что это был бензин. Спустя пару секунд огонь вспыхнул у нас под окном, словно сам ад вылез из-под земли. Так снова началось столкновение двух древних стихий - противостояние огня и воды.

   Огонь тут же перекинулся на хипсы, и даже дождь не мог его остановить. Я слышал, как деревья кричали (ведь у них теперь были рты), и эти звуки показались мне более болезненными, чем хруст ломающихся костей. Их крик постепенно срывался на свист. Так ветер свистит в дыре, пробитой в черепе мертвеца. Едкий дым стал пробираться в комнату, однако я смог скинуть с себя оцепенение лишь тогда, когда дед ударил меня своим костылем по ноге. В его глазах плясали языки пламени, и в этот момент он сам напоминал мне демона, покинувшего подземный мир. Он что-то говорил мне, но я не слышал его за грохотом рушащихся домов, криками людей и плачем хипсов. Мы побежали к выходу, но пожар уже бушевал в коридоре. Картина, на которой огонь поедает мокрые дверные косяки, навсегда врезалась в мою память, и когда я вспоминаю ту страшную ночь, она первая встает перед моими глазами.

   Дед своим костылем высадил решетку на окне и выбил стекло. Я быстрее всех выкарабкался наружу и помог вылезти из окна маме и сестре. Дед выбраться не успел. Огонь уже пробрался на кухню, он похотливо лизал деревянные стены и потолочные балки, которые в скором времени в порочном экстазе рухнули вниз. Мама ринулась назад, к дому, но мне удалось ее остановить.

   Пожар пожирал деревню, и мне подумалось, что маленькие домики на улице принялись разом сочиться кровью. Пока мы пробегали мимо хипсов, я краем глаза увидел, как вздымалась и пузырилась в огне их кора, как сворачивались листья и опадали лепестки с цветов...

   Мне показалось, что я до сих пор чувствую запах гари и слышу отчаянные крики горящих деревьев. Но это было всего лишь моим воображением - на сердце стало тяжело от встречи с прошлым.

   Теперь хипсы (точнее то, что от них осталось) представляли собой жалкое зрелище. Их величие, недоступность и тайна сгорели в огне. Рощица, которую я так любил тридцать лет назад, сейчас напоминала кладбище сказочных великанов, которые умерли, пытаясь выбраться из-под земли. Почерневшие стволы деревьев - это их лишенные плоти руки, мечтающие зацепиться за небо. Внезапно в моей голове всплыли слова из Ветхого Завета: "... он всеми внутренностями тосковал по брату". Именно такие чувства я испытывал, глядя на мертвых хипсов.

   День плавно переходил в вечер. На небе появились первые звезды, похожие на глаза, смотрящие на меня из других Вселенных. Мне нужно было уходить, но я не хотел. На подъезде к холму меня ждала машина (белого цвета, черные автомобили я терпеть не мог), но я углублялся в рощу.

   Вдруг мой взор что-то привлекло. Какое-то странное растение, прятавшееся за широким стволом одного из хипсов. Подойдя ближе, я обнаружил молодое деревце. Кора его блестела в лучах угасавшего солнца. Маленькие листочки, покрасневшие, точно от смущения, были похожи на ладошки младенца. Деревце уже отцвело, белые полупрозрачные лепестки, опавшие с цветов, позволили ветру унести себя прочь.

   Меня разом обуяла куча противоречивых чувств, в числе которых была надежда на светлое будущее. Сердце вновь затрепетало, а в груди белым голубем забилось радостное волнение. Деревце казалось девственным и нетронутым ореолом волшебства на фоне разрушения, покрытого пылью тридцатилетней давности. Оно не доходило мне до пояса, но в нем уже чувствовалась святость. Ощущалась могучая сила.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

80

Морозова Е. В мире, где...     "Рассказ" Фантастика

  1.

  Город Пушкино, Боголюбская улица, храм Боголюбской иконы Божьей Матери. Неизбежная часть маршрута, если нарушать все правила и идти из Мамонтовки по путям.

  Обочина дороги поросла забавной травой, которая в справочнике называется гордым именем 'недотрога обыкновенная'. Листья самой банальной формы, растут банально парами, цветочки желтые, неприметные. Единственное, что действительно удивляет, - это маленькие упругие стручки, которые от прикосновения сворачиваются в пружинку и выстреливают черными семенами. Эта трава покоряет любую местность за два-три года, но в горшке прорастать отказывается.

  Иду вдоль обочины, рассеянно высматривая стручки потолще, чтобы уж наверняка выстрелили. В голове играет какая-нибудь музыка из числа 'сатанинской' и 'дьявольской'. У церкви очень длинная ограда, поэтому есть время, чтобы осознать некое несоответствие и начать размышлять.

  Касательно веры и воинствующего атеизма я стараюсь сохранять нейтралитет, а вот тема загробной жизни - это действительно интересно. Музыка в голове напоминает, что я и не знаю толком, в каких годах творили многие любимые коллективы, кто из них творит и поныне, а кто уже закрыл глаза. Когда голова транслирует 'Король и шут', 'Кино' или 'Битлз', даже я понимаю, что слышу голоса мертвецов. Где-то они теперь? Как им там икается, когда их слушают?

  Была 'Запредельная жизнь' Дидье ван Ковелера, где герой обречен видеть и слышать всех, кто о нем вспоминает, а сам может разве что кроватью поскрипеть. Был 'Свет в окошке' Святослава Логинова, где воспоминания близких после смерти становятся валютой. Была 'Прежде, чем я упаду' Лорен Оливер, где героиня снова и снова проживает последний день своей жизни, пока не понимает, что именно она в нем должна исправить, чтобы отправиться на небо.

  Много красивых книг о смерти и загробной жизни, но проклятый здравый смысл внутри все равно подсказывает, что ни они, ни индуистская доктрина о перерождении, не могут быть верны. Даже на рай и ад понадеяться нельзя - были мы в небе, были и под землей, доказательств существования Бога не имеем, а делать отдельное измерение и отдельный штат персонала, чтобы кого-то по итогам жизни наказать, наградить и перераспределить, - расточительство.

  Я часто вот так вот выпадаю из реальности во время прогулки, но обычно дело ограничивается съевшимся из памяти куском дороги и парой-тройкой идей, которые можно записать. Сейчас, кажется, все иначе. В моей голове начинают зреть какие-то смутные образы, которые собираются развиться в масштабный сон наяву. Но я уже вхожу в дом. Когда я закрываю за собой дверь комнаты, действие разгорается. Мое воображение никогда не отличалось четкостью, поэтому ответственности за качество всего дальнейшего я не несу.

  

  2.

  Клубящаяся темнота. Затем темнота перерастает в густой серый туман, а затем его прорезает луч. Туман настолько плотный, что луч виден целиком, как бывает и на Земле, если очень густые облака и очень маленькая дырка для нашего вечного светила или если где-то в отдалении идет дождь. Странно, почему я думаю, что это не Земля? Впрочем, первое впечатление обычно вернее позднейших домыслов.

  Луч прорезает туман со скоростью света, но, видимо, здесь своя теория относительности и все здорово замедляется. Луч исчезает глубоко под тем местом, где могли бы быть мои ноги, и оттуда доносится стон.

  -Что случилось? - шепчут со всех сторон.

  -Мы одиноки, слепые пророки

  В мире, где солнце дает лишь ожоги,

  В мире, где правда считается ядом... - начинает петь высокий мужской голос.

  -Что это за место? - шепчу я возможным соседям, начиная кое о чем догадываться.

  -Другое измерение. Ад, проще говоря, - отвечает молочно-белая фигура в двух метрах от меня.

  -Не слишком ли тут просторно? - спрашиваю я, чтобы не впасть в нервное хихиканье.

  -В данный момент времени это место нафаршировано нами. Потом придут другие.

  -Момент?

  -Кое для кого один момент остановлен навсегда, и мы никогда из него не выйдем. Для нас время течет по-другому, если мы заботимся о том, чтобы считать его.

  Надо будет это переварить на досуге, когда он появится. Надо бы, в принципе, выяснить, что я здесь делаю, но на моем языке другой вопрос:

  -Если это ад, что здесь забыл солист 'Otto Dix', который пока что жив? Не хотите же вы сказать, что здесь записи крутят?

  -Жив? - долетает снизу высоко и истерически. - Девочка, ты из какого года?

  -Из две тысячи тринадцатого.

  -А, всего лишь прошлое. - Надежда уходит из его голоса. - 'Бог - семантика слов, семантика снов...' - вновь начинает он петь. Эта песня мне нравится, но остальное творчество...

  -Вам не надоедает его пение? - тихо-тихо спрашиваю у фигур в отдалении.

  -Нам уже ничего не надоедает, - вздыхают они. - К тому же, наш момент времени дробится на другие моменты, и куда ты попадешь, как только о чем-то задумаешься, нельзя угадать. Может быть, там Маяковский будет стихи читать. Или какая-нибудь пьяная драка будет в самом разгаре.

  -А почему здесь так мрачно? - продолжаю я получать информацию.

  -У тебя, наверно, еще человеческое зрение. У нас где-то в углу сознания дремлют настройки цвета или что-то вроде того. Наверно, устроители этого заведения решили на входе перепрошивать всем мозги, а не отделывать все времена одним цветом.

  -А почему Михаэль Драу сказал, что две тысячи тринадцатый год - это 'всего лишь прошлое'?

  Становится тихо. Потом голос кого-то старого, мудрого и уже не имеющего сил быть грустным доносит ответ:

  -Иногда нам дают возможность вернуться и прожить еще одну жизнь на Земле. Такое бывает, если кому-то очень важному для мироздания срочно требуется друг, наставник или опора. Или когда начинается война, а выиграть ее должны те, кто заведомо обречен на поражение. Или когда история заходит на новый виток.

  -А почему...

  -Почему он умер позже, чем ты, и все равно здесь дольше тебя? - усмехается кто-то рядом. Киваю. - Эй, народ бесплотный, кто вы, откуда и когда?

  В ответ долетают имена княгини Ольги и римских консулов, птичий язык шумеров и цифры, на которые замахиваются только писатели-фантасты.

  'Все с вами ясно', - думаю я и пытаюсь задать еще вопрос, но все вокруг начинает мутнеть и сдвигаться. Наверно, я сейчас попаду в другой момент времени и встречусь с кем-нибудь еще...

  Возможность вернуться в мир людей не приходит мне в голову, но получается именно так.

  

  3.

  И вот я сижу у себя в комнате и пытаюсь понять, был ли это сон, галлюцинация, переход в другое измерение, клиническая смерть, острый приступ вдохновения или что-то из того, чему нет названия в нашем языке. Да, я верю в то, что сны должны что-то означать, но чаще как средство автора, чем как часть реальной жизни. Потому что каждый раз, когда я поверю в значимость хорошего сна, мне тут же снится что-нибудь настолько страшное, что приходится зарекаться верить во что-либо, кроме законов Ньютона. А в голове вертится дурацкий детский стишок:

  'Но смотрит на мир осторожно коровка,

  Вдруг мир - это тоже большая коробка,

  Где небо и солнце внутри коробкА?'.

  

  С ужасом понимаю, что это можно применить и к моей жизни. Разве не выпадаю я из реальности, как только хорошенько задумаюсь? Разве не такое же выпадение мне обещали 'за гранью'?

  -Я - живая! - говорю я себе. Из глубин мозга мне вторят Юрий Шевчук и Иван Демьян, у каждого из которых есть песня 'Живой' или 'Я живой'. - Просто у меня родилась еще одна версия того, как 'это' может быть, а мое воображение решило раз в жизни разыграться.

  Достаю часы, чтобы выяснить, сколько я находилась в отрыве от реальности. Две минуты прошло с тех пор, как я посмотрела на них последний раз, снимая их. Достаточно, чтобы умыться, попить воды и пару раз спросить себя, что со мной сегодня не так, но явно мало, чтобы пережить полноценную 'отключку'. Есть, конечно, шанс, что я проспала двенадцать часов или сутки, но тогда здесь явно было бы более людно. Жизнь таит немало загадок.

  

  4.

  У меня топографический кретинизм в слабой форме, но сейчас, видимо, в голове поселился этакий навигатор, который каждую ночь таскает меня туда, куда притащил однажды летним днем. Сейчас уже середина осени, я забыла, что такое нормальные сны, но для сумасшествия явно нужно что-то большее, поэтому пока дело ограничивается повышенной любовью к жизни на протяжении всего того времени, когда мир имеет краски.

  Там, в аду, меня уже считают за свою, хотя я никогда не попадаю дважды в один и тот же момент. Там довольно-таки немного народу, который общается, а не играет в теннис со стенкой, не плавает в пластах информации, отростки которой вылезают на поверхность, как только начинаешь видеть в этом мире потолки, и не отряжен высшими силами в другую секцию этой тюрьмы - местные называют это 'наружными моментами'.

  Почему меня каждый раз приносит в один и тот же 'наружный момент', но при этом я меняю 'внутренние моменты', как перчатки? Наверно, сюда я и попаду после того, как наступит время перестать существовать в обычном мире. А может, и нет никаких наружных моментов, просто какое-то количество людей предпочитает исчезнуть или отправиться в собственное прошлое, а не сидеть здесь. Я бы их, наверно, поняла.

  Единственное, что обнадеживает, - это грязно-серая расцветка всех стен, келий и коридоров и полное отсутствие чего-либо чуждого и цифрового в поле зрения. В день, когда мне встроят в глаза набор фильтров, я стану здесь своей окончательно.

  Еще один факт. Где бы я ни увидела солнце, сразу начинают про него петь. Или это солнце появляется только там, где про него поют?

  -Sun is going down! - надрываются 'Helloween'.

  -Солнце, прибитое к стенке в темноте! - взывают 'Distemper'.

  -И только солнце снова будило его, дыша в висок. Кричало: 'Вставай, ведь такова твоя функция во всех попутных мирах, где горит мое колесо...', - рассказывает Олег Медведев.

  Все они еще живы - эти и многие другие. Объявляют о концертах, ведут блоги в социальных сетях, записывают новые песни. Надо побывать у кого-нибудь из них на концерте, чтобы убедиться наверняка. Если не сойду с ума...

  Ах, да. Я бы не удивилась, если бы услышала здесь что-нибудь типа 'It's my life' Джона Бон Джови или 'I just wanna live' группы 'Good Charlotte'. Но о жизни здесь не поют никогда. И слова 'forever' - 'навсегда' - тоже не произносят.

81

Муженко О.В. Чужая Жизнь     "Рассказ" Мистика

   Дождь оставлял на стекле редкие крупные капли, которые сливались, образуя маленькие ручейки. Раиса безучастно следила, как они наискосок перечёркивали безрадостные пейзажи за окном. Тяжёлые серые тучи делали ещё беспросветнее и без того мерзкое настроение.

  

   Не зря говорят: беда одна не ходит. Наступила в жизни Раи чёрная полоса.

   Ещё неделю назад всё было прекрасно и безоблачно, и погода, и личная жизнь женщины. Неприятности начались с сокращения на работе. Сменилось начальство, а "новая метла", как известно, по-новому метёт. Рая была почти уверена, что её сокращение не заденет, хорошими специалистами не разбрасываются. Но оказалось, что все былые заслуги не в счёт! Взяли на её место молодую "свирестёлку". Она им наработает!

   Костя, муж, утешал:

   - Ничего! Найдёшь работу, с твоим-то опытом! А пока съездим отдохнуть на юг. Что ни делается - всё к лучшему!

   Уже были куплены билеты, строились планы, укладывались чемоданы, и вдруг...

   Подруга Валя позвонила, когда беззаботная Раиса примеряла новый сарафан в магазине:

   - Райка, ты где? Мчись скорее на Тургеневскую. Кафе "Шафран" знаешь? Тут твой Костик с какой-то девахой. Молоденькая!

  

   Раиса тихонько прошмыгнула к столику в уголке, где сидела Валентина с видом великого сыщика, уселась рядом и завертела головой.

   - Вон они, у окна.

   Её Костик нежно держал за руку девушку, лет двадцати восьми, и что-то говорил ей, наклонясь вперёд. Девушка была стройненькая, беленькая, с ярким макияжем, несмотря на дневное время.

   Раиса решительно встала.

   - Куда ты? - Валя схватила её за руку, пытаясь остановить, но Рая резко выдернула ладонь из её цепких пальцев и направилась в сторону парочки.

   Через мгновение решительность её сошла на "нет", Раиса замедлила шаги и услышала голос мужа:

   - Ну, это же не надолго, всего три недели! И взять тебя с собой я не могу, еду с женой.

   - Ты обещал с ней поговорить! Когда ты это собираешься сделать?

   - Сейчас у неё сложные времена настали. Я не могу её травмировать ещё и этим. Надо подождать.

   - Сколько можно тянуть, мы встречаемся уже полгода...

   К Рае вернулась решительность, и она негромко произнесла:

   - Как хорошо! Всё выяснилось само собой, и никому ни с кем не надо говорить! Совет вам да любовь!

   И быстро пошла к выходу, забыв о Вале. Константин нагнал её уже в дверях:

   - Не делай поспешных выводов! Прошу, давай поговорим.

   - Можешь считать себя свободным!

   - Я не хочу считать себя свободным! У меня с ней...

   Раиса с такой ненавистью взглянула на мужа, что тот осёкся на полуслове.

   Она уходила, не оглядываясь, чувствуя, что Костик смотрит ей вслед. Уверенность куда-то улетучилась, слёзы хлынули в три ручья. Поймав такси, Рая рыдала на заднем сидении автомобиля. Таксист сочувственно поглядывал на неё в зеркало.

   - И не надо меня жалеть! - поймав его взгляд, воскликнула пассажирка.

  

   Проходя мимо туристического бюро к своему дому, Раиса обратила внимание на яркий плакат: "Срочно! Горящие путёвки!"

   "Уеду от него, куда глаза глядят", - решила она вдруг.

   Приветливая девушка в офисе перечислила все возможные маршруты.

   - Вот то, что мне нужно!

   Выезд сегодня в 19 часов автобусом. Раисе всё равно было, куда, главное - сегодня. Три дня и две ночи в Питере, плюс две ночи в дороге. За это время муженёк, может быть, срулит со своей пассией на море. А там видно будет.

  

   Дождь начался, как только город остался позади, и не прекращался всю ночь. Рая не сомкнула глаз, обдумывая своё новое положение, жалея себя, и тихонько плакала, отвернувшись к окну от соседки, которая всё равно ничего не могла видеть, поскольку уснула ещё до дождя. Звали её Таня. Милая такая, приветливая девушка. Вот только косметикой не пользуется и одевается безвкусно.

   "Вот мне бы её годы и мой сегодняшний жизненный опыт!" - Раиса разглядывала спящую соседку. - "Им, молодым, везде дорога открыта, и на профессиональном поприще и в любви. Наши старые кобели ради них бросают потрёпанных жизнью подруг!"

   Рая снова заплакала. Наступал серый, безрадостный рассвет.

   Пассажиры повеселели после сытного вкусного завтрака в уютной столовой. Дождь не помешал провести автобусную экскурсию. Питер был прекрасен и в эту унылую пору. Туристический автобус двигался по улицам, вдоль каналов, через мосты, девушка - гид сумела отвлечь Раю от горестных мыслей своим "посмотрите налево... посмотрите направо". А когда блеснул первый луч солнца, настроение женщины заметно улучшилось, только где-то в глубине души, на самом донышке, затаилась тупая боль и обида.

  

   С Танюшей они подружились, девушка сама изъявила желание поселиться в гостинице в один номер с грустной, но доброй и мудрой соседкой. В этот вечер Рая многое узнала о Тане. Живёт девушка с матерью и отчимом, учится в "универе", встречается с парнем, но влюблена в другого.

   - Женька очень меня любит, а я его просто жалею. Он добрый, надёжный друг, но такой несовременный!

   "Уж ты будто такая современная!" - улыбнулась про себя Рая.

   Влюблена Таня была в соседа по подъезду. Игорь был "настоящий мачо", красивый, уверенный в себе. С Таней "мачо" был приветлив, однажды даже угостил мороженым в кафе на их улице.

   "Бедная, глупая девочка! Крутые парни не влюбляются в таких, как ты".

  

   Три дня пролетели, как один. Вечером экскурсанты попрощались с Питером, и автобус быстро унёс их из "Северной Венеции".

   Прежде, чем уснуть, Таня поведала Раисе "страшную тайну". Оказывается, отчим давно пристаёт к девушке.

   - Я рассказала бы маме, но она не поверит, очень уж его любит, - жаловалась девушка. - Посоветуйте, что делать?

   - Ну, если не решаешься сказать матери, отшей этого козла. Возьми в руки что-нибудь тяжёлое и скажи, что, если не прекратит, проломишь ему голову.

   - Как, разве так можно?

   - Ты только скажи, проламывать уже не придётся. Только будь поубедительней.

   - Хорошо, попробую.

  

   Танюша мирно спала в соседнем кресле, Раиса смотрела в окно на уносившиеся назад вечерние пейзажи. Дремота тихонько подкрадывалась к утомлённой женщине...

  

   Раиса открыла глаза и не смогла понять, где находится. Белые стены и потолок, что-то нудно пищит справа. Повернув голову, Рая увидела большой серый ящик с множеством кнопок и монитором, по которому бежали какие-то волны и зигзаги.

   - Где я? Что случилось?

   Неужели это её голос, хриплый и прерывающийся?

   Над ней возникла девушка в белом халате и шапочке.

   - Вот вы и очнулись! Очень хорошо! Сейчас позову доктора. Вы чего-нибудь хотите?

   - Хочу есть.

   - Очень положительный симптом. Сейчас к вам допустят вашу маму.

   "Маму? Она же умерла год назад!" - хотела сказать Рая, но девушка уже исчезла.

   - Деточка, деточка моя!

   Почему эта незнакомая женщина целует её и плачет? Рая отстраняется и слышит голос медсестры:

   - Не узнаёт вас. После такой травмы возможна амнезия.

   "Какая травма, какая амнезия?" - Рая пытается сесть в постели. К руке тянется провод, присоединённый к пузырьку с прозрачной жидкостью, от пальца отваливается какая-то штука, тоже с проводом.

   -Лежите, лежите! - подбегает медсестра. - Голова может закружиться.

   Незнакомая женщина плачет:

   - Танечка, как ты нас напугала!

   - Что случилось? - голос уже не хрипит, но это не её голос!

   - Ваш автобус перевернулся. Ты не помнишь?

   - Из Питера? Таня?

   - Да-да, ты - Таня! Вы ехали из Питера, - продолжала оглаживать Раю женщина.

   - Дайте зеркало, - просит Раиса.

   Женщина роется в сумочке, достаёт небольшое круглое зеркальце, приговаривая:

   - Синяки сойдут, будешь красивой, как прежде!

   Раиса вскрикивает: из зеркала на неё смотрит чужое лицо. Синяки под глазами и на щеке уже приобрели желтоватый оттенок. Определённо, лицо кого-то напоминает. Да это лицо Тани! Похудевшее, с заострившимися чертами, но это Танино лицо!

   Рая закрывает глаза и тихо стонет.

   - Всё скоро пройдёт, не волнуйся! - успокаивает Танина мама.

   - Я не Таня, я - Рая, - пыталась возражать Раиса, но её никто не слушал.

   Доктор сказал, что такое бывает после травмы, мать снова зарыдала. Раиса решила повременить с объяснениями.

   - А где же тогда Раиса, соседка моя?

   - Самых тяжёлых увезли в ближайшие больницы, а тебя мы перевезли в нашу городскую. Мы обязательно узнаем, где она, - пообещала мама.

  

   Раиса начала привыкать к своему новому телу, к имени, к родным и друзьям. Сначала было трудно, но всё можно было списать на амнезию.

   "Мне дан шанс начать жизнь сначала, грех им не воспользоваться! Но надо найти моё тело, если оно ещё существует! А если - нет? И где же сейчас Таня?".

   Пока поиски не увенчались успехом.

   Женя, прибежавший в больницу в первый же день, как только она очнулась, оказался симпатичным невысоким и очень весёлым пареньком.

   "Вот дурочка эта Таня! Такой парень чудесный, каких поискать! Интересно, каков же её "мачо"?

  

   В отчиме мать действительно души не чаяла, это Рая поняла сразу. После возвращения Тани домой, он выждал некоторое время, а потом принялся за старое. Прильнув к падчерице на кухне, когда матери не было дома, противный мужик, сопя, начал лапать её. От неожиданности Рая забыла, что она - Таня, и саданула его локтем под дых, а затем, повернувшись к подлецу, занесла ногу, чтоб пнуть в пах. Мужик попятился и заявил уже из-за двери:

   - А, ты так! Я вот скажу матери, что ты ко мне пристаёшь, ходишь без неё в неглиже и зазываешь в свою комнату. Думаешь, не поверит?

   - Может и поверит, - спокойно улыбнулась Таня, продолжая быть Раей. Она поняла, что с этим гадом нужны другие методы.

   - Ну, погоди, урод! - прошипела она вслед отчиму.

  

   Игорь был высоким симпатичным парнем лет тридцати.

   "Да, хорош, конечно! Можно понять бедную девочку". - Но ей, Раисе, внешняя привлекательность уже не застила глаза. - "Посмотрим, что он из себя представляет".

   - Привет, сосед! Как жизнь? Что нового произошло, пока меня не было? - весело прощебетала Рая. Таня бы, скромно потупив очи, прошептала: "Здравствуйте!"

   Игорь удивлённо приподнял брови, в его глазах читалось: "Да, удар по голове явно изменил девочку! Только не пойму, к добру или к худу?".

   - Здравствуй, Танюша! Как здоровье?

   - Вполне сносно! Хватит сил мороженое съесть в кафе, если пригласите.

   - Конечно, конечно! Сегодня же вечером. Жду в 19 часов у кафе.

  

   К вечеру Таня начала готовиться сразу после обеда.

   "Так, минимум косметики, но она необходима. Это платье слишком серенькое, это - очень яркое, а это подойдёт!"

   Игорь обомлел, увидев соседку - "серую мышку" в новом образе.

   "А девка-то хороша, оказывается!" - прочитала в его глазах оценку своим стараниям Рая.

   С аппетитом уплетая мороженое, политое малиновым сиропом, Таня заново знакомилась с Игорем.

   "Милый, галантный молодой человек, но не для Танюши, - думала Рая. - Далеко парень пойдёт, умничка! И мне пригодится в скором времени".

   У Игоря был свой бизнес, связанный с видеотехникой, компьютерами.

  

   Таня готовила себе завтрак на кухне. Мать ушла на работу. Отчим отсыпался после смены. Он не заставил себя долго ждать.

   - Ну, детка, усмирила, наконец, свою гордыню? - подходя вплотную, промурлыкал он.

   - Как вам не стыдно! Я маме расскажу!

   - Ты же знаешь, она мне поверит, а не тебе, - отчим облапил Таню, стараясь, однако, удерживать её локти, и чмокнул в шею. Одна рука ухватила грудь, другая скользнула под подол.

   Таня вывернулась из его лап и схватила заранее припасённую скалку. Несколько ударов по плечам и рукам, и нахал, злобно ругаясь, ретировался в свою комнату.

   Вечером он с нетерпением ждал возвращения матери, многозначительно поглядывая на падчерицу.

   Таня постучала в дверь отчима:

   - Можно?

   - Что, прощения пришла просить? Я прощу при одном условии, - наглец гаденько ухмыльнулся.

   Таня молча подошла к видеоплееру, вставила диск. Отчим уставился на экран.

   - Так вот, милый папенька! Сегодня же ты скажешь матери, что хочешь съездить на родину на пару недель, и не вернёшься. Иначе я не только ей покажу это кино, но и на работу твою отправлю, и в Интернет выложу.

  

   За ужином мать сообщила, что Раиса Сергеевна Дмитриева находится в областной клинике, пребывает в коме. Прогнозы неутешительны.

   Утром Таня была в больнице. Жизненный опыт Раи помог ей добиться допуска в палату. Со смешанными чувствами переступила она порог палаты и застыла над своим, распростёртым на функциональной кровати, телом. Если тело Раисы находилось в коме, то разум и душа пребывали в смятении, близком к шоку! Упав на стул возле кровати, Рая зарыдала. Взяв безжизненную, холодную руку, сжала её в ладонях.

   - Танечка! - шептала Рая. - Ты здесь?

   Холодные пальцы чуть дрогнули.

   - Танечка, прости! Я не знаю, как это вышло! Я живу твоей жизнью, а ты витаешь неизвестно где.

   - Здравствуйте! - прозвучавший за спиной голос заставил Раю вздрогнуть. Голос Константина она не спутала бы ни с чем в этой жизни!

   - Здравствуй...те, - тихо сказала Рая, смахнув слезу, и добавила после секундного замешательства, - я уже ухожу.

   - Подождите! Вы были с ней до последней минуты? Расскажите мне, что она делала, о чём говорила. Пожалуйста!

   Раису вдруг охватил гнев:

   - Она была подавлена. Вы же бросили её ради молодой! Плакала, говорила, что жизнь кончена. Она любила вас, а вы оказались неблагодарным.

   Константин возразил:

   - Я её не бросал! Была интрижка на стороне, но Раечку я любил. Люблю, - поправился он, взглянув на тело своей жены. - Вы не можете себе представить, что это была за женщина! Умница, доброты необыкновенной, а озорница какая! С ней было всегда интересно и весело.

   Таня - Рая вспылила:

   - Что же вы от такой умницы налево завернули?

   - Вам не понять, вы - не мужчина.

   "Да, мужчиной я ещё не была!" - подумала Рая.

   Константин продолжал:

   - Мужикам нужны обновления чувств.

   -Разнообразие, вы хотите сказать?

   - Можно сказать и так. Но Раю я всегда ценил превыше всех.

   - А, так были ещё и другие, кроме этой блондинки! - возмутилась Раиса и тут же прикусила язычок. - Мне пора, счастливо оставаться.

   Она вышла из палаты, не прикрыв дверь. Через минуту тихонько заглянула в палату. Костя сидел спиной к двери, держал жену за руку, плечи его тряслись от рыданий. По щекам Раи покатились предательские слёзы. Может, он, действительно, её любит?

  

   В больницу Таня ходила каждый день, брала Раю за руку и рассказывала о своей жизни, о том, как проучила отчима, как подружилась с Игорем, и какой хороший парень Женька.

   - Танечка! Ты слышишь меня? Возвращайся! Я хочу жить своей жизнью, с Костей. Я его очень люблю!

   Почему-то она была уверена, что, если та Рая, что сейчас лежит перед ней, очнётся, то всё встанет на свои места. Только ей в этот момент необходимо быть рядом.

   Добившись разрешения дежурить у больной и ухаживать за ней, к недоумению матери, Таня почти поселилась в больнице.

  

   - Скорей позовите врача! Сиделке плохо! - услышала Рая и проснулась.

   Белый потолок, белые стены, что-то противно пищит рядом. Всё это она уже где-то видела. Это называется, кажется, дежавю.

   Белые халаты суетились рядом, но на Раю никто не обращал внимания.

   - Всё, всё уже хорошо, - услышала она свой, то есть Танин, голос. - Просто голова закружилась.

   - Конечно, вы переутомились, ухаживая за больной.

   И тут все взглянули на Раю, смотревшую на происходящее широко распахнутыми глазами.

   - Вот так сюрприз! - воскликнул реаниматолог. - Поистине, неисповедимы пути Господни!

  

   - Ты всё поняла? - спросила Рая Таню. - Отчим если появится, покажи скалку и напомни о диске. Он, кстати, у Игоря на сохранении. Если все же решишься "замутить" с Игорем, убери поглубже свою стеснительность, пользуйся косметикой, пересмотри свой гардероб. Я там кое-что уже изменила. Но моё мнение: разного вы поля ягоды. А вот Женька - самое то, поверь моему опыту. Ну, вроде бы всё. Поехала.

   Рая поцеловала девушку в щёку и побежала к автомобилю Константина, нетерпеливо поглядывающего на затянувшееся прощание.

   Таня помахала ей вслед рукой и направилась к такси, в котором ждали её мама с Женей.

   "Да, действительно, пути Господни неисповедимы!"

  

  

82

Мшанкин П. Человек, творивший добро     "Рассказ" Фантастика

  Сашка высунулся из-за колонны и послал длинную автоматную очередь прямо в сердце нависающей серой туши. Монстр даже не шелохнулся, а его ответный удар был, как всегда, убийственно точен. В пупырчатую шероховатость камня, из-за которой еще долю секунды назад высовывалась Сашкина голова, ударил огненный шар, и брызги расплавленного ограждения разлетелись в стороны. Меняя позицию, Сашка метался по колоннаде от арки к арке. Залпы из гранатомета: в глаз, с лоб, в пах, еще и еще раз... Безобразная рогатая голова с горящими огненными глазами мерно поворачивается вместе с вырастающим из клокочущей лавы мешкообразным туловищем, и очередной огненный болид несется в сторону беспомощного человечка, распластавшегося за парапетом. Расстреляв весь боекомплект, Сашка попытался достать чудовище бензопилой и сквозь заливающую монитор кровавую муть успел увидеть как грубые черты монстра трансформируются в плавные линии Светкиного лица.

  - Скотина, ну, сколько же можно! Даже здесь от тебя нет спасения! Я не люблю тебя! Не люблю!! Не люблю!!!

  Клавиатура на выкатной полке с грохотом исчезла в недрах компьютерного стола. Монитор мигнул, но не погас, а вместо "выполнившей недопустимую операцию" игрушки, почему-то начал загружаться браузер. Сашка тупо тыкал в возникающие на экране баннеры, а в голове звенела, то поднимаясь до фальцета, то теряясь в басах, единственная фраза: "Эти экзамены отнимают так много времени... знаешь, нам лучше не встречаться... пока... а там видно будет...".

  Мучавший последние несколько дней вопрос: "Почему!?" исчез, растворился в мерцании безысходности, убийственно вежливой надежде, в которую никто не верит. Обида, боль, стремление отомстить, доказать что не лох, которого можно легко переводить в запасной состав и обратно, даже желание, такое нестерпимое в эти ночные часы - все исчезло. Все растворилось в зациклившейся, вибрирующей фраз, заполнившей собой весь мир и не оставившей место даже усталости.

  Сайт satana.narod.ru был также безлик, как сотни ему подобных, сляпанных наспех поклонниками фэнтези по типовым шаблонам. Между горгулий, гарпий, химер и прочей нечисти на грязно-коричневом фоне испещренном красно-бурыми пентаграммами лепился корявый едва различимый текст. Все это убожество, очевидно, должно было изображать древний манускрипт, но в итоге вызывало лишь раздражение и боль в глазах.

  Даже не пытаясь вникнуть в смысл Сашка скользил взглядом вдоль стилизованных под готику буквиц.

  "... зарегистрировавшись на нашем сайте, вы получаете возможность присоединиться к сообществу, обладающему неограниченными возможностями..."

  "... Это не пирамида и не сетевой маркетинг. Ваше место в иерархии зависит только от Вас. Действует накопительная система скидок..."

  "Для регистрации необходимо заполнить форму приведенную ниже..."

  "... только до 25 июня всем подключившимся по тарифным планам Супервайзер, Тьютор и Хедлайнер бонус вечной молодости - бесплатно!"

  "... для подтверждения регистрации на нашем сайте в течение двух недель Вам необходимо принести "кровавую жертву".

  Далее следовал длинный список, начинавшийся с "медленного отрывания ног божьей коровке" и заканчивавшийся чем-то вроде "умерщвления родителей посредством втирания в копчик шерсти мантикоры".

  В заляпанном кровавыми потеками окошке Сашка ввел три шестерки. Было лень придумывать что-либо оригинальное, но ник, на удивление, оказался свободен, и он ткнул кнопку "ПОДПИСАТЬСЯ".

  Приторно сладкой волной распустившихся роз накатила усталость. В засыпающем мозгу мелькнула мысль: "Что за дурацкая регистрации? Ни пароля, ни электронной почты..."

  

  ***

  

  Проверив очередную скобу на прочность, Сашка пристегнул к ней карабин и обернулся. Щербатая стена из красного кирпича перестала заслонять мир, и ему открылся спящий город. Почти с высоты птичьего полета. Не полночный, переливающийся россыпью освещенных окон, истекающий автомобильно-рекламным разноцветьем, а именно спящий: иногда вздрагивающим пучком фар случайного автомобиля, проштопанный строчками фонарей, но все равно спящий, растворяющийся окраинами в чернильной статике вечности. Казалось, даже реклама потускнела, а светофоры выцвели до бледно желтого цвета. Половина четвертого. Час Быка. Время таксистов и самоубийц.

  Больше всего Сашка боялся сорваться, не успев подняться на достаточно большую высоту. То есть остаться калекой со сломанным позвоночником, у которого даже возможности свести счеты с жизнью сильно ограничены.

  Передохнув, Сашка полез дальше. Удивленный взгляд юной дебилки переместился куда-то влево, завис на уровне уха и продолжил мерное движение вверх...

  

  ***

  

  Позапрошлым летом, собравшись в гости к однокласснику, Сашка решил сократить путь, пройдя через запасные пути железнодорожного депо. Ныряя под товарные вагоны, он, вдруг, услышал тоненький голос: "Дядя, дядя, дай пососу". Девочка лет десяти со слипшимися неопределенного цвета волосами, в драном платьице просительно протянула к нему руки. Широко распахнутые бессмысленные глаза и приоткрытый рот от которого по подбородку пролегли грязные дорожки стекающей слюны не оставляли сомнений в уровне ее интеллекта.

  Сашка замер, как загипнотизированный. В голове, все смешалось: дебилка протягивающая руки, забытая регистрация на сайте с паршивым дизайном, дурацкие требования по принесению жертвы, Светкино раздраженное лицо, монстр их компьютерной игры, обещание мирового господства, сумма, оставшаяся в кошельке, Светкино запрокинутое лицо, дебилка протягивающая руки...

  - Вот она идеальная жертва! Её никто и никогда не будет искать. Вот оно идеальное место! Никого нет, и, почти любая, смерть сойдет за несчастный случай.

  Не встречая сопротивления, девушка ловко расстегнула ширинку и ее влажные губы охватили головку обвисшего члена.

  - Для нее быстрая смерть - лучший выход! Всем будет только лучше. Всему этому дерьмовому миру, в котором дети так профессионально умеют делать миньет.

   Миллиарды, триллионы за и против, обрывки образов и воспоминаний, фразы из книг и сцены из телепередач, осознаваемые и совершенно бессмысленные проносились в его голове захватив все ресурсы, не оставив для тела ни одного импульса. Сашка замер не в состоянии пошевелиться.

  Сладко защемило в паху. Пароксизм страсти, выбрасывающий из тела несколько миллилитров прозрачной жидкости, привел в действие застывшую картинку. Сашка, размахнувшись, со всей силы опустил сжатую в руке бутылку пива на затылок девушки. Кость глухо чавкнула. Дебилка подняла на юношу удивленный взгляд и медленно осела на гравий насыпи. Сашка опрометью бросился прочь.

  Потом, забившись в кусты на берегу протекающей рядом речушки, он в сотый раз лихорадочно осматривал одежду и бутылку, которую никак не мог выпустить из сведенных судорогой пальцев. Он пытался убедить себя, что девушка осталась жива, бесконечно повторяя фразу из какого-то фильма: "Убить человека достаточно трудно, особенно, если это делает не профессионал и в спешке".

  Через три дня он выиграл в лотерею не большую, но весьма ощутимую для него сумму. Через неделю Светка предложила возобновить отношения, а через три появился взгляд. Взгляд умирающей дебилки. Спокойный, бессмысленный, чуть удивленный. Он не преследовал Сашку, как это обычно показывают в фильмах ужасов: не будил его среди ночи и не появлялся в дверных проемах. Он просто был. Слегка отрешенный, с чернотой зрачков, почти поглотившей радужку. Иногда Сашка видел его перед собой, но обычно где-то слева и сзади. Не внушающий ни страха, ни беспокойства, но существующий. Всегда.

  Прошло почти два года.

  Жизнь шла своим чередом, но то, ради чего раньше нужно было приложить массу усилий, теперь случалось как бы само собой. Выпускные экзамены, конкурс при поступлении в институт, престижная работа по специальности уже на первом курсе - все это происходило неестественно легко, как на глянцевой фотографии, где улицы знакомого города выглядят чистыми и блестящими.

  Взгляд не доставлял особых хлопот, но постепенно, Сашка понял, что, выражаясь языком милицейского протокола, это - "ранение не совместимое с жизнью". Видимо, что-то похожее ощущала Фрида, которой постоянно подкладывали платок убитого ей ребенка. Душевные муки Булгаков придумал, конечно же, для пущей образности - человек не может страдать вечно и ежеминутно. Но и жить с этим не возможно.

  Так Сашка оказался на трубе местной ТЭЦ, гордо возносящей над городом свой краснокирпичный фаллос.

  

  ***

  

  Сашка никогда не боялся высоты, но ему, всю жизнь прожившему на равнине были не понятны восторги парашютистов и альпинистов, готовых ради краткого мига красивой панорамы идти на лишения и риск. Вот и сейчас, забравшись на самый верх, он деловито осмотрел окрестности, еще раз проверил нет ли в направлении прыжка крючьев или сеток способных замедлить падение, и оттолкнулся изо всех сил. Его закрутило. Чтобы хоть как-то остановить тошнотворное мелькание земли и неба (точнее пятен фонарей и звезд) он широко раскинул руки, но было уже поздно.

  Бетонная крыша какого-то подсобного помещений прогнулась от чудовищного удара, образуя своеобразное подобие чаши, в центре которой, лежал голый человек, перепачканный смесью запекшейся крои и керамзита.

  Сашка не решался пошевелиться. Его глаза лихорадочно метались по находящимся в поле зрения предметам, но по мере того, как до него доходил смысл произошедшего, гримаса удивления сменялась судорогой ужаса.

  Естественно, бонус вечной молодости предусматривает бессмертие.

  Порванная обломками костей одежда превратилась в лохмотья. Спрыгнув на землю, Сашка нашел брошенную кем-то спецовку и, подумав, что его могут застать на охраняемой территории голого и грязного быстро оделся. Стало страшно. А потом смешно.

  Придя домой и, относительно, успокоившись. Во всяком случае, до степени позволяющей попадать дрожащими пальцами по нужным клавишам. Сашка полез в интернет. Сайта satana.narod.ru не существовало. В поисковике еще весели ссылки, но все они были мертвые.

  Пытаясь выяснить куда делся сайт, Сашка прошелся по форумам сатанистов и был неприятно поражен количеством людей, разыскивающих, вдруг, ставшие недоступными аналогичные сайты: velzevul.com, ad.uk, sacred.ru и даже preispodny.gov. Некоторые адепты писали, что пытались выполнять рекомендованные обряды, однако не получили желаемого эффекта, и теперь хотят: не то получить более точные инструкции, не то высказать свое недовольство людям, разместившим недостоверную информацию. Большинство интересовалось только фактом исчезновения сайта. Действительно, редкий человек решится выставить себя идиотом, который ради денег и власти, зажигал в церкви свечки с обратной стороны, ел кладбищенскую землю или перемазанный менструальной кровью своей подружки несколько часов мерз на крыше хрущевки. Над теми же, кто, надеясь на сочувствие и сетевую анонимность, рассказал свою историю, промолчавшие вдоволь поиздевались в коментах. Особенно досталось влюбленной дурехе, которая, что бы вернуть предмет своей страсти, пыталась накануне Пасхи в голом виде 666 раз обежать вокруг церкви. В результате вместо вожделенного мойщика автомобилей она получила тумаки от верующих и внушительный штраф за хулиганство.

  Про кровавые жертвы и их последствия не было ни слова. Тем не менее, ощущение того, что скоро будет найдено что-то важное, становилось все сильнее.

  Сашка сам не заметил как оказался в каком-то чате.

  Посетительница Kali сразу пригласила его в приват.

  - Кто ты?

  - Тот, чье имя ты ищешь в сети :)

  - Но у тебя женский ник!

  - Разве это имеет значение? Ты пришел сюда трахаться или узнать правду?

  - Какую правду?

  - О себе... обо мне... обо всем этом мире...

  - А ты ее, типа, знаешь :D

  - КОНЕЧНО! У тебя еще дрожь в руках не прошла после прыжка, а пора бы успокоиться и послушать.

  - КТО ТЫ???!!!

  - ОН - тот которому ты теперь поклоняешься, тот кому ты ПРИНАДЛЕЖИШЬ! :Р

  - Так не бывает! Все это сказки!

  - И то, что можно прыгать с крыш без вреда для здоровья - тоже сказки? ;)

  - Я не верю, что ты хромоногий мужик с козлиными копытами, скрывающийся за женским ником.

  - В этом ты, конечно, прав :)

  - ТАК КТО ЖЕ ТЫ!!!???

  - Явление природы. Просто явление природы. А сера, рога и копыта - это все пустая человеческая фантазия.

  - Но если есть Дьявол, то должен быть и Бог...

  - А он и есть. Сидит себе на облаке и периодически долбит молниями по моей грешной башке :)

  - МНЕ НЕ ДО ШУТОК!

  - Извини. Он тоже явление природы. Как дождь, снег, ветер.

  - Человек не может принадлежать явлению природы.

  - Принадлежать - это не совсем правильное слово. Понимаешь, мир - это вроде как атом, а электроны в нем - люди. Все толкутся по своим орбитам, обыденность, серость - ничего не происходит. И, вдруг, потрясение - любовь, измена, смерть близкого (что именно не суть важно) - главное - эмоций, энергии - через край. Вот тут-то разница между людьми и проявляется. Один прощает, отдает и уходит к центру, к свету, а другой тянет к себе, раскуручивается и уходит во тьму.

  - А что это за энергия?

  - Да уж не та, от которой лампочки загораются :) Энергия - это образ, как человек - электрон.

  - Значит те, кто ближе к Дьяволу - сильнее? У них же энергии больше.

  - Нет, это ерунда. Способности, которые люди называют паранормальными, например, чтение мыслей, предсказание будущего и т.д. проявляются симметрично. Что крутой черт, что сильный ангел - возможности натворить дел в человеческом мире у них примерно одинаковые. Правило квантования помнишь?

  - Это про то, что электрон может переходить с уровня на уровень, а зависнуть между ними - никогда?

  - Ага, но перейти на уровень ближе к Богу гораздо сложнее. Не знаю почему, однако, происходит это очень редко. Статистика, понимаешь-ли :)

  - Значит все люди делятся...

  - Не делятся. Почти все люди - ни к добру, ни ко злу - болото, тупое безнадежное болото. Они, конечно, трепыхаются, одни кошек живьем обдирают, другие иконы лобызают, но толку от всего этого примерно как электричества от беготни с магнитом вокруг железной трубы.

  - А я, типа, избранный?

  - Типа, да ;)

  - Да ты меня на гордыню разводишь!

  - Ни на что я тебя не развожу. Или ты, идиот, думаешь, что мы с Богом за твою душу боремся?

  - А чё, нет?

  - Боремся! Как солнце с дождем за огуречную грядку. Неужели не ясно, что снегу все равно сидишь ты в теплой комнате или замерзаешь в тайге?

  - А как же взгляд? Разве это не расплата за плохой поступок?

  - Похоже, голова у тебя все-таки пострадала. Нет Добра, нет Зла, нет Рая, нет Ада. Есть ЯВЛЕНИЯ ПРИРОДЫ! У тех, кто ушел в другую сторону - свои проблемы. Впрочем, по-моему, тебе объяснять бесполезно.

  - И как давно явления природы научились посещать чаты?

  - ИДИОТ!!! Чат - это твоя культурная проекция, понятный тебе способ контакта с самим собой. До чатов был голос свыше или видения, теперь как вариант - передача по телевизору.

  - Так это сон!?

  - Ширма реальности! Задолбал тупорылый! УШЛА.

  

  ***

  

  Мужчина лет 30-35 сел в кресле поудобней и снова чуть-чуть склонил голову к левому плечу. Необъяснимый рефлекс о котором уже столько лет безуспешно спорят специалисты всяческих наук. Рефлекс, по которому в любой толпе можно безошибочно узнать визионика - человека, проецирующего видиоинформацию на глазной нерв. Продвинутая комплектация за счет контакта с бОльшим количеством нейронов позволяла не только смотреть блокбастеры без старомодных очков, но и полноценно управлять мобильным ПК в виде небольшой коробочки на поясе.

  Сашка просмотрел результаты торгов на основных биржах и отдал несколько распоряжений ботам верхнего уровня (люди на биржах уже давно не торговали, их заменили иерархически выстроенные программные комплексы). Отметив, что завтра у него открытие антипустынной дамбы на нижней Волге, Сашка попытался уснуть.

  Впрочем, единственное, что соединяло карабкавшегося по кирпичной трубе парнишку и преуспевающего бизнесмена, был висящий где-то за спиной бессмысленный взгляд широко распахнутых глаз. Менялись имена, фамилии, страны. Где-то вдалеке умирали друзья и любимые. А человек, у которого более чем за 150 лет не появилось ни одного седого волоса или зубной пломбы, перетекая из одной социальной личины, в другую продолжал властвовать над своей финансовой империей. Любые Сашкины проекты, даже самые странные и безнадежные всегда приносили солидную прибыль. Ему даже не требовалось сильно вникать в суть дела, иногда он создавал проблемы своим дилетантским вмешательством, но в итоге всегда был в плюсе.

  Неаккуратное движение бровей и Сашка попал в старую, заархивированную папку. Открылся файл, созданный в те времена, когда он по крупицам, в разных религиях и оккультных текстах искал информацию хоть как-то связанную с его опытом. "Все что мы делаем во имя божье или дьявольское мы делаем для себя, в этом наш грех, но и наше спасение...". Фраза из забытого файла вспыхнула на мгновение перед внутренним взором и погасла не вызвав воспоминаний.

  Впрочем, Сашка давно уже забросил эзотерику. Он устал, очень устал. Столько лет он строил, продавал, делал открытия и все лишь с одной целью - вернуться в человеческое болото, избавиться от взгляда и умереть. Все его немыслимые деньги вкладывались в новые проекты и тратились в виде грантов, призванных увеличить совокупное человеческое счастье, иногда просто дарились. Сашка искренне верил, что так можно искупить свою вину. Несколько раз он даже стрелялся после особо фантастических раздач имущества, но всегда приходил в себя целым и невредимым, перепачканным содержимым сосудов и черепной коробки. Постепенно он смирился. Делать добрые дела стало для него естественным, как для желудка вырабатывать пищеварительные соки.

  Но сейчас он устал. Фантастически устал.

  Вагон магнитной струнной дороги со скоростью в два раза превышающей скорость звука нес его над Западносибирской равниной по границе лиственных лесов и отступающей из-за глобального потепления тундры.

  Мерное покачивание навивало долгожданный сон...

  На таких скоростях даже для него все происходит слишком быстро.

  То, что произошла авария, Сашка понял, лишь, выбравшись из окна причудливо скрученного вагона, глубоко зарывшегося в серую лесную почву. Разлетаясь в стороны с оборвавшейся струны, вагоны экспресса пропахали в лесу широкие полосы. Обломанные и вывороченные деревья мешали идти, но Сашка добросовестно осмотрел все четыре просеки. Только трупы, точнее их фрагменты. Прекрасно понимая тщетность своих поисков, Сашка пошел осматривать обломки по второму разу, когда немного в стороне от глубокой борозды увидел девушку. Очень красивую девушку. В небесно голубом вечернем платье. Никаких внешних повреждений. Девушка судорожно дышала. Невредимое девичье тело среди искореженного метала и обрывков выпаханных корней выглядело чудом.

  Сашка прикоснулся к неестественно вывернутой руке и увидел. Все сразу. Настоящее и будущее. Её будущее.

  Спасатели были рядом. Его обострившийся слух уже улавливал свист воздуха, рассекаемого винтами вертолетов. Девушка останется жива. Современная медицина способна и на большее. Но ее мозг. Большую его часть стальной болт превратил в кровавую кашу. Сашка не то чтобы увидел - он почувствовал: ее здоровое тело проживет еще 30 - 40 лет, 30 - 40 лет в дешевых клиниках, 30 - 40 лет кукла лишенная разума будет просыпаться в собственных нечистотах неспособная ни позвать на помощь, ни, даже, сообразить что с ней происходит.

  Сашка не понимал почему он это делает. Возможно потому, что девушка была до одури похожа на его первую внучку - смешливую смуглянку. Когда-то волшебное создание с таинственными зелеными глазами, меняющими оттенки в зависимости от освещения, а теперь дряхлая старуха, давно выжившая из ума и коротающая последние дни в доме престарелых, куда неизвестный меценат регулярно присылает приличные суммы.

  Секунда колебаний и Сашкины пальцы крепко сжали сонную артерию девушки.

  

  ***

  

  Прибывшие несколько минут спустя спасатели озадаченно пожимали плечами. Почти невредимый труп девушки и рядом с ним скелет, кости которого при малейшем прикосновении рассыпались в прах.

  Начал накрапывать дождик и две неестественно яркие радуги повисли над местом аварии.

  Дебелый детина в форменной одежде аккуратно опустил мешок с человеческими останками, снял фуражку, отряхнул руки. Глядя на радуги, трижды истово перекрестился и на вопросительный взгляд напарника ответил: "Примета такая. Святой родился".

83

Мякин С.В. Черные птицы     "Рассказ" Мистика

   Их осталось двое - обессиленных путников, достигших цели, озирающихся по сторонам, удивленно глядящих друг на друга, ждущих чуда или гибели и в страхе перед безумием и беспамятством цепляющихся мыслями за обрывки воспоминаний о невероятном путешествии. Позади были долгие дни и версты глухого леса, непролазного болота и ужаса, а впереди расстилалось Святое место - покосившиеся каменные кресты на могилах и полуразрушенная башня посредине пустоши. В их деревне никто не умел строить из камня, а значит, шаман Ушклар был прав - это осталось от городских, которые жили здесь в глубокой древности.

   (До Города было очень далеко, и ведущую в него через непроходимые топи дорогу знал только Ушклар, но и он был там только один раз и с благоговением рассказывал об увиденных чудесах, а потом лишь изредка, в самые тяжелые времена, ходил в Святое место для заклинания Великих духов)

   Невидимая преграда не пропускала вперед. Аглон и Кром осторожно продирались сквозь заросли на опушке, вновь и вновь пытаясь выйти на поляну, но каждый раз упирались в непреодолимую стену - словно воздух сгущался и становился плотным и упругим, а потом выталкивал их обратно.

   - Это что, заклятие такое? - пробормотал Аглон, в отчаянии усевшись на толстый ствол поваленного дерева.

   - Наверное, ведь место-то святое, значит и попасть в него могут не все, а только такие, как Ушклар, - задумчиво ответил Кром.

   - Тогда зачем же он нас сюда погнал? На погибель? Ведь сдохнем же мы здесь, и назад дороги нет.

   - Вот то-то и оно, что нет.

   Они с содроганием вспомнили о хвори, пришедшей к ним на исходе лета и унесшей почти половину селения. Ушклар и его верная помощница Тилна делали все, что могли, но их травы, зелья и заклинания были бессильны, и люди валились с ног в лихорадке, а потом умирали в страшных корчах. Когда это случилось и с Тилной, шаман безутешно рыдал над ее могилой, а потом ушел в Святое место и вернулся изможденным, в изорванной в клочья рубахе и с безумным блеском в глазах лишь через десять дней, когда в деревне его уже почти перестали ждать и покорно ждали смерти.

   - Дети мои, я наставляю вас на путь спасения, указанный мне духами! Три дня и три ночи я молил их о помощи, и они смилостивились над нами. Они сказали, что спасут и возьмут в свой светлый волшебный мир всех, кто придет в Святое место, и позаботятся о всех умерших. Так не будем же медлить и идем прямо сейчас! - объявил Ушклар, собрав на площади всех, кто был еще в состоянии передвигаться на ногах...

   Их было восемьдесят шесть

   (так сказал Ушклар, пересчитавший всех перед выходом),

   полных надежды и готовых следовать за спасителем хоть на край света, беспрекословно повинуясь ему, дающему последнюю надежду.

   Настроение большинства изменилось уже в первый день пути, когда восемнадцать человек, отправившихся в путь уже больными, остались в лесу, не в состоянии сделать больше ни шагу. Они бредили, некоторые, корчась в муках, кричали что-то о демонах, чудовищах и драконах, трое попытались пойти обратно, но рухнули на испещренную корнями деревьев землю, не успев скрыться из вида.

   - Пойдемте, мы ничем не сможем им помочь, кроме как запомнить их имена, чтобы донести их до священных духов и просить принять их души в светлый волшебный мир, - печально вздохнув, произнес шаман. - Миркла... Сирн... Дри-кво... Ортан..., - проникновенно-торжественным голосом говорил он каждый раз, когда очередной соплеменник, упав на колени, хрипло шептал "Я больше не могу".

   Самое страшное произошло вечером...

   Они нашли подходящую опушку для ночлега, собрали хворост и, когда Ушклар при помощи огнива разжег костры, уже приготовились скоротать ночь на грудах валежника, поляна огласилась дикими воплями...

   - А...а...а!!! Они тают!!! Ааа!!! Помогите!

   И Аглон, и Кром, и многие другие отчетливо видели, как больше половины их попутчиков за несколько мгновений стали прозрачными, а потом бесследно растаяли в воздухе.

   Многие из оставшихся, не вынеся этого зрелища, бросились бежать - кто обратно по едва различимой в заболоченных зарослях тропе, кто просто куда глаза глядят. К наступлению темноты вернулись лишь Тинора, Нилк и Клум.

   Ушклар долго стоял в раздумьи, обводя держащихся друг за друга и дрожащих от страха путников тяжелым взором, в котором испуг постепенно сменялся растерянностью, а потом надеждой.

   - Они оказались самыми достойными из нас, и великие духи забрали их в волшебный мир сразу, не подвергая тем испытаниям, которые предстоят нам на пути, - сказал он наконец, но эти слова звучали неубедительно, потому что голос шамана дрожал и прерывался надсадным кашлем, а на лице отчетливо выступали красные пятна - такие же, как и у всех больных за несколько часов до смерти.

   "Он сошел с ума, бредит и скоро умрет, а нас завел в дремучий лес, где мы все погибнем, даже если и не заболеем", - отчетливо вспомнил Аглон мысль, словно раскаленной стрелой пронзившую его голову в тот момент.

   Ушклар продержался дольше, чем он предполагал, и сохранял ясность рассудка почти до самого конца следующего дня. К тому времени их оставалось только пятеро - болезнь безжалостно косила идущих одного за другим. Самым жутким был их предсмертный бред.

   - Я легкая и лечу с белым крылом за спиной. Здесь так хорошо, - шептала Силина, обводя всех невидящим взглядом пустых стекленеющих глаз, прежде чем закрыть их навсегда.

   - Дракон... он здесь, идет к Святому месту, - бормотал Лирн, судорожно выгибаясь всем телом.

   - Меня убили демоны своим дьявольским оружием, и я брожу здесь без тела. Мне страшно, помогите! - шептал Пунт, зубы которого отбивали бешеную барабанную дробь, до крови закусывая запавший язык.

   Шаман боролся до конца. Он помог выбрать место для ночлега и развести огонь, и, прежде чем хворь взяла над ним верх, подробно объяснил, как добраться до цели:

   - Когда рассветет, пойдете вдоль края болота, потом, у больших сосен, поверните направо и идите навстречу солнцу, а когда болото кончится, сверните налево и снова идите между топью и густыми зарослями. К середине дня доберетесь. Увидите поле, на нем каменные кресты, а в середине - развалины башни, там волшебный мир и начинается. Всё поняли?

   Когда Аглон, Кром, Пинна и Калн кивнули в ответ, Ушклар продолжил, но речь его с каждым мгновением становилась все более бессвязной:

   - Почему? Ведь они же обещали, что я дойду. Все, улетаю... Прощайте, не поминайте лихом... Птицы, птицы, черные птицы в белом небе..., - еле слышно прошепал он, направляя прощальный взгляд своих темных глаз на длинный клин перелетных птиц, устремившихся к югу, и облака, неторопливо плывущие по темнеющему вечернему небу и бросающие на его почерневшее и раздувшееся от недуга лицо тяжелые капли промозглого осеннего дождя.

   Предав тело шамана земле, они сгрудились у костра и провели бессонную, но более спокойную по сравнению с предыдущей ночь, и с первыми лучами солнца тронулись в путь. Признаков хвори никто не ощущал, но двоим из них судьба уготовила более страшную участь.

   - Помогите! - пронзительно закричала Пинна, сделав неосторожный шаг и стремительно погружаясь в черно-зеленую пасть трясины. Идущий следом Калн рванулся к ней и подал руку, но в следущую секунду тоже сорвался с кочки и, отчаянно пытаясь зацепиться за что-нибудь свободной рукой, по горло ушел в болотную жижу. Кром и Аглон, идущие первыми и оторвавшиеся от спутников на несколько шагов, уже ничем не могли помочь и с ужасом наблюдали, как топь безжалостно поглотила несчастных.

   Оставшуюся часть пути они прошли словно в тумане, механические переставляя деревенеющие от усталости ноги с кочки на кочку. Как и говорил Ушклар, болото вскоре сменилось густыми зарослями кустарника, а потом их взгляду открылось Место, по краю которого они тщетно бродили уже несколько часов...

  

   - Что здесь святого? Где наше спасение? Это место проклятое, а не святое, а Ушклар сумасшедший! Он выжил из ума, умер сам и погубил всех! - в очередной раз отброшенный невидимой преградой, в изнеможении и отчаянии вскричал Аглон, тяжело опустился на толстый трухлявый ствол лежащего на земле дерева и обхватил голову руками.

   Он долго и неподвижно сидел, с тоской вспоминая родную деревню и думая о том, что лучше было остаться дома и благополучно пережить мор или по крайней мере быть похороненным по-людски на погосте...

   Внезапно полусон был прерван звериным чутьем, развившимся за долгие годы жизни в лесной глуши, до предела обострившимся за время перехода и волной леденящего страха предупредившим об опасности. Аглон резко обернулся и увидел Крома, заносящего над его головой дубину...

   Дальнейшее с трудом подчинялось контролю его сознания - тело все делало само. Он увернулся от удара палкой, потом схватил и провернул ногу Крома, со всего размаха нацеленную ему в голову. Кром упал, и в следующую секунду Аглон набросился на него, нанес несколько ударов, а потом, оседлав и обездвижив противника, спросил:

   - Ты чего делаешь, гад?

   - Прости, брат, не убивай. Я говорил с Ушкларом. Он сказал, что в волшебную страну возьмут только одного, самого сильного из нас, совсем голову заморочил, - пролепетал Кром. Аглон не собирался его убивать и размышлял, стоит ли просто отпустить безумца или оглушить его еще одним ударом.

   Вдруг глаза Крома расширились, и взгляд устремился на что-то за спиной Аглона.

   - Вот он, здесь! - истошно закричал он.

   Первой мыслью Аглона было то, что Кром просто хочет отвлечь его внимание и вырваться, но в следующее мгновение в его голове раздался отчетливый, хотя и идущий не от ушей, а откуда-то изнутри голос Ушклара:

   "Да, я здесь. Не бойтесь, я с вами".

   В глазах потемнело, волна мурашек прокатилась по коже, и лишь усилием воли Аглон заставил себя обернуться.

   Шаман был прозрачным, но вполне узнаваемым, почти как те, кто растворился в воздухе в конце первого дня пути перед самым исчезновением.

   "Кром, как посмел ты поднять руку на брата своего?! Покайся и поклянись, что никогда больше не причинишь зла своим землякам!" - рот Ушклара беззвучно открывался, но слова звучали громко и гневно.

   Когда Аглон отпустил Крома и тот, стоя на коленях, попросил прощения, шаман продолжал:

   "Великие духи сказали, что главным из нас в волшебной стране станешь ты, Аглон, но туда пройдут и остальные. Я долго молился им, и они обещали взять всех. Идите же все, кто нас покинул!!!" - безмолвный голос был столь сильным, что в голове Аглона зазвенело, и ему показалось, что земля и лес задрожали. На несколько мгновений его сознание помутилось, и он погрузился в серую полумглу, а потом...

   ... они снова были рядом, прозрачные и растерянные...

   ... Силина плавно спустилась с неба и стала сворачивать огромное белое крыло...

   ... Лирн вышел из леса, неся урожай грибов, почти так же, как это часто случалось в родной деревне, но на этот раз его наряд и лукошко были какими-то диковинными...

   ... Пунт в оборванной серо-зеленой одежде вылез из зарослей и подошел к шаману, испуганно озираясь по сторонам и сжимая в руках причудливую черную палку...

   ... Пинна, не замечающая ничего вокруг, побрела к опушке, стряхивая с себя болотную тину и жижу...

   Прозрачные силуэты шли один за другим - сначала те, кто умер в последние два дня, за ними исчезнувшие на поляне у костра, потом убежавшие в панике в лес и, наконец, не выдержавшие первого дня путешествия. Некоторые оглядывались назад и смотрели по сторонам, кивком головы или взмахом руки приветствуя Ушклара, Алгона и Крома, но большинство просто устремлялось на поле. Незримая стена, которая, казалось, уплотнилась и превратилась в легкое дрожащее марево, поглощала их, и тотчас же с другой стороны в небо поднимались стайки маленьких черных птиц. Они стремительно набирали высоту и присоединялись к своим собратьям. Только сейчас, с испугом обратив взгляд вверх, Аглон и Кром увидели, как много их было в вышине - казалось, что все небо стало черным от туч птиц, стройными рядами рассекавших воздух и издававших тоскливые крики. Многие из них останавливались над башней и, немного покружившись, продолжали свой путь.

   Проводив взором последнего из взмывших ввысь собратьев, они посмотрели друг на друга и застыли от ужаса. Аглон увидел перед собой силуэт Крома в почти такой же одежде, как у Лирна, сквозь которую все более явственно проступали лапы ближайших елей, а Кром, медленно оседая на землю, видел перед собой прозрачное зеленоватое существо с тремя глазами и оранжевым хохолком. С каждой секундой они становились все более четкими и плотными, а окружающий пейзаж расплывался, превращаясь в туманную дымку.

   - Теперь ваш черед! - торжественно произнес Ушклар, и теперь они по-настоящему слышали голос своего предводителя. Шаман указал им на стену, которая стала белой и почти непрозрачной, отчетливо выделяясь на фоне окутавшего их серого марева, среди которого выступали размытые очертания деревьев.

   Виновато понурив голову, Кром шел первым. Аглон, дрожа от страха и удивления и уже не понимая, кто же он на самом деле, следовал за ним. Ушклар в своем праздничном наряде из ярко раскрашенных шкур и повязке с перьями был последним.

   Стена была упругой, теплой и обволакивающей. Сначала было ощущение проникновения, потом вспышка, страх, переходящий в ужас, стремительное уменьшение и, наконец, облегчение...

   Они были маленькими черными птицами, стремительно взмывающими вверх. Аглон с удивлением почувствовал себя целой стаей причудливых созданий, не похожих ни на одно из известных ему существ. Помимо его воли выстроившись в стройные ряды, эти частички полетели значительно ниже той высоты, на которую поднялись Кром, Ушклар и остальные соплеменники, и понесли его на середину поля к полуразрушенной башне. "До встречи в волшебном мире!" - донесся до него голос шамана, прежде чем черное отверстие наверху башни втянуло его в себя. Все вокруг погрузилось во тьму, но уже через несколько мгновений она сменилась каким-то неестественным новым светом, и послышались странные голоса на неведомом языке...

  

--- --- ---

  

   - Всё, объявляю победителя, - решительно сказал главный редактор и координатор, в последний раз открыв файл с наиболее понравившимся ему конкурсным рассказом и пролистав текст, буквы и строки которого уже сливались перед его до предела уставшими глазами, напоминая маленьких разлетающихся в разные стороны птичек. Ему не терпелось это сделать, чтобы заняться множеством накопившихся дел - утверждением нового номера бумажного и "живого" журналов, завершением собственной повести и организацией очередного сетевого конкурса. Он гордился своей скрупулезностью, которую в полной мере проявил и на этот раз. Несмотря на то, что из восьмидесяти шести поступивших рассказов восемнадцать были сразу отвергнуты преноминаторами, а после самосуда участников и дополнительного отбора членами жюри на его рассмотрение было представлено лишь пять работ, он все равно взял на себя труд еще раз бегло посмотреть все участвовавшие произведения. Как правило, в таких случаях ему удавалось отыскать несколько достойных на его взгляд рассказов, незаслуженно оставленных за пределами списка финалистов. И сейчас он отметил и сохранил на своей флешке оригинальные истории о парашютистке, попавшей в другой век и принятой за ангела с белым крылом, грибнике, сошедшем с электрички на незнакомом полустанке и заблудившемся в параллельном мире, и попавшем в заколдованное место призраке солдата, погибшего при выходе из окружения. Лишь после этого он вернулся к обсуждению вопроса о победителе со своим помощником и долго спорил с ним о том, выбрать рассказ о приключениях инопланетянина - зеленого человечка с оранжевым хохолком, или о войне с перемещающимся между мирами партизаном. Помощник, любитель военной истории, упорно отстаивал именно это произведение, и главный редактор боялся, что так и не сумел его убедить, ожидая продолжения дискуссии, но ответом не его решение об утверждении победителя были слова:

   - Давай, в конце концов тебе решать. А я вот все хотел тебя спросить - откуда вообще взялась идея дать в качестве темы конкурса такую странную картину ?

   - О, это особый случай, - с облегчением и смехом ответил редактор. - У меня тут защиту от спама на сервере пробило, так столько всякой рекламы поступать стало, что по полчаса в день удалять приходилось. И вот среди этой ерунды одна и та же картинка с кладбищем и башней приходить стала. Отправитель какой-то Ушклар - явно фальшивый спаммерский адрес. Я ее раз двадцать стер, а потом вдруг всмотрелся и задумался - а что-то в этом есть такое необычное, достойное нашего внимания, но так и не смог понять, что этот рисунок означает. Вот и решил для прикола конкурс объявить.

   - Ну ты оригинал, - в свою очередь засмеялся помощник, а потом наморщил лоб и с удивлением добавил: - Постой, слушай, Ушклар, говоришь? Так ведь именно так звали шамана - героя одного из рассказов... Да, точно, того, который мы на третье место поставили. Странно, что бы это значило?

   - Не знаю, может, автор этого рассказа и есть тот самый спаммер? - задумчиво и устало ответил редактор. - Ладно, хватит голову друг другу морочить, давай лучше по коньячку.

   Предложение было безоговорочно поддержано. Они отошли от компьютера и достали из шкафа бутылку и рюмки, не замечая, как строки только что прочитанных рассказов сами побежали по экрану, то сливаясь друг с другом, то разбегаясь в сторону и обмениваясь странными символами.

  

--- --- ---

  

   Проводив соплеменников, Ушклар остался в задумчивости сидеть на вершине башни, глядя на стаи причудливых птиц, ровными рядами пролетающих сквозь клубы тумана. Он знал свою судьбу, которую вымолил у богов древними заклинаниями. Ему предстояло в очередной раз превратиться в воина, чудом перенесшегося в этот прохладный осенний день из далекой жаркой страны, где его ожидала мучительная смерть на жертвенном алтаре под огромной ступенчатой пирамидой. Затем его ждала погоня, в которую устремились жрецы и их помощники, успевшие прорваться сквозь Врата Миров и стремящиеся не только настичь и покарать беглеца, но и разузнать побольше об открывшемся им новом мире и при помощи злых чар подчинить его своему влиянию. Впрочем, неожиданные помощники из местных жителей, среди которых будет и колдун, помогут ему победить преследователей. Потом он решит остаться в этой стране и жить по ее законам, с помощью местного волшебника проведет сюда свою жену Тилну, а потом навсегда закроет вход в этот мир через Врата. А дальше...он с ужасом осознал, что потом он заснет и будет просыпаться только для того, чтобы прожить эти же несколько дней, пережить те же события и снова заснуть. Так будет вечно... нет, не вечно, раз тридцать, пятьдесят или самое большее сто. С каждым разом он будет постепенно забывать свое прошлое, пока окончательно не потеряет память, а все вокруг станет тусклым, тягучим и наконец растворится в серой полумгле.

  "Почему?" задал он вопрос, погрузившись в глубокий транс.

  "Потому что боги потеряют интерес к тебе и твоей жизни", - послышался тихий далекий ответ, шелестящий как опадающая осенняя листва и идущий из мира духов, глубин космоса и потаенных уголков собственного разума, которые в такие минуты сливались воедино.

  "А что надо сделать, чтобы жить не несколько дней, а годы, и пользоваться вниманием богов?" - спросил Ушклар, раскачиваясь под мерные удары бубна и приближаясь к незримой внутренней границе между реальностью и вечностью.

  "Надо попросить".

  "Кого?"

  "Кого-нибудь из них, кто посильнее".

  "Но как это сделать?"

  "Так же, как ты просил за все свое племя, но только громче. Скажи им, как ты хочешь жить и что необычного можешь сделать".

  Немного подумав, Ушклар послушался голоса и, еще глубже проникая в туманную границу миров, низким вибрирующим голосом закричал на древнем языке, которым пользовались давно ушедшие отсюда в неведомые края жители разрушенного города: "Я, маг Ушклар, умею исцелять людей, бороться со злыми духами и черными колдунами, разговаривать с другими мирами и страной богов. Великие боги, прошу вашей милости, разрешите мне жить вместе с моей женой и помощницей Тилной там, где мы больше всего нужны, и вывести из небытия мое племя, сгинувшее в забытой вами деревне..."

  

--- --- ---

  

   "Шаман и его помощница, выводящие свое вымирающее племя из охваченной мором деревни в другие миры... Хм..м, а в этом что-то есть. Если еще сражения с нечистью, злыми духами и враждебными колдунами добавить, то неплохой роман получится", - довольно подумал писатель Александр Городов, радуясь внезапно пришедшей в голову идее. Она пришла как раз кстати - после изданной большим тиражом фэнтезийной трилогии "Тайны черного леса" следовало развить успех, не давая угаснуть читательскому интересу к его фамилии. Он подошел к компьютеру и, открыв "Ворд", стал бегло составлять набросок нового сюжета.

84

Наймушин Н.А. Никто не запоминает бродяг     Оценка:7.62*5   "Новелла" Проза

  Однажды на вокзале ко мне подошел старик в грязной и рваной одежде. Седой, с растрепанной длинной бородой, он походил на бездомного, и, несомненно, таковым и являлся, поскольку обратился ко мне с просьбой о подаянии. Но в отличие от иных нищих, он предложил мне совершить не безвозмездное пожертвование, а заключить сделку: я должен был заплатить ему за историю, которую он мог поведать.

  Мне предстояло ждать поезд еще более получаса, поэтому из скуки я согласился: предложение странного нищего показалось забавным. К тому же, старик заявил, что я сам решу, сколько заплатить, когда выслушаю рассказ, что не могло не заинтриговать коллекционера людского безумия вроде меня.

  Я привожу его рассказ от первого лица. Конечно, я не запомнил его дословно целиком, но моя память достаточно цепкая, чтобы переписать историю с максимально возможным подобием оригиналу, не упуская ничего важного.

  

  

  Не усмехайся так, парень. Ты, верно, думаешь, что перед тобой очередной уличный сумасшедший вроде них [старик кивнул в сторону приличных с виду людей, как и я, ожидавших поезд]. Но нет, парень. Когда я расскажу свою историю, ты отдашь мне все деньги, какие у тебя есть с собой. Да-да, смейся, не стесняйся, пока можешь.

  Ты знаешь, кто такой Будда, парень? Отлично. Говорят, он первый, кто нашел пожарный выход из этого мира. Но это не совсем правда. А еще говорят, что он бросил дворец, богатство и красивую женщину ради истины. Это тоже не вся правда, хотя звучит красиво. И, наконец, рассказывают, что он учил людей, как унести свои жалкие задницы от колючих страданий, и это, парень, уже полная херня.

  Давно отсюда, когда я был примерно твоего возраста, то пришел к выводу, что люди вокруг меня совершенно ни черта не соображают. Они просто слушают друг друга и делают то, чему их научили, не особенно вдаваясь в смысл своих действий. Да-да, парень, вот сейчас твоя усмешка уместна. Вижу, от тебя эта простая истина тоже не укрылась, но не обольщайся, умник. Это самый, мать его, очевидный факт, который должен быть понятен каждому мальцу. Но твоя ухмылка мне нравится, потому что в ней нет доброты. Я точно так же ухмылялся, когда осознал, до чего просто дурачить это стадо.

  Я выучился на проповедника. Мой отец хотел, чтобы я унаследовал его ремесло, но к тому времени я уже умел облекать в форму красивой истины любую чушь и без труда убедил родителя, что служение высшей истине гораздо важнее набитого кармана. Особенно когда за это служение так здорово платят. Последний аргумент впечатлил моего расчетливого папашу, и он сам благословил меня.

  Я начал рассказывать благостные сказки на городских площадях. Особенно я не выдумывал и просто повторял уже всем известные добрые байки, за исключением тех, что призывают думать своей головой. И я не стеснялся вступать в споры с теми, кого раздражало, что чистой совести недостаточно для того, чтобы считаться хорошим человеком. Не буду делиться подробностями, парень, ты всё можешь представить сам. Главное - то, что я не пытался переубедить противников, но только выставить их агрессивными глупцами, чтобы те, кто изначально был склонен со мной согласиться, еще больше убеждались в правильности выбора.

  Особой популярности я не искал, но меня довольно быстро заметили. Тогда, парень, у служителей культа не было четко оформленной структуры, и всё зависело от личного авторитета. У меня он потихоньку рос, поэтому несколько других умников предложили мне объединить усилия, и я согласился. Не знаю, верили они в ту чушь, которую мы все несли народу, но мы никогда друг с другом не откровенничали. Иногда мне казалось, что мои подельники точно как я хохочут внутри, когда ведут речи о правде и добре, а иногда - что я единственный лицемер среди законченных психов.

  И, разумеется, у нас имелись враги. Мы называли их так, а они - нас, но вражды непосредственно между нами никогда не было. Мы сталкивались в словесных дуэлях, стравливали наших последователей, но никогда не пытались действительно навредить. Мы слишком ценили друг друга: у каждой истины есть враги - так мы и они учили людей. Без врагов все мы стали бы просто кучкой болтунов; хотя, конечно, пред народом оправдывались тем, что насилие - это плохо.

  Конечно, не всегда всё было так гладко: порой находились поистине невменяемые фанатики, жаждущие нашей крови. С такими мы или наши дружелюбные враги разбирались быстро и решительно ко всеобщему благу.

  С теми же ненормальными, кто отвергал наши учения, но не проявлял особой ярости, ограничиваясь лишь критикой, мы обходились гораздо мягче. В конце концов, парень, нам ведь надо было тренировать умение спорить.

  Я жил уже достаточно богато, когда наткнулся на одного из тех мирных соперников. На публике я держался скромно, носил простую одежду, но мой дом был огромен, а женщины в нем многочисленны. Не перебивай, парень, дай мне рассказать.

  В тот день я шел по рынку и услышал разговор прохожих о некоем бродячем мудреце, знающем ответы на все вопросы. У меня было хорошее настроение, и я решил взглянуть на конкурента. Спросив дорогу, я быстро нашел нужный трактир, где снял комнату искомый мудрец.

  Стоило мне войти в здание, как все посетители оживились. В шуме я не сразу сумел разобрать, что, оказалось, тот пройдоха еще несколько часов назад предсказал мое прибытие. Меня это не особенно удивило: проповедник без осведомителей - как собака без носа, и подтолкнуть нужного человека к какому-либо действию несложно. Но зато я понял, что имею дело с виртуозом, а не жалким бродягой, каким представлял его несколькими минутами раньше.

  Мне было сообщено, что мудрец уже ждет, и подсказано, как к нему пройти. И я пошел, предвкушая интересную беседу с достойным соперником.

  Мудрец оказался достаточно молод, чуть старше тридцати на вид, и очень вежлив. Он обедал, причем, вовсе не постной пищей, и пригласил меня присоединиться. Я отказался, но за стол сел. И мы поговорили.

  Он знал обо мне всё. Где я родился, как давно это было, когда стал служителем культа. Я со смехом ответил, что это и так известно всем - к пятому десятку я уже был весьма известной личностью. И тогда он поведал о моем неверии. О том, как я веселюсь, рассказывая людям поучительные сказки. О том, какое я богатство скопил на обмане. Я не пугался, мне стало лишь веселее. "И что дальше?" - помню, спросил я, ожидая шантажа или осуждения. "Ничего. Ты молодец", - ответил он. В его словах не было ничего, что я мог бы воспринять как упрек. Он действительно одобрил моё лицемерие. Он сказал, что настолько умело лгать может только подлинно разумный человек. И, по его словам, я доказал, что смогу научиться большему.

  Признаюсь, тогда я подумал, что он надо мной смеется. Несомненно, он был таким же мастером уловок, как и я. И так же не было сомнений, что он не станет со мной сотрудничать. Поэтому я попрощался и ушел.

  Но выбросить этого умника из головы не получалось. Он осел в нашем городе и смущал народ своими дерзкими проповедями. Хитрец делал то, что не станет творить ни один здравомыслящий пастырь: призывал народ не верить учителям, а слушать лишь собственный разум. Разумеется, люди любят, когда их считают умными, но проповедовать это сродни самоубийству. Такие учения подрывают авторитет всего.

  Надо было что-то решать, и я вызвался поставить зазнайку на место. Мы договорились о публичном споре. В назначенный день в указанном месте толпа начала собираться еще задолго до нашего прибытия.

  Я начал первым и прочел, наверное, лучшую проповедь в своей жизни. Нет смысла ее пересказывать, парень, ты слышал отрывки из нее много раз. Нет, парень, я не шучу. Когда я закончил, люди плакали от благоговения.

  Моего соперника поначалу никто даже не желал слушать. Толпа шумела и велела ему убираться. Но я попросил их умолкнуть, решив, что будет правильно позволить заблудшему коллеге сохранить лицо.

  И он заговорил. Только обращался он не к толпе под нами, а ко мне. На людей ему вообще было плевать, о чем он сразу и сказал. Всё это он затеял, только чтобы поговорить со мной, лишив меня возможности сбежать.

  "Понятие истины придумали лжецы", - сказал он. - "Ты знаешь это".

  Разумеется, я знал, но не мог ему об этом сообщить, поскольку народ бы не понял. Но он и не ждал моего ответа.

  "Ложь - это свобода. Когда разум говорит о том, чего нет, это его освобождает. А свобода позволяет выбирать то, что тебе по нраву. Так ложь через свободу превращается во власть. Ты знаешь это".

  Еще бы.

  "Высшая власть - это высшая свобода. Это возможность обмануть само мироздание, своим разумом сочинив для него новые правила. Это ложь, но я достаточно хитер, чтобы это стало правдой".

  Я был озадачен.

  "Подлинное освобождение дает тебе силу вырваться из оков мира. Кто-то называет это просветлением, кто-то уходом в нирвану, а кто-то вообще не говорит о том, чего нельзя выразить словами".

  Я был очень озадачен.

  "Но когда ты освобождаешься, прочим кажется, что ты исчезаешь, ведь ты выпадаешь из течения времени".

  Я слышал об этом прежде и сказал об этом ему.

  "Да. Но суть в том, что ты исчезаешь не только из будущего, но и из прошлого. Прощай, лжец, надеюсь, ты усвоишь мой урок".

  И он ушел. Я велел его не трогать, и толпа расступалась перед ним.

  А на следующий день, когда я спросил, что с ним стало, собеседник не понял, о ком я говорю. Я опросил около сотни человек в тот день, но никто не помнил бродячего мудреца, учившего решать за себя и восхвалявшего лжецов.

  Еще через неделю мне опротивела моя жизнь, и я ушел из дома. С тех пор я странствую и рассказываю молодым людям небылицы. И лгу.

  Лгу без остановки.

  А вот и твой поезд, парень, уже подъезжает. Ну что, я заработал немного мелочи?

  

  

  В моем кармане нашлась только сотенная купюра, и я, ничуть не сожалея, вручил её старику, после чего поспешил в вагон. Впоследствии я часто оказывался на том вокзале, но остроумный нищий мне больше не попадался. Я даже спрашивал у местных служащих о нем, но никто не вспомнил описанного мною человека. Как и следовало ожидать.

  Никто не запоминает бродяг.

85

Натрикс Н. Отпуск на море     "Рассказ" Проза, Хоррор

  

  

  Влад приехал на море в отпуск, в свой вполне заслуженный отдых. По профессии Влад был журналистом, а вообще -- вполне здоровым, в меру циничным молодым человеком, не верящим в чудеса и мистику.

  Он быстро познакомился с соседями по гостинице и скоро наслушался самых разных историй. Правда, кое о чём говорили шёпотом. Влад надеялся узнать больше в бильярдной, особенно во время перекуров. Влад уже несколько раз играл в бильярд с Иваном, соседом по этажу.

  То, что Влад успел понять из обрывочных разговоров, складывалось в такую картину. В этом сезоне произошло много случаев, когда люди внезапно и странно теряли рассудок. После купания в море они выходили на берег с виду вполне здоровыми, но с остановившимися глазами. И несли какую-то чушь.

  Одна образованная пожилая женщина утверждала, что с ней в море разговаривал кто-то, умеющий читать мысли, и внушил ей такую истину:

  ВСЕ ПИОНЕРЫ ПОПАДАЮТ В АД.

  Ничего особенного в этом откровении не было. Да и пионеров как таковых теперь вроде тоже не было. Но якобы эту же самую фразу повторили ещё две или три жертвы странной эпидемии -- или, возможно, какого-нибудь сильного гипнотизёра.

  Интересная всё-таки чушь, думал Влад. Главное, что рассказы были похожи между собой, почти как близнецы. Но в них, по мнению Влада, не было такого, из чего можно было делать страшную тайну.

  Люди утверждали, что к ним на глубине подплывало создание, похожее на крокодила. Оно не было ни опасным, ни холодным, ни скользким -- на ощупь просто как морская вода, как течение. Но если нырнуть, под водой можно было увидеть светящиеся пристальные глаза крокодила -- или, как говорили ещё, динозавра -- и его очень узкие вытянутые челюсти.

  -- Может, здесь действительно что-то такое плавает и пугает людей, -- говорил Влад Ивану задумчиво. -- Странно, что об этом нигде не пишут. Ведь это же тянет на сенсацию: странный... ну, например, дельфин, который подплывает близко к людям и пугает их.

  -- Неужели кто-нибудь перепутает дельфина с крокодилом? -- засомневался другой отдыхающий. -- Ведь все говорят: крокодил. И никто же не скажет, что это огромное лох-несское чудовище. А был бы дельфин, так и сказали бы. Неужели у дельфинов глаза светятся?

  -- Такая подводная собака Баскервилей? -- спросил кто-то за спиной Влада, и несколько голосов засмеялись.

  -- Может, вражеская подводная лодка, -- съехидничал Рома, тоже сосед по этажу. -- С мордой крокодила, для маскировки.

  -- Есть вообще-то такой вид крокодилов с очень узкой мордой, называется гавиал, -- высказался наконец Ваня, весельчак с густыми, вечно взлохмаченными тёмными волосами. Влад вспомнил, что Иван по образованию биолог, и посмотрел на него вопросительно: неужели специалист будет верить рассказам про крокодила?

  -- Но только этот гавиал чересчур миролюбивый: все его видели, но никого он ни разу не укусил. А так не бывает, -- подытожил Ваня.

  Перекур закончился, и мужчины начали новую партию.

  

  ***

  

  Было послеобеденное время, только что начала спадать жара. Влад выбрался на ещё полупустой пляж и спокойно вошёл в море. Он не любил вбегать в воду, как это делали многие, с шумом и брызгами -- это нарушало какое-то внутреннее равновесие. Влад медленно плыл. Он помимо воли думал о сегодняшнем происшествии.

  Сегодня утром Влад обратил внимание на новую женщину на пляже. У неё был заметный купальник -- ярко-жёлтый, но какого-то устаревшего фасона, сейчас таких уже не выпускали. Неудивительно, что ей трудно подобрать купальник, думал Влад, у неё нестандартная фигура -- широкие бёдра и маленькая грудь. Было в этом что-то античное, по крайней мере, так казалось Владу. Какое-то время он краем глаза наблюдал, как соседка по пляжу играет в волейбол, она двигалась ловко и красиво. Ей кричали "Люба!", и так Влад узнал её имя. Потом он отвлёкся, и момент, когда Люба направилась к воде, Влад пропустил.

  Но вскоре у кромки воды началась почти не заметная молчаливая суета, и Влад почувствовал, что надо бы сходить на разведку. Он увидел Любу -- странную заторможенную, почти окаменевшую фигуру в жёлтом купальнике. У женщины были пустые неподвижные глаза, но Влад взял её за руку и повёл, и она позволила увести себя. Влад усадил Любу на её невысокую скамейку вокруг большого пляжного тента. Кто-то из суетившихся на пляже людей всунул ему в руки нераспечатанную бутылку минеральной воды, и Влад предложил воду Любе.

  Она была чем-то очень напугана. Казалось, она уже немного пришла в себя, но не отвечала на вопросы. Потом её увели в пансионат и, как понял Влад, вызвали врача.

  Это было утром. А сразу после обеда Влад узнал, что Любу отвезли в больницу: "что-то с нервами". Сейчас Влад заплыл за буйки и лежал на спине, щурясь и глядя на солнце сквозь радужные ресницы. Потом решил понырять, набрал воздуха и нырнул. Под водой открыл глаза -- иногда он любил так делать.

  На него смотрела пара жёлтых задумчивых глаз.

  Влад дёрнулся, хотел вынырнуть, но не смог, морская вода стала необычно плотной и вязкой. От резкого движения он выпустил несколько пузырьков воздуха и успел увидеть, как они медленно поднимаются к поверхности. Влад отчего-то зажмурился. "Я ещё здесь, -- прозвучал у него в голове телепатический голос, -- не бойся меня". Влад разглядел в подводном тумане вытянутые челюсти. "Гавиал", -- вспомнил он Ваню-биолога. Тело Влада совершенно не ощущало, что он в воде, наоборот, ему стало жарко. "Ты же хотел путешествовать в иные миры", -- это был не вопрос, а утверждение, сделанное внимательно-бесцветным голосом. Теперь Влад видел что-то вытянутое, бесшумно плывущее рядом, но сквозь это "что-то" просвечивало солнце, даже было видно море и далёкую полоску берега. "Ты же не хочешь меня утопить?" -- сказал или подумал Влад. -- "Нет. Но тебе придётся меня выслушать". -- "Что, прямо здесь? Может, на берегу?" -- Влад наглел, но понимал, что это от страха.

  -- Выбирай сам, -- полупрозрачный "гавиал" стал невидимым, но Влад ещё чувствовал его присутствие.

  

  Влад выбрался на берег и постарался дойти до своего номера, ни разу не скосив глаза на видимого только ему собеседника. В гостинице он позвонил дежурной и попросил, чтобы его не беспокоили. И даже повесил на дверь соответствующую табличку.

  И тогда начался разговор -- мысленный, телепатический.

  -- Ты не похож на злобного и свирепого динозавра, отчего же ты всех пугаешь? Некоторые люди умирают, другие теряют дар речи от испуга, зачем тебе это надо? Какую цель ты преследуешь? Я не хочу тоже свихнуться, мне дорога жизнь, мне есть что делать и что терять... -- "Да, у тебя насыщенная жизнь и интересная работа, не так ли?" Владу показалось, что крокодил улыбается. "Нонсенс", -- подумал он... потом вдруг ему захотелось заржать в голос, но вместо этого Влад несколько раз сильно двинул кулаком по диванной подушке. Вообще-то "гавиал" не шутил и не смеялся.

  -- А мы войдём в это кино, -- понял Влад... и они уже шли, а может, плыли по мощёным улицам сырого молчаливого города с потемневшими домами, с глубокими канавами по сторонам дороги, под фиолетовым ровным небом. Потом на улицах стали встречаться приземистые четырёхлапые обитатели, у них были шарообразные глаза, длинная прорезь рта и полностью отсутствовали уши. Не было у них ни шерсти, ни чешуи -- только голая кожа, покрытая узором тёмных пятен и точек. Жабы, подумал Влад, и подсознание тут же услужливо подсунуло ему газетный заголовок:

   ЖАБЫ -- ХОЗЯЕВА ЖИЗНИ!

  Влад поморщился. Голос его необычного экскурсовода звучал совсем рядом. "Я не свожу людей с ума, -- слышал Влад, -- я даю им возможность иначе взглянуть на свою жизнь и последствия своих поступков. Каждый видит картину того мира, который он выстроил сам. Если ничего не начать менять, в таком мире будет жить тот, кто его создал, а главное, его дети тоже. Вы сами творите окружение для ваших детей. Вы делаете это каждую секунду своими мыслями и эмоциями. А здесь, у меня, каждый смотрит своё собственное кино". На поворотах дороги, по углам улиц стояли редкостно безобразные белые и нефритово-зелёные скульптуры, несколько раз блеснули тёмным золотом скульптуры побольше и потяжелее. Канавы стали заметно шире, грязнее и опаснее. Они теперь не тянулись по краям улицы, а занимали почти всю улицу целиком, в главную канаву впадали другие, поуже, но наполненные такой же вязкой грязью. Какая-то лягушачья или жабья Венеция, подумал Влад и решил контролировать все свои следующие мысли. В фиолетовых тучах появился узкий, как лезвие, просвет, оттуда на город упали красноватые лучи. Солнце или луна? Глупый вопрос... Изменились и обитатели жабьей Венеции. Теперь в поле зрения Влада всё чаще появлялись угрюмые коренастые люди, плечистые, шкафообразные, с широко расставленными ногами. Их икроножные мышцы перекатывались буграми и казались железными даже издали. "Только одежды из шкур не хватает, -- подумал журналист. -- И дубинок в руках".

  -- ...В общем, каждый сам создаёт свой ад, -- закончил "гавиал".

  -- Так вот это -- мир, который создал я сам? -- мысленно спросил Влад. Ему хотелось закричать, что это наглый, подлый обман. "Недоверие превыше всего", -- память опять подсунула Владу какую-то газетную фразу. "Гавиал" ответил:

  -- Да, так выглядит твой мир, сотворённый журналистом. Такими ты видишь людей, с которыми приходится общаться и о которых ты пишешь. Люди в твоём понимании недостойны любви. Больше того, они недостойны даже сочувствия. И вот такое, или очень похожее, восприятие жизни взрослые передают детям.

  -- Неужели все люди создают страшные, уродливые, чудовищные миры? Неужели в этом виноваты все, кто пострадал на отдыхе этим летом?

  -- Да, им пришлось менять мировоззрение. Это тяжело, и не все к этому одинаково готовы. Скорее, никто к этому не готов.

  -- А Люба? Женщина в жёлтом купальнике? Она не берёт интервью и не пишет статей...

  -- У каждого своё кино... и оно немногим нравится. Она не злой человек, но от неё исходило слишком много искажённой информации. Она передавала слухи, сплетни. Веселилась, пересказывая явные глупости. Я не уверен, что она создала очень страшный мир. Но она посмотрела "кино" и глубоко задумалась.

  -- Она сейчас в психушке!

  -- Не преувеличивай, Влад. Обычный частный санаторий. Зато у неё появился шанс что-то понять. И, может быть, изменить.

  -- Но изменить это "кино"...

  Влад замолчал на полуслове. Вернее, на полумысли. "Гавиал" продолжал:

  -- Я показываюсь только тем людям, которые ещё могут что-то изменить.

  

  * * *

  

   Влад проснулся утром в своём номере, на удивление свежий и отдохнувший. Какое-то время он вспоминал свой длинный сон, но вовремя остановился. Влад твёрдо решил не идти на пляж, а съездить в город, проведать Любу. Он действительно беспокоился за неё, а кроме того, его душу грела надежда, что Люба всё-таки что-нибудь расскажет. Интересно сравнить её рассказ с тем, что знал сам Влад.

  -- Я так и не понял, почему пионеры попадают в ад, -- пробормотал Влад почти жизнерадостно, выбирая самую глаженую рубашку.

  

  

  

  

86

Небо А. Транзит     Оценка:3.00*3   "Рассказ" Проза

   ...Объявление об отправлении, и поезд тронулся в путь.

  

   - Ну, вот и всё... - почти одновременно произнесли трое пассажиров, сидевших рядом в купе одного из вагонов скорого поезда.

   Все трое едут в столицу, у каждого свои проблемы. Четвёртое место купе осталось свободно. Возможно, пассажир передумал в последний момент и отложил поездку, а возможно, просто не успел на поезд. Транзит пассажиров будет длиться не долго: всего несколько часов и они прибудут в столицу.

   Конец мая выдался сухим. Почти весь апрель шли дожди, но теперь стояла настоящая жара. В вагоне были открыты окна, только потоки горячего воздуха совсем не освежали, а скорее обжигали скучающих пассажиров. Да и говорить особенно никто не стремился. Одни читали, другие разгадывали кроссворды, а иные просто смотрели в окно. Пассажиры купе старались не привлекать к себе внимания, каждый из них был занят своим мыслями...

   Ну, вот и первая станция в пути.

  

   - Ух, успел! - восторженно произнёс молодой человек, заходя в душное купе. Пронзительно голубые глаза и открытая улыбка сияли на его лице:

   - Жарко? - обратился он ко всем, усаживаясь и сочувственно осматривая вагон. - Это ничего... Главное всё успеть. И не забыть про "сувениры" в пути, - лёгкая улыбка преобразила лицо юноши.

   Пассажиры переглянулись - обычный парень, ничего примечательного: молодёжная одежда без излишеств, тёмные волосы, спортивная стрижка, небольшая сумка-багаж. И масса оптимизма:

   - А то ведь знаете, как бывает? Живём, живём, а в памяти так ничего и не оставляем, - по вагону пронёсся поток свежего воздуха, и пассажиры невольно улыбнулись. Казалось, парень решил, что все улыбаются ему:

   - Это только, кажется, что человеческая жизнь велика, но всех этих лет так мало для пути. На других дорогах времени в двое-трое больше тратим, а эффект тот же...- парню явно доставляло удовольствие, что его настолько внимательно слушают, что даже не пытаются возражать. Он лихо забросил ногу на ногу и, выждав незначительную паузу, продолжил:

   - Вот если бы не хрупкость человеческого тела... - и озаряясь новой мыслью, - впрочем, это похоже на "экстрим" - задаваться вопросами о смысле жизни, устройстве бытия, страдать, любить, ненавидеть... Без этого, правда, было бы скучно? - вдруг он привстал, слегка наклоняясь вперёд к сидящему напротив него пассажиру - респектабельного вида молодому человеку лет двадцати пяти, и взял его за запястье руки:

   - Не хотите партию в шахматы?

   Вопрос вывел молодого человека из задумчивости и удивил. Но он ничего не успел ответить, юноша быстро продолжил:

   - Вы ведь оставили партию неоконченной... Неужели надеялись, что она скоро уберёт фигуры в набор и обо всём забудет? И как можно было, пожертвовать ею? - Таким "рыжим чудом"...

  

   Волна свежести прокатилось по вагону.

   Молодой человек хотел что-то ответить, но вспомнил события прошедшего месяца и день, в который встретил её...

  

   "Она стояла у самой бровки тротуара, когда проезжающая на скорости машина окатила её водой из тёплой сверкающей лужи - последствия ночной грозы. Она не огорчилась, не возмутилась, а стояла и смеялась. Смеялась по-детски непосредственно и заразительно, улыбаясь прохожим и свету в облаках. Солнце играло в её рыжих кудрях и отражалось яркими бликами от души. Капельки воды стекали по лицу, а она смеялась. Одежда, сумочка - всё намокло, а она продолжала смеяться, даря всю себя этому миру..."

  

   - Именно потому, что души в наших телах пребывают из разных миров, нам так сложно найти родственную. Трудно понять друг друга и почти невероятно вспомнить... - сквозь пелену воспоминаний доносился голос заговорившего с ним парня...

  

   "Миры..." - отодвигая воспоминания, мысленно рассуждал двадцатипятилетний мужчина: "Что вы можете знать о том мире, в котором живу я? - Тяга к респектабельности, амбиции... Сколько себя помню, я всегда стремился стать "больше", "выше", чем был. И всегда всего добивался. А как иначе? Теперь у меня образование с отличием, несколько серьёзных коммерческих предложений от престижных фирм. Моему карьерному росту позавидовал бы любой, но за всем этим стоит огромный труд. Сейчас я имею отдельную квартиру с современным ремонтом в престижном элитном доме, дорогую машину и перспективу возглавить в столице дочернюю фирму нашего главного предприятия..."

  

   Складки незаконченных мыслей, акварель пережитых дней...

   На прозрачной ткани воздуха древними узорами возникли слова голубоглазого парня:

   - Каждая душа прибывает в предопределённый мир. Пройдя отмерянный круг, она переходит в мир другой. Окружающая действительность - транзитная магистраль - дорога между мирами. А жизнь человека - станция пересадки - пункт транзита души, заключённой в человеческое тело...

   Прохладное дуновение смешало реальность с воспоминаниями и, молодой бизнесмен опять увидел былое...

  

   "Моя машина находилась в автосервисе на ремонте. В то утро я ехал в свой офис на такси. Увидев мокрое рыжеволосое чудо, я попросил таксиста остановиться. Когда я подошёл к ней, она всё ещё смеялась, а из больших синих глаз текли слёзы. Слёзы сливались с каплями стекающей по лицу воды. Она плакала и смеялась одновременно. Глаза девушки казались большими лесными озерами. В тот миг я понял - это была "Она". Неведомая ранее, далекая и тихая музыка коснулась моего озарённого сознания. Я протянул девушке руку и предложил зайти в маленькое кафе, находящееся неподалёку: "Там можно умыться..." Вот так мы познакомились. Это было месяц назад. А теперь я даже не могу поверить, что когда-то её не было в моей жизни..."

  

   - ...По большому счёту многие так и живут: думая, чем занять время в пути. Берутся то за одно дело, то за другое. Ни за что не хотят отвечать, только коротают время длиною в жизнь, - закончил говорить парень.

   Но никто из пассажиров, не считая двадцатипятилетнего мужчины, не придал сказанному большого значения. Эта фраза вырвала его из воспоминаний, и неожиданно для самого себя он обратился к юноше:

   - Знаете, у неё совершенно рыжие волосы и синие-синие глаза! Она почти не пользуется косметикой: так естественна и светла. Улыбается людям и смущается, ощущая на себе внимание. Она приехала с юга страны. Сейчас учится на третьем курсе университета, на факультете биологии. Представляете, она восторгается живой материей, её происхождением и развитием. Всей живой природой! Считает её образцом функциональности и рационализма: "всё для чего-то".

   - Почему вы едете? Вы решили с ней расстаться? - отозвался пассажир пенсионного возраста с уставшими глазами.

   - У меня не было выбора... Мне предложили хорошую работу в столице. Я ведь многое вложил в свою карьеру, а такой шанс бывает не у всех и не всегда. Я ещё молод и... она тоже, - оправдался бизнесмен.

   - Выбор есть всегда, - тихо сказал парень и взял его за запястье руки. Лица бизнесмена коснулась прохлада, а на душе стало светло и спокойно. Сияющие тонкие нити мыслей вплелись в белое полотно, окутывающее взволнованное воспоминаниями сознание.

   - ...Так нужно: только в тишине и при свете следует делать свой выбор, - произнес парень с глазами полуденного неба и отпустил руку молодого человека.

  

   - Транзит? - удивлённо спросил пассажир лет сорока. - Хм... Почему же человек этого не помнит? То есть... душа внутри не помнит?

   - Внешняя оболочка человека - тело - материя, которая в момент воплощения сущности, "обнуляет" в себе все процессы. Потому и бывают иногда... "отклонения" в виде попыток поиска смысла жизни, своего предназначения... Но ничего нового нет, - улыбаясь, ответил юноша. - Душа жила раньше и будет жить потом - в другом мире. Так выглядит вечность. Человеческая жизнь - некая магистраль между мирами.

   - А как же семья? Дети? Родственники? Друзья? - не ослабевал интерес сорокалетнего мужчины, явно хорошего семьянина и трудолюбивого человека.

   - Это всего лишь "попутчики" на короткий промежуток пути длиною в жизнь человека... Это так, - вздохнул с неподдельным сожалением парень. - У вас ведь есть семья? Детей двое? Пожилые родители? Жена болеет...

  

   Пассажир, казалось, не удивился этим словам. Возможно, слишком часто приходилось ему рассказывать о своей семье, особенно в последнее время. Тот замкнутый круг, в котором он находился, превратил течение всей жизни в поездку на карусели. Ничего не менялось, только окружающие пейзажи. Но и они повторялись - всё в небольшом городке было однообразно. У него было двое детей с возрастной разницей в три года: сын учился в начальной школе, дочь - ходила в детский сад. Любимая жена - нежная, добрая женщина - страдала астмой. Врачи настоятельно рекомендовали ей оставить работу. И после долгих месяцев стационарного лечения она сама согласилась на это. Тяжёлая болезнь, немного отпустившая вначале, теперь возобновилась с более частыми приступами. Жена уже не работала, а как могла, занималась семьёй: детьми, свекровью, домом. Его маме шестьдесят два года - пенсионер второй группы инвалидности. Жили они в уютной трехкомнатной квартире. Но оплачивать её содержание было не из чего - работы в городке не было. А ведь он неленивый человек: постоянно искал и находил временную работу на день-два, иногда на неделю. Но случались и дни полного безденежья. Это угнетало, ведь он отвечал за всю свою семью. Он - её глава!

   - Да, всё именно так. У меня сын и дочь, - заговорив о детях, мужчина чуть заметно улыбнулся, - и жена - потрясающе сильная женщина, - продолжил он, и тень сострадания мелькнула в его глазах. - Ей многое пришлось пережить... Вот и мама всё чаще болеет.

   - Всё будет хорошо, - включился в разговор третий пассажир - пенсионер, - вы ведь скоро вернётесь к ним.

   - Думаю, что не скоро. Если удастся подписать контракт, то года через два - не раньше. Я еду подряжаться на строительство домов в элитном районе столицы. У них там какая-то комплексная застройка. Есть возможность заработать деньги для семьи. Правда, выходных и перерывов в работе никто не обещает, - мужчина с досадой развёл руками.

   - Что ж это за работа такая? Рабский труд? - возмутился пенсионер.

   - Какая-то солидная фирма... Название всё время забываю. В сумке листок - там всё записано, - как будто извиняясь, пассажир показал рукой на сумку со своими вещами, стоящую вверху - на полке для багажа. - Реклама о подряде не так давно прошла. Потому людей, уже работавших по контракту с этой организацией, в нашем городке пока нет. А тут ещё и жена волнуется, она не слишком доверчивый человек, - саркастически улыбнулся мужчина.

  

   - А вы уверены, что стоило оставлять близких вам людей и ехать "на зов иллюзий"? Не всё, каким видится, таковым и является. А ведь от вашего выбора зависит, не только благополучие семьи. Вы ведь часть мироздания - носитель её души, хоть и временный, - проявил участие в беседе парень.

   - Да, вы правы, обещанный заработок перевешивает условие контракта: "постоянное присутствие на месте, без выездов на выходные и праздники". Вероятно, их у работников не будет. Но это ведь только на два года... - грустно ответил мужчина.

   - Два года - это много, - отозвался пенсионер.

  

   - Выбор и принятие решений должны идти от души, с миром и согласием с собой. Вот тогда будут и здоровье, и работа, и средства. Ведь, от наличия средств душа не станет чувствовать себя лучше. Да, и здоровье если можно вернуть, то немного, - с сожалением произнес юноша.

   - И что же делать? - спросил мужчина.

   - Жить, - ответил парень. - Верить в чудо, дарить добро, ценить любовь и беречь тех, кто вам близок. Создайте внутри себя "оазис" добра и выпустите аромат его зелени и влаги в окружающую вас реальность. Попробуйте! Природа - отражение внутреннего мира. Изменитесь вы - изменится окружение.

   Все, казалось, погрузились в мысли, постепенно осознавая важность услышанных слов.

   - И помните, время транзита ограничено. Не лишайте себя счастья общения со своей семьёй - вы им нужны. А средства? Они найдутся - у вас будет работа, - он сказал это так уверенно, что пассажиры переглянулись.

   Впервые у них возникло желание спросить юного пассажира, кто он. Сказанные слова отвлекли от раздумий и двадцатипятилетнего мужчину. Он посмотрел на парня, сидящего напротив него и, вдруг понял, что фразы, произносимые им, возможно, было бы услышать из уст человека, более старшего возраста... А сколько же ему лет?..

  

   Свежий и неожиданный ветерок ворвался в купе и скрылся неизвестно куда.

   - Вот вы - мудрый, видавший жизнь человек, - переворачивая страницу необычного путевого разговора, странный парень обратился к пенсионеру, - уже определились со своим выбором, - он подмигнул глазом и иронично улыбнулся.

   Пожилой мужчина совсем не хотел обсуждать свои проблемы с пассажирами купе, но под вопросительными взглядами попутчиков произнёс:

   - Вы ошибаетесь, молодой человек, я ещё не принял решения.

   - Уверены? А я думаю, что приняли. И ещё до того, как сели в поезд. Далеко не всё выстраданное нами легко озвучить... Вы ведь знаете, что ваша жена вас любит и желает добра. Но она не понимает, что нельзя решать свои проблемы, используя других.

   Немного помолчав, седой пассажир начал свой рассказ:

   - Три недели назад у меня обнаружили рак лёгких. Врачи считают, что необходима операция, а это большие деньги... Какие у нас могут быть деньги? Жена не хочет с этим смириться. Вы правы - она меня любит. Я женился, будучи вдовцом. И у меня есть взрослая дочь. Сейчас она живёт и работает в столице. Вместе со своим женихом снимает квартиру. Вы ведь знаете, как сейчас всё дорого. А они хотят всё сами... Осенью планируют сыграть свадьбу, - чуть заметная улыбка скользнула на его губах и лёгка тень нежности увлажнила грустные глаза. Мужчина поспешно отёр их ладонью и перевел взгляд в окно.

   - Вы хотели просить денег на операцию у неё?

   - Жена считает, что возможно, дочь смогла бы мне помочь, - ответил он, поворачиваясь к начинающему бизнесмену.

   - А у неё есть такие средства? - включился в разговор мужчина сорока лет.

   - В том то и дело, что нет. Я не хочу волновать её... - продолжал пенсионер. - Она будет искать эти деньги. Но занять, взять под залог не получится...

   Пассажиры купе молчали. На мерно вздрагивающих ладонях транзита лежали проблемы трёх попутчиков - сюжеты разных судеб.

   - К тому же, операция меня не излечит. Добавится полгода жизни...

   Сорокалетний пассажир:

   - Но ведь это целых полгода жизни!

   - Да, я знаю, - медленно ответил пенсионер. - Я ещё смогу побывать на свадьбе у дочери. Она у меня такая умница и красавица. Оленька гордилась бы ею, если бы была жива...

   Стало тихо. Мужчина пенсионного возраста сидел и думал о том, что врачи часто ошибаются: после операции он может прожить и больше. И если такое случится, он увидит своего первого внука... А вдруг его слабое сердце вовсе не выдержит операции? Ведь оно уже подводило его однажды...

   - А ведь вы правы, молодой человек, - обратился он к юноше - я сделал свой выбор.

   Мягкий свет солнечного заката долгожданной прохладой скользнул по лицу мужчины. Он вздохнул и произнёс:

   - Сначала я, правда, хотел просить денег у дочери. Но потом понял, что не смогу открыть ей всей правды. Я еду к ней в гости. Проживу несколько добрых дней - последних из тех, которые она будет вспоминать, когда меня уже не станет... А кашель? Можно сослаться на простуду - "Весна! Знаете ли..." - погода изменчива, - пенсионер натянуто улыбнулся.

  

   Бесконечность слов, не сложенных в предложения и не высказанных друг другу, ритмичным перестуком наполнила тишину утомлённого дорогой купе. Проводник объявил о предстоящей остановке - последней перед столицей станцией в пути. Молодой человек посмотрел на каждого из пассажиров купе и сказал:

   - Если человеческая жизнь - транзит, быть может, не стоит так уж серьёзно, относится к ней? Пусть душа живёт легко и беззаботно... Но, неужели, вы готовы отдать так много лет на то, что не принесёт душе радости и утешения?.. Наполнить смыслом путь в транзите - значит ловить каждый миг короткой жизни человека во вселенной: идя - видеть; слушая - слышать; ощущая - чувствовать... Улыбаясь - дарить улыбку. Пребывая в счастье - делать счастливыми людей близких. Достигнув и постигнув одного - увлекаться и стремиться к новому. И не стоит заниматься оценкой и переоценкой человеческой жизни - своей или других - времени мало! Пусть ваша жизнь на этой магистрали станет самым ярким и зна́чимым воспоминанием из всех отведённых транзитов, - закончив говорить, он мягко улыбнулся и встал. - Мне пора.

   Все пассажиры, невольно, посмотрели на пол купе - у ног парня россыпью лежали перья.

   - Голуби, - засмеялся молодой человек, как будто извиняясь за беспорядок. - Неплохое прикрытие?.. Вот кто может показать "великим людям", увековеченным в цементе, бронзе и граните, чего они на самом деле стоят...

   В открытое окно купе тонким цветочным ароматом ворвались вихри вечерней прохлады. Мгновение растянуто до минуты. И пассажиры, уже ничего не успели ответить юноше: он взмахнул крыльями и скрылся, оставляя в воздухе растревоженные перья. Завершая плавные кружения, перьевые пушинки спускались к ногам путешественников, озаряя их мысли зыбкой надеждой...

  

   Молодой бизнесмен принял решение вернуться к своей девушке, отказавшись от работы в столице. Она стала его женой. Спустя некоторое время компания, в которой работал мужчина, открыла в его городе новое представительство. И ему предложили его возглавить. А через год супруга молодого человека родила двойняшек - мальчика и девочку - двух кудрявых рыжих "ангелочков" с небесно-синими глазами.

  

   Сорокалетний мужчина, так и не решившись подписать контракт, вернулся домой. По возвращении он узнал, что в городке начинается строительство крупного консервно-перерабатывающего предприятия с большим количеством вакансий. При первом же обращении в отдел кадров ему предложили квалифицированную, хорошо оплачиваемую работу.

  

   Пенсионер провел выходные дни гостя у дочери. Вместе с ней и будущим зятем они съездили в пригород на пикник: на берегу реки ловили рыбу и запекали в углях картошку. Как в давние времена, когда ещё была жива его Оленька. О своей болезни и операции старик говорить не стал... Вернувшись, домой он прошёл повторное обследование. Но результат обследования оказался отрицательным - раковые клетки в лёгких не были обнаружены.

  

  

   ... Быть может земная жизнь - транзит души. Что мы имеем от своего прошлого? Что можем изменить? За что несём ответственность в настоящем, каким делаем будущее? Как отражается всякий наш выбор и поступок в зеркале мироздания? Иль всё имеет значение лишь на время нынешнего путешествия души?.. Являясь составляющей единого мира, мы можем больше, чем хотим: видеть, слышать, чувствовать и знать. Ответы на всё вопросы скрыты в нас самих. Подчиняясь мировому циклу, преобразования изношенного тела создадут материю нового порядка. И только сущность, заключённая внутри, останется нетленной.

  

   ...Спустя пять лет внучка принесла пенсионеру книгу с детскими сказками. В ней были сказки об ангелах, помогающих людям. Она попросила почитать и открыла книжку на странице со сказкой "Ангел, путешествующий поездами"...

  

  

  июнь, 2007г.

  (ред. январь, 2010г.)

87

Нестерук Я. Одна     "Рассказ" Мистика

  ОДНА

  ...Как резко пахнет раскаленный асфальт. Тяжелый, забивающий легкие запах смолы, резины и бензина - первые нотки "парфюма" этого лета. Здесь в городе жизнь одного единственного человека так мала и незначительна среди отгораживающих бетонных стен. Проносятся машины, скрипя покрышками. Проходят мимо люди, торопящиеся по своим делам: безразличные, болтающие, задумчивые, раздраженные, слишком занятые собой, чтоб обращать внимание на других. Говорят, что у каждого города есть свой характер, но все они схожи в одном - где бы ты ни был, город не отпустит тебя. Раз уж тебе выпала судьба родиться в этом каменном царстве, то тебе уж никуда не деться, не сбежать от его безразличия и монотонного, состоящего из сотен звуков, гула. Лишь редкие счастливчики могут похвастаться тем, что нашли в себе силы покинуть запыленные улицы и перебраться куда-то, где нет такого знакомого всякому горожанину запаха раскаленного асфальта.

  

  Ты стоишь на тротуаре, вглядываясь в размалеванную баллончиком табличку с номером дома, но благодаря стараниям неизвестного вандала можно разобрать только название улицы. Повернув голову, обращаешься к первому попавшемуся прохожему:

   - Извините, это какой дом?

   - Восьмой, - следует беглый ответ.

   - А... а мне нужен десятый, - зачем-то говоришь ты в спину удаляющегося человека.

  Одиноко...

  Ты обходишь двор по периметру, чтоб найти нужный адрес. Кодовый замок на двери подъезда давно сломан, так что без труда попав внутрь, ты неприятно удивляешься ударившему в нос запаху кошек. Но тут же смиряешься с этой досадностью, подумав, что успеешь привыкнуть и к этому кошачьему духу, и скрипучему лифту с решетчатой дверью, и даже к странной соседке, вышедшей на площадку встречать нового жильца. Ты вежливо здороваешься, пытаясь выглядеть приветливо, однако натыкаешься на неприязненный взгляд женщины.

   - Еще одна явилась. И недели не продержишься! - Прокаркала она и скрылась. Остается лишь пожать плечами: мало ли что бормочет эта неопрятная, выцветшая, как старая фотография, особа.

  Ключ щелкает в замке, слегка скрипнули дверные петли - и вот ты в квартире. Своей собственной квартире, о которой так долго мечтала! Здесь не очень чисто и, скорее всего, придется делать ремонт, но за небольшие деньги это лучший вариант. Не разуваясь, ты проходишь в комнату и к своему вящему раздражению обнаруживаешь следы, оставшиеся от прежних жильцов. Отдавая ключи, хозяйка не упомянула, что здесь был кто-то еще, только загадочно намекнула о "необычной атмосфере" этого места. К чему бы это она? Как бы то ни было, съехавшие постояльцы постарались на славу, оставляя свидетельства своего существования: прямо на диване лежали пустые обертки от чипсов, под столом целая коллекция полиэтиленовых пакетов, но больше всего тебя возмутила нецензурная брань на стенах. Вот уж кто вандалы из вандалов! Впрочем, все равно. Ты и так собиралась убирать, а обоям этим самое место на свалке. Но не это главное. Теперь ты можешь побыть в тишине, разобраться сама в себе, успокоить измученную душу и "настроить" изрядно потрепанные нервы.

  ***

  Ты слышишь, как гудит холодильник, как громко тикают часы, как ходит соседка за стеной. На столе лежит новый блокнот, но ты, задумавшись о чем-то, не смотришь на его разлинованные страницы, а изучаешь царапины от ножа на столешнице грязно-белого цвета. Значит, можно резать хлеб без дощечки...О чем это ты?

  Сегодня ты проснулась с мыслью, что это твой первый полноценный день жизни в новом доме. Выйдя за продуктами, столкнулась с соседом с нижнего этажа. Мужчина оказался добродушным и общительным, но узнав, из какой ты квартиры, он вдруг изменился, стал запинаться при разговоре, стараясь не смотреть тебе в глаза, и вскоре ушел под каким-то предлогом. Сначала ты не придала этому значения, но теперь отчего-то вспомнила об этом утреннем происшествии. Может быть, хозяйка плохо ладила с этими людьми, оттого они так странно относятся к квартиросъемщице? Да, скорее всего, так и есть...

   - Я ухожу, - произнесла вслух, чтоб послушать, как звучит твой голос в пустой комнате. Встаешь со стула, одеваешься, смотришь на часы - до собеседования есть еще целый час, как раз успеешь добраться. Чтоб жить одной, нужны деньги, а значит, нужна работа. Но едва ты подходишь к двери, тут же бросаешься обратно на кухню, дрожащей рукой пишешь в блокноте следующее:

  "13.07.01. 10.00 А.М.

  Я не должна уходить!"

  

  Часы мерно отсчитали минуту, затем вторую, а ты по-прежнему смотришь н запись. Почему вдруг ты так поступила? Это вовсе не похоже на тебя. Но теперь даже сама мысль о том, чтоб переступить порог дома кажется отвратительной. Нет, не потому, что боишься выйти на улицу, вовсе нет. Но ты боишься покидать это прибежище. Это невозможно.

  Из ступора тебя вывел свист чайника. Автоматически поворачиваешь конфорку, выключая газ.... И медленно отходишь в сторону. Какое неприятное чувство вдруг закралось в душу, словно кто-то коснулся ледяным дыханием. Ты не ставила чайник и не могла об этом забыть.

   - Нет, я сделала это машинально, пока думала, вот и не заметила, - убеждаешь саму себя. Все еще не по себе, но ты решительно встаешь и идешь в комнату переодеваться в домашнее платье.

  

  "14.07.01. 23.30 Р.М.

  Мне здесь не рады, но другого выхода нет. Сегодня я чувствую себя особо жалкой в этих давящих четырех стенах".

  

  Ты сидишь на кухне и смотришь телевизор на приглушенной громкости, чтоб не слышали соседи. Обыденная сцена клонит в сон.... Отчего же тогда так колотится сердце? Тебя не покидает ощущение, что кто-то смотрит в спину, ты даже не можешь сказать, когда оно появилось, а все доводы разума разбиваются о стену страха. Там в темноте позади кто-то есть, но ты не можешь обернуться и убедиться, что это не так, а продолжаешь делать вид, что смотришь пестрящие рекламные ролики. Спустя целую вечность, ты решаешься пошевелиться. Схватив пульт, увеличиваешь звук, тут же бросаешься к выключателю, с силой хлопаешь по нему ладошкой, бежишь в коридор и зал, чтоб включить свет. Теперь тишина и одиночество пугают, но ты не можешь признаться сама себе, что хочешь уехать отсюда. К тому же в глубине души тебе кажется, что во всем этом безумии расшалившихся нервов есть определенная привлекательность. Мысль о том, чтобы съехать из квартиры появилась и пропала, взамен вспомнились слова соседки. "Не продержишься и недели" - сказала она тогда. Вздорная женщина своими словами посеяла зерно страха и сомнения в твою душу, но ей так просто не выжить тебя отсюда!

  Бессонная ночь тянется бесконечно долго, ты смотрела в окно на улицы ночного города и постепенно успокаивалась, вдыхая ароматы остывающего раскаленного за день бетона. Но только когда лучи утреннего солнца залили всю комнату теплым желтым светом, ты позволила себе лечь поспать.

  

  "15.07.01. 12.10 А.М.

  Я здесь больше не одна. Не скажу, что мне это нравится, но кажется, если я попытаюсь уйти "это" разозлится еще больше"

  

  Звонок в дверь. Осторожно, будто на лестничной площадке могут оказаться террористы, заглядываешь в глазок, с удивлением обнаруживаешь, что твой таинственный гость - та самая неопрятная соседка. И, тем не менее, задаешь вопрос:

   - Кто там?

   - А-а-а, все еще не уехала, - бурчит недовольно. - Еще раз телевизор громко сделаешь - милицию вызову. А еще лучше, тараканов напущу!

   - Не надо, я больше не буду.

  Час от часу не легче! "Нашла чем напугать, у меня и своих-то тараканов кормить нечем, скоро обидятся и уйдут к вашим жить", - мысленно парируешь ты. И назло женщине включаешь громкий звук по "ящику".

  

  "16.07.01. 13.40 А.М.

  Это невыносимо! Она и вправду вызвала милицию! Ограничились устным взысканием с порога, видимо приходят сюда уже не в первый раз и хорошо знакомы с моей "дорогой соседушкой".

  Сегодня я снова не могла уснуть, все прислушивалась к шагам в коридоре...

  Кстати, я не помню, чтоб брала рюмки из серванта".

  

  ...Их действительно кто-то трогал, собрав в центре полки. Отметин на пыльном стекле не было. "Наверное, я хотела протереть пыль и забыла. Замечательно, ранний прогрессирующий склероз - это то, чего мне не хватало для полного счастья в этой дыре". Ты берешься заново расставлять рюмки и неловко задеваешь отколовшийся край.

   - Ой! - Выступившая из глубокого пореза кровь крупными каплями закапала на стекло. Бежишь в ванную, зажав палец в ладони, чтоб не пачкать пол. Старые трубы громко загудели и выплюнули порцию ржавчины из крана перед тем, как пустить чистую воду. Откинув волосы, ты взглянула на свое отражение в зеркале. Сердце словно пропустило удар: лицо, смотревшее на тебя, было чужим! От страха перехватило горло, ты застыла парализованная ужасом, глядя на это незнакомое пугающее отражение.

  "Хрясь! Дзынь!"

  Ты запустила в зеркало тяжелой баночкой крема и опрометью кинулась прочь из ванной. Уже немного отойдя от шока, залепила ранку пластырем и забилась в своей комнате, уговаривая себя, что это всего лишь разыгравшееся воображение. Позже ты вернулась и подмела осколки, а пакет с мусором выставила за дверь.

  

  Снова звонок в дверь. Ну, кого опять принесло?!

   - Здорово, соседка! - Бодренько поприветствовал давешний дяденька. - Я тут тебе кой-каких продуктов принес, а то ты худенькая такая, голодненькая...Модель, наверное?

   - Нет, просто мало ем. И вообще это неудобно как-то...

   - Бери-бери, жена с дачи принесла. Нам не жалко, а тебе радость. Бери-бери! - Активно пытался вручить тебе пакет мужчина.

   - Ну, давайте хоть чай попьем, - сдалась ты. - А то не по-людски как-то получается: вы мне еду, а я вас - за дверь!

   - Ой, нет, доча...я это...спешить надо...ну, надо, в общем,...пакет-то не забудь. - Мгновенно преобразился сосед и снова сбежал к себе, оставив тебя одну. Очень хорошо, не хотелось бы тратить на него свое время. К тому же сосед зашел вовремя, у тебя как раз закончились продукты, а выйти из дома по-прежнему невозможно.

  

  "16.07.01. 12.00 Р.М.

  Ненавижу этот дом! Здесь словно все против меня! Сначала перестал показывать каналы телевизор, затем перегорела лампочка в зале, а теперь я едва не убилась, запнувшись о порог. С меня довольно, завтра же уезжаю!"

  

  Ты зашла в ванную, чтоб принять душ и немного успокоиться. На месте разбитого зеркала теперь красовался старый кафель, а из вытяжки веяло холодком, поэтому быстро сбросив с себя одежду, ты забралась под теплую струю воды.

  "Шурх".

  Что-то задела?

  "Мне здесь не нравится", - мелькает мысль.

  Снова это неприятное ощущение чьего-то присутствия. Ванная занавеска сама собой начинает колыхаться то ли от сквозняка, то ли от пробегающих теней. Они на мгновение замирают, принимая странные пугающие формы и исчезают.

   - Нет, оставь меня в покое! - Хотела закричать ты, но горло снова перехватило и из груди смог вырваться лишь жалкий писк.

  Резкий порыв холодного ветра срывает занавеску и бросает ее на тебя. Что-то липкое покрывает кожу.... В панике срываешь с себя мокрую ткань, успевая заметить, как нечто медленно проступает из угла. Оставляя на ванной кровавые отпечатки, ты как можно быстрее выбегаешь в коридор и закрываешь дверь.

   - Это...это...это...

  Ярко вспыхивает в комнате выкрученная из кухни лампочка. Тебя пробирает истерический смех, когда пытаешься найти одежду и не находишь ее. Ты мечешься из стороны в сторону, то хохоча как безумная, то рыдая и умоляя кого-то.. И замираешь, услышав, как осторожно щелкает наружная щеколда на дверях ванной комнаты.

   - Это не...не...

  Ты мокрая, полуодетая, в не себя от ужаса выскакиваешь из комнаты, готовая в таком виде выбежать в подъезд, хватаешься за ручку, забыв, что замок закрыт на ключ, но слышишь скрип растрескавшихся непокрытых ковром половиц и понимаешь, что уже поздно. Вместо слов лишь хрип, и одеревеневшее тело не слушается. Ты не хочешь оборачиваться, не хочешь знать, видеть, кто стоит у тебя за плечом...

  

  Соседи услышали посреди ночи женский плач, а затем жуткий крик, поднявший всех с кровати. Но никто, ни единая душа не осмелилась и носа высунуть за порог своего дома. После все стихло. Утром в дверь зазвонили. Неприятная женщина с мрачным торжеством стояла у своей квартиры, всем своим видом говоря: "Я же предупреждала". Прошло три долгих минуты и, когда обеспокоенные соседи уже собирались расходиться, за дверью раздались шаги. Щелкнул замок.

   - Вы чего-то хотели? - Холодно поинтересовалась ты, глядя в потемневшее лицо не такого уж теперь добродушного соседа.

   - Эм...ну я..., - только и сумел выдавить он.

   - Убирайтесь, - совсем не вежливо. - И запомните: я никогда не съеду отсюда!

  С каким-то угрюмым удовольствием ты запираешь дверь и улыбаешься, услышав дыхание за спиной.

   - Слышишь, я навсегда останусь здесь, - шепчешь ты и поворачиваешься...

  ***

   - Полно-те, сосед, тут стоять. Сказано же, жилье сдается в аренду, чего закрытую дверь пустой квартиры бодать. Вот заедет завтра съемщик - поговорите. - В шутку пригрозила пальцем мужчине хозяйка и, звеня ключами, приветливо помахала женщине в стареньком халате.

   - И недели не продержится, - буркнула та и закрылась у себя.

88

Никитюк В.Ю. Взгляд из зеркала     "Рассказ" Хоррор

  В пятницу Олегу несколько раз не повезло. Во-первых, утром он проспал. И поэтому так торопился, что, забыв поинтересоваться погодой, оделся слишком легко.

  

  Во-вторых, в течение дня похолодало ещё больше. А когда Олег вышел из метро, обнаружилось, что наверху вообще сильный дождь. Да и автобусы в этот день ходили как-то не очень регулярно.

  

  В общем, придя домой, Олег уже чувствовал себя очень плохо.

  

  Третья неудача - выяснилось, что лечиться дома, в общем-то, нечем. Даже малинового варенья и мёда нет. Пришлось, не раздеваясь, бежать в аптеку за лекарствами. Заодно стоило зайти и в продуктовый магазин, чтобы как следует отовариться и несколько дней не выходить на улицу.

  

  Отовариться-то он отоварился - но дополнительная пробежка по дождю явно не пошла на пользу здоровью. А часам к десяти стало совсем нехорошо.

  

  На самом деле оснований для паники пока что не было - учитывая два выходных впереди. Есть время спокойно полечиться дома. На худой конец, можно было попросить на работе один-два отгула. А вот больничный брать Олегу было совсем не с руки: в четверг он обязательно должен был присутствовать на очень важном для него совещании.

  

  Это даже нельзя было назвать самолечением. Дело в том, что у Олега был хороший знакомый - молодой врач по имени Дмитрий (для Олега - просто Дима). И с ним у Олега был своего рода бартерный обмен: Дима помогал Олегу как врач, а Олег - решал все Димины проблемы, связанные с компьютерами.

  

  Так что и в этот раз Дима подробно выслушал по телефону всё, что рассказал ему Олег о своей болезни. И, подумав пару минут, выдал ясные и чёткие рекомендации по лечению. Но предупредил: если завтра не станет лучше - обязательно позвонить.

  

  Лучше на следующий день не стало. Наоборот, стало совсем плохо. Узнав об этом, Дима сказал, что приедет, чтобы посмотреть Олега лично. Это было не очень сложно, так как приятели жили недалеко друг от друга.

  

  Тщательно помыв руки и раскрыв свой медицинский чемоданчик, Дима внимательно осмотрел Олега. А потом задумчиво сказал:

  

  - Знаешь, мне кажется, что кроме простуды ты ещё и очень сильно переутомился. Ведь так?

  

  Олег грустно кивнул головой. В последнее время на работе было настоящее безумие. Только в конце последней недели стало как-то полегче.

  

  - Плохо дело, - вздохнул Дима. - В последнее время появилась новая форма гриппа. Как правило, она достаточно безобидная. Но иногда вместе с хроническим переутомлением может быть очень опасна.

  

  И, подумав ещё чуть-чуть, засунул руку в чемоданчик и достал оттуда маленькую упаковку с капсулами:

  

  - Вот, попробуй! Новое, очень эффективное лекарство. Как раз для таких случаев: существенно повышает жизненный тонус организма. Вообще-то я противник всяких новомодных средств. Но тут всё говорит "за": и консультации с коллегами, и репутация фирмы, и информация, найденная в интернете. Так что советую попробовать!

  

  И Олег попробовал. Результат превзошёл все ожидания. Болезнь резко отступила. Более того, чувство хронической усталости, досаждавшее ему вот уже несколько месяцев, тоже исчезло. В общем, на работу в понедельник он буквально летел на крыльях.

  

  Приятные сюрпризы продолжались и на работе. Олег чувствовал невероятный подъём сил и ни с чем не сравнимую ясность в голове. В результате за один день он сделал столько, сколько планировал на два дня.

  

  Совещание в четверг, которое Олег ждал не только с надеждой, но и с некоторым страхом, вообще прошло блестяще. Прочитанный им доклад буквально потряс всех присутствующих. А в пятницу утром Олега вызвал начальник отдела и поручил этот доклад срочно дополнить и развить. Но уже не как предложения, а как руководство к конкретным действиям.

  

  В общем, эту неделю Олег закончил совсем на другой ноте, чем предыдущую.

  

  В субботу утром он проснулся в семь часов. Без всякого будильника. Спать больше не хотелось. Голова была светлая и ясная.

  

  Олег улыбнулся: впереди его ждали прекрасные выходные. И неуловимым для глаза ловким движением соскочил с кровати.

  

  * * *

  

  Тщательно побрившись, Олег приготовил себе вкусный и сытный завтрак. А позавтракав, сел с чашкой кофе за ноутбук и стал не торопясь просматривать электронную почту. Он очень любил эти утренние субботние часы, когда трудная и беспокойная рабочая неделя была позади, а два выходных - всё ещё впереди.

  

  И тут Олег почувствовал, что что-то не так. За окном по-прежнему светило солнце. Самочувствие было просто прекрасное. Рабочая неделя прошла лучше некуда. В общем, оснований для грусти не было никаких.

  

  Но откуда такая тоска, сжимающая сердце? Почему перед глазами, несмотря на яркий солнечный свет, стоит чёрная пелена?

  

  С каждой минутой это ощущение становилось всё сильнее и сильнее. Наконец оно стало невыносимым. Олег обхватил руками виски и застонал.

  

  И вдруг всё закончилось. Только невероятная слабость во всём теле. И дико хочется спать.

  

  Буквально засыпая на ходу, Олег с трудом доплёлся до дивана - и провалился в чёрную бездну сна.

  

  Спал он недолго - не больше двадцати минут. Но проснулся совсем другим человеком. Тоски как не бывало. Настроение опять было превосходным. Правда, той эйфории, которая была утром, уже не было - но была ли она нормальным чувством, эта эйфория?

  

  Олег сел в кресло и глубоко задумался. Что это было? Но, подумав несколько минут, успокоился. А чего он, собственно говоря, хотел? Справиться за два дня с тяжёлым гриппом, неделю выламываться на работе, испсиховаться по поводу ответственного доклада - и всё это даром? Нет, короткий приступ депрессии в этом случае - совсем небольшая цена!

  

  В три глотка допив кофе, Олег быстро причесался, оделся и выбежал на улицу.

  

  Он, улыбаясь и думая исключительно о приятном, шёл быстрым шагом по тротуару. А через пять минут на него опять накатила тоска.

  

  * * *

  

  Так начался кошмар. На Олега стали накатывать приступы жесточайшей депрессии. А после них - дикая слабость. Тот резерв дополнительной энергии, который подарил Олегу чудесное лекарство, таял день за днём. И наконец Олег почувствовал, что сил у него вообще не осталось. Ни на что.

  

  А приступы тоски становились всё сильнее и сильнее. Это был тупик.

  

  * * *

  

  И всё-таки Олег сумел взять себя в руки. И разработал план дальнейших действий.

  

  Конечно, надо было использовать факт наличия "персонального" врача и проконсультироваться с Димой. Но перед этим неплохо было бы собрать хоть какую-то статистику.

  

  Олег завёл специальный файл, в который заносил информацию о всех случившихся с ним приступах депрессии. И, накопив информации где-то за двое суток, начал её анализировать.

  

  Сначала он ничего не мог понять. Единственное наблюдение, которое он вывел - большой приступ всегда был по утрам. А маленькие приступы довольно равномерно распределялись по активному времени суток.

  

  Тогда Олег стал заносить в свой дневник дополнительную информацию: что он делал последние десять минут до каждого приступа. Пришлось накапливать наблюдения ещё пару дней. Но зато, когда Олег стал анализировать эти наблюдения, перед ним забрезжил какой-то свет: он заметил, что каждый раз перед приступом депрессии он смотрел в зеркало. Утром - долго (потому что брился). Днем - меньше минуты (когда мыл руки).

  

  Конечно, сразу же возникло желание проверить полученное наблюдение. Олег пошёл в ванную комнату и примерно минуту глядел на зеркало.

  

  Сначала вроде бы ничего не происходило. Но где-то через пять минут после того, как он вышел из ванной, на него накатила тоска. Причиной его неприятностей действительно были зеркала.

  

  * * *

  

  Тогда Олег решил попробовать поменьше смотреть в зеркало. Это было, конечно, непросто - ведь у современного человека зеркала висят почти что в каждом помещении. Иногда он смотрел на зеркало чисто случайно. Иногда - в силу необходимости (ведь бриться, совсем не смотря в зеркало, просто невозможно).

  

  Но даже с учётом различного рода накладок Олег стал чувствовать себя гораздо легче. И вначале был даже доволен.

  

  Только вот уже через несколько дней ему стало совсем тошно. Необходимость постоянно следить за тем, чтобы случайно не бросить взгляд на какое-нибудь зеркало, вызывала жуткое нервное напряжение. Да и приступы тоски не прошли совсем - ведь иногда взгляд в зеркало он всё-таки бросал.

  

  Наконец однажды вечером он почувствовал, что жить стало совсем невмоготу. И в его голове вдруг вспыхнуло возмущение против той неведомой силы, которая так коварно и грубо вмешалась в его жизнь.

  

  Подойдя к зеркалу, он посмотрел в его глубину и мысленно прокричал: "Ну что ты от меня хочешь?"

  

  Сверкнула вспышка. А тогда её свет медленно угас, Олег увидел, что на него из зеркала смотрит чудовище!

  

  * * *

  

  Никогда в жизни Олег не переживал такого ужаса. И сам удивлялся, как не потерял при этом сознание. Но нет - на ногах он устоял. Только в глазах потемнело.

  

  А когда тьма рассеялась, перед глазами опять возникла жуткая картина. Но Олег не стал отводить взгляд - это было бесполезно. Напротив, собрал в кулак всю свою волю и взглянул на кошмарную фигуру в глубине зеркала.

  

  И понял, что первое впечатление было не совсем правильным. Лицо в зеркале было его собственным. Но с глазами демона.

  

  * * *

  

  Разница на первый взгляд казалась неуловимой. Если бы всё это стал рисовать художник, он не смог бы передать никаких отличий. Но непосредственное впечатление, не выразимое ни в словах, ни в красках, было просто кошмарным. И Олег поторопился сразу же отвести взгляд.

  

  К этому испытанию Олег не был готов. Да, приступы тоски с этой минуты прошли. Да, теперь взгляд в зеркало имел последствия, только если он встречался глазами со своим изображением. Но какие это были последствия!

  

  Этот молчаливый, холодный, запредельный ужас невозможно было описать никакими словами! Олег понимал, что не пройдёт и месяца, как он лишится рассудка. Потому что ни один человек не в силах был бы выдержать ТАКОЕ.

  

  Даже если бы зазеркальный демон вдруг заговорил - Олегу было бы легче! Но, встречаясь глазами со своим отражением, Олег видел в глазах таинственной твари только злобу и торжество. Может быть, это и было уже безумие...

  

  * * *

  

  Теперь Олег с тоской вспоминал дни, когда его беспокоили только приступы беспричинной тоски. Счастливые времена!

  

  А теперь: Как он ни старался отводить взгляд от зеркал, иногда всё-таки он натыкался на взгляд таинственного существа. И это было невыносимо!

  

  Ночью было не легче. Теперь ему снились исключительно кошмары. И в каждом из них присутствовала таинственная тварь. Только во сне она иногда показывала своё настоящее лицо. А иногда даже разговаривала.

  

  Что именно она говорила, Олег не помнил. Но это было что-то страшное! Невыносимое! Невозможное!

  

  И когда Олег просыпался, то первым его чувством была радость. Как хорошо, что всё увиденное было сном!

  

  А потом он с тоской вспоминал, что действительность была ничуть не лучше.

  

  * * *

  

  Но самое страшное было даже не в этом. Олег привык жить в мире, в котором не было места никаким сверъестественным явлениям. В нём не были предусмотрены демоны, глядящие на человека из зеркала.

  

  А теперь этот знакомый и уютный мир безнадёжно рушился:

  

  * * *

  

  Иногда Олега посещала шальная мысль: а может, это именно он видит всё так, как оно есть? А остальные люди живут в плену иллюзии, защищающей их разум?

  

  Но додумывать эту мысль до конца Олег боялся. Слишком жуткие выводы из неё вытекали:

  

  * * *

  

  И, несмотря на невыносимый ужас, ломающий всю его жизнь, Олег пытался найти выход. И, наконец, он вспомнил! Лекарство от простуды! Да, он пил его уже давно! Да, он выпил всего несколько капсул! Но вдруг у этого лекарства такие причудливые побочные эффекты?

  

  Не откладывая дела в долгий ящик, Олег позвонил Диме. И уже через час подробно рассказывал ему всё, что с ним произошло.

  

  На следующий день Дима позвонил ему и сообщил, что звонил в представительство фирмы-производителя лекарства. Там его внимательно выслушали и сказали, что полученную информацию будут иметь в виду.

  

  - Ну и что это значит? - спросил Олег.

  

  - Ровным счётом ничего. Точнее, всё, что угодно. Может быть, они просто проигнорируют мою информацию. А, может быть, захотят устроить серьёзное расследование.

  

  * * *

  

  Похоже, и этот вариант окончился ничем. И очень жалко - потому что Олегу становилось с каждым днём всё хуже и хуже.

  

  Наконец он взял внеочередной двухнедельный отпуск. Перед отпуском сходил в продуктовый магазин и на две недели отоварился продуктами. Придя домой, полдюжины буханок хлеба он сразу же положил в холодильник - теперь они долго не испортятся!

  

  В общем, на улицу он не выходил. Все зеркала в комнате завесил. Бриться перестал (без зеркала это всё равно затруднительно). И попытался забыться, уйдя в мир книг, телевидения и интернета. Но с каждым прошедшим днём в голове стучала безумная мысль: скоро на работу! А он не может! Никак не может!

  

  * * *

  

  Вдруг за день до окончания отпуска зазвонил телефон. Это был Дима:

  

  - Олег! Я только что был в представительстве фирмы-производителя того лекарства! У него действительно обнаружился такой побочный эффект! Нечто вроде "дежа вю", только гораздо сильнее! И они научили меня, как с этим бороться! Никуда не уезжай! Я сейчас буду у тебя! Ты меня слышишь?

  

  Олег всё прекрасно слышал. Но дыхание его перехватило, и, не в силах сказать ни слова, он в бессилии опустился на диван.

  

  Наконец-то у него появилась надежда!

  

  * * *

  

  Прошло два месяца. Всё вроде бы пришло в норму. Олег несколько раз принял лекарство-корректор, привезённый в тот вечер Димой. И через несколько дней все неприятные симптомы бесследно исчезли. Правда, ещё пару недель Олег побаивался зеркал.

  

  Фирма-производитель лекарства отделалась лёгким испугом. К её счастью, ни в одном случае до суицида дело не дошло.

  

  * * *

  

  - Что же всё-таки это было? - всё время допытывался Олег. Дима в ответ только отмалчивался.

  

  Но сегодня, наконец, он согласился ответить на все вопросы.

  

  Но перед этим долго расспрашивал о самочувствии. Когда же Олег обиженно спросил, какое это имеет значение, Дима спокойно ответил:

  

  - Ты сегодня должен услышать правду, а она - не для людей со слабым состоянием нервной системы.

  

  И, внимательно посмотрев на притихшего Олега, добавил:

  

  - Вот только то, что я тебе сейчас расскажу - моя личная теория. Вряд ли официальная наука будет со мной согласна!

  

  Олег ничего не ответил. Но про себя подумал, что если кому-то можно верить в серьёзных вопросах, так это Диме.

  

  А потом спросил:

  

  - Скажи, то, что со мной было - это только иллюзия? Это всё мне только показалось?

  

  Дима встал с кресла, медленно прошёл по комнате и тихо произнёс:

  

  - Как бы мне хотелось тебя успокоить! Но не всё так просто!

  

  * * *

  

  - Понимаешь, - начал Дима, - есть такая теория, что у нас в мозгу очень часто присутствует не только наше собственное сознание, но и несколько дополнительных. Говоря по-научному - "изолированные нейронные сети". В большинстве случаев выхода в окружающий мир они не имеют. А когда пытаются вырваться - происходят разные неприятности. Раздвоение сознания, галлюцинации, навязчивые идеи и т.п. В общем, тема для психиатров.

  

  А лекарство, которое я тебе так неудачно порекомендовал, как раз и устанавливало информационный канал между этим сознанием и твоим собственным.

  

  - Так значит, мои глаза всего этого не видели? Это "видел" только мой мозг?

  

  - Несомненно! Никакой фотоаппарат не сумел бы снять испугавшую тебя картину.

  

  * * *

  

  Разговор был закончен. Всё точки над "и" расставлены. Но в сердце Олега не было покоя.

  

  Он представил себе чужое сознание, запертое во тьме. Имеющее только те крохи информации, которое сумело вырвать от сознания-соперника. И безумно стремящееся наружу - к свету, солнцу и нормальной жизни. С какой ненавистью оно должно относиться к тому, кто лишает его всего этого!

  

  Теперь Олег понял, почему во взгляде монстра, глядящего на него из зеркала, было столько ненависти.

  

  И почувствовал, как в сердце опять вползает холодный страх...

89

Но А. Музыкальная шкатулка     "Рассказ" Проза

   "Я давно уже пересек последнюю черту

  на пути к уродству"

  (Х. Бас "Таверна трех обезьян").

  

  - Дозу. Укол.

  - ...Еще дозу. Ждем.

  - Дозу. Колите прямо в сердце.

  - У него нет больше сердца.

  - Значит, колите в то, что осталось.

  

   Я открыл глаза. Свет не ослеплял, а просто казался навязчивым.

   Я лежал голый на металлическом столе под яркими лампами, целой гроздью висевшими надо мной. Вероятно, было холодно. За окном, частично замазанным белой краской, цвела ночь - как обычно, черным и синим. Я сел, свесив ноги, - они не достали до пола, потому что стол был высоким. Я хотел прищуриться - и не мог, хотел вздохнуть, но у меня не получалось; не поворачивая головы, я двигал глазными яблоками, пытаясь рассмотреть присутствующих в комнате.

   Предметы и люди, которых я видел, черты их лиц, движения не доходили до моего сознания, точно на дне глаз появился отражающий все металлический экран, не дающий изображению проникать в мозг. Что-то, конечно, мне удавалось осознать, но медленно, расплывчато, с большим трудом, какими-то рывками, будто сломанный механизм временами оживал, делая отчаянные попытки работать.

   Помню, однажды ночью я проснулся и почувствовал, как некий холодный ветер выдувает все из моей головы - я не понимал почти где я, догадываясь только, что дома, но не понимая более что это значит, слова покидали меня, подчиняясь движению потока, направленного куда-то во вне, я не мог говорить, кричать, не мог поймать ни одного слова, хотел вспомнить как меня зовут - это казалось необыкновенно важным, потому что за этой комбинацией звуков скрывалось все то, чем я был и что не смог бы объяснить одной фразой; в ужасе я подбежал к зеркалу и взглянул туда, хриплые звуки срывались с губ; теперь я знаю, что это была смерть, если бы она случайно не разбудила меня и я не смог бы ее остановить, то уже не проснулся бы утром; я всегда боялся умереть во сне.

   Не могу точно сказать, когда это было - когда-то в прошлом, ночью. В одну из ночей.

   Еще я помню книги, лежавшие у меня на столе - они лежали друг на друге, как будто была оргия или, может быть, концлагерь, зачищенный зондеркомандой; книги разговаривали хриплыми голосами со мной, друг с другом. Где сейчас этот стол?

   Ничего не помнить. Спать без снов, чтобы только боль в порезанных руках напоминала о том, кто я. Только чтобы рассеченные запястья напоминали, что сюда нельзя возвращаться. Ни за что. Некуда. Меня никто не спасет, даже я сам уже ничего не смогу поделать.

   Я постоянно думал о смерти. Не то чтобы она так мне нравилась, но больше никто кроме нее меня не поддерживал. Остальные совсем никуда не годились - от них вовсе не было проку: я не знал любви, разочаровался в красоте и сексе, ни на что не надеялся. Так постепенно я стал убийцей - я убивал себя медленно, день за днем, изощренно, болезненно. Я вырастил гибель в собственном сердце, и она жрала меня изнутри без перерыва. Ее хватка была такова, что со временем она не менялась, подобно муке от наболевшей раны - уже сложно сказать, усиливаются терзания или нет: тупое терпение, ожидание конца становится основным занятием.

   Я знаю чувство, с которым принимают яд и режут вены - оно состоит из нескольких компонентов:

  - пустой записной книжки

  - разрывающей сердце боли

  - отчаяния от собственного бессилия.

   Загнан. В тупике. Крыса, которой вышибли зубы. Отрезанная голова на дне корзины под гильотиной. Глаза в небе. Не живые, но еще не мертвые глаза. Их закапали смертью. Страшно. Мне страшно. Где-то горели сигнальные огни. Шел поезд. Выла сирена. Не увидел: совокуплялся со смертью. Живые тела в соседней комнате - не хотел их уничтожить, разорвать. Просто воспринимал как нечто чуждое. Отвратительное. Вызывающее недоумение.

   Хорошо бы увидеть кровь. Какую-нибудь аварию. Чтобы кричали, и текла кровь.

  

   Я по-прежнему сидел на металлическом столе, не ощущая холода, ускользая внутрь себя. Подошел мужчина в белом халате и, приподняв мое лицо за подбородок, заставил смотреть туда, куда он хотел - на фотографию, которую держал передо мной.

  - Ты его знаешь? - я увидел лицо, выбеленное, с едва заметными тенями под скулами, мертвенный, сероватый оттенок усталости вокруг глаз, мягкие очертания губ, необычно уложенные волосы - я всматривался и понимал, что этот человек мне нравится. Очень нравится.

  - Ты его знаешь?

  - Нет.

  Когда я ответил, все вокруг начали смеяться. Это распространялось, как опасный вирус, вызывающий хрип и непристойные конвульсии, заставляющие перегибаться и судорожно разевать рты.

   Я сосредоточил свое внимание на фотографии - ее уронили, она лежала на полу, на нее могли наступить. Собственное тело показалось мне невероятно тяжелым - оно двигалось с трудом, но в тоже время с какой-то неумолимой, машинной точностью. Присев на корточки в комнате, полной смеющихся людей в белых халатах, я рассматривал фотографию незнакомца. На нее все-таки кто-то успел наступить. Вдруг я догадался, что могло так их развеселить - в конце комнаты, над умывальником висело зеркало, однако, в нем я не увидел того, что ожидал - я не был брюнетом и обладал лицом более узким и правильным, не выражающим ничего, кроме какой-то холодной тоски. Смех за моей спиной стал только громче; ощущения возвращались одно за другим - тупая головная боль, невыносимая пустота, неуклюжие мысли.

   - Это странно, - я думал, - это странно: я не удивился, увидев свое лицо, но я не был уверен в том, что я увижу.

   Они смотрели на меня и смеялись; не чувствовал стыда и мне не было холодно, когда я, отвернувшись от зеркала, облокотился голыми ягодицами о гулкий металлический умывальник.

  - Можно сигарету? - прохрипел я голосом, срывающимся оттого, что им давно не пользовались. Ко мне приблизился человек, который показывал фотографию:

  - Хорошо, - сказал он, открывая портсигар. А потом быстро захлопнул его, - но ее придется заслужить.

   Он ударил меня с такой силой, что, падая на колени, я едва не разбил лицо об умывальник, совершив какой-то тяжелый полуоборот. Остальные присоединились к избиению: я стоял на четвереньках и не мог подняться, потом я уже просто лежал на полу, как тряпичная кукла, пока меня пинали и топтали грязными ботинками, меня давили и мяли, как спелый виноград в бочке, но боли я не чувствовал, только глухое эхо внутри тела, каким обычно оно отзывается на воздействия после местной анестезии. Они избивали меня так, точно хотели, чтобы все кости переломались и смешались внутри моего тела, они били абсолютно везде без всякой жалости, наступая мне на пальцы, пока я медленно полз на брюхе по полу, совершая бессмысленные движения - это жизнь продолжала инерционные течения внутри меня, подобно густой жидкости без цвета и запаха. Я был уверен, что они испытывают наслаждение оттого, что делают со мной: избивать красивого человека, который совершенно не защищается, в пустынной комнате, полной медицинских инструментов, с пуленепробиваемым и звуконепроницаемым стеклом на окнах; никто ничего не услышит, не узнает, не захочет интересоваться, некому и незачем - вероятно, им нравилась безнаказанность, белое, теплое тесто, неспособное изменить свою форму. Я совершенно не ощущал боли, скорее страх, или даже смутное воспоминание о страхе - как если бы со мной случилось нечто настолько ужасное, что само воспоминание об этом, повинуясь собственной тяжести, опустилось на самое дно моей памяти, погребло само себя в темных водах, чтобы я уже никогда не мог увидеть и понять, что же произошло на самом деле - милосердное проклятие поглотило меня подобно хищному растению с клейким, зеленым ртом. Наконец, они устали и с расстояния нескольких шагов стали наблюдать, как волны дрожи пробегают по моему телу, покрытому подтеками грязи от их обуви, местами похожими на прожилки в мраморе. На зубах скрипел песок.

   Потом они медленно вышли из комнаты, оставив меня совершенно одного. Если бы я мог, я бы заплакал. Но отчего? - В самом деле, от чего я мог плакать?

  Поднялся, подошел к столу - на нем лежало несколько сигарет, - в полумраке они походили на тонкие белые косточки, - и потертая дешевая зажигалка. Закурил - дым показался безвкусным, чуть тепловатым. Бросив на пол оставшийся фильтр, я с интересом стал рассматривать собственные пальцы с синеватыми, продолговатыми ногтями, тонкие, грязные, неухоженные руки; запах дыма почему-то не остался на них, как и ни одного синяка не было на моем теле. Пустота в голове казалась всеобъемлющей, апокалипсической дырой, точно кто-то стер меня из прошлого и настоящего большим замшевым лоскутом, я ничего не помнил, только тяжелое ощущение случившейся беды заполняло меня без остатка, оно было настолько сильным, что все остальное казалось менее важным, точно милосердно скрытая от меня трагедия и была тем самым, что удерживало меня в реальности, скрепляя собой оставшиеся от меня обломки - именно, не зная наверняка, я понимал, что превратился в собственные руины; я хотел знать, каким я был раньше. Не знаю когда - просто раньше, в другое время, в иную эпоху, в местах, непохожих на это.

  

   Время двигалось таинственно и бесшумно - оно обтекало меня, как если бы я был твердым, гладким предметом, холодным и бессмысленным. Не знаю, сколько я провел дней в комнате, - может быть, прошли годы, медицинские инструменты успели покрыться пылью и заржаветь, иногда для развлечения я пытался калечить себя - напрасный труд; я не мог себя уничтожить и ни в чем не нуждался, прислушиваясь к жизни снаружи. Я мог слышать все, что происходило в здании и вне его - шелест шагов, скрип дверей, чужое томление, прикосновение шершавой кожи ветра к стенам здания снаружи, токи мыслей и желаний, шорох шин где-то совсем далеко на шоссе, всхлипы и возгласы, течение соков внутри деревьев, разряды электричества в небе и в неведомых мне механизмах, действующих в лаборатории. Когда меня выпустили - просто выволокли из комнаты и бросили на улице - снег уже таял, но я не был уверен, что это был тот снег, который я видел в первую ночь, я больше не мог ощущать время, оно не касалось меня. Я знал, что больше никогда и ничему не буду сопротивляться, понимал, почему с таким наслаждением били меня тогда - я мог пройти сквозь стену или разорвать металлическую дверь голыми руками, мои мысли стали такими тяжелыми, что можно было увечить ими живую материю, как кулаком в свинцовой перчатке и поэтому со мной можно было поступать как угодно; я мог остаться там, в комнате, но не видел в этом смысла, я уже ни в чем не мог его найти.

   Я медленно побрел по улице - никто не обращал внимания на голого человека, скользящего на подтаявшем льду, ветви деревьев красиво исчертили небо черными трещинами, сила несуществования приводила меня в движение, как совершенный механизм, я уже знал, что двигаюсь между взглядами, и мои раны не кровоточат; все то, чем я когда-то был, пожирала сила небытия, поселившаяся внутри моей несчастной головы, однако, я продолжал двигаться к неведомой цели - нечто далекое властно звало меня к себе, неотвратимо и страшно, подобно мертвым объятиям того, кого поклялся любить вечно.

   Я пересек реку по заледеневшему мосту, направляясь к темному, старому зданию - я пытался понять, бывал ли здесь раньше. Мне казалось, что опасные механизмы неустанно работали где-то внутри этих стен, источая странные излучения, нечто похожее на радиацию, только еще более разрушительное, я ощущал вибрацию, приникающий внутрь зуд, навязчивый, как нескончаемая молитва, которую безостановочно и громко шепчет кто-то по соседству. Как я ни был опустошен, но все-таки понял: это здесь. Именно в этих стенах жило и вибрировало несчастье, забытое мною, сокрытое в памяти, как тяжелая, ржавая бомба, которой неудачно разрешилось от бремени чрево невидимого в тяжелых облаках самолета. У меня из носа пошла кровь, или что-то похожее на нее - я вытер лицо рукой, и жидкость без следа впиталась в кожу; я сосредоточенно смотрел на истертые ступени, они были более сведущи, чем я, они узнавали меня, пока, не чувствуя холода, по ним ступали мои неуязвимые ноги.

   Дверь, окруженная желтыми подтеками, выглядела так, точно ее неоднократно взламывали. Мне не потребовалось никаких усилий, чтобы открыть ее - достаточно было слегка потянуть за ручку и высунутый металлический язык запертого замка, разворотив стену, вышел наружу, осыпав мои ноги легкой пылью, похожей одновременно на прах забытых снов и симптом опасной болезни. Длинный мрачный коридор, выбитый паркет, пустые бутылки, запах разложения становился все отчетливее - старые вещи, крысы, высыхающие где-то под полом, в покрытых грязью и пометом лабиринтах вентиляции, прокисшее вино, дыня, медленно сгнившая на серебряном блюде, клинок, покрытый патиной и странными подтеками, влажные обои, отслоившаяся штукатурка, останки люстры, похожие на изнеженное и опасное существо, готовое к нападению. Если бы мой страх не остался там, далеко, на операционном столе, выжженный светом ламп, я бы спрятался в одной и многочисленных комнат, стал бы искать одежду и, не найдя, мерз бы вжимаясь в потертый плюшевый диван, кутаясь в полуистлевшие лохмотья, мелко дрожа от усиливающейся истерики, но я двигался прямо по оптимальной траектории несчастья, подобно точно настроенной машине или инструменту.

   В самом конце коридора была комната - просто комната, полумрак, тяжелая, занавесь на высоком, сверху закругленном окне, протертый до дыр ковер, прожженный, покрытый пеплом от множества выкуренных сигарет; у окна стол, заваленный живописным хламом - старые книги, чертежи, незаконченные наброски, экзотические безделушки, какие-то монеты, перья, осыпающиеся, как сухие цветы. Я застыл на пороге. За столом сидел кто-то, одетый в чёрное, - я смог разглядеть поникшие плечи и опущенную голову; он показался мне мертвым. Едва я сделал шаг внутрь комнаты, как раздался резкий, сухой щелчок, словно пистолет сняли с предохранителя; казалось, что я пресек некий запретный периметр - фигура за столом пришла в движение, я наблюдал, как медленно поднимается голова, вздрагивают плечи. На меня смотрело уже знакомое лицо, похожее на загримированную гипсовую маску, на лицо гейши, выбеленное рисовой пудрой, обрамленное длинными, иссиня черными волосами.

   Сопровождаемый тихим звоном, ты оказался на середине комнаты; ты курил, стряхивая пепел в изящную пепельницу, вмонтированную в ручку инвалидного кресла, в котором сидел - спицы его колес, вероятно, устроены так, что во время движения легко гипнотизируют смертных. Теперь я мог видеть, что твои ноги представляют собой нечто невиданное: едва прикрытые шелковыми лохмотьями, с прозрачными трубками, проводами, соединяющими тебя с креслом, тускло отсвечивающими плоскими скобами, пронизывающими плоть, шляпки винтов, украшенные гранатами. Правая ступня обута в низкий сапог мягкой черной кожи, левая полностью механическая с массивным серебряным браслетом на щиколотке, сохранившиеся вены, местами выведены на поверхность; в голень вмонтирована емкость, защищенная ажурной платиновой сетью, заполненная мутной желтоватой жидкостью. Обломки костей, там, где они выходили на поверхность, были украшены затейливыми насечками и блеклой старой бирюзой; я подумал, что металлические части, уходящие внутрь твоего тела, украшены святотатственными надписями, исполненными сложным шрифтом, слабо поддающимся прочтению. Я заметил, что мизинец на левой руке у тебя тоже механический, с длинным узким ногтем из слоновой кости, а шея скрыта совершенно гладким, тускло отсвечивающим титановым ошейником; я подумал, что будь у тебя серьги, они бы мелодично звякали, ударяясь об него. Смутное воспоминание заставило меня обойти кресло - действительно, сзади была изображена сцена снятия кожи с красивого мальчика: напряженные мышцы, вздувшиеся вены, серебро, гранаты, аметисты. Мне показалось, что ты рассматриваешь грубый шрам, пересекающий мою грудь и живот с любопытством и отвращением: бескровная плоть, которая никогда не срастется, шов, скрепленный неровными, тугими стежками, на которые можно вешать серебряные колокольчики и брелоки. Внезапно, я ощутил себя совершенно голым и простым, я снова стал перед тобой. Стоял и смотрел - то немногое, что еще оставалось во мне пришло в движение, моя несчастная пустая голова гудела, как морская раковина, я жаждал получить хоть какие-нибудь воспоминания, завороженный, я смотрел на тебя, не отрываясь.

   Закуривая вторую сигарету, ты повел на меня подведенными глазами и сказал:

  - Вот ты и пришел. Ты изменился, - мне показалось, что ты говоришь со мной из вежливости, просто уместно было что-то сказать.

  - Правда?

  - Конечно, раньше ты любил украшения, шелковые наряды...

  - Ты меня знаешь?

  - Очевидно, если я тебя узнаю.

  - Что со мной произошло? - в ответ ты просто потушил сигарету о мое обнаженное бедро - ничего не произошло, не осталось никаких следов.

  - Ты слышишь собственный голос? - с особенной отчетливостью я осознал, как медленно, певуче ты произносишь слова, точно говоришь на чужом, но давно знакомом языке; возникает почти непреодолимое желание проникнуть под ошейник и, приложив ладонь, ощутить вибрацию твоего горла. После паузы ты продолжил:

  - Просто ты продал свою Смерть. Интересно, за сколько - ты улыбнулся, - не можешь вспомнить? Не удивительно - теперь не имеет значения. Вытяжка Смерти - это настолько больно, что голос уже не подлежит восстановлению. Я видел многих... и в тебе совсем нет Смерти. Ты не живой, но и Смерти в тебе нет, ее выкачали подчистую - это отвратительно. Понимаешь, что это значит - все закончится, солнце остынет, земля погибнет, уничтоженная чудовищным взрывом - но ничто, никакие жесткие излучения не смогут нанести тебе вреда, крушение вселенной, космические ветры не заставят изменить положение ни один волос на твоей голове, даже это исчезнет, - ты постучал по своему ошейнику, - станет темно и ты будешь вечно блуждать совершенно один, в пустоте, где не будет даже отсутствия, хаоса или какого-нибудь заблудившегося смысла, неограниченное, холодное ничто будет окружать тебя.

   Ты посмотрел на меня снизу вверх, и я смог рассмотреть шрам у тебя на скуле, не заметный на фотографии. Мне очень понравилась эта тонкая, бесцветная линия, украшенная стразами, точно темно-красные капли стекают вниз, напоминая одновременно кровь и слезы. Я стал гадать, какой ангел расписался на твоем лице остро заточенным пером, вырванным из собственного крыла; я не мог понять, красив ты или нет, но, глядя на твои ноги начал возбуждаться, мне смертельно хотелось ощупать их.

  Я наклонился и поцеловал тебя в губы - они были мягкие, податливые и безразличные. Я расстегнул пуговицы драгоценного восточного одеяния, скрывавшего верхнюю часть твоего тела - оно выглядело очень странно, довольно крупные предплечья поражали мягкостью очертаний, грудь казалась подпухшей, маленькие соски, синеватые от инъекций смерти - думаю, что именно вытяжка из Смерти была в сосуде, вмонтированном в твое тело, - мутная жидкость, добытая не столь чистым способом, не тем, которому подвергся я сам, жидкость подобная наркотику, изготовленному кустарно, на кухне, опасному из-за неточности технологии. Кожа тонкая и бледная, темные родинки, похожие на многочисленные капли черной туши, упавшие с кисти неведомого бога, покровителя письма и тайных троп, соединяющих точки пространств и измерений, в которые эти послания должны доставить. Довольно стройное, твое тело производило впечатление какой-то одутловатости там, где примерно на уровне талии неровной, рваной линией, так, что одно бедро все-таки было покрыто живой кожей, ты превращался в сложную машину, крупные скобы, украшенные затейливыми инкрустациями, чернью и гранатами соединяли лоскуты белой, вспухшей кожи и металлические части тебя и кресла, точнее ты и был им, этим креслом, необыкновенным, сложным механизмом. На секунду я задумался над тем, всегда ли ты был таким.

   Кресло трансформировалось, превратившись в нечто совершенно странное, ощетинившееся металлом, отсвечивающее гранатами и аметистами, подобными крови и слюде. Твоя кожа на ощупь оказалась прохладной и невероятно нежной - никаких явных признаков пола, совершенно невозможно понять, кем ты мог быть или даже когда-то был... Это, вещь, существо, оно - вызывающее неотвратимые отвращение и желание.

   Потом, после, механизм сложился одним широким, плавным движением, как складывается круглый восточный веер из гофрированной бумаги. Конечно, сейчас моя кровь и костный мозг должны были быть размазаны по полу, ты пил мои глаза через толстые полые иглы, впрыскивал аммиачный раствор в пустые глазницы, острые скальпели хирургической сталью полосовали мое тело; наверное, кровавые сгустки должны были попасть внутрь тебя, втянувшись туда вместе с выкидными лезвиями - но ты мог кромсать меня как угодно, а я оставался катастрофически, вызывающе, тоскливо целым. Я понимал, насколько все бесполезно, я хотел получить какие-нибудь воспоминания и получил их, ты узнал меня, но это не принесло облегчения. Какой мне смысл узнать сейчас, кем я был - уже достаточно того, что я человек, продавший даже собственную Смерть. Эгоистичный, вечно недовольный, впадающий в уныние в моменты неудач, легко раздающий советы безапелляционным тоном начальника и тратящий больше, чем мог себе позволить, едва удача улыбалась мне; еще - бесконечная усталость, возникающая ниоткуда, усталость странная, не физическая, с которой так трудно бороться. Думаю, я просыпался от страха каждое утро, так наверное, никогда и не узнав причину этого страха - не от него ли я пытался избавиться, продавая собственную Смерть, не удосужившись даже узнать о возможных последствиях такого поступка; знал ли я в тебя в действительности, знал ли ты меня, предостерегал ли? Каким образом? Я что-то чувствовал внутри, но это было подобно эху или ощущению в утраченных частях тела. Такой частью для меня было сердце.

   Сидя у твоих ног, я ощупывал их затейливую механику; замечая, что металлические части гораздо чувствительнее живой плоти: если ласкать твое бедро, то ты останешься безучастен, а если поочередно надавить кончиком языка на каждый винт вот тут - ты начнешь тихо постанывать. Оставаясь здесь, каждую конкретную секунду я понимал - она вырвана у вечности, на время я пропадал из мироздания, теряя свою пустоту и неприкаянность - и это была желанная потеря. Твой секрет был сложным, и, как механизм, украшенный драгоценными камнями и инкрустациями, он опасно балансировал на игле бытия, где-то между многими ангелами, случайно оказавшимися там же; мой был совершенно другим - я сам не понимал его, он скрывался в самой пустоте, отныне переполнявшей меня, там, внутри, за грубыми швами, в холодной темноте и отсутствии, он был тем, от чего я хотел, но не мог избавиться, мука была невыносимой и закончится она не могла, потому что я лишился смерти.

   Я понимал, что пора уходить и стал отступать к двери - только теперь я понял, что все это время играла тягучая, навязчивая мелодия, какими обычно звучат музыкальные шкатулки. Едва я пересек некую ничем не обозначенную линию, как твое кресло снова оказалось у стола, плечи опустились, голова поникла. Я взялся за дверную ручку, но потом вернулся - я хотел знать: сделал шаг назад, потом еще один, пока не услышал звук, словно кто-то снял пистолет с предохранителя, сухой, зловещий щелчок - механизм заработал, зазвучала музыка, незатейливый, фальшивый мотив, жуткие, не предвещающие ничего хорошего звуки, под которые оживают чертовы куклы, такие, как ты и я. Не дав тебе окончательно проснутся, я быстро покинул комнату.

   Я шел и думал, как, ну как ты смог позвать меня из своего сна, находясь без сознания, совершенно неподвижно внутри Шкатулки, похожей на старое, темное здание, на обезлюдевшую квартиру, на пустую комнату, на то, что я возможно всегда искал.

   Медленно я продвигался вперед по чужому городу - чужому, как и все мироздание, никакой цели у меня не было; я скользил, подал в воду, покрывающую подтаявший лед и от вечернего ветра она застывала на моем мертвом теле. Я понимал, что передо мной простирается безымянная пустыня времени, я не мог ее пересечь, я мог только быть в ней наедине с собственной пустотой. Я брел по дорогам мира, в котором меня никто не ждал; может быть, раньше или даже теперь во мне было что-то такое, для чего требовалась такая смерть - до самого момента своего извлечения продолжавшая расти во мне, огромная, тяжелая, смерть, достаточная для затяжной войны между несколькими средней величины государствами, для целой армии прокаженных и раковых больных. Чем я был, если нуждался в подобной смерти?

   Мне некуда было идти, впереди было так много, много времени, которое совершенно нечем занять, кроме тающего льда, города, чьи звуки ничего не говорят мне, кроме движения лишенного всякой цели. Я не бежал, я просто уходил прочь, оставляя позади себя Музыкальную Шкатулку: играет простенькая мелодия, такая безнадежно-механическая, насквозь фальшивая, от которой в воздухе зримо сгущается депрессия, от которой во всем моем мертвом теле появляется что-то похожее на зубную боль; медленный голос произносит бессмысленные пророчества; я даже удивился, как во время поцелуя не наткнулся на сложенную записку у тебя под языком - одну из тех, что выплевывают куклы-предсказатели в автоматах, одну из тех, что достают из потертого шелкового цилиндра облезлые попугаи, прикованные цепочкой к фокусникам-неудачникам, как утопленники к грузным якорям.

   Совершенная машина, погребенная в толще собственной неуязвимости; я никогда не знал, что мир так пустынен, так обнажен и лишен всяческого смысла и назначения, выпотрошен, как и мое собственное тело. Я обреченно брел по улице, постепенно привыкая к мысли о неизбежном: дом разрушится, Механическая Шкатулка исчезнет, ничего не останется, земля рассыплется, как карточный домик, звезда, вокруг которой она вращалась, остынет, небытие будет захватывать все большие и большие пространства, забыв себя, я буду блуждать в абсолютной темноте, которой не будет конца и только титановый ошейник, медленно вращающийся там, где раньше была солнечная система, будет заставлять меня надеяться, что я смогу ощутить печаль.

  

  Март 2004г.

90

Петрова З. Снежаны     "Рассказ" Хоррор

Снежаны

Падал снег, мягко, бесшумно. Стояла ласковая морозная тишина, и звуки города терялись в плотной вате снежного ливня. Соседний дом размыло в неяркое, неравномерно светящееся пятно.

Климат менялся. Говорили, Гольфстрим остывает. Говорили,- тают ледники из-за глобального потепления, и Гольфстрим тонет под толщей талой воды, меняет направление, уходит от Европы в сторону Канады. А ещё говорили, что подобные слухи распространяют экологи, им выгодно зарабатывать на мифе о глобальном потеплении и грядущем катаклизме. Много что ещё говорили.

Но из года в год осень начиналась раньше, а весна приходила позже. Город медленно проваливался и всё никак не мог провалиться окончательно, в страну заснеженных пустынь, синих вьюг и ледяных снов.

Самые страшные потери те, которых мы не замечаем. Люди призрачными тенями растворялись в упавшей на город вечной зиме, и не чувствовали этого.

Аня смотрела сквозь заиндевевшее стекло на улицу, и спину ёжило нервозным потом.

Сегодня рядом с домом она увидела первую снежану. Далеко, та не успела среагировать на живое. Но где одна, туда скоро подтянутся и другие. Не получилось убежать. Не вышло отсидеться. Жди теперь на своей улице незваных гостий. Ничего, немного осталось. Скоро дождёшься.

Когда же это всё началось?

Это.

Всё.

Сейчас уже толком не вспомнишь...

***

В детстве волшебство живёт вокруг и рядом, внутри и снаружи, везде. Мир многомерен и удивителен; маленькая Анечка не была исключением. Они жили в центре города, в Адмиралтейском районе, часто гуляли в Юсуповском парке. Совершенно особенное место, особенно зимой!

Анечка верила, что во дворце живёт Снежная королева, а парк - её владения. У Королевы было много-много маленьких дочек, волшебных снежных феечек, прозрачных и невесомых, как метель. Они собирались под фонарями и танцевали в оранжевом свете; приглядись, обязательно увидишь весёлый хоровод. Анечка хлопала в ладоши и пыталась танцевать вместе с ними, но у нее, понятно, получалось не очень, всё же она была обыкновенная девочка, земная. Но феечки не обижались. Гладили холодными ладошками разгоряченные после бега щёчки, целовали в лоб и улетали, смеясь. Прислушайся, и услышишь тонкий морозный перезвон, будто на ладонь высыпали горсть маленьких колокольчиков: это смеются метельные девочки, вальсируя в холодном тёмном небе долгой зимы...

Мама целовала в нос холодными губами и смеялась:

- Фантазёрочка моя!

Папа высказывался сурово, мол, девчачьи глупости, но глаза у него смеялись тоже.

А потом в волшебный мир ворвалась Снежана. Дочка новых соседей. Дёрнуло Анечку за язык рассказать ей... Всем ведь рассказывала - с одобрения мамы, все улыбались, звучало малопонятное, но сладкое слово 'талант', и волшебство стучалось во взрослые сердца: они говорили, что тоже видят... И это было правильно и хорошо.

Снежана первой отказалась понимать. Она была толще, выше, наглее и старше, а ещё была слепой - ничего не видела. Ни феечек, ни даже грязи у себя под ногами. Анечке было четыре, Снежане - шесть и следующей осенью она шла в первый класс, чем невероятно кичилась.

На волшебный мир вылилось столько непонимания, презрения и насмешек, что он не выдержал. Раскололся, впустил в себя зло.

И вот уже Снежная Королева боролась с Полуночной Ведьмой, которая каждую зиму подсылала убийц ко дворцу соперницы, злобных метельных колдуний, вымораживающих всё живое своим дыханием, снежан. Война родителям не очень-то понравилась. 'Доча, война - это боль, детские слёзы, горе'- говорила мама.- Не надо играть в войну, плохо в неё играть, ты же девочка!' Легко сказать - не надо играть. А что же делать, если игра не хотела оставаться игрой? И не была ею никогда. Волшебный мир раскололся, и осколки ранили больно ...

Соседи летом переехали куда-то, и в школу их дочь пошла совсем в другом районе города; больше Анечка Снежану не встречала. И не хотелось.

Но волшебный мир уже в полной мере познал сладкий яд войн на поражение.

Анечка плохо спала, ей снились кошмары, она боялась спать. Вплоть до того, что вечером у неё поднималась температура под сорок: организм, измотанный страхом, делал всё, лишь бы избежать комнаты ночных пыток, ошибочно называемой детской.

Родители измучились, таская дочь по врачам, которые, понятно, ничего найти не могли. Ведь о волшебном мире Аня, наученная горьким опытом, молчала, а родители не догадывались спросить.

Потом как-то девочка услышала фразу, уже не вспомнить от кого:

- Красота спасёт мир.

Ещё позже фраза прозвучала в ином варианте:

- Мир спасёт доброта.

И что добро надо делать из зла, потому что его больше не из чего делать.

Странные фразы из странного взрослого мира прошли кольцевыми волнами по Анечкиному самоощущению; она впервые всерьёз и надолго задумалась обо всём, что её окружало.

И если нарисовать добрых и красивых зимних феечек, а злобных уродливых снежан оставить за гранью снов, то, может быть, во владениях Снежной Королевы наступит мир...

Интерес к рисованию был замечен.

Анечку стали водить в ИЗО-студию...

***

Аня вытянула из-под себя онемевшую ногу. Студентке четвёртого курса, сидеть на подоконнике не по чину, но что поделаешь, если улицу так видно лучше? Широкий проспект казался пустынным: новогодние праздники, все спят после вчерашней пьянки и готовятся к пьянке завтрашней... Снежаны не появлялись. Пока не появлялись.

Конечно, не были метельные твари снежанами из детских снов. Это что-то другое, какое-то древнее зло, разбуженное кем-то посильнее маленькой мечтательной девочки. Просто подсознание оборачивало их привычным обликом давнишнего испуга.

Они - другие.

Они давно жили в городе, вымораживая души неосторожных, угодивших к ним в лапы; такие, как они, не знают смерти. Раньше что-то сдерживало, не давало злу плодиться, а потом по какой-то причине оковы пали.

И в город пришла незваная Зима.

***

Поздняя осень в Юсуповском саду тиха и хрустальна. Снега ещё нет, но пруд уже скован тонким ледком. Деревья сбросили ещё не все листья, и застывшая вода отражает полуголые кроны размытыми жёлтыми пятнами. Схваченная инеем трава хрустит под ногами. Фотоаппарат не возьмёт эту хрупкую красоту. Объектив запечатлеет лишь плоский снимок. И уж подавно не передаст ни горьковатого вкуса опавшей и примёрзшей к дорожкам листвы, ни звонкого хрупанья луж под ногами, ни звенящего посвиста ветра в ушах, ни тусклого золота холодного солнца, ни игривых щипков мороза, целующего в обе щёки...

Льдинки летят из хмурого неба, тоненькие, сверкающие алмазики морозного света. Танцуют у фонарей. В волшебном сиянии электрического света танцуют у фонарей тоненькие снежные феечки. Приглядись и увидишь: пышные балетные пачки, летящие косы, ножки на пуантах, кружевные платочки...

В детстве Аня любила Юсуповский сад. Особенное место. Весь Старый Питер - особенный, но Юсуповский сад стал особенным именно для маленькой Ани. Бывают такие места, о которых сразу, чётко и навсегда узнаёшь - твоё.

Сад Аня нарисовала на одной из свободных тем по ИЗО. Домашнее задание такое было. Рисовала почти всю неделю, бежала после уроков в сад - смотреть натуру as is, как говорится; запустила другие предметы. Но оно того стоило. Стоило трояков по английскому и двойки за контрольную по математике! Многие потом говорили, что пятикласснице Ане Прокловой невероятно точно удалось передать морозный дух зимы и очарование уснувшего на время холодов сада.

Контрольную Аня переписала потом. По английскому реабилитироваться было сложнее, процесс ещё шёл. А рисунок хотели взять на школьную выставку, только Аня не дала. Отдашь, и ведь назад уже не получишь. Затеряется, пойдёт по рукам, пропадёт...

Аня повесила 'Юсуповский Сад' у себя в комнате, напротив дивана.

Хорошо получилось.

Получилось окно в волшебный мир, в мир снежных фей...

... Сложно сказать, когда Анечка поняла, что взрослые не видят то, что видит она. Не видят снежаночек, танцующих среди метели. И глупо радуются весеннему солнцу, не понимая, что тепло и свет безжалостны к тёмным детям ледяной зимы.

Феечек было жалко до слёз, но такова жизнь. На следующий год холод породит других. До следующей весны...

Но на этой картине, в тепле квартиры, поселился волшебный инеистый холод. Метельным девочкам не надо было умирать, они могли жить на холсте вечно.

Анечка улыбалась им каждый раз, когда взгляд на картину падал...

Декабрьское утро в Петербурге начинается ровно в полдень по официальным часам. Учитывая обычную зимнюю облачность, ощутимо светлеть начинает примерно лишь к часу... Спасибо господину Президенту, отменившему перевод часов на зимнее время и навсегда заморозившему для страны время летнее. Президенту что, живёт не на севере и на работу его не городские трамваи возят. Может позволить себе просыпаться в десять.

А вот в школу к половине девятого успевать...

Тонкий стеклянистый звон, - ветер несёт в окно поток колкого, высушенного крепким морозом снега. Снежинки бьются в стекло и опадают вниз белой рекой. Холодно. Впрочем, зимой всегда безумно холодно. Старый фонд, древние, еле греющие батареи, огромное окно в допотопной раме...

Как же хочется спать! Аня собирается в школу на рефлексах, не открывая глаз, ощупью. Благо знает комнату и коридор как свои пять пальцев, на ощупь, всю свою коротенькую жизнь здесь живёт. Рюкзак собран с вечера, остается одеться, сжевать что-нибудь, не ощущая вкуса, укутаться и уйти...

Если бы только Анечка раскрыла глаза как следует! Если бы проснулась правильно, по астрономическим часам, а не по президентским! Не в середине ночи, а после восхода солнца, в светлое утро...

Она бы увидела первую бурую каплю, ползущую по стене. Приняла бы меры.

Если бы да кабы.

В тот день Аня задержалась дольше обычного. Куча послешкольных дел, как всегда. Проводить одну подругу, вторую... Все они жили по вектору Аниного маршрута домой, только ближе к школе. Потом взбрело в голову сделать крюк через любимый сад.

Сад встретил снежной тишиной. Ветер улёгся, потеплело до минус семи, и снег падал отвесно, хлопьями. Удивительно мало посетителей, обычно здесь всегда много народу. Большинство, понятно, катается с горки. Аня, может, прокатилась бы тоже,- с восторженным визгом и бесшабашной удалью; она умела лихо кататься на ногах, не теряя равновесия, - но именно сегодня не лежала душа.

Погода портилась. Неяркий день, белый и золотой, выцветал на глазах. Ощутимо теплело: пришёл циклон и вскоре хлынет на город оттепель с дождём, слякотью и грязью... Мороз, пусть даже слишком крепкий, не так страшен, как нулевая температура с ветром. Аня поспешила домой.

Ещё во дворе, при виде зелёной машины 'Водоканала' кольнуло нехорошим предчувствием. Подъезд встретил сырым нездоровым теплом, мышиным запахом, полумраком. Вверх по щербатой лестнице, вверх и направо... а в коридорчике непривычно светло от того, что - волки в небе сдохли!- вкрутили новую лампочку.

Аня вставила ключ, потянула на себя дверь. Навстречу ей хлынула бурая склизкая жижа...

... вверх по стояку лопнула труба...

... прорвало отопление.

Никого в квартирах не было. Горячие потоки текли, как хотели и куда хотели.

Больше всего Анечке было жаль свою картину, 'Юсуповский сад'. До боли жаль. До судорог.

Грязные потёки превратили волшебный мир в помойку. Высушить и закрасить... Не помогло. Сквозь слой краски проступали уродливые полосы. Они меняли всё! Меняли весь смысл картины, меняли улыбки снежных феечек на кривые оскалы, золотое зимнее солнце - на угрюмую полярную ночь. Чем больше правок вносилось, тем хуже становился нарисованный мир. Ничего не помогало, совсем ничего.

Пришла болезнь, из которой Аня выбиралась долго и трудно. Пока болела, испорченная картина перекочевала со стола за шкаф, сначала с глаз долой, а в перспективе и из квартиры вон. Но второй пункт в болезненной суете забыли исполнить...

Потом, после выздоровления, Аня о картине не вспомнила.

Перестала рисовать. Совсем. Переключилась на точные науки. И после окончания школы пошла учиться туда, куда, по общему мнению, девушки поступить не могут в принципе.

В Санкт-Петербургский государственный университет аэрокосмического приборостроения, на программу 'Техническая физика'.

К тому времени семья съехала из центра в новостройку в Выборгском районе. Новый дом есть новый дом, что и говорить. Светлые стены, светлые окна. И сквозь те окна - не старые, в трещинах, стены дворового колодца, а громадный парк Сосновка, в котором так весело было кататься на велосипеде летом и ходить на лыжах зимой.

Старая квартира в центре города теперь сдавалась в аренду. Посуточно и помесячно. Любому, кто вызывал симпатию и мог заплатить. Неплохое подспорье при висящей на шее ипотеке...

***

Петербург хорош в белые ночи. А зимой город спит тяжким ледяным сном; изредка плеснёт на тот сон неярким, негреющим солнцем,- выглянет на пару часов из мутного неба светлый диск и исчезнет в струях метели...

Выломанный, растрескавшийся на морозе лёд в каналах, бледная Нева, застывшие над набережными дворцы и мосты... Есть, есть своё очарование и в этом сне, мрачная ледяная правда, секущая лицо стеклянным ветром мелких снежинок.

Но когда солнца не видишь месяцами, а зима длится, согласно известной шутке, девять месяцев в году, уж поневоле будешь считать дни и ждать, когда это всё закончится. Это. Всё.

Первую снежану Аня увидела в начальную зиму своего счастливого студенчества. Точно уже не вспомнить, в какой именно день, если только можно назвать днём зимнее безвременье, разбавленное разноцветными взблесками витрин. Шла по Невскому, метель вихрилась в свете фонарей и впереди плыла нечёткая полупрозрачная фигура ростом метра полтора, словно бы сотканная из струй позёмки и верхового снега. Полупрозрачная, но объёмная. Живая такая, реальная тёмная девочка. Обернулась через плечо, взглянула ледяными провалами глаз. Аня замерла, не донеся ногу до тротуара. Метельная девочка раздвинула губы в редкозубой улыбке, развернулась хищным, нечеловечески гибким движением и пошла, поплыла, полетела прямо на Аню, против ветра...

Аня шарахнулась. Шарахнулась прямо на проезжую часть. Подвернула ногу, упала. К счастью, автобус только начал движение от остановки, и потому не переехал ротозейку. Не успел. Воздух прошили 'тёплые' слова, выплеснутые эмоциями водителя. И снежана исчезла. Рассыпалась ворохом сверкающих снежинок, истаяла в морозном воздухе, медленно так истаяла, нехотя. Последней исчезла тёмная щербатая улыбка.

Аня поднялась и поспешила убраться. Конечно, убедила себя, что померещилось. Но отрезок Невского от Гостиного Двора до канала Грибоедова стал самым нелюбимым местом в городе. Аня избегала его...

Потом, уже возле университета, на Большой Морской, к концу января,- да, января!- Ане встретилась целая банда. Под фонарём, в метельной круговерти. Они танцевали вокруг фонаря, изгибаясь в немыслимых для человека позах и тьма вихрилась вокруг них живой голодной чернотой.

Аня влипла в стекло, жадно смотрела. Давно уже все разошлись на занятия, звали и Аню, дёргали за рукав. Она отмахивалась. Ну да, пропустит пару. Но досмотреть было куда важнее.

Лёгкий танец, ленты метели... Случайный прохожий в кольце хоровода. Снежаны тянулись следом, не размыкая кольца, и - танцевали, танцевали, танцевали. Человек уходил во тьму, растворяясь в призрачном сиянии.

Сердце частило. Аня знала, просто знала, внутренним чутьем, древним инстинктом, - знала и всё!- что попадаться в снежаний танец нельзя ни в коем случае. Но как пройти мимо и уцелеть, как? И она смотрела, стараясь понять, почему вымораживают одних, но оставляют в покое других. Раскланиваются перед ними и отступают с дороги. Почему?

Не сразу, но Аня поняла: снежаны остерегались курильщиков! Чего они боялись, табака или тепла? Тепла, разумеется, как любые твари холода. Конечно же, тепла!

Остаток дня Аня старательно училась курить.

***

Снежаны осмелели, если не сказать, обнаглели. Они водили вокруг фонарей жутковатые хороводы и фонари светились сквозь метель тусклым желтоватым свечением; снежаны выплясывали вокруг прохожих, и у тех со страшной необратимостью менялись лица. Аня не понимала, почему больше никто не видит тёмных фей, не слышит их и не чувствует.

Аня следила, следила, следила за улицей. Снежан не было. Может быть, та, увиденная накануне, забрела сюда случайно? Может, померещилась, в конце-то концов! Парк Сосновка расположен далеко от центра, снежаниного рассадника. Удачно семья тогда переехала...

Родители тихо говорили на кухне. Дверь неплотно прикрыли, слышно было хорошо. Понадеялись, что Аня спит. Она не спала. То есть, легла поначалу, потом не выдержала, вернулась к окну. Стала смотреть, не включая свет, на улицу. А родителям захотелось поговорить друг с другом за чашкой чаю...

Говорили понемногу обо всём. Обсудили конфликт на Ближнем Востоке и вероятность Третьей Мировой. Поругали погоду, вспоминая попутно, как с погодой обстояло раньше (намного лучше, чем теперь). Мама сказала о новорождённом внуке своей приятельницы, папа вспомнил, что его брат, Анин дядя Лёва, приглашал за город, в достроенную наконец-то сауну на своём участке... Потом упало имя,- Аня. Вполголоса, вполушёпотом - никотиновая зависимость, принять меры, центр избавления от...

Да. Факт, что дочка курит, возмущал папу с мамой до глубины души. И ругались, и говорили по душам, и выходили из себя,- было всё. Бросать Аня не собиралась: лишать себя защиты, сейчас прям, ищите дуру. Но объяснить, зачем и почему курит, не могла. Клинило, язык не поворачивался, лепетала что-то, что сердило близких до безумия. Ведь чувствовали, что им врут! Врать было нехорошо, стыдно, больно, но...

Но стоит только заикнуться о снежанах, как мама с папой сразу же бросятся названивать в клинику имени великого русского доктора Петра Петровича Кащенко... От огромной заботы, само собой. Родители Аню на свой лад любили, тут ничего не скажешь. Любили, только вот понимали не всегда.

Аня отлипла от окна, плюхнулась в кровать, укрылась одеялом. Взяла смартфон...

Кионофобия (хионофобия) - боязнь снега. Так это, если верить интернету, называлось. Наверное, есть в мире такие бедолаги, которых сам вид снежного покрова повергает в кому. Но Аню-то повергало в ужас другое! То, что видела почему-то только она одна.

Снежаны.

Скоро они заполонят весь город.

Аня чувствовала, знала, что так оно и будет, но что делать - не знала, это пугало её до икоты.

***

Январь, новогоднее похмелье. Тёмное небо, тёмные улицы, яркая иллюминация, оттеняющая мрак. Аня несла домой батон, карбонат, крабовые палочки, консервированные кукурузу и зелёный горошек, майонез, две бутылки водки, шампанское. В холодильнике скучала половинка варёной курицы. Салат получится что надо; вечером придут родители, придут гости... посидим.

Размечталась.

Аня действительно замечталась и утратила бдительность. Порыв ледяного ветра ударил в лицо, едва не сбив с ног, содрал капюшон. Бесшумно и грозно надвинулось ледяное кукольное личико с раскосыми провалами глаз и щербатой улыбкой. Спина взлипла едким потом, бухнуло и заколотилось сердце, кожу стянуло. И где-то в самой глубине живой человеческий огонь начал задыхаться под гнётом обрушившегося на него ледяного холода.

Сигареты остались дома...

... зажигалка с одного щелчка не сработала, а со второго сведённые судорогой пальцы выронили спасение и оно кануло в сугроб безвозвратно...

... вскинула руки, защищая лицо, инстинктивно, смысла особого уже не было, ничего не было и, по всей видимости, уже не будет...

Пакет порвался.

Бутылки со звоном разбилась о невесть откуда взявшийся на расчищенном тротуаре камень. Пары спирта завились на морозе причудливым дымком.

Снежану сдуло мгновенно. Унесло вбок и назад. Ветер переменился?

Аня метнулась к своей парадной. Бежала, надсаживая лёгкие, из последних сил, и чувствовала, как гонится за нею непроглядная чернота, как скользят по морозным струям снежаны, протягивая свои метельные руки... и они уже почти схватили добычу, но толстая железная дверь безжалостно прищемила длинные паучьи пальцы.

Снаружи взвыло, загрохотало. Аня привалилась спиной к еле тёплому радиатору, жестоко задыхаясь. Пережитое скручивалось в животе тугими кольцами тошноты.

***

Немного успокоилась дома. Вскипятила чайник, заварила кофе. Долго держала горячую чашечку в оледеневших ладонях, пальцы никак не могли отогреться. Здесь, в привычном тепле, в уютном домашнем покое душа оттаивала медленной болью. Бормотал телевизор, оставленный включенным. Канал 'Звезда' ... Папа любил смотреть, иногда с ним за компанию смотрела и Аня. Попадались очень интересные передачи, почему бы не посмотреть.

Она вздрогнула. Папа любил. Почему об отце в прошедшем времени? Он ведь не... он ведь...

Какая чушь лезет в голову!

Принять горячий душ, сделать ещё кофе и - в постель, под тёплое одеяло...

Аня прошла в комнату, включила свет. С громким 'чпок' потухла лампочка. 'Чпок' - погасла вторая.

И в тёмной отчётливой тишине послышался звук. Тонкий стеклянистый звук бьющегося в окно метельного крошева.

Они - там. Снаружи. Ждут, когда ты выйдешь. Чтобы выпить всё тепло из твоей души и обратить пустую оболочку в призрак, питательную среду для новенькой снежаны. Они - ждут.

Аня дёрнула из кармана смартфон. Там, где появилась хотя бы одна снежана, непременно жди других. А мама с папой... они же... они...

- Абонент временно недоступен. Тир-ли-ли. Абонент временно недоступен. Тир-ли-ли. Абонент вре...

Ветер ударил в окно, и стекло не выдержало, лопнуло. Наверное, оно изначально было с изъяном, и экстремальные зимы год за годом готовили его к похоронам. Но разорвало его с таким грохотом, будто в окно всадили боевую ракету. Тьма потекла по стенам, тьма, отороченная вихрящимся мехом мелкого снега, и вслед за нею потянулись гибкие силуэты снежан, щерящих зубы в довольных улыбках.

Аня вылетела в коридор, захлопнула дверь. Подпёрла дверь стулом и телефонным столиком.

Долго сидела на кухне, поджав ноги. Выжгло все чувства, остался лишь животный, не поддающийся осмыслению ужас. Как легко и как просто снежаны ворвались в её дом, в её крепость! И они танцуют сейчас не только здесь, - по всему городу. Вымораживают души...

Сквозь ватную плотность страха начал постепенно просачиваться мир. Во вскрытой комнате выло и свистело. Капал недовёрнутый кран. Запустил цикл самоочистки старый холодильник. Тикали большие часы, делившие корпус с термометром и барометром; барометр показывал 'штормовое предупреждение'. По ногам тянуло ледяным сквозняком. Бубнил телевизор.

Телеканал 'Звезда', военно-исторический, ага. О Юсуповском дворце, о том, как убивали Распутина... о Первой мировой. Мелькнуло в видеоряде - знакомый дворец, до боли знакомый сад...

Память взорвало, картинки из прожитого высвечивались чётким рентгеном одна за другой.

Юсуповский сад и танцующие под фонарями снежные феечки...

....испорченная картина, болезнь, провал....

... снежаны.

Озарение как удар в лицо.

Картина!

Отчётливо вспомнился каждый штрих, каждая безнадёжная попытка оттереть, исправить, перерисовать!

Снежаны.

Вот они откуда берутся, вот что случилось с миром - дыра, пробой, источник злой зачарованной зимы: испорченная картина. Проклятая картина, она наверняка до сих пор лежит в старой квартире... где-нибудь в кладовке или за шкафом.

Аня засмеялась. Накрыло хохотом, и она смеялась, смеялась, смеялась. Она знала, как решить снежаний вопрос, вот в чём дело. И знание вскипало в крови волнами истеричной радости.

Лишь на Сенной площади Аня осознала толком, в какое дело ввязалась. От станции метро 'Сенная площадь' до старой квартиры в переулке Бойцова всегда ходили пешком... мимо Юсуповского сада...

Аня не посмотрела на часы, когда выходила из дома. Не посмотрела. Но вряд ли было утро или даже день. Скорее, вечер. Пока доехала до Сенной площади, тёмный вечер перетёк в мрак беспросветной ночи.

Редкие прохожие не поднимали голов. Вымороженные, лишённые души бедолаги. А снежаны роились под каждым фонарём. Свивались в клубки, распадались, собирались снова. Тянулись к живому, заглядывали в глаза, скалились щербатыми улыбками.

Их отпугивали тепло сигарет и спирт. Аня прихватила с собой всё, что нашла в доме - медицинский спирт в литровой баночке, коллекционную водку из папиного бара; в магазин и - тем более!- аптеку не пошла. Испугалась увидеть на лицах продавщиц снежаньи улыбки, а ещё толкнуло острым пониманием: времени мало, надо спешить.

Вот уж она спешила...

Знакомая ограда Юсуповского сада. В саду - мрак и тишина, даже фонари светят вполсилы. Только ветер рвёт железные ветви застывших деревьев, несёт мелкий, колючий, острый, как осколки стекла, ледяной снег. Штормовое предупреждение... Идти против ветра становилось всё труднее и труднее. Аня закрывала лицо шарфом, пригибалась, иногда разворачивалась и шла спиной вперёд, и от тяжелого отчаяния ей всё чаще казалось, что время и пространство застыли на месте, а ноги перебирают мёрзлый тротуар, не двигаясь с места.

Дом встретил гробовой тишиной. Ни одно окно не светилось. Заметённый двор явно давно не убирали, ноги проваливались по колено. Раздолбанная дверь парадной, колеблемая ветром, скрипела на одной петле. Живая картина свершившегося апокалипсиса.

Аня стояла, не в силах сдвинуться с места. Это вот здесь она жила когда-то. По этому двору носилась с подружками. Вон там, где торчат заржавленные остовы качелей, была детская площадка. А старый дуб не выдержал холодов, замёрз, высох и налетевший шквал переломил его надвое, обрушил на лавочки, занесённые по самые спинки. Чёрное небо едва угадывалось в квадрате старых, промороженных стен. С неба летел снег, и вместе с метелью летели снежаны. Клацали зубами едва ли не перед самым носом, дышали морозом, тянули чёрные руки... Жуткие твари, чтоб им сдохнуть! Какое счастье, что они боятся тепла и спирта, что они вообще хоть чего-то боятся.

Аня решительно придержала дверь.Тёмный провал коридора дохнул мёрзлым аммиаком, отсыревшими стенами, кислой вонью затхлого жилья. Ключ подошёл к замку; жильцы запоров не меняли. Их не было дома, ещё одна удача.

Аня щёлкнула выключателем. Свет не зажёгся. Ладно, ничего, в смартфоне есть фонарь... Она искала картину недолго. Просто почувствовала её, интуитивно, как чёрную дыру, всасывающую в себя тепло и исторгающую взамен ледяной холод. За шкафом, да.

Смела со стола всё, что там было, расстелила старый ватман, прижала уголки.

Пыль, время, сырость не добавили картине красоты. В нарисованном саду ,как и в реальном, танцевали снежаны... И исправить это можно было только огнём!

В окно ударило снежным зарядом так, что стены вздрогнули. Аня вскинула голову, и увидела мельтешение ощеренных рож и скрюченных пальцев. Ага, не нравится вам?! Нате, получите! Спиртом - на картину, зажигалку из кармана.

Щёлк, щёлк... Вхолостую. Зажигалка не сработала! Пустая?! Да нет, вот же уровень жидкости, проклятье, надо было взять спички... брумммм!

Окно разлетелось вдребезги. Сквозь него валила чернота, пронизанная белыми строчками метели, а за тьмой поспешали снежаны.

Щёлк... Огонёк вспыхнул! Он вспыхнул, и прыгнул на картину и сразу занялось синеватое трепещущее пламя. Аня плеснула водкой в снежан, они подались назад, но тут же попёрли буром снова, их уже ничто не пугало.

Вспышка - память выдрала откуда-то из совсем уже несмышленого детства песенку:

- Гори-гори ясно, чтобы не погасло, взглянь на небо, - птички летят, колокольчики звенят!

Огонь рванулся к потолку, будто в него плеснули бензином.

Аня захохотала и торжествующе запела вслух:

- Гори-гори ясно, чтобы не погасло, глянь на небо, птички летят, колокольчики звенят!

Огонь стрелял искрами, и вправду похожими на птичьи тени. Картина корчилась, съеживалась, таяла... Снежаны тянулись к огню, они и рады были бы сбежать, но огонь тянул их на себя, выжигал колдовскую наледь и отпускал на свободу их души.

Как вам нравится, у снежан, оказывается, были души! Тоненькие туманные полосочки, совсем уже маленькие, в ладонь, они вставали в хоровод вокруг огня и плясали, плясали, хлопали в ладоши, кланялись, благодарили за обретённую свободу и упархивали в окно, а на смену им приходили новые снежаны.

Аня смеялась хмельной радостью. Зло уходило из родного города, сгорало в волнах жаркого безумия, исчезало, обретая свободу, - навсегда...

Почудилось, или в языках пламени, взвившихся до потолка вправду что-то двигалось? Какое-то неуловимое, тонкое... силуэт девочки, женщины... Аня оборвала смех и вгляделась. Огненная дева не отвела пылающего взгляда. Протянула руку подружке, и вокруг Ани замкнулся пылающих хоровод.

Гори-гори ясно...

Хлестнуло леденящим осознанием: против одних боролась, на других напоролась.

- Не-ет! Не-ет! О Господи ты Боже мой, НЕЕЕЕЕТ!

Крик потонул в гудящей ярости вырвавшейся на свободу стихии.

***

Дом в переулке Бойцова полыхал всю ночь. Лишь под утро, силами нескольких пожарных расчётов, удалось погасить обезумевшее пламя. Чадило угаром, бедой, кое-где ещё тлело. Пожарник, уже садившийся в машину, вдруг заметил движение - тоненькие девичьи фигурки цвета бледного пламени, танцующие над останками дома. Сморгнул, и наваждение исчезло. Чего только не увидишь на работе - от усталости, от одурения угарного... Решительно захлопнул дверцу, сказал водителю:- 'Поехали'...

Красные машины медленно разворачивались, выруливая из узкого переулка навстречу ветреному рассвету. По улицам лавиной нарастал барабанный стук капели.

Над городом восходила незваная Весна.

91

Петрова О.А. Призрак ревности     "Рассказ" Мистика

   Призрак ревности

  

   Он позвонил ей в самом начале рабочего дня и сказал, что ему срочно нужно отъехать по делам в другой город. Это небольшая командировка дня на три. Всего-то.

   Три дня. Три дня полного одиночества, за которым, словно тать, притаилась депрессия и слезы. Она страшно ревновала его. Ревновала ко всем проходящим мимо женщинам, к случайным телефонным звонкам и мимолетным улыбкам на улице. К хорошему настроению, когда он напевал утром в ванне. К грусти, когда усталый и притихший он возвращался с работы домой. И теперь еще эти три дня. Дай боже ей силы, которых у нее нет, и она вытерпит разлуку. Дай возможность отвлечь себя от мысли о нем, и она воспрянет. Протяни ей руку помощи, и она перестанет, наконец, ревновать.

   Город ослеп от непрерывного снега, и она бродила по улицам в поисках забвения от тревог. Несмотря на ранний час, уже темнело. Отблески ярко освещенных витрин ложились на заснеженный тротуар затейливым кружевом, и прохожие вспарывали его грубыми подошвами тяжелой зимней обуви. Вдруг ей показалось, что в толпе промелькнул его силуэт. Нет. Конечно же, только показалось. Но помимо воли она начала пристально вглядываться в толпу. Люди спешили по своим делам и почти не поднимали лиц. Усталые, лишенные солнца и ласкового тепла, они торопились поскорее добраться до своих жилищ, чтобы укрыться от зимней стужи.

   И снова она увидела его силуэт. Он промелькнул так близко. Она ускорила шаг в надежде догнать и убедиться, что ошиблась. А потом он обернулся.

   С нарастающей тревогой в душе убедилась - ошибки нет. Это он. Значит, соврал. Никуда не уезжал, но домой не возвращался. У него другая. А что еще можно предположить в такой ситуации? И тут раздался телефонный звонок. Его телефонный звонок. Он спрашивал, она отвечала, вот только идущий впереди нее парень, как две капли воды похожий на любимого, не разговаривал по телефону. Он шел достаточно быстро, немного сутулясь и спрятав руки в карманы.

   Девушка догнала его у самого входа в метро и взяла за локоть. От неожиданности мужчина вздрогнул и резко развернулся в ее сторону.

   - Простите?

   Ревнивица стояла в полном смятении. Это был он. Его лицо, его голос, даже все повадки в точности копировали прототип.

   - Это ты, Вадим? - с сомнением в голосе спросила она.

   - Не понял? - парень внимательно вгляделся в миловидное грустное лицо. - Вы хотите о чем-то спросить?

   - Вас зовут Вадим?

   - Да. Мы с вами знакомы? Извините, я что-то не припоминаю.

   - Вадим Павлов?

   - Да, меня зовут Вадим Павлов. Но где мы познакомились? Может, войдем в вестибюль? Там намного теплее.

   Они стояли в вестибюле метро и молча разглядывали друг друга. Мимо них текла полноводной рекой людская толпа, но они ничего не замечали. Она не знала, что ей делать и о чем говорить. Он с интересом разглядывал ее лицо. И тогда девушка приняла решение: вытащила из сумочки сотовый и позвонила своему другу. В трубке раздавались гудки, но телефон ее нового знакомого молчал. На том конце провода ответили. Ответил он, и он же в это самое время молча смотрел ей прямо в глаза. У нее начала кружиться голова.

   - Я ничего не могу понять. Вы, как две капли воды, похожи на моего молодого человека. Мы с ним живем вместе уже полтора года. И в то же время он сегодня находится в другом городе.

   - Ну и что? Разве мало на свете похожих людей?

   - Похожих много, но таких, чтобы были точной копией во всем и носили одно и тоже имя! Думаю, что с таким еще никто не сталкивался.

   - Вашего друга зовут Вадим Павлов?

   - Моего друга зовут Вадим Павлов, и выглядит он так же, как вы. У него такая же походка, точно такой же голос. И вообще, меня что, кто-то разыгрывает?

   - Не знаю, - осторожно произнес знакомый незнакомец и подозрительно посмотрел на собеседницу. - Во всяком случае, если вас кто-то и разыгрывает, то точно не я.

   - Нет, такого просто не может быть. А вы, простите, где живете?

   - Вы хотите начать со мной встречаться? - шутливо спросил мужчина.

   - Ну, пожалуйста, скажите.

   - Хорошо. Я разрешаю вам проводить меня до дома, - он почти смеялся и это был хорошо знакомый смех. Ее точно разыгрывают. Никаких сомнений. Ну, что же, она примет правила чужой игры. Посмотрим, кто в результате останется в дураках.

  

  

   Они стояли возле двери квартиры, которую полтора года назад снимал ее любовник. Она часто захаживала к нему в гости, пока они не пожелали съехаться. Объединив усилия и финансы решили, что могут позволить себе квартиру побольше и получше. И вот она снова у той же двери, словно время двинулось вспять. Ощущение дежа вю не покидало ее с самого первого момента этой загадочной встречи. Они вошли, и он сразу же отправился на кухню, чтобы поставить на газовую плиту беленький с розовым цветочком немного закопченный чайник. Она хорошо этот чайник помнила. Он подгорал не раз, когда по причине молодой безалаберности, они забывали о несчастном, и он бедовал в полном одиночестве, пребывая в объятиях включенной на полную мощность конфорки. На столе появились две чашки: синяя с отколотой ручкой, которую она всегда брала себе, и белая в красный горошек. Присели за стол, и он подвинул к ней синюю чашку. Парень был так любезен, что она поневоле поддалась его чарам. Теперь девушка и сама уже не понимала, может быть, то, что происходит с ней в этой квартире и есть настоящая реальность, тогда, как прежняя жизнь ей только привиделась?

   Они сидели на диване, взявшись за руки, и она осторожно положила голову на его плечо. Хрупкая девушка с маленькими ладошками и тоненькой трогательной шеей. Он рассказывал ей о своей жизни. Она не раз уже слышала все это от того, как оказалось, совсем другого человека. Но на сей раз прожитое им, почему-то показалось особенно важным, и она время от времени останавливала неторопливое повествование, чтобы поделиться своими собственными переживаниями. За окном канючил снега упрямый ветер, но метель, заблудившись на подступах к городу, не слишком-то торопилась к ветреному поклоннику. Фонари, сутуля тонкие спины, остывали в холодном сумраке, а в комнате царило тепло и уют, потому что рядом с ней, нежно обнимая ее за плечи, сидел прежний он. Ласковый и внимательный к малейшим ее капризам. Все начиналось заново, и было уже решительно наплевать на того, кто застрял в очередной командировке в незнакомом ей городе.

  

   Три дня пролетели быстрее мига. В день возвращения друга она не находила себе места. Что же теперь ей делать? С кем оставаться? А, может, их стоит познакомить друг с другом? Просто пригласить второго к первому, ни о чем заранее не предупреждая? Или все-таки предупредить, чтобы избежать стресса, неминуемого для обоих. И тогда она решила: не нужно ничего говорить. Пусть остается все, как есть. И пустила реальность на самотек.

   Он возвратился из командировки, и суета каждодневности поглотила его без остатка. Что она? Зачем ему эта женщина, когда вокруг столько новых ощущений, встреч и событий. Раньше такая легкомысленность не сошла бы ему с рук. Сколько скандалов излилось бы на него гноем обид и разочарований. Но сейчас ей было не до него. В старой квартирке на самой окраине города, там, где чахлый лесок подступает почти к самым домам, ее ждал он. Всегда нежный, всегда внимательный и бесконечно влюбленный. Златовласый мальчик ее мечты с огромными голубыми глазами. Именно такой мужчина, какого она всегда мечтала видеть рядом с собой..

   Время шло. Нет. Время не шло. Оно летело на крыльях не голубки, а стремительного почтового голубя. Прошло два месяца, и он преложил съехаться, чтобы дальше жить вместе. Это казалось логичным. Если есть большое чувство, значит, самое время соединить сердца. Она уходила от первого своего мужчины ко второму с чувством надежды и безо всякого сожаления. Да и о чем было сожалеть? Об одиноких холодных вечерах, когда она ждала его возвращения, умирая от ревности, в то время, как он, едва переступив порог дома, умирал рядом с ней от скуки. Нынче же совсем другое дело. Теперь рядом влюбленный и преданный человек. Чего еще желать?

   Одним погожим зимним вечером она отправилась в старую квартиру, чтобы в деталях обсудить с любимым грядущий переезд, который был намечен ими на следующий день. Вошла в хорошо знакомый подъезд. Консьержка странно посмотрела на нашу визави. Неприятное предчувствие укололо девушку под самое сердце.

   - Вы к кому? - строго спросила консьержка.

   - К своему молодому человеку. Вы же меня знаете, - и действительно, они всегда вежливо здоровались с этой дамой, и чопорная немолодая женщина с тяжелым бледным лицом благожелательно кивала им в ответ.

   - Да, но он съехал из квартиры сегодня рано утром. Хозяйка уже привела новых жильцов. Такую приятную молодую семейную пару. А разве вы об этом не знаете? - консьержка привстала со стула и с нескрываемым интересом впилась взглядом в лицо молодой женщины. Очки в роговой оправе, помещающиеся на носу дамы, напоминали плохо подогнанную маску. Вот только они были не в Венеции и вряд ли беду можно назвать карнавалом.

   - Как уехал? - у нее начала кружиться голова и милая дама сочла нужным покинуть насиженное место, чтобы помочь расстроенной до слез девчушке.

   - Присядьте, милая. Ну что вы, в самом-то деле? Разве не знаете этих мужиков! Все они такие! Успокойтесь. Найдете другого.

   - Уже нашла, - с горькой усмешкой произнесла девушка. - Нашла, чтобы тут же потерять.

   - И опять найдете, - консьержка расправила на плечах теплый пуховый платок и небрежно поправила кистью полной белой руки выбившуюся из прически прядку.

   - И снова потеряю, - обреченно обронила ее подопечная. - Вы знаете, кто он такой? - и она все рассказала отзывчивой тетушке.

   Когда нить повествования оборвалась, в подъезде наступила полная тишина.

   - Ну, милочка, - задумчиво произнесла дама минут через десять, - ну, милочка вы моя, если то, что вы рассказали, правда, то это мистика какая-то. Вам самой-то не страшно? Может, вас разыграли?

   - Исключено. Они оба присутствовали в этом городе одновременно. Ошибиться невозможно.

   - Тогда, знаете что? Может, это его брат близнец?

   - У него нет брата. И сестры нет. Он у родителей совершенно один. Я это точно знаю.

   - В таком случае, право, я теряюсь. А вы идите в полицию. Может, они смогут объяснить. Вдруг это какой-то мошенник.

   - Ах, все не то. Ну, какой мошенник? Он у меня ничего не взял. Обещал жить вместе со мною, но это же не преступление.

   - И, правда. Что это я? Вас там засмеют. Ну, тогда вот что. У меня есть одна знакомая гадалка. Сходите-ка к ней.

  

  

   Она поплакала и пожаловалась на судьбу. Потом все подробно рассказала и гадалка, наконец, раскинула карты. Карты под руками ворожеи взлетали пестрым веером и опадали, словно осенняя листва, шурша и оскальзываясь, на ровный блестящий стол. Серые внимательные глаза девушки пристально следили за каждым взмахом рук гадалки, за каждой, падающей на стол картой, и в этих глазах отражались свечи, горящие ровным желтым пламенем, и перстни, на пальцах сидящей напротив ее женщины, и острая горькая боль, поселившаяся в сердце нашей знакомой. Наконец, гадалка определилась с ответом и произнесла чуть-чуть хрипловатым голосом.

   - Было тебе, девонька, видение. И не человек вовсе это был, а призрак. Уж больно долго ты убивалась в своей ревности. Вот тебе и был послан двойник из другой реальности, чтобы ты перестала мучить своего парня и себя. Уж если у вас ничего хорошего сразу не сладилось, то, вряд ли, что получится и потом. Тебе видение дано не просто так. Нужно сделать правильный выбор и уйти от человека, с которым жизнь у тебя, девонька, не заладилась.

   Она шла по холодной улице, и слезы медленно стекали по щеке - тепло и щекотно. С этого мгновения она осталась одна. Совсем одна, но жалеть не о чем, ибо она уже давно жила вместе с мужчиной, которому была совершенно безразлична. Дальше так продолжаться не может. Она уйдет от него. Темнело, как всегда зимой, очень рано. Мягкий снежок набрасывал на воротник пальто и плечи холодную белую шаль. Иногда снежинка прилипала к реснице, и она осторожно смахивала ее рукой в мохнатой серой варежке. Все было так обыденно. Вот только ее глаза непроизвольно кого-то выискивали в толпе, и один вопрос не девал покоя: если он из другой реальности, то, значит, он все-таки существует и, возможно, где-то там он идет по точно такой же улице с единственной мыслью в голове - мыслью о ней.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

92

Пик А. Коварный притворщик     "Рассказ" Мистика

Голубоватый свет единственной свечи освещает лишь ваши лица, молодые, напряженные. В темной комнате настолько тихо, что снаружи отчетливо слышны серенады сверчков и лягушек. Выжидающие взгляды обращены ко мне. "Он стар и многое повидал, - думаете вы, - наверняка у него припасены истории для такого случая".

Что же, тогда я поведаю вам о Симадзу Такеши, чье проклятое имя достойно упоминания только в "Компании рассказчиков ста страшных историй"...

***

Много лет назад по земле нашей в очередной раз пронеслись страшный мор и засуха. Некогда плодородные поля пришли в запустение. И по ночам духи бывших владельцев участков, поднимаясь из грязи, начинали стенать о возрождении земли.

Говорят, осенью число умерших достигло такого несчетного количества, что в окраинах столицы тела сваливали в придорожные канавы. А одной лунной ночью над залом церемоний опять появилась огромная птица. Чудовище дышало пламенем и кричало низким зловещим голосом: "Доколе?! Доколе?!", пока лучший стрелок из свиты императора не сразил его. Когда странная птица упала с неба, оказалось, что обладала она телом змеи, острыми как кинжалы когтями, крыльями размахом в три человеческих роста и человечьим лицом, отразившим невообразимые мучения. Видимо, это существо возникло из душ брошенных умерших, взывающих к состраданию.

Так говорят.

Но не только духи потеряли покой в то смутное время. Голодные крестьяне и бедные ремесленники осмелились требовать риса у Даймё провинции Аки. На подавление мятежа тот послал войска под предводительством своего верного вассала Симадзу Такеши, отличавшегося в повадках высокомерием, а в расправе - жестокостью. О деяниях его в тот год молва идет такая, что поистине даже представить трудно. Скажу лишь, земля на полях сражений и в других местах его непомерного насилия настолько пропиталась кровью, что деревья, проросшие там, уже не могли кормиться ничем другим и еще долго нападали на одиноких путников.

Возвращаясь после удачного похода, Такеши остановился во дворе одного деревенского старосты и был пленен красотой и изысканными манерами его дочери Юрико. "Какой лотос нашел я среди сельской грязи, - подумал доблестный самурай, - Даже в дворцовом саду моего господина не встречал я более прекрасного цветка". Охваченный гордыней Такеши тотчас же потребовал девушку себе в жены. У Юрико уже был любимый, местный кузнец, но родители побоялись перечить грозному вельможе и в слезах согласились отдать ему дочь.

Несчастная девушка очень томилась в замке Симадзу и каждую ночь оплакивала потерянную любовь. В тайне она все еще надеялась, что возлюбленный, обещавший никогда с ней не расставаться, сумеет выкрасть ее из неволи. А вельможа, казалось, не замечал ее горестного состояния. Как и подобает самураю, он дожидался известия от господина своего, Даймё провинции Аки, с разрешением на женитьбу. Такеши уже давно подумывал изменить свое одинокое положение. Ибо человек он был уже немолодой, но, неусыпно служа своему хозяину, наследником все так и не обзавелся.

Так говорят.

Однажды вечером после сытного ужина, Такеши уединился со своими мыслями и не заметил, как задремал. А снился ему сон довольно странный - будто голова его обрела необыкновенную легкость и, отделившись от покоящегося тела, свободно передвигалась по спящему замку. Его обостренное зрение различало каждый оттенок ночи, а повышенный слух улавливал даже трепет крыльев мотылька в ночном саду.

Вдруг, среди спокойного храпа прислуги самураю показалось, что он услышал тихие голоса, исходящие из покоев Юрико. Переполненная самыми черными подозрениями голова Такеши медленно поплыла к слабому источнику света, исходящему из комнаты его невесты. Заглянув туда, вельможа увидел только силуэт Юрико, сидящей за освещенной перегородкой. Такеши очень удивился, так как девушка была одна, но голосов было явно двое. Первый, визгливый и злобный, требовал, чтобы его накормили. На это девушка испуганно отвечала, что у нее больше нет риса, а просить своего господина о добавке в рационе она не смела. "Ах ты, негодная, - закричала тогда голова Такеши, - мало того, что прячешь у себя любовника, так ты еще кормишь его моим рисом!"

Вельможа пришел в такую ярость, что тот час же проснулся. На дворе уже встало солнце и окрасило крыши замка багровым светом. "Какой нелепый сон, - подумал Такеши. - Ведь глупо даже предположить, что моя голова может летать отдельно от тела". Однако мысли об увиденном не давали ему покоя, и он вскоре призвал к себе старика по имени Рокуро, служившего верой и правдой еще отцу самурая.

- А не заметил ли ты чего-нибудь странного за госпожой? - грозно спросил Такеши.

Рокуро был честным слугой и не смел обманывать господина. Он бросился в ноги самураю и поведал, что с госпожой происходят очень странные вещи. Ибо ест она за троих, но всегда остается голодной. А недавно Рокуро даже видел ее, поедавшей дождевых червей в саду.

- Для того должны быть веские причины, - нахмурился Такеши.

- О, высокочтимый господин, - подал тогда голос Рокуро, - не мне, глупому слуге, давать советы вельможе Вашего ума и положения. Но не зря твердят, что у дня есть глаза, а у ночи - уши. Если с наступлением темноты господин пожелает спрятаться за перегородкой в покоях госпожи, он сам сможет убедиться в достоверности происходящего.

Такеши лишь раздраженно махнул слуге рукой, отсылая его прочь.

Но мысль о том, что его красавица-невеста тайком принимает у себя возлюбленного кузнеца, терзала самурая весь день. Потому не удивительно, что под вечер Такеши проскользнул незамеченным в покои Юрико и спрятался за перегородкой. Все было спокойно, только девушка долго плакала и даже не прикоснулась к принесенной ей пище. Вельможа уже начал подумывать, что он зря решился на эту затею, когда по исходу Часа Крысы в комнате раздалось уже знакомое ему злобное бормотание. В гневе самурай выхватил меч и, выскочив из-за перегородки, с изумлением рассмотрел преобразившуюся за ночь девушку. Юрико сидела к нему спиной, и на ее голове, под волосами, зияла искривленная слюнявая пасть, шепчущая страшные и неприличные вещи. А две долгие пряди густых волос девушки извивались парой змей, запихивая рис в мерзкий второй рот.

Охваченный отвращением, Такеши взмахнул своим печально-известным мечем, и некогда прекрасная головка Юрико покатилась в угол комнаты, оставляя за собой алую дорожку. Тем не менее, когда в покои ворвался всполошенный шумом Рокуро, самурай не смог найти на мертвой девушке прежних следов сверхъестественного заболевания. Вконец сбитый с толку и встревоженный вельможа приказал слугам бросить тело несчастной Юрико в туманную бездну, на краю которой был построен его замок. А затем заказал службу в ближайшем монастыре, на случай, если мстительный дух девушки надумает его беспокоить.

Так говорят.

Потом наступила зима, которую Симадзу Такеши провел в делах на пользу господина своего, Даймё провинции Аки. Со временем он даже позабыл о печальной судьбе прекрасной Юрико. Но, когда весенние ручьи, наконец, зазвенели от талого снега, самурая стал преследовать детский голос. Вскоре Такеши начал являться мальчик-призрак. Он приходил в любое время дня и ночи, молча тянул к вельможе бледные руки и пристально смотрел на него черными, как угли, глазами. А потом исчезал, чтобы появиться снова. Вельможа призывал к себе монахов, те читали сутры и рисовали магические знаки, но ничего не помогало.

Со временем Такеши решил, что сошел с ума, ибо черты лица мальчика все больше напоминали ему Юрико и даже в определенной степени его самого. В последний раз он встретил призрака, прогуливаясь в одиночестве у того самого обрыва, откуда когда-то сбросили тело несчастной девушки. Еще раз разглядев полупрозрачную фигуру тянущегося к нему малыша, Такеши вдруг осознал, что тот, должно быть, его нерожденный сын, умерший в чреве Юрико. В порыве раскаяния самурай бросился к ребенку, но сумел обнять лишь воздух. А в следующий момент он ощутил, как земля уходит из под ног, и он летит в пропасть.

Но Симадзу Такеши не был человеком, который принимает смерть с покорностью. Падая, он успел уцепиться за торчащий из земли корень, и этот ненадежный трос трещал, но удерживал вес самурая. Предчувствуя скорый конец, Такеши стал звать на помощь слуг, и вскоре над обрывом показалась голова Рокуро. Обрадованный его появлением, вельможа начал бранить старика за нерасторопность и приказал немедленно его вытащить. Но к изумлению самурая слуга только грубо рассмеялся. Куда делись его вежливые манеры и почтительный тон!

- Кто ты, нелюдь, - воскликнул Такеши, пораженный страшным хохотом старика, - и как смеешь ты перечить мне?

Рокуро был честным слугой и не смел обманывать господина. Он тут же сорвал с себя кожу, и лишь тогда спесивый вельможа понял, что над ним стоял сам Ама-но-дзаку, злобный демон упрямства и порока, в обличии старого Рокуро. Все его недавние несчастья оказались делом рук коварного притворщика. Эта ужасная догадка стала последней мыслью самурая, ибо спасительный корень тут же лопнул в его руках, и мстительные духи бездны уволокли Симадзу Такеши с собой на дно...

Так говорят.

А на следующий год ночное небо столицы расцвело красными пионами. Это императорский двор устроил праздник фейерверков, чтобы души умерших обрели покой, и бедствие ушло прочь. А, может, еще для того, чтобы среди грохота и красок фейерверка стали незаметны странные огромные птицы, стенающие: "Доколе?! Доколе?!"

"Так же недолог был век закосневших во зле и гордыне -

Снам быстротечных ночей уподобились многие ныне.

Сколько могучих владык, беспощадных, не ведавших страха,

Ныне ушло без следа - горстка ветром влекомого праха!"

Так пишут поэты.

В народе же говорят, что от тигра остается шкура, а от человека - имя. Но о Симадзу Такеши вскоре забыли. Сначала это имя не повторяли из боязни перед его духом, а затем просто потому, что у каждого поколения есть свои злодеи. И только мальчишки, по недосмотру родителей игравшие в развалинах замка Симадзу, иногда рассказывали о богато одетом самурае, появляющемся в дымке на краю обрыва и манящем их за собой. А еще изредка в округе находили старцев с содранной кожей. Винили в том диких зверей, но некоторые пожилые и уважаемые люди шептали: "То Симадзу Такеши ищет Ама-но-дзаку" и беспокойно озирались...

***

Закончив историю, я задуваю сотую свечу. В темноте слышится взволнованное дыхание сидящих вокруг меня. Вы ждете прихода кошмарного духа, притаившегося в ночи. Согласно поверьям он появляется после последнего, сотого рассказа. Ах, глупые, я уже давно с вами. В наступившем мраке загораются мои глаза. Я предвкушаю ужас, расползающийся по комнате...

93

Политов З. Дтп     "Рассказ" Проза

  

  Зяма Политов

   Никакого душераздирающего визга тормозов, как в американских боевиках, не было.

   Удар.

   Громкий, но будничный, будто в полупустой помойный бак выбросили увесистый куль со строительным мусором.

   И лишь спустя мгновение, наверное показавшееся кому-то вечностью - противный скрежет металла об асфальт в ярких снопах оранжевых искр и ... - бац!.. бац! - две только что бывшие новенькими и красивыми иномарки вылетают на тротуар.

   И снова тишина...

   Так всегда бывает. Перед коротким, но ёмким народным междометием случайного свидетеля - обязательно короткая пауза, словно перед грозой. И, как бы после глубокого вдоха - выдох: "ну твою же мать!"

  

   Что произошло дальше?

   Да всё опять буднично, привычно, как всегда.

   Из красной "японки", что приземлилась на крышу, через разбитое стекло выбрался тёмный силуэт. За ним второй.

   Вроде бы девушки? Э-э-э, в полутьме разве различишь!

   Из-за распахнутой искорёженной двери темно-зелёной внедорожной "фрау" показалась ещё одна длинноволосая тень. Тень на некоторое время застыла, словно взвешивая, стоит ли выбираться самой или лучше подождать помощи. Возможно, у пострадавшей просто не было сил покинуть салон.

  

   - Что это было? - испуганно спросила первая.

   - А я знаю?! - всхлипнула вторая. - Я в "Одноклассниках" сидела. И тут - бах! Ой, Танька, что ж теперь будет-то, а? Машина новая почти!..

   - Ты что, Ларка, дура?! Машина! Люди-то целы? Пошли, пошли, может, помощь нужна...

   - Танюх, ты что, я крови боюсь, ты что!

   - Смотри! Это Ленка что ли? Ленка! Ты-то как здесь оказалась?

   - О, девочки... - попыталась улыбнуться третья, делая очередное усилие оторваться от кресла. - Блин, не могу подняться, девчонки... Не пускает что-то, держит...

   - Погоди, Леночка, мы сейчас. Давай руку, давай, милая...

   - Ой, нет, стойте! Нет, нет, вроде легче стало... Я сама... погодите... ох... отпустило... вроде... О-о-ох, как-то вдруг сразу полегчало...

   Девушка сделала несколько осторожных движений, проверяя, действительно ли с ней всё в порядке.

   - Ну, ничего себе, за хлебушком сходили! - подытожила своё внезапное "избавление" Ленка классической фразой.

  

   - Так это вы, курицы, в нас въехали?! Ларка, дура - всё о мальчиках за рулём треплешься, да? За дорогой совсем некогда смотреть, да? - почувствовав облегчение, внезапно бросилась в атаку Ленка. - Доездилась?!

   - Гонишь, Ленка! Я же выпила. Куда мне за руль! Это Герыч всё, скотина! Носится, как угорелый. Шумахер сраный! Машину мне убил. Ну что я теперь папе скажу! - часто-часто всхлипывая, запричитала Лариса.

   - Кстати, а что с Геркой? - спохватилась Татьяна, самая уравновешенная из всей троицы.

   - Ох ты, господи, а я про своего-то забыла! - подхватила Ленка.

   Опомнившись, девушки развернулись и бросились было к машинам. Но оба водителя, к их облегчению, целыми и невредимыми стояли на асфальте аккурат по центру мокрого пятна, неспешно расползавшегося из под капота красной "японки" и слегка курившегося неприятно пахнущим туманом.

   Сказать по правде, не все они выскочили из своих машин добровольно. Один из них, говоря по правде, предпочёл бы остаться в темноте перевёрнутого кузова если не навсегда, то, по крайней мере, до прибытия стражей порядка. Впрочем, если совсем уж положа руку на сердце - девушки увлеклись перепалкой настолько, что пропустили почти всё драматическое развитие событий.

   Если бы они повернули свои взоры хотя б половиной минуты раньше, они бы увидели молодого мужчину интеллигентного вида, молодецким разудалым плечом распахивающего дверцу зелёного немецкого внедорожника.

   А всего лишь двадцать секунд назад взорам их предстала бы другая картина. Водитель внедорожника тащит за шкирку из опрокинутого авто отчаянно упирающегося мертвенно-бледного тщедушного юношу. Мужчину, похоже, не слишком волнует, хочет ли его соперник выбираться из-под бесформенной груды металла и, вообще, подаёт ли это худосочное тело хоть какие-то признаки жизни. Понятно, что мужчиной руководит не сострадание к ближнему , а лишь обида за свою попранную свободу, неуёмная жажда справедливости, так вероломно поруганной юным худосочным наглецом, и желание немедленной расправы над обидчиком.

   Однако девушки в пылу спора всего этого не видели.

  

   Ах, если бы!.. Ах, если бы не эти злосчастные полминуты! Скорее всего им удалось бы вмешаться и не допустить трагедии.

   - Мальчики, мальчики! - хором заголосили девушки, пытаясь утихомирить взбешённого мужчину. - Не надо, ребята! А-а-а! Стойте! Прекратите! Вы что, совсем с ума сошли? А-а-а!.

   Но парни, охваченные азартом схватки, их не замечали. Казалось, они совсем их не слышали. Словно девушек и не было вовсе...

   Взбешённый "интеллигент" тряс за грудки "тщедушного" и вопил страшным голосом:

   - Ты что натворил, сука! Ты посмотри, что ты наделал, гад!

   - Я... я... я не хотел! Я не нарочно!.. Я не хотел, - рыдал тщедушный в голос, - Оно само... как-то... честно!..

  

   - О-о-ой, девочки, девочки, мне что-то снова не по себе, - схватилась вдруг за сердце Лена. - Я пойду, в машине побуду... что-то, прям, тянет...

   - Иди, иди, Леночка... - участливо сказала Таня, - Ларис, проводи, помоги, ага? Я с этими сама попробую справиться.

   Таня кивнула в сторону парней.

   - Не надо, Ларка, я дойду, - отказалась от помощи Лена, - Ты здесь, Танюшке нужнее... Я сама... потихоньку...

   Неверным шагом она побрела к машине.

  

   Приглядевшись, подруги увидели неясный силуэт в салоне внедорожника. Белокурая головка склонилась на "торпеду" к лобовому стеклу. По стеклу, словно лучики, в разные стороны разбегались трещины. Ленкина голова напоминала огромного мохнатого паука в центре гигантской паутины.

  

   - Не хотел, сволочь! - продолжал надрываться "интеллигент", - Ты посмотри! Туда смотри, гад, туда!..

   Он развернул "тщедушного" в сторону внедорожника.

   - Если с ней что-то случится, - он показал на Ленин силуэт за стеклом, - Я тебя, мразь, урою! Вот этими руками, сука, размажу!

   Он с силой оттолкнул паренька и в три прыжка подбежал к девушке на переднем сиденье своей машины. Схватив её запястье, попытался нащупать пульс, растерянно шевеля беззвучными губами...

  

   "Тщедушный", пролетев пару метров, ударился головой о порог перевёрнутой машины. Тихонько застонал, а затем медленно сполз на асфальт. Маленькая струйка крови показалась из-под его затылка. Стекая всё ниже и ниже, струйка достигла большого тёмного пятна на асфальте и влилась в него наподобие бесчисленных рек и речушек, впадающих в моря и океаны. Парень застонал громче, пытаясь приподняться.

   - "Скорую"! Надо "скорую"! - заорали в ужасе девушки.

   На этот раз мужчина их услышал. Или, может, сам догадался... Сунув руку за пазуху, вытащил мобильник и суетливо набрал номер.

   - ДТП. Приезжайте скорее. Да, есть жертвы. "Скорую", "Скорую" обязательно!

  

   - Герыч, ты как?

   Девушки попытались помочь парню приподняться, но у них ничего не получилось. Парень снова издал протяжный стон и замер, прерывисто дыша...

   - Держись, Герочка, сейчас, сейчас доктор будет...

  

   Вокруг начали собираться редкие ночные прохожие.

   - Ну что же вы стоите! - молили девушки, - Помогите же им, что же вы такие бессердечные, люди!

   Девушек никто не слушал. Все только тихим шёпотом переговаривались между собой, качая головами, да с любопытством заглядывали в салоны автомобилей.

   - Пожалуйста, в машине аптечка! Перевяжите ему голову. И девушка, девушка в машине. Ей плохо!

  

   - Девчонки, не надо, мне уже лучше! Опять отпустило... - зазвенел колокольчиком Ленкин голос за их спинами.

   - Ой, Леночка, миленькая! Мы так за тебя испугались! - наперебой затараторили девушки. - А Герка! Бедный Герка... За что твой его так, а? Ну все ведь целы - за что?! Ну, дерьмо он последнее, ну, виноват, но... Человека за кусок железа, а, Ленка?!

  

   Где-то далеко послышались завывания сирен, затем из-за угла показались синие всполохи... Две "скорые" подъехали одновременно. Следом, спустя минуту, подкатила полицейская "девятка".

  

   - Что-то, девчонки, меня всю трясёт, - сказала Лена, - Пойдём, может, отойдём пока, покурим. Думаю, тут пока без нас обойдутся.

   - Да уж, девки, я бы даже выпила чего-нибудь, стресс снять, - поддержала Ларка подругу. - Тань, у нас вроде в машине было?

   - Обалдела? Там ментов полно! Да и поди найди там теперь что! От машины хер знает что осталось!

   - Ну покурить-то, Танюш, а?

   - Отстань! Воздухом подышим.

   - Иди ты! Я вот у мужика стрельну...

   Но стоящий рядом седой мужчина, тяжело вздохнув, лишь едва слышно протянул в ответ на её просьбу:

   - Ой-ёй-ёй... Девчонки совсем ведь. Молодые девчонки...

   И, будто осуждающе, покачал головой...

  

   Девушки устроились на лавочке неподалёку. Говорить не хотелось. В другое время подруги засыпали бы Ленку вопросами о её новом ухажёре, о житье-бытье, весело щебетали бы о моде, свежих хитах Димы Билана, новых фотках "В контакте" и прочей милой ерунде. Но, понятное дело, в эту минуту их головы были заняты совсем другими вещами. Больше всего на свете им хотелось, чтобы этот кошмар поскорее завершился. Или... "Или как было бы здорово, если бы это мне только снилось!" - так или примерно так думала каждая из девушек.

  

   - Девки, гляньте, кого-то на носилки кладут - с тревогой в голосе сказала Лара.

   - Наверное, Герыча вашего... - безучастно отозвалась Ленка.

   - Нее, Герыча давно уже в "скорую" отнесли. Сразу, как приехали... Эх, хоть бы ничего серьёзного у него... И так парню достанется. Прав, наверное, лишат...

   - Да что прав, дурында! Как он за тачки битые рассчитается?!

   - Нет, нет, точно! Смотрите, девчонку какую-то понесли!

   - Ой, мамочки, неужели мы ещё кого-то сбили? Что ж теперь будет, господи! Бедный Герка!

   - Сплюнь, дурочка! Не может быть, чтоб насмерть.

   - А? Девчонки? Может, обойдётся? Ой, господи!

   - Ой, Ленка, смотри, у неё платье синее. Почти как твоё.

   - Точно, похоже... И стрижка точь в точь, да?

   - Бедняжка!..

  

   - Ты куда, Лен?

   - Пойду посмотрю. Вроде, показалось, позвал меня кто-то. Видишь, врач рукой мне машет...

   - Чудная она какая-то. Да, Тань? - с сомнением в голосе произнесла Лара, едва Ленка отошла в направлении машины "Скорой помощи".

   - А ты видала, как она башкой в стекло шандарахнулась? Тут и совсем без мозгов нетрудно остаться... Я вот думаю, отчего у неё подушка не сработала? Навороченная вроде тачка.

  

   Между тем, сотрудники ДПС завершили свои бесконечные хождения с длинной рулеткой по мостовой, заполнили какие-то бумаги, посовещались с врачами "скорой", что-то записывая в маленький блокнот, расспросили людей, стоящих вокруг. Однако, к Ларисе с Татьяной, понуро сидевшим на скамейке, никто из них так и не подошёл. Немногочисленные зеваки, почуяв, что ничего интересного больше не предвидится, один за одним расходились в разные стороны.

   Наконец, к месту аварии подъехала ещё одна полицейская машина. Сотрудник ДПС перекинулся парой слов с человеком, выбравшимся с заднего сиденья. Спустя минуту обе полицейские машины уехали, увозя в своём чреве Ленкиного парня, закованного в наручники. Вслед за ними с жутким воем с места сорвались и "Скорые" ...

  

   Улица опустела. Только один вновь прибывший полицейский ходил вокруг двух разбитых машин, то и дело приседая на корточки, словно пытаясь что-то получше разглядеть...

   - А мы-ы-ы? - не сговариваясь, поинтересовались друг у дружки девушки, недоумённо переглянувшись. - Нам что, до утра здесь сидеть?!

   - Пойдём, спросим, может, про нас просто забыли впопыхах?

  

   - Ну ты полюбуйся на них, а! - раздался весёлый голос прямо над их головами. - Я всегда говорил, что блондинки и в Африке блондинки!

   - Герка!

   От внезапного потрясения девушки не сразу пришли в себя.

   - Герка, ты?! Ты откуда? Тебя уже разве отпустили? Герочка, родной!

   - Ну да, курицы, отпустили. Отмучился, наконец, как и вы.

   - Как и мы?

   - Ха-ха! Вы, дурёхи, разве так ничего и не втыкаете? Ну, дела-а-а... Нету нас с вами, девки, больше. Не-ту! Врубились?

   - Ты чего несёшь, Герыч? Ты, наверное, как Ленка, головой сильно стукнулся? Дурачок, зачем ты из "Скорой" сбежал?

   - Сами вы дуры! - обиделся Герка, - Вон, глядите...

  

   Напротив перевёрнутой "японки" лениво притормозил чёрный фургон с надписью "Специальная". Из фургона вышли два дюжих молодца в тёмных спецовках и, коротко переговорив с полицейским, принялись за работу. Вытащив из салона перевёрнутой машины два женских тела, они упаковали их в чёрные пластиковые пакеты и аккуратно погрузили в фургон...

  

   - Ну, что я говорил? - торжествующе вопросил Герка.

   Воцарилась звенящая тишина. Девушки стояли, скорбно понурив плечи...

   - И куда же нам теперь? - после тягостной паузы потерянно спросила Лара.

   - Наверное, надо куда-то идти? - эхом отозвалась Таня.

   - Что вы, девчонки! Перепили?! Свобода! Мы куда собрались сегодня, а? В клуб? Так чего жмётесь - полетели, оторвёмся по полной! Мама с папой точно не заругают.

  

   - А Ленка? Как же Ленка? Мы не можем без неё уйти... - внезапно вспомнила о пропавшей подруге Лариса.

   - Забудь, - во весь рот улыбнулся Герыч. - Её вроде как откачали. Я по пути к их бригаде заскочил. Там эскулапы своё дело туго знают, не то что мои оболтусы.

  

   - Но ведь, наверное, неправильно так, Герочка? Нас, наверное, здесь должен кто-то встречать? Давайте посмотрим, может, за углом кто-то ждёт?

   - Да не бойтесь вы, дурёхи! До девятого дня о нас никто и не вспомнит. А повезёт, то и до сорокового... Полетели!..

94

Пчёлка В. Тайна шоколадной фабрики     "Рассказ" Мистика, Юмор

  Предыстория

  Губернатор далекой-предалекой Заводянской области срочным звонком вызвал к себе в кабинет подчиненного - мэра города Воронца Алексея Михайловича. Едва переступив порог, мэр понял, что дело плохо, поскольку губернатор нервно расхаживал по кабинету и дымил сигарой, как древний бронепоезд.

  -Садись. - кинул губернатор вошедшему мэру, который не решался подойти поближе. - Ну же! Не стой столбом.

  Алексей Михайлович скромно присел на краешек коричневого кожаного кресла с удобной анатомической спинкой и с подобострастием поднял лицо кверху, выражая готовность выслушать и понять нужды руководства.

  -Значит, так. -Властно произнес строгий босс.- Появился шанс покинуть задрипозную Заводянскую область и переместиться в Московскую.

  -Что за шанс?

  -Не перебивай! Шанс - один на всю оставшуюся жизнь. Другого - не будет. Президент объявил конкурс на лучшую фабрику России. Лучшую - во всем. Создана специальная комиссия из руководящего состава, куда входят столичные министры, финансисты, производственники и даже несколько иностранцев. Мы должны проявить наилучшие результаты по основным показателям: производительность, эффективность, качество и, конечно же, вкус продукта просто обязан быть отменным.

  Алексей Михайлович сник, осознав, на что намекает губернатор. На шоколадную фабрику, которой мэр владел вот уже более десяти лет. Только вот беда - еще пять лет назад успешная фабрика нынче пришла в упадок. И работала почти в убыток после смерти грамотного управляющего.

  -Ну что! - крякнул губернатор. - Надежда на победу есть?

  -Анатолий Ефимович! - вкрадчиво начал мэр. - Ты же знаешь, я всегда готов помочь, но...

  -Никаких но. И слышать ничего не хочу. - взбеленился губернатор. - Приведи фабрику в надлежащий вид. И сроку тебе даю ровно четыре месяца. А не справишься - в шоколад закатаю, а дочь твою раскрасавицу за своего шестипалого сына-трансвестита Ваську замуж выдам.

  -Хорошо, хорошо. Я постараюсь. -Сглатывая ком в горле, заверил мэр босса.

  -Иди, работай. Справишься - со мной в Москву пойдешь.

   Покинув кабинет губернатора, мэр, не медля ни минуты, дал объявление во все крупные газеты о поиске нового энергичного управляющего с пометкой срочно. Кроме высокой зарплаты новому директору дарилась в случае успеха на конкурсе фабрик дочь мэра Мария краса - густая коса, сама фабрика и коттедж мэра (поскольку он надеялся на скорое повышение и отъезд).

  

  ***

  Скромный молодой человек тридцати лет от роду, по имени Мишаня разлегся на диване. Рядом с ним покоилась гора всевозможных газетенок. Паренек ворошил одну газету за другой, просматривая объявления о поиске работы. Ведь последнюю, он неожиданно и незаслуженно потерял несколько недель назад. Восемь лет коту под хвост. Восемь лет добросовестного труда оператором-наладчиком на шоколадной фабрике закончились пинком под зад, а за что? За то, что его место понадобилось для развития карьеры сыночка начальника смены, едва выпорхнувшего из стен ПТУ. А у Мишани - высшее пищевое образование, а карьеры никакой, хоть и пахал за десятерых. Жизнь несправедлива, как ни крути. Ничего интересного в газетах не было. Везде одно и тоже: мизерная зарплата, посменная работа, схожие обязанности. Стоп, а это что? В глазах Мишани сверкнуло, и незнакомый доселе луч ослепил его. Девушка Мария на фотографии улыбалась и приглашала его на работу черт те куда, в захолустный городок Воронец, но на высокую должность директора производством и предлагала свою руку и сердце взамен за достижение каких-то там важных целей. Мишка схватил ножницы и вырезал объявление с Машенькой, в задумчивости прижал к сердцу. Через несколько минут парень уже собирал сумку с вещами, чтобы поспеть на вечерний поезд до Воронца, поскольку сделав звонок по указанному в газете телефону, Миша получил приглашение на собеседование. Протрясся ночь по рельсам, ощущая покалывание в сердце от находящейся в грудном кармане газетной вырезки с Машенькой. С утра умылся, причесался, оправился, обильно обдал себя струей туалетной воды с ароматом лесной свежести и отправился на собеседование, которое проводил владелец фабрики Алексей Михайлович. Машенька была при отце, поражая Мишаню своей одухотворенной чисто русской красотой и заманивая в свои сети еще больше. Сначала он еще внимал обещаниям мэра про женитьбу на дочере, дарение в качестве приданного коттеджа и фабрики. А потом Мишаня уже не сводил глаз с милой сердцу красавицы, витал в облаках, и пропустил мимо ушей угрозу: 'В случае проигрыша в конкурсе через четыре месяца, в шоколад закатаю.'

  -Согласен, - не задумываясь, выдал бедолага Михаил, и, одним махом подписал трудовой договор. Невдомек ему было подумать, как его - простого оператора, сразу взяли на такой высокий пост.

  Мэр вздохнул с облегчением. Наконец-то нашелся дурачок - агнец невинный на заклание, на которого можно будет списать косяк с провалом в конкурсе перед лицом губернатора.

   Утром Мишаня с оголтелым видом носился по фабричке: знакомился с персоналом, изучал процессы и оборудование. Работники шарахались от него, как от прокаженного, а один тщедушный грузчик даже сказал:

  -О, новый покойничек прибыл.

  Фраза грузчика со страшным предсказанием и неприветливое поведение людей оказали на Мишаню небольшое устрашающее воздействие, но Маша-краса перевесила страх. Она улыбалась в его мечтах и показывала свободный пока еще безымянный палец на правой руке. И, окрыленный Мишаня, сворачивал горы шоколада. Провел ряд реформаций, реорганизаций, заставил выдраить каждый уголочек фабрики, вдохновив некоторых рабочих своим энтузиазмом. Но через неделю на фабрике стали происходить нехорошие события. По ночам ломались транспортеры, выскакивали туго закрученные гайки, лопались емкости, из которых выливался шоколад и затапливал многострадальную фабрику. Рабочие и механики выбились из последних сил, стараясь исправить неполадки. Управляющий Мишаня бегал по фабрике с красными от бессонных дней и ночей глазами, пытаясь справиться с навалившимися невзгодами и подбодрить коллег. Искал под лавками в раздевалке технолога, который обещал ему сделать настоящий шоколад вместо того подобия, которое производили сейчас. Уговаривал замученных рабочих немного потерпеть, не может же вечно все ломаться. Скоро все наладится.

  -Наладится, наладится. Вот преставишься, сразу и наладится, - успокаивал Мишку грузчик, обозвавший его в первый день покойничком.

  Мэр орал на бедного Мишаню, портя молодому парню последние нервы, а Машенька удалялась все дальше и дальше. Наконец, в Мишину голову пришла светлая мысль взять себе заместителя, и отдать ему половину своей зарплаты, потому что мэр дополнительные деньги выделять отказался. Желающих трудиться заместителем не нашлось, кроме одного непонятного типа. Перебирая отчеты за смену, Мишаня подпрыгнул от испуга, когда кто-то в кабинете гнусавым голосом произнес:

  -Я насчет работы.

  Странный тип в больших черных очках на половину лица и бело-черной арафатке, прикрывающей челюсть, сидел на стуле напротив него.

  -У нас куча проблем. Работать придется много, а вы - в возрасте, не боитесь?

  -А ты сам-то не боишься здесь работать?- поинтересовался тип.

  -Я же не белоручка какая-нибудь, а работяга, справлюсь.

  -Да, я не про это. Тут на фабрике за последние пять лет семь директоров погибло при исполнении обязанностей: кого штабелером снесло, на кого ведро с маслом на голову упало, один вообще в канализации утонул. А еще двое без вести пропали.

  -В первый раз слышу, -удивился Михаил и вспомнил шарахающихся рабочих и противного грузчика, который периодически обзывал его покойником. -Я знаю требования по безопасности, как свои пять пальцев, поэтому бояться мне нечего.

  -Ну, ну, -усмехнулся тип, - Значит, не испугался?

  -Нет, - твердо сказал Миша. - А вас я не держу, не хотите помогать, и не надо. Дверь открыта.

  -Ты, погоди работничками разбрасываться, командир, -сказал мужичок. -Что-то не вижу толп кандидатов, жаждающих разгребать это дерьмо. В общем, я согласен.

  -Хорошо. Тогда идите, оформляйтесь в отдел кадров. Как вас величать, кстати?

  -Ну, раз ты директор, а я твой заместитель... Но слово зам мне не нравится. Зови меня призрак директора. - рассмеялся тип.

  Михаил пожал плечами: 'Призрак - так призрак, лишь бы работал нормально'.

  Несколько дней пролетели, как одно мгновенье. А призрак директора таскался повсюду за Мишаней, тыкал пальцами, указывая на недостатки фабрики и недобросовестных рабочих, но ничем не помогал. Мишаня терпел его уже из последних сил, но не ругался из уважения к почтенному возрасту заместителя. Как-то раз призрак директора с заговорническим видом ворвался в кабинет настоящего директора, и ,закрыв дверь на ключ, прошептал:

  -В бюджете за месяц лишние денежки остались. Бухгалтер велела срочно их потратить. Давай их с тобой пополам поделим, и по карманам. Ась?

  -Зачем тебе столько денег? -спросил Мишаня.

  -Так, это.. У меня мать больная, на лекарства деньжат не хватает.

  -Погоди. - Пошарив в сумке, Михаил вынул кошелек и достал из него несколько бумажных купюр, оставив себе лишь пару тысяч до зарплаты. - Держи.

  -Что это? - удивился заместитель. - Зачем свои кровные давать, когда можно заводские спереть? Никто не подкопается.

  -Нельзя чужое брать.- твердо заявил Мишаня. - Тем более, что у нас люди в столовой от жары страдают, мы кондиционер на эти средства купим.

  -Ишь, ты честный какой нашелся. - возмутился призрак директора, и задев локтем деньги, вылетел из кабинета.

  Изумленный поведением подчиненного, Михаил собрал деньги и вновь углубился в изучение бумаг. Когда он собрался на обед час спустя и подошел к двери, то ударился лбом о запертую на ключ дверь.

  -А как же Призрак тогда вышел?- смутился Мишаня, ну не помнил он, чтобы закрывал за тем дверь.

   Но с того дня дела немного наладились: прекратили беспричинно лопаться емкости с шоколадом. Вечером прибыл мэр с Машенькой, и пока он осматривал свои владения, Машенька утащила Мишаню в котельную и жаловалась:

  -Если не выиграешь конкурс, меня замуж за шестипалого отдадут. - И ласково так трепала паренька по щечке.

  -Я тебя люблю, и всего добьюсь, - горячился Мишаня, обнимая зазнобушку. И всю ночь опять работал, как проклятый, ни капли не отдохнув.

  Только под утро уставший парень сомкнул глаза за столом в кабинете, а очнулся от чьих-то скользких прикосновений: полуобнаженная женщина с голубыми волосами манила его в свои объятья.

  -Сгинь, нечисть! Я Машеньку люблю,- ни капли не задумываясь, замахал на нее руками Мишаня. И таинственная незнакомка растворилась в воздухе, оставив после себя голубой дымок, который просочился через полуоткрытую форточку на улицу.

  На следующий день на фабрике перестали беспричинно выскакивать гайки из оборудования. И дело пошло на лад: производственные показатели приближались к идеальным, в сотрудниках повысилась сознательность, пофигизм пошел на спад. И только технолог не мог придумать, как сделать вкусный шоколад.

  -Молодец! Посмотри, как фабрика заработала, - расхваливал Мишаню заместитель. - Я скажу, чтобы твою фотографию на доску почета вывесили, а в местную газетенку статью накатаю про твои достижения, и премию у мэра выбью.

  -Не нужно ничего, - рассердился на него Михаил, - Хочешь помочь, давай думать, как нам шоколадный вкус улучшить и механика грамотного найти, а то у наших руки кривые.

  Призрак директора покраснел, и чуть не лопнул от злости. Он практически улетел из цеха, а к вечеру на фабрике появились два новых странных сотрудника: технолог и механик. Они ходили все время в перчатках, а лица закрывали чем-то вроде непрозрачной вуали. Постоянные рабочие шептались, разглядывая причудливые создания, но те работали, как упрямые ослы, и через несколько недель Мишаня с заместителем дегустировали необыкновенно вкусный шоколад. А новый механик не выходил из цеха, и загонял мужиков постоянными поручениями и требованиями усилить контроль, предотвращая возможные поломки.

   Вот и минуло четыре месяца с начала Мишиной карьеры на шоколадной фабрике. Прибывшая важная комиссия осталась в восторге от фабрики, и по окончании проверки выдала Мишане табличку 'Самая лучшая фабрика России 2000'.

   А вот и заслуженная потом и кровью свадебка Михаила с Машенькой подоспела! Ее играли прямо на территории самой лучшей фабрики, расставив шатры на травке. Гулял весь фабричный люд. Молодоженов катали на погрузчиках счастливые коллеги, шоколад лился из трубы рекой, из которой любой желающий мог напиться горячим питательным напитком, и улучшить мозговую деятельность.

   Кульминацией вечера стал тост с поздравлением молодоженов от заместителя Мишани. Он появился под конец гулянки и заявил:

  -Хочу поднять тост за лучшего директора фабрики на свете. Теперь я могу быть спокоен за свою любимую фабрику. Она в руках честного, смелого и скромного человека. - И скинул с лица черные очки, снял арафатку.

  -Ах...-пронеслось вокруг. - Это же призрак старого директора, который сгорел на складе с технологом и механиком много лет назад, спасая имущество и людей.

  -Оставляю тебе в подарок своих лучших людей, - сказал Призрак директора, и, прослезившись, крепко обнял Мишаню. И провалился под землю.

   И не было с тех пор в стране фабрики, лучше Мишаниной. И дети его с самого появления на свет росли, бегали и развивались здесь, готовясь принять эстафету от отца, когда придет время.

  

95

Рашевский М.В. Простое задание     "Рассказ" Мистика

Простое задание

   -"О-о-о, неизвестный солдат. Вот так вот ты нашёл своё имя", - подпевал Игорь, слушая одну из любимых своих песен. Настроение было прекрасным, как и погода за стеклом машины. Солнечный день. Пугающее своей глубиной голубое небо. Сверкающий чистый снег. Заваленные сугробами грунтовки, уводящие в сторону от шоссе. Быстрый полёт воробьёв и крошечные облачка пара в прозрачном воздухе.

   Игорь смеялся, и не пытался себя сдерживать. "Мороз и солнце, день чудесный, чего-то там мой друг прелестный", - попытался продекламировать он. - Да, давненько не получалось вырваться из оков цивилизации. Совсем забыл, как чудесно за городом зимой".

   Цепи на колёсах негромко цокали, когда его "девяносто девятая" выезжала на свободный от снега асфальт. Хоть печка и работала вовсю, в салоне было не особо жарко. За стеклом стоял мороз.

  

   -Готовь сани летом, - три часа назад сказал Игорю менеджер по снабжению, - слышал такую пословицу? Конечно, слышал. Ты человек у нас новый, но... А ну-ка, в чём успех нашей фирмы?

   -Качество продукции, - полувопросительно пролепетал молодой снабженец.

   -Именно, - менеджер выпустил струю сигарного дыма. - А знаешь, почему наша фирменная обувь и одежда по качеству превосходит европейские аналоги?

   -Мы изготовляем продукцию штучно... по заказу... народные технологии... рецепты, - Игорь мучительно пытался вспомнить, что ему рассказывали другие, более опытные снабженцы.

   -Ладно, не напрягайся, - менеджер усмехнулся, вспомнив себя в точно такой же ситуации, когда сам был рядовым снабженцем. - Действительно, успех нашего предприятия заключается в эксклюзивности и оригинальности изделий. И изготовляем мы их по народным технологиям из материала, полученного по народным же рецептам. Потому зимние сапоги жена премьер-министра заказывает у нас. На приёмах ходит в туфлях из Италии, а между приёмами - в наших сапогах... Ну так вот. Материал для изделий, как ты знаешь, самый лучший именно натуральный. То есть шкуры для изготовления кожи приобретаются у местного населения. Правда, лишь у избранных фермеров. С ними мы заключили договоры. Каждый год индивидуальные контракты возобновляются или нет, в зависимости от качества поставляемого материала... Чёрт, что-то я как на лекции. В общем, Игорь, в твою обязанность входит навестить одного поставщика, с которым мы сотрудничаем уже давно. Шкуры у Майстрюка отменные. Наши мастера до сих пор в догадках: как он таких кабанов умудряется растить, с диких вепрей снимает, что ли? Зато, - он заговорщически подмигнул молодому сотруднику, - кожаное бельё из этого странного материала идёт нарасхват. Дамочки аж пищат... Хм, мы вообще поначалу думали, что кожа эта не совсем чтобы и... Нда, - менеджер передёрнул плечами, словно отгонял неприятные мысли. Встрепенулся, стрельнул глазами по молодому снабженцу. - Живёт Майстрюк, правда, далеко в глубинке. Потому по сотовой связи с ним связаться невозможно. Ну, так у тебя целый день впереди... Задание лёгкое, раз плюнуть. Вопросы есть?

   -Нет! - Игорь получал своё первое поручение на фирме и готов был отправляться хоть к чёрту на Кулички.

   -Бумаги и адрес получишь в бухгалтерии. И карту. А чего ты удивляешься? Ферму его только с компасом отыскать можно... Шутка. Осенью и весной вообще не пробраться... Машина-то у тебя хорошая?

   -Ну-у..., - Игорь набрал воздуха побольше, чтобы рассказать о почти лысой резине колёс да о барахлящем на морозе карбюраторе, но менеджер тут же его прервал, словно ткнул спицей в надувающийся шарик:

   -Транспортные расходы оплачиваются. Свободен.

   Это было первое серьёзное задание для Игоря, потому он взялся за его исполнение тотчас же, успел лишь цепи на колёса одеть. Судя по ксерокопии кем-то нарисованной карты, ферма Майстрюка была в пяти километрах от второстепенной дороги, которая в свою очередь была тупиковой веткой какого-то безвестного лесозаготовительного предприятия, которая в свою очередь... В общем, та ещё глушь. Единственным названием, к которому можно было привязаться, был хутор, от которого, как говорили другие снабженцы, в настоящее время только название и осталось.

  

   Солнце уже коснулось горизонта. Лучи его несмело красили облака в розовое. Жестяная выщербленная пластина дорожного знака колыхалась под порывами ветра и, жалобно скрипя, билась о железобетон накренившегося столба.

   Лишь эти удары да шум ветра, бросавшего снежинки в стёкла машины, были слышны в морозном воздухе.

   Где-то за хутором, судя по карте, была дорога, ведущая к той транспортной ветке, от которой... Ох и глухомань! Как только Константин Пафнутьевич смог отыскать этого фермера? Игорь представил, как элегантная Alfa-Romeo менеджера пробирается через снежные заносы... застревает... как его начальник пытается вырваться из плена непогоды. "Нда, а ведь и мой ВАЗ не внедорожник, - подумал Игорь. - Что будет, если машина застрянет? До ближайшего села - двадцать километров, а в совсем не зимних туфлях и плаще далеко не пройдёшь. Замёрзнуть можно. Нет, всё-таки надо было заехать домой, переодеться. Как там в отделе говорят? "Хорошая мысля приходит...". Нда".

   Коротко взрыкнув, машина поехала вдоль молчаливых домов заброшенного хутора. Заколоченные горбылями окна; двери, висящие на одной петле, колыхающиеся от ветра; повалившиеся заборы - всё это действовало угнетающе. Вспомнились покинутые двухэтажки в родном городе, где он ещё пацаном с компанией играли в "войнушки". Бывало, заигрывались допоздна, и в темноте эти дома пробуждались от дневного сна - ведь жили они только ночью. Тогда казалось, что стены смотрят на тебя глазами давным-давно ушедших отсюда. Просыпались звуки, стоны сменялись вздохами, скрипы - бормотаниями. За ноги цеплялись обломки, из полов вырастали руки привидений, тянулись прямо к ним. Бр-р-р. Игоря передёрнуло от некстати вспомнившихся детских страхов.

   Он чуть вжал педаль газа, машина набрала скорость. Дома за стеклом слились в единую чёрную массу. Их жуткие глаза, источавшие угрозу, теперь лишь злобно смотрели вслед, чёрные зевы дверей раскрывались в немом крике отчаяния - добыча ушла!

   Стоп! Чёрт! Так разогнался, что пролетел дорогу. Цепи проскрежетали по ледяному насту, снежная крошка, поднятая тормозящей машиной, медленно оседала. В красноватом свете солнца казалось, что машину облепляет кровавая пелена. Или эта пелена была в его глазах? Игорь медленно поднял к лицу руки. Они подрагивали.

   Ч-чёрт, что ж так страшно-то стало?.. Может быть, потому, что вокруг - ни души? Заброшенное жильё... оно пугает своей пустотой, скрывает в себе что-то... кого-то, заполняющего собой эту пустоту. Люди ушли отсюда. Оставили свои страхи, горе и беды - и ушли. Домам одиноко, они лишились хозяев. И вот появляюсь я. Тот, на ком можно сорвать эту злобу. И тогда они... Ну, хватит! Хватит придумывать оправдания своему страху.

   Игорь решительно развернул машину и въехал на дорогу, выделяющуюся серой лентой на белом снегу. Машина виляла, её заносило, но всё же она продиралась сквозь снежные заносы. Следы протекторов и цепей быстро заносило позёмкой. Немой хутор медленно, но неотвратимо уменьшался в размерах, пока вовсе не исчез за холмом.

  

   Игорь, не глядя, вставил диск в проигрыватель. Из колонок полилась попса. Нормально. "...А я сижу в Пе-жо-в-Пе-жо-пе!" - подпевал Игорь. Настроение его улучшалось. До фермы Майстрюка оставалось совсем немного: он уже ехал по той самой заброшенной ветке леспромхоза или как там его. Почти совсем стемнело, хотя на циферблате было всего полчетвертого дня. "Ничего, доберусь до фермы к пяти, улажу все дела, а в десять буду дома, - лениво размышлял снабженец. - Главное, не застрять нигде, тьфу-тьфу-тьфу".

   Через двадцать минут он уже ехал по следу полозьев от саней. Почти неприметная грунтовка уводила в сторону от "леспромхозной" дороги. Вот она, думал Игорь, и должна привести к ферме, судя по той "карте", что тряслась на соседнем кресле.

   Горизонт выделялся лишь тонкой полоской зашедшего солнца, да облака кое-где ещё ловили свет невидимого уже светила. На темно-синем, почти чёрном небосводе высеяло звёздами, полная Луна вставала над чернеющими деревьями.

   Медленно ползли цифры на счётчике километража. Один, два... четыре. До предполагаемой фермы Майстрюка оставался километр или чуть больше. Но дорога превратилась в сущий кошмар автолюбителя: сугробы были настолько велики, что приходилось их таранить, чтобы продвинуться ещё на пару метров. Двигатель натужно ревел, по днищу скребся лёд, сугробы по краям дороги, бывало, доходили до середины окон. Машина словно по камням ехала - переваливалась с одного боку на другой. И вот настал такой момент, когда, ткнувшись радиатором в очередной сугроб, его ВАЗ всхлипнул пару раз, но не продвинулся и на метр. Игорь сдал назад, попытался пробить с разгону - и это не вышло. Сунулся вправо, влево, но там были наносы не меньше переднего.

   "Ну всё, приехали, - Игорь зло надавил на клаксон, словно это сдвинуло бы машину с места - Что же теперь, разворачиваться и ехать назад? В каком-то километре от цели, к которой добирался долгие пять часов?.. Твою мать, а?! Нет, так дело не пойдёт. Вот что я сделаю - дойду по следу до фермы и попрошу помочь мне дотащить машину до их жилища, улажу все дела и опять же попрошу помочь добраться до шоссе. Думаю, не откажет мне этот фермер. Не прохожий ведь какой-то, а представитель фирмы, с которой Майстрюк бизнес ведёт. Раз у него как минимум сани есть, то вытащить машину будет несложно. А? Нормально? Нормально. Только сколько же до него тащиться? Эти километры что, кто-то мерил? Сказали - пять, так может не "пять", а "пять-десять". По "карте" не разберёшь. Н-да, а туфли-то на тебе стильные, но совсем не зимние. И плащик. От почти пятнадцатиградусного мороза не спасёт. Уши, во всяком случае, точно отпадут... Ладно, хватит. Или назад - или вперёд. Покурим, пойдём. Это же лёгкое задание... раз плюнуть! Нда.

  

   "Чёрт! Холодно-то как. Зачем закрывать машину, вокруг ни души! - разговаривал он сам с собой - Инстинкты чёртовы, теряешь драгоценное тепло. И так напялил на себя чехол от кресла. А пальцы уже немеют. Вперёд, вперёд. Чёрт, по колено. Прощайте, туфли мои, придётся стоимость вашу на "транспортные расходы" списать. И зд-д-д-доровье прощай. Уже зуб на зуб не попадает. Чай обжигающий с мёдом и лимоном. А лучше - самогончику стакан. И на печку. Уж печка-то у них должна быть?!"

   Дорога петляла, то взлетала на очередной холм, то проваливалась в ложбину. С одного края тянулась не то широкая посадка, не то лес, с другой - чистое поле. От чёрных деревьев веяло угрозой.

   "Интересно, тут волки водятся? - Игорь оглянулся по сторонам. - А то с собой ничего, только этот контракт чёртов. Сколько я уже топаю?"

   И только он это подумал, как впереди замаячил огонёк. На вершине одного из холмов чёрным силуэтом на фоне звёздного неба и серовато-синего снега выделялось большое здание. Двух, а скорее трёхэтажная усадьба, какая-то вышка: не то водогонка, не то наблюдательная башня, крыши небольших строений. И вокруг - высокий забор. В окне усадьбы светилось окно. Скорее, от свечи - свет был слишком тусклый, да и проводов что-то не заметно.

   "Ну, слава Богу, дошёл. А то ног уже почти не чувствую. И рук. - Он подул на скрюченные от холода пальцы. - И головы. Вообще чудом ещё конечности переставляю. Быстрее, быстрее в тепло!"

   Игорь, ежесекундно оскальзываясь и спотыкаясь, взбирался на холм к усадьбе. Шёл уже напролом, свернув с колеи, лишь бы быстрее. Дошёл.

   -Хозяева! - хриплым голосом крикнул Игорь. - Майстрюк! - с трудом вспомнил имя-отчество. - Свен Ружинович! Откройте!

   Он, как ему показалось, сильно ударил по забору. Но тот даже не ответил гулом, а руку отшвырнуло. "У фермеров бетонная ограда?" - подумал снабженец. Ударил ещё, ещё раз. Тщетно. Глухо. Надо искать калитку. Игорь, с трудом переставляя ноги, цепляясь за заледеневший забор, побрёл по периметру. Пару раз его рука за что-то цеплялась, словно снаружи висели какие-то связки, скрещённые палки, мишура какая-то. Пытался рассмотреть, но было слишком темно. И холодно, так что тратить теперь уже драгоценные секунды на "осмотр достопримечательностей" посчитал излишней роскошью. Забор шёл вкруговую. Наконец Игорь вышел на освещённую сторону. А когда вновь взглянул на ограду, отшатнулся и чуть не упал в снег. Весь забор, сделанный из цельных брёвен, был увешан распятиями, связками каких-то трав, черепами животных. В свете полной Луны, закрываемой иногда на миг быстро проплывающими облаками, казалось, что черепа шевелятся, пытаясь слезть с крюков, на которые были насажены. Колеблемые ветром смёрзшиеся пучки травы и деревянные распятия гулко ударяли о брёвна.

   "Чёрт побери, уж не набрёл ли я на древнюю молельню? Или на секту каких-то шизанутых фанатиков? Здесь ли ты живёшь, Майстрюк?" - калитка всё не показывалась, и Игорь решил взобраться на забор. Да не тут-то было. Озябшие руки только скользили по обледенелым брёвнам. Снабженец решил "постучаться" снежком в подсвеченное окно, да забор мешал.

   "Может, взобраться на соседний холм и попробовать докинуть?" - у Игоря мысль от дела не далеко стояла: мороз подстёгивал. Вскарабкаться на холм было нетрудно. Сложнее было заставить вытащить из подмышек руки и зачерпнуть ими такой холодный снег. Но не успел он замахнуться снежком, как скрипнула дверь в доме - и во двор с гавканьем и воем вырвалась собаки. Они увидели чужака, и через секунду по ту сторону забора рычала и лаяла вся свора. Вновь скрипнула дверь - и на крыльцо выскользнула женщина. Она держала керосиновую лампу, и неяркий свет выхватил то тёмные, то почему-то светлые пряди волос, резко вычернил складки кожи. Хмурится.

   -Э-э-эй! - крикнул снабженец. Вернее, хотел крикнуть. Вместо вопля из горла вырвался хрип. Игорь замахал руками

   -Кто там? - звонко крикнула женщина. Подняла выше лампу. Собаки исходили хриплым лаем. - Кто? - С непонятным страхом в голосе, вновь спросила фермерша. Наконец, она сделала поменьше огонёк и скользнула взглядом поверх брёвен забора. Тут же разглядела вечернего посетителя. Лицо её исказилось, рука дёрнулась, лампа полетела в сугроб. Зашипело раскалённое масло.

   -Убирайся, откуда пришёл! - женщина вскинула руку в крёстном знамении.

   -Извините ради Бога, я ищу ферму Майстрюка Свена Ружиновича, - крикнул Игорь. - Моя машина...

   -Убир... что?

   Вновь хлопнула дверь, чуть не ударив застывшую столбом женщину. На крыльцо выскочил с факелом и рогатиной наперевес мужчина, тут же куда-то побежал.

   -Где? - резко крикнул он. Женщина не успела ответить. Ещё один мужчина выскочил на крыльцо. В руках его блеснул металл. Всклокоченная борода воинственно вздыблена, изо рта вырываются густые клубы пара. За мужиком протиснулся паренёк с факелом.

   -Вон, на заборе! - звонко крикнул он, указывая на Игоря.

   -... застряла, а я, - прошептал Игорь. До него ещё не дошёл смысл всего происходящего. Мороз и усталость привели его в заторможенное состояние, - пешком добрёл.

   -Убирайся, чужинец! Назад, в свою тьму убирайся! - Бородач вскинул руки. Снабженец с ужасом осознал, что фермер целится в него из ружья.

   -Я представитель фирмы... что вы сказали? - прохрипел Игорь.

   -Тато, не трогай его, это человек! - женщина повисла на руках бородача. - Тато, он Бога поминал, он живой, он настоящий!

   Лай собак, скрежет запоров калитки.

   -Пусти меня, дочка! - хрипло прокричал фермер.

   Ба-бах! - расколол воздух выстрел. Если до этого Игорь мешкал и не успел додумать, бежать ему или всё же подойти к близкой уже калитке и рассказать, кто он и зачем здесь, то теперь все сомнения отпали. Да они всерьёз хотят его убить! Ничего себе "раз плюнуть"! Прочь отсюда, быстрее, а то собак спустят, рогатиной заколют, дробью угостят.

   -Уходите! - кричала женщина. - Быстрее уходите, а то поздно будет! Они скоро придут!

   Игорь не заставил просить себя дважды. Он кубарем скатился с холма и что было сил побежал прочь. За забором ругались и кричали, собаки рвались наружу, а над острозаточенными брёвнами появились факелы. Чехол от кресла слетел, за пазуху набилось снега, запорошило лицо. Сердце бухало в груди. Получившие заряд адреналина ноги несли его по полю, словно бежал он не по снегу, а по асфальту. Каждую секунду ожидая выстрела, Игорь ухитрялся ещё и вилять из стороны в сторону. Поскальзывался, падал и вновь вскакивал на ноги. Прочь, прочь!

   Мысли крутились у него в голове снежным вихрем. "Да что же это происходит? О ком они говорят? Что значит, "он живой"? А какой ещё? Какого хрена они пытались меня убить? Я что, бандит какой-то? Они ведь и не слушали меня. Что за хрень такая?! Ох, и вставлю я менеджеру по первое число! "Простенькое задание"! Х-ха!"

  

   Очнулся он только тогда, когда выбрел на колею и заметил свои почти засыпанные позёмкой следы, которые оставил каких-то двадцать минут тому назад. Горячка проходила, и всё больше давал знать о себе мороз. Игоря трясло, он шмыгал носом, кашлял. "Не хватало ещё пневмонию подхватить".

   На негнущихся ногах он вышел к своей машине. "Быстрее внутрь, да печку на всю мощность!.. Проклятые ключи, проклятый замок, проклятый день!.. Ну, наконец-то".

   Игорь дрожал, пальцы еле двигались, ему с трудом и не с первого раза удалось завести машину. Прохлада салона сменилась сомнительным теплом, но для продрогшего снабженца температура в десять градусов тепла была намного жарче июльского солнцепёка.

   "Да пошёл он, этот Майстрюк! К чёрту это "лёгкое задание"! Сейчас прогрею машину, и сам прогреюсь - и назад. Да чего там ждать! Сейчас же!"

   Но машина и не думала трогаться с места. Даже колёса не крутились. Напрасно ревел двигатель, напрасно Игорь жал на педаль газа - машина стояла как вкопанная. Не хотелось вновь вылезать наружу, а пришлось. Колёса словно срослись с дорогой. Измочаленный цепями наст облепил протекторы и смёрзся так, что только ломом теперь и можно было его сбить. Час от часу не легче! Игорь выматерился, облегчив душу. "Ладно, сделаем. В багажнике фомка есть, так что всё решаемо. Раз плюнуть! Но - через полчаса. Надо отогреться".

   В салоне он закурил чуть влажную сигарету, откинулся на сиденье. Фары не включал, CD молчал. Не до музыки сейчас. Грелся.

   Было тихо, лишь ветер выл за окном, да тихо урчал двигатель автомобиля. Игорь дрожал, и теперь было не понятно - от чего больше. То ли от холода, то ли от внутреннего жара. Простыл. Перенервничал. В отчаянном положении. Сейчас бы чаю горяченького... Или в баньку...

  

   Вдруг ему показалось, что у недалёкой кромки леса мелькнул огонёк. Раз, другой. Словно кто-то шёл сюда с фонарём или факелом. Хотя, нет. Это не живой свет, не свет огня. Скорее, это похоже на салатовую неоновую трубку, но откуда здесь неон? Если бы не зима, можно было подумать, что в банку посадили десяток светлячков, и они освещали дорогу идущему. Огонёк мелькал среди деревьев, то взлетал вверх на двух-трёхметровую высоту, то опускался чуть ли не до земли. Что-то ищут? Или "кого-то".

   "Да что же ты сидишь пнём?! Там люди проходят, а ты сидишь! Помощь, я спасён! - но не успел снабженец додумать эту мысль, как пришла следующая. - А вдруг это Майстрюки? Или...те, кто "должен убираться во тьму?"

   Рука отцепилась от ручки замка и потянулась к фомке.

   -Тщщщ, - прошептал Игорь, выключая зажигание. Но поздно. Огонёк дрогнул, остановился. Затем нерешительно поплыл к завязшей машине. _чёрт, чёрт, чёрт, - Игорь лихорадочно обежал глазами вокруг. Пустота. Никого. Только убийца-мороз. И невидимый "кто-то", уже заметивший его машину.

   Огонёк приближался. Казалось, человек, державший его, то ли слишком много выпил, то ли намеренно идёт к нему странным зигзагом. Вправо-вниз, вверх-влево.

   Вдруг Игорь заметил ещё один огонёк... и ещё. И ещё два... десять... много! Они появлялись из леса, возникали среди поля, появлялись на вершине холма. И, помедлив чуть, так же раскачиваясь, направлялись к нему. Игорь оглянулся вокруг. Огоньки приближались к нему со всех сторон. Луна скрылась за облаками, звёздный свет почти не пробивался, а по земле стелился невесть откуда взявшийся туман, в котором сотнями уже роились зеленоватые огоньки, всё ближе и ближе.

   -Мамочка моя, - всхлипнул Игорь. - Помогите. Машина застря....

   Ему стало страшно. Очень. Он не понимал, что происходит, но одно почему-то знал наверняка - это НЕ люди. И к нему они приближаются не для того, чтобы помочь вытащить машину из ледяного плена. В голове было пусто, билась всего одна мысль: "Конец. Сожрут. Конец. Сож..."

   Зеленоватое дымчатое марево придвигалось неотвратимо, необъяснимо. И вместе с ней, словно воздух от лавины, накатывал страх. Он заползал в свободную от мыслей голову, вгрызался в мозг, полз по позвоночнику, пеленал. Игорь не мог отвести взгляд от придвигающихся уже сплошной стеной зыбких теней. В голову лез шёпот, приглушённые неразборчивые крики, вопли, словно отдалённые расстоянием. Лязг железа перемежался сухим треском, хруст - шипением, хлопки - шелестом.

   Жуткая какофония звуков звучала в его голове всё громче и громче. Игорь хотел зажать уши, но не смог поднять рук. Он пробовал отвести взгляд от приближающейся серо-зелёной стены, но его глаза словно примёрзли к одному месту. Пытался крикнуть, но крик застрял в горле.

   А тени всё приближались. Из марева стали проглядываться фигуры. И стали слышны их шаги! Сначала - как едва различимый в общем гуле звуков мерный хруст. Затем в этом хрусте стали тонуть остальные звуки, пока, наконец, громогласный слаженный топот не заглушил их все.

   Топ! "Боже мой, Господи Иисусе Христе, помоги и спаси!"

   ТОП!! "Мамочка родная, спаси-и-и..."

   ТОП!!! "Они меня сожрут, эти твари меня сожрут, эта нечисть меня сожрёт!!!"

   Игорь, наконец, смог оторвать глаза от приближающейся смерти. Не отдавая себе отчёт в том, что делает, он перебрался на заднее сиденье, и там сжался, дрожащими руками закрыл голову. "Только не больно. Только быстро. Я вас прошу, кто бы вы ни были, пощадите! Я... я не хотел вам мешать. Я не знал. Откуда мне... Не убивайте! Я ещё жить хочу. Господи, КАК я хочу жить!"

   Не сразу до него дошло, что вокруг - тишина, и в голове у него - тишина. Они... оно... ушло? Игорь медленно опустил руки. Медленно поднял голову. Медленно открыл глаза.

   И встретился взглядом с покойником. В десяти шагах от машины стеной стояли усопшие. Мертвецы со светящимися глазницами. Сотни, а может и тысячи. Ноги их скрывались в дымчатой пелене, фигуры расплывались, истлевшая одежда обрывками свисала с плеч, сквозь прорехи просвечивали гнилые кости. На некоторых были обрывки ремней, на головах куполообразные шапки, в руках некоторые держали смутно знакомые железки.

   Глаза. Они все смотрели на него. Каждый взгляд, словно игла. Боже, как больно!

   -Что... что я... вам нужно? - у Игоря заплетался язык, от ужаса происходящего он не понимал, что говорит и зачем.

   Из пустых глазниц черепа на него накатывала волной смертельная тоска вкупе с безысходностью и усталостью. Значит, вот как чувствуют себя после смерти.

   "Я не хочу! Твою мать, не хочу я!" - билось у Игоря в голове, но любая мысль тонула в накатывающем сонме чувств. Он погибал. Мёртвые высасывали из него жизнь. Каждый взгляд - по капле. А если взглядов - десятки сотен?

   -Идите! Идите нахрен! - Игорь захрипел, отмахнулся слепо фомкой. - Я не хочу! Я... твою мать! - слова цеплялись друг за друга, застревали в пересохшем горле. Спасаясь от жгучих взглядов, Игорь закрывал глаза рукой, но мёртвым это было не помеха - они смотрели сквозь руку.

   Как снабженец очутился вновь на переднем сидении, так и осталось загадкой. Его мутило, он почти не осознавал, что делает. Рука упёрлась в клаксон, вторая шарила в поисках ключей, хотя те торчали в замке зажигания.

   Серые, зеленоватые и чёрные тени стеной придвинулись на шаг. И ещё.. Ревел клаксон, а в голове шептали мёртвые. Рывками ревел клаксон, а в голове говорили мёртвые. Молчал клаксон, в голове кричали мёртвые.

   Игорь оглянулся. Вокруг машины стояли мертвецы. Стена скелетов, обряженных в полусгнившую одежду, они вдруг протянули к нему руки. Все! Протянули к нему кости. Заскрипели костяшки по металлу, по стеклу. Стук и шелест, шёпот и крики.

   И вдруг.

   "... ррраааа! За Родину! За Стааа... Schonungslos vorgehen! Пленных не брать! Вперёд! Vorwarts!!! Батюшки, как больно, как печёт, уберите от меня, аааа... Soldaten! Братцы, горим! Вылазь, братцы!.. Ich verwunde! Стреляй его, падлу! Уррраа! Nicht shießen! Nicht shießen! Прощайте, товарищи, умираю, но не сдаюсь!.. Темно, дайте свет, дайте свет, о, мои глаза! Oh, Mein Gott! А-а-а! Помогите, кто-нибудь, на помощь!! Sanitater, zu Hilfe! А-а-а... ААА!!!"

   Боль, жуткая запредельная боль, безысходность, тоска, СМЕРТЬ - вот что было в этом сонме. Игоря задавило криком, окунуло в грязь, расплющило воем падающей мины, оглушило взрывом. Это его разрывало очередью крупнокалиберного пулемёта, это ему отрывало по локоть руки, давил гусеницами танк, его насаживали на штык и дырявили пулями. И БОЛЬ. Всепожирающая и всепоглощающая, вечная, растянутая на десятки лет, намного, намного хуже телесной. Что по сравнению с ней боль в раненом животе, когда умирать приходится не день и не два и помощи ждать неоткуда?! Что по сравнению с ней боль в полуоторванных ногах, которые клюёт ворон, а сил нет даже рукой махнуть?! Что по сравнению с ней боль в раздавленной груди, когда сам на дне заваленного окопа и знаешь, что никто на помощь не придёт, потому что и некому?! Крохи!

   Эта боль струилась из пустых глазниц мертвецов, скребущих в окна, толпящихся на капоте, облепивших крышу. Она была повсюду, и вся она предназначалась Игорю.

   "Помоги! - приходило вместе с болью. - Hilfe! Ради всего святого, спаси! Rette mich!"

   -Как? Чем? Как я могу вас спасти? Что мне сделать?! Что?! - кричал он, а из глаз лились слёзы ужаса и боли, жалости и отчаяния.

   "Спаси! Schmeryhaft! Больно! Hilfe! Помоги! По...хо...ро...ни..."

   Крики отчаяния и боли сменились общим воплем безысходности. И это было последней каплей, доконавшей Игоря. Его многострадальные нервы не выдержали - и он провалился в спасительную черноту.

  

   Он лежит на чём-то мягком, укрыт чем-то тёплым. Холодный мокрый снег падает на лицо. Мягкие руки гладят его голову, убирают налипшие волосы. Он хочет оттолкнуть их, но слабость не даёт. Эта слабость во всё теле, словно всю ночь таскал мешки с цементом.

   Игорь с трудом открыл глаза. Над головой - серое зимнее небо. Вот появилась разлапистая снежинка, зацепилась за ресницу, машет ручонками, приветствует. Вот появилась красивая, но загрубевшая ладошка, провела мягкой губкой по лбу, смахнула налипший снег.

   -А представь, каково нам? - со скрытой болью говорит женщина, на чьих коленях лежит его голова. - Тебе ещё повезло. Ты остался в своём уме. ("Откуда ты знаешь?" - хочет он спросить и не спрашивает. Какой смысл в вопросах? После всего произошедшего и происходящего сейчас он не знает, что ему сейчас больше всего хочется - плакать или смеяться.) А половина наших... не живут уже, а существуют.

   -Кто они? - хрипло спрашивает он.

   Девушка догадывается, о ком спрашивает Игорь. Молчит несколько мгновений.

   -В сорок третьем здесь была большая битва. Русские победили. Но наступление было таким быстрым, что павших не всех предали земле. Что там! Тяжелораненых - и тех бросили. Немцы, русские. Они долго умирали здесь. Днями. Пока их не убивали бродячие псы или боль. Их не отпели, не простили. Забыли... Такое здесь каждый вечер, ночь. Лишь стемнеет - ищут живых. Они покоя хотят, боль утихомирить. Пытались поначалу помочь - они нас с ума сводили. Теперь же только весной и осенью хороним. Как кости выкопаем - хороним. Ещё на одного меньше станет... А ты нам помог. Сильно помог. Смотри, - она приподняла его голову.

   Вокруг его машины высились груды костей. Человеческих. Черепа, грудные клетки, ступни, кисти. Кости валялись даже на крыше. Истлевшие гимнастёрки и чёрные мундиры эсэсовцев, ржавые каски и останки автоматов. Двое молодых, но уже седых усачей аккуратно брали кости и складывали их на подводу. Мальчишка с глазами старика сдерживал прядущую ушами лошадь.

   Игорь чувствовал, что силы потихоньку возвращаются к нему. Он уже смог опереться на руку и взглянуть на собеседницу. Девушка (дочка фермера?) смущённо откинула чёрно-серебристые локоны за спину, посмотрела в глаза ему печально.

   -Ты извини тато. Мы только внутри спасаемся. К ограде они подходят, а пробраться вовнутрь не пытаются. А тебя увидели, подумали, что уже через забор лезут, вот и... Тато троих детишек уже похоронил, мать.

   -Зачем?..

   Она, нахмурившись, отвернулась.

   -Зачем вы всё ещё здесь? Почему не уехали? - он попытался поймать её взгляд.

   -Дедушка мой где-то тут, отец тато... Мы должны его похоронить, - грустно улыбнулась.

   -Сумасшедшие! - он застонал, схватился руками за голову, - Боже мой, какие вы все тут сумасшедшие! А пригласить священника, окропить святой водой - нет? Не пробовали?

   Она посмотрела на него так, что все вопросы так и застряли в горле. Конечно, пробовали.

   -Хутор, который ты проезжал. Посёлок лесозаготовщиков. Они пустые. Люди ушли отсюда. Не выдержали. Ушли. А мы остались. Мы должны их похоронить, понимаешь? Просто должны.

   Игорь кивнул. Спорить не хотелось, да и не было повода. Он согласился с её убеждённостью. Он был слабее, не было у него такой силы духа.

  

   -Приезжай летом, - сказал ему Майстрюк, отдавая в руки подписанные бумаги. - Мёдом угощу, кабанчиком жареным, пивом домашним. - Он улыбнулся печальной улыбкой, подумав, что, как и все его нечастые гости, Игорь сплюнет или попросту обматерит. Но у него брови взметнулись вверх, когда услышал:

   -А можно, я лопату с собой возьму? - в глазах парня не было издёвки. Свен, не раз смотревший мёртвым в глазницы, мог это определять.

   -Я дам тебе плуг, - улыбнулся старый мастер. - Сумеешь?

   -Да раз плюнуть! - улыбнулся в ответ Игорь.

  

   Под колёсами шуршал снег, счётчик отмерял километры домой, а Игорь мучительно вспоминал, где же именно погиб его дед в той самой кровавой и "пропавшей без вести" войне. И он твёрдо знал, что, как только сойдут снега, у Майстрюков появится ещё один наёмный работник.

  

96

Рейн М. Вторая жизнь     "Рассказ" Мистика

97

Ровинский Б.Е. Телепортация.     "Рассказ" Мистика

  

  

  

   I

  

   -Привет, дорогая, у тебя что - то срочное, я за рулём,

   не могу разговаривать.

   - Ты где?

   - Я только выехал.

   - Тогда заедь по дороге к сыну, он просил.

   - Ладно, нам, купить ничего не надо?

   - Нет, я всё купила.

   - Тогда до встречи. Целую.

   Надо не пропустить поворот, всегда его проскакиваю.

   Ах, вот же он, опять, чуть не проскочил.

   Ну, хватит, хватит, не шуми так, извини, виноват, пришлось подрезать немножко.

  

   - А, привет пап, проходи, спасибо что приехал.

   Посиди немного, отдохни, я только Петьку на музыку отвезу и приеду, поговорить надо.

   - Ну, что, дед, на рыбалку будем ездить?

   - На какую рыбалку?

   - А, так ты ничего не знаешь - смеётся внук, чмокает меня в щёку и бежит за отцом в машину.

   Ладно, посижу, отдохну. Что тут у них в холодильнике попить есть? Кока - кола, пойдёт, наливаю себе большую

   кружку, делаю несколько глотков и иду в салон.

   На экране монитора остановленная игра Дум, старая добрая стрелялка.

   О внук молодец, до четвёртого уровня дошёл. Поиграть, что ли, вспомнить молодость.

   А вдруг, только игру испорчу?

   Нет, говорят, старый конь, борозды не портит.

   Сейчас посмотрим, что тут у него за оружие.

   Базука, пулемёт и огнемёт, не плохо, но базуку, лучше поменять на десяток гранат, их можно кидать из - за укрытия, не высовываясь.

  

   Вот так, гранаты есть, всё готово, нажимаю Enter и пошла

   жара.

   Открываю огонь из пулемёта, двух монстров уложил сразу, по мне кто то стреляет сзади, с разворота уложил

   ещё троих, вот так, знай наших.

   Ой, сколько ж их тут, со всех сторон лезут, пустил в ход гранаты, немного помогло, но всё равно, жмут со всех сторон, катастрофически теряю проценты жизни, надо удирать, пока не замочили.

   Разворачиваюсь и бегу вверх по лестнице, потом по тёмному коридору, только гранаты и выручают, если б не они, давно б убили.

   Где - то тут, должен быть телепорт, сзади продолжают стрелять, жизнь таит на глазах, тридцать процентов осталось.

   Вон, вон телепорт, в конце коридора, конус белого, матового света, надо успеть добежать, иначе мне крышка.

   Ну, ещё немного, есть, успел, тут они меня уже не достанут, поехали.

  

  

   II

   Вот это игра, аж в глазах потемнело.

   Всё, приехали. Где это я?

  -- Борька, ты что с ума сошёл, убьют ведь, давай сюда

   скорей, за сараи, там наши.

   - Аркашка, Аркашенька, Боже, как я рад тебя видеть.

   - Ты чего обниматься лезешь, девчонка что ли, а оружие где, где твой "лёточник", даже рогатки не взял, с луны

   что ли свалился.

  

   - Да я много всего набрал, да видно, растерял по дороге,

   а с кем мы сейчас воюем.

   - Как с кем, с Дахновцами.

   Вот, пацаны, смотрите кого привёл, стоит себе, посреди двора и ворон считает.

   - А ты чего к штанам вторую шлейку пришил, сержантам не положено, только офицерам. Отрывай немедленно, или я тебе сейчас оторву.

   - Вовка, да хоть обе оторви, только дай я тебя обниму,

   и вообще пацаны, может, перемирие заключим, я так хочу всех увидеть.

   - Может, ещё в плен сдадимся, я вон раненый и то, воюю.

   - Колька, как твоя рука?

   - Ничего, до свадьбы заживёт.

   - Ладно, пацаны, пошли в атаку - скомандовал Аркашка.

   А ты здесь оставайся, нас жди, всё равно без оружия и контуженный, какой то, сегодня.

   Бедный Колька, как он орал, до сих пор мурашки по телу бегают, когда вспоминаю.

   Мы тогда курить учились, всё как взрослые пацаны

   показывали. Сначала набираешь дым в рот, а потом резко тянешь в себя и говоришь - "их папа идёт".

   Но, нас выследила его мама, подбежала, выхватила у него спичечный коробок, вынула пучок спичек, чиркнула и

   когда сера начала разгораться, загасила спички об его руку.

   Меня чуть не стошнило, потому, что от руки шёл такой дым как от курицы, когда её смалят на примусе.

   После этого случая, никто из пацанов нашего "призыва",

   сигарет, ни то, что в рот, в руки не брал, а меня до сих пор

   подташнивает, когда, кто - то курит рядом.

  

  

  

  

  

   III

  

   -Вот он, хватайте его, - кричал Гришка, командир Дахновцев, выкручивая мне руки и волоча, вместе со

   своими соратниками к "телепорту", ведущему к ним во двор.

   - Сюда, тащите его, - кричал он своим бойцам, отодвигая доску в заборе и проталкивая меня в свой двор.

   Какой же ты быстрый и ловкий Гришка, Гришинька, страшно даже подумать, что скоро случится беда, тебя собьёт автобус и наблюдать за нашими играми, ты будешь

   только с балкона, сидя в кресле.

   - Попался, голубчик, грозно шепчет Гришка, говори пароль.

   - Я забыл, честно.

   -Ах, забыл, сейчас ты у меня быстро вспомнишь,

   привязывайте его к столбу. Заяц, остаёшься его сторожить, а мы в разведку.

   - Заяц отпусти меня - начинаю я проситься, когда все убежали.

   -Ха - ха - держи карман шире.

   - Если не отпустишь, я всем расскажу, что ты в Светку

   влюбился и руки ей целовал.

   - Я не целовал ей руки.

   -Ну не целовал, так будешь целовать.

   Он краснеет как варёный рак и начинает проворно работать пальцами, развязывая верёвку.

   - Только ты никому не говори, что я тебя отпустил.

   - Могила.

   Я бегу к и телепорту и телепортируюсь в свой двор, где

   мне знакома каждая тропинка и каждый кустик крыжовника.

   А вот и "биовинчестеры" нашего двора: бабка Олька,

   бабка Ульянка и больная мама. Никто не помнил, как её

   зовут, просто её дочка тётя Бетя, когда её просили о чём - то, всегда говорила - " я не могу, у меня больная мама... "

   Эти три накопителя информации, всегда сидели на лавочке, жадно впитывали все сплетни и по первому запросу, а иногда, самопроизвольно, начинали выдавать

   всю подноготную на любого жителя двора.

   Незаметно опустились сумерки, окна одноэтажных домишек вспыхнули жёлтым светом и во дворе начали

   раздаваться крики родителей, как моэтдинов с миноретов:

   "Вова, домой" , "Аркадий, домой" , "Боря, домой ".

   Надо бежать, а то влетит.

   - Сколько можно бегать, темно уже, иди руки мой и ужинать.

   Мама, какая же ты молодая и красивая. На столе чашка молока и хлеб, с моим любимым, абрикосовым вареньем.

   - Таблицу умножения на восемь выучил? - строго спрашивает отец.

   - Выучил.

   -А сколько будет..., а сколько будет..., а сколько будет...,

   смотри, знает, когда это он успел, целый день байдыки

   бил.

   Папа, какой же ты огромный и сильный.

   - Ладно, иди ноги мыть и спать, рабочий день окончен.

   Целую маму, как же пахнут её волосы.

   А вот и моя кроватка, а возле висит коврик, на котором

   волки по снегу догоняют сани с тройкой лошадей.

   Дверь чуть скрипнула, это мой кот Барсик.

   - Иди, иди дорогой, прыгай в постель

   Ну, вот, теперь все на месте можно тушить свет.

   Как приятно засыпать, под убаюкивающее мурлыканье кота.

   - Пап, пап, ну слава Богу, открыл глаза.

   Почему так светло, деревья плывут перед глазами...

   А, это телепорт, только белого цвета на колёсах с красным крестом.

   -Пап, пап, тебе очень плохо?

   - Да нет, мне давно уже не было так хорошо.

  

  

  

  

98

Ролдугина С. Глаз     Оценка:8.81*27   "Рассказ" Мистика

   ГЛАЗ

  

   Проблемы начались, когда Айзек нашел на обочине глаз.

   В тот день погодка была жуткая. Атлантический циклон завалил город снегом, трамваи и автобусы встали; люди бросали автомобили у подножья холмов и к домам шли пешком. Айзек тоже после двух неудачных попыток не стал испытывать судьбу - загнал свою "Ностру" на подземную стоянку при супермаркете, затянул шнурки на капюшоне - и поплелся наверх, сгибаясь пополам от встречного ветра.

   Где-то на полпути, за табачной лавкой, дорога превратилась в узкую, едва расчищенную тропинку между тридцатисантиметровыми сугробами. Перчаток не было, пальцы окоченели, и руки пришлось сунуть в карманы. Айзек уже и не следил, куда наступает, когда вдруг под ногу попалось что-то круглое, скользкое.

   Конечно, не удержал равновесие.

   Конечно, упал, напоролся спиной на какой-то штырь - к счастью, не смертельно, но в глазах ненадолго потемнело от острой боли.

   И, конечно, из карманов выпали ключи и бумажник. Пока Айзек искал их, случайно нашарил в снежной каше и то самое - круглое, скользкое, на ощупь - стеклянное. Машинально прихватил с собой, вместе с ключами и прочей мелочевкой, и только дома вытер, как следует разглядел - и чуть коньки не отбросил.

   - Матерь Божья! Так это ж глаз!

   Глаз был очень красивым, темно-синим и совершенно точно женским - только женщины могут смотреть так уязвимо и требовательно одновременно. Время от времени он моргал, затягиваясь черной пленкой, и тогда нарисованные ресницы щекотали Айзеку ладонь прямо как настоящие. Капли воды от растаявшего снега были точь-в-точь будто слезы.

   - Самайн же вроде, - пробормотал Айзек, рассматривая глаз, потерянно моргающий на ковре. - На Самайн всегда разное случается. Почему нет. Почему нет...

   Сначала глаз перекочевал с ковра на комод, потом - во внутренний карман Айзековой куртки. Иногда он щекотно ворочался и теплел, как живой, но когда Айзек доставал его и смотрел на него, то моргал все так же беспомощно и требовательно.

   Так Самайн прошел, а глаз остался.

  

   Постепенно снег расчистили, заново пустили троллейбусы, а потом витрины и фонарные столбы увили рождественскими гирляндами, и вечера стали светлее. Айзек чаще возвращался с работы пешком - мимо переполненных кофеен, дышащих в морозные сумерки ванилью и горячим шоколадом, мимо стендов, зазывающих на тотальные распродажи, мимо безразличных пластиковых Санта-Клаусов, мимо бездомных собак, потрошащих мусорные баки за университетской столовой, мимо захрясшего в пробках шоссе - линия алых огней по одной полосе, белых - по другой. И постепенно Айзек начал замечать странные вещи... точнее, странные не сами по себе, а из-за концентрации на точку пространства.

   Сначала это был просто мусор. Фантики от арахисовых батончиков, консервные банки, смерзшаяся жвачка, окурки и пластиковые пакеты - такого добра в любом городе много, но обычно в глаза оно не бросается, распиханное по контейнерам и урнам. А тут вся дорога оказалась усыпана разной дрянью, как будто дворники вымерли в одно прекрасное утро. Срезая путь через парк, Айзек даже остановился в одном месте - не выдержал и сгреб вонючий хлам в одну кучу, а потом долго и брезгливо оттирал ботинки в сугробе.

   Настроение в тот вечер было ни к черту.

   Затем появились и другие странности. Трещины в сияющих витринах; провалившиеся крыши в библиотеке и в музее; детские игрушки и разорванные книги, неряшливо сваленные во дворе почти каждого дома; заброшенные автомобили, занесенные снегом едва ли не целиком...

   Однажды Айзеку показалось, что вечернее небо тоже иссечено трещинами - еле заметными, но глубокими, как в толстом слое льда. Цвета вдоль них были немного ярче, точно свет отражался от сколов и разбивался радугой, а из глубины таращилась мгла.

   Самая тоска была в том, что люди вокруг словно и не замечали ничего. Нервы у Айзека сдали, когда однажды он заметил, как две девчонки-официантки из пиццерии напротив стоят посреди улицы по щиколотку в мусоре. Та, что посимпатичнее, блондинка в коричневых лакированных сапогах, топталась прямо по старой кукле. Фарфоровая голова хрустела под каблуком, как свежий наст, и осколки путались в искусственных кудряшках и обрывках голубого платья. Девушка переступила с ноги на ногу, и из-под каблука выкатился стеклянный глаз - почти такой же, как лежал у Айзека дома, в кармане куртки.

   После этого гулять вечерами как-то расхотелось.

   Он стал больше ездить на машине, а когда не получалось - уходить с работы позже, когда улицы становились безлюдными. Сами по себе кучи хлама не так уж и раздражали - к ним можно было привыкнуть.

   Иногда, когда усталость не слишком душила, Айзек отправлялся на уборку. Обычно ближе к ночи, чтобы не столкнуться с кем-нибудь из соседей. В преддверии Рождества света хватало - перемигивались гирлянды с заборов и фасадов домов, город у подножья холма сверкал рекламой. Айзек надевал рукавицы, брал упаковку пакетов для мусора и выходил на улицу. Собирал все подряд, попутно сортируя - фантики и жвачки в один мешок, книги - в другой, игрушки - в третий, железный хлам, не поддающийся опознанию, - в четвертый... Он сам не знал, зачем делает это, но после каждой такой уборки из груди исчезал противный скользкий комок - на время, конечно.

   Мусор Айзек потом распихивал по бакам, а игрушки и книги приносил домой. Работы хватало на все выходные - подклеить корешки, кое-где подновить обложки, заштопать купольные платья и распоротые заячьи бока, отмыть румяные фарфоровые лица, расчесать спутанные кудри... Синий глаз довольно жмурился с серванта и, кажется, одобрял. Починенные вещи Айзек тайком разносил по всему городу; что-то оставлял у дверей детской больницы или у библиотеки, иногда наугад подсаживал игрушки на порог чьего-нибудь дома. Небольшое кукольное семейство в потертом английском твиде, оставленное у калитки соседей, на следующий день расположилось уже на подоконнике, в уютном тепле, и разглядывало заснеженную улицу нарисованными глазами.

   Ночные вылазки становились все дольше. Иногда Айзек брал с собой термос с имбирным чаем и устраивал небольшие перерывы во время уборки - присаживался на чей-нибудь забор, грелся и глазел на пустой город.

   Тогда-то и он и начал замечать их - "арестантов".

   Первого он принял за припозднившегося прохожего. Мало ли кто и куда может идти ночью по городу? Длинное пальто черно-белой арестантской расцветки подметало обочину, высокий воротник почти целиком скрывал лицо. Проходя мимо Айзека, незнакомец не удивился ни грязным рукавицам, ни большим черным мешкам, наспех сложенным у забора - наоборот, кивнул, как старому знакомому, и слегка приподнял шляпу в знак приветствия. Айзек машинально ответил тем же, и только потом сообразил, что ему показалось неправильным.

   Иглы и ножницы.

   Иглы были заткнуты за рукав - сверкающей стальной полоской, как в наборе для шитья, Айзек уже насмотрелся на такие, выбирая инструменты для своей "мастерской выходного дня".

   Ножницы торчали из кармана - шесть или восемь, судя по количеству ручек.

   Странный прохожий надолго запал в память. Айзек думал о нем целую неделю, до следующего вторника, пока не повстречал второго такого же. На сей раз в веселую черно-белую полоску был комбинезон и шарф. Из нагрудного кармана все так же торчали разнокалиберные ножницы, а вокруг пояса, как пулеметная лента, был обмотан ремень с кармашками для катушек и швейных игл.

   Айзек в этот момент пытался отодрать от асфальта намертво примерзшего плюшевого кенгуру. Задние лапы попали в лужу, а накануне ударили морозы, и теперь игрушке грозило остаться без солидного куска плюша.

   - Помочь? - хрипло спросил человек в комбинезоне. Шарф, намотанный до самого носа, и низко надвинутое кепи не давали толком разглядеть лица, но, судя по голосу и прядям рыжих волос, это был совсем молодой парень - может, даже студент. - С ними так часто случается, особенно зимой.

   - И что делать? - Айзек уставился на нежданного собеседника, дыша на озябшие пальцы. - Может, за кипятком домой сбегать?

   Парень качнул головой.

   - Не надо.

   Он присел на корточки, достал из кармана ножницы и принялся методично и аккуратно сбивать лед. Кое-где приходилось долбить прямо по ткани, но парень умудрился нигде не прорвать ветхий плюш. Кенгуру извлекли, практически целым и невредимым, а потом торжественно усадили на самый большой мешок - любоваться городом. Парень убрал ножницы и натянул на покрасневшие пальцы рукава, чтоб хоть немного согреться.

   Айзек спохватился и полез в сумку за термосом. Горячий чай исходил густым паром, а имбиря было столько, что горло продирало после каждого глотка, как от крепкого алкоголя. Пить из одной крышки с незнакомцами Айзеку раньше не приходилось, но сейчас все вышло настолько естественно, словно он каждую ночь это делал.

   Только разговор не клеился.

   Допив чай и согревшись, парень махнул рукой, замотал получше шарф и пошел вниз по улице. Снег той ночью не шел, и видимость была прекрасная; Айзек некоторое время наблюдал за парнем, пока тот не остановился тремя улицами ниже, у табачной лавки, и начал что-то то ли рисовать на стене, то ли соскребать с нее... От пристального разглядывания у Айзека вскоре заслезились глаза, и он вернулся к своей работе. Хлама по обочинам оставалось еще предостаточно.

   А на следующий день, когда Айзек шел мимо табачной лавки, то заметил, что с боковой стены исчезла здоровенная трещина. Раньше через нее было видно, как продавщица внутри листает учебники, пока нет клиентов, а теперь стена стала целой, как новая. Только вдоль того места, где раньше змеилась трещина, шли мелкие, аккуратные стежки.

   После этого Айзек стал искать людей в полосатой одежде уже специально. Он бродил с мешками не только по окрестным улицам, но и забирался в соседние кварталы. Там хлама было гораздо больше, но и "арестанты" встречались чаще. Выглядели они по-разному. Мужчины и женщины всех возрастов, от стариков до школьников, и объединяло их только одно - черно-белые полоски и швейные принадлежности. "Арестанты" принимали помощь Айзека как должное и сами помогали ему иногда, а он наблюдал за ними - и чувствовал, что медленно сходит с ума.

   В ночь на двенадцатое декабря черно-белые собрались на площади перед библиотекой целой толпой, человек пятнадцать, наверное. Был среди них и рыжий парень в комбинезоне. "Арестанты" откуда-то притащили гигантские, в три этажа, стремянки и расставили вокруг библиотеки, взобрались на них и принялись тянуть что-то - Айзек никак не мог разглядеть, что. А потом проваленная крыша вдруг начала выпрямляться с хрустом и треском, как обледеневший купол сломанного зонтика. Черепичные полотнища хлопали на ветру, словно куски брезента. Рыжий парень тогда заметил Айзека, глазеющего на все вокруг с видом идиота, окликнул его и попросил подержать стремянку, а сам вдруг пополз по крыше вдоль разрыва, орудуя здоровенной иглой, как заправский сапожник. Ближе к утру от огромного разрыва не осталось и следа; парень скатился по крыше обратно к стремянке, спустился, молча пожал Айзеку руку, и все вокруг начали собираться. Через несколько минут остался только сам Айзек - в грязных рукавицах и с пустыми черными мешками для мусора.

   Промаявшись на работе весь день, на следующие две недели он взял отпуск, вплоть до Рождества.

   По ночам Айзек все так же бродил по округе, днем чинил книги и игрушки - сколько мог. На соседних улицах хлама уже почти не было, да и в ближайших районах стало почище. Но с того самого раза "арестанты" словно избегали Айзека - или случайным образом перестали попадаться навстречу. Он маялся, как от гриппа, и с каждой прогулкой заходил дальше и дальше, наворачивая круги по окрестностям. Сторожил "арестантов" у самых больших трещин, одну даже попытался заштопать сам, но то ли иглы были неправильные, то ли нитки, но трещина так никуда и не делась.

   И вот однажды, уже под самое Рождество, возвращаясь из больницы с пустыми руками, Айзек заметил на дороге перед своим домом девчонку в полосатых чулках и в платье с длинными рукавами. Она была босая, но, кажется, ей это не доставляло никаких неудобств, даже в снегопад, на морозе. Ножницы и катушки ниток валялись рядом в беспорядке, а сама девчонка сидела, низко склонившись над чем-то.

   Айзек недолго поколебался, но потом стянул рукавицы, распихал их по карманам и направился к "арестантке".

   - Э-э... Привет.

   - Привет, - буркнула она недовольно. - Отойди, фонарь загораживаешь.

   - Сейчас. - Айзек послушно отступил в сторону. - Э-э... тебе не холодно?

   - Есть немножко.

   Волосы, заплетенные в небрежную косу, свесились через плечо и подметали асфальт. Они были красновато-каштановые и жесткие, почти как у тех кукол в твиде, которых Айзек подкинул соседям.

   - Хочешь, чаю налью? У меня осталось в термосе.

   - Хочу. - Девчонка на секунду замерла. - Только вот доделаю работу...

   Айзек облизнул пересохшие губы. Было слегка нервно.

   Или не слегка.

   - А... а что ты делаешь?

   - Штопаю кошку.

   Айзека прошибло холодным потом.

   - Кошку?

   - Ну да, - сосредоточенно ответила девчонка. - Ее утром сбила машина. А кошка красивая, совсем новая. Жалко.

   - Э-э... - Айзек присел на корточки рядом с "арестанткой". - Игрушечная кошка?

   - Не-а. Настоящая.

   Кошка, которую девчонка штопала, действительно была как настоящая. Свалявшаяся от снега серая шерсть, стеклянно застывшие желтые глазищи, неестественно вывернутая и закоченевшая лапа, кровяные подтеки... Айзек сглотнул и принялся чересчур тщательно заниматься термосом. Расстегнул сумку, вытащил термос, открутил крышку, налил чай, вытер капли с горлышка рукавом, выпил чай, протер крышку снегом, завинтил.

   - Все, готово!

   Голос у девчонки был исключительно довольный.

   Она убрала иглу и нитки в карман платья и на секунду прижала мертвую, закоченевшую до деревянного состояния кошку к себе. Подышала на нее, почесала за ухом, чмокнула в окровавленный нос... И вдруг кошка недовольно зажмурилась и принялась вырываться из слишком крепких объятий - сперва вяло, а потом все активнее и активнее, пока наконец не съездила девчонке лапой по щеке, не выскользнула на дорогу и не убежала, отряхиваясь по пути от снега.

   "Арестантка" из-за царапины, кажется, только обрадовалась.

   - Во, злющая! И красивая, да?

   - Кто?

   Вопрос застал Айзека врасплох.

   - Кошка.

   - Да.

   - Жалко ее было... - со вздохом повторила девчонка и улыбнулась: - Слушай, ты мне ведь чай обещал, да?

   У "арестантки" были красивые синие кукольные глаза, фарфоровая кожа и теплая, человеческая улыбка.

   Айзек механически отвинтил крышку термоса и налил еще чаю. Он был уже не таким горячим, но пар все так же шел. Девчонка выхлебала свою порцию в один глоток и попросила еще, а пока Айзек разливал - разглядывала его руки.

   - Ну-ка, дай, посмотрю.

   Он едва успел отставить крышку и термос, когда девчонка схватила его за руку и потянула на себя, а потом бесцеремонно - и больно - развернула к свету, к фонарю.

   - Да-а... - протянула она, трогая холодными пальцами грубую ладонь Айзека, едва зажившие следы от уколов из-за швейных иголок и порезов от ножниц. - И давно ты занимаешься починкой?

   - Почти два месяца.

   - С Самайна?!

   - Попозже начал.

   - Плохо, - резюмировала девчонка и огляделась по сторонам, наконец отпустив руки Айзека. - То есть хорошо, что ты кругом прибрался, но для тебя - плохо. Скажи, а ты случайно не находил ничего необычного? Ну, незадолго до...

   Айзек сразу понял, о чем речь - еще бы, ведь ответ был прямо перед ним, на фарфорово-белом лице.

   - Глаз. Я нашел ярко-синий глаз. Тогда, еще давно, когда город завалило снегом. Атлантический циклон...

   - А... Ясно. - Она растерянно тронула ножницы. В ее голосе появились неожиданно ласковые нотки. - Тогда все ясно, - повторила она, почему-то избегая глядеть на Айзека. - Слушай, ты ведь недалеко живешь? Сбегай за глазом, хорошо?

   Отказаться Айзек не смог - просто язык к гортани присох при одной мысли об этом.

   Дома было холодно и темно. Айзек забыл включить отопление, уходя на свою ночную вылазку, но заметил только сейчас. Как и скопившуюся пыль на комоде, и посуду - в раковине. В стенах, конечно, не было трещин, да и сломанные игрушки нигде не валялись, но в целом дом сейчас куда больше напоминал выстывшую пустую улицу, чем место, где живут люди.

   Глаз нашелся быстро - он лежал там же, где его оставили, в вазочке на серванте, мигал себе и мигал, грустно и понимающе. Айзек так и не рискнул сунуть глаз в карман - нес в руке, и от нарисованных ресниц было слегка щекотно.

   - Ну, точно, - вздохнула девчонка, когда Айзек показал ей глаз. - Это его, наверняка. Вот же растяпа... Пойдем, вернем глаз хозяину.

   Айзек послушно встал и закинул на спину рюкзак. Руки и ноги словно онемели.

   - Слушай... когда я его отдам, то перестану... видеть?

   Вопрос звучал по-дурацки, но девчонка поняла.

   - Не совсем. И не сразу. Может, до равноденствия еще продержишься, ты же долго его у себя хранил... Эй, ну не грусти, это же к лучшему.

   Девчонка пихнула его локтем в бок, и Айзек только тогда понял, что они уже долгое время идут по незнакомой улице. Кусок памяти словно ножницами вырезали. Вокруг валялось много хлама, очень; не только книги и игрушки, но и машины, и какая-то бытовая техника... Пару раз Айзек заметил что-то похожее на человека, но ему хотелось верить, что это была всего лишь ростовая кукла или манекен.

   - А все это, куклы и вещи... они откуда?

   - Отовсюду, - передернула плечами "арестантка". Платье липло у нее к коленкам, как наэлектризованное. - Что-то выбрасывают, что-то забывают - так хорошо забывают, что оно проваливается оттуда сюда. Ну, ты знаешь, как это бывает. Дети вырастают и все такое.

   - А кошка?..

   - Кошку, наверно, тоже выбросили. Но вообще иногда это происходит случайно. Когда что-то уже не нужно там, но и сюда этому чему-то рановато... А, ладно, сам поймешь когда-нибудь. Или нет.

   Они некоторое время молчали и просто шли. Айзек хотел спросить что-нибудь еще, но тут девчонка заговорила сама, очень тихо:

   - Слушай, ну... а у тебя есть что-нибудь важное? Или кто-то? Девушка?

   - С весны вроде бы нет, - сознался Айзек. Сейчас это уже не казалось трагедией. - Ушла к другу. Моему.

   - Значит, друга у тебя теперь тоже нет?

   - Ну, да. Бывает.

   - Конечно, бывает... А семья?

   - Нет.

   Айзек сказал, как отрезал.

   - Ясно... - пробормотала девчонка и уткнулась взглядом в дорогу. - А у тебя есть... Впрочем, ясно, что нет. То-то и оно... то-то и оно...

   - Ты о чем?

   Айзеку стало уже не тревожно - тягостно. Как во сне, когда хочется проснуться, но не выходит. Фонари перемигивались желтым и синевато-белым, освещая груды хлама и битые автомобили, а вдоль дороги тянулась глубокая трещина.

   - Да так, ни о чем. Мы уже пришли, кстати.

   Они остановились перед большим старым домом. Он весь был в разломах и не разваливался на части, кажется, только из-за грубых ниток, стягивающих края трещин. От калитки к порогу стелился вытертый красный ковер, а через щель в двери сочился мягкий, теплый свет.

   Девчонка пихнула ногой дверь и бесцеремонно шагнула через порог. Айзек ожидал увидеть что угодно, кого угодно... только не того рыжего парня в комбинезоне, методично штопающего потрепанного игрушечного медведя.

   Парень обернулся с интересом, но тут же заскучал и поплотнее подоткнул шарф.

   - А, это ты. Помочь пришла? Я думал, ты по живым.

   - Я думала, ты по игрушкам, - едко передразнила она его и отобрала у Айзека синий глаз. - Ничего не терял?

   - Вроде нет.

   - А это?

   И она небрежно бросила ему глаз, как мячик для пинг-понга.

   Парень вскочил на ноги и в невозможном прыжке поймал его - у самого пола. Потом подбежал к окну, блестящему, как зеркало, повернул кепку козырьком назад, поднес руку к лицу, ойкнул... Когда он развернулся, то смотрел на Айзека и девчонку уже двумя глазами - кукольно синими, кукольно томными и лукавыми.

   Парень моргнул.

   Айзек рефлекторно сжал кулак, чувствуя иллюзорное щекотание нарисованных ресниц.

   - А, теперь правда лучше видно! - обрадовался парень. - Нет, серьезно, я думал, что все, конец теперь... Ты молодец! А это кто? - он ткнул в Айзека пальцем.

   - Тебе лучше знать, - пожала плечами "арестантка". - Твоя ведь работа.

   Он сощурился, недоверчиво моргнул.

   - О, точно. Должны быть такие аккуратные стежки, я старался... Так это у тебя был мой глаз? Спасибо! - и он горячо потряс руку Айзека. - Тогда такая метель была, я все время лицо тер, тер, уронил, стал искать, а нашел тебя, и вот... Спасибо!

   Парень бы еще долго рассыпался в благодарностях, но тут влезла девчонка и решительно отстранила его:

   - Не надо. Ему еще домой возвращаться, а это, сам понимаешь, тяжело... Пойдем. Я тебя отведу.

   Обратную дорогу Айзек запомнил плохо - или, вернее, не запомнил вообще. Девчонка крепко держала его за руку, но все остальное плыло, как в бреду. В память врезалась только страшная черная трещина, рассекающая небо от горизонта до горизонта.

   У калитки дома девчонка выпустила руку Айзека и вздохнула:

   - Всё. Дальше сам. Не пугайся - сначала сложно будет, но потом сообразишь, что к чему... И напросись на Рождество к кому-нибудь в гости, что ли. Мы проследим, чтобы тебя позвали.

   Она улыбнулась и потрепала его по щеке - белой, фарфоровой рукой.

   Айзек как будто от сна очнулся.

   - Погоди... А я еще встречу тебя? Или не тебя, но кого-нибудь из ваших?

   - Ты? - Она наклонила голову на бок, и тяжелая коса мотнулась через плечо. - Да, конечно. Ты - обязательно встретишь, ведь у тебя хорошие руки... Только не скоро.

   Девчонка заставила Айзека наклониться, привстала на цыпочки и поцеловала его в лоб - холодными, кукольными губами с запахом имбиря.

   - Как тебя зовут?

   - Айзек.

   - Возвращайся домой, Айзек. Спасибо тебе за все.

   А дома было пусто, холодно и темно.

   Первым делом Айзек включил отопление. Потом прошелся с мокрой тряпкой по всему дому, безжалостно смывая пыль и грязь. Разогрел в духовке пиццу. Зачем-то позвонил домой напарнице с работы, выслушал массу нелестного о людях, которые трезвонят в пять утра и с облегчением извинился, пообещав все объяснить завтра. Да-да, завтра, в канун Рождества, в офисе.

   Конечно, он туда придет.

   Почему нет?

   Позже, в ванной, Айзек долго стоял под горячей водой, а потом разглядывал спину в мутном зеркале. От лопаток до поясницы, конечно, тянулся еле заметный шов.

   Очень-очень аккуратные стежки.

   Айзек медленно выдохнул и закрутил воду.

   - Завтра, - произнес громко, - завтра все будет по-другому.

   Но подумал, что штопать игрушки и клеить книги некоторое время продолжит. В конце концов, видеть всякое Айзек будет еще до равноденствия.

   А кукла сказала, что у него хорошие руки.

  

  

  

  

  

END

  

  

  

99

Рубцова Д. Встреча     "Рассказ" Мистика

   - О чем задумался?

   Антон поднял голову и вздрогнул.

   - Ты?! - отступив на шаг, он потряс головой, не веря в происходящее. - Ты... здесь?!

   Кирилл откинул со лба волосы и по-волчьи оскалился, сверкнув белоснежными зубами.

   - Я. Здесь. Неожиданно, да?

   В его глазах плавали отражения свечей, на лице застыла неестественная улыбка.

   - Наблюдаю за тобой уже полчаса - стоишь на одном месте и пялишься в пустоту...что, думы тяжкие?

   Антон отвернулся и скривился, как от боли. Перекрестился нетвердой рукой и беззвучно зашептал что-то, обернув бледное лицо к иконе.

   - А, молишься, - Кирилл тихо засмеялся, - ну молись, молись. Только подумай вот о чем, - он быстро сделал шаг вперед и приблизился вплотную к Антону. - Разве нежить может войти в церковь? Как такое возможно? Разве не должна тварь завизжать адски и сгореть в пламени? А вот нет, стоит себе перед иконами, как ни в чем не бывало.

   - Уходи. Сейчас же. Не место тебе здесь.

   - Почему? - Кирилл снова хохотнул и демонстративно развел руки в стороны. - Самое место, как видишь. Стою, будто так и надо. Уже буквально сроднился с этим местом... а ты, я смотрю, имидж сменил. Волосья, бороденка... прямо настоящий поп...

   Антон опустил лицо, темные пряди упали ему на глаза.

   - Или гот, - насмешливо закончил Кирилл. - Эй, Антоха, ты поп или гот, а? А я вот тоже, видишь, и волосы длинные отпустил, и бороду. Теперь и я в теме, - он провел ладонью по светлой бородке и потряс шевелюрой. - Мне идет?

   - Батюшка, куда мне можно свечку поставить, за здравие? Внучек у меня болеет... - печальная старушка неслышно подошла к молодым людям, крепко стиснув в кулачке тонкую свечу.

   - Во здравие? - радостно оскалился Кирилл, - Нет, сюда только за упокой, а во здравие к любой другой можно... вот, хоть к Божией Матери, - и подмигнул растерянному Антону. - И помолитесь о здоровье внучка, но не скороговоркой, для галочки, а искренне, тогда ваша молитва быстрее к Нему полетит... видишь, я справляюсь, - добавил он, обращаясь к скорчившемуся Антону и толкнул его в бок.

   Тот не ответил, и продолжил читать слова молитвы, крестясь все более размашисто.

   - А... ясно. Молишься. Да, сильно ты изменился с нашей последней встречи. Теперь, значит, и заповеди все соблюдаешь. Не укради, не убий... А как ты думаешь, я соблюдаю заповеди? Не убий, например?

   Антон замер. Потом снова поднял голову и яростно уставился в холодные глаза Кирилла.

   - Ты! Как ты смеешь! Как ты смеешь быть здесь, злой, глумливый? Уходи! Иначе...

   - Что? - Кирилл положил руку ему на плечо и наклонился вперед, не отводя взгляда. - Что ты сделаешь, если иначе?.. Нарушишь заповедь? Убьешь?.. Нет, не отводи глаза, отвечай мне - убьешь? Или, может, мне... нарушить заповедь? Ведь они написаны для людей, и относятся только к людям. А тварь, нежить, нечисть поганая разве упомянута в этих заповедях? А? Что на это скажешь? Не отводи глаза!

   Антон скрючился, безуспешно пытаясь сбросить каменную руку Кирилла с плеча, затрепыхался пойманной птицей. Потом все-таки нашел в себе силы справиться с нарастающей паникой и облизал пересохшие губы. Протянул свою руку и положил ее на плечо Кирилла.

   - На это я скажу следующее, - прошептал он, чувствуя, что падает в его огненные глаза, как в омут, - все мы - твари божьи. Не дано нам знать, что задумано Им, и какую роль каждому своему детищу приготовил Он. Раз вампир смог зайти в церковь, значит, так Ему угодно. Значит, Он еще не разуверился в его падении, и дает ему шанс. А уж как вампир этим шансом воспользуется, станет ли дальше людей губить, или отринет поганую свою сущность и обратится к свету - его личный выбор.

   Некоторое время молодые люди молчали, тяжело дыша и не разжимая рук. Потом Кирилл усмехнулся и отвел взгляд. Расслабился, отпустил Антона и сбросил с плеча его руку.

   - Что ж, - пробормотал он сквозь зубы, - молодец, умно ответил... Только как эту сущность поганую отринуть? Допустим, решил вампир завязать, чем же он питаться будет?

   - Можно... донорскую кровь брать, - потупив глаза, предположил Антон, - люди сдают, чтобы жизнь кому-то спасти. Вот и спасут...не одну жизнь.

   - Ха! Где же ее брать? Так тебе и подарили на пункте сбора!

   - Я знаю, как... договориться, - Антон снова отвернулся к иконе, разминая затекшее плечо.

   - О как. Даже вот что. Хм, молодец, молодец... ловко...

   Кирилл задумчиво пожевал губу. Потом глаза его сверкнули.

   - А вот скажи, - задумчиво протянул он, - как на твой взгляд, какая кровь лучше, живая или мертвая?

   Антон вздрогнул и прикрыл глаза.

   - Вижу, ты понимаешь, куда я клоню... Кровь. Что в ней такого, почему так притягивает, так манит она вампиров? Почему таким сладостным кажется укус в сонную артерию? Разве можно отказать себе в нем? Каждый раз думаешь - ну всего разик, всего разочек, и все. Глотну и отпущу, пусть себе живет... Но остановиться потом нельзя, нет, невозможно прекратить эту сладкую муку, когда чувствуешь дрожь жертвы, когда слышишь удары ее сердца, а рот наполняется горячим и соленым... Не-ет, донорская кровь - это совсем не то. Важна не сама по себе жидкость, важна охота. Страсть, погоня... и горячий глоток с еще бьющегося тела - вот наслаждение вампира!

   - Уходи! Как ты смеешь?! Немедленно уходи! - потеряв самообладание, Антон размашисто перекрестил Кирилла, потом перекрестился сам. И поник, бессильно опустив руки.

   Молодая девушка в накинутом поверх головы синем шарфике удивленно покосилась на них. Потом быстро поправила свечку и, наскоро перекрестившись, заторопилась вон из церкви.

   Кирилл перехватил взгляд Антона... и торжествующе улыбнулся.

   - Хорошая девушка, да? Студентка, наверное, за экзамен беспокоится, в церковь даже решила заскочить. Красивая... шейка прямо точеная, белая... тонкая. Нравится? Мне вот очень понравилась... и что будешь делать?

   Антон беспомощно замигал и отвернулся. Вжав голову в плечи, громко и с отчаянием в голосе забормотал молитву.

   - Ничего? - переспросил Кирилл и задумчиво оглядел фигуру Антона с ног до головы. - Ничего не будешь делать, да? Ладно. Тогда до завтра.

   Он махнул рукой и быстро вышел на улицу.

   Некоторое время Антон продолжал молиться, не вникая в смысл слов. Перед его закрытыми глазами маячил образ хрупкой девушки в небесно-синем шарфике... и горящие, насмешливые глаза Кирилла. Через минуту он понял, что перепутал местами слова, сбился и громко, на всю церковь, несет какую-то ахинею. Он открыл глаза - несколько бабулек с изумлением и страхом таращились на него из полутьмы. Всплеснув руками, он схватился за голову и стремглав выбежал из церкви.

...

   Девушку он увидел на ближайшей остановке. Она стояла, беспечно помахивая сумочкой, и весенний ветер трепал ее светлые волосы. Шарфик уже украшал ее шейку, его свободный конец красиво трепетал на ветру.

   Антона огляделся. Кроме девушки, на остановке никого не было. Он медленно приблизился к ней и тихонько кашлянул. Она обернулась и спокойно посмотрела на него синими, в тон шарфику, глазами.

   - Э... к вам тут никто... не приставал?

   - Кроме вас, пока никто... ой, а вы священник, да? Извините! Я вас видела сейчас, в церкви, вы еще кричали почему-то... или вы не священник? Это плащ такой?

   - Давайте, я провожу вас, тут поблизости маньяк бродит... а вы такая красивая, глаза такие синие... - не понимая, что говорит, он судорожно сжимал кулаки.

   Она недоверчиво покачала головой.

   - Да ладно вам, маньяк. Сейчас мой автобус подойдет, и я уеду.

   - А... ну, тогда... счастливо...

   Антон сжал зубы и с трудом отвел взгляд от ее шарфа. Медленно повернулся, и сделал несколько шагов в темноту.

   - Как это вы можете в темноте мои глаза разглядеть, кстати? - хихикнула она ему в спину.

   Он снова обернулся, зацепился взглядом за шарфик, замер на мгновение... и, не в силах совладать с желанием, бросился к ней.

   - Что вы...

   Она пискнула, ощутив на губах его ледяные пальцы, и отчаянно затрепыхалась, пытаясь вырваться. Но он, не обращая внимания на писк и стоны, свободной рукой крепко прижал ее к себе, и потащил в переулок, зубами стаскивая с ее горла шарф.

   - Стой! - голос Кирилла ударил его в затылок.

   Вздрогнув, он обернулся и выпустил жертву.

   Кирилл стоял, занеся назад руку с заточенным колом. В его глазах уже не было давешней насмешки, только гнев.

   Почувствовав свободу, девушка завизжала, наконец, в полный голос и, спотыкаясь, побежала прочь, сбрасывая на ходу туфли.

   Антон посмотрел ей вслед... потом снова перевел взгляд на Кирилла... и зашипел, как кот, обнажая клыки.

   - Ах вот как? Охотишься? Ты меня провоцировал! Специально! Чтобы иметь право убить!

   Кирилл качнул колом, примериваясь для удара.

   - Какой же ты священник... как тебя церковь терпит... я почти... почти справился с собой... а ты... но знай, ты заплатиш-шь! Заплатиш-шь!

   Антон напрягся, пытаясь просчитать, как Кирилл ударит, затанцевал на полусогнутых ногах. А священник все медлил, пристально глядя на него. Потом покачал головой и отступил назад.

   - Проверял, да. А что же делать? Смотрю - прямо в церкви стоишь, в наглую. И молишься. Получается, что? Что в моем приходе вампир!

   Он помолчал, оглядывая оскалившегося Антона, потом вздохнул.

   - Я не охочусь больше. И уже давно. Закончил семинарию, решил священником стать. И тут ты. Про донорскую кровь - это ты серьезно?

   Антон злобно клацнул клыками.

   - Я уже два года! Понимаешь ты это - ДВА ГОДА! На донорской крови! У меня девушка... жена почти... Сын скоро будет! Я... а ты! Ты меня вывел из себя! Спровоцировал!

   - Я хотел проверить. Если бы ты не пошел за ней, я бы тебя больше не трогал, наблюдал бы только.

   - Проверить? - Антон злобно прищурился. - Себя проверь! Ты меня загонял, а не проверял! Охотник не может завязать, как и вампир. Вы же подсели на это, вам надо охотиться, травить нас, убивать! Ты, как меня увидел, сразу всю свою святость потерял. Скажешь, нет? Да тебя же трясло от азарта, тебя охота вела, я-то видел. Ты мне эту телку, как наживку предложил... а я уже не мог, не мог остановиться... Заповеди?! Приход? Да ты, как был зверем, так им и остался!

   Кирилл отвел глаза, и неуверенно пожал плечами.

   - Думай, как хочешь. Но я, правда, завязал. Ты вот говорил - у каждого выбор есть, шанс... может, и так. Сказано - пути Господни не исповедимы...

   Он помолчал и опустил кол.

   - Ладно, уходи. Если Он дал тебе шанс, то и я дам. Второй. Но имей в виду - третьего не будет.

   Антон выпрямился и мрачно посмотрел на него исподлобья.

   - Да? А, может, мне разорвать тебе сейчас горло? Пока ты расслабился?

   - Попробуй, - нарочито беспечно уронил Кирилл.

   Вампир вздохнул и махнул рукой. Повернулся к священнику спиной и, подняв воротник плаща, медленно побрел прочь.

   - Эй! - окликнул его Кирилл. - Сын, говоришь? Смотри, как бы таким же не вышел... крестить надо непременно!

   - Посмотрим... я теперь из дома долго не смогу выходить. Переламываться опять буду, - процедил Антон, и, не удержавшись, сплюнул. - Нет, ну вот урод, а еще священнослужитель, твою мать...

   Кирилл вздохнул и почесал затылок.

   - Ладно, - прошептал он вслед вампиру, - посмотрим, как ты не будешь выходить... может, и не прав я. А может... - и глаза его сверкнули, отразив на мгновение свет уличного фонаря.

100

Рябиков А.А. Морской Дьявол     Оценка:4.54*4   "Рассказ" Мистика

  Андрей Рябиков

  МОРСКОЙ ДЪЯВОЛ

  

  Насколько я себя помню, с самого детства я был человеком практичным и никогда особо не верил в поповские россказни про Ад, Небеса и так далее. Но мне многое довелось переосмыслить во время последнего плавания "Спрута". Теперь я точно знаю, что на свете существует какая-то высшая справедливость, которая и покарала весь экипаж за его чудовищные грехи. Мне удалось спастись, но покоя я уже не найду -мне легче принять смерть на виселице тюремного форта в Кингстоне, чем снова выйти в море, где меня поджидает это чудовище, жаждущее свести со мной счеты.

  

  "Спрут" был одним из самых удачливых корсаров. Его капитан Корнелиус Стейнфорт отвергал все законы, соблюдаемые другими каперами, и потому грабил всех подряд, кто попадался на его пути. Только сперва он давал проход британским судам, ведь "Спрут" считался британским капером, но когда война с французами и испанцами закончилась, его жажда крови и наживы не утихла. У него было единственно верное средство избежать судьбы капитана Кидда, повешенного собственным правительством. Стейнфорт грабил всех подряд, не оставляя свидетелей -любого, кто попадался "Спруту", ожидал один конец -смерть. За нами тянулась кровавая полоса преступлений, которые привели бы в ужас любого нормального человека, но капитан всегда умело подбирал в команду самых отъявленных негодяев.

  Последней жертвой "Спрута" был испанский торговый корабль, направлявшийся в Мексику. Было мирное время, британский флот присмирил пиратов, и испанец шел напрямик, видимо, ничего не опасаясь. Даже когда "Спрут" пошел на сближение, они спокойно ожидали нас, не ожидая опасности.

  Одним залпом мы разрушили такелаж торговца и обездвижили его. Только теперь они поняли, с кем имеют дело. Корабли уже почти сблизились, и было хорошо видно нескольких богато одетых мужчин, размахивающих оружием и подбадривающих своих матросов.

  Но шансов у них не было практически никаких -нас было три десятка безжалостных головорезов, закаленных в постоянных сражениях и жаждущих наживы.

  Когда мы уже столпились у борта, готовясь пойти на абордаж, с палубы испанца неожиданно ударило орудие, которое мы не заметили. Шестеро пиратов, стоявших в первом ряду были сметены картечью, но остальным это только придало ярости и они бросились в атаку. Прислуга орудия была вырезана моментально, затем настала очередь матросов. Дольше всех держались благородные гранды. Их предводитель -не старый еще дворянин, отлично владеющий шпагой, уложил троих моих товарищей, прежде чем заряд мушкета раздробил его руку. Тогда он выбросил шпагу в море, сдаваясь на милость победителей. Глупец! Милости от нас еще никто не дожидался. Более того, мы были очень разъярены таким упорным сопротивлением -из экипажа "Спрута" было убито двенадцать человек, еще двое тяжело ранены.

  Два десятка уцелевших испанцев, среди которых был этот дворянин, двое его товарищей, их жены и дети, а также несколько матросов, были выстроены на баке, менее всего залитом кровью и телами умирающих.

  Стейнфорт тоже был разозлен -мы потеряли почти половину команды, и теперь необходимо было идти на Тортугу вербовать новых людей. Однако хитрый дьявол пообещал испанцам спасение их благородных жизней, в обмен на все имеющиеся на корабле ценности. Когда его требования были удовлетворены, и мы перенесли захваченные богатства на борт "Спрута", началась расправа.

  Вначале было покончено с матросами: капитан выстроил их вдоль борта лицом к морю, и стал наносить удары свинцовой дубинкой по затылку. Один за другим, они валились в пучину, почти беззвучно.

  Гранды тем временем были привязаны к мачте и выступали зрителями в этом ужасном спектакле, хотя и понимали, что скоро придет время и им сыграть свою роль.

  За матросами пришла очередь женщин и детей. Женщин Стейнфорт отдал нам, чтобы мы удовлетворили свою голод, а сам пока занялся детьми. Даже у нас не хватило бы духу на такие зверства -орудуя тяжелым мачете, он вскоре стал похож на мясника. Когда он покончил с детьми, оказалось, что для его ножа почти не осталось настоящей работы. Женщины отдали свои души Богу слишком быстро -мы успели насладиться ими всего лишь по разу, один из испанцев тоже загнулся -его чувствительное сердце не выдержало картины гибели его семьи, другой безумно хохотал, лишившись разума. Лишь их предводитель продолжал сверлить нас пылающим взглядом. Я даже ощутил, какие проклятия он мысленно посылает на нас, но тогда мне это показалось смешным.

  Мы покинули корабль, оставив на нем двух живых испанцев, по прежнему привязанных к мачте. Несколько ядер, пущенных в брюхо галеона, отправили его на дно. Он тонул медленно, и раненный гранд мог насладиться картиной медленно приближающейся смерти. Корабль ушел в воду с ровной палубой, мы отчетливо видели, как вода поднялась испанцам по пояс, по грудь, и наконец поглотила их полностью.

  После этого мы взяли курс на Тортугу. Но, видимо, преступления наши переполнили чашу терпения высших сил. Уже на следующий день мы попали в сильный шторм, который трепал нас трое суток. "Спрут" потерял почти все свои паруса, бизань-мачта обрушилась и засыпала обломками весь ют, к тому же мы почти не представляли, в какой район океана нас занес ураган -навигационные приборы и компас тоже были повреждены. Но мы не сильно переживали -запасов еды и вина у нас хватало надолго, тем более, что команда уменьшилась почти наполовину.

  Наверное именно тогда и стали сгущаться тучи над нами. Вечером первого дня после шторма я зашел навестить своего раненого товарища -Абрахама Мэя, получившего тяжелую рану в живот. Вместе с другим раненным -Чарльзом Реднаппом они находились в кормовой каюте. Помощь нашего так называемого судового доктора заключалась в том, что он изредка перевязывал им раны да носил новые бутылки виски. Такое тяжелое положение явно сказалось на душевном состоянии моего товарища. Крепко сжав мою руку, он прошептал мне:

  -Что страшное преследует нас! Когда был шторм, я видел свечение, которое поднималось из глубин океана. Оно как будто следовало за нашим кораблем... Будь осторожен, Бен!

  Я пожелал ему хорошенько выспаться, и отправился по своим делам. Починить паруса у нас не было возможности, поэтому "Спрут" двигался по воле морских течений. Оставив лишь рулевого, мы устроили в кубрике пьянку, празднуя удачное окончание шторма.

  Я плохо помню ту ночь. Корабль жалобно скрипел, подбрасываемый волнами, со звоном перекатывались пустые бутылки, пьяные негодяи орали песни. Стейнфорт мрачно сидел во главе стола, и дрожащее пламя свечи отражалось в его черных глазах, похожих на орудийные порты.

  Было, наверное, около часа ночи, когда несколько человек во главе с боцманом Артуром Уилкоксом решил подняться на палубу, чтобы немного освежиться.

  Было хорошо слышны их шаги над нашими головами и недовольный голос Уилкокса, звавшего рулевого, покинувшего свой пост. Мы особенно не прислушивались к этим звукам, но когда стало ясно, что сверху никто слишком долго не возвращается, Стейнфорт первым выскочил на палубу. Мы все последовали за ним.

  Брошенный руль сиротливо скрипел и вращался, обрывки парусов хлопали на ветру, но ни одного звука, издаваемого живым существом, нам не суждено было услышать. Пять человек, включая рулевого и боцмана бесследно пропали. Мы застыли, совершенно пораженные. Хмель сразу улетучился из наших голов -слишком невероятным было это событие. Пусть они и были пьяны в стельку (кроме рулевого), но просто так свалиться и мгновенно утонуть решительно не могли. Однако, ни оно объяснение, рождавшееся в наших примитивных умах, не могло полностью раскрыть эту тайну, навсегда похороненную в пучинах океана.

  Настроение наше резко ухудшилось -нас осталось всего одиннадцать человек, включая двоих раненых. Теперь плавание явно нельзя было назвать удачным, даже не смотря на то, что личная доля каждого уцелевшего значительно возросла. Чтобы стать богачами нам оставалась самая малость -вернуться живыми на берег.

  Утром я снова посетил Абрахама и нашел его и его товарища в еще более тяжком состоянии. Холодный пот ужаса струился по лицу раненого, его била лихорадка. Когда я стал ему рассказывать о ночном происшествии, он резко оборвал меня:

  -Я знаю это! Проклятье пало на "Спрут" и смерть идет за нами по пятам! Наши грехи тянут нас на дно, следом за нашими мертвецами... они уже ждут нас...

  Я был более поражен не смыслом этого, а тем красноречием, которое проснулось в Мэе. Для меня это было не менее удивительно, чем таинственная пропажа людей с палубы ночью.

  -Разве вы не слышали этих всплесков и вздохов за бортом ночью? Говорю тебе, эти проклятые мертвецы преследуют нас. Видимо Сатана устал ждать, пока мы заявимся к нему в гости, и послал за нами своих гонцов...

  Он был явно не в себе. Я отправился в трюм и захватил для него пару бутылок виски. Яркое тропическое солнце нещадно палило сверху и сейчас, конечно, никак не верилось в ночные кошмары.

  Вечер резко опустился на верхушки мачт "Спрута". Мы отправились в кубрик. Решено было оставить на верху двух часовых, которые должны были сообщать обо всем необычном, замеченном на море или палубе корабля. Я был избран новым боцманом, то есть правой рукой капитана. Отдав распоряжения, Стейнфорт удалился к себе в каюту.

  Двое вахтовых заняли свои места у руля. Они были вооружены мушкетами и саблями, и любая опасность им сейчас была нипочем. Эти двое просили еще хотя бы по бутылочке виски, но капитан строжайше запретил употребление спиртного и я был с полностью согласен.

  Чуть ли не до полуночи мы прислушивались к звукам наверху иногда поднимались наверх, чтобы проверить, все ли в порядке, и только к утру сон одолел нас. Уже приближался рассвет, когда я неожиданно проснулся. Мое чутье не могло подвести меня -какая-то опасность угрожала нашим жизням. Я вскочил на ноги и схватил мушкет. В следующий миг я услышал странный громкий всплеск, как будто что-то очень большое и тяжелое упало в воду совсем рядом с бортом. Разбудив своих товарищей, я ринулся на палубу.

  Моим худшим опасениям суждено было оправдаться. Около руля валялись сабли и заряженные ружья, но их владельцы пропали также бесследно, как и предыдущие пираты.

  Теперь уже страх овладел нами, не боявшимися смотреть в лицо самой страшной смерти. Но то, что происходило здесь, было необъяснимо, и потому особенно ужасно. Лишь Стейнфорт сохранял самообладание.

  -Кажется пришло время платить по счетам, -зловеще рассмеялся он. -Вы переживаете за ваших пропавших друзей? Ничего мы все скоро встретимся в Аду!

  Его слова вызвали у нас глухой ропот. Мы даже подумали, что он слегка тронулся, однако его четкие распоряжения рассеяли у нас подобные подозрения. Капитан приказал нести вахту и днем, и мне пришлось проторчать на посту почти до вечера, бесцельно вглядываясь в однообразный узор волн.

  По-прежнему неуправляемый, "Спрут" нес нас в неизвестность, и это еще более угнетало нас.

  Уже под вечер я зашел проведать Абрахама. Его рана, похоже, мало беспокоила его, и все-же он был очень тяжел. Лежавший рядом Реднапп был в беспамятстве.

  -Я не знаю, проживу ли я еще одну ночь... -срывающимся голосом говорил Мэй. -Я не мог уснуть до утра, и слышал такое, отчего волосы шевелились на моей голове, а Чарли потерял сознание и до сих пор не пришел в себя... Прошлый раз я говорил тебе о мертвецах, но теперь понимаю, что ошибся. То, что побывало на нашей палубе сегодня ночью, совсем не напоминало мертвеца...

  -О чем ты говоришь? -спросил его я.

  -Что большое и тяжелое, под ним прогибались доски у меня над головой. Не знаю, как оно вскочило на палубу -похоже, силища у него как у молодого кита.

  Что-то большое и тяжелое... Я хотел бы поверить, что это лишь лихорадочный бред, но сам отчетливо помнил мощный всплеск у борта "Спрута".

  -Море снова светилось... потом пошли волны... -Абрахам отчетливо помнил события прошлой ночи. -Я слышал какие-то звуки, мелодичные и приятные, и в тоже время сатанинские, неестественные. Ты же знаешь, Бен, я не один десяток лет в море, и слышал голоса всех морских тварей, но такого... Нет, это создание пришло за нами из самой глубокой бездны...

  Он потерял силы и забылся. До вечера я переговорил с матросами, которым предстояло нести вахту этой ночью и предупредил их об какой-то неизвестной опасности. Разумеется, это известие их совсем не обрадовало. Однако, они хладнокровно стали готовиться к встрече с судьбой.

  Этой ночью я отправился присмотреть за ранеными. Я решил проверить, что из рассказа Мэя соответствовало действительности. Усталость быстро сморила меня, но около полуночи Мэй толкнул меня в бок, указывая на окошко. Я подошел к окну и увидел свечение, поднимавшееся откуда-то из океанской бездны. Оно вначале имело очень размытые очертания, но затем стало приближаться и в то же время приобретать какие-то определенные формы. Это свечение быстро приближалось и вскоре оказалось под палубой "Спрута".

  Я решил, что пришло время разгадать эту тайну, но последующие события спутали мои планы.

  У борта корабля раздался сильный всплеск, такой же, как и прошлой ночью. Я рванулся наверх и обнаружил все ту же картину -оставленный пост и бесследно исчезнувшие часовые.

  Вдруг на полубаке загорелся фонарь. Я сразу узнал крепкую фигуру капитана, нацеливавшего куда-то одно из наших орудий.

  Я окликнул его, но он был слишком занят своим делом. Лишь проследив направление ствола орудия, я увидел темное пятно, которое при более внимательном рассмотрении оказалось нашим судовым ботом.

  -Возвращайтесь назад, трусы! -прорычал капитан.

  -Черта с два! -донеслось в ответ. -Сам корми морского дьявола!

  Я сразу понял, что двое часовых не разделили судьбу других пропавших, а просто решили сбежать с проклятого корабля.

  На палубу высыпали оставшиеся трое пиратов и тут же громыхнул выстрел. Метко выпущенное ядро сбило мачту бота, сделав его таки же неуправляемым, как и "Спрут".

  -Будь ты проклят, Стейнфорт! -донеслось с обреченного кораблика, уносимого течением.

  Тут уже вмешался доктор Джерард:

  -Капитан! Здесь вам не военное судно, и вы не имеете власти над нашими жизнями! Или напомнить вам кодекс джентльменов удачи?

  Зловещая ухмылка перекосила лицо Стенйфорта:

  -Что Гарри? Хочешь вручить мне черную метку?

  Одним движением он выхватил из-за пояса пистолет и его выстрел разнес череп Джерарда. Двое пиратов бросились на него, но он, орудуя шпагой в левой руке, отразил их удары, а затем подхватил еще одну саблю, валявшуюся на палубе. Имея по клинку в каждой руке, он сам перешел в наступление. У его противников не было шансов -у одного он сразу же выбил шпагу, а затем разрубил его горло; второму пронзил грудь, а когда тот рухнул на палубу, пригвоздил его к ней, как жука.

  Все это произошло в считанные секунды -я даже не успел перевести дух, а он уже смотрел на меня своими черными глазами.

  -Вот так-то, Бен...

  -Что мы теперь будем делать? -зачем-то спросил я.

  -Ждать своего часа. -ответил он, возвращаясь в каюту.

  Я решил вернуться к раненым, но когда уже открывал дверь их комнаты, раздался истошный вопль. Я распахнул дверь и увидел Абрахама, вскочившего со своей койки и прижавшегося к стене. Реднапп лежал на своем месте с лицом, перекошенным от смертельного страха. Он был мертв. Абрахам повторял только одно:

  -Он заглянул в окно... посмотрел на меня... Дьявол! Это Дьявол!

  

  Бедняга Абрахам окончательно тронулся умом от чего-то сверхъестественного, увиденного им в окне. Итак, нас осталось трое -один безумец, капитан, запершийся в каюте и я, со странным чувством оглядывавший опустевший корабль, который напоминал теперь "Летучий Голландец". Я вернулся в каюту Мэя, решив похоронить все тела в море на рассвете. Но когда я с первыми лучами солнца поднялся на палубу, то обнаружил, что тела бесследно исчезли. Впрочем, не бесследно: я нашел широкие кровавые полосы, как будто их стащили в море. Наверняка так оно и было. Причем я отметил недюжинную силу нашего ночного гостя -тело, приколотое шпагой к палубе тоже исчезло, а клинок остался на месте -он, или оно просто тянуло труп, пока сабля не разрезала его пополам.

  В полдень того же дня я заметил какое-то тело немного сторону от курса "Спрута". Направив на него подзорную трубу, я понял, что это перевернутый бот, на котором бежали двое членов нашего экипажа. Что же далеко они не ушли.

  

  И вот настала ночь, последняя ночь, проведенная мной на "Спруте". Она достойно увенчала кошмар последней недели, да и все время плавания, заполненное необычайными жестокостями и преступлениями.

  Я был с Абрахамом, крепко заперев дверь и приготовив не менее десятка заряженных мушкетов. Не знаю как другие, но я не собирался сдаваться без боя.

  Время тянулось в томительном ожидании. Когда за кормой вновь показалось это адское сияние, Мэй в животном испуге забился дальний угол каюты. Я не возражал -по крайней мере там он не мешал мне.

  К своему удивлению, я услышал шаги наверху. Капитан, весь день проведший в своей каюте, вышел к рулю, чтобы отстоять последнюю вахту. Я слышал его бормотание:

  -Ты пришел за мной, я знаю... видно тебе пришлась по вкусу человечина, которую мы бросали за борт с этого галеона и теперь ты преследуешь мой корабль. Но капитана Стейнфорта не так-то просто взять, отправляйся-ка лучше обратно...

  Я осторожно приоткрыл дверь и стал подниматься наверх, держа наготове мушкет. Стейнфорт продолжал разговаривать, причем явно обращаясь к кому-то. Я не мог поверить, что он ослаб умом. Но тут я услышал новые звуки, наверняка те, о которых рассказывал мне Абрахам -необычайно красивый, мелодичный свист, похожий на звуки музыкальной шкатулки. И в то же время в нем было что-то дьявольское, парализующее волю и заставляющее холодеть от ужаса перед собственным бессилием.

  Капитан замолк на полуслове, затем я услышал звон сабли, брошенной на палубу, а потом -крик, пронзительный крик человека, встретившего смерть. Я никогда не думал раньше, что капитан может кричать от страха.

  Не знаю, как у меня хватило духу выглянуть на палубу. Я смотрел на палубу лишь секунду, но за это время чудовищная картина накрепко засела у меня в голове.

  У борта корабля возвышалась какая-то огромная светящаяся масса, размер которой мне уже не удастся точно определить. Я успел различить в ней нечто подобное на округлое туловище и большую голову, увенчанную толстыми рогами. На ней не было лица -только мешанина каких-то непонятных органов. И еще я успел увидеть огромные безобразные лапы, сжимающие бездыханное тело капитана.

  Возможно это лишь под моего воображения, потому что в следующую секунду мушкет грохнул в моих руках, а сам я бросился назад, в каюту...

  

  Больше я ничего не видел. На следующий день нас догнал фрегат королевского флота. Награбленные сокровища были неопровержимой уликой, да я особенно и не отпирался. Отсутствие команды "Спрута" очень удивило капитана фрегата, но я не имел желания рассказывать ему правду, которая была слишком невероятной. Взяв "Спрут" на буксир, фрегат направился на Ямайку. Абрахама поместили в приют для душевнобольных, где он развлекает всех своими рассказами, а меня ждет виселица.

  "Спрут" с новой командой скоро должен выйти в море и ,по-правде говоря, я за них опасаюсь. Из окна моей темницы мне иногда видится далекое свечение в океане. Возможно это лишь плод моего воображения, но я лучше взойду на эшафот, чем соглашусь на еще одну встречу с Морским Дьяволом.

  

101

Савченко Е. Корм крысам     "Рассказ" Мистика, Хоррор

   БАМБАМБАМ! Что это!? Ветви деревьев стучат по крыше пассажирской ячейки.

   Я проснулся в кабине грузовика, едущего к Серой Гряде, горному хребту на Западной границе. Небо начинало наполняться тем количеством звезд, какое редко можно увидеть в городе. Однако в который раз я убедился, что человеческий разум куда более стремится к комфорту, чем к прекрасному: замечательный вид интересовал меня гораздо меньше холода и сильной тряски, из-за которой я едва мог рассмотреть окружающий пейзаж.

   Земля была изрыта ранами от проходивших здесь несколько десятилетий тому боев, в которых сотнями тысяч гибли те, кто не знал ни целей той войны, ни ее причин.

   Леса вокруг населены ужасными тварями. О, они всегда жили тут, таясь и прячась, однако люди сами подарили им огромное количество пищи: тела представителей своего же вида. Я говорю о тех, кто погиб на войне, и кого попросту некогда и некому было хоронить. Пожирая человеческое мясо, странные и жуткие твари многократно расплодились, а самое худшее, теперь считали его самым излюбленным своим блюдом.

   Я слышал, что по ночам, когда ненавистный этим существам дневной свет не ослепляет их, они проникают в города и похищают там людей, чтобы сожрать в своих логовах, полных выделений и отвратительной слизи. Я видел однажды такую нору, лишь мельком, однако уже этого было достаточно, чтобы я не смог спать несколько ночей.

   При всем этом люди продолжают любить, жениться и рожать детей. Это кажется мне странным. Я полагал, что женщинам нужны лишь богатые, сильные и действительно достойные: те, кто действительно смогут их защитить и обеспечить спокойную жизнь. А я таким себя не считал.

   Однако, увидев пару часов назад на холме, возвышающемся среди леса, то, что осталось от небольшого города, я усомнился в своих взглядах. На поселение некогда упала мощная бомба, которая, конечно же, убила всех жителей. Ей было наплевать на то, кто силен или слаб, кто смел или труслив, кто богат или беден.

   Впереди, из-за деревьев медленно выплыло каменное двухэтажное здание, над входом которого красовалась вывеска "На боковую". Оно походило на вкопанный в землю череп с многочисленными светящимися огнями окон-глазниц. Грязь вокруг него была похожа на гнилую плоть, которая слезла с лицевых костей и растеклась вокруг.

   Каждое окно было выполнено в виде креста, а из стен торчали острые стальные шипы. Это должно было защищать тех, кто находится внутри.

   Грузовик трещал при движении, как суставы идущей по кладбищу старухи, которая уже готовится остаться вскоре там навсегда. Колеса казались вращающимися круглыми лицами с глупыми улыбками, где болты были глазами и ртом, а центр колеса (не знаю, как это называется) служил носом.

   Шофер качался из стороны в сторону, будто марионетка, про которую забыл кукловод. Возможно, он уснул или даже умер?

   - Скорее, - только мы остановились, из трактира выбежал толстый мужчина, колыхающийся живот которого закрывал грязный фартук. Вслед за ним вышли двое мужчин в полном боевом облачении, включая исписанные колдовскими письменами шлемы, и одна женщина, вооруженная, помимо меча и ножей, еще и автоматом. А такжедевушка примерно одного со мной возраста: на вид было лет сто. Совсем немного, когда жизнь можно продлить темными ритуалами. Ее лицо, усеянное веснушками и окруженное ломающимися прямыми рыжими волосами, казалось немного хитрым и задорным, хотя на деле выражение его было скорее испуганным. Постояльцы?

   - Что такое? - прохрипел шофер, опустив стекло. В кабину подул холодный ветер, который нес какой-то странный сладковатый запах.

   - Здесь опасно! Уже темно, вам нужно поскорее укрыться внутри!

   - Что тут может быть опасного? - шофер открыл дверь, спрыгнул на землю и подошел к трактирщику, размахивая перед собой фонарем, который держал в вытянутой, слишком уж длинной для его тела руке. Он походил на пугало, каким можно было бы попугать ворон... или даже детей.

   - Крысы, - таинственно прошептал трактирщик, морщась от яркого света в глаза.

   - Крысы?

   - Пораженные скверной твари, - с выражением ужаса на лице проговорил трактирщик.

   - Это смешно, - сказал шофер и стукнул собеседника фонарем по лбу. - Что в них страшного? У моей дочери тоже дома завелись крысы, так я просто переловил их и съел, а из шкур сделал вот эту жилетку, видишь? - и он оттянул полу плаща, показывая, что было под ним. Обе женщины отвели глаза: наверное, жилет выглядел прескверно.

   - Они вырастают размером с дом или даже больше! - простонал трактирщик. - И они почему-то крутятся вокруг моего заведения каждую ночь.

   - То есть даже крысы хотят тут выпить? Что за нелепая реклама? Моя дочь однажды увидела рекламу дорого стирального порошка, и использовала его на моем нижнем белье. Так вот, скажу я, та реклама была куда лучше, раз эта дуреха купила ту гадость! Подожди, я сейчас покажу... - и шофер снова отвел полу плаща и стал возиться с ремнем.

   Я отвернулся от чересчур озабоченного своей одеждой шофера и попытался протиснуться мимо трактирщика внутрь, потому что ужасно замерз, однако он схватил меня за рукав и стал с силой дергать:

   - По знакам отличия на вашей одежде я вижу, что вы охотник на ведьм! Прошу, помогите! Я думаю, что это все из-за моей конюшни!

   - Э? - не понял я.

   - Мы уже много лет не держим там лошадей, однако запах этих животных остался: его не вывести ничем! И думаю, именно он привлекает крыс! А сегодня... сегодня там и вправду есть две лошади!

   - Ромашка и Пушок, - сказала женщина с автоматом.

   - Э? - я повторил свой вопрос.

   - Прошу, переночуйте там! - заорал трактирщик мне на ухо, заметив приколотые булавками к моей одежде листы бумаги, которые были исписаны защитными заклятиями и текстами, говорящими о том, кто я. - Уверен, человек, сражавшийся с колдунами, сумеет справиться с жалкими пожирателями отходов, ведь внутрь здания смогут проникнуть только самые мелкие из них! Вы легко спасете несчастных животных!

   Вот так вышло, что я остался ночевать в холодной конюшне. Там и вправду скверно пахло, а две лошади не сводили с меня глаз, что было действительно жутко. Еще был холод. Я ведь уже упоминал про него? И твердый пол. Холодный твердый пол, если быть точным. Грязный холодный твердый пол.

   На мое счастье, у стены стоял ржавый автомобиль, внутрь которого я забрался. Благодаря сохранившимся стеклам внутри было немного теплее, однако мне все равно не удавалось уснуть из-за неудобного заднего сиденья, где я улегся.

   Интересно, а та рыжеволосая девушка: кто она? Хотя какая разница? Все равно ничего не выйдет.

   Я закутался с головой в свой плащ, надеясь поскорее уснуть и забыть печальные мысли о девушке, но вдруг услышал снаружи шорохи. Будто бы десятки совсем не маленьких лап шуршали по каменному полу. Этот звук был неприятным и тревожным. Я боялся пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание.

   Послышалось секундное ржание, за которым последовал ужасный хрип и звук, как будто кто-то вылил на пол ведро с какой-то жидкостью... На землю упали два тяжелых мешка. Это были не мешки, конечно же, но мне легче было так думать. Что за твари сумели так быстро расправиться с лошадьми!?

   У меня были кинжал и пистолет, но едва ли я осмелился бы издать хоть звук. Отвратительное чавканье лишало всякого желания лезть в драку.

   А затем дверь машины распахнулась...

   И за ней стоял трактирщик. Пол у него за спиной сплошь был забрызган кровью. Лицо мужчины выражало неподдельные ужас и, в то же время, облегчение.

   - Вы живы! - прокричал он.

   - А... да, - я поднялся на ноги. Теперь всем станет известно, что я последний трус... и ей тоже.Хватит думать об этой девушке! - Что случилось?

   - Ох, вы ничего не слышали? - глаза толстого трактирщика расширились от удивления.

   - А... э... нет, - соврал я, скорчив какую-то непонятную гримасу, какую обычно делают дети, которых застали за поеданием конфет перед обедом или ужином. Возможно, все решат, что я настолько смел, что даже превращающие двух лошадей в кровавые брызги крысы не смогли разбудить меня.

   - Они сожрали животных! -он с сожалением обвел взглядом все вокруг, будто лошади были просто посудой, которую кто-то всю разбил - и теперь ее осколки валялись тут и там на полу.

   - Ох, и правда.

   - Хозяин, мы нигде не можем её найти! - в конюшню вбежала та женщина, что вчера была с автоматом. - Неужели она...

   - Замолчи! - трактирщик одернул ее, а затем повернулся ко мне. - Это ему не интересно! Надеюсь, вы не обижены, что вам пришлось спать в...

   - Однажды моя дочь выгнала меня из дома, и я спал ночь в канаве, а наутро увидел, что сумасшедшая ведьма отгрызла мне правую ногу до колена и продолжает кромсать! Возможно, я был слегка пьян, потому и не просыпался, пока она меня укорачивала. Так я и лишился ноги! - донесся до меня крик.

   - Кто-то пропал?

   - Да! - женщина стиснула зубы. - Анна! Ее нигде нет! Мы боимся, что ее утащили...

   Я оттолкнул толстяка в сторону и направился к выходу.

   Снаружи воздух был наполнен неприятным запахом. Я и вчера его чувствовал, но не придал этому особого значения. Что-то в нем было странное.

   - Откуда это? - спросил я служанку (или охранника), которая пошла следом за мной.

   - Запах? Ох, мы уже давно перестали его замечать. Он идет от старой крепости, - она махнула рукой в сторону леса, за которым виднелись какие-то руины. - В самом начале войны на крепость напал могучий демон, которого удалось убить небольшой группе солдат, оборонявших южную часть крепости. Тех бойцов возглавлял король Александр, наш правитель. Благодаря им демон был убит почти без потерь с нашей стороны. Однако крепость все равно досталась противнику спустя неделю обороны. Александр возглавил оборонявшихся - и им удалось пробиться к нашим армиям. Но труп демона все еще находится в северной части крепости, и он гниет - отсюда и запах. Лучше не ходить туда: от его тлеющего тела исходит злоба и безумие, которые могут поразить разум. Безопасно лишь в южной части крепости. Там теперь мемориал в честь тех, кто сумел одолеть демона. Там я это все и узнала.

   Хватило лишь выслушать это, чтобы понять, куда направиться на поиски девушки, а мне было совершенно очевидно, что это она пропала. Но что, если она уже мертва? Что, если... Да и должен ли я рисковать ради нее?

   Но, несмотря на все сомнения, очень скоро я был уже в лесу, совсем близко от развалин крепости.

   Я оказался у высокого забора, за которым располагались полуразрушенные массивные кирпичные строения, похожие на гигантские склепы. Крепость, как и всякие оборонительные сооружения тех лет, состояла из множества отдельных корпусов, соединенных между собой подземными тоннелями. Траву вокруг сплошь усеивали выпавшие из стены кирпичи. Кажется, забор построили гораздо позже. Вероятно, чтобы количество желающих поглазеть на труп демона уменьшилось. Острые прутья, казалось, были даже выше деревьев.

   За спиной послышалось шебуршание, как будто кто-то быстро пробежал мимо, но когда я обернулся, то увидел лишь спокойно и неспешно извивающийся туман.

   Я шел вдоль забора, пока не наткнулся на упавшее дерево, которое обрушилось на него и прогнуло почти до самой земли, как хребет какого-то несчастного, которому по спине проехал колесом автомобиль. Здесь Я и перебрался на другую сторону

   Спрыгнув с толстой кроны на мягкую пожухлую траву, я услышал слабый хруст: под моей ногой лежал большой крысиный скелет, на который закапала кровь.

   Откуда она? Ой!

   Потрогав поясницу, я... ох, я нащупал пальцами позвоночник! Когда это случилось? Неужели ночью они прогрызли сиденье автомобиля и принялись за меня? Меня! Я мог проснуться парализованным...

   Наверное, следовало развернуться и пойти к трактиру, где можно было, по крайней мере, зашить рану, а уже потом вернуться сюда

   За белой пеленой медленно плыла какая-то тень. Мрачная, широкая и сильно сгорбленная фигура вразвалку шла по влажной траве. Каждый её шаг сопровождался тихим чавканьем.

   Я двинулся следом, забыв о своей ране. Совсем скоро я понял, что иду за огромной крысой, тащащей рыжеволосую девушку. Та была без сознания и выглядела точно кукла: её руки и ноги болтались как ненастоящие.

   - Шошпожа бутет рата, што нам уталош поймаш её. Шеперь шошпожа получит шамое вкушное и изышканное блюдо во вшом шрафштве. Вкушнее шех шашадей, - рядом с большой крысой бежали несколько поменьше. Одна из них и сказала это. Хорошо, что я не напал на них. Вряд ли мне удалось бы одержать верх.

   Крысы скрылись в дыре в стене развалин. Невыносимо мерзко пахло, как будто здесь умер тангейт, демонический слон пустошей. Эти существа могут весить тысячи тонн и куда больше любого демона.

   Из отверстия, куда нырнули крысы, под напором, точно пар из котла, вырывался зелёный газ.

   Моим самым большим желанием было убежать куда-нибудь далеко и сделать вид, что вовсе не покидал трактир. Но я всё-таки переборол это чувство и тоже проник внутрь разрушенного здания. В воздухе слышался отвратительный писк, идущий откуда-то из глубин многоуровневых подвалов. Похоже, там большое количество крыс. Я представил кишащую массу хвостов и грязных тел, в которой мелькают пустые черные глаза. Нет, лучше не думать о подобном. Я едва мог рассмотреть даже пол под ногами, так было темно, и таким плотным был зеленый газ.

   Пока я перелезал через завалы камней, крысы, которым этот путь был отлично знаком, успели уйти далеко вперед, так что об их местоположении я мог лишь догадываться по звуку. Вдобавок из-за темноты, которая казалась липкой, вязкой и смешивалась с отвратительным зелёным газом, я почти ничего не видел.

   Я споткнулся и упал на пол. Оброненный кинжал отлетел вперёд, и я судорожно пополз за ним, перебирая по полу руками и ногами точно насекомое. Правая моя рука ткнулась во что-то влажное... Было не очень приятно увидеть, во что именно: в щеку раздувшегося гниющего трупа мужчины в ржавых доспехах. Из его рта медленно поднималась струя зелёного газа. За мертвецом лежало ещё одно тело. И ещё. Десятки мёртвых были свалены в кучи. Все эти люди были солдатами и погибли в бою: это было ясно по их одежде и ранам. Холодный воздух и заклятия, которые должны были защищать их и от болезней тоже, теперь защищали от гниения.

   Если эти газ и запах исходят не от демона, а от них, сколько же здесь тогда тел?

   Мысль о том, что крысам пищей служила плоть павших воинов, не казалась мне ужасной или отвратительной: едва ли меня можно назвать действительно хорошим человеком. Но я не мог понять одного, почему они вообще здесь находятся. Разве их не должны были захоронить? И демон? Очевидно, здесь его нет, так откуда же появилась эта история про бой с ним? Все это казалось мне какой-то бессмыслицей.

   Я шёл вперед, думая об этом, и вскоре понял, что понятия не имею, как выбраться наружу. Потому я просто двигался дальше. В одном из коридоров на стенах висели портреты каких-то полководцев. Краски на них потекли, и даже изображенные на полотнах люди казались гниющими мертвецами. Надеюсь, мы с Анной не присоединимся к числу тех, кто отсюда не уйдет. В какой-то момент я понял, что у меня кружится голова... Наверное, я все же потерял слишком много крови, хотя тогда рана не казалась мне очень опасной.

   Незаметно для себя самого я оказался на верхнем балконе в большом круглом зале. Каков же был мой ужас, когда я увидел, что все нижние ярусы заполнены бесчисленным количеством крыс! Сотни отвратительных тварей, некоторые из которых весили, наверное, больше пяти тонн. Многие носили на себе следы отвратительных мутаций, там были слепые или лысые, с лишними конечностями. Все они тихо шевелились, будто ожидая чего-то.

   Вот в центр зала вышла крыса в красном плаще, почти полностью скрывающем её фигуру. Снаружи оставались только длинная морда и худые корявые лапы, в одной из которых был зажат узловатый посох.

   - КХАКХА! - тварь закашлялась. - В этот день тридцать лет назад, когда воздвигли этот забор, здесь поселилась наша мать!

   - ПИИИИИИ! - тёмная крысиная масса заколыхалась волнами, разбрасывая по сторонам тучи блох.

   - Давайте же все вместе поприветствуем её и поздравим с годовщиной!

   Грызуны снова зашлись ужасным визгом, а в зал стала медленно вплывать громадная туша самой отвратительной твари, что я видел. Эта крыса была поистине жирной, в её шерсти кишели гигантские паразиты, глаза сочились гноем, а лапы и хвост были вымазаны в фекалиях. Она громко хрипела, жадно вдыхая воздух, который с её появлением наполнился невообразимым смрадом, хотя до этого и казалось, что хуже некуда.

   - А теперь приведите угощение! - возопила крыса в красном плаще. Несложно было догадаться, что она так называла. Я обошел зал кругом по балкону и стал спускаться по разломанной колонне к крысоматке, ещё не очень понимая, что собираюсь сделать. Вокруг моих ног по полу носились блохи и другие паразиты, которые питались кровью невероятной твари.

   Когда две толстые крысы вывели Анну в центр зала, я уже был позади крысоматки.

   - Ты труп, - справа от меня на полу сидела крыса с мордой, похожей на человеческое лицо. В её правой лапе был ржавый меч, а на левой - круглый деревянный щит. Оттолкнувшись от пола мощными задними лапами, она полетела на меня. Пасть твари, когда она её раскрыла, оказалась куда шире, чем должна была бы, учитывая небольшой размер крысы. Я едва успел выставить вперед руку с кинжалом, который угодил точно в раскрытый рот.

   Крыса вытаращила глаза, из её пасти захлестала кровь, которая мигом окрасила мои одежду и лицо в красный цвет. Тело ее зашаталось и с глухим стуком упало.

   Крысоматка почувствовала, что происходит что-то не то, и начала медленно разворачивать своё массивное тело. Вокруг нее растекалась неприятная слизь, в которой копошились черви.

   Ко мне бросился с десяток крыс.

   Я не придумал ничего другого, кроме как ткнуть кинжалом в шкуру крысоматки. Я полагал, что это лишь... напугает ее? Но из-за сильного внутреннего давления кровь буквально брызнула во все стороны, разрывая шкуру твари в месте разреза, так что он стал медленно расширяться. Всевозможные паразиты в шерсти волнами хлынули к ране, желая напиться крови и залезть внутрь тела.

   Гигантская крыса забилась в конвульсиях, превращая тех своих детей, которым не повезло оказаться поблизости от неё, в кровавое месиво.

   Я побежал к Анне, которая еле стояла на дрожащих ногах. Схватив её за руку, потащил прочь.

   По коридорам разносился оглушительный грохот: крысоматка билась своим телом о пол и стены. Многие из её детей погнались за нами, жадно двигая челюстями. Я выстрелил наугад и попал ближайшей твари между глаз. Из ее затылка вырвались осколки черепа и фрагменты маленького мозга. Тварь обрушилась на пол, исторгая наружу содержимое желудка.

   Коридоры сменялись один другим, мы пробегали через огромные залы, сплошь заваленные мертвыми телами, и все это время нас преследовал гребень волны, целиком состоявший из крыс.

   В какой-то момент ноги Анны подкосились, и я попытался помочь девушке встать, но вместо этого сам свалился на колени. У меня сильно кружилась голова. За мной тянулся кровавый след. Когда это крысы успели? А, ну точно, меня же укусили еще ночью. Мысли путались.

   Мой взгляд скользнул по портрету на стене, и на нем я увидел знакомое лицо. Глуповатое и хитрое, с нелепыми усами. Хотя рисунок и был сильно поврежден, но я сумел понять, что на нем изображен король Александр. В то время он еще не правил страной, а был лишь... Все сразу встало на свои места.

   - Давай же! - закричала Анна и потащила меня за руку, но встать у меня не получалось. Раздался грохот - и потолок за нами обрушился прямо на крыс, похоронив под собой тех, кто был ближе всего к нам, и преградив путь остальным.

  

   Я очнулся в кузове грузовика, того самого, на котором добрался до трактира. Только сейчас я находился в пассажирской ячейке.

   Надо мной склонилась Анна.

   - Она вытащила ваше почти мертвое тело из-под обломков, - сказал шофер через открытое окошко, которое соединяло ячейку и кабину. - И отказалась отходить от вас. Это было два дня назад.

   - А? - сказал я и взглянул на девушку. И вспомнил, что произошло перед тем, как я потерял сознание.

   "Настоятель крепости Александр" - вот что там было написано. Он возглавлял не тех солдат, что убили демона, а весь гарнизон. Когда началась война, он просто сбежал, бросив солдат и младших офицеров. Все они погибли. Потом, когда к Александру пришла власть, а эти земли вернулись к тем, кому и принадлежали ранее, он не рискнул поведать миру об этой истории.

   Все тела, остававшиеся в крепости, оставили там, где они и лежали, а саму ее обнесли забором. Осталось лишь придумать легенду о демоне, чтобы никому и в голову не пришло пытаться перелезть через забор... И создать мемориал, напоминавший о подвиге, которого не было...

   Никто не подумал о том, что трупы не будут разлагаться из-за заклятий, и тогда здесь поселили крыс. Или они сами здесь появились.

   Я взглянул на Анну и подумал, что хотел бы полюбить ее... или чтобы она полюбила меня. Но только какой смысл в этом, если тех, кого ты любишь, могут точно так же оставить умирать, а тела их затем отдать на съедение крысам как обычный корм?

102

Садикова Е. Право на ошибку     Оценка:5.95*7   "Рассказ" Мистика

   Право на ошибку

  

   (История вымышлена от начала и до конца. Совпадение имен и событий - нонсенс.)

  

   Мариша стояла на краю моста и пристально смотрела в студеную воду Невы. Мыслей в голове не было. Осталась только звенящая пустота внутри, там, где раньше билось горячее сердце девушки. Казалось, прямо сейчас она шагнет вперед и полетит раненой птицей. Время близилось к полуночи.

   - Чего замерла? Прыгай, - равнодушно сказал лохматый парень в тонкой джинсовой курточке. Нахохлившись, как ворон на шесте, он сидел на парапете и высматривал свое отражение в реке. Откуда только взялся? Мариша зло уставилась в черные глаза непрошеного советника, понимая, что присутствие зрителя определённо повлияет на её поступок.

   - Нельзя, - ровно сказал второй парнишка, стоящий слева от девушки. - Ты не имеешь права решать за своих детей жить им или умереть от холода в полночь 23 декабря 2013 года.

   - Вот еще, - возразил тот, который похож на ворона, лениво разглядывая ногти на руке. - Её жизнь, её дети, её выбор. Всё по-честному.

   - Какие дети, вы что, оба, с ума сошли? Откуда вы вообще здесь взялись? Ведь только что никого не было. - Дар речи вернулся к девушке, и она тут же принялась выяснять отношения. - Не ваше дело, что мне сейчас делать. Оставьте меня в покое!

  

   * * *

  

   - Маша, Маша! - знакомый голос проник сквозь туманную пелену, окружающую сознание девушки, и каким-то образом привел её в чувство. С неимоверным усилием разлепив ресницы, Мария увидела перед собой встревоженное лицо Андрея, своего бывшего одноклассника. Внезапно что-то теплое мокрое и шершавое несколько раз прошлось по её лицу. Дышать стало легче.

   - Знаешь, а он почему-то называл меня Маришей. Хотя я все время твердила, что мое имя - Мария, - невнятно пробормотала девушка и попыталась подняться. Андрей помог ей встать на ноги, а рядом радостно гавкнул черный длинношерстный лабрадор. - А где они? - забеспокоилась Маша, судорожно оглядываясь.

   - Кто? Здесь никого нет, - спокойно заметил мужчина, стараясь привлечь внимание девушки. - Мы с Графом всегда гуляем ночью по набережной Обводного канала. Имя у него длинное, в паспорте есть запись, но я так, навскидку, не скажу. Очень уж породистый пес. Вот, чтобы язык не заплетался, я и зову его Графом. Настоящий охранник. Не напугает, так залижет до потери сознания. Идем, смотрим, ты лежишь, да так неудобно, еще чуть-чуть и соскользнула бы прямо в речку. Тебе плохо стало? Наверное, голова закружилась. Пойдем со мной, отогреешься. Может, врача вызвать?

   Девушка неловко кивнула, и, почти не понимая, что делает, медленно пошла вместе с мужчиной и его собакой.

  

   Прошла ночь. Солнце вновь осветило набережную, мост, Неву, поток прохожих, стремящихся быстрее попасть на работу или просто гуляющих вдоль канала. Жизнь шла своим чередом. В одной из квартир на пятом этаже возле окна стоял мужчина, глядя на идущих внизу людей. Андрей приехал в Санкт-Петербург сразу после школы. Остановился у бабушки и поступил в училище. Родные возражали, дело до скандала дошло. А он всегда точно знал, чем хочет заниматься в жизни. Андрей посмотрел на свои сильные руки с длинными пальцами художника. С шестого класса он мечтал работать с глиной. Отец, когда узнал, месяц не разговаривал, даже не замечал сына. Мол, что это за профессия такая - гончар? Сколько же лет прошло с тех пор? Семь или девять. Бабушка умерла, оставив квартиру у канала внуку. Работать приходилось много, друзьями так и не оброс. Зато скоро уже четвертая выставка в Париже. Скульптура и предметы домашнего обихода. В этот раз условие поставили. Ехать только с женой. Очередная блажь спонсора галереи. Кажется, благодаря ночной прогулке, вопрос с браком решится в самое ближайшее время. Андрей чуть повернулся, искоса глядя на старый диван, где, не раздеваясь, спала Мария. Тонкие изысканные черты измученного лица вызвали восхищение в душе художника. Мастер взял с комода альбом и сел в глубокое кресло. Грифель легко скользил по бумаге, оставляя за собой контуры спящей красавицы.

   Как же я не замечал раньше, что у Маняши такая неземная воздушная внешность, думал Андрей. Голубые вены на висках просвечивают сквозь тонкую кожу, чудесные золотистые волосы, маленькие узкие ладошки с длинными нежными пальцами. Под глазами кожа потемнела, как будто Маша долго не спала или слишком много переживала. Она вчера толком так ничего и не успела рассказать. Выпила полстакана горячего чая, тут же отключившись. Прямо там, где сидела. Мужчина еле успел поймать обмякшее тело, чтобы удобно уложить на подушку, вышитую умелыми руками бабушки. Закончив набросок, Андрей отложил альбом и позвонил своему агенту.

   - Карина Вачиковна!

   - Да, дорогой! Как хорошо, что ты позвонил! Выставка через две недели. Решил семейный вопрос? А то могу предложить восемь кандидаток из приличных семей. Каждая аж подпрыгивает, так хочет в Париж. То есть, извини, за тебя замуж.

   - Спасибо вам. Все нормально, невеста у меня есть. Завтра расписываемся и летим вместе. Заказывайте билеты. Данные паспорта? Записывайте.

  

   Чувствуя себя мошенником, Андрей продиктовал данные загранпаспорта, который вытащил потихоньку из сумки Марии. Фамилию, естественно, назвал свою. А что? Орловы, известная русская фамилия. Он полистал российский паспорт - все в порядке, одноклассница не замужем и никогда не была. Остались мелочи. Из комнаты послышалось шевеление, скрип дивана и чуть слышный стон.

   - Что случилось, Машенька? Тебе плохо? - встревожился мужчина. - Вызвать врача?

   - Нет. Спасибо. - Девушка недоуменно рассматривала одноклассника. - Андрей. Надо же. Столько лет не виделись. Не знала, что ты тоже живешь в Санкт-Петербурге. Знаешь, вчера я хотела покончить с собой, это точно. Специально пошла на мост. Ждала полночи. Помню двух парней рядом. У одного еще прическа такая странная, будто он никогда не расчесывается. Потом провал в памяти. Сейчас я здесь, у тебя. Ничего не понимаю. Голова болит.

  

   Маша опустила плечи и потянула на ноги старенький выцветший плед. Чувствовалось, больше она ничего не скажет. По крайней мере, сейчас.

   - Смотри, в коридоре вторая дверь - ванная. Полотенце свежее, не сомневайся. Ты пока умойся, а я чай заварю и за булочками сбегаю. Внизу недавно открыли магазинчик с потрясающей выпечкой. Веришь? Каждый день покупаю. Я быстро!

  

   Андрей набросил на плечи куртку и выскочил за дверь. Маша прислушалась. Замок остался открытым. Значит, она вовсе не пленница в чужой квартире и может уйти в любой момент. Ведь так? Рядом тяжело вздохнул лабрадор. Пёс положил тяжелую лапу на колено девушке и уставился на неё своими добрыми шоколадными глазами. Невольно поддавшись на провокацию, Мария положила руку на шелковистую шерсть и расплакалась. Первый раз за последние три дня. Ужасные, кошмарные дни, прожитые в состоянии, близком к помешательству. Хлопнула дверь, в комнату вошел хозяин с бумажным пакетом и огорченно вздохнул.

   - Ну, что такого страшного случилось, пока я бегал за выпечкой к завтраку? Граф, это ты виноват в том, что наша красавица горько плачет?

   - Я беременна, - с трудом выговорила Мария и разрыдалась еще горше.

   Андрей, не снимая куртки, присел рядом на диван и вручил девушке пакет с горячими круассанами. Наверное, чтобы запах отвлек её от грустных мыслей, подумала Мариша.

   - Извини, булочки уже разобрали. Так кто у нас будет? Мальчик или девочка?

   - Не знаю! - всхлипнула гостья, постепенно успокаиваясь.

   - Малыш. Так это же здорово! А хочешь, мы поедем в Париж? Посидим в кафе на Монмартре. Вместе погуляем по выставкам. Как тебе идея?

   - В Париж? - удивленно переспросила Мария, вытирая глаза не слишком чистым платочком. - Во Францию?

   - Ну, да, - серьезно ответил Андрей. - Только сначала нам нужно позавтракать. Просто необходимо.

  

   Намного позже, когда они уже стояли в загсе, держась за руки, перед улыбчивой симпатичной женщиной лет пятидесяти и слушали речь, посвященную бракосочетанию, Мария внезапно поняла, что прямо сейчас меняется её жизнь. И всё, что происходит, это не фантазия, а самое что ни на есть настоящее. Как же так? Ведь Андрей ничегошеньки о ней не знает. Подумаешь, выросли вместе. Это же не повод жениться! Она повернулась к мужчине, но он прижал палец к губам и глазами показал на заведующую загсом. Молчи, мол. Слушай и молчи. Махнув рукой на доводы разума, Маша ответила "да" в нужный момент и оказалась, таким образом, замужем за своим одноклассником. Вот ведь, фигура истории, как прежде говаривал её научный руководитель в университете. Ох, нет, только не думать об этом. Не вспоминать. Молодожены вышли из помещения на свежий воздух, и Мария вдохнула полной грудью, засмотревшись на летящие в небе облака. Ну, что ж. Хотела покончить с собой, оказалась замужем. Любопытная альтернатива.

   Документы оформили быстро. Все потому, что у агента нашлись нужные знакомые, и определенное количество денег решило проблему. Загранпаспорт менять не стали, просто добавили вкладыш с копией свидетельства о браке, заверенной у нотариуса. Графа отвезли к знакомым художника, живущим в собственном доме далеко за городом. Он, конечно, расстроился, но компания двух лабрадоров из того же помета, что и он сам, не дадут ему сильно скучать. Так объяснил Андрей своей жене, а она ему с легкостью поверила. События настолько быстро сменяли друг друга, что по сути дела новобрачным некогда было поговорить обстоятельно обо всем на свете. Сроки поджимали. Маше пришлось выделить время, чтобы купить обувь и одежду. Когда Андрей нашел её на мосту, в вышедшем из моды пальто и протертых до дыр кожаных ботиночках, у девушки была только сумка с документами.

  

   - Маш, - начал разговор Андрей, когда они уже сели в самолет, но еще не взлетели. Он заметил, как сильно сжала подлокотники его жена, и понял, что Мария боится предстоящего полета. Нужно было как-то отвлечь девушку. - Может быть, сейчас, ты расскажешь мне о себе?

   - А это обязательно? - с дрожью в голосе спросила Мариша. Очень страшно отрываться от земли в первый раз. Потом добавила невпопад, - может, я в туалет хочу.

   - Пока нельзя, - улыбнулся муж. - Вот взлетим, тогда сходишь. Потерпи немножко. Доктор сказал, ты здорова, никаких противопоказаний к полету нет. Давай, рассказывай.

   - А нечего особо рассказывать, - отвернулась к иллюминатору новобрачная. - Просто я безоглядно влюбилась в мужчину, которому до меня нет никакого дела. К сожалению, теперь я не могу вернуться из-за него на работу. Домой за вещами тоже не пойду.

  

   Сказала, и замкнулась в себе, не желая вспоминать отвратительные подробности. Вот тогда это случилось в первый раз. Самолет взлетел, люди в основной своей массе дремали, Андрей рисовал что-то в альбоме, а Мария с ужасом смотрела на свое отражение в гладком стекле окна. Оттуда таращилась белесыми бельмами утопленница с мокрыми свисающими на раздутое от воды лицо волосами. От ужаса у девушки перехватило дыхание, отнялся дар речи, начались перебои с сердечным ритмом. Выручила стюардесса, вежливо предлагавшая напитки пассажирам. Маша оглянулась, а когда снова посмотрела в окно, никого не увидела. Показалось, решила она, закрыла глаза и спокойно проспала до приземления.

  

   Андрей взял такси до гостиницы, так что добрались ребята спокойно, без нервов и происшествий. Страшное случилось позже.

   Когда Мария развешивала одежду, художник вдруг кашлянул и неуверенно сказал:

   - Знаешь, чувствую, надо все-таки тебя предупредить. Не хотел говорить заранее. Даже не знаю почему. В общем, номер напротив занимает моя сестра с мужем. Они поженились совсем недавно, буквально недели три назад. А медовый месяц проводят здесь, в Париже. Лидия с Кириллом сейчас внизу, в ресторане, ждут нас с тобой к ужину. Они только что звонили. Очень хотят познакомиться.

  

   Машуня окаменела. Не может быть! Таких совпадений не бывает!

   - А как фамилия Кирилла? - осипшим от дурного предчувствия голосом спросила она.

   - Маренич. Кирилл Анатольевич Маренич, - пояснил Андрей.

   - Это он. Тот мужчина, который клялся мне в любви, с которым я прожила последние полгода в одной квартире. Он - отец ребенка. Понимаешь, я готовила на ужин суп, минестроне, когда на кухню вошел Кирилл, всунул мне в руки сумочку с документами, сказал, что женится и в моих услугах более не нуждается. Понимаешь, он просто вытолкал меня на лестничную клетку. Без объяснений, без вещей. В чем была. Я сначала не поняла. Стучала, звонила, просила хотя бы вещи отдать. А потом ушла, - мертвым голосом рассказывала девушка. - Не знаю, сколько бродила по городу. Сутки. Может быть, двое. Хотела броситься с моста в воду. И, чтобы уж точно умереть, пришла на Мост самоубийц. Что было дальше, ты знаешь.

  

   Андрей молча смотрел, как дрожит спина его жены, и думал о том, что теперь понятно, почему Кирилл никогда не приглашал Лиду к себе домой. Почему не настаивал на интимной близости. Гнев душил мужчину, мешая дышать. Нет, так нельзя, внезапно пришло в голову художнику. Маша итак боится встречи с бывшим возлюбленным. Не стоит пугать её еще больше. Тем более, жена беременна. Черт! Он изо всей силы ударил кулаком в стену. Легче не стало, но боль от содранной кожи на костяшках пальцев помогла прийти в себя. Андрей горько усмехнулся. Быть ему защитником теперь уже двух женщин. Сестры и жены.

   - Можно, я не пойду в ресторан? - Подняла заплаканное лицо Мариша. - Ну, пожалуйста. Вдруг он на самом деле любит твою сестру.

   - Маш. Ты ни в чем не виновата, - твердо ответил муж. - Мы пойдем вместе. И вместе справимся со всеми трудностями. А сейчас иди в ванную, умойся. Всё будет хорошо.

   Всё было терпимо, пока девушка полоскалась в холодной воде. А вот, когда она подняла лицо и посмотрела в зеркало, то подумала, что сходит с ума. С той стороны ровной поверхности ей подмигнула утопленница. Что-то знакомое было в том, как она держала голову, как подняла брови. Это мое отражение, подумала Маша. Значит, это я - там, за стеклом. Утопленница удовлетворенно кивнула и пропала. Как и не было никого. Мария промокнула кожу полотенцем. В голове родилась мысль о том, что всё, что с девушкой происходит сейчас - только плод её воспаленного мозга. Маша изо всех сил ущипнула себя за руку. На тыльной стороне ладони образовался синяк, в зеркале отразилась смущенная физиономия, а в дверь постучал муж.

   - Маш, ты скоро?

   - Да, да, уже иду, - мягко ответила новобрачная. Показала сама себе язык, улыбнулась, от чего её голубые глаза посветлели, и решительно вышла навстречу неприятностям. Наверное, мама сейчас гордилась бы ею, если бы была жива. Мысль мелькнула и тут же пропала.

   Андрей терпеливо ждал возле выхода, пока она подойдет к нему поближе. Неожиданно для Марии, он притянул девушку к себе и поцеловал. Неизвестно, для чего он это сделал, но им обоим понравилось. Поцелуй обжигал губы, дарил наслаждение, а необходимость спуститься в ресторан как-то сама собой плавно исчезала из планов новобрачных. Настойчивый стук в двери заставил молодых шарахнуться друг от друга, как расшалившихся школьников. Горничная принесла чистые полотенца, как оказалось. Момент был упущен, пришлось спускаться вниз, на первый этаж.

   Лидия, хрупкая блондинка с серыми глазами, слушала, что ей говорит муж, склонив голову и мечтательно улыбаясь. Заметила брата с женой, встала и помахала рукой. Кирилл раздраженно умолк, недовольный поведением Лиды. Как только его жена села на свое место, он сразу же стал объяснять, почему нельзя вскакивать и размахивать руками в общественном месте. Вот зануда, думала Лидочка, оценивая внешность новой родственницы. Высокая, стройная, глаза голубые, как небо в сентябре. Широкие скулы, резная форма губ, грива каштановых волос, убранных сейчас в косу толщиной в руку. Настоящая русская красавица. Где только её встретил брат-отшельник? Он ведь даже из дома выходит только в кондитерскую да в студию.

   Закончив лекцию о культуре поведения за столом, Кирилл развернулся всем телом к шурину, намереваясь и его отчитать за опоздание.

   Андрей обнимал Машу за талию, поддерживая на всякий случай. Наверное, момент, когда господин Маренич понял, кто перед ним, не забудет никто из присутствующих ещё очень долго. Кирилл вытаращил глаза, некрасиво скривил губы, скорчив отвратительную гримасу, и, не обращая внимания на Лидочку, процедил сквозь зубы:

   - Я думал, ты уже давно сдохла, змея подколодная. Как ты вообще посмела явиться сюда? Андрей, всё, что она говорит - ложь! Не верь ни единому её слову!

  

   Мариша всё-таки потеряла сознание. Так она думала до тех пор, пока не открыла глаза. Дежа вю. Девушка снова на Боровом мосту, стоит на самом краю парапета, собираясь прыгнуть вниз. Парень слева прикоснулся к рукаву её старенького пальто, привлекая внимание.

   - Подумай. У тебя есть выбор. Не спорю. Сложностей впереди ой, как много. Андрей пока не любит тебя по-настоящему. Лида оскорблена и возмущена. Беременность для тебя окажется тяжелой. Будут проблемы с почками. Серьезные. Такова жизнь. Загляни в воду - что ты видишь там? В отражении? Холодный распухший от воды труп, увешанный омерзительными водорослями. Нравится?

   - Зато никаких проблем, - язвительно заметил второй парень, спрыгнув с парапета.

   - Простите меня, - одними губами прошептала Мария, снова теряя сознание.

   На какую-то долю секунды ей показалось, что за спиной нахохлившегося от холода парня раскрылись громадные белые крылья. Интересно, ребята на самом деле ангелы?

  

   Приятная мелодия разбудила Машу. Девушка подняла руку и прижала ко лбу. Высокий светлый потолок. Идеально чистое постельное белье.

   - Как ты? - улыбнулась ей Лидия. В руках у золовки быстро мелькал крючок, а на коленях лежал большой клубок нежно-розовой пряжи. - Андрей переволновался. Я отправила его спать.

   - А что ты вяжешь? - охрипшим от сна голосом спросила Мариша.

   - Пинетки, - гордо ответила Лидочка, показывая связанный наполовину носочек. - Я же теперь самая настоящая тетя!

   - Не хочу тебя огорчать, но, по-моему, я ношу мальчиков. Близнецов.

   - Вот и будем их различать по цвету обувки, - уверенно заявила Лида, поправляя подушку. - Спи. Еще есть время.

  

  

   P. S. Боровой мост в Санкт - Петербурге. С 1923 года каждые десять лет на нем случаются самоубийства. Причина неизвестна до сих пор.

103

Ситникова Л.Г. Покоренная. Хаос.     "Глава" Фантастика

Под ногами расстилался город - бесконечный, мерцающий тысячами огней до самого горизонта. Ветер врывался в открытое окно, шевелил легкие занавеси, играл с бархатными кистями портьер, колебал пламя свечей. Карты на столе, хоть и казались рассыпанными шаловливой рукой ветра, на самом деле складывались в причудливую комбинацию. Пляшущие огоньки свечей вокруг стола создавали на стенах сотни танцующих фигур, и лишь пламя огарков на столе будто застыло, не шевелились перья роскошного веера, ни она карта не сдвинулась с места. В круглом зеркале мерцал голубоватый свет, освещая волосы неподвижной сидящей девушки, превращая их в иссиня-черные, подобные вороновым крылам. Тонкая рука коснулась серебристой поверхности зеркала, и та пошла рябью, когда длинный острый коготок прочертил на ней линию. Там, где эта линия рассекла изображение, голубоватый свет стал наливаться силой, он сиял все ярче, грозя ослепить - но пристально смотревшие на него глаза даже не сощурились. Лишь зрачки в обрамлении ледяной радужки сузились до крошечных точек, да упрямо изогнулись тонкие брови над веками. Еще мгновение - и свет стал невыносимым, превратив все вокруг в пылающее пламя - и лишь глаза посреди этого бушующего огня все так же четко выделялись, все так же неотрывно смотрели... и свет успокоился, свет свернулся в клубочек, и по зеркалу вновь пробежала мелкая рябь. Из дрожащих волн стали складываться очертания - черные буквы на серебряном металле, плавные изгибы плеч, волна тяжелых длинных волос... Вспышка поглотила портрет, исказила черты - и вот уже лицо лишь наполовину напоминает человеческое, вот уже волосы собраны и не скрывают неровного шрама через скулу, в изящной вязи надписи на клинке застыли капли крови... Ледяные глаза, не отрываясь, смотрят на него, и узкие губы одно за другим шепчут слова заклятия - но изображение неподвижно, будто оно сопротивляется, будто не хочет повиноваться древней магии. И лишь на миг сверкнули глаза исподлобья, отразив холодный свет ведьминых глаз, - и тут же зеркало брызнуло осколками, и ветер, словно сорвавшийся с цепи, смел карты со стола, растрепал волосы ведьмы, задул свечи, и город под ногами канул во мрак, словно его и не было...

***

Тишина, царившая вокруг, казалось, поглощала в себе все - не только звуки, но и цвета, запахи, чувства. Тишина растворяла в себе, звала, притягивала и не отпускала. Тишина сулила покой и забвение, отдых усталому телу и измученной душе, тишина манила, просила, приказывала и умоляла...

Прочь.

Резкий звон разбил хрустальную тишину, как змея, она свернулась клубком и спряталась в дальних углах. Клинок вернулся в ножны, никогда не покидавшие своего владельца. Тишина - всего лишь отсутствие звука. А отсутствие звука - не означает отсутствия врага в неверной темноте.

Зыбкое забвение - это все, что знало его сознание уже долгие годы. Полуявь, всегда готовая обернуться битвой. Он не видел снов - они были ни к чему.

Рука расслабленно легла на рукоятку кинжала, пальцы скользнули по причудливой гравировке металла, словно касание холодной стали - это все, что было им необходимо. Другая рука покоилась на грубом полотне, покрывавшем некое подобие кровати. Ни одна свеча не озаряла эту каморку, и лишь свет луны, пробиваясь сквозь пыльное окно, оттенял резкие черты лица лежащего человека. Впрочем, свети луна с другой стороны, - и вряд ли лежащего можно было бы так легко назвать человеком.

***

Город стремительно летел внизу, огни сливались в сплошную золотую реку, и лишь луна над головой, неподвижная и незыблемая, указывала путь. Время подходило к полуночи, и часы на городской башне уже готовились пробить двенадцать раз. Черным штрихом на циферблате проскользнула летящая фигурка, опустилась рядом, постучала пальцем по стрелке часов - и город наполнился звоном. Циферблат светился, превращаясь во вторую луну, пока били часы, а когда они замолкли, осталась лишь одна луна и одна фигурка на крыше башни рядом с вековыми часами.

Она ждала. Она знала, что ждать остается недолго, и что лунные часы уже отмеряют последние секунды прошлой жизни - той, которая длилась до этого мгновения...

Бесшумно распахнулась дверь башенки, ведущей на крышу, и из темноты шагнула фигура, еще более черная, чем мрак вокруг.

- Именем Инквизиции

По лезвию кинжала скользнул лунный блик.

- Я приказываю тебе

Ветер шевельнул светлую прядь волос, выбившуюся из тугой косы.

- Не сопротивляться и

Откинувшийся в сторону плащ обнажил руку на заткнутом за пояс револьвере.

- Сдаться мне, ведьма.

Смех рассыпался вокруг, дрогнули стрелки часов, останавливаясь, замер город внизу. Ведьма смеялась, стоя перед Инквизитором - полуобнаженная и беззащитная, и лунный свет тонул в ее ледяных глазах, исчезал в светящемся медальоне на шее. Полы длинной юбки развевал ветер, беспощадно хлестал голые плечи, запутывал черные волосы, схваченные на лбу платиновым обручем. Тонкие руки с изящными пальцами начали подниматься, складываться в ритуальном жесте...

Сверкнул клинок, и вот уже Инквизитор там, где только что стояла ведьма, но его кинжал лишь рассек воздух, и смех зазвучал громче. Одно движение - и плащ на земле, револьвер в руке, и пуля разрезает темноту, но смех не обрывается.

Вокруг Инквизитора воздух словно сгустился, опутывая его, грозя сжать горло - но ухватил лишь волосок. От ведьмы исходило серебристое сияние, высоко поднятые руки молниеносно двигались, сплетая узоры заклятий, каждое из которых могло оборвать сотню жизней разом. Хлестнул по крыше башни дождь из ледяных стрел, рассыпался острыми осколками, и в ответ ведьме раздался другой смех, от которого дрогнуло даже ее давно окаменевшее сердце.

- Не ждала, ведьма?

В полосу света шагнул Инквизитор - на его лице свежий алый рубец пересекал давно зажившие шрамы, и тонкая струйка крови стекала по щеке. Губы кривились в улыбке, и издевательски смотрел исподлобья черный глаз - второй глаз был давно заменен искусственным, металлическая пластина перекрывала грубо сделанный хирургический шов через скулу и лоб, соединяясь с охватившим голову полукольцом. Длинный кинжал с гравировкой по лезвию казался продолжением правой руки, левая же небрежно держала револьвер. Распахнувшийся ворот рубашки открывал тяжелый крест на шее - такой же крест был вырезан на перстне Инквизитора, и на одном из пальцев правой руки светился золотом все тот же знак.

Инквизитор поднял руку и рукавом отер кровь с лица.

- И это все, что ты можешь?

В следующую секунду воздух наполнился звоном - в руках ведьмы засветился лунный клинок, скрестившийся с кинжалом Инквизитора. С неожиданной силой в хрупких руках ведьма наносила удары - лунное лезвие задело край циферблата, и огромные башенные часы с чудовищным треском рухнули. Револьвер Инквизитора выстрелил, и пуля вошла в живот ведьмы - но не пробила корсет, и упала на землю, отскочив от него, словно резиновая. Вслед за ней упал и револьвер - сила ударов лунного клинка была такова, что Инквизитор сжал свой кинжал обеими руками. На его лице не отразилось ничего - лишь неизменная улыбка стала жестче, да уцелевший глаз ярче сверкнул. Клинки вновь скрестились - лунное лезвие, пробивавшее сталь как плоть и плоть как воздух, и кинжал Инквизитора, закаленный кровью сотен колдуний. Скрестились и взгляды - ледяные глаза тысячелетней ведьмы смотрели прямо в полный тьмы глаз Инквизитора, для которого время было ничем. С клинков сыпались искры, звенел воздух вокруг, но ни на миллиметр не сдвинулись фигуры - не шелохнулись тонкие пальцы с длинными когтями, сжимавшие лунный клинок, застыли стальные суставы в черных перчатках на рукояти кинжала. Трещало и рушилось само время - город под ногами наполнился криками, впустив Хаос в себя, и его щупальца разрывали город на куски. Ударила молния в стальной клинок, раскалив его докрасна, и алые блики легли на окаменевшее лицо Инквизитора, озарили изогнутые в улыбке губы, застывшие - и вдруг дрогнувшие, когда раскаленный кинжал обжег держащие его руки, и улыбка стала шире, и соскользнул с кинжала лунный клинок, чтобы промахнуться и пропустить удар. Сталь вошла в плоть, пронзив обнаженное плечо ведьмы, и вновь зазвучал ее смех, оборвавшийся, когда второй удар отшвырнул ее к самому краю башни. Лунное лезвие погасло, и подошва тяжелого ботинка припечатала хрупкое запястье к земле.

Инквизитор склонился над ведьмой, распростертой перед ним.

- Значит, все же не ждала, - он вложил свой кинжал в ножны, - иначе не сдалась бы так просто. Все вы одинаковы, вы...

Тело ведьмы рассыпалось мириадами ярких искр, осветив непроницаемое лицо Инквизитора, оставив блики на металлической пластине. И, прежде чем он успел повернуться, лунный клинок рассек воздух и... застыл, сжатый пальцами в туго обтянувшей их кожаной перчатке.

- Не может быть... - пересохшие губы прошептали еле слышно. Ведьма попятилась - в ее глазах промелькнул страх, но лишь на миг - и снова лунное лезвие будто ожило, впиваясь в охватившие его пальцы. И лишь скрип был ему ответом, и лишь насмешливая улыбка продолжала мрачно сиять на лице Инквизитора. Ведьма вскинула руки, в нечеловеческом жесте изогнулись запястья, хрустнули кости, и лунный клинок обернулся сотней лезвий - но ни одно из них не пробило сталь. Слетела пылью искромсанная перчатка, обнажив металл, даже не покрытый синтетической кожей. А в следующее мгновение кинжал Инквизитора рассек призрачные клинки, и они беспомощно осели легкой пыльцой на землю.

Из горла ведьмы вырвался страшный крик, и Хаос разодрал небо пополам над башней, и древние демоны ринулись в пробоину, тянулись их щупальца к плечам Инквизитора, но всего одна капля крови усмирила непокорных чудовищ. Выстрелил револьвер, пробив горло колдуньи, и закрылся разрыв, оставив после себя лишь ветер.

Бесстрастный лунный свет озарял корчащуюся на земле девушку - она судорожно сжимала рукой шею, другой рукой пытаясь сотворить магический пасс. Кинжал пригвоздил к земле ладонь, и когти беспомощно прочертили на несокрушимом металле тонкие полосы.

Инквизитор склонился над ведьмой. Улыбка не сходила с его лица.

- И все же я был прав - ты не ждала меня. Но это твоя ошибка, - он сделал акцент на слове "твоя".

Ведьма качнула головой - это должно было означать отрицание. Кровь струилась по ее шее, стекала на грудь, орошала каменную кладку башни.

Инквизитор выдернул кинжал, и стальные пальцы ухватили ведьму за волосы.

- Так или иначе - ты проиграла, - он вложил кинжал в ножны, - а теперь ты пойдешь со мной.

Его рука стиснула хрупкие запястья, не давая ведьме сотворить магический жест. Другая рука дернула ведьмины волосы, приподнимая легкое девичье тело и увлекая его за собой.

***

В этой комнате все так же царила тишина - она, казалось, правила этим местом, не позволяя ничему иному завладеть им. Но теперь это была другая тишина - прирученная, послушная одному лишь хозяину.

Под ударом его ноги распахнулась дверь, и тишина покорно спряталась, уступая место вошедшему. Паутина в углах шелохнулась, когда дверь захлопнулась, тоненько зазвенели две металлические фигурки на столе - единственное, что можно было назвать украшением этого места.

Инквизитор швырнул безжизненное тело ведьмы на пол. Девушка казалась мертвой - иссиня-черные тени обвели запавшие глаза, губы побелели, кровь из ран давно перестала течь, свернулась, превратилась в потрескавшуюся корку. Мертвенно-белые запястья туго перетягивал обрывок стальной цепи - местами цепь содрала кожу, и вокруг ран черными кляксами запеклась кровь. Подол длинной юбки, разодранный в клочья, едва прикрывал худенькие лодыжки и по-детски маленькие ступни. На некогда роскошном кожаном корсете зияли безобразные разрезы. Единственным, что, казалось, еще жило, был медальон на шее колдуньи - матово-серый камень в оправе из черного металла слегка светился, не касаясь кожи, будто паря над тем местом, где пуля из револьвера Инквизитора вошла в горло ведьмы.

Инквизитор наклонился, на секунду его пристальный взгляд остановился на медальоне - он протянул руку и сорвал медальон с шеи ведьмы. Мерцающий серый камень мгновение лежал на его ладони - а потом Инквизитор опустил медальон в нагрудный карман рубашки.

Ведьма оставалась неподвижной. Не обращая более на нее внимания, Инквизитор опустил тяжелый засов на двери и лег на кровать. Спустя секунду он уже казался крепко спящим, и расслабленно лежащая на рукояти кинжала рука могла ввести в заблуждение даже самого внимательного наблюдателя.

Медленно-медленно тишина вновь заполняла комнату - ни один шорох не нарушал покоя двоих находившихся в ней. За окном ночь упорно не желала уступать свои права - луна сияла все ярче, освещая одну из стен комнаты - серую, покрытую старой штукатуркой. По стене неторопливо полз паук, пересекая ровную поверхность, залитую бледным сиянием. Тени от тоненьких паучьих лапок растянулись до пола - казалось, одно из порождений Хаоса сумело спрятаться здесь и теперь старается дотянуться своими гибкими щупальцами до горла лежащего на кровати Инквизитора. Тень шевельнулась, щупальце скользнуло по покрывалу рядом с плечом спящего, но тут же отдернулось. Паук продолжал ползти - а тень его, казалось, жила своей собственной жизнью. Прошлись по кровати призрачные щупальца, соскользнули на пол, подобрались к лежащей девушке, обвили ее руки, сжали собою цепь, втянулись в серебристый металл - и он почернел, рассыпаясь в ржавую пыль, освобождая запястья. Бледная рука поднялась, узкие пальцы пробежали по изорванному корсету, и в пальцах сверкнуло окровавленное лезвие - не толще волоса, спрятанное под кожей ведьмы.

Неслышно шагнули по половицам легкие ступни, не шелохнулся воздух от движения волны волос, отступила назад тень, обвивая силуэт спящего, но не касаясь его, очерчивая фигуру, и вот уже занесен над грудью клинок, и тишина нырнула в углы, свистнул рассекаемый воздух - скрестились взгляды вновь, скрестились клинки, метнулась рука к медальону в кармане рубашки - и была встречена сталью.

- Ты глупа, ведьма, если думаешь, что сможешь меня одолеть

Три быстрых удара выбили искры из клинков, сверкнули глаза ведьмы, обвила ноги Инквизитора невидимая в темноте тень - и охватила лишь пустоту.

Мгновение - и Инквизитор за спиной ведьмы

- Не будь столь наивной, девочка, - насмешливый шепот в ухо, холодное дыхание обжигает нежную кожу, - ты не представляешь, с кем имеешь дело.

Молча, без единого слова, без единого звука ведьма развернулась, ударив наотмашь, лезвие вспороло карман рубашки, и тонкая ладонь подхватила выпавший медальон. Еще миг - и серый амулет вновь на шее ведьмы.

Пляска тени вокруг ног Инквизитора превратилась в безумный танец, треснуло и разлетелось осколками оконное стекло, ворвался ветер, закружив осколки, вонзая их в плоть, алые брызги покрыли истертые половицы. Стены комнаты искривились, сквозь них проступили искаженные в безумном крике лица, засвистел серый дым, просачиваясь сквозь трещины, окутал Инквизитора - напрасны были его бешеные удары, тщетно разрядился револьвер в пляшущие вокруг порождения Хаоса. Трещали и рушились стены вокруг, открывая залитый огнем город и беззвездную пропасть неба. Ведьма стояла, подняв над головой руки, вокруг нее вертелся вихрь размытых серых теней, поднимая полы юбки, открывая аккуратные нежные ступни и искривленные, будто перекрученные невидимой силой голени. Амулет на шее сиял белым, и под лучами этого резкого света рана на горле колдуньи исчезала.

Кружились в диком водовороте призрачные руки, охватывая горло Инквизитора, сжимая его плечи, опутывая ноги, слетали со стен черные тени, превращаясь в цепи, свистели вокруг осколки разбитой тишины цвета пепла, грозя навсегда стереть насмешливую улыбку с лица Инквизитора - но оно не дрогнуло. Пальцы из стали рванули призрачные цепи, треснула и разошлась тонкая ткань рубашки, и на обнаженной груди палача засиял выжженный символ Инквизиции.

Визг и плач наполнили комнату, превращая ее в ад, рассыпались в прах цепи, тени вжались в стены, пространство свело судорогой, когда щупальца Хаоса втянулись в породившую их воронку - и воронка исчезла меж пальцев ведьминых рук. Лицо девушки исказилось, на мгновение в нем проступили черты уродливого существа, не похожего ни на одно живущее на планете, засветились золотом глаза, брызнула кровь, и узкое лезвие в пальцах колдуньи стало длинным кривым кинжалом.

В оглушительной тишине едва слышно звякнул металл. Бесшумно стекали из глаз ведьмы кровавые слезы. Иссеченное осколками лицо Инквизитора оставалось непроницаемым.

Тишина длилась всего пару мгновений.

Движением, которое не смог бы уловить ни один человеческий глаз, ведьма нанесла удар - точный, нацеленный в центр выжженного символа на груди Инквизитора. Казалось, ничего не изменилось - однако лезвие криса жалобно зазвенело, столкнувшись с клинком палача. В миллиметре от сердца остановился кинжал, и ни на волосок не сдвинулся, настолько сильна была хватка державших его пальцев.

Ведьма отступила. По волнистому лезвию криса пробегали белые сполохи. Узоры на металле складывались в причудливый рисунок, меняясь, перетекая друг в друга. Стройная, гибкая фигура девушки на мгновение застыла в боевой стойке - кинжал казался естественным продолжением руки, его острие хищно поблескивает, словно смотрит в сторону цели. Развевающиеся лохмотья того, что когда-то было роскошной юбкой, открывают чуть выдвинутую вперед ногу. Пальцы левой руки плетут странные символы, непрерывно чертят в воздухе, глаза колдуньи наливаются странным блеском и в окружении черных пятен крови кажутся бездонными.

Противник колдуньи - в нескольких шагах от нее и лицом к ней, он неподвижен, словно отлит из той же стали, что и его кинжал, зажатый в правой руке у бедра, и лишь ветер треплет разорванную рубашку, развевает волосы, отбрасывая назад.

Словно дикая кошка, ведьма изогнулась, готовая броситься - и в следующий момент один резкий выпад сократил расстояние между противниками. Клинки скрестились и зазвенели, и крис уже в левой руке колдуньи, и снова удар - блок, снова и снова, кинжал плясал в руках ведьмы, неуловимо менялся угол атаки, и с каждым ударом все отчетливее рисовалась на лице Инквизитора насмешка. Каждое па этого танца смерти, казалось, приносило ему нескончаемое удовольствие. Кружа вокруг него, ведьма наносила короткие, быстрые и точные удары, но ни один из них не достиг цели - движения Инквизитора были неуловимы. Все быстрее и быстрее становились атаки криса, его клинок пылал белым сиянием, в котором метались черные письмена. Несколько секущих ударов - и крис полоснул по запястью Инквизитора, брызнула кровь, палач крутанулся, отражая новый удар, рубашка слетела с плеч, одно движение - и она уже обмотана вокруг запястья, кинжал переброшен в левую руку, и крис вновь задевает руку, но клинок проходит по касательной, рассекая лишь ткань. Слышен торжествующий хохот ведьмы, нечеловеческий, и странно видеть ее искаженное лицо с провалившимися глазами, потемневшее, страшное, с искривленным ртом...

Новый удар, и Инквизитор уклоняется, снова удар - и он отступает на шаг, отбивая крис, еще удар - и кончик клинка задевает лоб, оставляя алый росчерк над бровями. Хохот ведьмы громче, вновь звучат в воздухе слова заклятий - но вокруг Инквизитора словно собирается свет, он льется из печати на его груди, и вся колдовская сила - ничто перед этим барьером.

Почти незаметное движение кисти - и клинок Инквизитора пробивает оборону ведьмы, нанося рубящий удар по руке, по сжимающим крис пальцам. Ни звука в ответ, лишь упрямо сжатые губы - и крис в другой руке. На лице Инквизитора мелькает иное выражение, но лишь на краткий миг - и тут же ведьма наносит ему удар по лицу, фаланги окровавленных пальцев метят в глаз, длинные когти цепляют ресницы - и только. В мгновение ока кинжал Инквизитора становится вдвое длиннее - перехваченный кистью руки за самый конец рукояти, и второй клинок появляется словно из ниоткуда на этом конце, молниеносные удары двух клинков сливаются в одно вертящееся, сверкающее колесо, танцуют блики на обломках, кружится вихрь ведьминых одежд, и лишь Инквизитор неподвижен.

Медленно-медленно он развернулся, и промахнулся крис, лишилась равновесия ведьма, оступилась - и кинжал палача вонзается ей в грудь, Инквизитор уже перед нею, и его единственный живой глаз смотрит в угасающие глаза колдуньи, дрогнули насмешливые губы, чуть ослабла хватка, и в следующий миг острие криса скользнуло, стремясь вонзиться в сердце, жаждая свежей крови, покрывшей темные прожилки узора на кривом клинке - но стальные пальцы перехватили и сжали его, и лезвие треснуло, рассыпаясь обломками, зазвенели по полу осколки, сверкнул металл, проворачиваясь, разрывая нежную плоть, вскрикнула ведьма, - и настала тьма.

***

Веки, казалось, еще никогда не были настолько тяжелыми. Где-то глубоко в груди пульсировал алый источник боли, погружая в тягучую темноту, заставляя дыхание замедляться. Все тише стучала в висках кровь, все медленнее бежала по телу. Руки, словно высеченные из камня, оплавленные, обугленные, ноги - искореженные, разбитые... Глубокая, влажная боль внутри не давала окунуться в забвение, вырывала из спасительной тьмы, настойчиво выталкивала...

Ведьма открыла глаза. В зыбком свете луны танцевали пылинки, оседая на залитый кровью пол того, что некогда было комнатой. Сквозь обломки стен виднелось небо - мертвый город под ним спал вечным сном. Комната на последнем этаже старого небоскреба превратилась в усеянное осколками и камнями поле битвы.

Темная фигура Инквизитора смутно вырисовывалась на фоне ночного неба - застывшее коленопреклоненное изваяние, без капли жизни. Прошла вечность, прежде чем он шевельнулся, поднял голову и сделал шаг к своей жертве.

Он был по-прежнему обнажен до пояса - изорванная рубашка из тончайшего шелка небрежно брошена на пол. Из порезов на лице еще кое-где сочилась кровь. Кровь покрывала причудливым узором стальные пальцы левой руки - там, где металл сливался с плотью; ржавые пятна застыли на рукояти клинка, выкрасили в алый цвет волосы - серебряная змея, обвивавшая толстую косу, сверкнула дикими глазами. Ветер, налетая порывами, доносил запах крови и металла - и больше ничего. Инквизитор приблизился, и ведьма увидела прямо перед собой его лицо. Ничего не изменилось - лишь губы больше не усмехались, плотно сжатые, да пролегла над бровями тонкая складка. Все с тем же выражением смотрел на ведьму его глаз - постоянно меняющий цвет, в отличие от своего искусственного собрата, застывшего в серебристом и алом. Старый шрам и новая рана на лбу сплелись причудливым символом, чем-то напоминающим выжженный на груди знак.

Множество мелких острых камешков впивались в спину. Ведьма шевельнулась - и едва сдержала крик. Казалось, все тело пронзили сотни острейших игл, казалось, с тела содрали кожу и превратили плоть в горящий фитиль... На секунду лицо Инквизитора расплылось, завертелось, губы жадно хватали свежий ночной воздух, но он сжимал горло, не давая дышать и двигаться...

Внезапно боль ослабла. Силуэт Инквизитора в окружении звезд стал четким. Четким и очень близким.

- Те, кто не подчинился приказу Инквизиции

Ведьма шевельнула рукой - и вновь пришла боль, но уже ставшая привычной и потому терпимая, терпимая лишь настолько, чтобы не терять сознание...

- Подлежат уничтожению.

Стальные пальцы еле слышно щелкнули, вынимая из ножен клинок. Ведьма напряглась - но боль не давала двинуться, связывала безо всяких пут, оглушала и ослепляла, оставляя лишь осознание происходящего.

- Но я здесь не за этим.

Клинок вновь лег в ножны.

- Ты владеешь информацией, которая мне нужна. И я ее получу, чего бы это тебе и мне ни стоило.

Бесстрастный тон, которым это было сказано, заставил сжаться сердце.

- Та боль, что ты ощущаешь сейчас, - лишь тень того, что придется тебе испытать.

Казалось, взгляд Инквизитора прожигает ведьму насквозь - но глаза не закрывались, не опускались веки, жгучий ветер выжимал слезы, скатывавшиеся по лицу колдуньи - но она продолжала смотреть помимо своей воли. Ресницы, будто опаленные огнем, вдруг словно исчезли, сгорели веки, и вместе со слезами стекли глаза, оставив на лице выжженные провалы - и лишь затем Инквизитор отвел взгляд.

Ведьма корчилась, царапая когтями лицо, бешеные глаза, залитые кровью, глянули на мучителя.

- Ты... владеешь магией... - выдохнула колдунья, проводя пальцами по лицу, ощупывая веки.

Инквизитор кивнул - но не ей, а собственным мыслям. По щелчку пальцев в двух шагах от него вспыхнуло пламя - ветер донес до ведьмы горячий воздух. Еще щелчок - и вновь боль пронзила обнаженное тело, сковала, позволяя лишь еле-еле дышать.

- Ты не двинешься, пока я не позволю, - Инквизитор не смотрел на ведьму - его взгляд теперь блуждал где-то далеко. Казалось, звезды на угрюмом небе вспыхивали и гасли, повинуясь взмахам его ресниц. - И ты не умрешь, пока я не разрешу тебе умереть.

Медленно-медленно он вновь повернул голову. Пламя отражалось в охватившем голову металлическом обруче. Пламя плясало вокруг ведьмы, сжимая ее в свои смертоносные тиски, обжигая на этот раз по-настоящему, превращая тонкие пальцы в уродливые черные скелеты. Рот искривился в беззвучной попытке крика - ни один звук не нарушил тишину пустого города. Инквизитор смотрел куда-то поверх жертвы, не шевелясь, снова застыв в одном мгновении мертвого времени. Огонь лизал ноги ведьмы, и лишь когда пламя подобралось к коленям, Инквизитор взглянул своей жертве в лицо - и пламя показалось прохладным ветерком, когда адский огонь его глаз прожег ведьму насквозь, иссушил плоть, превратил в прах кости и развеял их - и только тогда ведьма закричала.

Она кричала, пока не погасли звезды, пока луна не рассыпалась миллионом обломков, пока не ударил по городу дождь стальных стрел, пока не рассыпались в пыль дома, и не стало прошлым само Время - и лишь мертвые глаза палача по-прежнему смотрели сквозь нее. И там, в глубине живого глаза, где-то на дне пылающего зрачка ведьма увидела то, что хотела увидеть.

- Я позволяю тебе гово....

Инквизитор не успел закончить фразу - в мгновение погас магический огонь, его впитало в себя хрупкое гибкое тело, и искалеченные ноги вновь покрыла чистая плоть. Уродливая, израненная ведьма исчезла - на ее месте лежала совершенно другая девушка, ничем не похожая на колдунью. Рассыпавшиеся по плечам темно-рыжие волосы ничуть не скрывали красоты юного тела.

- Помоги... - тонкая рука протянулась к Инквизитору, - она не отпускала, помоги мне...

Молча палач смотрел, как девушка пытается подняться. Ни один мускул не дрогнул на его лице, плотно сжатые губы не шевелились.

- Прошу... прошу, пожалуйста... - пальцы протянутой руки дрожали, - умоляю...

Резко очерченные скулы будто свело невидимой судорогой. Неслышный, но ощутимый вздох едва не вырвался - но был подавлен в последний миг. Бесстрастно и холодно взирал на девушку мертвый механический глаз. Казалось, в лице Инквизитора не было ничего живого... и лишь ресницы тихо-тихо трепетали, медленно опускалось веко, закрывая собой пылающий зрачок - который не хотел видеть и не хотел показывать ничего из того, что таилось в его глубине.

Девушка, опираясь на руки, приподнялась. Было видно, как сильно дрожат ее пальцы - еще миг, и запястья не выдержали. С легким стуком опало на пол невесомое тельце - будто мертвая бабочка, обожженная пламенем свечи. По разбитому лбу заструилась кровь - девушка с усилием подняла руку и отерла темную струйку.

- Я знаю, что ты не веришь... - прозрачно-синие глаза смотрели прямо в лицо палача, - но я и не прошу поверить мне, просто помоги... помоги, помоги...

Она повторяла это снова и снова. Лихорадочным огнем горели огромные синие озера на ее лице, и сквозь заслон ресниц Инквизитор ощущал, как беспомощен этот молящий взгляд. Механика бесстрастно регистрировала все - и рану на белом лбу, и окровавленные призрачные пальцы, - и все сильнее зажмуривался живой глаз, но все тоньше становилась преграда...

И Инквизитор протянул руку - ладони встретились, и его руку сковал ледяной холод, разрывая кожу, проникая глубоко в плоть... Миг - и девушка уже на ногах, ее нежное тело совсем рядом, вторая рука обнимает плечи Инквизитора - и холод проникает в грудь, сгущая кровь, подбираясь к сердцу...

- Наваждение... - выдохнул Инквизитор, тщетно стараясь шевельнуться. Холод все глубже - ледяные иглы вонзаются в легкие, сотни игл - они пригвоздили его ноги к земле, парализовали, обездвижили его... На губах выступила кровь, потекла тоненькой струйкой. Пальцы ведьмы слегка поглаживали обнаженное тело, рыжие волосы нежно ласкали кожу, оставляя на ней сотни алых кровавых следов, будто тончайшие лезвия. Хрупкая рука накрыла руку Инквизитора - и это дало ему первый и единственный шанс.

Стальные пальцы сжали тонкое запястье, в мгновение хрустнули кости, растаяли ледяные иглы, освобождая свою жертву. Удар наотмашь - и колдунья на земле, распростертая перед палачом. Четыре клинка - в ладони и ступни, еще четыре - в плечи и бедра.

- Теперь ты не замолчишь, пока я не позволю, - правой рукой Инквизитор отер кровь с губ, - пока не закончишь говорить то, что я хочу слышать.

Ведьма извивалась, корчилась, но клинки крепко держали жертву - и каждое движение причиняло нестерпимую боль.

- Таких, как ты, я сжег сотни, - непроницаемое лицо палача не выражало ничего, и глаз будто подернулся дымкой, - знай это.

- Не таких, - голос колдуньи больше походил на шипение, - так много ошибок ты еще никогда не делал - знай это.

- Наивная девочка, - тихий шепот в самое ухо, Инквизитор склонился над ведьмой, встав на одно колено, - знаешь, сколько таких, как ты, повторяли это?

- Я вижу, сколько, - сквозь боль, застилавшую глаза, ведьма усмехнулась, - я вижу, сколько шрамов на твоем теле. Каждый шрам - твоя ошибка и доказательство моей правоты.

На секунду Инквизитор промедлил с ответом.

- Я выполняю свою работу - и только, - наконец тяжело сорвались с губ слова.

- Те, кто обрек тебя на это, едва ли перевяжут твои раны, - ведьма прикрыла глаза, облизнула пересохшие губы, - те, кто искалечил твое тело и твою жизнь, никогда даже не выскажут тебе благодарности.

- Я делаю это не ради их благодарности, - Инквизитор встал и повернулся к ведьме спиной. Серебряная змея на его длинных волосах, будто живая, мерцала рубиновыми глазами. - Молчи, колдунья - теперь вопросы задаю я. Ты - лишь тень, еще одна преграда на моем бесконечном пути, - вновь Инквизитор подле колдуньи, и его волосы едва не касаются ее лица, - ты - лишь тень. А теперь слушай меня. Я знаю, что ты собиралась открыть путь Хаосу в наш мир. Мне нужны координаты места, где откроется портал. И ты мне их назовешь.

- Не думаю, - спокойно ответила ведьма, - потому, что...

Языки пламени вспыхнули вокруг колдуньи, заключая распятое на земле тело в безжалостный огненный круг. Раскаленный клинок Инквизитора полоснул по груди ведьмы, оставляя на коже уродливый след.

- Мне от тебя нужны четыре цифры - и только. Больше никаких слов.

Обжигающий металл вновь вонзился в тело, исторгая крик из груди жертвы. Темная кровь не могла погасить огонь, пляшущий возле рук, обнимающий ноги, раскаляющий добела лезвия клинков... Вновь и вновь поднимался клинок, снова и снова разлеталась пеплом сгоревшая кожа, раз за разом вспыхивали звезды в глазах, когда сталь встречалась с плотью. Один за другим обугливались длинные когти на руках, исчезали в пламени волосы, вздувалась уродливыми волдырями кожа на лице - и кричала, кричала ведьма, и бесстрастней, чем равнодушный огонь, продолжал свое дело безжизненный палач.

Пока охрипший от крика, еле слышный голос не произнес то, что он хотел слышать.

***

То, что лежало перед ним, вряд ли можно было назвать не то что человеком - даже его останками. Время от времени по черной груде пепла пробегали белые сполохи - их излучал едва тлеющий серебристый камень, присыпанный золой - тем, что еще недавно было кожей. Камень пульсировал в порывистом, неровном ритме - и в том же ритме налетал на разрушенную башню холодный ветер.

Ветер приносил и уносил запахи ржавчины и тлена. Едва заметный моросящий дождь оставлял блестящие следы на коже Инквизитора. По-прежнему обнаженный по пояс, он стоял на краю башни, глядя на мертвый город. Его руки с плотно переплетенными пальцами - жуткий тандем металла и плоти - были покрыты копотью и кровью. Ладонь и пальцы правой руки, обожженные, ноющие мучительной болью, тщетно пытались напомнить о себе - так же, как и многочисленные раны на теле.

Бесполезно.

Инквизитор слушал. Но не себя, не свое тело - оно было его послушным слугой, оно умело молчать и превращаться в идеального помощника - он слушал город. Мертвый город, в котором из всех звуков оставался лишь ветер. Он слушал, до боли напрягая слух, надеясь, что чувства лгут. Но они не подводили его никогда - он знал это, знал и сейчас. В городе не было никого. Никого и ничего, за что стоило бы сражаться. Город-монстр, город-чудовище, побежденный, прогнивший изнутри, с выеденной сердцевиной и разлагающимися щупальцами... Тень улыбки искривила губы Инквизитора. Нургл, подумал он. Нурглу бы это понравилось. И его чумоносам тоже. И проклятым шлюхам Слаанеша...

От города мысли и чувства Инквизитора повернулись к нему самому - но лишь на мгновение. Невыносимая, доселе не испытанная боль вновь поразила его, заставив подкоситься колени и тяжело упасть на мокрые плиты. Стена, подумал Инквизитор, машинально заслоняясь от боли. Но даже ментальная стена - самое мощное, самое сильное средство - не могло помочь ему.

Боль упорно возвращалась - возвращалась с неровным стуком сердца, с ледяными каплями дождя, с проклятым знаком на груди, источающим жар.

Инквизитор поднялся и повернулся спиной к мертвому городу. Всего несколько шагов отделяло его от того, что недавно было ведьмой. Он видел, что серый камень пульсирует все сильнее. Он знал, что время не ждет - время, которое не имело значения для него. Но все еще было важно для других.

Какая ирония, думал он, подходя к останкам ведьмы и наклоняясь. Серый камень послушно лег в ладонь, излучаемое им сияние мягко лизнуло обожженные пальцы. Скрипнули сочленения, завизжал металл, стираясь о камень, сверкнули искры, сквозь пальцы проскользнули ослепительные лучи. Нить боли на мгновение пронзила руку - от запястья до напрягшихся мышц плеча - и серый камень брызнул осколками.

Прах к праху, думал Инквизитор, разжимая кулак. Серый пепел смешался с пеплом черным - тем, в котором уже можно было угадать человеческие очертания. Обманчиво неподвижной казалась сотканная из тончайших частиц фигура, и серебристые осколки камня, падая на нее, вспыхивали и исчезали. Последняя вспышка, отразившись в стальном обруче на лбу Инквизитора, охватила всю пепельную фигуру - и в руке палача вновь возник клинок.

Он знал точно, куда нужно бить. Он знал наверняка - он не рассчитывал, он знал - силу удара и направление клинка. Пальцы крепче сжали рукоять, послушно отложив боль в сгоревших нервах на потом. Ветер налетал все чаще, дождь бил по глазам, но Инквизитор не отводил взгляда от распростертой перед ним фигуры.

Только время - то, что все еще имело значение, - было его врагом и другом. Больше никто.

Время отсчитывали капли дождя, испаряющиеся с выжженной на груди кожи. Время летело порывами ветра, текло струями воды с городских крыш, сгорало в глубине вспышек молний. Время умирало, торопясь вперед, давая жизнь и отнимая ее. Время играло.

Время играло с ним - но он не принимал правила этой игры. Игры - для глупцов, которые слишком слабы, чтобы действовать всерьез.

Он всегда действовал всерьез и наверняка.

Почерневший металл - все, что осталось от его левой руки. Сверкающий металл - все, что некогда было его правым глазом. Сервоприводы, метры искусственных нервов, лохмотья пластика, титановые сочленения... Медленно-медленно поднялись металлические пальцы, коснулись лба, закрывая доступ равнодушной оптике. Мир не преобразился, когда Инквизитор взглянул на него уцелевшим глазом. Мир остался прежним - и Инквизитор по-прежнему знал, куда бить. И он проклял себя за это знание, и лишь когда механические пальцы закрыли второй глаз, едва заметная вспышка пронзила воздух, и клинок нашел свою цель.

***
OFFTOP:
Всех любителей и профессионалов в области прозы и стихосложения категорически приглашаю в нашу группу на Сабскрайбе - http://subscribe.ru/group/we-need-your-brainssss/. Давайте объединяться и делиться своими нетленками!

104

Скабицкая А. История Тиэнн, демона черных песков     "Рассказ" Фэнтези, Мистика

  Что не сказали тебе жрецы, когда вели тебя каменными гулкими коридорами?

  Рассказали они тебе о том, как отмывали в последний раз скользкие от крови  каменные плиты?

  Рассказали они, из каких  костей  выточены кольца, что носят они на своих  смуглых руках?

  Рассказали они, как уводили отсюда под руки седого и слабоумного двадцатилетнего старика?

  Рассказали они, чем на самом деле ты заплатишь за право  зажечь на алтаре огонь и говорить с древней как самая первая ночь тьмой?

  

  Разумеется, они тебе ничего не сказали. Да и не слушают предупреждений такие, как ты.

  

   Ты  бросил на жаровню можжевеловые ветви и зажег  огонь. Тьма взметнулась под потолок и отхлынула за колонны. Босой стоял ты на каменном полу в неровном и рваном круге рыжего света, ощущая на себе жадные взгляды... внимательные взгляды... насмешливые взгляды... тех, кто пришел выслушать тебя. 

  

  Ты был воином.... Ты был правителем. Твой край был суров и богат. Ты был старшим сыном в семье и наследовал престол своего отца.  Очень  давно... так давно, что забыл уже сам... ты был юн, беспечен и доверчив.  Ты верил в то, что верность, дружба и честь  правят миром и что это - высшие законы.  Ты  верил, что твои братья и друзья никогда не предадут тебя и жестоко заплатил за эту веру... Своей кровью... кровью своего маленького сына... кровью  любимой женщины, которая была с тобой так не долго... Ты сумел удержать тогда власть и те, кто предал тебя, заплатили страшную цену... Только вот тебе не стало от этого легче.  Рядом с тобой не осталось никого из тех, кого ты любил... и никого, кому мог бы верить. Одинокой и тоскливой стала твоя жизнь, а правление  - жестоким.  Войнами и набегами выжигал ты соседние земли.... И многие склонили перед тобой свою голову. В твоем сердце не осталось ничего, кроме пепла прошлых пожарищ. Тебе нечего было терять и потому - первым летел на своем коне ты в самую гущу сражения, первым входил в ворота поверженных городов... первым правителем стал ты, кто решился придти сюда, чтобы обрести  Тень.

  

  Есть правила... есть традиции, которые не нарушались тысячелетиями. Тот, кто пришел к алтарю имеет право сказать. Попросить... Потребовать.... Вымолить.... Только вот демонов никто не заклинает. У этого алтаря невозможно никого из нас взять в плен и принудить подчинится хилой человеческой воле. Жрецы продают лишь возможность разговора.  Они ничего не обещают тем, кто приходит к ним, потому что знают, что не в их власти выполнить просьбы о силе. От вас  они получают золото... от нас - знания.... Со жрецами у нас давний и взаимовыгодный союз. И мы, и они возьмем свое... 

  

  Если кто-то из нас сам решит, что человек у алтаря достоин того, чтобы зачем-то прожить рядом с ним его короткую человеческую жизнь и выйдет к нему - его право...выбор своих можем не понимать, но его уважают.  Тогда никто его не тронет, он уйдет отсюда живым и не один.  А вот если никто сочтет его достойным - тогда платой за то, что его выслушали, станет его боль... его ужас... его безумие.... его плоть... в зависимости от вкусов приглашенных.

  

  Я была тогда среди тех, кто ради забавы пришел послушать очередного молящего... Я была юной, буйной и неистовой силой. Я была любопытна... Мне нравились хрупкие, трепетные и теплые человеческие существа... Мне интересны были тогда их жизни, такие мимолетные и странные,  и я иногда приходила на свет костра послушать, что они лепечут. Но ты был не таков, как люди, которых я видела до этого. Ты был  больше похож на стальной клинок, чем на человека... ты не просил о милости.... Ты звал равного.  И я тогда, очарованная, шагнула тебе на встречу, одетая в оглушительную тишину изумления моих братьев и сестер.  

  

  У нас нет тел. Мы принимаем ту форму, в которой нас готовы увидеть и носим ее потом как платье какое-то время. Вернее - в этом платье каждый раз потом мы появляемся этому человеку. Я видела свое отражение в твоих глазах...

  

   Тонкая девушка с алебастровой белой кожей и длинными шелковыми черными волосами вышла к тебе из темноты. Глаза мои были цвета темного янтаря, а на ресницах плясало пламя.  Недоверчивый и настороженный ты взял меня за руку и подвел к огню.  Сильная, горячая смуглая рука аккуратно и бережно сомкнулась на моем запястье. Ты убрал прядь волос с моего лица, тихо коснулся щеки... ты любовался мной, как любуются зеркальной черной гладью пруда в лунную ночь. Ты ждал чудовище, с котором придется сразится и  победить. Ты ждал боя...  и был готов к нему. А вот к моим легким шагам ты готов не был? Не ожидал, что такими пронзительно родными окажутся мои черты? Что так трудно будет отвести от меня взгляд?  

  -  Кто ты? - твой голос был хриплым... тебе было трудно дышать. -  ---Та, кого ты звал. 

  -  Ты.... Демон? 

  - Наверное. Я не знаю. Я - твоя Тень. Больше тебе не надо ничего знать обо мне.  

  - Жрецы сказали мне, что победив демона я должен буду договорится с ним о плате за его службу.

  

  Звонкий смех мой раскатился по залу и отразился эхом от стен.  

  -  Я назову тебе свою цену...  Я захочу  твое сердце.

  

  На рассвете следующего дня  я покинула храм вместе с тобой... Отныне  - одеждой моей стал черный плащ . Отныне я всегда буду носить черную маску и никто из смертных, кроме тебя не увидит моего лица.  Отныне - я всегда буду за твоей спиной, пока ты этого желаешь, и воля твоя будет моим законом. Отныне, всякий раз,  когда ты принимал гостей или вершил суд  я сидела на мраморных ступенях у подножья твоего трона. Очень скоро у тебя не осталось врагов... ни одного живого.  Тебе не страшны были ни яд, ни кинжал. Любую опасность для тебя я ощущала уже когда план в глупой чьей-то голове только-только облекался в слова. По твоей просьбе я могла остановить биение любого сердца...  услышать шепот любой новорожденной тайны... подчинить тебе любого зверя.  Ты больше никогда не был болен или ранен. Никогда не был обманут. Никто и никогда не смог бы причинить тебе вред или уйти от твоего гнева.  Твое имя вызывало в сердцах суеверный  трепет и страх.

  

  Я назвала тебя Владыкой, себя же я назвала Тенью. Но вскоре у меня стали появляться и другие имена... Гончая  Владыки, Глаза Владыки, Гнев Владыки... Шлюха Владыки. Вернее, последнее думали  иногда, но произнести никто так и не посмел.

  

  Но для тебя я была совсем иной. Той, кому можно верить безоговорочно и безоглядно. Единственной, кому можно верить, потому что ты знал: в этом мире не существует для меня больше никого. 

  

  Твоей сплетницей и сказочницей была я.... Вечерами, когда ты отпускал своих слуг, я  устраивалась среди мягких подушек и рассказывала тебе о том,  что видела в вашем мире... Об истинных именах животных и трав, о том, каков на вкус солнечный свет, о южных сапфирово-синих морях, по которым летят белыми птицами корабли, о том, как через изумрудные зеленые степи  гонят свои табуны дикие и вольные кочевые племена и как пляшут вокруг огня  по вечерам их черноокие безмолвные жены. О храмах на вершинах скал, где молятся богам без имен и о других храмах, где юные  девы с волосами цвета меди своими песнями вызывают шторма....Я рассказывала тебе обо всем, что ты не видел, и кое что о том, что видел, но не понимал... Ты учился у меня видеть суть вещей и явлений.  Я училась рядом с тобой чувствовать, как человек... думать, как человек...  Это было моим развлечением здесь и тем единственным опытом, который может извлечь для себя Тень.  Но ты был и оставался единственным человеком, для которого я пришла в этот мир. Ты чувствовал и знал это...  И не нужно было произносить в слух клятв.

  

  Ты улыбался, слушая меня. Сквозь твои пальцы струился черный шелк моих волос. И я хотела, чтобы у меня появилось еще одно имя... Сердце Владыки, но чтобы ты дал мне его сам. Сам прошептал мне истинное мое имя в этом мире, за которым я пришла.

  

  Ты время от времени пытался расспрашивать меня о том, кто я и как жила раньше. Но мне нечего было тебе ответить. Не все можно сказать человеку, не все сможет понять и принять человек  -  потому я молчала  всякий раз и просила не терзать меня вопросами. Ты становился тогда молчалив и задумчив, и какое-то время не звал меня к себе...     

  

    Твоя держава слыла самой могучей, и все  правители иных земель мечтали о кровном родстве с тобой.  Они присылали тебе в дар  своих дочерей в надежде, что  ты пожелаешь кого-то их них себе в жены. Ты принимал подарки... И вскоре многие и многие принцессы стали твоими наложницами. Юные и прекрасные, они трепетали от страха перед тобой и мечтали, что кто-то из них займет место на  троне рядом с тобой. Юные и глупые девочки.... Мне  было не жаль их. Иногда я  приходила ночью на женскую половину и  легонечко касалась их снов... все до единой видели ночами кошмары обо мне, и им казалось, что из ревности я непременно приду забрать их жизнь, а то и душу... и многие просили тебя приказать своему демону не трогать их.

  

  Эти просьбы и смешили, и раздражали тебя...   Я не боялась никогда, что кто-то из них станет для тебя единственной и любимой женщиной. Возможно, кому-то достанется все-таки место на троне возле тебя, но мраморные ступени и подножья твоего трона всегда будут моими и твоя рука всегда  будет лежать на моем плече - это я знала точно. 

  

  Вскоре, после прибытия очередной девы, ты, утомившись ее обществом, звал меня к себе, и мы летели по мокрой от росы траве на разгоряченных лошадях по полям, смеялись и слушали  вместе, о чем нынче воет волчья стая. И снова ты вглядывался в мои янтарные глаза и выпытывал, кто я и откуда появилась в ту ночь в твоей жизни.  Я не могла тебе рассказать про себя все... единственное настоящее сокровище, которое мне принадлежало - это имя. Тот, кто знает истинное имя демона,  получает власть над ним. Я знала... что ты хочешь услышать его в знак моего доверия. Я знала, что это единственный способ показать тебе, что я и правда - твоя. И я прошептала тогда тебе на ухо - Тиэнн. Отныне, зови меня по имени. Ты тогда посветлел лицом, принял этот мой подарок и больше ни о чем меня не расспрашивал. 

  

  Так прошло несколько  счастливых моих лет и я ни разу не пожалела о своем выборе... Я многому научилась рядом с тобой и  не было больше ни в одном из миров никого дороже тебя. Раньше больше жизни я  любила свободу. Теперь же больше свободы я любила тебя. Ты же, наконец, сумел примириться с тем, что человеческой женщиной я никогда не стану и что часть моей жизни навсегда останется срыта от  тебя. Мое присутствие стало для тебя естественным как воздух и солнечный свет.

  

   Но в однажды все изменилось. Очередное посольство, приехавшее к тебе с данью из северных краев, оставило для тебя свою синеглазую  принцессу с волосами цвета белого золота, а вместе с ней колдуна-чернокнижника, искушенного в ворожбе. Его предложили тебе в качестве советника  и наставника для юной принцессы. Оба стали подарками тебе и обоих ты благосклонно принял. Эта девочка была не такой, как прочие... она не боялась тебя. Скорее всего, ей просто не рассказывали ничего, чтобы не пугать. Она выросла в далеких и диких краях... она далека была от всего, что выходило за пределы родового ее замка. Она знала лишь, что ее отвезут к ее новому покровителю и господину, который могущественен и добр, а потому  - она смотрела на тебя как на живого бога - с восхищением, любовью и доверием.  Это самое лучистое и сокрушительное доверие очаровало тебя... и с тех пор, как  она осталась с тобой,  я тебя не видела.

  

   Я ощущала взволнованное и счастливое биение твоего сердца, безмолвие и безмятежность в твоих мыслях и не тревожила тебя своими визитами.  Ты знал, что я рядом... чувствовал мое присутствие и видел меня, но лишь такую, как и все прочие твои подданные. В эти дни ты видел у трона свою Тень, но не видел ту, что звали Тиэнн... Твоя принцесса смотрела на тебя своими синими  восхищенными глазами и робко просила тебя о разных пустяках. Тебе было приятно выполнять ее мелкие желания... ты видел, как расцветала она от твоего присутствия   и как освещалось светом ее детское нежное лицо.  Мое же лицо, скрытое черной шелковой маской ты не видел... 

  

  Двое лишь были вхожи в ее покои.  Ты и колдун, который прибыл с  нею... Он учил ее читать, писать и разбираться в сложных вещах. Он объяснил ей,  кто стоит за плечом ее любимого повелителя и почему с ним никогда и ничего не случится. Он объяснил ей, что значит иметь Тень, как сложно и страшно ее добыть, и какое могущество она дает своему Владыке.  Он не замышлял ничего против тебя и твоей воли и потому я не почувствовала опасности...

  

  Пришло время, когда ты собрался отправиться в поход. К тому времени твоя синеглазая девочка завладела твоими мечтами и помыслами. Двое нужны тебе были теперь в этой жизни: Она - твоя любимая, я твоя Тень и сестра-близнец.  В вечер накануне твоего отъезда она плакала у тебя на плече, обнимала тебя нежными своими руками и шептала на ухо  это свое  - люблю, не уезжай, не оставляй меня, не отпущу....  Я стояла рядом молча. Я не плакала, разумеется. Я собиралась ехать с тобой.  

  

  Ты  был пьян. Растерянный и растроганный смотрел ты на нее и не знал, как ее успокоить.  Ты сказал ей - не плачь. Попроси у меня что хочешь, только не плачь, родная... Успокойся, я вернусь к тебе живым и невредимым... я выполню любое твое желание, милая, только успокойся. 

  -  Любое желание? 

  - Все что хочешь.... Даю тебе слово Владыки. Если захочешь, я даже осколки звезд привезу,  и тебе из них сделают ожерелье.

    - Мне не нужно звезд, любимый! То что, я хочу попросить у тебя, мне было бы дороже звезд, только ты не захочешь сделать мне такого подарка.

   И ты поклялся тогда землей, небом и всеми богами, что ради этой девочки сделаешь все что угодно. И тогда она подняла на тебя свои синие глаза и сказала:  "Подари мне свою Тень! Я  хочу знать, что демон, которого ты поверг, будет служить мне и беречь меня..."

  

  Ты побледнел тогда... ты  пошатнулся... Ты, Владыка всех земель от моря до моря... поклявшийся землей и небом и всеми богами.   

  

  - Тень... подойди. - ты никогда. Никогда. Ни разу не звал меня так...  Словно хлыстом ударили по лицу твои слова. Впервые в жизни я ощутила слепящий, тошнотворный ужас... но не подчинится я не могла.  

  Негнущимися пальцами откинул ты с моего лица капюшон снял маску,  обнажив мое лицо.

  

  - Ее имя - Тиэнн. С завтрашнего дня она - твоя. По праву моей власти на Тенью... по праву того, кто ведает истинное имя демона, я дарю ее тебе.

  

  Вой хлынул горлом и я ослепла от боли, ужаса и унижения. Позвоночник выгнулся дугой, из пальцев полезли когти... на лице моем открылись рваные раны, а изо рта побежала вишневая кровь... волосы мои зашевелись и зашипели черными гадюками.... Так, по мнению принцессы, выглядит демон. Такую тень она хотела... Чудовище, которое ляжет злой собакой у нее на пороге.  Колдун, стоявший рядом, блестел глазами и пальцы его хищно шевелились, словно сжимая чье-то горло. Ослепительными вспышками полыхнули и ее страх, и его жадность. Бесспорно, он  рассказал ей, какие они -  чудовища Черных Песков. Бесспорно, он научит ее повелевать демоном и отдавать ему приказы так, чтобы не дрожал голос. Останешься ты в живых, милый мой бывший господин, когда вернешься из похода или чудовище получит приказ разорвать тебе горло и вылакать теплую твою кровь?

  

   На твоем лице  страха нет, любимый. Только брезгливость и отвращение... ты не привык к таким зрелищам? Ты теперь дрожишь от омерзения, что целовал эту тварь в губы, которые теперь больше похожи на зияющую рану? Ты теперь понял, что такое - истинный облик демона? Ты думаешь, ты только теперь все понял? Моя форма в вашем мире такова, какой ее способен представить тот, кто смотрит, но ты не помнишь сейчас об этом... ты даже, кажется, тянешься за мечом. 

  

  - Прикажите ей, моя госпожа, пусть ползет пока в коридор. И пусть закроет это... Мерзкое и недостойное ваших глаз зрелище.  - скороговоркой шепчет ей  колдун. Ему хочется видеть, как я выполню приказ... это понятно. 

  

  -Ты сказал - с завтрашнего дня....Ты...так... сказал - хриплю я связками, которые больше не годны для  того, чтобы разговаривать. Это горло создано только рычать. Каждое слово сочится болью и падает каплей крови на твой лучший ковер. 

  

  -Сказал. Уйди.- ты не смотришь на меня..... У тебя нет сейчас сил поднять на меня глаза. Ты мучительно быстро трезвеешь. Ты понимаешь, что ты сделал со мной. Ты понимаешь.... Но уже поздно. Ты  сдержал свое слово, данное сгоряча... и заплатил за это мной. Моей свободой, на которую у тебя не было права. Ты предал меня, милый... По глупости и неосторожности. 

  

  Ты  вышел из покоев, оставив свою ошалевшую от полученного дара принцессу. Ничего... ей  все скоро объяснят  и плохо, что эти важные вещи объясняешь ей не ты. Очень плохо.

  

  У меня есть еще время... немного, но есть.  Роковое мое завтра начнется на рассвете. Я  сижу, привалившись к стене изломанным болью телом. На мне снова маска и тело принимает ту форму, к которой привыкло за последние несколько лет.  Я снова похожа на себя... на ту себя, которую ты знал. Через час останутся только тонкие белые шрамы.. Потом у меня есть остаток ночи. А потом случится  завтра.Когда я соглашалась стать твоей Тенью, это был мой выбор. Когда я подарила тебе свое имя и рассказала, что это значит для таких, как мы  - это был мой выбор. А сейчас ты по небрежности обрекаешь меня на рабство, да еще под чьим господством, любимый? 

  

  Я научилась чувствовать как человек рядом с тобой, любимый,  это правда... И сейчас горечь и боль  катятся по моим щекам жгучими злыми слезами. Еще и твоя горечь и боль, потому что ни смотря ни на что, я слышу их через несколько каменных стен твоего дворца.  Но это не значит, что я перестала быть собой, милый... А значит, я использую остаток ночи единственным возможным мне способом. 

  

  Я  - демон Черных Песков. Я рождена по ту сторону темноты и не верю в смерть... я знаю все кварталы нижних миров, которые вы здесь называете адом. Я там  - своя. 

  

  Следующий час я провела в твоих покоях. 

  

  Я просила тебя - убей. Отпусти меня...  тебе это один точный удар, мне - свобода и возращение домой.  Но ты не согласился... ты сказал, что поклялся и клятву свою, данную любимой женщине не нарушишь.

  

  Тогда я  просила тебя - уезжай. Пожалуйста, садись на коня и гони, сколько хватит сил. Сделай так, чтобы я не нашла тебя. Не догнала.  Уходи... уезжай сейчас. Собирай своих воинов и идите, воюйте... с кем вы там собирались. Уезжай немедленно, до рассвета. Но ты сказал - нет.  Ты выступишь, как и было назначено.

  

  Тогда я просила - посмотри на меня. В последний раз. Запомни меня такой, какой я вышла к тебе тогда... Запомни меня той, кому ты верил и кого звал по имени.... Но ты сказал мне -нет. Это разорвет тебе сердце. Ты сказал - все уже решено.  Ты сказал - иди к своей новой госпоже. Ты сказал - прощай и уходи, Тиэнн. Ты - демон Черных Песков. Я старался забыть об этом, потому что ты была мне дорога... а сегодня я увидел, какой ты можешь быть  и понял, что ничего  о тебе не знаю. Ты больше не моя Тень, а значит иди и не рви мне сердце.Я ушла, как ты  и просил.

  

  Только госпожи у меня не будет. Может, я и сказала бы тебе, если ты взглянул бы мне в глаза... Может, я бы и подарила тогда вам шанс... но ты прав, любимый, я - демон Черных Песков. Что ж, пусть будет так как ты говоришь.До рассвета оставалось совсем чуть-чуть.

  

  Мягкими, неслышными шагами я шла по коридору. Лунный свет высвечивал шрамы на моем лице. 

  

   Первая дверь - перед спальней чародея.  Пьяный и счастливый,  прямо в одежде он рухнул на постель. Юная принцесса, которая верит каждому его слову, и ее ручная, ошалевшая от запаха крови, всемогущая тварь. Алые жадные сны клубились над кроватью и он улыбался будущему своему могуществу. Этот умер первым, захлебнувшись собственной рвотой.

  

  Вторая дверь - перед спальней принцессы. Заплаканная и испуганная, эта девочка в своем сне жалела всех... себя, заполучившую такой странный подарок, своего обожаемого господина, разлученного с чем-то важным... тонкую закутанную в черный плащ фигуру с маске, с которой сегодня случилось что-то страшное и непоправимое. Славная девочка. Чистая. Искренняя. Правда любит тебя. Жаль, что она впуталась в эту историю. Ее сердце просто остановила  и она умерла легко, с тихим испуганным стоном на губах.

  

  Третья дверь. Твоя дверь.  В эту дверь я вхожу и опускаюсь на колени перед кроватью. Мой господин...для которого я почти научилась быть человеком.  Ты был бесстрашен и благороден, как же вышло, что все заканчивается вот так? 

  Тихим выдохом прошелестело вдруг имя.

  Не мое имя. 

  Ты сам сказал -  я демон Черных Песков, а для нас  свобода превыше любви.  Я положила руку тебе на грудь и твое сердце тоже остановилось. Легкая смерть - мой подарок тебе. 

  Прощай.

  

  Дальше - за окнами разгорался рассвет. Я шла по коридорам с факелом в руке, поджигая тяжелые портьеры и покрывала. Веселый рыжий огонь с треском облизывал деревянную мебель и потолок. Те, кто успел проснуться, слепо и бестолково метались в дыму, ища выход из пожара, расползавшегося по дворцу.

   А я.... я возвращалась домой.

105

Скляр А.А. Архиерейская амброзия     "Рассказ" Мистика

   Архиерейская амброзия

  

   Весь наш мир, надо сказать - это большое свинство, и одна из составляющих этого - моего двоюродного племянника тетка Марфа. Зараза, какой свет не видывал, и вряд ли когда еще увидит. Так змеей подползет, так убаюкает, а затем, как шибанет, и зияющая рана долго душу саднит...

   Вот и дочь ее, Анастасия... Посмотришь и профиль, и анфас, походка мягкая, заманчивая, и сам невольно подумаешь: вот она истинная дева, с которой так и манит слиться воедино. Только все это одна видимость. Один дуралей осмелился, и руку с сердцем предложил. Она отказываться не умела и приняла все сполна, вручив ему в ответ себя. Много лет спустя она корила и каялась, проклиная опостылую жизнь: "Я же всю себя пожертвовала в твою пользу, а ты не оправдал моих надежд", - и угрожающе наступала с мокрым кухонным полотенцем в руке.

   Возвращающегоcя с работы мужа она встречала у окна. Он входил в дом и из приоткрытой двери комнаты слышал стенания:

  -- Ты снова приехал на старой машине?! А я тебя так ждала...

  -- Где же взять новую-то? - оправдываясь в голос, негодовал муж.

  -- А это уж не моё дело, тебе виднее. Я же отдала тебе душу и сердце, и даже детей...

   "Не могла бы ты все это забрать обратно?" - мысленно отвечал ей муж.

   На улице она засматривалась на богато одетых мужчин, от которых веяло благополучием и вечным праздником жизни, и язвительно говорила мужу: "Вот погоди, мама придет - мы тебе взбучку устроим. Вот уж она тебе за все мои мучения крови-то повыпустит, готовься..."

   Муж боялся тещи, и поэтому никогда не приходил трезвым на встречу с ней, зная свою слабость. С порога он сразу снимал пиджак и наматывал его на руку, заведомо предполагая, что после короткого разговора его будут бить табуреткой, скалкой или каким-нибудь весомым предметом. На голову он предусмотрительно одевал тут же у порога шапку, беря ее с вешалки, не сильно считаясь со временем года и погодными условиями.

   В борьбе за свою дочь тетка Марфа не щадила себя, и защитные приготовления мужа себя очень даже оправдывали. Обычно, во время потасовки жена норовила зайти с тылу, и задача мужа была не дать ей туда пробраться. Мужа звали Родионом. Жена нарекла его Родей, теща - Уродей. Дети были еще малы и наблюдали за потасовкой из-за двери, живо реагирую на выпады сторон. Они подбадривали побеждающую сторону - это сулило им выгоду в ближайшем будущем, в отдаленное они по- детски не заглядывали, так же как и взрослые.

   Когда все заканчивалось, участники стычки и зрители расходились по комнатам зализывать раны и обсуждать ход сражения, выкрикивая комментарии вслух. И долго еще неслось из разных комнат:

  -- Алкоголик проклятый! Какой пример детям... На беззащитных женщин руку поднял, гаденыш...

  -- Порождение ведьмы и гиены... Нет на них управы, кроме кола осинового! Неужели всю жизнь терпеть... Вот она проза жизни, когда наружу вылезла...

  -- А мамка его веником, веником...

  -- Он ее тоже ногой под зад поддел успешно...

  

  

   Спустя время, как-то поздно вечером (это Родион позже узнал, совместив дни месяца, что ночь была на Ивана Купала) услышал в коридоре, сквозь сон, подозрительную возню.

   "Ну, - подумал он, - жена тещу никак не выпроводит, никак не наговорятся". Он даже не поленился, встал и двери у себя в комнату запер: "Вдруг бабы сунутся, а здесь - занято. Ведь их на ночь любая глупая нелепость посетить может - и на полночи скандала не оберешься". Однако там, в коридоре, странно все складывалось, чем-то металлическим грюкнуло, а следом - шепот потаенный.

   Родион живо встал и брюки натащил: "Если, что ведьмы задумали, то врасплох не позволю себя застать", - подумал он. Когда слышит: дверь входная петлями заскрипела (он ее специально не смазывал, лишь бы теще досадить), и вроде как, выходящие ее попридержать стараются, чтобы шума меньше было. "Чего бы это они так пеклись о моем сне? Ей-ей не к добру", - подумал Родион, и стал поспешно одеваться - любопытство захватило и не отпускает. Выглянул в коридор,- а там дверь, закрывающаяся с превеликой осторожностью, и ни жены, ни тещи. "Ну, - думает, - чудеса". Выждал несколько секунд и сам следом выскочил. На дворе тьма, фонари уже выключили с целью экономии электрической энергии.

   "Куда это они направились в такое время? Если что против меня затеяли, то почему я еще жив и даже не обезврежен? Да и таились не случайно, чтобы меня не разбудить... Знала бы тёща, что когда она в доме - я спать не могу - тогда б и таиться смысла не имело".

   Родион всмотрелся в окружающую тьму и увидел две женские фигуры, спешно направляющиеся к парку, к его дикой части.

   "Вот так диво, - подумал Родион. - То теща дотемна уйти всегда норовила, потому что мрак боязнь нагоняет, да и хулиганы её как-то, темноту-то эту, больше любят. А тут, тёмной ночью, да в безлюдные места... Если, кто-нибудь на них нападет - вмешиваться не стану", - только подумал Родион, следуя вдогонку, как перед ним из полуразрушенного особняка вывалилось нечто горообразное, человек - ни человек, обезьяна - ни обезьяна, роста необыкновенного и габаритов необъятных, и шасть за женщинами.

   "Этого только не хватало, свят, свят, свят", - проронил Родион и закрестился впопыхах, вспомнив мигом, как надо совладать с нечистой силой. А то, что здесь нечисто, ему сразу стало ясно, так как сквозь это огромное мохнатое существо лужи впереди просматривались, да и женщин он из виду не терял, хоть преграда на пути была мощная. Мощная, да вся насквозь просматривается. "Вот чудеса, - подумал он в испуге. - Уж не сплю ли я в самом-то деле?"

   На всякий случай, ущипнул себя до боли за ляжку, и чуть было не вскрикнул. Да наяву все, чего уж тут...

   И потянулось это чудо-юдо, в самый раз, за женщинами. Родион, как это понял, так дистанцию и увеличил из благоразумия.

   "Не потеряю их, если оно за ними прётся, трясця их возьми... а поостеречься надо, - уверил он себя в оправдание, - кто его знает, что у него на уме? А силища-то, видать, запредельная".

   Жена с тещей прошли через дикую часть парка и стали спускаться в Архиерейскую балку. А эта балка, изгибаясь, занимала площадь порядочную, да посреди неё еще и горбыль метров на пятнадцать возвышался. Не зная места, можно заблудиться, тому способствовали и лопухи под три метра высотой, и заросли амброзии, папоротника, и крапивы хватало, да прочих колючек. Родион место знал хорошо. Они мальчишками здесь все излазили-исходили. Многих тогда это место притягивало: и бродяги там обитали, и блатные разборы вели, и они, мальчишки, игры разные мастерили...

   Одна из них заключалась в том, что каждый по очереди спускался в овраг и прятался в лопухах, предварительно накрывшись или крышкой от выварки, или драным корытом, или еще чем, что под руку попадало. А остальные сверху каменным градом прочесывали участок за участком. Как только было замечено, какое движение или признаки скрывающегося, туда и направлялся залп камней. У прячущегося был только один шанс спастись - подать голос: "Сдаюсь", - и объявить себя, не оставляя своей защиты во избежание недоразумения.

   Лешка Игнатьев так глаз потерял. Он, глаз, до сих пор где-то здесь хранится.

   Слухи ходили, что тайно убиенных бандиты тут закапывали, потому как больно удобное место для всяких нехороших дел...

   Родион задумался, стоит ли за Сатаной, а он уверился в этом без сомнения, что юдо-чудо из той же породы, а возможно и похлеще... спускаться в такое сомнительное место глухой ночью. Оторопь его пробирала отменная, но любопытство перемогло. Он даже счел необходимым приблизиться к чудищу, чтобы шум его пробирающихся шагов под свои замаскировать. Да и держать такого надо было на виду, чтобы вовремя рвануть обратно, если что...

   Звезды с луной освещали место достаточно, и в десяти шагах вполне все было видно. Следуя за супостатом шаг в шаг, он видел, как тёща несла что-то впереди себя на вытянутых руках, далее с зажженной свечой шла жена, потом кралось это нечто, сгорбившись и согнувшись, стараясь скрыть свои размеры в зарослях диких растений. Родион подхватил палку из-под ног одной рукой, а камень другой для уверенности жизни.

   Женщины следовали медленно и осторожно, не чувствуя подвоха сзади.

   "Я их недооценил, - сказал себе Родион, - смелы не по разуму".

   Процессия остановилась. Впереди послышалась возня и звуки металлического предмета ударяющего по каменистой почве.

   "Копают", - догадался Родион, и в это время, показавшаяся луна высветила предмет, который теща несла перед собой - икону Божьей матери. Она хранилась у них в шкафу. "С ума спятили, бабы, - убедился Родион. - Я давно замечал, что они не в себе".

   Женщины, соблюдая очередность в работе, углубились уже по колено. А этот самый: то ли юдо, то ли чудо, видя азарт и потерю бдительности трудящимися, подкрался ближе. Родион сделал тоже.

   Работа продолжалась почти час, после чего теща, как жаба скакнула в выкопанную яму, оттолкнув дочь, и вытащила что-то на поверхность.

   Чудище приблизилось почти вплотную. Следом Родион с дубинкой и камнем в руках.

   Жена схватила мать за волосы и стала гнуть к земле, на дно выкопанной ямы. Мать "угадала" дочь черенком лопаты в живот и обе женщины сцепились в схватке.

   На пригорке стоял, то ли ящик, то ли сундучок.

   "Сейчас вырву", - сказала жена, взявшись рукой за трехметровый лопух со стволом внушительного диаметра. И она изрыгнула содержимое желудка прямо в лицо матери.

   - Дура, ты дура...

   "Я и так это знал", - подумал про себя Родион.

   - ...Здесь нам обеим вполне хватит, - мать обтерла ладонью лицо и полезла к сундучку. Дочь приблизилась с другой стороны.

   Теща вынула из сумки ножовку, и стала пилить, похоже, скобы замка или то, что по её разумению не позволяло вскрыть сундучок.

   "Мою ножовку из кладовки свистнула", - сообразил Родион, и пожелал тёще всяческих неприятностей.

   Вскоре, скрежет пилы стих, короб раскрылся и две головы ринулись к нему не избежав звучного соприкосновения. Обе женщины тут же схватили друг друга за волосы и стали драть и крутить, пыхтеть и стонать.

   Чудище резко подхватилось и в мгновение завладело сундучком. Оно уже было готово умчаться, используя свои физические и сатанинские силы, но тут обе женщины, отпустив друг друга, вцепились в него когтями и зубами, не задумываясь над тем, что перед ними есть такое... Сатана взвился над землей, прихватив сундучок, но жена и теща впились намертво в презренное тело, посягнувшее на их добро. И поделом бедолаге - из мест укусов повалил бурый дым, и он стал терять силу, словно пробитый воздушный шар. Его сатанинское колдовство нейтрализовалось тещиными ядом и чарами, как понял Родион, и почему-то совсем не удивился. Дерущиеся распластались на земле, пытаясь, кто высвободиться, а кто уцепиться за соперника понадежней.

   Глотнув воздуха поглубже, зверина отставила сундучок в сторону и взялась за дело более основательно. Сперва была оторвана тещина голова, челюсти которой намертво впились в сатанинское тело, и продолжали терзать врага. Чудище же, невзирая на помехи, принялось за жену, ухватив ее за ногу, раскрутило тело, словно вентилятор, так, что радиусом на много метров бурьян был срублен под корень, а из разорванного горла несчастной женщины хлестала кровь, обдавая окрестность в изобилии. Глаза супруга закатились к небу от увиденного потрясения. Но, о, какая гадость... Небо в точности отразило зверину, вертящую вокруг себя его Анастасию, и весь поломанный бурьян, скошенный таким странным способом. Кровавыми пятнами отображались на небе части тела, принадлежащие разодранной теще. Казалось, сам воздух пропитан ужасом. И ещё луна двоилась, не понятно с какой прихоти, освещая все подробности кошмарного поединка.

   У Родиона сперло дыхание. Он не стал дожидаться завершения расправы; его подкинуло, и страх мгновенно вынес из оврага.

   Прошли считанные секунды, и Родион оказался у двери своей квартиры. Ключ зацепился за подкладку кармана брюк и не хотел извлекаться, вызывая панику в перевозбужденной душе. А тут еще кто-то снизу зашаркал ногами, подымаясь по лестнице подъезда. Наконец, дрожащая рука с ключом затрепыхала, пытаясь попасть в замочную скважину...

   Родион рухнул, не раздеваясь, на свой диван; его стало знобить, бросать из стороны в сторону, и сознание вот-вот грозилось покинуть. Он накрылся с головой покрывалом и начал проваливаться в глубину ночи. "Прощай, жизнь, прощай, земля, прощайте, други и недруги", - подумал он, подводя мысленно итог всей жизни.

  

  

   Когда дневной свет пронзил его веки, он долго соображал, где находится и стоит ли подыматься. Посторонний звук, ухохатывающийся и одновременно хрипящий, заставил его открыть глаза и встать с дивана. Он обнаружил, что спал одетым, и к его брюкам снизу прилипли колючки, а в них ветка амброзии с Архиерейского оврага.

   "Конец, - подумал он. - Всему конец. А как же дети? Они же не обузданные... В них столько еще надо вложить... И знаний, и мудрости, и много всего того, из чего состоит жизнь".

   Гортанный звериный звук снова привлек его внимание - жуткое напоминание прошедшей ночи. Он направился в комнату жены, с готовностью принять ее отсутствие, как печальную неизбежность. Первым делом его взгляд скользнул по зеркалу, расположенному напротив ложе жены: кровать была пуста и застлана, значит с вечера не ложились. Родион был готов смириться с произошедшим, медленно переводя глаза от зеркала в противоположную сторону, к кровати жены. Колени его наполнились слабостью, а в желудоке неприятно йокнуло. О, чудо! Жена лежала на постели с открытым ртом, вроде, как и не крутил ее Сатана вентилятором, и извергала вулканического происхождения звуки. На горле у нее был глубокий шрам, который он раньше не замечал или же не обращал внимания. Родион обернулся опять на зеркало. Оно отразило застланную кровать, без всяких признаков присутствия на ней женщины. Он перевел взор на кровать - жена, раскинув руки, перестала извергать бульбы с приоткрытого рта и зачмокала во сне губами. "Вот так диво: небо событие отображает, а зеркало - нет"...

   В углу комнаты стояла лопата, и Родион схватил ее с надеждой открыть истину. Было ли воспоминание этой ночи - реальностью? На лопате были свежи следы работы, и одежда жены - изодраная в клочья, лежала на стуле. Тут же, на столе, расположилась и икона Божьей матери, взятая со шкафа и не возвращенная на место. У него снова захватило дух, аж в мозгах хрустнуло от перенапряжения мыслями.

   - Сатана! - сказал Родион вслух. - Она с ним договорилась...

   - Что Стана?! Где Сатана?! - просипела проснувшаяся жена. Она зверски потянулась на ложе и сказала: - А-а, это ты меня разбудил, и в выходной покоя нет... - виновник моих бед! Вечно не вовремя вторгаешься... Сатана тебя накручивает, что ли?

   Родион оторопел и отодвинулся в сторону.

   Мозг его лихорадочно соображал: так было или не было, сон или явь? Ни черта не разберешь в этой жизни.

   - Картошку почисть, мама придет, завтракать будем, - хриплым со сна голосом молвила жена.

   - Как? А разве, она вчера ни... - взгляд Родиона снова упал на зеркало. Комната была пуста, кровать стояла застлана, жена в зеркале не отражалась. Он вышел на цыпочках и прикрыл за собой дверь. Снял с вешалки шапку, одел ее и лег в кровать. В голове вертелись разодранные мысли: "Так все же: было или не было? Чистить картошку или повременить? Придет теща или?.. И, если да, то как же тогда, вообще... А амброзия на штанине?.."

  

  

  

  

  

106

Солодовникова Е.В. Проклятие Монга.     "Рассказ" Мистика

   Проклятие Монга.

  

  1.

  

  Что ты знаешь о страхе?

  С ужасом и содроганием и сегодня вспоминаю жуткие события тех августовских дней. Никогда прежде я не испытывал такого давления на свою психику. Когда разум задыхается глубоко в недрах души, а наружу выползают дикие инстинкты, которые остановить, кажется, нет никакой возможности. Видит бог, в жизни иногда происходят события, которые мы не в силах понять и объяснить.

  Началась эта история прозаично. Послеобеденное августовское солнце зависло над Екатеринбургом. Подперев щёку левой рукой, я меланхолично наблюдал, как за окном на синем чистом небе реактивный самолёт безмятежно чертит ровную белую полосу. В произвольной точке самолёт исчез, а оставленный им след начал расслаиваться, зависнув в высоте неровными ватными кусками. Даже сейчас не могу объяснить, почему я тогда не ушёл домой. Рабочий день закончился. Не было абсолютно никаких причин, которые бы задерживали меня. Я остался в офисе, запустив тем самым цепь событий, которые как бусины нанизываются одно на другое, не имея возможности отклониться от ведущей нити.

  В офисе агентства "Загородная недвижимость" кроме меня находились две Оли и Михалыч, грузный мужчина лет пятидесяти в нелепом сером пиджаке. Его холостяцкая жизнь была скудна личными радостями, и он часто задерживался на работе допоздна. Раздался телефонный звонок. Один из множества звонков ежедневно сливающихся в общем рабочем шуме с шуршанием бумаг, стуками по клавиатуре компьютеров, приглушёнными голосами. Обычно трубку берёт Оксана, наш офис менеджер, но в тот момент она находилась в кабинете шефа, и звонок взывал настойчиво и безнадёжно. Михалыч невозмутимо просматривал объявления в интернете, периодически отрываясь от монитора компьютера, записывал что-то в толстой потрепанной тетради. Он был полностью поглощён процессом, ничего не слышал и ничего не видел вокруг. Если бы сейчас в офисе рухнули стены, он заметил бы это только тогда, когда собрался бы уходить и не обнаружил двери на её обычном месте. Две Оли были заняты беседой. Говорили они вполголоса и слышны были лишь отдельные возгласы : "Да ты что! Так и сказал?!" и "Нет, ну ты представляешь!" Подходить к телефону явно никто не собирался.

   - Я возьму! - вздохнув, сказал я и подошёл к столу Оксаны. Взял трубку и, стараясь быть любезным, произнёс:

  - Агентство "Загородная недвижимость". Здравствуйте.

  - Добрый вечер. С кем я могу переговорить по поводу продажи двухэтажного загородного дома - отозвался немолодой, но приятный женский голос.

  - Егор Сергеевич, юрист - представился я - слушаю вас.

  Предложение заключить договор на продажу дома на берегу озера Таватуй, мгновенно стряхнуло с меня безразличное выражение лица. При помощи пары наводящих вопросов я выяснил, что хозяйка слабо разбирается в ценах на недвижимость, и без зазрения совести намеревался неплохо заработать. Я договорился о встрече сегодня же, дабы не дать опомниться и избежать возможности передумать продавцу. Как говорится, куй железо, пока горячо, и лови удачу, которую посылает тебе благодетельная судьба. Я был доволен, что вот так просто увел приличную сделку из-под носа нерасторопных коллег.

  - Записывайте адрес - сказала хозяйка дома.

  - Ручку и листок - отстранясь от телефонной трубки, умоляюще вполголоса попросил я подошедшую во время разговора Оксану. Исполнив мою просьбу, она села за свой стол и бесцеремонно уставилась на меня. Этот неподвижный взгляд решительно сбивал меня с мысли.

  - Отлично выглядишь - сказал я ей. Оксана тут же достала из стола круглое зеркальце и ушла в созерцание себя, а я спокойно вернулся к разговору.

  - Так. Записываю. Да. Не прощаюсь, выезжаю прямо сейчас - положив трубку телефона на рычаг, я краем глаза заметил лёгкое копошение в офисе.

  - Оксаночка, запиши на меня договор купли- продажи на двухэтажный дом в посёлке Таватуй.

  - Егор! Я первый в очереди!- молчавший до сих пор Михалыч заёрзал на стуле от возмущения.

   Чтобы соблюдать принцип равноправия, у нас в агентстве было заведено распределение обращений клиентов по очереди. Правило практически не соблюдалось, так как часто клиенты приходили к конкретному риэлтору. Сложные сделки, с которыми новичкам не справится, тоже отдавали специалистам в обход так называемой очереди.

  - Очереди - пережиток социализма! - подчёркнуто вежливо ответил я, и дабы не нарываться на конфликт миролюбиво добавил - Никто вашу очередь не забирает. Хочу заметить Александр Михалыч, что вы в очереди первым и остались, разве не так?

  - Но, но как же.. Как же этот клиент, этот договор? - Михалыч не сдавался.

  - Очевидный вопрос - вопрос, который обязательно будет задан,

  а очевидный ответ - наиболее вероятный ответ на какой-то вопрос. - я закинул в чёрную сумку фотоаппарат зеркалку продолжая свою тираду:

  -Не сложно догадаться, что очевидный ответ не обязательно следует за очевидным вопросом.

  Скорчив жалостливую гримасу, я с удовлетворением отметил, что Михалыча перекорежило, будто он выпил уксус. Пока коллега беззвучно ловил ртом воздух и вращал глазами, я, прихватив свою сумку, исчез за дверью. Спустился во двор и завёл свой чёрный джип, который послушно рванул с места.

  Минут через пятнадцать, выбравшись из городских пробок, джип уже летел по скоростной полосе Серовского тракта, легко обгоняя грузовики и праздных дачников. Я, пребывая в благостном настроении, почти не обращал внимания на пейзаж за окном: заросшие ельником хребты пологих гор на горизонте, скалы, нависшие над дорогой неровными острыми краями каменистых склонов, тонкие берёзки, частоколом белых стволов, уходящие вглубь леса. Дорога впереди то падала вниз, то резко взлетала вверх, утыкаясь в горизонт. Через полчаса взлётов и падений на горках я увидел указатель и, сделав петлю, свернул налево. Выруливая между выдолбинами лесной дороги, на развилке у магазинчика я чуть притормозил. Налево дорога уходила к железнодорожной станции Аять, прямо - к берегу озера Таватуй , направо - в сам поселок.

   Места были мне знакомы. Я свернул направо и оказался на центральной улице посёлка. Слева за домами расстилалась водная гладь озера. Справа горы, заросшие лесом - Большой Камень, Бычиха, Волчья, Высокая, Стожок. Уединённое местечко, ставшее некогда местом для изгнанников староверов. Сегодня о них напоминает только старообрядческое кладбище на берегу озера полуостровом вклинившееся в его воды.

  Нужный мне дом, огороженный плотным забором, стоял на самом краю посёлка. Сразу за ним начинался лес. Сосны и ели вперемешку с берёзками подступали к самому забору. Вдоль улицы стояли деревянные старые неприветливые дома, скрывающими за высоченными деревянными заборами тайную жизнь местных обитателей. На их фоне новый двухэтажный коттедж выглядел вполне респектабельно. Я остановил джип, достал из сумки красную пластиковую папку с бланками договора и фотоаппарат. Сумку оставил в машине под сидением. Не успел подойти к калитке, как она распахнулась. Меня встретила худощавая, очень бледная седая дама в тёмно синем платье и чёрных туфлях на невысоком каблуке. Хозяйка представилась Анной Георгиевной. Своими манерами и одеждой она совершенно не походила на деревенского жителя.

  - Добрый вечер. Проходите, пожалуйста - пригласила она.

  Мы вошли во двор, почти полностью выложенный плиткой. Дом был достаточно простой архитектуры, без новомодных изысков. Невысокое крыльцо в три ступени посередине фасада. По обе стороны крыльца две колонны из красного кирпича поддерживали небольшой балкон. Фигурные газоны вдоль стены дома, оставленные вероятно для цветов заросли густой травой.

  - Анна Георгиевна, сначала я сфотографирую фасад дома для рекламного объявления. А потом вы мне покажете всё остальное.

  - Хорошо - произнесла она и отошла в сторону.

  На улице начинало смеркаться. Я сделал несколько снимков, пока закатные лучи ещё освещали дом.

  - Итак, что мы имеем, двухэтажный дом, облицованный кирпичом, крыша металлочерепица, рамы пластиковый стеклопакет...год постройки.. - я вопросительно посмотрел на хозяйку.

  - Этот новый дом построен в 2000 году на месте старого. Старый дом здесь стоял с 19 века. Он принадлежал ещё моему прапрадеду.

  Голос у Анны Георгиевны действительно был приятный, но держалась она как-то отстранённо. У меня даже появилось сомнение, действительно ли она собирается продать дом, который, как выясняется, является её родовым гнездом.

  - Анна Георгиевна, вы сказали, что являетесь единственным собственником этого дома - уточнил я.

  - Совершенно верно. С тех пор как умерла моя матушка, я являюсь единоличным собственником. - ответила она, глядя куда-то мимо меня.

  - И вы хотите продать дом как можно быстрее.

  - Да, как можно быстрее - эхом отозвалась хозяйка.

  Ответ меня вполне удовлетворил, и я на секунду замешкался, размышляя, стоит ли сделать снимки с других ракурсов.

  - Прошу за мной в дом - сказала Анна Георгиевна, и направилась к крыльцу. Не оборачиваясь, не дожидаясь ответа, уверенная, что её команда будет выполнена. Довольно высокая, она двигалась, чуть надменно неся голову с затянутыми в тугой узел волосами. Я поспешно пошёл вслед за ней, внутренне почувствовав лёгкий дискомфорт от того, что попал под её незримое влияние. С какими-то смешанными чувствами переступил через порог дома и захлопнул за собой тяжёлую металлическую дверь.

  Дом внутри тоже оказался довольно прост, как и снаружи.

  - Это кухня- столовая. Здесь спальня, кабинет, кладовая ... - монотонно говорила Анна Георгиевна, быстрым шагом проходя по комнатам первого этажа. Вокруг было безжизненно чисто. Скорее всего, здесь долгое время никто не жил. Я безропотно тенью следовал за ней, не задавая вопросов, передав полностью всю инициативу ей. Что было совсем не в моём характере. Не сказал бы, что это сильно меня тяготило. В конце концов, цена за дом, которую просила хозяйка, была низкой, и ради бонусов я готов был играть по её правилам.

  Вслед за Анной Георгиевной я поднялся по узким и крутым ступеням винтовой лестницы на второй этаж.

  - Каминный зал - сказала хозяйка.

   Мы вошли в большое помещение без перегородок, с распахнутыми стеклянными дверями, ведущими на балкон, который я уже видел, находясь во дворе. Рядом с балконной дверью у стены стоял коричневый диван, напротив два таких же кресла, напольный светильник с белым матовым абажуром и между ними квадратный журнальный столик. Слева из стены выступал огромный камин, отделанный натуральным чёрным камнем. Больше ничего в помещении не было. Ничего, это значит ни штор, ни картин, ни каких либо безделушек или рамочек с фотографиями на каминной полке. Впрочем, ничего необычного в этом я не заподозрил, сообразив, что дом подготовлен к продаже. Прошёл и сел в кресло, чтобы быть лицом к свету.

  - Егор Сергеевич, вы посмотрите документы, я сейчас вернусь - сказали Анна Георгиевна и вышла. Только сейчас я заметил лежащие на журнальном столике аккуратной стопкой документы. Положил рядом свою красную папку и фотоаппарат и принялся их изучать. Светильник не был включён, но лучи заходящего солнца через открытый балкон падали прямо на меня и света было достаточно. Вернулась хозяйка и принесла на позолоченном подносе чай и печенье. Белые с золотой ажурной каймой чашки с блюдцами , высокий узкий чайник, сахарница и вазочка с печеньем были явно из дорогого и возможно старинного сервиза. Анна Георгиевна молча села на диван, спиной к свету. Потом внезапно встала:

  - Я пожалуй зажгу камин, будет уютнее.

  Пока хозяйка разжигала камин, я разбирался с документами. Через несколько минут послышался треск огня пожирающего поленья. Анна Георгиевна вновь села передо мной на диван и замерла, глядя прозрачными белёсыми, словно выгоревшими глазами на скачущий в камине огонь.

  - Пейте чай, иначе он остынет - сказала она и налила чай в чашки.

  - Спасибо - кивнул я, опустил взгляд, и уже не отрываясь от бумаг, скорее чтобы как-то наладить диалог предложил - Расскажите подробнее о доме, о посёлке.

  - У нас красивые места.

  - Да почти курорт - я глотнул терпкого чая, приготовившись выслушать скучное повествование. Но хозяйка вдруг изменила тему.

  - Вы знаете, в этих местах находили золото.

  - Вот как, это интересно!- я оторвал взгляд от документов и подумал - Отличная реклама для продажи дома!

  - Было это давным-давно, в те далекие времена царской России, когда на Урале строили заводы Демидовы, Строгановы и другие заводчики. Для работы на заводах присылали крепостных крестьян. Были и беглый люд со всей России и каторжные. В те времена у заводчика Саввы Яковлева приказчиком на Верх- Нейвинском чугуноплавильном заводе служил Поликарп. Работящий приказчик был, да только уж очень жаден до денег.

  

  2.

  

  Поликарп стоял на обочине дороги, когда бричка с нарядно одетыми барышнями проехала мимо, оставив после себя столб пыли с неясными запахами одеколона и затихающим шепотом и хихиканьем.

  Поликарп глянул на ноги, обутые в старые сапоги , шаркнул по пыли и зло сплюнул в сторону.

  - Будут и у меня деньги! Все будет!

  Он решительно развернулся и пошел через лес к озеру. Мысли его были далеко. Поликарп вспоминал последний разговор с отцом.

  - Я на заводе расчет получил - заявил он отцу прямо с порога.

  - Никак выгнали! - ахнул отец.

  - Сам ушёл. Пойду золото искать.

  На несколько секунд повисла пауза, разбавленная жужжанием мухи, блуждающей по окну в поисках выхода.

  - Поликарп, ты что натворил окаянный - наконец обрёл голос отец - ты это что такое удумал. Ты почему меня не спросил. Беги, в ноги управляющему пади, просись обратно.

  - Нет, отец.

  - Да как ты смеешь с отцом так разговаривать, я вот тебя шельму без наследства оставлю

  - Я вас уважаю, тятенька, но поверьте, есть и другой путь, чем горбатится всю жизнь на заводчиков.

  - Не иначе кто тебя с толку сбил!

  - Один человек в кабаке давеча сказывал про озеро, где золото есть. И место точное указал. У меня будет много золота! Я всех здесь куплю! Вот увидишь! -глаза Поликарпа горели.

  - Хо-хо! Дурак ты, пень берёзовый! - отец захохотал во весь голос - один человек ему сказывал! С чего это он вдруг тебе стал про золото говорить, а? Ты ему не брат и не сват. Почему сам не идёт то золото добывать? Мало ли кто спьяну в кабаке, какие небылицы рассказывает. Нельзя же всему верить.

  - Человек тот из старообрядцев раскольников. Самому ему золота не надо, потому что золото- зло. Говорит мол, потому так и называется злато - ЗЛО ТО.

  - Вот и я говорю, что золото зло и затея твоя сгубит тебя. Подумай, найдёшь золото и куда ты с ним? Отберут да в острог отправят. Верно в народе говорят: не положил - не ищи.

  - А я чую дело верное. На завод не вернусь.

  - Одумайся Поликарп! Спустишь под откос свою жизнь, на меня тогда не рассчитывай. Выйдешь из моей воли, домой не ворочайся.

  -Прощайте отец, даст бог - свидимся - бросил Поликарп через плечо и, не оглядываясь, вышел, захлопнув за собой дверь. Без благословения ушёл, от того на сердце не спокойно. Теперь без золота ему возврата назад нет.

  Поликарп обошёл стороной большой рям - моховое болото, поросшее ельником и березой, и, забравшись на высокий уступ, сквозь кроны сосен увидел внизу тёмную синь воды. Похоже на то место, что указал раскольник. Огромные гладкие валуны, словно нарочно сложенные горкой. Склон, резко уходящий вниз к озеру. И камни гладкими плоскими боками торчащие по всему склону. Серые, подёрнутые выцветшими на солнце зеленовато пепельными чешуйками мха они словно складками прорезаны по кругу. Поликарп спустился вниз к воде. Под ногами шуршала сухая рыжая хвоя вперемешку с мелкими сосновыми шишками. А вот и гигантский гладкий валун с тройными складками. Поликарп подошёл, пристально разглядывая серую гладкую поверхность. Есть! Нашёл! В середине выбит крест размером с ладонь. Не обманул раскольник. Поликарп бросил сумку с провизией на берегу под деревом и, спустившись к самой воде сел на большой плоский валун. Волны мерно шлёпали у подножия камня, откатываясь назад и исчезая в тёмной массе воды. Бесконечная гладь озера у горизонта заканчивалась грядой заросших хвойным лесом гор. День клонился к вечеру. Радость Поликарпа от того, что он добрался до нужного места вдруг начала таять .Её сменила неясная тревога. Что дальше? Кругом только камни берёзы и сосны. Золото тут искать, что иголку в стоге сена. Поликарп вдохнул полной грудью воздух со смешанным запахом лесной паутины и водорослей.

  - Утро вечера мудренее - сказал он сам себе, отгоняя пораженческие мысли. Взял топор и принялся строить шалаш и обустраиваться. За работой не заметил, как опустилась ночь.

  Луна была полная и желтым шаром висела над озером, рассекая его нервно подрагивающей дорожкой света. Поликарп разжег костер, повесил над ним котелок с водой и прилег. Тело ныло от усталости, и он, глядя на языки пламени, медленно начал погружаться в дрёму.

  - Доброго вечера, мил человек, можно у костра погреться? - неожиданно услышал Поликарп голос над головой и моментально вскочил. Глядит, а перед ним стоит невысокого роста старик и ухмыляется так, что узкие глаза его сложились в две щёлочки. Тщедушное тело старика прикрывает длинная собачья доха, подвязанная кушаком. Странное одеяние не по сезону скорее напоминало ворох кое- как скреплённых шкур.

  - Коли с добром, так милости просим - пригласил Поликарп, настороженно разглядывая незнакомца.

  - Благодарствую добрый человек. Зови меня Монг.

  - Я Поликарп. Из заводских мы. С Верх -Нейвинского чугуноплавильного.

  - Далеко забрёл Поликарп, знать ворочаться на завод не собираешься.

  - И то верно, не собираюсь - удивился Поликарп прозорливости нежданного гостя.

  - Долго белый свет топчу, потому вижу то, что не показано, слышу то, что не досказано - словно прочитав мысли Поликарпа, сказал Монг.

  - Ужинать собираюсь, вот чем богаты, тем и рады - не спуская глаз со старика, Поликарп вытащил из котомки хлеба и сала. Нарезал крупными кусками, разложил на вощёной бумаге.

  - Благодарствую, не откажусь от ужина. Вижу, изморился ты. Я вот тебе чаю своего заварю, вмиг пройдёт усталость. Сила по жилам растечётся, встрепенётся. Войдёт жаром, выйдет холодом - речь старика лилась, словно речка по камешкам ровненько спокойно и Поликарп уже вроде и рад был нежданному гостю.

   Старик Монг ловко вынул из мохнатых лохмотьев дохи холщёвый мешочек и высыпал его содержимое прямо в котелок с закипающей водой.

  Чай оказался чуть с кислинкой и действительно растекался теплом по телу, снимая усталость. Поликарп разомлел и, сам не зная почему, вдруг стал рассказывать старику про отца, про разговор с незнакомцем в кабаке и про золото. Монг слушал, не перебивая, иногда вставлял что-то типа - "Вот значит как". Его морщинистое лицо в темноте опустившейся ночи словно парило над кучей лохмотьев. Он был похож на большую нахохленную птицу.

  - Место, указанное раскольником я нашёл, вроде радоваться, так нет, на душе не спокойно. Разве тут найдёшь золото?- Поликарп обвёл рукой вокруг.

  - Птица может летать выше гор, да только на земле она мала и беззащитна. Получить то, что желаешь, возможно, да только цена за это может оказаться слишком высока. А может стать, что гораздо выше будет плата за то, чтобы избавиться потом от полученного- ответил Монг.

  Уснули тут же перед затушенным костром. Ночью Поликарп проснулся от холода и сразу вспомнил слова старика Монга - "Сила по жилам растечётся, встрепенётся. Войдёт жаром, выйдет холодом." Тело билось в мелкой дрожи. Поликарп скосил глаза и увидел старика, который мирно посапывал, натянув полушубок на нос.

  - Мне бы сейчас тоже доха не помешала, ночи становятся холодными - подумал Поликарп и увидел, что из кармана полушубка выпал холщевый мешочек, из которого давеча старик чай высыпал.

   Поликарп встал и поднял мешочек. Хотел старику в карман обратно засунуть, да любопытство взяло верх. Открыл, а в мешочке никакого чая нет. Нащупал и достал небольшой прозрачный, чуть желтоватый камень, размером с ноготь большого пальца. Поликарп рассматривал камень, боясь поверить глазам. Никак алмаз! Он неплохо разбирался в камнях и знал, что самое главное в самоцветах - это их неповторимый цвет. Поликарп сразу оценил - этот камень был особенный. Его прозрачные грани словно впитывали в себя лунный свет, отчего алмаз источал зеленоватое свечение, которое завораживало и притягивало взгляд. Камнерезы, чтобы добиться такого насыщенного цвета долгое время выдерживают камни в сырых, тёмных погребах, варят их в меду, сушат в жарко натопленной русской печи. У каждого камнереза свои секреты. Над этим камнем поработал настоящий мастер.

  Поликарп смотрел и смотрел на алмаз, потеряв счёт времени. Когда оторвал взгляд от камня, изумился. Словно луну закрыла туча. Темно вокруг стало, будто зрения лишился. Ни шалаша, ни деревьев, ни озера. Кругом тьма беспроглядная. Меж тем алмаз, будто изнутри светится и зеленоватая дымка вокруг него вдруг поплыла в сторону и вниз, словно звала за собой. Поликарп, не отрывая заворожённого взгляда, последовал за ней. Зелёное облако вдруг замерло возле самой земли. Поликарп упал на колени, протянул руку и погрузил её в зеленоватое марево. Будто ток прошёл сквозь тело. Поликарп, с каким-то отчаянным остервенением стал рыть руками землю. Вспомнив, что в сапоге нож, достал его и продолжил свою работу пока в руке не оказался холодный твердый камень. Зелёная дымка исчезла, и всё вокруг прояснилось. Лунная дорожка покачивалась на воде, и деревья и шалаш были на своих местах и спящий возле потухшего костра старик в своих лохмотьях. Глянул Поликарп на одну ладонь, а там самородок золотой. Вторую ладонь разжал, а там жёлтый алмаз Монга. Поликарп стоял на коленях, рассматривая самородок.

  - Золото ли это? Да золото. Не сон ли это? Нет не сон - беззвучно шептал он. - Знать алмаз то не простой. Указывает путь к золоту.

  И как только эта мысль осенила Поликарпа, у него перехватило дыхание. Взгляд упал на нож, воткнутый в горку отрытой земли, затем на старика, мирно посапывающего в куче лохмотьев .

  - Чикнуть по горлу, никто и не хватится бродягу- подумал Поликарп и почувствовал рукоятку ножа в руке. И увидел, как лезвие вонзается в плоть, выхлёстывая наружу брызги тёплой пульсирующей красной жидкости. И увидел, как глаза старика закатываются, и из горла вместе с кровью вырывается предсмертный хрип:

  - Монг проклинает тебя!

  А вокруг птицы ночные хлестают тишину хлопаньем крыл, и шёпот меж деревьев шуршит. Поликарп обхватил руками голову и до боли зажмурился:

   - Господи! Господи! Спаси душу мою грешную. Господи!

  Открыл глаза и видит, что всё ещё стоит на коленях, держа на ладонях золотой самородок и алмаз.

  -Чур меня!- перекрестился, вскочил, поднял с земли холщевый мешочек, сунул в него оба камня и, затянув горлышко, сунул спящему старику в карман облезлого тулупа. Схватил нож и зашвырнул его в озеро от греха подальше. А потом побежал в лес. Бежал он в лунном свете не разбирая дороги, пробираясь сквозь подлесок, спотыкаясь о корни деревьев, пока обессиленный не упал в овраг. Сколько он пребывал в беспамятстве, не помнил. Очнувшись в траве под утро среди стрекочущих кузнечиков, долго не мог сообразить, где он, и что с ним произошло. Повернувшись неловко, почувствовал, что в бок врезалось что-то твердое. Залез в карман куртки, достал холщёвый мешочек, развязал его и ахнул. В мешочке лежал жёлтый алмаз и золотой слиток перепачканный кровью. И на рубахе бордовые пятна засохшей крови и на брюках.

  - Что я наделал! Жёлтый алмаз - проклятие Монга!

  С той поры дела у Поликарпа пошли в гору. Занялся он золотодобычей, золотые прииски начал открывать по Уралу. Золото так и шло к нему в руки. Только была у Поликарпа одна странность. В полнолуние он никогда не ложился спать, а целыми ночами бродил по прииску и окрестностям. Завидев его в такое время, рабочие старались не попадаться ему на глаза. Говорят, он смотрел таким взглядом, что казалось его глаза, горят нечеловеческим огнём. Попадись ему кто навстречу, доставал свой арапник с пеньковым навоем и стегал с остервенением, пока сил хватало.

  

   3.

  

  - Кому-нибудь известно, что стало с этим жёлтым алмазом, который указывает на золото? - спросил я, поймав себя на том, что сижу и внимательно слушаю рассказ хозяйки. Уже стемнело, но Анна Георгиевна почему-то не включала свет.

   - Рассказывали, что вставил Поликарп тот камень в кольцо и никогда с ним не расставался. Алмаз, попадая в лунный свет, светился изнутри хищным желтым оттенком, а вокруг золотого кольца появлялась зеленоватая дымка. Только вот когда нашли тело Поликарпа, которого забили насмерть неизвестные злодеи его же арапником, кольца на пальце у него не оказалось. И никто после ни о камне, ни о кольце не слышал. - закончила свой рассказ хозяйка. Она сидела неестественно прямо, сложив худые руки с длинными пальцами на острых коленях, обтянутых подолом синего платья.

  - Это совершенно удивительная история - с воодушевлением сказал я. Вспомнив, что приехал по делу я подвинул Анне Георгиевне договор:

  - Пока вы рассказывали, я всё заполнил. Вам нужно расписаться вот тут. Может включить свет?

  - Нет, я всё отлично вижу, - поспешно отозвалась хозяйка.

  Она взяла предложенную мною ручку и наклонилась над документом. Полная луна светила в проём балкона, и свет её падал прямо на бледно-фарфоровые руки Анны Георгиевны. На среднем пальце её левой руки я заметил золотое кольцо с довольно крупным, прозрачным, чуть желтоватым камнем. Мне вдруг показалось, что над кольцом мерцает едва заметная зеленоватая дымка. Этого не может быть. Мой взгляд сосредоточился на камне, и я ясно увидел, как зеленоватая дымка поплыла, окутывая позолоченный поднос и золотой орнамент по краю чайного сервиза. У меня не оставалось сомнений.

  - Жёлтый алмаз - проклятие Монга, - беззвучно прошептал я, не отрывая глаз от камня.

  Рука моя со всей силы вонзила большой охотничий нож в склонённую голову Анны Григорьевны. Из пробитого черепа брызнула кровь. В полной тишине я безразлично наблюдал, словно со стороны, как размеренно нож раз за разом входит в тело жертвы. Анна Григорьевна как-то неловко завалилась на бок. Вокруг всё забрызгано кровью. Капли крови в лунном свете кажутся почти чёрными. Я хладнокровно вытер лезвие и рукоятку ножа о подол платья хозяйки и аккуратно, чтобы не оставить следов положил его на журнальный столик. Равнодушно снял с белой холодной фарфоровой руки кольцо с жёлтым алмазом и спрятал его в карман брюк. Прихватив красную папку и фотоаппарат, спустился в тёмный холл. Входная дверь была не заперта. Неспешно прошёл через двор и, открыв внутреннюю щеколду, вышел на пустынную улицу. Джип стоял в лунном свете, там, где я его и оставил. Я был абсолютно спокоен и даже удовлетворён своими размеренными неторопливыми действиями. Ни капли сожаления к только что убитой мною женщине. Плата за обладание жёлтым алмазом - грех убийства. Это я понял из рассказа хозяйки. Вне сомнения и она получила камень, прервав чью-то жизнь. Машина завелась с первого раза. Звук двигателя странными хлопками заставил меня замереть и прислушаться.

  Хлоп- хлоп ... Через раскрытую балконную дверь влетела чёрная птица и отчаянно хлопая крыльями, стала носиться под потолком каминного зала. Я стоял рядом со своим креслом. Анна Георгиевна сидела передо мною на диване, бледная, прямая и ... живая. На журнальном столике поверх бумаг лежал большущий охотничий нож. Могу поклясться тот самый, которым я только что убил хозяйку. Или не убил? Откуда тут взялся нож? Реальность застыла в воздухе вязкой субстанцией. Чёрная птица, метавшаяся по каминному залу, вскрикнула. Сердце моё затрепетало в груди и от ужаса перехватило дыхание. Я схожу с ума?

   - Плохая примета, когда птица влетает в дом, - медленно проговаривая слова, произнесла Анна Георгиевна.- Это к смерти.

   Каждый звук её голоса, словно усиленный максимайзером, отдавался эхом в моей голове: " К смерти, к смерти..." Господи да что же это! Я уже не понимал, что происходит. Мысли возникали одна за другой и так же одна за другой исчезали в глубине сознания. Пока, наконец, не собрались в единое целое. Бежать! Бежать и как можно быстрее. Я попятился, боясь снова взглянуть на кольцо с дьявольским камнем. Затем развернулся и бросился к винтовой лестнице. Чуть не кувырком, перескакивая через ступеньки, слетел вниз в тёмный холл. Входная дверь была не заперта и я, не чуя ног под собой, бросился к калитке. Открыв внутреннюю щеколду, выскочил на пустынную улицу и с облегчением увидел в лунном свете свой джип. Перед тем как повернуть ключ зажигания осознание дежавю заставило меня замереть на несколько мгновений.

  - Спокойно, всё хорошо, всё хорошо... - шептал я словно заклинание. Мои пальцы вцепились в руль, кровь пульсировала в висках. Машина завелась с первого раза.

  Плохо помню, как ехал обратно. Я не хотел вспоминать ужасные события, но мысли настойчиво возвращались. Сомнения разрывали мою голову на части. Что было реальностью - хозяйка хладнокровно растерзанная мною или мертвенно бледная, но все-таки живая от которой я бежал? Оба события были для меня абсолютно реальны. Но я отдавал себе отчёт, что из двух возможен только один вариант. Придя домой, я, не разуваясь, прошёл на кухню, достал из шкафчика снотворное и проглотил его, запив коньяком. Мои приключения настолько меня вымотали, что едва опустившись на диван, я почти сразу провалился в сон.

   Проснулся я так же внезапно, как и уснул. В щель между шторами проник яркий луч света, разделив комнату на две части. Я увидел рядом с диваном стакан из-под коньяка и воспоминания о ночном кошмаре холодком отдались в солнечном сплетении. Но утром всё произошедшее со мной не казалось таким жутким как ночью. Я прокручивал события прошедшего дня, всё больше убеждая себя, что мои страхи это просто плод воображения. Это галлюцинации, видения, вызванные рассказом Анны Георгиевны. Только и всего. Нет же на мне крови и ножа нет и кольца. Я на всякий случай оглядел себя и всю одежду и проверил карманы. Ничего нет. Наскоро позавтракав, спустился во двор. Открыл дверь джипа и с удивлением увидел на переднем сидении красную папку с договором и фотоаппарат. Я не мог припомнить, что спешно покидая вчера Анну Георгиевну, я захватил всё это с собой. Сейчас это было не важно. Вытащив заполненный мною бланк договора, я просмотрел его. Всё верно, только не хватает подписи Анны Георгиевны. Ну да, именно когда она собралась подписать договор, у меня и случился этот странный приступ. В фотоаппарате три снимка, сделанные мною вчера во дворе дома. Как же глупо я, должно быть, выглядел в глазах хозяйки, сбежав от неё. Мне нужно непременно ехать обратно, хотя бы для того чтобы извиниться и снять для себя все вопросы.

  Примерно через час мой джип остановился перед домом Анны Георгиевны. Некоторое время я безуспешно жал на звонок у калитки. Никто не отзывался. Из-за высокого забора просматривался только второй этаж дома. Балконные двери были плотно заперты. За темными стёклами никакого движения. Я прошёл вдоль забора и, возвращаясь к калитке, заметил, что с противоположной стороны улицы, за моими действиями с любопытством наблюдает крепкий дед с окладистой аккуратно остриженной бородой. Он стоял возле высоких, в два человеческих роста, почерневших от времени деревянных ворот небольшого дома. Я перешёл улицу и поздоровался, вложив в свою улыбку как можно больше доброжелательности.

  - Добрый день.

  -Доброго здоровьичка - глядя на меня из-под лохматых бровей недоверчиво ответил дед.

  - Знаете ли вы Анну Георгиевну, хозяйку коттеджа?

  - Как не знать, знавал. Года три как померла Анна Григорьевна.

  От неожиданности улыбка слетела с моего лица. Как юрист я привык оперировать фактами, но то, что я услышал, невозможно было соотнести с действительностью. А как же фотографии сделанные вчера, ведь с улицы невозможно сфотографировать двор. И я не смог бы заполнить договор, не имея перед глазами документов на дом. В моём сознании рушилась замкнутая логика цепи, в которой следствие и причина событий, доведённых до абсурда, складывались в безумный калейдоскоп. Я растерялся, стараясь сообразить, не издевается ли надо мною дед.

  - Как померла?

  - Так и померла, как все люди помирают. Чахотка у ей была. Перед смертью совсем бледная стала- продолжал он.

  - Три года назад значит, умерла - неуверенно произнёс я.

  - Три года назад, ровно в августе и схоронили. А теперь дом пустой стоит. Никто в ём не живёт - дед кивнул в сторону дома Анны Георгиевны и вдруг, я даже не увидел, а скорее почувствовал смятение в его глазах. Он перевёл взгляд на меня, затем на нечто за моей спиной.

  - Матерь божья, пресвятая богородица - дед не прощаясь, мгновенно скрылся за воротами своего дома, бесцеремонно захлопнув их перед моим носом.

  Я медленно обернулся. На втором этаже коттеджа, за стеклом балконной двери стояла худая дама в темном платье. Я без труда узнал это бледное неподвижное лицо. Анна Георгиевна белёсыми немигающими глазами смотрела куда-то поверх домов сквозь пространство.

107

Сороковик А.Б. Десятый праведник     Оценка:4.54*4   "Рассказ" Мистика

  

  Они действовали быстро и слаженно, словно давно репетировали этот исход. Муж, одевшийся за минуту, схватил в охапку ребят, буквально выдернув их из кроваток, завернул в какое-то одеяло, сгрёб детские вещи, до которых смог дотянуться. Прижал дочку и сына к себе, нашарил в кармане ключи от машины. Не оборачиваясь, выбежал вслед за Женой из квартиры:

  

   И кто на кровле, тот да не сходит взять что-нибудь из дома своего;

   И кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои...(*)

  

   Помчался по ступенькам вниз: лифт уже не работал. "Хорошо, что у нас восьмой этаж, а не двадцать четвёртый!" - мелькнула мысль. Детишки заворочались, просыпаясь, дочка слегка захныкала.

  -Тихо, тихо - пробормотал он, задыхаясь от бега - уже сейчас, уже скоро...

  Хорошо, что машину вчера оставили на уличной стоянке, а не в подземном паркинге. Он, еле переводя дух, кинулся к дверце, бросил детские вещи на капот, освободил левую руку. Изогнувшись, достал ключи, нажал брелок сигнализации, попытался открыть дверцу. Правая рука занемела совершенно, дети уже не спали, начали выворачиваться, капризничать. Жена подоспела в последний момент, быстро открыла машину, помогла забросить ребят на заднее сиденье. Кинули следом их одежду, захлопнули дверцу.

  Жена, забравшаяся с другой стороны, уже сидела рядом с детьми, что-то успокаивающе говорила, прижимала к себе. Он бросился на водительское место, включил зажигание. Старенький верный внедорожник завёлся сразу. Еле выждав время прогрева, Муж тронулся с места, завернул за угол. Едва успел улечься лёгкий сквозняк, пролетевший за ними следом, как 24-этажный дом, который они только что покинули, стал медленно, беззвучно оседать, словно песчаный холм. Только песок не оставался на асфальте, а закручиваясь лёгкими бурунами, словно стекал в невидимые воронки и вскоре лишь ночной ветерок перекатывал по земле пыльные облачка. В зеркале он увидел расширенные от ужаса глаза Жены.

  - Тише, родная, - он пытался говорить спокойно, хотя самого била нервная дрожь, - только, ради Бога, тише! - показал глазами на детей.

  Те, прижавшись к матери, сидели тихо, словно мышата. Они свернули на широкую улицу. Невдалеке горел дом, рядом орущая толпа ломилась в закрытый продовольственный магазин. Раздался звон разбитой витрины, люди кинулись внутрь. Вдруг чёрное ночное небо располосовала длинная ветвистая молния и почти сразу грохнул невероятный по силе раскат грома. При ярчайшей вспышке они увидели город, в нескольких местах багровевший пожарами, мечущихся по улицам людей.

  Вдруг из переулка им наперерез бросились какие-то люди. Сначала он затормозил, думая, что это такие же, как они, беглецы, ищущие спасения в этом хаосе. Однако фары высветили оскаленную рожу, лишённую всякого человеческого подобия. Существо размахивало пустой бутылкой из-под водки, готовясь запустить её в лобовое стекло. Чуть поодаль другая тварь нагнулась к земле, явно нашаривая камень. Он круто повернул вправо, выжал газ.

  Урод, размахивающий бутылкой, отскочил в сторону, выронил её, запрокинулся назад, на кучу мусора. Второй успел поднять камень, даже замахнуться, но отлетел вперёд, сбитый углом бампера. Остальные кинулись в стороны. Он резко повернулся назад, выдохнул:

  - Только не вздумай мне ничего говорить! Если бы я не сбил этого подонка, он мог бы убить всех нас!

  Она молча помотала головой, прижала к себе детей, чтоб не видели они рассыпающиеся дома, тупых агрессивных существ, размахивающих бутылками; безумных женщин, расхристанных, с голыми грудями, кривляющихся и не менее пьяных, чем мужчины.

  - Боже, когда же они успели, когда успели? - очень тихо повторяла, словно заклинание Жена.

  - Что успели? - спросил он, выезжая на дорогу, ведущую за город. Рядом с ними беззвучно осели ещё два дома, снова песок от них втянулся в невидимые воронки.

  - Что успели? - повторил он, не столько ожидая ответа, сколько желая разрушить тишину, установившуюся между ними.

  - Потерять человеческий облик. Образ и подобие Божие. Стать животными. - Она слегка подалась вперёд, - Ведь ещё вечером всё было нормально.

  - Что было нормально? Этот сумасшедший мир был нормальным? На нашу семью косились, словно на идиотов: муж, жена, двое детей! Тут кругом - "семьи" то из двух мужчин, то из женщин. А то ещё "триады" стали появляться, "семьи" из трёх партнёров. И ведь все узаконенные, о свидетельствами о браке, во Всемирной церкви "венчанные"!

  - Да какая это церковь! Гнилая пародия! Настоящую церковь разгромили много лет назад, загнали в подполье, на смех подняли - ретрограды! А эти, из Всемирной, продвинутые, современные: традиционную семью - долой, пьянка, наркотики, разврат - пожалуйста! У них ведь главой-то кто? Лесбиянка, прости, Господи, - "Архиепископ"!.. Да я вообще-то не об этом. Смотри, когда была Великая смута 1917 года, народ оскотинился за год-полтора, ну, за несколько месяцев. Пять лет назад, после бунта молодёжи, им понадобилось несколько дней... - она замолчала и Муж закончил за неё:

  - А теперь хватило нескольких часов! - он сбавил скорость, прислушался. Город остался позади, они ехали по пригородной дороге. Дети, убаюканные ровной ездой, снова заснули. Вокруг было пусто, безлюдно. Небо по прежнему змеили молнии, раздавался гром, но где-то на высоте, не приближаясь к земле. Дождь не шёл, но становилось всё холоднее.

  Он остановил машину на дороге среди полей. Вокруг пусто, местность хорошо просматривалась. Вышел на дорогу, встал на пригорке, Жена подошла вплотную, прислонилась к его плечу. Начиналось время рассвета, но небо оставалось тёмным: наползали мрачные сизые грозовые тучи, да и гарь от погибающего, горящего Города затмевала свет.

   - Ладно, хватит, - он развернул Жену в обратную сторону, - пошли назад, а то превратимся в соляные столбы...

  - Ты думаешь, это...

  - А что же ещё? Библейские Содом и Гоморра, разлива середины 21-го века.

  - А мы, выходит, единственные праведники? Типа, Лот с семейством?

  - Ну, какие мы там праведники... - он пожал плечами, - просто, может, меньшие грешники...

  - Погоди, - она настойчиво взяла его за руку, - но тогда, значит, никого лучше нас не нашлось? Или, хотя-бы десяти таких, как мы, нас же только четверо!

  - Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, найдется там десять? Он сказал: не истреблю ради десяти.(**)- процитировал Муж.

   - Вот-вот! Город разрушен, мы спаслись. А в чём наша праведность? Не крали, не убивали? Сохранили традиционную семью? Заходили в настоящую, не Всемирную Церковь? Бедным пару раз помогли?

  - А разве этого мало?

  - Не мало! Не мало для того, чтобы просто считаться добропорядочной семьёй! Но, чтобы спасать города, нужно гораздо больше! А если мы проходим за праведников, если никого не осталось лучше нас, тогда - всё! Этому миру конец! Я не пойму только, зачем мы спаслись...

  - Ну, ещё пока не спаслись, - проворчал он, - идём к машине, посмотрим, что там и как.

  Дети по-прежнему спали, свернувшись на заднем сиденье. Они сели впереди, закрыли окна - холод становился всё сильнее. Муж достал мобильник, пощёлкал кнопками. Сети не было. Жена поняла его сразу, попробовала включить свой телефон - то же самое. Он стал настраивать радио - на всех диапазонах только неживой треск.

  - Ну, что, всё понятно? - он не спрашивал, скорее утверждал.

  Она только кивнула, глаза её наполнились слезами. Муж накинул ей на плечи куртку, ласково обнял, укачивая, словно ребёнка.

  - Мы сейчас где-нибудь остановимся, надо отдохнуть, поспать. Потом, когда будет светло, поедем дальше, искать таких же странников, как мы. Праведников, - он криво усмехнулся, - не одни же мы такие... достойные.

  Он завёл машину, медленно поехал дальше, держа одну руку на руле, а другой по-прежнему обнимая Жену. Сизые тучи, казалось, опускались всё ниже, пошёл крупный дождь. Капли его, большие, вязкие, тягучие медленно ползли по лобовому стеклу, застревали в щётках дворников, мешали обзору. В какой-то момент, они поняли, что это уже снег. Его хлопья становились всё крупнее, покрывали толстым слоем буйную июльскую листву, засыпали сугробами дорогу, еле движущуюся машину, поля и деревья.

  Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою, или в субботу. Ибо тогда будет великая скорбь какой не было от начала мира до ныне, и не будет. И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сократятся те дни. (***)

  Они свернули в тупик возле какого-то нежилого строения, остановили машину. Муж разложил сиденья, они улеглись рядом со спящими детьми, укрылись куртками и одеялами, обнялись все вместе. Холод совсем не чувствовался, было даже как-то уютно.

  - Наш маленький семейный Апокалипсис...- тихо пробормотала Жена.

  - Спи, родная, - прошептал Муж, целуя ледяными губами её такие же холодные губы, - утро вечера мудренее...

  - Да, да, именно мудренее, - она улыбнулась нелепости этой фразы: понятно же, что утра у них уже не будет.

  - Спокойной ночи, - тихо прошептал он.

  - Спокойной ночи, - еле слышно отозвалась она.

  

   * * *

  

  - Так что же у Вас не получилось с этим... м-м... проектом?

  - Вообще-то, можно сказать, что отрицательный результат - это тоже результат.

  - Ну, да. Логично. А всё же, почему результат получился отрицательным? Что помешало?

  - Не скажу точно, но, по-моему, вмешался фактор "десятого праведника".

  - А-а, это... Понимаю. Но откуда он взялся, этот праведник, ведь этих было только четверо, и ещё, насколько я помню, других пятеро?

  - Нет, как оказалось, был ещё один. Мы просто упустили его из виду.

  - И, как только это выяснилось, проект пришлось свернуть?

  - Ну-у... он сам начал возвращаться в первоначальное состояние, мы уже не могли вмешиваться, здесь наши возможности заканчиваются...

  - А... скажите, это действительно были праведники? Они отличались чем-то особенным?

  - Как Вам сказать... Лет двести назад все они, кроме этого, десятого, звались бы обычными людьми, но за это время мы... ну, как бы ... провели определённую работу, и теперь...

  - ... подобных людей можно зачесть в праведники!

  - Благодарю Вас, совершенно верно!

  - И теперь, чтобы достичь результата, нужно этих десятерых привести к остальному уровню, не уничтожая физически?

  - Да, физически их уничтожать ни в коем случае нельзя - тогда они так и останутся праведниками, мешающими нам.

  - А духовно их уничтожить стало гораздо сложнее, потому, что они прошли некий этап, почти смерть. Теперь эти люди стали ещё сильнее, а если встретятся с тем самым десятым праведником, тогда все наши усилия пропадут даром...

   - Да, в этом случае мы можем проиграть.

  - Значит, наша задача...

  - ...приложить все силы к их духовному уничтожению и разъединению.

  - Да, именно так.

  

   * * *

  Дневное солнце слепило глаза, заливало ярким светом салон их машины. Муж с Женой проснулись почти одновременно, радостно глядя друг на друга. Снега не было и в помине. Царило обычное летнее утро. Они быстро вылезли из машины, выбежали на дорогу. Город, ещё вчера дымивший пожарами, сегодня стоял, как ни в чём ни бывало, на своём месте. Дым, конечно, был, но какой же город без дыма? Известное дело, смог! Муж завёл двигатель и они быстро поехали назад. Зазвенел телефон. Она взяла трубку, о чём-то недолго поговорила, дала отбой. Глазами показала ему на магнитолу, он понял, включил радио. Раздалась обычная эстрадная галиматья, тупые шутки ди-джеев, затем новости. Как вчера, как обычно.

  - Значит... это всё нам привиделось?- взглядом спросила она.

  - Нет, это было. Но что произошло и почему так закончилось - не знаю, - также беззвучно ответил он.

   В Городе тоже ничего не напоминало о вчерашнем. Дома стояли на месте, толпы народа проводили обычный выходной день. Никто не грабил магазины, не бросался с бутылками на автомобили. Они подъехали к дому, поднялись на лифте на свой восьмой этаж, зашли в квартиру. Всё, как прежде. Только сами они стали другими.

  

  - Почему не разрушен Город?

  - Потому, что в нём всё-таки нашлось десять праведников.

  - Это мы?

  - Да.

  - Но нас ведь только четверо!

  - Значит, где-то в городе есть остальные. Настоящие праведники. Мы должны их найти. Ибо ради десяти праведников Господь не разрушит Город.

  

  

   * * *

  

  Седой, сгорбленный старик сидел за столом в крохотной каморке на окраине Города. Неяркий свет жёлтой восковой свечки освещал его древний лик, старинные книги на столе, небольшую икону. Это был, наверное, последний служитель той ещё, настоящей Церкви, почти уничтоженной, растерзанной, отвергнутой людьми и заменённой на лукавую, блудливую Всемирную "церковь". Всю ночь он молился о милости, и сейчас, наконец, увидел, что Город спасён. Но понимал он, что этим обязан не только и не столько своим усилиям, но и неведомым ему девяти праведникам. Их нужно обязательно найти. Вместе они - сила. Ибо ради десяти праведников Господь помилует этот Город.

  

  

  * (Матфея, гл. 24, ст. 17-18)

  ** (Бытие, гл.18, ст.32)

  *** (Матфея, гл. 24, ст. 20-22)

108

Софронова Е.А. Писатель     "Рассказ" Фантастика, Мистика

   Писатель.

  

   Трудно сказать, что в жизни главное - просто жизнь или ее постижение. Каждому свое, как говориться. Некоторым много и не надо. С детства еще расставят флажки, как на лыжной трассе, и не петляют потом до самого финиша. А есть и такие, которые в трех соснах заблудятся. Хорошо, если ветер попутный и куда-нибудь вынесет, а если штиль или вовсе буря, значит не повезло - останешься на бобах. Эти люди далеко не заглядывают, не утруждают себя размышлениями, им важен сам процесс, а не его анализ. А что из этого получится - не важно, что-нибудь да получится.

   Вот сегодня, например, с утра минус тридцать, а Эдуард Петрович сидит дома. Ему некуда спешить, у него выходной, он может целый день с кровати не вставать и всё на законном основании. Только не дали ему, как следует выспаться - выдернули как репку и бросили. Обидно. И никому ведь ничего не докажешь - жена высказала свои претензии и ушла, а ты сиди тут как оплеванный и переживай. Испортила всё настроение. Дура.

   Открыл Эдуард Петрович холодильник и налил себе рюмочку. Покурил, посмотрел на градусник за окном и снова налил. И сразу же как-то легче стало и веселее. Все-таки водка замечательная вещь, ничего ещё лучше для расслабления не придумали.

   Скучновато, конечно, одному, но ведь минус тридцать, кого сейчас в такую рань найдешь. Да и надо ли, у всех свои проблемы. У Андрея теща, у Ивана дети, у Володи собака заболела. Хорошо у него нет собаки, и детей нет, и теща умерла. А тоже доставала, как жена, не знал куда деваться. Теперь, слава богу, не донимает - успокоилась. Работа приличная, денег хватает - Эдуарду Петровичу много не надо. Здоровье - грех жаловаться, все на месте. Живи и радуйся. На других посмотришь - не позавидуешь: вертятся, как белка в колесе и без толку. Ни достатка, ни какого покоя. Кого не послушаешь, все недовольны, всем чего-то не хватает, все обижены. Противно.

   Вот его жена, Саша, чего сегодня к нему привязалась, из-за пустяка. Полка на неё чуть не свалилась - подумаешь, ну не свалилась же, обошлось. Не дала человеку выспаться. Да он, если б захотел, любую бабу мог подцепить, на спор. Без внимания бы не остался. Вон Светка кассирша сколько раз намекала? А он не одной бровью, как кремень. Порядочный семьянин. А Галя, Нина, сама заведующая, всех разве упомнишь.

   Эдуард Петрович разгорячился, налил себе полную рюмку и выпил залпом.

   - Идиот, - сказал он вслух.

   В голове сразу же зазвенело, и резкая боль ударила, как топором, по затылку.

   - Неужели давление?- испугался Эдуард Петрович, - Надо же никогда не было.-

   - Все когда-нибудь в первый раз, - ответила на его вопрос старушка, каким-то чудом оказавшаяся рядом, - это не окончательный диагноз.-

   В глазах у Эдуарда Петровича поплыло, и он потерял сознание. Как сквозь сон слышал он какие-то голоса, непонятный шум, запах бензина. Потом провал.

   И вот он снова сидит за столом на кухне - перед ним недопитая бутылка водки и вчерашняя котлета, которой он закусывал. Только стены на кухне белые, как в больнице и капельница в руке.

   - Ну, ты доигрался парень, - говорит сосед Василий, умерший в прошлом году от инсульта. Одетый прилично так, в костюмчик, точь-в-точь как в горбу лежал

   - Да я же не алкоголик, - стал оправдываться Эдуард Петрович.

   - А никто алкоголиком тебя не называет, - улыбнулся Василий. Ловко вынул изо рта вставную челюсть и положил на стол.

   - Сыграем что ли по-соседски, тряхнем стариной.- И тасует уже в руках крапленую колоду.

   - Ты, - говорит, - мне глаза, а я тебе зубы.-

   Эдуард Петрович замычал от ужаса и проснулся, мокрый от пота.

   Осмотрелся, точно больница. В палате человек пять, все под капельницами.

   - Реанимация, - промелькнуло в голове, - и вправду, доигрался. Водка какая-то паленая попалась, зараза.-

   А в окно свет бьет яркий, ослепляющий. Отвернулся бы, да в руке игла и тело не слушается.

   - Парализованный!- осенило Эдуарда Петровича. И стало ему до того тоскливо и одиноко, как никогда ещё не было.

  

   - Какую чушь ты тут написал,- удивилась жена, прочитав из другой комнаты его мысли,- тебе что делать нечего что ли, писатель. Полку бы прибил в коридоре - на одном гвоздике держится. -

   Максим Александрович передал ей следующее сообщение: - Не лезь в моё воображение, занимайся собой.-

   -Подумаешь, - обиделась Саша и замолчала.

   Это была необыкновенная женщина. Её удивительная способность проникать в чужое сознание была для неё обременительна - она не доставляла ей ни радости , ни удовлетворения. От природы Саша была крайне не любопытна и вдобавок рассеянна, и поэтому её существование было и так сопряжено с массой неудобств, а тут этот дар, совершенно бессмысленный и бесполезный даже в быту. Было бы лучше, если б его не было, хотя с другой стороны, благодаря этому дару она и встретила Максима.

   Саша была тогда на последнем курсе и готовилась к "защите диплома" Кавалеры её не интересовали. Как-то абстрактно может быть, В перспективе. Она не задумывалась об этом. Успехом у мужчин не пользовалась. И они как будто её не замечали и обходили стороной. Ей они тоже были до лампочки, тем более что она постоянно читала их мысли. "Пигалица какая-то" "Серая мышь", "Воротничок" - ничего оскорбительного, было бы о чем сожалеть. И обижаться, в принципе, на что.

   А с Максимом она познакомилась случайно на остановке. Если бы не её дар- он не подошёл бы первым. Уехал бы на другом автобусе. Просто его мысли ее шокировали. Нет, там не было никакой порнографии, ничего аморального и предосудительного, там даже и чувств - то, как таковых не было, Именно мысли - свежие и волнующие, как весенний ветер. И она потянулась к нему и раскрылась полностью, обнажив не только сердце, но и душу. Нет, она не жалеет ни о чем. Пусть он оказался неудачником и не преуспел в жизни. Разве это главное. Она и сама из себя немного представляет - стандартный набор обыкновенного обывателя, плюс этот дар. Уж лучше бы она была просто женщина - рентген. Пользы бы было больше для окружающих

   А его писательство не такой уж и порок. Самовыражение для мужчины, как глоток воды - без него они чахнут и умирают или, как там в его рассказе - пьют водку. Слава богу, её Максим не пьющий.

   У ее подруг мужики тоже с придурью: один рыбалкой увлекается, один нумизматикой. Ничего плохого о них не скажешь.

   Но Максим был другого мнения о её друзьях, да и саму Сашу воспринимал несколько иначе, чем она сама. Да, раньше он был влюблен и старался не замечать мелочи, но с возрастом, каждый пустяк приводил его в такое неистовство, что он едва сдерживал себя. Его писательство это уход от реальности, работа для души, а деньги он зарабатывал другим способом - охранником в книжном магазине. Там он и пристрастился к литературе. Всех модных авторов перечитал.

   Работа не пыльная, одни женщины. В бабьи разборки он не вступал, с начальством не заедался - был на хорошем счету. И сам был доволен и люди не жаловались. Только дома у него не ладилось никак. И всё из-за её способности проникать в чужие мысли. О чем не подумаешь - она уже всё знает. Угораздило же ее родиться такой.

   По молодости он воображал, что она инопланетянка и это его возбуждало и приводило в восторг. Он гордился её талантом, как своим собственным и всячески развивал его, думал, что из неё будет толк, а она оставалась равнодушной к знаниям, её ничего не интересовало. Удивительно, как она, вообще, закончила институт?

   -Сканируя преподавательский состав, - рассмеялась Саша, - я тебе сто раз рассказывала

   Максима Александровича передернуло: - Никакой жизни. Да отстанешь ты от меня или нет?

   Не беспокойся, я сейчас уйду, Пиши.-

   Когда она наконец ушла, он попытался снова погрузиться в виртуального Эдуарда Петровича, но не смог.

   " Может он умер там в реанимации?"

   - Да не умер он, - сказал сосед Василий,- а надоел. Чего в нем такого примечательного? Не мужик, а тряпка. Ты лучше про настоящего человека напиши.-

   - Чего ты ко мне привязался, - возмутился Максим, - телепат, что ли? И откуда ты, вообще, взялся? -

   - Откуда надо, - отрезал Василий, - давай пиши! -

  

   Осенним вечером, в полнолуние, когда стемнело и зажглись фонари, в одном из отдаленных уголков центрального парка, который находиться рядом с музыкальным театром, появился Я Василий Иванович, бывший сосед Эдуарда Петровича по лестничной площадке.

   Первые несколько минут моего существования были самыми несносными по ощущениям. Меня трясло, как в лихорадке и я ничего не соображал. Внутри стояла какая - то тошнота и окружающий мир мне был противен.

   Откуда, зачем и почему я здесь - у меня даже вопросов таких не возникало.

   Кое-как я добрался до ближайшей скамейки и попытался взять себя в руки.

   Луна смеялась надо мной, а деревья шушукались. Я отчетливо слышал, как они сказали: "Болван, голый, потому и замерзает". И только спустя некоторое время я понял, что надо одеться. Оказывается, к груди я прижимал костюм, тот самый, парадный, в котором меня похоронили, а новые туфли уже были одеты на босу ногу.

   А когда до меня дошло, что я мертвец - меня вырвало, и Луна уже не смеялась, а ржала как лошадь.

   Воспоминания возвращались ко мне маленькими порциями, иначе бы я не выдержал, и меня разорвало бы на части. А так я переварил почти всё, хотя некоторые фрагменты из прошлой жизни мой новый организм не принял - меня полоскало до полуночи. В полночь ко мне подошла собака, лохматая и не ухоженная из дворняжек и легла у моих ног. Мне сразу же стало легче, как будто отпустило. И первое мое желание было закурить.

   - Подожди, - остановил его Максим, - я тоже покурю

   -Кури, - материализовался сосед Вася, - я не возражаю.- Он уже сидел в кресле напротив.

   Максим Александрович онемел.

   - Я, наверное, сошел с ума, - подумал он

   -Нет, ты и вправду какой-то ненормальный. Хочешь быть писателем, а всего боишься.

   Ничего у тебя тогда не получиться, поверь, - хитро сощурился Вася.

   Максим Александрович впал в ступор и находился там несколько часов. У него страшно болела голова, его мутило, ему было трудно сосредоточиться. Сознание плавало и ускользало, а он гонялся за ним, как неопытный рыбак за своей первой щукой, оставаясь почти в полной неподвижности. Наконец его раздвоенность прошла, и он обрёл свое прежнее состояние - одномерности. Всё обозначилось и стало узнаваемым.

   Вот комната, её убогая обстановка: старомодный стол, потрепанный диван, черно-белый телевизор, выцветшая репродукция на стене. В углу чемоданы с бельем, старые газеты, журналы. Берлога старого холостяка - с первого взгляда видно: ни тапочек, ни занавесок на окнах. Боже, и стоило ли сюда возвращаться? Зачем? Что он забыл в этом унылом существовании?

   Максим Александрович брезгливо присел на краешек дивана и закурил.

   - Дурак, - сказала за спиной жена Саша, - что ты пишешь? Разве так трудно отличить белое от черного? Ты меня удивляешь, Максим, честное слово. Идешь на поводу у какого-то вурдалака! - Маразм, Максим, маразм и полный отстой! -

   Саша даже раскраснелась вся от волнения. Восемь часов она терпеливо выслушивала и исполняла капризы клиентов. Саша работала в парикмахерской (Ноги были как деревянные, спина - не сгибаемая, в голове - каша, а он, он целый день писал эту муру и не приготовил ужин, не вынес мусор и не сходил в магазин за кормом для кошки). Да она и так больше его зарабатывает, Меньше спит, ничего не ест, не тратит бумагу. Да у нее даже лишних колготок нет - ходит как оборванка, и во всем, во всем она себя ущемляет...

   Короче, прорвало. Но Максим Александрович молчал, Он был благодарен ей хотя бы за то, что она выдернула его из холостяцкой квартиры Василия. Этот несносный призрак ему порядком надоел - привязался как банный лист, честное слово. А Максиму хотелось начать что-нибудь новенькое, необычное, может быть даже эротического содержания.

  

   2008 г.

109

Стрекалова Т.А. Холодный отблеск     "Рассказ" Проза, Мистика

  Отважные люди водятся на свете!

  Например, они женятся, живя безнадёжно в одной комнате с родителями. И даже заводят детей.

  А иные и того не имеют. Гнездятся по друзьям и родственникам, снимают углы, чердаки, подвалы. И ничего! Жажда жизни так и переполняет. Они бывают веселы, влюблены, счастливы. Притом, что временами хнычут, жалуются. А им говорят: "Так вам и надо!". Говорят: "Нечего жениться! Нечего радоваться! Вот у нас трёхкомнатная - и то не рады. Куда ж вы-то в калашный ряд? Да ещё младенца туда же?".

  А они плюют! Они женятся! И случаются с ними порой удивительные вещи.

  *

  Красивую Веру мама мечтала пристроить за какого-никакого миллионера без жилищных проблем. А Вера вышла за Федю Холодного из Архангельска. И стала Верой Холодной.

  Не той Верой Холодной, которую в далёком 19-м неистовые поклонники то ли уморили в белых лилиях, то ли удушили в объятиях - нет, обычной. Неартистичной. Живой и здоровой.

  Федя из Архангельска поселился у Веры в коммуналке Лефортово и тринадцатиметровую комнату перегородил шкафом. И, прежние домоседы, Верины родители сделались необычайно подвижными. Всё-то тянуло их в гости, по музеям, на пешие прогулки от Сокольников до Кусково. Таким образом, у Веры с Федей родился Василёк.

  Кроватку втиснули между шкафом и Веро-Фединой постелью и зажили ещё счастливей, и никакой холод, вопреки фамилии, не остужал семейный очаг.

  *

  А у Феди водился родной брат. И тоже из Архангельска. Того звали совсем по-дремучему: Тихон. И жил он на семи ветрах, в свободном полёте, вольным соколом на птичьих правах. Потому то и дело заносило его в гости к брату, да так часто, что вскоре сделался он шестым членом семьи, и когда поздним зимним вечером, взявшись за шапку, деликатно начинал он откланиваться, дружная семья обычно восклицала: "Ну, куда ж ты в такую стужу, на ночь глядя?!", и стелила ему ветошку под столом. А потом раскладушку купила.

  *

  Жить бы, радоваться, да приехала тем временем в Москву Зина из Костромы. В поисках лучшей доли. Тоже, наверно, за миллионера собиралась. А встретила Тихона.

  Такому событию никто не удивился: как-то естественно показалось, что у молодых симпатичных людей бывает личная жизнь.

  В один знаменательный день на пороге коммуналки возникла ещё одна счастливая Холодная семья. Вере с мамой ничего не оставалось, как поспешно накрыть на стол: отметить судьбоносное событие. И стали Холодные Тихон с Зиной спать под столом. Временно, конечно! Когда-нибудь в далёком будущем будет у них свой угол, а пока...

  Ну, не отправлять же родственников мыкаться по чужим людям!

  ...пока все предавались розовым мечтаниям. То Вера с Федей, то Зина с Тишей, то любящие старики-родители, а то общим сходом. О будущей благоустроенной жизни. О том, как будет у каждого из них по собственной квартире - разумеется, у всех на одной лестничной клетке (куда ж им друг без друга?! одна семья, считай!), и как они свою клетку отгородят от внешнего мира, и площадь увеличится за счёт общего холла, и как...

  ...а Вера с Зиной убаюкают Василька и вот шушукаются! Или крошат вдвоём огурцы да лук в салат и вот переговариваются! О том, что неплохо бы выделить одну из кухонь под прачечную-кладовую, где б машину-индезит поставить, и стеллажи бельевые, и доску гладильную, и сушилку, и...

  ...а у Василька и Зининого будущего ребёночка будет детская, где станут они жить-дружить, игрушками делиться, и комнату покрасят им Вера с Зиной в цвет пронизанной солнцем листвы, и занавеска будет, как облако, и ковёр, как лужайка в цветах, и...

  И, и...!

  много чего "и"!

  А вот обведут вокруг мечтательным взором - и вся мечтательность долой: те же 13 метров, комод старенький, зеркало ещё от бабушки, в рамы рассохшиеся ветер снег бросает...

  - Чего, девчонки, плачете? - зависнет в дверях вернувшийся с работы Тихон.

  - Тесно...

  - В тесноте, да не в обиде, - утешительно вставит папа.

  - И верно! - спохватятся молодухи, - если б сто комнат, разве сидели бы мы за столом таким тесным кругом? Смотрите, как у нас уютно! Как в норке!

  И мама добавит:

  - Стены впритык - мышка не пробежит! - это же фэн-шуй! защита каждой спине. Прямо спиной ощущаешь: крепость несокрушимая!

  И дальше - вся разулыбается, как солнце:

  - Вот и Тихон пришёл, все дома, сердце на месте, своя коробочка. Садитесь-ка ужинать, всё готово, посидим-поедим, друг на друга поглядим...

  И давай по-быстрому на стол метать всё, что есть в печи... то есть, при современной жизни - в кроватном углу, одеялом закрученное, подушками заваленное - чтобы с пылу-жару...

  - Ах, мама! Что бы мы без тебя делали?!

  А Тихон тихо-тихо скажет:

  - Не плачьте, девчонки! Я придумаю что-нибудь.

  И придумал! Такую простую вещь! Как раньше-то не сообразил?!

  *

  Зеркала расширяют пространство. Эту истину Тихон то ли слышал где, то ли читал. И поверил! В 13-ти метрах-то - и не тому поверишь!

  На следующий день притащил он большущее зеркало, в деревянной раме, с косой гранью, пускающей зайчики. И все обрадовались.

  Вера обрадовалась, потому что - говори, не говори - а приятно лишний раз убедиться, что ты Вера Холодная. Зина - потому что пускай ты не Вера - всё равно Венера. Мама - потому что - Венера, не Венера - но ведь была когда-то! Обрадовались папа с Федей и Васильком - потому что все рады, потому что весело в комнате, и смех и шутки под потолок, и зайчики во все стороны, и Новый год скоро, связку ельника над столом подвесим - и вообще - хорошо всем вместе!

  *

  Сразу возник вопрос - куда зеркало вешать?! Стены все сверху донизу заняты всяческими полезными для преодоления тесноты приспособлениями. Когда в доме два архангельских мужика - приспособления множатся, как грибы после дождя. Многоярусные полки, антресоли, раздвижные шкафы. О таком нефункциональном предмете роскоши, как зеркало, как-то не думали - а вот глядишь ты! - и оно имеет смысл!

  - Дверь! - снизошло на Тихона гениальное решение. Федя от восхищения чуть не задохнулся. Не успел папа задаться инженерной мыслью "выдержит, не выдержит", как сразу выдержало: Федя с Тишей прижали настежь распахнутую дверь к простенку, взвизгнули дрелью, заскрежетали отвёрткой - и пожалуйте, любуйтесь - зеркальная створка мягко шевельнулась, блеснув на всю комнату.

  - Здорово! - захлопала в ладоши женская половина - и папе оставалось только смириться:

  - Ладно, пусть... Ну, дело сделали - закрывайте дверь-то!

  И дверь закрыли.

  

  Во мгновение ока скромная обитель удлинилась в два раза. Образовался светлый коридор, от которого не хотелось отводить взгляда. Грани зеркал искрились всеми цветами и кидали отсветы.

  - Старое зеркало на комоде отражается, - объяснил эффект Тихон.

  - А красиво! - заворожено пролепетала Вера.

  - Сказка! - в тон ей шепнула Зина, - просто дворец хрустальный.

  Мама уже вершила святое дело по устройству стола:

  - Ну, замечательно! Дворцом обзавелись, теперь будем ужинать и в зеркала любоваться.

  *

  Поначалу так и сложилось: дружно повалили за стол, с удовольствием набросились на картошку с капустой.

  Цепляя вилкой картофелину, Федя вытянул шею и замер.

  - Ешь, ешь, Федь, - напомнила Вера и тоже подняла глаза.

  - Ха, - озадачено пробормотал Фёдор, - а ведь и впрямь как-то свободнее стало.

  Все оглянулись по сторонам. Нет, и стены, и шкафы были на месте.

  - Чего-то не пойму..., - закрутил головой Тихон, - как будто на улице сидишь...

  - Да голодные - вот и кажется, - разумно пояснила Зина, подкладывая мужу капусты, а потом зябко передёрнула плечами, - вообще, похоже, с давлением что-то.... Наверно, снег пойдёт.

  И только Василёк на своём высоком стульчике продолжал сосредоточенно возить ложкой в эмалированной мисочке - его по-прежнему защищали родные стены.

  - Как странно, - поёжилась Вера и уставилась в зеркало на двери, - такое впечатление, что мы в нём где-то далеко-далеко! Как-то слишком...

  - Ну, потому что два зеркала друг на друга в упор глядят, - убеждённо проговорила Зина. - Гадание святочное - знаешь? - когда ставят зеркало против зеркала и на жениха гадают...

  - Нам только женихов не хватает..., - пробурчал растерянный папа и отложил вилку. Все примолкли.

  - Пусть попробуют! - довольно натянуто пошутил Тихон. Никто не услышал: каждый озирался и ёрзал на стуле. Над столом застыла тишина, на столе стыла картошка.

  - Да нормально! - не очень уверенно высказался Федя, - чего мы вдруг...?

  - Да, - промямлил папа, - действительно, всё в порядке.

  - Давайте, налегайте! - энергично засуетилась мама, в попытке спасти привычную атмосферу, - кому ещё подложить? Тиша, давай, тебе ещё кусок! Ты у нас герой дня!

  - Герой... за всех горой..., - поскрёб макушку Тихон, - ладно, поживём - увидим!

  *

  Увидели наутро. Вернее - не увидели.

  В темноте зазвонил будильник, и Тихон продрал глаза. Хотел привычно накрыть его рукой - и не обнаружил. Будильник надрывался громко и отчётливо - но где-то не здесь.

  - Федь! - сонно прохрипел Тихон, приподнявшись в сторону ФедиВериной постели, - угомони его: сына разбудит!

  Ему никто не ответил. А будильник голосил что есть мочи.

  - Федь! - сердито рявкнул брат и рывком сел, привычно нащупывая край стола, что б не врезаться лбом. Пальцы прошли пустоту.

  *

  А Фёдор в это время тоже искал ладонью звенящий будильник. И тоже натыкался не на него, а на вещи весьма непривычные.

  Ну, не привык он, чтобы вместо вертикальной плоскости стены попадалась под руку плоскость горизонтальная неясного назначения, и выключателя как не бывало, и ничерта не разобрать в кромешной декабрьской мгле! А будильник надрывается, как сумасшедший! Найду - расшибу, заразу!

  Федя поискал рукой решёточку Васильковой кроватки. Рука ушла в бесконечность. Господи! Федя подскочил, панически замахав во все стороны руками, как космонавт, шагнувший в открытый космос! Не было Василька! Но хоть Вера-то тут?!

  Мужская длань нащупала привычные формы.

  - Ты чего, Федь? - шевельнулась Вера и ойкнула, - а где стена-то?!

  - Василёк где?! - прорычал Федя, кидаясь в неизвестность - и тут же навернулся на громоздкий предмет, перекрыв вопли будильника грохотом и нехорошей руганью.

  К счастью, дополнительные звуки разбудили Василька, иначе бы родителей хватил удар. Детский плач раздался как будто издалека. Вера сорвалась с постели:

  - Василёк! - и тут же налетела на стену, ощутимо ударившись, - вот она, стена!

  За стеной, плакал сын.

  - Тьма египетская!

  - Волчья ночь!

  - Подарки новогодние!

  Наконец, Вера, шаря по стене в поисках прохода к ребёнку, нащупала выключатель, и под её радостный вскрик комната осветилась. И потрясённые супруги инстинктивно метнулись друг к другу.

  Впрочем, следующим движением Вера устремилась в обнаруженную возле выключателя дверь, и только прижав сына к груди, огляделась.

  Сказать было нечего. Пульс не зашкаливал, в голове не гудело, в глазах не троилось. Нет, на здоровье это не спишешь.

  - Тихон! - отчаянно позвал Фёдор. Будильник отмучился, и в наступившей тишине прозвучал далёкий голос брата:

  - Ау!!!

  *

  Пожалуй, только северные леса не уступят по грандиозности открывшейся картине. Чтобы увидеть потолок, приходилось запрокидывать голову, а стены разглядывать в бинокль. И это была их спальня. Да, по всем признакам - она. Знакомая кровать - с тем же одеялом, но какая-то уж больно здоровая! На своей они очень плотно умещались, благо молодые были и стройные, а на этой кувыркайся хоть вдоль, хоть поперёк, и ещё останется место. А вот другая мебель была уже незнакомой - но всё в лучших традициях классического интерьера. Во всяком случае, Вера именно так представляла спальню своей мечты.

  Фёдор нервно ткнул кнопку мобильника:

  - Слышь... друг! Задержусь: у меня дома чертовщина какая-то, прикрой с тылу, за мной не станет!

  Сразу после этого в дверь ввалился Тихон, волоча в охапке вцепившуюся в него Зину:

  - Не, я не пойму - чего происходит? Инопланетяне шуткуют, зверюги?! Зинку напугали! Ей же нельзя волноваться! Зин! Ну, чего ты за мной босиком? Лежала б уж, простудишься...

  Зина слабо поскуливала:

  - Я без тебя боюююсь!

  - Вот! - развёл руками Тихон, - боится! А чего бояться? Вроде, не нападает никто. И вообще... неординарное явление, конечно, а всё ж... нечего паниковать. Зин! Мне на работу надо!

  - Боюююсь..., - подвывала Зина.

  - Звони, договаривайся, - вздохнул Фёдор, - ситуация требует. Как потом только объясняться будем?

  Тихон окинул взглядом обширные апартаменты и тоже вздохнул:

  - И у вас купол цирка? Мы с Зинкой до вас прямо стадион пересекли! Не, я не удивляюсь. По нынешним временам ничему удивляться не приходится. Аномальные явления, полтергейст... лишь бы не очень хулиганил. Ну... вас нашли - пойдём теперь маму-папу искать!

  И впятером, считая Василька, они отправились в неведомое.

  Неведомое впечатляло оглушающе. За массивной филёнчатой дверью в стебельчатых виньетках открылся по меньшей мере Большой зал Екатерининского дворца. На противоположном его конце в приоткрытые высокие двери виднелось что-то столь же грандиозное. Колонны, фестоны, гирлянды, Атланты... и немыслимое обилие зеркал.

  - Размножились..., - пробормотал Тихон и сдавлено скомандовал, - так, ребята... всем держаться за руки - и быстро пересекаем....

  Пригибаясь и суетливо оглядываясь, семейство затрусило к дальним дверям, отражаясь в зеркалах.

  - Это всё мы виноваты..., - скулила Зина, и Вера жалобно поддакивала:

  - Мы с Зиной альбом смотрели... и всё говорили: нам бы, нам бы...

  - Ну, и чего страшного? - подал голос Фёдор, - пока всё нормально.

  - Нам с Зинкой, когда шли к вам - тоже ничего показалось, - проговорил Тихон, - а щас чего-то жутко... сам не пойму. Ладно, смотреть в оба - идём на северо-запад, там по отношению к столу кровать родителей была.

  В огромные романские окна брезжил рассвет.

  После анфилады Версальских зал они достигли бело-голубых покоев, напомнивших расцветку покрывала и коврика папа-маминой постели. И действительно, ко всеобщему облегчению, с бледном свете, сочившимся сквозь прозрачные небесные гардины, многократно отражённая в каждой из зеркальных стен, показалась кровать со знакомым в полосочку пододеяльником. Да, кровать была непривычно велика и помпезна, но на ней спали папа с мамой - ничего покуда не подозревающие: видно, будильник, при всей своей истошности, до них дозвенеться не смог.

  Сон уже отпускал их, и папа, наконец, открыл глаза, успев удивиться торжественному предстательству молодой смены и значительному выражению лиц.

  - Вы чего, ребятки? - буднично спросил папа, прежде чем разглядел за их спинами нечто необычное. И тогда уже вытаращил глаза:

  - Это что такое?!

  - Так и так, - сурово доложил обстановку Фёдор. Папа долго и ошарашено оглядывался, после чего отчаянно затормошил жену:

  - Мааать!

  Но мама спала, как ангел.

  - Мама! - наперебой зашумели дети, - проснись!

  - Что? - заоблачным голосом отозвалась, наконец, та, не раскрывая глаз.

  - Да проснись, мать! - заорал муж, - ты погляди, что вокруг!

  - Вокруг? - переспросила мама и подняла веки. - Ничего особенного, - медленно обойдя взглядом величественные консоли, прошептала она, - ступайте, я хочу спать. Верочка, справляйся сама, раз не считаешься со мной. Я же говорила: Фёдор тебе не пара!

  - Мама! - в ужасе вскричала Вера, хватаясь за голову. Фёдор вытаращил глаза, шатнулся назад и плюхнулся в случайно подвернувшееся кресло.

  - Мать! - взревел папа, - да ты что говоришь-то?!

  - Меня здесь нет, я не хочу вас видеть..., - медленно прошептала мама, отворачиваясь.

  Час от часу не легче!

  - Мам! Что с тобой? - озабоченно присела на кровать Вера, - ты что, заболела?

  Остальные переглянулись:

  - Плохо себя чувствует?

  - Давление померить...

  - Врача вызвать?

  - Сюда?! Представляю, что с ним будет!

  - Это всё снегопад, - всхлипнула Зина.

  - Может, и снегопад, - задумчиво протянул Тихон, - может, и весь Версаль из-за него?

  *

  В голубые окна смотрели сумерки.

  К вечеру все немного успокоились. В конце концов, ничего опасного не происходило. Даже Зина перестала вцепляться в Тихона и начала с интересом разглядывать внезапно явившийся дворец.

  - А может, оно и ничего? - высказался Фёдор. - Может, нам за наши муки дар выпал?!

  Зина с Верой оживлённо шушукались, заглядывая во все двери и углы. Среди обилия зеркальных зал отыскалась и вполне комфортабельная кухня, где девочки, поначалу опасливо, но с каждой минутой всё уверенней, принялись стряпать. Накормленный Василёк спал в своей кроватке, в комнате, удивительно схожей с той, какую они рисовали себе. И прачечная с бельевой отыскались - точь в точь, как обе нафантазировали: в синем кафеле, со всякими техническими наворотами.

  - Вер, а ведь сбывается наша мечта! - хихикнула Зина, всё ещё не решаясь верить в чудо.

  И Вера хихикнула в ответ:

  - А что? Полтергейст не всегда же вредный.

  В конце долгих блужданий обнаружили свою старую комнату и дверь с купленным вчера зеркалом, преданно смотрящим в бабушкино на допотопном рассохшемся комоде. Через неё и вышли в тесный коридор родной коммуналки, на обшарпанную кухню, где, на подоконнике докуривая чинарик, сосед поприветствовав их словами:

  - Вас что-то не видать никого? Думал, уехали куда.

  *

  Вечером семья собралась к столу в большой шоколадной кухне.

  - Вот что я думаю, - решительно произнёс Тихон, - раз уж выпало нам на долю такое приобретение - надо не бояться, а жить со всем удовольствием безо всяких объяснений. Какая нам разница, что за причины, и по каким метафизическим законам это действует? Обошёл дом: всё как прежде, даже трещина у подъезда и выбоина с торца. Версаль - он только в нашей комнате! Стало быть - наше! Давайте не гадать, а Новый год встречать. Мы с Федькой завтра ёлку купим. Пусть хоть раз в жизни нормальная будет. Хоть Василёк увидит, что это такое.

  Папа согласился:

  - Пожалуй. Тревога - тревогой, а радость - радостью. Законов мы не нарушали, совесть чиста - а пятое измерение и нехорошая квартира - это не к нам: у нас хорошая!

  - Да, - задумчиво проговорила Вера, - я сейчас к маме ходила - она всё лежит, "уходи" говорит. Я ей поесть носила - нетронутое стоит. Давление померила - нормально.

  - Да и я заходил... и меня гонит.

  Вера тихо заплакала.

  - Вер..., - преданно склонился к ней Федя, - не придавай значения! В таком возрасте могут быть внезапные странности...

  - Перепады настроения, навязчивые мысли..., - склонилась Зина с другой стороны и предложила:

  - Давай-ка, я загляну к ней. Может, со мной будет посдержанней: всё ж я не дочка, и в положении....

  Это было мужественный шаг: Зина робела в зеркальных лабиринтах. Впрочем, Тихон тут же подхватился:

  - Я с тобой!

  Не успели они выйти за дверь, как все явственно услышали далёкие, но отчётливые шаги - и среди сверкающих кафелей пронёсся вздох облегчения:

  - Слава Богу! Кажется, идёт!

  И верно: спустя пару минут в кухню вошла мама. C ней всё было в порядке: спокойная поступь, спокойный взгляд. Правда, как и прежде, устремлённый в бесконечность. И отрешённое выражение моложавого - не скажешь, за пятьдесят - лица, похожего на античную маску в потолке, окружённую растительной лепниной.

  Не произнося ни звука, мама как ни в чём не бывало, прошла на свободное место, и Вера поспешно поставила перед ней порцию каши.

  - Мааать! - позвал папа, подбираясь ближе, но Вера сделала предупреждающий жест: пусть придёт в себя - и, переглянувшись, все уткнулись в тарелки. Одна мама так и не притронулась к еде. Сидя прямо и чопорно, она скользила равнодушным взглядом по убранству обстановки и лицам близких - до тех пор, пока зрачки её не остановились на Зине. Мать так и впилась глаза в глаза! Зина вздрогнула и затравленно уставилась ответным взглядом. И все видели, как плечи её передёрнуло.

  - Ну-ну! - ободрительно потрепал её по плечу Тихон и отгородил ладонью, - не обращай внимания.

  Так, в придавленном состоянии, состоялся семейный ужин.

  Ночь встретили с лёгкой опаской, впрочем, бессонницы не случилось - зато утро опять удивило. Конечно, не так, как накануне! Теперь они ко всему были готовы.

  Зеркал стало ещё больше. Зеркальные простенки, зеркальные потолки.

  - Плодятся, как дрозофилы! - пробормотал Фёдор.

  - Зеркала, зеркала..., - на Веру снизошёл поэтический тон, - двое встретились, полюбили друг друга, и пошли у них дети, внуки и правнуки...

  - Ты чего, Веруш?! - захохотал Федя.

  - Да так, к слову сказалось. Федя! А ведь если всё идти да идти - пожалуй, такОе отыщется!

  - Да мы весь день вчера гуляли! Конца-краю нет! Интересно - жутко. Но жрать, Вер, чего-то надо. На работу пора. Апартаменты сдавать? Вопрос ещё не изучен.

  В дверях возник Тихон:

  - Слышь, Вер... Пригляди за Зинкой: чего-то вялая. Навести, померь давление, а мне бежать нужно.

  - СчастлИво! - проводила Вера мужчин и пошла к Зине. Зеркальный паркет скользил под ногами, и Вера плыла Екатериной Великой через мраморно-хрустальные залы. Кружевная бело-персиковая спальня Зины напоминала подарочную коробку с атласных лентах, и Зине следовало бы бесконечно всплёскивать руками от радости и млеть от эстетического наслаждения. Вместо этого она неподвижно лежала в пуховых одеялах, уставившись на алебастровые лепнины потолка, такая же бледная.

  - Зиночка, ты чего? - упала Вера на край резной кровати, торопливо вынимая тонометр: медицинское образование в какой-то мере позволяло обходиться своими силами:

  - Ну-ка, дай, рукав закатаю!

  - Ничего не надо, - медленно процедила Зина, не повернув головы. - Вера, нечего таскаться в нашу спальню! Думаешь, очаруешь моего мужа? Думаешь, ты красавица...?! Как же ты похожа на свою маму! У обоих зеркальные глаза!

  Вера попятилась и осела на ковёр подле постели:

  - Чего?!

  - О Господи! - простонала она в следующую минуту, - Зиночка! Да что же это?! - и бросилась вон, зарыдав на бегу:

  - Папа! Василёк!

  Она сразу рванулась в детскую: захотелось прижать к себе Василька. Мальчик спал в кроватке, а возле неё стояла мама и недвижно глядела на внука.

  - Мама! - в слезах вскрикнула Вера, - ты очнулась?! Мама! Ну, ты-то - ты прежняя?!

  - Отойди от ребёнка, - гранёным голосом изрекла мама, - ни ты, ни Фёдор не должны видеться с ним!

  Вера охнула и шарахнулась назад. Мама безжалостно посмотрела на неё светлыми блестящими глазами.

  "И правда, зеркальные!", - задрожав, прошептала Вера, но самые зеркала ещё были впереди! Мать покосилась на Василька и чуть поморщилась:

  - Какое, всё же, неприятное существо... дотронуться противно: пачкается, пищит... это всё вы! Вы отвратительные родители, ваше пагубное влияние погубит его: ну, что вы можете ему дать?! Даже квартиру купить не в состоянии! Сидите на моей шее, отравляете мне жизнь! Я подаю в суд о лишении вас родительских прав... на основании ювенального закона!

  Вера, задохнувшись от слёз, кинулась к кроватке и выхватила сына - как вдруг почувствовала стальной зажим на запястье. Мать положила на него свою тонкую интеллигентную руку - и зафиксировала намертво. Вера рванулась - но мама холодно глядела ей в глаза и сжимала запястье. Становилось ясно: противостоять ей так же немыслимо, как кандалам, приваренным к железной стене.

  - Папа! - истошно завопила Вера, с ужасом глядя на мать, - папа! Спаси меня!

  Мама медленно и твёрдо отодвинула Веру - и сонный тёплый Василёк выскользнул из Вериных объятий столь естественно и легко, будто находился где-то в иной среде, и между ним и Верой не существовало соприкосновения.

  - Папа! - из последней мочи заорала Вера, и тут вдали, в дальних залах послышались шаги. Они приближались, но как-то слишком медленно. Конечно, папа немолодой человек, но...

  Вера всё ещё цеплялась за сына, но пальцы никак не могли ухватиться и срывались, а мать невозмутимо и твёрдо уносила ребёнка в распахнутые двери, за которыми начиналась парадная лестница - громадная, края её выпадали из поля зрения, и вела она куда-то вверх, и заворачивалась в немыслимой вышине... Господи! Ну, не было этой лестницы! Ещё утром не было! Куда? Куда она ведёт? А может, никуда? Может, это просто отражение?! Не разобрать, где стены, где потолки - сплошь нагромождение зеркальных плоскостей, всё от всего отражается, многократно повторяясь, сто, двести, тысячу раз - так, что кружится голова!

  Папа! Ну, где же ты, папа?! Ну, что же так долго?! Вот же, рядом с дверью шаги! Я кричу тебе - неужели ты не слышишь?!

  Не задерживаясь у двери, шаги зазвучали дальше и понемногу стали стихать, явно удаляясь.

  Вера бросилась обратно через зал. Мать уходила с ребёнком - но неторопливо, и ничего не стоило добежать назад. Сильным ударом Вера распахнула дверь.

  И в первый момент даже не удивилась - только вскипела от гнева: мать, спиной к дочери, неспешно двигалась прочь от дверей, через торжественный зал к высокой ампирной арке, унося Василька. Его было хорошо видно из-за левого маминого плеча: пушистая макушка с мягким хохолком, свесившаяся ручка с перевязочкой, а под правым маминым локтем - босые ножки в знакомых пижамных штанишках. Вера застыла на месте: её Василёк! И тут же оглушил кошмар - она крутанулась назад: мать поднималась по зеркальной дворцовой лестнице, из-за её плеча виднелся светлый хохолок. Обе удалялись и скоро должны были скрыться за поворотами - и тогда...? Ведь по этим залам - по ним же век можно бродить!

  У Веры в голове понеслись странные мысли: так вот почему у людей по две ноги-руки?! Вот почему мозг разделён на правое-левое полушарие! Она представила себе выкройку для шитья: выкройка же прикалывается на ткань, сложенную пополам! Пополам! И так же мысленно - она взяла ножницы - и разрезала недошитое платье. На две половины, по линии сгиба. И тогда - стало легче. Она уже знала, что делать. Она побежала догонять маму. Вверх по лестнице и к арке через зал. Стремительный бег разом покрыл все расстояния, и Вера опять вцепилась в Василька:

  - Мама! Отдай, мама!

  - Негодная девчонка, - презрительно бросила мать и без усилия толкнула её, так что Вера полетела на пол - и возле арки зала, и на зеркальной лестнице, и, несомненно, покатилась бы по лестнице вниз, но успела схватиться за подол маминого платья - очень знакомого платья, домашнего, любимого платья! Платье оказалось не таким убийственным: оно не отшвыривало Веру и не выскальзывало из рук.

  За аркой открылся громадный бассейн, похожий на озеро. Как он появился, Вера уже не думала. Она думала, что вода достигает края, и глубина не менее трёх метров, а лестница ведёт в бельведер. Бельведер - это беседка на крыше, и неё открывается вид на всю Москву, потому что она - высоко-высоко над Москвой! Может быть, даже выше останкинской башни! А Василёк - он ведь не птичка и не рыбка!

  "Мама! Опомнись!", - Вера всё тянула за мамино платье - только бы не разорвалось!

  - Мне это надоело! - в раздражении пробормотала мать, - сколько лет я уже терплю этих дармоедов! Надо бы проучить!

  Непостижимым образом бельведер отражался в бассейне. Градации отражений. Игра света под разными углами друг к другу. Из бельведера был виден бассейн. Мать подошла к краю. Бассейна и бельведера. Она вытянула руки. В руках, свесив головку, повис сонный Василёк.

  " Я схвачу его! - подумала Вера. - Я схвачу - или стану птицей! Стану рыбой!".

  И Вера стала птицей. Она метнулась вслед за летящим Васильком - и с размаху толкнула его... в бассейн. Мать кинулась с бельведера - наперерез: перехватить мальчика - но Вера же стала птицей! И попалась на пути, и обе столкнулись - и полетели. Им ничего не осталось, как летать!

  Нет, Вера стала рыбой! Она нырнула в бассейн вслед за Васильком - и вынырнула, ища его. Вот он, Василёк, слева от неё! Она схватила его левой рукой. А Василёк оказался справа. Беспомощно барахтается! Но почти не нахлебался воды - только проснулся и заплакал. И Вера схватила его правой!

  Мать стояла на краю бассейна и, наливаясь гневом, тянула руки. Но Вера уже выпрыгнула из воды о противоположную сторону и перемахнула через бортик. И побежала! Быстро-быстро! Как только могут молодые ноги! Она бежала и бежала куда-то прочь, в непостижимую даль дворцовых лабиринтов, где её никто не отыщет. Бежала - и прижимала к себе Василька. Правой и левой рукой. И только уже на немыслимом расстоянии, заблудившись в невероятном количестве зал - сообразила, что держит в объятьях двух Васильков. Совершенно одинаковых. Одного правой рукой. Другого - левой.

  *

  Тихон долго и придирчиво выбирал ёлку, пока его не окликнул подоспевший с работы Фёдор:

  - Ну, как?

  - Да вот... облезлые все какие-то.

  - Так ведь не Архангельск.

  После долгих блужданий по елочному базару они всё же подобрали более-менее симпатичную, закрутили шпагатом и двинули домой:

  - Щас Верка обрадуется!

  - Слушай, чего у меня с Зинкой-то? Прямо чокнулась! Она мне утром такого наговорила! Я думал - меня кондрашка хватит!

  - Положение..., - пожал плечами Фёдор, - они ж в это время все чудят! Не бери в голову.

  - Федь... это чего такое?! - замедлил шаги Тихона подходе к дому. Фёдор насторожился, тревожно вглядываясь:

  - Что-то случилось...

  Возле дома клубилась толпа, стоял неясный гомон, а главное, присутствовали символы беды: скорая помощь и милицейская машина. За спинами нельзя было разобрать источник волнений, но совсем с краю сосед по коммуналке, без обычного чинарика, что означало крайнюю серьёзность ситуации, поддерживал под плечи совершенно дряхлого старика в знакомом чёрном пальто:

  - Крепись, отец! Вишь, какое дело....

  Старик неуклюже семенил ногами, без конца всхлипывал, из горла то и дело вырывались хриплые обрывки:

  - Я ж ненадолго... я ж хотел сюрприз... на рынок... праздник... Федька ёлку купит...

  И в этот момент тесть увидел Фёдора. Лицо его перекосила слёзная гримаса:

  - Федька! Федькааа! Верка... и мать... вон там...

  Фёдор выронил ёлку.

  *

  Поодаль хмурый милиционер бубнил в диктофон:

  - Невероятно! В этой части дома ни одного окна! С крыши? Но чердак заперт, ключ у дворника! Да, летальный исход. Две женщины, молодая и пожилая. Что я думаю? Молодую жалко. Вылитая Вера Холодная!

  *

  - Ну, вот что! - решительно произнёс Тихон. - Надо это всё кончать! - с этими словами он шагнул к зеркалу, привинченному ко входной двери, с зажатой в кулаке кувалдой:

  - Я тебя, сволочь, сейчас ликвидирую! Как класс! Вали отсюда со всем своим семейством, - тут он с размаху ударил по стеклу, и зеркало разлетелось вдребезги. - На хрена нам такие Версали!

  И далее принялся крушить зеркальную крошку до самого мелкого состояния:

  - Чтоб памяти о тебе не осталось!

  "Боммм!", - звякнуло позади, и все обернулись к комоду. Бабушкино старинное зеркало прошлось глубокой трещиной. И вслед за этим - разнёсся далёкий гул.

  - Разбитое сердце моё..., - невзначай вырвалось у Феди, трепетно прижимавшего рукой вновь обретённую Веру.

  Проблемы ещё оставались: Зина лежала в спальне, уставившись в потолок, мама бродила неизвестно где. Хотя - в целом история подошла к концу. На следующее утро от былых покоев осталась только старая 13-метровая комната. Где проснулись и мама, и Зина - и обе ничего из происшедшего не помнили.

  И стало всё по-прежнему. Правда, чуточку похолоднее. Потому что - ничего на свете не проходит бесследно. А впрочем, Новый год не заставил себя ждать, и нарядили ёлку, подвесив её через весь потолок, и Васильки тянулись к сверкающим звёздам и дождям с восторженным: "Ууу!!!". Оба Василька.

  Федя первые дни всё спрашивал Веру:

  - Ну, какой же из них - настоящий?!

  А Вера только в растерянности пожимала плечами и жалобно лепетала:

  - Не знаю! Я их в бассейне перепутала!

  А потом - все привыкли. Так, что казалось - иначе и быть не может! И стало в семье два Василька. И никто так и не узнал, который - зеркальный. Это и неважно: в детстве всё переносится легко....

110

Таллахасси Ф. Бабочка     "Миниатюра" Мистика

   Солнечные лучи безмятежно скользили по камням, путаясь в складках старых листьев плюща. Божьи коровки терпеливо копошились в цветочных клумбах под окном, то и дело стряхивая пыльцу с золотистых лепестков разросшихся хризантем. Кузнечик вспрыгнул на оконную раму и, нетерпеливо поводя высокими сильными лапками, принялся скрести усами по стеклу.

   Маленький Даниэль любил наблюдать за обитателями их дивного сада, часами просиживая перед распахнутым настежь окном и вдыхая ароматы луговых трав, неразборчиво доносящихся с дикого поля за особняком. Он даже завёл собственную тетрадь, где подробно записывал все самые важные события своего небольшого королевства.

   Вчера, к примеру, на подоконник забрался жук-рогач. Представить только, целый жук! Даниэль осторожно поймал его старой фарфоровой чашкой из любимого бабушкиного сервиза и долго не решался выпускать, внимательно вслушиваясь в недовольное жужжание по ту сторону белой стенки. Ему казалось, что жук говорит с ним, возмущённо требуя отпустить обратно на волю. Даниэль успокаивал его и принимал, как почётного гостя, осторожно пересадив в большую треугольную бутыль из-под виски, привезённую некогда отцом из самого Дафтауна, ныне пустую и всеми забытую.

   Показав жуку все любимые игрушки, книги и даже распив с ним из маленьких позолоченных чашек по глотку чая, Даниэль, как настоящий добродетельный хозяин, задал благожелательный тон встречи, при этом неприминув оставить главный сюрприз напоследок.

   Большая железная дорога была его нескончаемой гордостью и предметом безграничной зависти других детей его круга и положения. Вредный Бродерик - сын дядюшки Бедфорда, делового партнёра отца - несколько раз порывался разломать хлипко покачивающийся на старых рельсах состав, но Даниэль ему этого не позволял, метко бросаясь по хулигану лиловыми камешками аметиста, затаившись в своём излюбленном укрытии за комодом.

   Жук, как и положено истинному джентльмену, долго раскланивался и лишь затем изволил совершить поездку в пассажирском вагоне, наслаждаясь сменяющимися видами из окна. После они долго прощались и обещали заглядывать друг к другу в гости, радуясь славно проведённому времени.

   Однако сегодня на подобные высокие визиты день был небогат. Дело шло к вечеру, и маленький Даниэль, отужинав со своей семьёй в скрипучей гостиной первого этажа, незамедлительно возвратился к себе в комнату, дабы посвятить время своему тщательно составляемому справочнику подданных садового королевства. Засидевшись дольше обыкновенного, он был нещадно отруган их стремительно теряющей былую стать гувернанткой Люси и незамедлительно препровождён в кровать. А сверх того, предусмотрительно оставлен без свечей, что не позволяло ему продолжить работу и не оставляло иного выхода, кроме как забыться жарким усталым сном.

   Разбудил его едва слышный трепет и лёгкие потоки ветерка, бывшие в эту душную летнюю ночь сущим благословением. Мягко потерев рукой ещё не открывшиеся толком глаза, Даниэль сладко зевнул и в тот же миг различил в тугом пыльном воздухе спальни нежданный для этого времени года аромат прелой осенней листвы. Он был настолько чист и свеж, что Даниэль, не задумываясь, вдохнул полной грудью и весело рассмеялся. Никто не явился на его смех, ведь каждому было известно, что смеющийся во сне ребёнок предвещает дому мир и процветание. Спугнуть нежданную удачу не смели ни родные, ни слуги - каждому хотелось покоя и надёжности в их сложный, стремительно меняющийся век.

   Даниэль открыл глаза и рассмотрел во мраке ночной комнаты маленькую бьющуюся тень. Прямо перед ним, хлопая большими блёклыми крылышками, парила огромная, размером с две его собственные ладони, бабочка. Потянувшись к дивному гостю, Даниэль изобразил некое подобие поклона, насколько это было возможно в сидячем положении, и, сложив пальцы в маленький кулачок, подставил бабочке указательный, предлагая присесть.

   Как истинная леди, та, неспешно примерившись, опустилась на предложенное место и встряхнула крыльями, будто оправляя складки платья. Даниэль рассматривал гостью со смесью недоверия и восторга. Никогда ещё к нему не залетали столь почтительные особы. Повернув бабочку к призрачному лунному свету, маленький хозяин душной комнаты любовался радужными переливами огромных голубых крыльев, обрамлённых чёрной бархатной каймой и рассматривал тонкие стебельки усиков, беспокойно шевелящихся в ночной тиши.

   Медленно расправив свёрнутый в пушистую спираль хоботок, бабочка осторожно прикоснулась к пальцу Даниэля. Он ощутил мгновенный укол, подобный досадному комариному укусу, и невольно дёрнул ладонью, сбрасывая гостью. Бабочка всё так же парила рядом, в то время, как он рассматривал крохотную набухающую каплю крови в месте загадочного укуса. Даниэль укоризненно покачал головой и накрыл пальцы влажными от пота простынями, пытаясь унять неприятное покалывание.

   Бабочка сделала нетерпеливый круг по комнате и вновь остановилась напротив него, призывая показать ей владения так же, как Даниэль до этого демонстрировал их жуку. Нехотя поднявшись, хозяин церемонно оправил ночную сорочку и пригласил проследовать к сундуку с игрушками. Однако, вопреки этикету, гостья сразу же вспорхнула на главный вагон железной дороги, предлагая Даниэлю запустить состав и прокатить её по своим роскошным землям.

   Побоявшись запускать громкие механизмы, чтобы не перебудить всех домашних, Даниэль, подойдя к столу, протянул руку и осторожно коснулся трубы паровоза. Состав медленно двинулся по рельсам, постукивая на соединениях истёртых шпал и везя свою единственную пассажирку к высоким горам. Бабочка покачивалась на крыше неторопливо движущегося вагона и выжидательно всматривалась в уходящие вперёд пути.

   Они играли всю ночь. При свете луны Даниэль зачитывал ей свои самые любимые сказки, давал посидеть на плечах оловянных гвардейцев и даже поднёс к зеркалу, чтобы она могла насладиться бликами света на своих чудесных крыльях. А утром, проснувшись, он так и не обнаружил ни следов укуса, ни самой бабочки. Даже поезд стоял на том же самом месте, где был оставлен после гостеприимной прогулки с жуком.

   В следующую ночь Даниэль поклялся не спать, но усталость минувшего дня сморила его, едва голова коснулась подушки. Но так же, как и в предыдущий раз, его разбудил тихий шелест крыльев и биение ветерка. Его знакомая вернулась, чтобы повторить ночную трапезу и бесхитростные забавы. Даниэль решил, что назавтра следует непременно принести для неё самый большой и самый красивый цветок из сада, чтобы она смогла восседать на нём, как королева.

   Однако, в следующий раз, когда всё было готово, а маленький Даниэль в нетерпении ёрзал на кровати, то и дело подбегая к распахнутому окну и всматриваясь в душную, полную ночных ароматов тьму, бабочка прилетела не одна.

   Двое ночных красавиц мерцали своими бесподобными крыльями прямо перед носом Даниэля, ожидая, когда он изволит пригласить их к столу. Завернув длинный рукав сорочки, хозяин с привычной добродушностью стерпел два лёгких укола и пригласил гостей полюбоваться набивным алым бутоном душистого Фальстафа. А в следующую ночь уже три бабочки, рассекая застоявшийся воздух, катили по железной дороге и, кружа над хозяином комнаты, слушали новые необычные истории из его любимых книг.

   Даниэлю становилось хуже. По ночам он играл с прибывающими и прибывающими группами бабочек, танцевал, кружился в бьющимся в так его пульсу вихре сказочных крыльев. Но с утра, просыпаясь невероятно бодрым, к обеду он покрывался биссиренками пота и чувствовал необычную слабость в руках, на которых ещё ночью, как за королевским столом, восседали множества бабочек со своими ослепительно-голубыми крыльями.

   Через несколько недель, метаясь в бреду на кровати, Даниэль рывком открыл глаза и обнаружил, что комната сплошь наполнена бабочками. Они сидели всюду. На сундуках с игрушками, комоде, мягких креслах, книжных полках, старых канделябрах, полу, подоконниках, стенах, и даже железную дорогу уже не было видно среди яркого ковра сияющих в свете луны голубых крыльев. А самого Даниэля покрывала живой простынёй одна сплошная голубая шевелящаяся масса.

   Тихое шуршание крыльев больше не завораживало его. Оно казалось зловещим, будто шёпот тысяч голосов прокатывался по комнате и выжидательно замирал, нетерпеливо предвкушая свой ночной пир.

   Семейный врач разводил руками. Состояние мальчика стремительно ухудшалось, анемия распространялась уже на всё тело, а оно, в свою очередь, за одну ночь пошло мелкими синими крапинами. Спешно вызванный доктор, покачал головой и сообщил, что ребёнок разлагается заживо, а священник, проводивший обряды в спальне вот уже третьи сутки твердил, что на сына Кларенсов наложено проклятие. Вот только сам он против такого мощного колдовства был бессилен, и ребёнка следовало непременно отдать на попечения монастыря.

   Но Кларенсы, как светские люди новой эпохи, всё больше доверяли врачу, а потому вывозить поражённого неведомой инфекцией сына, способного умереть по дороге в храм, из семьи наотрез отказались.

   К третьему дню новой луны маленький Даниэль сипло дыша, смотрел на своих родных не понимая, зачем к нему пришло столько народу. Прощаясь с любимейшим из отпрысков, миссис Кларенс была безутешна и осталась в ночь у кровати обречённого.

   Едва первый солнечный луч пробился из-за верхушек раскидистых деревьев сада, маленькая детская ладошка опустилась на голову матери и выжидательно замерла. Миссис Кларенс вздрогнула, очнувшись от наполненного горем беспокойного сна, и, гортанно всхлипнув, последний раз посмотрела в глаза своему ребёнку. Но затем, удивлённо подалась вперёд, не веря самой себе.

   Маленький Даниэль выглядел абсолютно здоровым и счастливо улыбался окидывая мать лучистым взглядом пронзительно-голубых глаз. Такого оттенка миссис Кларенс не припоминала у него с самого рождения. Но Даниэль лишь переливисто засмеялся, словно бежавший неподалёку от их поместья полевой ручеёк, и бодро привстал, приковывая ярким взором мать к месту.

   - Мама, ты любишь бабочек? - неожиданно спросил он и игриво склонил голову на бок.

   Миссис Кларенс не нашлась, что ответить, и, не веря своему счастью, прижала сына к себе. Тот какое-то время терпел объятия матери, а затем, деловито отстранившись, улыбнулся и, свесив бледные ножки с кровати, уверенно встал на пол.

   Взяв растроганную свершившимся за ночь чудом мать за руку, он с улыбкой повёл её к распахнутому настежь окну. А когда та в изнеможении прислонилась к старой деревянной раме, и вдохнула полной грудью запахи цветочных клумб, отступил на шаг и ярко улыбнулся. И зрачки его сами собой хлопнули, словно крылья бабочки, а под кожей щеки на мгновение проступили длинные овальные тельца с выжидательно замершими усиками.

111

Таляка аль-Тернатив     Оценка:5.95*7   "Рассказ" Фантастика

  

Аль-Тернатив

  

   И хотя до вечера было еще очень далеко, однако Шахерезада была вынуждена начать дозволенные при чрезвычайных обстоятельствах речи.

   -Волей Аллаха, помимо которого нет Бога ни на земле ни на небе, славься о великий султан, повелитель земли, хранитель порядка и надежда правоверных. Смилуйся над недостойной твоей рабой, не сумевшей оправдать оказанного ей доверия.

   -Не бойся, о, Шахерезада, отрада родителя и любимая слуга царя, - Султан ответил женщине благосклонным кивком. - Не будет тебе казни, ибо все, что должно случиться, в руке Аллаха всемогущего, а от человека зависит лишь его благочестие и старание. Твои же старание и благочестие - несомненны.

   Султан любил своего куратора по аномальным исследованиям. Любил не только потому, что Шахерезада была, во всех смыслах (веселый нрав, почтительные манеры, высокая грудь) привлекательной особой, хотя и поэтому тоже. Кроме чисто женских достоинств куратор была еще и толковым специалистом. Пожалуй, лучшим из всех кто когда либо занимал эту должность. Не ее вина, что на объекте произошло ЧП. Наоборот, она сумела локализовать последствия и уже подготовила доклад обо всем что раскопал подотчетный ей отдел.

   -Оставь же сомнения, о благоразумная Шахерезада. Говори без страха обо всем, что я должен услышать.

   Куратор поднялась с колен.

   -О великий султан, наверняка до тебя дошли сведения, что эксперимент с темной материей в Европе прошел, если конечно это слово можно применить в данном случае, успешно. Исследователи пробили брешь в пространстве времени и заглянули за край, отведенный детям Адама. И узрели они то чего не должны были видеть до самого страшного суда, по крайней мере, пока на то не будет воля Всевышнего и фирмана владыки правоверных. А раз это случилось, то я взяла ученых под стражу и велела бросить их в зиндан, а лабораторию опечатать, все данные засекретить покуда не будет на то твоя воля о, повелитель, а отчет принести тебе, чтобы ты решил дальнейшую судьбу этого проекта.

   Султан нахмурился. Иблисовы дети! Он всегда не доверял ученым, возомнившим о себе неизвестно что и собравшимся, ни много ни мало, как проникнуть за пределы мироздания. Разве не сказано в Книге, что у мироздания нет границ, а те что установлены не для человека? Так нет же полезли куда заповедано.

   Впрочем, он сомневался что у них действительно что-то получилось и тревогу Шахерезады списывал на ее излишнюю перестраховку. Куратор была преисполнена достоинств, но один небольшой недостаток у нее все же нашелся, она была слишком легковерна в отношении паранормальщины и часто рассказывала своему султану "сказки" которыми кто-то другой предпочел бы не обременять слух повелителя. Но даже этот недостаток из уст Шахерезады был достоинством, ибо она умела интересно рассказывать даже полные абсурда истории.

   -Поведай же мне скорей о мире, который узрели безрассудные франки, - сказал султан.

   Внешне он оставался совершенно серьезным, но втайне готовился услышать еще одну байку из цикла "тайные инструменты". И Шахерезада не обманула его ожиданий.

   -В том мире почти все подобно нашему, о несравненный держатель государства, - начала она. - По крайней мере, в тех пределах, которые мы имели возможность изучить. Планета та имеет точно такой же радиус и массу что и Аль-Терра, расположена она(предположительно) на таком же расстоянии от солнца и солнечная система на первый взгляд не отличается от нашей. География морей и континентов так же идентична. Химический состав, насколько мы можем судить без непосредственного контакта и лишь на основе спектрального анализа элементарных частиц совпадает с тем, что окружает и тебя, о несравненный, хотя радиационный фон немного выше.

   -Так может быть эти пустоголовые ученые на Аль-Терру же и взглянули и лишь необычность способа встревожила тебя, о, рассудительная? Я знаком с их теорией "кротовых нор" кои могут быть "вырыты" этим их "адронным коллайдером" и то что пространство время можно ими выворачивать, да простит нам Аллах саму мысль об этом, как заблагорассудиться. Даже так, что будешь видеть самого себя, причем со стороны, и это не будет оптическим явлением вроде отражений в зеркалах или телевидения. А радиация так это погрешность измерений проведенных необычным образом. И простой осел покажется чудовищем, если рассматривать его через з... зеркало. Кривое зеркало я имею в виду.

   -Ты прав, о мудрый повелитель моря и земли, так могло быть, - Шахерезада открыла папку. - Но мы обнаружили и отличия, необъяснимые погрешностью приборов. Радиация не остаточный след прохождения лучей сканеров через "кротовую нору", она присуща самому тому миру. И первым следствием этого является отличие био и микробиосферы от той, что радует всех правоверных в твоих владениях. Впрочем, виной отличия может быть и деятельность обитателей альтернативного нам мира... Равно как и сама повышенная радиация, кстати.

   -Постой-постой, о Шахерезада, гроза преступивших законы мироздания. Ты говоришь деятельность тех кого вы нашли в "кротовой норе" отличается от нашей? Значит это правда параллельный мир, а не мы сами, смотрящие на себя через изгиб вселенной?

   -Пусть твой гнев будет подобен бичу из акульей шкуры и пусть он обрушиться на меня, если я введу тебя в заблуждение, о справедливейший из смертных, но, боюсь, что это так. Несмотря на явное общее сходство, имеются и расхождения, которые не объяснишь несовершенством наших систем наблюдения. В настоящее время уже отмечено значительное расхождение между миром который Всевышний дал людям и миром с изнанки космоса. В том мире широко распространены генетические и ядерные испытания, необузданно развивают промышленность и почти уничтожили озоновый слой космическими ракетами и выбросами вредных веществ. Вызваны же эти расхождения отличием политического устройства Аль-Терры и ее двойника.

   -Политика? - переспросил султан.

   -Именно так, мой повелитель. Политическая карта за гранью мира совсем иная, чем у нас. Некоторое сходство есть, видимо миры развивались параллельно, но в какой-то момент произошло ветвление(прости, могучий царь, мы не нашли другого термина для обозначения феномена который развел прежде идентичные миры) развития нашей и параллельной цивилизаций. Истории разминулись, Предположительно это случилось во время войны, которую мы называем Мировым Джихадом, а там она считается Второй Мировой.

   Султан заметил оговорку в словах Шахерезады, но его мысли были заняты другим.

   -Они успели устроить две мировых войны?

   -Они почему-то поделили Мировую войну надвое. То что мы считаем первым этапом они выделили в отдельный конфликт и назвали Первой Мировой, а собственно передел мира - Второй. Но что самое серьезное, это то что исход войны у них получился совсем другой, нежели чем у нас. И именно это заставило меня заморозить проект. Только ты, о великий, можешь решать, что будет дальше со всеми кто переступил через запретное знание.

   -Я хочу знать насколько велико отличие.

   -Так велико, как если бы вселенную поставили на голову. Начнем с того, что сверхдержавой там является ЮЭСЭЙ. Кстати, она есть и в нашем мире.

   -Где это? - удивился султан.

   Он щелкнул тумблером и между ним и Шахерезадой зажглась объемная голограмма: глобус Аль-Терры. По умолчанию глобус был повернут к пользователю самым выгодным ракурсом и султан потратил пару мгновений, чтобы полюбоваться раскинувшимся на три континента царством. Он знал границы своих владений до мельчайшей подробности, но все равно никогда не упускал случая. Хотя бы мельком. Окинув взором Благословенные Земли, султан начал разглядывать карту, но страны упомянутой куратором по аномальным явлениям не находил. Заглянул в Европу, Азию, наклонился высматривая мелкие государства в Африке

   -Это в другом полушарии, о владыка, - деликатно понизив голос, подсказала Шахерезада.

   Султан "коснулся" рукой глобуса. Сенсорная голограмма послушно развернулась. Взору открылась обширная территория, помеченная как имеющая нейтральный статус. Когда-то это был реальный претендент на Тихоокеанский бассейн, но после банковского кризиса и неудачного меряния флотами с Японией потихоньку стагнировал и фактически развалился(хотя сами аборигены это отрицали) на части. Теперь там было несколько государственных образований, иногда много и громко о себе заявляющих, но в основном безвредных. Различать разобщенные американские штаты при таком масштабе было хлопотно, да и не особо нужно, поэтому практически всю Неразделенную Северную Америку так и отметили USA. Unseparated States. Именно это и сбило с толку царя царей, он искал на карте государство, а не коалицию серых пятен.

   -Ах, да, теперь понял о чем ты говоришь, - кивнул султан. - Но... Лидирующее положение в мире?

   Владыка правоверных засмеялся. Он любил хорошую тонкую шутку, порой проходящую по грани абсурда(но не выходящую за грани приличия, разумеется) и Шахерезада всегда могла ему в этом угодить.

   Однако сейчас куратор осталась серьезной. Похоже, она не шутила.

   -Его ведь раздолбал Дальневосточный Союз, то есть тогда еще Япония, разве не так? Султанат тогда вмешался и помог ей ресурсами в отместку за то что американцы помогали первую половину войны Германии, вторую половину - СССР в их войне против друг друга, а потом активно сопротивлялись вводу этих стран в Султанат.

   -Так мой господин, но ты прав, Япония сама не смогла бы сделать и половины того, без поддержки Султаната, а нашей великой страны в том мире нет!

   -Что значит, нет Султаната?

   -О великий правитель, там нет даже и упоминания о Султанате, который возник и вознесся в своем величии как раз по итогам Мировой Войны. Вместо Великой Страны там есть несколько стран постоянно предъявляющих друг другу какие-то претензии и не испытывающие друг к другу ни малейшего уважения и частенько спорящих, а то и воюющих между собой. Те же Германия и Россия... В том мире о великолепный, Султанат не вмешался в Мировую войну и, да простит меня Аллах, не распространился на пол мира, как у нас. А правоверные влачат жалкое существование. Страны населенные ими лишь сырьевой придаток у промышленно развитых стран. Жизнь у них сурова и нестабильна, а разум их смущен радикализмом и наркотиками. Вообще, это касается почти всех народов, которые составляют великий Султанат. Мне было стыдно и страшно видеть до какого позора могут скатиться люди, которые у нас преисполнены достоинства.

   -Воистину страшный мир открыли твои подопечные, - от волнения султан начал прохаживаться туда и обратно. - Вот что, притормозить проект конечно надо. Не хватало еще, чтобы наш мир подцепил оттуда чего и разделил судьбу того несчастного мира. Но, деликатное и тщательное наблюдение надо оставить. В крайнем случае... Шайтан подери, еще и эти выборы на носу...А знаете что, это может нам пригодиться. Если немцы на следующих выборах наберут достаточно голосов для проталкивания своих местнических нацистских законопроектов, проект Аль-Тернатив может послужить козырем для переманивания избирателей. То же самое, если вдруг и на Руси взбрыкнут с форсированным коммунизмом.

   -Твоя мудрость бесконечна, о великий султан, но разве это возможно? разве имеют микроскопические партии хоть малейший шанс победить на выборах? Разве не доказал Мировой Джиха...

   -Мирный! Мирный Джихад! - не выдержал владыка.

   -Смилуйся о, великий султан!

   Глядя на распростершуюся ниц Шахерезаду, султан нервно покусал губу. Он понимал, что сорвался и что для политика его ранга это непростительно. Но на него слишком подействовала картина другого мира, где люди совершали такие ошибки. Нелепые ошибки!

   У них ничего подобного не было с тех пор как Турция предложила Германии и СССР не валять дурака и не убивать друг друга, а объединиться на взаимовыгодных условиях. С тех пор Германия была общей промышленной зоной, Турция и Аравийский полуостров нефтяным донором, а Россия занималась возобновляемыми ресурсами, такими как пищевая промышленность, лес ну и так далее, а попутно еще и экологическим компенсатором бурной деятельности человека.

   Некоторые политики были против благополучия своих стран. Ну, постреляли тогда, да. Много, кстати, постреляли. Всех кто хотел войны, во всех трех странах и извели. Политические программы трех совершенно разных государств друг под друга гораздо тоньше доводили, окончательно решили это лишь с появлением в конце сороковых взаимного ядерного контроля(жуткая но и жутко эффективная штука) но все же стерпелись. А потом как в некоторых семьях по расчету вдруг вошли во вкус. Быстренько экономический баланс уравновесили, а там дело дошло и до полного объединения с общим, правда ограниченным автономиями, управлением. С тех пор...

   Думал султан о прошлом, но занимался настоящим. Шахерезада отличный специалист, но иногда и самым лучшим надо вливать клистир. Вообще, оговорка куратора занимающегося совсем по другой теме была простительна, но ведь нельзя же начать выговор и прекратить его не завершив? Это подрывало авторитет. Поэтому султан продолжил с максимально допустимой по отношению к молодой помощнице строгостью:

   -Шахерезада Ивановна, ну ты же образованный человек, работник умственного труда в третьем поколении, но почему ты путаешь некоторые, совсем разные понятия? Ладно я, я могу вас понять, у меня бабка точно так же путала, она вообще Мирный Джихад Моровой Язвой называла, но ведь вы то не старая большевичка с Брянщины, а молодой русский специалист. Что подумают в других партиях, если до них дойдут слухи, будто бы вы смешиваете все в кучу? Только одно, султан пытается укрепить позицию русского блока всеми возможными, пусть даже и не честными, способами. Думаешь, немцы в восторге, что мы их снова обошли? А турки? Они вообще обижаются, седьмой раз с выборами пролетают, сама видишь, пришлось Шестову Павлу Викторовичу, на старости лет мимикрировать только чтобы общественность не бурчала. И тут ты. Что если тебе придется все это перед депутатами со всего султаната повторить? Скандала не избежать. Ладно, с мелкими партиями мы разберемся, но ведь на это и крупные обратят внимание. Как думаешь, как я буду выглядеть, если мое доверенное лицо ляпнет такое перед собранием Правоверных, Православных и Правозащитников? Да все ястребы в восторг придут. Я понимаю, самые вменяемые поймут, что твое открытие гораздо важнее, чем оговорки и надо будет работать именно чтобы у нас ничего подобного не случилось, но ведь депутаты не все такие, найдутся и другие. А вы! Ох уж эта молодежь!

   Нет, о Шахерезада, услада слуха моего, так дело не пойдет. Сейчас подготовишь полный отчет и отдашь его на экспертизу, а сама сразу пойдешь поработаешь с профоргом. Пусть он тебя понатаскает для выступления. Думаю, это понадобится.

  

  

  

  

112

Тихонова Т.В. Воспоминания Ундервуда     "Рассказ" Фантастика, Постмодернизм

  Когда приходится подолгу топтаться на одном месте, ожидая, к тому же сам не зная чего, существа словоохотливые и энергичные начинают своё ожидание с того, что оглядываются в поисках собеседника и восклицают: "Вы слышали, завтра опять похолодает!" или "Правительство вновь поднимает цены на хлеб... это форменное безобразие!", "А вы слышали, что..." При всей восклицательности этих восклицаний, они мало трогают самих восклицающих. Они ищут того, кто поможет им пережить томительное ожидание.

   Если повезёт и в очереди найдётся такой же словоохотливый фрукт с экстравертной сущностью, то остальная очередь в своём сухом интровертном остатке будет вынуждена слушать их увлечённое щебетание. Она узнает всё о их близких и родственниках, о соседях и учителях их детей, если у них нет детей и родственников, то придётся послушать о знакомых и знакомых этих знакомых...

  Вот и Ундервуд, оказавшись на свалке вещей и событий, не мог долго молчать. Его тошнило от постных физиономий рассорившихся Шарнира и Дамского Корсета, злило молчание, устремлённое в свою узину, Сякухати. Он то и дело взбрыкивал клавишами и елозил кареткой. И снова, и снова принимался выяснять:

   - Э-э, - тянул он свою волынку, - так видел кто-нибудь, наконец, этого непонятного старика? Какой он, этот Старьёвщик Время? Он, должно быть, немец. Или англичанин?

   - Не-ет, - возразил остов тонкой узкогорлой Вазы, - он китаец.

   - Ну, что вы, как можно, - вмешался молчаливый Кусунгобу, - он из страны Восходящего Солнца.

   - У него левый глаз китайца, а правый - выдает его тибетское происхождение, - заметило Первое Восхождение на Вершину Мира.

   - Глупцы, вы его никогда не видели и не можете увидеть, ведь он ездит на улитке. Вы же всегда на много мер забегаете вперёд, а потом живёте одними воспоминаниями, - вставила Сякухати.

   Оскорблённые "глупцы" умолкли, насмешливо рисуя в своём воображении старика, едущего верхом на улитке.

  

   Ундервуд не умел рисовать, но слово "воспоминание" застряло в нём. Поэтому он нервно чакнул и отбил начало строки. Подумал мгновение и записал вдруг на клочке забившегося в клавиши холодного воздуха. Это вдруг гласило:

   "Воспоминания Проспера Додсона, секретаря из юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь".

   Растерялся от собственной смелости и огляделся. Очередь озадаченно молчала, ожидая продолжения.

   - Ну же! - воскликнула разочарованно Ваза. - Признаться, я с удовольствием почитала бы что-нибудь этакое... мм... романтическое.

   - Неет, - Первое Восхождение на Вершину Мира придвинулось ближе, - покорение! Экспедишн! Эксплоре! Трэвел!

   - Драму, - холодно пожелал японский кинжал Кусунгобу.

   А Ундервуд уже не слышал их. Он чакал и чакал, выдавая ворох знаков в секунду, которые с любопытством ловили его собеседники. Начало показалось им похожим на дневник.

   "Не имея возможности писать каждый день, я вменил себе в правило записывать события хотя бы за месяц. Итак, ноябрь. Унылый месяц, холодный и сырой, с дымящими от сырых дров каминами и плохо натопленными комнатами, с отсыревшим постельным бельём в номере, и смог, смог, мерзкий смог. Из того ноября мне запомнился всего лишь один день. О нём и пишу.

   Контора, куда мне удалось устроиться на работу с таким трудом и всего лишь жалким секретарём, на самом деле для меня означает меблированную комнату ближе к службе на две остановки метро, чем прежняя, гарантированный завтрак из двух яиц и неплохого кофе, весьма сомнительную вероятность ленча и не каждый день обед. Ну что ж, это совсем неплохо, когда ты уже собрался съезжать с квартиры, не имея никакого шанса её оплатить".

   - Фу-у, дохляк какой-то! - прошипела Ваза. - Чувствую, с двумя яйцами в день и без обеда, не дождаться мне никакой романтики. И для него это ещё совсем неплохо. Это отвратительно, молодой человек...

   "В конторе нас сидит пять человек. Две машинистки, Грейс и Уинифрид, два курьера, Бен и Чарли, и я. Представив меня, хозяин, мистер Хьюит понадеялся, что мы будем дружны. Я же в этом отношении был настроен скептически, поскольку по части всяческих знакомств большой бука. Когда мне кто-нибудь надоедал своим обществом, мне всегда хотелось воскликнуть: "Пошёл уже вон, дурак!" Но, понятное дело, сдерживался. От сдерживания меня начинало здорово пучить - от злости на самого себя и того, кем это чувство было вызвано.

   Так вот здесь я увидел как раз прекрасный образчик того типа людей, от которого старался держаться подальше. Бен, что-то около тридцати двух лет, вялого телосложения, с зализанным бриолиновым пробором, хлопнул меня по плечу и хакнул в ухо:

   - Ха! Меня зовут, Бен, дружище.

   Я возненавидел его сразу, но сказал, что рад знакомству. Перевёл взгляд на второго джентльмена и понял, что в этом случае всё обстоит немного лучше. И точно. Чарли лишь меланхолично кивнул:

   - Чарли.

   А моё внимание уже полностью переключилось на машинистку с очень обычным именем Грейс. Подстриженная под мальчика, худющая и плоская, как палка, в своём платье-мешке, перевязанном тонким ремешком. Завораживала её манера переплетать ноги дважды. Она закинула ногу на ногу и ещё умудрилась завести носок одной ноги за щиколотку другой. Эта странная конструкция из двух длинных ног в туфельках на пряжках и заставила меня обратить внимание на неё. Уинифрид же была такая Уинифрид, что я тут же отвёл взгляд, едва кивнув. Сдобная, с изюмовой родинкой на губе, с поиском мужчины её мечты во взгляде. Такие особы, на них только взгляни, как они уже начинают готовиться к свадьбе..."

   - А эта, со стрижкой под мальчика, хороша! - задумчиво сказало Первое Восхождение на Вершину Мира.

   "День прошёл тихо и скучно. Грейс и Уинифрид стучали по машинкам, не отрываясь от своих отчётов. Мне же пришлось бегать по этажам, собирая документы к отправке - Бен и Чарли ехидно посмеивались, объясняя, что я ещё не представляю, какая работа мне досталась. Я же посматривал на треугольное личико Грейс, она искоса приподнимала ресницы, но продолжала стучать по клавишам машинки. Получалось, что она вовсе и не смотрела на меня, а следила за текстом отчёта.

   Когда мы, следуя обычаю, вышли в курительную комнату, Бен, выпустив колечко дыма мне в нос, сказал:

   - Как вы, Проспер, относитесь к традициям?

   - Ммм, - промычал я нечто невразумительное.

   Потому как говорить, что ты относишься к традициям положительно, было не модно, а сказать, что мне плевать на них, было бы странным, оказавшись впервые в конторе, в которой ты собрался задержаться хотя бы до оплаты текущих долгов.

   - Так вот, - хохотнул Бен, - по традиции новичок угощает старичков виски.

   - Хмм, - подтвердил существование традиции Чарли, дружелюбно ухмыльнувшись.

   Поэтому по окончании рабочего дня, в семь вечера, когда только хлопнула дверь за хозяином, мистером Хьюитом, весьма довольным, что его работники ревностно борются с дневным заданием даже сверхурочно, я отправился в бар на другой стороне улицы. И вернулся с двумя пакетами сандвичей со сносной ветчиной и приблизительной свежести лососиной, двумя бутылками виски, шампанским и льдом.

   Надежды мои, что Уинифрид, пожиравшая меня взглядом весь день, окажется пуританкой и покинет наше собрание, не оправдались. Грейс же сидела на краешке своего стула, сплетя нервно ноги, и потягивала умопомрачительный мундштук дюймов пятнадцать длиной.

   - Что будут пить дамы? - спросил я, откупоривая шампанское.

   - Виски со льдом, - хрипло ответила флегматичная Грейс, и я ещё больше увяз в симпатии к ней.

   Шампанское пожелала Уинифрид. Бен и Чарли получили свой виски.

   Не прошло и тридцати минут, как Уинифрид набралась. Она стала непрерывно хихикать и всё время говорила "мы с Проспером" - "мы с Проспером пойдём в театр", "мы с Проспером словно родились под одной звездой". Это было отвратительно.

   Грейс же лишь улыбалась томно, а её обведённые чёрным глаза косили отчего-то на Чарли, сидевшего справа, и это томное косоглазие всё больше бесило меня. Бен стал как-то агрессивно оттирать меня в угол, и я подумал было, что он неровно дышит к Грейс и заметил моё внимание к ней.

  Каково же было моё удивление, когда он положил руку на колено Уинифрид, а та оттолкнула его, посмотрев в мою сторону.

  "Ребята, тут я пас", - подумал я и взял шляпу.

  Моя старая федора, как мне казалось, была мне к лицу. И я повернулся к Грейс, чтобы продемонстрировать ей это.

   - Как? Проспер, вы уже уходите?! - от выпитого у Уинифрид вместо "уходите" вышло "уодите".

   - Да, мне, к сожалению, пора, - ответил я, глядя на Грейс.

   Тут двери открылись, и все замерли как в немой сцене. На пороге стояла брюнетка в норковом манто. Её взгляд пробежал по всем участвующим в традиции лицам и остановился на мне.

   - Добрый вечер, миссис Хьюит, - отмер первым, как ни странно, Чарли.

   Его меланхоличное лицо очень изменилось. Оно словно порозовело от удовольствия. Взгляд получил некую определённость, которая до этого отсутствовала. Голова приняла элегантный наклон, этакий - свысока и одновременно покорный. Такая метаморфоза меня удивила. И я по привычке посмотрел на Грейс.

   Её длинные ноги отчего-то оказались сплетены всего на один раз, и в этом я уловил её напряжение. Томность из глаз улетучилась, и её место заняло... раздражение. Нда. В нём она была ещё великолепней. И всё это великолепие теперь смотрело на брюнетку с модной стрижкой "паж".

   - Добрый вечер, Чарльз. Мистер Хьюит, мальчики, у себя? - спросила брюнетка губками с непрорисованными по-модному уголками.

   - Мистер Хьюит уже ушёл, миссис Хьюит, мне очень жаль, что вы разминулись, - проворковал совершенно приторным голосом Чарли, подойдя к брюнетке, - вы на машине? Разрешите, я вас провожу?

   Брюнетка же лениво разглядывала меня.

   - Это вы новенький? - спросила она.- Рэд рассказывал мне о вас за ленчем. Ах, Чарльз, оставьте! Пожалуй, меня проводит мистер как вас там?

   Чарли побледнел и попытался вернуть себе прежнюю флегматичную физиономию. А я видел, как глаза Грейс сузились от злости по-кошачьи. Брюнетка же, увидев, что я мешкаю, мстительно усмехнулась, глядя отчего-то на Грейс и погладив Чарли по руке:

   - Впрочем, он такой бука! Проводите же меня до машины, Чарльз!

   Нежно воркуя, они удалились. И я увидел, как Грейс накинула своё премилое беличье манто.

   - Я провожу вас, Грейс, - взлетел я к вершинам своих надежд.

   - Не трудитесь, Проспер, - флегматично скривила губы она.

   Я вышел было за ней, но увидел, как подъехал автомобиль хозяина и Грейс села в него. Круг замкнулся. Поражённый догадкой, я вернулся в контору. Налил себе виски и выпил. Налил и выпил ещё. Бен, окончательно рассорившись с Уинифрид, ушёл, хлопнув раздражённо дверью.

   Уинифрид с бокалом шампанского в руке обернулась ко мне, хихикнула и сказала:

   - Бен такой придурок...

   Помнится, мы с ней долго обсуждали вопрос о святости традиций. Нас забавляло сходство по многим вопросам.

  И мы перебрались к Уинни. О, Господи. Уинни. И это говорю я...

  Проснувшись и не сразу сообразив, где я, я вздрогнул. Мне показалось, что я всё ещё сплю, потому что в неясном лунном свете увидел перед глазами два белых Монблана. А за ними сияла улыбка пьяной Джоконды. Голова трещала по швам, а спавшая Джоконда рядом сказала вдруг отчётливо: "Пупсик". Я стал одеваться..."

  

   - Вот вам и восхождение, - озадаченно произнесла Ваза, - но Джоконда - это так романтично.

   - Нет, - мрачно проговорил Кусунгобу. - пьяная Джоконда - это драма. Я безутешен.

   Слушатели заспорили. Каждый пытался представить пьяную Джоконду. Но у Вазы она несколько отличалась от той, что виделась Японскому Кинжалу, и мнения разошлись. Воцарилось молчание.

  

   Однако ненадолго. И Ундервуд чакнул кареткой:

  - "Из воспоминаний Чарльза Кемминга, клерка юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь"

   Ундервуд сухо отбил строку:

  "Этот день вспоминается мне как дурной сон. Не люблю работать. И дождь. Холодный, мелкий, он шёл весь день. Новичок Проспер к концу дня был похож на Пьеро, так мы его все достали. Хотя я заметил, что Грейс со своими безумными ногами доставила ему ещё больше хлопот - он искал её взглядом из любой точки конторы, где бы ни находился. Да, Грейс она такая. Как дешёвый кофе. Иногда, и не пил бы его - горько, как хина, а всё равно цедишь галлонами весь день. И попробуй, лиши тебя кофе. Тогда только виски. Но так можно и спиться. Поэтому - кофе. И Грейс. Однако иногда хочется выкурить дорогую сигару и выпить недурного виски. А это уже Джулия Хьюит. Однако Джулия Хьюит требовала более трепетного отношения к собственной персоне.

  Я знал, что нравлюсь Грейс, знал, что никогда не женюсь на ней, так же как знал, что она и не хочет этого. Эта птичка искала более комфортабельную жизнь, чем я мог предложить ей. Впрочем, и я тоже.

  В тот вечер я проводил Джулию Хьюит до машины, и мы договорились о встрече. Джулия очаровательно дулась на меня - она где-то там увидела нас с Грейс, и я понял, что её неудавшийся финт с простаком Проспером - лишь желание наказать меня. Я умолял Джулию простить меня, целовал ей пальцы и твердил, что это всё оттого, что сильно скучаю по ней.

  Я долго улыбался вслед отъезжающей машине, подозревая, что Джулия будет смотреть на меня. И когда авто скрылось за поворотом, сонно пошевелил челюстью, которую свело от дурацкой улыбки основательно. Некоторое время размышлял - а не вернуться ли мне назад, но увидел с другой стороны улицы, как Грейс села в автомобиль мистера Хьюита. Я, помнится, здорово испугался, что старик Хьюит видел нас с Джулией. Но мы все знали, что старик в курсе, что красотка Джу ему изменяет направо и налево. Так-то иметь молодую жену. Кроме того, он не скучал. И при всяком удобном случае упоминал, что из-за его чрезвычайной загруженности и плохого самочувствия вынужден приглашать Грейс печатать под диктовку дома.

   Итак я пошёл домой. Надо сказать, меня сильно развезло от выпитого, выкуренного, кроме того те сандвичи с лососиной я есть не стал и был теперь голоден. Вернулся домой я далеко за полночь. Вошёл, не зажигая свет, - витрина казино напротив заливала мертвенным неоном комнату, каждые три минуты принимаясь нервно дёргаться.

  Я пошёл к окну, чтобы задёрнуть портьеры. И вздрогнул. Справа от меня, по стене, минуя чёрные остовы кресла и дивана, вслед за моей тенью плыла тень.

  Я с ужасом понял, что нахожусь сейчас как раз напротив зеркала на противоположной стене. И медленно повернул голову.

  Размытый силуэт проступал в глубине зеркала. Он стоял теперь за моей спиной, если судить по тому, что я видел в зеркале. Я обернулся. Никого.

  И опять перевёл взгляд на зеркало, боясь лишний раз шевельнуться. Мне казалось, что я слышу, как хрустят позвонки в моей шее. Сердце будто стучало на той стороне улицы, и я слышал его через приоткрытую форточку. Но хуже всего было то, что я увидел в зеркале, посмотрев в него во второй раз.

  Это был она. Грейс. Вообще нельзя сказать, что она была. Потому что таким образом нельзя быть.

  Тень задрожала, поплыла. Подтянулась ногами к голове, слилась с ней, дрыгнулась головой-мячом в потолок, нырнула в муть зеркала. Лицо, посмотревшее на меня оттуда, принадлежало Грейс.

   Я глупо хихикнул и осёкся. Мой смех в жуткой тишине с тяжёлым гулом неоновой витрины, с этим висевшим неподвижно лицом в зеркале испугал меня ещё больше. А лицо Грейс сморщилось, как если бы смяли лист бумаги.

   Я же в оцепенении переваривал слова, всплывшие в моём мозгу: "Она мёртва. Совсем". Помотал головой и выдавил из себя:

  - Что случилось... дорогая?

   Но лицо Грейс стало таять. Пока не исчезло совсем.

   Я выбежал в коридор, схватил шляпу и вышел на улицу. Оставаться дома один я был не в силах. К тому же Грейс... Я должен узнать, что всё это значило..."

  

   - Знаете, а я ведь до сих пор помню её. Её стол стоял напротив моего, - проговорил Ундервуд. - Худая, с нервно сплетёнными странным образом длинными ногами, вечно потягивающая свой мундштук. Глаза у неё были очень грустные. У этого недотёпы Проспера не было ни единого шанса. Вот мой хозяин Чарли, другое дело...

  

   Ундервуд задумчиво перебирал клавиши:

  "Из воспоминаний Уинифрид Барнз, машинистки из юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь", - прочитал Кусунгобу.

   "В тот день я поняла, что не вхожу в своё любимое платье с гарденией на плече. Безудержно расстроилась и отказалась от завтрака. Весь день ходила злая, перепортила кучу бумаги и получила выговор от мистера Хьюита. От чувства несправедливости я долго плакала в дамской комнате, курила, вспомнив опять бесподобный мундштук Грейс, вот бы мне такой. Вошла Грейс и тоже стала курить, заметив мне: "Ты уже здесь второй час. Мистер Хьюит спрашивал о тебе".

   Тогда я рассказала о своих несчастьях ей, и она не рассмеялась. Это с её стороны можно считать сочувствием, потому что в прошлый раз она хмыкнула и рассказала обо мне Чарли. И теперь тот, каждый раз, как только я испорчу текст, спрашивает участливо, не на диете ли я и что у меня было на завтрак.

  Поэтому, когда я увидела Проспера в тот день, я поняла, что это судьба. Ведь после плохого всегда-всегда случается что-нибудь хорошее. Проспер выглядел очень утомлённым. Круги под глазами и опущенные уголки чувственных губ говорили мне о частом недоедании и лишениях. Едва наши глаза встретились, как я была уже уверена, что могу и должна помочь ему. Но я видела, что Проспер не сводит глаз с Грейс. Я, конечно, говорила себе, что "Уинни - ты лучшая. Не падай духом, и Проспер увидит твой чистый взгляд, полный любви, он всё поймёт, он отвергнет эту прожженную красотку Грейс и обратит свой взор, как ты думаешь к кому? К тебе!".

  На вечеринке я, кажется, немного перебрала. Ещё помню, как Бенджамин уговаривал меня пойти к нему. Но Бенджамин - ещё тот наглец. Считает, что осчастливил меня своим вниманием, и я должна угощать его обедами и покупать ему рубашки.

  Не помню, как мы с Проспером оказались у меня. Помню лишь, что ночью замерзла и потянула простыню на себя. И увидела, как за Проспером закрылась дверь. Вот чёрт! Я чуть не расплакалась от обиды.

  Тут она и появилась.

  Грейс. На полу. Я не поняла, что это такое - с кровати видна была лишь голова - и приподнялась на локте. Сказать, что на меня будто вылили ведро ледяной воды, мало.

  А Грейс стало видно наполовину. Она смотрела на меня и вытягивалась понемногу из досок. А я тянула и тянула на себя простыню. Потом услышала глухой протяжный звук, который никак не прекращался. Оказалось, что его издавала я.

  Грейс тем временем поднялась в полный рост и потянула руки ко мне. Её губы шевелились, будто она что-то говорила. А я всё издавала тот странный звук и никак не могла остановиться.

  Грейс вдруг разозлилась и заметалась по комнате. Челюсти мои заплясали от страха. Помню, я обрадовалась, что перестала выть, но поняла вдруг, что больно тяну себя за кожу на руке, пытаясь доказать себе, что это всё сон, что не может быть, чтобы красотка Грейс была так похожа на мёртвую. Я ещё подумала, что, наверное, будет синяк...

  А Грейс вдруг бросилась в окно и исчезла. Я тут же оказалась возле окна. Долго пыталась увидеть её на слабо освещённой фонарями улице. Потом поняла, что пытаюсь увидеть её... живую. А она ведь... не живая. Нет, не живая. С таким-то лицом. Господи, о чём я?! Лицом! Она ведь из пола... вышла. И в окно ушла.

  Одевшись, я выбежала на улицу и стала искать такси. Чтобы я раньше оказалась на улице в такой час?! Да, никогда! Но оставаться там одна я больше не могла..."

  

  - Очень странная история, - задумчиво проговорило Первое Восхождение на Вершину Мира, - я уже, признаться, полюбил эту странную молчаливую девочку. И вот она мертва. К тому же никак не успокоится. Что-то её тревожит. Эта глупая курица Уинифрид не поняла, что Грейс хочет ей что-то сказать, но ей простительно. А вот Чарли... Нда...

  - Девчонку убил её хозяин. Как его там, мистер Хьюит? Да, - заявил мрачно Кусунгобу. - А она теперь хочет сказать, кто её убил.

  - Да-а, - протянула задумчиво Ваза, - бедная девочка. Но что же, Ундервуд, было дальше?! Неужели эта история обрывается на полуслове?!

  - Сохранилось ещё одно воспоминание Проспера Додсона, - ответил Ундервуд, подняв клавиши в готовности, - листок из дневника Додсона, два предыдущих воспоминания и это, последнее, были отпечатаны на вашем покорном слуге во время опроса свидетелей в тот печально памятный день. Больше мне, увы, ничего не известно.

  - Что же вы нас мучаете?! Ещё целое воспоминание! - воскликнула Ваза. - Ах, Ундервуд, вы такой зануда! Я бы выплеснула всё известное мне ещё тремя вашими абзацами выше!

  - Ну, право, дружище! - флегматичный Кусунгобу дрожал от нетерпения, что было непривычно для его натуры, и он спешил избавиться от этого странного состояния.

  - Вперёд! Фореве! - кричало в этом хоре Первое Восхождение на Вершину Мира.

  

   Ундервуд молчал некоторое время. Потом выдал залпом:

   "Воспоминания Проспера Додсона, секретаря юридической конторы мистера Хьюита. 1915 год. Ноябрь".

  Все замолчали.

  "Выйдя от Уинифрид, я отправился домой. Это в трёх кварталах от дома миссис Барнз. Брать такси я не стал. И быстрым шагом уже через пятнадцать минут добрался до угла Риджент-стрит с Грейт-Мальборо-стрит. Здесь я остановился и посмотрел на часы, мне хотелось ужасно есть, а ресторанчик возле моего дома закрывался в полночь. Часы показывали два часа ночи. Я понял, что придётся ложиться спать голодным, и прибавил шаг, размышляя, что у меня ещё осталось от завтрака немного ветчины, когда понял, что передо мной кто-то идёт вот уже несколько минут. Потом до меня дошло, что идёт он необычным образом - задом наперёд, то есть шагает ко мне лицом... и не шагает вовсе... и вообще - это женщина. Всё это заняло какие-то секунды, и я посмотрел на ту, что была впереди. А она смотрела на меня.

  Грейс. Я тогда подумал, что она слишком бледна, подумал о том, зачем она взялась меня догонять, ведь она уехала с хозяином, потом увидел, что её платье грязно и порвано, спущен чулок и оборван паж. Я опять поднял на неё глаза и ужаснулся от простой и страшной мысли - что она, похоже, мертва. Так безжизненно было её лицо. А она принялась что-то говорить своими мертвенно бледными губами, такими красивыми при жизни. Я же был потрясён и не слышал ничего. Лишь чуял, как холодно стало и тихо. Она вдруг пошла вперёд и оглянулась. Я крикнул ей:

  - Что случилось, Грейс? Грейс?!

  Откуда-то донёсся тихий плач, и холодок потёк меж лопаток от него. Я шагнул вслед за Грейс. Она дёрнулась вперёд. Опять оглянулась на меня и свернула за угол. Словно звала.

  Так мы прошли с ней два квартала. Совсем в другую сторону от моего дома. Тень Грейс то исчезала, и я в растерянности останавливался, то появлялась и принималась двигаться рывками. Страх понемногу отпустил меня, и я был поглощён странной жалостью к этой посиневшей, жуткой Грейс, к её желанию то ли напугать меня, то ли привести куда-то. Не знаю. Как если бы она пыталась что-то сделать, и не знала, как это делается...

  Наконец, я вошёл вслед за ней в подъезд и остановился возле квартиры на втором этаже.

  Грейс мелькнула перед моим носом, обдав едва заметным запахом будто подвала, тлена и запустения. Вошла в дерево двери и, глядя на меня, теперь стояла в нём, как в дорогой раме. Она словно вросла в него.

  Из-за двери доносился детский плач.

  - Ты хочешь, чтобы я вошёл?

  Она не отвечала, лишь смотрела.

  Как открыть хорошо запертую дверь - это всегда вопрос. Но если с дверью можно особо не церемониться, то всё становится гораздо проще. Но даже в этом случае сразу не придумаешь, чем это сделать. В общем, мне пришлось позвонить к соседям по площадке. Пришлось долго убеждать, что войти в квартиру Грейс поручила мне сама, но кончилось всё тем, что я коротко сказал, что их соседка умерла. Тогда женщина в чепце и пеньюаре взвизгнула, всплеснула руками, а мужчина скептически поджал губы.

  - Как же Бетти?! - вскрикнула вдруг женщина и убежала в квартиру.

  Вернулась она с ключом.

  - Грейс, когда задерживается, всегда просит меня присмотреть за дочерью, - проговорила быстро она, пытаясь вставить ключ в замочную скважину, - Роджер! У меня дрожат руки, ты не мог бы помочь?!

   Тут отмер и Роджер. Быстро открыв дверь, он пропустил нас. Всё это время, когда открылась соседская дверь, когда я разговаривал с соседями, Грейс не было видно. Лишь пройдя за соседкой вглубь небольшой квартирки в крошечную спальню, я увидел Грейс возле детской кроватки. Огромными белёсыми глазами она смотрела, как соседка достала из кровати плачущую девочку около двух лет. И стояла так некоторое время, опустив руки по швам, как солдат, который вдруг понял, что больше он здесь никому не нужен и не знает, что ему теперь делать.

  И стала исчезать. Она истаяла вся, только страшное и печальное лицо её ещё висело в изголовье кроватки в темноте комнаты, еле разгоняемой светом, падавшим из крошечной гостиной. Тут соседка нашарила выключатель бра, и Грейс исчезла окончательно.

   Соседка, не знала, как ей поступить с ребёнком. Мужчина мялся и пытался стребовать документы, которых у меня не было с собой.

  - Оставьте до утра девочку у себя, - попросил я, - я сейчас отправлюсь в контору и постараюсь узнать, были ли родственники у Грейс...

   И понял, что даже не знаю фамилии Грейс. Мне стало тоскливо. И я погладил притихшую девчушку по голове. Что я мог сделать для неё? Ничего. Девочка, похоже, испугалась, проснувшись одна ночью, и стала плакать. А Грейс попыталась сделать то последнее, что ей было ещё по силам...

  

   Я вернулся в контору и застал здесь всех. И обведённое мелом место на дороге перед входом. Пустое место. Тело грузили в карету скорой помощи.

   Десяток предположений пронёсся в моей голове. Грейс убил мистер Хьюит, приревновав к Чарли. Но зачем здесь, на дороге? Грейс убила Джулия Хьюит, приревновав к мужу и Чарли. Но... здесь, на дороге?! Грейс убила Уинифрид, она давно и преданно любила хозяина и не могла простить Грейс за то, что хозяин предпочёл её Уинифрид. Однако... Почему здесь, на дороге?! Хотя именно экзальтированная Уинни могла придумать что-то в этом духе. Но... Уинифрид - ведь такая Уинифрид. Нет! Нет! И ещё раз нет!..

  - Её сбила машина, когда она вернулась в контору и переходила улицу, - сказал Бен, устало взглянув на меня.

  В который раз он повторил сегодня эту фразу? Бедный Бен.

  - Я решил вернуться и проводить Уинифрид домой, - говорил он, - и стоял и курил на улице, глядя, как вы с Уинни садитесь в такси. Вы уехали. И тут Грейс. Я помахал ей рукой... Она улыбнулась в ответ. В это мгновение её и сбил кадиллак.

  - Водитель уехал?! Ты запомнил номер?! - засыпал я его вопросами и тут же осёкся, столкнувшись с его презрительным взглядом.

  Конечно, его уже спрашивали об этом.

  - Чёрный кадиллак. Водитель остановился, и его пришлось приводить в чувство вместе с откуда-то взявшейся Уинифрид. Чарли вызвал полицию и скорую помощь. Только вот я одного не могу понять, как вы все здесь так быстро оказались?! И почему вы все знали, что здесь что-то случилось?! - Бен раздражённо уставился на меня.

   А я отвёл глаза. Рассказать ему всё, что со мной произошло? Нет. Увольте. Этот болван никогда не поверит мне. Пусть ему расскажут другие".

  

   Знаки перестали вылетать из Ундервуда. И все молчали. Пока Ваза не проговорила:

  - Невероятно.

  - Настолько же невероятно, как я, к примеру, - сказало Первое Восхождение на Вершину Мира, - так почему бы мне не поверить этому Просперу Додсону.

  - Да, - непонятно кому утвердительно ответил Кусунгобу.

   Ундервуд молчал. Чёрные его бока влажно блестели в лучах заходящего солнца. Он будто бы вошёл в своё прошлое, переворошил его и теперь задумался: а хочет ли он выбираться из него. Это были его лучшие времена. У них у всех бывали лучшие времена. Но время их ещё не кончилось. Оно длилось. А было ли оно у них ещё там, впереди, никто не знал. Кроме старика по имени Время. И им ничего не оставалось, как просто ждать.

113

Токарева М.Ю. Бесконечно в бамбуковое зеркало текут сны     Оценка:5.67*5   "Рассказ" Проза

   Жизнь похожа на чашу без дна - бесконечно в бамбуковое зеркало текут сны.
Шут знал свое дело - он смешил людей своей игрой в гладильщика атласных лент.
"Ни воспоминаний, ни размышлений, лишь одна моя жизнь и я наедине вместе с ней". Его ни старое, ни молодое лицо покрывали морщины, как будто прожилки сотен жизней, алый колпак с тройным верхом, болтающимся в такт движений лобастой головы, позвякивал бубенцами. Шут знал свое дело... Он сидел возле тамбура и говорил негромко, но голос слышал весь бирюзовый снаружи, словно раковина изнутри песочный вагон, длинною в поезд...
Люди ехали на поезде, поезд шел по мосту. Вечно шел по мосту, вечно вне моста. Люди сходили и приходили новые, торопливо таща свой багаж из тамбура в плацкартный сидячий вагон с синий обивкой сидений, закидывали дела свои нажитые в сетки и клали на полозья полок. Распределяли сумки и успокаивались, умиротворялись взглядом в окно. А там накрапывал то туман, то снег, то росчерком бессловесным полыхали закатные облака слоистыми уключинами неба, как будто корабельными ключицами, то смыкалась ночь. И все одновременно и для каждого по-своему, в свое переживание. Поезд останавливался и шел вдаль, а для кого-то по кругу, для каждого по своему маршруту, но отчего-то слаженно единый.
Возможно, так произошло в далеком-далеком будущем или же в ином мире - каждый мог по желанию выбирать себе время, свою эпоху. А те, кто не мог выбрать, ехали дальше на поезде. Долго ехали, через мосты с высокими, как у акведуков, каменными подпорками и аллеи, где вокруг рельс извивались цветы и трава... И над ними светила "звезда по имени Солнце".
Только шут вечно гладил атласные ленты, усыпанные чайными розами, что оставлял каждый из попутчиков в обмен на смех в пути. Розы вплетались в узор. Каждый оставлял розу перед выходом в память следующим, словно сувенир о себе, о своем существовании, но розы вплетались в узор, на них не оставалось имен, какие очень крупные, полыхающие алым танцем лепестковым, иные небольшие, неприметные.
Шут гладил шелковые и атласные ленточки и отдавал их каждому, кто сходил с поезда, а взамен ему оставляли розы, чтобы он мог украсить ими новые ленты.
Он подозревал, что люди останавливаются в своем времени, том, которое кажется им наиболее подходящим для жизни, но вернуться уже никто не мог, билеты продавались единственный раз, и только в конце пассажиры использовали второй билет, ожидая с легким содроганием второго поезда. Билеты на второй поезд раздавал тоже шут, прикрепляя их в обмен на розы к разноцветным, длинным и коротким, ленточкам. Из-за крошечных прямоугольных билетиков розы отдавали неохотно, но отчего-то всегда отдавали.
Шут вечно существовал в поезде, появившись вместе с ним когда-то, не помнил когда. Память не казалась ему чем-то важным, он просто был, вне времени, вне жизней, рассказывал хрипловатым голосом пассажирам веселые истории, которые видел за все время поездки, за все нескончаемое время и продолжал отглаживать ленты, рассматривая розы, раздувая в старинном утюге иногда остывающие угли. И от чугунной поверхности, почерневшей от времени и жара, снова веяло теплом, и складки на ткани распрямлялись, как будто выстраивались предустановленным и изменчивым судьбы. На каждой ленте оставались розы, но в орнаменте обычно не хватало большинства элементов... Свобода человечья.
Никто не объявлял остановок, но каждый пассажир знал свою, выбирая и одновременно не имея выбора, ведь выбор заключается не во времени, а лишь в добре и зле. А шут знал, где и когда выходят люди и отдавал им их ленты, уже отглаженные.
Двери открывали усталые проводники в серой бесцветной форме, никто кроме них не выглядел усталым, лишь некоторые печальными, а они казались не выспавшимися тенями. Шут не знал, о чем с ними беседовать, лишь спросил однажды у одного, оставшегося покурить в тамбуре:
- Ты почему никогда не сходишь?
- Времени моего нет. Нигде нет, - вздохнул тогда проводник, как будто не обладая лицом, сизый, выпитый, словно его сигарета, скуренная до фильтра, повернулся к собеседнику, через плечо интересуясь:
- У тебя случайно не завалялось моей ленты?
На это шут только рассмеялся хрипловато, разводя руками, не отпуская из левой ладони ручку утюга, вздрагивая от смеха растопыренными коленками, сидя по-турецки:
- Я никогда не знаю, чьи ленты у меня, на них нет имен и не я их выдаю. Люди сами вытаскивают ленту, правда, кажется, всегда наугад. Попробуй и ты.
- Нет, - меланхолично протянул проводник, крутя с бессмысленным сожалением в руках дымившуюся сигарету: - Я поселился в этом поезде, здесь нет жизни, настоящей жизни, но нет и смерти, значит, нет и страха, потому что мы неподвластны времени теперь. Это было величайшим изобретением для тех, кто боится жить, но не хочет и умирать.
Но шут только пожал плечами, криво улыбаясь - не добро, без зла. Он выглядел актером, что привык к своей игре настолько, что игра стала актером. Продолжалась игра давно исчезнувшего актера, продолжался рудник давно ушедшего шахтера. Вот только, что за самоцветы доставал и кто? Что осталось от человека?
Проводник даже не задумывался об этом, пошел за следующей сигаретой, но потом что-то, что и всем, рассказало ему о грядущей остановке, он остался в тамбуре, готовясь открыть двери. Шут вернулся в вагон, принимаясь за свое обычное занятие, только поглядывая за пассажирами. Приближалась остановка, поезд притормозил, шут, раздувая в который раз неиссякаемые угли, никогда не интересуясь, что случится, если они потухнут, прислушался к обстановке, а она являлась воплощением тревоги, шума.

   Повсюду за поездом слышались взрывы, разрывали землю снаряды, гомоном сливались людские крики, одновременно, охватывая целую планету - один из миров - доносился женский и детский плач, чьи-то приказы, ругательства, последний шепот умирающих, заглушаемые хаосом молитвы...
Казалось, поезд должен принять множество пассажиров, но на перроне никого не оказалось, только вычурные старинные с завитками часы молча уходили по кругу в серой оправе на столбе, да молчали витые короткими черными львиными ножками белые скамейки. За вокзалом шла война, вокзал никто не мог тронуть... Никого на перроне, проводник устало свесился из проема дверей, хватая ртом пропитанный копотью воздух, испивший горечь дыма, вьющегося от догорающих после бомбежек зданий.
Поезд должен был бы уходить, но он все стоял, как будто ожидая кого-то, вот только с перрона ли? Тогда шут уловил движение и шепот, прошедший среди пассажиров, хотя неизвестно, кто из них встречался с этой остановкой, для кого она являлась реальностью. Но внезапно вагон огласил крик:
- Снова! Мы снова сюда попали!
Выпрыгнув, как на пружине, человек в поношенной гимнастерке остановился между рядами кресел, заломив руки кверху локтями, закрывая лицо, нервно перебирая по нему коченеющими белыми пальцами.
Шут продолжал гладить ленты, медленно. На одной из них никак не распрямлялась особенно хитрая тройная складка.
Человек - солдат - посреди вагона сгорбился, теперь его лихорадочные глаза просвечивали сквозь прижатые к лицу пальцы, словно две луны, проникающие искаженно-зловещим светом через голые ветви осеннего ночного леса.
- Снова! Я не хочу сюда!
Пассажиры уже недовольно вертели головами, вопросительно рассматривая нарушителя спокойствия. Шут недовольно и осуждающе покачал головой, ведь он считал своим долгом скрашивать долгое путешествие и приносить хорошее настроение, пусть даже и ценой своей нелепости. Тогда он обратился к человеку:
- Что ты кричишь?
- Я... - голос шута безоговорочно добирался до сознания, заставляя отвечать: - Это мое время, здесь война, я отсюда... Я отсюда сбежал, я едва смог найти билет, я сбежал!
- Тогда почему поезд не трогается? - недовольно зевнул про себя проводник, не имея права закрывать дверь, а стоять без дела ему уже порядком надоело, обычно ему нравилось отрывать кончики билетиков, как делают в музеях и ощущать свою временную власть над пассажирами. Но его слов никто не слышал, как будто он не умел говорить, а шут пристально впился проницательным взглядом карих глаз в несчастного дезертира:
- Почему ты не выбрал себе иное время, если купил билет?
- Я выбирал! Даже гулял по перрону - выплескивая вперед руки, торопливо заговорил молодой человек, но голос его сделался приглушенным и тяжелым, ушедшим внутрь: - Но здесь, в этом времени, живут и вот теперь погибают все, кого я знаю, кого я любил.
- Зачем же ты сбежал от них? - сощурился с легким оттиском пренебрежения шут.
- Я... Я испугался!
Шут вздохнул, тяжко, поучительно, словно престарелый профессор, отвечая, не переставая с особым старанием разглаживать неподатливые складки:
- От страха и воспоминаний ты не избавишься ни в одном из миров. Даже если и память себе сотрешь, страх и малодушие будут разъедать тебя вечность.
- Но я уже сто миллионов лет пребываю на эту станцию! Я катаюсь по кругу! - закричал солдат, зажимая уши, с горечью зажмуривая глаза.
- Значит, нет тебе иного времени. Твоя душа сильнее страха в тебе, она, соприкасаясь с сознанием, возвращает тебя туда, где ты должен быть, - ответил задумчиво шут, голос его лился мягко и настойчиво, исчезла пренебрежительная хрипотца: - Вслушайся в нее, в слова, что живут в ней, она не обманет.
Тогда человек на миг застыл, но словно отделялся от старой чешуи, скорлупы и грязи, не изменяясь, менялся.
За окнами поезда, за пределами вокзала неслись со свистом снаряды, дробили землю, вгрызались в нее. Человек слушал свою душу, а не вопли снарядов. Он вспоминал, как разгуливал по платформам других времен, но всегда ощущал себя там незаслуженно, ведь в будущем, благополучном и солнечном, не существовало войны, значит, победило добро, а он хотел зажить беспечно и пусто на плодах множества невинно убиенных и погибших героев. А в прошлом ощущал свою беспомощность и ужас в свете грядущей войны. И вот он все больше понимал, что нет ему иного времени, иного мира. Только страх накатывал смертной тоской. Но он посветлел и сжал кулаки, поднимая глаза на шута. Последний сумел, наконец, справиться со складами на ленте, вопросительно с надеждой поглядев на солдата, который вскоре подошел ближе и с молодцеватой отчаянностью почти весело спросил:
- У тебя какие ленточки есть?
- Разные, вот эту только отгладил, бери ту, которая нравится больше.
- Что-то короткая... Зачем же ты ее так гладил? - уже все понимая, улыбался солдат.
- А мне нельзя иначе, ни одну ленточку нельзя выбросить. Ни одну! Каждая бесценна, какой бы невероятной и измятой она ни была. Вверили мне их, вот и глажу, - улыбался скромно шут.
Солдат улыбнулся в ответ:
- Давай-ка вот эту, только отглаженную.
Шут протянул ему ленту. Тогда же в руке солдата оказалась роза, огромная, пылающая багрянцем, словно жгущая руки, такая жаркая и насыщенная, что шут удивлялся, выдавая солдату, улыбающемуся через плечо в повороте ухода второй билет. Он долго смотрел на свой второй билет, сминая его в руках, испещряя морщинками, которые отражались новыми историями морщинок на лице шута, но улыбнулся вздрагивающими губами:
- Ведь это всего лишь билет. Правда?
- Это только билет, но придет и поезд. Я не люблю говорить о том, чего не могу знать, - виновато развел руками шут, ведь он никогда не видел второго поезда. Солдат покачал головой, грустно и весело улыбаясь, словно обретя себя, обретя высший смысл своего существования, победив не страх смерти, ведь он шел теперь в бой, но свою трусость, свое подлое желание убежать. Теперь он шел в бой, не против зла, а ради жизни.
Вот он сошел на перрон, стрелки часов сомкнулись на полудне, за воротами вокзала снова завыла сирена воздушной тревоги. Солдат исчез за этими вратами...
Сизый проводник захлопнул двери, поезд отправился дальше, гулко и беззвучно стуча колесами. Шут продолжил гладить ленты, держа в руке оставленный подарок, розу... Внезапно она расщепилась на лепестки, их оказалось много, очень много, настолько много, что мнилось, словно в них можно укутаться с головой. Они разлетелись по ленточкам. На какие-то упало их немного, на какие-то целая охапка. Шут невесело, но блаженно улыбнулся, качая мерно задумчиво головой. Ленты ожидали своей очереди быть разглаженными, определенными выбором.

   Поезд тенью сквозь Стикс несся ночными дорогами, оберегаемый лишь собой, обделенный словами. Неустаивающие пассажиры слушали истории шута, правда, все долго молчали после страшной остановки под именем война. Но поезд шел, как в стеклянном скафандре, не являясь свидетельством жизни или наоборот.
Шут наглаживал ленты, шут хотел помогать, он приложил сто тысяч усилий, чтоб все смеялись. И не зря. Улыбки на лицах сменялись печалью, когда истории вдруг проникались поучительным оборотом. Но страшные и грустные он боялся рассказывать и не хотел, хранил воспоминания чужие, как старый и забытый сейф.
Вот девочка сошла в другое время, не девочка, а девушка уже. И встретила на перроне в своем времени доброго мужа и в будущем милых детей. Оставила розочку среднюю, чтобы согреться, да не забыть, вытянув тугую длинную ленточку. И так тянулась нить. Поезд не выбирал остановок, остановки выбирали его, поезд катился по рельсам безосновным, пока стелилось железное полотно. Снова через мосты, снова по акведукам. Печально, странно, и много слов. Затем снова веселые, хоть в туннеле жутком, затем снова ленивые - проводник вместе с чаем принес. Все лились истории, шут не унывал, жил в своей оратории, пока ее не повстречал...

  
Поезд остановился сам по себе, никто не просил, как всегда на вход и на выход единая дверь - что лицо, что тыл.
Она оказалась в вагоне странная, одинокая, вплыла сама, оттолкнувшись, как от берега дальнего, от перрона. Вот и все, никто не сдерживал, вот и в поезде, почти без багажа. Весь багаж - хрустальная паутинка, да два стрекозиных крыла. Она вплыла, легкая и безбрежная, белая, точно снег. Она вплыла, как медуза среди толщи океанских вод. Казалось, поезд должен нести ее сам, как и воздух - невластна она над ним. С черными глазами глубокими, белой копной волос, прозрачная, только снежинкам передавать привет.

   Шут смотрел на нее, интерес испарился, он все не мог понять, что же в нем больше - непонимания иль нежеланья понять. Интерес слишком обыденное чувство для того, что случилось ныне пережить ему. Смешенье чувств? От красоты ее ли? Нет?
Обычно он с легкостью объяснял все мотивы людей, даже предугадывал их ответы, но она оказалась загадкой, пока что нерешительная, безмятежная, осматривалась в вагоне, словно что-то напевая, невесомая, сравнимая лишь с былинкой одуванчика по незамысловатой простоте мимолетности прекрасного.
Девушка размахивала невесомым багажом, невероятно свежая, без оттиска сонливости. Шут хотел бы спросить что-то, но, не смотря на свою старость и опытность, опыт чужих жизней через истории судеб, не решался,
Но она уже, точно стремительная падающая звезда, подлетела к нему, наклонившись и улыбаясь, точно ребенок. Ее белый сарафан до колен вился по ветру солнцем от того, сколько она кружилась и двигалась, все не находя себе места среди душных кресел. Видимо, поэтому другие пассажиры уже с неудовольствием поглядывали на нее. И она первая спросила, садясь на коленки:
- А что ты делаешь? Ты кто, клоун? Ой, а это что, утюг такой? Как смешно! Я видела такие только в музеях. Наверное, он тяжелый.
Она улыбалась и пристально смотрела на него, потянула руки к утюгу, тогда шут резко очнулся, воскликнув, точно уча дитя:
- Осторожнее! Он же горячий!
На самом деле мысль о том, что что-то может причинить ей вред, казалась невыносимой... Отчего? Почему? Он не знал, ведь он слишком привык играть для других, разбираться в их проблемах, так как, он уже догадывался, их поездка в другое время всегда являлась бегством. От себя, от других, от проблем. А что же она? Она тоже была малодушной и от чего-то бежала в обывательское выбирание эпохи для жизни? Некоторые пассажиры словно попадали не в поезд, а в магазин, ведь случались и такие. Неужели она? Шут понял, что хочет спросить, у нее спросить:
- Ты кто? Почему ты села в этот поезд?
- Я человек, - рассмеялась девушка, но стала грустной, пожимая плечами и вздыхая как незаслуженно наказанное чадо: - Никто меня не замечает. Особенно все стерто в больших городах. Там никто никого не замечает! Вот и решила поискать себе другое время.
- Да ты что? Знаешь, тебя сложно не заметить! - улыбнулся шут в ответ и осознал, что теперь способен легко и непринужденно говорить с ней.
Так они начали общаться. Пассажиры, очевидно, так же как и люди, не желали замечать слишком скорое для них создание, не привыкшее к желанию выгоды, к желанию вещей и использования друг друга. Она рассказывала о том, что мечтает однажды увидеть мир, в котором никто не плачет, где много добрых людей и улыбающихся детей, где нет больших городов, в которых никто не знает друг друга, но есть множество поселений, люди в которых добры люди друг к другу и каждого незнакомца встречают, как родного и сразу принимают как своего, если вдруг он решил остаться. Она все рассказывала, а шут гладил ленты. Пассажиры выходили на перронах, кто-то находил свою остановку, некоторые, пугаясь окончательности выбора, поворачивали назад и решали проехать еще несколько сотен лет. А она сидела рядом и все говорила, шут охотно ей отвечал, почти не обращаясь к не слушавшим его пассажирам. И так переставал играть на публику ради.... Неизвестно ради чего, ради того, чтобы о нем не забывали. Но его все равно не замечали, как человека, лишь как верного помощника в решении их тяжелых проблем. Но она разговаривала с ним, смотрела в его глаза, юная, прекрасная, свежая, точно морской бриз в ватной пустыне, она видела в нем человека, личность...
Вот кто-то снова взял билет, второй билет, готовясь выходить, оставляя розу, совершенно неприметную, уже слегка вялую... Девушка с грустью поглядела на цветок, вплетаемый в новые ленты.
- Ты ведь знаешь, что это за второй билетик? - наконец спросила она.
- Не совсем. Говорят, те, кто сядут на этот поезд и сходят, в конце своей ленты переходят в другой поезд и он несет их к иным берегам... - задумчиво отозвался шут: - Я не видел, не мог видеть.
- Значит, они исчезают навсегда? Второй билет... - вдруг исчезла радость девушки, ее постоянная радость куда-то исчезла, шут испугался, ведь казалось, что без радости она растает, от нее больше ничего не останется, потому что она словно фея, которая умирает, когда в нее перестают верить. Все исчезает для нас, когда мы перестаем в это верить.
Шут размышлял судорожно, что же сказать и придумал, искреннее уповая на правильность слова:
- Мы живем вечно в воспоминаниях тех, кто знал нас, на кого мы оказали влияние, мы не умираем, пока о нас помнят.
- А если ты жил тихо, не смяв и утренней травы? Значит, и не жил вовсе? - подняла голову девушка, и он увидел насколько серьезными и сосредоточенно-взрослыми могут быть ее широко распахнутые на мир глаза.
- Жил, еще как жил! Ты был нужен миру, мир помнит о тебе! - открыл новое для себя внезапным прозрением шут.
Лицо девушки озарилось тихим светом, идущем изнутри, мягко проникающем наружу через зрачки. Что-то пришло как ответ в ее душу, что-то невероятно утешающее, великолепно свободное и живое.
- Я верю в Создателя. Мы все нужны Ему. Как бы громко или тихо мы ни жили, - отозвалась она, но проникалась невероятной радостью, говоря об этом и словно светилась.
- Эй, шут! Расскажи нам что-нибудь! - вдруг окликнул завсегдатая поезда. Он не сходил уже много лет, он искал себе идеальную жизнь, но каталог времен не давал ничего интересного, ничего, что не требовало бы усилий и действий. Шут съежился, как под ударами камней, девушка печатно поглядела на шута, выжидающе прося его молча не бояться.
- Как я устал играть на публику... - шепнул после очередного рассказа, вызвавшего бурю беспорядочного смеха, шут. Девушка, притаившись рядом с ним и не посмеявшись вслед за всеми, поглядела на лицо шута - большей усталости от повторений повторенного она не встречала ни у кого. Она хотела помочь ему, пыталась что-то сказать, наконец задумчиво начала теплым шепотом:
- Мы все что-то играем, но иногда маска прирастает к лицу. Именно это опасно! Мы подобны бамбуку - такие же быстрорастущие, раскачиваемся на ветру времен и мыслей, своих, чужих. Мы можем звучать, пропуская слова, петь, как бамбук. Мы являемся отражением вечного света, но отражением, и мы хрупки, словно зеркала. Словно зеркало в бамбуковой оправе, приросшее корнями к жизни и своему миру... И поезд несется через времена, через это зеркало... Или же это мы пропускаем время через свое существо.
Шут улыбнулся, слова ее утешали его, он ощущал себя молодым, новым, обновленным, как будто сбрасывал старую кожу, чешую...
И они ехали дальше, все дальше и дальше. Но вот он начал замечать, как ее свет, ее радость и легкость все больше меркнут. Она не находила свою станцию, вернее, он начинал понимать, что она вовсе теперь и не ищет, не пытается искать, и догадывался, что виновен в этом он и только он.
Она уставала, вскоре сонливость начала проникать и в нее. Но она заставляла себя снова оживать, искала повод оживиться. Вот кто-то снова сходил на платформу и перед выходом выбирал себе понравившуюся ленту. Тогда она спросила, когда очередной пассажир удалился, а шут принялся за распределение и заглаживание оставленной розы:
- А можно посмотреть на твою ленточку?
Он поднял глаза, не испуганные, скорее непонимающие...
Шут онемел, впервые его спросили об этом и впервые он осознал себя как личность, вернее ее отсутствие, ведь у него не было ленточки, ни атласной, ни посконно-льняной.
- У тебя нет ленточки? Тебе грустно? - испуганно встретились их взгляды.
- Нет, что ты. Ну нет и нет, - попытался казаться беззаботным шут, но она-то знала, когда и зачем он играет, настойчиво ответила, опуская глаза:
- Тебе грустно. Ты всегда один. Ты решаешь чужие проблемы, а твои никто не слушает. Хочешь, я останусь здесь, в этом поезде с тобой навечно? Ведь тебе грустно, значит, и мне не будет весело, если тебе грустно. Будем вместе грустить.
Ужас закрался в сердце шута, ужас и протест, особенно, когда он краем глаза в очередной раз увидел проводника, который снова докурил очередную сигарету до фильтра и печально рассматривал ее дымящие остатки. Проводник не существовал, он не менялся, он не хотел быть кому-то нужным...
- Не надо грустить, если вместе воспевать грусть, то она только станет хуже, - шут зажмурился, но нашел в себе силы открыть глаза, посмотрев на ее лицо, утонув в расширенных зрачках: - Найди свое время, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты стала серой проводницей. Мне нужен твой свет, воспоминание о твоем свете. Я тогда ощущаю себя живым. По-настоящему живым.
Она долго смотрела на него, лицо ее менялось и вздрагивало, вдруг окрасилось скорбью и радостью одновременно.
Она все понимала, встала, резко и с плавной легкости выпрямившись. Она улыбалась. И шут впервые улыбнулся в ответ, широко, невероятно искренне.
Улыбка на ее лице все расцветала, и он все больше улыбался, совершенно не понимая, что она задумала. Девушка повернулась в профиль к шуту, вытянула руки, разминая непринужденно затекшие плечи, не переставая улыбаться, словно что-то невероятное вот-вот должно было произойти. Внезапно...
- Остановите поезд! - крикнула она без страха в неизвестность через вагон, хотя никто и никогда не видел машинистов...
Пассажи вздрогнули в суеверном страхе, шут не мог представить, что должно произойти, а девушка только улыбалась, уверенно, наполняясь радостью в сотни раз более сильной, чем при первой их встрече, той радостью, которая сопутствует человеку, что обретает свое место в жизни, осознает ее смысл.
И поезд вдруг остановился.

   Проводник не успел открыть дверь.
Девушка оглянулась на шута, он, удивленный и благоговейный, дошел за ней до двери, но дальше не смел...
Она сошла среди поля, куда-то в бескрайнее, там цвела амброзия, и лился утренний свет, обернулась к нему в последний раз, лучисто улыбаясь:
- Мы сами ищем свою судьбу, никто нас не довезет до нее, до нашей. Мы сами ищем по образу, слушая слова из души и свет в ней.
Она ушла, белая, прекрасная, беспомощная на волнах, словно прозрачная медуза и одновременно непоколебимая, твердо ступающая и дышащая радостью и любовью, любовью ко всему живому, любовью ко всем людям... Она ушла, недоступная злу и унынью.
Она ушла, и все не мерк ее образ перед глазами, она ушла по своему пути, куда угодно направленья выбирая, а поезд продолжил кататься по рельсам. И шут вернулся в поезд. Свет все виделся ему перед глазами, настоящий свет... Он не понимал, зачем теперь люди так ждут своих устоявшихся станций, когда мог ли бы сами идти, куда захотят.
Это было любовью? Она... Подобная снегу в бесснежном вечном лете хризантем и ирисов... Она ушла, а он остался. Она ушла в мир, обратно в свое время, потому что человек рождается в надлежащем ему времени с предназначением для своего часа и века. А шут появился вне времени. Но тоже с предназначением и не мог отказаться, а, значит, она исчезла для него навсегда. И он не мог выйти из поезда, он не боялся так, как проводники, он не опасался за свою жизнь, не сознавал размеренность ее, не сжимался в комочек нервов от неизбежности смерти, он просто не мог выйти, потому что всегда существовал только в поезде.
Он проживал сотни чужих жизней, чужих судеб, чужих историй, а своей у него не было, он растворился во всех. И не знал, осознавая вдруг это, радоваться ему или печалиться, поэтому просто смеялся сквозь проступающие слезы, не пытаюсь понять от горя или веселья они. Ведь он радовался за тех, кто уходил в жизнь, не для себя, но и безмерно веселился, когда в поезд пребывали новые пассажиры, к нему, тогда он мог рассказывать новые истории. А его собственной не оказалось, он понял - его собственной ленточки нет, у него в руках только утюг для исправления шероховатостей и складок, остальное вверено на время в безвременье.
Она ушла, взяв второй роковой билет, но оставив, как и все, розу.

   Он поднял глаза к потолку, надеясь, что к небу. Роза, словно светящаяся... Роза лежала в его ладони, пела невыразимую песнь, переливалась тысячами веков, мгновений ускользающего.

   Он медленно и бережно прижал розу к сердцу, точнее к своему такому же алому цирковому трико, роза навечно вплелась в его узор...
- Когда-нибудь я также выйду из поезда и найду тебя среди этих утренних полей. Для жизни не нужен билет.

  

114

Тор А. Seele     Оценка:5.69*9   "Рассказ" Мистика

  ***

  

  В одном из старых районов Кёльна, в доме с темно-синими ставнями на окнах, на последнем этаже располагается небольшая квартирка-студия, выходящая террасой на оживленную улицу города. Конечно, такая квартира не подходит для большой семьи, но вполне отлично вписывается в образ жизни творческого человека. Поэта. Музыканта. Или художника.

  - Хельга, девочка, ты здесь?

  Слегка заедающие двери со скрипом открылись. Небольшой, сгорбленный мужчина преклонных лет, опираясь на крепкую, дубовую трость, прошел в студию. Его протез, заменяющий одну из потерянных во время войны ног, грузно опустился на деревянный пол. Хотя пол еще нужно было найти. Весь периметр помещения был заставлен банками с краской, завален рулонами холста. Тут и там лежали кисти, скребки, канцелярские ножи. Кусочки угля были перемешаны с обломками карандашных грифелей. С большим трудом во всем этом хаосе угадывался заваленный вещами матрац, заменяющей хозяйке сей обители кровать. Последняя как раз стояла у мольберта, работая над очередной картиной.

  Ее длинные волосы были собраны в хвост и покрыты банданой. Широкая рубаха и потертые джинсы заменяли ей рабочую одежду. И вся она с ног до головы была в пятнах краски.

  Мужчина дохромал до табурета, и тяжело опустившись, поставил на небольшой расчищенный участок пола пакет с продуктами. Доносящийся из него аромат свежей выпечки разбавил стойкий запах красок и растворителей, давно уже ставших постоянными обитателями комнаты.

  Только уловив запах еды, на который желудок отозвался многозначительным позывом, девушка отложила кисти.

  - Герр Ханс, что у нас сегодня? - вытерев руки о рубаху, лишь сильнее размазав краску, художница заглянула в пакет.

  - Твои любимые, - Ханс криво улыбнулся. - Порой мне кажется, что не заходи я к тебе, то однажды здесь обнаружили бы разукрашенный труп.

  - Все может быть. Но если не я, то Вы безвылазно находитесь у себя и даже никуда не выходите. Хотя в городе... - Хельга умолкла на полуслове и виновато опустила взгляд.

  Ханс грустно посмотрел на свой протез и потер ноющее колено.

  В день он мог проходить не более ста метров - на большее его не хватало. Но этого расстояния было достаточно, чтобы дойти до пекарни и обратно, до соседской двери.

  - Знаете, - наигранно начала Хельга, - а ведь у Вас еще есть шанс осуществить свою мечту и повидать мир. Корабли, самолеты, поезда. А до них Вы всегда можете добраться на машине. Если не ошибаюсь, то у Вашего сына...

  - Мой сын забыл обо мне, как о старом ненужном хламе! - мужчина с силой ударил тростью об пол. - Хватит уже об этом. И вообще, я дождусь своего законного кофе или в этом доме не принято угощать гостей?

  Хельга улыбнулась и, сделав шуточный реверанс, засуетилась у небольшой плитки, притаившейся в углу за очередным мольбертом.

  

  ***

  

  Ханс перебирал связку с ключами у двери, тихо ворча под нос. Сегодня эта нахалка, девочка - художница из квартиры напротив, даже не пустила его на порог. Сослалась на занятость. И не то, чтобы забрать булочки (специально купленные для нее), но даже дверь не удосужилась открыть.

  И вот куда теперь девать эту сладкую пакость?

  Пожилой мужчина, найдя, наконец, нужный ключ и справившись с замком, вошел в квартиру - близнеца квартиры Хельги.

  Пакет со "сладкой пакостью" упал на пол, рассыпав содержимое.

  Вся квартира отставного офицера была заставлена картинами со всевозможными пейзажами: луга, покрытые сочной изумрудной травой; горы, с заснеженными вершинами, словно присыпанные сладкой пудрой; быстротечные реки, с настолько прозрачной водой, что виден каждый камешек, каждая рыбешка. Тут же были и густые леса, и жаркие степи.

  К одной из картин, на которой был изображен парящий над каменным плато орел, была прикреплена записка.

  Дрожащей рукой мужчина снял ее и поднес к глазам. По морщинистой щеке скатились слезы.

  Беглым почерком была начертана одна единственная фраза:

  "Вы не старый, и уж тем более не хлам. Х."

  

  ***

  

  Всю неделю лил дождь. Казалось, что людей ожидал еще один библейский потоп. Вот только в этот раз никто не удосужился предупредить. Да и зверье по парам не собирали. Мда. Как-то в этот раз все не организованно получилось.

  Хельга посмеялась над своими мыслями и волчицей юркнула под козырек родной пекарни. Вот теперь можно было и передохнуть и собраться с мыслями. А заодно и перекусить любимой выпечкой, по которой девушка безумно соскучилась за прошедший месяц.

  Зайдя в магазинчик и сделав заказ, художница села за столик, окнами выходящим на ее дом.

  Интересно, как там поживает старина Ханс? После небольшой выходки с картинами и квартирой, у девушки появилась работа в соседнем городе, и ей пришлось срочно выезжать. Так что когда она не пустила Ханса на порог квартиры, заявив, что занята, она, в общем-то, и не врала даже. Просто опередила события. Потому и полной реакции военного она еще не знала.

  Хотя ему точно должно было понравится. Тем более что в период отсутствия, она постоянно присылала ему фотографии мест, в которых бывала. Это, конечно, не картины, но тоже неплохо.

  Все так же улыбаясь, девушка обратилась к полноватой хозяйке пекарни, с которой была дружна, как поживает старина Ханс.

  И внутри у нее что-то оборвалось, когда она услышала ответ:

  - Он умер... Сердце... Неделю уже как...

  

  ***

  

  Взятыми у хозяйки ключами, Хельга открыла старую дверь и вошла внутрь.

  Ничего не изменилось. Да и что могло измениться за неделю? Время в квартире словно застыло в тот момент, когда умер ее хозяин. Все осталось таким же, как и при жизни военного. Только подаренные картины общим скопом стояли в углу.

  Как рассказала хозяйка, сын герр Ханса даже толком не был в квартире. Только распорядился забрать все ценное. Хельга усмехнулась. Видимо ее картины под определение "ценное" не подпадали.

  "Старина Ханс... Тебя не брали ни вражеская сталь, ни свинец... Но смогла победить глупая болезнь..."

  Девушка стояла в центре комнаты и медленно поворачивалась вокруг своей оси, взглядом впитывая самые мельчайшие подробности скромной обители.

  Кровать, застеленная по военным нормам.

  Антикварный шкаф, в котором, Хельга точно знала, хранилась старая офицерская форма Ханса.

  Письменный стол, убранный с фанатичной педантичностью.

  Хельга остановила взгляд. Как-то дико и неуместно во всем этом порядке смотрелся обрывок бумаги, канареечного цвета.

  Девушка подошла к столу и взглянула на нетронутый листок. Строгие, колкие буквы, украшали его:

  "В твоих картинах я смог по-настоящему ЖИТЬ. Тогда. Сейчас. Всегда".

  

  ***

  

  Очередной холст полетел в дальний угол квартирки. Уже приличное его "собратьев по несчастью" занимали весь периметр маленькой студии.

  Хельга громко выругалась и тяжело опустилась на матрац.

  Со смерти Ханса прошел неполный месяц. Как оказалось, потеря старого ворчуна повлияла на девушку сильнее, чем она думала изначально. Чтобы забыться, художница ушла с головой в работу. Было написано несколько картин, занявшие свое места в галереи. Вот только их никто не покупал. Все, как профессиональные критики, так и простые гости галереи, придерживались одного мнения - в картинах не было жизни.

  После осознания своей проблемы, девушка больше не могла рисовать. Ни один эскиз или набросок не устраивал ее.

  Хельга резко встала со своего ложа.

  - Нет. Так больше продолжаться не может. Нужно проветрить мозги, - девушка втянула носом воздух и слегка поморщилась. - И квартиру тоже не помешало бы.

  

  ***

  

  На площади, у одного из красивейших храмов Кёльна, весело сновала детвора. Один из священнослужителей, наблюдавший за детьми, вынес им несколько наборов цветных мелков. Ребятня с радостью и живым интересом стала "украшать" своими "шедеврами" прихрамовую территорию.

  Тут и там, под веселый смех юных Пикассо, появлялись невиданные картины: бегемот, глотающий булку; лошадка, с пятью ногами; крокодил на поводке. Множество удивительных животных родились благодаря детской фантазии.

  Недалеко от скамейки, на которой сидела Хельга, девочка, с волосами цвета спелой пшеницы, упорно трудилась над своим творением. Она рисовала и стирала линии на камне снова и снова. Видимо, так и не добившись желаемого результата, малышка начала хныкать и расстилать кулачками слезы, оставляя на лице следы мелков. Сжалившись над ребенком, Хельга села рядом с ней на корточки.

  - Отчего слезы? - девочка лишь всхлипнула, промолчав. Девушка посмотрела на то, что пыталась изобразить горе - художница. Что-то между кошкой и обезьянкой. И если брать в расчет, что несостоявшейся Мерет Оппенгейм являлась шестилетняя девочка, скорее всего, имелась в виду именно кошка. Хм. - Не получается? - кивок. - Хочешь кошечку? - еще кивок. - А какую кошечку?

  Девочка вытерла слезы и тихо произнесла: "Настоящую".

  "Настоящую, так настоящую. Гм. Из голубого, зеленого и розового мелков? Значит, выбор в породах не велик".

  Хельга взяла в руки мелки. Линии на камне ложились легко и плавно. Не прошло и пяти минут, как на девочку смотрел голубой котенок с изумрудными глазами. Шею его украшал пышный розовый бант.

  - Голубая?.. - несмело спросил ребенок.

  - Русская голубая. Поярче, конечно, оригинала, но ведь красиво? - художница подмигнула робко улыбающейся девочке. - Теперь он твой. Следи за ним. Хорошо?

  В ответ девушка получила утвердительный кивок и взгляд глаз, горящих радостью и благодарностью.

  

  ***

  

  Девушка брела домой по вечернему городу, в надежде, что муза, покинувшая ее, вернется к хозяйке. Пора бы.

  Сроки поджимали, а к последнему заказу она даже еще не приступала. И отказать возможности нет. Нужно было платить за жилье. И чего уж. Кушать тоже хочется.

  От невеселых мыслей девушку отвлек детский смех. Около зеленых насаждений, состоявших из низкорослых деревьев, играл ребенок. Хельга узнала девочку - блондинку, которой днем рисовала котенка. Художница никуда не спешила, так что решила поприветствовать маленькую знакомую. Но, не дойдя пары шагов, девушка остановилась. Она взирала на котенка с зелеными глазами, чья шерстка отливала чистейшим голубым цветом, а шея его была украшена ярко - розовым бантом.

  Хельга смотрела на нарисованного днем котенка.

  Вот только он был живым.

  Настоящим.

  Девочка заметила подошедшую взрослую и, улыбаясь от уха до уха, радостно заговорила:

  - Спасибо, фрау, за котенка.

  Хельга молча кивнула и быстрым шагом направилась в сторону храмов. Через пятнадцать минут она была на месте. Внимательно осмотрела все дневные рисунки - священнослужители решили их оставить: цветы, птицы, звери. Все на месте. Кроме одного. Там, где днем был рисунок голубого котенка, лежал чистый площадной камень.

  Одна и та же мысль билась у девушки в голове: "этого не может быть".

  

  ***

  

  Пробуждение было тяжелым. Всю ночь девушка не сомкнула глаз, размышляя над случившемся, и лишь под утро ее сморила усталость. Но тяжелые мысли не ушли.

  Как такое могло случиться? Каким образом котенок, что еще днем был рисунком на площади, вечером стал вполне реальным?

  "Либо галлюцинация, либо сумасшествие. Но стоит проверить, чтобы убедиться".

  Девушка прошла к мольберту и, взяв в руки уголь, стала рисовать. От этого занятия ее не отвлек даже звук открывающейся двери и шаги.

  - Могу я поинтересоваться, чем ты занята?

  Мужчина лет сорока, с волосами собранными в хвост и ухоженной бородкой, стоял в дверях. Его белый костюм смотрелся "пусто" на фоне заляпанной краской квартиры.

  - Пытаюсь оживить рисунок, - не оборачиваясь, произнесла девушка.

  - Хм. То есть решила прислушаться к словам критиков? Это хорошо, ведь...

  - Нет. Я действительно пытаюсь ОЖИВИТЬ картину. Всамделишно.

  - Всамделишно? Что это за слово вообще такое? Ты что, окончательно свихнулась? Нет, я знал, что творческие люди со странностями, но чтобы так.

  - Не получается...

  -Что ты там бормочешь?

  - Я говорю, что не получается.

  - А ты чего ждала, что в комнату с картины вылетят бабочки?

  - Бабочки... Вольф?..

  - Что?!

  - Тебе нравятся бабочки?

  - Ты о чем?.. Ну, я не считаю их противными. Да и на свету они переливаются красиво. Вот прямо как эта...

  Перед лицом мужчин порхала пара черных бабочек. При каждом взмахе своих крылышек, бабочки колыхались, словно сотканные из дыма. От насекомых в воздухе тянулись серые шлейфы. И вели они к холсту, где из-под руки Хельги, в комнату выпархивала еще одна угольная бабочка.

  - Этого не может быть... - мужчина пальцами коснулся бабочек, и те оставили на коже черный след.

  - Ага, - Хельга улыбалась от уха до уха, - не может. Но это есть и оно порхает.

  

  ***

  

  - Галлюцинация?

  - Вряд ли.

  - Надышались краски?

  - Раньше тоже дышали, такого не было.

  - Помешательство?

  - Одновременно у обоих? И это не считая той девочки с котенком.

  Уже битый час художница, на пару со своим агентом и другом по совместительству, пытались найти логическое, ну, или хотя бы разумное, объяснение тому, что нарисованные бабочки покинули холст и сейчас преспокойно сидели на краю блюдца со сладкой водой, опустив туда свои хоботки.

  - Тогда либо мы массово свихнулись, либо ты подняла свое мастерство на новый уровень.

  - Раньше я так не умела.

  - Раньше ты и в галереи не выставлялась. Теперь же твои картины покупают. И не дешево. А с твоей новой способностью мы сможем заработать еще больше.

  - В этом я сильно сомневаюсь.

  - Почему же?

  - Потому, что до твоего прихода я пыталась оживить щенка, табун лошадей и динозавра, - Вольф удивленно приподнял брови. - Но так как мою квартиру не разнесли лошади, а нас не съел Т-рекс, оживает далеко не все.

  - А как же они? - мужчина кивнул на бабочек.

  - Их захотел ты. Причем сильно захотел, потому что они тебе дико нравятся. Об этом свидетельствует как зажим на галстуке с бабочкой, так и сам факт их нахождения вне полотна. Они появились как ответ на твое желание. Так же, как котенок на желание девочки.

  - Ну что же. Значит, будем искать покупателей с исключительным желанием.

  Мужчина поднялся с матраца, на котором видел до этого. Отряхнувшись, он направился к выходу. Уже взявшись за ручку двери, агент обернулся к Хельге, все это время стоявшей у открытого окна. На ее вопросительный взгляд, он неуверенно спросил, кивая на бабочек:

  - Можно, я их заберу?

  

  ***

  

  Вольф не обманул. В течение нескольких месяцев, агент умудрялся находить клиентов для "эксклюзивных" работ. Так Хельга и Вольф окрестили живые картины.

  Клиентов искали везде: и среди элиты и среди простых горожан. Причем среди последних, заказы были чаще. Нет, элита, конечно же, хотела многого - слава, богатства. Виллы, больше, чем раньше. Машины, быстрее прежних. Поменьше морщин и веса, побольше "особенно важные части тела". Но все это было обычными потребностями тела. А "эксклюзив" отвечал только душе.

  Потому-то основной клиентурой у Хельги были обычные горожане. Для них она исполняла мечты. Многим, ее живые картины приносили радость. В ответ же, девушка получала искреннюю благодарность и теплые улыбки.

  Со временем улыбка вернулась и на уста художницы. Да вот только в глазах девушки по-прежнему ощущалась пустота.

  

  ***

  

  - Кхм. Фрау Вейзен? - в студию Хельги робко постучали. Девушка отложила кисть и посмотрела на вошедшего.

  Бледноватый юноша, еще совсем молодой, одетый в дорогой костюм, нелепо сидящий на нем. Руки, с ухоженными кистями, нервно теребят край пиджака. Голубые глаза с надеждой и страхом взирают из-под каштановой челки.

  "Ясно. "Богатенький мальчик". Интересно, что он хочет? Дорогая машина? Свидание с моделью? А, впрочем, не важно. Такое я не в силах осуществить"

  - Можно просто Хельга. Чем могу..?

  - Я... Я слышал о Ваших "эксклюзивных" работах, - парень нервно сглотнул и облизал пересохшие губы. - Могу ли я попросить Вас о такой работе?

  - Смотря, что Вам нужно. Не все мои работы...

  - Да, - перебил гость, - да, я знаю. "Желание души", - Хельга удивленно приподняла брови. Юноша покраснел и опустил взгляд. - Так мне сказал герр Вольф.

  - Это можно и так назвать. Так в чем суть заказа?

  - Дядя...

  - Дядя?..

  - Мой дядя... Он единственный, кто остался у меня. Но сейчас он в госпитале. Присмерти, - мальчик резко поднял голову и посмотрел на художницу взглядом, в котором пылала решимость. - Я прошу Вас, помогите мне.

  - Но я никогда не делала ничего подобного. Не знаю, смогу ли я помочь Вашему дяде...

  - Умоляю, - юноша попытался встать на колени, но Хельга остановила его от этого жеста.

  - Хорошо. Я попробую. Но ничего не обещаю.

  

  ***

  

  Стук в дверь отвлек Хельгу от мыслей. Прошла уже неделя с тех пор, как на пороге ее квартирки - студии появился юноша с необычной просьбой - помочь излечить пожилого родственника. Девушка, как она надеялась, бросила все свои силы на выполнение заказа, но вот прошла неделя, а от мальчишки нет никаких вестей.

  - Фрау Вейзен? - не успела девушка открыть дверь, как в ее квартиру практически вломились двое мужчин, типичные "шкафы" - широкие плечи, мускулистые тела и дурацкие черные очки. Еще один вкатил внутрь кресло - коляску, в которой сидел мужчина преклонных лет с волевым лицом. То, как он держался, даже будучи в коляске, говорило о том, что этот человек не привык слышать отказ.

  - Предположим. А вы кто такие?

  - Я дядя небезызвестного Вам мальчишки, что был здесь неделю назад.

  - Как вы можете? Он хотел спасти вам жизнь. И судя по вам, у него это получилось.

  - Получилось? Да вы издеваетесь?! Благодаря его выходке, я прикован к этой проклятой коляске до конца своих дней. И в этом повинны вы оба. Он понес свое наказание, остались Вы.

  - Понес наказание? О чем вы?

  - Теперь этот бесполезный идиот будет влачить свое жалкое существование среди таких же кретинов, что работают у меня в фирме. Если бы он не был моим единственным племянником, я бы его давно вышвырнул на улицу. Там ему самое место.

  - Вы, чертов ублюдок... - Хельга не закончила, так как один из охранников ударил ее по лицу. Девушка пошатнулась, но удержалась за стену.

  - Хватит о нем. Поговорим о Вас. У Вас волшебный талант, и он сослужит моим интересам.

  - Что вы имеете ввиду?

  - Богатство. Много богатства. Я годами увеличивал свое состояние, виртуозно используя других.

  - Сочувствую, но я в этом деле вам не помощник. Не хочу вас огорчать, но этот трюк проходит только с желаниями души.

  - О, поверьте мне. Я желаю этого всей душой. Но если все же что-то пойдет не так...

  Мужчина сделал жест рукой и один из его бугаев взял рядом стоящий холст с картиной. Хельга, поня́в замысел охранника, подалась вперед, но стоящий возле нее телохранитель схватил ее за руки и резко завел их за спину, тем самым остановив девушку.

  Картина превратилась в кучку обрывков. За ней еще одна. И еще. Хельга закрыла глаза.

  - Надеюсь, мы поняли друг друга.

  С этими словами мужчины покинули квартиру, оставив девушку среди обрывков работ.

  

  ***

  

  - Проснись. Ну же. Проснись, Хельга!

  Не столько знакомый голос, сколько тычок по ребрам, возымел действие и девушка очнулась.

  Девушка открыла глаза, и следом за ними непроизвольно последовал и рот. Было чему удивляться - художница находилась посреди уходящего далеко за горизонт луга. Ее руки утопали в мягкой изумрудной траве, а над головой птицы пели в светло-голубом небе.

  - Налюбовалась? - за спиной звучал знакомый голос.

  Девушка обернулась и с улыбкой на губах произнесла: - Ханс.

  - Он самый.

  Старый вояка был таким же, как его помнила художница. Все тоже лицо, тронутое сеточкой морщин. Та же стать, взгляд и даже трость. Вот только одет Ханс был в свою старую форму.

  - Где это мы?

  - Не узнаешь? - Ханс развел руки. - Это твоя картина.

  И в самом деле. Стояло девушке присмотреться, как она узнала одну из своих работ. Ту, что была в числе подарков для старика.

  - Этого просто невероятно, - только и смогла выговорить художница.

  - И это мне говорит человек, чьи картины оживают. Запомни, девочка. В твоих картинах есть жизнь. Настоящая. Они могут дать, но и взять тоже. Они - это целый мир. Мир, в который нужно только найти ключ.

  

  ***

  

  - Фрау! Фрау Вейзен! Открывайте немедленно! Фрау!

  Мужчины колотили в дверь более получаса, но та не сдавала своих позиций, оставляя путь в квартиру защищенным. В этом ей помогали все мало-мальски тяжелые вещи в квартире: банки с краской, мольберты, плитка и табурет. Даже матрац занял свое место, лежа поверх всего этого. Такие баррикады не могли долго удерживать врага, но вполне годились для оттягивания времени. А времени было катастрофически мало.

  Хельга, не останавливаясь ни на минуту, рисовала с тех пор, как проснулась. Она должна была закончить эту работу. Иначе ее жизнь кончина.

  Голоса за дверью стихли, но им на смену пришли сильные удары - видимо охрана нашла, чем выбить дверь.

  Мазок. На холст легла зеленая краска.

  Удар. Дверь жалобно заскрипела.

  Мазок. Небесно-голубой.

  Удар. Трещина поперек двери.

  Мазок. Золотисто-желтый.

  Удар. Дверь, вместе с баррикадой, разлетелась в стороны.

  Мужчины ввалились внутрь. Двое запнулись о банки с краской и растянулись на полу. Еще один зацепился ногой за мольберт и утянул его следом за собой, падая на матрац. Четвертый оказался умнее, и переступая через ограждения, прошел внутрь.

  - Обыскать! - рявкнул четвертый.

  Мужчины поднялись с пола и ринулись исполнять приказ. Но кого искать? И главное, где? Квартиры девушки была однокомнатной, не считая совмещенного санузла. Но мужчинам было на это плевать. Как гончие псы, взявшие след, они обыскивали студию. Немногочисленные пожитки девушки были разбросаны и выпотрошены. Мужчины пытались найти хоть что-то указывающее на местоположение пропавшей художницы, но все было тщетно.

  

  ***

  

  А на все это, с холста картины, где были изображены густой еловый лес и желтоватая осенняя поляна, гордо стоя на валуне, в окружении собратьев, взирала молодая волчица, свободная Душой и Телом...

  

  ***

  

  Июнь - 6 августа 2012г.

   *********

115

Удонтий М. Муравьи     "Рассказ" Фантастика, Мистика

  Муравьи

  "Одинокий интеллигентный мужчина без вредных привычек снимет недорого комнату в коммунальной квартире. Порядок и своевременная оплата гарантированы".

  - Вот, сюда, братан, проходи! - Коляныч широко распахнул дверь перед новым квартирантом - высоким, интеллигентного вида, мужчиной в приличном бежевом плаще и c огромным кожаным саквояжем в руке. - Проходи, проходи, не стесняйся. Чумадан ложь сюды, на тубаретку. Сымай пальтишку!

  - М-дя! Не царские хоромы! - мужчина внимательно осмотрел нищенскую обстановку комнаты: ржавую железную кровать с грязным полосатым тюфяком на продавленной от времени сетке, облезлый фанерный двухстворчатый шкаф, у окна столик, застеленный газетами и с задвинутым под него, деревянным стулом.

  - Так ить и плата не царская! - Коляныч радостно ухмыльнулся в сивую бороденку и утер набежавшие сопли грязным коричневым кулаком. - Располагайся! А можа, того-ентого? Обмоем новосельице? У меня есть!

  Коляныч лукаво подмигнул опухшим глазом.

  -А? Что? - квартирант сначала не понял, он был погружен в собственные мысли. - Ах, да! Нет, думаю, не стоит, я вообще, видите ли, не употребляю спиртного.

  - Ну, как хош: хозяин-барин. Мы люди не гордые, можем и сами отпраздновать, промеж собой! Денежку попрошу вперед! - Коляныч протянул корявую мозолистую ладошку.

  Квартирант вытащил из внутреннего кармана пиджака толстый бумажник, медленно отсчитал три новенькие тысячные купюры и отдал хозяину. Коляныч жадно схватил деньги и надежно запрятал их глубоко за пазуху, в вонючие недра стеганой телогрейки.

  - Ну, спасибо этому дому, пойдем к другому, - хозяин шутовски раскланялся и удалился.

  Идти было недалеко - до ближайшей двери по темному коридору четырехкомнатной коммуналки. Коляныч являлся счастливым обладателем двух комнат в этой квартире. Одну, восемнадцатиметровую, постоянно сдавал жильцам. Правда, совсем недорого, но вырученные деньги служили неплохой прибавкой к его мизерной пенсии. А в другой, совсем маленькой, битком набитой старой мебелью, комнатенке, проживал сам.

  Кроме Коляныча в квартире обитало еще четверо жильцов: семья Наливайко, Федор и Оксана с шестилетней дочкой Олесей, да еще бабка Архиповна со своими многочисленными кошками. Сколько их у нее было, точно сказать никто не мог, даже сама хозяйка, но уж точно не меньше десятка. Как кошаки помещались в двенадцатиметровой комнатке пенсионерки - было великой тайной. Но следы их жизнедеятельности не могли остаться незамеченными: то и дело из бабкиных апартаментов раздавались душераздирающие кошачьи вопли, а какой оттуда шел фимиам - лучше даже не пытаться описывать.

  Так вот, вернемся к Колянычу: он зашел к себе в комнату, захватил двухлитровую банку с мутноватой, отвратительно пахнущей жидкостью и направился в гости к Наливайкам. Пить в одиночку сей достойный муж не любил, пьяницей и алкашом себя не считал, а в хорошей компании да по значительному поводу - самое милое дело! Наливайки встретили гостя радостными возгласами. И муж, и жена соответствовали своей фамилии, были не дураки выпить. Оба давно не работали, и существовала семейка на пенсию Федора - одноногого инвалида. Вскоре из-за наливайковской двери зазвучали веселые голоса, и послышался звон стаканов.

  А интеллигентный мужчина, кстати, завали его Роберт Кондратьевич, принялся обживать неуютную комнату. Распаковал пузатый саквояж и вытащил оттуда комплект чистого постельного белья. Несколько костюмов и рубашек аккуратно развесил в шкафу, сложил носки и нижнее белье в выдвижной ящик. Больше ничего распаковывать не стал, а запер саквояж и убрал его поглубже в шкаф. Роберт аккуратно выложил на столик из пластикового пакета бутылку сока, печенье и сахар-рафинад в картонной коробочке. Сразу же вытащил несколько белоснежных кубиков и с наслаждением сгрыз их, запил большим глотком сока, прямо из бутылки и начал стелить постель. Очень хотелось спать, мужчина чувствовал себя усталым и разбитым.

  - Ладно, завтра буду разбираться, - сказал он и улегся под одеяло. - Сегодня сил нет!

  И только Роберт уснул, в дверь постучали. Тихо-тихо, застенчиво.

  - Да что ж такое-то! Ни сна, ни отдыха измученной душе! - Роберт Кондратьевич вскочил, и как был, в семейных трусах бросился открывать.

  - Кто там еще? - недовольным тоном спросил он.

  - Это я, Олеся! - раздался тоненький голос из-за двери.

  - Чего тебе надо? - мужчина широко распахнул дверь, и его раздражение сразу же куда-то улетучилось.

  На пороге стояла маленькая светловолосая девочка, грязная и чумазая, в оборванном, больше похожем на старую тряпку, платьице.

  - Я к вам знакомиться пришла, - доверчиво глядя ему в глаза, сказала малышка.

  - Ну, раз уж пришла, заходи! - поспешно натягивая брюки, ответил хозяин.

  Девочка, без приглашения, уселась за стол и недвусмысленно уставилась на сок и печенье.

  - Ты голодная, что ли? - догадался Роберт.

  - Ага, - кивнула малышка.

  - Ну чего тогда смотришь - наворачивай! Гостей положено угощать, - мужчина разорвал упаковку и высыпал, прямо на стол, печенье. - Кстати, меня зовут Роберт Кондратьевич, можно просто - дядя Робик, а ты кто?

  - Олеся! - представилась девочка, жуя печенье. - Можно я у тебя посижу? У нас Коляныч. Он принес самогонку. Теперь они с папкой и мамкой выпивают! Им лучше под руку не попадаться.

  - Ну, ладно, посиди пока. Мы сейчас с тобой тоже выпьем, но только соку. Ты любишь сок?

  Олеся радостно закивала, а хозяин полез в шкаф за стаканами.

  - А хочешь, я расскажу тебе о муравьях? - предложил Роберт.

  - Хочу, хочу, расскажи, - обрадовалась девочка.

  - Ну, тогда слушай, - начал он. - Муравьи - это не простые насекомые, а великие труженики, санитары природы. Они убирают всякую грязь и мусор, чтобы земля и воздух стали чище и чтобы всем нам было легче жить...

  

  Коренные перемены в злосчастной квартире начались уже на следующий день. Первым делом, Коляныч заметил, что тараканы куда-то подевались. Раньше эти мерзкие создания свободно передвигались по квартире и днем, и ночью. Они бегали по полу, дефилировали по стенам и потолку. Абсолютно никого не боялись, вели себя нагло и вызывающе. Лезли в кастрюли с супом и там трагически погибали, прогрызали пакеты с крупами и сахаром, подъедали овощи и хлеб.

  Жители квартиры даже не пытались с ними бороться, не больно-то и надо! Старуха-кошатница редко выходила из комнаты, питомцев держала на сухом пайке и для себя не готовила. Оксана Наливайко, практически всегда пребывала в алкогольной нирване. В этом состоянии тараканы ее не раздражали, а казались милыми и забавными существами.

  Лишь Коляныч, который любил посидеть вечерком на кухне с кружечкой крепкого сладкого чая и сигареткой, замечал тараканьи безобразия. Нередко какой-нибудь неосторожный тараканишка срывался с потолка и погибал смертью храбрых в горячем чае. Тогда, страшно матерясь, Коляныч вылавливал его корявыми непослушными пальцами, а после с удовольствием допивал любимый напиток. Мужчина долго ругался в адрес бесчисленных тараканьих полчищ, обещал перетравить всех к "едрене-фене". Но дальше угроз дело не шло, и тараканы продолжали жить в квартире, процветая и благоденствуя.

  И вдруг, на следующий же вечер после вселения Роберта Кондратьевича, насекомые исчезли.

  Придя, как обычно, на кухню, хлебнуть чайку, Коляныч понял, что чего-то не хватает. Он недоуменно оглядел грязную, ободранную кухню. Вроде, все на месте! Плита - вот она - в черных пятнах отбитой эмали, сроду не мытая, короче с ней - никаких перемен. Допотопный облезлый фанерный буфет - тоже на месте. Колченогие табуретки и столик - тут они, родимые.

  -Так вот что? Тараканов-то нету! Етить твою мать! - удивленно промолвил мужчина. - Чудеса, да и только! Куда же, они, проклятые подевались-то, а? Неужто Наливайкина супружница потравить сподобилась? Схожу, узнаю.

  Но Оксана валялась на полу в своей комнате и лыка не вязала. Федор и маленькая Олеся ничего пояснить не могли - их не оказалось дома.

  "Наверное, квартирант потравил - больше некому! Ишь ты, интеллигент паршивый - тараканов побрезговал! Я, небось, седьмой десяток с ними живу - и хоть бы хны! Не развалился и не умер! А этому чистоплюю и день в тараканьем обществе невмоготу! Какие мы нежные! Тьфу! Хотя... Ну и ладно, все одно, без них лучше! Зловредные они насекомые", - подумал Коляныч и ушел к себе в комнату, смотреть любимую передачу "Час суда".

  Далеко заполночь, Коляныч проснулся от сильной жажды. Такое у него часто бывало, особенно с перепою. К несчастью минералка в пластиковой бутылке закончилась. Пришлось старику встать и идти на кухню. Шепотом матерясь, пенсионер тихо прошел по темному коридору, свет ему был не нужен, за много лет он наизусть выучил топографию родной квартиры и мог передвигаться по ней хоть с закрытыми глазами, не рискуя во что-нибудь врезаться. Странное дело, но из щели под кухонной дверью выбивалась полоска света.

  "Интересно, кто ж это там полуночничает? - подумал Коляныч.- Наверное, кто-то из Наливаек. Небось, тоже сушняк замучал".

  Старик осторожно приоткрыл дверь и заглянул на кухню. То, что он там увидел, на время, лишило его дара речи и возможности двигаться. Какое-то фантастически гигантское насекомое, как ни в чем ни бывало, пожирало сахар прямо из мешка. Причем, его собственного, колянычева мешка, припасенного совсем недавно, чтобы варить самогон. Мешок был нераспакован, и жуткое существо прогрызло мощными жвалами огромную дыру, из которой сахарный песок ручейком сыпался прямо на пол, а оно с аппетитом кушало сладкие кристаллики.

  - Это же......! - Коляныч разразился непечатными ругательствами, от чего насекомое повернуло в его сторону треугольную голову, с длинными усами-антеннами на лбу и уставилось на пенсионера выпуклыми фасеточными глазами. Оно сердито зашевелило смертоносными жвалами, выражая недовольство по тому случаю, что его побеспокоили и продолжило пожирать сахар.

  Старик опрометью бросился в свою комнату и запер дверь на все замки.

  - Это был муравей! Обычный рыжий муравей, только очень большой! С твоего телка! - бормотал пенсионер себе под нос, пытаясь себя утешить. - Что же я так испугался? Разве муравьев не видал? Сейчас пойду и еще раз на него посмотрю. Ишь, скотина бесстыжая, решил сахар мой сожрать? Не выйдет! Вот я тебя!

  Страх в душе Коляныча быстро сменился на гнев. Пенсионер схватил швабру, взял по-военному ее на плечо и героическим строевым шагом отправился на кухню. Но свет теперь там не горел. Коляныч с боевым воплем ворвался в помещение и, в резком устрашающем, прыжке щелкнул выключателем. На кухне никого не оказалось, ни гигантского муравья, ни даже, тараканов.

  - И привидится же такое! Старость-то не радость, да и пить надо поменьше, - сказал старик.

  На полу просыпанного сахара тоже не было, но зато в самом мешке зияла порядочная дыра.

  - Ничего, это, я, наверное, когда его вносил, об гвоздик задел, вот мешковина-то и разошлась, - утешал себя Коляныч. - Или Олеське наливайковской слатенького захотелось, вот она ножичком-то мешок и распорола. Точно, она это! Больше некому и дыра низко, чтобы дитю малолетнему удобнее было сахарком-то лакомиться. Вот я ее завтра заругаю! И куда родители смотрят? Растет девка, как сорная трава - никому не нужна, даже папке с мамкой. Ладно, и журить ее не буду, жалко мне малую.

  Думая о девочке, пенсионер растрогался, и по морщинистой щеке потекла одинокая стариковская слеза. Он еще раз осмотрел кухню, заглянул в шкаф и даже в духовку на предмет затаившихся монстров. Никого не обнаружил и пошел спать. Наутро Колянычу уже казалось, что ужасный муравей привиделся во сне. Ох, как он ошибался!

  А между тем дружба нового квартиранта и маленькой Олеси крепла с каждым днем. Девочка с нетерпением ждала, когда же дядя Робик вернется с работы?

  Роберт Кондратьевич, обычно, приходил не с пустыми руками. Всегда приносил еду и сладости для себя и маленькой Олеси. Родителей странная дружба их дочери и взрослого мужчины абсолютно не волновала, им было попросту наплевать.

  Вечером девочка, как обычно, стояла под дверью его комнаты. Роберт запустил ее внутрь, и они вместе сели ужинать, а потом долго пили чай со сладостями. Роберт Кондратьевич рассказал гостье очередную увлекательную историю из жизни муравьев и закончил ее забавным стишком:

  Жил на свете муравей,

  Черненький такой.

  Был мурашек всех храбрей -

  Маленький герой.

  

  По ветвям больших дубов

  Бегал вверх и вниз,

  Не боялся птиц - врагов,

  Голубей, синиц...

  

  А в квартире продолжали происходить непонятные вещи. Откуда не возьмись, появились муравьи. Сначала насекомых было совсем мало, и жители квартиры их попросту не замечали, потом количество непрошенных гостей увеличилось. Рыжие существа деловито обследовали кухню, в поисках съестного. Их стало во много раз больше, чем до этого тараканов.

  Стройные ряды муравьев прокладывали трассы, по которым переносили кристаллики сахара и хлебные крошки. Маленьких трудяг не пугал запах из "кошачьей" комнаты. Они героически проникали в нее и уносили куда-то далеко, к себе на склад, остатки "Вискаса".

  - Вот, не было печали! Только от тараканов избавились, как на тебе, пожалуйста! Теперь у нас мураши хозяйничают, - заметила как-то Оксана, в редкую трезвую минуту своей жизни.

  - А по мне уж лучше они, чем проклятое тараканье! По крайней мере, в чай не лезут, - ответил Коляныч. - Муравьи насекомые маленькие, но разумные. Я их уважаю, наш брат - рабочий класс! Гляди - вона какую вермишелину потащил, раз в десять больше себя. Мне как-то на днях огромадный муравьище приснился, с кобылу ростом. Ты прикинь, Ксюха, такой-то и нас с тобой запросто утащит!

  И Оксана, и старик весело засмеялись.

  - А энтих я, вот так, запросто! - пенсионер раздавил ногой нескольких маленьких тружеников, чем нарушил на некоторое время проложенную трассу. Но вскоре сообразительные и дисциплинированные насекомые восстановили движение.

  

  С каждым днем муравьиные полчища росли и наглели. Они по-хозяйски обчищали комнаты, унося в свои бездонные хранилища все съестное. Делалось это прямо на глазах у людей.

  Как-то Наливайко-отец принес из булочной свежий батон. Положил его, как обычно, на кухонный стол. В тот же миг рыжие создания облепили вожделенную добычу со всех сторон. Так что, изумленному Федору показалось, что батон сделан из муравьев. Копошащаяся братия мигом разобрала хлеб на крошки и потащила их по проторенным трассам. Наливайко лишь успел смачно выругаться от удивления, а батона-то и нет!

  Федор выпотрошил сумочку жены, собрал все оставшиеся деньги. И поковылял на костылях так быстро, насколько позволяли его ходовые качества, в соседний магазин под странной вывеской "рой оз товары". Раньше эта торговая точка носила название "Стройхозтовары" и всем было понятно, чем именно там торгуют. Но год назад хулиганы сорвали несколько неоновых букв. А у хозяев, как видно, не было ни денег, ни желания восстанавливать правильное название магазина.

  Ворвавшись в торговый зал, Федор потребовал у знакомой продавщицы самое сильное средство от насекомых.

  - Вот, бери, Федя, это самое лучшее: спрей "Муравьиная смерть". Он самый дорогой и эффективный. Распылять надо "в местах наибольшего скопления насекомых", - процитировала инструкцию девушка.

  Федор схватил яркий флакончик, на котором была изображена Смерть в виде муравьиного скелетика в балахоне и с косой в руках.

  - Спасибо, Зинуша! Тут вот все что у меня есть, - он высыпал на прилавок две мятые десятки и горсть мелочи. - Остальное с пенсии занесу!

  - Хорошо, Федя, ты мне еще сотню должен, - прокричала ему вслед продавщица.

  Вернувший домой, Федор, с остервенением, принялся разбрызгивать содержимое баллончика на самых оживленных местах муравьиных дорожек. Помогло! Стройные ряды маленьких захватчиков поредели. Оставшиеся в живых срочно эвакуировали убитых и раненных.

  - Вот то-то же! - радостно ухмыльнулся Наливайко. - Поняли, суки, кто есть ху? Вы - мурашье поганое. А я - человек, царь природы!

  Он торжественно разбрызгал по коридору оставшийся яд. А потом баллончик захрипел, как умирающий боров, и сколько не тряс его Федор - больше не выдал ни капли чудодейственного средства.

  Наливайко бросил пустой флакон на пол и отправился к себе, отдыхать после проделанной работы.

  

  На следующий день жильцы решили отпраздновать победу - в квартире, действительно, теперь не было ни единого муравья. По поводу торжественного банкета все, кроме Роберта Кондратьевича, собрались на кухне. Коляныч распечатал по такому поводу пятилитровую бутыль своего фирменного зелья. Наливайки наварили покупных пельменей, а малопьющая Архиповна притащила трехлитровую банку маринованных огурцов.

  В самый разгар веселья случилось страшное: полчища прожорливых насекомых вернулись. Сначала они жадно собирали с пола хлебные крошки, потом быстро обнаглели и забрались на стол. За несколько минут, несмотря на ожесточенное сопротивление жителей квартиры, муравьям удалось подчистую растащить все угощение. Коляныч сердито топал по полу ногами и страшно ругался, пытаясь раздавить как можно больше мерзких тварей. Архиповна испуганно ретировалась в свою комнату. Там, из-за специфической атмосферы, муравьев было поменьше. Но все равно, аккуратные кишащие дорожки, словно миниатюрные конвейеры, быстро увозили из кошачьей кормушки остатки еды. Бабка злобно плюнула и улеглась спать. Кошки немедленно обложили ее со всех сторон и огласили комнату громким мурлыканьем.

  Наливайки задержались на кухне. Нельзя же было оставлять врагам ни грамма божественного напитка! Поминутно стряхивая с себя настырных насекомых, они продолжали пить, пока не уснули прямо за столом, уронив головы в тарелки.

  А ночью Коляныч, вышедший, по обыкновению, попить водички, увидел страшную картину: за столом сидели две неподвижные фигуры, сплошь покрытые шевелящимся ковром из муравьев. Сомнений не было, ужасные насекомые пожирали людей. Пенсионер с воинственным кличем кинулся выручать соседей. Но было поздно: с обглоданных лиц Наливаек на него глядели пустые глазницы. Коляныч завопил от ужаса и побежал к Архиповне. Она не открывала. Тогда старик с разгона вышиб трухлявую дверь. В "кошачьей" комнате его ждало не менее ужасное зрелище: на старухиной кровати удобно лежал начисто обглоданный человеческий остов, нежно обнимая костлявыми руками маленькие кошачьи скелетики. От увиденного, а может, от резкого запаха кошачьей мочи, старику стало плохо, он схватился за сердце и из последних сил выполз в коридор.

  - Спасите! На помощь! Погибаю! - заорал он что было мочи, надеясь, что квартирант его услышит. Но никто не отзывался.

  Пенсионер, превозмогая боль в сердце, дополз до телефона в прихожей. Аппарат стоял на низенькой тумбочке, Коляныч сделал героический рывок и снял трубку. Послышались долгие гудки. Но это движение отняло у старика последние силы, и он замертво свалился на холодный и грязный линолеум.

  А в наливайковской комнате, на старенькой кушетке мирно спала маленькая светловолосая девочка. Муравьи окружили ребенка живым кольцом, но не трогали его. Олеся улыбалась во сне, детские губы шептали веселый стишок, которому накануне научил ее дядя Робик:

   Муравей спешит в свой дом.

   Он - строитель и разведчик,

   Сторож, грузчик, агроном...

   У него профессий много,

   Муравьев ленивых нет.

   Хоть и мал, но славит Бога -

   Кто даёт всем жизнь и свет!

  

  А сам Роберт Кондратьевич не спал. Он сидел в комнате при выключенном свете. Вокруг него по полу двигались стройные ряды муравьев. Мужчина сосредоточенно смотрел них, отдавая насекомым мысленные приказы.

  Вдруг какой-то крупный муравей быстро пополз прямо на Роберта. Добравшись до плеча мужчины, он остановился и принялся танцевать удивительный танец, жестами передавая человеку важную информацию.

  - М-дя? Все так серьезно? - переспросил Роберт Кондратьевич. - Хорошо, сейчас буду.

  Мужчина сбросил с себя всю одежду и опустился на пол. С ним начали происходить странные метаморфозы. Руки и ноги вытягивались и покрывались рыжеватой хитиновой пленкой, которая тотчас же затвердевала. Откуда-то с боков, прямо из ребер выросла дополнительная пара конечностей. Задняя часть туловища превратилась в округлое, похожее на гигантское яйцо, муравьиное брюшко. С лицом тоже произошли изменения: глаза вылезли из орбит и увеличились в размерах, нос исчез, а губы сделались мощными челюстями-жвалами. Волосы на голове выпали, а на лбу выдвинулись, словно антенны, длинные подвижные усики.

  Вскоре вместо приличного, интеллигентного мужчины в комнате оказался огромный рыжий муравей. Если бы Коляныч его увидел, то сразу же узнал бы того самого, пожиравшего на кухне сахар.

  Но бездыханное тело Коляныча, беспомощно раскинув в стороны руки, теперь тихо лежало в прихожей. Огромный муравей-Роберт медленно прополз по всей квартире, внимательно осматривая комнаты. Он аккуратно утащил с кухни обглоданные трупы и запихнул их в наливайковскую комнату под диван. В "кошачьих" аппартаментах тщательно собрал все косточки и сложил в шкаф. Труп Коляныча оттащил к нему в комнату и усадил в кресло, перед работающим телевизором.

  Дела были сделаны. Пора превращаться обратно! И стоило Роберту принять человеческий облик, как в квартире моментально исчезли все муравьи.

  Рано утром чисто выбритый и аккуратно одетый Роберт Кондратьевич, осторожно разбудил Олесю. Он отвел девочку в ванную, тщательно умыл ей лицо и расчесал волосы.

  - Я купил тебе новую одежду! - мужчина вытряхнул из пакета детское белье и красивое платьице. Девочка с восторгом нарядилась в обновки.

  - Тебе нравится? - улыбнулся мужчина.

  - Да, очень, спасибо, дядя Робик, - малышка неуклюже чмокнула его во впалую щеку.

  - Сейчас нам пора уходить отсюда, - сказал Роберт, укладывая постельное белье в огромный кожаный саквояж.

  - А как же мамка с папкой? - удивилась девочка. - Куда они подевались?

  - Не знаю, я их с вечера не видел, - ответил Роберт Кондратьевич.

  - Ну и ладно! А то еще не отпустят!

  Мужчина, ласково взял Олесю за ручку, и они вышли на улицу.

  - А можно я тоже буду муравьем, когда вырасту? - вдруг спросила она.

  - Конечно, можно, но я думаю, ты захочешь стать царицей! - улыбнулся Роберт. - А сейчас мы пойдем смотреть нашу новую квартиру.

   "Интеллигентный мужчина без вредных привычек, с малолетней дочерью, снимет недорого комнату в коммунальной квартире. Порядок и своевременная оплата гарантированы".

  

  

   Муравьи (из БСЭ)

  Муравьи (Formicidae), семейство насекомых отряда перепончатокрылых (иногда рассматривается как надсемейство). Длина тела рабочих М. от 0,8 мм до 30 мм; самки много крупнее в связи с тем, что у них очень раздуто брюшко, наполненное яйцами. У М., в отличие от других семейств этого отряда, брюшко соединяется с грудью при помощи тонкого и подвижного стебелька, состоящего из 1-2 сегментов; ноги имеют по одному вертлугу, у основания задних ног лежат так называемые метаторакальные железы; усики тонкие, обычно с удлинённым первым члеником, образующим рукоять усика (скапус); крылья с неполным, иногда очень упрощённым жилкованием; у многих отсутствуют.

  М. - общественные насекомые, живут в сложных гнёздах; обычно, помимо крылатых самцов и самок, имеются одна или несколько бескрылых яйцекладущих самок, или цариц, и множество бескрылых рабочих особей.

  Жизнь семьи, особенно у высших М., сложна и многообразна. Для ряда М. характерны колонии из нескольких дружественных гнёзд, между которыми происходит обмен пищей и особями; они совместно охраняют территорию, на которую не допускаются М. из "чужих" гнёзд.

  В рассказе использованы стихотворения: "Про храброго муравья" Татьяны Мокосий и "Муравей трудяга" (автор неизвестен).

116

Устоева Т. Золотая Рыбка     "Рассказ" Мистика

  

   ЗОЛОТАЯ РЫБКА

  

  

   Марина приехала к подруге в Ливан. В гости, да помочь той малость по хозяйству. Подруга решила сделать подтяжку лица и хотела, чтобы Марина поддержала ее морально, ну и готовила пока та придет в себя. Муж подруги служил в инофирме уже три года и они жили в прекрасной четырехкомнатной квартире в элитном комплексе.

   И вот уже неделю, как Марина каждый день плавала в бассейне - утром и вечером. Подруга после операции никуда не выходила - ее муж работал, так что особенно делать было нечего. Купайся и загорай. Бассейн оказался большой, окруженный пальмами в кадках и шезлонгами. Бассейн на втором этаже, а внизу гимнастический зал, где стояло штук двадцать тренажеров. И все это бесплатно. Бассейн один на весь комплекс, а сам комплекс немаленький - пять четырехэтажных домов с подземными паркингами. Но народу немного - у каждого огромная квартира с лоджиями. И некоторые квартиры выходили прямо к бассейну. Можно сидеть на диванах у себя на лоджии, утопающей в цветах и наблюдать за плавающими. Иногда на лоджиях появлялись дети, но редко.

   Сентябрь, в школах еще каникулы и мамы с детьми в горах на своих виллах. Так что в бассейне Марина плавала одна - редко, если кто еще появлялся. И, вскоре заметила мужчину, что часто пил кофе прямо на лоджии вблизи бассейна. Когда подходила к шезлонгу позагорать - то мужчина улыбнулся и поздоровался по-английски. Марина в ответ тоже улыбнулась. Иногда стали перебрасываться парой ничего незначащих фраз. Насчет погоды или воды в бассейне.

   Марина выглядела высокой и стройной. И очень застенчивой. Английский знала прекрасно, потому, что в Москве работала в небольшой турфирме. Платили немного, но на жизнь хватало. Жила с мамой и сестрой в трехкомнатной квартире недалеко от Москвы-реки и часто ходила купаться и загорать. Марина обожала воду, любую воду - и речку и бассейн, и море. Недаром звали Мариной, что значит "морская". Забавно, что этот комплекс в Бейруте, где жила тоже назывался "MARINA HILLS", что значит Морские Холмы. Ей тут очень нравилось и с удовольствием отдыхала у подруги.

   Марине исполнилось двадцать семь, и уже пора было думать о замужестве. Но как-то все не складывалось. Не нравился ей никто. Конечно, парни за ней ухаживали, но слишком уж решительно переходили к действиям, а Марина этого не любила. Ей хотелось, чтобы мужчина ухаживал за ней трепетно и нежно, как папа за мамой. Марина всегда завидовала своей маме, как папа смотрел на ту - подавал пальто или наливал чай. Но папа умер и они остались одни.

   Марина была интересной девушкой. Длинные русые волосы до плеч, большие задумчивые серые глаза и стройная фигура. Ей уже хотелось детей, но мужчину своей мечты так и не встретила. А за первого встречного замуж решила не выходить. Так и жила.

   И вот этот мужчина, явно гораздо старше Марины. Лет 50-55, но подтянутый - фигура крепкая спортивная, сам загорелый, а волосы черные, но уже с проседью. Марине очень нравились такие волосы. У ее тетки точно такие - как у чернобурки и Марина даже слегка завидовала, потому, что знала, что у самой таких никогда не будет. И вот сегодня, когда утром загорала в шезлонге, этот мужчина читал газету на своей лоджии и как всегда с ней поздоровался. А, когда уже в сарафане спускалась по ступенькам из бассейна вниз на улицу, то подошел и пригласил пообедать в ресторан.

   Марина растерялась и ответила, что не знает и должна спросить подругу у которой живет. Он улыбнулся и протянул свою визитку со словами:

   -Буду ждать Вашего звонка. Как раз через час обеденное время наступит.

   И попрощался. Марина пришла домой и стала советоваться с подругой.

   -А где он живет? - спросила та.

   Марина описала, что на первом этаже слева.

   -А, тогда можешь с ним ехать. Я знаю его дочь. Вместе на тренажеры ходим. Это квартира дочери - у него самого шикарная вилла рядом с морем. А к ней в гости приезжает и иногда живет несколько дней. Овдовел год назад. У него своя фирма, продает что-то. Вполне обеспеченный - даже богатый по местным меркам. И очень воспитанный. Сорбонну закончил, юрист. Так, что не бойся - такие всегда держат себя в рамках.

   И Марина решилась - обедать поехали в Захле, в изумительный ресторан, расположенный в каньоне. Справа и слева высились огромные горы, а внизу прямо у накрытых столов протекала небольшая чистая речка. Слышно было, как она струится. Все вокруг утопало в зелени и казалось на удивление прохладно, изнуряющая сорокаградусная жара куда-то исчезла. Марина сидела и смотрела на струящуюся воду, которая завораживала. Вначале пили арак и ели вкусную бастурму. И еще какую-то непонятную вещь, которая называлась "замазка". Внешне та напоминала баклажанную икру, но была гораздо нежней и вкусней. Марина намазывала ее на горячие лепешки, что выпекали прямо тут рядышком - так, что чувствовался изумительный запах свежеиспеченного хлеба, и наслаждалась великолепной природой.

   А потом пошли к машине и по дороге зашли в лавку с сувенирами. Марина смотрела на шкатулки из ливанского кедра и на медные подносы, на странный буддийский колокольчик и вдруг увидала золотую рыбку. Точнее, их было много этих золотых рыбок. Это была непонятная вещь. Как ювелирное украшение не годилось, немного великовато - возможно, ее надо было вешать на стену. Какой-то золотистый металл похожий на золото, но, конечно не золото и явно ручная работа. Одна большая золотая рыбка - под ней поменьше, еще ниже еще меньше, а между ними целая стая мелких рыбешек. Марина стояла и разглядывала этих рыбок, а Джордж - так звали ее нового знакомого, спросил:

   -Сколько?

   Хозяин лавки ответил:

   -Сто долларов.

   Джордж купил украшение и вручил Марине со словами:

   -Это Вам на память о Ливане. У нас любят такие вещи и умеют делать.

   Вскоре доехали до дома и расстались. Больше Марина его не видела.

   А в последний день перед отъездом, когда загорала около бассейна, тот снова появился на лоджии и снова пригласил обедать. Теперь поехали в центр Бейрута в шикарный ресторан лучшего отеля в городе. Сели за столик, Джордж заказал шампанское и достал маленькую коробочку. Потом открыл и протянул Марине. Это была небольшая золотая рыбка на изысканной цепочке - с изумрудными глазами и брильянтовой чешуей.

   -Красивая, спасибо! - улыбнулась Марина.

   -Спасибо Вам! Вы украсили мою жизнь своей красотой! Я намного старше Вас, но у нас здесь в Ливане принято, что мужчина женится поздно. Сначала чего-то достигает в жизни, а потом предлагает свою руку и сердце той, что сумела его зажечь. Я хочу, чтобы Вы стали моей женой. Не спешите с ответом. Подумайте, посоветуйтесь с родственниками. Я буду в Москве через две недели по делам и позвоню Вам.

   На следующий день Марина прилетела в Москву. И все рассказала матери и сестре. Младшая сестра недавно вышла замуж, но уже была мужем недовольна.

   -Вот это да! Своя фирма и вилла около моря! Ты прямо золотую рыбку поймала! Мне бы так! Ну, ничего, если разведусь, то тогда к тебе в гости в Ливан приеду. Может и мне чего достанется.

   А мама спросила:

   -А ты его любишь?

   -Не знаю, но он мне нравится. Мне с ним тепло и уютно, как с папой. Наверное, мне будет хорошо.

   И Марина вышла за Джорджа замуж. Венчались в Золотой Церкви, которую на это время закрыли для посещения. Марина выглядела настоящей принцессой - длинное декольтированное платье цвета ванили до полу со шлейфом и брильянтовая корона на голове. Потом изумительный банкет в лучшем ресторане Бейрута, а потом свадебное путешествие в Венецию. Марина была счастлива. Счастлива целый год или два, или три. Она уже давно сбилась со счета. Теперь жила, как в клетке. Золотой клетке. Джордж оказался очень добрым и внимательным и ни в чем ей не отказывал. Он очень хотел детей, но у Марины что-то не вышло. А на всякие искусственные меры так и не решилась. А Джордж не настаивал - любил ее и оберегал.

   Но она все время скучала. Друзей и подруг тут у нее не было. Иногда приезжали мать с сестрой, но и это ее не развлекало. И Марина поняла, что видно и впрямь она просто золотая рыбка и теперь целыми днями плавала в бассейне.

   В своем собственном бассейне на вилле.

   Где никто ей не мешал.

   И никто на нее не смотрел.

   А вскоре обнаружила странную вещь. Маленькую щель в бассейне и маленькую золотую рыбку, что иногда оттуда приплывала. И Марина начала дружить с этой рыбкой и плавать вместе. Они догоняли друг друга, кто быстрей. И иногда Марине стало казаться, что рыбка что-то понимает, прямо как человек.

   А в четверг ей приснился странный сон. Как будто тоже стала рыбкой и уплыла в эту щель. И там оказался удивительный мир. Текла маленькая, но быстрая речка, а по берегам росли оливки и гранаты. Вокруг красивые горы. И валуны, большие и маленькие. В них местами вкраплены друзы горного хрусталя и аметиста. И все это сверкало и переливалось на солнце. А возле одного валуна, на котором имелись глаза, как у статуи - на коленях стоял красивый черноволосый парень и о чем-то молился. Потом резко встал, взял сеть и закинул в реку. А вскоре с добычей ушел к себе в пещеру.

   -Какой странный сон, - удивилась Марина.

   Ей обычно снилась всякая бытовая ерунда, типа пошла в магазин, а там не тот сорт масла. И так почти постоянно. Никогда не могла найти именно тот сорт масла, который хотела. И просыпаясь, думала:

   -Ну, что за глупость. На самом деле в магазине полно любых сортов масла и дома тоже. И чего ей далось это масло?

   А теперь такой красивый сон. Как забавно. Марина позавтракала и пошла в бассейн. И снова плавала. И вскоре опять приплыла к ней эта золотая рыбка. А потом уплыла. И Марине захотелось внимательнее рассмотреть щель, куда та уплывает. И нырнула вглубь.

   Пришла в себя уже в реке - той самой реке, что тогда снилась.

   -Ой, - удивилась Марина, - сплю я, что ли?

   Но она не спала, а на самом деле превратилась в рыбку и теперь резвилась в стае своих подруг-рыбок. И сразу узнала ту маленькую, что приплывала к ней в бассейн. И обрадовалась. Та ей тоже обрадовалась:

   -Как здорово, что ты к нам выбралась! Ты в этом бассейне жила, как в тюрьме. А здесь у нас свобода! Поплыли, покажу тебе наш коралловый сад.

   И весело поплыли, сначала в реке, а потом в море - куда та впадала. И Марина поняла, что счастлива. Чуть ли не впервые в жизни. Это царство жизни, что ее окружало, дарило радость обладания. Казалось, что все принадлежит ей - и кораллы, и морские звезды и изумительные ракушки. Весь мир расстилался у ее ног и восхищал.

   А потом вернулись назад в свою речку и тут Марина увидала того самого рыбака из своего сна. Наяву он оказался еще прекраснее. Сильные руки вытягивали сеть, а крепкие загорелые ноги упирались в песок. Марина смотрела на него и не могла отвести своего взгляда, так он был красив. А тот снова закинул сеть в реку. И она попала в эту сеть. И сильно испугалась.

   Рыбак вынул ее из сети, взял в руки и пошел к своему камню с глазами. А Марина билась в его мощных руках и пыталась вырваться на волю.

   Он встал на колени, и Марина услышала голос. И вдруг стала понимать, что он говорит:

   -Спасибо тебе, Ваал. Наконец мне удалось поймать для тебя эту рыбу. Я просил об этом давно. Уже год. Ты знаешь, что мне все время снится одна девушка. Она плавает в бассейне, как рыба и я полюбил ее. И обещал тебе, что принесу в жертву самую красивую и диковинную рыбу, какую только сумею поймать. И вот она перед тобой. Ни разу в жизни более красивой рыбы я не встречал. Возьми ее - эту рыбу, а взамен дай мне ту девушку, что люблю. Или убей меня. Я не могу больше жить без нее. Мое сердце истекает кровью.

   После этих слов Марина потеряла сознание, а когда очнулась, то увидела, что лежит в пещере на кровати. А рядом в кресле сидит тот самый юноша-рыбак и печатает что-то в ноутбуке.

   -Что со мной и где я? - произнесла Марина.

   Тот вскочил, и восторженно глядя на нее, произнес:

   -В Ливане, недалеко от Захле.

   -А как я тут оказалась?

   - Вы тонули в реке и я Вас вытащил, как бы спас.

   -А кто Вы?

   -Ну, вообще-то студент медик. Сейчас на каникулах. Гощу у отца на вилле, это совсем рядом. А учусь во Франции. В этом году заканчиваю. Хочу там остаться или сюда приехать. Еще не решил. А как Вы в реке оказались?

   -Не знаю. Мне приснился странный сон, что Вы - рыбак и молитесь Ваалу.

   Парень засмущался:

   -Это не сон. Мне уже год снится девушка, очень похожая на Вас. И меня мать научила - пойти и так сделать. Этому камню по слухам двенадцать тысяч лет. И он всегда исполняет желания. Но только тогда, когда они настоящие.

   Весело расхохотался и добавил:

   -Я не верил. А похоже на правду.

   Марина посмотрела вокруг и удивленно спросила:

   -А почему Вы живете в пещере?

   -Да, так - отрываюсь от реальности. Хочу жить, как древний грек. Или финикиец. Мама у меня финикийка. Говорят, что они колдунами были.

   И засмеялся.

   И Марина рассмеялась.

   Потом пошли на виллу к Андрэ, так того звали, обедать.

   А потом парень отвез Марину к ее мужу.

   И долго ждал, пока Марина объясняла мужу, что полюбила другого. Что сначала тот ей приснился. А потом узнала, что снится ему. Муж долго ее слушал, а потом произнес:

   -Я рад, что ты нашла свое счастье. Чувствовал, что тебе плохо со мной, но не знал, чем тебе помочь. Возможно, что мы будем иногда видеться, все-таки Ливан маленькая страна.

   И попросил:

   -Оставь мне что-нибудь на память. То, что дорого и тебе и мне.

   И она оставила ему ту золотую рыбку, что подарил ей в первый раз, когда ездили в Захле, то украшение, что всегда висело у них в спальне. А себе оставила на память о нем ту маленькую золотую рыбку с изумрудными глазами, что муж подарил при втором свидании..

   И всегда носила эту рыбку, не снимая.

   А, когда через год родила дочь, то надела на шею ей.

   Своей маленькой любимой золотой рыбке, которую так долго не могла обрести.

  

  

117

Фельдман И.И. Сердце лабиринта     "Рассказ" Мистика

Сердце лабиринта

   Туман мерзок. Туман опасен. Попав в его ловушку, непременно жди подвоха. Он собьет с пути, опутает разум. Не выпустит жертву, пока вдоволь с ней не позабавится.

   Лошадь Родерика споткнулась и рухнула в белёсую мглу, расстеленную по земле. Подняться она уже не смогла, лишь жалобно ржала и трясла головой, несмотря на недовольство всадника. Должно быть, ногу повредила, и толку от неё не добьешься. Родерик застрелил животное из револьвера и тут же пожалел о своём опрометчивом поступке. Жалко. Пулю, конечно, не лошадь.

   Со вкусом произнесённое длинное ругательство также не возымело положительного эффекта. Дело, как ни крути, становилось всё более гадким. Вокруг не было ни души, неумолимо надвигалась ночь, а от тумана периодически драл горло кашель. Родерику порой приходилось ночевать на свежем воздухе, однако в этот раз он был не готов до утра мёрзнуть в поле. Он-то рассчитывал выбраться из глуши до темноты, поэтому взял с собой минимум вещей. Одеяла среди них, конечно, не оказалось.

   Родерик отвязал от седла саквояж и продолжил путь пешком. Дорога скрывалась в проклятом тумане, идти становилось трудней, свет таял во тьме. Мысль о неизбежной ночёвке под открытым небом становилась всё более назойливой. Незавидная перспектива, что ни говори.

   Чёрные кованые ворота возникли неожиданно. Их створки были призывно приоткрыты, как будто внутри кто-то ждал гостей. Не раздумывая, Родерик воспользовался негласным приглашением. Если есть ворота, значит, есть и дом с крышей. А есть ли кто-нибудь под этой самой крышей - неважно.

   На стук в дверь вышла худенькая девушка. Она приподняла лампу, чтобы лучше разглядеть незнакомца, и свободной рукой поправила на плече шерстяную шаль. В больших глазах было больше любопытства, чем страха. Улыбнувшись краем рта, Родерик снял шляпу. Женщины находили его привлекательным, поэтому он не сомневался, что девчонка рано или поздно поддаться чарам и впустит его.

   - Вы доктор? - голос девушки звенел, как у беззаботной птички.

   Если в доме ждут доктора, надо быть доктором.

   Едва Родерик преступил порог, девушка вновь защебетала.

   - Как хорошо, что вы приехали, доктор. Я уже места себе не находила. Вас так долго не было, а папе всё хуже и хуже. Вы же вылечите моего папу? Вы сможете?

   Дамы прекрасны только тогда, когда у них закрыт рот. Мало того, что Родерик эту истину давно усвоил, так юная особа лишний раз её подтверждала.

   "Когда же она заткнётся? Оформилась в нужных местах, а верещит, как младенец".

   - Не извольте волноваться, мисс...

   - Джейн. Я Джейн. А вас как зовут?

   - Билл, - не моргнув глазом, соврал тот.

   Девушка с облегчением вздохнула и потянулась пальцами к сердоликовым бусам. Доверие было завоёвано. Осталось повидать больного.

   Джейн провела гостя на второй этаж. Было так темно, что он чуть не оступился. Одной лампы явно не хватало.

   В комнате хозяина дома горела почти растаявшая свеча в старинном канделябре. Спёртый воздух, наполненный запахами лекарств, воска и немытого тела, заставил Родерика брезгливо поджать губы. Так и быть, ради комфортного сна можно и потерпеть пару минут.

   - Хвала небесам, - прохрипел больной, не вставая с подушек, - вы пришли облегчить мои страдания. Воды...

   Протянутый стакан дрожал в его руке. Немного воды пролилось на подбородок и несвежую ночную сорочку. Напившись, бедолага снова заговорил:

   - Благодарю, сэр. Вы не представляете, как давно я жду доброго христианина, который поможет мне. Вас послало само провидение.

   - Вы непременно поправитесь.

   - Здоровье меня не интересует. Сколько можно мучиться на этой земле? Умоляю, выслушайте меня... - больной замолчал. Из его груди вырывались хриплые стоны, глаза закатились.

   "Как бы он при мне в ящик не сыграл", - забеспокоился Родерик.

   После тревожных мгновений отец Джейн очнулся.

   - Сэр, вы ещё здесь?

   - Я буду с вами сколько понадобится.

   - Вы очень добры... Прошу, проявите милосердие и после моего рассказа. Я совершил ужасную вещь. Ужасную... Теперь расплачиваюсь за свои грехи. Господи, не хочу, чтобы дочь знала... Сэр, вы священник?

   - Да, - снова соврал Родерик.

   - Это хорошо. Господь был милостив, послав именно вас. Слушайте... У меня умерла жена. При жизни она говорила, что её сердце будет всегда принадлежать мне... И я вырезал его, оставил себе. Спрятал в саду, не похоронил вместе с ней. И с тех пор моё тело снедает хворь.

   - Страсти делают нас слепыми, сын мой. Покаяние облегчает грех.

   - Если бы... Маргарет терзает меня. Я не могу спать, потому что вижу её во сне. Болезнь не даёт мне бодрствовать. У меня нет сил вернуть ей сердце. Заклинаю вас, спасите меня. Вынесите сердце Маргарет из лабиринта и заройте в её могилу... Я заплачу. Я скопил приличное состояние...

   - Погодите, где сердце?

   - Я спрятал его в сердце лабиринта. Возьмите... Вот карта...

   Взмахом руки он указал на прикроватную тумбочку. Под канделябром находился, закапанный воском, лист бумаги. Родерик взял его и развернул.

   Вряд ли схема лабиринта была наспех нарисована во время болезни. Чертёж был точен, все линии и изгибы некто вывел уверенной рукой.

   В душе Родерика затрепетало приятное волнение. Предвкушение приключений переплелось с жаждой лёгкой наживы. Эх, знала лошадь, где споткнуться, хоть в чём-то не подвела.

   Что ж, даже если это и бред умирающего, зато весьма занятный. Будет за чем скоротать вечер.

  

   Туман плыл по саду прозрачной дымкой, мягко обволакивая всё, до чего мог дотянуться. Деревья стояли дикие, неухоженные. Клумбы превратились в бесформенные комки. От маленького фонтана несло гнилой водой, как от самого настоящего болота.

   Зловеще выглядели статуи. Женщина в хитоне стояла, откинувшись в трагической позе. Она как бы прикрывалась руками от незримого врага. Напротив, на потрескавшемся постаменте возвышалась другая псевдоантичная статуя - богиня победы Ника, по насмешке судьбы лишённая одного крыла. Между ними лежало ещё одно каменное тело. Была ли так изначально задумана композиция, чёрт знает.

   Молчали сверчки, не давала о себе знать земноводная живность из фонтана. Родерик слышал только хруст гравия под ногами. Такой резкий, колкий, но при этом успокаивающий.

   - Билл! Билл, подождите!

   Джейн возникла в тумане, как убийца в тёмном переулке. Наверное, девушка срезала путь, побежав по газону, а не по дорожке. Она тяжело дышала и пыталась удержать на вытянутой руке увесистый фонарь. Шаль, заколотая в этот раз брошью в виде птицы, всё равно сползла с левого плеча. Причёска слегка растрепалась, придавая её обладательнице естественный шарм.

   - Вас же папа просил пойти в лабиринт, да? Он там что-то спрятал, но не говорит что. Вам он сказал? - скороговоркой произнесла Джейн. - Я уже несколько раз туда ходила, а до центра так и не добралась. Так всё запутано! Голова кружится от всех этих поворотов! Я пробовала помечать путь камешками - они теряются в траве. Растягивала верёвки - так они все короткие. Сэр, может, утром пойдёте? Это небезопасно.

   - Успокойтесь, мисс Джейн. Со мной ничего не случится. Ваш отец объяснил мне, как дойти до центра лабиринта. Это просто на самом деле.

   Джейн приободрилась.

   - Как хорошо! Тогда я пойду с вами.

   Родерик еле сдержался, чтобы от души не выругаться. Только ещё этой курицы не хватало.

   - Право, не стоит. Лучше останьтесь в доме, вы нужны отцу. Он вас так любит. Слышали бы вы, с какой нежностью он говорил о вас. Вы ведь единственная дочь, я правильно понял?

   Губы девушки дрогнули. Она кивнула.

   - Пожалуйста, возьмите фонарь. Скоро совсем стемнеет.

   - Благодарю, вы прелесть, - доброжелательно улыбнулся Родерик, демонстрируя приличный актёрский талант.

   - Обещайте, что скоро вернётесь, Билл.

   - Клянусь, не пройдёт и часа, как я вернусь с вещью вашего отца. Слово джентльмена.

   Джейн опустила голову, стараясь скрыть ответную улыбку, и кокетливо заправила за ухо прядку.

   - Вы меня убедили. Распоряжусь, чтобы к вашему возвращению приготовили чай. Может, поужинаете?

   Наконец, избавившись от юной леди, Родерик вздохнул с непритворным облегчением. Он не любил, когда путаются у него под ногами, особенно женщины. Тем более что он не планировал задерживаться в лабиринте, а в обществе болтушки Джейн дело грозило затянуться.

   Садовый лабиринт встретил молодого человека воротами, увитыми плющом. Приглядевшись, Родерик понял, что перед ним всего лишь декоративный трельяж. Однако убрать его оказалось непросто: корни плюща разрослись, жёсткие побеги захватили всё пространство вокруг. Садовнику следовало бы голову оторвать. И Джейн заодно, нечего врать.

   С этим препятствием он справился легко - просто перерезал ножом часть растений.

   Стены превышали человеческий рост. Проходы были узкими, местами даже слишком. Отросшие веточки то и дело хватали незваного гостя за одежду, цеплялись за волосы. Несколько раз Родерик останавливался, чтобы свериться с картой. Пока всё верно. Ошибиться может только круглый дурак.

   Что-то сухо треснуло под ботинком. Фонарь осветил скелет мелкого животного вроде кролика или кошки. Родерику хотелось верить, что так бесславно закончила свои дни именно кошка, потому что он их на дух не переносил.

   Следующая находка ему совершенно не понравилась.

   Человеческий скелет, облачённый в полусгнившие лохмотья, лежал на боку, скрючившись, словно от дикого холода.

   Наверное, какой-нибудь вор или бродяга неудачно спрятался.

   У мертвецов обычно есть, чем поживиться.

   Родерик присел на корточки и вскрикнул, едва запустив руку в ворох тряпья. В шерстяной накидке виднелась брошь, выполненная в форме голубя с распростёртыми крыльями.

   Совпадение?

   Ощущая плавно переходящее в панику волнение, Родерик толчком перевернул скелет и чертыхнулся. То, что осталось от лица выглядело отвратительно. Череп с остатками плоти, внутри которого копошились паразиты.

   Раздался тихий щелчок, и оранжевые бусины рассыпались в разные стороны, падая на землю и застревая в складках одежды.

   Захотелось курить.

   Отругав себя за слабость, Родерик нервно потёр виски. Как поступить? Вернуться в дом и найти Джейн? Из принципа дойти до конца или вовсе сбежать от греха подальше? Хотя... Зачем выбирать? Можно взять сердце Маргарет, затем вытрясти правду из Джейн и потом уже убраться подобру-поздорову. Опасаться нечего, надо очень постараться, чтобы сгинуть в лабиринте, имея при себе подробную карту.

   В сердце лабиринта располагалась на удивление ухоженная беседка. В её центре, на маленьком столике Родерик обнаружил деревянную шкатулку, покрытую лаком. Он протянул к ней руки...

   - Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?..

   Вкрадчивый шёпот раздавался то слева, то справа. Молодой человек отскочил от столика и стал оглядываться.

   - Зачем он пришёл? Что ему нужно? - не умолкал бесполый голос, похожий на шелест ветра.

   Что это? Ловушка? От мурашек под кожей как будто появились ледяные иглы. Приключение окончательно обратилось в неприятность.

   - Он не уходит... Он не уходит...И не уйдёт... Не уйдёт...Не отпущу...

   - Маргарет. Ты ведь Маргарет? - бесстрашно заговорил Родерик. - Ты не посмеешь мне помешать. Я выполняю просьбу твоего супруга. Он просил вернуть тебе кое-что.

   - Сердце?.. Сердце... Сердце?.. - с вожделением зашептал призрак.

   - Угу, оно самое. Если будешь себя хорошо вести.

   Пора бы взглянуть, из-за чего помешались старый чудак с покойной жёнушкой. Крышка шкатулки легко откинулась, и её содержимое неприятно удивило. В обитом красным бархатом коробе покоились сморщенные остатки человеческого органа. По воздуху поплыл тошнотворно-сладкий запах.

   Конечно, сердце не сохранилось. Проклятье! Не догадался засолить, романтик чёртов!

   Родерик поспешно захлопнул крышку, однако правда не укрылась от призрака.

   - Где оно?... Где? А-а-ах... Где?.. Куда он его дел? А-а-ах...Нужно новое... Можно взять у него...

   От сильной рези в груди перехватило дыхание, на глазах выступили слёзы. Родерик упал на колени и, слабея с каждой секундой, опёрся ладонями о сырую землю. Он явственно чувствовал костлявые пальцы, сжимавшие его сердце.

   - Нехорошее... нехорошее... У меня было другое... Чистое и прекрасное... Мерзость... Какая мерзость... Гниль внутри живого тела... Чёрное... недоброе...У меня ничего нет... Нет...О-о-о... А-а-ах...

   Чем громче стонал и всхлипывал призрак, тем быстрее отступала боль. Пошатываясь, как пьяный, Родерик поднялся на ноги. Чистое и прекрасное? Оно и видно. Только безгрешный человек способен, не вылезая из могилы, убить родную дочь и до смерти замучить супруга. Либо призрак лукавил, либо потеря так повлияла на его характер.

   Размышлять было некогда. Воспользовавшись моментом, Родерик схватил фонарь и побежал в недра лабиринта. На полпути вспомнил, что забыл про шкатулку, но не рискнул вернуться за ней.

  

   Что действительно было жалко, так это саквояж. Помимо мелочей, которые все путешественники берут с собой, в нём находились те немногие вещи, из-за пропажи которых можно стать кем-то вроде покойной Маргарет. Например, дневник - единственный друг и свидетель многих приключений Родерика.

   Джейн быстро открыла дверь.

   - Вы доктор?

   На миг незадачливого авантюриста охватила растерянность. В коридоре, рядом с подставкой для зонтов и тростей стоял его саквояж, значит, он и вправду здесь уже был.

   - Кто вы? - насторожилась девушка.

   - Я всего лишь путник, нуждающийся в ночлеге.

   - Хорошо, проходите, - без намёка на приветливость ответила Джейн. - Для вас найдётся комната.

   С этого и надо было начинать. Врать на каждом шагу воистину дурная привычка.

118

Фомальгаут М.В. Ай да Пушкин...     "Рассказ" Мистика

   Ай да Пушкин...

  

  - Блин, ты сумку-то не бросай, кто понесет, Пушкин, что ли?

  Кирюха вздрагивает. Смотрит на Семку, как у того вообще язык повернулся...

  - Ты про Пушкина-то не ори, идиотище!

  - Сам идиотище, чего про него орёшь?

  Сцепляются. Так и хочется навешать друг другу пенделей, да покрепче. Только некогда ничего навешивать, выбираться отсюда надо из этого дурдома, легко сказать, выбираться, знать бы еще, как...

  Кирюха осторожно спускается по лестнице, скрипят ступеньки, поскуливают, постанывают, подпрыгивают, тпру, стоять, ком-му сказал... лестница дергается и выгибает спину, хочет сбросить парней...

  - Кирь, айда обратно...

  - Куда обратно? Упырям в глотку?

  - Да лестница обломится, мало, блин, не покажется.

  - С чего она обломится? Гамбургеров жрать надо было меньше, вот и не обломится.

  - Да что гамбургеры, это сумки все, математика эта долбанная, физика, литра...

  - Брось ее на хрен...

  - Чтобы мне потом в школе бошку оторвали и к доске прибили?

  - Тихо ты уже, уродище...

  

  - А дверь кто закрывать будет, Пушкин, что ли?

  - А хоть бы и Пушкин.

  Все посмеиваются. Вполголоса. Пушкин скалит белые зубы, закрывает дверь, осенний сквознячок остается там, на улице.

  - Где они? - спрашивает Гоголь.

  - Там где-то, наверху, я слышал, лестница скрипела, - Байрон прислушивается, хмурится, - точно, вон поскрипывает.

  - Это духи, - говорит Гоголь.

  - Сами вы дух, Николай Васильевич. Везде-то вам мерещатся... свиные рыла вместо лиц...

  Байрон снова прислушивается, Пушкин сверлит темноту ночи блестящими глазами, Стокер облизывает острые клыки.

  - Давайте-ка разделимся, мы у главного входа встанем, а русские вон, у черного... - шепчет Байрон, - а двое к окну, из него тоже выскочить можно... Ну вот вы, например, синьор Борхес...

  - Я слеп, я их не увижу.

  - Ну так мы вам в пару Хайяма поставим. Он-то углядит... Показывать можно только зрячим, петь песню - только тем, кто услышит...

  - А чего это русские к черному ходу, а вы к парадному? - вспыхивает Пушкин, - это за какие такие грехи?

  Байрон смеется.

  - Ну, идите вы к парадному, какая разница... чш, мальчишек не спугните, главное...

  Четыре тени замирают у парадного входа, ждут, слушают тишину. Из левой глазницы Гоголя спускается на паутинке паучок, перебирает лапками, цепляется за истлевший воротник. Пушкин приглаживает остатки волос на черепе, Достоевский перебирает костяшками пальцев, бормочет что-то, бобок, бобок, бобок, Толстой поправляет на голом черепе клочки кожи.

  - Не уйдут, - говорит Пушкин.

  - И все-таки неправильно это, - Достоевский смотрит на лестницу пустыми глазницами, - ладно бы взрослого человека... но детей... если слеза хоть одного ребенка прольется...

  - Не прольется. Ребенки сейчас те еще пошли, их черта с два чем напугаешь...

  

  - Это ты все...

  - Чего-о? - Семка смотрит на Кирюху, почти не видит его в темноте.

  - Ты все, идиотина... твоя затея была сюда припереться... спасибо еще на кладбище не поволок, с тебя станется...

  - Да какое кладбище, тут такое кладбище, что мало не покажется...

  - Тихо ты!

  - Сам тихо, дубинушка!

  Семка так бы и пришиб Кирюху тяжелой сумкой, это Кирюха все, идиотище. Выдумал тоже, потащился хрен знает куда, ладно, самому жить надоело, и Семку туда же. Да нет, если по правде, Семка сам сюда поперся, бабке назло, ах, не ходи на стройку, ах, нельзя... так и всю жизнь просидеть можно к бабкиной юбке пристегнутым... а заброшенный дом, пока не снесли, посмотреть надо, там, говорят, Ванька Мура заначку держит...

  Вот тебе и заначка, блин...

  Кто ж знал, что тут такое...

  Кирюха замирает на полпути.

  - Чего встал, о чем задумался?

  - Тихо ты...

  - А чего такое?

  - Они...

  Семка выглядывает из-за Кирюхиного плеча, видит, мать моя женщина, точно, они, там, внизу. Тусклое фосфоресцирующее сияние, чуть видимые тени возле дверей.

  - Окружили, гады...

  Темная тень движется в сторону лестницы, мальчишки сами не понимают, как оказываются наверху, на остатках третьего этажа...

  - Блиин, я чуть в штаны не наложил... - шепчет Семка.

  - Сумки где?

  Семка неопределенно машет рукой.

  - Ты чучело на палочке, у меня там ключи были, меня мамка убьет!

  - Да нас раньше мамки твоей тут убьют... хрен тебя мамка увидит...

  - Молчи уже...

  Кирюха смотрит в темноту ночи. Сейчас бы прыгнуть из окна, да черта с два с третьего этажа прыгнешь, внизу арматуры до хренища и больше. Побежать бы по стенам, как Человек-Паук, или полететь бы отсюда, как Бэтмен, он еще в прошлой серии... Нда-а, у героев в фильмах это как-то получается, он ему ка-ак даст ногой по башке, а тот ка-ак полетит, а тот по нему ка-ак из автомата...

  Да, в жизни так как-то не бывает... да по мертвякам хоть из автомата, хоть из чего, их черта с два чем возьмешь... Кирюха где-то слышал, серебряную пулю надо, только где ее блин, взять... мороженое такое есть, серебряная пуля... это про которое мамка все говорит, денег нет, денег нет...

  Скрипит лестница под истлевшими телами. Может, не найдут, может, уберутся... тут, главное, продержаться до рассвета, до первых петухов, это Кирюха тоже где-то слышал. И все. А черта с два тут продержишься, у них вон клычищи какие, горло прокусит, мало не покажется...

  Правда, есть еще одна маленькая надежда, даже не надежда - надеждишка, может, прокатит...

  - Это... Сем, мы чё курили?

  - Да говорю тебе, сигаретки у отца стырил...

  - А чего за сигаретки-то?

  - Обычные, Сент Джордж.

  - А батя твой никакую дурь туда не сыплет?

  - С какого хрена? У меня чё, батя, нарик по-твоему, что ли?

  - Блин, жалко.

  - Ты чё?

  - Да жалко, блин, была бы дурь, так это, может, глюки... - Кирюха смотрит в темноту заброшенного дома, где по лестнице понимается тусклое мерцание. Да, такие глюки, что дальше некуда...

  Идут... идут, проклятые, светятся, гремят костями, облизывают длиннющие клыки... Хочется заорать, позвать на помощь, только черта с два тут кто-то на помощь придет, или захныкать, как маленький, ма-ма, я домой хочу-уу... Только сегодня шапку надевать не хотел, орал, что большой уже, вот тебе и большой...

  - Здесь, - шепчет Байрон, - давайте, окружайте их потихонечку...

  - А ты чего раскомандовался-то? - фыркает Пушкин, - тебя кто командиром назначил?

  - А что, есть другие предложения?

  Мертвецы осторожно пробираются в глубину этажа, принюхиваются, чуют солоноватый запах живого мяса, живой горячей крови...

  Гоголь облизывает клыки. Сегодня повезет, сегодня просто должно повезти, не может быть иначе. А то так и умереть недолго, очень долго не получали свою дозу жизни...

  Слишком долго.

  - Здесь.

  Тусклое мерцание выхватывает из темноты два силуэта, мальчишки мечутся по комнате, рыжий пацаненок хочет выпрыгнуть в окно, куда ты, куда...

  - Чё, блин, расселся, подыхать будем или как? - Семка толкает Кирюху, да что с ним, сидит, оцепенелый...

  - Бо... бо-юсь...

  - Ты чё, а?

  Кирюха не отвечает, всхлипывает, да что это с ним, вот, блин, разревелся, маменькин сыночек... Семка чувствует, как у самого на глаза наворачиваются слезы, ну-у, ты только еще зареви, вот Человек-Паук, тот никогда не ревел, он ка-ак дал ему вчера в фильме...

  Семка неуклюже размахивается, что есть силы бьет в ребра, кое-как прикрытые остатками сюртука. Толстой подхватывает Семку за шиворот...

  - Ну, ну, малец, расшалился, пошалил и хватит...

  - И ты, малой, не реви, что в самом деле... Кружимся, рыскаем и поздней уж порой, Двух зайцев протравив, являемся домой... - Пушкин подхватывает Кирюху, - пойдем, пойдем... пора, мой друг, пора...

  Мальчишек волокут к широкому столу, на котором раскрыты книги, Семка лихорадочно ищет глазами нож, чем они нас резать будут, нет ничего вроде...

  - Ну-с, молодые люди... чего изволите? Выбирайте...

  Кирюха наугад тычет в первую попавшуюся книгу. Просто так. Как это говорят, если на вас напал маньяк, делайте все, что он прикажет, а то он вас зарежет...

  - Вот.

  Малец не промах, знает, что выбирать, - Гоголь хитро прищуривается.

  Остальные смотрят на Гоголя с легкой завистью.

  - Читай, малец.

  Кирюха от волнения не может разобрать ни строчки в неверном сиянии свечей. Наконец, лезет в портфель, вытаскивает сотовый, блин, звякнуть бы сейчас в милицию, только номера не знает...

  Подсвечивает телефоном...

  - Вдруг... среди ти-ши-ны... с треском лопнула же-лез-ная крышка гроба и поднялся мертвец. Еще страш.. нее был он, чем в пер-вый раз. Зубы его страшно уда-ря-лись ряд о ряд, в су-до-ро-гах за... за-дер-га-лись его губы, и, дико взвизгивая, понеслись заклинания. Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла око... окошек.

   Гоголь оживает, истлевший череп затягивается плотью, в пустых глазницах блестят живые, с хитринкой, глаза, темнеют волосы...

  - Чья очередь там дальше?

  - Да мы вроде очередей не занимали, парни сами выберут, чего читать...

  - То-то же... а то так и совсем истлеть можно...

  - Да никто это сейчас не читает...

  - А ты как хотел? Можно подумать, сам по молодости сильно читал, что в школе давали...

  - Тоже верно... читал охотно Апулея, а Цицерона не читал...

  

   2013 г.

  

119

Фролова А.В. Браки заключаются на небесах...     Оценка:3.00*3   "Рассказ" Мистика

   Браки заключаются на небесах

  

   Сегодняшней ночью мне не спалось. Очень странное ощущение все же... Вроде бы ты одна, но с другой стороны - как бы и нет. Да уж... видимо, перечитала я страшилок на ночь... А ведь через пару часов уже и на работу надо бы вставать! Ах, ладно... раз уж все равно не спится, пойду уже сейчас потихоньку собираться.

  

   Академический отпуск - очень полезная штука. Правда, если многие предпочитают в такой период отдыхать, то лично я - работать. А ведь помимо квартирных платежей надо отправлять деньги родителям на лекарства в другой город...

  

   А странная ночь как не крути - луна отливала нездоровой желтизной, и смотрела на эту грешную землю своим грустным, тоскующим взглядом, собаки выли одна за одной, будто провожая чью то душу высоко в небеса.

  

   Я оделась, и уже была готова началу рабочей недели. Чего дома сидеть-то? На работу мне ехать на электричке часа полтора, не меньше.

  

   Закрыв железные двери на ключ, я не спеша отправилась на ЖД вокзал. Странный сюрприз, тихо роняющий слезы, заставил меня задуматься, но все же, я держалась на расстоянии, желая понять, что же случилось. Девушка. В черном плащике и капюшоном на голове. Взгляд ее был устремлен куда то далеко, в поля, которые находились за вокзалом, оставалось лишь перейти дачные участки, расположенные под холмом, на котором и была возведена станция. Девушка подняла голову, глядя куда-то в пустоту. Странная обреченность в серых глазах цвета осеннего дождливого неба заставила меня сделать шаг назад. Нет, я не испугалась, просто я не могла понять, что можно делать сидя на перроне в половину пятого утра?

  

   До моей электрички оставались считанные минуты. Беспокойство за кого-то было не чуждо мне, и я изредка поглядывала на девушку, которая все также смотрела вдаль, боясь, что она не отреагирует на электричку. Но мои волнения оказались напрасными. Девушка тихо встала, и развернувшись , ушла восвояси.

  

   Я не знала, кто это, и тем более причину, по которой девушка в такую жуткую ночь не побоялась прийти на вокзал, пройдя через темную балку. От странных мыслей меня отвлек привычный гул - электричка, на которой я и поеду на работу.

  

   День сегодня выдался непутевый. Начальник наорал, как всегда, попутно сообщив, что лишает меня премии, а зарплата задерживается еще на две с лишним недели. Что делать дальше - я не знала. Грусть - вот что я могу сказать. Не более, не менее. И вот, я опять выхожу на своей станции, привычным жестом вытаскивая деньгу. Как же не вовремя - встреча с бабой Зоей никак не входила в мои планы. Пару дней назад я одолжила у соседки пятьдесят рублей, чтобы купить домой молоко да макароны, обещая, что сегодня, в день зарплаты, обязательно отдам.

  

  - Настенька, чего же ты не здороваешься? - весело пропела Зоя Дмитриевна

  

  - Простите, баб Зой! Устала да не заметила - попыталась выкрутиться я, глядя по сторонам, и ища пути к отступлению. Но увы, на перроне были только мы, время уже достаточно позднее.

  

  - Поди сегодня уже девятое? - поинтересовалась старушка

  - Да, баб Зой - покорно ответила я. Мне ничего не оставалось, как повиноваться.

  

  - А денежку ты мне приготовила? - старая торгашка косо покосилась на меня, видимо, уже заранее зная, каким будет ответ.

  

  - Нет... баб Зой, понимаете...

  

  - Я так и знала! Так и знала! - начала причитать старушка - я жду деньги ровно до пятницы! Потом иду в милицию!

  Зоя Дмитриевна развернулась и, копируя походку "от бедра" ушла домой. И сказать мне ничего не дала!

  

   Я отвернулась, чтобы не смотреть пожилой женщине вслед и оторопела: на том же месте опять сидела эта же девушка. В том же плаще, и немного растрепанными, русыми волосами она казалась чуждой в этом мире. Я отошла в сторону балки, боясь спугнуть девушку.

  

   Странный интерес к этой девушке немного настораживал. Я стала под небольшой березой, издали наблюдая за ней. Время шло, а она все также сидела и смотрела вдаль, изредка вытирая слезы со щеки.

  

   Часы показывали уже половину десятого вечера. Она все еще сидела там. Усталость начала брать свое, и я направилась домой.

  

   Ночью меня разбудил какой-то стук в окно. Я резко подскочила. На часах время показывало половину второго ночи. Штор на окнах у меня не было - денег на покупку не собиралось. Я отчетливо рассмотрела за окном какое-то темное пятно, рука которого время от времени протягивалась к моему окну в надежде открыть его. Я тихо заскулила, медленно поднялась, и на носочках прошла в другую комнату, включив попутно во всех комнатах свет. В детстве меня мама учила - вся нечисть боится света. Надо срочно одеваться - здесь оставаться небезопасно. Я в этом уверена.

  

   В этом городе у меня не было знакомых, и тем более друзей. Первой, к кому я метнулась, так это к бабе Зое, соседке, которая жила этажом выше, на втором этаже пятиэтажного дома. Я стучалась в дверь как можно громче, ведь звонок у старой отшельницы не работал. Баба Зоя откровенно игнорировала меня.

  

   Не помню, каким образом я очутилась на перроне, но я опять увидела ее... Она медленно перевела свой взор с поля на меня, и похлопав рядом с собой, улыбнувшись сквозь слезы, пригласила присесть.

  

   Я подошла медленно, боясь оступиться, и села рядом. Глянув в ее глаза, я увидела только боль и тоску. В этих глазах лились бездонные реки мыслей, каких-то очень важных, из ряда тех, перебирая которые мы не замечаем того, что происходит вокруг нас.

  

  - Меня зовут Настя - осведомилась я.

  

  - Меня тоже - печально ответила тезка. - Что тебя сюда привело?

  

   Этот вопрос застал меня врасплох. Я не знала, что ответить. Да и что я, собственно говоря могла ей сказать? Что-то напугало меня до смерти и я каким то таинственным образом оказалась тут? Бред...

  

  - Сама не знаю... А тебя? - я не хотела признаваться, но этот вопрос мучил меня еще со вчерашнего утра.

  

  - Меня? - тоскливо переспросила она, и , выждав небольшую паузу ответила - тоска... и любовь. Все и сразу.

  

  - Утрата? - вкрадчиво поинтересовалась я

  

  - Мой жених попал под рельсы вечерней электрички... Завтра бы у нас состоялась свадьба.

  

  Свадьба? Интересно... видимо, девушка не так юна, как могло бы показаться с первого взгляда...

  

  - А давно? Сколько тебе лет?

  

  - Мне 21... Позавчера. Его столкнул под поезд какой-то пьяный бомж, когда подъезжала электричка. - она поежилась под холодным порывом ветра - я вижу его здесь... он приходит ко мне. Он пообещал мне, что никогда не бросит...

  

   Я посмотрела на Настю с некой обреченностью. С одной стороны казалось бы: такого не бывает. Но что тогда видела я буквально час назад у себя за окном?

  

   Тихий смешок собеседницы вернул меня в реальность:

  

  - Да не бойся ты... все скоро будет в порядке!

  

   Она взяла меня за руку, и жестом показала не шуметь. Буквально через две минуты я увидела, как из облака пыли, наметенной ветром, образовался темный мужской силуэт. Он шел в нашу сторону. Я напряглась, но девушка, сидящая рядом дала мне понять - причин для страха нет. У меня не оставалось выбора, и я доверилась ей... той, которую знала едва ли час.

  

   Спустя минуту я наблюдала картину как парень (мужчиной его полагаю, было еще рано называть - слишком уж молодо выглядел он, видимо - одногодка своей же невесты) вытащил что-то из-за спины, и протянул Анастасии. Та засияла от счастья, и вновь зарыдала.

  

   Молодые смотрели друг на друга и не могли налюбоваться. А я смотрела на них. И не знала - то ли мне страшно, то ли завидно - такую любовь я встречала впервые...

  

  - Подожди меня тут - попросила Настя - я вернусь через 15 минут. У меня есть для тебя кое-что.

  

   Она поднялась с насиженного места, и медленно удалилась, якобы держась за ручку с любимым. Мой взор опустился на то место, где ранее сидела девушка. Там лежала желтая роза... настоящая. Когда я только пришла - ее не было. Как же тогда удалось материализовать ее существу, уже по сути являющемуся нематериальным?

  

   Настя и правда вернулась в предназначенное время, принеся с собой какую-то белоснежную книгу.

  

  - Это тебе. - она протянула ко мне свою тоненькую, белоснежную ручку.

  

  - Спасибо, но что это?

  

  - Это? Это моя жизнь... - она тихо улыбнулась. - С тех пор, как в ней не стало Алексея, мне нет смысла что-либо скрывать. Это единственное, что у меня осталось. Пускай же оно будет у тебя.

  

   Честно говоря, я не понимала намеков, да и если бы она прямо сказала - я все равно бы не поняла. Почему именно мне? Почему не кому-то другому? Почему не родителям или лучшей подруге? А именно мне?

  

   Совершенно чужой человек, а уже так много вопросов...

  

   Мы просидели с Настей до пяти утра. Потом мне пришлось отправляться на работу, если я все еще не хотела опоздать, или даже прийти раньше начальника, что гарантировало бы мне неоспоримый плюс и доминирование над остальными подчиненными шефа.

  

   Ее дневник я забрала с собой, читая вместо утренней газеты. Я открыла с середины дневника, и начала читать первую, попавшуюся моему взгляду запись:

  

  " Дорогой дневник! Сегодня первый день, когда я вылезла из депрессии! Кажется, я становлюсь счастливее :) Я сидела и грустила на лавочке, на которой мы обычно зависали с этим подонком Максом, как тут ко мне подошел парень, и предложил познакомиться. Его лучезарная улыбка просто обязывала завести с ним знакомство. Так я узнала, что на свете бывают красивые, умные и интеллигентные парни в одном лице"

  

  Эта запись меня заметно заинтриговала, и я окунулась в жизнь Насти еще дальше, будто в какой-то роман.

  

  "Я дождалась своего Дня Рождения! Ура-а-а-а!!! Лешка принес мне букет желтых роз... ох, как же некстати! Жаль, что о том, что желтый цвет - цвет разлуки он узнал лишь после того, как подарил мне цветы. Но ничего, это ведь такой милый подарок! Но больше всего мне греет душу все - же белый плюшевый мишка с красным сердцем и надписью "I LOVE YOU". Родители гордились бы мною...

  

   Он завязал мне глаза и отвез на речку... Это было невероятно красиво! Закат, шум воды, его игра на гитаре, тихий, едва ли слышный перебор струн и песни о любви... В этот вечер он предложил мне встречаться, прочитав стих, который посвятил мне...

  Кажется, я самая счастливая девушка на свете!"

  

   Мне было очень приятно читать эти строки. Любовь была видимо, неземная. Он был для Насти всем, а она - для него. Теперь я понимаю, почему он не хочет ее бросать даже после смерти. Но ведь она еще жива, и ей нужно жить дальше!

  

   Когда я ехала уже обратно, вечерней электричкой, я уже многое знала из жизни этой загадочной девушки. И вот опять я посмотрела на белоснежную обложку, и соблазн прочесть еще взял свое:

  

  " Лешка сделал мне предложение! Ура! Боже, как же я долго этого ждала! Я стану невестой! Да я уже невеста! Я самая счастливая на свете! Осталось подождать всего чуть-чуть! Мы выбрали праздновать свадьбу на пятницу - надо уметь быть исключением из общих правил. Ха-ха! Все, родненький, мне некогда! Побежала выбирать платье!"

  

  

  Следующие записи были посвящены свадебной тематике и проблеме поиска дружки. Странно, что у такой милой девушки не было друзей.

  

   Выйдя из электрички я заметила знакомую фигуру:

  

  - Привет еще раз. Как ты? - на сей раз я заметила то, чего не заметила в нашу предыдущую встречу: четверть волос девушки были седыми. Но откуда?

  

   - Это долгая история - поняв мой немой вопрос, Настя отвела взгляд в сторону.

  

  - Ясно...

  

   Изо дня в день мы сидели с Настей на этом перроне. Казалось, я нашла родную душу в этом суматошном мире. Страшно представить, какие муки сейчас переживает она. Иногда к нам приходил Алексей, и я наблюдала за ребятами, но уже издалека - не хотелось портить те драгоценные минуты счастья, которые Настя так ждала

  

   Сегодня ночью я опять не могла уснуть... Фраза, сказанная мне пару часов назад не выходила из головы:

  

  - Он хочет, чтобы я ушла и забыла его. Чтобы я начала жизнь сначала... а я не могу! И не хочу!

  

   Страшные мысли не покидали мою голову. Я все-таки уснула, и немного проспала на работу.

  

   По возвращению на полюбившийся перрон, я настороженно глянула на Настю. Сегодня она была не в привычном черном плаще. Сегодня она была в пышном свадебном платье... Она подошла ко мне, и молча обняла. Я не знала, как реагировать на это.

  

  - Сегодня день нашей свадьбы... Жаль лишь, что пришелся он на пятницу, 13е.

  

   Я молча смотрела на неудавшуюся невесту. Как реагировать я не знала, а потому, просто села рядом. Настя налила в бокал шампанского, которое принесла с собой, и протянула его мне:

  

  - Выпей, за наше здоровье - она нежно улыбнулась, и налила во второй бокал и себе

  

   Я молча взяла стакан, и взглянула на силуэт Алексея, державшегося вдали от нас. Как-то непривычно. Я подняла бокал и со словами "Совет вам, да любовь" выпила все залпом.

  

   - Я очень благодарна тебе за все, что ты для меня сделала, правда. - Настя повернулась ко мне. И впервые посмотрела мне в глаза. - сегодня и правда для меня самый счастливый день в жизни. Мой дневник у тебя?

  

  - Да, вот он, держи. - я протянула ей ручку и дневник

  

   Она бережно что-то выводила в своем дневнике, на предпоследней странице. После улыбнулась и протянула его мне.

  

  - Держи.

  

  Я встала, глядя на часы - время ночной электрички

  

  - Ты бы встала, а через пару минут будет электричка ехать, чтобы не зацепила не дай Бог!

  

  - Я еще немного посижу. Не волнуйся.

  

  "Не волнуйся!" - передразнила я мысленно в голове. А я волнуюсь!

  

   Вот уже за углом виден свет от фар электрички.

  

  - Настя, вставай! - требовательно сказала я, и перевела взгляд на Алексея. Он заметно нервничал

  

   Она, молча взяла букет , спрыгнула на рельсы, и кинула его через голову, как обычно это делают невесты. Но мне было не до букета. Я протянула руку Насте, с криками, чтобы она немедленно сошла с рельс.

  

   Леша приступил к решительным действиям, и видимо, он поддерживал мою позицию. Он бежал к невесте, в надежде оттолкнуть ее. Она посмотрела на любимого нежным взглядом, и улыбнувшись кончиками губ исчезла в вечности...

  

   Электричка не успела затормозить, и судьба ее жениха повторилась... теперь они вместе...

  

   Я упала в истерике на колени. Дрожащими руками, взяв букет и дневник, я подошла к еще пятнадцать минут назад жившей подруге. Сегодня и мои страхи сбылись - она убила себя.

  

   Спустя пару часов я все еще не могла прийти в себя. Вся эта суматоха меня уничтожала изнутри. Милиция, скорая, суд. мед. эксперты...

  

   Я открыла дневник, и прочла последнюю запись, которая была аккуратно выведена красивым почерком:

  

   "Браки заключаются на небесах"

  

  

  

  

  

  

  

120

Хамелеон Час крысы     "Рассказ" Фантастика, Фэнтези

  

  Проповедник шел уже который день. Шел без сна и без отдыха - лишь несколько раз он припадал к роднику, дабы уталить свою жажду. Проповедник шел медленно, но уверено, опираясь на свой посох не столько для удержания равновесия, сколько просто по привычке.

  Тело Проповедника устало постанывало, но душа ликовала. Ведь он, еще недавно последний представитель Темных, наконец-то нашел брата по сущности...

  Всего несколько дней назад он был одинок в своей бесконечной Тьме. Он хорошо помнил тот момент, когда инквизиторы сжигали его братьев. Помнил, как горели их тела, как рвались наружу их души, поглощенные вечной Тьмой. Помнил, как охотились и за ним, лишь счастливая случайность позволила ему избежать костра. Когда он остался один - ему пришлось скрыться. Он нашел потаенное место в Кавказских горах и обитал там, питаясь тем, что попадалось под руку.

  Он знал, что будет, когда его не станет - и боялся этого. Боялся даже не столько за себя, сколько за всех остальных существ этого Мира. Он боялся... но некому было разделить его страхи.

  Но теперь он не одинок, думал он. Он чувствовал присутствие еще одного Темного в этом мире. И пока это ощущение сохраняется - ему нечего бояться.

  Проповедник шел, изредка споткаясь на камнях. Ноги его стерлись в кровь, длинные седые волосы скомкались и перепутались, свет голубых глаз потух. Но его это совершенно не волновало.

  Его путь заканчивался тут. Проповедник хорошо помнил это место - всего две тысячи лет назад здесь совершали Черные Мессы. Он чувствовал, что его путь заканчивается здесь, за поворотом.

  Сердце Проповедника готово было разорваться от радости, ведь наконец-то он будет не один. Окрыленный этой надеждой, он преодолел последний поворот, и...

  - Вы???

  Перед ним стояли три фигуры в белых балахонах, яркость которых делала черный балахон Проповедника темнее ночи. Около одной из фигур, весь связанный и окровавленный, на коленях стоял пленник. Видно было, что достаточно лишь одного удара - и душа его расстанется с телом.

  Но хуже всего было то, что именно в нем Проповедник почувствовал родственную Тьму.

  Ловушка?

  - Ты угадал, Иесизуил. - Одна из фигур сделала шаг вперед и сняла капюшон - Это ловушка.

  У человека было красивое молодое лицо, длинные каштановые волосы, но глаза... злоба отражалась в каждом отблеске зрачков его.

  Проповедник остановился и снял капюшон. Но за видимым спокойствием он скрывал негодование и страх. Что надо им? И кто этот связанный человек?

  - Что вам надо от меня? - Невозмутимо спросил Проповедник, но в самый неподходящий момент его голос предательски дрогнул. "Проклятое человеческое тело" - подумал он.

  - Ты прекрасно знаешь, что нам от тебя надо, Иесизуил. Ты - пятно на светлом лике этого мира. Ты должен умереть.

  - Разве ваши Старейшины никогда не говорили вам, ЧТО станет с миром со смертью Тьмы?

  - Старейшины глупы. Они заблуждаются, - вторая фигура подошла чуть ближе и тоже сняла капюшон. И опять бесконечная злоба в глазах... неужели это и есть истииный Свет? - они не видят очевидного. Их Свет ослепил их, а нам дал истинное зрение.

  - Я бы так не говорил о людях, видивших момент Творения - возразил Проповедник. - Их земной опыт куда больше вашего.

  - Человеческая плоть слаба, - парировал второй человек - а дух силен. Их плоть ослабла уже настолько, что не может удержать душу в себе. Скоро они умрут естественной смертью.

  - Тем не менее за их плечами опыт сотен поколений... - проповедник перекинул посох в другую руку. Он уже знал, чем закончится этот разговор.

  - Довольно пустой болтовни! - вскрикнул человек, до сих пор тихо стоявший рядом с пленником, - Семуил, Ануил, убейте его!

  Двое достали мечи и кинулись на Проповедника.

  Проповедник поднял посох. С губ его сорвались давно забытые строчки заклинания...

  Imhe sau lortas kounall du.

  Masti en lopan tass bi lekёs iar.

  Семуил и Ануил вскрикнули, охваченные темным пламенем. Пламенем, сжигающим души, а не тела. Через несколько секунд все было кончено - два бесчувственных, но совершенно не обезображенных тела лежали в метре от Проповедника.

  Третья фигура, стоявшая рядом с пленником, даже не дрогнула, только опустила капюшон.

  Он смотрел на Проповедника ненавидящим взгядом. Проповедник смотрел на него с сочувствием, как смотрят на ребенка, обжегшего руку об обогреватель.

  - Тебе-то это зачем, Тираэль? - Иесизуил первым нарушил тишину - Ты же знаешь правду. Создатель объяснил все, когда создавал этот мир. Ты знаешь, что с гибелью Тьмы погибнет и Свет.

  - Творец создавал мир для себя, а не для нас. Он знал, что без противоборства Света и Тьмы будет просто... неинтересно - Тираэль чуть заменто ухмыльнулся - Я знаю правду. Свет открыл мне глаза.

  - Свет ослепил тебя, глупец. Если я погибну - мне будет уже все равно, но ты будешь жить в вечной пустоте. Мир не изменится с моей смертью - моя смерть уничтожит его.

  - Довольно пустых разговоров - Тираэль вскинул посох и атаковал Иесезуила заклинанием.

  Иесезуил парировал. Началась магическая дуэль.

  Со стороны это, наверное, выглядело как фильм со множеством спецэффектов. Огненные шары, молнии, всплески Темной и Светлой энергиии появлялись и исчезали, отбрасыая самые причудливые тени на окружающие предметы. Противники не уступали друг другу - оба были опытнейшими магами и знали все способы защиты от заклинаний.

  Но усталость Проповедника дала о себе знать. Случайная ошибка - и вот Стрела Света разрывается у него в груди.

  Проповедник упал... его глаза закатились, изо рта хлынула темная кровь. Несколько секунд агонии - и он ушел из этого мира.

  Тираэль подошел и молча пнул бесчувственное тело Проповедника.

  - Глупец, - ухмыльнулся он про себя, - все случилось именно так, как я и говорил. Создатель врал нам. Теперь в мире не осталось больше зла и Тьмы.

  Внезапно его взгляд упал на пленника, безчувствунно лежавшего на земле.

  - Ты нам больше не нужен. - Тираэль подошел к нему и достал меч.

  Удар... вспышка света... и пустота. Бесконечная пустота.Проповедник шел уже который день. Шел без сна и без отдыха - лишь несколько раз он припадал к роднику, дабы уталить свою жажду. Проповедник шел медленно, но уверено, опираясь на свой посох не столько для удержания равновесия, сколько просто по привычке.

  Тело Проповедника устало постанывало, но душа ликовала. Ведь он, еще недавно последний представитель Темных, наконец-то нашел брата по сущности...

  Всего несколько дней назад он был одинок в своей бесконечной Тьме. Он хорошо помнил тот момент, когда инквизиторы сжигали его братьев. Помнил, как горели их тела, как рвались наружу их души, поглощенные вечной Тьмой. Помнил, как охотились и за ним, лишь счастливая случайность позволила ему избежать костра. Когда он остался один - ему пришлось скрыться. Он нашел потаенное место в Кавказских горах и обитал там, питаясь тем, что попадалось под руку.

  Он знал, что будет, когда его не станет - и боялся этого. Боялся даже не столько за себя, сколько за всех остальных существ этого Мира. Он боялся... но некому было разделить его страхи.

  Но теперь он не одинок, думал он. Он чувствовал присутствие еще одного Темного в этом мире. И пока это ощущение сохраняется - ему нечего бояться.

  Проповедник шел, изредка споткаясь на камнях. Ноги его стерлись в кровь, длинные седые волосы скомкались и перепутались, свет голубых глаз потух. Но его это совершенно не волновало.

  Его путь заканчивался тут. Проповедник хорошо помнил это место - всего две тысячи лет назад здесь совершали Черные Мессы. Он чувствовал, что его путь заканчивается здесь, за поворотом.

  Сердце Проповедника готово было разорваться от радости, ведь наконец-то он будет не один. Окрыленный этой надеждой, он преодолел последний поворот, и...

  - Вы???

  Перед ним стояли три фигуры в белых балахонах, яркость которых делала черный балахон Проповедника темнее ночи. Около одной из фигур, весь связанный и окровавленный, на коленях стоял пленник. Видно было, что достаточно лишь одного удара - и душа его расстанется с телом.

  Но хуже всего было то, что именно в нем Проповедник почувствовал родственную Тьму.

  Ловушка?

  - Ты угадал, Иесизуил. - Одна из фигур сделала шаг вперед и сняла капюшон - Это ловушка.

  У человека было красивое молодое лицо, длинные каштановые волосы, но глаза... злоба отражалась в каждом отблеске зрачков его.

  Проповедник остановился и снял капюшон. Но за видимым спокойствием он скрывал негодование и страх. Что надо им? И кто этот связанный человек?

  - Что вам надо от меня? - Невозмутимо спросил Проповедник, но в самый неподходящий момент его голос предательски дрогнул. "Проклятое человеческое тело" - подумал он.

  - Ты прекрасно знаешь, что нам от тебя надо, Иесизуил. Ты - пятно на светлом лике этого мира. Ты должен умереть.

  - Разве ваши Старейшины никогда не говорили вам, ЧТО станет с миром со смертью Тьмы?

  - Старейшины глупы. Они заблуждаются, - вторая фигура подошла чуть ближе и тоже сняла капюшон. И опять бесконечная злоба в глазах... неужели это и есть истииный Свет? - они не видят очевидного. Их Свет ослепил их, а нам дал истинное зрение.

  - Я бы так не говорил о людях, видивших момент Творения - возразил Проповедник. - Их земной опыт куда больше вашего.

  - Человеческая плоть слаба, - парировал второй человек - а дух силен. Их плоть ослабла уже настолько, что не может удержать душу в себе. Скоро они умрут естественной смертью.

  - Тем не менее за их плечами опыт сотен поколений... - проповедник перекинул посох в другую руку. Он уже знал, чем закончится этот разговор.

  - Довольно пустой болтовни! - вскрикнул человек, до сих пор тихо стоявший рядом с пленником, - Семуил, Ануил, убейте его!

  Двое достали мечи и кинулись на Проповедника.

  Проповедник поднял посох. С губ его сорвались давно забытые строчки заклинания...

  Imhe sau lortas kounall du.

  Masti en lopan tass bi lekёs iar.

  Семуил и Ануил вскрикнули, охваченные темным пламенем. Пламенем, сжигающим души, а не тела. Через несколько секунд все было кончено - два бесчувственных, но совершенно не обезображенных тела лежали в метре от Проповедника.

  Третья фигура, стоявшая рядом с пленником, даже не дрогнула, только опустила капюшон.

  Он смотрел на Проповедника ненавидящим взгядом. Проповедник смотрел на него с сочувствием, как смотрят на ребенка, обжегшего руку об обогреватель.

  - Тебе-то это зачем, Тираэль? - Иесизуил первым нарушил тишину - Ты же знаешь правду. Создатель объяснил все, когда создавал этот мир. Ты знаешь, что с гибелью Тьмы погибнет и Свет.

  - Творец создавал мир для себя, а не для нас. Он знал, что без противоборства Света и Тьмы будет просто... неинтересно - Тираэль чуть заменто ухмыльнулся - Я знаю правду. Свет открыл мне глаза.

  - Свет ослепил тебя, глупец. Если я погибну - мне будет уже все равно, но ты будешь жить в вечной пустоте. Мир не изменится с моей смертью - моя смерть уничтожит его.

  - Довольно пустых разговоров - Тираэль вскинул посох и атаковал Иесезуила заклинанием.

  Иесезуил парировал. Началась магическая дуэль.

  Со стороны это, наверное, выглядело как фильм со множеством спецэффектов. Огненные шары, молнии, всплески Темной и Светлой энергиии появлялись и исчезали, отбрасыая самые причудливые тени на окружающие предметы. Противники не уступали друг другу - оба были опытнейшими магами и знали все способы защиты от заклинаний.

  Но усталость Проповедника дала о себе знать. Случайная ошибка - и вот Стрела Света разрывается у него в груди.

  Проповедник упал... его глаза закатились, изо рта хлынула темная кровь. Несколько секунд агонии - и он ушел из этого мира.

  Тираэль подошел и молча пнул бесчувственное тело Проповедника.

  - Глупец, - ухмыльнулся он про себя, - все случилось именно так, как я и говорил. Создатель врал нам. Теперь в мире не осталось больше зла и Тьмы.

  Внезапно его взгляд упал на пленника, безчувствунно лежавшего на земле.

  - Ты нам больше не нужен. - Тираэль подошел к нему и достал меч. Удар... вспышка света... и пустота. Бесконечная пустота.

121

Царицын В.В. Смерть - дело добровольное?     "Рассказ" Мистика

  Смерть - дело добровольное?

  

  Вода в реке, на горбатом и скользком берегу которой мы остановились, показалась мне тяжёлой и вязкой, словно кисель. Сверху она мне такой показалась - спускаться и проверять я не стал: скользко, стоит шаг сделать, и купание обеспечено. На кой мне это? И вообще - на кой?

  Вода эта была ни голубой, ни синей, ни чистой серебристой. Ни сдобренной отходами цивилизации и затянутой радужной плёнкой химических стоков. Ни зелёной или желтовато-мутной, - а конкретного серого цвета. Я бы даже сказал: свинцового. Видимо потому, что солнце укрылось тучами так плотно, что о его местонахождении и вообще нахождении на небосводе приходилось лишь догадываться. Берег до самого уреза воды (а стало быть, и дно реки) был илистым. Знаете, бывает такой ил... такой м-м-м... тёмно-тёмно-зелёный, практически чёрный. А в нём блёстки. Понятия не имею, что это такое - слюда или какая-то другая штука блескучая, - не знаток я геологии или чего там - петрографии? Этот чёрный ил, он обычно чёрный только когда мокрый, а высыхает и становится серо-голубым. Но с небес непрерывно сыпалась мелкая водяная пыль, которая весьма тщательно увлажняла Землю и всё на ней находящееся, в том числе и меня с моим спутником. А белёсая мгла, позволяющая различить что-либо не далее, чем метров на пять-шесть, представлялась некой постоянной величиной застывшего времени и плохо укладывающегося в голове пространства. Всё это не оставляло илу никаких надежд когда-либо посветлеть, а нам со спутником просушить одежду или хотя бы волосы.

  - Смотрите, - сказал мой спутник, указывая на свинцовую воду. - Такое впечатление, что они просто не могут вскарабкаться на берег.

  - Кто? - не понял я.

  - Волны. Они похожи на ртуть, на большие капли ртути.

  Я посмотрел вниз и согласно кивнул:

  - Ага, только не блестят.

  - Мутноватая водичка... А вам не кажется, что мы в этом чёртовом тумане где-то сбились с пути, куда-то не туда повернули? - вдруг спросил этот щуплый, сильно плешивый и нервный на вид человечек, имени которого я не знал; просто не спрашивал. Впрочем, как и он моего.

  - А вам что, известен маршрут?

  - Нет, но... - он смешно и чуть-чуть жалко дёрнул худыми острыми плечами. - Река.

  - Ну и что?

  - Река - препятствие, - с философской отвлечённостью от главного вопроса, но вполне конкретно и достаточно для формального ответа, изрёк он.

  - То есть вы хотите сказать, что на нашем пути препятствий быть не должно? - со злым ехидством поинтересовался я.

  Он не ответил.

  - К нам кто-то идёт, - сообщил вместо этого; вытянув тонкую шею вбок и постаравшись заглянуть мне за спину, добавил тихо, вроде как по секрету: - Здоровенный-то какой, великан прямо...

  Я обернулся. Туман лениво и по частям (начиная с головы) выдавливал из своего аморфного тела тёмную крупногабаритную фигуру, облачённую, как и мы, в длинную просторную рубаху.

  "Один из нас, - пронеслось в моей голове, и тут же возник вопрос: - Из кого, из нас?.."

  "Да ладно, не ломай комедию, - сказал я самому себе. - Ты ведь не дурак, уже давно всё понял"

  По мере приближения незнакомца оптический обман, вызванный туманом или чем-то иным, исчезал, и я отметил, что мужчина не так уж и велик. Во всяком случае, ничуть не шире меня в плечах, правда, на пару-тройку сантиметров выше ростом. Впрочем, моему субтильному спутнику он вполне мог показаться великаном.

  - Здорово, мужики! - громко и басовито поздоровался незнакомец.

  Не могу сказать, что в приветствии прозвучала огромная радость от встречи. Нет, она там присутствовала, более того, слышалась весьма отчётливо, но чрезмерная и оттого выглядящая наигранной бодрость заставляла усомниться в степени её искренности. Ну зачем демонстрировать оптимизм, если всё хреново? Погода - дрянь, когда закончится дождь - неизвестно. И вообще, когда эти наши бесконечные шатания в тумане хоть чем-то закончатся?..

  Да, наигранность ощущалась, но какой-либо неприязни или скрытой угрозы в голосе незнакомца не прозвучало. Во всяком случае, я не услышал.

  - Здравствуйте, - радостно, но с некоторой опаской ответил на приветствие мой спутник.

  - И тебе не хворать, - хмуро буркнул я.

  Не протянув руки, незнакомец остановился в двух шагах от нас и, коротко глянув на моего спутника, оценивающе оглядел меня с головы до ног, словно определял степень потенциальной угрозы. Я тоже внимательно посмотрел на новенького. Молодой и крепкий, лицо обветренное, мужественное. Волосы длинные - каштановые с рыжинкой, - свободно падают на прямые плечи.

  Незнакомец повернул голову к бесшумно несущей свои серые воды неизвестной реке и без какой-либо интонации произнёс:

  - Река...

  Я хмыкнул и промолчал.

  - А вы тоже считаете, что мы сбились с пути? - мне показалось, что мой спутник обрадовался. Наверное, тому, что в нашей странной компании появился новый человек, а правильней сказать, адекватный собеседник. Со мной ведь каши не сваришь. В смысле - особо не поговоришь, никогда не был разговорчивым.

  Незнакомец открыл было рот, но ничего не сказав, снова закрыл; я посмотрел ему в глаза и увидел то, что он хотел скрыть -растерянность. Он понял, что я его "раскусил" и быстро отвёл взгляд с "линии огня".

  - В таком тумане немудрено сбиться с пути, ведь верно? - не оставлял попытки разговорить нового человека мой спутник.

  - Верно, - кивнул новенький. - А вы давно здесь?

  - Я не знаю... Часа два или больше... У меня почему-то не оказалось часов.

  - Ну да, - согласился незнакомец. - И у меня не оказалось. А ведь были. И часы и мобильник.

  - Много чего у нас было, - саркастически заметил я.

  - А вы... ну, в смысле... - незнакомец силился сформулировать давно, видимо, мучивший его вопрос, но у него не получалось.

  - Как здесь оказались? - с улыбкой подсказал я.

  - Нет, - тряхнул головой он. - В смысле... и это тоже... - он замолчал и снова тряхнул головой. Потом, откинув пряди волос, крепко прижал ладони к ушам, постоял так некоторое время, убрал руки, печально посмотрел на нас и чтобы хоть что-то сказать, спросил: - Вы вместе?

  - Как видишь, - усмехнулся я.

  Парень (незнакомцу было лет двадцать пять, ну, может, чуть больше, но до тридцатника он пока явно не дотянул; для нас с моим спутником - ещё парень) сильно смутился. Он так и не сумел сформулировать вопрос, а скорей всего, просто испугался его проговорить. И моей подсказкой воспользоваться не пожелал. Зачем-то посмотрел по сторонам, словно там можно было увидеть что-нибудь кроме тумана, и, по-видимому, убегая от неловкости, шагнул к воде.

  - Эй! - я попытался его остановить, но сразу было понятно, что не успею - как с горы на лыжах парень заскользил по илистому горбатому берегу вниз.

  "Сейчас искупается в свинцово-ртутной водичке! - почему-то со злорадством подумал я. - Молодо - зелено. Вот кто мне сможет объяснить, почему молодые сначала делают, потом думают, а старики - наоборот... Впрочем, старики чаще всего ограничиваются одними размышлениями и ничего не делают... Не совершают поступков - ни опрометчивых, ни обдуманных - никаких... Надо будет не забыть поинтересоваться у паренька: как водичка?.."

  Однако омовения в серых водах не случилось. Наверное, парень был каким-то спортсменом, во всяком случае, человеком тренированным. Исполнив у самого уреза странный энергичный танец, вроде короткого победоносного боя с тенью, он замер в виде буквы "зю" со смещённым в сторону реки центром тяжести, но моментально выпрямился.

  - Молодец! - восхищённо крикнул ему мой спутник.

  Парень присел на корточки, макнул руку в воду, вынул, понюхал, лизнул, пожал плечами и снова выпрямился.

  У меня пропала охота интересоваться температурой и качеством воды, вместо меня это сделал мой спутник:

  - Как водичка?

  - Вода как вода, - пожал плечами парень, - пресная. - Огляделся, определяя более пологое место для подъёма, ничего подходящего не нашёл и двинулся вдоль реки. Мой спутник потрусил параллельным курсом. Они точно споются, подумал я и, глядя под ноги, чтобы не поскользнуться, поплёлся следом. Да и пусть, мне-то, в конце концов, что за дело?..

  Вскоре я услышал, как парень весело воскликнул: "Ого!". Я поднял голову и увидел что-то тёмное и длинное, призрачно проступающее сквозь туман и тянущееся с берега к воде и над водой.

  Поваленное дерево?..

  Мой спутник, находившийся к неизвестному предмету ближе меня на несколько шагов, возразил:

  - Это не дерево.

  Видимо я высказал свою догадку вслух. Либо он первоначально предположил то же самое.

  - Это причал, - крикнул парень. Идите сюда, здесь лодка привязана.

  - Лодка?! - чему-то обрадовался мой лысый спутник. - Так это же здорово!

  - И чего тут здорового? - иронически заметил я.

  - Ну как?.. - мой худосочный спутник остановился и удивлённо на меня уставился.

  - Вот именно, - кивнул я.

  - Нет, - снова крикнул из тумана парень, - она не привязана, она цепью пристёгнута. И замок... А вы чего не идёте-то?

  - Идём, идём, - успокаивающе отозвался человечек, который, оставаясь моим спутником, судя по всему, уже вовсю хотел стать спутником этого, новенького, и засеменил к причалу.

  - Под ноги смотри, - посоветовал я ему.

  Видимо он не услышал. Или попросту проигнорировал совет. У самого причала (метра три-четыре оставалось) он поскользнулся и плюхнулся тощей задницей на мокрый ил. И запросто скатился бы в реку, как в бассейн с горки в аквапарке, если бы я не успел ухватить его за шиворот влажного балахона.

  Схватил и легко поставил на ноги.

  - Кхе-кхе-кхе, - хрипло откашлялся он (натянувшийся ворот перехватил дыхание). - Ну вы уж как-то совсем... грубо. Чуть не задушили!

  - Не надо было останавливать, - усмехнувшись, констатировал я. - Скатился бы в реку, да и хрен с тобой.

  - А почему, собственно говоря, вы мне тыкаете?! - возмутился мой бывший попутчик. - Коли так, я тоже тыкать стану.

  - Да бога ради, - ответил я.

  Он развернул подол с заду наперёд и, обнаружив чёрное пятно на белой ткани балахона, скорчил расстроенную гримасу:

  - Ну вот, запачкал рубаху...

  - А не один ли хрен! - сплюнул я и, взявшись за перила причального пирса, взобрался на дощатый помост.

  Сделал я это, несмотря на свои без малого шестьдесят, легко, как-то по-молодецки. Можно сказать, не взобрался, а вспрыгнул. Надо заметить, что в этом странном мире я ощущал себя несколько иначе, нежели в том, который непостижимым образом покинул. Более молодым, что ли. Не ныли суставы, не сохло во рту, перестало давить сердце, давно ушедшая сила снова наполняла мышцы. Мобилизация организма? Высвобождение резервных мощностей?.. Или все боли и недомогания остались там, в том мире? А в этот я вошёл обновлённым...

  "А не один ли хрен" - повторил я, на этот раз мысленно.

  Мой бывший спутник - да собственно, не бывший, а наш с новеньким общий - карабкался следом. Это ему удавалось явно хуже, чем мне, но скорей всего причиной неловкости являлся не возраст, а его маленький рост и природная субтильность. Я помог, подав руку. Оказавшись наверху и не поблагодарив, он тут же двинулся на конец пирса, где маячила высокая фигура парня.

  - А вёсел нет, - сообщил парень.

  - Жалко, - расстроился наш спутник.

  - А вы куда-то плыть собирались? - хмыкнув, поинтересовался я.

  - Ну... - парень пожал плечами.

  - А что здесь сидеть, на берегу?! - взвился спутник. - Ждать, как говорится, у моря погоды?

  - Инициатива не всегда идёт во благо, - собственно говоря, больше из вредности заметил я.

  - Так, мужики! - видимо парень всё-таки решил составить с нами серьёзный - или хотя бы какой получится - разговор. - Давайте разберёмся в ситуации. А то мы ходим вокруг да около, делаем вид, что всё здорово. - ("Это, видимо, он про себя" - подумал я). - А всё совсем не здорово. Потому что непонятно. А поговорим, так может прояснится что-то, может придумаем, что дальше делать.

  - Я - за, - с готовностью закивал спутник.

  - Давайте, - с нарочитым безразличием зевнул я.

  - Итак, - начал парень, - для начала давайте познакомимся. - Не дожидаясь нашего согласия, представился первым: - Меня Стасом зовут. Стас Михайлов.

  - Уж не тот самый ли популярный шансонье? - спросил я.

  - Нет, другой... Я - байкер. Не просто - любитель, в мотоклубе инструктором работаю. А вы, простите?..

  - Андрей Михайлович, - назвался я. - Думаю, фамилия ни к чему. Пенсионер, - добавил, пожав плечами.

  - Трошкин Сергей... Сергеевич, - с запинкой на отчестве представился спутник и погладил себя по лысине. - Бухгалтер.

  - Очень приятно! - улыбнулся Стас. - Итак, господа, кто-нибудь из вас имеет представление о том, где мы находимся? Ну, и конечно, - он искоса взглянул на меня, - каким образом мы здесь оказались.

  - Каким образом? - повторил я. - Думаю, вряд ли кто-то из нас сможет ответить на этот вопрос.

  - И всё-таки. Давайте попытаемся, - Стас почему-то начал с Трошкина: - Вот вы, например, Сергей Сергеевич...

  - Я?.. - удивился тот. - Понятия не имею. Даже предположений никаких нет.

  - А вы попробуйте, Сергей Сергеевич, - подбодрил Трошкина Стас. - Ну, хотя бы постарайтесь вспомнить, что вы делали перед тем, как сюда попали.

  Трошкин жестоко наморщил лоб - морщины даже на лысину скакнули.

  - Э-э-э... Что я делал... Утром я, как всегда, собирался на работу. Я, как уже говорил, бухгалтером работаю. В одной серьёзной фирме... Уже переоделся, завтракал. Пил чай, со сливками... большой бокал, мой любимый... тосты... с клубничным джемом. Всё как всегда. Ах, да, подавился я. Супруга что-то на кухне обронила, крышку от кастрюли скорей всего. Она так противно загрохотала... Я от неожиданности поперхнулся... И всё, больше ничего не помню. Помню только удушье...

  Сергей Сергеевич вдруг замолчал и затравленно посмотрел на нас. Видимо, он, как и я, тоже прозрел. Но я-то давно уже догадался, правда, признаваться самому себе не хотелось. Не то чтобы страшно было, хотел убедиться, наверное.

  Стас глянул на меня, думая, что теперь моя очередь. Но я молчал. Тогда он сам стал медленно, вспоминая по ходу, рассказывать свою историю:

  - Я на байке ехал... Нормально ехал, не гнал... Откуда он выскочил, лихач этот?!.. Услышал только: "Бац!". Удар. Ну, вы понимаете, этот звук ни с чем не перепутаешь. Он потом еще долго у меня в ушах стоял.

  - Фантомный, наверное, - предположил я. - Хотя... это боли фантомные бывают, а звук - не знаю. Но в любом случае... - я сделал паузу, - всё это касается живых людей, а мы с вами, господа - увы... - (ещё одна пауза), - покойники.

  Говоря это, я в первую очередь признавался самому себе. Странно, но, признавшись, я ощутил какую-то лёгкость. Не физическую, которую ощущал с самого начала своего пребывания здесь, легче мне стало на душе. Почему-то мои спутники - товарищи по несчастью - стали мне вдруг приятны.

  - Покойники, - как эхо повторил Трошкин.

  - Об этом можно было сразу догадаться, Сергей Сергеевич, - вздохнул я. - Где нас так обрядить могли? В униформу какую-то. В больнице? Я, мужики, в больницах частый гость. Не видал никогда таких рубах, там все в пижамах ходят и кто в чём. Не знаю, может в психушках такие рубахи в обиходе. Но мне кажется, что это, - я подёргал широкий ворот своего балахона, - что-то ритуальное, на саван похоже.

  - Да причём здесь рубахи! - взвизгнул бывший бухгалтер. - Какой к чертям собачьим саван?! Живой я! Не мертвец! Нате, пощупайте!

  - А я только сейчас вспомнил, что со мной случилось, - послушно выполняя просьбу Трошкина (щупая его за руку), сказал Михайлов. - Звук этот страшный в ушах стоял, а вспомнил только сейчас. Когда рассказывать стал. А до этого думал: откуда звук?..

  - Ерунда! - затряс головой бухгалтер. - Чушь! Зачем вы порите чушь, Андрей Михайлович?! Вы меня напугать хотите? А я пуганный! И к тому же, абсолютно живой! Вот нате, нате, пощупайте, - совал он мне свою сухонькую ручку, похожую на кисть скелета подростка. - Разве мертвого можно пощупать?.. Нет, ну, можно, конечно... Но если я мёртвый, то почему я разговариваю, вижу, слышу, дышу в конце концов. Дождь меня мочит, и мне это противно!.. Да я курить хочу, чёрт меня возьми!!

  - Не надо так откровенно предлагать ему себя, - с улыбкой, но абсолютно беззлобно заметил я. - Возьмёт ведь, накликаете... А что до ваших вопросов, Сергей Сергеевич, то вряд ли кто-то из нас сможет на них ответить. Почему мы можем осязать друг друга, почему мы дышим, слышим... Лично я ответить не могу, не бывал на этом свете ни разу, впервые оказался. Не знаю ещё, как здесь всё устроено.

  - Но я не хочу! Не хочу!.. И никогда не хотел, я - жизнелюб, - чуть не плача, твердил Трошкин.

  - А кто хотел? - печально заметил Михайлов.

  - Допустим, я, - неожиданно для себя я признался ещё в одном своём секрете.

  - Как это?! - одновременно воскликнули байкер с бухгалтером.

  - Так вы что же, из этих... суицидник? - презрительно скривился Стас. - Тогда понятно.

  - Что вам понятно, молодой человек? - с вызовом спросил я.

  - Вы знали. С самого начала. Мы-то с Сергеем Сергеевичем в результате несчастного случая... Он крошкой хлебной подавился, я - в ДТП угодил. Всё неожиданно произошло... А вы к смерти готовились, планировали. Наверное, тот самый момент запомнили. Вот и...

  - Да никуда я не готовился! - перебил я байкера. - Я не самоубийца. Просто не хотел жить, и всё. Не радовала меня жизнь, понимаете?..

  - Как это может быть! - воскликнул жизнелюбивый бухгалтер. - Я такое понимать отказываюсь! Не хотеть жить - это... это... Нет, - он покачал головой, - позвольте вам не поверить... Андрей Михайлович. Разве вам не жаль оставлять жену... и других родных и близких? Разве не интересно наблюдать, как взрослеют ваши дети? Следить за их успехами? Помочь, если что, в трудную минуту. Материально или советом... А, я кажется, понимаю. У вас нет ни жены, ни детей. Вы - один, вот и маетесь дурью!

  - Ваша догадка не верна, Сергей, - я не стал к его имени добавлять отчество; несмотря на обширную лысину, бухгалтер не был стариком - лет сорок пять ему, не больше, так мне показалось. - Дети у меня есть - сын и дочь, - оба уже взрослые, живут своими семьями. И даже внуки имеются.

  - О жене ничего не сказали, стало быть, в разводе, - снова неверно догадался Трошкин.

  Я пожал плечами.

  - Можно и так сказать.

  - Вот! А я что говорю! Супруги, значит, нет, дети сами по себе... Да вы ещё, небось, с ними в ссоре! - в третий раз неверно догадался и почему-то обрадовался своей догадке Трошкин.

  - Отнюдь, - возразил я. - С детьми у меня хорошие отношения. - Подумал и уточнил: - Обычные.

  - Так чего ж тогда? - Сергей недоверчиво усмехнулся и дёрнул острыми плечиками. - Дети, внуки - живи да радуйся!

  - А я и радуюсь, - улыбнулся я, вспомнив вдруг своих любимиц - внучек-близняшек Катеньку и Лизоньку.

  - Тогда я вообще вас не понимаю, Андрей Михайлович, - фыркнул бухгалтер. - Всё не так уж плохо у вас, а может быть даже и хорошо, и вдруг... голову в петлю.

  - Повторяю, я не самоубийца. Я не вешался, не стрелялся, не бросался под поезд и не прыгал с моста в реку. Я просто умер. Надоело жить, взял и умер. Может, настроение такое было - умереть.

  - Как так?! - мои собеседники уставились на меня в явном замешательстве; возможно, у кого-то из них возникло вполне объяснимое сомнение в моей вменяемости. А может быть, у обоих одновременно.

  - Я не псих, парни, если вы сейчас так обо мне подумали, - покачал я головой. - Если честно, я не знаю, от чего умер. Скорей всего, сердце остановилось. У меня, знаете ли, проблемы с сердцем. Оперировался дважды. - Видя, что мои слушатели ждут конкретики, я продолжил: - Сегодня среди ночи проснулся. Долго не мог уснуть, лежал, вспоминал прожитые годы и думал о настоящем своём бытие. О том, что уже давно не живу, а просто - существую. По привычке, по инерции - без цели, без смысла... Конечно, не этой прошедшей ночью я сделал своё открытие - подобные мысли уже давно поселились в моей голове... Я помолчал и одной фразой закончил свой рассказ: - Всё-таки я постарался уснуть, закрыл глаза и оказался здесь.

  Я решил, что сказал достаточно.

  Конечно, я мог бы объяснить своим спутникам, как и почему моя жизнь превратилась в существование и стала ненужной. Но зачем открывать душу малознакомым, да, по сути, совершенно незнакомым мне людям? Чего ради? Чтобы доказать им, что я не псих? Смешно! Кому и зачем я должен что-то доказывать? Мне и при жизни было наплевать, что про меня думают окружающие, а сейчас и подавно.

  - Инфаркт, ну, понятно, - кивнул Трошкин. - Сердце, оно чаще всего... По статистике сердечные заболевания... А у меня вот сердце здоровое! - вдруг воскликнул он и заговорил быстро-быстро, словно сам себя пытался в чём-то переубедить: - И вообще, я очень здоровый человек. У меня и сердце, и печень, и желудок, и... короче, всё у меня в норме, всё функционирует, как положено. Недавно обследование проходил. Полное. УЗИ, ЭКГ, ФГС, анализов кучу сдал. Холестерин в норме, сахар в норме, лейкоциты, эритроциты всякие - все параметры в норме - хоть в космос отправляй, хоть... Трошкин запнулся, задумался: - В космос?.. Точно! Никакой это не тот свет! Как я сразу не догадался!

  - Так вы считаете... - с глупой надеждой начал Стас.

  - Ну, конечно! Нас похитили инопланетяне! Они наблюдают за нами... за нашим поведением, слушают, как мы тут о смерти рассуждаем...

  Разговор, который я с самого начала считал никчёмным, не способствующим принятию какого-либо решения, приобрёл характер абсурда. Я отошёл к перилам, облокотился и тупо уставился в туман. У меня не было желания что-нибудь разглядеть в этой густой пелене - я просто думал о своём.

  Сегодня утром я как никогда захотел уйти из жизни. И ушёл. Получается, смерть - дело добровольное. Захочешь умереть - умрёшь. И не обязательно накладывать на себя руки, надо просто захотеть.

  Жизнь... Что это? Человек откуда-то приходит и куда-то уходит. Откуда и куда? Из вечности в другую вечность? Или в ту же самую? Отсюда ли я пришёл в жизнь без малого шестьдесят лет назад?.. Из этого тумана?.. Не помню, и думается, не узнаю. Но разницы нет. То, что находится между этими двумя моментами - короткий миг, похожий на сон. Тяжёлый, наполненный кошмарами сон. Тебе в нём плохо, но ты не понимаешь этого, не ощущаешь. Ты думаешь, что так и должно быть и даже не догадываешься, что вечность - это то самое место, где тебе будет хорошо, и что ты неосознанно стремишься туда вернуться.

  И я до поры до времени не понимал этого. Куда-то спешил, суетился, чего-то хотел добиться. Верил в будущее и пытался изменить настоящее. Казалось, жил... Ради чего? Чтобы на склоне лет понять, что никуда не успел и ничего стоящего не сделал? И что все мои потуги - пустая трата времени...

  Нет, сказал я себе, кое-что всё-таки сделал, сумел. Сына и дочь воспитал. Неплохо вроде бы воспитал. Научил думать, принимать решения. Я научил их жить самостоятельно. И теперь они не нуждаются в чьих-либо советах. И в первую очередь - в моих.

  Вот я и сформулировал причину моего ухода.

  Раньше я был им необходим, и не только им - всем. Я заботился о своих близких - ведь мы в ответе за тех, кого приручили. Я думал за них, принимал решения, делал так, как считал нужным. Дети смотрели на меня, учились, восхищались и даже, мне кажется, любили. Все принятые мною решения, благодаря продуманности или просто - по иронии судьбы - оказывались правильными. Я был их кумиром, идеалом. Ну как же - человек, который всегда принимает правильные решения!..

  Но они выросли и теперь сами хотят быть идеалами для своих детей. А я со своим жизненным опытом и своей мудростью стал ненужным. Да и вообще, сейчас иные идеалы и другие кумиры...

  Нет, дети не забывают меня, приходят. По праздникам и на день рождения. Что-то рассказывают мне, делятся своими успехами и своими проблемами... Но время визитов заканчивается, и они уходят радоваться своим успехам и самостоятельно решать свои проблемы.

  А я остаюсь с тем, что у меня есть - с безрадостностью настоящего и с неприятием будущего...

  К нам кто-то приближался из тумана, я услышал шаги и увидел тёмный силуэт. А мои спутники ничего не слышали и не видели, они были увлечены спором.

  - Инопланетяне не могут хотеть нам зла, - сам себя убеждал Трошкин. - Они разумные!

  - А зачем тогда они похищают людей и издеваются над ними? - возражал Стас Михайлов.

  - Они не издеваются. Они просто изучают нас.

  - А зачем?

  - Чтобы знать, как нам лучше всего помочь. Инопланетяне - альтруисты по определению. Я вот читал...

  - Не знаю, не знаю, - перебил бухгалтера байкер, покрутив косматой головой. - Мне почему-то тревожно. Сомневаюсь я в их альтруизме.

  - Эй, парни, кончайте дебаты, к нам кто-то в гости пожаловал, - повернулся я к спорщикам. - Если это инопланетянин, то сейчас вы узнаете - альтруисты они или эгоисты. Но думается мне, это просто новенький - такой же, как мы.

  Подошедший не был похож ни на инопланетянина, ни на новоиспечённого покойника. Экипирован он был, что называется, по погоде - в прорезиненную штормовку с капюшоном, камуфляжные брюки и болотные сапоги. На плече мужчина нёс вёсла. Остановившись в трёх шагах, он длинно сплюнул через перила в воду и сказал:

  - Собрались уже... - голос у незнакомца был хрипловатый, простуженный что ли. - А почему трое? Должно быть двое.

  - Почему? - в один голос спросили Стас и Сергей Сергеевич.

  - По разнарядке.

  - Э... милейший... - начал Трошкин.

  - Зовите меня Харитоном, - сказал мужчина с вёслами.

  - А вы кто, Харитон? - прямо спросил Трошкин.

  - Перевозчик, не видишь, что ли? - Харитон снял с плеч вёсла и прислонил их к перилам. Потом достал из кармана штормовки несвежий носовой платок и громко высморкался.

  - Погода - дрянь, - глубокомысленно изрёк он.

  - Значит, вы нас на тот берег перевезёте? - заискивающе спросил бухгалтер.

  - Такая у меня работа - перевозить.

  - А зачем?

  - Положено.

  - Кем положено?

  - Много вопросов задаёшь. Потерпи, перевезу, там тебе всё расскажут. И дорогу укажут. Кому - направо, а кому - налево.

  - А может, кому - вверх, а кому - вниз? - усмехнулся я.

  - Может и так, - согласился Харитон. - Моё дело - маленькое: прийти в нужное время и перевезти клиента.

  - А эта река случайно не Стиксом зовётся? - на всякий случай поинтересовался я.

  - Да какая разница, как она зовётся, - отмахнулся Харитон.

  - А на том берегу, как я понимаю...

  - Ты меня достал, слушай! - сердито прикрикнул на меня перевозчик. - Тебе-то что за дело? Мужикам про то на месте скажут, да они и сами увидят, а тебя я с собой один хрен не возьму.

  - Почему? - удивился я. - Третий - лишний?

  - Ты вообще - лишний. Случайно здесь оказался. По недогляду.

  - И кто же, интересно, недоглядел?

  - Не важно... Короче, прими в сторону, не мешай людям в лодку садиться.

  Я послушно отошёл, но мои бывшие спутники не стронулись с места.

  - Э-э-э, послушайте, Харитон, - первым начал бухгалтер. - Я не совсем понял, что значит: на месте скажут? Почему не здесь, не на этом берегу? А может, мне не понравится то, что я там увижу и я туда не захочу. Не поеду я ни на какой другой берег, пока не узнаю, что там находится, - категорически заявил он. И вообще, я вообще ещё не решил - ехать мне или здесь оставаться.

  - Да-да, - поддержал Трошкина Михайлов. - Хотелось бы получить какую-то информацию. Я полностью солидарен со своим товарищем и никуда не поплыву, пока вы не объясните, что происходит.

  - Тьфу ты, едрёна копоть! - ругнулся Харитон и снова сплюнул в воду. - Каждый раз одно и то же. До чего тупой народ пошёл! Вот в ранишние времена, никто ж таких глупых вопросов не задавал. Знали люди - нет иного пути. И в лодку не кобенясь, прыгали. А теперь... уговаривай, объясняй. А иной раз и силу применять приходится, - перевозчик скинул капюшон и сделал страшное лицо; впрочем, может, оно у него всегда было таким, - к самым упёртым... Вы что же, не поняли ещё, что вам, - он махнул рукой за реку, - туда надо? Что возврата нет? Умер, так будь добр - шуруй на тот берег.

  - Так мы всё-таки... выходит... мёртвые? - выдавил из себя Стас.

  - Выходит, - передразнил его Харитон. - А какие же ещё?!

  - А там, - Стасик обречённо посмотрел на туман, клубящийся над свинцовыми волнами реки, - на том берегу...

  - Царство мёртвых, - подсказал я, - Аид, иначе.

  - Смотри-ка, начитанный, - ворчливо произнёс лодочник. - Вали-ка ты отсюдава, умник.

  - А почему он?! - взвизгнул бухгалтер. - Почему это мы со Стасиком в лодку должны садиться и на другой берег переселяться, а этот хрыч старый здесь останется? Несправедливо. Он сам рассказывал, что умереть хотел. Жизнь ему не мила, видите ли, стала! Вот и пускай он едет в свой Аид, а я здесь останусь! Нет, правда, - сбавил он обороты, - мне туда нельзя, у меня жена, дочка, ей замуж скоро... Я, между прочим, умирать не планировал!

  - Да тебя никто и не спрашивал, - обронил Харитон. - Время твоё пришло, вот и вся недолга.

  - А мне всего двадцать семь, - жалобно произнёс Стас Михайлов. - Завтра исполняется. Я ведь еще не жил толком. И моё время, что ли, пришло?

  - Каждому свой срок отмерян, парень, - как истину выдал перевозчик и хмуро взглянул на меня: - Смерть - дело добровольное, говоришь? Ну-ну.

  - Я не... - начал было я но решил промолчать. Возражать глупо.

   Перевозчик снова нахлобучил капюшон и скомандовал:

  - Давайте, мужики, лезьте в лодку, пора уж.

  - Время пришло? А его, значит, не пришло! - Трошкин тыкал в меня дрожащим пальцем и глядел, как на заклятого врага. - Он что же, живой, по-вашему?

  - Ну... - Харитон пожал плечами. - Не то, чтобы живой, но и не мёртвый... Всё, прекратить базар! Шагом марш на посадку! А то...

  Он взял одно весло и поднял его в воздух, как огромную дубину. Мои товарищи по несчастью оторопело попятились. Стас вздохнул и, не глядя ни на кого, полез в лодку. Трошкин тихонько заскулил и последовал его примеру. Харитон взял второе весло и прыгнул в лодку, которая почему-то даже не качнулась. Потом он пошарил в кармане штормовки, добыл оттуда ключ и, отомкнув замок, бросил цепь на нос.

  Мы даже не попрощались с моими временными спутниками. Я стоял на пирсе и зачарованно смотрел им вслед; лодку быстро всасывал туман. Вдруг я опомнился.

  - Эй! А мне-то что делать?!

  - Думай! - прозвучал из тумана простуженный голос Харитона.

  - О чём?

  - Попробуй понять, зачем ты на свет появился.

  - А потом что? Когда пойму. Если пойму...

  Я услышал только отдалённые всплески вёсел.

  - Эй! - крикнул я что было мочи.

  Перевозчик, кажется, что-то ответил, но я не разобрал...

  

  

122

Циммерман Ю. Цена отражения     Оценка:7.00*4   "Рассказ" Мистика

  

  

  Реальность была беременна событиями, причем пребывала на сносях. Что-то должно случиться в самое ближайшее время, и приятным это "что-то" заведомо не являлось - предощущение катастрофы преследовало Джереми сегодня с самого утра.

  Хотя, переживать было, казалось бы, совершенно не о чем.

  Подумаешь, будильник с утра не сработал! Ну так и слава богу, сегодня суббота, и можно со спокойной совестью поспать подольше - выходной есть выходной... "Но осадок остался", как в старом анекдоте.

  А четвертью часа позже случилась оса. Желтая и полосатая, как полагается. Эта любопытная тварь умудрилась просочиться сквозь закрытые окна и вот уже несколько минут назойливо жужжала прямо перед носом, деловито присматриваясь к первой на сегодня порции кофе, с помощью которой Джереми намеревался выдрать себя из затянувшегося сна. Описав несколько кругов над тонким фарфором, мерзкая насекомая приземлилась, наконец, на ребро чашки и тут же резво скользнула дальше вниз, хотя ни сахара, ни молока в кофе не было ни грамма: Джереми всегда употреблял живительный напиток в чистом виде, черным и горячим, словно Гумилев в Париже любовницу-негритянку. И чего её туда потянуло? Осу в чашку с кофе, разумеется, а не "черную деву, страсть молодого вождя" в Париж. С той, как раз, было вполне понятно: Эйфелева башня, позировать Модильяни и всё такое прочее...

  В миру любителя утреннего кофе звали Сергеем. А прозвище "Джереми" он получил в детстве от старшего брата, подсевшего на "Битлз". Родственничек утверждал, что Сергей своей упитанностью и егозливостью напоминает ему Nowhereman'-а - того самого человека из Ниоткуда, который в незапамятные шестидесятые развлекал четверку ливерпульцев на борту "Yellow submarine". Идиот с повышенной ассоциативностью, короче.

  - Ты пришла и съела маргарин, съела маргарин, съела маргарин, - вполголоса промурлыкал Сергей на знакомый мотив Леннона-Маккартни, сосредоточенно наблюдая, как бестолковая оса растерянно барахтает лапками на поверхности горячего черного озера. А шестилапая искательница приключений тем временем все глубже и глубже погружалась в бодрящую пучину - пока через пару минут не упокоилась с миром на самом дне чашки.

  - Хочу спросить, господин Президент: что случилось с вашей осой?

  - М-м-м... Она утонула.

  Короче, первая утренняя доза маленьких удовольствий оказалась безнадежно испорченной. Но на вселенскую трагедию это всё-таки не тянуло: кофейных пакетиков в кухонном шкафчике оставалось еще не меньше двух упаковок, ток в розетке пока что не кончился, да и вода в кране - тоже. "Эх, мало вас осталось в нашей стране, богоизбранного-то народа, если в кране есть вода - со смешком подумал про себя Джереми, заправляя в кофеварку новую подушечку с черным порошком. - Куда ж вы все подевались, на историческую родину, что ли?"

  Компьютер тем временем загудел, выбрасывая на экран монитора ворох спама и бесконечные призывы обновить то и проапгрейдить это, кофеварка сладостно урчала, а радио привычно перемежало попсу собщениями о пробках на дорогах и перечнем мест, где можно сегодня встретить продавцов полосатых палочек. День уверенно входил в свою колею...

  Но ощущение какого-то беспокойства все же сохранялось.

  Более того, оно нарастало с каждым часом, раздражая именно своей неопределенностью и необоснованностью. "Да случись же наконец хоть что-нибудь, - в сердцах чертыхнулся Сергей, поймав свои руки на мелком безостановочном дрожании. - Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца, как говаривал покойный дедушка". Но время предпочитало неспешно тлеть бикфордовым шнуром, конец которого терялся где-то в неопределенном будущем.

  А взорвалась ситуация в самый обычный и проходной, казалось бы, момент. Джереми как раз вышел из "мест не столь отдаленых", в очередой раз справив общечеловеческую потребность, о которой в художественной литературе обычно не упоминается. И уже заходя в комнату - в ту единственную комнату его скромной квартирки, что служила одновременно гостиной, спальней и рабочим кабинетом, - вдруг осознал, чтò именно он только что увидел краем глаза, пока проходил по коридору.

  Точнее, чего же он НЕ увидел.

  Шок осознания был настолько сильным, что Сергей споткнулся на ровном месте и едва не пропахал носом ковер. Впрочем, он все-таки сумел удержаться на ногах и вот теперь, медленно развернувшись, столь же неторопливо, едва ли не крадучись, возвратился в небольшой коридор-прихожую, где осторожный взгляд на стену чуть левее вешалки подтвердил наихудшие опасения.

  Его отражения в зеркале действительно не было.

  Стена - была. Дверь в туалет - была. Потолок, распахнутая дверь в жилую комнату, окно в комнате, даже многоэтажные дома напротив в проеме этого окна и облака в небе над ними - все это в зеркальном изображении имелось. А вот некто Сергей, 38 лет, русский, не имеет, не привлекался - он, как раз, отсутствовал.

  Ну просто не было его там, за стеклом! Принципиально, как эксплуатации человека человеком при социализме. "Это я что, в вампира превратился, что ли?"

  - Так, спокойно, командир, без паники...

  Уж если попадаешь в бредовую ситуацию, достойную Толкиена, Кафки и Хичкока, вместе взятых, то наилучшее, что можно сделать - это сделать вид, что так оно и надо. Не впадать в истерику, а внимательно изучить ситуацию и найти ей рациональное объяснение. Ну, хотя бы в той или иной степени рациональное, плюс-минус. Ученый ты в конце концов или как?

  Впрочем, после получаса осторожных экспериментов Джереми с огорчением вынужден был заподозрить, что скорее всё-таки "или как". Хотя гипотеза о собственной мутации в клон Дракулы (а именно таковые, по слухам, не отражаются в зеркалах) - эта гипотеза отпала практически сразу. Прикосновение к серебряной ложке, доставшейся на память от покойной бабки, не вызывало абсолютно никаких отрицательных эмоций, равно как и крёстное знамение. А единственной реакцией организма на чеснок оказалось жгучее желание быстренько сбегать в гастроном на углу и прикупить себе краковской колбасы. Мысль же о колбасе кровяной, напротив, вызвала лишь отвращение.

  - Ну, значит, я пока еще не вампир, - облегченно выдохнул Сергей. - Уже хорошо. Остается только понять, куда в таком случае пропало мое отражение в зеркале, растудыть его в качель?

  Никаких других вариантов в голову пока что не приходило, а с отражением действительно произошло что-то непонятное - Джереми не удалось увидеть его ни в одном из имевшихся в доме зеркал. Более того: это отражение блистательно отсутствовало и на других металлических предметах. И на оконном стекле, и даже на поверхности воды - все это варианты он тоже старательно проверил, причем не по одному разу.

  - Но ведь я же есть, я жив? Как это там: "мыслю, следовательно существую"?

  Весь следующий час Сергей провел в поисках собственного "я" по всем азимутам. Многочисленные эксперименты коказали, что на ощупь он вполне себе существует, да и боль от стучания головой "ап стену" испытывает весьма ощутимую. Кроме того, напольные весы честно показали 84 трудовых килограмма, а термометр под мышкой - чуть завышенные 36,9^o.

  - Так, лихорадку на нервной почве я себе уже, кажется, заработал!

  Это - плюс. С другой стороны, в минус отправились фотоснимки с вытянутой руки и изображение веб-камеры: ни там, ни там Джереми обнаружить себя не сумел при всем старании. Утешало лишь то, что посторонние люди его пока еще замечали, хотя, рискнув после длительной борьбы с самим собой выйти за порог и нажать кнопку звонка соседней квартиры, он был готов к самому худшему. Но бдительная и общительная госпожа Цанкова, распахнув дверь, не хлопнулсь в обморок при виде разговаривающей с ней пустоты, а наоборот, смогла даже прокомментировать новую прическу Сергея - именно этот невинный предлог он выбрал для обращения к соседке.

  Хотя ясности все эти опыты не прибавляли. Не прибавили ее и первые сто грамм выпитой водки. Да и следующие сто - тоже: отражение в зеркале проявляться категорически не желало. Ни обычное, ни даже двоящееся. После чего Джереми решил от дальнейшей работы с алкоголем все-таки воздержаться. Во избежание.

  Несмотря на то, что потребность надраться назревала отчаянно. Ну бред ведь! Бред и мистика какая-то. А поверить в собственное сумасшествие ну очень не хотелось, да и простейший тест на вменяемость тоже оказался положительным: собственное имя, город проживания и сегодняшнюю дату он оттарабанил без запинки. Но, с другой стороны, покажите хоть одного сумасшедшего, который не считает себя на голубом глазу совершенно нормальным!

  А зеркала тем временем притягивали всё сильнее и сильнее, словно уговаривая полюбоваться своей тайной еще разочек. И с каждым взглядом в пустоту на том месте, где должно было, по идее, находиться его отражение, Джереми ощущал, как сверкающая поверхность словно бы выпивает из него душу, тело и само существование - по капельке, понемножку, но неуклонно и неотвратимо.

  - Ах, ты так? Да вот тебе, гад, получи!

  Увы, даже смачный плевок в самую середину зеркала способности отражаться ему не вернул. Лишь померещилась на мгновение возникшая вокруг новехонького стекла старинная медная рама, покрытая патиной, и чернёная дата "1898 годъ" на табличке по нижнему краю.

  Впрочем, стоило сморгнуть, и зеркало возвратилось в сегодняшнее время, к исходному состоянию. Но его, Сергея, отражение в нем так и не проявилось.

  - Вот только путешествий по времени мне теперь еще не хватало, блин, - раздраженно подумал он. - Как там у Карлсона с фрекен Бок было? "Я сошла с ума, я сошла с ума..."

  Нет, ему срочно надо было с кем-нибудь сейчас посоветоваться, прежде чем вызывать "скорую". Но с кем? Переход из юности в зрелость имеет обыкновение сопровождаться потерей большинства близких друзей, уж так устроена жизнь. Кто-то из былых приятелей давно перебрался на ПМЖ в иные края, теплые и сытые. Другие же напрочь забурели в законных браках и вдарились в исступленное православие, словно замаливая грехи разгульной молодости. И один лишь Джереми, сам не зная почему, упорно оставался всё тем же нераскаявшимся атеистом и вольнодумцем - этакий недовымерший динозавр на фоне стада мамонтов... А обращаться с сегодняшней проблемой к кому-нибудь из коллег по лаборатории - всё равно, что самому донос на себя писать.

  Впрочем, нет: оставался еще Старпёр.

  - Ну да, конечо же, Старпёр! Как это я сразу о нем не подумал?

  Вообще-то, в паспорте у Шурика стояло "Поречник", и к тому же еще и Александр Абрамович, но кто только и как только не измывался над его фамилией в былые годы! Джереми и сам отдал немало времени и сил этой народной забаве: "Поручик", "Фанерщик", "Фонарщик", "Парашкин", "Полуночник" - всего не упомнишь. Недаром же говорится, что еврейской фамилией в России может быть любое слово и даже любое случайное сочетание букв. Но большинством голосов тогдашняя гоп-компания оставилась на прозвище "Перечник". А уже потом из этого вырос "старый перечник", "старая перечница" и, наконец, просто "старпёр", со вполне понятными ассоциациями. Каковым Шурик и оставался по сию пору - по крайней мере, для Джереми, хотя общались они теперь крайне редко.

  И сейчас Старпёр был для Сергея именно "то, что надо", несмотря на все свои иудейские заморочки последних лет. Оставалось только откопать телефонный номер в старых записных книжках и помолиться Аллаху, чтобы номер остался прежним.

  - Шурка, это ты? Привет!

  - Да, Джерри, спасибо, и тебя тоже с Новым Годом!

  - С каким еще таким новым годом, сентябрь же на дворе?! - не въехал в первый момент Сергей.

  - С каким, с каким? С пять тыщ семьсот семьдесят четвертым.

  Похоже, что за прошедшее с их последней встречи время Старпёр стал еще ехиднее, чем прежде - хотя отменным злыднем и скептиком был всегда, сколько Джереми его помнил. Но в дом к повешенному со своей веревкой не ходят.

  - А, ну тогда поздравляю. Совсем забыл, извини. Как это у вас надо говорить: хэппи нью йир?

  - Да нет, можно просто "шана това", - Старпер радостно хмыкнул. Судя по голосу, наотмечался он за сегодняшний день уже изрядно. Вот надо же было именно в такой вечер к нему попасть!

  - Но позвонил ты явно не для этого. Колись, чувак, чё надо?

  Хороший вопрос, однако, - на пару тысяч зеленых потянет, если даже не на подписанный кровью договор с Князем Тьмы.

  А действительно: что ему, Джереми, было сейчас надо? Убедиться в собственном психическом здоровье, получить сеанс экзорцизма по телефону или просто выплеснуть на кого-нибудь весь тот бред, который с ним сегодня приключился?

  Остановившись на последнем варианте, Джереми постарался описать ситуацию подобно, но бесстрастно. Так, как изложил бы результаты научных наблюдений в очередной статье. Вот вам, дескать, Introduction, вот Experimental results, а дальше делайте выводы сами. Но никакого Discussion, увы, не получилось. Вместо этого Шурик просто зашелся в истерическом хохоте:

  - А что ж ты хотел, дружище, в неделю перед Страшным Судом? Вот признайся: сделал ли ты в своей жизни хоть что-нибудь такое, что бы заслуживало отражения - дом какой-никакой построил, дерево посадил или, может, ребенка кому заделал?

  Да, это был уже совсем новый Старпер. К прежней язвительности и циничности прибавился теперь отчетливый иудаизм головного мозга, причем в острой форме. Но в самом главном, кажется он, оказался прав - этого Сергей не мог не признать. Почти сорок лет его существования на этой планете пролетели как-то незаметно и без особого следа: пара десятков публикаций в научных журналах, о которых едва ли кто-нибудь вспомнит через десять лет, и с грехом пополам защищенная кандидатская вряд ли стоили хоть какого-нибудь упоминания перед лицом вечности. Равно как и несколько несостоявшихся невест, ни одна из которых женой так и не стала. Не говоря уже о детях. А было ли в анамнезе его добрых дел хоть что-нибудь еще - старушка там, под ручку через дорогу переведенная, или ломтик колбасы для бездомного кота?

  - Ну, я не знаю, - растерянно пробормотал Джереми в телефонную трубку. - А что, без этого никак?

  - А это уж ты у Создателя спрашивай, а не у меня, - назидательно откликнулся Шурка. - Да только поторопись: на все про все у тебя восемь дней, из которых один уже прошел. Как настанет Йом Кипур, занесет Всевышний твои дела в Книгу Судеб, печать поставит - и гуляй, Вася, поезд ушел! Так что настоятельно рекомендую поторопиться.

  С этими словами Старпёр повесил трубку.

  И не было сейчас ничего страшнее молчания. Оно - как та же пустота в зеркале: навязчивый символ надвигающегося небытия.

  Хотя, казалось бы, всех делов - нажать кнопку телевизора, запустить развеселый рэп с компьютера, да хотя бы и "пальцы в рот да веселый свист", по рецепту одного юного стихоплета-самоубийцы в исполнении Александра Малинина... Но ни желания, ни сил пошевелить хотя бы пальцем уже не было. Оставались только разноцветные треугольники, неспешно плавающие по экрану погасшего монитора. Вот на них можно было тупо смотреть часами, отключившись и ни о чем не думая. "Медитация называется", блин.

  Нет, в самом деле, было ли в жизни Джереми хоть что-нибудь, достойное отражения по гамбургскому счету? Жил - не тужил, пил-ел-спал, неспешно катился по накатанной колее "мало нужного сотрудника", как расшифровывали остряки из числа коллег казенную аббревиатутру "м.н.с.". Кому-то помогал понемножку, кому-то столь же лениво мешал, каких-то женщин делал вид, что любил... И спал, кажется, с любой, кого удавалось уговорить. "Будь то чужая жена, проститутка, невинная девушка или даже, страшно подумать, женщина более низкой касты", как выговаривал когда-то Шива заносчивому Брахме.

  - Ты только не подумай, что я тебя люблю. Мне просто нравится с тобой трахаться!

  Почему-то, именно эти слова Маришки, сказанные ему когда-то давным-давно, всплыли сейчас в его памяти. Да уж, Маришка-Маришанечка... Лихая безалаберная старшеклассница, с которой он провел когда-то пару веселых лет и даже, кажется, стал первым мужчиной в ее жизни. Старый, как мир, грех на душу. И где она теперь, интересно, кто ей целует пальцы?

  Нецелованые пальцы Джереми сами собой потянулись к клавиатуре. Гугл, вконтакте, фейсбук... Мелькающие ники, сотни отброшенных вариантов. И, наконец, похоже, что именно она - его былая Маришка, глухой укор совести из прошлого. Оставалось только войти в "скайп", старательно отключив при этом веб-камеру.

  - Мурк, это ты? Да. Сергей. Да-да, Сверстаев, он самый. Что, не узнала? Ну, значит, богатеньким буду.

  Он смущенно хмыкнул, подбирая подходящие слова, чтобы продолжить разговор. -

  - Ну да вот, сколько лет, сколько зим... А ты у нас как? Наверное, замуж за миллионера вышла, кучу детишек нарожала, с Канар на Мальдивы проездом через МХАТ и "Современник"

  - Да ты что, Сереженька? - Былая нежность маришиного голоса казалась сейчас горько замешанной на тоске и разочаровании. - Кто ж меня теперь возьмет, лахудру-то старую?

  - Какую там старую, ты чё, Мариш? Ты ж меня на девять лет моложе!

  - Да уж такую, какая есть. Молодость да красоту, что прежде были, всю пропила. Да и врачи тоже постарались, изнутри подрезали, что смогли - так уж получилось. Вот и живу теперь, как поплавок в проруби, былые светлые денечки вспоминаючи.

  Недолгая пауза.

  - Ну а ты-то теперь как, прохвессор-академик, с три короба денег?

  - Да нет, что ты, какое там.... - Джереми растерянно замолчал, вспоминая свои былые мечты и планы на прекрасное будущее.

  - А почему ты спрашиваешь?

  - Так о чем же мне тебя спрашивать спустя столько-то лет, дорогой мой? - В голосе Марины прорезалась застарелая нескрываемая обида. - О самом главном я тебя уже однажды спрашивала, давным давно. А теперь-то что?

  Да, действительно, это был вопрос вопросов. Тот, который она задала в их последнюю встречу. Перед тем, как небрежно бросить ему обратно в лицо любимый подарок от любимого - маленькое золотое колечко, подаренное годом ранее.

  Вот тогда она и произнесла с надрывом: "Ну нет, все-таки, а почему ты на мне не женишься, а?"

  Острая боль воспоминания настолько резанула сейчас Джереми по сердцу, что слова вырвались наружу само собой, не спрашивая разрешения у хозяина.

  - Мариш, ну а если сейчас? Сегодня? Если ты свободна и тебя никто не держит... Знаешь...

  Он помолчал какое-то мгновение, собираясь с духом.

  - Слушай, а слабо тебе выйти за меня замуж?

  Её ответом был только судорожный всхлип в трубке.

  Впрочем, нет, не только. Ответом мироздания оказалось еще и робкое поначалу, но потом все увереннее проявляющееся в оконном стекле, на фоне сгустившейся темноты, отражение его заметно постаревшего и поседевшего за эти годы лица...

  

  - А вот кому еще отражений? Хорошие, новёхонькие, с пылу с жару, и недорого возьму! - хихикнула откуда-то издалека Вселенная, деловито захлопывая Книгу Судеб. Начинался год новый, 5774-й.

  

  

123

Цокота О.П. Похититель Улыбок     "Рассказ" Мистика

  

   Светает. Город просыпается. Шаги раннего прохожего разбивают тонкий лед тишины. Скрип колес тележки булочника придает объем звучанию рассвета. Чириканье пичужки за окном вконец пробуждает окрестность. Нестройный хор ее братьев и сестриц подхватывает утреннюю песню. В него вливается звяканье бидонов молочника, призывное кукареканье петухов из окрестных хибар и топот маленьких ног разносчиков газет.

   Клубок серого тумана в пыльном углу комнаты начинает распрямляться, вытягиваться, обретать очертания. Вот на кончике одного из возникших отростков появляется нечто вроде руки - большой грубой с узловатыми пальцами. Затем рука уменьшается, становится изящней и тоньше - впору хирургу, пианисту, аристократу... Левая кисть , примерив миниатюрную женскую ручку, возвращается к тому, что выбрала правая.

   Обозначились длинные,под стать рукам, ноги. И вот уже фигура высокого широкоплечего мужчины без лица стоит перед зеркалом.

   Из коробки сердечком он долго и придирчиво выбирает себе глаза. Большие и томные отбрасывает сразу. Узкие , со злым прищуром тоже откладывает на следующий раз. Холодные стального блеска - вызывают интерес : примеряет и так, и эдак. Но останавливается на зеленоватых , в золотистую крапинку, неброских, излучающих тепло , располагающих к себе

   С носом возится дольше. Наконец выбран тонкий, прямой ,лишь с оттенком намека на хищный изгиб.

   Еще сложнее обстоит дело с улыбкой. Вот бесчисленное множество их, безжалостно наколотых на дверцу шкафчика. Трепещут, словно бабочки, рвутся на волю...

   Эта коллекция - предмет его гордости. Знает по именам или прозвищам буквально всех, у кого их похитил. Было бы кому, рассказывал бы часами. Но нет рядом того, кто бы понял , а потому вспоминает все для себя, снова переживая азарт охоты, пьянящие мгновения маленьких и больших побед. Однако достаточно! За один присест не охватить всех сокровищ! Прерывает поток мыслеизлияний и тянется к пленницам.

   Осторожно высвобождает одну из них - чуть смущенную, славную. Малышка, снятая с булавки, пытается улизнуть. Но не вырваться из цепких пальцев. И вот уже она красуется на лице симпатичного мужчины средних лет.

   Над одеждой существо колдует недолго. Стандартный добротный, ничем ни примечательный костюм господина со средним достатком.

   А что с чувствами? В каком настроении ему быть сегодня? На небе легкие тучки. Ну что ж, немножко меланхолии не повредит.

   Он готов. Серая тварь выходит на охоту.

  

   Снаружи уже вовсю кипит жизнь. Добропорядочный немного грустный господин средних лет с тросточкой неторопливо разрезает толпу таких разных и одновременно таких схожих, абсолютно противоположных ему самому людей.

   Как настоящий гурман, мимоходом, обоняет запах их мыслей, улавливает цвет их эмоций .Пока что все слишком обыденно. Он проголодался , но не в его привычках насыщаться чем попало.

   Возле массивной резной двери сталкивается со стремительно выбежавшей из дому девушкой. Прямые тонкие брови сведены на переносице в морщинку отчаянья ,губа прикушена, в синих глазах кипят боль и гнев.

   Мужчина тут же догоняет ее:

   -Простите, вы, кажется, обронили платок?..- кусочек батиста, обшитый нежным кружевом - нехитрая уловка, на которую попалась уже не одна излишне доверчивая душа.

   -Нет, спасибо, это не мой... -Ей скверно. Не хочется никого видеть. Но этот господин со смущенной улыбкой и теплыми глазами тоже чем-то опечален. Он не выглядит ни навязчивым, ни опасным. И возникает неодолимое желание излить ему накипевшее, переполняющее сердце и стиснувшее горло.

   Присаживаются в кафе на углу. Официант неодобрительно смотрит на юную особу в компании явно малознакомого ей мужчины. Не замечая этого, девушка раскрывается навстречу участливому собеседнику, вначале испытывая облегчение, затем - усталость и опустошенность.

   Она уходит с посеревшим лицом и странным ощущением невозвратимой потери. Отныне ее жизнь будет проще, бесцветней, скучнее - без всплесков эмоций , без бурных радостей и острых печалей. Ей не суждено полюбить , не сподобится осчастливить другого. Не испытает участия к кому-либо, никого не подарит дружбой. Часть ее души корчится в мерзком брюхе, а в сердце девушки - гнетущая пустота.

   Опустошивший же ее возвращается на улицу с приятным чувством насыщения. Слезы девушки жемчужинками перекатываются в кошельке. Но что там, на противоположной стороне? Тонкие ноздри трепещут, хищный нос улавливает крепкий аромат счастливого торжества. Бородач в небрежно застегнутом сюртуке окрылен новой научной идеей. Его победоносная улыбка так и просится в руки.

   Невидимые щупальца в стремительном броске натыкаются на острый, словно бритва, ум. Тварь с шипением отдергивает их. На лжепальце появляется глубокая рана.

   Высокий мужчина, прислонясь к стене, пытается перевязать палец кружевным батистовым платочком.

   -Позвольте, я вам помогу, господин.- похожая на крохотную хрупкую птичку старушка сочувственно смотрит на него. Он слаб, вновь необходимо подкрепиться. Жадно тянется к старой женщине, пробует отхватить краешек ее сочувствия (может быть в нем есть крупинка злорадства, капелька радости, что несчастье приключилось с другим, обошло ее стороной). Но доброта ее подлинна, крепка и сильна. Такое ему не по зубам. Отрицательно машет головой:

   -Спасибо, справлюсь сам.

   Он бредет по улице, тяжело опираясь на трость . Весело подпрыгивая, навстречу несется маленький разносчик газет, размахивает пахнущим свежей краской новым выпуском. Цепкая рука хватает его за плечо, притягивает к респектабельному господину. У мужчины приятное лицо, но мальчику отчего-то жутко. Он хочет оторвать взгляд от завораживающих глаз в золотую крапинку, но не в состоянии это сделать.

   Нежить отбрасывает в сторону выжатого, пошатывающегося от слабости мальчугана, который тяжело оседает возле афишной тумбы. Пачка газет валяется в грязи у дороги.

   Прикрыв глаза, существо осматривается вокруг внутренним взором. И уверенно направляется к трактирчику в полуподвале. Здесь гуляет компания студентов. Их заводила кудрявый синеглазый крепыш полон счастливой самоуверенности, наивного чувства превосходства над окружающими.

  Тварь с восхищением наблюдает за ним. Вот то, что ей нужно! Весь съедобный спектр эмоций. И эта завораживающая улыбка, этот манящий блеск глаз!

   Этот юноша нужен ему целиком, весь, со всеми своими потрохами!

   Тяжелая фигурная кружка, выпав из рук, разбивается вдребезги. Во все стороны разлетаются осколки и клочья пены. В источающей резкий запах пивной луже - тело, еще секунду назад кипящее жизнью. Оцепенение... Затем крики... Кто-то запоздало бежит за врачом.

   Респектабельный господин , расправившись с последним кусочком того, что называлось душой, сыто рыгнул, деликатно прикрыв ладонью рот. Дерзкая улыбка трепыхается в бархатном мешочке, тщательно спрятанном в боковом кармане его сюртука.

   ...Высокий широкоплечий мужчина в пыльной комнате удовлетворенно пересчитывает свой улов. Жемчужинки-слезы ссыпает в высокую узкую вазу венецианского стекла. Пойманные улыбки разглядывает внимательно. Безжалостно сминая и выбрасывая малоинтересные, прихваченные случайно, походя. Заботливо распрямляя и прикалывая к шкафчику особые, коллекционные.

   Утомленная, но сытая и довольная серая сущность, сбросив маскарадные одежды, клубком сворачивается в затянутом паутиной углу.

   На дверце орехового дерева трепещут насаженные на булавки улыбки. Одна из новеньких - озорная, полная искрометного веселья , сиявшая утром на лице мальчишки- разносчика газет, неудержимо рвется на волю, бьется на остром стальном жале, причиняющем невыносимую боль при каждом движении...

   Ее подруги, свыкшиеся с неволей, вяло шевелятся на своих остриях...

  

  

  

  

124

Чваков Д. Куда уходят клоуны?     "Рассказ" Эзотерика, Мистика, Постмодернизм

КУДА УХОДЯТ КЛОУНЫ?

  

   Ираклий Шапиро служил в цирке-шапито шпрехшталмейстером лет тридцать пять, а до того выступал и в качестве актёра. Недолго и в детстве: его таскали за собой на гастроли старшие родственники и задействовали в номере "Фараон охотится на царя зверей" в качестве мальчика с опахалом.

   Потом была армия, попытка поступить в цирковое училище, разочарование и, наконец, появление своего очага, или по-другому - пристани, в том самом цирке, в котором вечно сопливый Ираклик превратился сначала в брюнетистого Аполлона с очаровательным баритоном...

   ...а далее - в довольно упитанного мужчину-мачо с чуть седоватыми бачками... Потом же, незаметно для себя и окружающих его цирковых женщин, метафизическим манером изменил свой образ на тот тип культурного еврея из артистической среды, каковым полны современные салоны "тусовочного" толка, то есть попросту стал престарелым бонвиваном с волнистой гривой табачно-сизой седины.

   Общество окружающих Шапиро цирковых красавиц тоже претерпело немалые изменения, после чего было немедленно отправлено в отставку: к своим благоверным, как говорится, в стойло. Но молодая, юная поросль, не знакомая с искусством циркового конферанса, старательно избегала немолодого шпрехшталмейстера, и тому стоило невероятных усилий и изрядных средств - затащить приглянувшуюся особу в своё холостяцкое логово, где горделиво высился старорежимный диван с кое-где вытертой эротичным узором чёрной кожей.

   Иногда в сферу сердечной деятельности Шапиро попадались одетые в фирменные юбки язвительные особы, которых воспитывали в мифических английских школах для стервозных леди. Они издевались над Ираклием Моисеевичем, не бросая совсем, но и не давая ему уйти самому, всякий раз, когда дело доходило до разрыва, одаривая престарелого ловеласа новыми надеждами. Что ими двигало, этими коварными "кошечками"? Скорее всего, скука и желание ущемить самолюбие бывшего сердцееда и жуира.

   Как правило, с такого рода "глянцевыми штучками" дальше скромных целований ручек со стороны Шапиро дело не заходило. И вовсе не потому, что Ираклий Моисеевич попал в полноценную революционную ситуацию, когда "верхи уже не могут", верхи-то как раз могли, но "низы" не только отказывались хотеть, но и попросту водили его за нос.

   У шпрехшталмейстера появилась масса свободного времени, которое раньше тратилось на дам. Впору было заняться самообразованием. С возрастом Шапиро вовсе не потерял интереса к получению новых знаний, как можно было предположить. В минуты меланхолии и скуки, поселившейся в пустоте гулкой души от очередной неудачной попытки обнаружить тургеневскую девушку в разнузданной особе осьмнадцати годков, он ударился в изучение мистики, восточной её разновидности. И на этой почве подружился с циничным и грубым, не меняющим исподнее по месяцу кряду, ковёрным клоуном Теодором Бардо.

   "Наверное, какой-нибудь Фёдор Краснов", - думал Ираклий Моисеевич, рассуждая об ономастической составляющей происхождения фамилии клоуна.

   Науки, связанные с мистицизмом, увлекли Шапиро в Тибетские морозные пустыни на большой высоте, где обитают лишь просветлённые буддийские монахи. Его заинтересовала так называемая "тибетская книга мёртвых", также известная как Бардо Тодол. Странное созвучие мистической книги с именем Теодора Бардо и привели однажды вечером, после представления, шпрехшталмейстера Шапиро в вагончик к ковёрному.

   Ираклий Моисеевич не успел постучать в дверь. Та сама распахнулась. Ему навстречу вылетела полуодетая дама с сигаретой где-то в районе левого глаза. Феминой будто выстрелили из пращи: так она быстро перемещалась по цирковому городку, извергая на свет божий непроизносимые в приличном обществе проклятия. Шапиро всмотрелся. Над ним нависал почти двухметровый клоун Бардо, румяный и лысый, напоминающий колёром и статью перезревший редис.

   - Я ей говорю, что, мол, иди себе. Сейчас должен приличный человек пожаловать, шпрехшталмейстер, не тебе, дуре, чета. Не понимает. Думает, что нашему брату, интеллигенту цирковому, слаще её субпродуктового набора второй категории ничего и нету. Вот и пришлось слегка шлёпнуть, - нараспев пробасил клоун.

   "Ничего себе шлёпнул!" - подумал Ираклий Моисеевич, а вслух спросил:

   - Откуда вы догадались, КТО должен прийти? Полчаса назад я ещё и сам не знал, что решусь на это.

   Теодор неопределённо показал рукой в пространство, видимо, обозначая сферу деятельности Мирового Разума, и ответил:

   - Пустяки, мой милый Шапиро. Это пустяки. А фамилия и имя мои - самые, что ни на есть, настоящие. Папа с мамой, французы по происхождению, родили меня в Шанхае, где с цирком на гастролях выступали. Мама-то, конечно, про себя тогда не могла такое сказать... относительно работы на манеже, разумеется. Не выходила она вольтижировать на проволоке по причине того, что Я УЖЕ ВЫБРАЛ себе чрево... Она просто за папой всегда следовала. Не доверяла ему вполне... Большой по молодости был гулёна, что твой кот мартовский. Но вот после моего рождения остепенился родитель, за ум взялся... Вы же о моём происхождении хотели узнать, не так ли, Ираклий Моисеевич? Вот теперь узнали...

   - Вы мысли читаете?

   - Ну, что вы, что вы. Я их не читаю. Просто могу доставить свой разум в сферу действия Законов. Оттуда всё видно хорошо...

   - Законов? Выбор чрева? Вы тоже знаете про Бардо Тодол?

   - И не только, мой славный Шапиро. Не только знаю, но и активно пользуюсь. Проходите, чего в предбаннике топтаться? Вот сюда, пожалуйста...

   Ираклий Моисеевич вошёл. Помещение вагончика представляло собой лишённую мебели комнату, застеленную циновками и обкуриваемую благовониями по углам. В самом центре этой странной площадки стоял огромный кальян с гибким шлангом, мундштуком от которого без труда можно было дотянуться в самый отдалённый уголок необычного жилища.

   Рука Бардо указывала на яркий палас рядом с тем местом, где он постоянно сидел сам, если судить по вытертости рисунка и засаленности в форме увесистых ягодиц. Шапиро опустился на подстилку, всё ещё ошарашенный неожиданными откровениями Теодора, от которого, казалось, нельзя скрыть ничего. Абсолютно.

   Ковёрный молчал. Потом втянул в рукава халата руки, извлёк оттуда две фарфоровые чашечки и бутылку экспортной "Столичной", настоящей - из старинных времён господства умозрительного над очевидным.

   Ираклий не помнил, предложил ли клоун выпить, но вот что отложилось в памяти точно - это приглашение приникнуть к кальяну. Шапиро всю жизнь не курил, но тут не смог отказать хозяину, хотя выпил граммов 100, не больше... Ну, что это за доза для опытного старого шпрехшталмейстера, если ему доводилось загружаться "каплями Менделеева" по самую ватерлинию? А тут каких-то полстакана.

   Но, тем не менее, Ираклий Моисеевич потерял всякий самоконтроль, потянулся к дразнящему его воображение мундштуку и сделал затяжку... Он успел увидеть внутри колбы кальяна пузыри взбешённого воздуха, напоминающие маневренные дирижабли, которые заполняли его сознание и уносили туда... в мир Законов, где начиналось Откровение...

   В себя Шапиро пришёл только следующим утром, голова звенела от упругих колебаний совершенно неведомых ранее знаний...

   Так состоялось их знакомство. Знакомство шпрехшталмейстера Шапиро и ковёрного клоуна Теодора Бардо.

   Дальше было странное общение, в результате которого Ираклий Моисеевич Шапиро постигал науку, занесённую из заснеженной горной системы, называемой в некоторых источниках Шамбалой. Науку, часть которой конспективно изложена в тибетской книге мёртвых. Бардо Тодол, если быть точнее.

   В моменты причудливых и довольно странных бесед шпрехшталмейстера Шапиро со своим поверенным в делах эзотерики клоуном Теодором Бардо, их физические сущности не двигались совершенно. И даже слова, которыми они изредка обменивались, жили сами по себе, расставаясь со своими хозяевами, как наивные осенние листья расстаются с умудрёнными опытом деревьями.

  

   Цирк уезжал...

   ...и только на центральной площади, в высохшем накануне Большой Перестройки фонтане лежал забытый клоун Теодор Бардо.

   В остекленевших глазах опытный иридодиагностик сумел бы различить туманный силуэт видного господина яркой иудейской наружности с сединой вьющихся волос на правильной формы черепе. Температура падала. Физическое тело гаера и шута лежало на дне мраморной чаши, внутри же его оболочки, наподобие матрёшки, просыпалось тело астральное, готовое устремиться в третью сферу, предписанную Тибетским кодексом мёртвых. Туда, где существовали законы, управляющие разумом физических сущностей.

   Клоун Теодор или, правильнее будет сказать, бывший клоун Теодор, ещё не осознал этого (рассудок сопротивлялся очевидному) и пытался купить билет в кассе железнодорожного вокзала, хотя в нирвану билетов там не бывало со дня основания железных дорог в России. Его никто не слышал и не видел, от этого Теодор Бардо ярился, вызывая беспричинную головную боль и немотивированную депрессию у случайных свидетелей незначительных колебаний биосферы в районе зала ожидания.

  

   Цирк уехал...

   ...и остывало под вечер набродившееся за долгий июльский день солнце. И распахивались окна, впускающие в тесноту душных квартир обволакивающее желе северной ночи, которая уже перестала быть "белой", но всё ещё не могла похвастаться радикальной чернотой, взбодрённой лишь зеленоватой мистической луной Архипа Куинджи. И становилось тихо и покойно... И почти никто не заметил, что цирка уже нет.

   ... цирк уехал.

   И клоуны тоже оставили город, покинув в нём счастливых на своём третьем дне беременности оптимистичных матерей-одиночек (в ближайшей перспективе) и заместителя мэра по культуре с больной от многодневного запоя головой, в которой крутилась странная фраза "...нечутко вопиющее словосмешение с присовокуплением в городской быт ценностей современной мировой культуры..."

  

   Господин шпрехшталмейстер подождал, пока пассажиры улягутся спать, вышел в тамбур, распахнул двери, соединяющие вагоны, и выбросил на рельсы стакан и табакерку с сильно действующим наркотическим порошком - к чёрту улики! Тибет мог быть спокоен: Шапиро уже не нуждался в бесконечных подтверждениях истинности странного учения о мёртвых. Оно жило в нём. И в голове продолжало пульсировать нечто диковинное, сорвавшееся на гулкое дно памяти, как мелкая монетка проваливается за подкладку пальто в прореху кармана: "...Оглядев себя и сосредоточившись на подробностях руки или ладони, мы обнаружим, что стали прозрачными, что наше новое тело - это всего лишь игра света, бликов. Стоит распознать это и не испугаться - вмиг придет Спасение. Откроется Тайная Тропа!"

   Ираклий Моисеевич ощущал странное облегчение. Это он дал возможность ковёрному клоуну Теодору войти в царство Теней и выбрать, выбрать себе новую физическую сущность. Как они уговорились дня два назад, так Шапиро и сделал. Развести смертельную дозу в пластиковом стаканчике - чего уж проще.

   Теперь... нужно немного подождать. Совсем немного. Сначала 9 дней, а потом ещё 40 (а не так, как думают православные)... Бардо сделает знак ОТТУДА, и он, шпрехшталмейстер Шапиро, добровольно отдаст ему своё физическое тело. Всё должно получиться... эксперимент, равных которому, ещё никто никогда не проводил...

  

   А на крыше вагона сидели три ангела в запотевших от ночной прохлады латах и играли в слова на арамейском языке. Они готовились забрать остывающую нематериальную сущность умершего, как говаривали в старину, от удара, Ираклия Моисеевича Шапиро. Его физическое тело лежало между вагонами, а тело астральное перемещалось в сторону своего купе, и перевозимая без справки ветеринара (за взятку) сучка породы левретка злобно щерила маленькие острые зубки в его сторону...

   Он ещё не понял... Он пока ничего не понял... В голове крутилась странная фраза про негра преклонных годов... про нечеловеческой силы любовь к вождизму, о чём-то ещё, впрочем, совсем неважном. Но вскоре всё изменится. Тибетская книга мёртвых напомнит ему содержимое своего нетленного похотливого чрева...

   Каков тогда будет... ЕГО... выбор?

125

Чибряков П. Охота     "Рассказ" Мистика

  Мало что может сравниться с тёплым летним вечером, когда солнце ещё не опустилось за горизонт, но уже скрылось за высотными домами. В эту пору особенно приятно смотреть на женщин и девушек, представляя, как они сейчас придут домой или, наоборот, в гости, обрадовав кого-то одним своим появлением. И кажется, что воздухом, не пронзаемым солнечными лучами, дышится легче.

  Именно в такой вечер вышел Стас из хорошо кондиционированного, но всё-таки как-то спёртого пространства кинозала. Несколько раз глубоко вздохнув, он расправил невесть какие широкие плечи, и, не спеша, пошёл по малолюдной улице. Настроение у него было замечательное. Фильм ему понравился, хотя шёл он на него с некоторой опаской; так всегда относишься к экранизации какой-нибудь понравившейся книги. Но фильм был сделан здорово, и не оставлял никакого досадливого осадка. Небольшие отступления от оригинала не раздражали и не вызывали грубые нарекания в адрес режиссера - мол, как ты посмел так изнахратить первоисточник, рожа твоя наглая?! В общем, всё было классно.

  Хотя спешить особо было некуда, Стас решил сократить путь и пройти по дворам; просто так, для разнообразия. В этой части города дворы были уютные, с большими деревьями, делавшими их тенистыми и какими-то спокойными. И наверно только законченные жлобы могли выкапывать в таких дворах погреба. И ведь копают, заразы! Шагая по кривым протоптанным дорожкам, Стас прислушивался к доносящимся из окон звукам, создающим фон ни какой-нибудь, а именно вечерней жизни.

  Внезапно он увидел, что на балконе третьего этажа стоит красивая девушка с коротко стрижеными обесцвеченными волосами. Хвала тем, кто ставит на балконы щиты, которые на четверть короче самих балконов. Именно благодаря этому, и ещё, наверное, самой девушке, можно было видеть, что на ней надета, не считая ярко-белого белья, только коротенькая облегающая маечка, с яркой картинкой на груди. И какой груди, надо сказать! Стас был глубоко убеждён, что женские ножки не обязательно должны быть "от ушей", но очень желательно стройными и плотными. Именно такие ножки, да ещё и загорелые, выступали (или выпускались?) из треугольника белой ткани. Стас остановился, откровенно любуясь прекрасным... всем, короче. Глядя на это всё, он получал, вы не поверите, чисто эстетическое удовольствие. Не верите? Ну и....

  Заметив, что её с невероятно довольным видом разглядывает совсем незнакомый (и ещё сто лет его не знать!) парень, она чуть снисходительно усмехнулась, затем подняла руку с выставленным указательным пальцем и "выстрелила" в него. Сделав вид, что она попала, Стас схватился за грудь и повалился на траву. Лучше бы он этого не делал.

  Вы наверняка замечали, что в любом дворе найдётся местечко, где из земли торчит либо толстая проволока, либо кусок какой-нибудь арматуры. Проходящие мимо люди обязательно озабочено качают головами: ведь тут дети бегают; не дай бог.... Но почему-то никому из живущих рядом мужиков не приходит в голову взять примитивную лопату и выкопать это дело от греха подальше. Так нет же, не дождётесь. Вот и в этом дворе торчал свой штырь, заросший травой, на которую театрально рухнул Стас.

  В череп вломилась острая боль. Мозг буквально растроился на три потока мыслей. Первый - осознание случившейся, и возможно непоправимой, беды. Второй - буйная паника, и мысленные вопли "Не может быть! Нет! Не хочу так!". И одновременно с этим, какая-то циничная часть мозга этак усмехалась: "Ну надо же. Сражён красотой девичьих ножек. Похоже, насмерть. Вот те зашибись!".

  Последнее, что высветилось в затухающем сознании - плотно прижатые друг к другу ножки и пошловатая мыслишка: "Эти бы ляшечки, да...".

  Очнулся он, само собой, в больнице, с первой мыслю "Приснится же такое, ё-моё!" Однако тут же он понял - ан нет, не приснилось. Потом, естественно, были бодрые слова врачей, всхлипные вздохи матери, риторические вопросы отца "Что тебя занесло в тот двор? И как тебя угораздило так упасть?". У Стаса хватило тяму не раскрывать истинную причину своего падения - за такое загнобят - не откопаешься. Избитое "Шёл. Упал. Очнулся - и вот..." не сошло бы даже за попытку пошутить.

  Поэтому Стасом была бессовестно оклеветана некая бродячая собаченция, которая якобы внезапно набросилась на него с рычанием, и он.... Ну, понятно. Согласитесь, лучше выслушать распинания в адрес соответствующих служб, чем быть признанным за озабоченного придурка-эротомана. А ведь признали бы, на гуще не гадать.

  Иногда его навещали друзья-приятели; изредка с ними приходили девушки. К сожалению, у Стаса не было "своей" девушки, которая прибегала бы в больницу, искренне озабоченная его состоянием. Это печалило.

  У него, конечно, бывали девушки; но отношения с ними, почему-то, не заходили дальше "начального" уровня. У Стаса однажды даже возникла дурацкая мысль, что в своих отношениях с девушками он похож на "чайника", который пытается добраться до высшего уровня сложной компьютерной игры. Глупо, конечно, но похоже. Обычно, девушки грациозно ускользали от него к другим... "спецам" в этой "игре".

  В трёхмесячном больничном периоде у Стаса было только одно светлое пятно. Нет, пятно - это грубовато. Скорее, солнечный зайчик. Именно так. Это была девчушка шести-семи лет, навещавшая с матерью пожилого соседа по палате. Наверное потому, что он был самый молодой в своей палате, она в несколько своих приходов разглядывала его с явным сочувствием. Это было довольно мило. А однажды она подошла к нему, и, чуть смущаясь, протянула ему что-то в ладошке.

  "Вот. Я сделала эту "фенечку" специально для вас".

  Стас слегка удивился:

  "Для меня? Но почему?".

  Приблизившись почти вплотную, девочка сказала тихо и серьёзно:

  "Понимаете, моя бабушка - вроде как колдунья. И все мои "фенечки" она заговаривает на здоровье и удачу".

  Стас хотел что-то сказать, но она спешно его перебила:

  "Вы можете не верить в это. Просто носите, ладно?". -о Она смотрела на него с такой искренностью, что надо было быть последним жлобом, чтобы не принять такой подарок.

  Стас протянул ей руку, и пока она тонкими пальчиками крепила "фенечку" на его запястье, он смотрел на её симпатичное серьёзное личико, в обрамлении чёрных густых волос, не часто встречающихся у детей. Когда она закончила, он решил её спросить.

  "А тебя бабушка учит чему-нибудь такому?".

  Девочка покачала головой:

  "Пока нет. Она сказала, что когда я... ну... достаточно вырасту, она начнёт меня учить".

  Стас чуть улыбнулся:

  "А ты будешь доброй колдуньей?".

  Девочка задумалась, потом пожала плечами.

  "Не знаю, - честно призналась она. - Там видно будет".

  Сражённый такой честностью, Стас рассмеялся:

  "Надеюсь, в любом случае мы будем на одной стороне".

  Девочка тоже улыбнулась:

  "Да. Конечно".

  В этом эпизоде с "фенечкой" было что-то такое тёплое, что Стас понял - он никогда не сможет снять эти разноцветные бисеринки с руки. Он и не подозревал, что не смог бы сделать это, даже если бы захотел. Даже с маленьким колдовством, знаете ли, не пошутишь свысока. Будьте уверены.

  Ну а потом был, так называемый, реабилитационный период. Это когда почти постоянно болит голова, и ничего не можется делать. В институте пришлось взять академический отпуск "по состоянию здоровья", будь оно... ладно. Стас просто изнывал от вынужденного безделья. А вам бы понравилось ничего не делать всю долгую зимнюю пору? Понравилось бы? В таком случае, с прискорбьем вынужден признать, вы - законченный придурок. Уж не обессудьте.

  К весне Стас более менее оправился, и мог вовсю порадоваться весеннему "распусканию" женских прелестей. Да здравствуют мини-юбки! Ура! Несмотря на то, что именно этим прелестям он обязан дыркой в черепе, Стас отнюдь не потерял к ним интерес. Не настолько сильно он ушибся, надо полагать.

  В общем, лето он встретил практически в полном здравии. О травме напоминали только нечастые головные боли, да внезапные приступы раздражительности, неприятно удивлявшие, в первую очередь, его самого. А в остальном, пре.... Но никой "прекрасной", к сожалению, так и не было.

  Губастенькая сокурсница Алла, с которой у Стаса вроде бы чего-то там наклёвывалось, скорее всего, не сочла простую травму головы достаточной причиной для долгого отсутствия внимания к ней. Вот если бы Стас, героически преодолевая головокружение и тошноту, названивал ей из больницы дважды, а лучше трижды в день, это было бы да. А так.... Ну вы понимаете.

  Да и зачем ей больной на голову, когда здоровых раскрасавцев - только дай... в смысле - знать. Да. Стас это прекрасно осознавал, и старался особо не отягощаться печальными мыслями. Правда, получалось это у него с переменным неуспехом. Некоторые вещи невозможно выкинуть из головы, даже имея в ней дырку. Тоска по нежности - именно такая докучливая штука.

  И почему практически любому мужику хочется, чтобы какая-нибудь симпатичная, но чужая стала ему родной и нежной исключительно для него? Выявить бы причину, и ампутировать к чёртовой матери. Жизнь бы, наверное, полегчала. Но может не стоит? Человеческой натуре не угодишь.

  И вот опять на всё наступило лето. Снова лёгкие ткани мало что скрывали, радуя и дразня одновременно. Девушки опять надевали макси-мини-юбки, и одновременно досадовали друг дружке на "этих жлобов", якобы раздевающих их глазами. Что ж вы хотите, милые?! И красотой ножек блеснуть, и чтоб выше коленочек ни-ни?! Нереально, родные!

  В общем, большей частью мужского населения овладела охота, которая, как известно, пуще неволи. И пусть девичье-женская гвардия не притворяется, что ей это досадливо неприятно. В это даже подростки не поверят. Ну а мы тем паче.

  Стас довольно много гулял по городу, предпочитая затенённые стороны улиц, где не припекало солнце, и откуда было замечательно привольно разглядывать облитых ярким солнцем не менее ярких девушек. О боги, какое это счастье! Кто там усмехается? Позор евнухоидным моралистам! А про грех даже не заикайтесь. Руки прочь от несвятого, но блаженственного!

  Конечно, всю эту визуальную усладу Стасу немного омрачало то, что все эти прелести оставались отчуждёнными ему. Обидно, досадно, но ладно. Будет и на его улице...

  Не знаю, как там насчёт праздника, а вот чёрт-те что, и без всякого бантика, начало происходить на его улице в самый разгар тополиного распушения. Самое подлое в этом чёрт-те чём было то, что замечал это только Стас. И вполне логично, согласитесь, Стас решил, что он всё-таки серьёзно повредился мозгой, несмотря на все заверения врачей. Радости в этом осознании было, сами понимаете, с Гулькин шиш, а оптимизма - и того менее; хотя куда уж меньшей?

  А вытворялось на улице, в натуре, сущее безобразие. По крайней мере, так виделось Стасу. А виделось ему, что время от времени по улице шныряют ублюдочного вида хмыри, стреляя друг в друга... из указательных пальцев. Ну прям как дети.

  Можно было подумать, что они сбежали из дурдома, если бы эти типчики не могли преспокойно проходить сквозь стены, машины, и даже ничего не подозревавших людей. Короче, по всем признакам - это были призраки. Зацените стишок! Но, несмотря на всю их призрачность, после их "пальцевых выстрелов" на асфальт падали настоящие стреляные гильзы. А застреленные таким макаром призраки мгновенно растворялись в воздухе, успев, однако, продемонстрировать омерзительный процесс разложения. Тошнилово полное.

  И всё это шизоидное безобразия Стас наблюдал практически каждый до одури душный день. А такими были все дни. Лето выдалось крайне засушливое. Стас решил игнорировать эти видения; по крайней мере, попытался. Но поди, проигнорируй, когда всякая призрачная тварь норовит вылезти из-под земли пред ваши светлы очи, и выкинуть чего-нибудь препаскудное. Не захочешь - заметишь.

  Со временем, Стас поневоле заметил различие между этими "вольными стрелками". Получалось - типы с крючковатыми носами и здоровыми подбородками "охотились" на субтильного вида уродцев, с выпученными глазёнками. Естественно, не за какую сторону Стас "болеть" не собирался. Пропади они обе пропадом.

  Неизвестно точно, кто там "располагает", но делает он это хреновей некуда. Иначе как объяснить то, что Стас всё-таки был втянут в разборку между призраками. Можно сказать - влип по самое "не балуй".

  Стас шёл домой, предвкушая, что залезет под прохладный душ, и не вылезет до самого ужина, когда к нему под ноги грохнулся подраненный призрак и жалобно проскулил:

  "Ох. Помоги, мил человек. О милосердии молю".

  Это было до того дико, что Стас даже не смог удивиться. Он спросил растерянно:

  "А что делать?".

  "Защити!", - проверещал призрак.

  В `этот момент чёрт-тен откуда появились двое жлобных тварей, и с самодовольными улыбками начали по-блатному развязно приближаться к жавшемуся к ногам Стаса уродцу. Внезапно Стас почувствовал что-то вроде праведного гнева. Не думая, как это выглядит со стороны, он шагнул навстречу этим двум жлобам и грозно, насколько смог, сказал:

  "Не троньте его, уроды!".

  На ублюдочных мордах проявилось что-то вроде удивления. Один из них проговорил с растягом:

  "Ты чего, человек, оборзел совсем? Да мы ж тебя...".

  Стас резко выкинул вперёд правую руку и ткнул пальцем в их сторону.

  "И думать не моги, расшмаляю как собак!".

  В первый момент он подумал, что их напугала его угроза (кто бы мог предположить), потому что они явно выглядели напуганными. Но потом он увидел, что они с неподдельным ужасом пялятся на "фенечку" на его запястье.

  Стас уже давно привык к ней, и практически не замечал эту ниточку бисеринок. И только увидев реакцию нечисти на один вид "фенечки", Стас вспомнил слова симпатичной девчушки про бабушку-колдунью. Вот и не верь после этого в.... Вот именно.

  Стас сделал ложный выпад в сторону призрачных отморозков, и они, в ужасе, шарахнулись от него, и растворились в воздухе. Их "дичь" тоже исчезла, что Стасу было только в облегчение.

  Однако наслаждаться спокойной уверенностью в себе Стасу довелось всего ничего. На следующий вечер к нему явился, так сказать, на разбор ни кто-нибудь, а призрачный пахан, авторитет. Ага. Со всеми понтами. Когда Стас вошёл в свой подъезд, он вынырнул из-под лестницы и встал на пути. Оглядев Стаса с головы до ног, он усмехнулся и спросил:

  "Это ты, что ли, защитник сирых и убогих?"

  Стас пожал плечами:

  "Возможно. А что?".

  Как ни странно, но Стас чувствовал только усталую досаду на участившиеся встречи со всякой нечистью. То, что он окончательно спятил для него было очевидно и несомненно. Время от времени косясь на "фенечку", призрак спросил:

  "Как тебя зовут?".

  Поколебавшись, Стас назвал своё имя. Стараясь говорить тихо и даже нежно, призрак приблизился к Стасу почти вплотную.

  "Послушай, Стасик, солнышко моё, не лезь в наши дела, падла. Я ж тебя порву просто, зараза ты такая".

  Стас вдруг почувствовал, как в нём поднимаются гнев, злоба, раздражение. Он шагнул к призраку и зло выпалил:

  "Значит так, мне ваши дела и на фиг не упали, понял?! Вы, гады, шарахаетесь по моей улице, и ещё имеете наглость меня стращать!".

  Повинуясь внезапному порыву, Стас ткнул в сторону призрака указательным пальцем и сказал "пиф-паф". Призрак, отшатнувшись, загнулся, схватившись за живот, а на бетонный пол со звоном упала гильза. Немного ошалев от неожиданности, Стас машинально поднял гильзу, и увидел, что пистон у неё ярко-зелёного цвета. Усмехнувшись, он швырнул её в призрака и посмотрел на свою правую руку.

  "Скажи спасибо, тля, что она газовая. Ещё раз кого из вас увижу - расстреляю по-македонски. Изыди, короче. - Стас начал подниматься по лестнице, но обернулся и сказал: -Да, чуть не забыл - сам ты падла".

  С тех пор, как вы понимаете, видения призрачной охоты Стасу не досаждали. А вот его "охота" до девушек росла с каждым летним днём. Он даже подумывал о том, чтобы сходить в тот злополучный для него двор и попытаться найти обладательницу замечательных ножек. Но потом он решил, что лучше ей остаться просто приятным безымянным воспоминанием. В общем, жизнь устаканилась, и пошла прежним курсом - невесть куда. Стас "перебивался" мимолётными... Ну вы понимаете. И всё-таки хотелось чего-то большего. Не в смысле объёма, а.... Хотя.... И всё же, славься жаркая пора! Однажды вечером, стоя у открытого окна, Стас увидел, как на один из балконов стоящего напротив дома вышла девушка. Поскольку Стас находился тремя этажами выше её, ему было прекрасно видно, что она одета.... Вы не поверите.

126

Чилима А. Чашка кофе на двоих     Оценка:4.69*4   "Рассказ" Фантастика, Эзотерика, Мистика

   Ольга надрывает палочку с сахаром, в её крепких пальцах быстро худеющая белая "сигаретка" с логотипом кафе кажется хрупкой и жалкой. Надо бы ей сказать, что эту штуковину дизайнер разрабатывал для того, чтобы облегчить людям жизнь и сэкономить их время. Задумка была такой, что они будут разрывать палочку пополам. Но никому не приходит это в голову, и бедный дизайнер по слухам покончил с собой, потому что ни разу не видел, чтобы кто-то оценил его идею и догадался, что она открывается именно так. Увы, моя собеседница слишком расстроена, чтобы слушать байки, и это заметно. В её глазах цвета дыма читается нетерпение. Её история уже вертится у неё на языке, готовится выскользнуть наружу в виде слов и взмыть под прокуренный потолок малолюдного кафе.

  

   Мы договорились встретиться именно здесь, это редкое место, откуда не прогонят пару усталых женщин около тридцати с колодой засаленных карт. Можно купить чашку кофе и сидеть за столом, сколько влезет. Официанты старательнее обхаживают тех посетителей, кто явно зашел покушать от души и даст щедрые чаевые.

  

   Звонок Ольги стал для меня полной неожиданностью. Шутка ли - мы не виделись столько лет с тех пор, как я переехала в другой район из того дома, где мы жили в соседних подъездах. Люди умеют находить нужные телефоны и возникать из небытия, когда им приспичит. Они сами приходят ко мне, узнают откуда-то, что я могу предсказывать судьбу и распутывать темные клубки событий из прошлого. Порой я даже не могу вспомнить, как выглядит тот человек, который им меня порекомендовал. И отношусь к этому философски - раз этот номер высветился на экране моего мобильника, значит, для этого человека пришло время узнать правду. Открывать её - моя работа, а дальше каждый разбирается сам, что ему делать с полученной информацией.

  

   Ольга настаивала на встрече в тот же день, но я отказалась, так как обещала сделать пару небольших ритуалов на привлечение денег для одной неприятной, но щедрой дамы. Бывают такие клиенты, которые вытянут из тебя душу за свои кровные, помассируют тебе мозг по полной программе и потом дома лягут спать с чувством глубокого удовлетворения проделанной работой. А ты после их ухода ещё долго будешь приходить в себя после трудоемкого ритуала и общения с собеседником - энергетическим вампиром. В-общем, мы встретились только сегодня, через неделю после её звонка.

  

   Она пришла первой и заняла для нас столик у окна в дальнем углу зала. Отличное место, людей мало и некому подслушивать разговоры за жизнь, кроме официантов. А им явно не до нас. Я заметила, что Ольга похудела за эти десять лет. Я представляла её себе более пухленькой и кудрявой, а она выпрямила волосы и покрасилась в медный цвет. Я ей не стала говорить, но с волосами она это проделала зря - далеко не идеальная кожа очень бросается в глаза при таком ярком цвете волос. Впрочем, это её дело, я пришла консультировать не по вопросу имиджа, а по своей специфике. Если она сегодня даст мне достаточно денег, я ей намекну про цвет, тактично, по-дружески. И так уж и быть, по старой памяти не буду назначать ей по два сеанса каждую неделю. Пожалею её не особо толстый кошелек. Я подошла к столику как раз в тот момент, когда Ольга собиралась положить в чай сахар.

  

   Поначалу разговор не клеится - непросто поверить, что девчонка, которую ты знаешь с детства, зануда и отличница, выросла и стала зарабатывать гаданиями. Причем неплохо так зарабатывать, на уровне других подруг, сидящих в своих офисах или мотающихся по командировкам. Я же обаяшка, я легко растопила лед её стеснительности и пробила своим лбом стену недоверия, и благодаря моим усилиям моя собеседница расслабилась и начала говорить.

  

   -Олесь, мне очень неловко об этом рассказывать, понимаешь, я такие личные вещи никому...

  

   -Да не бойся ты, я могила. У нас, у гадалок, своя профессиональная этика. Мы не можем обсуждать тайны клиентов, иначе лишимся своих способностей. (Это, конечно же, полная лажа, но я не собираюсь раскрывать все свои карты первому встречному - поперечному).

  

   -Ох, ты меня успокоила. Я все же надеюсь, что ты никому не расскажешь... В-общем, познакомилась я с мужчиной, он приезжал в нашу фирму по программе обмена опытом. Я тогда секретаршей работала, меня попросили показать гостям разные отделы и познакомить со всеми сотрудниками. Он поглядывал на меня все время, пока мы ходили по кабинетам, а на следующее утро у меня на столе появился букет белых роз с предложением провести вечер вместе в ресторане. Не скажу, что я влюбилась в Алексея с первого взгляда, я долго к нему привыкала. Он относился ко мне несколько покровительственно и сразу дал понять, что рассчитывает на серьезные отношения. У меня почти не было опыта общения с мужчинами, и выбирать не приходилось, поэтому мы стали встречаться.

  

   -Обычное дело. И что, потом он проявил свою истинную подлую сущность?

  

   -Нет, в том-то и дело. Леша ничего плохого мне не делал, красиво ухаживал, прислушивался ко мне. А потом он решил познакомить меня со своей мамой, Зоей Ивановной, вот тогда и начались проблемы.

  

   -Дай-ка угадаю. Его маман - потомственная ведьма и она решила вас поссорить?

  

   -Не совсем. Скорее, она верит в магию, но сама не занимается ей, я так поняла. Ещё до того, как я приехала в родной город Леши знакомиться с ней, она увидела про меня сон. Вернее, о моем существовании она тогда не подозревала, но сон про незнакомую девушку в черном платье, качающую её сына в грудном возрасте в колыбельке, затянутой сверху сеткой-рабицей, показался Зое Ивановне жутким и предупреждающим о чем-то нехорошем. Она тут же побежала к местной бабке-ведунье, и та ей сказала, что сын приведет в дом женщину, которая неизбежно подомнет его под свой острый каблучок и будет им вертеть как захочет. Естественно, никакой матери такого не нужно, вот она и настроилась против меня заранее, когда узнала, что у Леши кто-то есть и он хочет, чтобы мы познакомились.

  

   -Тяжело, когда тебя изначально записывают во враги. Но ничего не поделаешь - женщины бывают очень категоричными, особенно южанки.

  

   -А как ты узнала, что Леша родом с юга?

  

   -Лапочка, я не первый день живу на свете. Считай, я прочла это в твоей манере сидеть за столом и смотреть мне в глаза - ты сидишь так, будто в любой момент готова вскочить и принести добавку, салфетку или взять тряпку, чтобы вытереть пролитое. Ты смотришь все время на свои руки, очень редко - на меня, как человек, которому долго указывали на его место. И, наконец, я вижу внутренним зрением, как вы с Лешей вместе выбираете это золотое кольцо в ювелирном магазине где-то на юге... (Такую безвкусицу ещё надо постараться найти, но я же тактичная женщина, хотя ой как сложно удержаться от подобного комментария).

  

   -Да, Леша купил его для меня в Новороссийске, я так радовалась...

  

   -И что же произошло, когда вы с его мамой встретились?

  

   -В глаза она мне ничего не говорила, улыбалась, угощала и хлопотала, но мне часто казалось, что она что-то скрывает, недоговаривает. И иной раз от её взглядов у меня мурашки по спине бежали и становилось жутко, а потом я себя убеждала, что мне показалось. Мы гостили в родном городе Леши неделю и потом вернулись в Москву с полными чемоданами банок с домашними вареньями и заготовками, а мне Зоя Ивановна подарила гребень из можжевельника с перламутровыми вставками. И скоро в квартире, которую мы с Лешей сняли, когда решили жить вместе, начали происходить странные вещи...

  

   -Расскажи, что это было?

  

   -По ночам кто-то иногда стучал в окно, хотя мы жили на 8 этаже, у нас не было балкона и над нами было ещё четыре этажа. Леша этот стук не слышал, только я. Потом в зеркалах стали мелькать расплывчатые фигуры - я замечала их краем глаза, когда проходила мимо, но стоило только оглянуться, и там уже ничего не было. Меня это так пугало, что в отсутствие Леши я завешивала оба зеркала, в прихожей и в ванной, своими платками. Все продукты, которые мы покупали свежими и ставили в холодильник, стали протухать на следующее утро. И в довершение всего мне стало сниться, что я бегу по лесу ночью в горах, и деревья вцепляются своими ветвями мне в волосы, словно пытаются разорвать на части... После этих снов я просыпалась в холодном поту и больше не могла заснуть. У меня начались истерики на нервной почве и вскоре мы с Лешей расстались. К тому времени его обмен опытом с нашими сотрудниками уже кончился и он уехал домой, в свой город. Без меня... И так ни разу не написал, не позвонил, не вспомнил обо мне.

  

   -Оль, скажи, а ты пользовалась тем гребнем, который тебе подарила Лешина мать?

  

   -Да, он мне так понравился... я везде его ношу с собой. После расчесывания волосы такие гладкие и послушные и приятно пахнут хвоей и солнцем. Как же я скучаю по Леше, по нашим прогулкам, по его голосу и улыбке. Ты не представляешь, как бы я хотела его вернуть, но не знаю, как...

  

   -И поэтому ты решила обратиться ко мне, чтобы я тебе погадала?

  

   -Если это не слишком обременительная просьба, то да...

  

   -Оля, я и без карт все вижу, как на ладони. Если хочешь, покажу и тебе. Не испугаешься?

  

   -Нет, Олеся, раз уж я пришла, мне нужно это увидеть.

  

   Я попросила официанта принести чашку черного кофе. Ольга задумалась, погрузилась в свои мысли, и я заметила круги от недосыпа под её глазами. За соседним столиком крупный лысый дядька смачно обсасывал свиные ребрышки и отхлебывал пиво, людей в кафе стало заметно больше, и это подсказало мне, что уже вечер и скоро стемнеет. Надо скорее разделаться с этой дурацкой историей о ревнивой мамаше и ссоре и забрать у Ольги свои законные несколько тысяч. Хоть и без карт, я все равно её консультирую, а ведь мое время дорого стоит. Она вернется домой и, возможно, забудет своего южного принца и найдет кого-нибудь получше, без злокозненной мамаши в анамнезе. В конце концов, каждый из нас получает то, что заслуживает - в наших судьбах отражаются наши помыслы, желания, то, что для нас важнее всего. Бесполезные люди проживают бессмысленную, скучную жизнь, а ловкие и сильные накапливают опыт и знакомства и растут во всех направлениях, условности и законы для них - не указ.

  

   - Кофе для вас.

  

   Широкая белая чашка с дымящимся напитком очутилась на столе между нами. Ольга внимательно смотрит, как я достаю из сумки обсидиановое зеркальце в серебряной оправе, прозрачный кристалл и аптечный пузырек из-под марганцовки, наполненный серым порошком. Я спрашиваю у Ольги, с собой ли у неё тот гребень, а он тут как тут, у неё в волосах. Какая проницательность и какое удивительное совпадение. Мне очень повезло, не придется использовать особо сильное внушение. Похоже, она с ним не расстается ни на миг.

  

   Я бросаю в чашку щепотку порошка пемзы и беру зеркальце в руку так, чтобы в нем отразился кристалл кварца - волосатика, который беру в другую руку. Затем прошу Ольгу протянуть мне правую ладонь, кладу на неё кристалл, а в это время своим зеркальцем ловлю солнечный луч и направляю его в чашку. Черная бездна кофе жадно глотает этот подарок, а затем я опускаю в жидкость гребень и помешиваю им по часовой стрелке и при этом про себя твержу заклятье вызова, прошу показаться ту, что заряжала предмет на ссору между влюбленными.

  

   Ольга наклоняется к чашке. Все это время она с приоткрытым ртом наблюдала за моими действиями, наверно, ожидала появления демона как минимум. Она видит, как черный кофе сереет и покрывается радужной пленкой. Она выглядит как жидкое подобие зеркала, и в нем отражаются наши искаженные лица. Я безмолвно посылаю Ольге мощный импульс внушения, что сейчас она увидит свою недоброжелательницу. По пленке пробегает рябь, и мы видим чьи-то глаза, напряженно нас разглядывающие. Они исчезают среди цветных разводов, и возникает лицо. Вернее, лица двух немолодых женщин, поочередно сменяющие друг друга. Неприятные физиономии, надо сказать, одна другой хлеще. Я бы к таким точно и на выстрел не подошла, вот угораздило же Ольгу вляпаться.

  

   -Олесь, это она, Зоя Ивановна, а вторую я не знаю, в первый раз вижу. Ой, они смотрят на меня и что-то говорят. Олесь, я боюсь, а вдруг они тоже нас видят?

  

   -Оль, не дури, это же не видеофон какой, это всего лишь чашка с кофе. Они не могут нас видеть... и слышать тоже не могут... это только память гребня, нам ничего от этого не будет. Зато ты теперь точно знаешь, что Лешина мать попросила вас поссорить и не просто так подсунула тебе этот гребень. Тебе срочно нужно от него избавиться, а для этого...

  

   Раздался громкий хлопок, и свет в кафешке погас, кто-то завизжал от испуга. Мне показалось, что наступила ночь - на миг стало темно и душно, будто бы весь мир погрузился во тьму. Я слышу, как хрипло дышит Ольга - как загнанный зверь, и моя рука невольно тянется к оберегу на шее. Чем черт не шутит, кажется, моя идея с внушением с треском провалилась. Похоже, что продвинутая бабка на самом деле зарядила гребень не только против моей клиентки, но и против возможных магических вмешательств. Если там внутри сильный дух, ой как нам не повезло - я ведь не готовилась к сеансу боевой магии с последующим разоблачением. Лишь бы Ольга не вздумала падать в обморок, а то у меня будут большие проблемы...

  

   У меня болит лоб и на нем скоро будет громадный фингал. А ещё очень болят руки, потому что кто-то скрутил их у меня за спиной. Похоже, это не свет погас, а меня вырубили головой об стол. Черт, а ведь так хорошо день начинался, знала бы, что повяжут, не пошла бы на эту проклятую встречу...

  

   - Вислянская Олеся Игоревна, вы обвиняетесь в мошенничестве и попытке несанкционированного воздействия на клиента с применением запрещенных суггестивных приемов.

  

   Я с усилием отрываю голову от слишком жесткой поверхности стола и злобно смотрю на лже-Ольгу, небрежно помахивающую лиловой корочкой с изображением пентаграммы у меня перед носом. Вот умудрилась же нарваться на агента магической полиции в штатском, а ведь я чувствовала, что с этим внезапным звонком "из далекого прошлого" что-то не так...

  

   Люди за соседними столиками продолжают пить кофе, непринужденно болтать, читать газеты и электронные книги. Кто-то с аппетитом ест, кто-то смотрит в окно и ждет, пока кончится дождь. Они не видят нас, скорее всего, магическая полиция наложила охранное заклятие на наш столик, и всем окружающим кажется, что этот уютный уголок зарезервирован и ждет своих гостей.

  

   Эх, жаль, что я умею только зарабатывать деньги, но на самом деле не так уж и хорошо гадаю и тем более, совсем не вижу будущее. Скольких проблем можно было бы избежать, если бы я тогда не стала брать трубку. Что теперь - исправительные работы на телефоне доверия? Сбор лекарственных трав в отдаленных районах? Магические уборки в школах и поликлиниках? Тот, кто удерживал мои запястья, рывком заставил меня встать. А ведь это тот самый мужик, который наслаждался пивом ещё несколько минут назад. Право слово, как тесен мир, думала я, когда меня торжественно выводили из кафе на улицу, к лиловому фургончику. Прямо под дождь, навстречу не очень светлому будущему.

  

127

Читолкин Сонный приворот     "Рассказ" Мистика

128

Шариков Коллекционер     "Рассказ" Фантастика, Мистика

   За окном хмурой гостиной, обставленной в стиле одного из Людовиков, вили новое гнездо деловитые ласточки. Сергей, сидел на парчовом диване, ожидая хозяина дома, Тадея Малковича. Известный частный коллекционер, решивший продемонстрировать миру свои реликвии, назначил интервью на одиннадцать.

   Большие золоченые часы с тяжелым маятником показывали уже без четверти двенадцать, но коллекционер так и не появлялся. Собственно, о его некоторой эксцентричности Сергей знал, и даже то, что в кругах любителей старины Малкович слыл "темной лошадкой" не было для него секретом. И все же опоздать на интервью почти на час... Это уже слишком.

   Журналист нервничал, вертя в руках диктофон. Пребывание здесь его тяготило. Ведь только вчера похоронили его, погибшую в авиакатастрофе подругу. Перед глазами все еще стояли кадры с места крушения. Сергей сам делал снимки самолета для "Твоей линии". Вернее, того, что от него осталось.

   А осталось совсем немного - багажный отсек, несколько фрагментов крыла и задняя часть пассажирского салона, с обугленными телами пассажиров. Что стало с носовой частью "Боинга" никто не знал. Поэтому похороны Амины, стали еще одной загадкой без ответа. Что положили вчера в её могилу? Ведь место Амины находилось в передней части салона, которую так и не нашли, списывая неудачные поиски на недоступность местности, плохую погоду, туман и всякую мистику. Гибель лайнера действительно выглядела странно - при хорошей погоде, отличном техническом состоянии и опытном экипаже, шансов на катастрофу у рейса 138 практически не было. И, тем не менее, на пятидесятой минуте полета "Боинг" исчез со всех радаров, перестал выходить на связь, и словно растворился в воздухе. Лишь спустя сутки в Карпатах на границе с Венгрией были найдены его обломки. Черных ящиков обнаружить не смогли, поэтому причины гибели самолета оставались размытыми и туманными.

   Фотокорреспондент еженедельника "Твоя линия" Сергей Суханов объяснял неудачные поиски лишь халатностью и непрофессионализмом соответствующих служб. Он так и написал в репортаже с места происшествия, за что в очередной раз попал в немилость к Петровскому. Мол, материал был подан " не в той тональности". А так как подобные безобразия Суханов допускал далеко не впервые, ему прозрачно намекнули, что хотели бы видеть на его месте более послушного работника.

   Освещать поисковые работы доверили другому, молодому и перспективному сыну брата третьего мужа двоюродной тетки главреда.

   Все доводы Суханова, и в частности то, что от поисков Амины он отказаться не в праве и не в состоянии, отпали после похорон непонятно чего, выданного Сергею в закрытом гробу.

   Сразу же после похорон Суханову пришлось вплотную заняться несостоявшимся интервью Михайловой. Знаковым было то, что Сергей тоже собирался лететь в Вену тем злосчастным рейсом. Удержала его от этого лишь мелкая ссора с Аминой. Впрочем, Сергей летел бы и так, но своенравная подружка заявила, что снять несколько побитых молью раритетов сможет и без его помощи.

   Теперь, вспоминая ужастик, под названием "Пункт назначения", просмотренный как-то на ночь, журналист предусмотрительно взял билет на автобус. Естественно, что всю дорогу, он не сомкнул глаз и теперь чувствовал себя, как вампир, под солнечным светом.

   Часы пробили двенадцать. Журналист тихо выругался. В тот же момент дверь, наконец, распахнулась. В гостиную вошел невысокий человек лет сорока пяти. Русые с проседью, густые волосы, глубокие серые глаза. Человек слегка прихрамывал, опираясь на трость с янтарным набалдашником. Харизма окружала его, как некий ореол, проступая из-под заурядной внешности.

   - Извините, что заставил ждать, - подал руку мужчина, - меня зовут Тадей Малкович. В ближайшие полчаса я буду к вашим услугам.

   Сергей пожал руку Малковича.

   - Вы неплохо говорите по-русски...

   - Русские корни. Вернее, даже украинские. Так с чем связан интерес киевской прессы к моей персоне?

   - С вашей коллекцией древностей.

   - Да. Она того стоит. Но, если не ошибаюсь, об интервью со мной договаривалась девушка. У неё еще такое необычное арабское имя...

   - Амина. Амина Михайлова. Она погибла, - Сергей шумно вдохнул, - неделю назад, в авиакатастрофе.

   - Что вы?! Жаль... Жаль. Выпьете?

   Малкович подошел к бару, открыл резную дубовую дверцу, скользнул взглядом по бутылкам.

   - Что же вам предложить? Вино? Французское, итальянское? Брунелло девяносто седьмого, Карбонайонне... Лупикайя девяносто девятого, очень рекомендую... - хотя... - прищурившись, Малкович смерил Сергея взглядом, - хотя, несомненно, вам нужно что-то покрепче. Коньяк? Виски?

   Суханов растерянно смотрел на щедрого хозяина, хватая ртом воздух. Выпить. Бедняге это было жизненно необходимо.

   - Так на чем остановимся? Чивас Регал? Или все-таки коньяк? Шато де Булон?

   Сергей молча кивнул и натянуто-жалобно улыбнулся.

   Прозрачный янтарный напиток лился внутрь медленно, оставляя во рту горьковатый привкус. Медовое блаженство текло по венам, смешиваясь с ленивой кровью. Вкус раритета отдавал детством - корицей и изюмом, совсем чуть-чуть ванилью, орехами и грушами. Коньяк не имел ничего общего с окрашенным майским чаем медицинским спиртом, который употребляли акулы пера для "сугреву" долгими зимними вечерами.

   - Ну, как вам? - затягиваясь сигарой поинтересовался Малкович.

   - Чудесный вкус, - грустно улыбнулся Сергей.

   - Сигару?

   Суханов поблагодарил и неумело затянулся.

   Работоспособность почти вернулась к нему. От тридцати минут, любезно выделенных Малковичем осталось всего двадцать и они не стояли на месте.

   - Скажите, Тадей, что связывает вас с Киевом?

   - Отец. Мой отец родом с Украины.

   - Именно поэтому вы решили предоставить некоторые, ммм... экземпляры своей коллекции киевским музеям?

   - Именно поэтому.

   - Скажите, как пришло к вам увлечение, эээ... стариной? - язык стал слегка ватным. Интервью не шло. Малкович смотрел на путающегося в словах журналиста почти с жалостью.

   - Понимаете, пришло оно... я имею ввиду увлечение, - Малкович улыбнулся, - настолько давно, что я даже не помню, как это было. Могу сказать, что первым экспонатом моей скромной коллекции стали кое-какие скифские украшения...

   - Добытые черными археологами? - наконец, осмелел Суханов.

   - Мне в первую очередь важна художественная ценность экспонатов, а как и кем они добыты... извините, но чистоплюйство не мое качество.

   - Господин Малкович, ходят слухи, что ваша коллекция отчасти состоит из сокровищ Третьего Рейха...

   - Неужели? Вот, что я вам скажу, юноша, некоторым вещам из моей коллекции не одна сотня и даже тысяча лет... естественно, что до меня они побывали в разных руках.

   - Понятно.

   Суханов снова растерялся. Нить разговора была бесповоротно утеряна. Положение спас Малкович.

   - Думаю, вам стоит посмотреть экспонаты будущей киевской выставки, - предложил он.

   - Это было бы интересно. Они... здесь?

   - Я выделил для них отдельную галерею. Пойдем.

   Галерея, о которой говорил Малкович, находилась в мансарде, куда вела извилистая деревянная лестница с кованными перилами. Это было хорошо освещенное, просторное помещение. Коллекция состояла в основном из старинных икон, которыми были завешены стены. На стендах - старинное оружие и доспехи, много золотых украшений, среди которых, вероятно, были и те, первые, с которых начал Малкович много лет назад.

   Все это добро интересовало Суханова настолько, насколько могли оплатить его работу в "Твоей линии", а, следовательно, интересовало не очень. Из благодарности за элитный коньяк он вяло топтался между раритетами, щелкал языком, растерянно поглядывая на Малковича.

   - Вот.... - широким жестом представил свое детище коллекционер, - все это имеет для меня особое значение.

   - Почему?

   - Эти экспонаты - мои земляки.

   - Вы передадите их бесплатно?

   - Поверьте, эти вещи не имеют цены, - ответил Малкович пафосно.

   - Очень благородно с вашей стороны, - вздохнул Сергей, все же приблизительно догадываясь об ориентировочной цене коллекции. Щедро. Просто непомерно щедро.

   - Когда же киевляне могут ожидать возвращения домой этих э... шедевров?

   Сергей просто-таки выдавливал из себя вопросы. Натянутая улыбка Малковича раздражала. Казалось, эксцентричный миллионер насмехается над ним.

   - Я планирую устроить выставку вначале мая. Хочу показать её в нескольких городах, а потом навсегда оставить в Киеве.

   - Захватывающие планы, господин Малкович.

   - Тадей. Можно Просто Тадей, - растянул губы в фальшивой улыбке меценат.

   - Скажите, господин Мал... Тадей, могу ли я сфотографировать несколько экспонатов? И хотелось бы разместить в газете ваше фото...

   - О-о, избавьте меня от этого, - картинно закатил глаза Малкович, - то есть вещи вы можете фотографировать сколько угодно, но сомневаюсь, что вашим читателям будет интересна моя физиономия.

   Сергей пожал плечами. Настаивать не решился. Что-то неуловимое во взгляде коллекционера доказывало, что спорить в данном случае дело напрасное.

   Настроив камеру, Суханов приступил к работе. Фотографировал в основном украшения из курганов и писаные золотом иконы, которые, по мнению Сергея, должны были впечатлить читателей именно роскошью.

   Малкович долго наблюдал за манипуляциями корреспондента. Наконец, он подошел ближе.

   - К сожалению, время, которое я мог вам уделить, исчерпано. Я вынужден откланяться. Дворецкий проводит вас к выходу. Приятно было познакомиться, - пожав руку Суханова, Малкович направился к двери.

   Сергей остался один. Он клацнул еще несколько раз камерой, убрал её и растерянно огляделся. Обещанный дворецкий не появлялся. Оставить дом самому казалось невежливым. Он еще раз обошел галерею, потоптался у окна, из которого открывался вид на внутренний двор Малковича. Там, под ветвистыми кронами платанов, между аккуратно стриженными мячиками мирта бородатый горбун выгуливал троих ротвейлеров. Искалеченный болезнью человек был едва на голову выше своих подопечных. Породистые псы резво наматывали круги, бегая между деревьями, карлик наблюдал за ними, пуская в лазурное небо кольца сигаретного дыма.

   За спиной послышались тихие шаги и невыразительное бормотание.

   - Господин Суханов, я вызвал вам такси. Сейчас я должен провести вас к выходу, - с жутким акцентом вымолвила копия карлика за окном, снизу вверх заглядывая Сергею в глаза.

   - А, е... да, конечно, - кивнул Сергей, топая за дворецким.

   Они спустились по лестнице. Уже на пороге дома, прощаясь, Сергей услышал приглушенный крик. Не страшный и не очень громкий. И все-таки мурашки поползли по коже. Что-то было в этом звуке такое... Убийственно-тоскливое, полное отчаяния.

   - Что это? - нервно переступая с ноги на ногу, прошептал Суханов.

   - Все в порядке. Вам надо идти, - слова дворецкого утонули в новом, пронизанном болью, возгласе.

   - Объясните мне, что происходит? Это кричал господин Малкович?

   - Нет. Это Чико...

   - Какой еще Чико?

   - Мой хозяин. Понимаете.... - карлик стал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Сергея, - все имеет свою цену... да, все имеет... А жизнь иногда стоит очень дорого, понимаете?

   - Да, конечно, - вытирая пот со лба, пробормотал Суханов, и пулей вылетел за дверь.

   У ворот ждало такси. Лишь оказавшись в машине, Сергей облегченно вздохнул. Все было каким-то ненормальным в этом доме. Ненормальность проступала из-за благородных декораций, неуловимо витала в воздухе. Хотелось немедленно оказаться как можно дальше оттуда, и забыть все, словно плохой сон.

   Такси доставило Сергея в аэропорт. Даже полет пугал меньше, чем этот венский кошмар. Он взял билет на вечерний рейс. Перекусив в кафе, расположился в зале ожидания и быстро уснул. Проспал до самой посадки в самолет.

   Едва плюхнувшись в кресло, бедняга снова погрузился в сон. Ему снился ужасный дворецкий Малковича, облаченный в скифский шлем, ротвейлеры, лакающие коньяк из огромных инкрустированных золотом мисок. Потом он увидел улыбающуюся Амину. Она была в белом саване и шла по воздуху, отдаляясь от Сергея.

   Суханов вскрикнул и проснулся. Самолет заходил на посадку.

   Добравшись до дома, Сергей почти залпом прикончил трехдневный запас пива, принял душ, и снова отключился.

   Новый день начался с возмущенного звонка главреда, который изрыгая ругательства и угрозы, требовал подготовить репортаж к завтрашнему выпуску газеты.

   Сергей позавтракал кефиром, и, с раскалывающейся головой, принялся за работу.

   - Черт! А чтоб тебя! - ругался, просматривая отснятые в галерее Малковича кадры. Из почти сотни фото, качественным оказалось только одно. Снимок статуи черного зеленоглазого сфинкса, каким-то непонятным образом оказавшегося среди "киевских" экспонатов. Самым смешным было то, что Сергей никак не мог вспомнить, когда сфотографировал сфинкса. Он был почти уверен, что видит скульптуру впервые. На всех остальных снимках, как проклятие, проступала размытая тень, очертаниями напоминающая эту же неуместную статую.

   - Ну, все. Теперь Петровский точно голову оторвет... - сказал Суханов зеркалу, и, запрыгнув в брюки, побрел в магазин. За пивом. Вернувшись и вставив ключ в замок, услышал настырный звонок мобильника, оставленного где-то в прихожей.

   - Слушаю, - проворчал не слишком довольно.

   - Господин Суханов? Здравствуйте, - с еле заметным акцентом выдохнул телефон.

   Тихий голос показался Сергею знакомым. Смутно знакомым, но Суханов почти сразу узнал его.

   - Господин Малкович?

   - Да.

   - Рад вас слышать, - лихорадочно соображая, откуда у свихнутого австрийца номер его мобильного, протянул Сергей.

   - Я только что звонил в редакцию, где мне любезно дали ваш номер, - словно прочитав мысли репортера, продолжал Малкович, - дело в том, что из-за ряда причин я вынужден изменить планы. Коллекция прибудет в Киев завтра, в шесть утра. Я хочу, чтобы именно вы написали об этом.

   - Я... э... впечатлен, - ошарашено пробормотал Суханов.

   - Надеюсь на вас, - голос в трубке сменился протяжными гудками.

   В тот же момент зазвонил телефон в гостиной. Но Сергей уже знал - это звонок обалдевшего главреда. Суханову приказали оставить венский репортаж и в срочном порядке готовиться к репортажу киевскому.

   Сергей решил подойти к подготовке творчески - снова сбегал в магазин, значительно пополнил запасы горючего и съестного и позвонил Мишане - соседу с третьего этажа. Сергею просто необходимо было расслабиться перед важным мероприятием. Это ему удалось без особых усилий. Быстро захмелев, Суханов долго рассказывал Мишане о Малковиче и его горбатых слугах, показывал далекому от искусства соседу фото сфинкса и умолял согласиться, что это черт знает что такое. Мишаня соглашался, и все подливал расстроенному приятелю очередную порцию "успокоительного". Наконец, оба уснули прямо на полу.

   Проснулся Суханов от душераздирающего вопля будильника. Высвободившись из удушающих объятий сладко пускающего слюни Миши, Сергей взглянул на часы и понял что в аэропорт, к прибытию коллекции не успевает. В ужасе вскочил, и, не успев толком привести себя в порядок, помчался на автостоянку. Уже из машины позвонил Малковичу.

   Сергею ответила женщина, назвавшаяся администратором выставки. Она сказала, что господин Малкович ждет его и просила поторопиться.

   Сергей засунул мобильник в карман и, развернув машину, отправился на Андреевский спуск.

   Спустя несколько минут он свернул в тесный внутренний дворик и остановился возле указанного администраторшей парадного. Дом - обшарпанный и, судя по всему, заброшенный никак не наталкивал на мысль о каких-либо выставках. Обвитый плющом, грязноватый фасад с трещиной во всю стену, тусклые окна... Не исключая возможности, что просто ошибся адресом, Сергей исчез за тяжелой скрипучей дверью.

   Поднялся вверх по широкой нечистой лестнице. Одна из когда-то белых дверей была приоткрыта. Сергей с минуту неуверенно потоптался под ней.

   - Вы - корреспондент газеты "Твоя линия"? - послышался за спиной женский голос.

   - Да.

   - Сергей Суханов?

   - Именно.

   - Господин Малкович ждет вас, - указывая Сергею на соседнюю с приоткрытой дверь, сказала невзрачная дамочка средних лет, одетая в строгий английский костюм.

   За дверью было темно. Точнее, там царил полумрак. Довольно просторную комнату освещала только тусклая настольная лампа. За большим письменным столом сидел Малкович.

   - Извините, ради бога за опоздание, - зачастил Сергей, подойдя поближе, и осекся на полуслове. Смотреть на Малковича было просто страшно. Землистая кожа, впалые, тусклые глаза, багровые кровоподтеки на щеках и лбу. Дрожащие руки в черных перчатках он прижимал к груди.

   - Что с вами? - проглотив, застрявшие в горле извинения прошептал Сергей.

   - Все в порядке. Я вызвал вас по важному делу... - Малкович закашлялся, прикрыв рот бумажной салфеткой, которая тут же стала багровой.

   "Кровь..." - поморщился Суханов. Душный блеклый мир комнаты качнулся и поплыл. Знакомое с детства чувство дурноты заставило присесть на скрипучий стул и шумно вдохнуть.

   Малкович бросил салфетку на пол, и, превозмогая новый приступ кашля, продолжил.

   - Я вынужден просить вас об одолжении...

   - Что с вами? - в каком-то помрачении повторил Суханов.

   - Ничего особенного, я умираю, - Малкович отнял от груди правую руку, положив её на стол. Только теперь Сергей понял, что происходит. Белая рубашка коллекционера была совершенно мокрой от крови.

   - Вы ранены? Я вызову скорую! - схватил телефон Сергей и застыл, услышав громкий смех умирающего.

   - Не стоит, право, - вытирая рот свежей салфеткой, поморщился он. Врачи мне не помогут. И потом, я так давно собирался это сделать... Вы не представляете даже, насколько давно...

   - Вы? Вы стреляли в себя?! - заметив валяющийся на полу пистолет, - воскликнул Суханов.

   - Нет, конечно. Но не будем об этом. Мое время ограничено. Очень ограничено.

   Малкович поднялся, сделал несколько шагов, опираясь на трость и остановился у стеллажей, занимавших всю стену.

   - Подойдите, прошу... - потеряв равновесие, раненый схватился за край стеллажа.

   Сергей, как сомнамбула, подошел к нему.

   - Вы должны взять её...

   - Кого? - не понял Суханов.

   - Статую. Калу.

   - Калу? - переспросил Сергей и умолк. С полки на него смотрели изумрудные сверкающие глаза сфинкса. Статуэтка, размером с добрую кошку, была копией той, странным образом оказавшейся на снимке.

   - Возьмите... её... спрячьте...

   - Спрятать? От кого?

   - Вы поймете. Не отдавайте. Ни в коем случае... Прошу... вас...

   Рука Малковича скользнула вниз. Он оступился, рухнул на пол и затих. Янтарный набалдашник отвалившись от трости покатился под ноги Сергею.

   С трудом соображая, Суханов схватил проклятую статую и согнулся в три погибели под её весом. С грохотом уронив сфинкса, он растерянно оглянулся. Затем снял пиджак и завернул в него тяжеленную реликвию, с трудом оторвав её от пола.

   - Господин Малкович? - дрожащим голосом позвал он. Коллекционер лежал неподвижно.

   Постояв несколько секунд со статуей на руках, Суханов бросился прочь из чертового дома. С трудом дотащив до автомобиля сфинкса, он бросил статую на заднее сидение, запрыгнул за руль и с ревом рванул с места. - Так и знал, что добром это не кончится, так и знал... - лепетал он, дрожа.

129

Швец О. Зеркало     Оценка:8.00*4   "Рассказ" Мистика

   Оно сразу же притянуло мой взгляд. Ему было не место в этом антикварном магазине, кто бы что ни говорил, даже если оно было старым. Очень старым, точнее - в уголках амальгама потемнела и даже откололась, а само стекло было будто изрисовано. Сразу и не заметишь, но приглянись - и тебе в глаза бросятся мельчайшие трещинки, образующие чудной, прихотливый узор по всей поверхности. На отражение это не влияло, но как же прекрасно выглядело!

   А еще рама. Деревянная, но, кажется, из очень дорогого дерева. Черная, с облупившейся позолотой, кое-где побитая - но все еще благородно выглядящая. Этому зеркалу наверняка было место в каком-нибудь поместье или замке. Даже мое отражение, казалось, глядело на меня оттуда чуть свысока, насмешливыми глазами. И правда - что ему, этому зеркалу, видевшему прекрасных девушек в изящных платьях, какая-то невзрачная девчушка в джинсах? Оскорбление!

   - Нютик? - папа редко называл меня так. Лишь когда со стороны я казалась полностью ушедшей в себя. Но он был неправ - я ушла не в себя, а в зеркало. В его созерцание, в попытки узнать его историю. Даже странно - ведь обычно я не увлекаюсь историей вещей. - Нют, мы же договорились, что купим тебе новое зеркало в комнату! Как ты любишь, в металлической раме...

   - Пап, оно идеально, - перебила я его, не отрывая взгляда от своего отражения. На какой-то миг - игра света? - мне показалось, что оно подмигнуло мне. - Я хочу именно это зеркало, понимаешь?

   - Ладно-ладно. Все ради любимой дочурки. Мама наверняка поймет, - он шутливо закатил глаза. Но я не могла даже оторваться от зеркала, чтобы поцеловать его в щеку и сказать, что он лучший, как обычно делала. - Не придержите его до завтра?

   Кажется, он обратился к владельцу магазина. Впрочем, какое мне дело? Завтра, завтра оно будет моим. Завтра я стану на шаг ближе к тем сказочным - и реальным - принцессам и королевам, что смотрелись в него, одной из которых я так хотела стать. Завтра, все завтра - осталось переждать сегодняшний день и короткую летнюю ночь.

   Я едва поела за ужином, что немного даже огорчило маму, и убежала в свою комнату. Нет, а что? Мне столько надо было сделать! Освободить место для зеркала в комнате - до тех пор, пока его не закрепят - и прикинуть, как лучше обставить все вокруг, найти место, где я размещу свою прелесть и сделать хоть что-нибудь, чтобы остальной интерьер соответствовал... В общем, планы были наполеоновские, а по их завершению мне едва хватило сил переодеться и плюхнуться в кровать. Уснула я, даже не накрываясь.

   Вокруг было темно - ну почти. Горел лишь мой ночник, что я почему-то оставила включенным на ночь, что никогда не делала раньше. А еще меня почему-то тянуло выйти из комнаты. Как есть, в ночной рубашке, босиком... Плюнув на все, поддавшись зову - мне даже на миг показалось, что меня просто подчинили своей воле каким-то гипнозом, но кто бы мог? - я накинула халатик и вышла из комнаты.

   Ни ступеньки не скрипнуло под моими ногами, пока я выходила из дома. Ни души не было на улицах, пока я шла туда, куда меня тянуло. Легкий ветерок развевал ткань моей одежды и мои растрепанные волосы, мягко ласкал мою кожу, асфальт казался босым ступням гладким и теплым, а в теле ощущалась какая-то легкость. Казалось, я иду к своей мечте - по крайней мере, это твердил мне голос в моей голове. Тихий, но настойчивый, он шептал мне что-то неразборчивое, но с каждым шагом становился громче и понятнее. "Иди ко мне, иди быстрее, принцесса, твое желание уже сбылось. Оно лишь ждет тебя, чтобы ожить, идем со мной в твою мечту, в твою сказку..." Как, как я могла противиться этому голосу, что обещал мне то, чего я хотела больше всего, что называл меня принцессой? Я была уверена, что это сон - а раз так, почему бы и не сделать то, что хочется? Все равно ведь я проснусь...

   Я даже не знала, куда ведет меня этот голос, пока не толкнула дверь, звякнувшую колокольчиком, и не увидела перед собой зеркало. То самое, которое так покорило меня сегодня днем. То, где сейчас отражалась я... и не я.

   Та девушка, что глядела на меня оттуда, была прекрасна. Платье цвета закатного неба, перчатки на изящных руках, что сжали веер, мушка над губой, немного насмешливый взгляд с оттенком превосходства... и сияющая на уложенных в замысловатую прическу черных локонах корона. Принцесса? Или, может, даже королева?

   - Всего лишь ты, - шепнул мне тот же голос, на этот раз откуда-то извне. Казалось, он доносится отовсюду - и ниоткуда. А еще он менялся, становясь... моим? - Протяни руку к своей мечте, если хочешь, чтобы она стала явью.

   По поверхности зеркала пошла рябь, что заставило меня вздрогнуть. Но лишь на миг - оно снова стало гладким, а я успокоила себя тем, что это сон, а в нем все может быть. Склонив голову набок, мое элегантное отражение протянуло ко мне руку и я не посмела противиться. Стекло оказалось теплым, будто лежало на солнце несколько часов, и, казалось, стоит мне нажать, как я пройду через него без труда.

   - Не бойся войти в свою мечту, - голос зазвучал на этот раз над моим ухом. - Один шаг - и ты станешь той, кем всегда хотела. Шагни в сказку, принцесса.

   Это стало последним аргументом. Немного надавив, с изумлением заметив, что моя рука проходит сквозь стекло, я зажмурилась и шагнула вперед. А затем перед моими зажмуренными глазами вновь возникла та девушка, которую я видела, и усмехнулась, но не по-доброму, а зло, почти как хищник жертве перед тем, как съесть ее. В глазах загорелись алые огоньки, а лицо стало почти змеиным.

   - Никто не обещал, что сказка будет прекрасной, - шепнула она прежде, чем темнота поглотила меня окончательно.

  

***

   - Кать, ты чего? Ну Кать, ну погоди! - сейчас меня лишь раздражал этот голос. Тоже мне, лучшая подруга! Ненавижу! Как она могла? - Ну Каааааааааааааать!

   - Не смей больше со мной разговаривать! - с ненавистью выплюнула я, разворачиваясь к Нинке. Она выглядела ужасно - покрасневшая там, где приземлилась ранее моя рука, щека, растрепанные черные волосы, в которые я бы сейчас с удовольствием вцепилась, напускная обида на роже... тьфу! - Я ненавижу таких лицемерок, как ты!

   - Что я сделала? - я бы даже поверила в то, что она не знает, если бы не та ситуация, в которой я ее застукала десять минут назад. Ненавижу это ее любимое щенячье выражение зеленых глазенок!

   - Ах, ну да, - капельку сарказма в голос, чтобы скрыть, что мне обидно и больно, немного ироничную улыбку на лицо, - ты ничего не сделала. Разве что со словами "Я ее тоже терпеть не могу, веришь?" поцеловала моего парня. Скажи, а когда Денис сообщил тебе, что не любит меня? Хотя нет, молчи. Мне плевать.

   Вновь развернувшись, я пошла дальше. Ноги будто бы сами сорвались на бег - я бежала, не желая, чтобы эта тварь не увидела, как я плачу. А я еще считала ее своей лучшей подругой! Я верила, что Денис любит меня! А теперь оказалось, что те люди, которым я верила больше всего, предатели! Ненавижу!

   - Девушка, вам плохо? - чей-то голос вывел меня из забвения. Оказалось, я стояла возле антикварного магазина, размазывая слезы по лицу, а спрашивал меня о моем состоянии мужчина лет пятидесяти, судя по всему, его владелец. - Я могу вам чем-то помочь?

   - Все в порядке, - отозвалась я, все же подходя ближе. - Я... я могу посмотреть, что тут у вас?

   - Конечно, - мужчина расплылся в улыбке, открывая дверь шире и пропуская меня внутрь. - Вы наверняка не просто так оказались тут. Я уверен, вас вела судьба, зная, что тут есть что-то специально для вас.

   Ну да. Обычные речи продавцов, что хотят толкнуть свой товар как можно быстрее. И все же что-то подсказывало мне, что он прав, что тут что-то есть для меня. Что-то, что упорно тянуло меня влево. Повернувшись, я увидела его. Увидела - и влюбилась.

   - Вы знаете, какой красотой владеете? - шепнула я, забыв, что антиквар слишком далеко, чтобы услышать меня. Впрочем, я в этом и не нуждалась. Все мое внимание поглотило зеркало. Старое, но при этом величественное, с облупившейся позолотой, но все же благородно выглядящее, в нем я выглядела как-то иначе. Казалось, у той меня, что была там, не было ни заплаканных глаз, ни опустившихся уголков губ, ни покрасневшего от слез носа... Наверняка игра света, но именно это заставило меня подумать, что зеркало это - необычное. А еще - что я хочу его. Безумно. Оно просто обязано быть моим - или ничьим. - Я надеюсь, оно не продано?

   - Его хотела купить одна девушка, но заказ был отменен, - отозвался мужчина. - Поэтому теперь оно полностью свободно. Стоит всего ничего.

   Только сейчас я заметила ценник. Да, стоило оно действительно смешные деньги. Новое за такую сумму не купишь. Но нужно ли мне новое зеркало? Я влюбилась в это с первого взгляда. Мне не нужно другое.

   - Вот что, - утерев даже остатки слез с глаз и щек, я решительно глянула на продавца. Его глаза оказались странного оттенка зеленого, но это лишь заставило меня почувствовать необычность всего этого места. - Сейчас у меня нет с собой денег. Я приду завтра и куплю его у вас, согласны?

   - Конечно, - продавец улыбнулся и каким-то неуловимым жестом поднес мою руку к губам, заставив меня смутиться. - Буду ждать. Это зеркало просто создано для вас.

   Вечер прошел для меня как в тумане. Я сидела на своем диванчике, смотрела любимый фильм, пила литрами чай и предвкушала покупку зеркала. Ни о чем ином не были мои мысли - пусть даже на экране был прекраснейший из прекраснейших актеров, а фильм был такой, что, по идее, сейчас я должна была рыдать в три ручья. Разочарованная, я пошла спать.

   Мой сон был слишком странным, чтобы быть правдой. Наверное, именно из-за того, что я понимала, что это сон, мне и не пришло ни на миг в голову, что я делаю что-то не так. Просто я открыла глаза и встала, слыша в голове какой-то голос. Он настойчиво звал меня за собой, говорил, что что-то важное ждет меня и я должна следовать за ним... Наплевав на то, что люди могут увидеть меня, я выбежала из дома как была, босиком, растрепанная, в пижаме, и побежала туда, куда меня звали.

   Асфальт казался мягким, как пух, и я ни на миг не пожалела о том, что не обулась. Казалось, наоборот, что обуйся я - и мне никогда не почувствовать этой мягкости и этого тепла. Ветерок ласкал мою кожу, и на краткое мгновение мне показалось, что он пытается остановить меня - но он, наоборот, подталкивал меня в спину, заставляя бежать еще быстрее, еще и еще... пока я не толкнула двери антикварного магазина и не застыла шагах в десяти от зеркала.

   - Ты пришла, - прозвучал голос снова. С каждым звуком он менялся, пока не стал женским. Более того - теперь это был мой голос, только мягче, женственнее, будто я повзрослела. - Я ждала тебя, Катя.

   - Зачем? - мои губы едва шевелились, поэтому слова получились бессвязными. Голос засмеялся, а затем мое отражение в зеркале исчезло в клубах дыма, сложившихся в другую меня. Та, за стеклом, была старше и была счастлива. Где-то вдали слышались детские голоса, один мужской... но я не могла отвести взгляда от ее синих, как и мои, глаз и заглянуть ей за спину, пусть и хотелось.

   - Чтобы дать тебе возможность попасть в свою сказку, - другая я рассмеялась вновь после этих слов. - Верный муж, два ребенка, любовь до гроба и то, что всегда было в наших с тобой любимых сказках - счастье. Ты ведь хочешь этого?

   - Хочу. Но зачем тебе это делать? - на этот раз получилось громче. Улыбка на лице моего отражения-неотражения стала шире.

   - Потому что я - это ты. И ты станешь мной только если шагнешь в зеркало. Я ведь тоже хочу счастья, как ты думаешь? Я, частичка твоей души, хочу того же, чего и ты, вот и все. Ну же, Катерина, шагни в свою сказку. Всего-то и надо, что попасть в зазеркалье.

   Больше ни слова не потребовалось - это стало последним аргументом. Вдохнув, не закрывая глаза, чтобы не давать самой себе повода заподозрить слабость характера, я пошла вперед. Зеркало чуть помутнело, будто покрылось рябью, и стало похожим на воду. Да и ощущалось оно как вода в миг, когда я прошла через стекло. Отражение-неотражение вновь возникло передо мной, но на этот раз его глаза были алыми, а улыбка - злой и жестокой.

   - Зазеркалье - не страна чудес, а сказки не всегда добры, - прошептала она мне на ухо доверительным тоном. А затем меня поглотила темнота.

  

***

  

   Боже, и зачем я пошла с ней? Жанка всегда была невыносима, когда мы доходили до магазинов. И если я предпочла бы книжный или художественный - не скрою, моей мечтой всегда было стать художницей - то ей было плевать, куда идти, лишь бы купить что-нибудь. Шопоголик фигов...

   - Лииииииль, смотри, какая прелесть? - седьмая за десять минут прелесть? Определенно, я не должна была идти с ней. Нервы были бы целее. - Да не стой ты там, не подпирай стенку, в этом антикварном что-то должно быть и для тебя!

   - Как-то я сомневаюсь... - пробурчала я, отцепляясь от стенки и проходя в глубь магазина, где стояла подруга. И да, стояла она возле старинных украшений. Я, конечно, понимаю, девочка-мажорочка и все такое, но ей не надоело? У нее сплошь антиквариат в шкатулках с драгоценностями! Но тут какой-то колокольчик прозвенел на краю моего сознания. Та интуиция, что никогда мне не врала, теперь истошно вопила: "Смотри направо!". Что мне оставалось делать?

   Оно было идеально. Легкая вязь трещинок по стеклу, никак не влияющая на качество отражения, черная рама со следами позолоты - меня очаровало оно все. В нем чувствовалось время. В нем была душа. И почему-то мне казалось, что оно опасно, но это было невозможно. У таких вещей есть история. Но ни в одной из них нет ужаса.

   - Лиль, тебе что, старое зеркало приглянулось? - Жанка подошла ко мне незаметно. Или это просто я не услышала стука ее каблуков, поглощенная созерцанием? На миг мне показалось, что отражение в зеркале улыбнулось чуть шире, чем я сама. Игра света? Обман зрения? Наверняка, что же еще? - Оно, конечно, ничего так, но...

   - Жан, мне оно нравится, - перебила я ее, касаясь рамы - до стекла я почему-то не осмелилась дотронуться. - Оно прекрасно. И стоит всего ничего. Я хочу купить его. Я чувствую, оно просто обязано быть моим.

   - К сожалению, доставка не работает сегодня, - раздался мужской голос. Кажется, это был антиквар, мужчина лет пятидесяти, которому кто угодно дал бы меньше, не видя его лица. - Но вы можете прийти завтра, купить его и лично присутствовать при перевозке. Это устроит вас?

   - Вполне, - не знаю, почему я не сказала ничего против. Мне хотелось оставить ему свой адрес и заплатить сейчас, но что-то внутри шепнуло мне, что так не стоит делать. Здравый смысл? Наверняка, ведь что могут две семнадцатилетние девчонки доказать, если зеркало мне не привезут, несмотря на заплаченные сегодня деньги? Так что я оставила при себе все эти размышления - и деньги тоже. "Приду за зеркалом завтра" - утешила себя я.

   Вместо того, чтобы горевать, я купила в магазине по соседству новые краски. Мои тюбики с масляной почти опустели, поэтому я без сожалений разорилась на новые. Дома, отбросив холст в сторону, я взяла новый и принялась карандашом набрасывать свою мечту на нем - себя в картинной галерее, где каждая работа написана мной. Я этого хотела до безумия, но никто и никогда не видел во мне того потенциала, что был для этого нужен.

   Кажется, я уснула прямо у мольберта. По крайней мере, в моем сне я оказалась именно там. На мне все еще было любимое синее платьице, что я носила по дому, но волосы были растрепаны, а на пальцах были пятна от краски. Реалистичный сон, надо отметить. Подобрав с пола рассыпавшиеся кисти, я остановилась на миг, пытаясь понять, зачем мне снится именно это. Я должна что-то сделать в этом сне?

   И в этот миг в моей голове зазвучал голос. Негромкий, едва слышный, но настойчивый. Он звал меня куда-то, не говоря куда, повторяя "Иди за мной, пошли со мной" и я не могла не подчиниться. Он вел меня за собой по пустынным улицам города, едва-едва освещаемым фонарями, и мне все больше казалось, что этот сон слишком реалистичен, чтобы быть сном. Слишком - вплоть до того, что я чуть не разбила стекло, когда слишком сильно толкнула дверь антикварной лавки и оказалась лицом к лицу с зеркалом.

   Оно было ближе к выходу, чем днем, но почему-то это меня не удивило. Что было странным - так это та рябь, что шла по его поверхности. Казалось, стена воды находится между мной и стеклом - или оно само стало водой, каким-то образом отражая не хуже. Но рябь прекратилась с первым же моим шагом к нему, а мое отражение стало иным. Рыжие кудряшки собраны в небрежный пучок, вместо синего платьица - синий деловой костюм, а вокруг вместо антикварного магазина... картинная галерея?

   - Это будущее? - невольно выдохнула я, забыв, что одна тут.

   - Это твоя мечта, - я чуть не подскочила, осознав, что это говорит моим же голосом мое отражение. Еще больше меня это напугало, когда до меня дошло, что ее рот был закрыт, пока говорила я. - Ты знаешь, что она не должна сбыться?

   - Но почему тогда ты ее мне показываешь? - недоумение все нарастало внутри меня. Казалось, вот-вот оно разопрет меня изнутри и я лопну. - Если моя мечта не станет реальностью, стоит ли дразнить меня ею?

   - Я сказала "не должна", а не "не станет", - мягко улыбнувшись, поправила меня та, другая. - Замечаешь разницу?

   - От чего это зависит? - склонив голову, поинтересовалась я. Отражение залилось смехом. Казалось, ее это забавляет.

   - От твоего желания и от твоей решимости. Ты так упорна, что провидение дарит тебе этот шанс. Твоя мечта сбудется, когда ты пройдешь через зеркало, - казалось, она объясняет неразумному ребенку элементарные вещи. Выглядело это немного даже смешно.

   - Судьба никогда не дарит ничего просто так. Что я отдам взамен? - казалось, я не должна была ничего спрашивать, тем более что при этом вопросе я почувствовала всплеск недовольства и нетерпения где-то на краю сознания, но все же женщина в зазеркалье улыбалась. - Я хочу знать, на что иду.

   - Лучшего друга. Ты станешь знаменитой, он будет завидовать тебе, - пожала она плечами, говоря со мной тем же тоном. Да, я знала, что Марк будет обижен, если я стану знаменитой, а он нет, я даже знала, что в таком случае дружбе конец... так не лучше ли раньше, чтобы не было так обидно?

   - Надо пройти через зеркало? - я усмехнулась. - Что ж, условия сделки приняты. Не забудь, ты обещала мне исполнение мечты.

   Этот шаг показался мне бесконечно длинным. А затем я почувствовала себя Алисой в стране Чудес - я куда-то падала, летела, не знаю, что еще... И почему-то меня не удивило то, что рядом возникло мое отражение. Пучок растрепался и волосы языком пламени развевались вокруг ее головы, а в глазах светились пугающие красные огоньки.

   - Демоны не выполняют обещаний, - рассмеялась она все еще моим голосом. Это было последнее, что я услышала. Затем меня поглотила тьма.

  

***

  

  

   - Эта оказалась умнее первых двух, так? - хозяин антикварной лавки подошел к зеркалу и мягко погладил его по раме. Внутри него тут же возникла загорелая девушка с алыми глазами, что, усмехнувшись, провела кисточкой на кончике своего хвоста по губам.

   - С ней было труднее. Но ведь смертных так легко обмануть, Хоз-зяин, - на последнем слове ее голос превратился в нечто вроде подобострастного шипения. - Жаль, что я не могу питаться чаще...

   - Не время, Араэн, - властным голосом оборвал ее мужчина. - Совсем скоро у тебя будет больше жертв, но пока что потерпи.

   - Мне надоело терпеть! - шипение вышло гневным. Вытащив руку из зеркала, Араэн схватила мужчину за ворот и дернула к себе. - Ты надоел мне, смертный, заточивший меня тут! Наш контракт не был подписан твоей кровью, так какого черта я не могу выйти из твоего зеркала?

   - Хватит тянуть меня к себе, - прохрипел он вместо ответа, хватая ближайшую статуэтку. - Хватит, иначе я разобью зеркало и убью тебя!

   - Иди к черту, - гортанно рассмеявшись, девушка дернула его снова к себе. - Мне надоело служить тебе, лжец! Ты ничего не сможешь сделать!

   Зеркало повалилось на пол от этого толчка, а его поверхность вновь пошла рябью. Мужчина забарахтался, пытаясь не упасть внутрь него, но тщетно. В последней попытке мести он подкинул статуэтку насколько высоко мог и упала она уже на ровное стекло, что тут же треснуло. С диким воплем из каждого осколка исчезло отражение Араэн. Навеки.

   - Кажется, все, - прошептал какой-то голос, что ни разу не был услышан в магазине. - Конец...

130

Щербак В.П. Волчица     Оценка:6.48*5   "Рассказ" Проза

        Волчица

  

        На самом краю деревни, рядом с лесом, стояла старенькая избушка. И жили в ней бабка и внучка. Дарья и Дашутка. В их роду всегда были женщины с такими именами. Так уж повелось издавна. Первую, родившуюся в молодой семье девочку, всегда называли Дарьей. Имя это имело персидско-славянские корни и на русский язык переводилось, как "дар Бога". Сколько было бабке лет, никто не знал. Да она и сама им счет потеряла. А Дашутке на ту пору исполнилось пять годочков.

        Когда кто-то в деревне заболевал, то шел к бабке Дарье. И не важно, что болело у человека. Ему обязательно становилось легче.Порой сразу, а иногда спустя некоторое время. Дарья хорошо разбиралась в травах. Умела применять их для лечения разных болезней. Верила в Бога. Знала много заговоров.

        Натирая больные места мазями собственного приготовления, или потчуя больного настойкой на травах, тихим ровным голосом она произносила то молитву, то заговор. Но самое главное, переживала чужую боль, как свою собственную, и та уходила, исчезала.

        - Я сейчас возьму, страдалец ты мой, боль твою, потерпи,- приговаривала она ласковым голосом в небольших перерывах между молитвами и заговорами. И руки ее, как крылья большой доброй птицы, летали над человеком, касаясь его больных мест. Настойки, мази, голос, руки, молитвы, заговоры и еще что-то непонятное, но очень сильное, исходившее от нее, делали свое дело, и больной сразу или после нескольких посещений избушки на краю деревни выздоравливал. Денег травница за лечение не брала, а если кто приносил яички, курицу или еще какие продукты, не отказывалась.

        Когда Дарья лечила, маленькая Дашутка должна была тихо сидеть на печке и не болтаться под ногами. "Никшни!"- говорила бабушка, и девочка быстро, как кошка, одним прыжком оказывалась там, где ей положено было быть. Но глаза ее и уши всегда были внизу рядом с целительницей. Даша уже наизусть знала все заговоры и молитвы. А иногда даже угадывала, чем и как бабуня начнет лечить того, кто пришел к ней за помощью. И еще Даша знала одну тайну. Когда бабушка занималась лечением, у нее над головой как бы появлялось сияние нежно - голубого цвета. А один раз ей даже показалось, что оно было золотистым. Люди этого сияния не видели. Да и не до сияния им было, когда они приходили сюда со своими болячками.

        - Испокон веков борются добро и зло,- говорила бабушка Даше, проводив очередного страждущего до двери. - То одно, то другое побеждает. Старайся, Дашенька, всегда помочь добру, чтоб оно одерживало верх.

        Так они и жили. Но однажды случилось нечто, чего никогда раньше не бывало. И запало оно Дашутке глубоко в душу. Поздно вечером, даже не сбив грязь с сапог, к ним в избушку не вошел, а ворвался сосед Семен, здоровый грубый мужик. Подступая с кулаками к бабке Дарье, он стал требовать, чтобы она не лечила больше его больную жену.

        - Ну, так она тогда помрет,- сказала Дарья.

        - Вот пусть и сдохнет! - в сердцах выкрикнул Семен. Скрывать ему было нечего, в деревне давно уже все знали, что он хочет от жены избавиться. Дарья покачала отрицательно головой. Потом, посмотрев внимательно Семену в глаза, вдруг тихо произнесла:

        - Угомонись... Тебе и самому-то недолго осталось... Скоро помрешь ведь. Пора уже грехи замаливать.

        - Это ты сейчас сдохнешь, старая ведьма, не замолив свои грехи! - в бешенстве закричал мужик, протягивая к горлу бабки огромные ручищи.

        Даша ойкнула на печке от испуга. Сжалась в комочек. А бабка Дарья вдруг распрямилась, аж помолодев, и резко выбросила перед собой руки ладонями вперед. Большие темные глаза ее с густыми сросшимися бровями, не мигая, смотрели на Семена. И случилось что-то, совсем для Даши непонятное. Мужик мгновенно остановился, большие сильные руки его повисли, как плети, глаза округлились от испуга, и он начал неуклюже пятиться задом к двери, потом быстро развернулся и побежал, оставляя на полу мокрые следы. Дарья вздохнула,медленно опустила руки, присела на табурет и закрыла глаза.

        Даша сползла с печки, подошла к бабушке, прижалась к ней и прошептала:

        - Ой, как я испугалась, бабуня...

        Бабка Дарья ласково погладила девочку по головке и произнесла:

        - Я, внученька, тоже испугалась.

        А Даша, возбужденно дергая ее за рукав кофты, продолжала озвучивать все случившееся:

        - И мужик струсил, в страхе убежал... Вон даже мокрые следы оставил. И тут же, в недоумении посмотрев на бабушку, она произнесла:

        - А он-то чего убоялся?

        - Да было и ему чего устрашиться... - проговорила бабка Дарья с усмешкой. - Я,Дашенька, в один миг на его глазах превратилась в огромную волчицу...

        - Ни в кого ты не превращалась. Я же все видела, - уличила Даша бабушку во лжи.

        - Для тебя - нет, а для него - да. Я внушила ему, что перед ним большая разъяренная волчица. Вот он и убежал, от страха напустив в штаны,- смеясь, проговорила бабка Дарья. Даша заворожено смотрела на нее. О таких способностях своей бабушки она раньше не знала.

        - Это у нас все Дарьи в роду умели делать, - произнесла ведунья обыденным голосом, вставая с табурета.

        - А я так смогу? - робко спросила Даша, глядя на нее снизу вверх.

        - Может сможешь, а может и нет. Как бог даст,- молвила бабушка.

        - У Бога надо попросить, да?- не унималась Даша.

        - Попросить-то и дурак может, - с раздражением проговорила бабка. - Все только и делают, что просят: "Господи, помоги... Господи спаси... Господи дай..." Ты вот сам сначала кому-либо помоги, да вот сам кого-либо спаси, да кому - либо дай... - продолжала она ворчать, перебирая высохшие травы.

        А Даша все еще была под впечатлением случившегося. И в ее головке возник новый вопрос к бабушке:

        - А почему ты сказала, что мужик этот скоро умрет?- спросила она, снова дергая ее за рукав кофты.

        - Так это было написано у него на лице. Зрачки-то в его глазах уже почти под самое верхнее веко подлезли. Это верный признак, что жизненных сил у человека осталось мало. Да и припугнуть его, злодея, надо было немножко.

        - Ага, - сказала Даша, соглашаясь с последними словами бабушки.

        А Семен, и вправду, вскоре умер. А жена его Пелагея выздоровела. Добро победило зло. И хоть мужик и кричал на каждом углу, что видел, как бабка Дарья в волчицу превращалась, ему никто не верил. И ведьмой и оборотнем ее никогда не называли. Травницей, знахаркой, кудесницей звали ее люди, но ведьмой - никто и никогда.

        Любила Даша с бабушкой по лесу ходить, собирая травы. Лес для нее был, как дом родной. Дубы, ели, сосны, на болотах клюква - все было привычным и любимым. А отдыхали они всегда под большим дубом, который, как говорила бабка Дарья, прожил уже на свете не менее 500 лет. Дерево это она называла Царь - дубом и относилась к нему очень уважительно. В дубе том было большое дупло, начинавшееся почти от самых корней. В нем спокойно мог спрятаться взрослый человек. А под дубом - старая волчья нора. Когда отдыхали, бабушка всегда рассказывала что-либо интересное или отвечала на многочисленные вопросы внучки.

   А однажды она поведала ей о древнем племени невров, которое жило в этих местах много, много лет назад.

        - Невры - это предки белорусов, наши с тобой отчичи и дедичи,- сказала бабка Дарья. - Среди мужчин у них было много хороших охотников, а среди женщин - целительниц.

        - Таких, как ты? - спросила Даша.

        - Нет, думаю, что лучше,- улыбнувшись внучке, ответила бабка Дарья и продолжила: - Невры и в волков могли превращаться.

        - Как ты? - опять спросила Дашутка.

        - Нет,в настоящих, - ответила Дарья.

        - В настоящих живых?- удивилась девочка.

        - В настоящих живых. Волколаками, оборотнями их тогда называли. Бабка Дарья замолчала, как бы вспоминая что-то. Потом проговорила:

        - Моя бабка тоже умела это делать.

        Глаза у Дашутки заблестели, она ближе придвинулась к бабушке. А та, посмотрев на дупло дуба, потом на волчью нору, не спеша, продолжила:

        - Чтоб постоять за себя, ей пришлось превратиться в волчицу. Я, правда, сама не видела, да и маленькая я еще тогда была. Но так люди говорили. Загрызла она обидчика...

        - Насмерть? - шепотом спросила Дашутка.

        - Насмерть,- кивнув головой, проговорила бабка Дарья. - Весь в крови он был. Так люди говорили.

        Девочка прижалась к бабушке, а та,вздохнув, добавила:

        - Только и он поранил ее сильно... Кровавые следы прямо к дубу шли. Говорили еще, что в норе под этим деревом зализывала волчица свои раны. С тех пор мою бабку никто больше и не видел в этих краях. Не смогла она, видно, снова принять человеческий облик.

        - Значит, зло победило добро? - тихо спросила Даша.

        - Можно и так сказать, - ответила бабка Дарья. Потом провела рукой по дубу в том месте, где начиналось дупло, и как бы думая о чем-то своем, только ей известном, вздохнув, тихо произнесла:

        - А некоторые говорили, что она скрывалась не в норе, а в большом дупле этого дуба. Но тогда, значит, все-таки смогла снова стать человеком... Давно это было, - закончила свой рассказ Дарья.

        В школу Даша не ходила. Писать, читать и всякие арифметические действия делать бабушка научила ее сама. Не было в их деревне школы, как и не было медпункта. А в соседний поселок Дарья ее не пускала.

        - Нельзя, - говорила она строго.

        - Почему нельзя? - допытывалась девочка.

        - Далече это. Ты еще малая,- убеждала ее Дарья.

        А малая Даша по лесу в день отмахивала по нескольку километров вместе с бабушкой, когда травы собирали. И уж она-то об этом ей напомнила:

        - Да я по лесу-то сколько километров в день нахаживаю? Уже все тропиночки наизусть знаю.

        - То - лес, а то - люди, - ворчала Дарья. Она точно знала, что Даше в этот поселок ходить нельзя. Откуда знала? Ей и самой это было неизвестно. Знала, и все.

        - Ну, и что, что люди? - не понимала девочка бабушкин запрет: - Они что - плохие?

        - Есть хорошие, есть не очень, а есть и плохие,- отвечала Дарья. - На Земле испокон веков идет борьба добра и зла. А что касается того поселка, то тебе лучше туда не ходить.

        Сказала, как отрезала. Так они и жили. Бабка Дарья лечила, Даша подрастала, впитывая в себя бабушкину мудрость и ее знания.

        Когда не стало бабки Дарьи, лечить людей в деревне начала ее внучка Даша, которая превратилась в красивую, статную девушку. И звали ее люди теперь Дарьюшкой травницей. А медпункта и школы в деревне все так же не было. А в поселке были и медпункт, и школа с вечерним отделением, где можно было учиться, сдать экзамены с пятого по десятый класс и получить аттестат об окончании средней школы.

        " А с таким документом можно поступить в институт, окончить его и лечить людей в настоящем медпункте, а может быть даже и в городской больнице",- думала Даша. И частично она уже осуществила свою мечту. Наступил этот счастливый день, когда ей вручили аттестат об окончании средней школы. Правда, для этого пришлось нарушить бабушкин запрет.

        " Нарушила, и не один раз. Но ничего плохого от этого не случилось",- думала девушка, с аттестатом в руках возвращаясь из поселка лесом к себе домой. И дошла уже до заветного дуба. Вот тут-то зло и настигло ее.

        Дарьюшку давно уже преследовал "крутой", самонадеянный парень из запретного поселка. Но не по душе он был ей, а она ему нравилась. По- серьезному, али как, но нравилась. И решил он взять ее силою. И нож с собой прихватил, чтоб уступчивей была. И подстерег ее с дружками в лесу. Ему нужны были свидетели "его подвига".

        Набросился он на нее внезапно сзади. Перед глазами у девушки сверкнул нож, и руки парня стали грубо шарить по ее телу.

        - Попалась! Зря сопротивляешься!- со смешком проговорил он, пытаясь повалить Дашу на землю. Губы его жадно пробегали по ее лицу, а руки рвали ткань одежды и тискали тело. Конечно, он был сильнее, и плохо было бы Дарьюшке, если бы не вспомнила в этот момент свою бабку и ее рассказы о племени невров.

        А как вспомнила, так и случилось это чудо... Не страх, а лютую ненависть почувствовала она. И тут же парень увидел, как красивое, нежное лицо девушки стало вытягиваться вперед и покрываться шерстью, превращаясь в волчью морду. А там, где были девичьи губы, выросли два громадных клыка, торчащие из пасти. Хотел насильник взять девушку, а увидел перед собой разъяренную волчицу, горящие ее глаза и клыки у самого своего горла.

        - Волколачка! Оборотень! Волчица! - закричал он и ударил ее ножом.

        Но было так ужасно то, что он увидел, что сердце его не выдержало, и здоровый парень замертво упал на землю. А друзья, выскочив на его крики из засады, увидели мертвого товарища и кровь на траве и его одежде. Волчицы они не видели, но кто-то слышал звериный вой, кто-то волчий рык, кто-то девичий стон. А случилось это все около того старого дуба, где зияла нора, куда могла спрятаться волчица, и было большое дупло, в котором могла схорониться и отсидеться девушка.

        Избушку на краю деревни люди сожгли, а Дарьюшку стали называть оборотнем и волколачкой. Ей и раньше многие завидовали - уж больно красивая она была. А кто завидовал, тот и распространял слухи, что такую красоту не может иметь простая девчонка, что это все от нечистой силы. А теперь, когда она в волчицу превратилась и сгубила такого парня, в этом почти никто уже и не сомневался.

        В этих местах Дарья-оборотень никогда больше не появлялась. В большом городе, вроде бы пять-шесть лет спустя, видели молодую красивую женщину, похожую на нее. Но то была врач центральной городской больницы. Не чета ведьмачке.

  

  Примечание:

  Невры - племена,жившие, согласно сведениям древнегреческого историка Геродота,в 6 -5 в.в. до н.э.

  Волколачка - оборотень.

131

Юс. С.С. Созерцание конечной бесконечности     Оценка:9.56*5   "Рассказ" Фантастика, Мистика

Созерцание конечной бесконечности

  

  

  Мальчик разметал варежкой снег вокруг скорбного ангела, лёг рядом и прижался ухом к мерзлой земле. Среди неясного шороха слышалось дробное постукивание, будто где-то сыпали горох.

   "Цокающие коготки... -- подумал мальчик, стараясь не обращать внимания на возню невидимых существ. -- Если правильно слушать, можно услышать голоса мёртвых", -- вспомнил он слова, сказанные няней.

   Днём мальчик разыгрывал в парке бородинскую баталию и не знал, что где-то глубоко под игрушечным войском лежит прах его отца.

  

   Фигурки Кутузова и Наполеона разделяло великолепное сражение. Оборонительные редуты русских дымились и алели пушечным огнём (на самом деле, это горели пучки соломы, воткнутые в снег там и сям). Французская конница генерала Коленкура, обогнув Курганную высоту, атаковала батарею Раевского, прозванную впоследствии "могилой французской кавалерии".

   Мальчик смешал на снежной горке всё в кровавую кучу. Кавалеристы и артиллеристы, окрашенные брызгами раздавленных на снегу ягод калины, "воспевали" смерть, как вдруг прозвучал голос папà: "Voilà une belle mort".¹ Звуки шли от горки, словно оловянные солдатики научились говорить.

   Мальчик сложил русскую и французскую армии в коробку и отправился к черному входу большого дома. Старуха в красном ваточном халате и в чепце с траурными лентами готовила на кухне вечерний чай. Сидя на табурете, она накладывала куски древесного угля в самоварную топку. Скуластое лицо, изрезанное морщинами, как ландкарта реками, светилось восточной умиротворенностью.

   -- Voilà une belle mort, - повторил мальчик слова отца, вдыхая запахи мяты и мёда. Он заметил у себя - на синем бархате панталон и белых чулках - пятна калины, похожие на капли загустевшей крови.

   -- Это мне папà сказал, -- пояснил мальчик, крепко обнимая няню в порыве нежности. Тронув мальчика за плечо, старуха взяла заготовленную бересту и поднесла к горящей свече.

   -- Опять испачкались, барин. Ну что мне с вами делать? -- Она нарочито нахмурила брови, отчего седые дуги скривились домиком. Карие глаза, истаявшие от старости до прозрачности леденцов, тревожно потемнели. -- Идите в свою комнату, я принесу туда чай и щётку для одежды.

   Береста вспыхнула ярким пламенем; пунцовые блики заиграли на самоварной меди.

   -- Если правильно слушать, то можно услышать голоса мёртвых, -- запоздало произнесла вслед старуха и добавила: -- Значит, он умер.

  

   -- Un, deux, trois, un, deux, trois...² -- считал мальчик, стараясь заглушить слова отца, но "Voilà une belle mort" прорывались сквозь счёт и кололи в самое сердце. Раньше папà жил где-то далеко, а теперь он умер и лежал совсем рядом.

   Крепко держа коробку с солдатиками, мальчик шёл через залы, заставленные неподъемными шкапами и комодами, зеркалами и многочисленными диванами. В скрипе навощенного паркета, в сквозняке, неясных шорохах, словом, во всём том, что няня называла дыханием дома, слышалось цоканье крошечных коготков. Если свет свечей оказывался достаточно ярок, мальчик замечал близко у пола юркие тени, скользящие по стенам. Но когда он останавливался и опускался на колени, заглядывая под мебель, тени тут же опадали в нетронутую пыль: крошечные коготки умели прятаться. "Когда-нибудь я вас увижу-у!" -- шептал мальчик невидимкам.

   В зале, где с картин в золоченых багетах смотрели на мир усопшие родственники, он на мгновенье остановился. Парадные военные мундиры и сюртуки сверкали орденами, а вечерние платья - драгоценностями.

   Сопровождая мальчика взглядами рисованных глаз, портреты перешептывались: "Je vous demande un peu! Un garçon, qui promet!"³

   Бедная maman, в окружении престарелого обер-гофмаршала, скончавшегося в своей постели, и юного камер-юнкера, убитого на дуэли, вздохнула: "Очаровательный ребёнок!" Она совсем немного прожила после его рождения. Зеленые глаза с её портрета иногда снились ему по ночам.

   -- Мой папà умер, -- сказал мальчик портретам. Звуки голоса тут же увязли в тёмных углах. Цокот крошечных коготков стих, исчезли шорохи, и даже вечный сквозняк куда-то пропал.

   -- Вы будто и не знали, -- уходя, горько произнёс в тишине мальчик.

   -- Ah, mon cher,⁴ -- печально выдохнула бедная maman.

   Мальчик с опаской вошел в танцевальный зал, где устраивали балы и в Рождество ставили ёлку; тогда здесь было весело и уютно. В остальное время зал оставался пустым и холодным. Вечерами няня зажигала подсвечники у дверей, но огромное пространство, с неясными в полутьме очертаниями зеркал и колонн, казалось бесконечным.

   Оглядываясь по сторонам, мальчик двигался по световой дорожке, которая становилась всё меньше и меньше. Звуки шагов вдруг зазвенели в подвесках венецианских люстр особенно громко, а потом просыпались на пол стеклянным стуком. Или это цокающие коготки промчались гурьбой от чего-то или кого-то вдоль стен? Светловолосая щуплая фигурка в бархатном костюме и башмаках с розовыми бантиками замерла во множестве зеркальных отражений.

   Уже со всех ног мальчик кинулся вон из зала, взлетел по широким ступеням лестницы на второй этаж и только у детской комнаты перевёл дух. "И чего боялся?" - подумал он, отворяя тяжелую дверь.

   В память о давних годах, проведённых в Царскосельском лицее, папà прозвал продолговатую комнату кельей.⁵ На конторке, у окна в одну створку, лежали бронзовый подсвечник со щипцами и чернильница. Напротив железной кровати и вольтеровского кресла стояли у стены комод и умывальный стол с мраморной чашей. На комоде хранились коробки с оловянными солдатиками, подзорная труба, щепка от мачты турецкого корабля, волшебный фонарь и гипсовая голова гречанки - мальчик называл её Таинственной Незнакомкой. Весной и летом он надевал на неё венки из цветов, а осенью и зимой украшал золотом кленовых листьев и гроздьями калины.

   -- Мой папà умер, -- сообщил мальчик Таинственной Незнакомке.

   Она не отвечала, лишь молча смотрела. У неё была та же пугающая особенность, что и у портретов - сопровождать его взглядом, в какой бы части комнаты он ни находился. Мальчик положил коробку с солдатиками на комод и решил, что весть о папà для Таинственной Незнакомки тоже не новость. Быть может, ей всё рассказали крошечные коготки.

  

   После чая, когда няня ушла к себе, мальчик спустился в холодные сени при людской. Сквозь высокое оконце струился лунный свет - блёклый и стылый. Пахло сырой овчиной и дровами. В щели под дверями серебрилась от сквозняка снеговая взвесь.

   Мальчик зажег у входа висящий на крюке керосиновый фонарь и в углу среди инструментов поискал лопату. Временами слышалось тихое шуршание: неутомимые крошечные коготки никогда не спали.

   Лопата отыскалась у самой стены: за грудой грабель и мётел блестела металлическая лопасть. Вытащив её за черенок, он вышел во двор, где скучные луна и звезды тлели в морозной дымке. В парк вела цепочка снежных следов, оставленных мальчиком днём; она терялась в чёрно-белом мире теней, снега и костлявых деревьев.

   Вскинув лопату на плечо, как кутузовский солдат пехотное ружьё, мальчик отправился по старым следам. Снег под ногами вдруг громко захрустел, словно кто-то стал красться за спиной. Он остановился, медленно в тишине оглянулся. Почудилось! А как было бы хорошо увидеть там няню! Но она не выходила на улицу целую вечность.

   У парадного входа, похожего на пасть доисторического чудища, светился тусклым глазом уличный фонарь. На мгновение мелькнули за окнами расплывчатые молочные фигуры. Будто родственники сошли с портретов, чтобы присмотреть за ним. Послышались призрачные голоса:

   -- Il est très gentil et naïf...⁶

   -- Mais pardon, il est un petit peu toqué...⁷

   -- Laissez-moi!⁸ -- крикнул мальчик. -- Вы давно умерли!

   -- Délicieux!⁹ -- донеслось в ответ, и голоса развеялись, как будто и не существовало их.

   В парке изредка падал с ветвей залежалый снег да лениво свистел ветер, гоня лёгкую позёмку. Раньше здесь можно было увидеть красногрудых снегирей и синиц в жёлтых фартуках. Но птицы куда-то исчезли, теперь никто не выводил на снегу суетливых узоров из следов.

   У высокой, выше его роста, горки с линиями потешных редутов мальчик опустился на колени и долго слушал шум парка; в какой-то момент до него донесся голос отца со словами о прекрасной смерти. Внезапно снег у одного редута просел, взметнулось крохотное облачко снежной пыли, в лунном свете блеснули черным бусинки чьих-то глаз.

   "Крохотные коготки", -- решил мальчик. Не дыша, потянулся к ним - и ничего не увидел. Неужели померещилось?! Но нет! У ямки с идеально ровными краями, будто проделанной игрушечным пушечным ядром, виднелись отпечатки миниатюрных ладошек.

   -- ...Ови пушонка... -- прозвучал дуновением ветра голос отца.

   Мальчик быстро поднялся и принялся лопатой выбрасывать с горки снег, без сожалений руша линии укреплений. Пару раз мелькнули бусинки-глаза, или ему просто показалось. И что это за "ови пушонка"?

   Когда горка уменьшилась на четверть, лопата чиркнула о камень. Мальчик очистил его от снега, и камень превратился в крылья и голову человека. А когда снежная горка полностью исчезла от его усердий, он разглядел в человеке скорбного ангела. Но мальчик точно знал, что никакого ангела здесь не было; только в центре парка, в скованном льдом пруду, стояло на хвосте каменное изваяние русалки.

   Он обмёл варежкой снег возле "несуществующего" ангела и, припав к земле, прислушался. И вдруг увидел вмёрзшего в наледь оловянного солдатика - почти незаметного, если бы не разноцветный кивер и красные с золотом эполеты.

   Лопатой он освободил солдатика из ледяного плена и заметил ещё одного. Вскоре мальчик собрал целую игрушечную армию и, заодно, выкопал постамент, на котором стоял ангел. Солдатики оказались точно такими же, какими он разыгрывал бородинскую баталию, только его армия лежала в коробке, в детской комнате, рядом с Таинственной Незнакомкой.

   У постамента земля оказалась сухой и мягкой. Мальчик вырыл целую пещерку и присел немного передохнуть, как внезапно провалился в могилу с развалившейся домовиной, наполненной тряпками и костями. Он увидел их, когда открыл глаза. Сверху струился дневной свет и смотрел скорбный ангел. Мальчик понял, что после падения долго пролежал без чувств.

   Открытую могилу за ночь обсыпало инеем, и отпечатки крошечных ладошек пересекали её вдоль и поперёк. Мальчик приподнялся и с отвращением обнаружил, что держит в кулаке мёртвого зверька; длинные, измазанные в крови резцы прокололи большой палец.

   -- Sacré nom!¹⁰ -- вскрикнул он, откидывая маленькую тварь в сторону; та отлетела к домовине, упав среди костей в истлевшей одежде.

   "Папà", -- вспомнил мальчик и попытался оплакать мёртвого, как это принято среди больших, но горевать над останками не хотелось: они выглядели такими древними, словно отец умер тысячу лет назад.

   Мальчик вылез из могилы. За постаментом виднелся склон, переходящий в неглубокий овраг. У ног скорбного ангела стояли оловянные солдатики. При свете дня заиндевевшие мундиры и кивера смотрелись по парадному нарядно, а скорбный ангел, напротив, выглядел старым, изъеденным временем изваянием: некогда белоснежный камень оброс мхами и покрылся порами.

   "Няня меня обыскалась, верно, -- подумал мальчик. В груди возникло теснение от любви и жалости к старому другу. -- Если она в расстроенных чувствах, я буду молить о прощении на коленях и целовать ей руки", -- решил он, испытывая горькую вину.

   Оставив солдатиков, лопату и разрытую могилу со скорбным ангелом, мальчик стремглав бросился домой. Прошлые следы ночью полностью замело, но мороз так прихватил снежное покрывало, что мальчик летел как на крыльях, совсем не проваливаясь в снег.

   Он бежал, а парк всё не кончался, и место, где были знакомы каждые дерево и тропинка, неузнаваемо переменилось. Липовая аллея погрузнела и заросла кустами: чёрные прутья растрёпано смотрели в хмурое небо. Часть лип сменилась высокими разлапистыми елями с жёлтыми подолами из увядших иголок. А на месте юного дубка, посаженного папà в день рождения мальчика, росло обрюзгшее дерево, скрюченное и кривое: его ветви походили на натруженные руки старых крестьян.

   Но вот, наконец, мальчик выбежал на открытую местность, где снежная целина уходила к далёкой полоске синего леса; и только что возникшее облегчение сменилось потрясением. От дома остались лишь толстые полуразрушенные стены, поросшие кустарником и деревцами.

   "Видно, я умер, а теперь проснулся перед Страшным Судом", -- подумал мальчик и заплакал от жалости к себе и к тем, кого он оставил. Утирая слёзы, он увидел, как его руки, а затем и всё тело растаяли дымкой, и это было так знакомо, будто происходило много раз.

   Он вернулся к могиле, где почувствовал незримое присутствие отца.

   -- Я мертвый? И няня мертвая? -- спросил мальчик, и голос папà ответил протяжным эхом: "Да, сын, вы умерли... давно, сорок лет назад, а теперь - вот и я..."

   В открытой могиле копошились бежевые зверьки с лапками, похожими на человеческие ладошки.

   -- Слепушонки, крохотные коготки, -- тихо прозвучал голос отца. -- Они всегда были с тобой.

   "Ови пушонка - лови слепушонка", -- разгадал ночные слова мальчик и грустно сказал: -- Вот почему я вас не видел: вы живые, а я мертвый.

   Никто не ответил, а, быть может, и отца не было: и рисовался он одной только фантазией.

   Мальчик взглянул на солдатиков, и те исчезли - осели горсткой хрупкого инея. Его сознание спустилось в могилу, где в развалившейся домовине, с оловянными солдатиками на груди покоился умерший он. Бархатный костюм за сорок лет истлел, в погребальной постели среди костей сохранились только серебряные пуговицы да пряжки от башмаков с бантиками. На маленькой руке лежал зверёк, придавленный доской от домовины.

   Рядом, завёрнутое в толстое сукно, покоилось худое тело отца. Обтянутое пергаментной кожей старческое лицо - острые скулы, длинный нос и тёмные впадины глазниц.

   -- Видишь, как получилось? Даже домовину не сколотили, в попону завернули.

   Мальчик коснулся отца и увидел, как наяву столкнулись лоб в лоб две конницы враждующих армий. Золотые погоны и гвардейские штандарты смешались с краснозвёздными шлемами и алыми стягами. Шашки рубили в кровь, пики сбивали всадников с лошадей, клубилась пыль, в кровавой битве умирали люди. Умер и отец.

   -- Славно мы их посекли! -- сказал старик. -- Voilà une belle mort! ¹

  

   Мальчик посмотрел на серое небо и вспомнил давнюю свою смерть, как когда-то давно с потолка рухнула люстра; сверкающие осколки разлетелись в стороны, разнося огонь. Занялись тяжёлые шторы, жаркие языки пламени поползли по полу. А мальчик сидел в дыму с мокрым полотенцем на лице, и няня, крепко прижимая барчука к груди, читала молитву...

  

   Когда прошла целая вечность и земля, осыпаясь, укрыла собой домовину и тело старика, мальчик открыл глаза.

  Прежний мир вернулся, как будто и не было пожара. Вечер клонился к ночи. На небе зажглись первые звёзды, и бородинская баталия была в самом разгаре. Артиллеристы Раевского отражали атаку конницы генерала Коленкура. Линии редутов дымились и алели огнём, наполняя грудь мальчика волнующими запахами давно минувших боёв.

   -- Ну, ладно! Всё, господин хороший! Милая няня будет вами недовольна! -- успокаивал свой разыгравшийся воинский пыл маленький полководец. -- Пора и честь знать, домой собираться!

   Пучки соломы уже догорали, и мальчик стал поспешно собирать в коробку солдатиков.

   -- Ох, братцы, и попадёт же нам! -- сказал он игрушечной армии и пустился вприпрыжку по заснеженной аллее.

   Большой дом манил его к себе уютом освещённых окон.

  

  

  

   Примечания

   ¹ Voilà une belle mort -- Вот прекрасная смерть. (фр.)

   ² Un, deux, trois, un, deux, trois -- Раз, два, три, раз, два, три. (фр.)

   ³ Je vous demande un peu! Un garçon, qui promet! -- Скажите на милость! Мальчик, подающий надежды! (фр.)

   ⁴ Ah, mon cher -- Ax, мой дорогой. (фр.)

   ⁵ Комнаты воспитанников Царскосельского лицея отличались скромной обстановкой, отчего некоторые воспитанники называли их кельями.

   ⁶ Il est très gentil et naïf -- Он очень мил и простодушен (фр.)

   ⁷ Mais pardon, il est un petit peu toqué -- Но, простите, немного с причудами. (фр.)

   ⁸ Laissez-moi -- оставьте меня. (фр.)

   ⁹ Délicieux! -- Прелестно! (фр.)

   ¹⁰ Sacré nom -- чёрт возьми. (фр.)

  

132

Яров Э. Старый пират     Оценка:5.35*4   "Рассказ" Приключения, Фэнтези

  В конце рассказа приведён справочник морских терминов.

  

  Шкипер Джеордж Вилтон проснулся от ощущения чего-то странного и некоторое время лежал, пытаясь уяснить, чем же оно вызвано. Когда остатки сна окончательно улетучились, он вдруг понял, что впервые за много дней, несмотря на усталость, проснулся сам, а не от криков квартирмейстера или боцмана.

  Уже целую седмицу бушевал ужасающей силы шторм, и флейт носило по волнам, словно ореховую скорлупку. Судно давно уже разнесло бы в щепки, если бы не усилия корабельного мага и команды. Пятерых матросов смыло за борт, остальные еле волочили ноги от усталости и старались поспать каждую свободную минуту.

  Хвала Всеморскому Владыке! Буря стихла настолько, что теперь можно было даже не найтоваться к койке, - потому-то он и проснулся. Не успел Вилтон подняться, как раздался стук в дверь.

  - Господин шкипер, буря улеглась, - послышался голос боцмана.

  Но Джан Бренсон опытный моряк, чтобы беспокоить понапрасну, и Джеордж Вилтон, собравшись с силами, вышел из своей каюты и поднялся на полуют.

  Ещё не рассвело, и стояла такая темень, что хоть глаза выколи. Тучи ещё не разошлись, и на небе не было видно ни единой звёздочки.

  - Как думаешь, Джан, куда нас занесло?

  - Кажись, господин шкипер, мы гораздо ближе к югу, чем хотелось бы.

  Вилтон вгляделся в суровое лицо боцмана в отблесках кормового фонаря.

  - Слишком темно, чтобы утверждать точно, господин шкипер, но готов поклясться бородой Лабара, что вода за бортом слишком уж тягуча.

  Вилтон, оперевшись о фальшборт, некоторое время наблюдал за волнами, плещущимися внизу, но в такой тьме ничего определённого нельзя было разглядеть. Если они в самом деле оказались в зарослях морских наргазов, на что и намекал боцман, то дела совсем плохи.

  Шкипер отошёл от борта и, окинув взглядом погружённый в темноту флейт, скомандовал:

  - Поставить фок, курс держать на норд.

  И, не дожидаясь исполнения приказа - на Джана Бренсона вполне можно было положиться, - Вилтон спустился вниз и постучался к корабельному магу. Тот пробудился не сразу, поскольку толком и не спал за неделю, но увидев шкипера в свете слабого фонаря, тотчас спросил:

  - Что случилось, Джеордж?

  - Шторм стих, но, похоже, нас забросило слишком далеко на юг.

  Гостон опустил усталые глаза и тяжело вздохнул. Даже если ничего не случится, в эту ночь ему уже не отдохнуть.

  - Только разбужу ученика.

  - Как скажешь, Феодор. - Вилтон ободряюще похлопал друга по плечу и вышел из каюты мага.

  Поднявшись на ют, он проверил курс и стал рядом с рулевым. Теперь оставалось только надеяться на крепость охранных заклятий, наложенных на флейт. Неплохо бы, конечно, выставить усиленную вахту, но люди так измотаны штормом, что лучше дать им отдохнуть...

  Шкипер Джеордж Вилтон не только командовал судном, но и был его хозяином. До некоторого времени он числился знатным судовладельцем, пока за последние полгода не лишился всех своих флейтов за исключением одного. Чтобы снарядиться в это плавание за волшебными травами пришлось основательно влезть в долги. Не хотелось даже и думать, что станется с его семьёй: женой и дочерьми, если он не вернётся...

  Тучи и не помышляли разгоняться, а ветер всё слабел, и шкипер отдал приказ поднять марсели. Стало медленно светать, и надежда, хоть и небольшая, что Джан Бренсон ошибся, улетучилась вместе с темнотой: на море явственно выступили оборванные штормом наргазовые ковры. Рулевой еле заметно провел рукой по груди, нащупывая под рубахой талисман с изображением Лабара, какие по обыкновению носили моряки.

  Из каюты мага потянуло горьковатым дымом, который резал глаза почище лука, - Гостон времени даром не терял. Только на него и оставалось надеяться. Ну и, конечно же, на Всеморского Владыку...

  Вилтон озабоченно поднял глаза на поставленные паруса. Если ветер продолжит так слабеть, они не успеют выбраться из этого проклятого места. Один Лабар ведает, сколько судов здесь сгинуло.

  - Поставить крюйсель и блинд! - отдал он приказ, но, уже скомандовав, увидел, как море вокруг внезапно вздыбилось, и флейт, страшно затрещав, дал сильный крен на правый борт.

  - Свистать всех наверх! - заорал шкипер, но боцман изо всех сил своих лёгких уже дул в свой свисток.

  Огромные, как вековые сосны, щупальца взметнулись вверх и, раздирая такелаж и ломая рангоут, начали опутывать судно со всех сторон. Моряки, высыпав на палубу, кто топором, кто абордажной саблей, стали рубить и колоть подии морского чудовища. Но толку от этого было чуть: корабль жалобно застонал от тисков гигантского кракена.

  - Спасайся! - истошно завопил кто-то, и в панической попытке броситься за борт был сбит боцманом с ног.

  На палубе показались корабельный маг и его помощник, бережно держа в руках горшки, из которых валил фиолетовый дым, и остановились в нерешительности: теперь надо было дождаться, с какого борта чудище покажет свою голову. Но неизвестно когда успевший выхватить гарпун, Джан Бренсон заорал им:

  - По левому борту!

  Феодор Гостон кинул на шкипера вопросительный взгляд. Судить было ещё рано, но Вилтон, доверившись опыту боцмана, согласно кивнул, и маг с помощником по раскачивающейся палубе двинулись к бакборту. И вовремя - флейт накренился ещё сильнее, и с левой стороны, разверзнув пучину вод, показалась голова морского гиганта.

  - Кидай! - закричал шкипер, бросаясь к бакборту полуюта, и только потом понял, что то же самое крикнул и боцман.

  Но маг уже действовал. Кракен даже не успел огласить морские просторы своим знаменитым оглушающим рёвом, как Феодор Гостон, выкрикнув заклинание, метнул первый горшок с бесовским огнём. Горшок исчез в разинутой пасти чудовища и уже где-то внутри полыхнул ярко-фиолетовым разрывом.

  Маг следом же кинул второй горшок, который держал в левой руке, но тот всего лишь окатил своим содержимым несколько щупалец, поскольку кракен, поперхнувшийся первым подарочком, подался вниз, и флейт немного тряхнуло.

  - Бросай же! - раздался крик квартирмейстера Мичаила Ферсона, и шкипер, обернувшись, увидел растерявшегося Сержея, ученика корабельного чародея.

  Феодор Гостон выхватил из рук ротозея один из горшков и, перегнувшись через фальшборт, кинул его в морского гиганта и угодил тому прямо в огромный глаз. Глаз загорелся фиолетовым пламенем и громко лопнул, разбрызгав огненные брызги. Изрыгнув из чрева какие-то хрипы, кракен так скрутил свои щупальца, что все на корабле повалились с ног, и, оглушительно треснув, фок-мачта начала валиться вбок. За ней потащилась и блинда-стеньга.

  - Руби ванты! - пытаясь подняться, скомандовал Джеордж Вилтон, но его слова заглушил истошный вопль.

  Орал злополучный студиозус: он выронил из рук последний горшок, и тот разбился вдребезги, слегка обдав ужасной смесью ногу волшебника. Фиолетовый огонь сразу занялся на досках палубы и сапоге мага. Дело усугубила вода, повсеместно лившаяся сверху с гигантских щупалец кракена, - заполыхало стеной в человеческий рост.

  Шкипер с ужасом отметил выражение обречённости на лицах моряков. Если людей не удастся вывести из этого ступора...

  - Тащите песок и рубите ванты! - чуть не сорвав голос, закричал шкипер и сам бросился на шканцы. - Шевелитесь, бездельники, если хотите жить!

  Но, к счастью, не все лишились присутствия духа. Джан Бренсон метнул гарпун в кракена и пинками и зуботычинами заставил матросов рубить ванты рухнувшей фок-мачты. Феодор Гостон же, бормоча не то заклинания, не то проклятия, стаскивал горящий сапог, одновременно пытаясь плащом сбить с него пламя.

  Самому Джеорджу Вилтону тоже пришлось пустить в ход кулаки, чтобы растормошить оставшихся. Зато коварный магический огонь удалось засыпать песком до того, как он прожёг дыру на палубе и проник на нижний дек.

  Только справившись с пламенем, шкипер заметил, что щупальца морского чудовища, обвившие судно, недвижимы. Заглянув за борт, он убедился, что гигант на последнем издыхании: из его пасти вырывались тяжёлые хрипы, а из второго - вытекшего - глаза торчал кончик рукояти боцманского гарпуна.

  - Прямо в яблочко, Бренсон! - хохотнул шкипер. - Ребята, руби щупальца - похоже, охотник сам стал добычей!

  Ободрённые неожиданным спасением матросы с воодушевлением принялись за работу, даже те, у которых ещё шла кровь после тяжёлой руки боцмана. Обернувшись к корабельному чародею, лежавшему с замотанной ногой, шкипер по его сведённому лицу понял, что тому не удалось спастись от страшного огня.

  - Отнесите волшебника в каюту, - коротко приказал Джеордж Вилтон квартирмейстеру. - И пошлите плотника в трюм.

  Оказалось достаточным отрубить пять щупалец, двое из которых остались висеть, запутанные в такелаже, одно гулко упало на палубу, а ещё двое выскользнули в море, как мёртвый уже кракен, освободив от своих тисков флейт, медленно скрылся в океанской пучине. Корабль, жалобно скрипнув, наконец выровнялся.

  Уже совсем рассвело, и, поднявшийся в воронье гнездо, матрос тотчас же радостно показал, что окончание наргазового луга на расстоянии двух кабельтовых к северу. Как только такелаж очистили от щупалец и подняли на борт остатки фок-мачты и болтающейся на снастях блинда-стеньги, шкипер велел поставить все паруса, какие только ещё остались. Следовало как можно быстрее покинуть заросли зловеще-красных наргазов.

  Без фок-мачты флейт шёл тяжело и всё норовил развернуться. Два матроса на штурвале еле удерживали курс. Лишь после того, как удалось поставить блинд на бушприте, судно пошло ровнее.

  - Господин шкипер, - подошёл Мичаил Ферсон, - крупных пробоин после битвы с чудищем нет, а мелкие уже заделаны.

  - Славно, - кивнул Вилтон: хоть одной заботой меньше.

  Джеордж Вилтон с заметным облегчением вздохнул, когда судно наконец выбралось на чистую воду. Поймав ждущий взгляд боцмана, он кивнул. Тот сразу же засвистел, созывая команду на Благодарственный Обряд, а шкипер поспешил в каюту друга. Теперь его беспокоила только судьба Феодора - магический огонь не чета обычному...

  Феодор Гостон выглядел столь ужасно, что у Вилтона болезненно сжалось сердце, но он не подал виду. Раненый лежал на своей койке, прикусив кожаный ремень, а его помощник дрожащей рукой наносил на обгоревшую ногу какую-то мазь.

  - Как ты, Феодор? - Шкипер несмотря на усталость постарался придать голосу бодрость и присел рядом.

  Услышав голос шкипера, подчародей торопливо стянул с головы синюю шапку студиозуса. Волшебник измождённо откинулся назад и, выплюнув ремень, тыльной стороной ладони вытер испарину со лба.

  - Боль ужасная. - Он попытался улыбнуться, но улыбка явила собой весьма жалкое зрелище. - Настало время для Обряда?

  - Да, но у тебя уже горячка. - Это было ясно по его блестящим глазам. - Оставь самые подробные наставления, как тебя выходить, если начнётся лихорадка.

  - Это излишне... - слабо возразил маг.

  - Мы в открытом океане, Феодор, - сурово прервал шкипер. - И ты сам знаешь, что ты, по сути, единственный врачеватель на судне.

  Корабельный чародей вздохнул: на малоопытного Сержея и в самом деле нельзя было положиться. Помедлив, он начал рассказывать ученику.

  В конце волшебник вытащил из-за пазухи флакончик из тёмно-синего стекла, висевший у него на шее.

  - А если мне станет совсем плохо, то дашь Королевского зелья, - сказал он, - но только после того, как будут испробованы все прочие средства. И ровно две капли, не больше и не меньше! Это зелье может запросто убить...

  Кончив говорить, раненый измученно откинулся назад и прикрыл глаза.

  - Отдыхай, Феодор. - Джеордж Вилтон поднялся.

  "И скорее выздоравливай", - добавил он уже про себя. Кораблю в открытом море без мага, что королю без стражи. Если команда прознает, что волшебник совсем плох, может и взбунтоваться... Шкипер хорошо знал, какой сброд ему пришлось набирать в команду на маленькое жалованье

  - Сержей, Обряд придётся провести тебе.

  Ученик чародея испуганно кивнул. Вилтон вышел и вновь поднялся на полуют, стараясь держаться бодрее - матросы не должны видеть его сомнений и усталости. Он оглядел свой "Компас". Без фок-мачты красавец-корабль стал похож на какое-нибудь убогое каботажное судёнышко.

  Команда уже была выстроена на шканцах и недобро зашепталась, когда на палубе вместо Гостона показался его студиозус с барашком, у которого были связаны копыта.

  - Шапки долой! - зычно скомандовал боцман.

  Сержей прошёл к жертвеннику и закрепил барашка. Шкипер, убедившись, что всё готово, начал говорить.

  - Корабельные братья! Вознесём руки к небу и возблагодарим Могучего Властелина Всех Морей и Океанов, - Джеордж Вилтон наизусть помнил слова Морской Молитвы, - за наше чудесное избавление от невзгод и опасностей. Сохрани нас, Всеморской Владыка, во всех плаваниях и доведи нас до спасительной гавани. Прими наш скромный дар, Всеморской Владыка!

  После этих слов Сержей большим жертвенным ножом перерезал горло барашку. Штурман заметил, как дрожали у него руки - наверняка, это его первое жертвоприношение. Кровь обильно заструилась по особенному жёлобу прямо в океан. Все благоговейно взирали на то, как жертва вниз головой извивалась в предсмертных судорогах. Чем дольше продлится агония, тем благосклоннее будет Всеморской Владыка...

  Наконец жизнь окончательно покинула тело вместе с последними капельками крови, и Сержей воскликнул мальчишеским голосом:

  - Хвала Всеморскому Владыке!

  - Хвала Всеморскому Владыке! - повторили за ним остальные, надевая шапки.

  Подчародей унёс барашка для Благодарственного Ужина. С ремонтом в открытом море тянуть не стоило, но посмотрев на матросов, валившихся с ног от усталости, шкипер обратился к боцману и квартирмейстеру:

  - Джан, отбери столько человек, сколько сочтёшь нужным, для вахты. Тех, у кого ещё остались силы. Всем по двойной порции рома и на отдых - кроме вахтенных. Коку же вели приготовить обильный обед из кракена.

  Кушанье из свежего деликатеса отменно разнообразит морской стол, обычно состоящий из сухарей и бочковой свинины. Команда устало заулыбалась, направляясь в кубрик.

  Сам же шкипер, не дожидаясь пока распогодиться, с помощью солнечного камня и астролябии занялся вычислением широты и только затем отправился отдыхать. Их и в самом деле занесло штормом гораздо южнее Великого Травного Пути. При попутном ветре потребуется около седмицы, чтобы вернуться на нужную широту...

  Сразу после обеда Джеордж Вилтон поднялся на полуют. Неутомимый Джан Бренсон был как всегда на месте. Боцман, конечно, попался отменный, хотя все знакомые, словно сговорившись, упорно отговаривали брать его из-за недоброй репутации. Хотя выбирать особо не приходилось, этот человек сразу вызвал у него доверие. И Вилтон ни разу с начала плавания не пожалел о своём решении.

  - Худо идём, господин шкипер, - кратко доложил Джан Бренсон.

  Шкипер, с тяжёлым сердцем оглядев потрёпанный флейт с обломками рангоута и кусками огромных щупалец, отдал приказ свистать всех наверх, чтобы ставить фок-мачту и блинда-стеньгу и забочковать мясо кракена. Сам он поспешил в каюту друга.

  Войдя, он сразу понял, что магу стало хуже. Привязанный к койке, он метался с горящими глазами. Сержей лежал на своём месте и, кажется, спал.

  - Как ты, Феодор? - спросил Вилтон.

  - Он в бреду, господин шкипер, и никого не узнаёт, - устало отозвался подчародей и, поднявшись, поправил мокрую повязку на лбу волшебника.

  Джеордж взглянул на обожжённую ногу друга - она опухла ещё сильнее. Оставалось только уповать на милость Всеморского Владыки.

  - Сержей, ты сумеешь закупорить бочки с мясом кракена?

  - Я... я не знаю, господин шкипер.

  Подчародей был ещё совсем юн, пушок над губой только начинал пробиваться. Из-за его ужасной застенчивости и неуклюжести невольно думалось, что родители отправили его в море, чтобы избавиться от него, а не для того, чтобы он наконец-таки возмужал. Но Феодор как-то сносил своего ученика, придётся потерпеть и ему.

  - Больше некому сделать это, Сержей.

  - Я постараюсь, господин шкипер.

  Кивнув, Джеордж Вилтон поднялся наверх, где вовсю кипела работа. Одна часть команды во главе с коком заготавливала мясо кракена, другая под командованием квартирмейстера поднимала фок-мачту.

  Когда с мясом было покончено, Сержей, постоянно запинаясь и заглядывая в толстый фолиант корабельного мага, наложил на бочки заклятия, чтобы провизия хранилась долго и не портилась.

  Только к вечеру на новой мачте наконец подняли паруса. Хоть она и получилась несколько короче и менее грациозная, чем прежняя, зато "Компас" почти с былой прытью взял курс на норд-ост. Ночью Джеордж Вилтон сам встал во главе вахты. Он бы всё равно не смог заснуть - его беспокоил Феодор. Обожжённая нога волшебника начала приобретать фиолетовый оттенок и опухла ещё сильнее, а Сержей пребывал в полной растерянности.

  Посетив чародея глубокой ночью, шкипер от безысходности растолкал спящего ученика и наказал каждую минуту обильно мазать ожог чудодейственными маслами. К утру Феодор, перестав метаться и бредить, наконец-то забылся сном, и Вилтон, немного успокоенный, тоже отправился отдыхать после вахты...

  Ещё ночью ветер начал стихать, и к полудню следующего дня, когда шкипер пробудился, установился уже полный штиль, что пришлось весьма кстати после ужасной бури. Дав команде денёк отдохнуть, Джеордж Вилтон приказал привести в полный порядок рангоут и такелаж потрёпанного флейта. Да и нога корабельного мага стала заживать, хотя он сам всё никак не приходил в себя.

  Через несколько дней, когда все работы по починке корабля были окончены, и штиль начал становиться в тягость, шкипер осведомился у подчародея, скоро ли очнётся господин Гостон.

  - Не знаю, господин шкипер, - Сержей смущённо прокашлялся, теребя в руках шапку. - Мне кажется, ему становится хуже...

  - Кажется?

  - Да, господин шкипер, пульс слабеет...

  - Но ведь нога заживает, верно?

  - Верно, господин шкипер.

  Джеордж ждал продолжения, однако студиозус молчал.

  - Лечи, Сержей, как он тебя научил. А сейчас мне нужен ветер зюйд-вест.

  - А?.. Слушаюсь, господин шкипер.

  Вилтон поднялся на полуют. Через полчаса показался подчародей с волшебной флейтой для вызова ветра и толстым фолиантом с магическими заклинаниями. Он уединился у кормового фонаря и начал читать, водя пальцем по книге и шевеля губами. Через некоторое время Сержей, запинаясь, начал произносить заклинания вслух и неумело извлекать из флейты звуки.

  - Да поможет нам Всеморской Владыка, - покачав головой, пробормотал Джан Бренсон.

  Шкипер подумал то же самое, но показывать, что согласен с боцманом, не стал и лишь оглядел безоблачное небо. Ученик - пока единственная надежда поднять ветер.

  Сержей промучился почти час, но не смог вызвать даже малейшего дуновения. Воздух оставался таким же недвижимым и густым, как молоко, а вода за бортом - плоской, как тарелка. Вздохнув, шкипер отправил недоволшебника восвояси.

  Потянулись долгие дни безветрия. Жара, праздность и однообразная еда пагубно влияли на команду, и Джеордж Вилтон всё чаще замечал недовольный ропот болтающихся без дела матросов. Пожалуй, прав был Сержей, что Феодору Гостону становилось хуже - он всё ещё лежал в забытьи...

  В последний день седмицы, шкипер приказал открыть один из бочонков с заготовленным кракеном, чтобы разнообразить хотя бы стол. Однако вернувшийся с квартирмейстером из трюма кок доложил, что мясо стухло. Шкипер нахмурился: только этого ещё не хватало. Стало быть, остальные бочонки также могли испортиться. Сказав, что сегодня ужин будет обычным, пришлось отпустить кока ни с чем.

  Пройдясь по каюте, Вилтон приказал Ферсону после захода солнца незаметно проверить оставшиеся бочки с кракеном и велел вызвать к себе Джана Бренсона. Боцман незамедлительно явился.

  - Слушаю, господин шкипер.

  В голосе боцмана не звучало ни единой нотки подобострастия, но, в то же время, это был голос человека, знающего себе цену. Наверное, именно поэтому шкипер проникся к нему уважением.

  - Какие настроения преобладают среди матросов?

  - Известно какие, господин шкипер. Народ хоть и бывалый, но в мореходстве откровенно слабоватый. А штиль, он ведь даже для опытного морского волка испытание. Скорей бы уж у господина корабельного мага прошла клятая лихорадка...

  Джеордж Вилтон была по душе прямота боцмана, и он решил ответить тем же.

  - К сожалению, я не могу сказать, когда поправится господин Гостон. Займи команду с завтрашнего дня хоть чем-нибудь, Джан. Постарайся, чтобы никто не болтался на борту без дела.

  - Хорошо, господин шкипер, - пристально посмотрев, кивнул боцман.

  Вилтон отпустил его, и занялся подсчётами, насколько хватит запасов пресной воды. Каждому матросу полагалось по две пинты в день, а до ближайшего клочка земли ещё целая седмица пути и неизвестно, сколько продлится штиль. Страшно представить, если начнёт портиться ещё и вода... Если бы только выздоровел Феодор - уж он-то мог даже из морской воды сделать питьевую!

  Вздохнув, Вилтон отправился в каюту друга. Хотя обожжённая нога и заживала, сам волшебник за эти дни сильно похудел и лежал, словно обтянутый старым пергаментом. Однако так и не очнулся.

  - Пульс еле прощупывается, господин шкипер, - подал голос подчародей.

  Сержей за последнюю седмицу, казалось, повзрослел больше, чем за два месяца плавания до нападения морского чудовища. Вилтон присел на койку и провёл рукой по сухому лбу своего друга.

  - Ты можешь ещё что-нибудь сделать, Сержей?

  - Н-нет, господин шкипер.

  Поразмыслив с минуту, Вилтон решительно встал.

  - Дай Королевского Зелья и да поможет ему Всеморской Владыка.

  Студиозус испуганно попятился, но шкипер, даже не глянув на него, ушёл к себе. Погрузившись в тяжкие думы, Вилтон не сразу услышал, что в дверь стучат. Это был квартирмейстер - его лицо при свете потайного фонаря выглядело зловеще.

  - Бунт, господин шкипер! - испуганно зашептал Мичаил Ферсон прямо с порога. - На борту назревает бунт!

  Вилтон лишь устало кивнул. Этого следовало ожидать.

  - Кто зачинщик?

  - Джан Бренсон, господин шкипер. - Джеордж Вилтон узнал неприятный пронзительный голос Эльи Бловера ещё до того, как тот, теребя в руках шапку, вышёл из темноты в свет фонаря каюты.

  - Ты не лжёшь? - Из-за своих маленьких бегающих глаз матрос создавал впечатление человека постоянно что-то скрывающего.

  - Клянусь Всеморским Владыкой, - поклонился Элья Бловер. - Именно он, как угодно вашей светлости, только давеча подбивал команду захватить судно и заняться морским разбоем. Но не всем пришлась по душе эта гнусная затея, и я счёл своим долгом...

  В бунте сомнений не было, но в то, что подстрекателем являлся боцман, не верилось... Вернее, не хотелось верить. В конце концов, Джан Бренсон всего лишь бывший пират и разбойник. Промедление могло дорого статься.

  - Сколько людей остались верны мне? - решительно перебил Вилтон матроса.

  Тот замялся, беспокойно вертя в руках шапку.

  - Наберётся хотя бы с полдюжины?

  - Э-э... да, господин шкипер.

  - Через полчаса собери их тайно на шканцах.

  - Слушаюсь, господин шкипер. - Элья Бловер с поклоном растворился в темноте.

  Квартирмейстер запер дверь, и Джеордж Вилтон достал из рундука две пары пистолетов, пороховницу и пули. Не успели они зарядить оружие, как в дверь каюты снова постучались. Вилтон переглянулся с Ферсоном.

  - Кто там посреди ночи?! - грозно осведомился Джеордж Вилтон, хватая пистолет.

  - Это я, Сержей, господин шкипер, - послышался смиренный голос.

  Вилтон, не выпуская из рук оружия, открыл дверь ученику чародея.

  - Господин Феодор Гостон пришёл в себя, господин шкипер, - доложил тот, проходя внутрь.

  Хвала Всеморскому Владыке! Вилтон почувствовал огромное облегчение: Феодор Гостон не только хороший чародей, но и большой друг, всегда сохраняющий удивительное хладнокровие в самых тяжёлых положениях.

  - Хвала Всеморскому Владыке! - словно эхо выдохнул квартирмейстер вслух.

  Зарядив оставшиеся пистолеты, все трое, уже вооружённые, двинулись в каюту корабельного мага. За десять дней лихорадка, казалось, выжала из раненого все жизненные соки, он страшно исхудал и весь как-то истончился. Тишину каюты, наполненной смешеньем запахов волшебных трав, нарушало только тяжёлое дыхание Феодора Гостона. Но несмотря на сильную слабость, взгляд волшебника был как и прежде твёрд.

  - Хвала Морскому Владыке! - радостно приветствовал друга шкипер.

  - Я вижу, у нас всё не так уж хорошо, - слабо улыбнулся в ответ Гостон, заметив пистолеты.

  - На борту назревает мятеж. - Джеордж Вилтон не уставал поражаться прозорливости волшебника.

  - Уж не этот ли старый пират Бренсон зачинщик?

  - Он самый. - Шкипер решил пока умолчать о своих сомнениях. - Но ещё остаются преданные мне люди, с которыми сейчас я собираюсь взять зачинщика под стражу.

  Феодор Гостон кивнул и снова поднял глаза:

  - Рассказывай, что ещё случилось, Джеордж.

  - Уже восьмой день стоит полный штиль, и начала портиться пресная вода.

  - Какой надобно поднять ветер?

  - Зюйд-вест.

  Перед тем, как выйти, Джеордж Вилтон у порога обернулся.

  - Я справлюсь, шкипер,- кивнул корабельный маг в ответ на его вопросительный взгляд. - Ты же знаешь, вызвать стихию гораздо легче, чем утихомирить.

  На шканцах их уже ждал Элья Бловер с людьми.

  - На борту готовится бунт, - начал Джеордж Вилтон, осветив потайным фонарём суровые лица матросов. - Я рад, что ещё остались верные мне люди. Все вы будете щедро вознаграждены мною.

  - Мы с вами, господин шкипер! - ответил за всех Бловер.

  Для начала Джеордж Вилтон и Мичаил Ферсон спустились в крюйт-камеру, где вооружили матросов абордажными саблями, а затем уже двинулись на орлоп-дек.

  Ступив в кубрик во главе небольшого вооруженного отряда, Вилтон направил свет фонаря вглубь помещения, сквозь свисающие с потолка койки.

  - Джан Бренсон! - шкипер постарался вложить в свой голос всю свою силу и твёрдость.

  Полусонные матросы зашевелились, и из глубины кубрика послышался спокойный голос боцмана:

  - Я здесь, господин шкипер.

  По пояс голый, Джан Бренсон неторопливо вышел вперёд и стал, щурясь от света фонаря. Однако Джеордж Вилтон успел заметить два быстрых взгляда боцмана - на пистолеты и Элью Бловера - и понял, что тот обо всём уже догадался.

  - Джан Бренсон, за попытку учинить мятеж на корабле приказываю взять тебя под стражу. - Вилтон махнул головой, давая знак своим людям.

  - Как скажете, господин шкипер, - успел спокойно выговорить бунтовщик, прежде чем его скрутили два матроса. Оставалось только удивляться хладнокровию и выдержке этого человека.

  - Приспешники мятежника, если таковые выявятся, также будут заключены под стражу и в дальнейшем повешены, - громко объявил Джеордж Вилтон и, подойдя к арестанту, сорвал с его шеи боцманскую дудку. - Новым боцманом я назначаю Элью Бловера.

  В свете фонаря мелькнуло довольное лицо матроса, на лету поймавшего знак корабельной власти.

  - Благодарю, господин шкипер! - согнулся Бловер в неуклюжем поклоне, цепляя на шею боцманскую дудку.

  Джеордж Вилтон повёл своих людей вон из кубрика. Матросы бросили арестованного в темноту карцера, и шкипер собственноручно запер за ним дверь. Закрыв крюйт-камеру, куда матросы вернули абордажные сабли, Вилтон обернулся к новому боцману:

  - Готовь людей, Элья. Скоро поднимется ветер.

  - Слушаюсь, господин шкипер! - неожиданно визгливым, вероятно от волнения, голосом ответил Бловер, бросаясь выполнять приказ.

  И Вилтон вдруг узнал голос матроса, запаниковавшего во время нападения кракена. Пожалуй, придётся хлебнуть горя с новым боцманом. С тяжёлым сердцем повёл он людей к чародею.

  Едва шкипер вошёл к Феодору Гостону, как тот устремил на него свой цепкий взгляд, но, сразу же поняв по выражению лица, что всё прошло без неожиданностей, откинулся на подушку и просто заявил:

  - У меня всё готово, Джеордж.

  Матросы вынесли корабельного чародея на носилках на полуют. Сержей вытащил следом заранее приготовленные снадобья и волшебную флейту, и Феодор при свете фонарей приступил к таинству вызова стихии.

  Волшебник был ещё очень слаб, даже лёжа ему приходилось делать передышки во время обряда. Однако Феодор, стоически доведя колдовство до конца, из последних сил наиграл на флейте одному ему известную мелодию, и, едва, весь в поту, откинулся на койку, как задул лёгкий ветерок.

  - Фока и грот поднять, - тотчас отдал приказ шкипер. - Поставить марсели!

  Матросы бодро засновали по мачтам под трели боцманского свистка, а паруса наполнились попутным ветром - на корабле вновь воцарился порядок.

  Джеордж Вилтон сопроводил обессилевшего друга в каюту.

  - Как ты, дружище?

  - Всё хорошо, - устало улыбнулся волшебник, но это была уже улыбка выздоравливающего человека, и шкипер со спокойным сердцем оставил друга отдыхать и набираться сил.

  Едва рассвело, как корабельный маг взялся за работу: очистил пресную воду и восполнил закончившийся запас приправ, помогающих придать вкус залежавшейся уже провизии. Более можно было не беспокоиться о судьбе плавания, однако оставалась ещё одно малоприятное дело, которое требовалось завершить...

  После полудня Джеордж Вилтон заглянул проведать Феодора, и тот, сразу заметив его задумчивость, спросил:

  - Что тебя беспокоит, шкипер?

  - Джан Бренсон.

  - Когда думаешь повесить этого мятежника?

  Вилтон не ожидал настолько резкого вопроса.

  - Мне кажется, - медленно произнёс он, - он не заслуживает верёвки.

  Корабельный маг удивлённо вскинул брови.

  - Он пират, Джеордж.

  - Он был пиратом.

  - Он был пиратом, пиратом и остался. Очень странная эта твоя симпатия к боцману.

  - Он хороший моряк, - непреклонно заявил шкипер. - Половина команды ему и в подмётки не годится. Спасением от кракена мы обязаны прежде всего ему.

  - Возможно, - голос Феодора Гостона смягчился, - но показывать слабость в создавшемся положении недопустимо.

  Феодор, безусловно, прав, - море не прощает ни слабостей, ни ошибок.

  - Недопустимо. Но можно обойтись и без нок-рея.

  - Тогда остаётся только маронирование, - опустив глаза, устало кивнул волшебник.

  Вилтону вдруг стало неловко от того, что втянул в спор ещё не оправившегося от болезни друга. Шкипер виновато похлопал его по руке и вышел.

  У дверей шкиперской Вилтона нагнал запыхавшийся Бловер:

  - Прямо по курсу земля, господин шкипер!

  Джеордж зашёл в свою каюту за подзорной трубой и кинул взгляд на карту, разложенную на столе, хотя и так знал, что никакой земли в этом месте не обозначалось. Никаких сомнений - это остров.

  Шкипер поднялся на полуют. Сквозь дымку у горизонта виднелась столь вожделенная после долгого плавания зелень неизведанной суши. Хвала Морскому Владыке! Можно будет пополнить запасы пресной воды и провизии.

  - Держать курс на землю, - приказал шкипер.

  Матросы сразу повеселели и с двойным рвением бросились исполнять приказы боцмана. "При таком ветре мы уже к вечеру бросим якорь у берега", - оценивающе прикинул Джеордж Вилтон. Флейт резво шёл под полными парусами, и земля быстро приближалась. Уже можно было разобрать белый песчаный берег, яркую зелень и великое множество птиц.

  Когда до берега оставалось не больше мили, шкипер велел убавить парусов и выставить с наветренного борта лотового с лотом. Гостеприимный на вид остров сюрпризов не преподнёс, и вскоре они бросили якорь в трёх кабельтовых от берега. Судьба старого пирата была решена.

  

  Краткий справочник морских терминов

  Астролябия - прибор для определения широты и долготы.

  Бакборт - левый борт судна

  Блинд - парус, который ставили под бушпритом.

  Блинда-стеньга - небольшая мачта, устанавливаемая на бушприте.

  Бушприт - горизонтальное либо наклонное рангоутное древо, выступающее вперёд с носа парусного судна.

  Ванты - снасти, которыми укрепляются мачты.

  Воронье гнездо - площадка на самом верху мачты.

  Грот - нижний прямой парус на второй мачте корабля.

  Кабельтов - морская мера длины, равная 182,88 метрам.

  Квартирмейстер - помощник командира корабля.

  Крюйсель - прямой, второй снизу парус на последней мачте корабля.

  Крюйт-камера - помещение на военном корабле, предназначенное для хранения пороха и оружия.

  Кубрик - единое жилое помещение для команды на корабле.

  Лот - гиря, обычно свинцовая, с тонкой верёвкой для измерения глубины. Лотовый - матрос с лотом.

  Маронирование - осуждение на высадку на необитаемом острове.

  Марсель - прямой, второй снизу, парус.

  Найтовать - привязывать.

  Орлоп-дек - самая нижняя палуба корабля, там обычно располагался кубрик.

  Полуют - возвышенная часть кормовой оконечности корабля.

  Рангоут - все деревянные детали, служащие для несения парусов.

  Такелаж - общее название всех снастей на судне.

  Фальшборт - продолжение бортовой обшивки судна выше верхней палубы.

  Флейт - трёхмачтовое морское парусное транспортное судно.

  Фок - прямой парус, самый нижний на передней мачте корабля.

  Фок-мачта - передняя мачта корабля.

  Шканцы - часть верхней палубы корабля между второй и третьей мачтами.

  

---

Оставить комментарий © Copyright Dreamwords (wasyata@mail.ru) Размещен: 15/08/2014, изменен: 15/08/2014. 2323k. Статистика. Сборник рассказов: Проза

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"