Аннотация: Время, которого уже нет... Казахстанское скалолазание 80-х годов. Легенда о черном альпинисте, юность и стремление к высоте, горы, скалы, друзья и старшие товарищи, мужеству и человечности которых можно только завидовать...
За окном идет дождь, и нет сил не писать об этом. Его течение бесконечно. Оно размывает пространство и время. Оно делает мир абсолютно неопределенным, непознаваемым в полной мере. И только грусть улыбается прямо в лицо. Ей нечем меня беспокоить. Она единственное, что во мне уже навеки - она моя сущность.
Говорят, что приходит в дождь, то остается надолго. Этот дождь родился вместе со мной, и я до сих пор подбираю его капли. Мягко и неназойливо он сопровождает меня на любом пути.
Шагаю по мокрому асфальту. Тот черен глухой смолью, но нет - нет, да и сверкнет в нем яркими, радужными гранями не прошенный в скучной серости бриллиант. Я не признаю шапок, и вода с неба не медлит забраться за воротник. Разве это куртка? Карманы промокают и подклад никакой. Но мне нравится кожа, и воротник торчит торчком. Это как у чекистов.
В общем-то я не злой, но жестоким приходилось быть не однажды. У каждого двора свои законы. Один из моих старших дворовых друзей предложил славный рецепт - бить первым, и был абсолютно прав. Иногда я не успевал, но в целом нехитрый секрет срабатывал неплохо. Мы играли, спорили, ссорились, выясняли старшинство. Это очень похоже на взрослых - они наши учителя. Они придумывают для нас правила и жестко вводят их в жизнь. Вот только кулинарные книги изнашиваются гораздо медленнее, чем их обладатели. И нет уже того яркого привкуса победы, достижения. Похоже, у меня к ним основательный иммунитет. Кто виноват? Просто я сам предаюсь течению реки прожитых лет...
Слышать падение самой обыкновенной капли дождя занятие не из слабых. Но ничто не сравнится с падением сумеречной громады этого мира через твою душу. Время для нас лишь отблеск извечного сожаления о себе и через себя. Тела догоняет старость, мир постигают утраты, но разве мы не знали об этом?
Сожалеть или процветать в солнечном тумане незнания? Нет, я предпочитаю поток. Он и символ, и действие одновременно. Меня увлекает его всеохватность и всепрощение. Я только малая часть его неудержимой силы, капелька - с глазами осознания, прорезанными вовнутрь.
И все-таки это колоссальная удача - иметь такой город детства. Роскошь, выпавшая на долю далеко не каждому. Не знаю, для кого его строили. После долгих размышлений я понял - это абсолютно не важно. Ведь город - он мой. Я не обязан делиться ни с кем, даже с мнящими себя его хозяевами. Алма-Ата - она удивительна в любое время года, но осень отчетливей и любимей вдвойне.
Я возвращаюсь в тот серый осенний день не потому что он был отмечен печатью событий и движения. Хотя помнится, что какая-то совершенно незнакомая девчонка предложила сходить с ней в кино. Это странно, но это лишь отблеск настоящего.
В нем, настоящем, со мной ничего не произошло. По крайней мере, сторонний наблюдатель прошел бы мимо равнодушной походкой, ничего не отметив в блокноте. Но это был день падения Мира для меня. Что-то случилось... Накатило волной.
Опадали листья с дубов и кленов - большие, желто-зелено-яркие, нереальные в законченности и новизне. Каплями дождя опадало к земле бесцельное, мутное небо. Оно не знало, к чему длится этот день. Зачем он влачит столь жалкое существование и так долго не кончается ночью. Казалось, что вечер начался еще утром, когда прохожие, склонив озабоченные головы, спешили на службу. Да не дошли, заблудились в туманном круговороте. И окна в их невысвеченных конторах подернулись бельмом блеклости и неутоленного ожидания.
Два мира смотрели мне в лицо. Один был чужд всему человеческому и создан людьми для собственного, будничного время препровождения. Другой, зовущий надеждами в даль, не был реален. Так как НИКОГДА мы не сможем смириться с его сосуществованием.
А одинокие капли плодили одинокие пузыри на лужах, и дождь не решался закончиться. И все вокруг кончалось и не могло закончиться. И я подумал - куда течет время, и что стоит за столь обычным словом из пяти букв?
Вот секунда, нет, эта уже другая. Чем они различаются друг от друга? Что вмещает в себя тот неумолимо пролетевший миг, из которого состоит вечность? Когда и зачем время вошло в меня, и будет ли больно, когда оно уйдет?
И тут я окончательно понял, что обязательно умру, и время покинет меня. В единый миг став чуждым и холодно колким, оно безжалостно бросит бессильное тело в водоворот неизведанной глубины. Смерть представилась бездонной, темной ямой, в которую можно падать до бесконечности.
Я испугался. Испугался за свое вдруг обретенное эго, и понял, что существую, и мир мой не вечен. Я стал тем, кем остаюсь до сих пор.
1.
Стоял теплый, весенний вечер. Мы - лбы-переростки от скуки резались в мослы. На сгущающиеся сумерки всем плевать, а уроки попозже. Надвигаются праздники, за ними и лето. Весна не осень. Она несет ощущение движения. Как приятен воздух ее. Можно снять пиджак и идти в одной рубашке. Свежий ветер еще холодит грудь, но спину греют жаркие лучи солнца. Все меняется, все растет.
Вдруг разом в одну из еще редких теплых ночей город становится чуть зеленым. Слегка проклюнувшиеся листья похожи на рассеянный туман. Они пока нереальны. Зелень робка, непостоянна, она скромно надеется на благополучный исход событий. Ее нежная, светлая нерешительность по-особому трогает за душу.
Скоро плодовые деревья станут бело-розовыми. Мягкая волна запахов затопит город. Она достанет и нас, обитателей унылых четырехэтажных коробок. Впрочем, нет, дом наш, заплетенный сплошной сетью дикого винограда, всегда был чем-то особенным. Немой участник и свидетель важнейших событий твоей жизни поневоле становиться живым.
Но день кончился, и на улице зажгли фонари. Там, где их не было, окончательно стемнело, и я подумывал, куда податься. На праздники, давали немного денег, и их можно потратить в свое удовольствие. Кто-то подкапливал на вино по рубль две, кто-то покуривал, и я в том числе. И еще нравилась музыка, но кассеты, слава Богу, иногда покупали родители.
Покуривал я почти официально. После того, как отец пару раз забирал меня из милиции за выпивку по подъездам и прочее, родители редко вмешивались в мои детские дела. И поэтому, когда двое пацанов из нашего двора предложили поехать на Капчагай отдохнуть, решение было принято незамедлительно и без учета мнения семьи.
Не знаю, почему они подошли именно ко мне. С одним из них, отношения сложились более-менее приятельские - мы вместе носились с мячом по двору. Со вторым куда как сложнее.
Олег мастер разного рода похождений по подвалам, закрытым углам и чердакам. Я сопровождал его не однажды. Но он вкрутую помешан на приключениях такого рода. Ближе к этим событиям мы с ним пару раз жестоко, без причины подрались. Тогда радостный гомон - аккомпанемент наших сотоварищей заполнял вытоптанный пятак поля. Подзуживали старшие, гладиаторам нужен цирк. Из обоих сражений я вышел сухим из воды, а он с синяками и обидами.
И все же, он выбрал именно меня. Узнав тех, кто стоял за его плечами во время вербовки, я говорю - ничего удивительного. Ему так и сказали - маменькиных сынков не брать. А Олег? Он стал другим, и ребячьи обиды не имели никакого значения.
Мне доверительно сообщили, что едем с секцией скалолазов, но это так, для отвода родителей. Отдохнем - класс. Да и мужики неплохие, без нудности. Собираемся в два часа на автовокзале, под башней с ходиками на кумполе. Посоветовали взять рюкзак, пару одеял и чегой-нибудь вкусненького дня на три, а лучше на четыре. Я так и сказал опешившим от неожиданности родителям.
Они не отказали, но и отпускали без всякой охоты. В секциях я занимался и раньше. Первым опытом было плавание, и тянулось оно довольно долго - года три. Затем пришло время бокса, которое закончилось забавным поединком толстого и тонкого. У тонкого были длинные руки и он нокаутировал меня в глаз.
Так все и осталось, правый глаз видел хуже чем левый, а бокс продолжался без меня. Позже приключился роман с борьбой, но длился он с перерывами, быстрой сменой тренеров и секций. Тренеры находили меня перспективным, как и остальных толстых мальчишек. Вот сало в мышцы перекачаем, такой парень получится, настырный и с головой, - говорили тренера.
Нудноватые ребята с определенной целью что есть мочи лупили груши, вели бой с тенью или подбрасывали человекоподобные тюфяки. Они стремились не оказаться обиженными, а я таковым себя не ощущал. Их целеустремленность в битве друг с другом не завораживала, а наводила зеленую скуку. Видеть Спартака в начале его карьеры не всегда интересное занятие. Да и кто ж из них вырастет в Спартака? Забавная, вечно лающая друг на друга стая, очерченная перебитыми носами и ушами в форме вареников.
А мы ходили в горы теплой компанией из нашего класса. Заправляла Ольга - пионервожатая. Маленькая росточком (мы перепрыгнули ее в этом очень скоро), она стремилась сделать из нас что-то, ведомое одной ей.
Рано утром, в очередное воскресенье, мы выходили с котомками из дому и когда удачно, когда не очень, пытались загрузиться в автобус, едущий в горы. По прибытии, мы обследовали очередное ущелье, доходя пешочком до самых высот, хватали очередную порцию пьянящего горного воздуха, холодную воду родников, и делали долгий привал. Там, наверху, начиналось пиршество. Компания опорожняла котомки на общий стол и проявляла завидный аппетит. Веселились не то что в школе. Ольга нас не стесняла. Кричали, орали, бесились до потери пульса. А потом домой, вниз. Для начала бегом, а в конце - еле волоча избитые ноги.
Однажды осенью, когда трава высохла, оставив хрупкую, почти невесомую подушку нежити по склонам гор, мы с другом Серегой приотстали от однокашников. Решили забраться вверх по мелкой осыпи к скале и покарабкаться.
Скала была белая и шершавая, сплошь покрытая сухим, пыльным мхом. Сергей испугался, а я полез наискосок. Склон круто ушел вниз, обнажив каменный отвес и оставил меня наедине с высотой. Я стушевался и не знал, что делать дальше.
Как-то особенно остро пахло полынью и иной горечью. Ноги ползли вниз сами, руки потели и разжимались. Я испугался и прыгнул. Очень быстро меня встретила мягкая осыпь и обидные колючки. Исполосовался как Винни Пух, от удара жутью болели суставы, но через пять минут мы с Серегой благополучно присоединились к остальным. Правда в каком виде!? Всю дорогу домой Сергей смотрел на меня с укоризной и усердной крутил пальцем у виска в знак моего полного идиотизма. Но Ольга ничего не сказала.
А еще наша школа занималась геологией. Академия наук проводила детскую экспедицию на Курдай, и два параллельных класса попали на мероприятие республиканского масштаба.
Нас увезли за двести километров от родного дома и бросили вместе с преподавателями географии посреди сухих жарких предгорий Кунгей-Алато. Базовый лагерь разбивали взрослые геологи. Они каждую мелочь предусмотрели - и палатки, и быт. Рядом с лагерем текла мелкая теплая речушка, по берегу притулились искореженные долгим временем ивы.
Мы перегородили ее мутные, мелковатые воды, отрыли котлован и купались до умопомрачения. В свободное от занятия время молодые геолухи учились варить макароны и прочее, разводить костер, принимать радости походной жизни.
Народец пообтрепался и накуролесился вволю. Я нашел маленький полудрагоценный камень гранат, да и потерял его по простоте. Одновременно с добычей драгоценных камней начиналась золотая лихорадка. Тесная трехголовая компания из параллельного "А" класса упорно намывала халькопирит в россыпи, как металл, исключительно похожий на золото. Кто-то раскопал нечто, напоминающее серебро. В свою очередь наш тройственный союз с Серегой и Ник-Дилом отправился в разведку на скалы.
Я сдуру надыбал стенку, которую не могли пройти прочие слаборазвитые. Отваги хватало с лихвой, и приступ стены был неминуем. Немногие столпившиеся в отдалении зрители видели, как я с нее летанул. Сам помню скорчившихся внизу подельников. Видно никто из них не хотел стать подушкой, на которую так необходимо приземлиться.
Вторичный удар о грешную землю получился не слабый. Легкие намертво стянул огненный обруч, и я никак не мог расширить пространство груди. Сбежались сотоварищи, даже наша училка успела подтянуться к месту происшествия, а все никак.
Глаза лезли из орбит. Надвигалась жуткая, кромешная темнота, когда неожиданно отпустило. Опьяняюще сладкий, подкрашенный сыростью речки воздух ворвался в мое слипшиеся нутро. Говорят, я немного заматерился, но училка не ругалась, а лепетала что-то про запрещенного Господа.
Таким крайне нелепым образом я стал известен всем компаниям других школ, а синяк, добавочно поставленный Ник-Дилом, сделал мой побитый колорит практически неповторимым.
Синяк тот вышел в деле тривиальном, почти бытовом. Серега смастерил лук, здоровый и тугой как у Робин-Гуда. Стрелы у него получились явно нешуточные, наверное, сантиметр в диаметре. Тут нас есть позвали - кашу рисовую на молоке.
Не знаю, как лук оказался в руках этого идиота? Направил его на меня, натянул что есть мочи. Сиди, не двигайся - говорит. Я не сдвинулся, только ложка из рук выпала. Он этой дубиной прямо под глаз угодил. А если б дернулся? Тут я не матерился, а замолчал в тряпочку и ушел подальше.
Потом еще много чего произошло. И на ослах катались, и заброшенные урановые рудники осматривали, и между собой ссорились, и с девчонками, но так, общим фоном. Это уже не экспедиция, а сложности детства и прочее.
2.
Шествуем по улицам, дополна запруженным весенним Зеленым базаром. Снуют покупатели, призывно, деланно ласково вещают продавцы. Пахнет шашлыками, чебуреками, первой волной зелени с типовых прилавков.
Гомон шапкой повис в и без того плотном воздухе. Кто-то торопится и судорожно глотает подозрительные пирожки. Кто-то лениво дожевывает кусочки ароматного, пропитанного саксаульным дымом бараньего мяса, запивая пивом или газировкой. И над торговым действом, сверху, еще выше парят задиристые трели грамзаписи. А то еще шоколадом дохнет с недалекой кондитерской фабрики. Тут такое споешь.
Солнце слепит вовсю. Я топаю вниз к автовокзалу широким шагом с прихлопыванием подошвами ботинок об асфальт. Мы спешим, автобусы не любят опоздавших.
Непривычно шагать под рюкзаком. Задеваешь прохожих заплечным горбиком, они оборачиваются. Успеваю скользить взглядом по непрерывным рядам стеклянных киосков. Что только здесь не продают и не покупают. А еще чинят сапоги, часы, гравируют и паяют вполне недорого.
Мы прошли базар и это его не государственные останки. Здесь много цыган, чеченцев, ингушей и прочих подобных. Стоят возле национальной гордости - вазов-шестерок и в очередной раз смахивают пыль с шоколадно-лакированных боков. Их мир - купля-продажа, а мы так - атрибутика, чудаки без денег. Купил пачку 'Стюардессы', пригодится на природе.
Вот и автовокзал. Отсюда отъезжают продавцы - огородники после многотрудного торгового дня. Сутолока еще та. Когда-то здание Автовокзала было белым, но сейчас... Теперь от дождей ему достались водяные орнаменты желтого и серого цвета а-ля Восток. Местами покрытие пообсыпалось, обнажив черный, пузырящийся на солнце гудрон.
Мы двинулись не к главному входу, а чуть правее, к высокой стелле - часам. Она сделана из литого бетона, украшенного штукатуркой в наплыв. С ее ближней стороны коротала ожидание смехом и разговорами небольшая компания из парней, девушек и даже мужчин.
- Новички? - утвердительно спросил у Олега невысокий, но плотный светловолосый детина.
Его лицо светилось уверенностью, даже самодовольством, но оставалось открытым и веселым. Он щурился, как все близорукие, не носящие очков. Но и это его нисколько не смущало.
- Так, колбасу взяли? - балагурил венценосно-напыщенный мужичек, - ну вот, опять никто. Я этому Никто памятник скоро поставлю. С колбасой каждый раз только он. А зовут меня Володя. И я ваш тренер. Так что слушать - прямо сюда. Поняли?
Я понял, но особой радости не испытал. Я же отдыхать еду. Да пошли вы все. Но странно, до чего они яркие, веселые. Что-то общее и правильное связывает их. Наполняет им одним ведомым значением. Предвкушением чего-то большего, какой-то единой цели.
Кажешься лишним среди улыбок, похлопываний по плечам, радостного оживления при виде вновь прибывших. Стоим с Лосевым в сторонке, потупив в землю глаза, а народ подтягивается кучно, весело.
- Верунья! Какие люди! Фаиночка, заварку взяла? Ну ты молотуля! - не уставая, обволакивающе-счастливо причитает наш "тренер".
И именно тогда захотелось разделить это. Быть небезразличным.
Кого-то ожидали, а он запаздывал. Наконец джентльменское время вышло, с каждого носа собрали по рубль десять, и мы поехали.
В окнах автобуса сквозит прохладный встречный ветер. Красные шторки высунулись в верхние окошечки и полощутся снаружи. Смесь света и тени до слез рябит в глазах. Солнце сквозь листву. Зелень деревьев яркая, сочная. Солнце еще не иссушило ее, а весна не позволила покрыться бледным налетом пыли из-под колес автомобилей. Глаза закрылись сами. Я прикорнул чуток.
Проснулся от жары. Солнечный зайчик давит на руку как из-под увеличительного стекла. Дремота лениво ломит тело. Затекли ноги, отсидел задницу. Пот течет прямо по позвоночнику, липкий, противный. Я потянулся и слегка въехал кулаком в Олега Лосева. Тот не проснулся, только прочмокал что-то во сне.
Автобус несется по черной, раскаленной лаве асфальта. Она перечеркнула надвое бело-желтое, выжженное тело пустыни. Местами из песка, пыли и еще чего-то солнце слепило сияющие чернотой обсидиана оплавленные проплешины.
Травы не осталось. Ее время кончилось с апрелем. Сухие ржаво-зеленые обвертки жизни отделились от тела пустыни и перекати-полем шатались между барханами. Тонким шелестом осыпался сухой песок.
В пологую горку мотор ревел до предела надсадно. Стало еще жарче. Непроходимая, обнявшая мир теплота лезет под одежду, проникает в каждую пору. Почти все пассажиры спят. Азиатская сиеста. Рты открыты. Кое-кто храпит почище мотора. Бисеринки пота, словно гнезда насекомых, притулились на разнообразных лбах и загривках.
Но наш тренер не спит. Замерев на секунду, он смотрит мимо, будто вникуда. Я уже знаю, что его зовут Володя Горбунов. Он настоящий кандидат в мастера спорта по скалалазанию.
Словно уловив из пустоты важную и единственно верную мысль, Володя переключается и с жаром объясняет молодой, симпатичной девушке, куда надо ставить руки и ноги. На скале, конечно. Как это выглядит? Ей лет семнадцать. Заворожено смотрит ему прямо в рот и послушно кивает головой. Забавно. Володя почти смеется, а она почти плачет. Она напряжена. Почему? Я не слышу - мерный, тяжелый гул движения перекрывает звуки голосов.
Но вот переключили скорость. Мы выбрались на бугор. А впереди горизонт вспарывает узкая, быстро растущая, перенасыщенная небом, вязкая голубизна. Словно женщина посреди пустыни. Вода, озеро-море Капчагай. Влага манит ярким, наманикюренным коготком мои губы к себе. Ох как жарко. Я хочу это.
Автобус зашевелился. Хлопают по плечу спящего соседа. Тот подбирает слюни. Приехали. Дорога кружит стальными каемками транспортной развязки. Эстакада.
Посреди пустыни, рядом с обширной чашей влаги, из песка вырос молодой, квадратно-панельный город. Тоже Капчагай. Чахлые, неокрепшие деревца карагача борются с неподатливой на жизнь почвой. А пятиэтажные каменные коробки домов борются с населением за выживание. Человек недавно пришел сюда.
Вот вруны, Капчагай здесь ни при чем. Ну Олег дает. Оказывается, нам еще добираться километров тридцать. Едем к реке Или. Это в сторону Баканаса. Народец разминает конечности, трется около кучи рюкзаков. Здоровые такие кули, зеленые, удобные называются Абалаковские.
Длинноногий, худой парень лет двадцати пяти Сергей Квашнин идет в местную забегаловку за лепешками и лимонадом. Его горло прикрыто налетом черной, густой щетины. Внимательные глаза под низко посаженными, кустистыми бровями бдят новичков. Тоже командир.
Дороговато, но хочется и того, и другого. Съестного и влаги, побольше, побольше! А буфет похож на помойку. Здесь цедят пиво из засиженных мухами кружек. Небритые мужики цепляют презрительными взглядами. Мы - дураки под рюкзаками.
Песок раскален так, что прожигает сквозь кеды и носки. Ноги по щиколотку уходят в дышащую жаром, белую массу. За борт обуви набиваются сухие колючки. Они мелкие и острые словно рыболовные крючки. Приходится останавливаться и отсекать наживку пальцами. Пренеприятно волочить ноги за собственной тушей.
Шлепаем в сторону заправки. Недалеко, метров пятьсот-шестьсот от местного автовокзала. Дальше будет хуже! - радостно, наперебой сообщают важные старички. Похоже, ребята тащатся от того, что будет погано. А я не очень. Дорогу, говорят, продолжим автостопом. Незнакомо. Я так еще не ездил. И какой дурак возьмет нас за просто так?
Замазанными пальцами водители теребят путевки и комкают талоны на бензин. Вечно спешащие, они отрицательно мотают головой в сторону надоедливых просителей. С отъездом проблемы, но обстоятельства нисколько не смущают моих спутников. Они задорно снуют между машинами, разыскивая сочувствующих.
Наши девушки с рюкзаками сидят под навесом мастерской по ремонту покрышек. Мужская компания зовет их тетками. Подумаешь, бабушки какие, по шестнадцать и чуть более лет. Но так их величать и придется, из всех не выпадешь.
Несмотря на то, что мы подпрыгиваем, а они сидят, тетки уезжают первыми. Их берет на борт новенький фургон-головастик. Но мужики тоже не промах. Бегу с рюкзаком наперегонки и с маху прыжком вваливаюсь в пустой кузов грузового ЗИЛа.
Ветер отчаянно треплет волосы, щурит глаза. Но в кузове удобнее, чем в автобусных креслах. Уселись мягко, не жарко к тому же. Проезжаем Капчагайскую ГЭС. С моста через реку Или хорошо видно серое, строгое здание. Тут из моря рождается река да и вертит турбины.
Машина гудит на новом подъеме. Поворот черной ленты в сторону Баканаса. Вот уже и не видно нашего рукотворного моря. Еще подъем. Я впитываю кожей восхитительное зрелище. Аж мурашки.
Над жарким маревом уходящей за горизонт пустыни перегретыми потоками от земли к небу колышется воздух, делая сущее нереальным. Там, в заоблачной бирюзе, медленно плывут белоснежные, гигантские конуса гор Заилийского Алатау.
Будто айсберги, решившие пересечь пустыню вереницей пространства, вершины тянутся по задворкам горизонта. Только что я был там, у подножия горного храма. И спустя миг жизни я здесь - в другом, оторванном от прошлого жарком, пологом мире.
Забарабанили ладонями по гулкому железу кабины нетерпеливые. Тетки стоят у обочины, улыбаются и призывно машут руками. Вокруг них ровная как стол, выжженная зноем желтая равнина. Горьковатый запах перекати-поля, горячей, пыльной земли, смешанный с чуть слышным привкусом плавящегося асфальта. Машина тронулась, легко покатилась по пологой нитке дороги. Вот она уже лишь черная точка в мягком, колышущемся мареве далека.
- Вон, видишь Кер-Булак, - говорит Маликов, разворачивая мой взгляд направо, - случай один потеряешься, так топай на него. Может, выживешь, - наверное шутит.
Маленький магазинчик, слепленный из стекла и серых бетонных панелей. На покрытой битумом крыше труба метра два высотой, да полукругом стоящая вывеска из пляшущих букв. Немного скошенного забора, строительный мусор, больше ничего. Карточно-опереточное жилстроение на фоне бескрайнего, пустынного горизонта.
- А сейчас куда?
- Видишь, налево от дороги линия высоковольтных опор? Между пятой и шестой.
- Чего-чего ?
- Правим между пятой и шестой, от первой левой видимой.
Мы раздеваемся до плавок и двигаем между пятой и шестой. Жар уже спал. Огромный, кроваво- красный диск солнца колышется прямо по курсу, в такт противовесу рюкзаков. Ноги холодит свежий, чуть слышный ветерок.
Оглядываюсь. Домик с радугой из букв то скрывается, то появляется как последний ориентир возвращения. Тонкие спицы опор растут почти неощутимо. Все время кажется, что они ближе, чем на самом деле. Но идти довольно приятно. Ровно, монотонно, без особого напряжения ноги размеряют пространство шагами, и оно меняется.
Пустыня похожа на море с застывшими, пологими буграми исполинских волн. Слева направо ползет солнце, и тени вкрадчиво нарастают на барханы. Мы проходим между пятой и шестой опорой, давно устав ждать столь торжественного момента. Телепаемся мимо остатков кошары - жалкого жилья для баранов и шлепаем, шлепаем ступнями о непрекращающийся путь.
Оказывается, мы шагаем слишком бодро для моего хлипкого тела, и я давно устал. Рюкзак оттянул, стер плечи и немилосердно лупит под зад. Даже хребет болит. А затекшие, непривычные к ходьбе ноги пора менять на костыли.
Мне говорят - не ной. Они вспоминают свой поход сюда на восьмое марта. Тогда на земле лежал снег, а под ним по щиколотку ледяной воды. Здесь вода? Я не верю. Здесь не бывает воды. А они вспоминают, как было плохо, и им весело.
- Помнишь, как ты провалился в речку под снегом по самые..., - говорит один и смеется.
- Помню, - говорит другой и улыбается в ответ.
Нас догоняют опоздавшие на автобус. Это Гриша. Годов ему к тридцати, и ведет себя дядя достаточно независимо. Они с женой утверждают, что мы выбрали неправильное направление и идут чуть в стороне от прочей компании.
Споры о правильном направлении, самой близкой дороге не прекращаются ни на минуту. У каждого личные ориентиры, а может, их и нет вовсе. Я вот не ощущаю. Наши ноги не нуждаются в специальной колее. Дорог великое множество. Вытянувшись в линейку, мы шагаем каждый своей. Здесь важно лишь направление. А впереди блюдцем маячит пупырь со срезанной макушкой. Идем на него. Это с непререкаемым авторитетом решает тренер Володя.
Выбираемся на очередной, пологий бугор. Природа разом щедрится на краски. Равнина обрывается, распахнутая вниз крутым каменистым спуском. Там в тенистом, огромном провале, призывно блестя голубизной, тянется река Или.
Она совершенно спокойна в медленном, неспешном движении. Ее изгибы уходят в немыслимую даль, теряются за горизонтом. Ее окаймляют зеленые чащи кустарника, травы, да редкие скопления небольших деревьев. Внизу много скал. Они причудливы, закруглены фигурами и фигурками великанов из сказок, неведомых духов прошлого.
Ноги идут сами, смешно зависая в воздухе. Появляется тропа. Она усеяна плоской галькой, наступив на которую, легко прокатиться в тартарары. Иногда бредем по мелкой осыпи, а та двигается вместе с нами и шипит будто гадюка. Под конец лезем прямо по скалам. Они похожи на стертые в веках ступени, но, слава Богу, пологи и не так велики.
Над нами, новичками, смеются, показывают как ставить ноги, чтобы они не ползли. Но это не трогает меня. Мы почти у цели, и наконец-то можно отдохнуть. Но оказывается, заботы только начинаются. Ставим палатки, натягиваем и разглаживаем их непокорные бока. Буду жить в палатке с двумя Олегами. Нами, новичками, командует кто попало - "принеси, подай, унеси".
- Продукты в холодильник, - указывают мне на обычную глубокую яму под камнем.
- А не стибрят ?
- Да кто тут...?!
Непривычно.
Приятная пора - сумерки. Они здесь долгие, не то что в предгорьях. Там раз и закончились. А тут от захода солнца до темноты порядочный промежуток времени. Здорово шастать в прозрачно чистом и теплом воздухе. Он обволакивает, обнимает тело. Ох как не хочется чего-нибудь надевать. Скорей бы смыть с себя пот.
- Кто за водой? - спрашивает Володя.
Конечно я, кто же еще? Новички. Мы собираем котелки и с двумя Олегами двигаемся к реке. Остальные мужики заняты работой. Никто не сидит на месте. Походники развивают кипучую деятельность по обустройству территории. Мужики правят стол, сложенный из каменных плит такой величины, что сами строители смотрятся пигмеями.
Почти стемнело. Место, где находится наша стоянка, называют Гавань. Похоже. Слева скала огромная, величавая - называется Броненосец.
- Основной массив со стороны реки, но мы будем лазать в Гавани, - важно сообщает Маликов, - по Основному старички лазают.
Олег в секции целых два месяца, и я смотрю на него с уважением. Остальные сотоварищи еще круче - осенний набор прошлого года. Юра Горбунов - младший брат тренера, быстрый хваткий, говорливый. А вот Гриша вообще особый. Он КМС так же, как и Володя. А мы? Мы б/р - как есть безразрядники и новички к тому же.
В сумерках река блестит белым. В ней отражается светлая полоска западного неба. У берега свежо и насыщенно пахнет речным илом, мокрой зеленью. На той стороне мерцают огни костров.
- Рыбаки и матрасники, - так же весомо и чинно поясняет Олег, - нажрутся и в воду лезут. Тонут, как коты.
Хорошо слышно голоса с того берега. Кажется, рукой подать. Правда, слов не разобрать. Звук свободно скользит по гребешкам мелкой ряби, но быстро теряет смысл в отражении от еле видимых, темных скал.
Я захожу по колени в теплую воду. Объемно зудит мошка. Слава Богу, пока никто не кусается. Умываюсь - купаться по ночи прохладно. Затем аккуратно набираю полные бачки, стараясь не вымазаться в жирной саже их стенок.
Компания удобно устроилась за каменным столом. Чай готов. А принесенная вода для мытья посуды. Нам достаются незавидные места.
- Кто не успел, тот опоздал, - утверждает Володя.
Это закон, с которым мне придется в начале активно мириться, а затем так же активно пропагандировать и применять.
Чего-чего, а аппетиту сейчас не занимать. Но почему-то мы болтаем как заведенные. Нити разговора сплетаются вокруг тренера. Он сыплет историями из личной и не личной жизни, поговорками свежайшего производства. При этом бравый наставник успевает первым дотянуться умелой и быстрой ложкой до каждой баночки со вкусненьким домашним угощением.
В конце концов темы скатываются на скалы. Зацеп, карман, кулуар - слова режут уши, не наполняя мозг смыслом. Увлеченность скалолазанием захватывает компанию. Мельнично размахивает руками высокий и нескладный как Дон Кихот Квашнин. Перебивает других Горбунов-младший. И тетки в карман за словом не лезут.
Шумный говор перемежают раскаты смеха. Юмора здесь - на полные двести процентов. Я пока понимаю лишь в общем. Кого-то ругают, кого-то потчуют, а над прочими слегка насмехаются, сравнивая с такими вещами, как матрасы и чайники.
Распорядок следующего дня таков: под руководством Мархлевского мы будем тренироваться на беговухе. Он старше меня года на два. Почти старик и большой человек для новичков. Второй после тренера. А говорят, что я неплохо бегаю, завтра посмотрим.
Володя взял гитару и запел громко и весело. За его спиной, в отблесках костра - ночь. Она обрывает пространство, делает непроницаемым. Тренер щурится. Поет, уходя в себя. Я думал, так только в кино. Я не знал, что в нашем мире существуют такие песни. Простые и сложные одновременно. Обо всем и ни о чем. О людях, горах, друзьях и вообще...
У Мархлевского мягкий и душевный баритон. Он доверяет нам самое - самое. Черные цыганские кудри наползают ему на лоб, глаза в задумчивости. Я совершенно не привык к полной открытости, без страха. Это завораживает. Другие подпевают. Даже Маликов, а я не знаю ни одной песни. Обидно...
Блики от света костра выхватывают лица. Они разные, но нет в них злости, позы. Они здесь такие, какие есть. Какие есть на самом деле. И это удивительнее всего.
Утро непривычно раннее. Кто-то стукнул по рыжему тенту палатки.
- Подъем!
Я потянулся и вылез наружу, ежась от накатившей свежести. Сон слетел с легкостью паутинки. Прямо передо мной метрах в ста, огромная, серая, мшистая вертикальная стена. Мы меж двух длинных скальных гряд. Они расходятся вниз, открывая выход к реке. Далеко и плавно.
- Витюля! С новичками бегом до шхельды. Разминка и обратно, - командует тренер.
Бронзовое от загара лицо Витюли в следах оспин. Он сложен как греческий атлет и довольно немногословен. Короткая стрижка, жидкие волосы, мощный, уверенный в силе торс борца. Более прочего, ему подходит неторопливость и основательность. И зарядка для него почти священнодействие.
Остальные старики вместо разминки пошли вешать трассы. Они обмотались барахлом как домовитые ежики. Чумазые дежурные деловито копошатся у костра. Солнце еще не встало. На небе ни облачка. Представляю, как здесь жарко днем.
Бежим. Дышим. И работаем ногами. Ну сейчас я им задам. Чуть побыстрее. Поравнялся с Витюлей. Поиграем в догонялки. Остальные отстали. Вдоль реки тянется скала. Не то что в Гавани. Страшная с мощными, вертикальными стенами.
- Все, хватит! - кричит запыхавшийся начальник. Я останавливаюсь и заворожено смотрю вверх. Стены скал темно-коричневого цвета, будто запекшаяся на жарком солнце кровь. Суровые в утренней тени, они недоступно крутые и гладкие, отполированные ветром до совершенства. Огромные вертикальные складки - строгие, величавые.
Только черные точки галок и ворон на полках, белые подтеки птичьего помета да треугольнички, нарисованные кем-то и зачем-то. Так высоко, что захватывает дух.
Активно трясем руками и ногами. Вертим башкой, задираем ноги повыше. Разминка называется. Затем идем к речке. У старичков полотенце на шее. Опыт есть. Витюля даже искупался. Его оханье и фырканье длинно несется над рекой. Вода прохладная и чистая как стеклышко. Я все одно не полез.
В лагере на столе долгожданный завтрак. Мы теперь не последние. Мужики с трасс приходят гораздо позже, но их терпеливо дожидаются у стола (заранее вооружившись ложками).
Завтрак съедается в три минуты. Народ поторапливается на скалы. Володя распределяет маршруты, разбивает на группы и двойки. Опять незнакомые слова - Бастион, Серп, Енбек, Город ...
Нам в Гавань. Будем тренироваться у самой стоянки. Старший - Мархлевский Александр. В Гавани скалы более пологие. Крутых мест почти нет, взгляд мягко скользит по округлым выпуклостям и впуклостям. Это для новичков - бегать по беговухе, как на разминке по их словам.
Боже мой, они меня опять накололи. И это называют беговухой? В целом щель довольно пологая, не то что у реки. Но вверху - там просто вертикально. Низ я прошел почти пешком. Первые три метра - бегом для приличия. Саня показал нам маршрут снизу до верху, легко и даже очень. А у меня...
Для начала я поломал ноготь. Не то чтобы он вырос очень длинный. Я внимательно посмотрел вниз на страховщиков, держащих веревку хором, словно волжские бурлаки. И это меня не убедило. Я очень живо представил, как загрохочу вниз до их маленьких, слишком маленьких фигурок.
Этаж седьмой, наверное. Кошмар. Пальцы вдавились в камень сами собой. Но отступать было некуда. Вниз еще хуже, да и не пускала страховка. В ход пошло все - колени, локти, пузо. Я не цеплялся за скалу разве что зубами.
- Не смотри вниз! - кричал Саня.
- Что!? - судорожно вопрошал я, уставившись на страховщиков.
- Ноги ставь! - подсказывали уверенные в своих силах и очень серьезные бурлаки.
Но кеды не держали совершенно.
Последние два метра до карабина были вертикальны и ужасны. Я висел на руках и скреб ногами в тщетных поисках опор. Карабин помню. Как спускали - не твердо. Давила страховочная обвязка и пояс на желудок, а еще больше - дрожь и апатия. Туго выдавали веревку, я задыхался.
Я пытался держаться за скалу отключенными в боль руками. Они вздулись невесть откуда появившимися буграми мышц и не слушались, хоть убей. Снизу орали не умолкая. Как не надорвали пупки? Оказывается, ставить ноги на колени в местной компании считается неприличным. У меня не то что колени, каждая часть тела в ссадинах. Будто наждачкой прочистили.
- Вот так. Берешь зацепы руками и ноги ставишь на носки, - объяснял Саня.
- Вот так, - с жаром повторял Лосев, не подозревая худшего впереди.
Но полез сам и не добрался до страховочного карабина. Я был так доволен, что перебивал криками старших сотоварищей.
До прихода к власти жары мне пришлось пролезть еще раз, и этого оказалось откровенно достаточно. Хотя во второй раз лезлось значительно менее страшно и существенно лучше. Если немного стоять на ногах, а не лежать на пузе, двигаться вверх проще и естественней.
За нашу мелкотравчатую компанию лазил начальник Александр, а мы втроем, в рукавицах держались за страховочную веревку, словно братья близнецы. По технике безопасности - как полагается. Особенно интересно, что лазал Саня в обыкновенных азиатских калошах. Черных, остроносых, какие носят старые казашки. Говорят, что галоши - самая удобная обувь на скале. Придется покупать.
Потом носили камни и стелили дорожки, придавая лагерю праздничный вид. Завтра первое мая, будет парад и прочие торжества. После обеда и довольно продолжительного отдыха старики опять подались на ту сторону Броненосца. Их ждут река и крутые стены. Нам с нашими хилыми пупками там делать нечего.
Мы, сердечные лазали траверсом. Это когда не вертикально, а вдоль скалы и по самому низу. Мархлевский ушел к старикам, а мы остались на попечении Маликова. Он имеет черные, слегка потертые калоши и красную спартаковскую майку - есть чему поучиться и что потрогать.
Кусок траверса, который предстояло выучить - прямо под беговухой. Я помню его с закрытыми глазами: левой рукой за балду горизонтально, правой чуть ниже. Потом спускаешься по отрицательному углу почти донизу. Обнимаешь выщербленное ветром, колкое ребро обеими руками, и тут самое сложное. Надо качнуться телом вправо и четко взять откид для трех пальцев. При этом желательно удержаться ногами на скале, а не слететь на землю. И далее...
Ну в общем получалось как в первый раз. То есть ничего не получалось совершенно. Мы устали до изнеможения, но траверса никто не пролез, в том числе и Маликов. Он ведь тоже из новичков, хоть и пришел на месяц или два раньше.
Когда наупирались окончательно, пошли на другую сторону, смотреть на старичков. Там пекло настоящее, скалы плавятся на солнце . Под маршрутом, около анкерного столбика с кольцом для страховочной веревки, сидит Горбунов старший и орет что есть мочи:
- Ногу вправо! Еще правее!
- Да не туда! Корова. Руку выше! Еще выше, в откид...
А наверху, на высоте двенадцатиэтажного дома, кто-то из теток упрямо шевелит конечностями и слушается начальственных указаний. Как паучок на потолке, веревочкой привязанный.
Причем, подсказывали друг другу все, и каждый громче, чем предыдущий. Мне это дело так понравилось, что за излишнюю в нем активность тетки посоветовали заткнуться напрочь. Я обиделся - хотел же как лучше? Но предложили пролезть стенку самому, а потом давать ценные указания. Да я двумя руками 'ЗА!', но не пускали же.
После ужина досыта наглотались терпкого, круто заваренного чая с сахаром. Вечер растворился в ночи последней вспышкой зарницы на западе. Отходишь от костра метров на сто, - и он будто зажженная в темноте маленькая, одинокая спичка. А мы вдвоем с Лосевым решили смыться и покурить.
Ночь здесь удивительна. Звезд мириады и они так близки, что кажется, видишь тень на земле от собственного тела. Вот где по-настоящему Млечный путь. Он действительно молочный и ничего не прибавишь. В горах небо глубже, здесь ласковей. Оно не холодит, притягивает взгляд и само тело в непомерную, растворенную объемность.
Огромные камни - истуканы окружают пространство котловины бесконечной вереницей. Невдалеке беззвучно блестит серебристая река. Мы сидим на вобравших дневное тепло огромных валуганах и курим. Сигареты затхлые, невкусные. Не дымили два дня, отвыкли от табака.
Опасаемся ядовитых насекомых. Наслушались о фалангах и скорпионах. Сами пока не видели, но и так не приятно. Дружно, хотя и неожиданно для себя, решаем бросить курить. Это последние - и скомканная пачка летит в безвестность.
Мы уже полностью отданы новому миру, а в нем не курит никто. Мы хотим быть стариками. Мы желаем лазать как они и даже лучше. Нам нужны спортивные разряды и место среди их мужества и силы. Мир рисует новые, яркие картинки, творя невесть что с моим воображением. Я мечтаю о новых маршрутах.
Украдкой, пристыженно возвращаемся в лагерь. В нем нет места для слабости или лжи. У полупотухшего костра Володя без устали продолжает объяснять кому-то из стариков, как тот должен пройти стенку. Обязательно пройти! Он неистощим в своем увлечении.
Но нам уже все равно. И пусть острые камешки впиваются в бока, продавливая тонкий спальник. Пусть комар назойливо гудит под носом с явно агрессивными намерениями. Пусть кто-то неопознанный, маленький, но опасный забрался в запретную теплоту моего спальника и мелко копошится насекомыми ножками.
Мне плевать. Я устал до такой степени... Я видел в этот день столько, что видеть его более не могу.
Сегодня великий день - праздник Первого мая. Нас, словно уток к столу, фаршируют ожиданием прямо с утра.
- Готовы? - спрашивает сияющая Татьяна.
- К чему ?
- А увидишь, - и они смеются с хохотушкой Веруньей в кулаки. Смех комкает их лица, обещанием торжества сияют глаза. А мне неуютно.
Я не заметил, что вчера вечером к нашей спартаковской компании присоединилась куча народу. Окружающее пространство утыкано палатками разнообразной формы и наружности. Желтые, красные, синие - они будто разноцветные грибы повылазили вокруг нашего лагеря.
Прямо напротив и ниже по склону метров на триста расположился 'Локомотив'. Выше, там, где кончается Гавань, проявились сине-белые цвета флага 'Буревестника'. Ближе к реке, рядом с огромным плоским каменюкой, кто-то, особо не стесняясь, написал 'Енбек' на боку личной палатки. Да кого тут только нет. Человек триста - четыреста, не меньше.
Спортсмены и матрасники копошатся будто вши в муравейнике. У каждого лагеря собственный дымок, а то и два. Стоят машины, мотоциклы, автобусы, грузовички. Выгружают снаряжение, продукты. Шастают в трусах и коротеньких трико, гоношатся, подпрыгивают.
Я смотрю дисциплины в 'Спартаке' побольше, чем у большинства. Вон мужики стоят и курят, не скрываясь. А что мне до них? Я теперь спартаковец. С утра мне и остальным новичкам выдали личные обвязки. Сияющие чайники щеголяют в новой символике : "Спартак скалолаз". Я горд необычайно и не снимаю ремешков с торжественного момента получения.
Был праздничный завтрак - с тортиком соответственно. Граждане остались основательно довольны. Даже брюзга Маликов. Сейчас собираемся на парад. Говорят, ожидается грандиозное представление. Нас сбивают в кучу и распределяют на тройственные связки. В них мы прицеплены друг к другу, а прежде всего к старичкам веревками для пущей безопасности.
Новичкам тем, кто пришел только сейчас и вообще в этом году, прикрепляют сзади воздушные шарики. Нас так пометили. Остальные смеются. Со стороны очень весело. Отправляемся делать траверс Броненосца. Несем с собой флаг, где-нибудь повесим.
Полезли на Броненосца с самого его хвоста. Здесь он мал и тонок как древний динозавр. Первые пять метров прошли не напрягаясь, почти пешком. Но вот расстояние до земли такое, что в два счета можно сломать шею, и страховка ощутимо напряглась. Еще через несколько метров настоящая стенка. Вниз круто и далеко. Ноги задрожали, но тут же получаю пинка от более опытных сотоварищей.
- Не трусь! - хищно кричит Квашнин.
Опять граждане ржут лошадьми.
Выхожу за перегиб, там на хребте полого. Неимоверно счастливая толпа лежит кверху пузом и глазеет на обалдевших новичков.
- Ну как? - наперебой спрашивают тетки.
- Нормально, - отвечаю я, стараясь не глазеть по сторонам.
Под нами справа - Лева, слева - наша любимая Беговуха. Вижу широкую скальную полку - окончание вчерашнего маршрута. Внизу копошатся маленькие фигурки. На реке кто-то купается. Видно далеко-далеко. Или берет начало в Китае, и доносит свои воды в Балхаш.
- Не спи, замерзнешь, - сверху дергают веревку, и я подымаюсь еще и еще.
Тропинка, по которой мы шагаем, на краю вертикальной пропасти. Вернее, хуже. Давящая высотой пропасть с обеих сторон, но с одной стороны чуть пониже и покруче.
- Город, - основательно итожит Витюля.
Его лицу чужда и тень страха.
Но я вижу одну нескончаемую, плавную ленту реки. Кажется, она у самых ног, а я балансирую на лезвии бритвы над бездной. Меня за шкурку теребят неунывающие тетки. Слишком выпучил глазки наружу. Это весело.
Двинулись к Серпу и Енбеку. За перегибом скалы веревка медленно ползет через сдвоенные, страховочные карабины на анкерном столбе. Кто-то лазит по трассам и в праздники.
Я наклонился через край и впритык, близко увидел руку и каску. Конечности вместе с их обладателем чудом держались на гладкой вертикальной стене. Пальцы вцепились в крошечные зацепы. Их кончики белые пребелые.
- Куда прешь! - праведно и истошно заорали соплеменники.
Я получил легкую взбучку. И опять подъемы, спуски и подъемы. Внизу Бастион. Здесь крупноблочно, габаритно. Мы над стеной, на массивном выступе козырьке. Он обрывается вниз не стеной, хуже. Под ногами голимая пустота. Край мира.
- Исторический кадр, - балагурит Володя.
Его движения, ужимки опереточно вызывающи, смешливы, резки. Высота, будто пьянящее море. Эта стихия захватывает его полностью.
- Тетки, ко мне, - он по-отечески берет за самостраховки Татьяну и Верунью и вместе с собой пристегивает их к страховочному тросу.
Они боятся, но тренеру наплевать. Он мягко, но аргументировано настаивает, и бравая троица откидывается с отвесного края карниза над бездной. Тетки в притворном испуге мельтешат руками, мило улыбаются остальным...
Трос был - миллиметров двенадцать. В процессе тренировки, срыва на нем повисают два человека. Случаются пиковые нагрузки, рывки. Может в секунду кг сто и потянет. Но его ржавому железу уже тогда настучало лет десять. А их трое, на одном волоске... Я до сих пор боюсь за эту троицу над Бастионом. Она замерла во мне навсегда.
Ноги смешно задираются вверх. Будто сами по себе. Качусь подошвами по мелкой осыпи. И ни капельки не страшно. Нахрапистая уверенность в собственной силе. Внизу лагерь. Накрыт стол. Эх, пообедаем.