Чудный дух детства согревает мне душу всю жизнь. Думаю, с дедом явление это связано...
Дед мой, Никита Семёнов, служил священником в измайловском Покровском соборе, в Москве, в начале 20-го века. Жена его, Ксения, пироги пекла на заказ, и такие у неё они получались вкусные, что их подавали к царскому столу.
И было у Никиты и Ксении четырнадцать детей. Сам дед был человек рослый, голубоглазый, русоволосый, с достаточно большою окладистою бородой. По натуре был он добр, но иногда и строжил кого-то. Дед детей своих в Законе Божьем наставлял, но никто из них по его стопам не пошёл. Как сказал поэт Константин Аксаков:
- В деле веры нет авторитета: нет его для свободы духа...
В Россию в те годы пришёл с запада технический прогресс, а вместе с ним и свободомыслие. Новых веяний Никита наш не любил, но детей нужно было сделать самостоятельными. Все семь сыновей его пожелали учиться в Императорском Московском техническом училище, и он стал работать день и ночь, экономил на всём, но оплатил им обучение. По окончании училища все они стали инженерами и пошли работать на московские заводы. Семь дочерей окончили Высшие женские курсы и, все как одна, стали учительницами.
Завершая обучение, дети Никиты и Ксении заводили свои семьи, и всё было хорошо, но вдруг в Россию и в нашу семью пришла беда. Общаясь с рабочими на заводах, старшие сыновья священника Никиты стали марксистами и приняли участие в декабрьском вооруженном восстании в Москве 1905 года. После подавления восстания все они были арестованы, и, по решению военно-окружного суда, отправлены на каторжные работы в Сибирь.
По решению того же суда Никита и Ксения "за негодное воспитание детей" были высланы из Москвы в Васильсурск...
Городок Васильсурск стоит на реке Волге, у устья Суры - в местах глухих и красивых. Высокий берег Волги изрезан там логами-долинами и потому имеет вид гор. Склоны гор поросли деревами кряжистыми, в низинах стоят корабельные сосны, а на плато вдоль реки Суры - раскидистые дубы. Места те называются Волжской Швейцарией. В пяти-шести километрах от Васильсурска, над рекою Сурой, в ту пору стоял большой и славный мужской Михайло-Архангельский монастырь. Из мест ближних и дальних стекались к нему многочисленные паломники.
В васильсурскую ссылку из Москвы вместе с родителями приехала и их младшая дочь, моя мама - Валентина.
При Советской власти, в 1921 году, Михайло-Архангельский монастырь был закрыт. Часть его монахов была расстреляна тут же, у стен трапезной. Когда на реке Оке началось строительство Горьковского автозавода, комсомольцы штурмом разобрали на кирпичи все внешние стены, и почти все постройки Михайло-Архангельского монастыря. Дольше всего простоял там величавый Благовещенский храм. В нём, как в приходской церкви, и служил мой дед.
В сентябре 1930 года чтобы спасти свой храм от разрушения, священник Никита закрылся в нём. И говорят, что был он там не один. Но Благовещенский храм и с людьми взорвали. Сейчас на том месте лежит куча битого кирпича. Люди кладут на неё цветы...
Бабушка умерла тоже.
Осталась совсем одна, мама стала искать работу. Но так как она была поповной, её никуда не брали. Неизвестно, чем бы это всё кончилось, но вдруг выяснилось, что старшие братья мамы были первыми революционерами. Вот тогда на работу её взяли, в одну из школ города Васильсурска, учителем русского языка и литературы.
Русский язык и литературу мама моя вела блестяще, за что и удостоилась позже звания заслуженного учителя Российской Федерации.
Потом, по линии народного образования, маму перевели в город Козьмодемьянск. Город наш также стоит в очень красивом месте на реке Волге. Есть в нём мощёные в древности камнем улочки и затон, для зимовки речных кораблей. В Козьмодемьянске мама вышла замуж за местного паренька - Парфения, писавшего незатейливые стихи. Папа мой матросом был на буксире и по всей Волге баржи водил. Потом у них родилась я.
Первое, что в жизни я помню - как идём мы с мамой за ручку по тропинке на высоком берегу Волги. У мамы - широкополая шляпа. Вокруг - трава зелёная и цветы. Вверху слепит солнце, и я больше смотрю вниз. А там внизу, над поблескивающей гладью голубой реки, кружатся птицы. И мама меня ласково спрашивает:
- Даша, а где папа наш плывёт?
Я указала пальцем на дымный пароход, и звонко сказала:
- Он там!
Какой я была тогда маленькой! Пяти лет ведь не было. А вот подруга у меня уже была. И какая подруга! Во всём мне под стать.
Как сейчас вижу личико её хорошенькое в дверном проёме. Приоткроет она, бывало, дверь и в нашу горницу, где я в куклы обычно играла, так вот заглянет. Подойдет, встанет рядом и вся выглядит будто солнышко. Уж такая она была милая и красивая, что печали мои сразу же уносились прочь.
Чаще всего приходила она днём, почему-то ненадолго. Подойдёт близко-близко, заглянет своими голубыми глазами в мои глаза, широко-широко улыбнётся и звонко так засмеётся. И она смеялась, и я смеялась. Как хорошо было!
Во всём подружка моя была как я. Вот стоим мы с ней рядышком перед большим зеркалом и в него смотрим. Росточка с ней мы были одинакового, и кудряшки у нас были светлые одинаковые, да и личики очень похожие - курносые. Всё одно к одному. Вот только платья разные...
У подруги платье было белое, как бы вышитое, и поблескивало, как река. У меня наряда такого с блёстками даже в шкафу не было. Платье на мне было серое, в клеточку. Но я подруги моей не завидовала. Потому что её любила...
Всякий раз, когда подружка вот так приходила, сердечко моё трепетало от радости. Я смотрела и смотрела на нее во все глаза. Вот и сейчас в памяти вижу её и не могу отвести глаз. Какая в её улыбке чистота! Какой светлый взгляд! И сколько грации в каждом движении!
А если ко мне днём подружка не приходила, то я сама бежала её искать. Помню, носилась я по нашей улочке взад и вперёд и через щели в дощатых заборах во все дворы заглядывала. Потом бежала на берег реки Волги и с опаскою глядела с обрыва вниз. Нет, ни тут, ни там её не было...
Повторяюсь я, наверное, но глаза у подруги моей глубоки были как небо и чисты как ручьи. От одного её взгляда становилось светло и сладко. А как же чудно она смеялась! И она смеялась, и я смеялась.
Как нежно-нежно мои она куклы качала. И я тоже хотела так качать.
А как же шумно и весело бегали мы по всей горнице: она впереди - я за ней. И потом мы кружились, раскинув руки и заливаясь смехом...
Не припомню, чтобы мы с ней о чём-то говорили. Мы любили друг друга, а любви, как говорят, не нужны слова. Она была мне рада, а я ей.
Один раз, когда мы вот так вот бегали, в нашу комнату вошла мама.
- Даша! Чего ты так носишься и хохочешь? - остановившись, спросила она.
- А как же, мама! Мы же играем! - громко сказала я и побежала вслед за подругою под стол.
- С кем? - спросила мама и заглянула под стол.
Ну, она же сама нас видела, и потому я ей не отвечала. Не дождавшись ответа, мама покачала головою и сказала:
- Лоб только не расшиби...
А был это 1941 год.
В середине июня мы переехали в центр Козьмодемьянска, в новый дом.
Помню, день переезда был пасмурным. Мама села на телегу, посреди тряпичных узлов, взяла меня на руки, и мы тронулись. Смотрю, а у дощатого соседнего забора подруга моя стоит, в платье белом, и мне рукой машет. И я ей тоже рукой махать стала. В новый дом она не приходила, и я больше её не видела.
Вскоре началась война. Папу на флот воевать взяли, и он назад не вернулся...
Когда я стала самостоятельной - став студенткой в городе Казани и ещё старостой группы, и активной комсомолкой - захотела подругу детства найти. Накопила денег на билеты туда и обратно и поплыла на колёсном пароходе в город Козьмодемьянск. Не без труда я нашла старый наш дом. На его крыльце стояла старушка.
- Здравствуйте, бабушка, - сказала я ей, подойдя к калитке. - Я до войны в доме этом жила. Была я тогда маленькой.
- А я тебя, помню. Ты Даша, - улыбнулась она и сказала: - А пойдём ко мне, девонька, чай пить. Зови меня баба Галя. Я до войны тут, у спуска, жила и всех-всех помню!
Какой же дом наш был маленький! В детстве я сама была маленькой, и потому дом наш мне казался большим, ну прямо хоромами. Войдя в горницу, я сразу вспомнила, где у нас стояли стулья, где стол и кровать, покрытые тёмными марийскими кружевами. А вот дверь входная не изменилась, и (о чудо!) рядом с нею всё также стоял рыжий комод. Возле него подруга моя всегда появлялась.
Попивая горячий чай с большим сладким пряником, я спросила:
- Баба Галя, должно быть, вы знаете, где подруга моя жила? Была она, как и я, маленькая.
- Да, нет, голубка моя, второй малютки как ты тут не было, - со всей уверенностью ответила она. - Домов-то тут - раз-два, да обчелся...
И плыла я на пароходе в Казань в большом недоумении. Слушала мерный плеск гребного колеса о воду, смотрела на красивые, медленно проплывающие берега и думала:
- Ну откуда у подруги моей такое платье?! Мы тогда бедно жили, да и все жили бедно... Где же она жила? Откуда прилетала ко мне голубкой белою?...
Сейчас я живу в городе-герое Новороссийске, у зелено-голубого Черного моря. Муж мой был капитаном дальнего плаванья. Сын наш тоже стал капитаном и ходит по всем морям на супертанкере. Дочь захотела учиться в городе Казани, в университете, и там устроила свою жизнь. Есть у меня и внуки. А как стала я жить одна в трехкомнатной квартире, то часто подругу свою вспоминать стала. Иногда, даже говорю ей мысленно:
- Где ты живёшь, подружка милая?... Как тебя зовут?...
И вдруг, всё это прояснилось.
Большая комната моя - проходная. Как и в Козьмодемьянске, тут у входа стоит комод. Как-то смотрю, а на нём календарик лежит маленький. Не иначе невестка его оставила. Взяла, перевернула его, а там личико знакомое девочки с кудряшками с золотым кругом над головой. И внизу надпись - "Ангел-хранитель". Тут я и заплакала, и долго-долго светло плакала...
Мамой-поповной я была крещена с рождения. Не иначе это по молитвам дедушки Никиты, ставшим мучеником за Бога, мне, внучке его, дана была такая Милость... Ангел-хранитель жил моими заботами, и потому был на меня так похож...
Однажды мы пришли с мужем в Успенский собор в духов день, и я запомнила, как священник с амвона сказал:
- В ангелах и в святых обитает один и тот же Святой Дух!
О святых я потом в настольном церковном календаре прочитала. И действительно, всё это на подругу мою похоже:
- Чистоту святость горнего мира нельзя выразить земными словами. Если кто увидит святого, то потом не сможет ничего о нём рассказать. Духовная красота сияет в его очах, отражается на его лике, и исходит при всяком Его дыхании. В присутствии святого душа наша воспламеняется любовью, сама уподобляется этой красоте и светит её светом. Так словно свеча от свечи загорается любовь и светит святость в душах.
В духовном мире и царь, и воин, и убогий - все в равном достоинстве. Царство Божие - есть Царство свободы и безвластия. Главная в нём - Любовь. Не сан делает человека святым, не место у престола, но добродетельная жизнь и личная святость. Вспомните чистоту и простоту своего детства. Это надо возвратить!