Довгай Николай Иванович : другие произведения.

Утраченный свет

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Утраченный свет

  
  

Глава первая

1

   У дверей гастронома прохаживались двое.
   Один был высок, сухопар, с сухим мертвенно-бледным лицом и седыми всклокоченными волосами. Другой - совсем хилый, ему по плечо - выгядел уже глубоким стариком.
   Занимался холодный ноябрьский рассвет. В голых ветвях деревьев, чернеющих на фоне бледно-серого неба, тоскливо посвистывал ветер, и в мутном сумраке нарождающегося утра эти двое казались пришельцами каких-то преисподних миров.
   Старик нетерпеливо пританцовывал у крыльца магазина, заложив руки в карманы куцего пиджачка, одетого прямо поверх грязной майки. Второй персонаж этой драмы ходил, словно воскресший кошей Бессмертный у оконных витрин.
   Мужчины бросали угрюмые взоры на оббитую темной жестью дверь, перечеркнутую полосой тяжелого широкого засова с висячим "амбарным" замком.
   - Да-а... - страдальчески вздохнул Старик, уже более не выдерживая томительного ожидания.
   - И не говори... - с похоронным видом согласился с ним Кощей.
   Оба мученика прекрасно понимали друг друга. Нахохлившись, Старик продолжал развивать свою глубокую мысль:
   - Э-хе-хе!
   - Н-ну и п-пе-чет! - скрипучим голоском подпел его товарищ. - скрипучим голоском подпел его товарищ.
   - А голова гудит,- посетовал Старик,- как трансформа­тор­ная будка!
   Тусклый свет едва пробиваются сквозь толщу грязно-серых дождевых туч. Неровные блики от желтеющих фонарей ложатся на черные силуэты прилавков, на их островерхие крыши, деревья, ларьки...
   - Сколько сичас время? - скрипит Кощей.
   Слова даются ему с превеликим трудом. Двигается он так, словно проглотил кол. А соображает , если судить по его безумному виду, совсем туго.
   Запрокинув голову, старик всматривается в холодное небо.
   - Наверное, восемь...
   - В-восемь? - трагическим голосом восклицает Кощей. - Так п-пачему же она не идет?
   - Ничего,- успокаивает старик. - Придет...
   У решетки для чистки обуви он замечает окурок. Старик поднимает вываленный в грязи "бычок" и видит, что ему здорово-таки повезло - сигарета выкурена лишь наполовину!
   Зажав окурок в зубах, он с трудом выуживает из кармана пиджака коробок со спичками.
   Выловить спичку из тарахтящего коробка ему кое-как удается, а вот высечь огонек - нет. Проклятая спичка так и прыгает в его заскорузлых трясущихся пальцах.
   В грязь летит несколько сломанных спичек.
   - Ну и промышленность! - ворчит Старик. - Спутники в космос запускают - а спичек сделать не могут!
   Ему все-таки удается добыть огонек. Закурив, он заходится сухим болезненным кашлем.
   - Н-надо б-бросать курить! - нравоучительно замечает ему Кощей.
   - Я знаю,- Старик согласно кивает. - Здоровье уже не то...
   Он делает еще одну затяжку.
   Словно злые демоны ночи, к прилавкам стягиваются торговки краденным мясом и подержанным тряпьем.
   В мутных сумерках осеннего утра прорисовываются контуры толстой дворничихи.
   - Эй, соколики! - басистым голоском окликает мужчин дворничиха. - Как дела?
   - А как наши дела? - степенно отвечает Старик. - Живем... Помаленьку...
   - Живете? - в голосе дворничихи слышна насмешка.
   - А чего ж? - дребезжащим голоском говорит Кощей. - Вот с-сичас м-магазин откроют - и заж-живем!
   Расставив руки, он направляется к зарешеченному окну магазина, тщательно координируя каждое движение: ноги в драных ботинках приподнимает с большой осторожностью. Ступни ставит на землю так, словно движется по топкому болоту. Новый шаг начинает лишь после напряженных размышлений о том, как сделать его самым наилучшим образом, предварительно взвесив в уме, какую именно из двух имеющихся в его распоряжении ног теперь следуют поднимать. Через минуту-другую Кощей благополучно покрывает расстояние в пять шагов, отделяющее его от оконной витрины. Страдалец прижимает нос к холодному стеклу и прикрывает глаза ладонями, как щитками, с обеих сторон.
   - Ну чо? Есть? - озабоченно спрашивает Старик.
   - Н-ничего н-не видать! - скрипит Кощей.
   Он напрягает зрение. В глубине торгового зала ему начинает мерещиться блеск вожделенных бутылок.
   - К-кажись, есть! - с робкой надеждой сообщает разведчик.
   - Есть, есть! - раздается за его спиной оптимистичный бас. - Вчерась в половине седьмого завезли!
   Кощей выполняет разворот кругом. Разумеется, в несколько приемов, как человек, стоящий на ходулях. У магазина - еще один собрат по несчастью. На нем - плащ цвета мореного дуба в элегантных винных разводах. Недурно сочетаются с ним полосатые пижамные брюки. Да и само лицо незнакомца находится в полной гармнии с его туалетом. Особенно примечателен на нем большой вспухший нос, ставший синим от длительных возлияний.
   - Она сейчас придет! - сообщает Нос радостную весть. - Я ее тольки шо видел!
   - Ну, слава тебе, Господи! - обрадованно вздыхает Старик, крестясь слева направо.
   - О-хо-хо! Скорее бы уже! - страдальчески скрипит Кощей. - Уж больше мочи нет!
   Синий Нос ободряюще улыбается ему:
   - Ничего, казак, терпи - атаманом будешь!
   Все отчетливее проявляются прилавки под островерхими навесами, и небольшой хозяйственный магазинчик неподалеку от гастронома, и металлические копья забора, опоясывающие по периметру забаловский рынок...
   Мужчины ждут.
   Наконец та, кого они ожидают с таким нетерпением, приходит...
   Она шествует по базару чинной поступью, лузгая семечки. На ней - белый пуховый платок и серая шуба, подпоясанная тонким кожаным ремешком.
   Посторонившись, "соколики" выстраиваются перед молодой женщиной в шеренгу.
   - Здравствуй, Томочка,- с льстивой улыбочкой на измочаленном лице, приветствует ее старик. - Здравствуй, красавица, дай тебе Бог здоровьишка и самых прекрасных женихов! Хи-хи...
   Томочка не отвечает. Ее брезгливый взгляд скользит по страждущим человечкам. Подойдя к решетке для чистки обуви, она начинает соскребать грязь с подошв дорогих, лимонного цвета, сапог. Мужчины смотрят ей в спину, почтительно выжидая.
   - Ну и погодка! - вновь осторожно прощупывает почву Старик и глупо хихикает ей в спину.
   - Г-говорят, сичас в Турции похолодало,- поддерживает беседу Кощей.
   Со стороны судостроительного завода доносится далекий бас гудка.
   - Восемь часов! - нервно восклицает Кощей. - Ой-ей!
   Его зубы выбивают мелкую дробь, и тело дрожит так, что если бы кости его вдруг загремели, это, пожалуй, не удивило бы никого.
   Тонечка подходит к двери и достает из коричневой сумки связку ключей. И тут Кощей не выдерживает: за спиной продавщицы раздается жалобно дребезжащий голосок:
   - С-пас-сай рр-радная! Уж-же кол-лосники прогорают!
  

2

   После обеда "колосники" у Кощея раскалились до такой невероятной степени, что ему едва-едва удалось залить их жар стаканом сивухи, выпитой в кредит. Причем на частичное погашение прошлой задолженности ушли разводной ключ и полведра карбида кальция, стянутых им у растяп сантехников, когда те занимались ремонтом уличного водопровода. За этот же, сегодняшний стакан самогона Кощей клятвенно обещался своей кредиторше, тете Розе (более известной в округе под прозвищем "Хозяйка клоаки") отработать на переноске ожидаемого ею угля. Слово было дано Кощеем твердое, торжественное и нерушимое "как кремень". Причем особо разъяснено было, что сивуха ему нужна, собственно говоря, не для пустого баловства, но именно для пользы дела. Ибо стоило Кощею только лишь "принять на грудь" каких-нибудь там несчастных сто граммов "чемергеса" - и он сразу же начинал "вкалывать, как зверь".
   И вот, около трех часов пополудни возле темно-синих, с желтым ромбом ворот тети Розы остановился самосвал. Из его кузова, вздымая облако черной пыли, с грохотом посыпался уголь.
   Тетя Роза стояла в трех шагах от машины и нервно теребила в кармане передника два рубля. Она решала весьма непростую дилемму: сколько заплатить шоферу за его труды? Поначалу, ей хотелось дать водителю два рубля, чтобы потом можно было говорить соседям с чистой совестью: "А вот такая я дурная! Последнюю сорочку готова с себя снять и людям отдать!" Но когда пришел черед расставаться с деньгами - в руке Хозяйки клоаки почему-то оказался лишь один рубль.
   Едва машина отъехала - к угольной куче приковыляла Рюмочка, бывшая к этому времени относительно трезвой, ибо абсолютно трезвой она не бывала никогда.
   - Здравствуйте, тетя Роза,- сказала Рюмочка с привет­ливой улыбкой на опухшем пятнистом лице. - Чо, уголек привезли?
   - Му-гу,- утвердительно промычала тетя Роза и, приложив к Рюмочкиному уху ладонь трубочкой, конфиден­циально сообщила. - Три рубля шоферу дала!
   - Ого! - притворно изумилась Рюмочка. - Ну, вы и даете, тетя Роза! За что же ему три рубля? Хватило б и одного. Вон позавчера тете Леле дрова привезли - так она только рубль шоферу уплатила.
   - А вот такая я дурная! - воскликнула польщенная тетя Роза. - Не то, шо другие. Все мне кажется как-то стыдно рубль давать. Дала ему три - а теперь хожу и переживаю: может быть, мало? Может быть, пять нужно было дать?
   - Ничего, перебьется,- успокоила ее Рюмочка, почесывая тощий зад. - Хватит с него и трех. И так ободрал вас, как липку.
   - К тому же, я гляжу, он меня еще и обдурил,- сварливым голоском заметила Хозяйка клоаки. - Я-то ему заказывала "орешек", а он шо привез?
   - Ничего, тетя Роза, сгорит. Все сгорит! - сказала Рюмочка, ковыряясь грязным пальцем в носу. - Сейчас я слетаю за Кощеем - и мы вмиг все перенесем.
   Она бодро заковыляла к приоткрытой и как бы вросшей в землю калитке. Протиснувшись в нее бочком, Рюмочка шустро юркнула на маленький захламленный дворик. Убогая, угрюмо покосившаяся "хатынка" под высокой развесистой акацией взирала на мир грязными подслеповатыми оконцами. Рюмочка приблизилась к двери и, не постучавшись, вошла в коридор. В нос ей шибанул смрадный дух - пахло плесенью и чем-то тошнотворным, словно в морге. Из коридора Рюмочка проникла в крохотную комнатенку с голыми пыльными стенами. Черная паутина длинными космами свисала по углам потолка. Замызганный стол украшала незамысловатая композиция из граненного стакана и пустой семисотграммовой бутылки из под вина. На топчане, вытянув руки по швам, лежал Кощей бессмертный собственной персоной. Был он в драных ботинках и плаще без пуговиц. Нательная рубаха грязно-рыжего цвета облепляла тощую впалую грудь. Рюмочка затормошила его за плечо:
   - Эй, Кощей, пьяная твоя морда, вставай! Есть дело на триста миллионов!
   Пьяная морда не шевельнулась. Рюмочка воздела руки над неподвижным телом, словно колдунья над мертвецом.
   - Вставай, в поход! Труба зовет!
   Однако Кощей и на сей раз не внял ее заклинаниям.
   Через несколько минут, так и не сумев разбудить Кощея, Рюмочка выскользнула в переулок из приоткрытой калитки и увидела Санька. Старик - а это был он - задум­чиво пинал уголь носком искривленного шлепанца, одетого на босую ногу и рассудительно говорил:
   - Все верно, тетя Роза! И я придерживаюсь того же мнения: пора! Пора уже запасаться! Зима нонче будет суровая...
   - Пьян как бревно! - крикнула Рюмочка.
   - Кто пьян? - сурово нахмурился Санек.
   - Кощей.
   - А! Ну, что ж... ему уже легче...
   Рюмочка приблизилась к собеседникам и воскликнула с видом невинной овечки:
   - Вот вы скажите, тетя Роза, разве можно до такой степени напиваться?
   - А что ж ты с него возьмешь, акромя анализа? - хихикнул Санек.
   - И тот отрицательный! - сострила Рюмочка.
   - А я как раз иду с партейного собрания,- с важным видом сказал Санек. - Гляжу, тете Розе уголек привезли. Дай, думаю, подсоблю доброму человеку. Негоже ведь не придти в трудную минуту на помощь к ближнему своему.
   - А как же иначе! - округляя глаза, с энтузиазмом вскричала Рюмочка. - Надо, надо выручать человека! Тем более - тетю Розу! Да я за тетю Розу в огонь и в воду пойду!
   - И я пойду,- ни секунды не колеблясь, заверил Старик.. - За тетю Розу - куды хош пойду. И в Крым и в рым, и в медные трубы!
   - Тетечка Розочка! - патетическим голоском вскричала Рюмочка, устремляя на Хозяйку клоаки по-собачьи преданный взгляд. - Ведь вы же меня знаете! Я же всегда всем говорила, шо вы - ангел! И всегда повторять буду! Потому шо другой такой женщины, как вы - на всем земном шаре не найдешь!
   - Даже пытаться нечего,- слаженно подпел Санек. - Хоть всю землю обойди - а все равно нигде не сыщешь, дай бог вам здоровьишка и всяческих благ!
   Прелюдия была разыграна как по нотам, и Рюмочка решила, что можно брать быка за рога. Ее костлявые руки с молитвенно сомкнулись перед иссохшейся грудью:
   - Тетечка Розочка, золотая моя! Налейте сто грамм, а? Ведь вы же знаете, в каком я сейчас нахожусь трансе!
   - Цыц, паразитка! - Хозяйка клоаки окатила попрошайку ледяным взглядом. - Ты только погляди на эту шаромыжку! Еще палец о палец не ударила - а уже ей сто грамм наливай!
   - Шурик! - возбужденно вскричала Рюмочка, нервно почесывая зад. - Ну, чо стоишь, как пень? Не слышал, что ли? Давай, тащи инструмент! Тетечка Розочка, родная! - взмолилась Рюмочка, заламывая руки над головой. - Ведь вы же знаете, какое у меня горе! Ведь у меня же сердце рвется на части! Душа горит!
   - Я вижу, тебе только в драмтеатре играть,- заметила Хозяйка клоаки без тени улыбки.
   - Ну, тетечка Розочка, миленькая, золотая! - уговаривала Рюмочка. - Ну, по пять капель, а? Только для согрева. И мы с Саньком - вот вам наше честное пионерское слово - будем вкалывать, как звери! Но вы же знаете нашу проблему: без допинга нам не обойтись.
   - Эге... - сказала тетя Роза, кисло усмехаясь. - Один "зверь" уже принял допинг, шоб ему пусто было. Налила ж ему стакан чемергесу как порядочному человеку! А он, гляди-ка, подлюка такая, взял - и копыта откинул!
   - Так то ж Кощей! А то - мы! Верно, Шурик? Ведь мы же с Шуриком - совсем другое дело! Мы с ним как выпьем - так у нас работа в руках прямо горит!
   - Прямо полыхает,- подтвердил Санек. - Просто никакого удержу на нас тогда нет.
   - Да мы эту кучу - тьфу! - сплюнула через левое плечо Рюмочка. - Раз, два - и нету. Как будто ее здесь и не бывало.
   - И никогда не существовало даже,- сказалСанек.
   - А? Тетечка Розочка? Ну? По десять капель? Для поднятия боевого духа. А уж мы вас не подведем!
   - Боже сохрани! - Старик перекрестился.- Ни за что не подведем! Будем вкалывать, как черти!
   - И на том свете,- заключила Рюмочка уверенным тоном,- Господь Бог воздаст вам за вашу доброту.
   Несмотря на столь массированную атаку, Хозяйка клоаки осталась непреклонна:
   - Ни грамма не налью! - твердо заявила она. - И не мечтайте даже. Аж до тех пор, пока уголь не будет в моем сарае.
   Накрапывал холодный осенний дождь. От низко нависших туч небо казалось сумрачным и унылым.
   Рюмочка ловко наполняла ведра углем и, бойко шлепая по мокрому цементированному двору тонкими ножками в искривленных тапочках, таскала их в сарай тети Розы.
   - Ай да работничек! Вот это и я понимаю! - нахваливала ее тетя Роза. - Не то, что мужики.
   - И не говорите, тетя Роза,- весело отзывалась Рюмочка. - Перевелись в наше время мужики.
   При этих словах женщины бросали насмешливые взгляды на Санька. А тому и впрямь приходилось туго. Под тяжестью ведер плечи его обвисли, на дряблой шее вздулись вены, а маленькое сморщенное личико, похожее на печеную грушу, исказила такая мучительная гримаса, что на него было просто тяжело смотреть.
   Словно в кошмарном сне, таскал старик уголь, припадая на левую ногу. И Хозяйка клоаки стояла посреди двора под черным обвислым зонтом, подсчитывая ведра. В желтом переднике, с плутовато бегающими глазками на хищном морщинистом лице, она чем-то напоминала старую крысу.
  

3

   - Ну, слава тебе, Господи, окончили!
   Тетя Роза, вздохнув, утерла лоб рукой.
   Рюмочка шустро подмела то место, где лежала куча угля. Работники умылись во дворе под водопроводным краном и обтерлись какой-то грязной портянкой, выполнявшей роль полотенца.
   Пришел черед пожинать плоды своего труда!
   Санек и Рюмочка прошли на летнюю кухню.
   На хлипком столе, застеленном липкой клеенкой, стоит бутыль с вонючим мутно-желтым самогоном, лежат молосольные огурцы, помидоры, хлеб...
   После первого же стакана пятнистые щечки Рюмочки расцвели, как сирень в саду, а сизые губы расплылись в блаженной улыбке.
   - А вы знаете, тетя Роза,- словоохотливо заговорила она,- пошла я в воскресенье на базар и купила там курицу... Дай, думаю, отнесу ее деточкам в интернат. Нехай там им из нее бульончик сварят.
   - Ну и как она им, понравилась? - хитро прищурила глаз Хозяйка клоаки.
   - А как же! Такая жирная, такая наваристая курица! - воскликнула Рюмочка.
   Она судорожно всхлипнула, и по ее пятнистым щекам вдруг покатились горючие слезы. Рюмочка ударила себя кулаком по груди:
   - Вот вы скажите, тетя Роза, разве есть на свете справедливость?
   - Цыц, паразитка,- сказала тетя Роза. - Пей и не базикай.
   - Нет, вы мне скажите, тетя Роза. Только по-честному. За что они меня материнства лишили? А? За что? Разве же я - плохая мать?
   - А шо, хорошая? - усмехнулась Хозяйка клоаки. - Топить надо таких матерей, как ты. Как Муму.
   - Тетечка Розочка,- слезливо завыла Рюмочка, кося голову вбок и драматически хватаясь руками за сердце. - Не надо! Ой, не надо так говорить! Я прошу вас! Я вас оч-чень прошу! Ведь вы же мне - как мать родная, а я вам - как доца!
   - Как внучка,- вставил клевавший носом Санек, с трудом разлепляя очи. - Которую серые волки съели.
   - Не, честное пионерское! - пылко отсалютовала Рюмочка. - Вот вам крест святой! Я вам - как доца. А вы мне - как родная мамочка, которая и напоит, и накормит...
   - Шо верно - то верно,- пробормотал Санек, болтая поникшей головой. - Напоит по первому классу, дай бог ей здоровьишка и самых прекрасных женихов...
   - Уже наклюкался,- сказала тетя Роза. - Ишь, черт полосатый.
   - Вовочка! Оленька! - заголосила Рюмочка, хватаясь за голову. - Деточки вы мои ненаглядные! Я ваша мама! Ваша больная, несчастная мама!
   - Ну, все, пропало дело,- тетя Роза улыбнулась. - И в кино ходить не надо.
   - Где вы, где вы, ангелочки мои дорогие! Мои цветочки, моя ягодки сладенькие,- протяжно подвывая, запричитала Рюмочка. - Менты! Менты поганые нас разлучили... И пррокуррор нам вынес прриговорр! - смахнув слезу, неожиданно твердым баритоном запела она.
   Санек встрепенулся, тряхнул головой и тоже запел:
   Иванко ты Иванко,
   Сорочка вышиванка.
   - Шо, захотели сломить Рюмочку? - обличающим тоном загремела Рюмочка. - Скрутить ее кренделем? Свернуть ее в бублик? Ха-ха! Н-нет! Не согнуть вам Рюмочки, ментам поганым!
   Высокый та стрункый,
   Высокый та стрункый...
   Бубнил Санек.
   - А вот вам, вот! Кусите-выкусите! Хо-хо-хо! - бушевала его собутыльница.
   Старик разлепил левый глаз.
   Разъяренная Рюмка тыкала ему под нос дули. Он повернул голову градусов на пять вбок и поймал в прицел мутного глаза бутыль. Сосуд троился, расплываясь перед ним в каком-то сизом мареве. Санек попытался сфокусировать на нем взгляд, но бутыль упорно не желала принимать привычных очертаний. Впрочем, ситуация и без того была понятной: во всех трех бутылях оставалось еще не менее трехсот граммов отменного чемергеса. Грех было оставлять его там.
   Санек расставил руки клещами, желая обхватить все бутыли зараз.
   - Так вы хотели воспользоваться моими материнскими чувствами? - ораторствовала Рюмочка. - Сыграть на моих деточках? На моих крохотулечках? На этих сладких, безвинных ягодках? Ах, вы, менты поганые!
   Старик завладел одним из бутылей и любовно прижался небритой щекой к его стеклянному покатому боку.
   - Ах вы, волки позорные! А я вот принципиально буду пить!
   Несчастная мать повернула возбужденно пылавшее лицо к своей "родной мамочке":
   - Тетя Роза, а вы знаете, какая я теперь стала принципи­аль­ная? А? Нет? Паскудой буду! Я теперь, назло всем мусорам, из принципа буду пить!
   - Ты бач, яка идейная,- сказала тетя Роза, усмехась. - Пора уже тебя и в партию принимать.
   - А шо? Да! Я - идейная! А вы думаете, шо я не идейная? Нет, тетя Роза, я теперь стала идейная! Как декабристка. Я уже не просто так - я за идею буду пить!
   Наклонив бутыль, безыдейный Санек плеснул себе в стакан самогона.
   - Нет, это ж надо до такого додуматься! - не унималась Рюмочка. - Чтобы я! Я! Рюмочка! И бросила пить! Да они там что, совсем с ума посходили?
   - Похоже на то,- сказал Санек.
   - А я вот пила, пью, и теперь, назло всем мусорам, еще сильнее пить буду! - провозгласила Рюмочка.- Принципиально буду пить! А прокурор пусть придет - и поцелует меня в зад!
   Она визгливо засмеялась.
   Санек допил свой самогон, удовлетворенно крякнул.
   - Вовочка! Оленька! - Рюмочка вновь схватилась за голову. - Простите меня, деточки! Ой, да простите свою скверную, подлую мамку... Я виноватая перед вами! Ой, виноватая я!
   Она зарыдала, царапая ногтями грудь.
   Тетя Роза встала со стула и удалилась из кухни.
   Санек тряхнул головой, разлепляя веки. В узкие щелочки глаз он увидел сразу нескольких Рюмочек. Все они горько плакали, и слезы катились по их опухшим щекам, падая в прижатые к груди граненые стаканы.
   Санек вытянул палец, чтобы пересчитать стаканы, но сбился со счета. Он с шумным присвистом набрал в грудь воздух. Маленький ротик его приоткрылся, обнажив несколько щербатых гнилых зубов. Барабаня ладонью по столу, Санек запел:
   Иванко ты Иванко,
   С-сорочка вышиванка.
   В-высокый та стрункый,
   В-ысокый та стрункый,
   Иванко, ты Иванко...
   Он без конца повторял этот куплет, как будто окончательно свихнулся. В один из таких повторов раздался еще один голосок - это Рюмочка, дирижируя пустым стаканом, подхватила песню лихим тенорком.
   Спустя четверть часа тетя Роза вернулась на кухню. Рюмочка распласталась на полу. Старик выводил носом шумные трели, навалившись грудью на стол.
   - Ишь, паразиты. Уже нажрались,- проворчала Хозяйка клоаки.
   Она принялась тормошить старика за плечо:
   - Сашко! Вставай, пьянь поганая! Давай вставай, подлюка такая, и иди спать домой!
   Старик мычал, как скотина, явно не соображая, где он находится и что от него хотят.
   - Вставай! - тетя Роза тряхнула старика, ухватила его за подмышки. - Да вставай же! Ах, что б тебя... Паразит!
   С помощью тети Розы Санек поднялся со стула.
   - Тетя Роза... - просипел Санек, с очень важным видом выставляя перед своим носом палец. - Дай Бог вам здоровьишка и всяческих благ...
   Его повело в сторону, и он боднул тетю Розу головой в грудь.
   Он почувствовал, что должен сказать ей нечто очень важное.
   - Те-тя Роза! - снова начал Санек, напряженно обдумывая свою мысль. - В-вы знаете, какой я человек? А! Нет? Не знаете? А я вам скажу... Я скажу...
   Со слезами на глазах он припал губами к сухой морщинистой руке.
   - Те-тя Роза! Золотая моя! Я - несчастный человек,- старик всхлипнул. - Вот тут,- он постучал себя по груди. - Тут у меня сердце. Понимаете? Мое сердце.
   - Понимаю,- сказала тетя Роза, ловко подталкивая Санька к двери. - Очень мне нужно твое сердце.
   - Вы думаете, я не могу чувствовать? - старик повел пальцем в воздухе. - Н-нет! Вы - ошибаетесь! Смею уверить вас... Вы оч-чень ошибаетесь!
   - Давай, давай, иди... Не варнякай!
   Она вывела его за порог летней кухни и, сгорбившись под черным зонтом, стала выталкивать со двора. Санек все цеплялся за ее руку, пытаясь объяснить, какое у него сердце.
   - Тетя Роза! Ведь в-ы же не знаете! И никогда н-не узнаете... Мою душу - вы никогда не узнаете! И... не поймете... смею уверить вас...
   Удерживая под локоть обмякшего Санька, Хозяйка клоаки отворила калитку.
   - Да я такой человек! - воскликнул Санек сиплым голосом. - Вы знаете, какой я человек? А? Нет? Никто не знает... Никто, в целом мире не знает! И никогда не узнает...
   - Ну, пшел!
   Она подтолкнула его в спину, и он очутился в переулке. Сделав несколько кружевных шагов, Санек упал.

Глава вторая

1

   Кощей проснулся от жажды и с удивлением обнаружил, как под самым потолком, высунув голову из стены, на него смотрит человек. Лицо у него было грубое, мрачное. Глаза - тяжелые.
   Кощею стало не по себе.
   Он мотнул головой, и голова в стене исчезла.
   Решив, что следует выпить, Кощей встал с топчана и подошел к столу. Но бутылка с вином была пуста, и он знал, что во всем доме нет ни капли спиртного.
   Надо было что-то срочно предпринимать. Но что? Сходить к тете Розе, или к бабе Тоне и попробовать выцыганить у них в кредит хотя бы глоток самогона?
   Он направился было к двери в коридор, но двери почему-то не оказалось. Удивленный этим, Кощей решил заглянуть в комнату матери. Необъяснимым образом куда-то подевалась и ее дверь. Везде, куда бы ни двинулся Кощей, он натыкался лишь на пыльные стены. Пропала даже кровать брата. Всю жизнь, сколько помнил себя Кощей, она стояла у маленького грязного оконца - а теперь там было пусто! Само же оконце вдруг почему-то оказалось забранным толстыми металлическими решетками, как в тюрьме, и сквозь него едва-едва сочился зловещий, мертвенно-желтый лунный свет.
   Все это казалось совершенно необъяснимым.
   Кощей ощупал себя. Да, это был он. Точно, он.
   Тогда он решил проверить, на месте ли топор.
   Он подошел к своему топчану и, опустившись на колени, сунул под него руку. Топор был на месте. Он вынул его из-под топчана и внимательно осмотрел при лунном свете. Затем засунул обратно под топчан.
   Между тем в груди его полыхал настоящий костер! Его трясла лихорадка, и липкий холодный пот струился по телу.
   Как же выйти на волю?
   Он подошел к окну и увидел на подоконнике ножовочное полотно!
   Кощей схватил его и начал перепиливать металлический прут оконной решетки. Но работа шла тяжело. Прут был тверд, а ножовочное полотно оказалось тупым, с гладкими зализанными зубьями. В конце концов, оно сломалось, и Кощей швырнул его на пол.
   И вновь он заскользил безмолвной тенью по полутемной коморке. Выхода не было! Бедняга был замурован в своей темнице на веки веков!
   Он остановился посреди комнаты и увидел, что его тело отбрасывает длинную косую тень. При этом голова Кощея имела форму причудливого, как бы перевернутого вверх дном ведра. Это озадачило его. Уж не превратился ли он в привидение? Или все это только снится ему? Желая убедиться, что он не умер и не спит, Кощей поднес к лицу руки с растопыренными пальцами - его ладони светились бледно-лимонными пунктирными линиями.
   Не зная, что и думать, Кощей неподвижно застыл в пустой темной комнате.
   В полосе лунного света он заметил в полу круглый лаз. Неподалеку от него был вбит крюк. Рядом лежал моток веревки. Кощей бесшумно подошел к крюку, привязал к нему веревку и, бросив ее в лаз, стал скользить по ней вниз.
   Оказалось, под комнатой находился довольно глубокий и обширный подвал! Он спустился в него по веревке и увидел за деревянным столом, освещенным тусклым светом коптящей керосиновой лампы, каких-то людей. Еще несколько человек сидели у каменной стены на скамье. Кощей подошел к людям у стола. От них веяло смертной тоской.
   - А, пришел,- сказал один из них, голый по пояс, обрюзгший и сутулый мужчина с тусклым тупым лицом. - Ну, садись. Что, тяжко?
   Кощей сел за стол.
   Предплечья и волосатая грудь мужчины были разукрашены синими татуировками. Потный живот был выпуклым, как у рахита.
   - Конечно, тяжко,- ответил за Кощея лысый дедок с остренькой серой бородкой. - Вишь, как человек мается. Налей ему.
   Старичок сидел около татуированного. На нем была темная косоворотка с накинутыми на плечи ремнями от баяна. Баян же лежал у него на коленях.
   Татуированный достал из-под стола бутылку с каким-то зельем. Он налил мутный напиток в погнутую алюминиевую кружку и протянул ее своему гостю. Схватив кружку, Кощей жадно осушил ее и почувствовал, как по его жилам растекается дьявольский огонь.
   - Что, попустило? - спросил татуированный.
   Кощей кивнул.
   - Что ж ты к нам раньше-то не приходил? - спросил дедок. - Давно пора. Уж заждались.
   - А кто вы? - спросил Кощей.
   - Жильцы твои,- сказал дедок.
  

2

   Две девы в белых одеждах стояли подле Санька.
   - Время истекает,- сказала одна дева.
   - Да,- прошелестела вторая дева. - Истекает. Он оканчивает свой путь.
   Девы расставили руки крестом и вознеслись в лазоревые небеса.
   Старик очнулся.
   Тело было неимоверно тяжелым. Голова, казалось, вросла в землю. И когда Санек пошевелил ей, он увидел совершенно необычное явление.
   От его виска отделилась какая-то диковинная тварь. Она лениво прошлась по воздуху, как по тропе, и растворилась во мраке. Странность происходящего заключалась в том, что Старик не открывал глаз. И, тем не менее, он прекрасно разглядел это загадочное существо. Было оно похоже на крупного кота, и когда шагало по воздушной тропе, то растягивалось, точно меха гармони. Шерсть у зверя росла не вдоль туловища, а вниз. Она была довольно густа, стального цвета, прямая и жесткая, почти в мизинец длиной. Морда у зверя была тупая, лапы короткие и мощные, а уши - маленькие. В сравнении с земным котом, эта тварь выглядела очень грубой и угловатой, но впрочем, такой же независимой и важной.
   Поразило Санька и еще одно обстоятельство. "Кот" был слит с ним воедино. Но едвак Санек шевельнул головой, как "кот", с весьма недовольным видом, восстал из виска. Саньку как-то сразу упало на ум, что он высасывал из него жизненные силы.
   Тупо глядел старик, как эта диковинная тварь шагает по воздуху и, когда она, прямо на его глазах, скрылась в стене мрака, он подумал о том, что отныне ему следует меньше пить.
   Тяжко застонав, Санек перевалился с бока на спину. И тут случилось новое чудо: земля заколебалась, и он почувствовал сильный, как при землетрясении, толчок. Ноги его задрались, и земная твердь, раскалываясь, затрещала. Старик с ужасом понял, что вот-вот соскользнет, вниз головой, в разверзшуюся бездну. Сердце его замерло. В страшном испуге он подался всем телом назад, пытаясь удержаться, не упасть и... поднялся на ноги.
   Старик был опутан молочно-белой пеленой. Он выставил руки и раздвинул покров. Густой сиреневый туман упал ему на лицо, и он увидел, что плотно спеленат простыней. Санек стал срывать с себя пелену и, когда она упала к его ногам, он переступил через нее.
   Мрачно густели лиловые сумерки. Насколько охватывал взгляд, повсюду расстилалась безмолвная долина. Косматые тучи клубились над его головой. Было одиноко и пусто.
   Небо было почти плоским, слегка вогнутым вовнутрь. Словно сквозь кварцевые стекла, вяло сочились кроваво-красные лучи, изламываясь в небесах, как в стоячей воде, придавая всему пейзажу зловеще ирреальный вид. В воздухе стояли зловонные испарения. Тут и там виднелись кочки, и на их макушках произростали пучки жухлой чахлой травы. Края этой унылой местности загибались вверх где-то вдали, у низких сизых небес, словно стенки блюдца или неглубокой чаши. Ни малейшего дуновения ветерка, ни жужжания насекомых не было в этом мире.
   Санек поднял ногу и сделал свой первый шаг по этой безмолвной долине.
   Хлюпнула, продавившись меж пальцев ног, холодная грязь. Нога мягко вошла в бурую жижу.
   Ноги были налиты неимоверной тяжестью. Старик покачивался. Сердце давило чувство мучительной, безысход­ной тоски. В душе что-то рушилось и ускользало. Ее жгла вина перед кем-то непостижимым, вечным. Чувство обреченн­ости, раскаяния в каких-то мерзких делах, совершен­ных не здесь, но как бы в неком сне, охватило Старика. И тоска, мучительная тоска по высокому, утраченному идеалу овладела им.
   Каждый новый шаг давался ему с титаническим трудом. С каждым шагом тело, подобно некой патоке, стекало в грязь, но тут же, непостижимым образом, вновь обновлялось.
   Вместе с тоской, с болью и раскаянием, в нем начинало зарождаться и что-то совершенно новое - нечто хрупкое, мимо­лет­ное, что-то такое, что невозможно обозначить словами.
   Но не было сил идти! И хотелось упасть, упасть и забыть обо всем на свете!
   И все-таки он шел.
   Куда? Зачем? Этого он не знал.
   Внезапно над его головой загрохотало. Казалось, кто-то невидимый покатил по небу огромные костяные шары. Санек поднял голову с плотно сомкнутыми очами. Словно в чаше с водой, в небе кипели и лопались красноватые пенящиеся пузырьки. Вдруг все стихло, и долина погрузилась в непроницаемую тьму. Закосил мелкий занудливый дождь.
   Старик приподнял руки ладонями вверх, словно держал в них свое больное истерзанное сердце.
   Чьи-то лохматые тени заскользили за стеной дождя в чернильной пустоте, и долина наполнилась их скорбными мурлыкающими голосами.
   Чьи это были тени? Не был ли Санек одним из них? Какой силой он был поднят из белого кокона, и с какой целью брошен в этот парадоксальный мир?
   Куда он брел и зачем? Было ли у него прошлое и есть ли будущее?
   Ничего этого он не знал.
   Он не знал, существовал ли прежде, и что было с ним раньше.
   Какие-то смутные образы, впрочем, уже толпились в его помраченном сознании. Саньку чудилось, будто он слышит шум прибоя... и различает чьи-то тихие слова о Вечном, главном.
   Всплывает солнце. Ясное, торжественное солнце!
   И девочка прыгает через скакалку... Отчего так рыдает сердце? Большие, лучистые глаза смотрят на него из-под черных крылатых бровей...
   А на солнце блестит река, и по реке движется белый пароход...
   А по небу, как шары по плоской жестяной крыше, гуляют громы, и сечет дождь, и хлюпает под ногами грязь, и всхлипывают во тьме чьи-то тени. И огоньки желтых глаз светятся из-за дождевой пелены.
   Внезапно дождь прекратился. В лицо старику брызнул белый свет.
   Он открыл глаза.
   Перед ним стоял покосившийся, вросший в землю вагон без колес.

3

   Старик приблизился к вагону. Он открыл дверь и попал в чистую, опрятную комнату с желтыми занавесками на окнах. В углу стоял диван, покрытый накидкой с цветочными узорами. На столе, застеленном белой скатертью, пыхтел блестящий самовар. В красивых хрустальных вазочках лежали конфеты и печенье, а напротив чайных приборов, с каждого края стола, были поставлены стулья с прямыми высокими спинками.
   Едва Старик вошел сюда - как сразу почувствовал, что в его бедное заблудшее сердце вливаются могучие волны нежного животворящего света. Чем-то от смутных детских грез, от светлых мальчишеских сновидений веяло из этой комнаты. Бедное сердце сжала мучительная тоска по чему-то драгоценному и безвозвратно утерянному. Ему вдруг подумалось, что сейчас сюда, в эту комнату, войдут дорогие ему люди, что они где-то тут, рядом, надо только их поискать.
   Он подошел к окну и раздвинул занавески, чтобы дать комнате побольше света, но за окном лежала густая синь, а по серым стеклам тянулись вверх стебли каких-то неведомых, похожих на лианы растений. За спиной он ощутил чье-то присутствие. Он обернулся и увидел силуэт уже немолодой женщины, мелькнувший в дверном проеме. Было в ее облике что-то до боли родное и очень доброе - нечто такое, чего и не выразишь словами, и отчего сердце Санька зарыдало, обливаясь слезами.
   Старик поспешил за женщиной. Он торопливо миновал комнату и вошел в дверь, за которой скрылась женская фигура. Крутая винтовая лестница уводила вниз. Он сбежал по ее ступенькам и очутился в какой-то котельной. У закопченной стены стояла железная печь, и возле нее возвышалась куча угля. Обнаженный по пояс мужчина с черной козлиной бородкой крутил штурвал, назначения которого Санек понять не мог. Еще один человек забрасывал в топку уголь. Из раскаленной печи вырывались языки пламени, пыхало жаром, и от отблесков огня, плясавших на лице и широкой мускулистой груди кочегара, он казался облитым жидкой медью.
   - Давление возросло до критической отметки! - паническим голосом крикнул кочегар, крутя штурвал и всматриваясь в какой-то круглый прибор.
   - Ничего,- сказал кочегар, забрасывая в топку угль.- Авось пронесет.
   - Колосники прогорели! - закричал человек у штурвала. - Бежим! Сейчас рванет!
   Кочегар отбросил лопату, и мужчины кинулись наутек.
   Печь оглушительно треснула и развалилась. Из-под ее разломов вылетели раскаленные шары. Земля задрожала под ногами.
   Маленькие, раскаленные существа крестообразной формы стали выпрыгивать из-под напластований шлака. Одно из них схватило кочегара и увлекло с собой в шлаковые дюны. Другое очутилось возле бородача, весело расставило перед ним короткие огненно-красные руки и, обняв свою жертву, скрылось с ним в разверзшемся шлаке.
   Санек понял, что сопротивляться красным солдатам бессмысленно. Спасение было лишь в одном - бежать!
   Едва эта мысль пронеслась в его сознании, как возле Старика выскочил, из-под земли, красный боец. Он ухарски заломил шапку набок, и как-то по-родственному раскрыл навстречу ему свои объятия.
   Старик пустился наутек.
   Он вбежал в какой-то темный коридор. Со стен и потолка на него стали прыгать лохматые пауки. Беглец мчался по коридору, брезгливо смахивая пауков, и тут его схватили чьи-то мягкие руки. Они пытались удержать его, не дать уйти. Он отрывал их от себя, отбиваясь как только мог, но руки вновь и вновь хватали его.
   С бешено колотящимся сердцем, Старик оглянулся. За ним звездной россыпью катились красные карлики. С ужасом подумал Старик о своей близкой кончине и... увидел в полумраке небольшую дверь.
   Удерживаемый мягкими полупрозрачными руками, Санек все же продрался в дверь, и руки посыпались к его ногам, как порванные цепи. Он очутился в тусклой коморке.
   Из полумрака безмолвно выплыла женщина. Она держала за жабры большую хищную рыбу, и ее толстый хвост касался пола.
   Женщина была обнажена. Пустые глазницы зияли на ее темном неподвижном лице, как бы укутанные тенью от черной грозовой тучи. Она заговорила со стариком глухим печальным голосом.
   - Кто здесь? Ты, Санек?
   - Да,- сказал Старик. - Я.
   Грудь сдавило. Сердце зарыдало. Ему стало невыразимо жаль себя, своей неразумной бедовой головушки.
   - И давно ты здесь?
   - Только что... пришел... - губы Старика задрожали, как у маленького обиженного ребенка.
   - А я вот решила деткам уху сварить... - грустно сообщила женщина.
   Старик внимательнее пригляделся к ней. Ее лицо было исполнено печали, а пустые глазницы - черны как ночь. Саньку захотелось припасть к ее груди, ища утешения.
   - Где мы? - спросил Старик. - Во сне?
   - Нет,- сказала женщина. - Это наш мир.
   В коридоре послышался шум и чей-то громкий голос закричал:
   - Э-гей! Он здесь! Держи! Лови!
   - Беги,- сказала женщина. - Даст Бог, еще увидимся.
   - Но где?
   - В лесу.
   В каком лесу?
   - Беги! А то поймают.
   И снова он бежал по каким-то мрачным лабиринтам, и за ним гнались раскаленные карлики, и какие-то типы со зловещими рожами хотели зарезать длинными ножницами несчастного беглеца. И вот он, ошалелый, с безумно горящим взором, оказался припертым к стене.
   "Ох, мамочка! Как же я попал в этот ужасный мир? Почему ты не уберегла меня от этого кошмара?"
   Из темноты выплыл огненный шар и, разбрызгивая дрожащий свет, поплыл по воздуху к Саньку.
   "Ну, все! -- обдала его горячей волной тоскливая мысль. - Теперь все! Конец!"
   Но ему не хотелось умирать!
   Ах, если бы Господь Бог дал ему еще один шанс на спасение! - сверкнула молнией последняя мысль. - Возможно, он и сумел бы найти выход!
   И тут случилось еще одно чудо.
   В ушах у Санька засвистело и, неизвестно как, он был перенесен в другие края.
   Тихо шелестел дождь. На фоне серого неба отчетливо виднелись черные ветви деревьев. Он стоял на пригорке. Внизу раздался свисток, и старик увидел, как в свете рубиновых фонарей движется поезд. Железнодорожный состав огибал подошву холма. Царапаясь о кустарник, Санек побежал к поезду и, ухватившись за поручни, запрыгнул на подножку последнего вагона. Дверь оказалась открытой, и он вошел в тамбур.
  

4

   Жильцов в подвале у Седого оказалось довольно много.
   На скамье, у каменной стены, сидело несколько старых, уродливых баб. Одна из них, в длинном черном платье, приятно выделялась среди прочих уродин своими крупными женственными формами, и ее смуглое лицо еще носило следы былой красоты. Тут же сидели какие-то худосочные дети - девочки и мальчики. У многих тела и лица были обезображены страшными шрамами. За их спинами, в тусклых отсветах керосиновой лампы, сочилась по камням вода, и по темной стене лениво ползали толстые слизняки. На земляном полу шевелились странные существа - скользкие, маслянистые, похожие на каких-то белесых полупрозрачных змей с короткими толстыми лапками.
   Люди за столом были пьяны и, судя по всему, это было их естественное состояние. Лысый дедок в косоворотке растянул меха баяна, с надрывом запел:
   Наши души бесценные
   И мечты сокровенные
   Были нами загублены
   В свете ясного дня.
   И теперь мы заброшены,
   В мир могильный, непрошеный...
   - Цыц! - прикрикнул на него татуированный, но дедок продолжал гнусаво тянуть:
   ... В мир холодный, безрадостный
   Без любви и огня...
   - Заткни пасть! - сурово оборвал певца человек с татуировками. - Надоел уже со своей тягомотиной. Дай с человеком потолковать.
   - А чего с ним толковать,- сказал певец, сдвигая меха баяна. - Вот поселится у нас - тогда и потолкуем.
   - Рано ему еще,- сказал татуированный. - Пусть сперва дело справит, а потом приходит в нашу хату.
   - Да сколько можно уже болтаться? - насмешливо возразил какой-то горбатый карлик. - И так загулял на белом свете. А тут даже в шашки поиграть не с кем! Вон, и квартира ему уже приготовлена!
   Он указал вглубь подвала, и Кощей увидел там черный гроб с отверстой крышкой.
   - А я говорю - рано! - злобно вскричал татуированный и грохнул кулаком по столу. - Пусть приведет с собой и остальных! Ведь обещал же? Так пусть ответит за свой базар.
   Карлик насмешливо усмехнулся:
   - А, куда они денутся! И так все наши.
   У него был широкий нос уточкой и озорные смешливые глаза. Под глазами, на красном, воспаленном лице, лежали лиловые пятна.
   - Ну, да! Конечно! - язвительно сказал татуирован­ный,- они там ходят, солнцем, травкой любуются, суки! Птичек слушают! А мы тут торчим!
   - Да ничем они не любуются,- возразил карлик. - Живут в угаре.
   - А вдруг вырвутся? - сказал татуированный. - Вдруг, с Божьей помощью, увидят в небе звезды! Об этом ты подумал?
   - Никуда не денутся,- хихикнул карлик. - Свои же ребята...
   - А я говорю, нехай возьмет топор и вырубит всю свою семью под корень! - бешено заорал татуированный. - Крови хочу! Понял? Крови! Свежей, горячей, дымящейся человеческой крови! Я тащусь от нее, ты понял? Я от нее просто балдею!
   - Уймись, Барон,- сказал человек огромного роста, в черных трусах.
   Он похлопал Кощея по плечу тяжелой и мягкой, как сырой блин, ладонью:
   - Сделает все как надо. Верно, сынок?
   У гиганта было рыхлое, дряблое и студенистое тело на худых тонких ножках. Потухшие, угрюмые глаза казались упрятанными в глубокие бездонные колодцы. Дышал он поверхностно и неровно, как больной астмой.
   - Ну, так как, сделаешь, сынок? Не подкачаешь? - тяжело дохнул перегаром в ухо Кощею великан. - Мы тут все на тебя рассчитываем.
   - Сделаю,- пообещал Кощей.
   - Вот это по-нашему! Молодец! - одобрил гигант и сказал татуированному хриплым булькающим голосом, протягивая кружку. - Плесни-ка нам еще.
   - А может быть, тебе уже хватит, Кузя? - тотчас отреагировала женщина в черном платье. - Смотри, чтобы тебе потом плохо не стало.
   - Кузя свою норму знает,- проворчал гигант и забулькал в кулак так, словно в груди у него кипела смола. - Кузя никогда пьян не бывает! И ума никогда не теряет! Наоборот, чем больше Кузя пьет - тем он ясней соображает.
   - Ну, тогда давай и мне,- сказал карлик, протягивая кружку. - Чтоб и у меня в голове прояснилось.
   - А ты дернешь? - спросил татуированный у своего гостя.
   - Можно,- согласился Кощей.
   - Но учти, это тебе авансом,- строго сказал татуи­ро­ван­ный. - За работу. За кровь, которую ты пустишь своей родне! Ты понял?
   - Да понял он все, понял,- сказал старичок в косоворотке. - Сколько можно талдычить.
   Всхлипнули меха баяна, и лысый запел:
   Наши души бесценные
   И мечты сокровенные...
   Татуированный разлил зелье в кружки. Карлик весело забалагурил:
   - Пей, куме, тут, бо на том свете,- он поднял палец вверх,- не дадут. Ну, а если и дадут - то пей, куме, и тут.
   Он захихикал, довольный своей прибауткой. В чертах его лица было что-то неуловимо близкое от гиганта и женщины в черном платье.
   - Ну, дай черт, чтоб не последняя,- сказал великан, поднимая кружку.
   Кощей выпил зелье, и его нутро обдало жгучим адским пламенем. Вскоре он заметил, что тела его собутыльников начинают как-то странно трансформироваться, оплывая и сглаживаясь. Странным показалось ему и то, что в обликах шевелящихся на полу студенистых тварей он вдруг приметил как бы нечто человеческое.
   Между тем татуированный стукнул пустой кружкой об стол и сказал:
   - Так вот, пора тебе уже, старина, грохнуть своего брательника вместе с маманькой. Замочить их, подлюк. Понял? Чтобы больше и не смердели на том свете.
   - Э, кишка у него тонка,- стал подначивать карлик. - Это ж он только по соседям мастак ходить, хвастать, что порубает всю семью. А взять в руки топор и разобраться по-деловому - слабо.
   - Не, в натуре,- сказал баянист. - Ты чо, мужик? Тебе же так и так кранты. Ты ж не жилец на белом свете, у тебя белокровие. Так хоть уйди красиво! Возьми в руки топор, и порубай их, гадов!
   - И вообще, слышь, чувак,- сказал татуированный. - Ты ж ведь сидел! Тебя же люди уважали. И даже когда-то вместе с Зубом всю зону в руках держал! А теперь ходишь по дворам, попрошайничаешь. Ждешь, когда тебе соседи из милости миску супа дадут!
   - А маманька то, между прочим, работает уборщицей в школе! - насмешливо вставил карлик.- Получает 65 рублей! Это ж, сколько бабла у нее водится, а?! Не один ящик водки можно купить!!! Могла бы, кажется, и позаботиться о своем старшем сыночке. Так нет же, все ему, все своему любимому, ненаглядному Витечке! А на тебя, на первенца своего ей, как мы глядим, наплевать!
   - А и брательник тоже хорош! - вставил лысый баянист с пьяной длинной усмешкой. - На той неделе с Булей и Лохматым хатку подломили, взяли добра столько, что целую неделю гасали, не просыхая. И что, отломилось тебе хоть что-нибудь? Поставил он тебе магарыч? Ни фи-га.
   - Зато рыло набил! - хохотнул карлик. - Разукрасил рожу так, что любо дорого посмотреть!
   - Не уважает он тебя! Ох, не уважает,- укоризненно покачал головой татуированный. - На кого руку посмел поднять, падла?! На своего старшего брата! И что, ты и это будешь терпеть?
   - Ну, чего раскудахтались,- прохрипел гигант. - И так все ясно. Замочить их - и делу конец. Так и постановили. И занесли в протокол. Верно, я толкую, братва?
   - Нема базару,- сказал татуированный.
   - Значит так,- сказал гигант. - Сперва направишь к нам Шницеля, хватит ему уже топтаться на белом свете. А потом займешься и мамкой. Усек? А иначе мы тебе житья не дадим.
   - Ты понял? Будем доставать так, что мало не покажется,- предостерег Барон. - Это я тебе обещаю.
   - Заметано,- сказал Кощей. - Всех порубаю, гадов. Они меня запомнят, падлы.
   - Приятно потолковать с понимающим человеком,- сказал гигант.
   Он тяжко дохнул перегаром.
   - Ну, давай еще накатим по соточке - и байки бай.
   Они выпили по кружке адского зелья, и гигант захрапел, обмяк, стал сползать со стула какой-то студенистой массой. Вслед за ним начали оползать и другие участники застолья. Кощей почувствовал, что его сморил тяжелый черный сон. Он оказался на полу.
   Теперь он почему-то был голым.
   Он лежал в густой зловонной грязи, и неожиданно почувствовал, как к нему сзади пристраивается татуированный. Он начал ласкать Кощея, прижимаясь к нему все плотней. Кощей сделал попытку отодвинуться от него, но был не в силах даже шелохнуться.
  

5

   Настил из рифленого металла покачивался под ногами старика. Было слышно, как лязгают автосцепки и грохочут колеса. Небо было мглистым. Мимо проплывали черные контуры деревьев.
   Старик смежил веки. Ему захотелось курить, но сигарет не было, и он стоял в покачивающемся тамбуре с закрытыми глазами. В приоткрытую дверь дул прохладный ветерок, и в какой-то миг Санек почувствовал душистый аромат табака; он вдохнул его полной грудью - раз... еще раз... и табачный дым исчез. Запахло березой - влажной березовой доской. Не размыкая глаз, Санек напряг зрение и увидел усеянное звездами небо. И, быть может, впервые за всю свою непутевую жизнь, он вдруг осознал, какое это великое счастье - видеть звезды в небе!
   Постояв в тамбуре, старик вошел в освещенный вагон.
   Не было ни проводника, ни пассажиров. И не у кого было узнать, куда мчится этот поезд среди лесов в глухой ночи.
   Вагон покачивало; стучали колеса; лилась приятная музыка. Санек начал делать легкие танцевальные прыжки, взмывая к потолку, словно пушинка. Несколько раз, летая по длинному коридору, он слегка стукнулся головой об потолок, и почувствовал слабую боль от ударов. Музыка смолкла, и старик опустился на пол.
   Поезд набирал ход. Раздался свисток; промелькнули красные огоньки шлагбаума... Санек подошел к окну с белыми занавесками. Сверху, в открытую створку, врывался прохладный ветер, и Санек, ухватившись за скобу рамы, закрыл окно. Он сел на скамью у столика. На стене тускло горел огонек софита. Под монотонный перестук колес старик задремал.
   Уже засыпая, он услышал, как в купе вошла женщина с чемоданом и села за столик напротив него.
   - Сашенька, сынок,- сказала она. - Скажи, куда ты едешь?
   Ему почудилось, что этой женщиной была его мать, но у него уже не было сил для разговора.
   Он уснул, и ему приснились его дружки: Бабася, Цилиндр и Лейба.
   Все они были уже мертвы. Бабася умер еще смолоду в тюрьме. Цилиндра, по пьяной лавочке, зарезала жена, а Лейба повесился. Из всей их "старой гвардии" остались лишь он, да Рюмочка с Кощеем. И вот теперь его мертвые дружки приснились ему.
   Во сне все они были молоды и красивы.
   Лейба только что демобилизовался из армии и вел себя по отношению к остальной братии свысока, как оно и подобало такому важному гусю.
   Он сидел на крылечке своего дома, с обнаженным торсом, на котором рельефно бугрились мышцы; время от времени красавец Лейба промачивал горло из бутылки глотком-другим винца и, бренча на семиструнной гитаре, пел густым тягучим баритоном:
   Плюнь в глаза тому, кто упрекает
   Нас с тобою в пьянке и разврате.
   Он или дурак, или не знает, просто,
   Что такое женщина в кровати.
   А потом старик приснился сам себе маленьким мальчиком. Он с сестренкой наряжал новогоднюю елочку, и они все гадали, что же им подарит на новогоднюю ночь дед Мороз?
   Старик заплакал, обливаясь во сне горючими слезами, и проснулся с острой болью в груди. Женщины уже не было - вероятно, она сошла на какой-то остановке. Светало. Поезд мчался в заснеженной степи.
  

6

   Впереди показалась станция. Проплыли какие-то строения, склады, коммуникации... Описывая широкую уклонную дугу, поезд приближался к похожему на огромного, с раскинутыми крыльями орла, вокзалу.
   Город, судя по всему, находился где-то в центральной полосе России. Санек догадался об этом по тому, как падал крупными хлопьями снег, как ходили по перрону люди в тулупах; на него как-то сразу пахнуло чем-то близким, родным. Казалось, он прожил здесь всю свою жизнь, знал множество людей. И, вместе с тем, он ясно сознавал, что никогда тут раньше не был.
   У перрона поезд замедлил ход, и старик спрыгнул с подножки вагона. Он прошел по платформе и вошел в здание вокзала. Несмотря на раннее утро, около касс уже хвостились сонные очереди. В зале ожидания дремали на скамьях умаявшиеся пассажиры. Кочевники-цыгане, расстелив одеяла на грязном заплеванном полу, спали с комфортом, словно у себя дома.
   Выйдя из вокзала, Санек попал на привокзальную площадь и, миновав ее, оказался на широкой улице с длинными рядами мрачных каменных домов. Несколько магазинов, пельменная, кафе с изломанными, как меха гармони, витринами, показались Саньку чем-то неуловимо знакомыми. Около рюмочной уходили под асфальт ступени подземного перехода, и проезжая часть улицы была отделена от тротуара трубчатыми ограждения­ми, похожими на судовые леера. Из перехода густым потоком валили горожане. И были они все как-то на одно лицо. Казалось, эти люди еще не стряхнули с себя сонного оцепенения, и вместе с тем их уже давили мелочно-бескрылые заботы.
   Большинство горожан спешило к автобусной остановке, и Санек, не долго думая, пошел вместе с густой безликой толпой.
   Падал мокрый желтоватый снег. Асфальт был грязным. На тротуаре чернела большая лужа, и пешеходы обходили ее с разных сторон.
   Санек тоже обогнул лужу и вышел на остановку.
   Город лежал в полудреме, как старый ленивый кот. Явственно слышались все уличные звуки: разнобойный гул машин, шум автомобильных покрышек на влажном асфальте, звонкий перестук капели - было то неповторимое, особенное время, когда ночь еще держит в сонных объятиях пробуждающийся город, но уже разгорается серый рассвет.
   К остановке подкатил автобус, и толпа ринулась на штурм дверей. Люди гроздьями свисали с подножек, пытаясь втиснуться внутрь. Долгое время двери закрыть не удавалось, но, в конце концов, их створки сдвинулись, и автобус тронулся с места.
   Санек оказался в самой гуще штурмующей двери орды, и его внесло в салон, словно подхваченную волной щепку. Несколько остановок он проехал, сжатый людскими телами, но возле какого-то завода толпа схлынула, и стало свободнее. Санек сел на освободившееся место.
   Автобус трясло на ухабах. За окном лежали лиловые сумерки. Старик смежил веки.
   Когда он проснулся, на нем был плащ из болоньи цвета морской волны.
   Носить плащи из болоньи в дни его молодости считалось шиком. Ему нравилось разгуливать в нем по городу, расстегнув пуговицы, так, чтобы плащ развевался и был виден его белый свитер с красивым желтым узором на груди.
   Как-то подвыпив, он с дружками утюжил клешем городские мостовые, с грозной небрежностью покачивая плечами и картинно зажав меж пальцев дымящуюся сигарету. Плащ с шуршаньем развевался при каждом шаге, и Санек радостно ловил на себе отнюдь не равнодушные взгляды девчонок. А, придя домой, он обнаружил на поле плаща несколько маленьких дырочек, прожженных сигаретой. Это огорчило его. Но не надолго - ведь впереди лежала целая жизнь!
   На одной из остановок молодого человека точно кольнуло чем-то изнутри, и он соскочил на мокрый тротуар.
   Моросил дождь... Горели уличные фонари, и красные огни ламп отбрасывали в дождевой сети длинные красочные ореолы.
   Молодой человек торопливо шагал по мокрой, отполированной тысячами ног, булыжной мостовой. Улица плавно уходила вверх, и в вечерней тишине были далеко слышны его быстрые упругие шаги.
   У одного из домов он остановился.
   Он стоял в тени каштана и смотрел на освещенные окна за ситцевыми занавесками, испытывая странную щемящую грусть. Что-то тянуло его к этим окнам... Он двинулся к дому и, пройдя по коридору, замер у двери...
   Молодой человек не знал, что там, за этой дверью, но чувствовал, что это было именно то место во Вселенной, к которому так стремилась его душа.
   Он толкнул дверь.
   Жена сидела у детской коляски и тихонько покачивала Руслана. Он улыбнулся ей, и она приставила палец к губам.
   Санек на цыпочках прокрался к жене.
  

Глава третья

1

   Около 10 часов вечера Хозяйка клоаки услышала условный сигнал: один длинный звонок и два коротких.
   - Кого там черти несут? - пьяно проворчал ее сын Толян, возлежа на широкой двуспальной кровати. - Вечно шляются среди ночи, покоя от них нет. Поздно уже, скажи, пусть завтра приходят.
   Комната, в которой находился Толян, походила на некий склад, или, лучше сказать, на лавку древностей. И хотя она была довольно обширна, свободного места в ней почти не оставалось.
   Судя по тому, что поверхности стен и пола были украшены коврами резко диссонирующих узоров и расцветок, а старая мебель казалась занесенной сюда каким-то непостижимым образом из самых различных эпох, тетя Роза отдавала предпочтение эклектическому стилю. Допотопные бра с выцветшими тряпичными абажурами, ламповые радиоприемники, выпускавшиеся, как видно, еще во времена Маркони и Попова соседствовали со всевозможными вазочками, горшочками, подсвечниками, статуэтками из керамики и гипса, а также неисправными телевизорами и рулонами ковров.. В своих художественных исканиях эта почтенная дама тяготела ко всему подержанному, бывшему многие годы в употреблении - ко всему тому, что иные простаки попросту выбрасывают на свалку.
   Продравшись через завешанные чехлами диваны, кресла и прочие раритеты, тетя Роза оказалась на веранде.
   Это помещение, бывшее, в своем роде, прихожей, являло собой яркий контраст только что описанной нами комнате - оно навевало мысли о строгом спартанском стиле.
   Голые стены, обшарпанный стол, колченогие стулья, кровать с пружинным матрацем и старыми тюфяками - все это, по глубокому замыслу тети Розы, долженствовало свидетельствовать о крайней бедности обитателей сего жилища, а возможно, даже и об их нищете.
   Выйдя во дворик, тетя Роза приблизилась к калитке и негромко спросила:
   - Кто там?
   - Шницель,- отозвался низкий мужской голос.
   Хозяйка клоаки отодвинула засов, и во двор, озираясь по сторонам, бесшумно нырнул, как щука в омут, какой-то человек.
   В тусклом свете, отбрасываемом от желтых окон веранды, можно было различить черты того, кто назвал себя Шницелем.
   Он был чуть ниже среднего роста, сутул, с плоской, как искореженная доска, фигурой. Лицо - острое, мрачное, землистого оттенка, заросшее густой темной щетиной. Особенно выделялись на нем, наводящие ужас своей мертвящей пустотой, мутно-желтые рыбьи глаза. Такой типаж, без сомненья, мог бы стать великолепной находкой для кинематографа на роль какого-нибудь гнусного злодея в фильме ужасов. Довершали портрет этого исчадия серая куртка с капюшоном, являвшая собой довольно точное подобие тех балахонов, что носили некогда члены тайной расистской организации Ку-клукс-клан.
   Тетя Роза произнесла шепотом:
   - Ну, шо?
   Шницель поднес палец к губам:
   - Тсс...
   За пазухой он держал какой-то сверток, поддерживая его прижатой к животу левой рукой.
   - Тетя Роза,- очень тихим голосом сообщил Шницель, - я вам принес такое... - он похлопал по выпиравшему из-под куртки свертку. - Закачаетесь!
   Глаза Хозяйки клоаки алчно блеснули:
   - Шо тама?
   - Пойдемте, покажу.
   Они направились к ее дому. Тетя Роза шла впереди. Ее ночной гость следовал за ней. Он двигался той поразительной пьяной походкой, которая изумляла всех, кто наблюдал ее впервые. Корпус Шницеля был наклонен так низко, что казалось, будто он, как планер, скользит на бреющем полете над самой землей. При этом его ноги петляли, семеня и спотыкаясь; летчика то и дело забрасывало в разные стороны и, тем не менее, он умудрялся, вопреки всем законам физики, каким-то чудом устоять на ногах.
   Как только тетя Роза вошла в дом, ее ночной гость, продемонст­рировав фигуры высшего пилотажа, вписался, следом за ней, прямо в дверной проем.
   На веранде Шницель, с таинственным видом, извлек из-за пазухи сверток. Он развернул его и поставил на стол семь слоников из слоновой кости. Все слоники были разной величины, и Шницель выстроил их по ранжиру. По нашему скромному мнению, такая композиция могла бы называться: "Слоны идут на водопой", причем в этой редакции она неплохо подошла бы и в качестве пароля для таинственных визитеров тети Розы.
   - Ну, шо? - с торжествующим видом осведомился Витек (ибо Шницель и был тем самым Витьком, братской крови которого требовали от Кощея его демоны). - Хороши, а? И за всю эту красоту я прошу всего лишь 15 рублей и три пузыря самогона!
   - Шо-о? - раздался изумленный возглас.
   Из потайной комнаты тети Розы вышел ее сын Толян. У Толяна - опухшее заспанное лицо. Он в трусах и майке, и на его татуированных руках, в тех местах, где врачи и наркоманы делают уколы в вены, видны следы от многочисленных шрамов. Объяснялось это тем, что Толян очень любит, пребывая в длительных запоях, резать себе вены бритвой. И потом, разбрызгивая кровь, бродить по всему дому, или ломиться в дворы ближайших соседей, с горькими слезами сетуя на свою злосчастную судьбу. Если ему удается привлечь к себе внимание публики и разжалобить ее - хорошо. Если же нет - он хватается за нож и гоняется с ним за своей матерью, угрожая убить ее за то, что она породила его на белый свет, и тогда тетя Роза находит спасение в бегстве.
   - Шо ты сказал? А ну повтори! Пятнадцать рублей за это фуфло? Да еще три пляшки? Да ты чо, пацан, рехнулся?
   Толян подошел к столу и стал рассматривать слоников с видом большого ценителя искусства. Он поскреб их ногтем и даже попробовал на зуб...
   - Настоящая слоновая кость! - воскликнул Шницель, расхваливая свой товар. - Из Индии моряки привезли! Стоит дороже золота!
   - Не гони пургу! - вступил в торг Толян. - Какая кость? Ты чо, пацан, за придурков нас держишь? Собачья это кость, а не слоновая.
   - Да ты чо? Ты чо, в натуре? - заторговался и Шницель, выговаривая слова в нос, почти как настоящий француз.- Это же настоящее произведение искусства! Ты по-ол!* Им же в музее стоять надо! По-ол? В Третьяковской галерее! Да если я сейчас отнесу их настоящим меценатам - они же у меня, их с руками и ногами, оторвут! Дадут мне за них сто рублей без всякого базара! И еще бутылку коньяка поставят! А потом сами толканут за триста. Ведь это же Рубенс! По-ол? Рубенс и Айвазовский! А ты тут мне гонишь! И за всю эту бижутерию я прошу всего лишь десять рублей и два пузыря.
   - Давай, гуляй, Вася! - сказал Толян, прекрасно понимая, что Витьку сейчас требуется "добавить", и потому можно легко сбить цену.
   Тетя Роза, тонко прочувствовав ситуацию, тотчас подыграла сыну:
   - И на шо они мне нужны, эти слоны? - она, с недоуменным видом, пожала плечами. - Как раз недоставало такого хлама.
   - Да вы шо, тетя Роза? Вы шо? Ведь это же Рубенс! Поленов!
   - Ну и шо?
   - Как шо? Как это шо? Поставите, у себя на комоде, и будете любоваться.
   - Слышь, братан. Ты нам тут пургу не гони. Ты лучше скажи, где ты взял этих слонов?
   - Братан из Германии прислал.
   - Какой братан?
   - Двоюродный.
   - Да ты чо гонишь? Чо ты гонишь? Нет у тебя никакого двоюродного брата. Да еще и в Германии.
   - Есть,- сказал Шницель.
   - И где он там живет?
   - В Глазго.
   - Ну, ты, братан, совсем конченный. У тебя, сколько в школе по географии было? Глазго - это ж в Италии.
   - В какой Италии? Ты чо, ваа-бще географию забыл? Возьми глобус и посмотри на глобусе.
   - В гробу я видал твой глобус. 10 рублей за каких-то сраных слонов! Да еще две пляшки самогона! Ты чо, совсем офонарел?
   - Да ты чо, братуха? Ты ва-абще в искусстве что-нибудь бычишь? Да ты хоть знаешь, сколько тянут среди коллекционеров эти слоны? Ведь это же шедевры древнего русского искусства! У тебя, их любой иностранец за тысячу баксов заберет, без базара!
   - А что же ты тут нам только что втирал, что эти слоны из Германии?
   - Ну, из Германии.
   - А теперь гонишь, что это шедевры русского искусства.
   - Когда это я гнал?
   - Да только что!
   - Почисть уши, слышь, братуха. Ты хоть уши по утрам моешь? Тетя Роза, скажите ему, чтобы он уши по утрам мыл. Я же тебе русским языком, барану, толкую: мне этих слонов сестра из Италии прислала. Она там замужем за французским дипломатом, по-ол? За дипломатом, баран ты такой, а не за ассенизатором! Они же там по своим дипломатическим делам по всему свету шныряют - сегодня он в Египте, а завтра в Индии, по-ол? Он там с самим Арафатом за ручку здоровкается! А ты тут мне трешь... Да он мне, если я только захочу, не только слонов, но и ракету Земля-Воздух прислать может.
   - Ну, пусть пришлет. Ракету я, пожалуй, куплю,- сказал Толян.
   - Ну и пришлет. Ты думаешь, что не пришлет? А вот я напишу ему - он мне ее и пришлет. Вместе с танком.
   - Заметано,- сказал Толян. - Будет ракета с танком - заходи.
   - Короче! - с блатным проносом выставил пальцы веером Толян. - Сегодня у моей мамки день рождения, по-ол? И я хочу сделать ей подарок - купить пуховую шаль за 250 рублей! А то у нее что-то по вечерам плечи зябнуть стали. И мне на шаль как раз недостает 10 рэ. Только поэтому я и сдаю, почти что задаром, этих великолепных слоников, а так бы себе оставил.
   - Так и оставь. Подаришь маманьке, вместо пуховой шали. Поставишь на комод - и будете с ней любоваться ими до упора.
   - Ну, ты и жила... Ладно, так и быть! Уступлю по-соседски! Только из уважения к тете Розе. Отдаю за пятерку! Только чтобы маманьке ко дню рождения подарок сделать.
   - Слышь, ты, Попандопуло. Давай, забирай своих сраных слонов и чеши отсюда, пока я тебе рыло не намылил!
   - А, ладно! Где наша не пропадала! - великодушно воскликнул Витек. - Так и быть, уболтал! Вот тебе еще и часы в придачу,- он достал из кармана шаровар наручные часы. - Ради мамкиного день рождения! Держи! Братан, мне на память, вместе со слонами из Швейцарии прислал. Забирай все гамузом за пятнадцать рублей, и три пузыря самогона!
   Толян взял часы у продавца, послушал, как они идут и осмотрел.
   - Слышь, ты, Айвазовский. Это же наши часы. "Победа". Что ты тут нам втираешь, будто тебе их брательник из-за бугра прислал?
   - Так это же экспортный вариант, по-ол?! У них там сейчас за бугром все только в наших часах и ходят.
   - Ладно, Айвазовский. Ты меня достал. Пляшка самогона - и чеши.
   - Две.
   - Пляшка, я сказал!
   - Две.
   - Забирай своих слонов вместе с часами и чеши отсюда, понял?
   - А! Наливай!
   Таким образом, сделка была заключена: продавец слонов выручил у тети Розы за свой товар бутылку самогона. Получив его, он вдруг потребовал:
   - И стакана на посошок!
   - Ну, ты достал... - вздохнул Толян, но, зная, как непросто будет отвязаться от Шницеля, сказал. - Ма, налей ему стакана.
   Шницель выпил самогон. Когда он выходил во двор, из летней кухни вышла проснувшаяся Рюмочка.
   - Ба! - обрадовано воскликнул Шницель. - Рюмочка! Моя ты лапочка! Моя ты куколка!
   Он вскинул руки, как летучая мышь крылья. Покачивая "крыльями", взял курс на Рюмочку. Демонстрируя "бочки", "петли" и прочие фигуры, Шницель врезался головой в твердую, как доска, грудь своей куколки. К счастью, за спиной Рюмочки оказалась закрытая дверь, благодаря которой она и устояла на ногах, и ночной пилот заключил ее в свои объятия. Похлопав куколку по тощему заду, он растянул пьяную улыбку на раскрасневшемся лице чуть ли не до самых ушей и сорвал с ее холодных сизых уст долгий поцелуй. Польщенная вниманием своего кавалера, Рюмочка хохотнула:
   - Ну, ты прямо как Отелло!
   - А ты - как Джульета! - Шницель с важным видом достал из-за пазухи бутылку самогона. - Так что, оттянемся, моя Джульета?! Сегодня у меня - великий праздник: маманьке исполнилось ровно 70 лет!
   - А как же иначе? - заулыбалась Рюмочка. - Оттянемся клево!
   За их спиной раздался полный сарказма голос Толяна:
   - Слышь, братан, я чой-то никак не возьму в толк. У тебя маманька что, молодеть стала, что ли? Ты же на прошлой неделе отмечал ей 80 лет?
   -- Ты чо пургу гонишь, слышь? Каких восемьдесят лет? Прочисть уши, братуха. На той неделе мы отмечали ей 69 лет, по-ол? А сегодня ей стукнуло ровно 70!
   Когда Шницель с Рюмочкой выходили за калитку, у Храпков, живших неподалеку, как раз разгоралась гулянка. Было слышно, как играла музыка, и какой-то мужчина томным ностальгическим голосом пел:
   Ах, какая женщина,
   Какая женщина,
   Мне б такую...
  

2

   Дождь и прохладный ветер сделали свое дело: Старик очнулся.
   Он приподнялся на четвереньки и увидел невысокий бетонный столбик, на котором сидел лохматый, с красными горящими глазами, черт. Санек вскочил на ноги и побежал.
   Опомнился он у фонарного столба.
   Старик стоял в бледном пятне колеблющегося света, крепко обняв мокрый столб, и дрожал, как в лихорадке.
   На свету наваждение исчезло. Теперь Старик ясно различал черные заборы и как-то странно покосившиеся дома грязного переулка. Но как он оказался в нем? Почему он стоит этой злой темной ноченькой у мокрого холодного столба, и как могло случиться, что он ничего о себе не помнит?
   Впрочем, кое-какие воспоминания смутно кружили в его голове.
   Он вспомнил о своей милой девчонке.
   Не вчера ли они стояли возле ее общежития и целовались? А потом он сказал ей, что его призывают в Армию, и она опечалилась, и с какой-то особенной нежностью целовала его.
   И целуясь с девушкой, он услышал за своей спиной расхлябанно шаркающие шаги, и веселый хмельной гогот, и скабрезные остроты. На него пахнуло сигаретным дымком и чем-то похабным, нагловатым. Это подвалили его дружки-дебилы: Бабася, Лысый, Хряк. И они увели его с собой, и у них закрутилась такая пьяная карусель...
   Ах, бедная, бедовая головушка! Отчего не слушалась ты своего сердца?
   Ну, да ладно... вот, Бог даст, он оклемается и все припомнит... И тогда он пойдет к своей девчонке и попросит у нее прощения... И между ними снова воцарится мир и любовь.
   Хотя... Стоп! Нет. Тут что-то не так.
   Разве он уже не женился? И не прожил долгую непутевую жизнь?
   Нет, все это просто кошмарный сон. Он проснется - и снова станет молодым и красивым...
   Станет ли? А кто же тогда стоит сейчас у столба под колеблющимся фонарем?
   Этот юноша - жил ли он когда-нибудь на белом свете? Или это только на минутку пригрезилось Старику?
   Эх, садовая ты головушка! Как все перепуталось, как все смешалось в ней, и теперь уже ничего нельзя понять.
   Ба! А кто это стоит там, вдали, у другого фонаря?
   Ну-кась, что это за птица... Разберемся...
   Отпустив столб, Санек тяжелой раскачивающейся походкой направился к незнакомцу.

3

   В колеблющемся кругу света старик увидел стройного молодого человека с длинными каштановыми волосами. На нем был плащ из болоньи цвета морской волны, и между его расстегнутыми бортами виднелся белый свитер с красивым желтым узором. Парень стоял в позе трубящего горниста, картинно уперев руку в бедро, с той только, однако, разницей, что вместо горна, к его губам было приставлено горлышко бутылки. От раскачивающего на ветру фонаря на лицо юноши падали красные блики, и старик ясно видел нежные щечки молодого человека, и его прелестно очерченный подбородок. И кадык паренька жадно ходил вверх-вниз при каждом глотке.
   Допив вино, молодой человек небрежно швырнул бутылку через левое плечо, и она разбилась, звякнув о камень.
   Санек приблизился к незнакомцу.
   Кого же напоминал ему этот паренек?
   Было в этой браваде, с которой юноша пил вино и затем швырнул бутылку через левое плечо, что-то до боли знакомое.
   - Ты кто? - спросил старик, почему-то чувствуя себя ужасным глупцом и стараясь скрыть это за нарочитой грубоватостью тона.
   - Дед пихто,- ухмыльнулся парень.
   - Не, кроме шуток,- Санек сурово сдвинул брови. - Ты, чей будешь? Что-то я тебя тут раньше не встречал.
   Юноша сунул руку в карман плаща и вынул пачку "Кента". Он открыл клапан коробки. Под ним оказалось два ряда плотно уложенных сигарет с красивыми золотистыми фильтрами. Молодой человек щелкнул большим пальцем по донышку упаковки - и одна из сигарет послушно подскочила. Алые губки сложились трубочкой и ухватили золотистую головку.
   - Послушай, дед,- сказал молодой человек, артистично удерживая сигарету в уголке пухлого женственного рта. - Ты, кажется, куда-то шел? Вот и иди.
   - Чиво?
   - Давай, гуляй, дедуля. Ночь, вишь, какая темная? Дорога скользкая... Еще, не ровен час, поскользнешься и тюкнешься головкой о камешек... Бабулька переживать будет.
   Он чиркнул спичкой о коробок и, ловко укрыв огонек от ветра, прикурил.
   - Не будет,- горестно вздохнул старик.
   - Что так?
   - Нет у меня бабульки.
   - И где ж она? - спросил паренек, весело пыхая дымом.
   - Ушла.
   - Давно?
   - Да лет уж 20 будет, если не боле.
   - Что, развелись, что ль?
   - Развелись.
   - И на какой почве? Небось, на сексуальной? - молодой человек лукаво улыбнулся.
   - Нет,- сказал старик. - На почве моего увлечения спиртными напитками.
   - А-а! - паренек попытался придать своей смазливой мордашке серьезное выражение. - Это, конечно, причина серьезная... Веская причина. Ув-важительная.
   - Дурак ты,- сказал старик. - Молодой еще, и ничего в житейских делах не смыслишь.
   - Ага. Зеленый я ишо, батяня,- благодушно улыбнулся юнец. - Как майский огурец.
   - Так, значит, слушай, что тебе знающие люди говорят,- назидательно сказал Санек. - И мотай на ус. Ведь я тебя худому не научу.
   - Ну да, конечно!
   Было ясно, что юнец потешается, не воспринимая его слов всерьез. Санек приподнял палец с видом великого мудреца:
   - И я тебе скажу так: не пей ты эту гадость! Слышишь? Не пей ты ее, окаянную! Она тебя до добра не доведет!
   - Гы, гы,- хохотнул юноша.
   - Да что ты гыкаешь? Что ржешь, как жеребец? Молокосос... Да мне бы твои годы...
   - А мне б твой светлый ум, батяня!
   Старику от всей души хотелось помочь этому глупому наивному мальчишке. Ну, как же донести до его сознания простые, азбучные истины?
   - Или ты думаешь, что я не был молодым, красивым, умным? - начал втолковывать ему старик.- Или, считаешь, что меня не любили девушки? Хе-хе! Еще как любили! А теперь посмотри на меня.
   Паренек усмехнулся:
   - Да, печальное зрелище.
   - Жизнь потрепала меня... - сказал старик. - Она меня крутила, ломала, корежила...
   - Как крендель с маком. Гы-гы-гы.
   - Вот именно! Как крендель с маком! А ведь мне - всего сорок семь лет!
   - Да ну! - изумленно ахнул юноша. - Не может быть!
   - Еще как может. Перед тобой стоит живой пример. Пример того, к чему может привести пьянка. К чему придешь и ты, если только не возьмешься за ум.
   - Спасибо, батя, за то, что ты меня просветил! Гы-гы-гы.
   - Да как же ты не хочешь понять, что я добра тебе желаю,- с отчаянием в голосе сказал Старик. Ведь я же хочу тебя предостеречь! Уберечь от неверного шага! Ведь ты мне чем-то нравишься! Вот только никак не могу понять, чем. Но, чем-то ты, мерзавец этакий, мне ужасно симпатичен!
   Старик с каким-то смешанным чувством любви, заботы и какой-то непонятной тревоги стал всматриваться в лицо этого милого, обаятельного паренька.
   - Перед тобой сейчас лежат открытыми все дороги,- сказал он задушевным тоном. - Весь мир лежит у твоих ног. И от того, каким путем ты пойдешь - зависит все: вся твоя будущность. Так слушай же, что я тебе скажу! Слушай внимательно и мотай на ус! Вино, бабы, сигареты - все это тебя до добра не доведет! Живи честно, веди трезвый образ жизни. Люби только одну девушку. Понял? Только одну единственную девушку на всем белом свете! Жалей ее. Не обижай. И никому не давай в обиду!
   - Ладно, батяня. Ополлитрился - и двигай дальше,- сказал парень, пыхнув сигаретным дымом.
   - Ну как же втемяшить в твою дурную башку, что я тебе добра желаю, а? Что я хочу тебя предостеречь, наставить на истинный путь?
   - Послушай, дед. Ну, чо ты привязался? Ведь мы ж с тобой люди совсем разных поколений. У вас свои понятия, а у нас - свои.
   - Да? И какие же такие у вас понятия?
   - А вот такие. Пока молодой, здоровый и красивый - бери от жизни все, что можешь. Гуляй в кабаках, снимай классных баб.
   - Дурак ты! Самый форменный дурак. Ведь ты же сам себе яму роешь! Жизнь-то у тебя только одна!
   - Вот тут я с тобой полностю согласен, дед. И, как говаривал один классик, нужно прожить ее так, чтобы не жег позор за бесцельно прожитые годы. Чтобы, оглядываясь назад, ты видел толпы соблазненных тобой баб и бочки выпитого вина!
   - И где ты нахватался этой пошлости? Побойся Бога!
   - А Бога, батя, нет,- сказал парнек.
   - Как нет?
   - А так. Наука доказала! Все это выдумки попов. Гагарин летал в космос - и никакого Бога там не увидел. Так что все врут, батяня, твои попы.
   Знакомые слова... Где-то он их уже слышал.
   Кого же напоминал ему этот юноша? Кого? Казалось, еще чуть-чуть, еще немного,- и он вспомнит.
   Старик тряхнул головой.
   Но где он, этот юноша? Ведь только что он стоял здесь, у столба.
   А, может быть, все это ему только пригрезилось? И не было на белом свете ни этого красивого, простодушного паренька, ни того прекрасного мира, в котором он некогда жил?
   Что толку всматриваться в свое прошлое сквозь толщу времен? Ведь жизнь не прожить заново, не переиграть, как шахматную партию...
   Когда-то у тебя было так много всего: друзья, танц­площадка под звездным небом, красивые девушки. Была рок музыка - многие считали ее упаднической и тлетворной; были прикосновения нежных щек в глубине темных аллей и робкие поцелуи, приводящие в трепет. Потом этого не стало. Поцелуи утратили прелесть новизны, щеки огрубели. Огрубел голос, стали расхлябаннее манеры. Постепенно отдалились друзья, и их место заняли собутыльники. Какое-то время еще удерживалось семья, но потом и ее не стало - все, все пошло прахом.
   Так стоит ли, Старик, задумываться над тем, чего уже не воротишь?
   Зачем тревожить себя, скажи, Старик, зачем?
   Чтобы увидеть в конце пути неряшливого мужчину со скотскими глазами? Вот он стоит, пошатываясь, перед некогда любимой женщиной. Она забилась в угол комнаты, и твой сын - а ведь ты предал и его, старик, - обхватив ее ногу, так и льнет к материнскому бедру. А женщина сжала у своей груди сухонькие кулачки и смотрит на тебя с такой ненавистью, с какой можно смотреть лишь на своего заклятого врага. И ты подходишь к ней, пьяно покачиваясь, и бьешь ее наотмашь кулаком по лицу.

Глава четвертая

1

   На высоте 7 метров монотонно вращаются, как некие часы жизни, печи обжига клинкера. Печи похожи на огромные трубы, в которые мог бы свободно войти, не пригибая головы, человек среднего роста. Они наклонены по отношению к земле под небольшим углом, и за ними желтеет на солнце наполненный вязким, как сметана, шламом, круглый бассейн. Чуть в стороне от бассейна расположена насосная станция.
   Шлам - это сырье, взятое от земли, известняк и глина. Он непрерывно перемешивается в бассейне, затем возносится на 10-ти метровую высоту, и оттуда попадет в печи. Начинается цикл его преображения. Главные составляющие этого цикла - Время и Огонь. Опаленный пламенем, то падая вниз, то взмывая вверх, он непрерывно движется по трубе, направляемый неведомой ему волей. Затем новорожденное вещество ссыпается на землю в виде твердых спеченных гранул.
   Не так ли и человек проходит лишь некий цикл на этой Земле? Не суждено ли ему, быть опаленным бедами, страстями, испытать взлеты и падения, чтобы, в конце своего пути, приобрести цельность и твердость неких гранул?
   У входа в насосную станцию цементного завода, под сенью хилого пыльного деревца, сидели двое молодых мужчин в робах. Олег - рослый, смуглолицый, похожий на цыгана, сцепил руки за спиной и непринужденно откинулся на спинку скамьи, вытянув перед собой длинные ноги. Валерий сидел, понурив голову, и чертил на земле заостренным концом ветки какие-то знаки. Он был чем-то подавлен и, по всей видимости, пребывал во власти мрачных неотвязных дум. Наконец из его груди вырвался безрадостный вздох, и он сказал своему приятелю:
   - Слышь, Олежек... Я смотаюсь домой на часик-другой, а ты тут присмотри пока за моим хозяйством. Надо детей накормить и отвязать Лиду.
   - Как это - отвязать Лиду? - изумился приятель.
   - А так... - с горечью молвил Валерий. - Я теперь, когда ухожу из дому, привязываю ее к стулу и запираю на ключ. Если она только отвяжется и выйдет из дома - значит, обязательно где-нибудь напьется и будет буянить на глазах у детей.
   Этот разговор происходил около часу дня, за несколько лет до того хмурого утра, с которого начался наш печальный рассказ.
   Монотонно жужжали насосы, подавая по трубопроводам шлам для печей. Июльское солнце палило нещадно, и чахлая листва деревца, под которым расположились наши приятели, не могла служить им защитой от жарких лучей.
   - Да-а... - сочувственно протянул Олег. - Однако...
   Он прекрасно знал, что Рюмина пустилась во все тяжкие, но чтобы его друг начал привязывать ее к стулу...
   Между тем Валерий продолжал водить кончиком ветки по земле, не отрывая от нее сосредоточенного взгляда. У него было очень тяжело на душе, и он чувствовал потребность поделиться с товарищем своими горькими мыслями.
   - Ты знаешь, у меня дурное предчувствие,- тихим, сдавленным голосом сказал Валерий, избегая смотреть на приятеля. - Мне кажется, что-то должно случиться.
   - Да что может случиться? - веселым тоном сказал Олег, желая приободрить друга. - Не падай духом, старина, а падай брюхом!
   - Нет, Олежек. Я чувствую это. Я знаю, что-то обязатель­но произойдет. И тут уж ничего не поделаешь. Ведь это - роковая женщина.
   Приятель с наигранной веселостью хохотнул:
   - Кто? Это твоя Лидка, что ль, роковая женщина? Ну, ты даешь, старина! И что же в ней такого рокового?
   - Вот ты тут радуешься, а мне не до смеха,- очень серьезным голосом сказал Валерий.- Вспомни, сколько из-за нее хороших хлопцев пострадало! Видать, и мне на роду написано из-за нее погибнуть.
   - Ну, брось ты это, Валь. Не бери дурного в голову, и проживешь тысячу лет.
   Валерий как-то странно усмехнулся и вновь принялся чертить веточкой на земле непонятные знаки. У него было узкое худощавое лицо, волосы зачесаны набок, как у школьника. Ясные серые глаза невольно притягивали к себе взоры всех, с кем он общался.
   - Ты знаешь, я много думал об этом,- наконец задумчиво заговорил Валерий. - И вот смотри, что получается. Она еще девчонкой была - и уже всех к себе чем-то притягивала. У нас все хлопцы были в нее влюблены. А она взяла и втюрилась, по самые уши, в Коника. Нигде ему проходу не давала. Липла к нему, вешалась на шею, пока он не уважил ее по пьянке, и не сделал женщиной. И потом, бедный, не знал, куда от нее деваться. А она все приставала к нему, устраивала сцены, закатывала истерики... И чем все кончилось? Получил из-за нее бедный Коник перо в бочину и теперь лежит на кладбище. Вот после этого-то она и пошла по рукам. Потом ее подобрал Жорка Журавель, вместе с ребенком. Он в нее еще с третьего класса влюблен был. И что же? Через неделю после свадьбы Жорка оказался в психушке. Выписался, пожил с ней месяц - и снова попал в Степановку. Опять вышел - а она все пьет, все страдает, льет слезы за своим милым Коником. Мужик не выдержал и повесился. И вот теперь я.
   - Что ты?
   - Настал и мой черед. Не знаю, чем она меня приворожила. Живу как в тумане. Прямо наваждение какое-то. И бросить ее не могу. Ведь ты же, Олежек, меня знаешь. Не пью. Не скандалю. Все в хату, все для семьи. Взял же ее с двумя детьми - от Коника и от Жорки. Ушел с прежней работы, устроился посменно, только чтобы присматривать за ней и за малыми. Но, видно, все напрасно...
   - Так брось ее.
   - Не могу,- сказал Валерий. - Она - мой крест.
   - Какой там еще крест? - приятель искривил губы в усмешке. - Выдумал, тоже.
   - Олежек, ты только не смейся, ладно? Ты знаешь, я долго размышлял над нашей жизнью. И вот смотри, к чему я пришел: в этом мире Господь дает каждому из нас свой крест. Мой крест - моя беспутная жена и наши дети. Если я брошу их - что с ними будет? Она и так уже в яме, и без моей помощи ей ни за что не выбраться. А дети? Чем они провинились перед Богом? Что с ними будет, если я разведусь с ней?
   Друг, усмехаясь, отмахнулся:
   - Ничего, Валя. Уж такой грех господь тебе простит!
   - Что простит? - Валентин вскинул на друга ясные глаза, освещавшие его лицо, словно божественной лампой, каким-то внутренним светом. - Мое предательство?
   - О чем ты?
   - А разве я не давал обещания заботиться о ней в болезни и в горестях? А ведь она больна. Она алкоголичка, Олежка. И не в состоянии сама справиться с болезнью. Теперь о детях. Разве я за них не в ответе? Что будет с ними, если они останутся с такой мамочкой? Какое их ожидает будущее?
   - А тебя? Какое будущее ожидает тебя с такой женой?
   - Бог ей судья. Все мы тут странники. У каждого из нас свой путь на этой Земле. И мой уже подходит к концу.
   - Ну вот, опять заладил! Здоровый, интересный мужик во цвете лет - а в голове такие мысли.
   Валентин вздохнул:
   - Был вещий сон, Олежек...
   - Плюнь на него. И разотри,- посоветовал друг.
   - Ладно, поеду я, пока меня не забрал водяной.
   Олег с удивлением округлил глаза:
   - Какой водяной?
   Валентин отмахнулся:
   - Неважно. Присмотри тут, я быстро смотаюсь.
   Он вошел в помещение насосной станции, вывел велосипед и поехал, медленно крутя педали, по пыльной дорожке.
  

2

   - Стоять! - крикнули сзади.
   Старик обернулся.
   Позади шли трое.
   Один был в широких малиновых шароварах, с обнаженным могучим торсом, и на боку у него висела кривая казацкая сабля. Второй - худощавый, длинный как жердь,- был в высоком черном цилиндре и во фраке, под которым виднелась жилетка в желтый горошек. Он держал в руке пилочку для ногтей и на ходу шлифовал ею ноготь на указательном пальце. Третьим был парень в брюках клеш.
   Троица двигалась, не спеша, тихо переговариваясь о чем-то своем и, как будто, не обращала на Старика ни малейшего внимания. И все-таки Саньку показалось, что они украдкой наблюдают за ним. Санек ускорил шаги и за его спиной раздался резкий властный окрик:
   - Стоять, кому сказано!
   Он оглянулся. Теперь их стало пятеро. К тем троим, прибавился какой-то босяк в драных штанах и цыган с серьгой в ухе.
   Таинственные преследователи бросали на Старика косые взгляды, о чем-то перешептываясь, и было совершенно ясно, что они замышляют против него что-то худое. Все это сбивало с толку, неприятно действовало на нервы. Откуда появились эти типы? Почему они преследуют его?
   В душу Старика закралось сомнение: существуют ли его преследователи в действительности? Уж не мерещатся ли они ему?
   Надо было как-то проверить, живые это существа в плоти и крови, или же некие фантомы?
   И тут ему в голову пришла блестящая идея.
   Он резко ускорил шаги, свернул за угол и увидел за палисадником углового дома большой куст сирени. Санек перелез через палисад и спрятался в густой листве растения.
   Суть его замысла заключалась вот в чем. Если эти люди не существуют - а вернее, существуют лишь в его воображении - то он их больше не увидит. Если же это настоящие, реальные люди, то они бросятся за ним в погоню и пробегут мимо куста, в котором он засел. Тут-то он все и поймет. И тогда он будет знать наверняка, грозит ли ему опасность, или же у него просто началась белая горячка.
   С такими мыслями Санек затаился в засаде под кустом сирени. Преследователи не появлялись, и Санек решил, что опасность уже миновала.
   - Ну, слава тебе господи, пронесло,- подумал Санек и уже высунул, было, голову из-за куста, как вдруг послышались чьи-то шаги. Он вновь нырнул в засаду, осторожно раздвинул ветки сирени и увидел, как к палисаду приближаются парень и девушка.
   Молодые люди остановились у куста, за которым засел Санек, и стали целоваться. Сквозь щели в рейках Санек увидел, как рука парня скользнула по округлому бедру девушки, робко прошлась по ее мягким округлостям и, нырнув под короткую юбку, очутилась на стройной тугой ноге. Здесь она задержалась немного и медленно поползла вверх по черному чулку - все выше, выше...
   - Не надо, Саша! Слышишь, не надо! - сдавленным голосом произнесла девушка.
   - Но почему? - сладким, как мед, голоском проворковал парень.
   Его горячая ладонь достигла кромки чулка, возбужденно перескочила через резинку и коснулась полосы нежного молочно-белого тела.
   - Ах,- простонала девушка. - Ну, прекрати же! Прошу тебя!
   Старика бросило в жар. Он явственно ощутил под своей ладонью упругую нежную кожу женской ноги - с такой ясностью, как будто сам был пареньком этой невинной девушки.
   А парень целовал девушку в сочные губы, в шею, в полуобнаженную грудь и старик чувствовал вкус ее губ, ее языка, и неповторимый запах ее нежной груди. Рука парня дрогнула и предприняла отчаянный рейд в святая святых ее девического целомудрия...
   - Ну, что ты делаешь со мной,- дрожала девушка. - Прошу тебя, Сашенька, не надо!
   Но он уже не слушал ее. Он становился все настойчивее, все грубее.
   - Ну, Саша, Саша! Ах! Ну, что ты, милый! Ну, пусти, пусти! - молила девочка. - Прошу тебя, прошу...
   Старик пылал, как в огне и ему казалось, что по его жилам струится электрический ток. Казалось, девушка уже готова была уступить... И тут во дворе громко залаяла собака. В окнах дома вспыхнул яркий белый свет, и раздались чьи-то громкие голоса.
   Парень выпустил девушку из объятий. Она быстро оправила юбку и с упреком сказала ему:
   - А я-то думала, что ты не такой. А ты такой же, как все.
   - Ну, прости, прости,- пробормотал парень. - Так вышло... Не сдержался.
   Они пошли прочь. Кто-то закричал:
   - Где он?
   - Здесь! Здесь!
   - Где здесь?
   - А вон! Запрятался в кустах сирени!
   - Ату его! Лови! Держи! - закричало сразу несколько хмельных голосов.
   Санек выпрыгнул из-за сирени. Где-то хлопнул выстрел. Одним махом, как заяц, он перемахнул через забор и, что было духу, пустился наутек. По всей улице в домах стали зажигаться огни, послышалось какое-то бряцание... Из-за облаков выплыла большая полная луна и погналась за бегущим стариком, обливая его фантастическим медно-желтым светом.
  

3

   Рюмочка и Шницель, пьяные вдрызг, лежали на полу, "клево оттянувшись". Кощей, неподвижный, как кирпич, покоился на топчане, и по его виду было трудно определить, жив он, или уже отправился в царство вечной тьмы. Весь дом ходил ходуном: полнился стуками, скрипами, стонами и какими-то шелестящими голосами.
   Около полуночи заскрежетал засов, скрипнула дверь, и из смежной комнаты, охая и постанывая, выплыла тетя Клава.
   Тетя Клава была худосочной изможденной женщиной, иссохшей, как мумия. На ней была длинная черная юбка из толстой грубой ткани и полуистлевшая драная кофта, цвет которой можно было бы определить как грязно-мышиный. В ее темном, изборожденном глубокими морщинами лице с редкой черной бородкой и усиками, проглядывало как бы что-то лошадиное. На длинном горбоносом носу, под гривой седых волос над узким скошенным лбом, сидели большие очки с очень выпуклыми линзами. Но, несмотря даже и на такие сильные увеличительные стекла, тетя Клава все равно видела плохо. Вот потому-то она и не сразу заметила своего младшего сына и его подружку. Первым, что ей бросилось в глаза, была какая-то тряпка, празднично висевшая на спинке одного из стульев. Тетя Клава приблизилась к стулу, взяла тряпку и поднесла ее к глазам, желая получше разглядеть свою находку. При внимательном рассмотрении выяснилось, что это были грязные женские трусы. Тетя Клава бросила их на стул и направилась в туалет. Обходя стол, она споткнулась о свое чадо, мирно почивавшее с хозяйкой только что найденных трусов. Чадо очнулось, увидело свою мать и недовольно проворчало:
   - Ну, что ты все шлендраешь среди ночи, что ты все шлендраешь, сука старая? Или не видишь, что я тут с дамой?
   - Ох... - жалобно запричитала тетя Клава. - Ох, уж близка моя смерть... И за что это мне мучения такие? И когда уже меня к себе господь Бог приберет? Витенька, сыночек ты мой! Ну, пожалей же хоть ты свою бедную матушку! Ведь я же тебя родила! Я же тебя вырастила, выкормила...
   - Лучше бы ты меня, ведьма старая, в ведре утопила! - раздраженно загнусавил сын. - Иди уже, куда шла, и не ной.
   - Ох! Ох-хо-хо хох! - жалостливо застонала тетя Клава, прикладывая руку к боку. - Ну, за что, за что же мне судьбинушка такая! Тут колит! Тут болит... И никто, никто ж меня не пожалеет!
   - Закрой рот, лярва старая! - злобно зарычал сын. - Ишь, раскудахкалась! Иди, запрись у себя в комнате, и причитай там, сколько влезет. Но чтобы я тебя не слышал, ясно?
   - О-хо-хо-хо! О-хо-хо-хо! - Тетя Клава поплелась в туалет, находившийся во дворе. На топчане шевельнулся ее старший сын, пробормотал сквозь тяжкий сон:
   - Я их, подлюк, всех порубаю! Будут меня помнить, гады.
   Рюмочка, в задравшейся юбке, лежала без чувств.
  

4

   Старик шел по улице. По широкой мощеной улице. Словно медный таз, висела на небе луна, проливая неживые скорбные лучи, от которых на душе становилось невыносимо тяжко. Тело было тяжелым, он страшно утомился и чувствовал, что засыпает на ходу.
   Старик прилег на ступеньки какого-то дома и заснул. Он спал, и во сне чувствовал страшную усталость, и ему очень не хотелось просыпаться - он хотел спать и спать, и не пробуждаться больше никогда.
   Он проснулся, словно от толчка.
   В полумраке светились белые звезды. Вокруг возвышались громады мертвых черных башен. Тело было невесомым и в какой-то миг он почувствовал, что может летать. Впрочем, он и всегда мог летать, но только сейчас ясно осознал это. Старик подпрыгнул и стал возноситься в небеса, как воздушный шарик. На его пути оказались какие-то сети из проводов, закрывавшие от него небо. С большим трудом он продрался сквозь ячейки, но на это ушли почти все его силы. Все же ему удалось достичь вершины одной из башен. Он ухватился за ее край, подтянулся, перевалил тело через кирпичный выступ и оказался наверху.
   На башне сидели строители в робах и играли в карты. Повсюду, насколько хватал глаз, возвышались точно такие же мертвые строения. Высокие, угрюмые, похожие на заводские трубы, эти нелепые убожества возносились в небеса, как некие символы человеческой глупости, самонадеянности и пустой суеты.
   - Что вы тут делаете? - спросил старик у строителей.
   - Строим башни,- сказал бригадир - человек с блеклым и равнодушным лицом.
   - Зачем?
   - Согласно проекту.
   - Какому проекту?
   - Проекту строительства башен.
   - Король треф,- сказал один из игроков.
   - Бубновая дама,- отозвался другой.
   - А в чем суть проекта? - осведомился старик.
   - Строить башни.
   - Для чего?
   - Не знаем.
   - Зачем же вы строите их?
   - Так велено.
   - Кем?
   - Теми, кто проводит этот эксперимент.
   Одни из игроков сложил вместе несколько карт и щелкнул ими по носу другого.
   - Сдавай,- сказал он.
   Тот, которого щелкнули по носу, начал сдавать.
   - Какой эксперимент? - поинтересовался старик.
   - Глобальный эксперимент строительства башен по всей Земле,- сказал бригадир и с важным видом закурил сигарету.
   - А в чем его суть? - допытывался старик.
   Бригадир выпустил изо рта струю дыма, сделал очень глубокомысленную паузу и, наконец, дал ответ:
   - Неизвестно.
   - А долго вы будете их возводить?
   - Покуда не возведем.
   - До куда?
   - До небес.
   - А потом?
   - Потом, я думаю, окончим возводить,- сказал бригадир и важно выпустил из носу новую порцию дыма.
  

5

   Медный таз луны скрылся за облаками. Вдоль редких покосившихся домов волновались, колеблемые ветром, высокие камыши. Старик шел по улице, словно по руслу высохшей реки, и его сердце тревожили неясные воспоминания. Он свернул в знакомый до боли узкий и извилистый переулок, круто уходивший вверх. В переулке цвели деревья с белыми ароматными бутонами, и на их ветвях сидели дивные птицы. У птиц было яркое оперение и длинные острые клювы. На самом крутом подъеме проход оказался загороженный дощатыми щитами. Старик перелез через щиты и оказался на родной улочке, где прошло его босоногое детство. Не задерживаясь, он заскользил дальше ночными зигзагообразными переулками, нырявшими то вверх, то вниз.
   На улице Ломоносова он увидел копья ограды забалковского рынка. Старик прошел в открытую калитку и двинулся по рынку, петляя меж пустых прилавков под островерхими навесами. Моросил дождь. Начинал заниматься холодный осенний рассвет.
   У оконных витрин гастронома курсировал долговязый человек. На нем был длинный плащ без пуговиц, и он сжимал у горла его лацканы костлявой рукой. Высокий стоячий воротник был похож на раструб, из которого торчала ужасная голова с седыми всклокоченными волосами и остекленевшими глазами безумца.
   Старик подошел к сумасшедшему.
   - Ну и печет,- посетовал сумасшедший. - Уже колосники прогорают!
   Старик присмотрелся к сумасшедшему и увидел, что у того из раструба воротника торчит собачья голова.
   Он отвел от него взгляд и посмотрел вверх. На фронтоне магазина старик увидел фантастическое существо. Величиной оно было с бульдога. Голова - человеческая, монгольской расы, покрытая лохматой дымчатой шерстью. Тело же было птичьим. Лапы - как у петуха: со шпорами, в пышных золотистых перьях, точно расклешенные брючки франта. У колен они были перехвачены яркими малиновыми ободками.
   Это странное существо смотрело перед собой пустым безучастным взглядом, от которого Старику стало не по себе. Санек опустил взгляд. У него под ногами валялась в грязи какая-то монета. Он подобрал ее и увидел на реверсе двуглавого орла.
   Голову старика накрыла густая тень. Ему почудилось, что птица-человек снялась с фронтона и, тяжело хлопая крыльями, пролетела над ним.
   Из темной дождевой пелены, словно из черного зазеркалья, выступила еще одна диковинная фигура: в ватнике, в старых прохудившихся сапогах и с головой, похожей на огромный граненый стакан, перевернутый вверх дном. В "стакане" мутно желтели узкие щелочки глаз.
   Выскользнула из тьмы, на широкой лыже-доске, толстая баба в белом маскировочном халате. В руках у нее была хоккейная клюшка.
   - Эй, соколики,- насмешливым басом окликнула маявшуюся нечисть баба. - Как дела?
   - Молчи, сука! - злобно просипел человек с собачьей головой, выхватывая из-за пояса нож. - Молчи! А не то кончу!
   Баба расхохоталась:
   - О! Да ты, батенька, уже совсем ошизел! Ну, поздравляю!
   Она ударила клюшкой по консервной банке. Что-то брызнуло Старику на грудь, и он увидел на своей рубахе капли крови.
   - Не обращай внимания,- посоветовал Стакан Старику.
   Он постучал камешком по своей стеклянной голове. Голова глухо позвякивала. Где-то за их спинами раздался тихий злорадный смешок, и Старик увидел зеленую голову аллигато­ра в белом чепчике. Голова выглядывала из переметной сумы на боку сумасшедшего.
   К магазину подошла голая продавщица с короной на голове. В руке она держала связку ключей.
  

Глава пятая

1

   Дурное предчувствие Валерия сбылось на следующий же день после разговора с Олегом.
   В то утро Валерий был необычайно задумчив, печален, даже как-то торжественен. Он не притронулся к завтраку, хотя никогда не жаловался на отсутствие аппетита, и у него был такой вид, точно он пребывал где-то очень далеко.
   Жена с утра была еще трезвая. И, следовательно, в дурном и подавленном настроении. В такие минуты она любила скандалить, выплескивая на Валерия и детей свое раздражение, и на уме у нее было лишь одно: где бы выпить. Но даже она заметила состояние мужа.
   Валерий стоял на балконе и смотрел на улицу печальным неотрывным взором, когда она подошла нему и спросила:
   - Что это с тобою сегодня, Валик? Ходишь все утро, словно в воду опущенный.
   Он продолжал упорно смотреть на улицу, не слыша вопроса.
   Около 11 часов в их дверь позвонили. Пришел сосед, Иван, и позвал их купаться на речку. Валерий идти не хотел, но Лида была рада радешенька, вырваться из дому и, как всегда в таких случаях, одержала верх.
   Он покорно позволил нагрузить себя сумками с одеялами, различными свертками и поплелся вслед за веселой компанией. Был жаркий летний день. Иван балагурил, их жены обменивались пустыми фразами типа: "Ну и жара!" - "И не говори! Еще нет и двенадцати - а уже как печет!" Детвора убежала вперед на разведку.
   Она отыскала небольшую лужайку под сенью акации у самого берега реки. В этих местах Кошевая разветвлялась, огибая небольшой островок. С их стороны берег был обрывистый, дно илистое, и теплая зеленоватая вода лениво плескалась у толстых, подмытых корней акаций и верб. Они окунулись в реке, хотя это и было сопряжено с известным риском, так как вода была грязной, и ходили слухи, что в ней обнаружены вибрионы холеры. Потом они расстелили одеяла, вынули свертки из сумок и стали обедать.
   Иван, хитро подмигнув Валерию, достал бутылку самогона, и стал разливать его в складные пластмассовые стаканчики. Валерий запротестовал, убеждая соседа, что он с Лидой не пьет.
   - И мы не пьем,- сказал Иван, не слушая возражений. - Катя, разве мы с тобой пьем? Это же так, чисто символически!
   Они, чисто символически, выпили бутылку самогона. Разговор оживился. Настроение Лиды резко улучшилось. Она много шутила, смеялась. Мужчины оживленно дискутировали на футбольную тематику, дети с визгом и шумом плескались в речке у берега.
   Затем, "чисто символически", Иван достал из сумки еще одну бутылку. Он хотел, было, выпить ее вдвоем с Валерием, но их жены решительно восстали против такой вопиющей несправедливости:
   - А мы? Это что еще за мансы такие? - возмущенно воскликнула Екатерина, толстая обрюзгшая бабенка с лихими нагловатыми глазами и тройным подбородком. - Смотри-ка, деспоты какие!
   - Не, не, так не пойдет,- поддержала соседку и Лида. - У нас сейчас равноправие, верно, Кэт?
   - Ты только глянь на этих феминисток,- добродушно усмехнулся Иван. - Ничего не поделаешь, придется и им налить.
   - Ей уже хватит,- сказал Валерий, имея в виду свою жену.
   - Почему это хватит? - запротестовала Лида. - Тебе, значит, можно, а мне - нельзя?
   - Потому что. Я твою норму лучше знаю. Ей не наливай,- сказал он Ивану.
   - Но, в таком случае, это будет ущемление ее гражданских прав! - шутливо сказал Иван.
   - Ничего, переживет,- проворчал Валерий.
   - Грубиян,- сказала Лида, протягивая свой стакан Ивану. - И вот с таким грубияном я живу!
   Иван плеснул в протянутый ему стакан немного самогона:
   - Ладно... Пятьдесят капель, не больше. Под мою личную ответственность.
   - Не стоило ей наливать,- нахмурившись, сказал Валерий.
   - Не переживай, все под контролем,- заверила Екатерина.
   Они выпили за все хорошее. Женщины закурили. Между тем солнце припекало, и Валерий с Иваном пошли искупаться.
   - Есть идея,- сказал Иван, когда они вошли в воду. - Давай-ка, нарвем нашим дамам водяных лилий.
   - Давай.
   Лилии росли в плесах возле острова, у другого берега. Расстояние до него казалось не очень большим. Но слишком уж разморило мужчин от еды, жары и спиртного и, когда они доплыли до острова, то вымотались так, что едва стояли на ногах.
   Отдышавшись, они побрели по вязкому илистому дну, вдоль камышей, подбираясь, вплавь к тем цветам, что росли на глубине. В поисках лилий, мужчины постепенно огибали остров, и за одной из излучин, за стеной камыша, увидели одинокую купальщицу в соломенной шляпке. Она стояла в тихом плесе, по грудь в воде, - молодая, красивая блондинка - пожалуй, самая красивая лилия из всех, что им удалось встретить в этих заводях. Увидев купальщицу, Иван расправил плечи, глубоко вздохнул и устремился к ней, забыв усталость. То и дело, проваливаясь в ил, он торопливо приблизился к молодой женщине, и с галантной улыбкой протянул ей свои лилии:
   - Примите от меня этот скромный подарок,- сказал Иван, глядя на женщину восхищенным взглядом. - Нарвал специально для вас!
   - Так уж и для меня? - улыбнулась женщина.
   - Конечно! А для кого же еще?
   - Откуда же вы знали, что я тут окажусь?
   - Предчувствие! - сказал Иван, глядя на нее блестящи­ми глазами. - Всю жизнь мечтал встретить такую женщину, как вы. И вот мои мечты сбылись.
   Женщина засмеялась и взяла цветы. Иван не сводил с нее восторженного взгляда, и ясно было, что он ей тоже нравится. Они поболтали немного, и побрели к берегу. Иван уже держал блондинку за руку, что-то негромко рассказывая. Он был красивым, прекрасно сложенным, мужчиной с черными пронзительными глазами - из тех, что имеют успех у женщин. Они скрылись за стеной камышей.
   Валерий подождал Казанову минут пять, а затем направился в обратный путь.
   Он не доплыл и до середины реки, как почувствовал, что тело его налилось свинцовой тяжестью. Валерий едва шевелил руками и ногами, в голове шумело, и у него было такое ощущение, что его кто-то тянет на дно. Время от времени он ложился на спину, дабы передохнуть, и потом снова плыл к берегу из последних сил.
   Между тем захмелевшие феминистки, оставшись на берегу без присмотра мужей, времени даром не теряли. Они допили уже начатую бутылку самогона и тоже решили искупаться. Екатерина плюхнулась в воду у берега и плескалась там, в относительной безопасности. Лида, хотя уже и не держалась на ногах, каким-то образом забрела на глубину. В это время по реке плыл катер, и высокая волна, настигнув пьяную купальщицу, накрыла ее с головой. Жена Валерия, взмахнув руками, высочила из воды с криками: "Тону! Спасите!" Услышав ее призывы о помощи, Валерий поплыл к жене. Лида судорожно вцепилась ему в голову и потянула за собой. Он захлебнулся и пошел ко дну.
   Лиду выловили из реки другие отдыхающие, и ее удалось вернуть к жизни. Спустя три дня, она уже хоронила своего третьего мужа и имела превосходный повод для того, чтобы опять напиться.

2

   Буля и Лохматый затаились в тени дерева на безлюдной темной улице.
   - Приготовились,- шепотом сказал Буля Лохматому, увидев фигуру приближающегося человека. - Кажется, идет наш клиент.
   Лохматый поправил на правом кулаке свинцовый кастет и сказал:
   - Действуем, как договорились... Пропускаем вперед и разом наскакиваем сзади.
   Так и сделали. Едва прохожий показал им спину, Буля с Лохматым бесшумно выскочили из своего укрытия. Лохматый с наскока нанес намеченной жертве удар кастетом в затылок. Буля добавил сбоку хлесткий крюк в висок. Прохожий упал, как подкошенный, и они стали обрабатывать его ногами. Они жестоко избивали парня, хотя тот уже и не шевелился. Потом поспешно осмотрели карманы избитого, забрали деньги, сняли пальто, шапку и, как шакалы, скрылись в темноте.
   Парень пролежал на сырой земле, не приходя в сознание, около двух часов. Никто из прохожих не оказал ему помощи. Около часа ночи он очнулся и, шатаясь, побрел домой.
   Мать не спала. Она знала, что сын должен придти из института не позже половины двенадцатого, и когда к этому времени он не явился, у нее стало тревожно на душе.
   Она сидела в темной комнате у окна, прислушиваясь к каждому шороху. Во втором часу ночи тихо скрипнула калитка, она снялась с места и торопливо засеменила к двери.
   Она открыла сыну дверь, и он сказал ей, прикрывая лицо ладонью:
   - Не смотри на меня, мама.
   - Что с тобой, Костя?
   - Отвернись, не смотри на меня,- попросил сын. - И не включай свет.
   Она все же включила свет и ахнула.
   - Выключи свет,- сказал сын, закрывая лицо рукой. - И, прошу тебя, не смотри на меня. Все нормально, ничего страшного не случилось. Ты только не смотри.
   Всю ночь она плакала и ставила ему примочки.
   Если не считать сотрясения мозга, у Кости оказался перебитым нос, выбито несколько зубов и сломано два ребра.
  

3

   Деревья обступали старика, словно материализовавшиеся знаки вопросов. Он смутно догадывался, что от ответа на эти вопросы зависит очень многое, что это как-то связано с теми мирами, в которых он теперь блуждал.
   Его не покидало ощущение того, что эти миры играют с ним в прятки, меняя всевозможные личины.
   Вот, он вошел в хмурое утро, где ему все было знакомо и где, тем не менее, все было как-то не так. Там томился сумасшедший человек с собачьей головой, которого он не знал. И который все-таки был ему чем-то знаком. Он видел аллигатора в белом чепчике и птицу-человека...
   Они купили бутылку вина у голой королевы, а потом распили ее за прилавком и он уснул. Он лежал в черном омуте Небытия, когда в его правом ухе раздался шипящий свист, и он почувствовал, что куда-то летит. Старик увидел, как под ним проносится дорога, окаймленная зелеными деревьями, а над ним сияет ясное голубое небо. Затем ослепительно блеснула лазурь воды, и он оказался лежащим в лодке.
   Старик приподнялся на локте. Вода была гладкой, как стекло, и от нее веяло каким-то неземным покоем. На отмелях в воде стояли березы. Он встал на ноги, чтобы посмотреть, что там, за березами, и... мир рухнул, исчез.
   Когда он вновь выплыл из тьмы, вокруг него был лес, похожий на джунгли. Деревья казались перевернутыми, и их толстые ветви переплетались высоко вверху, образуя густой шатер, сквозь который едва пробивался солнечный свет.
   Он брел по этому лесу, пытаясь припомнить нечто важное. Под ногами была сухая трава, воздух был чист и прозрачен.
   Он вышел на поляну и увидел цветы. Они покачивались на тонких стебельках и, перезваниваясь колокольчиками, мелодично пели:
   - Мы здесь... Мы здесь... Иди к нам... Иди к нам...
   Он подошел к цветам.
   - Будь с нами... Будь с нами... - нежными голосами запели цветы. - Стой тут. Не уходи...
   - Кто вы? - спросил Старик.
   - Не уходи... Стой с нами...- пели цветы. - Будь тут... Дилинь-дилинь...
   В лесу за поляной что-то блеснуло. Старик пошел посмотреть, что там блестит, и цветы запели тонкими хрусталь­ными голосами:
   - Не бросай нас... Стой здесь... Не уходи...
   Он все же пошел посмотреть, что это блестит в лесу.
   За деревьями оказалась еще одна полянка. На ней, переливаясь стеклянными гранями, стояла косо усеченная пирамида с пятиугольным основанием. В пирамиду была запечатана женщина, похожая на игрушечную матрешку. Вокруг росли цветы с длинными игольчатыми лепестками.
   - Пришел... Пришел...- тихими шелестящими голосами запели цветы. - Он здесь... Пришел...Ты дождалась его...
   Старик приблизился к пирамиде. Он заметил, что женщина беззвучно шевелит губами. Старик приник ухом к ее стеклянной грани, и ему почудилось, что он слышит жалобный стон.
   Старик всмотрелся в лицо несчастной куклы. Она беззвучно плакала, и по ее щекам струились слезы. Ему захотелось утешить куклу, и он протянул к ней руку, чтобы утереть ее слезы, но его ладонь лишь скользнула над ее лицом по поверхности стекла.
   Решив, что этой кукле уже ничем не поможешь, он пошел в лес.
   - Не оставляй нас... Будь с нами... - зашуршали цветы у пирамиды. - Не уходи.
   Хрустальными колокольчиками зазвенели цветы с другой полянки:
   - Дилинь-динь-динь. Мы здесь. Иди сюда.
   Он двинулся на зов. Среди бледно-желтых цветов и поющих колокольчиков он увидел как бы соляной столб, и в него был впрессован пластмассовый человек в длинном плаще без пуговиц. Как ни странно, человек едва заметно шевелился. Он поманил к себе пальцем старика и, когда тот приник ухом к столбу, спросил:
   - С-сколько... сичас... Время?
   Старик недоуменно сдвинул плечами:
   - Что?
   - В-время! Я спрашиваю, с...сколько сичас Время? - дребезжащим голосом выкрикнула кукла.
   - А-а... Время... - сказал Старик. - А Времени уже нету.
   - К-как это - нету? - кукла удивленно выпучила глаза. - А куда же оно подевалось?
   - Утекло.
   - Что, значит, утекло? - кукла была в явном недоумении. - А разве Время не вечно?
   - Нет,- сказал старик. - Не вечно.
   - Как так? А я-то думал, что оно вечно.
   - Все мы когда-то так думали,- сказал Санек.
   - И что же мне теперь делать? - спросила кукла и вдруг хитро подмигнула Старику. - А ты не мог бы мне одолжить его, а? Хотя бы ненадолго? Я отблагодарю.
   - Нет,- сказал Старик, грустно вздыхая. - Время мне не подвластно.
   - Да я отблагодарю,- настаивала кукла. - Я хорошо отблагодарю, ты ведь не думай. Ну, понимаешь, мне во как нужно! Я, знаешь ли, еще кое-что не успел.
   - Нет,- сказал Старик. - Не могу. Извини, брат. Мне и самому еще надо найти одну вещь.
   - Какую вещь?
   - Очень важную вещь. Когда-то я ее потерял. Давным-давно.
   - И что же это такое? - спросила кукла.
   - Мой стержень.
   - Э, брось. Не было у тебя никогда своего стержня.
   - Был,- сказал Старик - Я знаю, что когда-то, давным-давно, у меня был свой стержень. Но потом я его потерял.
   - Все равно не найдешь,- скептически сказала кукла. - Даже и пытаться нечего. Пустое дело. В этом лесу ты ничего не найдешь.
   - Ну, а я все-таки попробую.
   - Что, хочешь выделиться? - злобно закричала кукла. - Быть не таким, как все? Мы все тут без стержней, в этом лесу, стоим! И ничего, обходимся! А ему, видите ли, свой стержень подавай! Да и зачем он тебе? Зачем? Без стержня же намного проще!
   - Ну, не серчай так, старина,- мягко сказал Старик. - Что тут кричать? Криком-то все равно ничего не возьмешь. Пойду я, покуда еще время осталось.
   - Ах, так у тебя, оказывается, Время еще есть? - взбеленилась кукла. - А почему же у меня, его нет? Почему так несправедливо устроен наш лес? Требую справедливости!
   - Требуй, старина. Требуй,- сказал старик и углубился в чащобу леса.
  

4

   Не прошел он и двадцати шагов, как увидел озеро в обрамлении густого кустарника. По форме оно напоминало как бы большую пиалу. Вода в нем была черной и неподвижной, и дышала удивительным покоем. И, тем не менее, Старик ни за что на свете не рискнул бы искупаться в ней. Если бы ему было предложено на выбор - оказаться в водах этого озера или же быть застреленным из пистолета, он предпочел бы, чтобы его застрелили.
   На высоком, обрывистом берегу, между редкими деревцами вилась тропа, устланная сухой соломой. Старик пошел по этой тропе. В просветы бледно-лимонных крон лился ласковый теплый свет. Поблекшая трава нигде не была примята, и ясно было, что тут еще не ступала нога человека. Вдоль тропы, на островках сухого сена, лежали кучки очень крупных яиц желтовато-бурого цвета.
   Яйца навевали мысли об опасности. Кому они могли принадлежать? Каким-то допотопным ящерам? Или гигантским птицам?
   А что, если сейчас из глубины леса выйдут на берег озера какие-нибудь чудовища и нападут на него?
   Старик тут же вообразил себе этих чудовищ - огромных, лохматых, и непременно на двух лапах. Он сразу же решил, что они медлительны и неуклюжи, как сытые медведи. И подумал о том, что им не понравится, когда они увидят, что он разгуливает по их лесу.
   Возможно, и эти яйца принадлежат медведям? Что, если они решат, будто он покушается на них.
   Появление чудовищ, конечно же, следовало ожидать с левой руки, поскольку с правой стороны лежало озеро. Вероятнее всего, медведи затаились за деревьями. Наверняка, это были коварные, высоко разумные существа...
   Впрочем, пока все шло спокойно. Медведей не было. Озеро, казалось, спало мертвым сном. По всей видимости, оно было очень глубоким. Ни звука не доносилось до слуха одинокого путника, забредшего в этот странный осенний лес.
   Впереди замаячили какие-то фигуры. Он осторожно приблизился к ним.
   На суках двух деревьев висели качели. Ветви смыкались над ними багряным шатром, и в их листве горели, как звездочки, какие-то ягоды, похожие на рябину. Круглая, словно будильник, голова на двух тоненьких ножках, стояла на качелях, держась за веревки худенькими руками, росшими из тех мест, где должны находиться уши. На макушке этого удивительного создания сидела белая парусиновая фуражка с черным пластмассовым козырьком. Тоненький лесовичок в высоком пятнистом колпаке, украшенном гроздью янтарных бусинок, тихонько раскачивал качели. Оба существа были по пояс Старику.
   - Доброго здоровьишка,- сказал Старик лесным обитателям, приблизившись к качелям.
   - А-а... Добрый вечер,- ответила ему Голова.
   Лесовичок приостановил качели и обернулся к Старику.
   - Явился! - Леший театральным жестом заломил руки над своим колпаком. - Наконец-то!
   - А я вот иду... к-хе к-хе,- сказал Старик. - Смотрю, какой-то лес... Какие-то яйца лежат на сене... А вы что тут делаете?
   - Да вот,- лучезарно улыбаясь, ответила Голова,- отдыхаем на лоне природы.
   Голова присела, если так можно выразиться, на доску качели, свесив тонкие ножки. Руками она по-прежнему держалась за веревки.
   - Да... Долгонько же ты добирался... - произнесла Голова, с любопытством разглядывая Старика.
   - 47 лет! - хмуро вставил Лесовичек.
   - Не может быть! - Голова удивленно округлила очи.
   У нее были длинные, кукольно густые ресницы и румяные щеки. Казалось, от Головы исходил какой-то мягкий, точно от заходящего солнца, свет.
   - А я-то думала, лет сто,- задумчиво молвила Голова. - Где же это тебя так измочалило, дружище?
   - Он шел чернильною долиной! - пояснил Леший. - Блуждал во мраке!
   - Да... Гиблые места...
   Леший воздел руки к розовым ветвям:
   - Без компаса! Без ориентиров! В кромешной мгле!
   - Но все-таки дошел.
   У Головы был печально задумчивый голос, и Старик вдруг уловил в ее облике поразительное сходство с одним врачом. Еще когда он был маленьким мальчиком, к ним в дом приходил такой же круглолицый, добрый дядя доктор, заглядывал ему в горло, щупал животик и заботливо спрашивал: "Здесь не болит? Не колет?"
   - А звери не тревожили? - участливо спросила Голова.
   Загадочный этот вопрос поверг Старика в недоумение. И тут Лесовичок обронил совсем уже таинственную фразу:
   - Они спокойно спят в своих скорлупах.
   Казалось, эти существа несут какую-то околесицу, и все же Старик понимал, что в их словах заключен какой-то смысл.
   - Да как же так? - с недоумением сказала Голова. - Ведь он проделал такой темный и извилистый путь! Неужто он так-таки и не разбудил ни одного зверя?
   Леший приосанился, скрестил на груди руки и с язвительной усмешкой выставил ногу пяткой вперед.
   - А что ж ты хотела? Вот если бы он старуху топором зарубил, или изнасиловал младенца! А так...
   - Опять ты за свое,- нахмурилась Голова. - Ишь, прокурор выискался! Ты лучше вот подскажи, чем бедному путнику подсобить?
   - Ну, ты же умная у нас,- обидчиво ответил Леший. - Вот ты и думай! А мы послушаем, что ты нам скажешь.
   Голова пытливо взглянула на Старика и задала еще один вопрос:
   - А больше у этого озера тебе никто не повстречался?
   - Да, кроме вас, как будто бы никто,- сказал Старик.
   - Тишь да благодать! - воскликнул Леший, вскидывая руки над головой так, словно намеревался поймать падающий с неба шар.
   - Правда, пока я шел по тропе... - неуверенно начал Старик.
   - Ну, ну,- с надеждой в голосе произнесла Голова. - Говори!
   - Мне показалось, будто за деревьями кто-то прячется.
   - Ага! - Голова с довольным видом потерла руки. - Вот видишь?
   Затем вновь обратилась к Старику:
   - А какие они были?
   - Не знаю. Я их не видел.
   - Не проявились, значит,- хмыкнул Леший.
   - А как ты думаешь? - настаивала на ответе Голова. - Что тебе пришло в голову, когда ты подумал о них?
   - Мне кажется, они похожи на медведей,- задумчиво сказал Старик. - И ходят на двух лапах.
   - Откуда же тебе это известно? - насмешливо спросил Лесовичек. - Ведь ты же говоришь, что их не видел. А, может быть, и нет их вовсе?
   - Я их почувствовал.
   - И то хорошо,- заметила Голова. - Уже вселяет надежду.
   - Вот именно,- Лесовичек усмехнулся. - И это уже прогресс. Почувствовал - и ладно Вот только хотелось бы выяснить у Странника, какого нрава были эти невидимые им существа? Как он полагает? Смирные? Или злые?
   - По-моему, смирные,- немного помедлив, сказал Старик. - И умные. Я думаю, они бы меня не обидели.
   Лесовичек понимающе переглянулся с Головой.
   - Стало быть, они покладистые? - ироническим тоном осведомился Леший.
   - Скорее всего, да,- сказал Старик. - С ними можно поладить.
   - Вопросов не имею! - торжественно воскликнул Леший.
   - Тяжелый случай...- озабоченно вздохнула Голова. - Но, может быть, ты ошибаешься? А вдруг они набросились бы на тебя? Ведь все же это звери...
   - Навряд ли,- сказал Старик. -- Мне кажется, они ленивые.
   - И толстые! - вставил Лесовичек. - Такие не растерзают!
   - Ну да. Ты их не тронь - и они тебя не тронут...
   Леший усмехнулся:
   - Свои ребята!
   Голова, неодобрительно насупив брови, помолчала. Потом хмуро промолвила:
   - Ну, что ж. Ему виднее...
   - Не понимаю, как он вообще попал в наш лес! - удивленно передернул плечами Лесовичек. - Уж лучше бы стоял себе в хрустальной пирамиде!
   - Но он дошел! - Голова приподняла палец. - Без компаса! Во тьме!
   - Так что ж, медаль ему теперь за это дать?
   - Я думаю, не стоит,- сказала Голова.
   - Но он же заслужил!
   Голова призадумалась. По ее виду, Старик понял, что сейчас решается что-то очень важное в его судьбе. Леший всем своим видом показывал, что его аргументы исчерпаны и теперь слово за Головой.
   - Ладно,- сказала Голова. - Будь по-твоему. Отметим его вклад в дело Мрака и Лжи.
   Она обратилась к Старику властным тоном:
   - О, Странник! Подойди ко мне!
   Старик приблизился к качелям.
   - Опустись на колено!
   Он подчинился приказу. Санек не заметил, как в руке сидящего на качелях существа оказалась медаль с рваными ребристыми краями. На ней была отчеканена голова дракона с разверстой огнедышащей пастью.
   - За выдающиеся заслуги перед Князем тьмы,- торжественным тоном объявила Голова,- Ты награждаешься почетным орденом "Зеленого Змия первой степени!"
   С этими словами Голова пришпилила орден к сердцу Старика.
   - Хотелось бы взять интервью у награжденного! - возбужденно воскликнул Лесовичек.
   - Ну, разумеется,- сказала Голова. - Бери, раз хочется.
   - Только что, на берегу этого озера,- бойко начал Леший,- вы были произведены в кавалеры ордена "Зеленого Змия первой степени". Почти всю свою сознательную жизнь вы проблуждали темными лабиринтами одного из гнуснейших пороков. Как нам известно, вы разбили жизнь своей жены, предали сына, свели в могилу своих родителей, перечеркнули свою собственную жизнь, отреклись от всех, кто вас любил, и совершили множество прочих подлых деяний. Повсюду, куда бы ни ступала ваша нога, вы сеяли гнусное, лживое, тленное. Уважая ваш свободный выбор, хотелось бы, тем не менее, узнать, что именно подвигло вас на служение князю Тьмы? Почему вы с таким тупым упорством нарушали Законы Создателя, отвергали Вечные Истины и, как слепой червь, бежали от Света?
   Старик выслушал эту тираду и недоуменно сдвинул плечи:
   - Не знаю. Я даже как-то и не задумывался об этом.
   - Как? - изумился Леший. - Вы натворили столько мерзостей - и даже не знаете зачем?
   Он нервно заходил туда-сюда по тропе, то и дело, взмахивая руками:
   - Вот это да! Наделать столько гадостей - и без всякого смысла! Другие хотя бы грабят, убивают, и всякими прочими способами губят свои души во имя счастья всего человечества, или там, на худой конец, высшей справедливости, а этот... Вы, надо полагать, реалист?
   - В смысле? - спросил Старик.
   - В том смысле, что вы признаете только то, что можно пощупать. Печень, там, например... Или селезенку. И еще понюхать. Особенно в туалете. Материя у вас ведь, я слышал, первична, а сознание вторично? И вообще: у вас там, по-моему, бытие определяет сознание?
   - Ну, чего пристал к страннику? - недовольно проворчала Голова. - Все равно ведь он вместить не может.
   - Ну да, конечно,- с усмешкой сказал Лесовичек. - Куда уж ему! Это ж только ты у нас такая умная и большая - все вместить можешь!
   - Ну, сложилось у него так, понимаешь? - заступилась за странника Голова. - Были, стало быть, объективные причины.
   - Ага! - воскликнул Леший. - А как же! Знаю, знаю! Тяжелое детство! Непосильный труд с малых лет. Ходил на переменку с младшим братиком в одних валенках за многие километры в школу.
   - Да не было у него никакого братика,- сердито сказала Голова. - И никаких валенок. На юге он рос.
   - Вот как? - Лесовичек хлопнул себя ладошкой по лбу. - Понял! Выходит, он ходил в школу, на переменку с сестренкой, в одних сапогах! Читал при лучине азбуку, как Буратино. И, измученный тяжким бытием, начал пить горькую! Ах, как мне его жалко! А-а! Ы-ы! - утирая кулачками глаза, жалобно захныкал Леший.
   - Дались тебе эти сапоги,- досадливо сказала Голова. - И что это, братец, за дичь ты несешь. Я же не то имела в виду.
   - А что же, в таком случае, ты имела в виду, о, Премудрая Голова? - смиренно воскликнул Лесовичек, складывая у груди руки. - Просвети меня, пустую еловую шишку, упавшую с зеленой ветки!
   - Ну, понимаешь,- как бы не замечая сарказма Лешего, пустилась в объяснение Голова,- вначале он был славным мальчиком - добрым, отзывчивым, умным... Он любил читать хорошие книги, верил в прекрасные идеалы, и папа с мамой учили его добру...
   - Иными словами, у него были сетлые ориентиры, и его сердце тянулось к свету? - уточнил Леший.
   - Вот именно. Поначалу у него были светлые ориентиры. Но потом он попал под влияние циников.
   - Ух, ты! - заинтригованно воскликнул Леший. - А кто они такие, эти циники?
   - Ужасные существа,- сказала Голова.
   - Монстры?
   - В определенном смысле, да.
   Лесовичек задумался.
   - Нет,- наконец вздохнул он. - Не понимаю. Все это слишком умно для моей пустой головушки. Слишком уж заверчено. Как петля Мебиуса.
   - Ну, как же тебе все это растолковать... - Голова в раздумье поскребла затылок. - Вот, видишь ли, у них ведь там, в их запредельном мире, как заведено? Вот, предположим, растет на клумбе роза... А где то в другом месте некие человечки завели себе помойку. И существует такой прелюбопытнейший парадокс: если твоя душа тянется к розе - стало быть, ты пустой никчемный человек, и ни шиша не смыслишь в реальной жизни. Идеалист, одним словом. А вот если ты сидишь в своей помойке по самые уши и кричишь об этом на весь свет - о! тут считается, что ты ужасно мудрый, и уже все постигший...
   - Реалист, да? - подсказал Леший. - Который не витает в облаках? А ходит по Земле? Причем, в руках с синицей? Двумя ногами? Топ-топ-топ?
   - Он самый. И как только такой реалист с помойки видит грязь - он тут же торжественно провозглашает: вот она, мерзость реальной жизни! Суровая, неприглядная проза нашей жизни! Понюхайте ее, уважаемые господа-товарищи, пощупай­те руками, испробуйте на вкус и - убедитесь сами!
   - Умно! Ой, умно! - воскликнул Леший. - Но - непонятно.
   - Что - непонятно?
   - Да все непонятно. Ведь есть же еще и роза, так? Не одна ведь только помойка?
   - Ну,- признала Голова. - Есть.
   - И?
   - Никаких и,- твердо заявила Голова. - Розу реалист с помойки просто-напросто отрицает!
   - Как это отрицает? - обиженным тоном сказал Лесовичек. - Разыгрываешь, да? Запутать хочешь?
   - Нисколько.
   - Но как же так! Ведь роза-то реально существует! Ее понюхать можно!
   - А так. Нету ее - и шабаш. Выдумки идеалистов. А хочется вам истинной, реальной жизни - милости просим на нашу помоечку,- с торжествующей улыбочкой объявила Голова,- тут и запашок пошибче, и грязнотца самая, что ни на есть натуральная... все в лучшем виде.
   - Но, но! - Леший недоверчиво погрозил пальцем Голове. - Все путаешь, да? Наводишь тень на ясный день?
   - С чего ты взял?
   - Ну, как же! Реалист-то помоечный эвон как свою грязь превозносит! Любит ее, знать, родимую! Душой прирос! Отчего же идеалисты не воспевают свою прекрасную розу?
   - Воспевают,- сказала Голова.- Отчего же не воспевают. Но только их почти никто не слышит.
   - Иди ты! - не поверил Леший. - Снова путаешь, да? Умом блеснуть хочешь? Неужто грязь реальней розы?
   - Так ведь у них там всем заправляют циники! Уразумел?
   - Нет.
   - Ну, как же тебе это втолковать,- досадливо поморщившись, сказала Голова. - Ведь циники любую розу в грязь втоптать готовы! Все опошлить, изгадить и показать идеалистам фигу: нате, мол, кусите-выкусите, чистоплюи недорезанные.
   Леший вздохнул.
   - Умно! Вот чувствую, что очень умно,- он развел руки. - А, хоть тресни, ни шиша не понимаю.
   - Что ж тут не понятного? - уже теряя терпение, проворчала Голова.
   - Ты погоди. Не горячись,- сказал Лесовичек. - Ты лучше толком объясни. Они что, эти циники, умней, талантливей, честней идеалистов?
   - Напротив,- сказала Голова. - Это убогие, бескрылые людишки.
   - Во закрутила, а! Во заплела! У них там что, в их запредельном мире, все перевернуто кверху ногами?
   - Ну вот! Наконец-то дошло! - обрадовалась Голова.
   - Ну, матушка, ты, кажется, уже совсем зарапортова­лась,- сказал Лесовичек. - Ты, конечно, у нас умная, не отрицаю. Но, признайся, тут ты немного увлеклась. Как это идеалисты могут позволить каким-то никчемным циникам верховодить собою?
   - Все просто! У них же все козыря на руках. Во-первых, их большинство, и они всегда готовы вымараться в грязи. И, во-вторых, они действуют стаей. И, как только какой-нибудь одинокий идеалист начинает вырываться из их помойки - они тотчас тянут его назад и макают в свою грязь. Чтобы он, значит, не выделялся из общей среды. Был как все.
   - Не имел своего стержня?
   - Конечно!
   - Все равно не пойму. Ведь есть же Законы Создателя. Простые и ясные, как дважды два. Неужто циники настолько тупы, что не принимают их в расчет?
   - Они и Создателя не принимают в расчет, не то, что его законы,- хмыкнула Голова.
   Леший опешил.
   - Как так? Они что, сумасшедшие, что ли? А звезды? А Вселенная? А самая среда их обитания? Наконец, они сами? Они что, ослепли там и не видят всего этого?
   - Прекрасно видят.
   - И что же? Это что, все само собою взялось?
   - По их теориям - да.
   - Ну, Голова! Ай, да Голова! Во заплела, а! Во завертела! Да как же все это могло взяться само собой?
   - А в результате взрыва,- пояснила Голова.
   - Понял,- сказал Лесовичек. - Мне все ясно.
   - Что тебе ясно?
   - Ты только не волнуйся, ладно? Я все понял. Ты просто переутомилась и сошла с ума. Такие случаи уже бывали. Но ты не волнуйся. Мы тебя вылечим. Свежий воздух, лесные орехи, водные процедуры...
   - Но они действительно так считают!
   - Ладно, ладно. Я же не спорю. Посмотри, какой сегодня чудный вечер!
   - Да в норме я! В норме! - раздраженно воскликнула Голова. - Это они там свихнулись. Вот и прут к нам теперь косяками! Удивительно, как еще этот в дороге нигде не провалился.
   - Так, говоришь, в норме? - вновь вступил в дискуссию Лесовичек, привычным жестом оратора вскидывая палец над колпаком. - Ну, уж коли ты в норме, о, премудрая голова, то объясни тогда мне, пустой еловой шишке, свалившейся с зеленой ветки, как они могут отрицать законы Создателя, если они вписаны в их сердцах!
   - А разум им зачем, а? - теряя терпение, вскричала Голова. - Разум-то зачем? Чтоб глушить голос сердца! Пойми же ты, наконец: у них утрачена связь с небесами! Вот погляди, чтоб далеко не ходить, на этого Странника. С таким потенциалом! С такими светлыми мечтами! И - все козе под хвост!
   - Действительно... - хмуро пробормотал Лесовичек, нервно расхаживая по тропинке. - Все козе под хвост... И как они, однако, глупы, эти люди! Влезть в чужую колею! Поставить на себе крест... И ради чего? Да Пушкин в 30 лет...
   - Уймись,- сказала Голова. - Ишь, разошелся. Не всем же Пушкиными быть.
   - Вот, вот! - вскричал Лесовичок, обрадованно потирая руки. - В самую точку попала! Ай, да Голова! Ну, и умная же ты у нас, однако! Это ты сама сообразила, или тебя медведи надоумили?
   - Да уймись ты,- повторила Голова. - Треску от тебя много, а пользы - никакой.
   - Нет, какой светлый ум! - восхищенно вскричал Леший. - Ведь это же надо, а? Вот какие светлые головы водятся в нашем лесу!
   - Все? - сказала Голова. - Высказался? Ишь, Демосфен какой выискался!
   - От Цицерона слышу! - огрызнулся Леший и хитро подмигнул старику. - Видишь, странник, какая грандиозная идея посетила нашу умную Голову? И как только она мне самому не пришла, а?
   Он раздосадованно постучал себя кулаком по лбу.
   - И как же, однако, я, братцы, глуп! Вот! Вот оно! Настоящее прозрение! "Не всем же Пушкиными быть!" Самая квинтэссенция глубокой философской мысли! Да с такими идеями ты в любом лесу будешь нарасхват!
   - Ну, и вредина же ты,- сказала Голова. - Ну, и зануда.
   Леший гордо вскинул подбородок и с пафосом произнес:
   - Да, я вреден! Не отрицаю! И зануден! Еще как зануден! Но справедлив! Я оч-чень справедлив!
   Он стал в профиль к Голове.
   - Вот, полюбуйся на меня!
   - Зрелище малоприятное,- отметила Голова.
   - Согласен! - вскричал Леший. - Целиком и полностью с тобой согласен! Справедливость всегда малоприятна! Тут спору нет. Зато ложь обаятельна, верно, странник? Но давай сорвем с истины покровы лжи? Хочешь услышать справедливое мнение?
   - Нет,- сказала Голова.
   - А я скажу!
   - Не надо.
   - Нет, я скажу,- заупрямился Лесовичек. - Я все равно скажу. Вот слушай. То, что ты сказала сейчас насчет Пушкина, совсем даже и не умно! Скорее, даже глупо. Да и сама ты, если уж на то пошло, вовсе не такая и мудрая, как о себе возомнила. Не думай, что если у тебя голова большая, то ты умнее всех. Странник-то, между прочим, до этой идеи уже и сам давно допер!
   - До какой идеи?
   - Ну, что не всем Пушкиными быть. Что в стае проще, теплей, уютней. Живи, как все живут. Не рыпайся. Конец-то все равно один.
   - Да ты, я вижу, и сам не больно-то умом блистаешь,- флегматично возразила Голова. - Для того, что ль, Странник пришел в наш лес, чтобы выслушивать твои пустые речи?
   - Ну, да! Конечно! Куда уж нам! - обидчиво возразил Леший. - Раз мои речи - то уже и пустые. А коли твои - то непременно умные и наполненные глубоким внутренним содержанием!
   - Не обращай внимания,- сказала Старику Голова.- Это он только с виду такой ершистый. А на самом деле он добрый.
   - Вот-вот! - вскричал Леший. - Вот это ты верно подметила! Я - добрый! И еще мягкий. И все, кому только не лень, пользуются моей мягкостью и добротой!
   - Когда ты был маленьким мальчиком,- пояснила Старику Голова,- то тоже любил поегозить. Понимаешь? Ты был очень непосредственен и смешлив. И вот теперь это в нем проявляется.
   - Но я добрый,- напомнил Лесовичек. - Попрошу не забывать об этом. Я зла ни на кого не таю. Меня похвалили - и я тут же растаял. У меня душа,- хоть реалисты ее и отрицают, поскольку не могут пощупать руками,- у меня душа, между прочим, мягкая, как валенок. И такая же теплая. Но не сладкая. Нет, не сладкая! Отнюдь! Я - не Сникерс!
   - И не Марс,- сказала Голова.
   - Возможно, я когда-то и был Марсом,- сказал Лесовичек, иронически кривя губу и надменно притоптывая пяткой ноги в остроносой, как ладья, туфле,- но жизнь у меня была горькая, как у Алексея Максимовича Пешкова.
   - И ты стал редиской,- закончила его мысль Голова. - Хрен в пятнистом колпаке - вот кто ты такой.
   - Ы! Ы! - утирая кулачками глаза, захныкал Леший. - Раз я маленький, то меня и обижать можно, да? Так вы со мной поступаете? Так? А я вот маме пожалуюсь. Я все маме про вас расскажу. Мама! Мамочка! Где моя мама!
   - Сашенька, сыночек! - услышал старик грудной ласковый голос, от которого у него перевернулось сердце, и на глазах выступили слезы. - Что с тобой? Ты где?
   - Я тут! - взволнованно крикнул Старик. - Я тут, мама!
   Голос доносился со стороны озера.
   Старик подбежал к краю обрывистого берега. По черной водяной глади скользила лодка. В ней стояли отец и мать.
   - Саша! Сынок! Иди сюда! - крикнула мать, с мольбою протягивая к Старику руки. - Иди ко мне, мой маленький мальчик!
   Мать улыбалась ему нежной улыбкой, и столько трогательной, беззаветной любви светилось в ее взгляде, что Старик понял: никто и никогда не любил и не сможет любить его так, как мать.
   - Саша! Мальчик мой! - крикнул отец, размахивая соломенной шляпой. - Сними ты эту дрянь! Зачем ты ее нацепил?
   И вода, черная глубокая вода, уже была не страшна Старику. И Старик был готов прыгнуть в озеро с высокого берега и, пренебрегая опасностями, плыть, плыть к родным, близким ему людям, которые не отрекутся от него и не разлюбят, как бы низко он ни пал.
   - Ты куда? Погоди, не время еще,- услышал Старик и почувствовал, как его взяли за локоть.
   Он повернул голову. Около него стояла Голова. Как она подошла к нему, Санек не заметил.
   - Не время еще,- строго сказала Голова. - Успеешь.
   Она крикнула его родителям:
   - А ну, плывите отсюда!
   - Кыш! Кыш! - замахал руками Лесовичек. - Кому сказано! А вот я вам! Расплавались тут!
   Лодка стала удаляться.
   Мать протягивала к Старику руки. На ней было длинное темно-зеленое платье из панбархата с белым кружевным воротником, которое она одевала лишь редких торжественных случаях. Платье красиво очерчивало ее стройную молодую фигуру, и белый кружевной воротник придавал ей сходство со сказочной королевой. И прическа, с высоко взбитым надо лбом коконом волос по давней, еще довоенной моде, делала ее особенно близкой ему и... далекой.
   А отец стоял рядом с ней и размахивал шляпой. Крепкий, кряжистый, как дуб, в темных широких брюках и белой сорочке... Сильный, прямолинейный человек, никогда не умевший юлить и прятаться за чужие спины.
   - Папа! Мама! Куда вы? - со слезами на глазах вскричал Старик. - Не оставляйте меня одного в этом лесу!
   - Кыш! Кыш! - махал руками Лесовичек.

Глава шестая

1

   Кощей открыл глаза.
   Он лежал на спине, у порога своего жалкого жилища, чуть поодаль от старой акации, которая возвышалась над крышей его дома, и над ее кроной, в ночном небе, неподвижно висел гигантский человек.
   Гигант смотрел на Кощея мертвыми глазами. Лицо у него было очень темное, как бы опаленное языками адского огня; могучий торс был обнажен, остальная же часть его тела скрывалась за густой листвой. В руках демон держал по пистолету, и эти пистолеты были направлены прямо на Кощея.
   Бедняга подавленно смотрел на великана, не смея шевельнуться. Палач не сводил со своей жертвы тусклых леденящих глаз, и его физиономия постепенно меняла свой облик. Временами она слегка просветлялась, затем снова темнела, и Кощею чудилось, что в этом грозном безжалостном посланце ада скрывался целый легион злобных бессердечных существ.
   - Ребята, что вы от меня хотите? - мысленно воззвал к демону Кощей. - Спрячьте свои пистолеты. Ведь я такой же, как и вы!
   Но демон не отвечал.
   - Мужики! Не стреляйте! - снова радировал Кощей на языке телепатии. - Давайте договоримся.
   Казалось, чернокожий великан раздумывает, нажимать ли ему на спусковые курки, или еще повременить. Возможно, он тянул время, наслаждаясь страхом своей жертвы.
   - Братва...
   И тут демон выстрелил из пистолетов. Кощей вздрогнул, беззвучно закричал от ужаса и очнулся.
   Он лежал на топчане.
   Он шевельнулся, привстал и уселся на его край. В углу комнаты, за ширмой из целлофановой пленки, виднелся силуэт обнаженной женщины. Она мылась под душем. Кощей подошел к ширме и отдернул ее. Под душем стояла его мать, и на ее теле висело попарно три груди. Из распылителя лилась кровь.
   Кощей задернул пленку и в недоумении попятился назад. Он был забрызган кровью с ног до головы.
   Он стал стирать с себя кровь. Из-под пола медленно выдвинулась платформа. На ней стоял худой, как скелет человек в черном плаще с капюшоном, одетым на голову. Было в его облике что-то хищное, волчье, хотя он и пытался придать себе смиренный вид божьего агнца. Нижняя часть его тела, начиная от середины бедер, была скрыта под полом.
   Человек в черном плаще поманил к себе Кощея длинным изогнутым пальцем.
   - Ты кто? - в страхе спросил Кощей.
   Бес бросил на него косой колючий взгляд и ответил:
   - Иисус Христос.
   - Нет,- сказал Кощей, отрицательно покачивая головой. - Врешь. Ты не Иисус Христос. Я тебя знаю. Ты - дьявол.
   - Ну, так и что ж? - сказал дьявол.
   Он простер к Кощею свои объятия.
   - Я твой отец. Иди ко мне, сын мой!
  

2

   Уже заполночь тетя Роза услышала условный сигнал - один длинный звонок и два коротких. Она нехотя встала с постели и вышла во двор.
   С неба падал первый пушистый снежок. Он легкокрылыми мотыльками кружил в свете уличного фонаря и мягкими хлопьями ложился на землю.
   Хозяйка клоаки подошла к калитке и тихо осведомилась:
   - Кто?
   - Свои,- негромко откликнулись снаружи.
   - Кто - свои? - уточнила тетя Роза, не теряя присущей ей бдительности.
   - Лохматый и Буля.
   Хозяйка клоаки отодвинула засов и впустила во двор поздних клиентов. Они прошли на веранду с глухо зашторенными окнами - светомаскировка в ночное время была одним из основополагающих принципов тети Розы.
   - Ну, шо там у вас?
   Буля - тощий, высокий, со свернутым набок носом на грубом, остром лице, запустил руку за пазуху куртки, вынул шапку и протянул ее тете Розе.
   - Вот!
   Тетя Роза взяла шапку и принялась осматривать ее.
   - Как новенькая,- прокомментировал Лохматый. - Чистый песец!
   Если Буля славился среди местной шпаны хлестким, молниеносным ударом, то Лохматый молотил в драках своими литыми кулачищами, как молотами, используя при этом свинцовые кастеты. В отличие от Були, он был сутул и невысок, но кряжист, широкоплеч. Лицо у него было тупое и тяжелое, как кувалда. Ноги на удивление кривые - как будто он всю свою жизнь просидел верхом на винной бочке. Волосы же - длинные и растрепанные. От обоих визитеров за километр разило потом, воняло сигаретами и самогоном.
   На пороге, в одних трусах, появился Толян, расписанный татуировками, точно древнегреческая ваза, и с усмешкой поинтересовался:
   - Братан из Африки прислал?
   - Трофейная,- пояснил Буля. - Добыта в честном рукопашном бою. Так что нужно действовать с умом: переждать пару недель, а потом пихнуть на толчке.
   - Не учи ученых,- сказал Толян. - Что хочешь?
   - Да пустяки. Два пузыря - и годится.
   - Вещь стоящая,- встрял Лохматый. - Не прогадаете. Сам бы носил, да размер не тот.
   - Ничего,- сказал Буля. - Мы тебе другую раздобудем. Фраеров на наш век хватит.
   Вскоре ночные гости, воровато озираясь, выскользнули со двора тети Розы, и она бесшумно задвинула за ними засов калитки. Некоторое время она наблюдала, в прорезь для почтового ящика, как они шли по переулку (самого ящика, за ненадобностью, не было уже много лет) затем пошла спать. Но едва дошла она до двери веранды, как ночную тишину пронзил душераздирающий вопль. Затем послышались полные смертельного ужаса крики:
   - Помогите! Убивают!
   Тетя Роза на цыпочках вернулась к исходной позиции и с улыбкой, отражавшей одновременно бурную радость и жадное любопытство, стала слушать, как орет соседка. На крики выскочил и Толян, одетый наскоро, по-походному, в спортивные штаны и телогрейку, бесшумной тенью скользнул к матери. На лице его сияла возбужденная улыбка:
   - Шо? Шо там такое? - радостным шепотом спросил Толян у матери, довольно потирая руки. - Шницель с Кощеем справляют матушкин день рождения?
   Тетя Роза поднесла к губам палец:
   - Тсс!
   Между тем тетя Клава голосила на всю округу. Крики, смешанные со стонами и мольбами о помощи, становились все глуше и, наконец, смолкли. Лишь в отдалении слышалось веселое пение под бойкую музыку у гулявших Храпков:
   Ах, водочка! А по любому поводу тебя мы пьем!
   Была бы водочка, а повод мы всегда найдем!
   Постояв еще минут пять и, видя, что ничего интересного больше не происходит, тетя Роза решила пойти спать, а Толян остался покурить у калитки. Но не успела мать сделать и пяти шагов, как он тихонько окликнул ее:
   - Ма! Сюда! Бегом! Скорее!
   Тетя Роза рысью подлетела к сыну и теперь уже он, приложив палец к дрожащим в довольной улыбке губам, сказал:
   - Тсс! Смотри!
   Тетя Роза приникла к прорези почтового ящика и увидела, как из полуоткрытой калитки соседнего дома выползает окровавленная тетя Клава.
  

3

   Лесовичек сказал Старику:
   - Ишь, спохватился! Мама! Папа! А что ж ты их раньше-то не жалел?
   - Глуп был,- сказала Голова. - Глуп и самонадеян. Думал, что они у него вечные.
   - Угу,- сказал Лесовичок. - Максималист он, вот что я тебе скажу. Особенно когда до выпивки доходит.
   - Сам ты максималист,- парировала Голова.
   - А ты лентяйка. Умницей прикидываешься - а сама лентяйка. У тебя даже и рук-то настоящих нет.
   - Но зато есть воображение,- сказала Голова.
   - А у меня - эмоции!
   - Вот-вот,- сказала Голова. - Твои слепые эмоции. Они-то тебя и довели. Ограничивать их следовало.Ограничивать! А в идеале - вообще искоренить!
   - И стать такой же премудрой Головой, как и ты, да?
   - А чем плохо? - самодовольно улыбнулась Голова. - Интеллект, братец ты мой, еще никому не вредил.
   - Бывало, что и вредил,- возразил Леший. - В особенности, когда находился не в ладах с сердцем.
   - Ну вот, опять ты со своим хваленым сердцем высунулся,- поморщилась Голова и вдруг воскликнула пьяным голосом старика. - "Вот тут у меня сердце! Понимаете, тетя Роза, мое сердце!" Ах, ах!
   - И еще душа! - напомнил Леший.
   - Ну да. Еще твоя душа. А, как же! Ведь ты ж у нас душевный парень, верно? Свой в доску. Всем друг и брат. Тебя кто захотел - тот и повел за собой. Своего-то ума нет. А была бы у тебя хоть капля разума - ты бы уже давно понял, что живешь в зазеркалье среди сумасшедших. Но ты ж боялся высунуться, показаться смешным!
   - Скажи еще, что мне недоставало воли, или там веры, или еще чего,- насмешливо вставил Лесовичек. - И как, однако, это все банально! Как все заезжено, затерто! Такая большая, такая премудрая, - и никакого тебе полета фантазии! Неужели ты и впрямь не можешь выдумать ничего пооригинальней! Носишься со своим разумом, как дурень с писаной торбой! А пользы от тебя - пшик!
   Лесовичок, вывернул ногу пяткой вперед и стал пренебрежительно притоптывать ею:
   - Поучают тут, поучают с утра до ночи, читают нотации, как попугаи! Все разжевали, все разложили по полочкам, запрограммировали на триста лет вперед! Вот и живи весь век так, как за тебя какой-то умник решил, потому что у него, видите ли, голова большая! А чтобы сесть ладком, потолковать по душам... Чайку там попить у самовара...
   - Ладно, странник, иди себе с миром,- прерывая словоизлияния Лешего, сказала Голова. - Если уж он начал ворчать - толку не будет.
   - Да куда ж мне идти? - спросил Старик.
   Леший махнул рукой вглубь леса:
   - А вот через этот лесок и иди. И аккурат выйдешь к берегу детства.
   Старик пожал плечами и пошел в лесок. Когда он оглянулся, ни Лешего, ни Головы уже не было. Он двинулся в указанном направлении. Было тихо, сквозь золотистые кроны редких деревьев лился ласковый солнечный свет. Впереди послышалось скорбное рыдание. Плакала женщина - да так жалостливо, как будто схоронила малого ребенка.
   Старик прошел еще несколько шагов и увидел могильный холмик, поросший травой, с покосившимся деревянным крестом. Рядом не было ни души, но рыданья стали такими громкими и безутешными, что у него похолодело на сердце.
   Он торопливо обогнул могильный холмик и скорым шагом пошел, почти побежал в глубь леса. Ему показалось, что кто-то неприметно наблюдает за ним. Возможно, это были медведи? Он вновь поймал себя на мысли о том, что они где-то рядом, что они затаились, и подстерегают его. Старик был уверен, что им не понравиться, когда они увидят, как он разгуливает по их лесу.
   Эта могила с крестом, подумал он, она тоже была как-то связана с ним, с его жизнью. Он ощущал это, но пока никак не мог уловить связи. Ему все казалось, в ней лежало что-то драгоценное, что-то светлое, юное, на чем он некогда поставил крест.
   Впрочем, объяснить всего этого Старик себе не мог. Он только чувствовал, что частица его души похоронена в этой могиле, что под этим зеленым холмиком лежит самое главное, самое лучшее, без чего вообще не стоит жить.
   И тоска, невыносимая тоска сдавила сердце Старика.
   Он рухнул на колени и, уткнувшись головой в сухую теплую траву, горько заплакал.
   Он плакал, как маленький мальчик и не было рядом ни мамы, ни папы, которые могли бы утешить его.
   И солнце сияло в просветах золотистых крон над кающимся грешником ослепительно ясно. Трава пахла мятой и еще какими-то терпкими запахами. Душа омывалась слезами, словно чистой родниковой водой.
   Как он хотел вновь увидеть свой утерянный ласковый мир!
   Неужели он обречен бродить в одиночестве по бесчисленным граням этих чуждых и непонятных ему осколков Вселенной, где нет ни близких, ни друзей? Неужели это не сон, и он никогда больше не проснется, не побежит в школу, или на футбольную площадку, и не встретит свою черноглазую девчонку? Все, все так бездумно растеряно, растрачено... Что же ожидает его теперь впереди?
   За спиной путника раздался глухой рык.
   Он оглянулся и увидел мохнатых дымчатых медведей. Они стояли на двух лапах и смотрели на него печальными укоризненными очами, но ни капли сочувствия не нашел он в их глазах.
   Старик поднялся на ноги. Его охватили противоречивые чувства. Ему хотелось броситься навстречу этим медведям, а дальше - будь что будет! Но ему было страшно. Медведи выглядели очень грозно и внушительно - такие не пощадят.
   Он повернулся к ним спиной и, не оглядываясь, пошел меж деревьев по узкой тропинке. Медведи, косолапо переваливаясь, последовали за ним.
   Лес впереди поредел, и Старик вышел на открытое пространство. Перед ним расстилался широкий луг, поросший зеленой травой. Потянуло свежестью, блеснула на солнце вода. Он подошел к реке и оказался на высоком обрывистом берегу.
   Он увидел за рекой свой родной город. По реке плыл белый пароход, и на нем играла музыка, а на палубе стояли нарядные мальчишки и девчонки - выпускники 10А класса.
   Старик бросил взгляд назад. По зеленому полю к нему шли мохнатые дымчатые медведи. Они двигались цепью, как солдаты.
   Старик поднял голову, взглянул в синее небо, вздохнул полной грудью свежий воздух, и бросился с обрыва в воду.
   Там, за рекой, лежала страна его детства.
  

4

   Переулок покрыт белым, девственно-чистым саваном снега. От него веет покоем и умиротворением.
   На снежном саване, перед своей калиткой, лежит в луже крови тетя Клава. На теле у нее 12 ран, нанесенных топором, но она все еще жива.
   Первым Кощей зарубил своего брата, потом раскроил череп Рюмочке, а затем взялся и за мать.
   Никто не верил, что он сможет это сделать. Но он - сделал!
   Кощею здорово-таки повезло в его дьявольской затее.
   В ту ночь Шницель был мертвецки пьян, и не смог оказать ему никакого сопротивления. Кощей ударил его сонного, топором по голове, но не убил, а только ранил - убийца был до такой степени слаб, что едва сумел занести топор над сонным братом. Но, как оказалось, все демоны ночи помогали ему в его кровавом деле.
   От удара Шницель очнулся. Он привстал на колени, увидел над собой безумное лицо брата и занесенный над собой топор. Шницель дико завыл и выставил руки, пытаясь защититься от повторного удара, однако было поздно: лезвие топора прошло сквозь растопыренные ладони и рассекло ему лоб. Шницель рухнул на пол мертвым. Горячая кровь брызнула на Кощея, и его окатила волна бурной пьянящей радости. Глаза убийцы дико загорелись, и он нанес еще несколько ударов по уже безжизненному телу. Затем, охваченный безумной яростью, саданул топором по голове и Рюмочку, но та "оттянулась" так "клево", что не проснулась и во время этой кровавой трагедии. Она спала на полу, неподалеку от Шницеля, и удар пришелся ей по касательной, от височной части лба до подбородка, через всю щеку, оставив ужасный рубец. Тем не менее, Рюмочка осталась жива. Она пришла в себя уже в больнице, где ей сделали операцию, зашили рубцы, и спустя две недели она уже снова могла пить "назло всем мусорам и прокурору".
   Расправившись, таким образом, с братом и его подругой, Кощей взялся за мать. Теперь он был в прекрасной боевой форме.
   Тут следует заметить, что тетя Клава уже давно завела привычку запирать дверь, ведущую в ее комнату, от своих бедовых сынков на засов, и ни при каких обстоятельствах не оставлять ее открытой. Но на этот раз и эта, далеко не лишняя мера предосторожности, ее не спасла.
   Услышав полный смертельного ужаса вопль своего младшего сына, она подлетела к окну, открыла форточку, и стала кричать, взывая о помощи. Однако подобные "концерты" уже ни для кого не были вновинку - все хорошо понимали, что у Волковых опять пьянка и что там снова дерутся.
   Между тем пролитая кровь влила в Кощея свежие силы. Он взломал непрочную дверь и, размахивая топором, ворвался в спальню матери. Она заметалась по комнате, и Кощей стал гоняться за ней, пока бедная женщина не споткнулась и не упала. Кощей настиг свою мать и нанес ей несколько ударов топором по спине. Тетя Клава вскочила и побежала к окну, оставляя за собой кровавый след. Во время падения она потеряла очки и теперь была абсолютно беспомощна. Все же она сумела каким-то чудом вскарабкаться на подоконник. Она разбила руками стекла в двойных рамах и стала выползать в окно. Увидев, что жертва ускользает из его рук, убийца пришел неописуемую ярость и стал беспорядочно молотить ее топором по всему телу. Тетя Клава с хрипами и стонами вывалилась во двор и уже почти в беспамятстве поползла к калитке. Ни одна из полученных ею ран не была смертельной, и если бы кто-нибудь оказал ей помощь, она бы осталась жива.
   Она пролежала на снегу, истекая кровью, около двух часов, прежде чем возвращавшиеся от Храпков подвыпившие гости обнаружили ее в застывшей луже крови. Они вызвали по телефону скорую помощь и милицию. Тетя Клава пробыла в больнице еще две недели и, так и не придя в сознание, ушла в мир иной.
   Зарубив брата и мать, Кощей бросил топор и скрылся с места преступления - на соседнюю улицу, где и был задержан милицией.
   Суд над ним был скорый и правый - Михаил Волков, беспартийный, 1946 года рождения, был приговорен к высшей мере наказания - расстрелу. Поскольку советская Украина в ту пору не вступила на светлый путь европейской демократии, тянуть с исполнением приговора не стали.
   Так окончила свой земной путь семья Волковых. Никто не опечалился их кончиной, никто не сказал о них никаких добрых слов, а многие вздохнули с явным облегчением.
   После этого двойного убийства дом Волковых пустовал около года, а затем в нем поселился их дальний родственник. К этому моменту в стране развернулась перестройка, вновь начали все ломать и крушить. Рухнул Советский Союз, для воров всех мастей настали золотые деньки.
   Новый жилец занимался базарным рэкетом и промышлял воровством бензина с нефтезавода. У него была кличка Слон. Рэкетир был острижен наголо, толстоморд, носил золотые фиксы и цепь на шее. Говорил в нос, угрожающе растягивая слова и расставляя пальцы веером, на уровне живота, чтобы выглядеть страшнее, чем он был на самом деле, как это принято у тех, кто хочет выглядеть слишком крутым. У Слона была молодая жена, трехлетний сын и автомобиль марки Форд Скорпион. На этом-то Форде Слон, обкурившись анаши, как-то раз уходил от милицейской погони, имея в бардачке пистолет, а в багажнике - партию краденого бензина. Вместе с ним в машине находились две девицы, которым это приключение казалось забавным. В лучших традициях американских вестернов, Слон вылетел с улицы Сорокина на площадь Корабелов, утопил педаль газа в полик, взлетел на мост через реку Кошевую и понесся на Остров. Но - не справился с управлением и врезался в столб, унеся с собой в могилу двух девчонок.
   Вскоре вдова Слона продала дом. Нового жильца звали Степаном Ефимовичем. Он был пенсионером и разменял двухкомнатную квартиру, только чтобы прожить остаток лет в спокойствии, подальше от своего буйного сынка-наркомана. Это ему не удалось.
   Степан Ефимович был близорук, глуховат и горбат. Он был далеко не дурак выпить и обладал добродушным флегматичным характером.
   Покупая дом, Степан Ефимович сразу же почувствовал в нем какую-то гнетущую, зловещую атмосферу, однако, на свое горе, не придал этому обстоятельству большого значения. И вот в первую же ночь Степан Ефимович, несмотря на всю свою глухоту, явственно услышал какие-то стоны, стуки, скрипы и навязчивые голоса. К своему величайшему изумлению, он увидел (причем даже без очков!) как со стен на него глядят отвратительные рожи. Он понял, что дом полон нечистой силы, и что к добру это не приведет.
   Как-то подвыпив на сон грядущий, новый жилец заснул с непотушенной сигаретой на кровати у окна. От окурка загорелась занавеска, затем занялась кровать, а потом полыхнул и весь дом. Вместе с домом сгорел и Степан Ефимович.
   Участок земли с руинами этого дома продается, и по сей день, причем по бросовой цене. Но охотников купить его пока что-то не находится.
  

5

   Капли дождя стекали по оконному стеклу, а в классе было сухо и уютно.
   Ольга Гавриловна стояла у доски, в накинутом на плечи демисезонном пальто, и ее речь лилась, как удивительная сказка.
   "Вот это, дети, древний город Рим, что лежит на берегу Тибра,- конец указки очертил на потрепанной карте мира маленький кружок. - Как гласит древняя легенда, Ромул и Рем, потомки бежавшего из сожженной Трои Энея, его основатели. Римская империя вела непрерывные войны со своими соседями, и с течением времени распростерла свои орлиные крылья от знойных Аравийских пустынь до берегов Атлантического океана. Но не одними завоевательными походами прославились римляне. Не одними мечами кроилась карта древнего мира. Поэты и зодчие, философы, земледельцы, мудрые государственные мужи - все способствовали расцвету великой державы, замешанному, к сожалению, на крови и непосильном рабском труде".
   Тридцать пар детских глаз доверчиво смотрели на старую учительницу. Большинство из них явилось на свет божий 13 лет тому назад. Их сердца пока не были отравлены ложью, они не очерствели от меркантильных расчетов, не огрубели от разочарования и рутинных хлопот.
   "А вот, дети, Африка. На ее северных территориях, там, где течет среди скал и песков желтый Нил, лежит древний Египет.
   В Египте страной правили фараоны, считавшие себя наместниками Бога на земле. Жрецы же хранили мудрость бесчисленных поколений, терявшихся в седой глубине веков: они были столь сведущи в астрономии, что могли даже предсказать затмение Луны!"
   Старая добрая учительница... Тебя уже давно нет в живых, но твое Слово живет и поныне.
   Загадочные пирамиды... Неразгаданный сфинкс... Над древней землей египтян плывет в небе грозный бог солнца Амон-Ра в своей огненной колеснице...
   Сколько же государств, сколько народностей сошло с арены истории, прежде чем мир стал таким, каков он есть теперь?
   Но всегда, во все времена, люди стремились к добру, гармонии и счастью.
   Люди пахали, влюблялись, слагали сонеты в честь своих любимых; они пели песни у ночных костров под мерцающим звездным небом; они рождались и умирали - а звезды продолжали сиять в непостижимой дали...
   Всегда, во все века, несмотря на злобу, коварство, кровавые распри, люди тянулись к свету и правде. Ибо без света, без добра, без любви, человека ожидает забвение и мрак.
   "Так не забывайте же никогда, что вы - дети солнца. Дети добра и любви. Что мир наш прекрасен, когда он озарен лучами света, и мерзок, если в нем царствуют ложь и злоба..."
   Среди прочих детских глаз выделялись мечтательные и как бы пронизывающие толщу времен глаза вихрастого мальчишки.
   Он сидел за черной партой, выпрямив спину и сложив в рамку на столешнице руки. На груди у него, как и у всех ребят, алел пионерский галстук, а на нежных щечках были рассыпаны веснушки.
   Этот мальчик был наивен и добр. Он любил рисовать, читать книги, играть в футбол и наивно верил во все то, о чем ему говорилось в школе.
   Он верил, что в мире все просто, что в нем нет никаких конфликтов драм. Что в нем доминируют добрые, хорошие люди, и что зло всегда в страхе трепещет перед добром. Он верил в светлое коммунистическое общество - эдакое упрощенное, кнопочное царство изобилия и справедливости, где все одинаково умны, справедливы и добры.
   Зазвенел звонок, и ученики шумной крикливой ватагой высыпали на школьный двор. Толстяк Витька Боровой толкнул белокурого мальчугана локтем в бок и закричал:
   - Санька, гляди, радуга!
   - Где? - встрепенулся мальчик.
   - Вон! - звонко выкрикнул Витька. - Вон она!
   И точно: огромная радуга выгнула в синем небе свою разноцветную спину. Она была так прекрасна! И воздух был так чист, так свеж!
   А потом в центре внимания мальчишек оказался резиновый мячик. Они гоняли его по еще не просохшим лужицам, забыв о радуге и Египте. Счет в те и другие ворота уже исчислялся двузначными числами, а им все было мало и никак не хотелось прекращать игру.
   Ближе к вечеру, наспех сделав уроки, мальчуган стоял у себя в комнате, в новой рубахе, которая ему особенно нравилась, и рассматривал себя в трюмо. Раньше он не придавал особого значения тому, как он выглядит, но теперь у него появилась веская причина заботиться о своей внешности. Вот потому-то он и стоял перед трюмо, и все пытался прилизать непослушный вихор, но тот слишком топорщился, и с ним ничего нельзя было поделать, и тогда мальчик бросил это бесплодное занятие, потому что ему надо было спешить.
   Помнишь ли ты, как тот мальчик выскочил из дому и, стараясь остаться незамеченным, побежал на соседнюю улицу? Там, на соседней улице, мальчишки и девчонки играли в очень интересную игру.
   Светлые детские игры... Они ушли далеко-далеко, их уже не воротишь, и вместе с ними навсегда ушло что-то светлое, дорогое из твоей души...
   Та игра была довольно проста: поле в двадцать шагов длины, очерченное с двух сторон линиями - а в нем радостно визжащая детвора уклонялась от летящего мяча. Мяч бросали двое за линиями, из числа тех, кого уже "выбили", и если кому-то в поле удавалось поймать мяч, он получал право на "запас".
   Но, конечно же, сама по себе, в тот вечер игра не так уж много значила для вихрастого мальчишки. Главным для него было то, что рядом с ним прыгала девчонка с темными глазами и трогательно смешными косичками. Она была красивее радуги и загадочнее древнего Египта. Это для нее он ловил "запасы", это ради нее он стоял у трюмо.
   Помнишь ли ты, как вы прыгали с этой девочкой, как смеялись, радуясь каждому мгновению жизни, и как счастливо бились ваши сердца? А когда вы смотрели друг на друга, заливаясь румянцем, переполненные доброты, сколько нежности светилось в ваших лицах!
   Неужели ты все это забыл? Неужели совсем ничего не помнишь?
  

6

   Это случилось давным-давно, когда он жил совсем на другой планете. Планета была прекрасна, а старик - весел и юн.
   Однажды он шел со школы, весело помахивая портфелем, и вдруг услышал тяжко ухающие звуки похоронного марша.
   Музыка играла рядом. Он ясно слышал, как жалобно ноет труба и, надрывая сердце, бухает барабан. А тарелки звенели с таким ужасающим лязгом, что казалось, будто ими бьют прямо у него в груди.
   Пораженный, мальчик остановился. Он чувствовал, что сейчас, в эти минуты свершается нечто страшное, непоправимое - что-то такое, чего никогда не должно было бы происходить.
   Как бы в подтверждение его предчувствий, из-за угла улицы выплыл гроб, обтянутый красным сукном. Он покоился на плечах четырех мужчин, и у каждого из них одна рука была обвязана белым полотенцем.
   Когда процессия приблизилась, мальчик, посторонившись, взошел на бугор у обочины и заглянул в гроб.
   Прошло несколько дней. Поздним вечером он лежал в своей кровати и никак не мог уснуть. Он уже давно забыл и думать о мертвеце, потому что его мир был слишком юн, богат красками, и покойник был в нем лишь досадной случайностью.
   В его мире величаво текла сквозь пустыни река Нил, и в ее желтых водах дремали зеленые крокодилы, а на берегах рычали косматые львы. В нем лил весенний дождик и скакал резиновый мячик; там жили его приятели, учительница, мама с папой, а в его любимых книжках совершали свои подвиги отважные Гулливер и Робин Гуд.
   Его мир был полон солнца, ветра, буйных свежих красок, в нем было просторно и радостно, и в этот поздний час, лежа в своей кроватке, мальчик чувствовал себя сказочным богачом.
   Но, конечно же, самым большим сокровищем у мальчугана была его девчонка. Это ради нее он был готов переплыть океаны, пройти дремучие леса и победить огнедышащего дракона. А потом - разрушить его замок и освободить свою принцессу. Для того, чтобы совершать свои подвиги, мальчугану было нужно не так уж много: семиглавый дракон и меч.
   Тихо всплыла луна, облила мертвенно-желтым светом ветви старого абрикоса. Мальчик посмотрел в окошко и стал сочинять новую сказку: что-то о волшебных плодах и говорящих птицах, сидящих на ее ветвях.
   Так случалось уже не раз - старая сказка оканчивалась и придумывалась новая. Убаюканный своими мыслями, мальчик уснул.
   Он проснулся от ощущения чего-то гнетущего, жуткого. Сердце его тоскливо ныло. В комнате было темно. Стояла плотная тишина. В ней ему чудилась чья-то мерная монотонная поступь. Казалось, она исходила из недр Вселенной, но тяжкие, неторопливые шаги были рядом - по-видимому, кто-то неведомый, мрачный пришел за ним.
   Это было так страшно, что у него похолодело в груди. Мальчик закрыл глаза, и перед ним вдруг предстала ужасающая картина: отливающее желтизной, восковое лицо мертвеца!
   Он так ясно увидел перед собой этот заострившейся нос, и эти выпуклые губы и впалые застывшие щеки! И таким невыносимым спокойствием веяло от этого лица, что хотелось кричать!
   Страшная мысль пронзила его: неужели и он умрет? Неужели и его когда-то положат в гроб, и он будет лежать в нем, со спокойным восковым лицом и ничего, совсем ничегошеньки не видеть и не слышать?
   Как же так!
   По-прежнему будет светить в небе солнце, расти трава, щебетать птицы и, как ни в чем, ни бывало, будет течь древний Нил, а его... не будет?
   Грудь сдавило так, словно он уже лежал в сырой земле.
   Неужели и в самом деле ничего, совсем ничего нельзя поделать?
   Неужели придет время, и этот мир, этот прекрасный солнечный мир погаснет?
   Мальчик всхлипнул, но не заплакала, а заскулил, как щенок. И этот жалобный звук как-то сам собой сложился в слова: "Мамочка! Мама!" И тогда в комнату вошла мама и спросила: "что с тобой, сыночек?"
   - Мам, я не хочу умирать!
   - Кто же тебе сказал, что ты умрешь?
   - Но ведь все же люди когда-нибудь умирают? - всхлипнул мальчик. -- Значит, и я умру, мама! А я не хочу умирать!
   Мягкая, пахнущая яблочным пирогом рука легла на его лобик, погладила сына по ершистой головке.
   - Спи, мой мальчик. Ты никогда, никогда не умрешь.
  

7

   К ночи похолодало. В воздухе запахло морозцем. Тихо, задумчиво начал падать первый в этом году снег.
   Парень с девушкой шли по переулку. Под ногами у них похрустывал тонкий ледок. Он обнимал ее за талию, а она, прижимаясь к нему, хохотала.
   Около покосившегося забора они увидели на земле человека. Он лежал на спине, запрокинув голову, похожую на печеную грушу и, казалось, что-то высматривал в небе. Заметив его, парень насмешливо сказал:
   - Смотри, Алла! Дедушке стало плохо. Дедушка прилег байки-бай!
   - Бедняга,- хихикнула девушка.
   В вечерней тиши были слышны их удаляющиеся шаги.
   Тускло светили уличные фонари. На свету, словно мотыльки, кружили снежинки. Они падали на валявшуюся около столба кепку, ложились на тело старика. Но старик уже не мог чувствовать ничего.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"