Довгай Николай Иванович : другие произведения.

Балалайка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


БАЛАЛАЙКА

  
  
  
  
  
  
  
  
   Был вечер, я мыла на кухне посуду, а мои драгоценные мужчины уже заняли места в креслах, пригото­ви­в­­шись к просмотру очередного американского боевика. Пока же по телевизору крутили рекламные ролики, и им при­ходи­лось терпеть восторженные возгласы, типа: "Сни­керс!" - "Твикс!" - "И толстый, толстый слой шоколада!"
   Когда я, наконец, управилась с мытьем посуды и вошла в комнату, реклама закончилась и ее сменила заставка: "Встреча с кандидатом в народ­ные депутаты Вовком С.М."
   - Ты только посмотри на этих барбосов,- сказал муж, кривя в усмешке губы. - Пятнадцать минут они проморочили нам головы своей дурацкой рекламой, а теперь здрасьте: ре­ши­ли показать якогось Вовка!
   Едва он произнес эту фразу, как на экране появился и сам Вовк. И я сразу же узнала его.
  
   Давно это было.
   Жарким летним днем игралась я во дворе родительс­кого дома с моей любимой куклой Оксаной. Вдруг за забором залаяла собака и раздался грозный окрик тети Люды:
   - Стрелка! Молчать!
   Затем голос тети Люды стал ласковым, как будто даже за­и­ски­вающим:
   - Сюда, Мироныч, сюда. Проходите, не бойтесь. Она вас не тронет... Стрелка! Я т-те пакажу, дрянь такая!
   Прижав куклу к груди, я подкралась к забору. В одной из досок выпал сучок, и на его месте светилась дырка, представ­ля­ю­­щая собой превосходное место для наблюде­ний. Я опус­ти­лась на колени и прильнула глазом к дыре.
   В поле моего зрения попала часть соседского дома. В тени винограда, на рассохшемся венском стуле, лежал кот, уронив голову на белые перчатки лап. Во дворе стоял человек не­высокого роста, с рябым лицом и копной рыжих во­лос над узким скошенным лбом. Не­смотря на летнюю те­плынь, на нем была байковая рубаха. Серые вельветовые штаны - заправлены в сапоги.
   - Сейчас, Мироныч, сейчас,- сказала тетя Люда певу­­чим голоском, заискивающе улыбаясь.
   Она засеменила к веранде.
   Незнакомый дядя остался стоять во дворе. Он заложил руки за спину, не­зави­симо выпятил живот и нижнюю губу. Был он хмур и словно чем-то даже озабочен. Запомнился мне один его жест: в ожи­да­нии тети Люды, Мироныч эдак неспешно, по-хозяйски уверенно, протянул руку к кусту винограда и, отщипнув несколько ягод, кинул в рот. Ягоды оказались незрелыми и Мироныч, скривившись, выплюнул их.
   Вскоре во дворе снова показалась тетя Люда. В одной руке у нее был стакан с мутной жидкостью, а в другой - помидор. Угодливо улыбаясь, она протянула угощение Миронычу и тот жадно осушил стакан. Потом удовлет­ворен­но кряк­нул и с аппетитом взялся за помидор. Закусив, вытер руки о штаны и деловито спросил:
   - Ну, где она?
   - Здесь, здесь,- сказала тетя Люда и торопливыми шаж­очками засеменила к сараю. Мироныч последовал за ней. Про­шло несколько минут...
   У стены летней кухни стоит деревянная скамейка. Рядом, у алюминиевой миски, лежит лохматая двор­ня­га, и два пушистых щеночка, похожих на снежные ком­ки, тыкаются мок­ры­ми черными носами в ее соски. Нежен­ка-кот по-прежнему дрем­лет на солнышке...
   Внезапно тишину резануло тоскливое блеяние. Спрыг­нув со стула, кот кинулся наутек, а собака, жалобно заскулив, заби­лась со своим выводком под скамью.
   - Ах ты, треклятая скотина! - сердито рыкнул Ми­ро­­ныч, и я увидела, как он тянет за рога белую пушистую козу. Несчастное животное, жалобно мекая, отчаянно упиралось. За козой, сжав у груди кулачки, с потерянной улыбкой топта­лась тетя Люда.
   - Ну, шо? - косо усмехнулся Мироныч. - Небось, жить охота, га?
   Он грохнул литым кулаком козу по спине. Коза, мекнув, осела. Мироныч потянулся к сапогу...
   Уж сколько лет прошло с той поры, а эта кар­ти­на так и стоит перед моими глазами.
   Грубая, мускулистая рука, сжимающая рукоять ножа, торчащего из-за кокетливой гармошки голенища. Плос­кое рябое лицо с криво вздернутым угол­ком губы. И - глаза...
   С первой же секунды они произвели на меня нехорошее впечатление: было в них что-то неживое, мерзкое. Тускло-желтый блеск этих глаз был так неприятен, так жесток!
   Удерживая козу за рога, Мироныч занес нож над обреченным жи­во­тным. Я в ужасе закрыла лицо ладошка­ми и уткнулась головой в доски забора...
   Когда я снова осмелилась посмотреть в дыру, коза с хрипом рыла землю копытцем, а из шеи у нее фонтаном била кровь. Алая жидкость стекала в небольшую лужицу, и Мироныч умело держал агонизирующую козу за рога, при­жимая ее мордочкой к земле с таким расчетом, чтобы кровь не растекалась по всему двору. В обалделых глазах мясника пля­сали восторженные огоньки.
   Таким и вошел в мое детское сознание этот человек. И вот теперь он смотрел на меня с экрана телевизора...
   Вовк сидел в вольтеровском кресле, на фоне узорчатого ковра, с собакой у ног и с котиком на коленях. На столе пыхтел самовар, стояли чайные чашеч­ки, сахарница, ваза с печеньем, и Мироныч, в простых домашних тапочках, в спортивных брючках с кантиками по бокам, производил впечатление эда­кого мирного законопослушного гражданина.
   - Вот я заметил,- сказал сидевший с ним за столом репортер,- что вы все время поглаживаете то кота, то собаку... Наверное, вы очень любите животных?
   - А как же! - сказал Мироныч. - Очень, очень люблю! Это, знаете ли, моя слабость...
   Репортер сделал микроскопический глоточек чаю, церемонно оттопырив мизинец, и акку­рат­но поставил чашечку на стол. Объектив камеры сколь­з­нул к гру­ди депутата. Ворот его пестрой, в цветочках, рубахи был, по-домашнему расстегнут и в его вырезе красовался большой крест.
   - Я, знаете ли, еще когда был пацаном,- решил поде­литься своими воспоминаниями Мироныч,- всегда таскал домой кошечек, птичек, и потом подолгу ухаживал за ними. Найду, знаете ли, бывало, на улице какую-нибудь бездомную собачонку, принесу ее домой, отогрею, постелю ей мягкую по­стель­ку, напою теплым молочком... Меня уж, бывало, и ро­дители за это наказывали. Но - ничего не помогало. Лю­бовь к животным - это, знаете ли, у меня в крови!
   Оператор переместил объектив камеры с креста на стену с висевшей там иконой Божьей матери.
   - Я, знаете ли, такой человек,- продолжал Вовк, пытаясь придать своему голосу задушевные оттенки,- что даже и мухи-то обидеть не могу! Я даже рыбу-то - и то ни разу в жизни не ловил! Как увижу, иной раз, как она, бедненькая, трепещет на крючке у иного рыбака - так у меня просто сердце от жалости к ней разрывается.
   - Ай-яй! - подал голос сын. - И как только он с таким сла­беньким сердцем думает выдержать избира­тельную компанию!
   - Этот выдержит,- сказал муж. - Можешь не сомне­ваться в этом.
   - Понятно,- сказал репортер с вежливой улыбкой. - Ну, а есть у вас какие-нибудь увлечения, так сказать, хобби?
   - Конечно,- Мироныч пригубил чайку. - Я, на­пример, очень люблю читать книжки... Люблю музыку...
   В объектив снова попал крест. Затем - рука, по- хозяйски уверенно оглаживающая собаку.
   - И какие книги вы больше всего любите? - сла­щаво улыбнулся репортер. - Наверное, богословские?
   - Ну, почему же непременно богословские? - Мироныч как будто даже слегка обиделся. - Вот почему-то все счита­ют: раз он христианский демократ - так, значит, уже никаких нормальных книг и не читает. А я, напротив, очень люблю Пушкина, Лермонтова... потом еще этого... Как его... - Вовк прищелкнул пальцами, мучительно нахмурив лоб.
   - Иными словами, ничто человеческое вам не чуждо? - пришел на помощь репортер.
   - Вот, вот! - просиял Мироныч, и оператор показал гитару на стене. - Ведь я такой же, как и все! Просто имею свои убеждения. И вижу, что продвижение вперед, к гармонии и прогрессу,- он очертил перед собой рука­ми контуры большого мыльного пузыря,- немыслимо без нравственного обновления общества!
   Сын широко зевнул:
   - Интересно, скоро эта Балалайка уже сбацает нам что нибудь на гитаре?
   Я спросила:
   - А почему ты решил, что он будет играть?
   - А неужели не ясно? - сын самоуверенно вскинул па­лец. - Классиков изучать надо! Если по ходу пьесы на стене висит ружье - значит, оно рано или поздно должно выстре­лить. А тут - гитара.
   - Таковы мои убеждения,- плел словесные кружева Вовк. - А этого тоталитаризма я не приемлю. Вы знаете, я не хотел вам об этом говорить - но раз уж у нас с вами получается такой откровенный разговор - то я вам скажу: я тоже, как и все мы, вышел из недр той, старой прогнившей системы. И, когда в нашей стране начались демократические преобра­зо­­вания, я работал не кем-нибудь, а инструктором в обкоме партии! И я мог бы еще продолжать там работать и делать себе карьеру. Как, кстати, делали многие другие. Но я уже тогда, уже в то время понял, что к чему. И срочно вышел из партии! Между прочим, на три дня раньше Бориса Николае­ви­ча! Вот так!
   Сын восхищенно рассмеялся:
   - Надо же, а! Вот молодец! Самому Ельцину нос утер!
   - И, если уж на то пошло,- совсем уже раскрыл душу нараспашку кандидат в нардепы,- открою вам еще один секрет. Вы знаете, еще когда я был пионером и стоял у красного знамени в почетном карауле - так вот, я еще тогда, еще в те времена (а вы ведь помните, какие это были времена...) так вот, я еще тогда, тайком от всех, понимаешь ли, высморкался в эту красную кумачовую тряпку с изобра­жением серпа и молота! А это, согласитесь, по тем вре­ме­нам был поступок! Ведь вы же помните, какая тогда царила атмсофера в обществе?
   - Да, да, конечно,- с кислой улыбочкой промямлил репортер.
   - И вот, я уже уже в ту пору видел, что мы не туда идем! - набирал обороты Вовк - Не в ту сторону движемся. И, как умел, выражал свой протест!
   - Вот видишь, ма,- заметил сын,- а ты с папой не смор­­ка­­лась в кумачовые знамена - и осталась на бобах. А человек, гляди, как ловко сориентировался.
   Что ж, сын был прав...
   Не сморкалась я ни в кумачовые знамена, ни в "жовто-блакитнi". И не выходила из рядов ком­пар­тии. Ни на три дня раньше Бориса Николаевича, ни после него. По той простой причине, что была беспартийной...
   С грустью вспоминаю свои школьные годы... Как свято ве­ри­ла я в идеалы коммунизма! Какой была наив­ной, просто­душ­ной девочкой...
   Кстати, козу "христианский демократ" зарезал летом 1972 года, а спустя ме­­сяц или полтора после того, мне снова довелось увидеть его. Случи­лось это погожим утром первого сентября. Я стояла со сверстниками на школьном дворе в ожидании "линейки". К нам подошел директор и сказал:
   - А, Машенька! Ты-то мне как раз и нужна. Пошли со мной.
   Так оказалась я за длинным, покрытым красной ска­тертью столом среди учителей и лучших учеников школы.
   Празднично одетые школьники с букетами цветов стояли в первых рядах, окаймляя прямоугольную площадку. За ними теснились мамы, папы, бабушки, У всех было праздничное настроение, все ждали торжества. Но "линейка" все почему-то не начиналась.
   И тут я увидела, как к нам идут какие-то люди в мыши­ного цвета костюмах. А среди них - и Мироныч! Сердце мое оборвалось.
   Протиснувшись ко мне, Вовк грузно опустился на скамью. Через несколько минут "линейка" началась. После вступитель­ных слов было объявлено:
   - Слово представляется председателю профсоюз­но­го ко­ми­тета фабрики "Заря" Вовку Степану Мироновичу.
   Под жидкие аплодисменты собравшихся поднялся со скамьи Вовк, мотнул вправо-влево ершистой головой, поправил тугой, как удавка, галстук. И поведал детворе Вовк, на сколько процентов и по каким показате­лям коллектив его фабрики перевыполнил план. И призвал нас с честью нести эстафету славных дел. Да, кстати уж, не упустил упомянуть и о пионерском галстуке - частице красного знамени, щедро политого на полях сражений кровью наших дедов и отцов. И был дан наказ: беречь, как зеницу ока, заветы великого Ильича, брать примеры с Тимура и Павлика Морозо­ва. Воздав хвалу "родной коммунис­ти­ческой партии и лично товарищу Леониду Ильичу Брежне­ву", Вовк вытер лоб несвежим но­со­вым платком и тяжко опустился на скамью.
   Хлопали сдержанно, без чрезмерного энтузиазма.
   Вперед выступила звонкоголосая пионерия и бойко заве­ри­ла "дорогого нашего Степана Мироновича" в том, что дело великого Ленина находится в надежных руках. А бедные первоклаш­ки, теряясь от переживаний, пролепетали свои стихи.
   Я сидела рядом с Вовком, не смея шелохнуться.
   - Скажите, а вот о Боге вы думаете? - спросил ведущий.
   - О ком, о ком? - не сразу понял христианский демократ.
   - О Боге.
   - А! О боге... А как же! Конечно, думаю... Вон вчера, понимаешь ли, целый день только о Боге и думал.
   - Да? И по какому поводу?
   - Ну, как же,- Вовк загнул палец. - Ведь приближа­ю­т­ся же праздники святых апостолов Петра и Павла! Это раз. И мы задумали организовать в их честь благотвори­тель­ный концерт рок звезд эстрады. Затем, на троицу, я участвовал в кре­ст­ном ходе. Потом буду готовиться к празднику Благо­ве­щенья и Пресвятой Богородицы... Так что, как видите, о Боге я не забываю.
   - Что-то рановато он решил готовиться к Благо­ве­ще­нью,- не без сарказма заметил муж.
   Сын рассмеялся:
   - И вы верите в то, что он - христианский демократ?
   - А как же! - сказал муж. - Гляди, какой крест на­це­пил!
   Сын ернически улыбнулся:
   - Ну па, да ты еще наивней мамы! Ты вообще видел когда-нибудь по-настоящему верующих людей? У них же лица светятся внутренним духовным светом. А теперь взгля­ни на этого карася. У него же глаза отмороженные! Вот он тол­кует тут о Боге - а у самого такое рыло, как буд­то он готов человека за­ре­зать. Ведь это же оборотень! Волк в овечьей шку­ре! Вчера он ходил в личине комму­нис­та, сегодня выдает се­бя за христианского демократа, а завтра, если ему это будет выгодно, наденет скафандр и станет уверять всех, что при­летел к нам из созвездия Альфа Центавра, чтобы спасти гиб­ну­щее человечество.
   - А что ж ему прикажешь делать? - удивился муж. - Не для себя же человек старается. Печется о народном благе!
   - О кармане он своем печется,- насмешливо сказал сын. - И больше не о чем. Вот как ты думаешье, па, какую музыку он любит ?
   - Наверное, Баха. Или же Моцарта...
   - А вот и нет! Сейчас он должен любить либо рок, либо, что для него еще надежнее, народные песни.
   - Почему?
   - А как же! Ведь он же за народ! Должен же он проде­мо­н­стри­ровать избирателю свои народные корни? А рок,- растолковал сын,- это чтобы привлечь на свою сторону молодежь...
   - И какие песни вы любите? - словно подслушав наш разговор,- спросил репортер.
   - Тише! - закричал сын, хотя никто, кроме него, и не шумел. - Сейчас услышим!
   - Народные,- сказал Мироныч.
   - А! Слыхали! А что я говорил! - радостно вскри­чал сын.
   - Я, знаете ли, всегда был вместе со своим наро­дом,- по­яснил Вовк.
   Сын радостно захихикал:
   - Я так и знал! Он даже в сортир только вместе со своим народом ходил!
   - Вы знаете, моя мама была из народа. И па­па тоже был из народа. А бабушка,- Вовк махнул ладошкой куда-то вдаль,- так та вообще из глухого забитого села...
   - Ну что? Видали? - сын удовлетворенно потер руки. - Сперва опозорил своих родителей, зая­вив, будто они не позволяли ему ухаживать за кошечками и собачками, а теперь еще и бабушку зачем-то приплел. Как будто народ у нас и вправду только в глухих селах проживает!
   - Вот я заметил, что у вас тут на стене висит гитара... - вяло улыбнулся ре­­пор­­тер.
   - Какой глазастый, а? - поддел его сын. - Все же заметил!
   - Так, может быть, вы нам что-нибудь споете?
   - Ну что ж, попробую,- не стал отнекиваться Вовк. - Правда, я уже давненько не пел...
   Сын все не унимался:
   - Ничего, ничего, давай, валяй! Надо будет - ты перед нами и гопака спляшешь.
   - Так что прошу извинить меня за мой голос,- тонкие гу­бы Вовка раздвинулись в лицемерной улыбке.
   Любитель народных песен не спеша поднялся с кресла. Он подошел к стене, снял гитару... Полузакрыв глаза, как будто был слепым бандуристом, провел рукой струнам и, ужасно фальшивя, запел:
   Дивлюсь я на небо,
   Та й думку гадаю:
   Чому я не сокiл,
   Чому не лiтаю?
   Чому менi, Боже,
   Ти крилець не дав?
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"