За пятьдесят дней до приказа на Серегу и Тараса наехали блатные деды. Наехали по-крупному, обещав, если те не принесут через два дня по пятьдесят рублей, то их опустят, в рот выдадут, или раком поставят. Блатные деды слов на ветер не бросали.
- Че делать будем? - спросил Тарас.
- Что делать?.. Ну, либо в штаб бежать, либо в госпиталь сваливать, - ответил Серега.
- А как?
- Жопой об косяк, - психанул Серега. - Или ломаться, или мастыриться. Для мастырки шприц нужен. Значит, ломаемся, - он задумался. - Но поломаться может кто-то один, факамаза...
- Точно! - обрадовался Тарас.
Они направились за клуб, где медленно разрушались старые армейские склады, и среди металлолома отыскали подходящий обрезок трубы. Пока Тарас бегал за полотенцем, Серега сидел на камне и курил, уставившись на старый плакат "Народ и Армия Едины" с облезлым портретом Ленина в левом углу. Он попытался вникнуть в суть лозунга, но тотчас отказался от этой затеи. Прибежал запыхавшийся Тарас и протянул, словно яблоко, влажное вафельное полотенце.
- Вот!
- В рот. Есть монетка?
Тарас порылся в карманах и нашел металлический рубль, выпущенный к столетию Ленина. Эту монету он носил на счастье.
Серега обреченно вздохнул и щелчком выбросил окурок.
- Даже не знаю с чего начать, - сказал он.
- А давай ногу! - глаза Тараса бешено сияли. - Я тебя потом в санчасть отнесу. Скажем, что грохнулся вон с той лестницы, - он махнул неопределенно рукой в сторону своего воображения.
Серега задумался.
- Нет, на ногу не согласен.
- Тогда давай по голове! - не унимался Тарас. - Я тебя в санчасть на себе утащу!
Серега с удивлением взглянул на друга.
- Будем руку ломать.
Он туго намотал влажное полотенце на предплечье и скомандовал Тарасу:
- Принеси вон те два блока, я между ними руку положу, а ты раз...
В тот момент, когда Тарас замахнулся трубой, Серега зажмурился и до скрежета стиснул зубы. В мозгу промелькнула мысль, что было бы не плохо вцепиться зубами в какую-нибудь деревяшку, поскольку здесь от радиоактивных ветров зубы начали медленно крошиться. Но удара и следующей за ним боли отчего-то не произошло. Серега осторожно приоткрыл один глаз и словно из засады взглянул на Тараса. Тот застыл с запрокинутыми за спину руками, вытаращив бледно-голубые глаза и, хлопая при этом длинными пушистыми ресницами.
Серега вскочил с колен, и вдруг все поплыло перед глазами, что пришлось обеими руками схватиться за плечо друга.
- Ну, что случилось? Боишься?
- Не, - мотнул кудрявой головой Тарас. - Просто подумал, а как же я... Мне-то кто руку сломает?
Они сели на блоки из ракушечника и закурили две последние сигареты "Медео".
Наконец Серега произнес:
- Короче, я ломаюсь, а как в санчасть положат, раздобуду шприц, и ты замастыришься.
Тарас с недоверием взглянул на Серегу.
Серега зажмурился и в ту же секунду вскочил, прижав руку к груди, и стал отбивать пронзительно искренние поклоны плакату с обшарпанным Лениным в левом углу. Крик просачивался сквозь сведенные судорогой зубы, и все вокруг вдруг стало красно-голубым.
- Дай закурить, - прошептал он, почувствовав на зубах песок.
Тарас извлек из-за пазухи мятую сигаретку, поджег и вставил ее в одеревеневшие губы Сереги.
Боль отступала. Серега осторожно размотал почти высохшее полотенце и брезгливо посмотрел на руку: на месте удара образовалась небольшая припухлость, наливающаяся синим. Он пошевелил пальцами, сжал их в кулак - больно, но терпимо.
- Кто же так руки ломает? - сказал он. - Хохол - он и в Африке хохол!
- А че сразу хохол?! - воскликнул Тарас. - Я между прочим со всей сил бил.
- Бил! - передразнил Серега..
- Да. Изо всей силы, - подтвердил Тарас. - Может, еще раз попробуем?
Серега странно посмотрел на Тараса, но смолчал.
Солнце поднялось уже высоко, становилось душно, в небе ни облачка, и полный штиль.
В роте они заперлись в художке, где Сереге еще предстояло оформить план мероприятий на выходные. Тарас числился у Сереги в помощниках ротного художника, хотя на самом деле просто отлынивал от политической и строевой подготовки. После того, как Серегина Ленинская комната заняла второе место в конкурсе на лучшую Ленинскую комнату, командование сквозь пальцы смотрело на закосы от службы, к тому же оставалось служить всего ничего.
С горем пополам, Серега все же оформил план мероприятий и вывесил его (не без помощи Тараса) у выхода. Откуда-то возник Аслан и, криво улыбаясь, напомнил, тыча пальцем в циферблат наручных часов, что время неумолимо идет вперед.
- Денег не будет - кирдык будет! - при этом сделав недвусмысленный жест, качнув бедрами взад-вперед.
Сопротивление было бессмысленным. Был один такой, рыпнулся на блатоту, так теперь райской птичкой по части ходит, пидором, короче.
- Давай-ка, Тарас, вот тебе баночка, сходи в гараж, набери соляры, а я пока к Коляну схожу, может он, чем поможет.
Тарас кивнул своей большой кудрявой головой и пулей вылетел из художки.
Серега пошел в комвзвод, где у него служил земляк и друг по прозвищу Профессор. Ребят из комвзвода не уважали, называя волками, потому что они охраняли "кичу" (в смысле гауптвахту), и Серега раз видел, когда сам по дурости схлопотал пять суток, как этот самый Аслан зубной щеткой парашу чистит, а потом четыре часа по маленькому плацу строевым шагом ходит, да еще и в противогазе. Зря он все это видел...
Удачно. Коля оказался в казарме. Они вышли на крыльцо, и Серега прямо спросил:
- Колян, можешь шприц достать?
Коля внимательно посмотрел на земляка по верх своих очков и задумчиво пожевал губами.
- Вечером зайду, - сказал он и ушел.
Баночка с грязной соляркой стояла на подоконнике, и Сереге казалось, что вся художка провоняла этим скользким запахом, что пропахла даже хэбэшка. Все ушли в клуб, смотреть патриотический фильм про войну (замполит части любил такие фильмы). В роте остались только дневальные, да узбека, и дежурный. Тарас валялся на койке, похрапывал, а Серега сидел на подоконнике и смотрел на небо. Раздался стук в дверь.
- Чай будешь? - спросил Серега.
Коля огляделся, поежился, словно ему холодно, и от предложения отказался. Он, молча из-за пазухи, достал небольшой сверток и протянул. Серега не разворачивая, быстро засунул его в карман галифе.
- По другому никак?
- Никак, - ответил Серега и отвернулся.
Утром понедельника, когда включился свет, и прозвучала команда "рота подъем", Серега вскочил с кровати и вдруг резкая, дикая боль пронзила его от пятки до макушки, и он грохнулся на пол. Вскочил, подняв выше левую ногу, бросился к табуретке, на которой была сложена форма, схватил ее, сапоги и, прыгая на одной ноге, влился в толпу, спешащую на зарядку. Он давно уже отделился от коллектива, и каждое утро закрывался у себя в художке и до завтрака дремал, лежа на железной кровати. Бывало, что и на завтрак он не ходил. И вообще целый день ничего не делал, создав раз и навсегда на столе творческий беспорядок, чтобы вдруг зашедший замполит, или ротный, не могли заподозрить его в безделии.
Серега рухнул на кровать и подумал о Тарасе, ожидая, что тот сейчас постучит в дверь. Он нашел удобное положение для ноги, при котором вообще не чувствовалось никакой боли, и закрыл глаза. Ни о каком завтраке не могло идти и речи.
"Хоть бы до санчасти доковылять" - подумал он.
Тарас так и не появился. Серега слышал, как проходил развод на плацу, как шли строем роты под важный музон из хрипящих динамиков "Прощание славянки". Часть опустела - военные строители уехали строить мирную жизнь. Началась новая трудовая неделя.
- На гвоздь напоролся, - объяснил Серега, глядя в потолок.
- Ну-ну, - ответил товарищ майор медицинской службы и положил Серегу в санчасть.
Ему выдали синюю пижаму, тапочки, а форму заперли в специальном шкафу. Серега лег в настоящую с упругим матрасом и деревянными спинками кровать, и попытался уснуть. В палате было сумрачно и прохладно, за распахнутым окном звенела пыльными листьями олива, казалось, что листва ее, серо-зеленая, сделана из фольги, и под этот, с металлическим привкусом, шелест Серега незаметно для себя заснул.
Когда он проснулся, то первым делом увидел сидящего на кровати Тараса. Тарас, глядя сквозь стену, улыбался и был похож на полного идиота, доброго и безобидного. Серега пошевелился и тут же скривился от боли, зацокал языком, подражая местным манерам, и в итоге ругнулся негромко, по-русски.
Тарас перевел взгляд на друга и, продолжая улыбаться, сказал:
- И ты туда же?!
- А помнишь, Тарас, того придурка, который на заднем дворе повесился? Знаешь почему он повесился? Он, Тарас, повесился от несчастной любви. Его девушка бросила, изменила ему, и вышла замуж за другого.
- И что?
- И все! Он не мог без нее, а она ему не верила. К тому же два года - не шутка. Вот представь: ждешь ты два года дембель, ну ты должен ждать два года, а потом думаешь: а вдруг он не придет этот дембель?! А если и придет, вдруг будет каким-нибудь не таким, неправильным дембелем? Прикинь, а?
Тарас перестал улыбаться.
- И что?
- А ничего... Вот мы с тобою, Тарас, как будто повесились, от несчастной любви к Родине. И пойдем, если, конечно, пойдем на дембель тридцать первого декабря после вечерней поверки...
- Да иди ты! - воскликнул Тарас. - Любовь-морковь, дембель-шдембель. У тебя, Серега, в голове мастырка. Смотри лучше, что у меня есть. - И Тарас достал из кармана синей пижамы плотно забитый косяк.
Серега равнодушно взглянул на папиросу и, подтянув больную ногу к животу, произнес:
- Ну, это в корне меняет дело.
Тарас глупо захихикал.
В эту секунду приоткрылась дверь палаты и в образовавшуюся щель протиснулась носатая голова Аслана. Глазки его зыркнули вправо-влево и, удостоверившись, что в палате всего двое тех, кто ему нужен, приобрели то выражение, которое нельзя объяснить двояко, нельзя усомниться в истинных намерениях обладателя этих злых, ненавидящих глаз. Двери распахнулись, и Аслан развязной походкой вошел в палату. Тарас громко сглотнул подступивший к самому горлу ком. Серега прикрыл глаза, но так, чтобы можно было наблюдать.
- Ну че, педики, в санчасти таритесь? - с невероятным горским акцентом спросил он. - От долгов, значит, таритесь? - И не получив ответа, продолжал. - Короче, я че тут говорю, значит, если вы меня и братву мою вложите, если че ментам в штаб стуканете, я вас ножичком порешу, и на дембель свой в гробу пойдете. Понятно? - при этом Аслан достал свой ножичек и Тарас, глядя на него, снова громко сглотнул. - Понятно?
- Да! - дернул головой Тарас.
- А ты че, художник-шмудожник? Че молчишь?
- Понятно, - буркнул Серега.
- А когда вас из госпиталя выпишут, вот тогда и поговорим про ваши долги, проценты уже тикают...
С этими словами он развернулся и, смешно выбрасывая в стороны ноги, вышел из палаты.
- Зассал, чурка! - сказал Серега. - Такой от несчастной любви не повесится. Такой сам в штаб побежит, лишь бы дембель свой не пропустить. Козлина нерусская.
- А при чем тут несчастная любовь? - спросил Тарас. - Что ты все заладил про любовь!
Серега задумался.
- Думаю все время про этого самоубийцу. Вот смог бы я так влюбиться, чтобы ради любви в петлю полезть? Смог бы, а?
На четвертый день, когда флегмоны налились и затвердели, готовые вот-вот лопнуть, Тараса и Серегу отправили на скорой в госпиталь. Тарас каким-то чудом мог еще самостоятельно передвигаться, но Серегу несли на носилках. Их поместили в отдельный двухместный бокс с душем и туалетом, в котором стоял самый настоящий унитаз - давно забытая вещица из прошлой жизни. Не прошло и десяти минут, как в палату забрел бритый наголо солдатик на костылях и с перевязанной ногой.
- Здорово, мужики! - воскликнул он. - Меня Юра зовут.
- Тарас, - протянул руку Тарас. - А это - Серега, друган мой.
- Здорово, Серега!
- Привет.
- Че, тоже мастырщики? - весело спросил он.
- Да не, Юра, мы на стройке поцарапались.
- Ага, точняк, - заржал он, - на гвоздь напоролись. Здесь пол-отделения на гвозди напоролись. Ну, вы, блин, приколисты! Кстати, мужики, вам крупно повезло...
- А че такое?
- А ниче... Сегодня операции полковник Ширинкин делает.
- Ну и? - приподнялся на локте Серега.
- Вот тебе и "ну и"... Он мастырщиков до такой степени ненавидит, что специально без наркоза режет. По живому!
- Это как? - спросил Тарас.
- Вот так! Без наркоза - и все. А если орать будешь, так он тебе еще больнее сделает... Одного тут после операции увезли в реанимацию, с сердцем плохо стало...
Серегу от этих слов пробил холодный пот.
- Короче, мужики, потом поговорим. Держитесь!
- А мне по барабану, - сказал Тарас, когда Юра закрыл за собою дверь. - Я ведь боли-то не чувствую.
Серега промолчал, отвернулся к стене, и лежал так, пока не пришел врач.
За все время, пока шла операция, Серега не проронил ни звука. Он смотрел, как хирург делал разрезы, видел, как вытек гной, как чистили раны, а затем вставляли резинки, которые торчали из глубоких ран словно черви. Только холодный пот ручьями бежал по его вискам, а медсестра марлевым тампоном промакивала ему лицо, при этом шепотом просила отвернуться, лечь. Но челюсти свела судорога, глаза, наполненные слезами, следили за каждым движением хирурга, а тот делал свое дело, уверенный в своем профессионализме, молча и сосредоточенно, как будто менял камеру в проколотом колесе.
Когда все было кончено, полковник Ширинкин приказал бинтовать ногу, а сам в раковине стал мыть руки.
- Вот знаю, что мастырщики. По мне так их всех в дисбат отправить нужно. Знаю, а доказать ничего не могу. Вот этот солдат- мастырщик, членовредитель. А возьми гной на анализ - ни одного микроба. Стерильный гной, представляешь, Оля. Еще два дня, и у солдата гангрена начнется, а гной стерильный.
Медсестра Оля быстрыми движениями бинтовала ногу и поддакивала:
- Да, Виктор Иванович. Да...
Сереге стало легче. И уже в палате, когда в операционную увезли Тараса, он, уткнувшись лицом в подушку, запретил себе плакать, и вдруг почувствовал, что хирург вместе с болью вырезал все то плохое, черное, мрачное, скопившиеся в Сереге за последние годы. И он был благодарен полковнику Ширинкину за это. И все никак не мог проглотить застрявший в горле ком. А перед глазами тот вздернувшийся солдатик, который на самом деле черт его знает, отчего вздернулся.
И Серега, и Тарас таблетки, которыми их должны были лечить, выбрасывали в унитаз. Серега записался в библиотеку и читал теперь целыми днями с перерывами на завтрак, обед и ужин. Нога, если ее не трогать, уже не доставляла беспокойства, но перестала до конца разгибаться, поэтому Серега передвигался на костылях, да так проворно, будто всю жизнь на костылях и проходил. На перевязках медсестра Оля всякий раз выговаривала ему, что еще неизвестно как эта операция скажется на здоровье в будущем.
- Вот вспомнишь мои слова, - говорила она. - Но уже поздно будет.
Серега упрямо твердил, что проткнул ногу гвоздем и будто уже и сам поверил в это, так ясно он представлял себе картинку случайного ранения при выполнении воинского долга.
События двухнедельной давности, напротив, казались теперь нелепым сном, не имеющим никаких последствий в реальности. Один лишь раз в палату заглянул какой-то солдат и передал привет от Аслана, но в этом не было никакой угрозы. Привет, как привет.
В четверг Серега и Тарас сидели на скамейке перед инфекционным корпусом, курили и вели вялую беседу, вспоминая разные случаи из жизни на гражданке. Вдруг кто-то хлопнул Серегу по плечу, от чего Серега вздрогнул и медленно повернул голову. Сзади стоял Коля Профессор в парадной форме, розовощекий, улыбающийся во весь рот, и протягивал Сереге огромный арбуз.
- У тебя все в порядке? - спросил Серега, с недоумением глядя на Колю.
Коля, продолжая улыбаться как идиот, интенсивно закивал головой. Серега осторожно взял из Колиных рук прохладный на ощупь арбуз, и взглядом предложил присесть на скамейку напротив. Тарас мигом оценил ситуацию и умчался на трех ногах за ножом.
- Ну, - буркнул Серега, - рассказывай.
- Сережа! Сережа! - наконец обрел дар речи Коля. - Я еду домой! Сережа, я еду домой!
Серега не сразу нашелся что сказать.
- В отпуск?
- На-всег-да! - воскликнул Коля. - Сережа, я - дембель!
У Сереги вытянулось лицо.
- Так до приказа еще тридцать дней.
- Сережа, я - дембель! - повторил Коля. - По указу Горбачева всех студентов демобилизуют. У меня через три часа самолет... И я решил попрощаться. Зашел, чтобы проститься.
- Клево, друг... - мрачно ответил Серега. - Я и в правду рад за тебя.
Вернувшийся Тарас, как профессиональный торговец арбузами, быстрыми ударами хлеборезного ножа, покрошил арбуз на дольки и, жестом пригласив к трапезе, взял себе самый большой кусок.
- Вот, Тарас, Коля домой едет, - произнес Серега.
- Угу, - промычал Тарас с набитым ртом. - В отпуск?
- Да. В отпуск - навсегда.
- Че, правда, Колян?
Коля кивнул.
- Ну и мы скоро домой поедем! К черту эту армию. Дембель неизбежен!
- Ладно, ребята, - вскочил Коля. - Мне еще в аэропорт добираться.
Серега, опираясь на костыли, тоже поднялся. Подковылял к другу, и одной рукой обнял его.
- Да, вот еще что, - произнес Коля и полез во внутренний карман кителя. - Вот тебе денег немного. И знаешь, Сережа... Спасибо тебе за все. Спасибо. Увидимся дома! - И быстро, не оборачиваясь, пошел по аллее к КПП.
Серега стоял, зажав в руке красную бумажку, и равнодушно смотрел в след уходящему другу, понимая, что они больше никогда не увидятся. Когда Коля скрылся из виду, Серега протянул червонец Тарасу, доедавшему четвертый кусок арбуза, и произнес:
- Возьми травки, пыхнем вечерком... Приколемся.
- А че, нормалек! - ответил Тарас. - И мы скоро домой! Вот увидишь, Серега, домой...