У механизатора Сенькина родилась двойня. У него уже была дочка трех лет. Но у всех его друзей первенцами были сыновья. И это Сенькин считал величайшей несправедливостью. Когда в роддоме Сенькину сказали что теперь у него сразу два сына, его чуть не разорвало от радости. Бог есть! - подумал Сенькин, бывший активным членом партячейки в колхозе. Счастье просто переполняло его. Он занимался малышами всё свободное от работы время, и днем и ночью, подпуская к ним свою супругу только во время кормления, чем приводил её в неописуемое удивление и восторг. Один из мальчиков был побольше и крупнее, его назвали Василием в честь деда. Богатырь! Второй уродился слабеньким и с немного кривым тельцем. Его, в честь друга и однополчанина механизатора прозвали Геннадием. Сенькин считал, что время исправит, вытянет Генку, а в жизни Васька будет всегда помогать брату, и любил их обоих одинаково горячо. Месяц счастья пролетел незаметно.
...Поздним вечером прорвало дамбу. Случилось это так неожиданно, что не то, что предупредить людей, даже как-то среагировать не смогли. Вода стремительным мощным потоком тихо ринулась в низину, заполняя в темноте всё огромное до самого горизонта пространство. Почти бесшумно. С журчанием ручейка.
Сенькин проснулся утром от какого-то толчка. Ночью малыши вели себя беспокойно, и он провозился с ними, заснув лишь перед рассветом, дав жене выспаться на другой кровати с дочерью. Чтобы днем, когда он будет на работе, она приняла весь удар на себя. Его смутил свет в окне. Вместо пронзительного, проникающего сквозь закрытые веки белого и слепящего, поднимающего его каждое утро он увидел лишь небольшую его полоску в верхней четверти окна. Вся остальная часть окна напоминала стенку аквариума, заполненного мутной с комками грязи и мусора зеленой, как бутылочное стекло водой, через которую пытался пробиться этот свет. Ближе к поверхности ему это удавалось, но в самом низу вода была почти черной. Сенькин оглянулся. Справа от него лежал завернутый в пеленку Василий. Он увидел жену. Она стояла в ночной сорочке на другой кровати, прижавшись к стене, и держала на руках девочку. Дочка положила ей на плечо голову и безмятежно спала. Рот жены был открыт. Она с ужасом смотрела на окно и безмолвно рыдала, стараясь не разбудить всех. Красные, переполненные от слез, глаза её блестели. Вокруг в комнате воды уже было по щиколотку, и она постоянно прибывала. Сенькин оглянулся в другую от себя сторону и не увидел рядом Генки. Он вскочил. В воде дергалось спеленатое тело ребенка. Тот скатился с кровати и упал лицом прямо вниз. В воду. Это и было тем самым пробуждающим толчком. Сенькин выхватил его из воды и тут же развернул из мокрых пеленок. Ребенок нахлебался воды и не мог сделать вдох.
- Ну, же! Ну, милый, давай! - повторял Сенькин, держа его на ладони под животик, пытаясь пальцами надавить ему под ребра, и прихлопывал по спинке другой ладонью. Но ничего не помогало. Ребёнок разевал рот, сучил ручками и ножками, но не мог вдохнуть. Тогда Сенькин взял его за ножки головой вниз и стал осторожно трясти, пытаясь вытряхнуть из него всё как из кувшина. Наконец ребенок кашлянул и отрыгнул воду, ночную еду и начал громко дышать ртом.
- Молодец, мой маленький! Вот и отлично! - Сенькин, забрался мокрыми ногами на койку, прижал его к себе, целуя в головку, покрытую мягкими младенческими волосиками.
Но надо же! Надо что-то делать! В голове у Сенькина металась одна и та же мысль - призыв к действию. И тут через верхнюю незакрытую пока водою четверть окна, снизу вверх, они увидели такую картину. Мимо дома медленно проносило большую старую рыбацкую лодку. Она была вся переполнена народом. Люди висели на ней гроздьями. И отсюда, снизу, было видно, что по обоим бортам в воде плыло много людей, они держались за лодку руками, а наверху им не хватало места. Ну, вот он же! Вот он выход! Сенькин обдумывал, как ему крикнуть им о помощи в форточку. Как передать в неё детей, жену, вылезти самому. А, в это время, лодку так же неконтролируемо плавно уносило всё дальше от дома. Но Сенькина это, казалось, даже не волновало, так как он видел в ней путь к спасению. И вдруг! На глазах у него лодка, наскочив на препятствие, развалилась на две части. Люди с криками посыпались в воду, цепляясь за обломки. Сенькин с каким-то облегчением, что их там нет, смотрел, как обломки и торчащие из воды головы людей медленно уносит всё дальше и дальше.
В мокрой стене открылась щель и словно из крана зашумела аккуратная струя воды, льющаяся прямо в комнату. Она вывела Сенькина из оцепенения. Поставив запеленатого Василия на кровати вертикально и прислонив его к изголовью, он подпер его с одного бока подушкой. С другой стороны он прислонил к нему Геннадия, со словами:
- Держи его Васька, держи!
Ребенок только-только начал держать голову, но стоять он естественно не мог. Согнув ножки, опираясь на попу и ступни, он уткнулся лицом, грудью, всем своим искривленным природой хилым тельцем в брата. Сенькин поражался их мужеству:
- Мужики же ведь! Настоящие мужики!
Василий, не мигая, молча смотрел на отца своими синими-синими большими глазами.
- В мать! - думал Сенькин, - может ещё цвет изменится, но ничего, зато остальное всё - моё!
Даже Генка, который только что чуть не до смерти нахлебался воды, не плакал. Он глядел то на брата, то на отца и поддерживал их спокойствие и уверенность. Лишь изредка чихая и утирая маленьким кулачком нос. В любой момент стена воды могла ворваться в комнату. Сенькин слез в воду, постоянно оглядываясь на детей, быстро надел брюки с ремнем, куртку и легкие ботинки из шкафа. Затем стал переодевать двойняшек в новые распашонки и ползунки, которые были им чуть великоваты. Чтобы дать свободу их конечностям. Он верил, что как любое дитя, человеческое или от животного они с рождения умеют плавать. Переодевая, он целовал им головы, ладошки, животики. Одев, он взял детей на руки. Они тут же послушно, как по команде, положили головы на плечи отцу. Сенькин приготовился к заплыву. Самому главному в своей жизни. Плавал он плохо. Вода его не держала. Тяжелая крестьянская кость всегда тянула вниз. Жена его плавать не умела вообще. Она панически боялась любой большой воды. Которая в этот момент была уже под обрез форточки и вот-вот готова была хлынуть внутрь. Сенькин посмотрел на жену. Та была на грани безумия. Её губы шептали - "нет". Голова её еле заметно делала движения из стороны, в сторону подтверждая то о чем, шептали губы. Дочь на её руках по-прежнему спала. Воды было уже по колени, скоро она начнет заливать кровати, кругом плавали пеленки, детские вещи, бутылочки и посуда. Сенькин отвернулся и сделал шаг к двери....
Великий Потоп. Часть 2
...Сенькин отвернулся и сделал шаг к двери. И в тот же миг пол перед ним ушел вниз, а сзади вертикально поднялся. Его кинуло на косяк двери. Инстинктивным движением он напряг руки, ступни и выставил вперед голову, чтобы принять удар на них и защитить детей. Вся вода бывшая в комнате и плавающие в ней объекты ринулись к двери и, вырвав ее, устремились в черный провал. После удара Сенькина опрокинуло через голову на потолок. Низ и верх смешались между собой. Он увидел как над окном, в котором уже не было воды цвета бутылочного стекла, а струился лишь белый свет с грязными потеками, между стеной и потолком, сверкнув, словно молния со страшным треском и скрежетом, образуется щель и она разевает свою пасть на небо. Дальше наступила темнота.
...Где-то далеко в стороне мяукнула кошка. Она мяукнула ещё раз, уже гораздо ближе. Потом послышалось бормотание дочери. И какой-то знакомый вой. Ему окропили лицо. Мелкими, крошечными каплями. Но почему же такая темень? Черная и непроглядная? И тут до Сенькина дошло! У него же закрыты глаза! Почему?! Он напряг веки и открыл их. Тотчас же увидел яркое-яркое ослепительное голубое небо без птиц и легкие облачка. И никаких стен! Чуть в стороне от него вверх в небо торчал столб. На его верхушке сидела кошка. Их кошка. Крысолов. С узкой вытянутой мордочкой. Вся её шерсть была мокрой.
- Какая же она тощая! - подумал Сенькин.
Мокрая шерсть прилегала к телу кошки и сейчас она выглядела словно котёнок - маленькая и худая, с большими торчащими ушами. Она широко открывала свою пасть, чрезмерно большую и хищную для котёнка, пригибала при этом голову и требовательно громко мяукала, обращаясь к Сенькину. Потом начинала вылизывать свои лапы и трясла, крутила головой, разбрызгивая мелкие капли вокруг себя. Эти капли летели с высоты, словно из лейки и падали на лицо Сенькина. Он узнал в столбе косяк двери, в который влетел. Брови и верхние веки стремительно наливались кожаными мешками и нависали над глазами. Следующей вернулась боль. Лоб, локти и колено нестерпимо саднило. Сенькин с удивлением приподнял голову и увидел синие Васькины глаза. Тот, положив голову на голую грудь отца, прислушивался к биению его сердца. Ему это было так интересно, что он улыбался, радовался и что-то говорил по-своему, аукая, рассказывая всему миру о своих ощущениях и открытиях. Мокрая раскрытая куртка была без единой пуговицы. Вместо них торчали пеньки оборванных ниток. На своей правой руке он увидел лежащего на животе и дрожащего мелкой дрожью Геннадия. Тот тянул руку к макушке брата. Затем устав отдыхал, положив, и повернув голову в сторону. Отдохнув, снова пытался дотянуться.
- Если не хнычут, - значит, все в порядке! - решил Сенькин. За Василием он увидел голову дочери. Она обняла его ногу ниже колена, на котором сквозь разорванную штанину зияла свежая кровавая рана и причитала:
- Папочка! Мой папочка!
Почувствовав движение, она замолчала, подняла голову и тут же быстро протянула ему руку. Напрягшись и поднимаясь на правый локоть, который нестерпимо жгло, Сенькин, протянув руку над Василием продолжающему с улыбкой прослушивать сердечные ритмы, поймал её ладонь, притянул к своим губам и поцеловал.
- Папочка мы живы! Да! Живы мы! - утвердительно говорила дочка, стараясь убедить его, кивая головой и наезжая животом на рану на колене и размазывая кровь с неё на голову Василия, которого это привело в ещё больший восторг.
Дети были все грязные и мокрые, в щепках и крошках плававших до этого в воде. На дочери не было никакой одежды. Плечо и спина её были сплошь покрыты мелкими занозами, как будто иголочками, точно ежик или кактус, и ссадинами, но она этого не чувствовала. Пока не чувствовала. Приподняв правой рукой и затащив Геннадия себе на живот, Сенькин облокотившись уже на оба локтя, стал искать глазами жену. Они лежали на перевернутой крыше дома на потолке. Но пока это его не волновало. Он же слышал в темноте её голос, её вой?!
- И-и-и-и! - раздалось в ответ его мыслям.
Повернувшись на голос, он увидел жену. Она полулежала с подвернутой ногой, с растрепанными волосами и в мокрой порванной ночной рубашке. Обнажив половину своего белого в свежих царапинах и грязных разводах тела, грудь, и бедро. Словно почувствовав, она прекратила выть, собралась, откинула волосы, вытерла глаза, на четвереньках, подволакивая ногу, стараясь глядеть прямо перед собой и не видеть всего того, что было вокруг, подползла к ним и села. Взяла Геннадия, повернув его туда-сюда, осмотрела. Выдернула несколько самых крупных заноз из плеча дочери. Внимательно взглянула на разбитый и отекающий лоб Сенькина, убирая с него древесные крошки, щепки и мокрые волосы. И встретившись с ним взглядом, смутилась, словно стыдясь чего-то, нагнулась к нему и, прикрыв на мгновенье глаза, поцеловала своими мягкими губами. Сенькин ответил встречным движением губ. И затем одновременно с укором и улыбкой сказал:
- Ну, ты б хоть оделась что ль! Мужики ж кругом!
В ответ жена всхлипнула, и слёзы из её глаз брызнули прямо вперед.
Сенькин сел. Василий скатился по отцовской груди на ноги и рассмеялся, открывая рот, и показывая, свои беззубые десна. У него явно было сегодня хорошее настроение. Дочка, пригнув голову, тихо плакала, стараясь обнять сразу всех. Жена выдергивала занозки из её плеча. Где-то сзади в спину светило Сенькину поднимающееся над горизонтом солнце. Он попробовал, сидя подпрыгнуть и почувствовать основание, на котором сидел. Оно никак не отреагировало. Вокруг, куда не кинь взгляд, во все стороны была вода. И среди этого мутного, коричневатого моря, в толще которого то тут то там клубилась, черная и коричневая грязь. Под чистым голубым небом с редкими облаками. Среди обломков домов, досок, плывущих деревьев и другой всякой всячины. Под мычание плывущего вдалеке стада коров плыла перевернутая вверх тормашками крыша дома Сенькиных, и на потолке, смотрящем сейчас в небо, возле оставшегося как мачта, деревянного обрубка с частью косяка и сидевшей на нем кошкой, тесно прижавшись, друг к другу сидела вся его семья.
- Надо было прочитать Библию, - думал Сенькин, - Что там, ...дальше?
Великий Потоп. Часть 3.
...- Надо было прочитать Библию, - думал Сенькин, - Что там, ...дальше?
Кроме этого он думал о ранах, которые скоро начнут гноиться. О воде, которой вокруг много, но она вся дурная и грязная, и о пище. Говядина это конечно здорово! Но заставить её приплыть к ним, подняться на борт их ковчега, не повредив его, и погибнуть здесь - было выше всяких сил. Сенькин поглядывал на мокрую кошку. Она, продолжая приводить себя в порядок, вылизывала лапу. Затем будто услышав ход его мысли, остановила на нем взгляд своих возмущенных круглых желтых глаз. Сенькин осторожно встал и, прихрамывая, обошел весь ковчег в поисках чего-нибудь острого. Словно колодец, посередине, в том месте, где была печь, зияла дыра. Крыша аккуратно оторвалась от дома и перевернутая плыла по воде. Сколько эта конструкция продержится на плаву, тоже не было ясно. Хотя бы гвоздь, какой! Но ничего он не нашел. Даже какой-нибудь крупной заостренной щепы! Зато Сенькин увидел плывущего к ним пса. Силы животного были уже на исходе. Иногда он уходил под воду. Но затем всплывал и, поскуливая, стремился к ним, чувствуя и понимая, что это единственный путь для спасения. Сенькин остановился и стал его ждать. Теперь он стал кровавым прототипом деда Мазая. Когда пес приблизился, Сенькин подошел к краю, плот при этом опасно накренился, что тоже было плохим знаком, и за загривок вытащил его из воды. Пес стал гавкать, чихать, махать коротким хвостом и отряхиваться от воды. Он был низкорослым, крепким, с короткими ногами, этакий "дворовый колокольчик", от которого много шума, но мало реальной угрозы. Но по оценке Сенькина, он повышал их шансы на выживание. Кошка шипела, изогнув спину дугой и подняв вверх хвост. Пес обежал их по кругу, радуясь жизни, и продолжая тяжело дышать и откашливаться, дрожа всем телом, улегся рядом.
Затем наступила жара. Зной. По началу детей и мать прятали за тенью от косяка. Затем из остатков ночной рубашки, куртки и штанов сделали подобие тента, прицепив одним концом к столбу. Охлаждая тело водой. Когда солнце вроде уже перестало так нещадно палить и стало клониться к западу, в воздухе раздалось жужжание, принятое сначала за жужжание насекомого. Утомленные солнцем и голодом, никто из них на него не реагировал. Но жужжание не только не пропадало, а стало усиливаться. Сенькин встал и над горизонтом увидел точку. Это был самолет. Самый обычный кукурузник с колесами. Сенькин стоял, закрывшись ладонью от солнца, и мысленно звал его к себе, не говоря ничего вслух, чтобы не тревожить и не тратить зря силы членов семьи. Но дочь провести было невозможно!
- Самолет! Самолет! Она вскочила, указывая на него пальцем! Папа, вон он же вон!
Сенькин прикидывался, что ничего не видит и ей только кажется, призывая успокоиться.
- Гудит вроде? - подала голос жена.
А дочь уже прыгала, хлопала в ладоши над головой и смеялась:
- Самолет-самолет забери меня в полет, а в полете пусто - выросла капуста!
Сенькин смотрел на её спину в крапинку от вытащенных заноз и понимал, что все они сгорели от солнца.
Видно лётчики услышали девочку и её считалку. Как же иначе понять то, что самолет вдруг резко развернулся и полетел прямо на них.
- Папа, папа он спасет нас?
- Этот? Не должен....
- Это, почему вдруг, не должен? - жена, не понимая, смотрела на него.
- Ну, как он сядет?
- А как они обычно садятся?
Спорить и объяснять было бесполезно, да и не хотелось. Самолет пролетел над ними, потом ещё и ещё раз. Они видели летчиков и махали им. Летчики видели их. Потом, отлетев подальше, он стал действительно, как будто бы заходить на посадку, сбавив скорость и летя низко над водой.
- Ну, вот же, он садится!
Сенькин ничего не понимал. Как механизатор и бывший танкист он знал, что это невозможно. Когда самолет уже подлетал к ним, один из летчиков, из открытой двери, что-то бросил вниз. Этот предмет, подпрыгнув несколько раз по воде замер на поверхности метрах в пятидесяти от них. Не раздумывая ни секунды Сенькин, сделав короткий разбег по потолку ставшем для них палубой, прыгнул вперед, и, плюхнувшись животом в воду, поплыл к этому предмету. У него был только один зритель и болельщик, который болел за него всей душой. Жена не могла видеть этого, она слушала комментарии дочери и охала. Он плыл неумело, широко разбрасывая руки, и уже на середине дистанции выдохся. Тогда он перевернулся на спину, задерживая воздух в легких, чтобы холодная вода держала его и, пытаясь отдышаться.
- Правильно папочка! Отдыхай мой любимый! Мы тебя ждем! Ещё немного! Ещё чуточку. Ещё с ниточку! Ещё с иголочку! - голос дочери помогал и придавал сил.
Это был брезентовый мешок. Горловина его была крепко перетянута. Он не только не тонул, но и помогал удерживаться замерзшему и обессиленному Сенькину на воде, когда он плыл обратно. Самолет, помахав крылом, уже улетел, когда он наконец-то доплыл и со сведенными от холода и перенапряжения конечностями забрался наверх. Внутри была фляжка со спиртом, буханка хлеба, шоколадка, галеты, две вяленых воблы, пачка "Примы", коробок спичек, банка тушенки, несколько бинтов примотанных к пузырьку с зелёнкой, чтобы он не разбился. В намокшей порванной газете были пара развалившихся бутербродов с колбасой, кубики сахара, несколько битых от удара об воду, вареных яиц, и соленые огурцы. Всё это было завернуто в промасленную старую черную фуфайку без воротника. Видно летчики положили туда весь свой перекус. И не только. Но самое главное, там была записка. Жена держала её в руках и возмущенно смотрела в ту сторону, куда улетел самолет. "Держитесь! Прилетим завтра" - гласил конкретный и лаконичный текст.
Все сидели радостные вокруг посылки с неба. Кошка, не слезая со столба, внимательно смотрела, что там есть. Пес бегал вокруг и гавкал. Всё съедобное съели, оставив банку консервов, которую нечем было открыть.
Сенькин, согретый изнутри спиртом, лежал и курил. Размышляя о том, смогут ли они найти их завтра. Ночью было прохладно. Сгрудились вокруг детей. Очень помогала пахнущая машинным маслом фуфайка и собака, греющая теплом своего тела и шерстью ноги детей. При случае она лизала всех в лицо, показывая свою любовь и признательность. Кошка в руки не давалась, шипя и выпуская когти. Сенькин уснуть не мог, он смотрел на млечный путь. Курил. И слушал плеск воды. Ему было холодно. Лишь утром, когда стало пригревать солнце, он стал проваливаться в забытьи. И снова услышал гул. Он сел.
К ним снова летел самолет. На этот раз у него были большие толстые лыжи-понтоны.
- Я сплю? - спросил вслух Сенькин.
И тут же перед ним появилось озабоченное и сонное лицо дочери. Она, уперев руки в колени прямых ног, нагнулась к нему и внимательно смотрела своими карими, отцовскими глазами, поочередно то на один, то на другой его глаз и затем сделала окончательный вывод:
- Да нет же папочка!
Самолет проревел мимо. Дочь опять прыгала и кричала:
- Вот я! Вот она я! Здесь я! Лётчики! Ну, возьмите же меня, пожалуйста! Всех возьмите! У нас и собачка даже есть!
Вся спина дочери была в пятнах зеленки. Жена, взяв на руки сыновей, которые от шума проснулись и заголосили, ерзая задом по доскам, придвинулась к мужу, и также внимательно заглядывая мужу в глаза, серьёзно спросила:
- А этот должен?
- Этот должен! - сказал, было Сенькин, но тут же осекся, трижды плюнул через левое плечо и первый раз, в жизни перекрестившись, поправился:
- Этот может!
Жена казалось, смотрела ему не в глаза, а куда-то гораздо глубже. Она с удивлением смотрела в душу этого "железного" человека, которую считала, что изучила уже вдоль и поперек. И она видела в ней большие перемены. Самолет развернулся, сблизился со своей тенью бегущей по воде и легко сел.
- Ура! Ура! - кричала дочка.
Она подбежала к отцу, который специально не смотрел на посадку, чтоб не сглазить. Глядя ему в глаза, сложив губы трубочкой, она шлепнула ладошками несколько раз ему по щекам, приговаривая:
- Ути-пути! Мой хороший!
Затем, сложив руки как рупор и выпучив глаза, сказала громким заговорщицким шепотом:
- Он сел!
Услышав это, жена с двумя вопящими во всю младенцами, вспорхнула как перышко, встав сразу на обе ноги и закусив нижнюю губу, стараясь не обращать внимания на большую воду, стала смотреть, как подруливает к ним, на своих лыжах-поплавках самолет, оставляя за собой расходящиеся далеко в обе стороны полоски волн.
И тут нервы Сенькина не выдержали. На глаза стали стремительно навертываться слезы. Все вокруг исказилось и затуманилось. Плечи и все тело его задергалось. Он откинул назад голову и с упором назад на руки, в этой открытой для всего мира позе, стал повторять одно и тоже:
- Простите меня! Ну, простите же меня, пожалуйста!
Великий Потоп.
Эпилог.
...В одной психиатрической лечебнице есть пожилой пациент. Каждую весну в конце мая его привозит сюда дочь - известная актриса. Старичок ходит по закрытой территории с Библией в руках и просит у всех прощения. У цветущих каштанов, у проплывающих облаков, у кошек, собак и у всех встречных. Иногда он, самозабвенно не реагируя на окружающих, углубляется в чтение своей книги. Он читает о Великом Потопе.
Оставляя его в больнице, дочь говорит ему примерно следующее:
- Ну, до свидания мой милый! Веди себя хорошо! Отдыхай тут, а Василий с Геннадием потом тебя заберут.
Такова цена, которую Сенькин уплатил за свою семью. ...Наверное, это не слишком дорого?