Я люблю читать в городском транспорте. Летний Донецк образца 2014 года подходил мне идеально: полупустые трамваи и троллейбусы ходили как часы, пассажиры сидели притихшие, прибитые свалившемся горем. Когда же слева и справа от меня садились добровольцы и, закрыв от шальных пуль и осколков, дарили иллюзорную безопасность, я тонул в великолепной русской прозе, шёл по Москве восемьсот двенадцатого года, полз на четвереньках по окопам Сталинграда. Вой реальных мин, лай гаубиц, автоматный треск, разбитые здания, проплывающие за окном, тротуары, залитые кровью, неподвижные тела, прикрытые сорванной рекламой, словно иллюстрации, помогали понять ту войну и родных, её переживших. Увидеть различия этих войн. Тем летом я понял, почему дед называл хохлов предателями, а слово "бендеровец" в нашем дворе было ругательным. В ту войну моя мать, десятилетней девчонкой, каждый день ходила через линию фронта за молоком для младшего брата. Немцы - пускали, украинцы сейчас - нет. Родная тётя, переживающая вторую войну, считает, что бендеровцы хуже фашистов. В сорок втором ей было пять лет. Село было под горой. На горе - немцы, за селом - наши. "Они стреляли друг по другу. По селу немцы не били", - комментирует она обстрелы городов и сёл Донбасса. - "А чтоб для развлечения или спьяну... Порошенко наградил лейтенанта, который пьяным раздавил бронетранспортёром восьмилетнюю девочку в Константиновке. Такого даже Гитлер не делал!" Я вспоминаю рассказы бабушки Вари, которая учительствовала в Дрогобыче после войны. Она называла бендеровцев извергами, зверями и даже через десятилетия, вспоминания о них, покрывалась красными пятнами. "Днём он председатель, а ночью звёзды вырезает и насилует", - говорила она. Я не знаю, о чём она молчала, но на лице у неё страх, гадливость, отвращение смешивались с презрением и ненавистью. Даже на гусеницу, ползущую по шее, женщины реагируют спокойнее. "С такими братьями - врагов не надо", - говорила она.
Сорок минут чтения в один конец, сорок назад. И так пятьсот дней! Пятьсот дней борьбы за право быть русским. Право, которого никто не отрицает, но подло лишают. Донбасс похож на избитого человека с отрезанным языком, которого осмотрели продажные врачи. По их заключению: он сам упал и, падая, язык откусил. Ему за деньги пиндосов пришивают украинский, а он - тупой и неблагодарный - бьёт, царапает своих благодетелей и сам себя.
Пятьсот дней государственного террора за желание жить в Русском мире! Обстрелов я не боюсь. Мне невыносима мысль, что в родной Донецк придёт бендеровец и скажет на своём суконном (слово моего отца) языке: "Слухай сюды та робы туды". Дед говорил: "Пусть хохлы Донбасс отстроят, а потом указывают, на каком языке нам говорить". Я всегда чувствовал себя частью Русского мира, неотъемлемой частью мировой культуры. Я гордился, когда Хемингуэй писал, что лучше Толстого никто не описывал войну. И тем, что в кабинете Камю висели портреты Толстого и Достоевского. Сотни русских гениев живут и здравствуют во мне. Я знаю, что ответил Дягилев Баксту, о чём говорила Цветаева с князем Волконским сто лет назад. В моей русской душе живы мысли, чувства, желания русских царей и князей, русской знати и черни, русских святых и юродивых, воинов, писателей, композиторов, учёных. Я не могу допустить, чтобы кто-то поставил на колени великий Русский мир, частицей которого я являюсь. Князь Волконский отберёт у меня свои мемуары, Цветаева - стихи, Достоевский с графом Толстым - романы, а Чехов посмотрит так, что хоть вешайся. С кем и с чем я останусь без них? Я полвека прошу назвать мне выдающегося писателя мира, который сказал бы: "Я учился у Шевченко или Франко". Молчание! Их для мира нет. Хоть бы подкупили кого... Самый последний русский - это что-то, умноженное на Русскую культуру. Самый выдающийся украинец - это что-то, умноженное на ноль и разделённое на вековечную государственную несостоятельность, в которой виноваты окружающие. Из украинца, вскормленного Русской культурой, иногда получается Гоголь! А из Гоголя, строчащего на малороссийском - кошмар Набокова.
Рагуль тащит меня в Европу... Ха-ха! Я рождён там! Вырос и воспитан! "Русскому Европа так же драгоценна, как и Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была Отечеством нашим, как и Россия..." - сказал Достоевский. Я люблю Унамуно, Пиранделло, перечитываю Ортегу, Ницше. Ценю их не меньше, чем графа Толстого. Я ел из их рук. Как, впрочем, из рук китайцев, японцев, латиноамериканцев... Но рагуль этого не знает. Он же не в Лувр, не в Прадо тащит меня, не дорогим европейским могилам поклониться, а унитазы мыть, копеечку заколачивать, оливки собирать. Я-то по Европе с князем Кропоткиным разъезжал, с Герценом, Огарёвым, Дягилевым, Анной Павловой, Буниным, Шаляпиным там жил. А в Америке - с Набоковым и Рахманиновым. Но рагуль-то этого не знает! Он за два последних независимых от Русской культуры десятилетия обжился в европейском анусе и, не найдя там русских следов, возомнил себя первопроходцем и просветителем. Он внёс в Европу сови небрезгливые руки, сексуальные услуги сыновей, дочерей и жён, да вечнорагульское: "Дай, дай, дай..." А мы - русский балет и русскую музыку, когда с нами по-хорошему. Русское оружие и знамёна Победы, когда по-плохому...
Потом стали возвращаться в Донецк люди и приходилось иногда читать стоя. Это лето уже не такое пустынное. Я читаю в трамвае статьи Эренбурга, написанные для зарубежных газет. Моим мыслям вторят его, мимоходом брошенные, слова: "Я принадлежу к поколению европейцев..." А я, родившийся и выросший в Донецке, в том числе и на его книгах, к какому племени принадлежу? Как можно меня, европейца по рождению, или Донбасс, расположенный в Европе, тащить в Европу? Это всё равно, что провинцию Фуцзянь тащить в Азию! Без разделения жителей Европы на сорта этого сделать нельзя, не так ли, господа расисты?
В статье от 23 июля 1941 Эренбург, описывая Москву, пишет точно о нас. Я меняю три слова: "Сегодня ночью Донецк снова подвергся беспощадной варварской бомбардировке. Сгорели десятки жилых домов и домишек. Надо ли объяснять какие "военные объекты" уничтожает украинская авиация? Госпиталь, поликлиники, ..., школа - вот куда метили фугасные бомбы. ... Я шёл на рассвете через город... Развороченные дома, битое стекло, гарь. Вот выносят из дома труп женщины. Вот санитары несут раненую девочку. Улицы полны народа. На всех лицах решимость и ненависть. ... Одна старуха торжественно, по-библейски, проклинает Порошенко. Молодой ополченец ей говорит: "Вы не сомневайтесь - мы его прикончим". ... И только-только прозвучал отбой воздушной тревоги, как сейчас же стали убирать обломки, подметать тротуары, вставлять оконные стёкла. ... Заливают асфальтом воронки бомб. Донецк живёт трудной, но высокой жизнью. Может быть, порашники рассчитывали вызвать панику, пробудить малодушие? Они просчитались. Украинские бомбы лучше всех статей, всех радиопередач рассказали Донецку и Горловке о жестокости и низости врага".
В статье от 20 сентября 1941 года Эренбург описывает личность типичного фашиста, ефрейтора Бекера родом из Берлина. Таких "бекеров", но родом из Львова, берут ополченцы в плен. Меняю немецкие реалии на украинские: "Свинько кончил среднюю школу, но круг его познаний ограничен. История для него - комплекс обид: все народы обижали Украину. Одновременно он объясняет, что Украина должна "властвовать над миром". Ей, оказывается, принадлежали древний Киев, Москва и Варшава. Украинцы вырыли Чёрное море. География Свинько - это справки о распространении украинцев. По его словам, Россия населена украинцами, а русские говорят "на испорченном украинском языке". Свинько считает, что войну Украина ведёт с Россией. Когда я спросил его, почему от украинских снарядов гибнут женщины и дети Донбасса, он ответил: "Мы должны очистить нашу землю от рашистской заразы". Разговорившись, он признался: "Неважно, зачем воевать, это решает правительство, но я лично доволен войной. Без войны мне пришлось бы работать". Для него война - это "заробиткы". Он рад тому, что они безответно обстреляли Горловку. Я говорю: "Но ведь вы разрушили больницу, убили мать с пятилетней дочкой!" Свинько пожимает плечами: "А зачем они сепаров поддерживают?". Я спрашиваю: вы откуда родом? "Со Львова". Я интересуюсь, что он сказал, если бы Янукович приказал украинской армии обстреливать его дом. Он сморит на меня исподлобья и бурчит: "А нас за что?" Действия на Майдане он считает законными, а на Донбассе - преступными. "Майдан, свергнув Януковича, нарушил Конституцию Украины, а Донбасс требовал соблюдения её", - говорю я. Он чешется и, зевая, отвечает: "Я не люблю философствовать. Меня призвали и приказали стрелять". Я повторяю, что он стрелял по мирным жителям. "Я выполнял приказ", - отвечает Свинько и смотрит в сторону, без малейших признаков сожаления. Я думаю, что, если его посадить в зоопарк и надписать "Homo sapiens", никто из посетителей не поверит, что перед ним - человек", - завершает Эренбург.
Я удивлён обилием совпадений и думаю, что только фашисты не видят фашизма на Украине. О сожжённом музее Бородина Эренбург пишет: "Немцы хотели, чтобы мы забыли о нашем прошлом". "Десоветизаторы тоже", - думаю я и читаю, что гитлеровцы только во Франции уничтожили 300 памятников, в СССР осквернили могилу Толстого, а в Кракове повалили памятник Шопену. Эренбург называл фашистов "беспризорники истории". А разве украинский народ не превращают сейчас в беспризорников истории, отрывая от русских корней, извращая историю Украины, создавая питательную среду для выращивания фашистов?
Трамвайный певец поёт и мешает мне понять что-то важное, постоянно ускользающее. Я стараюсь не слушать, но слышу: "Донбасс непобедим..." Прислушиваюсь: "Моя республика Донбасс..." Смотрю по сторонам: люди встрепенулись, подняли головы, слушают, женщины полезли в кошельки, мужчины - в карманы. "...цвети Донбасс и становись с каждым днём сильней..." - звучит песня, - "... Донбасс восстал, и в грозный час родилась ДНР..." Я не могу расслышать всех слов. Трамвай стучит, скрипит, певец, покачиваясь, приближается. В полиэтиленовый пакет сыплются деньги. "Коммерчески верное решение", - думаю. Он поёт: "Живи, Республика, тебя мы защитим..."
В детстве я нашёл магнит и несколько дней игрался: сыпал на картонку железные опилки, маленькие гвоздики, болтики, подносил снизу магнит и водил им под картонкой. Железная мелочь оживала, двигалась за моей невидимой рукой. Я подводил магнит к краю картонки и "железячки" послушно сползали и липли.
Песня, словно магнит, объединила души пассажиров и, властно изменив их облик, сделала похожими. Готовность к борьбе и упрямая вера в победу проступили на всех лицах: у пятидесятилетнего ополченца в камуфляже, у парня с татуировкой на плече, у девушки с фальшивым бриллиантиком в крыле носа, у старухи с жидкими, давно не крашенными, седыми волосами, у женщины с младенцем на руках, у инвалида с палочкой. Если бы жители Украины увидели эти лица, то поняли, что дончане искренне, по-человечески ненавидят Украину за ужас обстрелов, за унижения блокпостов, за ложь, которой Украина поливает Донбасс. И презирают не только украинцев, приехавших заработать на крови женщин и детей, но и жён их, получающих посылки мародёров. И только ложь спасает Украину от ненависти и презрения народов мира, за преступления которые она совершает в Донбассе.
За окном плывёт, покачиваясь, изнывающий от июльской жары, ещё не очистившийся от уже ненавистного украинства Донецк. Над куполом Колхозного рынка развевается флаг Новороссии, ниже на чёрно-сине-красном фоне надпись - "Центральный республиканский рынок".
Певец с гитарой, повязанной у головки грифа георгиевской лентой, вышел. Магнит убрали, народ рассыпался.
- Да-да, - уже кричит в телефон женщина, ещё секунду назад готовая умереть на блокпосту, - спасибо большое. У нас заказы ещё будут. Мы сейчас хорошо развиваемся... По Фениксу можете звонить...
Я снова уткнулся в Эренбурга, который пишет о поражении республиканцев в Испании: "Не сила взяла Мадрид - измена". Тогда родилось выражение "пятая колона".
Кремль и в ту пору то признавал Испанскую республику и помогал, то объявлял нейтралитет и отзывал добровольцев...