Донченко Мария Анатольевна : другие произведения.

Отречение. Книга 3. Гроза в степи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Третья книга трилогии "Отречение" (первые две - "Катастрофа" и "Время червей"). Наступил 2014 год.
  Книга третья. Гроза в степи
  
  В час испытаний
  Поклонись Отчизне
  По-русски,
  В ноги,
  И скажи ей: - Мать!
  Ты жизнь моя!
  Ты мне дороже жизни! С тобою - жить,
  С тобою - умирать!
  
  Дмитрий Кедрин
  
  Глава первая
  Страшное зрелище - гроза в степи! Из тёмного далека, из-за пыльного горизонта поднимаются, наливаются силою тёмные грозовые тучи. Воздух ещё тяжёл, сух и горяч, и только налетающие внезапно порывы ветра, кажется, рвут его в клочья густым шумом степной травы. Словно пробуждающийся ото сна великан, грозно и неторопливо собирается с силами иссиня-чёрное небо. Волнистая зыбь ложится на край поля и движется по нему, подгоняемая ветром, в переливающуюся даль. Ещё на минуту вроде бы возвращается тишина, но уже не видно солнца, уже чёрен посреди дня тугой небосвод и наполнен предстоящей бурей, которую через секунду готов обрушить вниз, на приникшие к земле растения и узкую, ничем не прикрытую полосу дороги, вьющуюся средь трав и убегающую вдаль, туда, где уже разверзлись небеса и хлынули вниз к земле ледяные потоки.
  И некуда укрыться одинокому путнику, застигнутому грозою врасплох. Отчаянно ищет он убежища, когда уже первые тяжёлые капли дождя роняет на его плечи чернота. Растерянно озирается путник, тщетно пытаясь отыскать хоть какое укрытие - насколько хватает глаз, ровная местность, как на ладони, ни камня, ни деревца, и нет просвета, над ним только клокочущая чёрная пропасть, и вот, собравшись наконец с силами, взрывается нависшая лиловая масса оглушительными струями дождя, порывы ветра сбивают с ног, и дождь стоит стеной, и только синеватые электрические дуги молний огненными стрелами пронзают небо, отдаваясь раскатами грома где-то совсем близко от человека, оказавшегося один на один со стихией рыдающего и хохочущего неба.
  Страшное зрелище - гроза в степи.
  * * *
  Год 2014. Январь
  Снежинки вяло осыпались на взлётно-посадочную полосу аэропорта Борисполь и так же вяло таяли на земле.
  На улице стояла ленивая зимняя погода с низкими облаками и температурой чуть ниже нуля.
  Мужчина лет за пятьдесят в деловом костюме со скучающим видом смотрел на взлётно-посадочную полосу и медленно падающий снег сквозь грязное стекло зала ожидания, вполуха слушая объявления о прилетающих рейсах.
  Рейс, который ему был нужен, Марк Калныньш пропустить не опасался.
  Этим рейсом в Киев прилетала организованная группа иностранных туристов, и сотрудники таможенного и пограничного контроля смотрели на них с удивлением - они привыкли к пёстрому составу подобных групп, к большому количеству пенсионеров с благополучного Запада, развлекающих себя путешествиями по экзотическим местам.
  Но в этой туристической группе не было ни пенсионеров, ни школьников или студентов. Она состояла исключительно из мужчин спортивного телосложения от двадцати до тридцати пяти лет.
  Впрочем, документы у туристов были в полном порядке, багажа было немного, и они без задержек миновали формальную границу.
  На выходе в зал, где толпились встречающие с табличками, их уже ждал Калныньш.
  ...Когда-то в молодости Калныньш был любимцем Келлера. Повезло Марку с первым начальником, ничего не скажешь - старик испытывал к нему солидарность особого рода, не забывал, что их родители когда-то делали одно дело, оба служили в СС, хотя отец Келлера был оберштурмбанфюрером, а отец Калныньша - простым латышским шуцманом, но к восьмидесятым годам двадцатого века разница в чинах уже не играла такой роли, как сама принадлежность к данной организации...
  Теперь у него был свой любимец, которым он мог по праву гордиться, - Дэн Хантер. Однако, скользя холодным взглядом по собранным лицам 'туристов', Марк позволил себе лишь на мгновение смягчить взор и приветливо - насколько он был способен - шевельнуть уголками век. Этот мимолётный жест был единственным приветствием Калныньша сыну своего друга, отличавшим его от спутников.
  Встречающий сухо поздоровался с прибывшими и повёл их через зал к выходу из аэропорта, где уже ожидал автобус, не оглядываясь на черноволосого юношу, с интересом, как и положено туристу, озирающегося по сторонам и, может быть, глубже, чем остальные, вдыхающего непривычный воздух зимы.
  Автобус больше часа пробирался через городские пробки. В салоне кто-то дремал, кто-то переговаривался. Дэн же, заняв место у окошка, жадно всматривался в улицы, дома и деревья незнакомой страны, даже в рекламные щиты, как будто каждая, самая маленькая деталь увиденного, услышанного и почувствованного здесь имела для него огромное значение.
  В загородном отеле, где их разместили для отдыха и акклиматизации, Дэн ждал минуты, когда ему удастся остаться одному. Это было не так просто, и пока 'туристов' расселяли и кормили, отвязаться от болтовни сотоварищей он не мог.
  И только уже в сгустившихся сумерках, когда взошла ущербная луна и в её неверном свете поблёскивал снег, одинокая фигура вышла на крыльцо. Человек не обращал никакого внимания на шум в здании, а из освещённых окон не было видно его самого.
  Он опустился на одно колено и бережно коснулся пальцами снежного покрова.
  Губы его едва шевельнулись, но даже если бы кто-нибудь находился рядом, то всё равно не услышал бы, как колотится его сердце, как не услышал бы и фразы, торжественно произнесённой им про себя.
  'Здравствуй... Родина...'
  * * *
  В это же время по центру Киева передвигался человек. Он брёл пешком, точнее сказать, переставлял обессилевшие от голода и усталости ноги, и наконец присел передохнуть на остановке общественного транспорта.
  Замёрзнуть он не боялся - было не настолько холодно, он не нуждался в ночлеге, да и был он совершенно трезв.
  Александру Матвееву хронически не везло.
  Вот уже который день его попытки найти в столице работу были безрезультатны.
  Ночевать после очередного неудачного дня Матвеев приходил к старшей сестре Лизе, жившей с двумя детьми в однокомнатной квартире на Троещине, и забывался тяжёлым сном до утра на кухонном диване.
  ...Из семьи Матвеевых две старшие сестры вышли замуж и уехали жить за пределы Донбасса - Даша и Лиза.
  Даша жила в Одессе со своим мужем, близоруким и неуклюжим преподавателем математики старше её на пятнадцать лет. Все Дашины родные звали его по-школьному уважительно - Семёном Исааковичем и только сама Даша по-домашнему - Сенечкой.
  У них была очень счастливая семья.
  Лиза довольно поздно вышла замуж за киевлянина, бывшего рабочего одного из закрывшихся оборонных заводов.
  С мужем ей не повезло. Виталик пил, перебивался случайными заработками, и чем меньше зарабатывал, тем больше пил.
  В середине двухтысячных, после первого майдана, родились их дети-погодки.
  Лиза не работала, сидела дома с малышами, когда Виталик, отчаявшись найти работу, пошёл на ограбление салона сотовой связи.
  Его поймали, судили, дали три года колонии.
  Это были страшно тяжёлые годы. Чтобы прокормить детей, Лиза торговала на рынке, каждый день, в любую погоду, с восьми утра до восьми вечера.
  Об этой работе сестра не рассказывала никогда - о ней напоминали только её руки, обветренные и огрубевшие, с короткими ногтями, которыми она накладывала ужин.
  ...Из тюрьмы Виталик вернулся с туберкулёзом. Через полгода он умер, оставив Лизе детей, которые только пошли в школу, работу на рынке и маленькую квартиру в 'хрущёвке'.
  ...Теперь в Лизиной квартире появился брат Сашка, которому не удалось заработать в Москве, и он отправился на поиски счастья в Киев, вновь покинув дом и семью.
  Он был взрослый здоровый мужик и не считал себя вправе о чём-либо просить, кроме ночёвки на кухне до тех пор, пока не найдёт работу с общежитием - ему казалось, что это произойдёт быстро.
  Лиза громыхала у плиты большой кастрюлей с макаронами.
  - Будешь ужинать?
  Он скосил взгляд на прибежавших на кухню ребятишек.
  - Спасибо, я поел в городе.
  Сестра с молчаливой благодарностью медленно прикрыла усталые веки - оба они знали, что это ложь.
  ...Итак, присевший на лавочку на остановке под лениво кружащимися снежинками Матвеев не ел вторые сутки. Он прикрыл глаза, и со стороны могло показаться, что он спит, но он не спал, а думал над своим тяжёлым положением, стиснув на коленях узловатые пальцы, думал и не мог найти подходящего решения.
  - Слышь, браток? - Александр не сразу понял, что это окликнули его, но обернулся и увидел незнакомого парня в чёрной куртке. Впрочем, ему показалось, что этого человека он уже видел сегодня, возле одной из строительных контор, куда безуспешно пытался устроиться.
  - Да? - поднял усталый взгляд Матвеев.
  - Ищешь, где бы заработать? - спросил парень.
  - Ищу, - кивнул Александр.
  - Пойдём, - ответил незнакомец, - есть интересный вариант.
  Он не спросил, какая у Матвеева специальность, что он умеет делать - он вообще ничего не спросил. Но Матвеев, полагавший, что хуже уж точно не будет, поднялся с лавочки и пошёл за ним.
  Они миновали изуродованный постамент, на котором ещё пару месяцев назад стоял памятник Ленину, а сегодня остались только похабные надписи, и приближались к станции метро 'Майдан Незалежности'.
  Несмотря на то, что на майдане вот уже вторую неделю длилось перемирие, по мере приближения нарастал отвратительный, не выветривающийся ни днём, ни ночью запах жжёной резины.
  Этот тошнотворный запах был знаком Матвееву - он стоял даже внизу на центральных станциях метро, врываясь в лёгкие пассажиров проезжающих поездов, а через центр ему в поисках работы проезжать приходилось. Но от майдана он старался держаться подальше.
  - Сам-то откуда? - нарушил молчание спутник.
  - Из Донецка, - ответил Матвеев.
  Ему показалось, что презрительная гримаса слегка скривила губы собеседника. Впрочем, он никак не прокомментировал эту информацию и через несколько секунд спросил снова:
  - В Киеве из родных кто есть?
  - Сестра, - кивнул Александр.
  Сопровождающий не ответил.
  Они миновали вход в метро и прошли в проём между двумя баррикадами, сложенными из белых мешков со снегом. У одной из них сидел дежурный в зимнем камуфляже с поднятым серым воротником, которому кивнул Сашкин сопровождающий, и тот механически ответил на приветствие.
  Только когда они оказались на территории, контролируемой мятежниками, первые подозрения шевельнулись в мозгу Матвеева. Шевельнулись и погасли, и он, не замедляя шаг, продолжал идти за своим новым знакомым.
  Народу на Майдане было немного по сравнению с тем, что показывали по телевизору в Лизиной квартире, и каждый был занят своим делом.
  Они поднялись по ступеням на крыльцо захваченного Украинского дома, и спутник Александра быстро показал какой-то невзрачный документ мордовороту в камуфляже со значком-трезубцем, стоявшему на входе.
  - Этот - со мной, - последовал короткий кивок головы в сторону замёрзшего Александра.
  Охранник молча пропустил обоих, и Матвеев оказался в тепле.
  Тут и там сновали десятки людей, и он чуть было не затерялся в этой суете, но хмурый провожатый по-прежнему уверенно вёл его переходами нижних этажей. Как оказалось, в столовую.
  - Поешь сперва, - сказал он немного приветливее, - остальное потом.
  От запахов кухни у голодного Матвеева закружилась голова. Он с жадностью набросился на поданный обед и почти залпом выпил большую кружку горячего чая. У чая был странный привкус, но обратить на это внимание уже не было сил.
  - Ещё чайку? - спросила весёлая полная буфетчица сквозь туман, обволакивающий сознание одновременно с разливающимся по телу теплом.
  'Спать. Как же хочется спать'.
  Матвеев не заметил, куда делся его провожатый. Он почти засыпал над второй кружкой. Потом его подняли под руки и повели. 'Куда?' - хотел он спросить, но язык не слушался его, хотя он чувствовал и осознавал, как с него сняли куртку, он увидел на столе свой паспорт и мобильный телефон и снова захотел спросить, зачем их забирают, но снова не смог выговорить ни слова, когда человек, командовавший остальными, коротко распорядился насчёт какого-то сейфа. Потом перед ним появились из ниоткуда ряды двухъярусных коек, его подвели к одной из них, и он окончательно провалился в темноту.
  * * *
  Александр проспал почти пятнадцать часов. Наутро его представили новому начальнику - рябому парню лет под тридцать с сильным западноукраинским выговором, по имени Тарас, по должности десятник, а заодно выдали аванс в размере ста пятидесяти долларов - почему-то все расчёты велись именно в этой валюте. Весь первый день вместе с тремя такими же потёртого вида мужиками он занимался набивкой мешков снегом и починкой осевших баррикад. В обед он поинтересовался, можно ли отправить деньги родным - несмотря на его опасения, вопрос решился просто. Тарас взял у него адреса жены и сестры и через пару часов принёс почтовые квитанции.
  По крайней мере, думал он, с деньгами не обманули, на первое время лучше, чем ничего, а дальше будет видно.
  Кормили тоже неплохо, и свербившая в первый день мысль об отобранном паспорте стала постепенно отступать на задний план. Ещё через пару дней он совершенно успокоился.
  Так прошла неделя, объявили выходной, и Сашка решил навестить сестру.
  - Ты из рабочей команды? - спросил дюжий охранник, оглядев его с ног до головы и полностью загораживая проход своей огромной фигурой. - Пропуск на выход имеется?
  - Какой пропуск? - не понял Матвеев.
  - Ты что, придурок? - ответил 'шкаф' вопросом на вопрос.
  Позвали десятника.
  Он тоже посмотрел на Матвеева, как на идиота.
  - Тебя что, не предупредили? Выход без пропуска за пределы объекта не допускается.
  - У меня выходной, - попытался оправдаться Сашка. - Я ж только к сестре хотел зайти, тут, в городе...
  - Слушай меня, - зашипел Тарас, - если ты ещё не понял, куда попал, это будут твои проблемы. Мне из-за тебя проблемы не нужны. Давай в казарму, и чтобы духу твоего здесь не было, - он добавил несколько крепких словечек.
  Матвеев направился в казарму - так называли полуподвальное помещение, где они ночевали. Двое рабочих из его группы, сидя на койке, резались в карты.
  - Мужики, - спросил их Матвеев, - а что здесь в город-то не пускают?
  - Ты что, дурак? - спросил один из них, по виду деревенский. - Тут со дня на день такое месиво начнётся, хуже, чем было в декабре. Ты тут работаешь и все внутренности видишь, лохов нет тебя в город выпускать. Думать надо было, когда подписывался, а по-моему, так и здесь неплохо. И заработать можно нормально, в несколько раз больше, чем в городе, пока движуха есть и деньги под неё дают. Если не пришибут, конечно, но это уже твои риски, парень. А так - подольше бы всё это продлилось, надоело на мели сидеть...
  Матвеев лёг на свою койку и задумался. Происходящее предстало перед ним совсем в ином виде, и он стал размышлять над планом побега, но пока никаких толковых мыслей в голову не шло.
  Ясно было одно - соседи по казарме ему в этом не помощники, да ещё и наверняка сдадут, если что-то заподозрят.
  Через пару дней Матвеева с товарищами отрядили грузить автомобильные покрышки. За этой работой наблюдали двое в камуфляже и масках, без знаков различия и без символики - в том, кто какую атрибутику носит, Сашка начал уже более-менее разбираться. Но эти двое никак не афишировали свою идейную принадлежность, а случайно оказавшись возле них, Матвеев услышал, как они вполголоса переговариваются по-английски, и пожалел, что совершенно забыл этот язык после такой далёкой уже школы.
  Он попытался прислушаться, но ничего не понял, кроме того, что один из собеседников жестами указывал другому на крыши окружающих домов, а тот с чем-то активно не соглашался.
  Вдруг один из двоих заметил, что Матвеев вслушивается в их речь.
  - Подойди сюда, - властно приказал он Сашке по-русски, с сильным акцентом. - Ты слушаешь, что мы говорим?
  - Нет, - покачал головой Матвеев, - я не понимаю.
  - Точно не понимаешь? - с подозрением спросил человек в маске, сверля Александра взглядом из её прорезей. Он хотел ещё что-то добавить, но ему, видимо, не хватило знания языка.
  - Смотри у меня, - подсказал второй. Он тоже говорил с акцентом, но гораздо чище. - Ладно, иди, работай.
  Первый взял второго за рукав и стал ему что-то говорить, указывая на Сашку, но второй отрицательно покачал головой.
  - Иди, работай, - повторил он строго и снова перевёл внимание собеседников на крыши домов.
  Матвеев вернулся к своим шинам.
  'Бежать. Надо бежать. А то будет поздно'.
  На побег он решился средь бела дня, заранее присмотрев подъезд, через который можно попытаться уйти на ту сторону - он рассчитал, что надо будет только выбраться через окно, спрыгнуть с небольшой высоты - и на воле. Оставалось дождаться, когда его отрядят на работу поближе к заветному подъезду, и отойти в сторону будто бы по нужде. Эта часть плана ему полностью удалась, но он не учёл одного - майданных патрулей со стороны дворов, задачей которых было следить за обстановкой в прилегающих кварталах. Они и увидели вылезающего из окна человека и бросились к нему.
  Уйти Сашке не удалось.
  Его куда-то вели со скрученными за спиной руками, мимо центрального входа в здание, через который всегда водили на работу, в боковую дверь, вниз, в подвал. Мелькали совершенно незнакомые лица боевиков из службы безопасности, и только один раз Матвеев услышал злой голос Тараса: 'Предупреждал же я тебя, придурок, предупреждал!' Он ожидал, что его будут бить, но не думал, что просто собьют с ног и начнут избивать молча, методично, ни о чём не спрашивая, как резиновую грушу. Он не сопротивлялся - в этом не было смысла - а только пытался увернуться или хотя бы прикрыть голову и глаза, но удары сыпались с трёх сторон и вдруг так же внезапно прекратились.
  По звуку шагов Матвеев понял, что в помещение вошёл кто-то, возможно, старший.
  - Хватит, - приказал голос с лёгким акцентом. Сашка вспомнил этот голос - он слышал его при разгрузке шин, голос принадлежал человеку, который тогда, несколько дней назад, велел ему идти работать и успокоил своего не в меру подозрительного собеседника, - прекратите. Я думаю, он всё понял. Правда?
  Матвеев кивнул или, по крайней мере, ему показалось, что он кивнул.
  Его подняли с пола и оттащили на койку. Там он провалялся следующие несколько дней. Болели рёбра, раскалывалась голова и страшно ныло всё тело. Но больше его никто не трогал, и он лежал ничком и думал о побеге.
  Вскоре после того, как Александр смог вставать на ноги, к нему пришёл человек, говоривший с акцентом. На этот раз он был без маски. У него оказались красивые черты лица, возможно, кавказские, как подумал бы Матвеев, если бы акцент не выдавал человека с Запада.
  - Вы можете ходить? - спросил он.
  - Могу, - ответил Матвеев.
  - Идите за мной, - приказал тот.
  'Пристрелит', - подумал Сашка. - 'Хотя вряд ли, зачем тогда было давать отлежаться. Пристрелили бы сразу, это точно'.
  Провожатый надел маску. Они прошли через блокпосты - с этим у Сашкиного спутника явно не было трудностей, он слегка презрительно бросал дежурившим боевикам 'Этот со мной' и проводил Сашку везде, даже там, где он не смог бы побывать, когда выходил на работы. Он старался идти медленно, пару раз позволял остановиться отдохнуть, и всё же как-то странно нервничал.
  Больше всего Сашка удивился, когда они миновали последний блокпост, прошли через парк и зашли в сквозной подъезд. Эта территория, как ему казалось, уже не была подконтрольна Майдану.
  - Слушай меня, - быстро заговорил человек в камуфляже, - сейчас ты выйдешь на автобусную остановку. Уезжай на автобусе. Всё равно куда, но подальше от Майдана. К родным в Киеве не ходи - не забудь, ты оставлял адрес, когда отправлял деньги. И на вокзал нельзя. Постарайся выйти из города и уехать на попутных машинах к себе, в Донецк. Туда пока можно. Только на вокзал не ходи, а сразу из города. Понял? - он объяснял сбивчиво, повторяя по несколько раз, как маленькому ребёнку.
  'Что это, провокация?' - подумал Александр, - 'А, была не была, терять-то нечего...'
  - Ты кто? - спросил он, но собеседник как будто не услышал этого вопроса.
  - Ты всё понял? - снова повторил он.
  - Да, - кивнул Сашка.
  - Тогда уходи. Меня не ищи. Когда будет нужно, я сам тебя найду. Мне кажется, это будет уже скоро. И ещё, постарайся больше не попадаться к нашим. Пожалуйста, - последнее слово он добавил доверительным и каким-то просящим тоном.
  - Хорошо, - ответил Матвеев, как будто это зависело от него. Он сделал несколько шагов и обернулся, - А звать-то тебя как? Ну, можно не по-настоящему, ты ж не русский...
  - Русский, - неожиданно ответил боевик. - Зовут меня Иван. Ну, давай прощаться. Береги себя, - он протянул Матвееву свою широкую ладонь, и Сашка крепко пожал её.
  - Я Александр. Матвеев. Из Донецка.
  - Я знаю.
  Сашка пошёл вперёд, не оборачиваясь, пытаясь понять, что означал этот странный поворот его судьбы и что имел в виду этот странный человек, и не мог этого понять.
  Иван ещё несколько секунд смотрел вслед первому человеку, которому он назвался русским именем, и старался не думать, что будет, если он всё-таки попадётся и насколько опрометчиво было показать этому парню своё лицо. Но, помимо своей воли, он думал об этом всю обратную дорогу, печатая в брусчатку Майдана лёгкие пружинящие шаги.
  Над Киевом ползли тяжёлые мглистые сумерки, в которых тонул ставший привычным запах жжёной резины.
  Зима. Снежки. Варежки.
  
  Глава вторая
  Стояли последние февральские дни, но солнце грело уже совсем по-весеннему, под его лучами сморщивался черноватый снег, и только лужицы на дорожках в Парке кованых фигур сохраняли тонкую белую ледяную корочку, которая приятно хрустела, трескаясь под девичьими полусапожками.
  - И дальше-то, что же было дальше, Настя? - нетерпеливо спросила Вероника.
  Подруга в сомнениях закусила губу.
  - Мне папа вообще-то запретил рассказывать полностью, но тебе я скажу, - она понизила голос, - только без передачи, ладно? Совсем-совсем никому, обещаешь, Вероничка?
  - Конечно, - тихо ответила Вероника, озираясь, нет ли кого поблизости. Но редких прохожих в парке совершенно не интересовал их разговор. На лавочке сидели две молодые женщины с колясками, да по параллельной дорожке не спеша прогуливался пожилой мужчина.
  - Папу спас явно американец или европеец, чёрт его знает, но для бандеровцев, которые его били, он был старшим, - Настя тоже говорила очень тихо, рассказывая подруге секрет, - он говорил по-русски, но сам явно оттуда. Очень странный человек, в форме, в маске. Если бы не он - папу убили бы. А потом, через несколько дней, он пришёл без маски и вывел папу с Майдана, через дворы. И отпустил. Его везде пропускали, он у них, видно, важная птица, хоть и молодой. Папа говорит, на всю жизнь запомнил, хоть раз увижу - узнаю, хоть один раз всего и видел в лицо. - Настя облизала губы. - И объяснил, как уходить, чтобы не попасться, как добраться домой. Сперва подумал даже - сейчас возьмёт и выстрелит в спину. А потом ему показалось, понимаешь, что этот человек хотел ещё что-то сказать, но не сказал. Так вот. Папа сел на городской автобус, отъехал несколько остановок, а самому не верится, что живой. В автобусе люди косятся, как на психа, а он не знает, куда ехать, и спросить боится. Нашёл какую-то станцию метро, на метро доехал на левый берег Днепра. Там сориентировался, где восток - это, представляешь, в большом городе, и пошёл пешком, как стемнело - стал ловить машину, и ему повезло, поймал быстро, мир не без добрых людей, даже Киев.
  - Киев всегда был нормальным городом, - впервые перебила подругу Вероника.
  - И я так думала, - кивнула Настя, - и папа так думал. Он же не куда-то на Западенщину поехал, а в Киев на заработки, у нас там тётя Лиза живёт... Да и не в первый раз вроде, это он в последние годы в Москву ездил, а летом его там обманули. И представляешь, в такой ужас попасть, в центре Киева! Вот и думай, куда деваться. Там хоть на деньги кинули, а тут чуть не убили. Чего там сейчас творится, вообще кошмар...
  - Ну до нас-то, надеюсь, не доберутся, - махнула рукой Вероника, - да и что им тут делать? У нас, слава богу, такое не водится... Пойдём на остановку, что ли?
  'До нас не доберутся', - так успокаивала её мать, Ксения.
  Отец внимательно следил за сообщениями из столицы, где уже три месяца стоял Майдан, и с каждым разом всё мрачнее уходил от телевизора после выпуска новостей, но с домашними о политике почти не говорил. Только раз Веронике показалось, что его словно передёрнуло, когда протестующие на экране метали коктейли Молотова, и камера бесстрастно фиксировала крупным планом, как охватывает пламя паренька из 'Беркута'...
  А через полторы недели после этого, уже во время перемирия, неожиданно вернулся из Киева Сашка Матвеев, и также мрачно и угрюмо, почти не задавая вопросов, слушал его рассказ седой шахтёр Юозас Шульга.
  ...Длинный троллейбус с гармошкой, шурша колёсами, легко катился по ярко освещённой в наступающих сумерках улице Артёма.
  Мать была дома, она развешивала постиранное бельё. Открыв дверь, она молча приложила палец к губам - отец отдыхал после смены, телевизор включать было нельзя, и разрешалось только посидеть на кухне.
  Тряхнув тёмными, как у дочери, слегка подкрашенными в тон волосами, Ксения скрылась в глубине квартиры.
  Она старательно молодилась и не выглядела на свои паспортные пятьдесят два, но с годами пятилетняя разница в возрасте с мужем начинала тяготить её...
  - Пойдём к нам? - предложила Настя. - У нас мы никому не помешаем.
  ...Матвеев, в отличие от Шульги, безработный и потому не привязанный к графику рабочих смен, курил на лестничной площадке. Когда внизу хлопнула дверь подъезда, он сразу узнал шаги старшей дочери - он узнавал их всегда, как только Настя научилась ходить.
  - Пап, привет! - махнула рукой с площадки дочка. - Я сегодня с Вероникой, посидим у нас, телевизор посмотрим!
  ...Матвеев молча сидел у телевизора, не отрывая глаз от новостей, где, в квадратном экране, те, кого он повидал месяц назад, захватывали власть, не встречая сопротивления, и ему, в отличие от щебетавших девчонок, становилось страшно.
  Целый месяц ему казалось, что он выбрался из переделки живым и относительно невредимым, уехал домой и находится в безопасности. И вот эта хрупкая безопасность пошатнулась.
  В какой-то момент ему показалось, что на экране промелькнуло перекошенное лицо Тараса, но Александр не был уверен, что он не ошибся. Среди беснующейся толпы он пытался высмотреть другого человека - своего спасителя, странного черноволосого американца, говорившего с акцентом, но назвавшегося русским именем. Однако того как раз видно не было, или он был среди тех, кто закрывал лица масками - ведь без неё он был всего однажды, и опасался открывать своё лицо...
  'Когда будет нужно, я сам тебя найду', - сказал он тогда.
  И чем больше Матвеев думал об этом человеке, тем больше отступал на задний план страх, и на его место приходила злость, и яростной, отчаянной силой наполнялось всё его тело.
  * * *
  Первую самодельную, нетипографскую листовку с призывом выходить в субботу на площадь Ленина принесла Настя - она подобрала её где-то в центре на остановке и показала Веронике, второго экземпляра не оказалось, а первый Настя не отдала, и пришлось бежать на почту, где был ксерокс за две гривны.
  На следующий день листовки белели уже по всему городу, и не было ни двора, ни магазина, где не говорили бы о политике. Это случилось в один день, политика вошла в дома, и воздух стал другим.
  Первым это почувствовал Юозас - он знал этот воздух, помнил, любил его и боялся.
  В пятницу его никогда не интересовавшаяся такими вопросами маленькая Вероника спросила, идёт ли он завтра на митинг, спросила таким голосом, как будто ей всё было заранее ясно.
  - Конечно, иту, точка, - он старался отвечать спокойно, он всегда ходил на крупные коммунистические демонстрации по праздникам, если только не выпадала смена на работе, и пытался убедить себя, что это обычный праздный домашний вопрос.
  - Мы тоже пойдём, - вдруг сказала она.
  - Фы с Настей? - уточнил Юозас.
  - Да, и наверное, ещё несколько наших ребят, - кивнула Вероника. - Всем же надо быть завтра там... на площади.
  'И всё-таки она повзрослела', - подумал Юозас. Он хотел сказать, что возражает, что не отпустит её, но с губ сорвались совсем другие слова.
  - Перегите сепя только, тефочки.
  ...Да, это был именно тот воздух, которым дышал он двадцать лет назад, в осенней Москве девяносто третьего года. Он не забыл его - такое не забывается. Только теперь был первый день весны и был его город - город, приютивший его и ставший ему родным за эти два десятка лет. Юозас почувствовал этот воздух за пару кварталов до площади и обернулся к Александру Матвееву, но тот был сосредоточен и не понял его взгляда.
  А народ всё прибывал, площадь гудела, и к памятнику Ленину уже было не протолкнуться, а в сознании Юозаса вставал рассказ Сашки за бутылкой водки о недавней поездке в Киев, во всех подробностях, и чувство давней вины сдавливало его изнутри с такой остротой, как не было уже несколько лет...
  ...Юозас на мгновение, не больше, прикрыл глаза и вспомнил чётко, как будто это было вчера...
  ...Инструктора звали Борис Алексеевич. То есть скорее всего, как говорил Янис, это было не настоящее его имя, но ученикам он представлялся так.
  Это был крепкий подтянутый мужчина слегка за шестьдесят, с узким спокойным лицом, безупречно владевший любыми техническими знаниями и навыками, которые могли им пригодиться.
  - Ваша первая задача, - объяснял Борис Алексеевич, - вывести из строя датчики давления. Если вы этого не сделаете, большшевики быстро обнаружат протечку, и дальнейшие усилия будут бессмысленны.
  Он так и говорил - 'большшевики', с присвистом выговаривая 'ш', и поначалу это здорово резало слух - что кто-то употребляет это слово по отношению к властям в восемьдесят девятом году.
  Как потом рассказывал Янис, Борис Алексеевич родился в Белоруссии, в юности служил в полиции, ушёл с немцами и оказался в Европе. Ну а дальше нашлись люди, которые на произвол судьбы не бросили - Янис выразился довольно туманно, а скорее всего, и сам знал не особо много.
  Это он говорил уже в Аше, в привокзальном кафетерии, где они проедали щедрые командировочные, выданные Олегом Ивановичем...
  'Госпоти', - прошептал Юозас, глядя куда-то сквозь заполнявших площадь людей, - 'тай мне ещё отин шанс, пошалуйста...'
  Его беззвучная молитва потонула в гуле возбуждённой толпы.
  Весенним ветром дышала площадь, над которой плыли флаги - российские триколоры, красные советские, военно-морские, синие 'Донецкой Руси', красные с синим и белые с красным флаги каких-то организаций, и редкие ещё чёрно-сине-красные полотнища 'Донецкой Республики'.
  - А что мы, хуже Крыма? - горячо доказывал кому-то мужик лет тридцати пяти в чёрной потёртой куртке. - Севастополь ещё двадцать шестого числа собрал двадцать пять тысяч народу за Россию, представляешь, двадцать пять тысяч! У нас народу больше, что, мы не сможем столько собрать? Да ещё больше сможем, главное, выступить всем вместе и не бояться!
  - Россия нас не бросит! - уверенно вторил ему другой. - Надо только подняться дружно, Крым не бросила и нас не бросит. Не может такого быть. Мы же, сука, русские!...
  'Мы ше, сука, русские', - автоматически повторил Юозас.
  - Тебя как зовут? - спросил первого Матвеев, - откуда будешь?
  - Лёха, - представился тот, протягивая натруженную мозолистую ладонь, и назвал свой район.
  - Александр, - так звучало солиднее, - Матвеев моя фамилия. Собирай активных мужиков, и давай обмениваться телефонами. Похоже, заваруха начинается, надо друг за дружку держаться и собирать костяк.
  Странное дело - никогда прежде не замечал Юозас за Сашкой организационных способностей, а на формирующемся митинге, в стихийно заваривающемся людском котле он оказался нарасхват, не успевая вбивать новые номера в свой видавший виды мобильный телефон, и вот уже группа сторонников в десяток человек плотно концентрировалась именно вокруг Сашки.
  К центру площади, к возвышающемуся над ней Ленину уже было не протолкнуться, и Юозас решил держаться Сашки, чтобы не потеряться - он вдруг испугался отстать, хотя уж он-то не был на митингах новичком.
  Взгляд его приковал довольно молодой человек в синем свитере, окружённый группой соратников и пробивавшийся к трибуне, и - видимо, само так получилось, вряд ли они договаривались заранее - к ним же примкнул и Матвеев.
  - И здесь, в Донбассе, вот этот человеконенавистнический западноукраинский фашизм не пройдёт! - неслись над шумящей площадью слова человека в синем свитере, и ветер первого дня весны колебал огромное трёхцветное полотнище за его спиной.
  - Не прой-дёт! - в тысячи глоток отвечала площадь.
  Так Юозас впервые увидел будущего народного губернатора Донбасса Павла Губарева.
  - Слава Севастополю! - выдохнул оратор.
  - Рос-си-я! - отозвалась толпа. - Дон-басс!
  - В сложившейся обстановке тотального безвластия - объявить в Донецке и области народную власть по примеру Севастополя и Крыма! Объявить проведение всенародного референдума по вопросу будущего статуса нашей родной земли - Донбасса! Ибо только мы, жители Донбасса, свободным волеизъявлением на референдуме можем решить, останется ли Донетчина частью Украины, будет ли она какой-то независимой территорией или она станет частью Российской Федерации...
  Последние слова потонули в восторженном гуле.
  У Юозаса перехватило дыхание. Для него этот день нёс больше, чем для всех остальных, кого порыв души привёл на площадь - его молитва была услышана, и он, Юозас Шульга, как ему казалось, во второй раз в жизни обретал свой личный шанс.
  - Я призываю вас разбить палаточный стационарный городок возле областной государственной администрации! - гремело с трибуны.
  - Ура!!! - ответил девичий голосок, и повернув голову, Юозас увидел Веронику с подружками, махавших оратору флажками. До них было метров пятнадцать, но преодолеть это расстояние в плотной толпе не было никакой возможности. Он ободряюще улыбнулся дочери, не уверенный, что она его видит.
  А толпа уже разворачивалась, медленно, как огромный корабль, готовая двигаться в сторону областной администрации и сдерживаемая лишь инерцией огромной людской массы.
  Никто не пытался остановить это шествие или помешать ему.
  ...В тот же вечер Юозас записался рядовым добровольцем в формировавшиеся отряды самообороны. Пока предполагалось, что в его обязанности будут входить дежурства в свободное от работы время. Более точно пока никто ничего не мог сказать, да и никто не мог сказать, что будет завтра.
  Точно Юозас знал одно - что Александр Матвеев будет теперь его командиром.
  ...Дома Матвеев ночевал последнюю ночь. Впрочем, сам он об этом ещё не подозревал.
  Около одиннадцати вечера позвонила по городскому телефону Сашкина сестра Даша.
  - Саш, вы молодцы, просто молодцы! - восхищённо говорила она в трубку. - А у нас сегодня тоже был митинг, и мы с Сенечкой записались в Одесскую дружину! Его не хотели записывать, у него же зрение минус девять, но он настоял... Как же, говорит, жена пойдёт, а я буду дома сидеть? Представляешь, Саша, все города поднялись, все!
  Дарья Левицкая, в девичестве Матвеева, была высокая черноволосая красавица, на которую, несмотря на возраст - ей давно перевалило за сорок - до сих пор заглядывались мужчины, и со своим Семёном Исааковичем они смотрелись неравной парой, что, впрочем, Дашу ничуть не смущало.
  * * *
  Начало массовых выступлений на Юго-Востоке, в отличие от Крыма, стало неожиданностью как для Калныньша, так и для его руководителей.
  В некоторой растерянности Калныньш водил мышкой по монитору, сидя в одном из прилегающих к Майдану зданий, захваченных 'мирными протестующими' ещё в самые первые дни.. Он должен был составить аналитическую справку и дать прогноз развития событий, хотя бы среднесрочный, но какой тут, к чёрту, прогноз, когда ситуация меняется каждый день, а руководит действиями противника непонятно кто!...
  Он приходил к выводу о необходимости отправить в гущу событий своего человека. Желательно местного, желательно такого, кого в случае чего будет не жалко.
  Такой человек у Калныньша был, более того, находился тут же, в Киеве, на соседней улице, в его гостиничном номере. Это была Олеся Усольцева, которая к тому же изрядно надоела Марку в роли любовницы, и пора было, пора её пристроить к делу.
  Обрадованный неожиданно пришедшей мыслью, он набрал номер.
  - Ты мне нужна, - сказал он холодно, - прямо сейчас. Жду в офисе.
  Уж Леся-то знала лучше чем кто бы то ни было - Калныньш не терпел, чтобы ему перечили.
  Она появилась через полчаса. За это время Марк успел всё как следует обдумать. Она сама уроженка Юго-Востока, это превосходно, ей даже легенда не потребуется...
  - Новости смотрела? - отрывисто спросил Калныньш.
  Девушка кивнула.
  - Поедешь туда.
  - В Днепропетровск?
  - Нет. В Донецк. Там горячее будет.
  Едва заметно вздохнув, Леся опустила глаза.
  - Когда выезжать? - спросила она покорно.
  - Завтра. Вечерним поездом. Собирайся, насчёт билета и текущих расходов я распоряжусь сам.
  * * *
  То был вечер вторника, четвёртого марта. Дверь в квартиру Матвеевых была незаперта, и Вероника, жуя на ходу яблоко, вошла в квартиру. Александра дома не было - он был на баррикадах, а Настя уже пришла домой и сидела у включённого телевизора.
  Показывали пресс-конференцию Путина, на которого возлагали огромные надежды.
  Глядя с экрана прямо в глаза Веронике, российский президент утверждал:
  - И если мы увидим, что этот беспредел начинается в восточных регионах, если люди попросят нас о помощи, а официальное обращение действующего легитимного президента у нас уже есть, то мы оставляем за собой право использовать все имеющиеся у нас средства для защиты этих граждан. И считаем, что это вполне легитимно. Это крайняя мера.
  - Настя! - выдохнула Вероника. - Настенька! Мы были правы! Нас не бросят! Россия нас поддержит! Настя, ура!!!
  Настя Матвеева вскочила с кресла и бросилась обнимать подругу.
  А президент России продолжал:
  - Ещё раз хочу подчеркнуть: мы считаем, что если мы даже примем решение, если я приму решение об использовании Вооружённых Сил, то оно будет легитимным, полностью соответствующим и общим нормам международного права, поскольку у нас есть обращение легитимного президента, и соответствующим нашим обязательствам, в данном случае совпадающим с нашими интересами по защите тех людей, которых мы считаем близко связанными с нами и исторически, и в смысле общей культуры, связанными тесно в экономическом плане. Это соответствует нашим национальным интересам - защитить этих людей. И это гуманитарная миссия.
  Слёзы радости выступали на лицах людей, а там, на площади, где находился Александр Матвеев, над редеющей на ночь, но не рассасывающейся толпой летели возгласы ликования, и слова Путина передавали из уст в уста, конечно, не забывая и добавить что-то от себя, но даже те, кто слышал их точно, находился в этот момент в состоянии эйфории.
  Аресты в городе начались через сутки с небольшим.
  
  Глава третья
  Им не было друг до друга никакого дела.
  Дэну не было дела до по-своему красивой, но издёрганной и изведённой алкоголем, а возможно, и наркотиками, молодой женщины с чёрными вьющимися волосами, которую Калныньш - не по службе, а в порядке личного одолжения - попросил отвезти на вокзал и проводить на поезд Киев-Донецк.
  В конце концов, скорее всего, это была очередная пассия шефа и не более того.
  Дэн уверенно вёл машину между остовами былых баррикад - снег, который набивали в мешки, давно растаял, но кучи мусора в центре Киева никто не думал убирать.
  Дэну самому нужно было попасть в этот город, в несколько дней ставший центром притяжения самых разных сил, и он даже рассматривал вариант попросить девушку о помощи, но в последний момент всё же остерёгся доверить свою тайну - что означало, в случае неуспеха, и жизнь - случайной попутчице.
  Лесе же не было дела до того, кому Калныньш поручил доставить её до поезда, до шофёра, который уверенно маневрировал между этими завалами, не снижая скорости и тем вызывая зависть водителей маршруток.
  Она совсем не думала о будущем, авось всё да как-нибудь образуется.
  Лесе вообще ни до кого не было дела.
  * * *
  Несколько суток - можно было бы сказать несколько ночей, но не всегда это происходило ночью, - Матвеев приходил поспать несколько часов в квартиру Юозаса, как менее засветившегося в первые дни восстания.
  Александр был в числе тех, кто в первый мартовский вечер спускал опостылевший флаг Украины с фасада областной государственной администрации и кто поднимал российский триколор.
  В этом месте автор, полностью сопереживающий своим героям, тем не менее впервые вторгается в ход повествования и вынужден сделать отступление и пояснить для неукраинского читателя - для тех, кто стихийно собрался на площади 1 марта 2014 года и кто шёл дальше, в том числе шёл на смерть, триколор был флагом единства с Россией, каким он был много лет существования псевдогосударства Украины, начиная с 1991 года, и когда, чёрт возьми, прорвало, и русские люди в едином порыве стихийно выплеснулись на площадь Ленина - бело-сине-красный триколор стал для них символом воссоединения Родины, как бы это ни было исторически абсурдно.
  Юозас Шульга был, пожалуй, единственным, кого мог бы царапнуть этот флаг.
  Но Юозас не допускал мысли о том, чтобы вмешаться в события на высоком уровне - он ощущал себя рядовой песчинкой событий, и тем был совершенно счастлив.
  ...За эти мартовские дни здание Областной государственной администрации несколько раз переходило из рук в руки.
  То милиция, подчинявшаяся новым официальным киевским властям, нехотя, но выгоняла из здания протестующих, то сами протестующие, вдохновлённые поддержкой снизу, отбивали здание обратно.
  * * *
  Михайлик Грицай записался в Национальную гвардию в один из первых дней после её создания, вопреки заявлениям Яроша, что никто из 'Правого сектора' во вновь создаваемую структуру не пойдёт - заявления заявлениями, а своя рубашка ближе к телу, и свою жизнь и карьеру должен был строить в этой жизни Михайлик Грицай, а не работать на дядю.
  Жизнь начинала обретать реальные очертания.
  Конечно, о том, что во всех его бедах виноваты москали и жиды, Михайлик слышал ещё в львовской средней школе. Но это было давно, да и по правде говоря, наставления учителей в школьные годы его интересовали в последнюю очередь.
  После умершей бабки Алёны Михайлику досталась киевская квартира, с которой были связаны его надежды на рост благосостояния. Однако переезд в столицу не оправдал его ожиданий в материальном плане. И тут червонцы не росли на деревьях - нужно было работать. Скучно, уныло, каждый день. И даже мелкие организации радикальных украинских националистов мало что могли ему предложить - таких, как Михайлик, злых и обделённых, было намного больше, чем выделяемых на них кураторами ресурсов.
  Совсем другое дело - когда начался майдан.
  То был звёздный час Грицая. Потому что сотни тысяч людей, скандировавших лозунги против москалей и жидов, не могли ошибаться. После этого Грицай перестал быть песчинкой в одиноком враждебном городе - он стал частью огромной, победоносной и неодолимой силы, и пусть только кто-нибудь попробует остановить её движение к цели!
  Слава Украине!
  Ничто до сих пор не воодушевляло Михайлика так, как февральский переворот в Киеве.
  И когда он услыхал о том, что какое-то москальско-жидовское быдло попыталось выступить против - кому, как не ему, Михайлику Грицаю, быть в первых рядах Национальной гвардии, чтобы показать зарвавшемуся шахтёрскому быдлу своё место? А то ишь, вообразили! Русский язык им подавай! В стойло, скот!
  Поэтому Михайлик был в числе первых, кто добровольно вступил в ряды Национальной гвардии.
  Слава Украине! Героям слава!
  * * *
  Поезд 'Роза Донбасса' подходил к перрону, замедляя ход, и пассажиры плацкартного вагона, медленно складывая вещи, тянулись к выходу.
  Яркое солнце слепило глаза. 'А тут уже совсем весна, не то что у нас', подумал он, поднимаясь с сиденья боковой нижней полки, уже сложенной так, что середина её превращалась в столик.
  Поезд остановился, а синее сиденье ещё хранило тепло его тела и как будто не отпускало от себя, вагон, в который он садился в Москве, на Курском вокзале, словно оставался ниточкой, связывавшей его с домом.
  Он решительно вышел на перрон, и южное весеннее солнце встретило его своими горячими лучами.
  ...Самым тягостным для Артёма было не принять решение, а сообщить об этом матери. Сестра поймёт - в этом он был уверен, а вот мать...
  Решение далось легко. После смерти Нади ничто не привязывало его к Москве, а возможность стать частичкой настоящего дела манила и влекла к себе.
  Перед отъездом Артём написал обстоятельное письмо Женьке Лосеву, у которого зимой прошло рассмотрение апелляции в Верховном суде, приговор буднично и ожидаемо оставили в силе, и теперь он ждал этапа в колонию.
  'С личной жизнью у меня покончено', - писал Артём, - 'Я её похоронил вместе с твоей сестрёнкой, светлая ей память. Поеду испытывать судьбу. Если что - не держи зла и не поминай лихом'.
  Письмо было отправлено на адрес СИЗО 'Матросская тишина', но дойти до адресата не успело - к тому времени Женька уже трясся между пересылками в плотно зарешёченном прицепном столыпинском вагоне с надписью 'почтово-багажный'. Оно догонит его, это письмо, его вручат через месяц, и Женька не будет знать, куда написать ответ, да и международных конвертов у него не будет, хотя почта в Донецке будет работать ещё примерно до июля.
  За день до отъезда Артём пришёл на могилу Нади.
  Снег уже почти растаял, и даже здесь, на кладбище, неумолимо чувствовалась весна.
  - Прости за всё, - сказал он ей, - прости и прощай. Уезжаю. Если судьба распорядится - скоро будем вместе.
  Он шагал к автобусной остановке, унося в душе светлый образ Нади, чтобы увезти его с собой на войну.
  Сестра дала Артёму адрес товарища, с которым они были на баррикадах в дни Октябрьского восстания девяносто третьего года и который ночевал у них после его разгрома. Конечно, они довольно давно не списывались, мобильного номера Юры у Юлии не было, как не было и никаких гарантий, что он живёт по тому же адресу, но лучше хоть что-то, чем совсем ничего.
  ...Тем же поездом, но в купейном вагоне в Донецк из Москвы приехал Советник.
  Это было нечто среднее между именем, должностью и позывным - такой вариант обращения только начинал входить в стремительно меняющуюся донецкую жизнь. Но тем не менее, ни то, ни другое, ни третье.
  Советник был сдержанный подтянутый мужчина за шестьдесят лет, но ещё вполне бодрый.
  Про него говорили, что в советское время он служил в КГБ. Он не подтверждал и не опровергал этих слухов.
  Никто в Донецке не верил, что Советник приехал к ним по своей инициативе. Просто взял билет и поехал. Хотя это было действительно так. Но он, устав опровергать сплетни, перестал вообще высказываться на эту тему, просто отмалчивался - и стал, помимо своей воли, живым выражением надежды на то, что 'Россия нам поможет'.
  Несмотря на то, что помощи видно не было, и он, в силу возраста и опыта, лучше чем кто бы то ни было понимал безнадёжность этих ожиданий.
  Конечно, было у Советника и имя-отчество - Антон Александрович.
  * * *
  Артём пришёл по адресу, который был записан Юлией на бумажке, и долго жал кнопку звонка, но никто не открыл дверь.
  Несколько часов он просидел на лавочке во дворе, иногда поднимаясь на этаж и вновь пытаясь дозвониться до хозяев, но результата так и не было.
  День клонился к вечеру, когда Артём, не зная, появится здесь кто-то до ночи или нет, сел на троллейбус и поехал к областной администрации, где стоял лагерь Антимайдана.
  Над зданием в сиреневом апрельском небе развевались два трёхцветных флага - один привычный российский, а второй, с чёрной верхней полосой, флаг провозглашённой несколько дней назад новорожденной Донецкой республики.
  А внизу, на площади и на первых этажах захваченного здания, царила революционная неразбериха, и Артём долго не мог найти, к кому же и куда обратиться приехавшему из России добровольцу, пока не встретил двоих ребят в таком же положении, но через полчаса и они куда-то потерялись.
  Наконец Артёму встретился парень в камуфляже, вооружённый пневматическим пистолетом, который нашёл, куда его направить.
  - Зайди в кабинет, - он назвал номер, - к Шульге. И запишись. Там составляют списки.
  - Не к Шульге, а к Незабудке, - поправил его товарищ постарше. - Никаких фамилий. Если её не будет на месте, - добавил он уже мягче, обращаясь к Артёму, - зайдёшь ко мне, я тебя у Ромашки запишу.
  Впрочем, он так и не пояснил, где же его в этом случае искать.
  Но первый уже протягивал Артёму вырванный из блокнота листок с запиской: 'Шульга В.Ю. Вписать'.
  Артём едва успел поблагодарить парня, которого уже звали какие-то люди по каким-то неотложным делам, и поднялся в указанный кабинет.
  Дверь была незаперта. Два или три стола в огромном помещении пустовали, а за одним сидела девушка в военной форме без знаков отличия, которая что-то печатала на компьютере и даже не отреагировала на звук входной двери - видимо, слишком многие сновали туда-сюда, чтобы на каждого отвлекаться.
  - Здравствуйте, - сказал Артём, протягивая вперёд руку с запиской, - мне нужен Шульга В.Ю. То есть Незабудка.
  Она оторвалась от компьютера и подняла на него огромные голубые глаза, в которых плескалось море. Не Чёрное и даже не Азовское, а далёкое, ни разу не виданное холодное море...
  - Ну что уставился? - нарочито грубо спросила она. - Чего у тебя там? Проходи, раз зашёл. Будем знакомы, Шульга Вероника Юрьевна, она же Незабудка, - она крепко пожала своей узкой рукой мозолистую ладонь Артёма.
  - Зайцев Артём... Николаевич, из Москвы, - произнёс он каким-то деревянным голосом, не в силах оторвать взгляд от ясных глаз Вероники. - У меня записка к Вам, чтобы в список включили.
  - Вижу, - кивнула девушка, смягчаясь, - из Москвы, значит. Интересно, я там никогда не была. У Вас есть кто-то в Донецке? Ночевать есть где?
  - Нет, - покачал головой Артём. - Заходил к знакомому сестры, но не застал дома. Так что пока не знаю, пока решил записаться, а там видно будет.
  - Значит, у нас переночуете, - просто решила проблему Вероника. - Я всё равно сегодня дежурю, отец на шахте на смене, а мама будет вечером. Утром подходите сюда же, или я ещё буду, мой позывной Незабудка, или Олеся, позывной Ромашка. Запомните?
  - Конечно, - только и ответил Артём.
  На оборотной стороне блокнотного листа ложились лёгкие буквы, складываясь в уже знакомые Артёму слова.
  'Вероника Юрьевна...'
  - Простите, Вашего отца Юрий зовут? - Артём сглотнул вставший в горле комок и продолжил, не дожидаясь ответа, - Вы не знаете, он участвовал в московских событиях октября девяносто третьего года?
  - Да, участвовал, - в ясно-голубых глазах появилась искренняя заинтересованность.
  - Спросите, может быть он помнит Зайцеву Юлию? Это моя сестра, она теперь Анисимова. Или Зайцева Николая, это мой покойный отец... Спросишь, да?
  - Да ты с утра сам спросишь, - так же легко перешла на 'ты' Вероника.
  * * *
  12 апреля 2014 года вооружённый отряд под командованием никому ещё не известного Игоря Ивановича Стрелкова при полной поддержке местного населения без боя занял город Славянск в ста десяти километрах от Донецка.
  На следующий день исполняющий обязанности президента Украины Турчинов объявил о начале антитеррористической операции на Востоке.
  А за несколько дней до этих событий к Александру Матвееву явился гость.
  Он был в гражданской одежде, и, наверное, поэтому Матвеев не узнал его в первую секунду, а лишь во вторую. Забыть лицо этого человека он не смог бы и годы спустя.
  - Я пришёл, - сказал гость вместо приветствия, рубя воздух короткими фразами, - я же говорил, что сам тебя найду, и вот нашёл. Надо поговорить. У меня очень мало времени. Я должен уходить.
  - Здравствуй... Иван, - удивлённо произнёс Сашка, которого, казалось, уже ничем нельзя было удивить в круговерти событий. - Тебе очень повезло, что ты меня застал, я же совершенно не бываю дома, всё время в ОГА...
  - Я догадываюсь, - ответил Дэн Хантер, - поэтому я и пришёл. Я должен, - он подчеркнул интонацией это слово, и с его акцентом оно прозвучало ещё резче, чем могло бы, - я должен помочь тебе... точнее, вам... нам... моему народу.
  - Какому народу? - не сразу понял Сашка и осёкся, подумав, что ляпнул глупость, но собеседник не обиделся.
  - Русскому народу, конечно. Я же тебе говорил, что я русский, - ответил он мягко. - Нам надо условиться, как мы будем держать связь. А пока... пока запасайтесь оружием, Александр. Через три дня на вас двинутся украинские танки.
  Слова его звучали жутко и неправдоподобно, и Сашка ощущал себя героем какого-то чёрно-белого фильма.
  - У нас же почти нет оружия, Иван, - ответил он тихо, - только то, что взяли в оружейках милиции и СБУ. Может быть, сотня стволов, от силы две, на весь город. У нас ребята с пневматикой выходят на боевые дежурства...
  - Я знаю, - кивнул Дэн, - на той стороне знают о вас больше, чем вы думаете, но сейчас не в этом вопрос. Запасайтесь. Ищите. Времени нет. У вас есть хоть что-то. В Одессе и в Харькове дело обстоит ещё хуже. Они всё это время, март и апрель, потратили на песни и пляски. Надежда только на вас.
  - А как же Россия? - спросил Сашка, которому в этот момент его собеседник казался всезнающим.
  - На вас надежда, - повторил Дэн. - Я должен возвращаться, - он чуть было не произнёс 'к своим', - на ту сторону, а ты предупреди командование так скоро, как только сможешь. Если вы хоть что-то успеете, то я не зря рискую. А если нет, - он махнул рукой и не окончил фразу, - ладно, давай условимся о связи. Телефонам доверять нельзя, тем более - в зоне операции, которая начнётся со дня на день. Эфир пеленгуется, Интернету я бы тоже не сильно доверял. Будем связываться через верных людей. Я думаю, у тебя такие найдутся. Запомни, какой у меня будет позывной...
  - И всё-таки, - почти шёпотом спросил Матвеев, пожимая на прощание крепкую руку Дэна, - кто ты такой, а? Я теряюсь в догадках...
  - Придёт время, узнаешь, - ответил тот, в голосе его вновь зазвучали мягкие нотки, и он ушёл, осторожно прикрыв за собой дверь.
  Матвеев со вздохом подумал, что в кои-то веки хотел переночевать дома, и то не придётся, и стал решительно собираться, чувствуя на себе укоризненный, но понимающий взгляд Марины.
  ...Перед уходом из города Дэн не удержался от соблазна заглянуть хоть на несколько минут на площадь перед областной госадминистрацией, пройти мимо палаток, смешаться с толпой и забыть на несколько мгновений о том, кто он и зачем он здесь. Просто человек. Просто участник Антимайдана. Просто русский.
  Зима. Снежки. Варежки.
  Уходя с площади, преодолевая желание взять, бросить всё и остаться здесь навсегда - а кто же в таком случае будет делать ту нелёгкую и опасную работу, что он добровольно взял на себя? - Дэн меньше чем на полминуты разминулся с ополченкой Ромашкой - Олесей Усольцевой.
  Его фигуру скрыли синие донецкие сумерки.
  Ей даже показалось, что она узнала его спину и его походку, хотя он и был в гражданском, но это как раз укладывалось в логику. Промелькнула и растаяла мысль, что Калныньш засылает в Донецк своих головорезов с целью проследить за ней, Лесей, чтобы не вышла из-под контроля.
  'Не выйду', - с горечью подумала она, - 'Некуда мне теперь от них деваться, пропащая я в этой жизни'.
  Её пронзило смешанное чувство страха и ненависти к Калныньшу и одновременно ненависти и зависти к счастливым людям на площади, искренне ей улыбавшимся и считавшим её одной из них, к Матвееву, к Веронике-Незабудке, к парню из Москвы, приехавшему пару дней назад, которого она видела только мельком и даже толком не познакомилась, ко всем, всем, кто не испугался, кто посмел. Ибо мало кто на свете может так ненавидеть, как ненавидят трусы смелых людей.
  Злые слёзы навернулись на глаза Леси, но этого никто не заметил, потому что было уже почти совсем темно, а когда она подошла к людям, то уже полностью владела собой.
  Лёгкий тёплый ветер нёс с Кальмиуса прохладу и свежесть.
  ...Итак, 12 апреля 2014 года вооружённый отряд под командованием никому ещё не известного Игоря Ивановича Стрелкова при полной поддержке местного населения без боя занял город Славянск в ста десяти километрах от Донецка.
  
  Глава четвёртая
  В угольно-чёрном небе Донбасса горели яркие безмолвные звёзды.
  На скамейке во дворе сидели под звёздами Артём Зайцев и Вероника Шульга. Стояла тишина, и оба они больше молчали, чем говорили, как будто чувствовали, что это последние вечера тишины под донецкими звёздами.
  - У меня жуткое чувство нереальности происходящего, - медленно произнесла Вероника, - как будто это всё не в моей жизни и не со мной. У тебя такого нет?
  Артём покачал головой.
  - Нет. Я как раз трезво оцениваю обстановку.
  - Я совершенно не об этом, - возразила девушка, - не о том, как мы видим события и на что надеемся - а о том, что это всё как будто не с нами происходит. И не в нашем городе.
  - Нет, - снова ответил Артём, - может быть, потому, что я в вашем городе впервые, но у меня такого ощущения нет. Наоборот, есть чувство, что мы всё делаем правильно и так, как нужно делать.
  - В этом я тоже уверена, что всё правильно, - согласилась Вероника, - а всё-таки порой кажется, что сейчас проснусь, и ничего этого нет... Ни Майдана, ни Антимайдана, ни палаток, ни областной администрации, а всё как будто приснилось. Глупости говорю, правда?
  Артём не ответил. Он вслушивался в полуночный шелест ветвей, на которых только начинала появляться мелкая ранняя листва.
  Звёзды отражались в глазах Вероники, как в прозрачном холодном море.
  Как-то само собой сложилось, что он поселился в семье Шульга, если это можно так назвать, но переодеться и передохнуть приходил именно сюда, хотя большую часть времени проводил, конечно, в здании ОГА и на блокпостах, среди ополченцев - там, где ему приходилось дежурить и выполнять задания.
  А вот боевого оружия Артёму пока не досталось.
  Не почему-то ещё, а потому, что оружия катастрофически не хватало, и даже в ночные дозоры бойцов посылали с дубинками или с пневматикой, в лучшем случае - с охотничьими карабинами.
  И это до боли напоминало девяносто третий.
  Ходили слухи, что в Славянске добровольцам дают огнестрельное оружие, и к Артёму всё чаще приходила мысль поговорить об этом с Матвеевым...
  Звёзды, может быть, погасшие миллионы лет назад, несли свой холодный колючий свет людям в весну четырнадцатого года.
  Вероника сидела рядом с ним и молчала. И так было тихо, что Артём слышал её дыхание.
  В своём почти новеньком камуфляже она казалась ему удивительно беззащитной...
  Он осторожно коснулся пальцами ткани кителя у её локтя и вдруг наклонился и поцеловал её.
  Девушка вскочила.
  - Придурок, что ли?
  Громко хлопнула дверь подъезда, и Артём остался на скамейке один.
  Он поднял глаза к знакомым окнам и ждал ещё несколько минут, но никто не выглянул, никто ничего ему не сказал и не крикнул.
  Идти в квартиру было нельзя, и он медленно пошёл к остановке - троллейбусы ещё ходили, и можно было успеть поехать ночевать в ОГА - там всегда полно добровольцев, и всегда найдётся место, где прилечь до утра.
  А завтра... завтра будет видно. Может быть, Матвеев всё-таки отпустит в Славянск, и он уедет навстречу судьбе, и даже извиняться ему не придётся.
  Но какая же, чёрт возьми, глупость...
  В эту ночь Артём делил спальное место с новеньким, только что приехавшим добровольцем из России. Это был парнишка из Новосибирска по имени Ромка, с позывным Сибиряк, видимо, довольно молодой, то определить было сложно, потому что лицо и шею его пересекал, уходя под футболку, огромный уродливый шрам, как от давнего ожога.
  Родственников у него не было.
  ...Наутро Матвеев выслушал Артёма и направил его вместе с Ромкой на один из блокпостов - охранять въезд в город с резиновой дубинкой.
  А в Славянск не отпустил.
  * * *
  Странное это было время - все понимали, что события разворачиваются. Не все, но многие ощущали, что война неизбежна. Но привычные атрибуты мирной жизни, такие, как магазины, как общественный транспорт, оставались частью реальности.
  Из Донецка в Славянск шли маршрутки, которые провожал тоскливым взглядом дежуривший на трассе Артём, и шли по другим дорогам пассажирские поезда и автобусы в Киев.
  А в нескольких десятках километров западнее уже выдвигалась военная техника и шла, не таясь, с запада на восток, навстречу жёлтым маршруткам.
  В одной из машин сидел Михайлик Грицай и вглядывался осоловелыми глазами в пейзаж - судьба впервые забросила его так далеко от дома.
  По сторонам дороги раскинулись свежевспаханные поля и крашеные одноэтажные домики.
  Инцидент случился на железнодорожном переезде.
  Навстречу машинам выходили донецкие женщины - несколько десятков, может, сотен. Они без страха становились перед машинами, упираясь в броню огрубелыми натруженными руками с растопыренными пальцами, и водители глушили моторы - не выдерживали нервы.
  'Давить бы их к чёртовой матери', думал Грицай.
  В толпе были и молодые, и пожилые, в основном женщины, некоторые с детьми, но попадались и мужчины. Без оружия, даже без символики, бедно одетые, но решительно настроенные.
  У головной машины завязались переговоры, и вскоре в колонне уже знали двух активисток - местную жительницу лет пятидесяти Ларису и её сестру из самого Донецка Оксану.
  - Ты сам-то откуда? - говорила Лариса оторопевшему командиру головной машины. - У тебя мать есть? Мать есть, я спрашиваю? Ты отвечай, не молчи!
  - Совесть у тебя есть? - вступала в разговор Оксана. - Ты с кем воевать собрался? Ты смотри, смотри, не отворачивайся! Ты с безоружными тётками собрался воевать? Так и скажи, чего ты боишься-то? Вслух скажи, если ты мужик, если не трус!
  За их спинами возмущённо шумела толпа женщин, и всё больше их выходило на дорогу вслед за самыми смелыми - уже зная, что давить их не будут, что дальше не пойдут. Этот раунд они выиграли.
  И машины дальше не шли.
  Над переездом светило солнце, яркое до боли в глазах, и Оксана Шульга в синей юбке, держа руки на броне, выговаривала что-то командиру.
  У Грицая сводило скулы от нетерпения.
  Но командир растерянно смотрел на женщин.
  Приказа стрелять по безоружным согражданам ещё не было.
  Те, кому предстояло его отдать, ещё трусливо оглядывались на Москву.
  * * *
  А когда усталый Артём в очередной раз появился в администрации, к нему подошёл Юозас Шульга.
  - Ты почему не прихотишь к нам? - спросил он приветливо.
  - Да так, занят был, - ответил Артём, отводя глаза.
  - Ты прихоти, - сказал Юозас, - и Фероника просила перетать, если тепя уфишу. В кфартире всё-таки услофия получше, чем тут...
  - Хорошо, - Артём сглотнул вставший поперёк горла комок. - Я приду. Обязательно.
  Сам того не зная, друга выручил Ромка Сибиряк, который появился в нужное время в нужном месте, и на квартиру Юозаса в пятиэтажке на западной окраине города они поехали вдвоём.
  За столом сидели впятером, и ничто не напоминало о былой размолвке с Вероникой. Она вела себя так, как будто ничего не произошло, и Артём чувствовал, как на душе становится легче.
  - Ротители-то знают, что ты зтесь? - спрашивал нового знакомого Юозас.
  - У меня же никого нет, дядя Юра, - отвечал тот, - я же в детдоме вырос, под Новосибирском. Родители погибли, мне ещё трёх лет не было. Я их даже не помню.
  За столом помолчали.
  - Тепе хоть фосемнадцать-то исполнилось? - спросил хозяин дома.
  - Ну что Вы, дядя Юра, - Ромка даже слегка обиделся. - Мне двадцать восемь. Будет в августе.
  Странным колючим холодком в первый раз кольнуло Юозаса под сердце. Кольнуло - и отпустило. Как будто показалось.
  * * *
  В далёкой Москве, за резными зубцами Кремлёвской стены, по огромному кабинету ходил взад-вперёд Президент, постаревший и усталый, похожий на бледную тень самого себя с портретов и из рекламных роликов, ходил, заложив руки за спину, как заключённый по камере.
  На календаре было двадцать четвёртое апреля.
  Всего несколько месяцев назад у Президента было всё, о чём мог мечтать смертный - деньги, сила, неограниченная власть, полученная из рук Предшественника, заплатившего за неё миллионами изломанных судеб.
  Более того, десятки миллионов соотечественников совершенно искренне верили в своего Президента, считая его героем, поднявшим страну с колен после проклятых девяностых.
  Но он-то знал, что это было не так.
  Да, ему было позволено многое, особенно на словах - но истинный характер взаимоотношений с западными 'партнёрами', а по сути хозяевами, никто не знал лучше него, и всё, что он делал до сих пор, никогда не выходило за рамки дозволенного ими.
  Полтора месяца назад он впервые позволил себе выйти за флажки, ослушаться грозного окрика из-за рубежа и поставить под сомнение святая святых - границы, утверждённые трёхпалой рукой Предшественника в Беловежской пуще.
  Почему он так поступил? Он, имевший всё - поставил на карту всё, что имел, когда ему захотелось большего. Ему захотелось места в Истории. Ему шёл седьмой десяток, и тайное желание, чтобы в будущих учебниках писали о нём, как о собирателе русских земель, вырвалось наружу, когда историческая обстановка поставила вопрос ребром...
  И тогда он, Президент, принял историческое решение о присоединении к России Крыма.
  Полтора месяца назад, четвёртого марта, он публично пообещал поддержку восставшему Юго-Востоку, пообещал защиту русским людям, но кто же знал, насколько эти слова будут восприняты всерьёз и насколько далеко всё может зайти...
  Но всё в этой жизни имеет свою цену.
  У человека, ходившего в этот час по кабинету, оставались счета в западных банках. И у него оставались дети в европейских странах.
  О чём мягко и ненавязчиво, как всегда с улыбкой, напомнили партнёры, когда у них прошёл первый шок.
  Он не был к этому готов, хотя, конечно, с его умом и опытом, должен был понимать, что всё имеет свою цену, и место в Истории - тоже.
  Но он не был готов платить.
  Даже его ближайшее окружение не могло себе представить, что творилось в это время в душе Президента. Эти люди, привыкшие жить по принципу 'чего изволите', восприняли произошедшее всего лишь как новый поворот в политике и взяли 'под козырёк'. Но он прекрасно знал цену всем холуям и лизоблюдам и давно не питал иллюзий.
  Совет Федерации единогласно дал Президенту разрешение использовать войска на территории Украины.
  Но Президент медлил. Президент боялся.
  Посоветоваться ему было не с кем.
  Оставался ещё простой народ - тот, что воспринял на 'ура' возвращение Крыма и поднял до небывалых цифр его рейтинг - Президент знал, что в данном случае это правда. Народ, который готов был идти в огонь и воду за своим вождём.
  Но Президент не знал народа и боялся его стихии.
  На восемнадцать ноль-ноль было назначено его выступление, как все ожидали - судьбоносное.
  Но чем ближе подбирались к заветной цифре стрелки золотых швейцарских часов, тем яснее понимал шагающий по дубовому кремлёвскому паркету человек, что сия ноша для него непосильна.
  Формально он до сих пор не принял окончательного решения, и ушлые спичрайтеры ещё терялись в догадках - к чему готовиться?
  Ещё тряслись за свои счета сановники различных рангов, но Президент уже понимал, что он не скажет сегодня того, чего ждали многие - кто с надеждой, кто с открытой злобой, кто с затаённой ненавистью.
  Он не посмеет объявить о вводе войск на территорию Украины.
  Он отречётся от своего минутного порыва.
  Президент подошёл к столу, нажал кнопку вызова помощника и, как только тот явился, отдал распоряжения относительно вечернего выступления, которое будет касаться исключительно текущих вопросов, не затрагивая тему конфликта на Юго-Востоке.
  На календаре было двадцать четвёртое апреля.
  Всё было кончено.
  ...Но в Донецке ничего этого не знали. В Донецке верили в свою Россию, готовились к референдуму 11 мая и праздновали Первомай. Праздновали в отместку бандеровцам, посмевшим устроить свою вылазку в городе накануне, двадцать восьмого апреля, и получившим жёсткий отпор от жителей, вооружённых - пока ещё - подручными средствами. Гуляли, как в последний раз, как никогда за все эти годы. Да и не только в Донецке, а по всем городам, где не побоялись и посмели...
  И поздно вечером, уже после полуночи, Матвееву звонила Даша и долго делилась впечатлениями от праздника.
  Они проговорили по телефону почти полночи, и заснуть ему удалось, когда на востоке уже алел рассвет второго мая.
  В окнах семьи Шульга свет был погашен.
  Второго Юозасу предстояло выходить на работу в вечернюю смену.
  * * *
  Когда Вероника появилась дома в послеобеденный час, мать была дома, она хлопотала на кухне. Ждали отца - он должен был забежать домой перед сменой.
  - Артём-то будет сегодня? - как бы походя спросила мать.
  - Понятия не имею, - передёрнула плечами Вероника.
  Ксения пристально посмотрела на неё и ничего не сказала.
  ...Юозас открыл дверь своим ключом, бросил на вешалку камуфляжную куртку и прошёл в комнату.
  - Что-то случилось, Юра? - спросила Ксения.
  - Похоше, та, - мрачно ответил он, нащупывая рукой выключатель телевизора. - Я только что из ОГА. Случилось страшное. Очень. Фы фители нофости?
  - Нет, - сказала Вероника очень тихо, но холодок пробежал по спине. Конечно, с начала восстания ей приходила в голову мысль, что оно может быть и подавлено, всё может быть... - Там что-то, папа? В центре?
  - Пока не у нас, - покачал головой отец, но она уже знала - если он начинает говорить короткими, рублеными фразами, значит, действительно что-то произошло.
  Юозасу наконец удалось включить телевизор, он был настроен на российские новости, и на экране горел одесский Дом профсоюзов, а комментатор за кадром говорил о том, что речь может идти о десятках погибших...
  Женщины молчали, а Юозас, до боли, до хруста сжимая пальцы, смотрел на экран.
  Потом он потянулся к телевизору, переключил на украинские новости и минут десять в таком же молчании слушал, как пророссийские активисты устроили провокацию против мирных сторонников майдана... Потом переключил обратно и смотрел на экран, не отрываясь.
  Жена и дочь молчали. Они не могли знать, что творилось в его душе, что это не майдановцы разливали по бутылкам зажигательную смесь - это его, Юозаса, руки, большие и сильные, ещё не знакомые с тяжёлым шахтёрским трудом, собирали взрывное устройство, устанавливали его в боевое положение - он и сейчас помнил каждое своё движение, всё строго по инструкции наставника - это его руками сожжено шесть сотен человек, но они же этого не знают, не знают...
  - Это фойна, - произнёс он.
  - Не может же быть, чтобы после такого Россия не вмешалась, - ответила жена.
  - Я пойту на рапоту, - сказал он, вставая и направляясь к двери.
  Ксения, одетая в синюю юбку, вышла на лестничную площадку проводить мужа. Он обнял её на прощание, и она прижалась к нему, уткнувшись лицом в его сильное надёжное плечо. Но не заплакала - не имела права плакать, провожая мужа в шахту.
  - То сфитания, Ксюша, - сказал Юозас. - Мы всё мошем и всё фытершим. Всё путет хорошо. Мы ше русские, Ксюша, мы спрафимся.
  Ему хотелось добавить ещё какие-нибудь хорошие и тёплые слова лично для неё, но они застряли на языке, и он замолк. И Ксения, выпустив его руки, тихо пожелала ему удачи.
  И он ушёл на смену.
  * * *
  Сирена выла громко и отчаянно, по-звериному, возвещая беду. Но это - впервые за много десятков лет - не была авария в шахте. Беда случилась на поверхности.
  Юозас, задыхаясь и не чувствуя ног, бежал через дворы туда, где был его дом.
  Вокруг пострадавшей 'хрущёвки' стояло милицейское оцепление, и за первый кордон пропускали по паспортам с пропиской.
  Юозас в распахнутой спецовке подбежал к милиционеру, как в тумане, вытащил паспорт, услышал слово 'Проходите', как будто оно относилось не к нему.
  Взгляд его был прикован к обрушившейся стене, куда попал снаряд.
  Это была стена его подъезда, и на месте окна лестничной клетки зияла огромная дыра. Но окна квартир не выглядели повреждёнными, если не считать выбитых стёкол.
  - Не в квартиру, Матерь Божия, не в квартиру, - повторял Юозас, не замечая, что произносит эти слова вслух и по-литовски.
  Второй кордон не подпускал толпу жителей к дому, к пожарным машинам и скорой помощи.
  Двое санитаров вынесли носилки, полностью скрытые под белой простынёй, и погрузили в машину.
  Юозас остановился.
  - Юру-то пропустите, - робко сказал кто-то, - это ж Юра Шульга, её муж.
  Вокруг него как-то само образовалось свободное пространство, и он шагнул вперёд.
  - Ксюша... ранена? - спросил он уже по-русски, ни к кому не обращаясь.
  Соседи не ответили, и по их тяжёлому молчанию Юозас понял, что это не так.
  - За что, господи, за что? - причитал женский голос за его спиной.
  И только он один во всей толпе не задавал ни себе, ни другим этого вопроса.
  Позже ему расскажут, что Ксения вышла из квартиры, собираясь, видимо, в магазин, и разрыв снаряда настиг её на лестничной площадке, на полпути до первого этажа...
  А сейчас в его город пришла война. И начать она решила - по слепой случайности или восстанавливая некую высшую справедливость - именно с его семьи.
  
  Глава пятая
  - Сегодня украинские войска подвергли артиллерийскому обстрелу жилые кварталы Донецка, - говорил диктор с экрана телевизора, и эта новость ещё звучала дико, потому что звучала впервые. - Погибла местная жительница 1962 года рождения...
  Калныньш убавил звук.
  На экране появилась площадь перед администрацией, крупным планом показали баррикаду с трепетавшим над ней флагом Донецкой Республики.
  - В центре Донецка, - продолжил диктор, - началась массовая запись в ополчение. Люди просят дать им оружие, чтобы мстить за Одессу...
  Калныньш зло выругался, выключил новости и плавным движением руки вывел из спящего режима ноутбук.
  Леси не было в сети.
  'Выйди на связь, жду', - написал он ей короткое сообщение.
  Но Леся Усольцева не могла в этот момент ответить, она была занята.
  У Леси дрожали руки.
  Ей было очень страшно.
  Она не понимала происходящего, и от этого становилось ещё страшнее.
  С самого утра к баррикадам возле ОГА стали приходить люди, в основном мужчины, и молодые, и постарше, и просили записать их в ополчение.
  Такого не было ни в марте, ни в апреле, хотя на митинги выходил весь город.
  А теперь очередь из добровольцев выстроилась через площадь к палатке, в которой за раскладной столик посадили Лесю, Ромашку, с ручкой и тетрадкой, чтобы она записывала их имена и координаты.
  Седой усатый мужчина пристально смотрел на неё, и под этим суровым пронизывающим взглядом Лесю трясло.
  - Пиши, дочка, - он назвал свою фамилию, имя, отчество, и Леся, с трудом справляясь с дрожью, заполняла неровно расчерченные строки. - Пиши и ничего не бойся. Мы им город не отдадим.
  Наверное, он заметил, как трясло девушку, и хотел её подбодрить.
  Он же не знал, почему её трясло на самом деле.
  Ночью она говорила по скайпу с Калныньшем, и он был уверен, что после такой акции устрашения в Одессе движение на Донбассе должно сойти на нет.
  'Сейчас разбегутся по квартирам, как тараканы', сказал он.
  С момента их разговора прошло не более полусуток, и то, что наблюдала Леся, было прямо противоположно как прогнозам Калныньша, так и её собственным ожиданиям. И от этого её била нервная дрожь.
  Марку Калныньшу страшно не было. Он привык ко всякому, в том числе привык ошибаться - это было частью его работы. Он тоже не понимал этих людей, выстроившихся в очередь к палатке, их логики и мотивов, но это не пугало его, а скорее озадачивало. Потому что это тоже было частью его работы.
  Вечером, когда пришла женщина и сменила Лесю, они снова общались по скайпу. Нелегко было Лесе в бурлящем людском муравейнике найти укромное место, где можно будет безопасно поговорить, но, как ей казалось, она нашла такой уголок и стала рассказывать Калныньшу, что произошло за день.
  Марк внимательно слушал её, человека с места событий, и не перебивал, что бывало нечасто.
  - Сегодня был обстрел из Града, - сказал он наконец.
  Леся кивнула.
  - Мы... то есть я... то есть тут все уже в курсе, - сбивчиво подтвердила она. - Женщина погибла. У неё муж и дочка тут... в ополчении.
  - Как реагируют? - быстро спросил Калныньш.
  - Злые... - отвечала девушка, - все очень злые и угрюмые. Я их боюсь...
  - Не истери, - оборвал её Марк, - у тебя будет много работы в ближайшее время. Приведи нервы в порядок.
  И прервал сеанс связи, не попрощавшись.
  * * *
  На похороны Ксении Шульги пришли сотни людей, знакомых и незнакомых. Они вереницей подходили к Юозасу, и он, ещё не успевший до конца осознать глубину своего горя, молчал или отвечал невпопад, стараясь не оглядываться на Веронику.
  Только теперь он начинал чувствовать, какое место занимала в его судьбе жена, эта тихая, неприметная, трудолюбивая женщина, делившая с ним годы его жизни и не знавшая о его прошлом.
  И вот он шёл за её гробом впереди траурной процессии, посреди цветущего майского Донецка, и ослепительное южное солнце провожало его Ксюшу в последний путь.
  За ним шла заплаканная Вероника, опираясь на плечо Артёма Зайцева, а рядом с ними - Александр Матвеев, как и все, в военной форме.
  Кто-то клал ей цветы, кто-то передавал Юозасу деньги, и он принимал их, как будто во сне.
  А он терялся и, казалось, не до конца понимал, что происходит. Он молчал. Молчал и Матвеев.
  И только когда процессия свернула к кладбищу, в толпе появилась странная седая женщина. Она шла пешком, шатаясь, словно пьяная, со стороны железнодорожного вокзала. Её блуждающий взгляд метался туда-сюда. Она присоединилась к похоронному шествию, пошла за людьми, и люди не задавали ей лишних вопросов.
  Она как будто искала кого-то, эта старуха, и не могла найти.
  Она стояла позади, когда гроб с телом Ксении опускали в землю, когда Юозас бросил в могилу первую горсть земли, и за ним стали бросать другие.
  И только когда могила была засыпана, она, как будто только увидела Матвеева, рванулась к нему сквозь толпу, и крик её прорезал воздух:
  - Саша!...
  Он заметно вздрогнул, его передёрнуло. Потому что он, конечно, видел эту женщину в колонне, но не обратил внимания, не узнал её.
  И узнал только сейчас, когда она вцепилась в рукав его кителя - по голосу узнал, не по внешности, это не могла быть его сестра, сестра была моложе лет по крайней мере на двадцать, а на его плече рыдала совершенно седая старуха.
  - Даша? - тихо спросил Матвеев. - Ты?
  Только теперь он сообразил, когда в последний раз говорил с ней по телефону - это было три дня назад, в ночь на второе мая. На то самое второе мая. И больше он ей не звонил, потому что на следующий день прилетел снаряд, и погибла Ксюша, и он - как же он мог - даже не позвонил сестре, решив, что в эпицентре находится сам, и по сравнению с ним все должны быть в безопасности... Все эти мысли промчались в его голове за несколько секунд, как табун лошадей, стуча копытами, и завертелись, и ему захотелось упасть, но падать он не имел права, потому что держал Дашу.
  - Саша, - всхлипнула она, - Сенечка... Сенечки больше нет.
  Матвеев сделал знак глазами жене, она всё поняла, и он пошёл с Дашей по кладбищу, в сторону от людей, пришедших проститься с Ксенией.
  - Он был в Доме профсоюзов? - спросил Александр.
  - Да, - кивнула Даша, к которой временами возвращался дар речи, и тогда она переставала плакать и могла связно говорить. - Мы все были там, а он... он остался и потом, когда выпрыгнул из окна, - она снова зашлась в слезах.
  - Говори как есть, правду, пожалуйста, - попросил он.
  Даша заглотнула воздух.
  - Они подожгли здание, ты меня понимаешь, Саша? Он живой был, когда выпрыгнул... с четвёртого этажа, с огня выпрыгнул. И насмерть. Пусти меня! - вдруг крикнула она. - Пусти меня, Саша, к народу! Это все должны знать, все, потому что это не люди, не люди, не люди!...
  Александр не сразу заметил, что рядом с ним стоит Юозас, и по лицу его ходят желваки.
  И оба они не могли найти слов утешения для женщины - двое мужчин, уже взявших в руки оружие, чтобы в их городе с их близкими и соседями такого случиться не могло.
  Люди медленно, небольшими группами выходили за кладбищенскую ограду.
  На щите над улицей висел плакат к референдуму одиннадцатого мая. Под надписью 'Выбирай!' и силуэтом карты Донецкой области слева смотрел на зрителя бандеровец, со скрытым под маской лицом, заносящий для броска бутылку с зажигательной смесью, а справа - улыбающийся шахтёр в спецовке и яркой каске с налобным фонарём, с букетом цветов в руке. Со стороны шахтёра карта была выкрашена в цвета флага ДНР, а со стороны бандеровца коктейлем Молотова в руке - в чёрно-красный.
  Плакат появился ещё в последние дни апреля, но сейчас он выглядел особенно зловеще.
  - Всё, - сказал Матвееву Юозас чужим, незнакомым голосом, - отпускай ф Слафянск, тофарищ комантир.
  * * *
  На шахте Юозасу дали расчёт без лишних вопросов и без отработки положенных в таких случаях двух недель.
  Слишком многие в эти дни покидали городские предприятия, и никому уже не надо было ничего объяснять, когда в последний предпраздничный день Юозас в камуфляже пришёл в контору за трудовой книжкой.
  Потом он поднимался к себе в квартиру по временным деревянным ступенькам, которые смастерили местные мужики взамен взорванного лестничного пролёта, и наскоро собирался в путь.
  Донецк праздновал, несмотря ни на что и вопреки врагам, праздновал День Победы, что бы ни было завтра, но сегодня на улицах гремела из динамиков советская музыка, и празднично украшенный троллейбус вёз Юозаса к зданию ОГА.
  Там шёл праздничный митинг, и прямо у трибуны записывали новых добровольцев, а за трибуной выстроились в ряд четыре армейских КАМаЗа с надписью 'Батальон 'Восток'.
  Юозас должен был попрощаться с дочерью и найти Ромку Сибиряка - ехать в Славянск им предстояло вдвоём, общественным транспортом - да, как ни странно, в Славянск ещё ходили маршрутки.
  А рвавшемуся с ними Артёму Матвеев сказал:
  - Для тебя будет другое задание. Если не испугаешься, конечно. Всё по желанию. Если откажешься - отпущу в Славянск следующим рейсом. Без вопросов.
  - Валяйте, - хмуро кивнул Артём.
  Никаких поручений, кроме дежурств на блокпостах или охраны каких-нибудь объектов, он уже от Матвеева не ожидал.
  ...Было ещё светло, когда маршрутка на Славянск отъехала от автовокзала. В этот праздничный вечер пассажиров в маршрутке было всего двое - Юозас и Ромка.
  На выезде из города двое совсем юных ополченцев с резиновыми дубинками, по виду чуть ли не школьников, проверили у них документы и пожелали счастливого пути.
  'Если завтра тут будут хохлы, чем эти пацаны будут отбиваться', с горькой тревогой подумал Юозас, но вслух ничего не сказал. С ним ехал молодой товарищ, и заражать его пессимизмом он, как старший по возрасту, не имел права.
  Зато Ромка всю дорогу болтал без умолку, рассказывал всякие забавные истории из детства и юности, и Юозас, как мог, поддерживал беседу, понимая, что это реакция парня, которому очень страшно, но он не может себе позволить это показать.
  - Я ж из Сибири, дядя Юра. Вы не были в Сибири?
  - Не пыл. Фообще не пыл ф фосточной части России.
  - Вы побывайте обязательно когда-нибудь. У нас очень красиво...
  'Вот ведь человек уже строит планы на то, что будет после войны', - подумалось Юозасу.
  А пока они ехали на север, и в нагрудном кармане кителя у него лежала рекомендация, подписанная Матвеевым на имя Юозаса Шульги, позывной Латыш, и Романа Гостюхина, позывной Сибиряк.
  Так уж приклеилось, и Юозас не стал возражать и в очередной раз объяснять разницу между латышами и литовцами...
  Дорога забирала влево, туда, куда уже слегка клонилось солнце.
  - Подъезжаем, - сказал водитель маршрутки.
  Словно в подтверждение его словам, где-то вдалеке, возможно, за горизонтом, ухнул одинокий разрыв. Эхо прокатилось по степи и затихло.
  - На Карачуне стреляют, - прокомментировал водитель.
  - В город-то попатём? - спросил Юозас.
  - Попадём, - успокоил его водитель. - С этой стороны пока спокойно, все проезжают без проблем.
  Меньше чем через десять минут микроавтобус уже проверяли ополченцы на въезде в Славянск.
  * * *
  Матвеев и Артём прошли длинным коридором ОГА к угловому кабинету. Там, за заваленным бумагами бывшим столом какого-то сбежавшего украинского начальника, под исчерканной пометками картой на стене, их ждал усталый пожилой человек. Мешки под глазами указывали на то, что не высыпался он уже несколько суток. Лицо его показалось Артёму смутно знакомым, как будто они встречались когда-то очень давно, в детстве, но вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, он не мог. Хозяин кабинета, погружённый в свои бумаги, не поднял головы, когда они вошли, и только когда Матвеев слегка кашлянул, привлекая внимание, оторвался от дел.
  - Товарищ Советник, - сказал Матвеев, - вот рекомендую тебе бойца.
  Старик - или не такой уж он был и старик, как показалось Артёму вначале - поднялся из-за стола навстречу гостям, коротко поприветствовал Александра, как старого знакомого, потом протянул руку Артёму.
  - Советник, - представился он.
  - Зайцев Артём, - ответил парень.
  - Ты вводил его в курс дела? - обратился Советник к Матвееву.
  - Пока нет, - ответил тот, - лучше сразу...
  - Ладно, присаживайтесь, - он подвинул стулья. - Шутки кончились, товарищи. Начинается настоящая война. Подчёркиваю, настоящая, не на жизнь а на смерть, со всеми вытекающими. Ты это понимаешь? - спросил он у Артёма так, что тому стало немножко не по себе.
  - Да, - ответил Артём.
  - Хорошо, - кивнул Советник, - тогда слушай очень внимательно. Как ты знаешь, через два дня у нас референдум о независимости, и нам очень важно, чтобы он состоялся. Потому что мы тут не кони в пальто, а народная власть, и одиннадцатого числа народ должен сказать своё слово, назовём так, дать нам полномочия. Это, надеюсь, понятно. Но и на той стороне это понимают очень хорошо и готовят провокации, чтобы нам референдум сорвать. Для противника это не менее важно, так что он приложит все усилия. Чтобы до этого догадаться, тоже большого ума не надо. Но мы ж тоже не пальцем деланные, чуешь?
  - Чую, - кивнул Артём, хотя ещё не до конца понял, куда клонит собеседник.
  - Пойдёшь на ту сторону? - спросил Советник. - Предупреждаю, дело полностью добровольное.
  - В разведку? - уточнил Артём.
  - Не совсем, - покачал головой Советник. - На связь к нашему товарищу на той стороне. Ты должен будешь встретиться с ним и вернуться обратно...
  - Пойду.
  - Ты погоди соглашаться с ходу. Я ж не просто так, я ж хочу, чтобы ты осознавал степень опасности. Три дня назад туда пошёл Грей. Вы знакомы?
  - Нет, - человека с таким позывным Артём припомнить не мог.
  - Он до сих пор не вернулся, и вестей от него нет. Случиться могло, сам понимаешь, всякое. Могли убить, могли взять живым. У нас просто нет информации. Совсем. Поэтому я вынужден посылать второго человека. Но этот человек должен понимать, что идёт на огромный риск.
  - Я понял. Я пойду, - повторил Артём.
  Советник помолчал.
  - Мне говорили, что ты жил в семье погибшей Ксении Шульги. Это правда?
  - Да. Её муж - старый знакомый моих родственников, мне дали их адрес ещё в Москве...
  - Значит, в Донецке у тебя нет родных?
  - Никого нет. В Москве мать и сестра.
  - Ладно, - Советник вздохнул, задумавшись о чём-то своём, - У Грея-то мать здесь, в Макеевке... Значит, согласен и не боишься?
  - Согласен. А совсем не боятся только дураки.
  - Хорошо, - ответ Артёма явно понравился Советнику. - Тогда слушай. У товарища, с которым тебе предстоит встретиться, позывной - Янычар. Ни о чём лишнем его не расспрашивай и ничему не удивляйся. То, что он тебе передаст, я не знаю, на словах или письменно, максимально быстро и чётко передашь мне. Телефонов с собой не брать, Интернетом не пользоваться, документы, а также все нашивки, значки, ленточки и прочие опознавательные знаки оставить здесь. О задании никому не говорить, ни с кем не обсуждать, вопросы задавать только мне или товарищу Матвееву. Конкретные инструкции по месту и времени получишь на блокпосту. Вопросы есть?
  - Пока нет, всё ясно.
  - Тогда всё. Иди.
  - Постой, - сказал вдруг Матвеев, - ты ж до сих пор без позывного, под своей фамилией? Так не годится. Придумай себе позывной.
  - Сейчас? - спросил Артём.
  - Да.
  - Хорошо. Я буду Рыжий.
  Советник смерил взглядом его типичные русые стриженые волосы.
  - Ладно, - согласился он, - а почему всё-таки Рыжий, если не секрет?
  - Не секрет. В честь погибшего друга.
  - Хорошо, - кивнул Антон Александрович.
  * * *
  В Славянске не было электричества, украинские войска повредили подстанцию, и в штабе Народного ополчения Донбасса царил полумрак. Дрожал огонёк свечи, стоявшей в стеклянной банке на столе, и тени плясали по стенам и фигурам присутствующих. Днём в городе прошли праздничные мероприятия - было исключительно важно показать друзьям и врагам, что город не сломлен и сопротивляется - но настроение командующего было далеко не праздничным. Несколько дней назад противник захватил высоту Карачун, что существенно осложнило положение Славянска, попытки отбить её вновь успеха не имели. Не хватало вооружения. И не хватало людей.
  Прибывших новичков, седого шахтёра и молодого парня, Игорь Иванович Стрелков принимал лично.
  - Я не буду скрывать, положение у нас сложное, - сказал командующий, - кроме того, через два дня референдум, и мы обязаны обеспечить его безопасность. Представьтесь, откуда Вы, чем занимались до войны? - спросил он старшего по возрасту, рассматривая рукописную рекомендацию.
  - Шульга Юозас Станислафасофич. Сорок семь лет. Шахтёр, шил и рапотал в Тонецке.
  - Семья есть?
  - Шена погипла нетелю назад при обстреле. Точка есть.
  - И с кем дочка осталась?
  - Так фзрослая уше, тофарищ комантующий, - Юозас впервые слегка улыбнулся. - Тфатцать лет точке. Сама уше в ополчении.
  - Хорошо, - кивнул Стрелков. - А Вы? - обратился он к младшему.
  - Гостюхин Роман Алексеевич. Двадцать семь лет. Из Новосибирска. Семьи нет, сирота, товарищ командующий.
  Тень от свечи прошла по лицу Стрелкова.
  - А что с родителями? Здесь погибли, на Донбассе?
  - Нет, товарищ командующий, это давно было, в восемьдесят девятом году. Может быть, слыхали, был взрыв газопровода, и сгорели два поезда. У меня там все погибли, а я вот выжил, - Ромка провёл рукой по шраму.
  К счастью, в штабе было темно, и только поэтому командующий не увидел, как побелело лицо седого ополченца, как будто ему не хватило воздуха, как непроизвольно дёрнулась рука, чтобы схватиться за сердце, и только громадным усилием воли, вонзив ногти в ладонь, он удержал руку в положении по стойке 'смирно'.
  - Что с Вами, дядя Юра? - тихо спросил Ромка, когда они вышли из здания штаба. - Вам плохо стало?
  - Ничефо, - прошептал Юозас, - Не опращай фнимания, пыфает... Сердце прихфатило... Наферное, фозраст. Ничефо страшнофо...
  
  Глава шестая
  Ночь выдалась ясная и звёздная, ветер слегка шуршал в молодой листве, да где-то далеко изредка громыхал то ли весенний гром, то ли одиночный выстрел. Впрочем, говорили, в Харькове вечером тоже был салют в честь Дня Победы, но для салюта было поздновато, до Харькова ещё далеко, а до Донецка и Славянска уже далеко. Сплошной линии фронта ещё не было, и до границы Донецкой и Харьковской областей Артёма везли в сумерках на машине - степью, перелесками, грунтовыми сельскими дорогами.
  Дальше ему предстояло пройти около десятка километров пешком до условленного места, и проделать этот путь он должен был в темноте, без навигатора, который остался в машине, указав направление из исходной точки - с собой Артём не мог иметь даже сотового телефона - только с ручным компасом и фонариком, пользоваться которым не рекомендовалось, чтобы не обнаружить себя.
  Артём слушал степь. Огни селений скрылись за горизонтом, путь освещала только луна и яркие южные звёзды. Впереди справа блестела Полярная, не давая сбиться с пути. Далёкие раскаты затихли, и теперь окружающая темень принадлежала стрекочущим насекомым, лягушкам и ночным птицам. Если бы кому-то вздумалось проехать на машине или даже пройти пешком через эти безлюдные места, он услышал бы издалека и успел бы укрыться в стеблях. Но машин слышно не было, а ночные пешеходы были в это тревожное время маловероятны.
  От случайности страховала ночь.
  Ночь не могла уберечь лишь в том случае, если враг затаился непосредственно поблизости и ждал на маршруте, ждал именно его.
  А враг ждал, ждал тогда, когда Артём уже подходил к посёлку, когда большая, и как казалось, опасная часть пути была уже позади...
  Схватка была ожесточённой, но короткой. Шорох в кустах заставил Артёма обернуться, помог ему выиграть какие-то доли секунды, но это его не спасло - он был один, а противников несколько, и они всё-таки обошли его сзади. Последовал удар по голове чем-то тяжёлым, на пару мгновений, кажется, в глазах стало совсем темно, а когда сознание вернулось полностью, он уже лежал на земле поверженный, а враг сидел на его ногах и закреплял на его запястьях наручники, странные какие-то, не такие, к каким он привык в тюрьме - это потом Артём догадался, что пластиковые, как принято у спецподразделений западных стран.
  А пока его рывком подняли на ноги. Один из врагов попытался ухватить за волосы, но рука соскользнула по коротко стриженному затылку, и он взял Артёма за ворот.
  - Ну что, доигрался, сепар? - это были первые слова, которые услышал Артём.
  Он молча сплюнул солёную кровь себе под ноги.
  Потом на голову натянули чёрную балаклаву прорезями назад, усадили его в машину. Ехали недолго, затем его завели в помещение - то ли вагончик, то ли что-то вроде металлического гаража, легонько толкнули в спину, и он упал на что-то мягкое.
  - Руки расцепи, - попросил Артём.
  - Обойдёшься, - ответил тот же голос, и ключ повернулся в замке.
  Артём попытался лечь поудобнее, чтобы не так затекали руки, но это получалось с трудом.
  Он лежал в полной темноте, ни малейшего луча света не проникало снаружи, значит, окон действительно не было, иначе даже сквозь шапку-маску можно было бы хотя бы понять, горит свет или нет.
  Артём сделал несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы привести мысли в порядок и постараться оценить обстановку.
  Прошёл едва месяц с тех пор, как он отправился на войну, как решил, что жизнь кончена, и поехал умирать.
  Сегодня, когда до смерти оставалось, может быть, несколько часов, ему безумно захотелось жить.
  Он подумал о смерти, представил, как его выведут из вагончика и расстреляют - и отогнал эту мысль от себя. О худшем думать не хотелось. Вспомнился Советник, его слегка царапнувший вопрос о том, есть ли в Донецке родные - вопрос человека, посылающего на смерть других... Как там звали парня, который ушёл туда же несколько дней назад - кажется, Грей... Ладно, это неважно, как его звали, сейчас надо забыть все имена.
  Хотелось думать о хорошем. Обо всех, с кем познакомился за эту весну в Донецке. О людях, которые поднялись на восстание, и это было красиво, и будет продолжаться, даже когда его, Артёма, уже не будет на Земле. Что ж, может быть, в его силах ещё что-то сделать, хоть чем-то помочь тем, кто остался и будет продолжать борьбу. Нет, себя жалеть нельзя, никогда нельзя, пойдёшь вразнос. Надо думать о хорошем...
  И ещё. Он долго не позволял себе в этом признаться, но теперь, когда терять было нечего, можно было быть честным перед самим собой.
  Признаться, что есть ещё кто-то, ради кого хотелось бы остаться в живых.
  И что этот кто-то - Вероника Шульга, позывной Незабудка.
  Это было совершено новое чувство, одновременно похожее и непохожее на то, что он испытывал к предавшей его Лене Черемишиной и к не ответившей ему взаимностью Наде Лосевой, чувство, вызревшее его в душе неожиданно для него самого.
  'Я очень люблю тебя', - беззвучно прошептал Артём, едва шевеля разбитыми губами, и ему вдруг стало хорошо и спокойно, и всё, что будет дальше, уже не имело значения по сравнению с Вероникой - он вдруг почти физически ощутил её присутствие где-то совсем близко.
  Мысли выстроились в ряд и уже не метались из стороны в сторону. В конце концов, стоп, сказал себе Артём, почему ты себя сразу хоронишь? Сначала надо понять, что у врагов против тебя есть. Тебя взяли без оружия, без символики, никаких прямых доказательств вины нет. Оказал сопротивление - так я не знал, кто на меня прыгнул. Кстати, и сейчас ведь не знаю, банда это или какие-то официальные структуры. Конечно, это тебе не Москва, чтобы проводить следствие и суд по всем законам, но всё-таки...
  Ход его размышлений был прерван звуком открывающегося замка.
  - Подымайся давай, сепар, - его слегка ткнули в спину чем-то твёрдым, видимо, прикладом. Этот голос принадлежал человеку средних лет, с западноукраинским выговором, и в нём не было злобы, как у тех, кто Артёма брал - он просто делал свою привычную работу. Наручники наконец расстегнули и застегнули спереди, а балаклаву так и не сняли, и повели Артёма куда-то из вагончика, держа под руки с двух сторон.
  * * *
  А по ту сторону океана был ясный день, даже жаркий, и в доме работал кондиционер.
  В кресле за ноутбуком сидел, облокотившись на край стола, крепкий жилистый старик с густой сединой в волосах и внимательно перелистывал страницы социальных сетей на русском языке, посвящённые событиям на Донбассе. Трость, с которой он не расставался, стояла рядом.
  Арнольд Келлер, даже формально находясь на пенсии и в ничего не значащей должности 'внештатного консультанта', всегда твёрдо держал руку на пульсе интересовавших его событий. Энергии ему было не занимать. Да он и внешне не выглядел на свой возраст.
  Но того, что произошло в этот день, Келлер не понял и сначала поразился собственной реакции.
  Его неудержимо потянуло в места своего детства.
  Пальцы снова скользнули по клавиатуре, и на экране открылась панорама его проклятого города и проклятого города его отца.
  Slawjansk.
  С шестидесятых годов двадцатого века по нулевые годы двадцать первого Келлер множество раз бывал в СССР и России, с разными целями, под разными именами и паспортами. Но ни разу после сорок третьего года судьба не заносила его в Славянск.
  Город сильно изменился с тех пор, отстроился за годы Советской власти - рассматривая снимки в Интернете, Келлер не мог найти ни одного знакомого дома.
  И всё же это был Славянск. Славянск, который Арнольд с молодости мечтал ещё раз увидеть, куда подсознательно стремился и где так и не побывал за долгие годы русских командировок.
  Арнольд всегда был по-немецки рационален, никогда за свою долгую жизнь он не совершал необдуманных поступков...
  Пожилой мужчина поднялся из кресла, удивительно лёгкой для его возраста походкой подошёл к сейфу с документами и набрал код замка, который держал только в памяти...
  * * *
  Пока на Донбассе разворачивались драматические события, пока над степями неудержимо разгоралось зарево войны - менее чем в тысяче километров, в той самой Москве, на которую с негаснущей надеждой смотрели ополченцы и мирные жители, шла своим чередом такая же жизнь, как и месяц, и год назад. Московские обыватели, не говоря уже о чиновниках, предпочитали не замечать надвигающейся трагедии. Война для них была где-то далеко, где-то там, в телевизоре...
  Ничего не изменилось за последние полгода в Москве, и ничего не изменилось в коридоре типового четырёхэтажного здания районного суда, по которому когда-то проводили в наручниках юного Артёма Зайцева, чтобы выписать ему семилетний срок. Теперь на лакированной лавочке в этом же коридоре, напротив двери с табличкой 'Помощник судьи' - конечно, во времена Артёма всё было не так, стандартизованные лавочки и таблички появились, наверное, лет пять назад - устало прислонившись к плечу отца, сидела Анна Фёдоровна Лосева.
  Это была его, Фёдора, идея - попытаться вернуть правнука в семью через суд. В успех он не верил, перед глазами неотступно стояли его хождения по чиновникам почти двадцатилетней давности, когда он пытался вернуть сына - а Фёдор для себя считал именно сыном ребёнка покойной жены, которого он никогда не видел - и не смог, и потерял его навсегда. Умом он понимал, что лишь бесполезно растравливает свою давнюю боль. Но смотреть, как медленно угасает Анна, было ещё более невыносимо. И он решил хотя бы попытаться дать дочери надежду и смысл жизни, свет в конце тоннеля.
  Терять было всё равно нечего.
  Иск составляла Юлия Анисимова, советуясь с каким-то знакомым юристом из своей партии. К удивлению Фёдора, когда он поделился своими мыслями с соседкой, она вовсе не сочла идею безнадёжной и с энтузиазмом взялась за дело.
  В исковом заявлении его авторы просили от имени Анны передать ей опеку над внуком - Лосевым Кириллом Сергеевичем, две тысячи девятого года рождения.
  Начало процесса переносили несколько раз, каждый раз Анне приходилось отпрашиваться с работы, она каждый раз дёргалась и переживала, а суд всё откладывали и откладывали, и, когда уже никто не ждал, вдруг началось заседание по существу.
  Судья, неопределённого возраста женщина с маленькими сонными глазками на совином лице, тускло слушала Анну - или не слушала? Понять это было нельзя. Анна нервничала, сбивалась с мысли, все заранее заготовленные слова разом вылетели у неё из головы, и сидевший на скамье для слушателей отец едва заметно горестно покачивал головой, когда она пыталась достучаться до бездушной статуи в чёрной мантии...
  - Суд удаляется на совещание, - бросила судья и вышла, закрыв за собой дверь совещательной комнаты, за которой стих стук её каблучков.
  - Ждите в коридоре, Вас позовут, - холодно сказала Анне секретарь судебного заседания.
  * * *
  Артём щурился, когда с него стащили балаклаву, глаза не сразу привыкали к электрическому свету после полной темноты, и сориентировался он в обстановке не сразу, постепенно соображая, что приведший его конвоир уже покинул помещение, а напротив него сидит за столом смуглый чернявый парень, совсем молодой, лет, наверное, двадцати пяти или даже меньше, в камуфляжной форме без знаков различия. И рассматривает он Артёма с интересом, и выражение его тёмно-карих глаз какое-то странное - ни злобы, ни ненависти Артём почему-то не почувствовал.
  - Ты садись, в ногах правды нет, - кивнул он Артёму на стул. Говорил он по-русски с акцентом, но не с южным, как можно было бы предположить, уж уроженцев южных республик Артём на своём веку повидал много, а с каким-то другим.
  'Сесть я всегда успею', - чуть не сорвалось с языка, но в последний момент он одёрнул себя и предпочёл промолчать.
  Ещё несколько секунд оба сидели молча.
  - Коньяк будешь? - спросил человек в камуфляже, доставая из шкафа бутылку и две рюмки.
  Артём кивнул.
  Его собеседник наполнил рюмки.
  - Отпей сперва из моей, - это были первые слова, которые произнёс Артём.
  Парень в камуфляже усмехнулся, но требование выполнил.
  После этого и Артём, ухватив рюмку скованными руками, донёс её до рта и выпил залпом.
  Курить в наручниках ему приходилось, и не раз, а вот пить пришлось впервые... Так он подумал и даже улыбнулся своим мыслям.
  - Степан!
  На зов вбежал его охранник и попытался изобразить стойку 'смирно', но даже неопытному глазу было видно, что строевой подготовке его не учили никогда.
  - Сними, - парень, угощавший Артёма коньяком, кивнул на его руки.
  - Он же Вам шею свернёт, пан офицер, - попытался возражать Степан.
  - Я сказал, сними. И иди, не бойся. Надо будет - позову. Мы пока поговорим тет-а-тет.
  Вряд ли Степан, уроженец глухого западноукраинского села, понял, что это такое, но приказ выполнил и вышел, прикрыв за собой дверь. Артёму наконец удалось размять кисти.
  - Зовут тебя как? - спросил чернявый парень.
  - Какая разница, - пожал плечами Артём.
  - А всё-таки?
  - Ну пускай Михаил.
  - Хорошо, Миша. Ты шёл к Янычару.
  Это был не вопрос, а утверждение.
  'Сдал, сука, этот, как его, Грей'...
  - Ты не боишься, что я тебе шею сверну? - спросил Артём.
  - Не боюсь. Это не в твоих интересах. И главное - это не в интересах Донецкой Народной Республики.
  Артём хмыкнул.
  - Ты извини, Миша, что пришлось так сделать, - продолжил чернявый, - ситуация сложная, по-другому было нельзя. Уже один человек... Впрочем, ладно. Ты шёл к Янычару. Давай знакомиться, Янычар - это я.
  - Нашёл лоха, - сквозь зубы ответил Артём, не реагируя на протянутую руку. - Я, дядя, зону топтал, я твои дешёвые мусорские понты насквозь вижу.
  'Давай, помучайся со своей правильной грамматикой'.
  - Ты сидел в тюрьме? - переспросил парень в камуфляже, действительно не до конца понявший сказанное. - Впрочем, это неважно. Давай о деле. У нас очень мало времени, а тебя ждут в Донецке.
  - Кончай ломать комедию. Всё равно ничего не скажу, - Артём хрустнул костяшками пальцев.
  - Заметь, я тебя ни о чём не спрашиваю, - улыбнулся в ответ чернявый. - Слушай меня и не перебивай. И смотри внимательно.
  Он вытащил откуда-то пуговицу, поддел её ногтем, и она разделилась на две круглые половинки, между которыми лежала маленькая флеш-карта. Потом так же со щелчком соединил части.
  - Понятно?
  Артём кивнул. Происходящее с трудом укладывалось в мозгу.
  - Знаешь, кому отдать?
  Он на всякий случай промолчал, но пуговицу взял.
  - Бери и отдашь кому должен. Да ты не бойся, ты же всё равно сможешь рассказать своим всё, что сочтёшь нужным, что бы ты про меня ни думал. Через несколько часов будешь в Донецке. Надо торопиться. Ты знаешь, что сегодня случилось в Мариуполе?
  - Нет, - Артём этого ещё не знал.
  - Там, возможно, несколько десятков погибших... с вашей стороны. Ладно, узнаешь завтра. Давай ещё выпьем по одной, и нам пора.
  Он снова разлил коньяк.
  - Семья есть, Миша? - спросил Янычар.
  - Только мать и сестра, - сам не зная почему, Артём вдруг сказал правду.
  - За то, чтоб ты к ним вернулся, - он выпил залпом до дна, и Артём выпил так же, на одном дыхании.
  - Идём.
  - Куда?
  - На улицу.
  Дверь открылась, и они вышли в ночь по скрипучим ступеням.
  - Этого я забираю, Степан, - походя бросил Янычар украинцу.
  Он открыл машину, кивнул Артёму на переднее сиденье.
  - Вы поосторожнее с ним... - начал говорить Степан, но Янычар оборвал его.
  - Без тебя знаю.
  Он вёл машину уверенно и твёрдо, совсем не было заметно, что выпил коньяка.
  Некоторое время они ехали молча.
  - Скажешь, где остановить. Где тебя удобнее будет высадить.
  Артём кивнул, и опять наступила тишина, только кузнечики стрекотали в степи. А впереди уже росла полоса рассвета, короткая майская ночь катилась к утру.
  - Янычар, - позвал Артём, впервые произнеся вслух позывной своего спутника.
  - Да? - тот оторвался от дороги.
  - Ты говорил про одного человека...
  - Да, - ответил Янычар. - Его позывной Грей. Вы знакомы?
  - Нет, - к счастью, и это было правдой.
  - Я не смог ему помочь. Но ты скажи в Донецке, что он жив.
  'У Грея мать в Макеевке', вспомнились слова Советника.
  - Он в тюрьме СБУ, - пояснил Янычар, - Я не смог ничего для него сделать. Я смог только сделать так, чтобы назад вернулся ты. И я не знаю, откуда уходит информация, но уходит она из Донецка, понимаешь?
  - Понимаю.
  Артём попросил остановить машину за пару километров до того места, где его должны были встречать. Дальше он решил идти через степь один - так будет лучше для всех.
  Было уже почти совсем светло. До начала референдума оставалось чуть больше суток.
  - Что ж, Миша, давай прощаться. Удачи тебе.
  Он во второй раз протянул руку, и на этот раз Артём крепко пожал её.
  - Постой, погоди минутку. Во-первых, я не Миша, меня зовут Артём.
  - Это совершенно неважно, - усмехнулся собеседник.
  - Тогда ты мне тоже скажи. Я так и не понял, кто ты есть?
  - Я-то? Янычар я, товарищ. Кто такие янычары, помнишь из истории?
  Артём смутился. Меньше всего он ожидал сейчас экзамена по школьной программе.
  - Не очень. Турки какие-то, что ли, но не скажу даже в каком веке.
  - Не совсем так. Это были славянские дети, которых турки отбирали у родителей и выращивали из них турецких солдат, а потом использовали в войнах против славянских народов.
  Теперь Артём припомнил, это был, кажется, седьмой или восьмой класс, когда улица влекла его уже гораздо больше, чем учёба.
  - А ты-то здесь причём?
  - Ладно, - Янычар приобнял его, - счастливого тебе пути. Береги себя. Я и так сказал тебе слишком много.
  Он сел за руль, развернулся и поехал назад, не оглядываясь. А Артём, сжимая рукой в кармане пуговицу с флешкой, пошёл на восток.
  
  Глава седьмая
  Калныньш позвонил Дэну неожиданно, когда тот был за рулём.
  - Уже не спишь?
  - Ещё не сплю, - ответил Дэн.
  - Я тоже ещё не ложился, - сочувственно ответил Калныньш, поглядывая на часы, стрелка которых указывала на семь утра. - Можешь пару часов вздремнуть, но будь на связи, можешь понадобиться. Это ничего, сейчас самые тяжёлые дни, переломим ситуацию, и станет легче. Не до зимы же это всё будет тянуться...
  Они обсудили ещё несколько вопросов. Прижимая трубку к уху, Дэн рулил одной правой, потом так же парковался и выходил из машины.
  - Слушай, - вдруг спросил напоследок Калныньш, словно вспомнил внезапно, - а что с тем сепаратистом, которого взяли вечером? К кому он шёл на связь, удалось что-то выяснить?
  - Твои люди страдают шпиономанией, Марк, - лениво ответил Хантер, - взяли малолетнего алкоголика из шахтёрского посёлка и раздули истерику. Я его допросил, ничего он из себя не представляет.
  'Леся, конечно, дура, а где ж прикажете кадры брать...'
  - Ну и хорошо, - махнул рукой Калныньш, - слушай, а ты всё-таки уверен, что этот парень не врёт? Может, мне его самому допросить?
  - Ты б раньше предупредил, что он нужен, - отозвался Дэн, опираясь спиной на металлический корпус автомобиля и чувствуя, как стекают под кителем струйки пота, - я его уже в расход отправил. Чтобы не болтал лишнего.
  Он старался не дышать, чтобы его дыхание не было слышно в мембране.
  'Я надеюсь, очень надеюсь, что этот парень добрался благополучно'.
  - Ладно, - ответил наконец Калныньш, - всё правильно сделал. Отдыхай.
  И отключился.
  - Пан офицер, - осторожно полюбопытствовал Степан, - а куда его, сепаратиста этого?
  - Шлёпнул, - безразлично ответил Дэн, не удостаивая украинца чести повернуться к нему лицом.
  Потом он долго лежал с открытыми глазами и не мог заснуть, несмотря на усталость и бессонную ночь, не отпускало нервное напряжение, и забыться ему удалось всего на несколько часов перед тем, как около полудня разбудил очередной звонок шефа...
  Зима. Снежки. Варежки.
  * * *
  Артём же, напротив, чувствовал только усталость и ничего, кроме усталости. Он провалился в сон ещё в машине, везшей его в Донецк, сначала отвечая невпопад на вопросы обеспокоенного водителя, а потом и вовсе перестав реагировать на обращённые к нему слова.
  Перед зданием ОГА он заставил себя встряхнуться, вдохнул утренний воздух и пошёл по ступеням наверх.
  В кабинете Советника ещё горел свет, видимо, он не гас всю ночь.
  Кого он не ожидал увидеть в этом крыле здания, куда приходили лишь по служебной необходимости, в отличие от людского муравейника нижних этажей, так это Веронику.
  Тем не менее, он её увидел. Она дремала на скреплённых бордовых стульях в коридоре, прислонившись головой к стене и прикрыв от яркого света лицо кителем, из-под которого выбивались пряди её волос.
  На шаги Артёма по коридору она не отреагировала.
  Он постучался ради приличия и приоткрыл дверь кабинета. Советник, казалось, дремал, уронив голову на сложенные на столе руки, но на звук открывающейся двери сразу поднялся, и целая гамма чувств отразилась на его лице.
  - Помяли тебя, - произнёс он сочувственно, пожимая руку Артёму и оглядывая его с головы до ног, - ну да главное - живой. Присаживайся, рассказывай.
  Артём выложил пуговицу на стол и хотел показать, как она открывается, но Советник сделал это быстрее и проворнее, как будто осуществлял уже не раз.
  Потом он внимательно слушал сбивчивый рассказ Артёма, пытавшегося передать всё, что ухватило сознание, и не упустить ни одной детали. Спать уже не хотелось.
  - Спасибо, Рыжий, - сказал Советник, когда он закончил. - Ты сегодня большое дело сделал.
  - Товарищ Советник, - спросил Артём, - если можно, конечно, этот человек - он действительно...
  - Да, - ответил тот на неоконченный вопрос.
  Они помолчали.
  - Он из американского спецназа, - добавил Советник.
  - То есть Штаты действительно воюют на Украине?
  - А ты думал, это сказки? Ты думал, они только печеньки на Майдане раздают? Нет, брат, здесь всё серьёзно, очень серьёзно... А что касается Янычара - я, честно говоря, сам знать не знаю, кто он, откуда и почему нам помогает. И знать не хочу лишнего. Видишь ли, американцы создали по миру достаточно большое количество людей, желающих им за что-нибудь отомстить. Но то, что человек он надёжный и ни разу не подвёл - это точно.
  - Да, ещё, - Артём вдруг вспомнил, что упустил очень важное. - Он мне сказал про Грея. Грей жив и находится в тюрьме СБУ.
  Лицо Советника помрачнело.
  - Хорошо... То есть ничего хорошего, конечно, это совсем плохо... Но и за то спасибо. Я скажу матери, что жив, а больше ничего говорить не буду... У тебя всё?
  - Нет. Что случилось вчера в Мариуполе? Я не в курсе, не успел посмотреть.
  - Всё плохо, скажу тебе честно. Крепко там вчера наших потрепали укропы. Считай, почти вторая Одесса... Ну, подробности в Интернете посмотришь, а я тебе скажу прямо и по-русски: будет оружие - отобьёмся, не будет оружие - всем нам... - Советник ввернул непечатное слово. - Ладно, мёртвых не воротишь, а ты сейчас иди отсыпайся. Послезавтра, то есть завтра уже, референдум, будет очень тяжёлый день и каждый штык на счету. Да и Незабудка заждалась, как узнала, что ты пошёл на ту сторону, места себе не находит, всю ночь напролёт у меня под дверью проторчала, как собачонка... Иди отдыхать, считай, что это приказ.
  - Есть идти отдыхать, - по-военному ответил Артём.
  Он аккуратно прикрыл дверь кабинета и устало опустился на стул рядом с Вероникой. Она открыла глаза, и в первую секунду в них было радостное удивление, но только в первую секунду, не более.
  - Ты вернулся? - спросила девушка.
  Артём кивнул.
  - Ты что тут делаешь? - спросил он.
  - Просто отдыхаю, а что? - это прозвучало глупо и неестественно.
  - Не меня ждёшь?
  - Не воображай о себе больше, чем есть на самом деле.
  - Извини, - стушевался Артём. - Я думал, ты домой поехала бы...
  Вероника на мгновение резко обернулась к нему и так же быстро закрыла лицо руками.
  - Я боюсь, - сказала она очень тихо, - там так пусто ночевать... без мамы... Я хотела пойти к Насте, но у них тётя Даша... Это очень страшно, Артём. Кругом смерть. Я лучше буду здесь. Здесь люди.
  - Но здесь никого нет, - возразил Артём, - люди на нижних этажах. Если хочешь, поедем домой вместе. Я лягу на кухне и не буду тебе мешать.
  Девушка беззвучно кивнула.
  Когда они выходили на улицу, навстречу им попалась Ромашка.
  - Привет, - с лёгкостью бросила ей Вероника.
  - Привет, - Леся ответила напряжённо и не сразу, глаза её бегали, словно она была не в себе.
  Вероника подёрнула плечом, и они с Артёмом пошли дальше.
  Спустя пятнадцать минут троллейбус увозил их от ощетинившегося баррикадами здания ОГА.
  ...Когда Вероника проснулась, день клонился к вечеру. Артём был уже на ногах. Он сидел за компьютером и читал в Википедии про турецкие завоевания на Балканах.
  * * *
  Судья читала, бормоча себе под нос, и нужно было сильно напрягать слух, особенно немолодому уже Фёдору Петровичу, чтобы вникнуть в суть решения.
  - Руководствуясь вышесказанным, в иске - отказать.
  Хлопнула твёрдая обложка папки с делом, а судья в струящейся до пят чёрной мантии скрылась за дверью совещательной комнаты.
  - Приходите через две недели за мотивированным решением, - сказала секретарь, как показалось Анне, почти сочувственно.
  - Какого точно числа приходить? - переспросила она.
  - Не знаю, как изготовят решение, - пожала плечами секретарь.
  Анна с отцом вышли на улицу, в тягостном молчании доехали на метро до своей станции, так же тяжело шли от метро до дома.
  На месте бывшего Махмудова рынка, захиревшего и пришедшего в упадок после гибели владельца, усердно трудилась тяжёлая техника. Узбеки и таджики, сменившие уехавших домой дончан, расчищали площадку под строительство то ли торгового центра, то ли элитного жилья. Вокруг стройплощадки грудились в несколько ярусов их металлические вагончики, ничуть не изменившиеся с тех времён, когда в одном из них жил Сашка Матвеев.
  Анна подняла голову, и слёзы невольно проступили на ресницах.
  - Прóклятое место, - произнесла она вслух, имея в виду то ли Махмудов рынок, то ли районный суд, а может быть, и то, и другое.
  Дома их встретила Юлия, забежавшая ненадолго к Матрёне Петровне. Она ни о чём не спросила - ей всё стало ясно по лицу подруги.
  - Анька, слышишь, Анька! Ну приди в себя! Ещё не конец, ещё не всё потеряно, это всего лишь районная судья. Мы получим мотивированное решение и напишем апелляцию, слышишь, Анька?
  - Угу, - кивнула Анна, зарываясь лицом в Юлин свитер, - знаем мы эти апелляции... Полгода не прошло с Женькиной... Напишем, конечно...
  - Я знаю, - спокойно ответила Юлия, - Мосгорштамп, как сказал бы Артём. Но мы попробуем. Пробовать всё равно надо до конца, Анька.
  * * *
  С востока наползал на Донбасс рассвет, начиналось тревожное воскресенье одиннадцатого мая, когда тем, кто посмел, предстояло не решить свою судьбу, нет, решалась она с оружием в руках, но формально зафиксировать свою волю.
  К наступающему дню готовились обе стороны. Готовились украинцы, наспех собиравшие по сусекам людей и технику, что было не так просто после четверти века всеобщего развала и уничтожения государства, в том числе и в военной сфере. Готовились дончане, всё ещё уверенные, что сторон в этом противостоянии всего две.
  За несколько дней до референдума в Швейцарии публично выступил Президент России.
  'И в этой связи просим представителей юго-востока Украины, сторонников федерализации страны перенести намеченный на 11 мая текущего года референдум, с тем чтобы создать необходимые условия для этого диалога...'
  Эти слова неслись с сотен экранов телевизоров в Донецке и Славянске, словно холодным душем за шиворот.
  - Россия нам поможет. Обязательно поможет, - говорили люди в палаточном лагере возле ОГА, но уже менее уверенно, чем в марте и апреле.
  - Россия всё равно поможет, - успокаивал своих бойцов Матвеев.
  И только Советник молчал. Впрочем, публичные выступления не входили в его обязанности.
  Молчал Артём. Глядя в окно на надвигающееся серое утро, он вспоминал отца и его рассказы о референдуме семнадцатого марта, о том, с каким воодушевлением шли люди голосовать и каким разочарованием оно сменилось через несколько месяцев.
  'У нас так не будет', - думал Артём, - у нас есть оружие, хоть и мало. Мы хоть через пень-колоду, но организованы. Мы учли уроки и защитим свою волю. Ну или хотя бы попытаемся'.
  Ещё накануне у командиров ополчения были сомнения, поддержат ли их граждане, но к шести утра они развеялись, как майский туман. Хотя участки для голосования открывались в восемь.
  Люди шли на участки сплошным потоком, занимая очередь с глубокой ночи, и стояли в километровых очередях, и добровольцы делали всё возможное, чтобы открыть участки вовремя и хоть как-то организовать процесс...
  А на участках стояли вооружённые люди в камуфляже, с георгиевскими ленточками и повязками Народного ополчения Донбасса.
  - Сынок, совсем не вижу, - жаловалась Ромке Гостюхину пожилая жительница Славянска, опиравшаяся на палочку, - ты мне подскажи, где тут - за Россию, за нашу свободу проголосовать?
  И Ромка, поддерживая старуху под локоть, указывал ей на графу, где значилось 'ДА/ТАК'.
  В отличие от Юозаса, сам Ромка Сибиряк, не будучи жителем Донбасса, права голоса на этом референдуме не имел. Но руки твёрдо сжимали сталь автомата с георгиевской ленточкой, повязанной на стволе. Юозас дежурил на другом участке, и когда они расходились с утра, Ромке показалось, что его товарищ постарел, что ли, и под глазами легли синие круги... Впрочем, наверное, показалось.
  Юозас находился в это время на участке в соседней школе. Он не улыбался и вообще выглядел предельно сосредоточенным, такое впечатление производило его суровое неподвижное лицо.
  Они не знали, куда планировала бросить силы киевская хунта.
  Это знал в Донецке Антон Александрович, и этого было достаточно.
  Ближе к вечеру стало известно о провокации в Красноармейске. Но в Славянске голосование прошло спокойно.
  Вечер сменяла ночь. Комиссия подводила итоги, а бойцы ждали новых приказов. Но ждали и на другой стороне.
  Калныньш в силу своего служебного положения знал многое, что не знали другие.
  Он знал, что массовые убийства в Одессе и Мариуполе преследовали две цели. Первая лежала на поверхности - запугать и заставить отступить восставших, а вторая тогда, в четырнадцатом, ещё не была столь ясна - враг проверял реакцию большой России. И кажется, был этой реакцией вполне доволен...
  * * *
  Это было вчера...
  Вчера Артём получил оружие и принял свой первый бой.
  Это произошло так же спонтанно и неорганизованно, как развивалось всё восстание - вспыхнул бой с украинским спецназом в районе аэропорта, и туда отправили всех, кого смогли найти, наскоро показав, как пользоваться автоматом, тем, кто держал его в руках первый раз в жизни.
  Вчера Артём впервые стрелял по врагу, и враг стрелял по нему.
  Да, это было странное время - сложно было назвать точный день, когда закончились праздничные демонстрации и началась война. Для семьи Шульга, как и для семьи Матвеевых, она началась второго мая. А для Артёма по-настоящему только вчера.
  И только после этого их всех, включая девушек - Незабудку и Ромашку - перевели на казарменное положение, и запретили отлучки в город из здания ОГА. Пока Артём лежал на матрасе в ожидании подъёма и то ли дремал, то ли думал.
  За окном светало, густая южная темень таяла в первых лучах розоватости.
  В эти же минуты несколькими этажами выше состоялся разговор Советника с Матвеевым. Для каждого из них эта ночь была бессонной.
   - Ты командир и должен смотреть правде в глаза, - медленно и тяжело говорил Антон Александрович, словно тяжкий груз лёг на его немолодые плечи, - отступать нам некуда, и те, кто решит остаться до конца, скорее всего, обречены. Россия к нам на помощь не придёт, - он ронял слова, словно капли расплавленного металла. - Не придёт, - повторил он, уловив искорку сомнения в глазах Матвеева.
  - Вы предлагаете сдаться на милость победителя? - зло спросил Матвеев. - После Одессы и Мариуполя?
  - Никогда в своей жизни я не считал возможным сдаваться и не предлагал сдаваться своим соратникам, - ответил Советник. - Даже в девяносто первом, когда всё было потеряно, и даже в девяносто третьем... Мы будем воевать, Саша. Будем. Но я хочу, чтобы ты без эмоций понимал соотношение сил. Это первое. И второе - пока есть возможность отправить в Россию семьи. Женщин и детей. Через две-три недели такой возможности может не остаться.
  - Вы считаете...
  - Я считаю, что нас могут отрезать от российской границы. Это будет означать конец. Точнее, тогда конец станет вопросом времени, и очень небольшого времени. Мужчины, способные держать оружие, безусловно, должны защищать Республику - это не обсуждается. Но семьи надо отправлять в Россию. Приказывать я в данном случае не могу. Считай, что это настойчивая рекомендация...
  ...Артём то ли спал, то ли нет, но скорее спал, и видел маленькие фигурки в камуфляже и с оружием, на которых он наводил перекрестье прицела, а пальцы жали на курок, плечо чувствовало отдачу, а страха почему-то не было, было что-то другое, хотя умом он понимал, что сейчас один камуфляжный может сориентироваться быстрее него и выпустить очередь...
  Это было вчера.
  - Ты спишь? - тихо спросила Вероника.
  Артём вздрогнул и стряхнул с себя сон.
  Значит, это было вчера, а сейчас он снова в ОГА, потому что ТАМ её не было.
  - Сплю, - ответил он, - а что?
  - Извини, если помешала. Решила заглянуть. Всё равно скоро вставать.
  Артём не ответил.
  - Я хотела спросить, - продолжила девушка почти шёпотом, чтобы никого не разбудить, - если не обидишься, конечно... Правда, что это очень страшно, когда убиваешь человека в первый раз? Что в этот момент чувствуешь?
  Артём помедлил. Её глаза цвета морской волны поблёскивали в полутьме на фоне окна, и было уже достаточно светло, чтобы разглядеть её лицо и руки, которые она зябко прятала в рукава кителя...
  Что он мог ответить? Он участвовал в бою на расстоянии и не мог сказать определённо, задела кого-то его пуля или нет... Но он наверняка знал, что чуть больше года назад он убил Алексея Усольцева. Вот тот-то был совершенно точно мёртв. Оставил вдовой Лесю, которая, как ни крути, была с ним сегодня на одной стороне баррикад против общего врага. Но Леся - это одно, а её муж - совсем другое, жалел ли он сегодня о своём поступке? Нет, совершенно определённо нет...
  Вероника ждала ответа.
  - Ничего не чувствуешь, - сказал он таким же полушёпотом, - совсем ничего. Это всё сказки.
  Закрыл глаза и провалился в сон.
  
  Глава восьмая
  Год 2014. Июнь. Степь под Славянском.
  На вершине холма находился седой ополченец-наблюдатель с автоматом, рацией и прибором ночного видения.
  Ночь выдалась безоблачная, и яркие звёзды пронзали чёрный купол неба. С западной стороны периодически возникали сполохи взрывов, и оттуда доносился шум далёкого боя. Но на его участке установилась тишина, которая могла быть обманчивой, и он напряжённо вглядывался в темноту.
  Вокруг цвела пряным разнотравьем степь. Стрекотали кузнечики, и множество ароматов трав сливалось в удивительную симфонию запаха июньской ночи.
  На радиоволне шла перекличка постов, и раз в пятнадцать минут он подносил рацию к губам.
  - Я Латыш, - произносил он свой позывной, - у меня всё тихо.
  В ответ отзывались этой же фразой товарищи по оружию.
  И о том, что в эту бархатную ночь по всем земным законам истекал срок давности его преступления, в целом мире, наверное, помнил только он один.
  А может быть, и не только он.
  * * *
  Александр Матвеев уже почти две недели не был дома и вот наконец появился - если это можно было так назвать.
  Вслед за женой, державшей карманный фонарик, он спускался по ступенькам в подвал своего дома, где раньше никогда не бывал. Вокруг пахло тёплыми трубами.
  Между матрасами, куртками и чемоданами Марина провела мужа в угол, где оборудовала лежанку для младших детей.
  - У нас очень хорошее место, - сказала она, - тёплое и сухое. И дети привыкают. Я стараюсь их с вечера здесь укладывать. Будут ночью стрелять, не будут - никогда не знаешь заранее, лучше с вечера, чтобы не бежать потом...
  Она говорила спокойно, без тени истерики или претензии в голосе, как о совершенно обыденных вещах.
  Муж взял её за руку.
  - Марина, - сказал он, - тебе с детьми надо уехать.
  - Куда уехать, Саша? - быстро спросила она.
  - В Россию.
  - А ты?
  - Я должен остаться и воевать.
  Марина опустила глаза и снова подняла их на мужа.
  - Мы никуда без тебя не поедем.
  - Марина, я не могу сказать тебе всего, но поверь, что всё плохо. Нас будут отрезать от границы. Сил стоять против полноценной армии у нас нет. Ещё неделя, две, ну три - и нас отрежут. Мы окажемся в котле, из которого уже не выберемся. И тогда, - он сглотнул подступивший к горлу комок, - я не знаю, что тогда будет, Марина. Уезжать надо сейчас, пока есть такая возможность.
  - У нас там никого нет...
  - Я поговорю с Артёмом, чтобы на первое время вам помогли. А дальше найдёшь в Москве работу, снимете жильё, Настя большая уже, тоже будет работать...
  Он произносил эти слова и сам не верил в них. Перед глазами стояла Россия, не та Россия, что слала добровольцев, консервы и медикаменты, а иная, неприветливая Россия, Москва, стройки, вагончики и девчонка, бросившая камень ему в плечо. И Марина, за прожитые с ним годы научившаяся читать его мысли прежде, чем он выскажет их вслух, прекрасно видела, что он не верит в свои слова.
  - Такого не будет, Саша. Путин же сказал, что не позволит убивать русских, - ухватилась она за последнюю соломинку.
  - А как же Ксюша Шульга? А Семён Исаакович?
  Марина замотала головой, хватая губами спёртый подвальный воздух, потом уронила голову ему на плечо.
  - Нет, Саша. Всё-таки нет. Куда ты - туда и мы. Никуда мы не поедем.
  * * *
  ...Стёкла в домах вздрогнули от взрывной волны - ударило где-то совсем рядом. Послышался звон стекла - на первых этажах посыпались осколки из квартир, где не успели или не догадались заклеить окна крест-накрест широким скотчем.
  Один осколок угодил в раскидистую яблоню, она вздрогнула всем телом, но устояла, и мелкие зелёные яблоки посыпались с кроны на покрытый выбоинами асфальт. Одно из них выкатилось на проезжую часть и застряло в маленькой воронке, точно попав по размеру.
  За яблоком внимательно следил старик с тонкими губами, опиравшийся на трость. Его, казалось, совершенно не волновало происходящее вокруг.
  Ещё один снаряд ударил в угол белой квадратной церкви, подняв облако бетонной пыли. Заверещали автомобильные сигнализации.
  Лицо старика исказило подобие улыбки.
  Сейчас его никто не мог видеть - жители города с началом обстрела ринулись в подвалы, и улицы были пусты. Но он не шёл в укрытие, несмотря на то, что в любой момент его мог настичь случайный осколок - украинцы стреляли по жилым кварталам Славянска наудачу, не особо выбирая цель.
  Но Арнольд Келлер слишком ненавидел этот проклятый город и слишком долго ждал, чтобы увидеть то зрелище, которое наблюдал сейчас, и не думал о смерти. Точнее, думал, но не о своей.
  А смерть уже следовала за ним по противоположной стороне дороги в лице седого ополченца с автоматом на плече, но он её ещё не видел.
  Третий снаряд ударил где-то подальше, но видимо, был мощнее, потому что от взрывной волны у Келлера заложило уши, и когда отпустило, он подумал, что, пожалуй, всё-таки стоит пойти в убежище.
  Дверь в ближайший подвал была открыта - здесь их вообще не запирали, а с началом войны тем более. Не суетясь, Келлер спустился вниз и прошёл внутрь. В подвале царил полумрак, и он только сейчас заметил, что вслед за ним, закрывая за собой дверь, вошёл ещё один человек.
  - Фот я тепя и нашёл, - сказал Келлеру незнакомец. - Я очень толго штал этой встречи.
  - Кто Вы? - спросил Арнольд.
  Голос показался ему смутно знакомым, но где и когда он его слышал - он не вспомнил. Слишком многих людей и при разных обстоятельствах встречал за свою долгую жизнь Арнольд Келлер...
  - Не узнаёшь? - усмехнулся тот. - А я тепя искал. И фот нашёл. И теперь упью.
  Нескольких слов Келлеру хватило, чтобы понять, что русский язык у человека с автоматом не родной. Теперь нужно было понять, кто это, а заодно пытаться заговаривать его...
  - Может быть, Вам не очень удобно по-русски? Maybe English? - спросил Келлер. - Deutsch? Français ?
  - Не тури, - ответили ему с таким же акцентом. - Я русский, тонецкий шахтёр. Я упил шестьсот сорок пять человек. Ты путешь шестьсот сорок шестой.
  Числительные он выговорил чисто и чётко, то ли потому, что в них не было звонких парных согласных, то ли потому, что они давно и прочно въелись в его мозг.
  'Псих? В любом случае, чем дольше говорить с ним, тем меньше вероятность, что выстрелит'.
  - Хорошо, - согласился Келлер на чистом русском, - Вы донецкий шахтёр, я тоже местный житель, мне много лет, и зачем Вам меня убивать... Да и Вас может задеть рикошетом в помещении-то.
  - Фрёшь федь, Олег Ифанофич, - перебил его собеседник.
  Арнольда как будто ударило током. Под этим псевдонимом... Нет, это было слишком невероятно, чтобы оказаться правдой.
  - Юозас Турманис, - прошептал поражённый Келлер, - но этого не может быть...
  На улице прокатился гул очередного взрыва, вздрогнули стены и стёкла, с потолка в углу посыпалась штукатурка. Стряхивая её с плеча, Юозас сделал шаг в сторону.
  - Мошет, Олег Ифанофич, - он улыбнулся не более чем на мгновение, и лицо его вновь стало серьёзным, - Как фитите, шифой. Прафта, уше не Турманис, но это нефашно.
  - Потрясающе, Юозас. Не ожидал, что ты жив... Конечно, у тебя должны быть другие документы... Кто же ты и какими судьбами здесь? Наёмник, 'дикий гусь'? Где ты был все эти годы? В горячих точках? Югославия, Абхазия? Да мало ли где, но теперь мы делаем одно дело, не так ли?
  - Ты снофа ошипаешься, Олег Ифанофич, - Юозас слегка усмехнулся, и луч фонарика в его руке скользнул по камуфляжу, выхватив из темноты шеврон Новороссии - синий диагональный крест на алом фоне - и вновь погас. - Я русский челофек и тонецкий шахтёр, и фоюю за сфою Ротину, теперь понятно?
  Мысли заметались в голове Келлера. То, что он услышал, было ещё более невероятным, чем сама их встреча в осаждённом Славянске.
  - Ты хочешь сказать, что ты на стороне сепаратистов, Юозас? Но почему? Этого я не могу понять. Ты был одним из лучших бойцов 'Саюдиса'. Неужели... - он хотел спросить про деньги, но вовремя осёкся, впрочем, Юозас понял его и так.
  - Ты хотел спросить, неушели у сепаратистов платят польше? Я тепя прафильно понял, Олег Ифанофич? Нет, ты не угатал. И я тут не за теньги, Олег Ифанофич. И тепя упью за них. За пассаширов.
  Окончание фразы потонуло в грохоте очередного разрыва, но это уже не имело значения. Здание ходило ходуном, Юозас схватился за стену рукой. Терять было нечего, и Келлер сделал шаг вперёд, рука его скользнула к оружию. Но противник был моложе и сильнее Арнольда, и противник успел выстрелить.
  Во второй раз в Арнольда Келлера стреляли в проклятом городе, и седой ополченец, в отличие от девчонки-партизанки семь десятков лет тому назад, не промахнулся.
  Тело сползло на пол.
  - Ты ошибся, Олег Ифанофич, - сказал мертвецу Юозас. - На стороне сепаратистов я пыл в 'Саюдисе'. А теперь - на стороне етиной страны.
  У ног ополченца лежал первый сознательно убитый им в жизни человек. Или шестьсот сорок шестой - если считать в общей сложности.
  Преодолевая брезгливость, Юозас обыскал труп. В карманах Келлера нашлись документы на имя жителя Славянска, по которым он, видимо, въезжал в город. Нашлась довольно большая сумма денег в разных валютах, над которой Юозас задумался - брать или нет?
  'Возьму', - подумал он, - 'И отдам в фонд ополчения, если останусь жив'.
  Он пересчитал купюры и рассовал по внутренним карманам кителя.
  * * *
  В здании штаба окна были тщательно проклеены скотчем, который кто-то подкрасил маркером в цвета новороссийского флага.
  Командующий сидел над расстеленной картой местности и перечитывал донесения разведчика с позывным Янычар.
  Его сообщения всегда отличались точностью, и прогнозы всегда сбывались.
  Но это уже не могло спасти Славянск.
  Спасти могла помощь из России - не та, которую слали, отрывая от своих трудовых копеек, миллионы простых людей - спасти могла регулярная российская армия, для которой Славянск планировался плацдармом для дальнейшего наступления.
  Решение о том, что ввода войск не будет, было принято ещё в апреле.
  Но на Донбассе надеялись до сих пор.
  Стрелков отложил донесения и перевёл взгляд на карту. Синие флажки, обозначавшие противника, практически замыкали кольцо вокруг города. Славянск оставался в оперативном окружении, противник многократно превосходил в живой силе и технике, и немногочисленный гарнизон был обречён на гибель.
  * * *
  В Москве, у метро 'Улица 1905 года', возле памятника революционерам шёл митинг, над площадью колыхались привычные красные флаги, и рядом с ними - новые, трёхцветные флаги Донецкой и Луганской Республик, красно-синий флаг Новороссии.
  На рогатках, ограждавших площадь у памятника, митингующие растянули транспарант 'Путин, введи войска!'
  А у выхода из метро стояла Юлия Анисимова с ящиком для сбора средств в помощь ополчению, и проходившие мимо граждане, никогда не присоединявшиеся к митингам и не интересовавшиеся политикой, бросали в щель ящика кто десятирублёвую монету, кто оранжевую сторублёвую купюру, а кто и фиолетовую пятисотрублёвую, но многие, даже те, у кого не было возможности бросить что-то в ящик, останавливались и говорили тёплые слова.
  На прошлой неделе на Донбасс ушёл грузовик с комплектами формы и обуви, фонарями и тепловизорами - Юлия участвовала в его снаряжении, и может быть, ботинки из этого грузовика уже носил её брат во фронтовом Донецке.
  Но всё это было не просто недостаточно, это было не то, чего от них ждали там, посреди горящих степей, и Юлия ощущала это после каждого разговора с братом...
  Неожиданный отклик отвлёк её от мыслей об Артёме.
  - Юлия Николаевна! Вот уж кого не ожидал увидеть! Вы-то что здесь делаете? Какое Вам дело до украинских сепаратистов?
  Это был Владимир Попов, её бывший однопартиец, а формально, наверное, однопартиец до сих пор, потому что из партии он не выходил. Тот самый Попов, с которым она и Артём несколько лет назад схлестнулись на собрании по вопросу сотрудничества с либералами.
  Теперь он, оказавшийся здесь, несомненно, случайно, носил на лацкане пиджака жёлто-синюю ленточку. Юлию передёрнуло, ей стоило больших усилий сохранить внешнее спокойствие.
  - Зато Вы, как вижу, продвинулись далеко вперёд, Владимир Михайлович, - сказала она язвительно, кивая на ленточку, - помнится, учили нас дружить с либералами, теперь дружите с фашистами, которые убивают мирных жителей. Могу Вас поздравить...
  - Какие фашисты! - возмутился Попов. - Это всё пропаганда первого канала! Никаких фашистов в Украине нет. Украинский народ сделал свой выбор, и не наше дело вмешиваться, у нас своих проблем хватает!
  - Вы, кажется, состояли вместе со мной в партии, в программе которой записано восстановление СССР. Или я ошибаюсь? С каких это пор Украина стала для Вас чужим государством? Что касается выбора - здесь можно поспорить, имеет ли народ к нему отношение, зато в Крыму и на Донбассе народ свою волю высказал на референдуме и отстаивает с оружием в руках.
  - Аннексия Крыма и война на Донбассе не имеют к восстановлению Союза никакого отношения! - закричал Попов, брызгая слюной. - Это вы... вы все скатились к поддержке путинского режима!
  Вокруг спорщиков начали собираться люди, а охранявший рамки-металлоискатели полицейский, стал присматриваться к ним, размышляя, нет ли в их действиях нарушений административного законодательства.
  - Голословно, - пожала плечами Юлия, - если изволите ознакомиться с нашей позицией, режим мы как раз критикуем, и именно за то, что он не оказывает необходимой поддержки восставшим.
  - Нет никакого восстания! - Попов уже срывался на крик. - На Донбассе воюют путинские наёмники и бандиты против свободной Украины! Путин развязал войну!
  - Ну это уже откровенное враньё, милейший, - начала было Юлия, но собеседник её уже не слушал.
  - Украинская армия всё равно победит! Славянск уже окружён и будет взят со дня на день. Ещё месяц, ну два, ну три - и от всех сепаратистов мокрого места не останется, вы сомневаетесь?
  - Может быть и так, - ответила Юлия, - в истории бывало и так, что побеждали силы регресса, девяносто первый год тому первое свидетельство. Но сопротивление всегда имеет смысл.
  Она улыбнулась, не закончив мысль, но тут их спор был прерван сотрудниками полиции, которые сочли, что граждане не имеют права на беседу за ограждением митинга и что их разговор является отдельным мероприятием, разумеется, несанкционированным. По этому поводу Юлию Анисимову и Владимира Попова пригласили проехать в ОВД Пресненский для составления протокола. Соратники с митинга отправились Юлию выручать, а прислушивавшиеся к спору прохожие с появлением полиции предпочли ретироваться.
  Из ОВД Юлию отпустили в тот же вечер, и уже сидя за чаем в соседской квартире, она слушала сквозь усталость возмущённую тираду Матрёны Петровны:
  - Попробовал бы он мне сказать, что Славянск - чужое государство. Да попробовал бы мне кто в сорок третьем такое сказать! И как таких земля носит, Юленька, и что ж они, майданщики твои, к нам, к коммунистам, лезут и лезут, шли бы в свой гадюшник митинговать, для них же Ельцин свободу слова сделал!... На следующее мероприятие я с тобой пойду, покажем майданщикам, где раки зимуют.
  У Матрёны болели ноги, и на небольших митингах она уже появлялась редко - отстоять полтора-два часа на ногах ей было тяжело. Будь у неё хоть немного сил - в этом Юлия не сомневалась - она пришла бы сама и задала бы жару оппонентам.
  - Когда следующее мероприятие? - спросила Матрёна.
  - Через неделю, если согласуют, - ответила Юлия.
  Но на следующие выходные митинг 'Путин, введи войска' не согласовали. Впрочем, слабым утешением было то, что не согласовали и митинг 'сторонников Украины', куда собирался неугомонный Попов вместе с остатками 'Левой колонны', изрядно захиревшей без вождя, но по-прежнему гордо считавшей себя левым флангом единой оппозиции, несмотря на то, что даже прежнего фантома единой оппозиции больше не существовало - четырнадцатый год бесповоротно разделил всех на два лагеря, на сторонников и противников Майдана. И хотя для большинства выбор той или иной стороны был очевиден, были и неожиданные случаи - к примеру, внезапностью для многих в Москве стала позиция Олеси Усольцевой, а тем более её отъезд в воюющий Донецк. Вряд ли кто-то из её московских знакомых мог догадываться, почему это случилось на самом деле...
  * * *
  Синие флажки на карте сомкнулись. Все основные дороги контролировались противником. Вопрос стоял перед командующим ребром - оставаться с бойцами на верную смерть, удерживая уже никому не нужный плацдарм, или попытаться пойти на прорыв и успеть за короткую летнюю ночь отвести основные силы, сберечь людей.
  Решение об оставлении города-символа сопротивления не могло прибавить ему популярности, но об этом он сейчас думал меньше всего.
  Командующий прошёлся несколько раз взад-вперёд по кабинету и вернулся к карте, утыканной синими флажками.
  Тяжёлое решение было принято.
  Но прежде, чем собрать штаб, объявить о своём решении и дать час на сборы, Стрелков представил, как он вызовет добровольцев - безусловно, только добровольцев, потому что у этих бойцов шансов почти не будет - которые останутся прикрывать отход основных сил.
  Почему-то ему вспомнился седой немногословный литовец за сорок лет с позывным Латыш - Стрелков, в отличие от рядовых шахтёров, литовцев и латышей не путал - и он подумал, что этот человек первым сделает шаг вперёд из строя.
  Он не ошибся.
  
  Глава девятая
  Вероника всматривалась в иссушенные, обветренные, осунувшиеся лица ополченцев. Но среди них не было её отца. Не было его и в списках убитых и раненых.
  Нигде не было и Ромки Гостюхина, у которого она могла бы спросить про отца.
  Вероника опустилась на ступени и беззвучно заплакала, уткнувшись лицом в камуфляж.
  Но кто-то окликнул её по имени.
  Это был Костик, парень из их класса, уехавший в Славянск с самого начала, ещё в апреле.
  - Вернётся он, вот увидишь, - слышала она слова, и до неё не сразу доходил их смысл, - через несколько дней. У них был приказ продержаться сутки, а потом выходить мелкими группами, понимаешь?
  Она кивнула.
  'Выходить мелкими группами... Выходить мелкими группами...' Что это может означать?
  - Ты не знаешь, Настя в городе?
  -А? Что? Кто?
  - Настя Матвеева в городе или уехала в Россию?
  - В Донецке она, - ответила Вероника.
  Тревога в лице Костика сменилась плохо скрытой радостью.
  - В ополчении?
  - Нет, дома.
  - Спасибо тебе, Вероничка! Не расстраивайся, всё будет хорошо! Вернётся твой батя. Не хорони его раньше времени. Я даже так скажу. Про него в Славянске слух ходил, что заговорённый он, дядя Юра. Неубиваемый. Его ни одна пуля не берёт, Вероничка, честно-честно!
  ...Костик шёл по опустевшему городу к дому, где вырос, где жила Настя. А к восточным окраинам Донецка и дальше на восток тянулись колонны беженцев, женщины, дети, старики, хотя попадались и молодые здоровые мужчины, прятавшие лица от молчаливого презрения окружающих. Со скарбом, с тележками, колясками шли люди к российской границе. Поезда уже не ходили, но через пункты пропуска ещё можно было пройти пешком. Пока ещё было можно. Но на южных рубежах Республики потерявший голову от успехов враг узким фронтом рвался вперёд, нацеливая остриё удара на Мариновку и Изварино, спеша замкнуть кольцо окружения и не заботясь даже о собственных флангах, и стратеги в Киеве и Вашингтоне уже рисовали планы будущего Донецкого котла...
  А через несколько дней в городе стали появляться бойцы, оставленные прикрывать выход из Славянска. По одному, по двое, по трое, усталые, обросшие, измождённые и в грязных бинтах, но живые. И женщины с надеждой искали своих любимых и близких.
  Но среди них тоже не было Юозаса. И Ромки не было...
  - Я забежал попрощаться, - Артём появился как будто ниоткуда, взял её за руку. - Мы уезжаем на бои.
  - Когда?
  - Сейчас.
  Вероника крепко сжала его пальцы.
  Где-то далёким эхом прокатился взрыв снаряда.
  - Киевский принимает, - прокомментировала девушка, - Это далеко. Ты только возвращайся обязательно. С победой возвращайся. Я буду ждать.
  Артём приобнял её за плечи, но она не оттолкнула его, как тогда, во дворе, а сама потянулась губами к его губам.
  - Ты только возвращайся, слышишь, Артём? - выдохнула она почти шёпотом. - У меня, может быть, кроме тебя, никого больше нет в этом мире...
  * * *
  На церемонию поднятия украинского флага над горсоветом согнали несколько сотен жителей Славянска, и они угрюмо жались на площади, на которой всего два месяца назад праздновали День Победы.
  Дэн ловил на себе взгляды этих людей, испуганно-любопытные, они скользили по его форме без знаков отличия, пытаясь определить, кто это и чего от него ожидать.
  На импровизированную трибуну поднялся президент Украины, грузный мужчина в камуфляже, с обвисшими щеками и невыразительным лицом. Бросил короткий взгляд на замершую толпу и начал читать речь в микрофон.
  'Я сейчас убью его', - внезапная мысль молнией пронзила мозг Дэна, и он не успел ещё ужаснуться простоте и ясности этой мысли, а пальцы уже сами незаметно расстегнули кобуру на поясе, и теперь выхватить оружие заняло бы у него доли секунды. Оставалось только принять решение.
  'Я убью его и разрублю разом все узлы'.
  'Ты уверен, что это необходимо?' - спросил его внутренний голос, голос разума. - 'Был Турчинов, теперь этот, не будет его - хозяева поставят следующую куклу. Ничего не изменится, ничего. А Янычара не будет, и не будет глаз и ушей Республики в стане врага'.
  'Какая польза от Янычара, если сегодня-завтра Донецк отрежут от границы и будут добивать ополчение в котле? И добьют? Зачем тогда будет нужна моя жизнь, которая только-только обрела смысл?'
  Внутренний голос молчал.
  'Один выстрел я точно успею сделать', - прикинул Дэн, - 'больше - не знаю, всё будет зависеть от быстроты реакции соседей, а подготовка у них не хуже, чем у меня. Но я и с одного не промахнусь, тут очень близко. Один - в президента, и второй - в висок. Если успею. Только бы успеть'.
  По телу прошёл холодок. Он сделал два глубоких вдоха. Через несколько секунд пальцы коснутся металла, а ещё через два-три мгновения всё будет кончено.
  Зима. Снежки. Варежки.
  'Не делай этого. Ты не трус, Янычар, но не делай этого. Возможно, тебе удастся сделать больше, чем устранить марионетку, которую хозяева дёргают за ниточки. Ведь они больше не дёргают за ниточки тебя'.
  Его ладонь задержалась у открытой кобуры и скользнула вниз вдоль поясницы и бедра.
  Президент дочитал речь и стал спускаться с трибуны, поддерживаемый под руку охранником, под жиденькие аплодисменты чиновников и понурое молчание жителей.
  Стрелять было поздно. Уже не достать.
  Дэн оглянулся вокруг, ища Калныньша, и почему-то его не увидел.
  Воспалённое солнце горело в ярком небе над растерзанным Славянском.
  'Закончился бы уже митинг, что ли, чтобы отойти и покурить'.
  Но как только закончились речи и оркестр заиграл 'Ще не вмерла', к Дэну подбежал посыльный от Марка - молодой веснушчатый западенец - и сообщил, что господин Калныньш желает присутствия господина Хантера при допросе задержанных сепаратистов.
  - Иди, - равнодушно кивнул украинцу Дэн, разминая сигарету кончиками пальцев, - я сейчас буду.
  Взгляд его упал на раскрытую кобуру, и он застегнул её лёгким щелчком.
  'Наверное, я всё-таки ошибся и буду об этом когда-нибудь жалеть. Такой шанс может больше не выпасть...'
  Зима. Снежки. Варежки.
  * * *
  К своему собственному удивлению, убив Келлера, Юозас не испытал облегчения и не избавился от чувства вины, мучившего его с молодости. Что-то пошло не так, как он себе представлял. Раньше ему казалось, что если он это сделает, пассажиры будут отомщены и цепкая хватка совести отпустит его. Но она не отпускала...
  Впрочем, думать о прошлом и копаться в себе сейчас не было ни времени, ни возможности. Если бы он ещё был один, но вместе с ним находился молодой и менее опытный товарищ.
  При свете луны по просёлочной дороге вдоль поля быстро шагали два вооружённых человека.
  Коротки были летние ночи, и слишком быстро спасительная темнота сменялась новой зарёй, заставлявшей Юозаса и Ромку пережидать светлое время суток в высоких подсолнухах.
  Если бы можно было идти днём - они скорее догнали бы своих. Но идти днём было смертельно опасно, и Юозас на правах старшего запретил выбираться из укрытия до наступления сумерек.
  - Двое влюблённых лежали во ржи, - хмыкнул Ромка, когда они остановились на первую днёвку.
  Первые две ночи они шли по смартфону, который служил им и навигатором, и источником новостей с фронта. Так они узнали, что Краматорск тоже сдан вслед за Славянском, и надо пробираться к Константиновке.
  Весть о сдаче Краматорска произвела удручающее впечатление на Ромку. Он больше не шутил, не хихикал, а хмуро шагал вслед за Юозасом. Цель похода, которая только что была близка, отодвинулась ещё на несколько десятков километров. Краматорск пришлось обходить по широкой дуге.
  На третью ночь заряд батареи смартфона иссяк.
  Заканчивались и запасы воды во флягах, но их пополнить было проще в любой колонке, попавшейся по пути среди ночи, для этого не требовалось ни к кому обращаться. Хуже обстояло дело с зарядкой.
  - Притётся идти в село, просить помощи. Хотя пы зарятить телефон, - сказал Юозас.
  Ромка нервно грыз стебелёк травинки.
  - Опасно в село, дядя Юра. А вдруг там укропы? Может, так попробуем, по солнцу?
  - Как ты сепе это предстафляешь? - удивлённо спросил Юозас. - Идти по занятой протифником территории пез нафигатора?
  - На восток, - ответил Ромка, - всё время на восток, рано или поздно выйдем к своим, ну или к российской границе.
  - Рано или позтно мы ф лучшем случае упрёмся в Сеферский Тонец и не смошем ефо преотолеть, а в худшем - получим пулю в лоб, - сердито ответил Юозас. - И не запыфай, что сефотня каштый поец на счету, а ты претлагаешь гулять пез толку ещё неопретелённое фремя. Путем пропираться напрямик.
  Ромка уже и сам понял, что сморозил глупость.
  Риск был велик, но всё же они решили дождаться наступления сумерек и идти к селу, которое виднелось невдалеке, и просить местных жителей зарядить телефон, а потом двигаться дальше в сторону Константиновки.
  ...И всё-таки им не повезло.
  В синих сумерках на краю поля они нарвались на украинцев.
  Собственно, всё произошло случайно. Украинцев было двое, и их двое, и они, как показалось Юозасу, испугались этой встречи гораздо больше.
  - Тафайте разойтёмся, фы нас не фители, мы фас не фители, - крикнул украинцам Юозас, но было поздно.
  У одного из врагов, помоложе, не выдержали нервы, и он выстрелил в Ромку в упор. В следующую секунду оба украинца обратились в бегство.
  Юозас с колена дал длинную очередь вслед убегавшим, так и не узнав, задел он кого-то из них или нет, но больше угроза от них не исходила, по крайней мере, прямо сейчас.
  Он склонился над Ромкой. Тот лежал на краю дороги, и китель его быстро намокал кровью.
  Юозас расстегнул на нём пуговицы, вскрыл единственный индивидуальный пакет и неумело перевязал рану. Получилось неудачно, и бинт тоже быстро пропитался кровью.
  Ромка дышал и был в сознании.
  Юозас приподнял его на руки и оттащил на несколько метров от дороги в подсолнухи. В любой момент могли вернуться украинцы, и вернуться с подкреплением, или появиться какие-нибудь другие. Конечно, они сразу обнаружили бы их по кровавому следу, но так оставалась хоть слабая надежда на надвигающуюся темноту и на то, что специально искать не будут.
  - Ты меня слышишь? - спросил Юозас.
  Ромка кивнул.
  - Теперь у нас совсем нет фариантов. Отин я тепя то наших не тонесу. Пойту в село просить помощи.
  - Там хохлы, - слабо произнёс Ромка, пытаясь приподняться на локтях.
  - Я знаю, но телать нечефо. Леши, не разгофарифай и переги силы.
  - Ты вернёшься, дядя Юра? - спросил он.
  - Ты турак? Ты за кофо меня считаешь? - едва не огрызнулся всегда невозмутимый Юозас. - Конечно, фернусь. Очень скоро. Я в отфете за тфою шизнь, - он на мгновение запнулся, - потом расскашу тепе что-то очень фашное. Когта фернусь.
  - Оставь мне один автомат на всякий случай, дядя Юра.
  Юозас кивнул, положил оружие рядом с раненым, хотя и не был уверен, что тот сумеет им воспользоваться.
  - Ну я пошёл. Шти. Леши тихо и постарайся не заснуть... на всякий случай.
  Он распрямил примятые стебли подсолнухов, с сомнением покачав головой - очень уж неубедительно выглядела маскировка - и налегке, взяв только свой автомат, быстрым шагом, порой переходя на бег, отправился прочь, в сторону домов, где виднелся электрический свет.
  О своей безопасности он уже не заботился. Но вокруг было тихо и пустынно. На западе гасли последние лучи вечерней зари. Золотистый месяц поднялся высоко над подсолнуховым полем.
  Уже приблизившись к окраине села, он услышал весёлую музыку, доносившуюся со стороны центральных улиц. Но это было ещё, видимо, достаточно далеко.
  Только сейчас он почувствовал холод, который заползает под китель и пробирает его до костей. И это не была ночная свежесть - ночь была тёплая. Юозас повёл плечами, словно сбрасывая с себя подлый страх, и сделал ещё один шаг вперёд.
  Он осторожно постучался в крайнюю хату, где виднелся свет. Оттуда долго не отвечали, потом из-за двери раздался женский голос:
  - Кто там?
  - Матушка, откройте, рати всех сфятых, - быстро зашептал Юозас, опускаясь перед дверью на колени.
  Дверь приоткрылась, звякнула цепочка.
  - Чего вас носит в ночи? - спросила старуха. - Нет тут ни денег, ни золота, ни самогона. Сам знаешь, что нет. Иди к своим...
  Женщина принимала его не за того, кем он был. Да и акцент смущал, это понятно...
  Выхватив из кармана кителя засаленную георгиевскую ленточку, он протянул её в щель. Была не была...
  И дверь недоверчиво отворилась.
  - Матушка, помогите, пошалуйста... Мы из Слафянска, фыхотим из окрушения, мой тофарищ ранен и не мошет идти самостоятельно. Он тут рятом. Нам очень нушна помощь...
  Женщина несколько секунд смотрела на стоящего перед ней на коленях вооружённого человека.
  - Пойдём, - сказала она наконец.
  Не выпуская автомата из рук, Юозас последовал за ней.
  * * *
  ...Сколько лет не приходилось Юозасу запрягать лошадь? Пожалуй, с тех пор, как он уехал в Вильнюс из колхоза. А руки помнили навык крестьянского труда.
  Хозяйка наскоро набросала сена на пустую телегу. Теперь он видел, что 'матушка' была помоложе его, ей едва перевалило за сорок лет.
  - Меня зовут Александра, - тихо сказала она, когда они уселись рядом, и повозка медленно двинулась в ночь.
  - Юра, - представился он в ответ.
  Зубы отбивали мелкую чечётку. Кто знает, что могло случиться за краткое время, прошедшее после того, как он оставил Ромку в подсолнухах? Найдут ли они его живым?... Не опоздают ли? И не нашли ли его прежде враги - эту страшную мысль он старался отгонять от себя, но она неизбежно лезла в голову под цоканье копыт.
  - В томе ещё есть кто-нипуть? - спросил он.
  - Никого. Одна живу. Не бойся.
  Юозас жестом показал своей спутнице, где остановить лошадь, соскочил на землю. Все его чувства были предельно напряжены, а руки сжимали оружие - даже если случилось худшее, и в подсолнухах ждёт засада, так просто они его не возьмут...
  Он раздвинул стебли и первое, что увидел, был направленный на него ствол автомата, поблёскивавший при свете луны. Ромка лежал на здоровом боку, опираясь локтём на землю, и целился в сторону дороги.
  - Это я, - тихо сказал Юозас, - я фернулся.
  Силы оставили Ромку, и он упал на спину.
  - Тебя очень долго не было, - проговорил он, когда Юозас поднимал его на руки и нёс к телеге.
  Юозас не знал, сколько его не было, но наверное, прикинул он, не больше двух часов.
  Он уложил товарища на сено, уселся рядом, держа оба автомата на коленях, и Александра тронула вожжи.
  - Там что? - спросил он, кивнув в сторону музыки.
  - У хохлов дискотека с местными шалашовками, - она махнула рукой, - к нам они не полезут. Не должны, по крайней мере.
  Нельзя сказать, чтобы эта информация Юозаса не встревожила, но ему в любом случае ничего не оставалось, как довериться этой женщине.
  - У фас фрач в селе есть?
  - Да ты что, откуда... Фельдшерица есть, Марья Дмитриевна.
  - Ей тоферять мошно?
  Александра вздохнула.
  - Юра, ну откуда я знаю, кому можно доверять, кому нет? Мы всю жизнь прожили в одном селе и никогда не думали, что будет война и так встанет вопрос... А вот видишь, пошли девки с хохлами плясать... - она хотела ещё что-то сказать о наболевшем, но продолжать не стала, - Марье Дмитриевне, думаю, можно доверять. Если уж ей нельзя, то кому тогда можно. Я тебя с твоим другом-то впервые вижу... Может, ты сам из СБУ?
  Юозас внутренне напрягся.
  - Да шучу, шучу. Думаешь, пушек твоих испугалась? У нас по всему селу хохлы с пушками шастают, насмотрелась уже. И на наших тоже, те ещё разгильдяи... Был бы ты из СБУ - ты бы своего раненого повёз к хохлам официально, а не ко мне в хату. правильно я рассуждаю?
  Он кивнул.
  - Ну вот и приехали, слезай. Сейчас я другу твоему постелю постель, положишь его на диван, а я побежала за Марьей Дмитриевной. Если она дома и всё в порядке, будем через полчасика, может, через сорок минут.
  - Мошет на лошати пыстрее? - спросил Юозас, укладывая Ромку на постель в комнате.
  - Может, и быстрее, а пешком да огородами незаметнее. Не болтай много, и не трусь, раз уже ко мне пришёл, - оставив ополченцев в доме, Александра хлопнула дверью, быстро спустилась по ступеням, и вскоре её лёгкие шаги затихли за окном.
  Пройдясь по комнатам и убедившись, что в доме действительно никого нет, Юозас поднялся по лестнице на чердак и лёг с автоматом у окошка, откуда просматривалась дорога, насколько это было возможно в ночи. Ему очень хотелось доверять хозяйке, но где-то совсем в глубине души продолжала свербить подлая вероятность, что сейчас она приведёт украинцев.
  
  Глава десятая
  Крик потревоженной ночной птицы раздался где-то совсем близко, заставив Юозаса вздрогнуть. Нет, он не спал, конечно, он внимательно следил за обстановкой. На первом этаже лежал раненый Ромка Сибиряк, и его жизнь целиком и полностью зависела от него, Юозаса.
  Музыка продолжала доноситься, хохлы веселились, и это вселяло надежду - узнай они, что в селе находятся ополченцы с оружием, вряд ли они были бы столь же беспечны.
  Две тёмные тени легли на угол дома. Юозас затаил дыхание и через несколько секунд с облегчением увидел две женские фигуры, в одной из которых узнал Александру, а вторая была, судя по походке, постарше.
  Хозяйка не обманула.
  Юозас спустился вниз и оказался у Ромкиной постели на несколько мгновений раньше женщин.
  - Как вы тут? - спросила Александра, включая свет и задёргивая шторы.
  Только теперь Юозас смог как следует рассмотреть её, её фигуру, лицо, руки, слегка вьющиеся густые волосы, ниспадающие на широкие крестьянские плечи.
  - Что уставился? Помогай давай. И игрушку свою положи, - кивнула она на автомат.
  В комнате остро запахло лекарствами. Марья Дмитриевна молча обрабатывала рану и так же сосредоточенно накладывала повязку, коротко командуя Юозасу, как повернуть Ромку.
  Наконец она поднялась от кровати и сказала, как будто уронила пудовую гирю:
  - Его в больницу надо, в Краматорск. В домашних условиях никак...
  - Не надо меня в Краматорск, там хохлы, - подал голос Ромка, терпеливо молчавший во время перевязки.
  - Сама знаю лучше тебя, что не надо, - вздохнула Марья Дмитриевна. - СБУ рыщет по всем больницам, ищет таких, как ты. Даже к нам в сельский фельдшерский пункт приходили. Только деваться-то куда... Может быть, переоденем и как местного жителя? У него прописка какая?
  - Из Нофосипирска он, - покачал головой Юозас, - русский топрофолец. Российский паспорт.
  Повисла пауза, прерываемая только сиплым дыханием раненого.
  - Ты сам откуда? - спросила фельдшерица, как будто это имело значение.
  - Я из Тонецка, - ответил он, - паспорт украинский.
  - Сможешь выдать себя за местного? - обратилась к Ромке Марья Дмитриевна.
  - Это будет только хуже, - ответила за него Александра, - если даже совсем без документов... Всё равно вскроется и только хуже будет.
  - Тафайте так стелаем, - сказал наконец Юозас, - я сейчас уйту, а фы ефо в польницу. Рома, когта притут из СПУ, мошешь гофорить мою фамилию и всё как есть, тогта они не тронут, не толшны, тфоя затача - фышить...
  - Дядя Юра! - возмутился Ромка, - а как же другие ребята, из Славянска, которые ушли группами? Думаешь, про них в СБУ не спросят? Я, может, и лох по жизни, но русский человек всё-таки и не крыса. Дай мне хоть сдохнуть по-человечески, среди своих... - он не договорил и упал без сил на подушки.
  Марья Дмитриевна отозвала Юозаса в сторону.
  - У него мать есть? - спросила она, кивнув в сторону Ромки.
  - Нет, - покачал головой ополченец, - Никофо нет. Он из теттома.
  - Тогда сам решай, - вздохнула фельдшерица, - только не жилец он без врачей... Да только в Краматорск - прямо в руки СБУ, в украинскую тюрьму, и там он тоже не жилец, замучают ведь... Да ещё с русским паспортом... В общем, решай сам. Не знаю уж, где Шура вас подобрала, да и не моё это дело, а если решишься - лошадь у неё есть...
  - Я знаю, - кивнул Юозас и, помолчав, добавил, - нам пы то Константиновки топраться как-нипуть...
  - Ты новости не видел? - в своей грубоватой манере спросила стоявшая за его спиной Александра. - Вчера наши оставили Дружковку и Константиновку. 'Русская весна' подтверждает. Драпают, аж пятки сверкают. Тебя только не хватает. Так что там тоже хохлы.
  Юозас опустил глаза. За последние несколько часов он совершенно забыл, что в мире существует Интернет, и новости узнаются двумя нажатиями клавиш. Как забыл и о необходимости зарядить телефон.
  - А Донецк как же? - спросила Марья Дмитриевна.
  - Тонецк не статим, - машинально ответил Юозас, - я уферен.
  Хотя после таких вестей уверен он не мог быть ни в чём.
  - Ладно, пойду я, - сказала наконец Марья Дмитриевна, - загляну к вам вечерком. А то светает уже скоро, Шура.
  - Светает, - кивнула Александра, глядя на часы, - третий час, скоро скотину выгонять. Пойдёмте, провожу Вас. А ты оставайся со своим товарищем, - бросила она Юозасу и погасила свет.
  За стеной мерно жужжала стиральная машина с окровавленным бельём. Юозас сидел у постели друга, обхватив руками колени, и ничего не мог поделать.
  - Дядя Юра, - слабо позвал его Ромка. - Я выживу, я должен, я везучий. Ты меня только не оставляй одного и без оружия, а так я выживу, я уже выжил один раз, - он откинул одеяло, и тёмный шрам отчётливо проступил на бледном теле, - у меня был ожог сорок процентов поверхности, с таким не выживают, а я живучий, правда, дядя Юра? Не оставишь?
  - Не остафлю, - ответил Юозас, глотая вставший в горле комок - сегодня Ромке позволительно говорить даже об этом...
  - Дядя Юра, а если хохлы?... - на большее количество слов у него не хватило сил.
  - Тогта я путу стрелять, - отрешённо-спокойно ответил Юозас, касаясь надёжного блестящего металла двух автоматов. - Спи тафай.
  Настало утро, поднялась Александра и пошла в коровник, а он всё сидел возле Ромки, уснувшего тяжёлым тревожным сном, и слушал его дыхание.
  Потом она вернулась - он слышал её чавкающие шаги в резиновых сапогах - и поманила его жестом из комнаты на кухню.
  - Свежее молоко принесла вот, - сказала она, растерянно улыбаясь, и голос её звучал чем-то совершенно нереальным, из какого-то другого мира, где не было крови и смерти, а была красивая женщина с только что надоенным молоком.
  * * *
  Стояла самая середина лета, и ароматные плоды абрикосов осыпались над Славянском точно так же, как над Днепропетровском, куда Калныньшу предстояла двухдневная командировка.
  Там ждал его непосредственный начальник - мистер Дункан, личные встречи с которым происходили нечасто, чаще приходилось общаться по электронным средствам связи.
  Однако на этот раз им пришлось встретиться в мрачном и сером для постороннего зрителя здании областного СБУ.
  Марк сидел за широким деревянным столом, между своим начальником и хозяином кабинета. Впрочем, здесь все были в штатском, и разве что по возрасту можно было определить старшинство.
  Перед ними стоял испуганный молодой человек лет двадцати пяти-тридцати, в форме гражданской авиации, и нервно мял в руках фуражку.
  - Меня вызывали, - проговорил он, - я явился...
  - Ваша фамилия? - казённым тоном спросил его сидевший в центре капитан СБУ.
  - К-костюченков, - запинаясь, ответил парень, и жёлтые глаза Калныньша следили за тем, как его пальцы перебирали материал фуражки.
  - Национальность?
  - Украинец.
  - Профессия?
  - Авиадиспетчер.
  - Вы дежурите семнадцатого числа?
  - Д-да, конечно, - с готовностью подтвердил парень. Всё-таки он сильно трусил, отметил Калныньш про себя.
  - Мы Вас пригласили сегодня, чтобы взять подписку о неразглашении. Прошу Вас присесть и расписаться. В течение Вашего дежурства на Вашем рабочем месте будет присутствовать наш сотрудник, о чём мы Вас предупреждаем. Ваша задача - исполнять его инструкции...
  - Я-то конечно, - мялся парень в лётной форме, - вот только начальство...
  - Это наши заботы, Костюченков, - оборвал его капитан СБУ, - с Вашим начальством мы всё решили. Вас это не должно беспокоить. Вам всё ясно или есть вопросы?
  - Н-нет, - помотал он головой, - всё, мне можно идти?
  - Минутку, Костюченков. У Вас дети есть?
  Вопрос был задан таким тоном, что даже Калныньш подался вперёд.
  - Есть, трое, - Костюченков быстро захлопал ресницами, - да я всё сделаю, как скажете, пан...
  - Если всё сделаете правильно и будете держать язык за зубами - получите премию в размере пяти окладов. Купите детям конфет, - приглушённо говорил украинский офицер, - ну а будут глупости - сами понимаете... Я думаю, не нужно объяснять уровень серьёзности нашей организации. Надеюсь, вам хватит благоразумия, а то ж не хочется троих детей сиротами оставлять, не так ли?
  Костюченков кивал, как китайский болванчик, но Калныньш видел опытным взглядом, как его трясло от страха.
  - Идите, - милостиво позволил офицер СБУ - и не дай бог...
  - Почему выбрали именно его? - тихо спросил Калныньш, когда Костюченков покинул кабинет. - Есть же разные смены...
  - Будете смеяться, - ответил начальник. - Из-за трусости. Этот единственный из всех смен этой весной не ходил на митинги.
  - Почему? Не сочувствует сепаратистам?
  - Марк, дорогой Вы мой! Вы полгода в этой стране, и такие вопросы задаёте! Сепаратистам тут сочувствуют абсолютно все. Вопрос только в смелости выступить - ну, или в её отсутствии, с чем мы имеем дело в данном случае. Трое маленьких детей, жена в декрете, отчаянно держится за своё место. Вот и всё.
  Глаз Калныньша искал на столе что-то привычное и не находил.
  - Где у вас пепельница? - спросил он у хозяина кабинета.
  - Мы же европейская держава! - напыщенно, с чувством оскорблённой гордости ответил офицер СБУ. - у нас не курят в государственных учреждениях!
  - Пойдёмте, Марк, покурим, заодно есть разговор, - начальник доверительно взял его под локоть.
  - Мы провели анализ, Марк, - неторопливо говорил Дункан, когда они вышли в коридор, - по всем раскладам выходит, что из вашего штаба уходит информация к сепаратистам. Ни на чём пока не настаиваю, но подумайте, прикиньте... И обязательно проверьте все местные кадры.
  - Местные кадры, - глухо повторил Калныньш, - это всегда больной вопрос...
  - Безусловно, но здесь особенно. Не забывайте, мы имеем дело с русскими, даже если называем их украинцами, даже если они сами себя называют украинцами - они не перестают быть русскими... Единственное оружие против них - сила и страх, и никогда нельзя им доверять, даже тем, кто служит нам якобы из благих побуждений - они, чёрт их побери, русские, и никогда не знаешь, что взбредёт им в голову...
  - Уж не намекаете ли Вы на моё иммигрантское происхождение? - усмехнулся Калныньш.
  - Помилуйте, Марк, я ни в коем случае не хотел Вас задеть. Я говорю именно о здешних русских, у эмигрантов этого нет или намного меньше.
  - Так что же Вы предлагаете? - спросил Калныньш. - Я не думаю, что на данном этапе возможно отказаться от местных кадров...
  - Это вообще невозможно, - тяжело вздохнул начальник, - приходится работать с тем, что есть... Но ты же понимаешь, Марк, что к нам идёт отребье, как в профессиональном плане, так и в моральном, отбросы идут, что уж тут говорить... Я двадцать лет работаю по Украине. Здесь вырастили целое поколение по нашим методичкам - и где оно? Эта молодая поросль сейчас держит фронт от Лисичанска до Саур-Могилы, - Дункан прочертил ладонью в воздухе дугу с характерным Лисичанским выступом, - не будем же мы себя обманывать, повторяя сказки нашей пропаганды про регулярную армию. Русские, что с них взять... И здесь, в городе... Нет, митингов тут больше нет, их, слава богу, задавили. Но есть дома и шторы. И за каждой скрывается сепаратист. Тут стали зашторивать окна гораздо больше, чем до войны. Да, их держит страх, но нас они ненавидят, Марк - я чувствую эту ненависть, её источают стены. Вы понимаете, о чём я говорю?
  - Вполне, - кивнул Калныньш, - со своей стороны могу Вам только предложить приехать в Славянск, там сейчас уже безопасно, и посмотреть на пленных. Увидите, что такое настоящая ненависть.
  - Впрочем, я сейчас не об этом, Марк, - вернулся к разговору начальник, - я не на жизнь жалуюсь и не на местное население, я говорю об утечке информации и говорю серьёзно - проверьте максимально тщательно всех русских, с кем приходится иметь дело... И ещё. Через неделю у Вас ожидается комиссия из ОБСЕ. Подготовьтесь.
  Марк поморщился.
  - Что нужно этим дармоедам?
  - Всё как обычно. Отчёт о соблюдении прав человека и прочая дребедень. Однако господа из ОБСЕ были столь любезны, что предупредили нас о своём визите за неделю. Этого времени Вам должно хватить, чтобы убрать в надёжное место всех заключённых, которые не оформлены согласно украинскому законодательству, и продемонстрировать уважаемой комиссии, что Ваши подвалы используются исключительно для хранения уборочного инвентаря.
  - Можете не беспокоиться, - ответил Марк Калныньш.
  * * *
  К вечеру Ромке стало хуже. Он терял сознание, метался в бреду по подушкам и повторял одну фразу:
  - Рома, мы поедем на курорт, в город Адлер, профком на работе дал нам путёвку.
  Пришла Марья Дмитриевна, сделала ему какой-то укол, и он притих. Женщины какое-то время переговаривались на кухне, потом фельдшерица ушла, и в доме снова остались трое.
  В таком напряжении прошли ещё сутки.
  Днём Ромка пришёл в сознание и сразу стал шарить руками по одеялу в поисках оружия и только убедившись, что оружие на месте и Юозас рядом, успокоился.
  Хозяйка подоткнула ему одеяло.
  - Ты всю ночь нёс бред про профком и курорт, - сказала она, - Юра вон вторые сутки глаз не сомкнул.
  - Это не бред, - ответил Ромка, - это единственная фраза отца, которую я запомнил из детства, когда жил с родителями, до катастрофы. Потом, в детдоме, когда я не выговаривал букву 'р', тренировался, повторял эту фразу...
  Ему уже было трудно говорить.
  - Рома, может, всё-таки в Краматорск? Может, придумаем что-нибудь?
  - Не надо... пожалуйста... не надо... к хохлам, - он с усилием вонзал ногти в простыню.
  Снова наступили сумерки, и гнетущая тишина висела в комнате. Юозас в полудрёме сидел на полу, держа автомат на коленях. Александра на кухне хлопотала по хозяйству. Какие-то звуки долетали снаружи, но это было далеко и их не касалось.
  - Дядя Юра, - слабым голосом позвал Ромка.
  Юозас обернулся к нему.
  - Дядя Юра, похоже, что всё, что помираю я, слышишь?
  - Не смей, Рома, не смей, ты толшен фышить! Ты... то есть я не имею прафа, чтопы ты умирал, понимаешь? Потому что... Я тепе сейчас скашу... ты слышишь меня?
  Ромка едва заметно кивнул.
  - Потому что я уше отин раз чуть не упил тепя отнашты, а ты фышил. Потому что это я упил тфоих ротителей, слышишь, - Юозас надеялся, что сильное потрясение заставит Ромку встряхнуться и прийти в себя, и прибег к последнему средству, - потому что это я фзорфал тфа поезта на перегоне тогта, ф фосемьтесят тефятом, это не пыл несчастный случай...
  Юозас схватил Ромку за руку. Но пульс не прощупывался.
  Тогда он поднёс к его губам экран мобильного телефона в надежде уловить хотя бы слабое дыхание. Но стекло оставалось совершенно чистым, и на Юозаса смотрели остановившиеся глаза, в которых застыло удивление.
  Ромка Сибиряк был мёртв.
  * * *
  Его тело показалось Юозасу очень лёгким, намного легче, чем тогда, когда он укладывал на ту же повозку живого Ромку пару дней назад.
  Ночь сгустилась над селом, ветер гнал по небу рваные облака, и даже звёзд почти не было видно. И снова цокали копыта по просёлочной дороге - Александра направила лошадь кружным путём, в объезд жилых домов.
  Темно и пустынно было в этот поздний час на сельском кладбище. Александра в высоких резиновых сапогах шла впереди сначала по утоптанной дорожке, потом проваливаясь в грязь.
  - Здесь давай, - сказала она наконец.
  Юозас молча рыл могилу, с силой налегая на лопату. Первые крупные капли дождя падали на листья деревьев, и ветер шумел в тяжёлых ветвях...
  Засыпав тело землёй, он достал нож и вырезал звезду на стволе дерева, чтобы отметить место.
  - Как его звали? - спросила Александра, когда они шли к калитке. - Когда вернутся наши, я хоть памятник поставлю.
  - Гостюхин Роман Алексеефич, - ответил Юозас, - позыфной Сипиряк. Фосемьтесят шестофо гота.
  Дождь хлестал всё сильнее, и под копытами хлюпала дорожная грязь. Одной рукой Александра управляла лошадью, а во второй руке держала мозолистую ладонь Юозаса, перебирая его пальцы.
  - Спасипо, что приютила, - сказал он наконец, - пойту я тальше, до рассфета есть ещё фремя.
  - Куда ты пойдёшь по такой погоде, - отвечала Александра, прислонившись головой к небритой щеке ополченца, - да и до рассвета часа три осталось, не больше. Отдыхай уже. Завтра пойдёшь, как стемнеет, довезу тебя до дороги на Константиновку.
  ...Юозас пил самогон, как воду, почти не пьянея. Они сидели во второй комнате, там же сушились вещи, и та комната, где ещё утром лежал Ромка, была заперта на ключ.
  Александра расторопно разливала мутную жидкость по стаканам из обёрнутой тканью бутыли.
  - Ты уж, Юра, на меня не обижайся, ладно? Я понимаю, что у тебя семья в Донецке, жена, наверное, но ты сегодня на войне, а на войне всё бывает, война всё спишет, как говорят. Это всё будет завтра, не сегодня, а сегодня ты на войне...
  Её тихий голос, её мягкие руки успокаивали, заставляли отступить чувство вины, хотя в чём, если разобраться, был он виноват и какая у него была альтернатива - отправить товарища на расправу хохлам? Его подлинная, неизбывная вина, его судьба тянулась за ним с восемьдесят девятого, то настигая, то делая вид, что забыла о нём - и сегодня он впервые попытался поделиться этим грузом, но не помогло, да и могло ли помочь...
  Он опрокинул стакан, залпом выпив его содержимое до дна.
  Ничего больше не было. Был только маленький домик в селе во вражеском тылу, под донбасскими звёздами, кое-где просвечивающими сквозь дождевые тучи, и степь, и он один с двумя автоматами. И никто не знал, что с ними будет завтра. И Александра стелила постель на двоих.
  
  Глава одиннадцатая
  Коротки июльские ночи, и рассвет быстро поднимался над селом, и солнечные лучи пробивались сквозь плотно зашторенные окна, за которыми скрывала своего гостя от любопытных деревенских взглядов Александра.
  Она встала, как всегда, с рассветом, даже после бессонной ночи, тихо накинула одежду, чтобы не разбудить спящего Юозаса, и пошла к скотине. Потом так же бесшумно вернулась, собрала в охапку его форму и понесла в стиральную машинку...
  Он проснулся не от шагов, а от того, что под рукой не было привычного оружия.
  Юозас открыл глаза и откинул с груди одеяло.
  - А ну ни с места, миленький, - скомандовала Александра. В руках она держала Ромкин автомат. - А теперь рассказывай, красавчик, кто ты есть и откуда и зачем выдаёшь себя за ополченца. Пока я в СБУ не позвонила.
  - Что случилось? - не понял резкой перемены Юозас.
  - Кто ты есть? - повторила она. - Бандит? Или?
  - Шульга Юозас Станислафасофич. Ополченец из Тонецка. Что тепя ещё интересует? - отвечал он нарочито спокойно, заложив руки за голову.
  - Знаю, паспорт видела. Только кроме паспорта, у тебя по всем внутренним карманам распиханы пачки долларов и евро. Откуда они у тебя и зачем?
  - Ах фот ты о чём... Эти теньги принатлешат Тонецкой Наротной Респуплике. Польше я ничефо не скашу ни тепе, ни СПУ, - так же спокойно, даже устало ответил Юозас.
  И это его равнодушие убедило её гораздо сильнее, чем любые его слова. Выронив автомат на ковёр, она упала на колени, обняла его и расплакалась.
  - Юра!... Юрочка!... Прости меня, дуру, я бог знает что подумала... Боже ж мой, миленький, я ж тебя чуть было не застрелила...
  - Не застрелила пы, - так же невозмутимо ответил Юозас, - ты не сняла автомат с претохранителя.
  * * *
  И снова цокали копыта по ночной просёлочной дороге, и ущербная луна освещала путь в сторону уже захваченной хохлами Константиновки, и две державшиеся за руки тени - мужская и женская - ложились за телегой на подсолнуховое поле. Рядом с мужчиной на покачивающейся повозке лежали два автомата.
  Сначала ехали молча. Первой заговорила Александра.
  - Скажи всё-таки, кто у тебя в Донецке? Семья? Ты вчера ночью назвал меня Ксюшей. Это кто? Жена?
  - Алексантра, сокращённо Ксюша, - неумело соврал Юозас.
  - Ну скажи, что тебе... - она сжала его пальцы.
  - Нет шены, - тихо ответил Юозас, - погипла тфа месяца назад при артобстреле. Отин я. Только точка, тфадцать лет.
  - Извини, пожалуйста, Юра, я не хотела...
  Тревожно захрапела лошадь, прежде людей почуявшая запах свежей гари.
  - Мы почти приехали, - сказала Александра, замедляя движение.
  - Что это? - спросил Юозас.
  - Сгоревшее поле. Его выжгли хохлы, когда наши отступали этой дорогой. Если... если ты не опасаешься, пройдёшь его насквозь, тут пара километров, не больше, и выйдешь почти к Константиновке. Так ближе всего, если пойдёшь к Донецку.
  - Шура, - позвал он её.
  - Да?
  - Пойтём со мной? К нашим? В Тонецк?
  - Юра, ну куда же я пойду? У меня же хозяйство, скотина, на кого же я всё брошу... - она теребила рукав его свежевыстиранного камуфляжа.
  - Хочешь, я остафлю тепе отин автомат? На всякий случай?
  - Юра, лучше не надо. Я всё равно не смогу им воспользоваться. Если даже придут хохлы, даже СБУ приедет - так я простая деревенская баба, мирное население, что с меня возьмёшь. А если найдут оружие, будет хуже. Так что лучше не надо. Ты лучше возвращайся, ладно?
  - Шиф путу - фернусь, - пообещал Юозас.
  - И в Интернете меня найди. Я в 'Одноклассниках' Шура Морозова, город Краматорск. Фотография моя. Легко найдёшь.
  - Меня нет в социальных сетях, - ответил Юозас, - но я найту опязательно.
  - Тпру, - затормозила лошадь Александра.
  Жуткое зрелище представляло выжженное хлебное поле, если бы Юозас был ещё способен чему-то ужаснуться. Чёрные, почти созревшие колосья лежали у его ног, бессильно рассыпаясь в пепел...
  - Как ше в этом селе люти шить путут? - спросил он. - Зимой как ше? Совсем без урошая?
  Александра пожала плечами.
  - Почём знаю... До зимы дожить ещё надо. Может, в город подадутся. В городе-то хлеб должен быть. Россия не бросит... Ладно, давай прощаться, миленький, - она приникла к нему. - Удачи тебе и возвращайся живым. Буду ждать. Очень ждать буду.
  Короткий поцелуй застыл на губах. Александра поднялась на телегу и решительно взялась за повод.
  Юозас некоторое время стоял неподвижно, слушая, как затихает цоканье копыт. Когда звуки стихли, он отпил самогона из фляги, данной на дорогу Александрой, и пошёл вперёд. Тошнотворно пахло гарью, и шаги ополченца отдавались странными звуками, средними между треском и хрустом. Никаких больше звуков не издавало мёртвое поле, только человек, упрямо стиснув зубы и крепко держась за оружие, шагал сквозь почерневшую пустоту.
  Он не знал, сколько прошло времени, когда он выбрался на дорогу, и вдали на горизонте показались огни Константиновки, а на востоке заалел рассвет. Следовало искать место для днёвки, чтобы дождаться темноты в лесополосе или в подсолнухах, а вечером продолжить путь, обходя город стороной.
  Через две ночи на третью Юозас благополучно перешёл линию фронта и к рассвету вышел на конечную остановку пригородного автобуса.
  Автобусы, как ни странно, ходили, присутствие в салоне обросшего человека с двумя автоматами уже никого не смущало, и даже денег за проезд кондуктор с Юозаса не взяла.
  Он молча смотрел в окно на возмужавший за два месяца город.
  Донецк готовился к городским боям. То там, то здесь щетинились уличные баррикады. На перекрёстке, где автобус остановился на светофоре, пожилой мужик, по виду отставной военный, командовал мальчишками-старшеклассниками, перетаскивавшими мешки с песком.
  В его доме многие окна уже были заклеены крест-накрест широким скотчем. В квартире никого не было, на мебели лежал слой пыли - Вероника нечасто появлялась дома.
  Юозас решил умыться и отдохнуть несколько часов, а потом идти в штаб и доложить о своём прибытии из Славянска.
  Но взгляд его упал на запылённый компьютер.
  Он нажал кнопку включения, и системный блок зажужжал - электричество в районе работало. Медленно, следуя инструкции, он зарегистрировался и нашёл в социальной сети Александру Морозову. Написал ей короткое сообщение о том, что жив и добрался до Донецка.
  На экране высвечивалась надпись, что пользователь был в сети три дня назад.
  Потому что СБУ приехала за Александрой на следующее утро после ухода Юозаса из села и увезла её в Краматорск.
  ...А в Донецк всё ещё возвращались окруженцы из Славянска, усталые и обросшие, но сохранившие оружие, и ещё до двадцать седьмого июля выходили на нашу сторону те, кого уже отчаялись ждать родные и товарищи.
  * * *
  Калныньш был пьян. Вчера выдался тяжёлый день, и сегодня он чувствовал необходимость расслабиться по полной.
  Почти каждый день Калныньш должен был заниматься пленными - их было слишком много, и в его задачу входило отбирать тех, кто представлял более серьёзный интерес здесь и сейчас, а остальных отсылать в Харьков, дальше от фронта.
  Сталкиваясь с такой концентрацией ненависти и упрямства, начинал чувствовать усталость даже ко всему привычный Калныньш.
  Вчера ему пришлось допрашивать пособницу террористов. Некая Морозова Александра Никитична, 1973 года рождения, укрывала в своём доме вооружённых сепаратистов на пути из Славянска в Донецк. Предоставляла еду и кров. Перевалочный пункт сдали СБУ свои же сознательные, проукраински настроенные односельчане. Наверняка работала за деньги, хотя сама на допросе это отрицала, но Калныньш ей, конечно, не поверил.
  - Ты можешь себе представить? - спросил он Дэна по-английски, - чтобы, допустим, твоя мать пускала в дом, кормила и отогревала чужих людей? По собственному желанию и бесплатно?
  Нет, в отношении миссис Хантер он, конечно, такое представить не мог. А в отношении родной матери? Что он о ней знал, кроме того, что она русская и, наверное, её фамилия Белякова? Ничего...
  - Сколько их было? Куда ты их отправила? С кем ты связана в Донецке? - Калныньш бил её по лицу, а она только вздрагивала и даже не пыталась закрываться руками, - Всё равно ведь скажешь, тварь сепаратистская!
  Дэн молча затягивался сигаретой.
  Когда её уводили, она бросила презрительный, полный ненависти взгляд даже не на Калныньша - а на него, Дэна. И отвернулась, протянула руки, чтобы на них защёлкнули наручники, и пошла вперёд за конвоиром.
  С утра, это было несколько часов назад, сепаратистку отправили в харьковское СБУ.
  А сегодня Калныньш был пьян, и его, видимо, охватило странное желание поделиться с кем-то близким тем, чем делиться было нельзя.
  Для откровенного разговора под руку подвернулся Дэн - человек, которого Марк знал с детства и поэтому доверял по максимуму, насколько для прожжённого шпиона Калныньша это было возможно. Так что с ним, пожалуй, можно было и пооткровенничать.
  - Я думаю, скоро это всё закончится, мой мальчик, - с усмешкой сказал ему Марк, наполняя стакан.
  - Почему ты так уверен? - Дэн засомневался. - Мы, конечно, освободили Славянск, но это ещё не весь Донбасс, мне кажется, повозиться ещё придётся, и немало.
  - Ты не знаешь, - тихо ответил Калныньш, - в ближайшее время может произойти что-то интересное, что в корне изменит мнение мирового сообщества об этой войне. После этого русским уже не удастся помогать ватникам в открытую. И, - он сделал характерный жест руками, - под нажимом общественного мнения им придётся перекрыть границу, а тех, кто останется по эту сторону, мы быстренько прижмём к ногтю.
  Молодой Хантер покачал головой.
  - Даже не представляю, что такого могло бы произойти.
  - А ты представь, - жёлтые глаза Калныньша блеснули, - например, если ватники собьют гражданский самолёт? Международный рейс? Каково, а?
  - Нереально, - возразил Дэн. - Во-первых, они летают на большой высоте, у ватников нет таких средств ПВО. Во-вторых, с недавних пор все гражданские рейсы облетают зону боевых действий. Любой диспетчер...
  - Ну ты как маленький, честное слово, - Калныньшу становилось смешно. - Диспетчер! Какой к чёрту диспетчер, если самолёт полетит с запада на восток, через территорию Украины? Диспетчер скажет пилоту то, что скажем ему мы, ну то есть не мы, конечно, а СБУ, но какая разница, и всё сделает диспетчер как миленький, если жить хочет в своём Днепропетровске, и молчать будет как миленький, сомневаешься? А остальное - дело техники...
  - То есть ты хочешь сознательно сбить пассажирский самолёт? - на всякий случай уточнил Дэн.
  - Не я хочу, а это случится в самое ближайшее время, увидишь. Рейс будет то ли китайский, то ли малайский, не помню, да чего их жалеть, обезьян узкоглазых...
  Калныньш махнул рукой и рассмеялся пьяным смехом.
  Холодок прошёл по спине Дэна. Сбить пассажирский самолёт - это означало сотни жертв, и сомнений в правдивости его слов, как и в том, что Калныньш на такое способен, у парня не оставалось.
  - Хорошо, Марк, - сказал он, - давай подождём, если ты не хвастаешься и это не дезинформация, я первый тебя поздравлю. Обязательно.
  ...Едва отвязавшись от Калныньша, он пытался осмыслить информацию, но толковые мысли в голову не шли. 'Самое ближайшее время' - это когда? Через неделю, через сутки, через час?
  Навстречу попался Джастин, ровесник, однокашник и сослуживец Дэна.
  - Привет! - весело крикнул он, - ты чего такой мрачный? Как насчёт зайти в кабак развеяться?
  - Я занят, - ответил Дэн, - извини, у меня задание.
  ...Никого из тех, с кем он мог бы связаться в Донецке, не оказалось в сети, и когда они выйдут в сеть, было неясно - в сложившейся обстановке это могло происходить не каждый день.
  Дэн вышел из Интернет-кафе на пустынную улицу Славянска. В небесах горело полуденное солнце, и густая июльская зелень бушевала вдоль выщербленных пулями тротуаров.
  Ни одного прохожего.
  Через несколько минут Дэн высмотрел мальчишку лет двенадцати, который боязливо косился на человека в камуфляже. Увидев, что тот его заметил, порскнул во двор, но Дэн в два прыжка догнал его.
  - Дай позвонить, пожалуйста, - попросил Дэн, - на минутку, очень нужно...
  Испуганный мальчик быстрым движением сунул ему телефон и скрылся в подъезде.
  - Да стой же ты, я сейчас верну...
  Он набрал мобильный номер Советника, который тот давал ему на самый крайний случай - случай был именно таким, и Дэн готов был говорить открытым текстом.
  Но абонент был временно недоступен.
  В Донецке не было электричества, и Советник не смог зарядить свой телефон.
  Недоступен был и номер Матвеева, находившегося на боевых позициях в районе Саур-Могилы.
  Дэн удалил набранные номера из списка, оставил телефон мальчика на скамейке и отошёл в сторону.
  Он положил руку на пистолет. Знакомое оружие приятно холодило ладонь, это ощущение вселяло уверенность в принятом решении и в самом себе.
  Дэн вспомнил вчерашнюю сепаратистку, которой не смог и даже не попытался помочь. Чтобы сохранить себя на своём месте. Зачем? Какая польза теперь?
  Перед ним вдруг возникло ухмыляющееся желтоглазое лицо Калныньша, он почувствовал острое желание вернуться, подняться по лестнице, распахнуть дверь и всадить в эту поганую ухмылку всю обойму. Одним махом поставить жирную точку в кровавой карьере шпиона и убийцы Калныньша.
  Однако разум возобладал. 'Спокойно, Иван', - сказал он себе, - 'Ты этим никому не поможешь, не спасёшь пассажиров, а только раньше времени поднимешь тревогу и не успеешь уйти. А на место Марка придёт другой такой же... Для тебя лично вполне хватит того, что ты больше никогда в жизни не увидишь эту отвратительную рожу'.
  Да, Дэна Хантера больше не было, уйти и предупредить ополченцев о готовящейся провокации должен был Иван Викторович Беляков. Янычар.
  У которого уже не оставалось времени на раздумья.
  Оставалось время только сделать шаг навстречу Судьбе.
  Он сел в машину, руки твёрдо сжали руль, и навигатор вычертил направление на юго-восток, к линии фронта.
  Зима. Снежки. Варежки.
  * * *
  - Ну здравствуй, дорогой товарищ Янычар, рад познакомиться лично, - Советник протягивал ему руку. - Не скрою, я бы предпочёл, чтобы ты продолжал выполнять свою работу там, где ты её выполнял. Но это твоё решение, и оно продиктовано исключительными обстоятельствами, и я его принимаю.
  - Потом про меня, - перебил Иван. - сначала про самолёт. Его могут сбить с минуты на минуту, как я Вам рассказал. Я достаточно хорошо знаю Марка Калныньша, это страшный человек, кадровый сотрудник ЦРУ, и это не шутка.
  - Конечно, - кивнул Советник, - жди меня здесь, в кабинете. Я должен лично поговорить с командующим насчёт самолёта. Потом обсудим остальные вопросы, Янычар.
  Его не было долго, больше часа, и всё это время Иван курил, стряхивал пепел и смотрел в окно на прифронтовой Донецк, на перекрещенные скотчем окна домов.
  Где-то за стеной нервно звонили мобильные телефоны.
  Советник вернулся понурый и не смотрел в глаза Ивану.
  - Я был у командующего, - сказал он наконец, - ты оказался прав. Но мы опоздали. Хохлы действительно направили гражданский самолёт в зону боевых действий. Как я понимаю, он изменил маршрут в районе Днепропетровска. Мы успели предупредить своих бойцов ПВО, но хохлы ударили по самолёту сами, с южного фаса... Твоей вины здесь нет, самолёт был обречён в любом случае. Примерно полчаса назад он упал в районе Снежного, на нашей территории. Более точно будем знать, когда наши ополченцы осмотрят местность, но предполагаю, что выживших нет.
  Иван молча смотрел в пол. Его жертва оказалась напрасной.
  - Разрешите идти? - спросил он наконец.
  - Погоди. Что ты думаешь делать дальше?
  - Я пришёл, чтобы защищать Донецкую Республику с оружием в руках.
  - То есть ты не рассматриваешь вариант возвращения, - Советник чуть было не произнёс 'к своим', - на ту сторону?
  - Я больше не могу там находиться, - тихо ответил Иван, - я прошу дать мне оружие и направить на фронт.
  - Хорошо, - сказал Советник, - твоё желание исполнится. Ответь мне только на один вопрос - представляешь ли ты обстановку? Я имею в виду то, что в ближайшие дни нас могут отрезать от границы и что это означает?
  - Вполне, - кивнул Иван.
  - Ну что ж, - Советник помедлил несколько секунд, - мне всё ясно. Единственное, как я понимаю, ты хотел бы называть себя русским именем?
  - Да. Меня зовут Беляков Иван Викторович.
  Лёгкая тень удивления прошла по лицу Советника.
  - Хорошо. Ты сам придумал...
  - Нет, Вы не поняли. Это моё настоящее имя.
  - Погоди, погоди, я же знаю, что ты американец по рождению, и здесь, в Донецке, ты предъявил американский паспорт...
  - Я американец по гражданству, но не по рождению. Я родился в России в девяносто первом, и в девяносто пятом был усыновлён за рубеж. До пятнадцати лет я не знал о том, что я русский, а потом выяснил это случайно. До девяносто пятого года меня звали Иван Викторович Беляков, я воспитывался в московском детдоме. Я не знаю свою мать, хотя очень хотел бы её найти...
  Янычар замолчал - Антон Александрович всё крепче сжимал его ладонь, и целая гамма чувств отражалась на его всегда спокойном лице.
  Не выпуская руки Ивана, второй рукой он судорожно искал номер в записной книжке мобильного телефона и наконец нашёл его.
  - Фёдор! - кричал Советник в трубку срывающимся голосом, перекрикивая далёкую канонаду, - бросай всё, хватай Аньку и приезжай в Донецк! Да, да, я знаю, что поезда не ходят и что бомбят, но от Ростова ещё должны ходить автобусы. Точно не могу сказать, но через Изварино должны ещё пропускать. Немедленно, слышишь! Потому что... потому что, Федя, я сегодня нашёл твоего сына.
  
  Глава двенадцатая
  - Анька - это моя мать? - спросил ошеломлённый Иван почти шёпотом, не веря услышанному.
  - Старшая сестра, - ответил Антон Александрович. - Твой отец Фёдор Петрович Ермишин и твоя сестра Анна живут в Москве. Они приедут через пару дней, если через Изварино ещё будет ходить пассажирский транспорт. Твоей матери, Натальи Ермишиной, нет в живых. Её убили в девяносто первом году. А твоё имя при рождении - Ермишин Никита, так что у тебя даже два русских имени, можешь выбирать... Фамилию Беляков дал тебе милиционер, который подобрал тебя возле убитой матери и определил в детдом...
  - А как же отец? - с волнением перебил Иван. - Расскажите, что знаете, пожалуйста!
  И Советник начал рассказывать - о семье Фёдора и Натальи Ермишиных, о том, как потерял их после несправедливого ареста Фёдора в восемьдесят девятом, как случайно встретил его в девяносто пятом году в электричке, как помогал ему искать следы жены и сына и что из этого вышло. Он умолчал лишь о том, что Наталья бросила мужа задолго до тюрьмы и жила с любовниками - но без этой детали пасьянс не складывался, и Советник видел это по тени недоверия в глазах Ивана.
  - Её убийство раскрыто? - спросил он.
  - Нет, но есть версия, что это произошло из-за того, что она хотела выступить в СМИ по теме взрыва поездов.
  Эту версию он отмёл ещё тогда как несостоятельную, но не рассказывать же парню в такой день о том, как его мать украла драгоценности...
  - Всё равно нелогично, - покачал головой Иван, - как Вы тогда узнали, что Беляков - это я? И ещё... Нет, ладно, даже этого достаточно - не складывается.
  Советник вздохнул, растёр пальцами виски.
  - Хорошо, - сказал он наконец. - Я, кажется, забыл, с кем имею дело, недооценил тебя. Ты действительно хочешь знать всю правду?
  - Да, - ответил Иван уверенно, - Я рисковал жизнью и, скорее всего, продолжаю рисковать сейчас, по крайней мере, так будет, как только мои бывшие соратники узнают, что произошло. Я хочу знать всю правду, какой бы она ни была.
  - То, что я тебе сейчас рассказал - правда, - медленно продолжил Советник, делая явное усилие, - но не вся. Для полноты картины знай, что твоя мать бросила мужа за несколько лет до восемьдесят девятого. Формально они не разводились, но жила она с другими мужчинами. Последнего из них я нашёл в девяносто пятом, когда искал твои следы, но он мало чем смог помочь. Зато Фёдор в том же девяносто пятом, едва освободившись из колонии, рванул в Чечню, где шла тогда война, потому что перед его арестом твоя мать жила в Грозном с чеченцем Мурадом, твоим, скорее всего, биологическим отцом, а больше он ничего не знал, и информацию взять ему было негде... До Грозного он, конечно, не добрался, там было покруче, чем у нас сегодня, - он кивнул на окно, - но чудом нашёл милиционера, который тебя спас младенцем, Виктора Белякова, и от него узнал, где и под каким именем тебя искать. Дальше я тебе всё рассказал, и ты отца не вини, что не смог он тебя забрать - не в его это было силах при тех законах и при той обстановке. Но и это ещё не всё... - Советник запнулся.
  - Говорите же, - тихо попросил Янычар.
  - Я не знаю, как и почему Наталья рассталась с Мурадом, - тихо продолжил Антон Александрович, - но она прихватила с собой украшения его матери. Бриллианты там или не знаю что, но на Кавказе это позор страшный. Анькина подруга видела, как Наталья приходила беременная на квартиру к мужу, который сидел в тюрьме уже два года, но она тоже этого не знала, податься ей было некуда, и сестра Фёдора, выходит, тётка твоя, хотела её пустить сначала, но как узнала про ворованные ценности - выгнала прочь. Она у вас бабка принципиальная, Матрёна Петровна, жива ещё, хоть лет под девяносто, даст бог - познакомишься. Воевала, кстати, в этих же местах. Так вот, я полагаю, что убили твою мать именно чеченцы и именно за эти цацки, будь они прокляты, а тебя маленького просто бросили, чтобы сам помер, чтобы не брать грех на душу. Ну да не судьба тебе была замёрзнуть в лесу - подобрал милицейский патруль. Вот, собственно, и вся история, Ваня, ну или если решишь быть Никитой - тоже дело твоё. Мать не кори только, кто из нас без греха, она какая-никакая, а всё-таки мать, и к судьбе твоей никак не причастна...
  - Спасибо, Антон Александрович, - глухо ответил Иван, впервые назвав собеседника по имени-отчеству, и голос его с лёгким приятным акцентом дрожал от волнения, - я всё-таки хотел бы остаться Иваном Беляковым, под этим именем я узнал о себе, что я русский... И это перевернуло мою жизнь. Пусть пока так остаётся. И... впрочем, неважно...
  Советник как будто хотел что-то сказать, но осёкся.
  - Вы хотели, наверное, спросить, не жалею ли я о своём поступке после всего, что узнал, да? - уточнил он.
  Советник кивнул.
  - Не жалею, Антон Александрович. Я свой выбор сделал, это моё решение, и я за него в ответе. И что бы там ни было в прошлом - я всё для себя решил. Но Вам спасибо большое, Вы решили для меня одну важную проблему.
  - Какую? - серьёзно спросил Советник.
  - Видите ли, в специальном училище, куда я пошёл с целью рано или поздно принести пользу моей Родине - я, конечно, не думал, что это получится так скоро - я изучал разные предметы, в том числе этнографию, и не мог не заметить, конечно, что мои внешние данные не совсем соответствуют документам - тем, по которым я Иван Беляков, а не Дэн Хантер. Это, конечно, не так важно, но всё-таки задевало, а теперь всё прояснилось.
  - Что ж, теперь ты расскажи, если не секрет, конечно - как тебе удалось узнать, что ты русский по рождению?
  Иван потянулся за очередной сигаретой.
  - Ладно, - ответил он, закуривая, - раз пошла такая пьянка - режь последний огурец, правильно я помню поговорку?
  - Совершенно верно, - спрятал улыбку Советник, уж очень забавно прозвучала эта фраза с его необычным акцентом.
  - Подростком я воровал деньги у своих приёмных родителей, - признался Янычар, - тратил их на всякую дрянь, на что тратят в четырнадцать-пятнадцать лет... Алкоголь, тусовки, рок-музыка... Наркотики тоже попробовал, если интересно. У мистера Хантера дома хранится огромный архив документов, связанных с его работой, и он прятал деньги в бумагах. Я их там и искал. И наткнулся совершенно случайно на документы, связанные с моим усыновлением из России в девяносто пятом году. Так я узнал правду и обрёл смысл жизни. Из детства я ничего не помню, ну или почти ничего - со мной специально занимался психолог, чтобы я всё забыл. Я помню только эти слова, - голос его задрожал. - Зима. Снежки. Варежки. И ещё - санки, но в санках я меньше уверен. А зима, снежки, варежки точно. Потому что это, можно сказать, главное в моей жизни. Я почему-то уверен, что Вы не будете смеяться.
  - Я не смеюсь, - совершенно серьёзно ответил Советник, - я никогда не смеюсь над такими вещами. Это очень много для четырёхлетнего возраста. Прости. Я разочаровал тебя. Ты же всё равно надеялся найти мать, а я рассказал тебе жестокую правду девяностых годов.
  - Правда всегда лучше, какая бы она ни была, - тихо сказал Янычар, - теперь у меня есть Родина... и, наверное, через несколько дней будет семья.
  Усталость вдруг навалилась на него страшной, безумной тяжестью, как будто сознание даже тренированного человека не могло выдержать всех эмоциональных перегрузок последних суток...
  - Ты можешь отдохнуть, - сказал понявший это Советник, - прямо тут, у меня в кабинете, только зайди к девочкам, я не помню, кто сегодня дежурит, Незабудка или Ромашка, получи талоны на питание, я тебе записку напишу.
  Дежурила Ромашка, и ужас словно пронзил её насквозь, когда молодой парень в натовском камуфляже без знаков отличия протянул ей записку для выдачи талонов.
  'А ты что здесь делаешь?' - вопрос застыл в её глазах и чуть было не сорвался с губ, но она вовремя взяла себя в руки.
  'Уж не то же ли, что и ты', - продумала она про себя безмолвный ответ собеседника, молча ожидавшего, пока она записывала его данные в журнал.
  И улыбнулась так, как будто ничего не произошло.
  ...Говорят, в былые времена гонцу, принесшему дурную весть, отсекали голову. По счастью, сечь головы по скайпу ещё не научились, и только это спасло Лесю Усольцеву от гнева Калныньша. Ибо страшнее Калныньша в ярости мог быть только Калныньш, жестоко и методично обдумавший план мести.
  Леся плакала в монитор. Сначала она подумала, что появление Дэна в Донецке - проверка её работы, а может быть, и другой агентуры, но так или иначе, это означало, что рядом будет доверенное лицо Калныньша, а от него добра не жди. И потому она торопилась сообщить об этом как можно быстрее, чтобы продемонстрировать свою лояльность. Поняв по реакции Марка, что это не так, что побег Дэна стал для него страшной неожиданностью и что это - по-настоящему, если, конечно, это не какая-то ещё более сложная игра - но это для бедной Леси было бы уже слишком - она испугалась ещё больше, на этот раз возмездия со стороны ополченцев.
  Калныньш с отвращением смотрел на её истерику через экран.
  - Помнить он тебя может только по Киеву, - сказал он, когда она немного успокоилась, да и к нему вернулась способность хладнокровно рассуждать, - и только как мою подругу, о твоей работе он ничего не знает. Если будут задавать любые вопросы, слышишь, кто бы ни спрашивал - стой твёрдо на своём. Ничего не видела, не знаешь, а твоя личная жизнь, с кем ты спала, с кем встречалась, никого не касается. Главное - отвечай уверенно, без колебаний. Можешь изобразить оскорблённую невинность, ты это умеешь. Ясно?
  Леся хмуро кивнула.
  - И возьми себя в руки, девочка, - голос Калныньша стал почти ласковым, а это тоже не сулило ничего хорошего, - тебя, видимо, скоро ждут серьёзные дела. Такое нельзя оставлять без последствий... Я должен лично посмотреть в глаза этому змеёнышу. Значит, как, говоришь, его позывной?
  - Янычар, - ответила Леся.
  Предосторожность Марка была напрасной - Иван не помнил Лесю по Киеву, не помнил именно потому, что считал её всего лишь любовницей Калныньша, непричастной к его деятельности по установлению демократии на постсоветском пространстве.
  * * *
  Юозас заклеил стёкла - так же, как у соседей, вытер пыль с мебели и вышел из дома.
  В ОГА у него было ещё одно неотложное дело - он должен был найти дежурного по сбору средств на нужды ополчения. Это было несложно, и уже через полчаса удивлённый дежурный принял под расписку от ополченца Шульги Ю.С. десять тысяч восемьсот евро, семь тысяч двести тридцать долларов и двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят три украинские гривны.
  Проклятые деньги перестали жечь карманы Юозаса, он наконец почувствовал свободу от них.
  Заглянув к Веронике, он сообщил ей, что жив и здоров. Теперь надо было найти Матвеева - но это было куда сложнее, через пару часов поисков он достоверно выяснил, что Матвеева в Донецке нет, а туда, где он находится, не ходит никакой транспорт.
  Вероника посоветовала отцу обратиться к Антону Александровичу, державшему связь со всеми участками фронта. Он был занят, но пообещал отправить Юозаса с ближайшей машиной.
  - Зачислить в ряды Народного ополчения Донбасса, - диктовал Советник, - с сохранением воинского звания 'лейтенант', присвоенного... кем? Противником? Нет, так не годится, командующий не подпишет, Игорь Иванович щепетилен в таких вопросах - официально Донецкая Народная Республика с США не воюет. Значит, напишем - присвоенного зарубежным государством - Соединёнными Штатами Америки. Вот так будет лучше.
  Через полчаса Иван держал в руках удостоверение ополченца ДНР - свой первый в сознательном возрасте русский документ, который взял кончиками пальцев, бережно, как святыню, и долго рассматривал почерк Советника, подпись Стрелкова и самодельную печать...
  В этой маленькой корочке была его жизнь, к которой он шёл и стремился, ради которой поставил на карту всё...
  В последующие два или три дня Иван усиленно работал над справкой для командующего об участии стран НАТО в событиях на Майдане и в последующих боевых действиях ВСУ против ополчения и мирных граждан. Работал упоённо, забывая про еду и сон, наслаждаясь лишь тем, что его знания могут быть полезны...
  Работал и отдыхал он пока здесь же, в кабинете Советника - позаботиться о бытовых удобствах времени не было.
  В один из моментов, когда он всё-таки отвлёкся, в кабинет по какому-то вопросу заглянула Вероника, и Антон Александрович перекинулся с ней несколькими фразами.
  - Да, кстати, познакомься, - сказал он мимоходом.
  - Незабудка, - протянула девушка свою узкую ладонь.
  - Янычар, - пожал её руку Иван.
  - Что-то я тебя не помню, - сказала она, - ты недавно? Не из местных?
  - Я родился в Москве, - ответил он, стараясь не лгать без необходимости, - а в Донецке недавно. Был на другом задании.
  ...Через несколько дней на пассажирском автобусе в Донецк приехал Фёдор Ермишин с дочерью.
  До Ростова-на-Дону они ехали в обычном, раскалившемся от жары плацкартном вагоне, а от Ростова - в полупустом рейсовом автобусе, которые, на удивление всем, продолжали ходить.
  В маленьком автобусе с жёсткими сиденьями, кроме Фёдора и Анны, ехало только несколько сосредоточенных мужчин молодого или среднего возраста - будущих добровольцев. Явно гражданские, пожилой мужчина и выглядящая старше своих лет женщина выделялись среди тех, кто в эти дни пересекал последний пункт пропуска с востока на запад. А на восток продолжали тянуться колонны беженцев.
  Всего через несколько часов на Южном автовокзале Донецка Фёдор Ермишин обнял своего сына, которого считал потерянным навеки.
  В воздухе словно висело что-то странное - третий день не летали украинские самолёты, хотя с Куйбышевского района слышалась канонада артиллерии.
  Но Фёдор этого не ощущал. Непрошеные слёзы катились по его щекам, его пальцы ощупывали мускулистые плечи Ивана, обтянутые натовским камуфляжем с наскоро пришитым Вероникой шевроном Новороссии в полевом исполнении, а губы повторяли одну и ту же фразу:
  - Как же ты похож на Наташу, сынок... Как же ты похож на Наташу...
  * * *
  Всё получилось не так, как первоначально предполагал Юозас - примерно через сутки он узнал, что Александра Матвеева вызывают на совещание в столицу Республики.
  По личной просьбе Фёдора, переданной через Советника, он захватил с собой в Донецк Артёма Зайцева.
  А пока что Фёдор, Анна и Иван сидели в гостинице на окраине города, говорили и никак не могли наговориться и насмотреться на фотографии на экране ноутбука. Ивана интересовало всё, до мелочей - о том, как жила семья эти двадцать лет, как сложилась жизнь сестры и её детей...
  - Ты же поедешь с нами в Москву? - спросила Анна.
  Иван покачал головой.
  - Нет, конечно. Как я могу поехать, я же на войне. Моё место тут, в Донецке. Кроме того, меня и не пропустят через границу. У меня же нет никаких документов. В смысле только американский паспорт с украинской туристической визой. В Россию нужна российская, у меня её нет, получить можно только в Киеве, а это по ту сторону фронта.
  - Как же ты будешь жить? - удивилась Анна.
  - Я в Донецке, а здесь всё по-другому, - улыбнулся Иван, - здесь документы не главное. По крайней мере, пока война. О том, что будет после войны, я пока не думал. До этого надо дожить. Я думаю, что в ближайшие дни меня всё-таки отправят на фронт, по крайней мере, я уже неоднократно об этом просил. Остальное потом. Пока я завёл аккаунт в русской социальной сети 'Одноклассники', я прошу переслать мне туда фотографии моей матери. Пусть она будет со мной.
  - Хорошо, сынок, - ответил Фёдор.
  Иван сделал глоток горячего чая из чашки.
  На столе зазвонил телефон Фёдора. Это был Советник, и звонил он уже не в первый раз, обеспокоенный тем, что бои приближались к Изварино, и пункт пропуска мог быть в любой момент перекрыт. Впрочем, говорил Советник, билетов в сторону России и так не достать, непонятно, как вы доберётесь до Изварино... Там, дальше, по российской территории уже проще.
  Иван взял трубку.
  - Я сам довезу отца и сестру до Изварино. Не беспокойтесь, Антон Александрович.
  Фёдор кивнул.
  - Я не знаю, успею ли я встретиться с Артёмом, - сказал он, - это большой друг нашей семьи, который воюет в этих краях. Я думаю, познакомитесь. Ему можно всецело верить.
  Едва Фёдор закончил говорить - зазвонил Аннин телефон. На том конце провода была взволнованная Юлия Зайцева.
  - Ань, только что почтальон принёс повестку, - быстро говорила она, - завтра в три часа у вас рассмотрение апелляции в Мосгорсуде по отобранию Кирюши...
  Анна уронила руки на колени.
  - К трём часам мы никак не успеем в Москву...
  - Успеем! - возразил Иван. - Если сейчас быстро до Изварино на машине, там на такси до Ростова, и утренний самолёт...
  Анна грустно посмотрела на брата.
  - У нас нет денег ни на самолёт, ни на такси. Даже на одну меня, а на суде надо быть мне.
  - Так я сниму с карточки, - ответил Иван, - надо только найти работающий банкомат, их здесь немного, но есть...
  Работающий банкомат нашли быстро, но банковская карта Дэна Хантера оказалась заблокирована.
  Конечно, он мог предполагать такое развитие событий, но всё же едва заметно вздрогнул, и по спине прошёл лёгкий холодок, как будто кто-то неведомый напомнил о бывших соратниках, и из чрева банкомата глянуло всевидящее око Марка Калныньша.
  - Не беда, - сказал он беспечно, - я успел снять достаточно наличных.
  Он вытащил доллары из внутреннего кармана кителя и протянул Анне, не считая.
  - Держи, сестрёнка. В Ростове поменяешь. Ты должна успеть. Я не хочу, чтобы с твоим внуком вышло так же, как со мной.
  Фёдор по очереди обнял своих детей.
  - Удачи, Аня. Иван, я буду ждать тебя в гостинице.
  - Ты остаёшься? - с сомнением спросила Анна.
  - Да, ещё на какое-то время, - ответил Фёдор. Точнее он сказать не мог - никто не знал, что будет с пунктами пропуска даже через несколько дней. - Я слишком долго ждал встречи с сыном.
  Когда Иван и Анна садились в машину, из-за облаков проглянул луч солнца, короткий, как негаданное счастье.
  - Твоя машина? - спросила Анна.
  - Служебная. Была на балансе Командования специальных операций Вооружённых сил США, - хмыкнул он, - а сейчас находится в распоряжении Донецкой Республики.
  ...Через три часа брат и сестра распрощались у российской границы.
  * * *
  Минуя Краснодон, Антрацит, Снежное, внедорожник летел навстречу ветру. По обе стороны дороги расстилалась предзакатная степь. Дорога бежала вслед за солнцем, молодые сильные руки крепко сжимали руль, и Ивану было так хорошо и легко, как не было ещё никогда, по крайней мере, в сознательном возрасте.
  Как будто и нет никакой войны.
  И ещё он загадал - если первым человеком, кого он встретит по возвращении в Донецк, будет девушка с удивительным позывным Незабудка - значит, всё будет хорошо, и он останется жив.
  Широка ты, степь-матушка, от голубого Днепра до синего Дона. Исстари звались эти места Диким полем, и только в конце восемнадцатого века, устранив вековую угрозу крымских набегов, пришли сюда с севера упрямые и трудолюбивые люди, красивые и сильные, и распахали чернозём, и построили города.
  И назвали этот край - Новороссией.
  
  Глава тринадцатая
  Вероника махала ему рукой издалека.
  - Быстрее, где же ты пропадаешь? У Антона Александровича совещание, он хочет, чтобы ты присутствовал...
  Поднимаясь по ступеням, Иван не мог отделаться от мысли, что, как он ни рвётся на фронт, Советник не хочет его отпускать, и это понятно - Янычар с его опытом на той стороне незаменим в качестве штабного офицера и ближайшего помощника...
  И ещё он подумал о Веронике - какой же у неё удивительный цвет глаз...
  Он улыбнулся девушке, она кивнула ему и пошла назад - Незабудка не входила в число лиц, допущенных сегодня присутствовать на ночном совещании у Советника.
  ...Школьная указка скользила по широкой подробной карте на стене, охватывавшей обе мятежные республики и даже часть соседних областей.
  - Луганчане со дня на день отступают из треугольника Лисичанск-Северодонецк-Рубежное, - указка Советника устремилась к северо-западному краю отмеченной флажками освобождённой территории, - удержать эти города у них сил нет, а риск попасть в окружение велик. Помочь мы им не можем, как и они нам. Однако наиболее угрожающим является положение на юге Республики, где противник стремится отрезать нас от российской границы. Россия закрыла пропуск через Мариновку, и у нас остаётся только Изварино, которое тоже закроется не сегодня-завтра, в том числе и для беженцев, - он вытер пот с лица тыльной стороной ладони, - однако, слабость противника в том, что он ведёт наступление вдоль границы узким фронтом, не считаясь даже с особенностями местности. Кроме того, после инцидента с 'Боингом' противник прекратил использовать авиацию на всех участках фронта, однако мы не знаем, как долго это положение продлится. Итак, в текущей обстановке я вижу только один выход. Нанести удар по коммуникациям противника, перерезать их вот здесь, на твоём участке, Саша, - обратился он к Матвееву. За время войны Матвеев несколько раз пытался взять себе позывной, но они к нему не клеились, и, вопреки сложившейся традиции, звали его в Донецке по имени. - а потом серией ударов вот в этом районе рассечь окружённую группировку противника.
  - Ты предлагаешь контрнаступление сейчас? - с сомнением спросил Матвеев. - Ты думаешь, нам хватит сил и ресурсов?
  - Не хватит, - ответил Советник, - но других вариантов у нас просто нет. Я именно поэтому так подробно доложил обстановку, которую вы и без меня знаете. Мы обязаны перехватить инициативу на фронте и вернуть контроль над более-менее значительным участком границы. Более того, моё личное мнение, которое я намерен отстаивать перед командующим - это единственный шанс Республики. Вопросы, возражения есть? Если нет, все свободны, кроме Матвеева и Янычара. С ними обсудим детали...
  Резко зазвонил телефон Советника, он взял трубку.
  - Да. Слушаю, - с каменным лицом он выслушал телефонный доклад.
  - Товарищи, бои идут в непосредственной близости от Изварино, - сказал он не успевшим разойтись командирам. - Россия перекрыла пропуск со своей стороны. Мы в оперативном окружении. План действий остаётся прежним.
  Советник произнёс эти слова чётко и бесстрастно, ничем не давая понять, что скрывалось за сухими фразами для него, как, впрочем, и для всех остальных. Речь шла о последнем пункте пропуска, в случае потери которого защитники Республики были обречены, и это все понимали без слов.
  'Аня успела', - подумал Янычар. - 'А отец остался'.
  * * *
  Таксист с российской стороны охотно согласился на оплату долларами, так что в ростовском Донецке Анне деньги менять не пришлось. Шёл большой поток беженцев, кто-то из них размещался в лагерях в прилегающих районах, а те, кому было куда ехать, ехали дальше, спрос рождал предложение, и уехать от пункта пропуска на Ростов не составляло труда - только плати. Таксист довёз её прямо до аэропорта на проспекте Шолохова.
  В аэропорту она поменяла деньги и купила билет на ближайший утренний рейс, который улетал с утра, и на суд должна была успеть.
  Рассвет поднимался над мирным городом, а где-то всего в трёх часах езды грохотали стволы орудий, и новое утро пахло железом и кровью...
  Анне было сорок лет, и она летела на пассажирском самолёте в первый раз в жизни, если не считать совсем раннего детства, которого она не помнила.
  Через три часа самолёт приземлился в Домодедово, и в Мосгорсуд, в район Преображенской площади, она успевала с большим запасом. Но маршрутка, в которой она ехала, попала в пробку на Каширском шоссе, и в три часа дня Анна едва успела зайти в метро на другом конце Москвы.
  Когда она, запыхавшись, вбежала на нужный этаж и взялась за дверь судебного зала, дверь легко подалась. В зале никого не было. Пусто было и в коридоре.
  Анна постучала в комнату помощника судьи. Через некоторое время отозвался недовольный голос.
  - Вам кого? - спросила помощница.
  - Я Лосева, - ответила Анна, - у меня апелляция была назначена на пятнадцать-ноль-ноль... Гражданский иск к органам опеки...
  - Вовремя приходить надо, - ответили ей из-за двери.
  Там пили чай, и радио негромко передавало новости, из которых она уловила только слово 'Изварино'.
  Анна ещё раз постучала.
  - Ну что Вам ещё? - ответили уже раздражённо.
  - Что мне делать-то? - робко спросила Анна. - Было заседание, не было? Подскажите, пожалуйста...
  За дверью зашуршали листы бумаги.
  - Принято заочное решение, - сказала наконец помощница, которую отвлекли от чаепития, - дело возвращено на рассмотрение в районный суд в новом составе. Копию определения спрашивайте в канцелярии.
  * * *
  - Вроде всё решили, - сказал Советник Матвееву, - у меня к тебе ещё личный разговор, не очень хотелось по телефону.
  - Мне выйти? - спросил Иван.
  - Как хочешь, - махнул рукой Советник, - можешь остаться... В общем, Саша, только Дарье говорить не надо. Взяли тут наши ребята одного правосека... Сам поднял руки, как миленький. Довольно жирная птица, наверное, обменивать будем, если договорятся. Участвовал второго мая в Одессе не на последних ролях, так что теперь мы кое-что знаем, в том числе - как погиб твой родственник, Семён Левицкий. Он не разбился, когда выпрыгнул из горящего здания. Точнее, не насмерть. Его добили на земле. Лопатой. За то, что сепаратист, и за то, что еврей. Я считаю, что ты должен это знать перед тем, как поедешь обратно на фронт. Дарье не говори, женщинам такое ни к чему, а мужчины должны представлять без иллюзий, с кем воюют.
  - Я могу увидеть этого... эту тварь? - дрогнувшим голосом спросил Матвеев, руки его непроизвольно сжались в кулаки, вдавливая ногти в ладони.
  - Это лишнее, Саша, - строго ответил Советник. - Нет большой доблести в том, чтобы поднять руку на безоружного. Через два дня ты будешь на фронте. Там у тебя будет возможность отомстить. Злее будешь. Кроме того, напоминаю, что ты не частное лицо, а офицер Донецкой Народной Республики, а Республика сделала заявление о признании и соблюдении со своей стороны Женевской конвенции.
  - Вы что, думаете, с той стороны соблюдают какие-то конвенции? - вдруг спросил вслушивавшийся в беседу Иван. - Прошу прощения, - спохватился он, - что вмешиваюсь в разговор....
  - Не думаю, - серьёзно ответил Антон Александрович, - и знаю, что это не так, но там - фашисты, а мы воюем за справедливость. И за Родину, конечно. И за свободу. Никогда нельзя опускаться до уровня укропов. Не имеем права.
  Он снова чуть было не сказал 'там, у вас' и прикусил язык, чтобы ненароком не задеть Янычара.
  Перед глазами Матвеева встало суровое печальное лицо сестры Даши. Она работала теперь санитаркой в донецком госпитале, а жила по-прежнему у Марины, в свободное от дежурств время помогая ей с детьми, особенно когда усиливались обстрелы, и ночевать приходилось в подвале.
  Он подумал о старшей сестре - Лизе. Не так давно он получил от неё письмо по электронной почте. У них давно уже не стреляли по ночам, киевляне не знали, как работает арта - у них за неугодными приходили по адресам в шесть часов утра. Лиза писала, что в Киеве отслеживают тех, у кого родные в ополчении, и просила брата не светиться в социальных сетях. Даже через экран компьютера он ощущал атмосферу страха.
  Читая её письма, Матвеев ещё крепче убеждался в своей правоте. Он принадлежал к числу тех, кто смог пересилить страх, и теперь у него было оружие, чтобы защитить себя и родных.
  * * *
  В номере дешёвой гостиницы с заклеенными белым скотчем окнами старик и двое молодых ополченцев сидели за бутылкой 'Лугановы', и Иван в который уже раз за эти дни рассказывал историю своей жизни - на этот раз Артёму Зайцеву.
  Их встреча была неожиданной для обоих, когда Фёдор Петрович хотел их познакомить в холле гостиницы - они внезапно заключили друг друга в объятия.
  - А мне представлялся Мишей, - первым нарушил молчание Янычар.
  - Ну я же не знал тогда, что ты наш, - ответил Артём. - Я вообще думал, ты меня того... - он характерным жестом провёл рукой по горлу. - Потом сказал же... А твоего имени я так и не знал до сегодняшнего дня... И уж тем более - что живу в Москве с твоими родными на одной площадке.
  Они рассмеялись, как старые друзья.
  Они говорили о прошлом, не зная, что объединяет и разделяет их в настоящем. О прошлом семьи Ермишиных Артём мог говорить много, в том числе о неудавшихся судьбах детей Анны, даже о Наде - за эти месяцы рана успела затянуться, война и новые впечатления отодвинули её на второй план.
  Но он говорил мало, больше пил и слушал. Иван знал уже, что у Нади отобрали ребёнка, и она покончила с собой, а младший сын Женя попал в тюрьму на десять лет, как выразился Артём, 'из-за одной шалашовки'.
  В такие минуты он по-хорошему завидовал бывшему начальнику. Как ни крути, Калныньш работал в России десятки лет и прекрасно знал подобные жаргонные словечки, которым нельзя научиться заочно, а Ивану, хоть он и говорил правильно и без ошибок, ещё предстояло вживаться в разговорную русскую лексику.
  Но Артём с куда большим интересом слушал рассказ о жизни своего собеседника.
  - То есть, кроме 'Зима, снежки, варежки', ты совсем ничего не помнишь?
  - Практически нет. Я же и язык изучал самостоятельно с нуля. Я же говорил, со мной в Америке работали детские психологи, чтобы я всё забыл...
  - Понятно, - мрачно ответил Артём, - значит, тебя ещё маленьким пытались помножить на ноль...
  - Что? - не понял Янычар. Это выражение ему тоже раньше слышать не приходилось.
  - Помножить на ноль, - пояснил Артём, - если помнишь из школьной математики, любая величина, умноженная на ноль, неизбежно сама становится нулём. Это значит не просто убить, убить человека несложно. Это значит уничтожить человека как личность, то есть как частичку своего народа, потому что личность существует не в безвоздушном пространстве, а формируется культурным окружением, средой, в которой растёт... Понимаешь, о чём я говорю?
  Янычар кивнул.
  - Они хотели помножить тебя на ноль, - с напором произнёс слегка захмелевший Артём, - и им это не удалось. И не удастся. Мы же, сука, русские. Давайте за это выпьем.
  Звякнули стопки, и Артём снова по привычному глазомеру разлил водку на троих.
  - Ну что, завтра, значит, обратно на фронт, - просто сказал он, - рад, Фёдор Петрович, что свиделись.
  - Завидую, - ответил Иван, - я тоже хотел, а видишь, приходится работать с бумагами...
  - Ничего, - подбодрил его Артём, - и на твою долю достанется, не торопись. Мы же, сука, русские...
  * * *
  - Мне кажется, я Вас раньше встречал, товарищ, - сказал Советник седому ополченцу, стоявшему у крытого брезентом грузовика. - Как Вас зовут?
  - Латыш, - представился тот по позывному.
  - Вы, кажется, участвовали в Москве в сентябре-октябре девяносто третьего? - вспомнил он. - Вас ещё считали бойцом рижского ОМОНа, если не ошибаюсь. И Вы занимались подземными коммуникациями... Юрий, кажется?
  - Юрий. Участфофал, та, - подтвердил ополченец, - только ф рижском ОМОНе я никогта не слушил...
  - Это уже неважно, - ответил Советник, - значит, не я один оттуда...
  Они крепко обнялись перед машиной с уже заведённым мотором.
  ...Перед отъездом Юозас ещё раз проверил аккаунт Александры. В сеть она так и не заходила, и он ещё раз написал ей:
  'Если ты на что-то обиделась, прости меня, пожалуйста. Только напиши'.
  * * *
  И в назначенный час заговорили наши орудия и миномёты, и - в первый раз за войну - пошли вперёд ополченцы Донбасса, и в первый раз назад попятился враг.
  Нельзя сказать, что удар был совершенно неожиданным для противника - каждому, кто внимательно рассматривал карту украинского наступления, даже сугубо гражданским, неизбежно приходила в голову мысль о возможности флангового удара.
  И всё-таки сработал фактор внезапности, или что-то ещё - но даже командование ополчения не представляло точно, сколько врагов оказалось в эти дни в Южном котле...
  Тремя днями позже открыли пропуск через Изварино, блокада была прорвана, и пошли на восток машины с беженцами, на запад с гуманитарной помощью, и в обе стороны - пассажирские автобусы.
  По совету Антона Александровича собрался домой и Фёдор Петрович.
  Советник пришёл на автовокзал проводить друга, но ненадолго, сославшись на дела.
  - Ты же знаешь, Федя, что я ушёл со службы в восемьдесят девятом, не желая служить этим, - сказал он напоследок, - пару лет работал в вузе, потом помотался по коммерческим структурам, и зарабатывал неплохо, а всё же всего во второй раз за все эти годы чувствую себя полезным. В девяносто третьем - и вот сейчас. Мне ж за шестьдесят уже, я ж формально не военнообязанный, а вот нашлось дело. Тогда, конечно, бардак был редкостный, да если быть откровенным, и здесь бардак, дисциплины никакой, но здесь всё-таки взяли оружие, а значит - есть надежда...
  На самом деле график дел позволял ему остаться, но он понимал, что Фёдору надо побыть с сыном.
  Советник уходил с площади под грохот далёких разрывов. Противник стрелял по Киевскому району из 122-миллиметровых орудий - жители Донецка уже научились определять на слух, куда прилетает и из чего.
  Прощаясь с Иваном, Фёдор не мог отделаться от мысли, что видит его в последний раз, и гнал эту мысль прочь - война есть война, всякое может быть, но надо же надеяться на лучшее...
  - До свидания, сынок, - сказал он твёрдо, когда жёлтый автобус с жёсткими сиденьями подали к перрону напротив стрелки с надписью 'Убежище', и в мегафон объявили посадку на Ростов-на-Дону. - Береги себя.
  - До свидания, отец, - ответил Янычар. - Спасибо за всё. До скорой встречи.
  ...А где-то по ту сторону фронта стекались к Марку Калныньшу потоки информации. Данные спутниковой разведки, фронтовые сводки, агентурные донесения, протоколы допросов пленных ополченцев - всё ложилось к нему на стол, и сотрудники удивлялись, как он успевал проводить анализ и работать с такими объёмами данных. А он, сам работая на износ, был предельно требователен к подчинённым и беспощаден к сепаратистам, и казалось, для этого человека не существовало ничего в мире, кроме интересов службы.
  * * *
  - Ваня, - позвала его девушка, - у меня для тебя сюрприз.
  Он обернулся и увидел Ромашку. Посмотрел на неё вопросительно.
  - Только у меня есть одно условие, - произнесла она загадочно, - выполнишь?
  - Если только это будет в моих силах, - пообещал Иван.
  - Ты сейчас занят?
  - А что такое?
  - Сейчас видела начальника склада, - Леся говорила быстро и сбивчиво, явно волнуясь, - звонили ребята с передовой, просили привезти патроны, и они есть, но нет ни людей, ни машин, чтобы отвезти, я сразу про тебя подумала, у тебя же машина есть. Если ты не занят, может, поможешь ребятам... Ты бы обернулся туда-обратно часов за пять-шесть, ты извини, если напрягаю... Ты говорил, что сам хотел на фронт...
  - Не оправдывайся, - перебил её Иван, - веди к начальнику склада. А в чём твоё условие?
  - Ваня, возьми меня, пожалуйста, с собой.
  - Это же опасно, Леся, там стреляют! - возразил он.
  - Здесь тоже стреляют, - скривила губки Леся, - мне же тоже хочется... Я, между прочим, из Днепропетровска приехала, чтобы воевать, а сижу здесь и бумажки перекладываю...
  - Хорошо, - вздохнув, ответил Янычар, - поехали вместе.
  Вопрос с начальником склада был решён за несколько минут, начальник, немолодой мужчина в потёртом камуфляже, был благодарен Лесе, проявившей инициативу и решившей возникшую проблему. И снова стелилась под колёса бескрайняя степь. Леся уткнулась в экран смартфона и была полностью им поглощена.
  Янычар всё ещё не догадывался, что его спутница переписывается в мессенджере ни с кем иным, как с Марком Калныньшем, что по её смартфону противник отслеживает координаты их местонахождения, и что диверсионно-разведывательная группа с приказом брать Дэна Хантера непременно живым уже перешла фронт севернее Саур-Могилы...
  Автоматная очередь ударила из высокой травы по колёсам. Машина закрутилась на месте, теряя скорость и энергию, стала неуправляемой, однако почему-то не перевернулась, и Иван успел распахнуть дверь у пассажирского сиденья, а затем и свою.
  - Беги, я их задержу! Быстро! Я прикрою!
  Леся рванулась в степь, в противоположную сторону, когда Иван упал рядом с машиной с автоматом в руках, готовый остановить тех, кто попытается её преследовать или стрелять в её сторону. Из зарослей раздались короткие очереди, позволившие ему сориентироваться, где находится враг, и использовать эти секунды, чтобы приготовиться к бою. И автомат застрочил упрямо и отчаянно.
  Зима, снежки, варежки. Зима, снежки, варежки.
  - Пригибайся же! Пригибайся! - кричал он девушке, но враги как будто не замечали такой отличной мишени, как убегающая в полный рост ополченка, и продолжали охватывать его полукольцом.
  Он отвечал короткими злыми очередями.
  Первая пуля ударила Ивана в правое плечо, пройдя по нижнему краю шеврона Новороссии. Он инстинктивно схватился за руку, на несколько секунд прекратив огонь, и увидел, как залегшие было фигуры дёрнулись вперёд...
  Он перехватил оружие и продолжил стрелять левой рукой. Его этому обучали.
  Но против него вели бой люди, прошедшие ту же школу, что и он сам, и эта жуткая догадка настигла его почти одновременно со второй пулей, которая прожгла левую кисть насквозь и заставила выронить автомат.
  Нечеловеческим усилием воли Иван смог дотянуться до пистолета и удержать его двумя руками. Но донести до головы уже не успел.
  Оружие выбили у него из рук, и на мгновение боль стала огромной, заполнила его целиком и заслонила солнце. И тогда кто-то скомандовал совсем рядом на английском языке:
  - Раны перевязать, чтобы не сдох от потери крови.
  А потом солнце снова зажглось в небе над степью, и Иван понял: самое страшное из того, что могло с ним случиться на этой войне и вообще в его недолгой жизни - уже случилось.
  Зима, снежки, варежки.
  
  Глава четырнадцатая
  Солнечный луч едва просачивался сквозь частую решётку под высоким потолком подвала, и внутри царил полумрак, хотя на улице стоял ясный летний день. Зато не чувствовалось изнурительной уличной жары, можно сказать, даже было слегка прохладно...
  Ключ звякнул в тяжёлом замке камеры, и Иван, моментально встряхнувшись от полусна, сел на служившие ему постелью деревянные паллеты в углу, подобрав под себя ноги. Удар следовало принимать лицом к лицу.
  - Дэнни, хочешь сигарету?
  Кого он не ожидал увидеть - так это Джастина.
  - Хочу.
  Однокурсник подал ему сигарету, помог прикурить и с нескрываемой жалостью смотрел, как Иван управляется с ней двумя руками.
  - Воды у тебя не будет?
  - Извини, я не подумал, - он приоткрыл дверь камеры. - Степан! Принеси минералки!
  - Вам с газом или без газа, пан офицер? - услужливо спросил охранник.
  - Давай без газа.
  Через две минуты Степан принёс пластиковую бутылку. Иван открыл её сам, но было видно, с каким трудом даётся ему эта простая операция.
  - Очень больно?
  - Пока, наверное, ничего.
  Джастин присел рядом.
  - Не думал, что тебе поручат меня допрашивать, - сказал Иван, усмехаясь.
  - Нет, не мне, - помотал головой Джастин, - тебя допрашивать Марк будет лично.
  - Я так и предполагал, - кивнул Иван, и в голосе его не было страха, вообще ничего не было, кроме безразличия. - Какой это город хотя бы? Меня долго везли, и балаклаву с глаз сняли только в камере.
  - Славянск.
  'Далековато до фронта'.
  Пару минут они курили молча.
  - Дэнни, почему ты это сделал?
  - Тебе зачем? Ты всё равно не поймёшь.
  - Это правда, что ты родился в России и считал себя русским?
  - Правда. Я и сейчас считаю себя русским.
  Джастин засомневался.
  - Ты даже внешне непохож...
  - Да. Это не имеет значения. Я, если хочешь знать, успел найти свою родную семью.
  - Значит, ты не жалеешь?
  - Жалею. Очень жалею. Знаешь, о чём?
  - О чём, Дэнни?
  - У меня была возможность застрелить Порошенко. Здесь, в Славянске. Я этого не сделал. Я считал, что смогу ещё быть чем-то полезен моей Республике. Очень жаль. И жаль, что мне не удалось спасти пассажиров гражданского самолёта. Я честно попытался.
  Однокурсник внимательно посмотрел в его большие тёмные глаза.
  - Вот этого я действительно не понимаю. Ну хорошо, ты русский, стал помогать русским, в этом есть логика. Но почему ты решил рисковать жизнью ради пассажиров, они же малайцы, они в любом случае тебе совсем чужие...
  - Я же сказал, что ты не поймёшь, - ответил Иван с улыбкой, которая для собеседника показалась совсем уже дикой. Он с сомнением покачал головой.
  'Интересно, он действительно сам по себе или от Марка, прощупывает мой настрой?'
  - Я могу тебе чем-то помочь, Дэнни?
  - Да. Принеси мне пистолет с одним патроном. И по возможности поддержи локоть, а спускать курок буду сам.
  Джастин опустил глаза.
  - Извини, не могу. Потому что тогда я завтра окажусь на твоём месте как твой пособник. Тебе, видимо, есть за что умирать, а я жить хочу. Ты знаешь, что в степи уложил двоих спецназовцев насмерть и ранил троих?
  - Буду знать, - улыбнулся Иван.
  - Марк запретил им стрелять в тебя на поражение. Только по рукам, чтобы обезвредить. Ты ему нужен живой.
  'Мог бы и сразу догадаться'.
  - Может, оно тебе и не понадобится. Марка пока нет на месте, он приедет скоро, ему уже позвонили... Есть шанс, что он тебя простит. Он хочет обернуть эту ситуацию в свою сторону, как будто ты не сам сбежал в Донецк, а по заданию, ну ты понял... Подумай пока, что ты можешь предложить. Марку выгоднее с тобой договориться, попробуй поторговаться с ним...
  Иван усмехнулся.
  - Спасибо, конечно, Джастин, за такое участие в моей судьбе, только боюсь, что ничего не получится. Я не соглашусь. Совсем.
  Однокурсник даже отодвинулся в сторону от неожиданности.
  - Ты дурак? Тебя же Марк на кусочки разрежет...
  - Я в курсе.
  - Ты на что-то надеешься? Или рассчитываешь, что Марк...
  - Нет. Иначе я не просил бы тебя о том, о чём я тебя попросил. Ты с Марком служишь меньше года, а я его знаю почти всю жизнь, я у него на коленях сидел, когда мне было шесть или семь лет, и я знаю абсолютно точно, что рассчитывать мне не на что. Так что у меня к тебе будет другая просьба.
  - Какая, Дэнни?
  - Моё русское имя Иван Беляков, позывной Янычар. Это, думаю, уже ни для кого не секрет, а отрицать очевидное я не собираюсь. Когда меня не будет в живых, найди мою страницу в русской социальной сети 'Одноклассники', там флаг ДНР на аватаре, и напиши в открытый доступ, в комментариях напиши о том, как это случилось. Больше ничего не надо.
  - Хорошо, - вздохнул Джастин, поднимаясь, - но я всё-таки подумаю, что можно сделать, чтобы ты остался жив. Хотелось бы ещё посидеть с тобой в баре... Но ничего не могу обещать. Между прочим, о том, что ты в Донецке, Марк откуда-то узнал ещё до того, как тебя хватились здесь.
  'А вот это важно. Это очень важно. Если я, конечно, отсюда выберусь'.
  У самой двери он обернулся и тихо сказал:
  - Чтобы поговорить с тобой, я дал Степану десять долларов. Имей в виду на всякий случай. Ну и... не говори никому, что я тут был, если получится. Удачи тебе, Дэнни, до свидания.
  - Не поминай лихом, - ответил Иван.
  Некоторое время он сидел неподвижно, вслушиваясь в звуки угасавшего дня за оконной решёткой и в шаги охранника за дверью.
  Шаги приблизились и затихли. Осторожно, едва дыша, Степан заглянул в глазок камеры и быстро отступил в сторону.
  Попробовать заговорить, что ли? А что ему терять? Теперь надо испробовать все возможности, даже самые фантастические...
  Иван поднялся, подошёл в двери, как можно мягче стукнул в металл костяшками пальцев, но боль всё равно отозвалась в раненом плече.
  - Чего Вам... пан офицер? - открывший окошко в двери Степан запнулся, не зная, как обратиться к Ивану в его нынешнем положении. Начиная с Майдана, он повидал множество западных спецов, но американца в расстрельном подвале видел впервые.
  - Степан, а давай рванём вместе в Донецк? - быстро заговорил пленный. - Всё будет, и деньги будут, я организую. Только бы до Донецка добраться... Ты умеешь водить машину? Я знаю, где перейти фронт...
  - Шо Вы такое говорите, пан офицер, - Степан отшатнулся, - пожалейте, у меня ж семья, у меня жинка в Ивано-Франковске...
  В его глазах Иван увидел неподдельный ужас. 'Кормушка' захлопнулась и больше не открывалась.
  Прикрыв глаза, он вспоминал сегодняшний путь, пожилую, судя по голосу - всё это время он был в маске прорезями назад - женщину-врача в украинской медсанчасти, которая вытаскивала из него пули.
  'Ты кто?' - спросила она тихо после того, как скрипнула дверь - на несколько секунд вышел сопровождающий.
  'Пленный ополченец', - успел ответить он, - 'Беляков Иван...'
  Дверь снова скрипнула, она слегка наступила ему на ногу, но он уже и по скрипу понял, что надо замолчать...
  ...Когда во двор заехала машина, он не мог её видеть, но то, что приехал Калныньш, он не столько услышал, сколько почувствовал - хотя его манеру парковаться уловил обострившимся слухом.
  'Значит, скоро. Что ж, раз уж судьба не была ко мне милостива и не подарила лёгкую смерть в бою, значит, моя личная линия обороны Иловайска проходит сегодня здесь. Будем считать, что мне просто не повезло. Мало ли кому не повезло на войне, не я первый, не я последний...'
  За ним пришли примерно через пятнадцать минут. Вели без балаклавы, и лестницу он узнал, ему приходилось ходить по этой лестнице - Джастин не обманул, это был действительно Славянск.
  Калныньш был один, в камуфляже без знаков различия сидел за ноутбуком с сигаретой в руке. Он не отвлёкся от экрана, не предложил ни присесть, ни закурить, обычно он с этого начинал. Впрочем, обычно он спрашивал фамилию, имя, остальные формальности - сейчас же всё было излишним. Вообще всё.
  - Они тебе заплатили? - голос Марка вернул его от размышлений к реальности.
  - Нет. Я по личным убеждениям.
  Марк лёгким движением бросил на стол красную корочку.
  - Значит, Беляков Иван Викторович, лейтенант армии ДНР, позывной Янычар? - поинтересовался он со своей неизменной усмешкой.
  - Так точно.
  - Позывной сам придумал?
  - Сам, - он почти улыбнулся.
  - Красиво, - кивнул Калныньш. - И давно ты с ними?
  - Давно.
  - С кем держал связь?
  - На вопросы, касающиеся моей службы Донецкой Народной Республике, я отвечать не буду.
  Калныньш поднял глаза от компьютера, на лице промелькнуло удивление - не ожидал.
  'Значит, Джастин приходил от себя лично. Хорошо. Один-ноль в пользу ДНР'.
  - Ты уверен? - спросил он, глядя на Ивана в упор.
  ...Автор поступил бы нечестно по отношению к юному читателю, ещё не смотревшему в лицо врага, если бы написал сейчас, что в этот момент герою не было страшно.
  Потому что это на самом деле страшно, и самое страшное будет не потом. Самое страшное - сейчас, чтобы не дрогнул ни один мускул, когда ты ответишь врагу:
  - Да, Марк. Уверен. Sure.
  - Садись, - Калныньш махнул рукой на стул, и это было хорошо, потому что можно было положить на колени раненую руку, сделав вид, что тяжело держать её на весу, и скрыть проклятую коленную дрожь. Физическая слабость накатывала на Ивана волнами, такого с ним не бывало никогда, наверное, он всё-таки потерял много крови.
  - Я буду с тобой предельно откровенен, - сказал Марк, стряхивая пепел, - Я вижу, что ты ищешь смерти, и будь сегодня в зоне АТО другая обстановка - я расстрелял бы тебя без разговоров. Но наступил момент, когда целесообразность выше личной и даже идейной ненависти, так что придётся нам жить и работать дальше. У нас обоих нет другого выхода, ни у тебя, ни у меня. Сейчас ты единственный человек в моём распоряжении, побывавший в штабе сепаратистов и посвящённый в их оперативные планы. Именно они меня интересуют в первую очередь, и прежде всего на Иловайском направлении, а потом уже структура, вооружение, личные данные - это тоже важно, но не сейчас. Как говорят у вас - повинную голову меч не сечёт, - Калныньш подчеркнул это 'у вас' и поговорку произнёс по-русски, - и я готов предложить тебе нулевой вариант. Ничего не было. Оформляем тебе задним числом командировку, составляем отчёт и выписываем премию за ранение в бою с сепаратистами. Служишь до конца контракта - и дальше свободен, на все четыре стороны, хоть в Москву, да хоть в Донецк, хотя Донецк зачистят раньше. Твоё слово, Дэн.
  'Ничего не было, значит? Ни попытки спасти 'Боинг', ни отца, ни сестры, ни вечерней степи под колёсами, ни даже Незабудки...'
  - Я отказываюсь. Я ничего не скажу.
  Калныньш сощурил жёлтый глаз.
  - Иди в камеру. Я даю тебе два часа подумать. Потом я всё равно заставлю тебя всё рассказать - ты знаешь, ты здесь служил. Но пока у тебя есть шанс сделать всё по-хорошему.
  И крикнул конвою:
  - Увести.
  * * *
  - Анька, ну что ты ревёшь, глупенькая! Тебе же, наоборот, несказанно повезло! Тебя не отфутболили с ходу, а в девяносто процентах случаев это бывает именно так!
  Анна подняла глаза на подругу. В её глазах по-прежнему стояли слёзы, и чёрная тушь некрасиво оплывала с ресниц.
  - Юль, они меня даже не выслушали, понимаешь? Они всё решили без меня!
  - Как ты не поймёшь? Это не имеет значения. Заочное решение, очное - это неважно с точки зрения результата. Важно то, что они его не проштамповали, чуешь - не про-штам-по-ва-ли, как подавляющее большинство дел! То есть у тебя будет ещё один шанс. Ещё одна попытка отстоять Кирюшу в районном суде.
  До Анны только теперь начала доходить это простая мысль. Мосгорсуд ей не отказал в апелляции, хотя обычно отказывает, и у неё будет ещё шанс, это не конец. В такие моменты она могла даже завидовать Юлькиному отношению к жизни, тому, что Юлька, в отличие от неё, была способна не опускать руки.
  - Значит, мы ещё раз попробуем? - робко спросила она, утирая слёзы.
  - Обязательно, - подбодрила её Юлия. - Я думаю, у нас есть два-три месяца. По юридическим моментам напиши ещё Артёму на электронную почту, он что-то толковое наверняка посоветует. Звонить не надо, он на передовой сейчас, а на почту напиши. И никогда не сдавайся - слышишь? Если ты сдалась - ты уже проиграла.
  * * *
  У Ивана не было часов, их отобрали вместе с остальными вещами и документами, и он не знал, сколько прошло времени. Знал только, что на улице совсем стемнело.
  Калныньш говорил про два часа, но он не мог оценить, больше прошло времени или меньше, когда за ним пришли и повели по коридору в противоположную сторону.
  Бетонные ступени вывели во внутренний двор, и свежесть ночи обдала его прохладой. Воздух был удивителен - только теперь он смог это оценить, и звёзды молчаливо мерцали в антрацитовом небе Донбасса.
  'Это же фейк', - вдруг понял Иван, - 'Это не настоящий расстрел, а постановка. Дешёвый спектакль'.
  Во-первых, расстреливали у Марка всегда на рассвете, а не поздно вечером.
  И во-вторых, это противоречило бы его словам о целесообразности. Целесообразность составляла жизненное кредо Марка Калныньша. Не мог он в разгар Иловайской битвы позволить себе роскошь просто взять и шлёпнуть офицера из сепаратистского штаба. Это было бы слишком легко. Даже если бы этот офицер не был Дэном Хантером.
  Он равнодушно, даже слегка презрительно, смотрел, как отделение автоматчиков целится в него.
  - Отставить, - скомандовал Калныньш.
  Вот это он пропустил - когда Марк тут появился. Сначала Марка не было. Плохо, что пропустил.
  - Не передумал? - спросил Марк.
  - Нет, и я сразу понял, что это фейк, - ответил Иван.
  - Ну да, - усмехнулся Калныньш, - я чуть не забыл, что имею дело с профессионалом. Ко мне его, - коротко бросил он и пошёл вперёд, не оборачиваясь, а Ивана повели следом.
  И за столом он сидел на этот раз не один, а с двумя ассистентами, и он прекрасно знал, что это означает, и были они, вопреки традиции, впервые без масок - не было смысла скрывать лица от Дэна Хантера, который и так всех тут знал. В стеклянной банке горела свеча - опять перебои с электричеством - и Калныньш прикурил от неё и поднялся, держа сигарету в руке. Огонёк дрожал на её кончике. Ну давай уже, не тяни, подумал Иван, хватит уже театральных эффектов, сейчас ты дашь команду, чтобы выкрутили руки за спину, и прижмёшь сигарету к коже, а то я не знаю...
  - Света нет, ваша арта повредила подстанцию, - сказал Марк.
  - Ничего, после победы всё отстроим.
  - Я ещё раз предлагаю тебе сотрудничество.
  - Я уже ответил.
  - Ну что же, - спокойно отреагировал Калныньш, - На войне как на войне.
  Марк сбил Ивана с ног одним ударом. Если бы не раны, он бы, конечно, удержался на ногах. Но он был к этому готов, и всё же, падая, схватился руками за воздух.
  Один из ассистентов зажал его колени, и через мгновение он почувствовал, как край рифлёной подошвы ботинка коснулся простреленной кисти.
  - Будешь молчать, щенок колорадский, - негромко произнёс Марк по-русски, и его голос отозвался эхом под сводом потолка, - сейчас наступлю в полную силу. Ну?
  Вот к такой боли он не был готов.
  - Делай, что считаешь нужным.
  Зима, снежки...
  * * *
  В Донецке Леся поступила по совету Калныньша - она устроила истерику, Советнику пришлось её успокаивать и отпаивать водой, что смягчило планировавшийся жёсткий разговор.
  - Это не дисциплина, это чёрт знает что! - Антон Александрович сурово смотрел на сидевшую перед ним на стуле девушку, а Леся уставилась в пол и не смела поднять заплаканные глаза. - Захотели - взяли машину, захотели - поехали на передовую - это что? Здесь война, а не первомайское шествие с шариками. Те, кто этого не понял, погибли ещё в мае. Я вас обоих отдал бы под трибунал и отправил бы рыть окопы на пару недель под украинские снаряды, глядишь, дурь и вышла бы. Ладно ещё ты, но Иван! Офицерское звание присвоили! Мальчишка! Если удастся его обменять, он ответит по всей строгости. - он сглотнул подступивший к горлу комок. - Ладно, а тебя зачем туда понесло? У тебя оружие есть?
  - Нету, - не поднимая глаз, ответила Ромашка.
  - Зачем без оружия поехала на передовую? Это тебе что, прогулка по бульварам?
  - По личным причинам, - тихо ответила она.
  - Поясни, - произнёс Советник уже мягче.
  - Я хотела, - она всхлипнула и ещё ниже опустила глаза, будто стесняясь своих слов, - поехать с Янычаром. Мне было важно с ним вместе, я не думала куда... Скажите... если он жив, его обменяют?
  - Детский сад в боевой обстановке, - резюмировал Советник и вздохнул. - Сейчас дело налаживается, многих менять будем. В котле сдалось много хохлов, некоторые пачками в плен пошли за миску гречки с тушёнкой. Будем этих вояк обменивать на наших ребят. Думаю, недели через две и Иван должен появиться в списках на обмен, так что не хорони его раньше времени. Я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы это произошло быстрее. Хохлы сейчас не те, что пару месяцев назад, по зубам получили и идут на переговоры. Если он, конечно, попал к обычным хохлам, к ВСУ.
  - А если не к обычным? - тихо спросила Леся. Он ей, кажется, верил, но она начала чувствовать, что переигрывает. - Тогда что делать?
  - Молиться, если в бога веруешь, - в голосе Советника опять зазвучали жёсткие нотки. - Если он попал к какому-нибудь 'Азову', а тем более к своим бывшим друзьям - тогда только молиться. Надеюсь, что этого не произошло. Ладно, подводим итоги, а то время позднее. За то, что не растерялась, что дозвонилась до ребят и что груз был всё-таки доставлен до места назначения, ты заслуживала бы благодарности, а то и представления к награде. Но поскольку имело место нарушение дисциплины, повлекшее тяжкие последствия в виде вероятного пленения товарища Янычара, поощрять тебя не имею права. С утра пойдёшь на кухню, скажешь, что объявил тебе три наряда вне очереди.
  - Есть три наряда вне очереди, - по-военному ответила Леся, утирая ладонью фальшивые слёзы и радуясь, что всё, кажется, обошлось.
  - Можешь идти. Свободна.
  Уже наступил комендантский час, и за десять минут пути ополченские патрули дважды проверили у Леси документы. Впрочем, они были в полном порядке.
  Марк Калныньш мог быть доволен своим агентом.
  А ночь была светлая и тёплая.
  * * *
  А ночь была светлая и тёплая, и луна выкатывалась сочным жёлтым апельсином из-за редких пушистых облаков посреди тёмного донбасского неба, освещая фигуру человека, вышедшего на крыльцо глотнуть свежего воздуха. Калныньш вытер руки влажной салфеткой, удобную всё-таки придумали штуку - вытаскиваешь одну салфетку, и сразу показывается кончик другой. Выросший в двадцатом веке, Марк умел ценить комфорт, который дарил век двадцать первый.
  Он зажёг сигарету и положил рядом с собой.
  Восточная часть чёрного августовского неба ещё не начинала розоветь, и в той стороне, где далеко за линией горизонта украинцы вгрызались в оборону Иловайска, сверкали только холодные созвездия. И звуков боя, конечно, слышно не было - слишком далеко.
  Апельсиновая луна страшно смеялась ему в лицо, выкрикивая три странных русских слова, значение которых было ему известно, но смысла которых он, свободно владевший языком и проработавший в России без малого тридцать лет, понять не мог.
  'Зима! Снежки! Варежки!'
  В свете луны глаза Калныньша со стороны показались бы ещё более жёлтыми.
  Он со злостью налил водки из фляги в алюминиевый стакан и залпом выпил. Легче от этого не стало.
  Сигарета истлевает полностью за шесть с половиной минут.
  
  Глава пятнадцатая
  Калныньш почувствовал, что засыпает за рулём.
  Он съехал на обочину, расправил на лобовом стекле пропуск для беспрепятственного передвижения по всей зоне АТО, чтобы никто не беспокоил его зазря, и решил отдохнуть полчасика.
  Он возвращался в Славянск после вызова к начальнику.
  Какой-то мерзавец из собственного штаба написал на Калныньша анонимный донос вышестоящему начальству - написал явно с целью подсидеть Марка и занять его место представителя ЦРУ в секторе C. Если, конечно, это не что-то более серьёзное - он уже не исключал, что у Дэна могли остаться неразоблачённые сообщники.
  Калныньш не докладывал наверх о чрезвычайном происшествии, рассчитывая решить проблему своими силами. Он разработал план, как выманить Дэна в степь с помощью своей агентуры в Донецке - лучше всего на эту роль подходила Леся Усольцева - и навести его на засаду спецназа, а дальше представить всё так, как будто Дэн не перебежал на сторону противника, а был туда внедрён по заданию. На этом этапе план дал сбой.
  Если бы сепаратисты просто перекупили Дэна - это было бы неприятно, но, в конце концов, полбеды. Кто продался один раз - продастся и снова. Но того, что его любимчик окажется русским фанатиком, Марк и в страшном сне не мог себе представить.
  Русский фанатик - при этом словосочетании Марк всегда вспоминал отца, это было его выражение. Жаль, не дожил старый эсэсовец до перестройки, свела его в могилу водка, так он и не побывал в своей Латвии и не порадовался жизненному успеху своего младшенького...
  Дункан встретил Калныньша в том самом кабинете, где они беседовали с авиадиспетчером, и обстановка напомнила ему тот день, и он как бы походя поинтересовался, что стало с тем.
  - Ничего, - ответил начальник, - парень оказался сообразительным, понял, что язык лучше держать за зубами. Как раз если он попадёт в автокатастрофу, или случится сердечный приступ - это вызовет нездоровые фантазии журналистов. А на нет и суда нет.
  Марк был несогласен. Он всегда предпочитал убирать одноразовых исполнителей. Сейчас он, понятно, молчит, а ну как разговорится в будущем?
  - Тогда это будут проблемы наших украинских партнёров, - ответил Дункан. - Его вызывали в СБУ, а о нашем участии он ничего не знает. А теперь перейдём к вопросу, ради которого пришлось оторвать Вас от дел и пригласить почти за триста километров...
  Он нажал несколько кнопок на клавиатуре, и лазерный принтер с приятным мягким звуком выплюнул лист бумаги - электронное письмо без подписи, отправленное с одноразового ящика.
  - Ознакомьтесь.
  ...Строго говоря, прав был анонимный доносчик и вместе с ним Дункан - Дэн не успел формально отказаться от американского гражданства, красная корочка ДНР - вообще не документ, а никакими инструкциями, даже секретными, Калныньшу не было позволено применять усиленные методы допроса к гражданам США. Это, чёрт возьми, не какое-то славянское быдло с украинскими или российскими паспортами! Для американских граждан существуют суды, адвокаты, права человека и конституционные гарантии, распалялся Дункан, почему я Вам должен объяснять элементарные вещи!
  Калныньш молчал - он знал, что возражать следует после того, как начальник исчерпает свой запас красноречия. И только потом приступил к объяснениям, заодно у него было несколько минут на размышления, а это иногда очень много.
  Да, он, вероятно, допустил ошибку, когда не представил ситуацию сразу на обсуждение руководства, и он готов эту ошибку признать.
  'Тебя бы на передовую, с твоими конституционными гарантиями, ты бы их быстро засунул в одно место'.
  - Что Вы планируете делать с Хантером?
  - Если удастся склонить его к сотрудничеству... - начал Калныньш.
  - Если не удастся, - оборвал начальник. - Вам должно быть известно, что за последнее время сепаратистами обнаружены и вскрыты несколько захоронений мирных жителей - но это не будет волновать международную общественность, как и Ваши методы работы. А вот тело гражданина США не должно быть найдено никогда и ни при каких обстоятельствах, только в этом случае я могу поручиться, Марк, что Вас не бросят на растерзание журналистам, иначе это будут уже Ваши проблемы...
  - Я понял, - сухо ответил Калныньш, - я найду на территории Украины место, где никто ничего не будет искать в ближайшие двадцать четыре тысячи лет.
  Дункан медленно прикрыл и открыл веки.
  - Марк, если до Вашей истории доберутся журналисты...
  - Не доберутся, - уверил Калныньш, - мы умеем прятать концы в воду.
  - Хорошо, - Дункан, кажется, был удовлетворён объяснениями подчинённого, - Вы хотели ещё что-то предложить?
  - Да, - кивнул Марк, - речь шла о применении сепаратистами химического оружия. В прошлом году мы такое осуществляли в Сирии, я знакомился с этим опытом.
  Дункан оживился.
  - Но, Марк, ведь у них нет химического оружия!
  - У них нет и дальнобойных средств ПВО, - ответил Калныньш, - но это не помешало обвинить их в атаке на гражданский самолёт. Вопрос только в том, как подать материал. С учётом предстоящего наступления на Иловайск...
  - Хорошо, Марк, - кивнул начальник, - изложите Ваши предложения в письменном виде. И не забывайте - несмотря на безусловно положительный эффект истории с самолётом в СМИ, она имела и серьёзные негативные последствия - я имею в виду то, что наши украинские друзья прекратили использовать авиацию по всей зоне АТО.
  - Я вообще считаю это не очень умным шагом со стороны украинцев, - ответил Калныньш, - если уж они так испугались, могли бы прекратить использовать самолёты в мае, когда сепаратисты сбили борт с десантниками из ручного ПЗРК.
  На прощание Дункан спросил:
  - В личном порядке, так сказать. Вы уже знаете, что скажете Джеймсу Хантеру?
  Это был самый лёгкий вопрос, и ответ на него Марк, конечно, знал.
  - Наши украинские партнёры понесли огромные потери в Южном котле. Были случаи, когда сепаратисты закапывали украинских солдат в степи без опознания, просто чтобы избежать эпидемий на жаре. Я мог командировать Дэна туда...
  Дункан согласно кивнул.
  ...На обратном пути Калныньш всё-таки прикинул все возможные варианты, что делать с Дэном, чтобы не допустить утечки информации, и ни один не подходил. Судить по законам на территории США - смешно. Исключено. Да, он вполне может получить пожизненное и даже электрический стул за дезертирство и шпионаж, но тут огласка обеспечена. Судить на Украине, конечно, проще, но тогда появляются шансы на обмен, чего тоже допустить нельзя. Остаются секретные тюрьмы ЦРУ в Литве или Румынии - это относительная гарантия, но снова относительная. В отношении русского или украинца можно было бы поручиться, что там он исчезнет бесследно, а можно ли поручиться в отношении американского гражданина?
  ...Но какая же, чёрт возьми, тварь написала эту проклятую бумагу?
  * * *
  Советник остановился на перекрёстке, где пленные украинцы под присмотром юного ополченца разбирали завалы - очередное прямое попадание.
  Он подозвал парнишку, предъявил удостоверение.
  - Какого года рождения?
  - Девяносто шестого, товарищ майор! - ополченец вытянулся по стойке 'смирно'.
  - Вольно. Иди, я проверю.
  Советник сделал себе очередную пометку в блокноте - проверить, как соблюдается приказ командующего не брать в ополчение несовершеннолетних. Девяносто шестой год рождения мальчика вызывал у него большие сомнения.
  ...Поднявшись к себе в кабинет, он увидел в почтовом ящике ответ на электронное письмо в комиссию по обмену военнопленных с просьбой включить в список Белякова Ивана Викторовича, имеющего также паспорт США на имя Daniel Hunter. Председатель комиссии сообщал, что, по данным украинской стороны, они таким человеком не располагают...
  'Запросите ещё раз через пару-тройку дней, очень прошу', - писал в ответ Советник.
  * * *
  Калныньш вышел на улицу, держа плащ на согнутой в локте руке. Догорала светлая полоса летнего заката, и острые звёзды уже высыпали на чёрном небосводе.. Путь предстоял дальний.
  По знаку Калныньша Степан распахнул перед ним заднюю дверь грузовой 'Газели'. Лампочка зажглась под потолком, и Марк присел на край пола кузова. Внутри машины на окровавленной полиэтиленовой клеёнке лежал обнажённый по пояс человек. Он не шевелился, никак не отреагировал на открывшуюся дверь, и только поднималась и опускалась, дыша, широкая грудь в тёмных отметках ожогов.
  - Ты меня слышишь? - спросил Калныньш.
  - Слышу, - разлепил ссохшиеся губы Янычар.
  - Дэн, ничего ещё не поздно и всё поправимо. Одно твоё слово - и мы сейчас едем в госпиталь, будешь жить. Тобой, между прочим, интересовалась комиссия по обмену. Быстро сработали твои, ничего не скажешь, ещё никто за четверо суток не попадал в списки. Помоги мне, и я тебе помогу. Одно твоё слово.
  Собравшись с силами, Иван приподнялся на одном локте.
  'Они хотели помножить тебя на ноль', - так, кажется, говорил Артём. - 'Уничтожить как личность, как частичку народа... Им это не удалось. И не удастся. Мы же, сука, русские...'
  - Иди к чёрту, Марк. Мы же, сука, русские.
  Калныньш громко хлопнул дверью кузова. Было слышно, как он садился в машину, и она тронулась с места, как звонил его мобильный телефон.
  - Значит, приостанавливайте наступление на этом участке, - хрипло и резко говорил в трубку Калныньш, - подземное хранилище должно остаться на нейтралке, на достаточном расстоянии. Всё остальное наша забота...
  'Что это значит? Что за хранилище? Какую ещё грандиозную провокацию он может готовить? Рано я сорвался, рано...'
  - Делайте, что Вам сказано! - Калныньш повысил голос, видимо, украинский офицер на том конце провода осмелился ему возразить, и отключился.
  Он пощёлкал переключателем радиоприёмника. Передавали украинские новости - под Ивано-Франковском матери и жёны оказавшихся в котле украинских солдат перекрыли дорогу, требуя прекращения войны и возвращения мобилизованных домой.
  - А что, Степан, не твои там бунтуют? - спросил Калныньш.
  - Нет, пан офицер, мои политикой не интересуются, - ответил Степан.
  - Это хорошо, - кивнул Марк и замолчал.
  А ехали долго, и машина подпрыгивала на ухабах, и каждая яма отдавалась болью в истерзанном теле Ивана.
  'Один, два, три, четыре, пять. Один, два, три, четыре, пять. Я иду искать... Стоп! Откуда же это? Один, два, три, четыре, пять, я иду искать. Неужели?... Да, это оттуда, из детства, как и зима-снежки-варежки... А вот и Новый год, и ёлка, и на ёлке шарики, тёмно-красные, и тёмно-зелёные, и бумажные снежинки, и звезда на макушке. В лесу родилась ёлочка, в лесу... в лесу она росла... И ряд стульев у стены, деревянных, лакированных, с чёрно-красными узорами под хохлому. И ещё пахнет мандаринами - это, может быть, от того, что пить хочется, но всё остальное... Да, всё правильно, я не мог этого видеть позже, значит, чёрт возьми, я же помню, я всё помню!...'
  Он схватил воздух ртом. Да, хоть смейся, хоть нет, Марку Калныньшу удалось то, что он уже считал невозможным - вспомнить, вспомнить, вспомнить!
  Эта мысль придала ему сил, и он, приподнявшись, потянулся к задней дверце 'Газели'.
  'Эх, мне бы сейчас хоть одну целую руку, я бы, может, и открыл этот замок, и попытался бы соскользнуть на дорогу... А там кто знает...'
  Иван вдруг остро почувствовал, как ему хочется жить, как хочется к своим, а для этого нужно открыть запертый кузов изнутри... Но усилия были тщетны, и непослушные израненные пальцы снова срывались вниз.
  'Мою мать звали Наталья. Теперь я знаю это наверняка... Её нет на свете, но она была рядом со мной и помогла мне выстоять вчера - или позавчера это было? - когда мне на мгновение показалось, что ещё чуть-чуть - и мне не хватит сил, и я попрошу пощады... Мне же правда так показалось... И тогда Марка позвали к городскому телефону, и он уехал на какое-то время, и дал мне передышку... Да, но куда же мы в конце концов едем? Долго едем. Румыния? Или Прибалтика?'
  Ивану всё-таки не верилось в смерть. Убить его Марк мог бы и там, в Славянске, кто бы ему помешал, для этого незачем куда-то везти. Но как бы там ни было - то был его путь, его личный выбор, и он верил, что мужество его не оставит.
  Как-то случайно вспомнилось, что по окончании училища ему предлагали службу в одной из секретных тюрем в Восточной Европе. Но он выбрал другой вариант и пошёл в спецназ. Считал, что так будет проще осуществить задуманное.
  'Признайся, если бы сейчас вернуться на полгода назад - что бы ты сделал? Если бы ты знал, как всё закончится?' - это не Калныньш, это спрашивал его собственный внутренний голос.
  'Так я знал, как всё закончится. У меня никогда не было иллюзий. Так бы и поступил, исправил бы, конечно, некоторые ошибки, но в целом - так'.
  'Целесообразность выше личной и даже идейной ненависти', - а это уже Калныньш.
  'Нет, Марк, вот тут ты ошибся. Фигня твоя целесообразность'.
  Но прошёл ещё не один час, прежде чем машина остановилась на каком-то КПП.
  'Неужели граница?'
  Калныньш вышел из машины и громко и отрывисто говорил о чём-то с охраной. Это была не граница.
  Сквозь щели в темноту кузова просачивался рассвет, а с ним и пение птиц, и опьяняющие запахи августовского утра. Рождался новый день. Над крутым обрывом поднималось солёное солнце Припяти, солёное, как вкус крови во рту.
  Калныньш распахнул дверь, ту самую дверь, где на замке засохли капли крови от его бесплодных попыток...
  - Сам вылезти сможешь?
  - Смогу.
  Глаза щурились от яркого света. Солёное солнце Припяти не жалело красок напоследок.
  Он огляделся. Местность была пустынна, берег круто спускался к реке. 'Газель' остановилась в высокой траве без малейшего намёка на тропинку. Не было тропы и к стоявшему поодаль справа покосившемуся обелиску с облупившейся серебристой краской.
  'На этом месте в ноябре 1943 года казнён немецко-фашистскими захватчиками советский патриот Черняев В.М.'
  Но половина букв осыпалась, и надпись почти невозможно было прочитать - минуло двадцать девять лет с тех пор, как в последний раз принесла цветы к этому памятнику Матрёна Ермишина.
  - Вот здесь и умрёшь, - сказал Марк.
  Но Янычар, вопреки его ожиданиям, не отреагировал почти никак - а лишь поднял тяжёлые веки и задал странный, почти неуместный вопрос:
  - Какая это область?
  - Киевская, - пожал плечами Марк. 'Тебе какая разница, где сдохнуть?'
  - Это хорошо.
  Солёное солнце Припяти наконец оторвало свой багровый диск от ленивой сероватой воды. Если бы оно, солёное солнце, умело удивляться - оно бы удивилось, потому что оно уже видело такую картину, причём не так давно - что семьдесят один год для Солнца, светящего миллиарды лет? Мгновение...
  Всего семьдесят один оборот планеты тому назад оно уже видело, как к этому обрыву шёл под дулами стволов босой окровавленный человек, шептавший имя Незабудки.
  'Гранёные плечи, горячая кровь, мы живы, мы вечно рождаемся вновь...'
  Стоять не было сил, и он прислонился спиной к покосившейся ограде.
  - Ну хорошо, можешь считать, что ты победил, - сказал Марк почти примирительно, - но ты же всё равно сдохнешь. И твои друзья в Донецке даже не узнают о твоей героической смерти. И ничего не останется, ни-че-го. Вот смотри, - он кивнул на памятник, - они тоже за что-то боролись и за что-то умирали. Твои, можно сказать, предшественники. А в итоге - их противники пришли на эту землю и ей управляют. Разве не так?
  - Сегодня они, завтра другие, - глухо и устало ответил Янычар, - нет никакого итога. Есть борьба идей в конкретной временной точке. Сегодня вы, а завтра мы, вот и всё.
  - Ладно, - губы Марка расплылись в полуулыбке, он хорошо знал это выражение, - в иное время я поспорил бы с тобой о философии, но сейчас идёт война, и я могу только в последний раз предложить тебе...
  - Не трать время, - перебил его Иван. - Стреляй давай. На том свете доспорим. Мы же, сука, русские.
  Он оттолкнулся от металлической ограды и повернулся к обрыву спиной.
  Марк поднял руку с пистолетом, и в глаза Ивана упёрся его чёрный зрачок.
  'Это мой выбор, и мне хватит мужества пройти его до конца'.
  И только не думать о том, как не хочется умирать в двадцать три года.
  Но перед тем, как палец Марка нажмёт на курок, в последнюю секунду, огромную, как Россия за твоей спиной, успеть вспомнить о самом главном на этой Земле.
  Зима, снежки, варежки.
  Незабудка.
  Россия.
  * * *
  - Ну что, Степан, выпьешь за помин души сепаратиста? - Калныньш протянул ему флягу с резким запахом водки, и украинец непроизвольно отшатнулся в сторону.
  А в ушах, дрожа, звучала отданная полчаса назад команда Калныньша 'Закопать!'
  - Поехали, - кивнул Марк шофёру, усмехнувшись, и сам сделал большой глоток.
  Утро вступало в свои права. По радио опять говорили о протестах в западных областях - БТР Нацгвардии въехал в толпу протестующих, есть пострадавшие... Но как раз, когда диктор должен был произнести их фамилии, зазвонил мобильный телефон, и Калныньш выключил приёмник.
  Степан понимал, что беспокоиться не о чем - его Христине не было резона участвовать в подобном. Во-первых, трудно было представить себе человека более далёкого от политики, чем Христина, а во-вторых, она знала, что её-то муж пристроен неплохо, и хотя, конечно, не знала подробностей о его службе, но могла быть уверена, что он не окажется на передовой и в котле - за это, между прочим, немалые деньги заплачены.
  А телефон звонил не переставая, но большую часть разговоров Калныньш вёл на английском, которого Степан не понимал.
  А Калныньш принимал отчёт командира группы спецназа об успешном минировании подземного хранилища химических отходов на нейтральной полосе, и его пальцы со свежими частицами пороха на коже, скользя по стеклу смартфона, выводили на экран розу ветров, из которой следовало, что ядовитое облако пойдёт на населённые районы.
  Потом уже Марк отчитывался перед своим начальником.
  - Да, мистер Дункан. Нет, хранилище отходов подземное, артиллерия его не заденет. На нейтралку никакая ОБСЕ не сунется. Всё продумано. Людей для охраны не оставляли, только сигнализация. Технически - очень интересная конструкция восьмидесятых годов, но, к сожалению, не пошла в массовое производство. Чтобы её обезвредить, нужен специалист, служивший не просто в армии одной из стран НАТО, а в диверсионных подразделениях. Дэна я расстрелял лично, а больше у сепаратистов таким спецам взяться неоткуда.
  
  Глава шестнадцатая
  ...Разведка вернулась поздно и ни с чем.
  - И что, вы не можете ничего с этим сделать?
  Матвеев снова и снова всматривался в экран смартфона, на который сфотографировали конструкцию бомбы.
  - Если начнём разбирать, товарищ комбат, сработает датчик на размыкание, - попытался пояснить молодой сапёр.
  Матвеев закусил губу. Не в первый раз ему предстояло посылать людей на смерть, но сейчас он не знал - что именно следует делать, и от его решения зависела жизнь не только его подчинённых, но и тысяч мирных жителей...
  Матвеев смотрел на розу ветров - на ту самую, на которую менее суток назад смотрел Калныньш, и видел ядовитое облако, идущее на город. Чтобы это предотвратить, нужно было обезвредить взрывное устройство на нейтралке, а как это сделать - он пока не знал... И что делать, как решить возникшую ситуацию за несколько считанных часов...
  - Свяжите меня с Донецком, - произнёс он очень тихо, почти обречённо, словно забыв, что держит заряженный телефон в руке.
  Но в наступившей тишине - только кузнечики стрекотали в августовской степи - сильная фигура ополченца, седого шахтёра, шагнула к нему.
  - Разрешите фзглянуть, тофарищ комантир, - при посторонних боец, проживший с ним двадцать лет в одном подъезде, обращался только официально.
  Александр не ответил, но рука товарища приняла смартфон из его руки, и несколько мгновений отснятое изображение разглядывал Юозас.
  - Тофарищ комантир, разрешите мне пойти на разминирование, я уферен, что смогу это стелать, - слова прозвучали над его ухом, как будто не в реальном мире.
  Матвеев резко обернулся.
  Если бы подобная инициатива в таких обстоятельствах исходила от любого из его бойцов, пусть даже проверенных, он ответил бы жёстким отказом, но перед ним стоял Юозас Шульга - и быть может, вопреки своей воле, вопреки логике, Матвеев ответил:
  - Хорошо. Иди.
  Юозас вскинул на плечо автомат, рассовал гранаты по карманам.
  - Постой. Тебе нужно выделить бойцов в помощь?
  - Нет. Я пойту отин. Я всё стелаю.
  И пошёл вперёд сквозь предрассветную степь, ориентируясь по азимуту, лишь изредка сверяясь с навигатором - до украинцев было достаточно далеко, чтобы он мог изредка включать подсветку и уточнять путь, пока не показалась серая громада здания, хорошо заметная даже при свете луны.
  Ополченец свободно прошёл через дыру в бетонном заборе. К уходящей вниз лестнице вела дорожка, заросшая травой, но слегка притоптанная ногами разведчиков. Завод давно не работал, а охрана разбежалась с началом боевых действий.
  Юозас спустился вниз и зажёг фонарь. Он прошёл внутри здания так, как показывали разведчики, и увидел её.
  Бомбу.
  Это была она.
  - Здравствуй, - сказал он по-литовски. Она должна была понимать его родной язык. - Ты давно звала меня. Я пришёл.
  Он опустился перед ней на колени, вытянул руки перед собой и медленно, но уверенно, как учил когда-то наставник, начал нащупывать секретные пружины, отключавшие взрыватель.
  Камера наблюдения бесстрастно взирала на ловкие движения рук ополченца.
  * * *
  Мерный звук, похожий сначала на тонкий писк, послышался со стороны Донецка и заставил бойцов насторожиться, но по мере приближения звук вырастал в гул мотоцикла, и вот уже можно было хорошо различить фигуру одинокого мотоциклиста.
  Ему было лет двадцать-двадцать пять, у него был новенький камуфляж с яркими цветными шевронами - на передовой такие не носят - и погоны лейтенанта.
  Мотоциклист отдал честь Матвееву, как старшему по званию, и предъявил пахнущее типографской краской удостоверение военной прокуратуры ДНР.
  - У Вас служит Шульга Юозас Станиславасович?
  - Да, - ответил Матвеев, - что-то случилось?
  - Случилось, товарищ майор. Ваш подчинённый подозревается в особо тяжком преступлении. За несколько дней до нашего отступления из Славянска он убил с целью ограбления пожилого гражданского, местного жителя.
  Земля качнулась перед Александром Матвеевым, и на мгновение он почувствовал себя не комбатом, вершившим людские судьбы и посылавшим бойцов на смерть, а московским гастарбайтером Сашкой, робевшим перед каждым встречным ментом, каким он был год назад. Это невозможно, чёрт возьми, это совершенно невозможно... Юрка Шульга... Этого не может быть, потому что не может быть никогда... Он вонзил ногти в ладони, сдерживая закипающий гнев - что он себе позволяет, этот мальчишка, не нюхавший пороха, здесь передовая, а не...
  - Я могу увидеть Шульгу сейчас, товарищ майор? - настойчиво спросил сотрудник прокуратуры.
  - Он сейчас на задании, - сухо ответил Матвеев. - Я пришлю его к Вам, как только вернётся.
  - Чтобы у Вас не было сомнений, товарищ майор, - говорил ему собеседник, - вот копия расписки. В июле месяце Шульга внёс в фонд Республики десять тысяч восемьсот евро, семь тысяч двести тридцать долларов и двенадцать тысяч восемьсот шестьдесят три украинские гривны. Мы, конечно, с уважением относимся к добровольной денежной помощи, но Вы же знаете, какова зарплата шахтёра за месяц, и такие суммы...
  - Довольно, лейтенант, - оборвал его Матвеев, - поговорим после возвращения Юрия Шульги с задания.
  - Вы зря мне не доверяете, - с лёгкой обидой в голосе сказал сотрудник прокуратуры ДНР, - мы все делаем одно дело, Вы на своём месте, а я на своём...
  - Вы бы сняли яркие шевроны, - ответил Александр, - на передовой находитесь, можете попасть под прицел снайпера. Здесь носят символику только в оттенках хаки.
  * * *
  Калныньша разбудил писк смартфона. Он вздрогнул - то, что означал этот сигнал, было практически невероятно, но ещё более невероятным было то, что он увидел, просматривая видеозапись на экране.
  На видео не было видно лица человека в камуфляже, только руки - но этого было достаточно, чтобы понять: он знал, что делал. Он умел обращаться с экспериментальной конструкцией, которая и применялась-то всего несколько раз...
  Калныньш даже мысли такой не допускал, совсем, он даже не взял с собой резервную группу спецназа. Пришлось поднимать по тревоге украинцев, которые не сразу поняли, что от них требуется.
  И БТР Нацгвардии выехал в рассветную степь. Сверху на броне сидел Михайлик Грицай и вглядывался в розоватое утро.
  ...Выбравшись на поверхность, Юозас отчитался по рации о выполнении задания. Предстоял путь к своим - через степь, при свете наступающего дня.
  Травы расстилались перед ним, и поднимающееся солнце светило ему в глаза. Долг был исполнен, и ему удалось отвести угрозу от спящего города. Где-то там, за спиной, оставались кварталы хрущёвок с сотнями и тысячами людей, которые не знали и не узнают о событиях этой ночи... В любом случае, их было больше, чем шестьсот сорок пять.
  Он огляделся вокруг и в первый момент не понял, что же изменилось в его жизни.
  А потом Юозас осознал, что прошлое - впервые за двадцать пять лет - отпустило его. Он был свободен и вновь имел право на простые человеческие радости - встречать утро, видеть солнце и не думать о проклятых поездах. Страшная вина осталась в прошлом. Он уже забыл, как это бывает, и почти не верил своему счастью...
  Юозас несколько раз глубоко вдохнул утренний воздух и только потом заметил противника. Сначала услышал, потом увидел. А его самого, видимо, украинцы заметили раньше, потому что БТР изменил курс и с каждой секундой приближался к нему, видя в одиноком ополченце лёгкую добычу. Противник давно имел возможность расстрелять его из пулемёта, но почему-то этого не делал.
  Он сделал шаг назад. Упавший бетонный блок возле дыры в заборе мог быть его единственным укрытием, дальше - голая степь.
  Лёжа за этой хлипкой преградой, Юозас сообщил по рации о появлении противника и приготовился к бою.
  - Сдавайся! - крикнул Грицай. - Мы же видим, что ты один. Жить будешь! Тебя обменяют!
  Юозас выстрелил на голос, и украинцам ничего не оставалось, как ответить огнём. И даже когда пуля ударила его в плечо, он ощутил толчок, и как кровь потекла по руке, но боли всё ещё не было.
  - Темократическая сфолочь, - выдохнул Юозас.
  - Сдавайся! - кричали ему на чистом русском языке.
  - Русские не стаются, - отвечал ополченец.
  - Живым брать гада! - шипел в рацию Калныньш.
  А враги были уже совсем близко, и пуля, ранившая его в бедро, прошла по касательной, и снова он почувствовал кровь... Но потом случилось более страшное - он услышал щелчки пустого магазина. И враги, наверное, их тоже слышали. Патронов больше не было.
  Но только один Юозас услышал протяжный гудок локомотива посреди степи, где не было железной дороги.
  То шёл пассажирский поезд Адлер-Новосибирск, маршрут которого пролегал в далёкие советские времена через станцию Иловайск, и шёл он за ним.
  Правая рука уже не слушалась его, рукав кителя был совершенно мокрым от крови, и чеку из последней гранаты Юозас выдернул зубами. И, выбросив вперёд здоровую ногу, сделал шаг навстречу своему поезду. Прошла вечность после того, как он сделал этот шаг, и украинцы ещё что-то пытались ему кричать, но он их не слышал. А поезд всё шёл, и сигналил, и звал его за собой, пока его вагоны, и нацгвардейцев, и Юозаса не поглотило пламя.
  А со стороны наших позиций уже бежали на помощь ополченцы, поднятые по команде на звуки боя...
  Злые слёзы выступили на глазах Калныньша.
  Розовый рассвет поднимался над степью.
  * * *
  За следующие сутки на участке Матвеева украинцы несколько раз пытались атаковать безо всякой подготовки, несли потери и снова лезли под пули.
  Но и отбивать их было нелегко, Александр несколько раз запрашивал у Донецка помощи, но Донецк отвечал неопределённо. Пришёл один КамАЗ, привёз сухпайки и боеприпасы, забрал раненых. В остальном приходилось пока рассчитывать на собственные силы.
  Со слов пленных украинцев, на позиции приехал какой-то крупный натовский чин, видимо, из ЦРУ, и требовал наступать во что бы то ни стало.
  - Почему Вы решили, что именно из ЦРУ, а не из Пентагона? - спросил Матвеев.
  - Так он же без погон был, - охотно пояснил украинец, - в ЦРУ нет офицерских званий, а был бы из Пентагона - был бы при параде... Меня расстреляют, господин майор? - быстро спросил он.
  - Господ мы в Чёрном море топить будем, - резко ответил Матвеев фразой из советского фильма, зная, конечно, что неделю назад потерян выход даже к Азовскому, - нужен ты больно, пулю на тебя тратить. Поедешь в Донецк с ближайшей машиной, разгребать там, что ваша арта нахреначила...
  Он повертел в руках отобранный у украинца плеер, убедился, что это действительно не более чем плеер со встроенным радиоприёмником, и вернул пленному.
  - Послушаешь музыку на досуге, - бросил Матвеев и отошёл в сторону.
  А радиоприёмник был настроен на украинский канал, и там передавали сводку главных новостей за неделю - и, помимо боёв под Иловайском, говорили о протестах в районе Ивано-Франковска, где БТР Нацгвардии переехал насмерть местную жительницу - Криничную Христину Петровну, двадцати восьми лет.
  * * *
  Артём Зайцев был ранен осколком в ухо - в общем-то, царапина, если не считать того, что на одно ухо почти оглох, однако с перевязанной головой остался в строю, и, поскольку людей катастрофически не хватало, никто не стал возражать, когда машина с ранеными ушла в Донецк, а Артём остался на позициях.
  Насчёт подкрепления из Донецка по-прежнему не отвечали ничего определённого.
  Матвееву не полагалось знать, что его участок был лишь малой частицей грандиозного замысла - со стороны противника - замысла дальнего обхвата и окружения Донецка, а с нашей - замысла Иловайского котла и контрнаступления на юг.
  Во время одной из украинских атак убили нашего пулемётчика, и Артём занял его место, а вдруг почувствовавший себя ненужным лейтенант из прокуратуры подавал ему патроны...
  - Танки, - тихо сказал кто-то.
  - Т-72, - определили рядом.
  Они выползали из-за горизонта медленно, никуда не торопясь и ничего не страшась, заполняли собой степь, оттуда, откуда их никто не ждал - со стороны Донецка.
  'Сегодня же двадцать четвёртое августа', - вдруг вспомнил Матвеев, - 'День независимости Украины. Порошенко обещал парад в Донецке'.
  - А х... вам, а не парад в Донецке! - рубанул воздух Александр. - К бою!
  Он до боли закусил губу, понимая, что против танков вряд ли что-то сможет сделать своими силами. Но вариантов не оставалось. Не оставалось и времени подумать, что могло случиться, почему вражеские танки могли появиться с севера. Да и какая теперь разница...
  По его команде два противотанковых ружья образца 1941 года медленно развернулись в сторону наступающего противника. Это было всё, что мог противопоставить Матвеев непонятно откуда прорвавшимся украинцам в голой степи, и он уже видел, как наши позиции раскатают гусеницами... Что ж, по крайней мере, мы не сдадимся, чёрт вас знает, дорвались вы до Донецка или нет, но мы же, сука, русские...
  - Рыжий, ты здесь?
  Артём был здесь, он не слышал, но видел надвигающиеся танки, и, лёжа на земле, сжимал гранаты обеими руками...
  - Я в рот е...л, я Киев брал, я кровь мешками проливал! - прорвалась горлом старинная присказка из российской тюрьмы, и Матвеев понял, что Артём тоже не отдаст дёшево свою жизнь, вот здесь, за семьсот километров до Киева...
  Но тонко и тихо, врываясь в гул техники, зазвонил кнопочный телефон, который держал Матвеев на такие случаи - смартфоны разряжались слишком быстро, да и функция геопозиции работала на передовой не в пользу владельца телефона.
  Звонили из Донецка.
  - Матвеев! - почти срывался голос в трубке. - Просил помощи? Встречай!...
  Он поднял к глазам бинокль и явственно увидел, как из головного танка приветственно махали флагом Донецкой Республики.
  С севера, со стороны Донецка, шли на помощь бойцам Александра Матвеева наши танки.
  По всей линии соприкосновения, от Станицы-Луганской до Тельманово, начиналось широкомасштабное августовское контрнаступление Народных Республик.
  * * *
  Антон Александрович проснулся от грохота за окном. Но это не был обстрел украинской артиллерии - это была гроза в густой августовской ночи, он понял это не сразу, а когда понял, долго лежал и думал, вглядываясь в темень за окном, и не мог заснуть снова.
  Перед ним вновь и вновь проносилась короткая и яркая, как молния в ночной степи, жизнь Янычара. Ребёнка, не знавшего родной матери. Разведчика, ополченца, защитника Донбасса. Человека, принявшего смерть в результате безнадёжной попытки спасти три сотни жизней незнакомых ему людей.
  Интуитивно Советник не сомневался в правдивости сообщения неизвестного пользователя 'Одноклассников'. Как выяснили для него донецкие программисты, аккаунт был создан из интернет-кафе в Славянске, с него было написано единственное сообщение, после чего аккаунт был удалён.
  Тем не менее, он был уверен, что так оно и было, и тем тяжелее была обязанность, которую ему предстояло исполнить.
  'Если это правда, что Иван нашёл свою русскую семью, я прошу Вас сообщить его родителям, что их сын принял смерть как мужчина', - так заканчивалось анонимное послание неизвестного автора.
  Именно он, Антон Стригунков, должен был позвонить Фёдору и рассказать, как погиб его только что обретённый сын. Больше это некому было сделать.
  Советника мучил вопрос - была ли его вина в случившемся? Что он мог сделать, чтобы предотвратить гибель Ивана? Не сейчас, но раньше, в девяносто пятом, когда какая-то сволочь получила деньги за продажу за рубеж безответного ребёнка? Нет, тогда уже было, пожалуй, поздно. Или раньше, если бы он не потерял из виду семью Фёдора? Нет, и тогда вряд ли - ведь Наталья ушла от мужа гораздо раньше, и о рождении мальчика он даже не знал... Конечно, если бы Фёдора не посадили в восемьдесят девятом... Но для этого нужно было предотвратить катастрофу двух поездов, а вернее - предотвратить куда большую катастрофу, именовавшуюся перестройкой, и в том, что этого сделано не было, его вина, конечно есть, не большая и не меньшая, чем миллионов других советских граждан, принимавших присягу и носивших погоны, но не защитивших страну на рубеже девяностых. А потом стало поздно, и судьба покатилась именно так, и он не видел точки, где можно было бы зацепиться и сделать так, чтобы один-единственный мальчик девяносто первого года рождения остался жив.
  А впрочем, теперь это уже не имело значения.
  * * *
  В харьковскую тюрьму Калныньш приехал неожиданно. Он просматривал списки заключённых сепаратистов и вызывал их по одному, начиная с тех, кто сломался, признал вину и пошёл на сотрудничество, и заканчивая самыми упрямыми, каждого угощал кофе, сигаретами и коньяком, никого не тронул пальцем и украинцам не позволил, но всем задавал единственный вопрос - известно ли им, что означает кодовая фраза 'Зима, снежки, варежки'? Но никто не мог ответить на этот вопрос, и только в последней группе заключённых ему попалась красивая женщина лет сорока с густыми пшеничными волосами, от коньяка и сигарет она отказалась, кофе выпила залпом, а на вопрос ответила с ходу, не задумываясь:
  - Да это же пароль от компьютерной игры!
  - От какой игры? - переспросил Калныньш.
  - От сетевой игры, не помню, как она называется, в Донецке в неё многие играют, - она отвечала таким тоном, что он не мог понять, говорит она правду или тонко издевается.
  'Где-то я её видел', - подумал Марк, - 'Кажется, я её допрашивал в Славянске'.
  - Значит, от игры, - задумчиво повторил он. - Ладно. Увести! Давайте следующего!
  Калныньш вдруг почувствовал, как он устал и хочет в отпуск. На остров, к Энрике, туда, где море, пальмы и мулатки. Хотя бы на пару-тройку недель, отдохнуть от крови, грязи и чернозёма. Обычно он предпочитал отдыхать в ноябре-декабре, когда погода в России особенно отвратительна, но сейчас уже чувствовал усталость от страшного напряжения последних месяцев. А куда тут уедешь, на кого всё оставишь, когда даже в собственном штабе может притаиться враг, и никому доверять нельзя, никому...
  Марк Калныньш с юности готовил себя к войне с Россией и, в отличие от менее умных и более самонадеянных коллег, никогда не считал, что она будет лёгкой и быстрой, даже после двух с половиной десятилетий демократических реформ. Но ведь это даже не Россия, думал он, противник - чёрт знает кто, шахтёры и трактористы, сброд с двух областей, а ковыряемся почти полгода, и не видно конца...
  Он снова вспомнил Дэна. Чего ему не хватало в жизни? Его же могла ждать блестящая карьера. Почему он без колебаний выбрал пытки и смерть? Ведь у него не могло быть иллюзий, он слишком хорошо знал систему изнутри и лично Калныньша. А ведь ему было страшно, от Марка-то не скроешь настоящий страх ни за какой бравадой...
  Нет, всё-таки надо в отпуск.
  ...Конечно, Александра понятия не имела, что означают три слова, которые повторял ополченец вслух в состоянии болевого шока. Но если это что-то важное - может быть, ей удалось отвлечь этого СБУшника от реального смысла и хоть капельку помочь кому-то из своих, отвести беду - она-то Калныньша вспомнила и считала, что он из СБУ. Ведь победа, как океан из капелек, всегда складывается из множества больших и малых усилий тысяч и миллионов людей.
  В другое время она могла бы вызвать огонь, то есть гнев Калныньша, на себя, но в силу обстоятельств, о которых ниже, теперь даже этого священного права, принадлежащего каждому русскому человеку во вражеском плену, была лишена Александра Морозова.
  Она шла по тюремному коридору и думала о Юозасе. Ей всегда было легче, когда она о нём думала.
  
  Глава семнадцатая
  'Уважаемая Вероника Юозасовна!
  Учитывая заслуги Вашего отца, Шульги Юозаса Станиславасовича, при спасении мирных жителей Донецкой Народной Республики, за проявленное личное мужество, командование Народного ополчения Донбасса считает возможным ходатайствовать перед Народным Советом ДНР о присвоении Шульге Ю.С. звания Героя Донецкой Народной Республики посмертно...'
  Вероника отложила письмо, тыльной стороной ладони утирая слезу с лица, и тихо передала его сидевшей рядом Ольге Алексеевне.
  Вторую бумагу Вероника не показывала никому.
  Второе письмо, в отличие от напечатанного на гербовой бумаге первого, было написано на тетрадном листке в клеточку, на литовском языке, которого она не знала, с подстрочным переводом на русский. Его отдала Веронике Марина Матвеева после похорон отца, в заклеенном конверте.
  - Это Юра оставлял для тебя, когда уезжал в Славянск, - смахивая слезу, сказала Марина, - потом забрал, когда вернулся, а сейчас перед отъездом на позиции снова оставил... Что там - я не знаю, но он сказал, только если точно будешь знать, что убит... Если пропал без вести или ещё что - тогда не отдавай...
  ...Полсуток лежали, накрытые тонким флагом, вместе с остальными бойцами, убитый прямым попаданием в голову лейтенант из прокуратуры ДНР и обгоревший до неузнаваемости Юозас Шульга, и Матвеев уже распорядился было похоронить их прямо здесь, на позициях, но пришла помощь, и пришла машина, и убитых тоже забрали в Донецк...
  'Дорогая Вероника! Mieloji Veronika!'
  Девушка покосилась на сидевшую на соседнем стуле Ольгу Алексеевну и снова развернула письмо.
  'Я просил отдать его тебе тогда, когда будет точно известно, что нет меня на этой Земле. Доченька, в молодости я совершил страшное преступление. Ты знаешь, что я родился в Литве, но я никогда не рассказывал тебе ни о своей прежней жизни, ни о том, как и почему я оказался на Донбассе и почему мы ни с кем не общались в Прибалтике. В конце восьмидесятых годов я был членом 'Саюдиса' - литовской антисоветской нацистской организации. По их заданию, при руководстве американцев, я лично, своими руками, дочка, в июне 1989 года взорвал два пассажирских поезда с людьми. Использовали меня втёмную, я не знал, что теракт направлен против мирных жителей, нам сказали, что пойдёт эшелон с военной техникой. Меня это не оправдывает и не умаляет моей вины. Сгорело 645 человек, а может, и больше, тогда билеты продавали свободно и безбилетников брали легко'.
  Следующий абзац был вставлен на полях, явно Юозас дописывал его перед тем, как во второй раз отдать письмо Марине.
  'В этих поездах погибли родители Романа Гостюхина, ты его знала, мы с ним вместе выходили из Славянска, он был смертельно ранен в стычке с хохлами. Если помнишь, у него был большой шрам от ожога в детстве - вот это оттуда'.
  И снова шёл текст подряд.
  'Официально было объявлено, что это несчастный случай, а организаторы постарались убрать исполнителей. Моего напарника убили, а я успел это понять, и мне удалось скрыться...'
  У Вероники опускались руки, и слёзы наворачивались на глаза, но она обязана была читать дальше.
  'Дочка, прости меня когда-нибудь, если сможешь. Я это сделал, и это правда - шесть сотен жизней на моей совести, никуда мне от этого не деться. За двадцать пять лет я не нашёл сил встать и повиниться перед людьми, даже твоя мать этого не знала, но это было именно так, и эти два поезда - моих рук дело, и если меня не будет, я хочу, чтобы ты знала, распорядись этой информацией как сочтёшь нужным, но самое главное - никто из наших людей не должен идти и служить фашистам, никогда и ни при каких условиях, это слишком страшно...'
  Эти строки были написаны рукой Юозаса Шульги, по-литовски, с его же переводом на русский язык.
  Но это письмо Вероника хранила в тайне ото всех.
  Потому что это было слишком невозможно, чтобы быть правдой.
  ..Артёму показалось, что он слышит голос матери, и он предпочёл не открывать глаза - откуда ей тут взяться, а если это только кажется, если он на самом деле у врага, у него будет некоторое время подумать и собраться с силами.
  Он лежал с закрытыми глазами и слушал тех, кто сидел у его постели и говорил вполголоса - Веронику и мать.
  Всё-таки это были не галлюцинации, и он открыл глаза.
  - Мама, - произнёс Артём и попытался приподняться.
  - Лежи, сынок, лежи, - ответила Ольга Алексеевна, - тебе ещё нельзя вставать...
  - Мама... мы в Донецке? Как ты приехала? - спросил он и почувствовал нарастающую слабость, даже говорить было тяжело.
  - В Донецке, - кивнула мать, - приехала, как все ездят. Через Изварино на автобусе.
  - Значит, граница наша? А Иловайск?
  - И Иловайск наш, и Саур-Могила, и Тельманово, и вчера освободили Новоазовск, - рассказывала Ольга Алексеевна радостные вести с фронта. - На юге наши вышли к морю, а на севере деблокировали Луганск...
  Артём попытался улыбнуться.
  - Ну вот, а я валяюсь в такое время... Мама, я тебя не познакомил. Это Вероника Шульга, Незабудка, моя... моя жена.
  - Я уже знаю, сынок, - ответила Ольга Алексеевна, - Незабудка-вторая.
  'Почему вторая?' - подумал сначала Артём и в следующий момент вспомнил, что Незабудкой была на прошлой войне Матрёна Ермишина. Как странно, что он не припомнил этого раньше, за всё время знакомства с Вероникой.
  * * *
  Советник ходил взад-вперёд по кабинету с сигаретой в руке. Говорил сидевший на окне Матвеев.
  - На Юру я подготовил документы, но хотел сказать - решать, конечно, тебе, ты был его непосредственным начальником - по моему мнению, у нас был ещё один товарищ, который тоже заслужил Героя. Во всяком случае, похоже, что всё было так, как ты рассказывал...
  Советник вздохнул.
  - Ты про Янычара, - он мог бы и не уточнять. - Видишь ли, Саша, я-то знаю, как всё было, но что я могу представить в подтверждение своих слов? Анонимку в 'Одноклассниках'? Когда мы освободим Киевскую область и Припять, - Антон Александрович перехватил взгляд Матвеева, брошенный на карту, где синие флажки противника зловеще нависали над обозначенной красной звёздочкой столицей Республики, - да, когда мы освободим Киевскую область и перезахороним его с почестями, тогда можно будет написать представление и отправить награду Фёдору в Москву... Поверь, мне этого хочется не меньше, чем тебе...
  - Я не случайно затеял этот разговор, Антон, - ответил Матвеев, - ты знаешь, на Майдане Янычар спас мне жизнь, и я не имею права об этом забыть. Но позавчера добровольно сдался в плен хохол, который охранял его в секретной тюрьме и присутствовал при расстреле. Его зовут Степан Криничный. Если не врёт, то, как мы и предполагали, сделали это американцы, а непохоже, чтобы врал, его рассказ в целом сходится с тем, что написано в 'Одноклассниках', хотя утверждает, что писал не он.
  Советник покачал головой.
  - Для человека, который писал текст в 'Одноклассниках', русский язык не родной. Ладно, поговорю я с этим Криничным...
  Матвеев встал с подоконника.
  - И куда его?
  - Потом-то? Да на обмен, куда же ещё...
  * * *
  Год 2015. Весна.
  ...И всё-таки однажды пришла весна, во что многие уже почти не верили.
  По городу, только что пережившему первую, самую трудную, военную зиму, катился звенящий троллейбус. Артём сидел у окна, ближе к задней площадке, вытянув ногу в проход.
  Республика, за которую отдали жизни Юозас и Ксения Шульга, Иван Беляков, Роман Гостюхин, Семён Левицкий и тысячи других, известных и неизвестных - Республика выстояла и отмечала свою первую годовщину.
  ...Второе ранение Артём получил при штурме Дебальцево, почти одновременно с Главой ДНР Александром Захарченко, и тоже в ногу. После этого ему пришлось довольно долго поваляться в госпитале, не удалось, как в прошлый раз, через пару недель удрать на передовую. Хотя и тогда, в сентябре, он опоздал и вернулся в свой батальон уже после того, как наступление было остановлено Минскими соглашениями.
  Теперь Артём получил отпуск и намеревался провести его в Донецке вместе с Вероникой.
  На остановке в троллейбус вошла не по сезону легко одетая женщина с новорожденным ребёнком, завёрнутым в синее тюремное одеяло - это сразу резануло Артёму глаз.
  Артём хотел подвинуться, чтобы дать ей присесть, но рядом с ним уже уступили ей место. Она оглядывалась по сторонам, словно не зная, куда ей ехать, и наконец решилась спросить дорогу. Она назвала адрес их с Вероникой дома.
  - Вам со мной выходить, - сказал Артём, - я сам в этом доме живу. А вы там к кому?
  Женщина замялась.
  - К знакомому, - сказала она наконец. - Попытаюсь его найти, хотя он, скорее всего, на фронте. Но у меня больше вообще никого нет в этом городе. Я с обмена, я была в украинском плену, мой сын родился там, в Харькове, в украинской тюрьме, а наш дом под Краматорском, на территории, занятой хохлами, и мне туда нельзя...
  - Пойдёмте, - решительно сказал Артём, беря её под руку, - нам с Вами выходить. Если что - переночуете у нас. Вас как зовут?
  - Александра, - представилась она. - А сына зовут Юра. И отца его, который на фронте, зовут Юра.
  Холодок прошёл по спине Артёма. Он внимательно посмотрел на женщину, потом на спящего на её руках мальчика, и тоже назвал себя.
  Троллейбус остановился, и, опираясь на трость, Артём вышел первым. Александра спустилась следом.
  - Вот этот дом, - кивнул он.
  - Скажите, может быть, Вы знаете его, если рядом живёте? Хотя бы в Донецке он или нет... Юрий Шульга, а по паспорту у него сложное прибалтийское имя...
  Артём давно уже всё понял. Он даже понял, кто эта женщина - хозяйка дома, в котором умер Ромка Сибиряк, она прятала их с Юозасом от хохлов, об этом Юозас рассказывал и даже называл имя, хотя и ни единым словом не обмолвился о своих отношениях с ней... Но как сказать ей правду - Артём проглотил подступивший к горлу комок...
  - И Романа Гостюхина Вы знали? - зачем-то спросил он, хотя всё было уже ясно.
  - Да, - кивнула Александра, - его... его похоронили у нас в селе. А почему Вы спрашиваете? Вы знаете эту историю? Значит, Вы и Юрия Шульгу знаете?
  Артём тихо кивнул.
  - Что же Вы молчите, Артём? Я же должна его найти. Он хотя бы в Донецке или на передовой? Где же он?
  - На Аллее Славы... - выдохнул Артём одними губами, - ...во время битвы за Иловайск в августе прошлого года, - нет, это говорил не он, это говорил кто-то посторонний, совершенно чужим голосом, хотя шевелились почему-то его губы, и его глаза смотрели не на Александру и не на окружающий городской пейзаж, а в бесконечную пустоту, - хохлы заминировали склад химических отходов, и он вызвался добровольцем обезвредить бомбу, и это получилось, но хохлы перехватили его на обратной дороге... расстрелял все рожки и вместе с ними подорвал себя гранатой... Герой Донецкой Республики...
  Артём ожидал слёз, истерики, но Александра не заплакала. Она опустила глаза в землю.
  - Да, это он. Он так мог, я знаю. Что ж, простите, что побеспокоила Вас. Я, наверное, пойду, - она нерешительно повернулась.
  - Стойте! - почти крикнул Артём. - Куда же Вы пойдёте, Вам же некуда идти. Не оставлять же Вас с маленьким на улице. Скоро комендантский час! Я провожу Вас в квартиру. Вы Веронику Шульгу знаете?
  - Только заочно. Юра рассказывал, что у него есть дочка.
  'А теперь ещё и сын', - грустно подумала она, поднимаясь по лестнице за Артёмом.
  * * *
  На полу московской квартиры на ковре играл ребёнок.
  Анна сидела, сгорбившись над столом, и писала письмо сыну в колонию.
  'Всё-таки вернули мы Кирюшу, Женя, хотя и намучались по судам. После Мосгорсуда летом прошлого года, на который я не успела с Донбасса и который за несколько минут вернул наше дело на новое рассмотрение - был снова районный, уже в октябре, потом перенесли на ноябрь, об этом я тебе, кажется, писала уже, и он вынес неожиданно решение в нашу пользу...'
  Анна вздохнула, поправила очки и ласково посмотрела на Кирюшу, но он был увлечён игрушками, он складывал из кубиков картинки и на бабушку внимания не обращал.
  'Но и после этого нам Кирюшу не отдали. Сказали, пока не вступит в силу решение, не отдадут. Решение не вступило, опека его обжаловала, и снова по кругу... И снова был Мосгорсуд, в прошлом месяце, оставил в силе решение первой инстанции. Потом они изготавливали решение, это у них так называется, ты знаешь, наверное, и только после этого выдали мне на руки оригинал постановления с подписью и печатью, и поехала я Кирюшу забирать...'
  Она вытерла платком щёки и раскрасневшиеся глаза.
  - Бабушка! - крикнул Кирюша. - Бабушка, смотри, у меня получились утята!
  Анна опустилась на ковёр рядом с внуком и устремила взгляд на рисунок из кубиков.
  - Бабушка, почему ты плачешь? Не надо плакать! Смотри, каких я собрал утят!
  - Ничего, Кирюша, ничего, я не плачу, - с грустной улыбкой ответила Анна.
  'Так что Кирюша снова с нами, спустя почти два года, и это, пожалуй, единственная моя радость сейчас...'
  - Бабушка! Ты пишешь письмо дяде Жене? Который сидит в тюрьме?
  - Да, Кирюша. Твой дядя Женя сидит в тюрьме. А мой брат Ваня, твой, получается, дедушка Ваня, хотя и был совсем молодой, погиб на войне.
  - Я знаю, - серьёзно ответил мальчик, - на Донбассе. Мне баба Матрёна рассказывала. И показывала медаль. Он был разведчиком, и его убили враги. Я тоже буду разведчиком, когда вырасту. Обязательно буду.
  'Дедушка Фёдор ездил в Донецк на прошлой неделе за наградой Ивана. Антон Александрович хотел представлять его к Герою ДНР, но не получилось - нужно было подтверждение подвига от наших людей, хоть ополченцев, хоть мирных, но от своих, а никто из наших подтвердить не мог... Поэтому вручили Георгиевский крест ДНР, это хоть и ниже рангом - но всё равно, выписали на имя Ивана Белякова, передали Фёдору, как отцу, в торжественной обстановке. Иван бы, наверное, порадовался...'
  * * *
  Александре показалось, что снаряд разорвался где-то совсем рядом, что задрожали стены подвала, но Вероника успокоила её.
  - Это далеко, поживёте у нас - научитесь различать... А это уже ближе... Вы, главное, спускайтесь сюда, не сидите в квартире, там опасно. В следующую ночь меня не будет, я дежурю. Или просто спускайтесь сюда сразу с вечера, не ждите обстрела.
  В своём углу лежала уставшая Марина с детьми.
  'Неужели и я так привыкну', - подумалось Александре. - 'Какие же были тихие ночи в Харькове на Холодной горе... А ведь привыкну. Зато на свободе, это главное, всё остальное потом. Будем жить'.
  На руках у Александры проснулся и подал голос, утверждая своё право на жизнь, юный гражданин Донецкой Народной Республики. Его разбудили разрывы снарядов, и она долго не могла снова укачать ребёнка.
  'Kas ten, rytuose?-
  Bunda Žemė Motina'...
  Вероника начала напевать литовскую колыбельную, под которую росла сама, хотя и не знала перевода, и маленький Юра стал под неё засыпать, пока Александра запоминала слова.
  - Вероника, мы же победим? - тихонько спросил кто-то из младших детей Марины. Она была в военной форме и могла ответить на этот вопрос авторитетнее, чем мать.
  - Конечно, победим, по-другому не бывает, - ответила Вероника. - Спи давай.
  'Будем жить', - снова подумала Александра, - 'А как и где? Уцелеет ли дом? Но это всё потом. Не сейчас. После победы'.
  Это будет всё потом.
  Когда мы победим.
  Ведь война ещё не окончена.
  Зло не побеждено.
  Оно лишь остановлено на дебальцевском рубеже.
  Но есть надежда.
  
  Конец
  
  2017-2019
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"