Аннотация: Книга 2. Продолжение романа "Катастрофа" - те же герои на рубеже 2000-х и 2010-х...
Книга вторая. Время червей
Мы не услышим добрых слов,
Бесстержневое поколенье...
Валерий Хатюшин
Глава первая
Год 2006. Весна
Белые от пены гребешки волн мягко накатывали на Остров и, обессиленные, откатывались назад, охлаждая горячий песок.
Жаркое южное солнце стояло высоко в безоблачном небе и отражалось в зелёной воде. Прибой шлифовал берег равномерно и неустанно, круглый год, днём и ночью, волна за волной, год за годом, век за веком.
Из мокрого песка загорелые дети возводили на пляже крепость, украшая её крупными и мелкими ракушками, и солёные брызги летели на их чумазые лица.
Казалось, в воздухе растворена безмятежность.
Но в сотне метров левее, где заканчивался обустроенный пляж и начинались изрезанные каменистые скалы, над перламутровыми волнами выслеживала добычу чайка.
Распластав крылья, она описывала круги над бухтой на небольшой высоте и вдруг, наметив жертву, спланировала вниз, к воде, чтобы мастерски отточенным движением хищника выхватить из неё зазевавшегося малька. Сам момент удачной охоты был скрыт от человеческих глаз - с пляжа было видно только, как белая птица с рыбиной в клюве, тяжело взмахивая крыльями, полетела за край вдающейся в море, до блеска отшлифованной волнами скалы, туда, откуда доносились крики её сородичей, гнездившихся среди камней.
За птицей лениво наблюдал мужчина средних лет в больших солнечных очках, лежавший в гамаке под навесом. Он вслушивался в ровный шум прибоя, успокаивавший нервы лучше любых сигарет, и думал о чём-то своём.
В кои-то веки удалось ему выбраться отдохнуть, но и здесь полностью отвлечься от работы не пришлось...
Звали его Марк Калныньш.
И шёл ему сорок восьмой год.
Карьеру Калныньша тормозил его шеф, никак не желавший уходить на заслуженную пенсию. В этом году Келлеру должно было исполниться семьдесят пять, и, по слухам, после юбилея ожидался-таки перевод его в почётные консультанты - с освобождением места для Калныньша.
В том, кто именно займёт место Келлера после его отставки, сомнений не было ни у кого.
В апреле Калныньш отправился в отпуск - с тем, чтобы вернуться к работе с новыми силами, понимая, что отдохнуть теперь придётся нескоро.
И улетел на тёплое атлантическое побережье, откуда катер доставил его на Остров.
...Остров принадлежал испанской короне и до начала девяностых годов был одним из многих ничем не примечательных островов.
В начале девяностых годов его приобрёл в частную собственность некто Хосе Антонио Гонсалес, господин латиноамериканского происхождения с неясным прошлым - о нём было известно лишь, что ему принадлежали фруктовые и кофейные плантации в Колумбии и где-то ещё - какая, впрочем, разница?
Сеньор Гонсалес вложил в Остров немалые средства и вознамерился устроить здесь туристический рай. И работа закипела. В течение нескольких лет на берегу выросли шикарные отели с оборудованными пляжами. Природа щедро наградила своими богатствами здешние места - а всё остальное было сделано руками строителей.
Вложения окупились - вскоре Остров Гонсалеса, как его неофициально называли, приобрёл устойчивую репутацию отличного места для элитного отдыха на берегу океана.
Что касается населения Острова, оно было чрезвычайно довольно наступившими переменами, более того - многие островитяне души не чаяли в Гонсалесе, да и было за что. Создавая свою "империю", он позаботился и о них.
Если раньше местным жителям невозможно было найти работу, и им приходилось уезжать на заработки в материковую Испанию, то новый хозяин обеспечил их приличными рабочими местами менеджеров и клерков - о безработице на Острове забыли. Чёрные работы выполняли в основном тихие бессловесные мигранты, которых Гонсалес завозил из Южной Америки и ещё чёрт знает откуда - многие из них даже не говорили по-испански.
Кроме того, сеньор Гонсалес за свой счёт модернизировал больницу и школу для детей местных жителей, а главное - обеспечил безопасность для населения Острова. Если до Гонсалеса, что уж говорить, Остров был рассадником преступности, которая всегда идёт следом за высокой безработицей, то теперь частная служба безопасности навела порядок, и жители, как и туристы, могли безбоязненно выходить на улицу в любое время суток.
Успехи Гонсалеса на данном направлении были столь значительны, что позволили муниципалитету сократить на Острове полицейский участок - теперь со стороны властей за Остров отвечал инспектор, приезжавший на катере с одного из соседних островов, в основном для того, чтобы выпить текилы с самим хозяином, а чаще с его начальником службы безопасности, здоровенным метисом-колумбийцем по имени Энрике, и отбыть восвояси для написания отчёта о том, что во владениях сеньора Гонсалеса - тишь да гладь, да божья благодать.
Впрочем, такая идиллия наступила только после того, как Гонсалес поставил под контроль все транспортные сношения Острова с внешним миром - а именно катера, которые курсировали пару раз в день с пристани до ближайших островов. После того, как и этот маленький бизнес выкупил Гонсалес - на деньги он не скупился, но сосредотачивал всё в своих руках с редкой настойчивостью - катера стали ходить шесть раз в сутки для удобства отдыхающих.
Вот только своего аэропорта сеньор Гонсалес так и не построил, так что прибывающие туристы пользовались катерами. Но это, пожалуй, было единственное неудобство, если его можно таковым назвать.
Муниципальные власти были в восторге от свалившегося на их голову счастья и только что пылинки с Гонсалеса не сдували.
В общем, ему удалось осуществить желаемое - создать маленький островной рай для состоятельных туристов.
И вот в эту-то идиллическую картину и окунулся прибывший на отдых Калныньш.
Первые три-четыре дня он провёл на океанских пляжах и не пожалел о своём выборе - качество сервиса действительно соответствовало рекламе, что нечасто случается в наши дни.
И вдруг в этом райском уголке случилось чрезвычайное происшествие.
Более того - случилось убийство.
Убита была женщина, проститутка из числа обслуживавших отели мигранток. Её тело с проломленным черепом выбросило волнами прямо на пляж, и, как ни старались соответствующие службы "ликвидировать последствия" максимально быстро, о происшествии стало известно, слух пронёсся по Острову, и даже прибыл вне графика инспектор, чтобы составить протокол - замолчать преступление не удалось...
Энрике был зол и раздражён, впрочем, он изо всех сил старался скрывать своё раздражение и клятвенно пообещал инспектору принять все возможные меры для скорейшего расследования досадного инцидента.
Вечером Энрике пил текилу в баре.
К нему подсел Калныньш - они уже были знакомы. Но вряд ли Марк смог бы объяснить, что именно заинтересовало его в тот момент в этом преступлении. Скорее всего, на разговор с начальником службы безопасности его толкнула интуиция.
Энрике много пил и быстро пьянел, и в нём нарастало желание излить душу перед Калныньшем.
- Дура она! - надрывался он, опрокидывая очередную рюмку. - Дура! Сбежать захотела! С Острова! От сеньора! Ты понимаешь, о чём я говорю?
Все капитаны и матросы катеров, которые уходят с Острова, работают на меня, ты понимаешь, Марк? - он нервно рассмеялся.
- А дурочка этого не поняла, - прокомментировал Калныньш.
- Ага, - Энрике был уже совершенно пьян. - Именно, не поняла. От сеньора Гонсалеса никто ещё не сбегал, хи-хи! Ты думаешь, она первая такая умная? Когда мы работали в Колумбии, у нас тоже были такие... которые сбегали с плантаций, ну ты понял, да?
Марк кивнул.
- Вот так мы и зарабатываем деньги, а ты думал нам легко, да? - продолжил колумбиец, жалуясь собеседнику на свою нелёгкую жизнь.
"Какое мне дело, как ты зарабатываешь деньги", - подумал Калныньш, - "Я же тебе не рассказываю, как их зарабатываю я, правда ведь?"
Энрике взял в руки цифровой фотоаппарат, всё это время лежавший перед ним на столе, пролистал кадры, выбрал фото женщины.
- Вот она, видишь? - он повернул экран к Калныньшу. - То ли полька, то ли русская, не помню точно, у меня записано.
"На вид лет тридцать-тридцать пять", - оценил тот.
- Я думал, у вас тут помоложе барышни, - сказал он вслух.
- У нас - всякие, - гордо ответил Энрике уже заплетающимся языком. - На любой вкус. Некоторые любят как раз за тридцать...
Он залпом опрокинул ещё рюмку текилы и устремил на Калныньша взгляд осоловевших глаз.
- Я тебе ещё одну вещь скажу, - он понизил голос. - Но только тебе. У неё в белье была зашита фотография. Мужчины. В военной форме.
- У тебя переснято? - Марк кивнул на фотоаппарат.
- Угу, - подтвердил собеседник, начиная снова листать снимки кнопками, - сейчас попробую найти. Только она старая была, потёртая, мелкая и плохого качества. А так - поляк, скорее всего.
С увеличенного снимка - он был действительно очень плохого качества, не соврал Энрике - смотрел солдат-срочник в советской военной форме восьмидесятых годов.
- Он русский, - поправил Калныньш, - это русская форма. Погоди, не убирай... - он почти вырвал фотоаппарат из рук владельца, совершенно не понявшего, чем так заинтересовало гостя изображение постороннего человека, показанное за рюмкой из пустого любопытства и желания поболтать.
- Это русская форма, - повторил Калныньш, чтобы скрыть овладевшее им напряжение. Потому что он узнал человека на фотографии. Не мог не узнать.
Несмотря на то, что это было семнадцать лет назад.
И услужливая профессиональная память стала извлекать из своих глубин прилагающиеся к этой фотографии слова, бегущей строкой, словно переключая в его мозгу давно не использовавшиеся, но вполне годные тумблеры:
"Турманис Юозас Станиславасович, 1967 года рождения, литовец. Рост выше среднего, телосложение крепкое, волосы светлые, глаза голубые.
Особые приметы: по-русски говорит с характерным акцентом..."
- Вот что, Энрике, - Калныньш нервно подался вперёд, - меня очень интересует любая информация касательно этой женщины и особенно этого парня. Я заплачу. Хорошо заплачу, - подчеркнул он, щёлкнув пальцами. - Только сделай это для меня, Энрике.
- По рукам, - ответил собеседник.
Калныньш зажёг сигарету, закурил, с минуту следил за огоньком на её конце.
- И вот ещё что, - возобновил он разговор, - были у неё... ну, подружки, что ли? Коллеги, так сказать, с которыми она общалась?
- Ага, - тряхнул прилизанными волосами колумбиец, - была одна. Её уже допросили, она ничего не знает. - Он медленно, словно не замечая нетерпения Калныньша, покопался в блокноте и вытащил на свет божий страничку. - Александра По-ли-чук, двадцать лет. Тоже русская. Но толку с неё...
- Энрике, - перебил Калныньш, - я хочу с ней поговорить. Я очень хочу с ней поговорить, - он сделал упор на слове "очень". Пришли её ко мне в номер сегодня после ужина. Да не беспокойся, я заплачу по тарифу. По полуторному тарифу заплачу. Договорились?
Начальник службы безопасности тяжело кивнул.
* * *
Она постучала в дверь, и Калныньш крикнул "Войдите!" по-испански.
Он стоял у окна, спиной к двери, не оборачиваясь назад, и в отражении в стекле видел очертания мебели в номере и силуэт девушки, вошедшей и несмело остановившейся.
- Проходи, садись, - небрежно бросил Калныньш по-русски, не оборачиваясь. Он выдержал паузу и только после этого неторопливо развернулся и присел за столик, когда у девушки уже прошёл первый шок удивления от того, что к ней обратились на родном языке.
- Зовут тебя как? - продолжил он на русском.
- Олеся... - она как будто хотела что-то спросить, но запнулась и не решилась.
"Хорошо", - подумал про себя Калныньш.
- Фамилия?
- Полищук.
- Сама-то откуда?
- Из-под Днепропетровска.
Калныньш театрально помолчал, потом медленно опустился на стул рядом с ней. В глазах девушки стояли слёзы, и под накрашенными ресницами уже подтекала тёмная тушь.
- Ты была подругой Марты Жемайте?
Девушка несколько раз кивнула, сглатывая подступающий к горлу комок.
- Вот что, Олеся, - Калныньш взял её за руку и очень пристально посмотрел в глаза, - я тебе не буду рассказывать, кто я. Ты девочка умная, должна и сама догадаться. Договорились?
- Д-да, - вновь покорно кивнула она и вдруг разрыдалась, закрыв ладонями лицо.
Пару минут он терпеливо пережидал её истерику.
- Ты же хочешь отсюда выбраться? - ответ он знал и сам и потому не стал ждать ответа. - Это возможно при двух условиях. Если ты мне сейчас расскажешь то, что меня будет интересовать, и если этот разговор останется между нами. Строго между нами. Никому ни слова - ни остальным девчонкам, никому, поняла?
- Конечно, - прошептала Олеся и в первый раз подняла на него глаза. - Вы же из России? - вдруг спросила она очень тихо и повторила, как будто задавала вопрос самой себе. - Нет, Вы не из СБУ. Вы точно из России. Правда ведь?
- Олеся, мы с тобой уже договорились, что ты обо мне ничего знать не будешь, - голос Калныньша стал строже. - Расскажи мне про Марту. Что ты про неё знаешь, кто она, как оказалась в Испании, почему решилась на побег. Сосредоточься и постарайся вспомнить все детали. Это очень важно.
- Марточка... - девушка всхлипнула, но наконец собралась с силами. - Мы с ней очень дружили, мы с ней тут только вдвоём говорим... говорили по-русски, она и я...
"Это мне ясно", - подумал Калныньш, - "Поэтому я тебя и вытащил. Значит, для начала хотя бы не врёшь".
- Она поехала на работу за границу по объявлению, - продолжала Олеся. - Не знаю как у них нам в Литве, а у нас так набирают, нянями там или посуду мыть. А потом забирают паспорта и сюда привозят, тут уже с острова никуда не денешься, без документов тем более...
- Так почему же решилась Марта?
- Она услышала где-то, что её Латвия вошла в шенгенскую зону... - "Она путает Латвию и Литву", усмехнулся про себя Калныньш, - что безвизовый режим теперь с Европой, и подумала, что самое главное - добраться до материка, а там уже как-нибудь.
- Ладно, - он махнул рукой, - теперь посмотри внимательно вот сюда. Может быть, ты у Марты когда-нибудь видела фотографию этого человека? Может быть, она что-то про него рассказывала? Вспомни, пожалуйста, это очень важно.
- Да, - уверенно ответила девушка, - эту фотографию Марточка всегда держала при себе и никому, кроме меня, не показывала. Это её жених, он пропал без вести очень давно, лет пятнадцать назад, и больше она его не видела. А вот имя его я забыла, литовское какое-то имя...
- Хорошо, - Калныньш удовлетворённо прикрыл глаза, - ты мне очень помогла.
- Вы же вытащите меня отсюда? - Олеся схватила его за рукав.
- Непременно, - ответил Марк, - главное - никому ни слова о нашем разговоре.
* * *
Калныньш застал Энрике в баре. Колумбиец был один, и это было очень кстати.
- Ну как? - спросил он у подошедшего Марка.
- Ваши люди совершенно не умеют работать, - небрежно бросил тот. - я уже узнал всё, что мне было нужно. И я бы вам советовал, Энрике, чтобы эта девица исчезла.
- Русская? - переспросил тот.
- Да. Только сделайте это грамотно, чтобы не вышло как с предыдущей девицей - получился скандал, о котором наслышан весь Остров и даже за его пределами. Сделайте тихо, чтобы она просто исчезла, и никто не смог её найти. Так будет лучше и вам, и нам, - Калныньш впервые, говоря о себе, произнёс слово "мы", намекая, что действует не от себя лично, и собеседник это уловил.
- Сделаем, - ухмыльнулся он.
- Хотя стоп, - Калныньш вдруг щёлкнул пальцами, ловя внезапно пришедшую в голову мысль. - Давай поступим иначе. Я заберу её с собой. Она мне пригодится. Я её покупаю.
- Понравилась? - по-лошадиному рассмеялся Энрике.
- Не без этого. Давай уточним цену, а ты пока подготовь её паспорт и реши проблему с просроченной визой - она ж наверняка просрочена, ну или что там ещё нужно. Я её покупаю.
* * *
Меньше чем через месяц старый Келлер сдавал дела своему преемнику, переходя на должность консультанта.
Бумаги у него всегда были в идеальном порядке, так что формальная процедура заняла не так много времени.
Уже после окончания официальной части Арнольд вручил Марку магнитный диск без подписи.
- Почитаешь на досуге. Это некоторые записи моего отца, которые всё недосуг было перевести в электронный вид. Я в своё время почерпнул там немало поучительного, думаю, что и тебе это пригодится.
- Спасибо, шеф, - ответил Калныньш.
- И про русских почитай. Отец успел набросать кое-какие мысли о них, которые могут быть полезны... И знаешь, мне в последнее время кажется, что мы в девяносто первом не довели дело до конца. Возникает странное послевкусие...
Марк вежливо кивнул, хотя ему самому так не казалось. У него победа в холодной войне не вызывала никаких сомнений, и об этих словах старика он поспешил забыть.
Глава вторая
"Мимо белого яблока луны,
Мимо красного яблока заката..."
Тонкий детский голос в приёмнике старательно вытягивал песенку.
По-русски.
Вероника остановила ручку радиоприёмника, вполне довольная тем, что поймала какую-то радиостанцию на русском языке, и включила газ, чтобы разогреть обед.
Дымчатая кошка ловко спрыгнула с Вероникиных колен на подоконник, призывно и жалобно мяукнула, словно привлекая к чему-то внимание маленькой хозяйки.
Девочка обернулась к окну, но там не было ничего необычного.
По небу, как всегда, тянулись тяжёлые тёмные облака, над домами, за низкий горизонт, над которым высились треугольные силуэты терриконов.
Перед ней открывался мир с третьего этажа хрущёвки.
Этот вид из окна она рисовала много раз - цветными карандашами на тетрадном листе в клетку, потом простым карандашом на альбомном, и в школе ей всегда ставили пятёрки по рисованию. Дома, дороги, деревья, облака...
"Облака - белокрылые лошадки..."
Вероникины облака были совсем непохожи на лошадок. Они были медленные, тягучие и серо-чёрные, словно впитавшие в себя угольную пыль из земли.
Мама хотела отдать её в изостудию, но туда брали с семи лет, а когда ей исполнилось семь, в бывшем доме культуры открыли автосалон...
Вероника присела на подоконник, свесив ноги. Кошка запрыгнула на брошенную на табурет школьную сумку.
Девочка ещё раз обвела вид из окна скучающим взглядом.
Ей было тринадцать лет, и она успела изучить этот район вдоль и поперёк. Вся её жизнь прошла в этой бедной однокомнатной квартире на третьем этаже, откуда каждый день уходили на работу родители - мать рано утром в столовую, а отец посменно на шахту.
Когда Веронике исполнилось четыре года, её отдали в детский сад, а в семь лет - в русскую школу, в первый класс.
О том, что школы бывают русские и украинские, Вероника знала с раннего детства.
Пожалуй, ещё с тех времён, когда она ни в школу, ни в сад ещё не ходила, когда родители, уходя на работу, оставляли её с бабушкой Марьей Семёновной, напевавшей ей монотонные мелодии... Бабушка умерла, когда Веронике было шесть лет.
Но она больше любила, когда с ней оставался отец - он ведь работал посменно и иногда, отработав ночь, оставался дома днём - совсем маленькой Веронике он пел странные колыбельные на незнакомом языке.
Когда Вероника немного подросла, он перестал петь эти песни и напевал только "Спят усталые игрушки, книжки спят...". И на её просьбы грустно отвечал, что ей, наверное, показалось.
Иногда она даже сомневалась, не приснились ей эти строки? Иначе откуда ей помнить слова, не зная их значения?
"Kas ten, rytuose?-
Bunda Žemė Motina"...
А может, и приснились...
Вероника тряхнула волосами и снова посмотрела на улицу.
Там кто-то с кем-то выяснял отношения, да лаяли собаки вдалеке.
Собак Вероника не боялась.
Она вообще боялась только одного - протяжно и непрерывно воющей сирены.
Сирена означала беду.
Когда-то давно - Вероника знала это со слов бабушки Марьи - сирена означала бомбёжку, и, услышав её, нужно было бежать в подвал.
Но это было давно, ещё до рождения мамы Оксаны. А сейчас сирена означала беду - аварию на шахте.
И на звук её вздрагивали все женщины квартала...
Но такую сирену Вероника слышала всего раз в жизни, лет в восемь, когда на шахте произошёл обвал и погибли люди. Этот случай она помнила смутно, не забыв совсем, может быть, потому, что отец тогда вернулся живым и невредимым.
Он стоял у подъезда, держа в одной руке каску, а в другой куртку, и глядя вниз, как будто чувствовал свою вину за то, что остался в живых.
"Это судьба", - произнёс он потом странную фразу, приглаживая натруженной ладонью волосы дочери.
Но сигнал беды Вероника, дочь шахтёра, запомнила надолго.
Не могла не запомнить...
* * *
Над историческим центром Москвы догорал апрельский закат. С крыш высотных домов, где горизонт не заслоняли дома, можно было видеть алую полосу на западе - и удивительно прозрачный купол небосвода, насыщенный красками, от голубого над алой полосой до иссиня-чёрного на востоке, и словно отверстия в куполе, пронзая его твердь, зажигались вечерние звёзды...
Но в плотной застройке между Рождественкой и Большой Лубянкой не было видно этого плавного перехода красок, и только воздух, звенящий и юный, врывался в лёгкие, напоминая о приходе весны.
По Большому Кисельному переулку в сторону метро характерной походкой, довольно быстро, но в то же время едва заметно вразвалочку, шёл человек.
На вид ему было лет около тридцати. По-конски раздувая ноздри, он жадно вдыхал ароматный воздух весны. Наверное, автору стоило бы написать, что весенний ветер трепал его волосы, но увы - вот уже несколько лет, как он брился налысо и появлялся на публике, блестя гладким черепом.
Нет, конечно, человек, шагавший чуть вразвалку по Большому Кисельному переулку не был скинхедом - те времена, когда выбритая лысина означала причастность к этому движению, уже прошли. Хотя, может быть, он втайне и завидовал их былой популярности - кто знает?
На молодом человеке была чёрная кожаная куртка, небрежно схваченная ремнём, слегка потёртые, но не демонстративно порванные, джинсы и кроссовки.
И конёк-ветер, словно живой, юный, как сам апрель, стремившийся играть в буйных кудрях, но наткнувшийся на холодную гладкую лысину и рухнувший наземь, всё же пытался робко трогать кончики ремня и воротника его кожанки - а вдруг...
Впрочем, пришло время представить нашего героя. Звали его Алексей Вячеславович Усольцев, было ему двадцать девять лет, получив высшее юридическое образование на одном из расплодившихся юрфаков в техническом вузе, формально он, тем не менее, нигде не работал, а неформально - возглавлял небольшую, но перспективную организацию протестной молодёжи. Ещё пару лет назад сказали бы - левой молодёжи, а лет пять назад - красной, или коммунистической. Но теперь ярче и злободневной звучало бесцветное словцо "протестной", и Усольцев, как никто другой, умел нюхом, интуитивно улавливать веяния времени вплоть до самых тонких оттенков и умел оборачивать их в свою сторону.
Талант чувствовать новое и уметь к нему приспособиться не был чужд Усольцеву.
И шёл он домой после встречи с куратором из Федеральной Службы Безопасности, после конструктивного обсуждения интересных и взаимовыгодных проектов.
* * *
После Кропачёво Артём пошёл курить в тамбур.
Большинство пассажиров плацкартного вагона спали, кто побогаче, с бельём и матрасом, а кто победнее, на голой полке, кто-то громко храпел, а кто-то, ворочаясь, жеманно возмущался храпом соседей.
Через одно купе звенели железные подстаканники, да пьяные мужички резались в преферанс при слабом ночном свете, оглашая вагон радостью от вовремя выпавшей карты.
Никому из них не было дела до жилистого парня, ловко соскользнувшего с верхней боковой полки и направившегося посреди ночи в конец вагона.
Тем более, что мало ли кто бегал туда курить...
...Поезд качало, трясло туда-сюда, и в руке ходила туда-сюда зажигалка. Сигарета дрожала в ладони.
Но стоял "собачий час", три-четыре часа утра, когда уснули даже самые отчаянные любители выпить и поговорить. Артём был в тамбуре один.
Поезд шёл на запад, и растущая багровая полоса зари почти догоняла его позади, с востока, с Урала, так же, как сужалась и скрывалась впереди накануне, когда состав отходил от станции, приняв Артёма в теплоту и гул своего пятидесятичетырёхместного вагона.
В своём купе дремали проводники - в столь ранний, или поздний, как посмотреть, час, никто не тревожил их и просил чаю, ни с сахаром, ни без сахара, ни с лимоном, ни без лимона.
Артём слегка поёжился, как перед утренней поверкой, и застегнул под горло новенькую хрустящую куртку.
Но наступало третье утро, когда никто не поднимал его в шесть часов и не заставлял вставать в строй при слепящем свете фонарей под чёрным или сумеречным холодным небом, пронизывающим ветром, слякотным снегом или мокрым дождём.
Он жадно затянулся сигаретой.
Желание взглянуть на это место крутилось в голове Артёма ещё пять лет назад, когда в прицепном вагоне он ехал по этапу на восток, отбывать семилетний срок за нанесение тяжкого вреда здоровью двух или более лиц - статья сто одиннадцатая, часть третья, от пяти до двенадцати, но малолеткам больше десяти давать не положено... Однакоо тогда окна столыпинского вагона были плотно законопачены, и не удалось не то что рассмотреть вид из окна, а даже различить день и ночь.
По мере того, как приближался рассвет, силуэты деревьев всё яснее проступали на фоне неба за давно немытым стеклом, к которому он прислонился небритой щекой.
И он увидел то, что хотел.
Поезд не снижал скорости, но из темноты выступили две странные каменные фигуры, побольше и поменьше, смотревшие друг на друга - Артём так и не понял, что они символизировали, он-то прекрасно знал из рассказов дяди Фёдора, что случившееся здесь не было нелепой случайностью.
Вагонные колёса равномерно грохотали сквозь молодой семнадцатилетний лес.
Фигуры скрылись из виду, а через несколько лет молодая поросль деревьев сменилась вековыми стволами.
Светало.
Артём ехал домой.
* * *
На противоположной стороне Земного шара, на американском континенте Марк Калныньш остановил машину возле небольшого загородного коттеджа, принадлежавшего его давнему приятелю Джеймсу Хантеру.
Оба они по долгу службы занимались Россией.
Но это было единственное, что можно было найти общего между двумя столь разными людьми.
Поэтому их дружба нередко вызывала удивление у коллег и просто знакомых.
В отличие от Калныньша, типичного "self-made-man", выбившегося в люди из иммигрантских трущоб, Хантер родился в обеспеченной семье и никогда не испытывал материальных затруднений, равномерно продвигаясь по карьерной лестнице.
Калныньшу было чуждо чистоплюйство - он не гнушался ни убийствами, ни диверсиями. Он был профессионалом и не испытывал ни малейших угрызений совести по этому поводу.
Интеллигенту Хантеру работа Калныньша была неприятна, более того, в рафинированных кругах её могли считать не вполне приличной - и они никогда не обсуждали её подробности. Хантер тоже был профессионалом, но в своей области. В бухгалтерии. В армии он не служил и, пожалуй, никогда не держал в руках ничего тяжелее ручки или калькулятора.
Калькулятор и был его оружием. В сухом мире цифр педанту Джеймсу не было равных. Даже будучи разбуженным посреди ночи, он мог бы без труда сказать на память, сколько тонн составляли стратегические запасы СССР по меди, никелю, хрому, марганцу, каковы были их основные характеристики, сколько было заплачено и каким посредникам при вывозе этих запасов на Запад по бросовым ценам, сколько было задействовано вагонов и контейнеров и какие курсы валют применялись в первой половине девяностых годов - именно в это время он специализировался по цветным металлам... Разумеется, и то, сколько на этом заработал сам Джеймс Хантер - но такие вопросы задавать было не принято даже близким друзьям.
Впрочем, оба они, конечно, понимали, что сначала выигрывают войны - горячие или холодные - в том числе и руками таких людей, как Калныньш, и их методами, а потом уже находится работа для таких профессионалов, как Хантер...
...Ворота Калныньшу открыла супруга Джеймса - тихая, бледная, болезненная миссис Хантер. Он едва коснулся губами пальцев её руки.
- Рада Вас видеть, Марк, - улыбнулась ему женщина.
- Вы великолепно выглядите сегодня, Джуди, - любезно ответил Калныньш.
В двухэтажном коттедже они жили втроём - Джеймс, его жена и пятнадцатилетний сын Даниэль, которого отец отдал в престижную школу в надежде, что из него вырастет хороший специалист по экономике и финансам. Однако пока что - Марку это было известно - Дэн надежд отца не оправдывал. Учился он кое-как, зато увлекался рок-музыкой, ходил в рваных джинсах и с серьгой в носу, а свою комнату обклеил фотографиями "каких-то негров", как пренебрежительно отзывался Калныньш - публично он, конечно, сказал бы "афроамериканцев".
Вслед за Джуди Марк прошёл в дом по изящной дорожке, мимо аккуратно высаженных на клумбах цветов и небрежно прислонённого к забору мотоцикла Дэна, облепленного многочисленными наклейками.
Сам Дэн не счёл нужным выйти и встретить гостя.
Более того, когда Марк поднялся на второй этаж и Джеймс предоставил приятелю выбор напитков из бара, с первого этажа, из комнаты Дэна, вдруг ударили по ушам децибелы тяжёлого рока.
- Как он может это слушать на такой громкости, - пожал плечами Калныньш.
Миссис Хантер выскользнула за дверь, чтобы уговорить сына надеть всё-таки наушники, и через несколько минут ей это удалось - звуки стихли.
Марк медленно отпил глоток коктейля. Миссис Хантер поднялась в гостиную. Она выглядела уставшей.
Внизу промелькнула тень - смуглый подросток со свисающими длинными лохмами давно немытых жгуче-чёрных волос, в футболке с изображением какого-то популярного музыканта, с оттягивающими уши и нос металлическими кольцами, оседлал мотоцикл, мотор фыркнул, и его обладатель скрылся из виду, оставив за собой синевато-серое облачко выхлопных газов.
Джуди едва заметно вздохнула.
...Наверное за свою жизнь старый скряга Джеймс не выбросил ни одной бумажки - его личный архив занимал в доме едва ли не половину этажа.
В этих многочисленных папках с документами Джуди прятала наличные деньги, которые не хранились на банковских карточках.
Марк этого не знал, да и не знал точно, хотя мог догадываться, что младший Хантер уже начал покуривать травку - собственно, в подобных компаниях это было неотъемлемым элементом. Было бы удивительно, если бы это было не так.
Но вслух он своих предположений не высказывал, чтобы не огорчать Джудит.
* * *
За время его отсутствия на подъездной двери установили кнопочный домофон, и, чтобы попасть домой, Артёму пришлось ждать, пока кто-то пойдёт изнутри или снаружи.
Ждал он недолго. Со стороны улицы появилась девчонка лет четырнадцати, в джинсовом костюме и туфлях на каблучках, которая ловко набрала нужные цифры и открыла дверь. Вслед за ней Артём вошёл в подъезд. Девчонка странно покосилась на него, но нажала кнопку вызова лифта.
- Вам какой этаж?
Артём назвал номер своего этажа. Девчонка посмотрела на него с ещё большим подозрением.
- И к кому же Вы там? Что-то я Вас не припомню.
- Я-то? - усмехнулся Артём. - К себе я, домой...
"Я тебя тоже не припомню", - хотел сказать он, но что-то знакомое промелькнуло в её облике.
- Постой-постой, - вдруг сообразил он, - уж не Надюшка ли ты Ермишина?
- Лосева я, дядя, - хмыкнула она, вслед за ним переходя на "ты". - Ермишин дед у меня. А вот ты кто такой и откуда?
- Совсем не помнишь? - Артём улыбнулся.
Надя нахмурила брови.
- Что-то ты темнишь, - покачала она головой.
- Да что мне темнить, - ответил парень. - Артём я. Зайцев. Из соседней квартиры. Юлькин брат, сын тёти Оли. Теперь вспомнила?
- Да ну! - воскликнула Надя. - Ты ж в тюрьме сидишь, нет?
- Три дня как откинулся... освободился, - поправился Артём. - Так что встречайте, что ли.
- Да ну! - повторила Надя и, словно сообразив, потянула его за рукав, - так пойдём к нам скорее! Вот все-то обрадуются...
От волнения долго не попадая ключами в замочную скважину, Надя наконец открыла дверь и потащила Артёма внутрь, не дав даже позвонить в свою квартиру.
- Ты заходи, заходи, я сама их сейчас позову. Куртку бросай вот тут, на тумбочку...
- У вас что, крючков нет? - удивился он.
- Нет... - хозяйка чуть смутилась, - ну, это неважно.
- Понятно, - Артём кивнул, - сделаю. Завтра или, может быть, даже сегодня. Прибью крючки, намертво прибью, хоть вешайся...
Матрёна Петровна встретила его в прихожей, обняла, как родного внука. Она, конечно, постарела - это было заметно давно не видевшему её Артёму, который был теперь на голову выше её. Всё-таки восемьдесят лет, как ни пыталась она держать себя в привычной форме и оставаться по-прежнему негнущейся, строгой и собранной. Хотя бабка Матрёна всё ещё работала в своей библиотеке и на пенсию не собиралась.
Анна была на работе - она работала официанткой в каком-то кафе быстрого питания. Не было дома и её отца - так и не найдя работу по специальности, он по-прежнему занимался торговлей в пригородных электричках, освоив все премудрости этого дела.
В квартире Зайцевых никто не открывал дверь. Видимо, взрослые ещё не пришли с работы, а малыши были в детском саду - три года тому назад у Юли и Андрея родились близнецы, Миша и Коля.
Впрочем, он же сам хотел, чтобы его появление было сюрпризом для родных.
Весть о приезде Артёма быстро разлетелась по двору.
Первыми на лестничной площадке появились дети - ватага мальчишек во главе с Надиным братом, десятилетним Женькой Лосевым, и единственная девчонка - его неразлучная подружка Светка, дочка Татьяны с третьего этажа - у Артёма ушла пара минут, чтобы вспомнить, кто это такая.
От впечатлений и непрерывного гомона на Артёма вдруг навалилась страшная усталость, хотя вроде выспался в последнюю ночь в поезде, и он отвечал на вопросы невпопад, глотая остывающий чай.
Глава третья
Артём, куривший с восьми лет, в первый раз делал это "легально" - дома, на кухне, не таясь от родных.