Домов Михаил Иванович : другие произведения.

Разящий меч Святослава 5. Балканская война

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

  

6. РАЗЯЩИЙ МЕЧ СВЯТОСЛАВА

  

6.5. БАЛКАНСКАЯ ВОЙНА

  

I

   Ромеи хотели новой войны. Чтобы не платить дань, чтобы отомстить за недавнее унижение, а главное - чтобы избавиться от постоянного страха перед новым соседом. Цимисхий убедился в своём ничтожестве перед Святославом - русский полководец храбрее, упорнее, искуснее. Всегда ли он будет так милостив? Нового натиска русских дружин империи не пережить. Цимисхий и представить не мог, что для кого-то Константинополь не является предметом вожделения. Святослав силён, опасен, открытая война против него невозможна. Значит, остаётся внезапным ударом покончить с тигром в его логове, когда он не готов к отпору. Страшно, конечно, но ещё страшнее постоянно ожидать от него нападения, не зная, когда это случится (и случится ли вообще?).
   Войну со Святославом византийские историки преподносят как войну с Русью, но это совсем не так. При встрече с общерусским войском ромеи всегда капитулировали. Всегда. Без исключений. Военные возможности империи не позволяли ей выдержать решительную схватку с русским государством один на один. Цимисхий никогда бы и не решился на открытую агрессию, если бы ему на самом деле угрожала большая война. Но активность Святослава на Балканах вызывала в Киеве раздражение и затаённую ненависть. Цимисхий уже выяснил, что помощи из Руси Святослав не дождётся, что среди киевской знати многие желали смерти великому князю и что мстить за него киевляне не намерены. Только при этих условиях противоборство со Святославом не превращалось в самоубийственную авантюру.
   Причины и цели войны ромеи тщательно скрывали. Если верить Льву Диакону (а доверять ему рискованно), то переговоры Цимисхия со Святославом напоминали разговор глухих:
  
   "И вот [Иоанн] отрядил к нему послов с требованием, чтобы он, получив обещанную императором Никифором за набег на мисян награду, удалился в свои области и к Киммерийскому Боспору..."
   (Лев Диакон "История", кн. VI.8, с. 55-56, М.,1988)
  
   "Ромейским послам [Сфендослав] ответил надменно и дерзко: "Я уйду из этой богатой страны не раньше, чем получу большую денежную дань и выкуп за все захваченные мною в ходе войны города и за всех пленных <...>, а иначе пусть и не надеются на заключение мира с тавроскифами"
   (Там же, кн. VI.10, с. 56)
  
   Цимисхий согласен заплатить, если Святослав уйдёт из Болгарии, Святослав согласен уйти, если Цимисхий ему заплатит. Тогда в чём проблема? Договаривайтесь о размерах выплат и заключайте мир. Вместо этого нагнетается антирусская истерия, со всех концов империи спешно стягиваются войска, пусть и в ущерб государственным интересам. "А император Иоанн торопил азиатские войска с переправой через Геллеспонт в Европу" (там же, кн. VI.13, с. 59). Надо же, как приспичило. Выводя войска из Азии, Цимисхий тем самым без боя отдавал арабам все завоевания императора Никифора. И ради чего?
   Святослав даже не думал нападать на империю, в это время в Переяславце он разбирал накопившиеся проблемы своего государства. Князь не воспользовался мятежом Варды Фоки (там же, кн. VII.1-8, с. 60-66), хотя, казалось, вот удобный момент, чтобы вмешаться в борьбу за власть у соседей и прихлопнуть надоевшего Цимисхия. Но Цимисхий спокойно отозвал войска с европейской границы и бросил их на подавление мятежа, он знал, что Святослав не стремится к войне. По крайней мере, сейчас. Тогда сложно объяснить, зачем Цимисхий пожертвовал азиатскими владениями империи и ввязался в тяжёлую войну с сомнительным исходом. Лев Диакон снова принялся бросаться обвинениями в адрес русов, а потом выдал: "Государь не выносил их надменной наглости" (там же, кн. VII.9, с. 66-67). Ну, если это считать достаточной причиной для войны, тогда должны постоянно воевать все против всех. И притом, такое определение больше подходит к самим византийцам. Во всяком случае, именно так отзывался о них Лиутпранд Кремонский, после неудачи своей миссии в Константинополе, где он сполна испытал на себе все означенные черты византийского национального характера (Лиутпранд Кремонский "Антаподосис; Книга об Оттоне; Отчет о посольстве в Константинополь", с. 124-145, М., 2006).
   Византийские историки лицемерно обвиняют русов в захвате и грабеже Болгарии: "Сфендослав... не в силах был сдержать своих устремлений; возбужденный надеждой получить богатство, видя себя во сне владетелем страны мисян" (Лев Диакон); "росы рассматривали Болгарию как свою военную добычу" (Скилица). А между тем, когда византийцы вторглись в Болгарию, то нашли её города неразграбленными - и разграбили их сами, болгарский царь и болгарская знать по-прежнему управляли своими владениями, которые впоследствии присвоили отнюдь не русы, а единоверцы ромеи. Святослав не направлял гарнизоны в болгарские города, не приводил там к власти своих ставленников, не заставлял болгар выплачивать дань, царь Борис сохранил свой трон. Святослав оставил Болгарию в покое, она была ему совершенно не нужна. А нужна ли была Болгария византийцам?
   Во времена правления на Руси княгини Ольги ничего не мешало ромеям захватить Болгарию, появись у них такое желание. Болгарский царь Пётр стал покорным слугой византийского василевса, сама Болгария безвольно подчинилась константинопольскому владычеству, эпоха болгаро-византийских войн предана забвению. В результате капитуляции царя Петра воинский дух в народе постепенно угас, и болгары перестали быть воинами. Страна осталась без защиты. Вмешательства Руси можно было не опасаться - беззубая и бесхребетная политика правительства Ольги полностью развязывала руки константинопольским ястребам. Однако же, ромеи не пытались преобразовать Болгарию в свою провинцию. Выгоднее иметь под рукой исполнительного и безотказного вассала, которого всегда можно превратить в грушу для битья.
   Болгария не нужна была ни Руси, ни Византии и причина разразившейся войны заключалась совсем не в ней. Византийские историки рьяно пытались убедить своих читателей в чистоте и благородстве намерений Константинополя. Куда уж благороднее: спасение несчастной страны, изнывавшей под иноземным игом. Но на проверку, в спасении Болгария ничуть не нуждалась, поскольку оставалась свободна, а если даже от чего-нибудь и страдала, так это от самодурства ромеев. Не ради Болгарии велась война, не она являлась призом для победителя. Ей предназначалось нечто иное - Болгария использована в качестве прикрытия истинных целей византийского руководства. Для Болгарии, которую якобы спасали, итогом войны стала потеря национальной государственности. Это ясно показывает, что своих целей византийцы не достигли и постарались хотя бы так вознаградить себя за неудачу. Истинные цели ромеев выдаёт одна особенность их рассказов о балканской войне.
   Для византийских историков характерно полное игнорирование города Переяславца - столицы князя Святослава. Киев они знали, Чернигов, Смоленск, Любеч знали, про отдалённый Новгород тоже слышали, мелкую крепостицу Доростол не забыли, а вот о Переяславце, как в рот воды набрали. Хотя в истории балканской войны этот город играл ключевую роль, да и от границ империи располагался недалеко. А вот не хотели его упоминать, просто табу какое-то, если же никак без него не обойтись, то заменяли на Доростол. Ну, хоть бы какое-то мимолётное упоминание, ведь читателям нужны сведения о Святославе, иначе историческая картина получится искажённой. Но именно такой картины и добивались византийские историки, убеждая читателей, что русское войско располагалось в Болгарии и только в Болгарии, а центром земель Святослава будто бы стал Доростол.
   Окончательно победить Святослава удалось бы, только отняв у него Переяславец. В противном случае у русского князя всегда оставалась возможность накопить силы и нанести ответный удар. Как раз Переяславец ромеи и наметили в качестве основной цели, этим и объясняется запрет на любые упоминания о нём. Не будь запрета, молчание не стало бы абсолютным, непременно нашёлся бы историк, желавший показать свою осведомлённость. Но стратегическая цель составляет государственную тайну. Не Болгарию избавляли ромеи, а сами стремились избавиться от опасного соседа. Правда, после окончания войны эти сведения уже не имели военного значения. А тогда пришлось бы признать, что войну ромеи с треском проиграли, и что стратег из Цимисхия никакой. Вместо этого византийские историки состряпали миф о благородных ромеях, которые пришли на помощь соседям исключительно из христианского сострадания. А что потом разграбили Болгарию до основания, так надо же оплатить тяготы войны.
   Цимисхий замыслил договориться с болгарами, чтобы они свободно пропустили его войско, а затем намеревался быстрым маршем пересечь Болгарию и обрушиться на ничего не подозревающих русов. Если повезёт, то можно покончить со Святославом, не повезёт, так вынудить его вернуться в Киев и не появляться больше на Дунае. План имел все шансы на удачу, василевс только одного не учёл - противник ему достался не по зубам.
  

II

   Вопрос о войне решён окончательно, Цимисхий счёл себя сильнее Святослава и отбросил прочь миролюбивую риторику. Отныне стратегия одна - раздавить, растоптать, изничтожить, всегда прав сильнейший:
  
   "... император решил незамедлительно со всем усердием готовиться к войне, дабы предупредить нашествие [Сфендослава] и преградить ему доступ к столице. Он тут же набрал отряд из храбрых и отважных мужей, назвал их "бессмертными" и приказал находиться при нем <...> торопил азиатские войска с переправой через Геллеспонт в Европу. Он приказал им провести зиму в областях Фракии и Македонии, ежедневно упражняясь во владении оружием, чтобы не оказаться неспособными к предстоящим боям и не быть разбитыми неприятелем. [Он повелел им], чтобы они дожидались весны, - когда же весна рассеет зимнее ненастье и лик земли окончательно прояснится, он сам прибудет к ним, ведя за собой войска свои, и со всеми силами обрушится на тавроскифов"
   (Лев Диакон "История", кн. VI.11-12, с. 57, 59, М.,1988)
  
   "Полюбовавшись искусным плаванием кораблей в боевом строю и показательным сражением между ними (было их вместе с ладьями и челнами, которые теперь в народе называются галеями и монериями, более трехсот), император наградил гребцов и воинов деньгами и послал их на Истр для охраны речного пути,- чтобы скифы не могли уплыть на родину и на Киммерийский Боспор в том случае, если они будут обращены в бегство"
   (Там же, кн. VIII.1, с. 68)
  
   Стенания о горестной судьбе поверженной Болгарии не скроют очевидного факта: агрессор в этой войне - Византия и её цели далеки от показного благочестия. Едва ли Святослав оказался захвачен ромеями врасплох. Он не мог не знать, что Византия полным ходом готовится к войне, и не обманывался относительно её намерений, а значит, должен был подготовить свои ответные действия. Да в любом случае, реакция правящих кругов империи на балканскую политику Святослава не содержала и намёков на дружелюбие. Но что бы ни планировал Святослав, его решения определялись позицией Болгарии в предстоящей войне: осмелятся ли болгары защищать свою страну от обнаглевших единоверцев или безропотно отдадутся на волю оккупантов.
   Последующие события, подробно и многословно описные в сочинениях византийских историков, русские летописцы отметили коротко:
  
   "В лЪто 6479 (971). <...> И пристроиша Грьци 100 тысящь на Святослава, и не даша дани"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 68, Рязань, 2001)
  
   Объяснение очевидно: то, что ромеи изображали войной Византии с Русью, на Руси таковым не считалось. Византийские войска вступили в пределы Болгарии, суверенной страны, дипломатически признанной в Константинополе (чему свидетелем являлся Лиутпранд Кремонский), и только сами болгары обязаны заботиться о неприкосновенности своих границ. А если они предпочли не оказывать сопротивления, в том нет вины Святослава, так же, как и Сталин не виновен в трусливой капитуляции Чехословакии, Польши, Франции перед Германией - у него было своё государство и свои заботы. И у Святослава было своё государство, о котором он заботился. Русское войско невелико, его разумнее собрать воедино и поберечь до времени.
   Что военные действия в Болгарии летописцы не связывали с русской историей, доказывает летописная датировка событий: они все умещаются в 971 году. А событий много, это и штурм Переяславца, и продолжительный по времени обмен посольствами между Цимисхием и Святославом, и мятеж Варды Фоки, и сговор ромеев с болгарами, и подготовка византийской армии к войне. Скилица упоминает о двух болгарских походах Святослава: "на пятом году царствования Никифора в августе месяце 11 индикта" и "на шестом году его царствования" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 121, М.,1988). Царствование Никифора II Фоки началось в 963 году, следовательно, походы Святослава датируются Скилицей 968 и 969 годами. Два года пропущено летописцами - для них это чужая история, осада Преславы и бои под Доростолом тоже не заслужили их внимания. Византийцы завоевывали Болгарию, и пока что Святослав официально оставался в мирных отношениях с империей. Наличие в Преславе и Доростоле русских отрядов ещё не означало объявления войны на государственном уровне, так же, как появление советских добровольцев в Испании не вовлекло Советский Союз в международный конфликт. Вот, когда Святослав сам решительно выступил против Цимисхия, летописцы это сразу заметили: "и поиде Святославъ на Греки, и изидоша противу Руси" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 68, Рязань, 2001).
   Для русских летописцев болгарского вопроса вообще не существовало и суть противоборства они видели в невыплате империей дани: "и не даша дани". Соответственно, обязательство Византии возобновить выплату привело к урегулированию спорных вопросов. "Победоносная война с Русью" на проверку оказывается виртуальной, она существовала только в воображении самих ромеев. Мы и сейчас можем наблюдать, как историю постоянно сочиняют и переделывают в угоду очередной правящей группировке. Но зачем русским летописцам повторять за ромеями все их измышления? Им-то не нужно подлизываться к Цимисхию. Различие в изложении событий не результат какого-то невежества или ограниченности летописцев (не следует повторять выдумки Шлёцера), оно определено самостоятельной оценкой ситуации на Балканах, свободной от византийского чванства.
  

III

   Вторжение началось. Численность византийских войск русским летописцам не была достоверно известна, а выражение "100 тысящь" всего лишь речевой оборот, означающий "очень много". Некоторую осведомлённость проявил Лев Диакон:
  
   "... Иоанн, прекрасно вооруженный, вскочил на быстрого благородного коня, вскинул на плечо длинное копье и двинулся в путь. Впереди него двигалась фаланга воинов, сплошь закрытых панцирями и называвшихся "бессмертными", а сзади - около пятнадцати тысяч отборнейших гоплитов и тринадцать тысяч всадников. Заботу об остальном войске император поручил проедру Василию; оно медленно двигалось позади вместе с обозом, везя осадные и другие машины"
   (Лев Диакон "История", кн. VIII.4, с. 70, М.,1988)
  
   Пехота, конница, да ещё гвардия "бессмертных" - уже набирается больше 30 тыс. Неизвестно, сколько насчитывалось остальных войск, но наверняка тоже немало, иначе Лев Диакон не стал бы их выделять особо. А кроме того, следует добавить экипажи трёхсот кораблей. Цимисхий явно не надеялся на свои способности полководца (заурядные, но непомерно раздутые придворными льстецами), он стремился задавить противников огромной массой войск, бросив в бой всё, что сумел наскрести по всей империи. И даже при таком подавляющем преимуществе василевс страшился встречи с дружиной Святослава (10 тысяч) и рассчитывал с помощью болгар скрытно добраться до Переяславца, не позволив русам собраться вместе.
   Но сначала предстояло миновать горные проходы, где ромеи не раз бывали биты болгарами. И на этот раз болгары вполне могли прочно запереть проходы или даже разгромить ромеев на узких горных тропах. Если Цимисхий решился на, казалось бы, заведомую авантюру, значит, он точно знал, что ему ничего не угрожает. Лев Диакон уверял, что "император Иоанн узнал от лазутчиков, что ведущие в Мисию непроходимые, узкие тропы, называемые клисурами, потому что они как бы заперты со всех сторон, не охраняются скифами" (там же, кн. VIII.2, с. 69). Едва ли это так. Не имело смысла вести войска в неизвестность, рискуя с позором возвратиться вспять. Разведчики лишь подтвердили то, что Цимисхию и без того было известно - болгары не собираются защищать свою страну. Пропаганда дала свои плоды. Сподвижники Цимисхия, не посвящённые в государственные секреты, сомневались в целесообразности продолжения похода, и тогда василевс произнёс речь - наглядный образчик ромейского лицемерия:
  
   "Я думал, соратники, что скифы, уже давно ожидая нашего прихода, не пожалели усилий для заграждения изгородями и валами наиболее опасных, узких и трудно проходимых мест на тропах, чтобы нам нелегко было продвигаться вперед"
   (Там же)
  
   Ну да, конечно. Тогда бы он вовсе не начинал предприятие, заранее обречённое на провал.
  
   "Но так как их обмануло приближение святой пасхи, они не преградили дороги, не закрыли нам пути, полагая, что мы не откажемся от блестящих одежд, от торжественных шествий, пиршеств и зрелищ, которыми знаменуют дни великого праздника, ради тяжких невзгод войны"
   (Там же)
  
   Язычники, рассуждающие о пасхе! Каким местом думал Цимисхий, а вернее Лев Диакон приписывавший своему повелителю откровенную глупость? Да и христиане не пренебрегают обороной ради праздника, тем более чужого. Или же Цимисхий скрывал от сподвижников источник информации, вот и ляпнул первое, что пришло в голову. Не слишком удачно, но прокатило.
  
   "... вооружимся и как можно скорее переправимся по узкой дороге, покуда тавроскифы не узнали о нашем прибытии и не навязали бой в горных проходах"
   (Там же)
  
   А тавроскифы (русы) находились аж за Дунаем и Цимисхию было об этом хорошо известно. Просто он слегка попугал своих подчинённых, чтобы те поторопились.
  
   "Если мы, опередив [скифов], пройдем опасные места и неожиданно нападем на них, то, я думаю, - да поможет нам Бог! - с первого же приступа овладеем городом Преславой, столицей мисян, а затем, двинувшись [вперед], легко обуздаем безумие росов"
   (Там же)
  
   Вот тут василевс и проговорился о своих намерениях. И горные проходы и болгарская столица лишь подспорье для достижения главной цели - покончить с русским присутствием на Дунае. Обещание лёгкой победы подразумевает встречу с противником, не готовым к отпору. Это и было причиной спешки.
  
   "... если счастье наше поставлено на лезвие бритвы и [судьба] не дает нам возможности поступать по своему разумению, нам следует действовать решительно и как можно лучше использовать обстоятельства"
   (Там же, кн. VIII.3, с. 69-70)
  
   Война не началась, а василевс уже заранее жалуется на судьбу. Это какой запредельный ужас вызывало в ромеях соседство с русами? Просто идея фикс какая-то: сильный сосед непременно захочет уничтожить ромеев. Причина их агрессивности - собственные страхи.
   Наконец, "они вопреки всякому ожиданию прошли опасные гористые места". Замечание Льва Диакона не касается Цимисхия - он-то именно этого и ожидал. Болгары открыли ромеям дорогу на свою столицу, царь Борис и пальцем не шевельнул для спасения страны, болгарские вельможи забились по щелям, как тараканы. Впервые болгары сдались, не дожидаясь войны. Впрочем, не в последний раз, далеко не в последний.
   Тому обстоятельству, что ромеи без помех добрались до болгарской столицы, они обязаны не своим боевым достоинствам, не мифическим ошибкам Святослава, а единственно малодушию болгар. Имелись все возможности для разгрома ромейского войска, если не в горных проходах, так активной обороной крепостей, и Святослав помог бы нанести ответный удар. Но элита заботится лишь о собственной шкуре. Даже предупредить о нашествии никто не удосужился, Лев Диакон самодовольно изрёк:
  
   "Тавроскифы, увидев приближение умело продвигающегося войска, были поражены неожиданностью; их охватил страх, и они почувствовали себя беспомощными"
   (Там же, кн. VIII.4, с. 70)
  
   Во второй половине изречения он выдавал желаемое за действительное, сам себе противореча при продолжении рассказа:
  
   "Но все же они поспешно схватились за оружие, покрыли плечи щитами (щиты у них прочны и для большей безопасности достигают ног), выстроились в грозный боевой порядок, выступили на ровное поле перед городом и, рыча наподобие зверей, испуская странные, непонятные возгласы, бросились на ромеев"
   (Там же)
  
   Как видим, противники ромеев не высказали ни страха, ни беспомощности и решительно вступили в битву. Но сообщение о неожиданности появления византийского войска под Преславой подтверждается у Скилицы, который добавлял, что местный гарнизон в это время занимался военными учениями. Ну и, конечно, победу византийские историки отдают своим соотечественникам, якобы всё решила атака "бессмертных". Лев Диакон высокомерно поучал читателей:
  
   "Скифы [всегда] сражаются в пешем строю; они не привыкли воевать на конях и не упражняются в этом деле"
   (Там же)
  
   Чушь, бред и ахинея. Учёный ромей никогда не видел русских воинов в бою и судил о них с чужих слов. На Руси морские походы совершались силами пехоты только потому, что коней в ладьях некуда деть. Летописи содержат достаточно сведений, чтобы убедиться, что на Руси имелась прекрасная конница. Да и как обойтись без конницы, имея в соседях жадных до грабежа кочевников? Русского воина даже хоронили с конём (свидетельство Ибн-Фадлана, курган "Чёрная могила", былина "Михайло Потук").
   А Льва Диакона понесло:
  
   "Ромеи преследовали их и беспощадно убивали. Рассказывают, будто во время этого наступления [ромеев] погибло восемь тысяч пятьсот скифов"
   (Там же, с. 71)
  
   Опять единственное доказательство - туманное "рассказывают", а наплести можно любой вздор. Но тут брехливого историка разоблачил, сам того не желая, его собрат по перу - Скилица. Он насчитывал всех защитников Преславы "около восьми с половиной тысяч мужей, которые производили военные упражнения" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 124-125, М.,1988). Одни и те же цифры, стало быть, оба историка пользовались одним источником, но действовали несогласованно, вот и получился конфуз. Даже, когда, собрав все силы, ромеи всё же ворвались в Преславу, возле царского дворца их встретили "росы, числом свыше семи тысяч" (Лев Диакон "История", кн. VIII.7, с. 72, М.,1988). Выходит, что в первом сражении русские потери были невелики и атака "бессмертных" лишь позволила ромеям выйти из боя и тем самым избежать разгрома. Если верны утверждения Скилицы, будто бы Цимисхий привёл под Преславу пять тысяч пехотинцев и четыре тысячи всадников, значит, поначалу силы противоборствующих сторон оказались примерно равны, и благодаря этому нападение ромеев на город было успешно отбито. Можно предположить, что гарнизон изначально располагался в укреплениях за городом, а городская крепость составляла центральную ось обороны.
   Русский отряд был всего лишь частью гарнизона Преславы, состоявшего преимущественно из болгар. По утверждению Льва Диакона, войскам Цимисхия противостояло "множество мисян, сражавшихся на стороне врагов против ромеев, виновников нападения на них скифов" (там же). Оригинальная логика: болгары воевали на стороне русов против ромеев из-за того, что ромеи натравили на них русов. Мысль такая глубокая, что её и не видно. А почему бы сразу не признать, что далеко не все болгары поддерживали капитулянтскую политику своего правительства? Болгарская знать отказывалась обучать военному делу соотечественников из простонародья, которым оставалось идти в обучение к русским дружинникам. Конечно, эти дружинники были профессионалами, но сложная обстановка в чужой стране и собственная малочисленность ограничивали их возможности. Подготовили столько ополченцев, сколько смогли. Скилица писал, что ромеи убивали своих противников, "а женщин и детей захватывали в плен". Стало быть, противниками он считал, прежде всего, местных жителей.
   Болгарский царь Борис II от организации обороны своей столицы самоустранился, и главенство перешло к русскому воеводе. Лев Диакон именовал воеводу - Сфенкел, Скилица - Сфангел или Сфагелл (в рукописях есть разночтения), а как его звали в действительности - один Перун знает. Ну, пусть будет Сфенкел. Так вот, перед Сфенкелом встала очень сложная проблема: первый бой обернулся лишь пробой сил, на следующий день к ромеям "прибыло остальное войско с осадными машинами" (там же, кн. VIII.5, с. 71) и ситуация полностью изменилась. На восьмитысячный отряд теперь наступала тридцатитысячная (как минимум) армия, но главную угрозу представляли боевые машины, противопоставить которым оказалось нечего. При таком огромном перевесе в силах даже бесталанный полководец добьётся успеха. Лев Диакон восторженно вещал:
  
   "... император Иоанн свернул лагерь, расставил фаланги в несокрушимый боевой порядок и с пением победного гимна устремился на стены, намереваясь первым же приступом взять город. Росы же, подбадриваемые своим военачальником Сфенкелом, который был у скифов третьим по достоинству после Сфендослава, их верховного катархонта, оборонялись за зубцами стен и изо всех сил отражали натиск ромеев, бросая сверху дротики, стрелы и камни. Ромеи же стреляли снизу вверх из камнеметных орудий, забрасывали осажденных тучами камней, стрелами и дротиками"
   (Там же)
  
   Скилица подхватил: "Император обратился [к варварам], уговаривая их отказаться от противодействия и спастись от совершенного истребления; они не соглашались сойти со стены. Справедливый гнев наполнил ромеев, и они приступили к осаде" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 125, М.,1988). Что характерно, ромеев наполняет "справедливый гнев" только, когда они получают подавляющий перевес в силах, и не раньше. Такая, вот, у них национальная особенность.
   Продавив оборону массой своих войск, ромеи ворвались в город и устроили дикую резню, "перебив бесчисленное множество скифов" (Лев Диакон "История", кн. VIII.6, с. 72, М., 1988). Правда, Скилица рассказывал несколько иначе:
  
   "... скифы не заметили, как некоторые из ромеев, беспрепятственно достигнув ворот, открыли их и впустили свое войско"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 125, М., 1988)
  
   Версия Скилицы о ротозействе болгарской стражи у ворот выглядит вероятнее, потому что Лев Диакон вопреки недавнему самовосхвалению вдруг сообщил (видно, вычитал где-то), что защитники города заблаговременно укрылись "в окруженном прочной оградой царском дворце, где хранились сокровища мисян; один из входов они оставили открытым" (Лев Диакон "История", кн. VIII.6, с. 72, М., 1988), так что "бесчисленное множество" убитых ромеями врагов остаются на совести византийского историка.
   Ну-ка, ну-ка, что там лопотал Лев Диакон про "секиру тавров" или Скилица про "обильную добычу" русов? Вот они, болгарские сокровища, лежат себе в царском дворце, дожидаются ромейских мародёров. Русы прошли всю Болгарию и не тронули её богатств, зато всё загребли незваные "освободители". Ну и кто из них - варвары?
   Сфенкелу как руководителю следовало обратить особое внимание на оборону ворот и то, что случилось, выглядит, как бесспорный просчёт. Но не исключено, что случившееся объясняется элементарной изменой. У городских ворот, по свидетельству Льва Диакона, "был схвачен и приведен к государю вместе с женой и двумя малолетними детьми царь мисян Борис, у которого едва лишь пробивалась рыжая бородка" (там же). Царя Бориса ромеи схватили вне царского дворца, получается, что он сбежал из собственной резиденции, бросив на произвол судьбы и подданных, и государственную казну. Ох, как неслучайно беглый царь оказался возле городских ворот в тот самый момент, как они открылись. Он ещё обладал всей полнотой власти, и люди ему повиновались. Достаточно отдать приказ, и стражники покорно распахнут ворота перед государем. А чтобы его наверняка узнали, Борис предстал перед стражниками в своём царском облачении (по рассказу Скилицы ромеи схватили царя "украшенного знаками царской власти"). И тот факт, что при нём находились жена и дети, без сомнения свидетельствует о намерении горе-правителя бежать из осаждённой столицы до начала штурма, как незадолго до него сбежал Калокир. Непонятно, как он надеялся проскользнуть мимо осаждающих - похоже, что от страха совсем голову потерял. В открывшиеся ворота тут же ввалились толпы ромеев, "которые рассыпались по узким улицам, убивали врагов и грабили их добро". Только благодаря трусости и вероломству Бориса II ромейские историки смогли похваляться, что, мол, Преслава взята за два дня (там же, кн. VIII.7, с. 72). Никаких благородных подвигов, всего одно примитивное предательство. Хороший же подарочек сделал царь своим подданным на прощание. Царь-предатель. И кому нужно такое трусливое ничтожество? Но Цимисхий постарался выжать из этого случая максимальную пользу для себя:
  
   "Приняв его, император воздал ему почести, назвал владыкой булгар и заверил, что он явился отомстить за мисян, претерпевших ужасные бедствия от скифов"
   (Там же, кн. VIII.6, с. 72)
  
   Ну и врушка этот император - ничего из обещанного он не исполнил, да и не собирался исполнять. Пустая болтовня для саморекламы. Нашёл царёк, кому довериться. После войны Цимисхий сам себе устроил триумф:
  
   "Он вступил в великий храм божественной Премудрости и, воздав благодарственные молитвы, посвятил Богу первую долю добычи - роскошный мисийский венец, а затем последовал в императорский дворец, ввел туда царя мисян Бориса и приказал ему сложить с себя знаки царского достоинства. Они состояли из тиары, отороченной пурпуром, вышитой золотом и жемчугом, а также из багряницы и красных полусапог. Затем он возвел Бориса в сан магистра"
   (Там же, кн. IX.12, с. 82-83)
  
   Обобрал и не подавился. Болгарское государство было ликвидировано, а пленный царь увезён в Константинополь. В 977 году Борису удалось вернуться в Болгарию и там его убили. Предателей нигде не любят.
   Тем временем, ромеи продолжали благочестивую резню, не встречая сопротивления. Но, достигнув царского дворца, они неожиданно натолкнулись на русов, "числом свыше семи тысяч". Так, судя по численности отряда, тут собрался весь гарнизон за вычетом погибших на стенах ("бесчисленное множество" погибших "скифов" не превышало тысячи человек). Скилица писал про "восемь тысяч храбрейших скифов" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 126, М., 1988) и по его версии потери обороняющихся вообще крохотные. Ну да, "восемь тысяч" - это действительно "свыше семи тысяч". Тогда кого только что убивали и грабили доблестные ромеи? Византийские историки воспевали мародёров, убивавших и грабивших безоружных людей. Великий подвиг. А едва встретили умелых бойцов, как те "убили около полутораста храбрейших воинов" (Лев Диакон "История", кн. VIII.7, с. 72, М., 1988). Лев Диакон всегда преувеличивал успехи ромеев и преуменьшал их потери. Если он написал про полторы сотни убитых, значит, меньше их быть не могло, скорее уж больше. Теперь понятен замысел русов, когда во дворце, разумеется, по приказу Сфенкела, "один из входов они оставили открытым". Западня сработала. И возможно, что подобное избиение даже повторилось несколько раз, именно так можно понять описание событий, приведённое у Льва Диакона:
  
   "... император прискакал во весь опор ко дворцу и приказал своей гвардии всеми силами наступать на врага, но, увидев, что из этого не выйдет ничего хорошего (ведь тавроскифы легко поражали множество воинов, встречая их в узком проходе), он остановил безрассудное устремление ромеев и распорядился со всех сторон бросать во дворец через стены огонь"
   (Там же)
  
   Русы занимали не один дворец, а внутренний город, состоящий из комплекса зданий, окружённых каменной стеной. Через эту стену по приказу Цимисхия ромеи и стали бросать огонь. Пожар вынудил русов принять открытый бой. "Император послал против них магистра Варду Склира с надежным отрядом. Окружив скифов фалангой храбрейших воинов, Склир вступил в бой" (там же).
   Византийские историки прославляют победу ромеев в этом бою, но, скрипя зубами, вынуждены признать, что Сфенкел со своими людьми все-таки смог вырваться из окружения и уйти к Святославу. Лев Диакон упоминал погибших "мисян" (болгар). Действительно, ополченцам, сражавшимся пешими, было трудно спастись. Но княжеская дружина состояла из тяжёлой конницы, таранным ударом она проломила кольцо окружения. "Надежные" и "храбрейшие" не сдержали русского натиска, а потом они же не осмелились преследовать русов, и сам Цимисхий тоже не осмелился. Через брешь в ромейских рядах могли прорваться и пехотинцы, а затем уйти со Сфенкелом. Как бы ни хвастался Лев Диакон, а только отряд Сфенкела сохранил достаточно бойцов, чтобы устрашить ромеев и отбить у них всякую охоту к продолжению схватки. Это означало провал общего стратегического замысла, потому что Святослав получил известия о наступлении ромеев и возможность подготовиться к обороне. Очевидно, ромеям основательно досталось в этом бою и они совсем не хотели продолжения. Оставалось надеяться, что Святославу не хватит времени на полноценную подготовку к отпору.
   "Император Иоанн по обычаю одарил войско" (там же, кн. VIII.8, с. 72). Дипломатично выразился Лев Диакон. Цимисхий попросту отдал на разграбление болгарскую столицу. Не своей же казной тряс благородный василевс, покупая преданность десятков тысяч вооружённых людей. Патриотизм и преданность престолу стоят дорого. А потом, желая потешить собственное тщеславие, Цимисхий переименовал разрушенный и разграбленный город в свою честь и назвал его Иоаннополем (там же, с. 73).
  

IV

  
   Отпраздновав пасху, Цимисхий повёл своё огромное воинство к крепости Доростолу. По утверждениям византийских историков ромеи на этом пути будто бы взяли ещё Плиску, Динию "и многие другие города" (там же, кн. VIII.8, с. 7), одержав ряд блестящих побед над русами. Но эти россказни следует признать очередным ромейским враньём и вот по какой причине. Пасху в 971 году праздновали 16 апреля (А.Д. Чертков "Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967-974 годах", с. 251, М., 1843), то есть византийская армия покинула Преславу 17 апреля, а подошла к Доростолу, согласно данным Скилицы, в день св. Георгия 23 апреля. В пути она провела меньше недели, а такое возможно только при полном отсутствии любых задержек. Не было в Болгарии русских войск, и быть не могло.
   Скилица уверял, что во время стояния византийской армии под Доростолом к Цимисхию прибывали послы из болгарских городов с изъявлениями покорности. Среди этих городов могли находиться также Плиска и Диния, которые, как проговорился Лев Диакон, "отвергли власть скифов и переходили на сторону ромеев", а значит, не были захвачены военным путём. Печальное зрелище: болгары униженно ищут себе очередного хозяина, смиренно ожидая в сторонке, кто займёт их землю на этот раз. Не так ли они вели себя во время русско-турецкой войны 1877-1878 годов, предоставив русским сражаться за их независимость? И не так ли они ведут себя в наши дни?
   Под Доростолом, по мнению Льва Диакона, ромеев ожидало "все войско тавроскифов, - около шестидесяти тысяч" (Лев Диакон "История", кн. VIII.9, с. 73, М., 1988). Опять то же самое войско из "шестидесяти тысяч цветущих здоровьем мужей", что и в начале балканского похода Святослава. Ромейский историк уже и забыл, что самолично поубивал 20 тысяч русов возле Адрианополя и ещё 8500 их соплеменников в Преславе (этих он дважды поубивал). Но убитые чудесным образом воскресли, чтобы вновь сражаться с ромеями. Чудеса - это по части христианского бога. Только почему он воскрешал язычников? Воистину, неисповедимы пути божьи.
   Скилица щедро подарил Святославу триста тридцать тысяч воинов. Откуда их столько соберётся, и как они уместятся в одной крепости, его ничуть не занимало, главное - прославить воинскую доблесть своих предков, а ради этого и соврать не грех. Но и при вранье стоит сохранять хотя бы признаки правдоподобия. Ясно же, что располагай Святослав такими силами, что приписывали ему Скилица или Лев Диакон, то ни Цимисхий, ни любой другой император никогда не осмелились бы на войну с ним. Они и перед меньшими силами капитулировали. Да и крепость не резиновая: в городке, рассчитанном на 1 тысячу населения, не уместятся ни 330 тысяч человек по версии Скилицы, ни 60 тысяч Льва Диакона, ни летописные 10 тысяч. А ещё ромеи утверждали, что Святослав будто бы непонятно зачем держал в Доростоле пленных болгар - 300 по измышлениям Льва Диакона и 20 тысяч у Скилицы (явно испытывавшего пристрастие к большим числам). Бесполезно искать в этих утверждениях хоть какой-то смысл, последователи Тертуллиана откровенно коллекционируют нелепости.
   Однако, и Н.М. Карамзин, и С.М. Соловьёв без раздумий следовали за Львом Диаконом даже в мелочах. Они не сомневались, что всё войско Святослава размещалось в Доростоле. Не отклонялись от этой версии и советские историки: "Святослав сделал своим опорным пунктом Доростол (Силистрию) на Дунае" (Б.А. Рыбаков "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII веков", с. 381, М., 1982); "Святослав оттягивает все силы из болгарских городов в Доростол" (В.Т. Пашуто "Внешняя политика Древней Руси", с. 71, М., 1968). Но ни один разумный полководец не станет загонять вверенные ему войска в окружение, добровольно лишив себя инициативы. Именно окружение и полная блокада ожидали осаждённую крепость. А ведь Святослав по общему признанию считается выдающимся полководцем, он не стал бы предпринимать заведомо проигрышные действия. Византийские авторы взяли за образец для своих писаний миф о Троянской войне - сходство разительное. Сомнительными источниками обычно руководствуются, желая скрыть подлинную историю.
   Но русские летописцы не видели нужды выгораживать ромейские авнтюры. И о действиях своего князя они наверняка были осведомлены куда лучше иноземцев. Местом пребывания Святослава они называли Переяславец и это свидетельство безусловно достовернее ромейских выдумок. Византийские историки настойчиво внушали читателям, будто Святослав обосновался непременно в Доростоле. И хотя надобности в перемене места жительства для русского князя не было никакой, тем самым византийцы сочиняли для себя оправдание своей агрессии. Им было важно разместить резиденцию Святослава вне русской земли, пускай даже в крохотном приграничном городке. Лишь бы зацепиться за Болгарию, а там уже можно обвинять Святослава, что он, мол, первым начал вторжение. Вся суть в том, что присутствие в Болгарии отдельных русских военных отрядов ничего не меняло в международной политической обстановке, но если великий князь пересечёт государственную границу, хотя бы одной ногой, это означало нарушение суверенитета на государственном уровне. Вот по какой причине византийская историография зубами и когтями держалась за Доростол, в противном случае все аргументы ромеев рассыплются в прах.
   Святослав в любом сражении всегда сам возглавлял войска. Но во время осады византийцами Доростола гарнизоном сначала руководил Сфенкел, а после его гибели воеводой стал Икмор. Такое было бы невозможно, если бы в то время в крепости пребывал великий князь. Это противоречило и воинским обычаям и нраву Святослава, насколько он известен нам из летописи. После заключения мира Святослав прибыл на встречу с Цимисхием в ладье, что подразумевало наличие водной преграды. Высказывал подобную догадку А.Д. Чертков, но почему-то не решился на ней настаивать, словно испугавшись собственного озарения:
  
   "В переводе Г. Попова сказано (стр. 97): "Святослав переезжал через реку на некоторой Скифской ладье" и проч. Из этих слов можно заключить, что Руссы стояли на другой стороне реки и разделены были ею от войска Цимисхия"
   (А.Д. Чертков "Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967-974 годах", с. 206, М., 1843)
  
   Из крепости же князь должен был выехать верхом на коне. Отсюда следует, что ромеи по своему обычаю опять соврали, и Святослава в Доростоле не было. Он руководил военными действиями из-за Дуная, потому что их размах значительно превосходил границы, очерченные византийскими историками, и вовсе не ограничивался столкновениями у стен Доростола.
   А много ли воинов могла вместить сама крепость? Этот вопрос исследовал болгарский археолог Г. Г. Атанасов. В середине X века крепость занимала 5 гектаров или 50000 кв. м. Для размещения одного человека требуется 8-10 кв.м. "Исходя из реалий, 7-8 тысяч бойцов - это критический максимум, который мог вместится на территории крепости Дристры". Но это ещё не всё. "Нужно учитывать и тот факт, что в пределах крепости помещались массивные постройки, кафедральный храм, резиденция... нужно было место для хранения продовольствия, оружия". И, вдобавок, оставалось местное население - около 1 тысячи человек.
   (Г.Г. Атанасов "О численности русской армии князя Святослава во время его походов в Болгарию и о битве под Дристрой (Доростолом) в 971 г." // "Византийский Временник", т. 72(96), 2013, с. 92)
  
   Численность гарнизона в "7-8 тысяч бойцов" могла быть реальной при условии, что половина воинского состава размещалась за пределами крепости. Это было разумно, потому что, сидя за стенами, невозможно сохранять инициативу, безвольный сиделец полностью зависит от замыслов противника. И это соответствует описанию событий, потому что за все три месяца осады Доростола ромеи ни разу не смогли подойти к стенам крепости, не сумели нанести ей хоть какой-то ущерб. Г.Г. Атанасов ехидно заметил:
  
   "Исходя из этого мы можем себе представить неудобство византийских хронистов и конкретно Льва Диакона при необходимости представить действительное состояние сил во время битвы за Дристр. Действительно для одержимой идеей величия и мирового господства 30-тысячной ромейской армии и флотилии, недавно разгромивших мощь Арабского халифата, ситуация была очень обидной, поскольку они во главе с самим императором месяцами не могли справиться с 8000 русских дружинников <...> Этим и было продиктовано семикратное и даже тридесетикратное завышение численности армии Святослава и сильно преувеличенное число жертв"
   (Там же, с. 94)
  
   Противостоял ромеям их старый знакомый по битве за Преславу воевода Сфенкел. И соотношение сил оказалось таким же, но почему-то взять крепость ни за два дня, ни за два месяца у ромеев так и не получилось. Не то, что бы на штурм, даже на толковую осаду их не хватило. Под Преславой выглядели такими крутыми. Как это у Скилицы: "И некий благородный воин... первым устремился по одной из лестниц <...> некоторые из ромеев, беспрепятственно достигнув ворот, открыли их и запустили свое войско" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 125, М., 1988). Ну и кто мешал ромеям повторить свои подвиги? Куда делись "благородные воины"? Лестниц не хватило? Или, может, в Доростоле не нашлось трусливого царька с подлой душонкой, от страха готового на самое гнусное предательство?
   И последнее наблюдение: гарнизон Доростола, по крайней мере, наполовину состоял из болгар. К такой мысли приводит сообщение Скилицы о том, что после одного из сражений ромейские мародёры, грабившие убитых "находили между ними мертвых женщин в мужской одежде, которые сражались вместе с мужчинами против ромеев" (там же, с. 130). В войске Святослава женщин совершенно точно не было. Боевые ладьи предназначались для перевозки воинов и припасов, на пути предстояло миновать днепровские пороги, где из-за лишнего груза войско могло застрять надолго. Содержать при войске бесполезных едоков неразумно и опасно - и припасы быстро истощатся, и войско потеряет маневренность. В военные походы отправлялись только подготовленные воины. Другое дело - городское ополчение. Среди болгарского населения Доростола женщины могли составлять даже большую часть, если вспомнить, что в стране полыхала война. Участие женщин в боях могло хоть отчасти скомпенсировать огромный численный перевес ромеев (П. Карышковский "Русско-болгарские отношения во время Балканских войн Святослава" // "Вопросы истории", 1951, ? 8, с. 105; С.Д. Сказкин (ред.) "История Византии", т. II, с. 234, М., 1967; А.Н. Сахаров "Дипломатия Святослава" с. 172, М., 1982).
   Лев Диакон при описании одного из сражений рассказывал, что "скифы к концу дня выехали из города верхом - они впервые появились тогда на конях. Они всегда шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами [на лошадях] не умели" (Лев Диакон "История", кн. IX.1, с. 75, М., 1988). Сообщение византийского автора о всадниках, "не умевших управлять лошадьми при помощи поводьев" не могло относиться к дружинникам Святослава, которые всё это прекрасно умели, их сажали на коней в раннем детстве. А вот ополченцы действительно были приучены только к пешему строю, и на обучение их верховой езде уже не осталось времени. Для ромеев без разницы, кто перед ними: подчиняются Святославу - значит, русы.
   Ещё на пути к Доростолу передовой отряд византийского войска угодил в засаду. Скорее всего, перебили ромеев болгарские партизаны (если можно использовать такой термин): у Святослава имелось не так много воинов, чтобы отвлекать их на второстепенные стычки, и, кроме того, местным жителям, хорошо знавшим свой край, не в пример удобнее устраивать засады. Как обозлился Цимисхий: "Увидев их трупы, разбросанные вдоль дороги, император отпустил поводья и остановил коня. Гибель соотечественников привела его в негодование..." (Лев Диакон "История", кн. VIII.9, с. 73, М., 1988). Ну и лицемерие: когда ромеи убивают безоружных людей, то это благородно, а вот едва начнут в ответ убивать их самих, то это уже злодеяние. Самомнение ромеев зашкаливало.
  
   "Телохранители [Иоанна] тщательно обыскали окрестные леса и кустарники, схватили этих разбойников и связанными привели к императору. Он тот час же приказал их умертвить, и [телохранители], без промедления обнажив мечи, изрубили всех их до одного на куски"
   (Там же)
  
   Будь перед ромеями настоящий воинский отряд, Цимисхий ни за что не отправил бы в бой своих телохранителей, потому что тогда он гарантированно лишался их. Не годились телохранители для боя - это дело армии. Да и не было никакого боя, телохранители, рассыпавшись по окрестностям, пригнали к императору первых же людей, каких удалось обнаружить. Так себя вести можно только при полном отсутствии любой опасности. Телохранители захватили болгарских селян, совершенно непричастных к нападению на ромейскую армию. Цимисхий вовсе не обманывался относительно пленников, потому и не стал их допрашивать - ему нечего было выяснять. В бессильной злобе он отыгрался на беззащитных людях.
   Теперь можно сделать вывод: ответный ход Святослава на вторжение византийцев оказался неожиданным и даже изящным. Доростол вовсе не был для русского князя "опорным пунктом" (таковым всегда оставался Переяславец), приграничный городок служил передовым укреплением, выдвинутым на территорию Болгарии. Святослав не пустил ромеев на свою землю, а заставил стучаться лбом в каменную стену. Обойти Доростол ромеи никак не могли, тогда оставшийся в тылу гарнизон крепости моментально перерезал бы их коммуникации с неизбежным поражением и гибелью византийской армии. Ну это Цимисхий ещё мог бы пережить, а вот потерю головы - вряд ли. В бесплодных атаках перемалывалась главные силы ромеев, а Святослав приберегал дружину для решающего удара. Как ни хвалились ромеи своим военным искусством, но Святослав его давно изучил. Он заранее просчитал действия византийской армии и приготовил на её пути ловушку, а Цимисхий туда попался.
  

V

   Первое сражение произошло 23 апреля, как только армия Цимисхия подошла к Доростолу:
  
   "... скифы <...> разбили лагерь в двенадцати милях от Доростола, где с ожесточением и мужеством ожидали приближения императора.
   Ромеи же, гордясь недавними победами, ожидали сражения, которое должно было решить все"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 127, М., 1988)
  
   Сказано напыщенно, только похвальба всё равно пропала впустую. Ведь автор знал, что для ромеев сражение ничего не решило. Но сказанное позволяет понять русскую оборонительную тактику, которая требовала не отсиживаться за стенами, а противодействовать неприятелю активно и решительно, разрушая, тем самым, его замыслы.
  
   "Тавроскифы плотно сомкнули щиты и копья, придав своим рядам вид стены, и ожидали противника на поле битвы. Император выстроил против них ромеев, расположив одетых в панцири всадников по бокам, а лучников и пращников позади, и, приказав им безостановочно стрелять, повел фалангу в бой "
   (Лев Диакон "История", кн. VIII.9, с. 73, М., 1988)
  
   Из описания следует, что в качестве боевого построения на Руси использовалась настоящая фаланга. Стена щитов доказала свою эффективность против самых разных противников от подвижных степняков до западноевропейских латников.
  
   "... росы, которыми руководило их врожденное зверство и бешенство, в яростном порыве устремлялись, ревя как одержимые, на ромеев, а ромеи наступали, используя свой опыт и военное искусство"
   (Там же, кн. VIII.10, с. 74)
  
   Отсюда можно заключить, что русы перед схваткой не оставались неподвижными, ожидая нападения, а сами в сомкнутом строю бегом атаковали неприятеля, стремясь с разгона нанести удар копьями. Подобная тактика была возможна лишь при чётком взаимодействии отрядов и тщательной подготовке воинов. Так что, русское военное искусство ничуть не уступало византийскому. А то, что перепуганные ромеи принимали за рёв, на самом деле являлось боевым кличем, по словам Скилицы, "приободрившись, скифы снова кинулись с военным кличем назад на ромеев" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 127, М., 1988). Только русы кричали в бою не "ура!", как сейчас, а "русь!" (А. Карпозилос "Рос-Дромиты и проблема похода Олега против Константинополя" - "Византийский временник", т. 49, с. 117).
   "Завязалась жаркая схватка, и не раз менялось течение битвы (говорят, будто двенадцать раз приобретала борьба новый оборот)" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 127, М., 1988). Цимисхий неторопливо следовал позади своего воинства на безопасном расстоянии, время от времени воинственно "потрясая копьем" (там же). Ну вот зачем размахивать оружием, если не собираешься сражаться? Когда и в какие времена можно было вдохновить войска низкопробной клоунадой?
   Лев Диакон опять с маниакальным упрямством протаскивает свою характеристику русского народа, как "сражающегося в пешем строю и вовсе не умеющего ездить верхом". Он это делает постоянно и чаще всего не к месту. Похоже, что в Византии всё-таки существовало и другое мнение, в противовес которому учёный ромей навязывает читателям свою точку зрения, а недостаток аргументов восполняет постоянным и нудным повторением. Оболгать другой народ для ромеев было в порядке вещей. Во что, к примеру, Никифор Фока заявил Лиутпранду Кремонскому: "Воины твоего государя не умеют ездить верхом, пехота не умеет сражаться <...> На море у твоего государя ничтожное количество судов" (Лиутпранд Кремонский "Антаподосис; Книга об Оттоне; Отчет о посольстве в Константинополь", с. 129, М., 2006). И в эту пьяную ругань мы тоже должны верить?
   Победу в сражении ромеи приписали себе, потом они "запели победные гимны и прославляли императора". Попробовали бы они его не прославлять. А на каком основании? Русы покинули место боя, так и ромеи его тоже покинули. Кто это сделал раньше уже не выяснить, но всё же русы смогли спокойно вернуться в город и ромеи их не преследовали, не пытались ворваться в городские ворота, а тихонько отошли в противоположном направлении. Такая робость как-то не вяжется с победным исходом сражения. А заявление Льва Диакона о русах: "... они потеряли в этом бою многих своих", - это набор пустых, бесполезных слов. У Скилицы хвастовства ещё больше. Рассказывая о любом сражении, ромеи уверяют, что противники непременно понесли огромные потери, но верить хвастливым байкам не приходится.
   Если бы русский отряд потерпел поражение, то не был бы способен заново решительно схватиться с ромеями. А он выходил на битву снова и снова, и порой ромеям самим приходилось тяжело. Значит, русский отряд сохранял боеспособность и никакого перевеса ромеи не получили.
   Если бы русский отряд нёс такие потери, как уверяли ромеи, его наличных сил не могло хватить на три месяца осады, они быстро бы истощились. Но такого не произошло, до конца осады русы заставляли ромеев держаться на почтительном расстоянии от Доростола.
   О том, каков был реальный исход сражения, свидетельствуют дальнейшие действия ромеев. Они не решились штурмовать или блокировать город, они принялись сооружать укреплённый лагерь:
  
   "Как только рассвело, император стал укреплять лагерь мощным валом, действуя так. Неподалеку от Дористола возвышается посреди равнины небольшой холм. Разместив войско на этом холме, [Иоанн] приказал рыть вокруг него ров, а землю выносить на прилегающую к лагерю сторону, чтобы получилась высокая насыпь. Затем [он приказал] воткнуть на вершине [насыпи] копья и повесить на них соединенные между собою щиты. Таким образом, лагерь был огражден рвом и валом, и враги никак не могли проникнуть внутрь - устремившись ко рву, они бы остановились"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.1, с. 75, М., 1988)
  
   Как только ромеи отведали силу русского оружия, с них тут же слетела спесь. Они поняли, что встретились с противником, способным не только обороняться, но и решительно атаковать. От побеждённых ни к чему прятаться за укреплениями, нынешний же противник был непобеждён и опасен. Ромеи попытались атаковать и получили отпор, так что им только и осталось, что сидеть за земляным валом и петь гимны.
   На следующий день 24 апреля Цимисхий расхрабрился настолько, что направил своё войско к городской стене. Чего он этим добивался, Лев Диакон не объяснил (сам не знал), но если василевс хотел уменьшить численность вверенного ему войска, так русы ему в этом помогли:
  
   "Показываясь из-за башен, скифы метали на ромейскую фалангу стрелы, камни и все, что можно было выпустить из метательных орудий. [Ромеи] же защищались от скифов, стреляя снизу из луков и пращей"
   (Там же)
  
   Оказывается, в распоряжении русов имелись катапульты. А Цимисхий и не догадывался. Возможно, боевые машины раньше принадлежали городскому ополчению, но и русам ничего не мешало их изготовить. В любом случае ромеям пришлось кисло, в ответ на обстрел из катапульт они могли только стрелять "снизу из луков и пращей". Неудивительно, что все ромеи моментально почувствовали нестерпимый голод и разом вспомнили про обед. Видно, их желудки и кишечники внезапно избавились от содержимого. Доблестные ромеи дружно развернулись и на полной скорости ломанулись к себе в лагерь. Никакого отступления, такая беготня называется - передислокация. Разве можно воевать на пустой желудок? Вот вам и ещё одна национальная особенность ромеев: любая опасность вызывала у них сильное чувство голода и настоятельную потребность его утолить. Это у них от нервов.
   В тот же день (если верить Льву Диакону) или через несколько дней (по версии Скилицы) русы атаковали ромеев в конном строю:
  
   "... скифы к концу дня выехали из города верхом - они впервые появились тогда на конях. Они всегда прежде шли в бой в пешем строю, а ездить верхом и сражаться с врагами [на лошадях] не умели"
   (Там же)
  
   "В один из дней, когда ромеи рассеялись в вечернее время для принятия пищи, конные и пешие варвары, разделившись на две части, устремились из двух ворот города - из восточных, которые было приказано охранять стратопедарху Петру с фракийским и македонским войском, и из западных, к которым был приставлен сторожить Варда Склир с воинами Востока. Вышли они, выстроившись в боевой порядок, и тогда в первый раз появились верхом на лошадях, в предшествующих же сражениях бились пешими"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 127-128, М., 1988)
  
   Причину, по которой русы на этот раз предпочли конную атаку, назвал Скилица: "... ромеи рассеялись в вечернее время для принятия пищи". Такой удобный момент не следовало упускать - внезапная атака позволяла нанести противнику серьёзный ущерб, а для быстроты пришлось использовать лошадей (возможно, даже не боевых, а какие нашлись). Высокомерное замечание Льва Диакона вызвало критику военного историка Е.А. Разина:
  
   "Если руссы не могли сражаться в конном строю, то тогда непонятно, почему Цимисхий - опытный военачальник не воспользовался беспомощностью руссов и не атаковал их. Воины, которые питались на походе кониной и спали на попонах, положив под голову седла, такие воины умели не только сидеть на лошади, но и сражаться в конном строю. Итак, Цимисхий не решился атаковать дружину Святослава, и она вернулась в Доростол"
   (Е.А. Разин "История военного искусства", т. II, с. 89, С.-Петербург, 1994)
  
   Ромеи опять объявили себя победителями, но вообще-то произошедшее не было настоящим сражением - Сфенкел устроил вылазку ограниченными силами с целью нанести быстрый удар и так же быстро вернуться. Трудно сказать, насколько она оказалась успешна, поскольку ромеи всегда скрывали свои потери. Но в этом случае ромеям хвалится совершенно нечем: они проморгали вылазку, хотя обязаны были следить за городскими воротами, они не смогли перехватить сравнительно небольшой отряд (лошадей в городке наверняка было мало) и позволили нападавшим благополучно вернуться к своим. С какой стороны ни посмотреть - полный конфуз. Особенно для василевса, подчинённые которого проявили непозволительную беспечность. Фантазии Скилицы пропустим ввиду их абсолютной неправдоподобности.
   Но тут подоспело и радостное известие: на реке, наконец-то, показался византийский флот ("огненосные триеры и продовольственные суда"). Цимисхий его когда отправил на Дунай? Ещё до начала своего похода. Ну и где же носило моряков всё это время? Не торопились они на войну. Лев Диакон, конечно, позубоскалил, что скифы "быстро собрали свои челны и подвели их к городской стене в том месте, где протекающий Истр огибает одну из сторон Дористола" (Лев Диакон "История", кн. IX.2, с. 76, М., 1988). Вот, дескать, как боялись. Вполне разумная предосторожность, только ведь и подошедший флот, в свою очередь, не проявил рвения и не атаковал русские ладьи. Понятно почему: их ожидал жестокий обстрел из камнемётов со стен крепости, а там и на абордаж могли взять. Расположиться в отдалении представлялось безопаснее, только блокада крепости в таком случае превращалась в фикцию.
   Цимисхий и сам не решался приблизиться к Доростолу. Скилица оправдывал его так: "... осаду он не начинал, опасаясь, что росы удалятся на кораблях по реке, никем не охраняемой". Появился флот, но храбрости Цимисхию это не добавило. О штурме он и не помышлял. Если бы русы действительно удалились по реке, то и мечтать больше не о чем, но такого подарка василевс не получил. Как раз наоборот, теперь ромеям пришлось обороняться:
  
   "На следующий день тавроскифы вышли из города и построились на равнине, защищенные кольчугами и доходившими до самых ног щитами. Вышли из лагеря и ромеи, также надежно прикрытые доспехами. Обе стороны храбро сражались, попеременно тесня друг друга, и было неясно, кто победит"
   (Там же)
  
   "Когда наступил вечер, все ворота города открылись, и росы, будучи в большем, нежели прежде, числе, напали на ромеев, которые не ожидали этого ввиду приближения ночи. И казалось, что вначале они имели перевес..."
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 128, М., 1988)
  
   Лев Диакон выписал чьи-то воспоминания о том, как были вооружены русы. Выписка краткая, но даёт понять, что русское вооружение предназначалось для борьбы с тяжеловооружённым и малоподвижным противником - с теми же ромеями. Длинные щиты позволяли выдержать таранный удар византийских катафрактов, когда же началась череда войн со степняками, такие щиты оказались слишком тяжёлыми и вышли из употребления. Сообщение Скилицы о том, что русы неожиданно для ромеев атаковали их вечером, даёт представление о тактике Сфенкела, пытавшегося внезапными действиями скомпенсировать численный перевес противника. Осаждённые, игнорируя византийскую военную науку, не пожелали пугливо прятаться за стенами, а сами свирепо обрушились на осаждавших. И ромеям пришлось тяжко. Неизвестно, как бы закончилось сражение, если бы не гибель Сфенкела, "доблестного, огромного ростом мужа, отважно сражавшегося в этом бою" (Лев Диакон "История", кн. IX.2, с. 76, М., 1988). Как погиб Сфенкел, ни Лев Диакон, ни Скилица достоверно не знали, но ясно, что русский воевода сам возглавлял атаку, это Цимисхий предпочитал не рисковать своей особой и отсиживаться в тылу, передав руководство подчинённым. Не численное превосходство, не храбрость, не искусство полководцев, а слепой случай помог ромеям выстоять. Нет в том ни славы, ни чести.
   Потеряв вождя, русы не дрогнули и продолжали сражаться, но действовать согласованно они уже не могли. Впрочем, и ромеи, только что избежавшие вполне реального разгрома, с трудом приходили в себя. Скилица писал: "... когда был убит геройски сражавшийся Сфангел, эта потеря связала и ослабила их натиск. Тем не менее в течение всей ночи и на следующий день до самого полудня они продолжали сильное сопротивление..." (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 128, М., 1988). Потом, правда, Скилица в очередной раз принялся повторять старую байку про бегство и истребление русов, но его хвастливым заявлениям противоречат два сообщения Льва Диакона: "... тавроскифы стали шаг за шагом отступать с равнины..." и "Еще продолжались, таким образом, бои, и исход событий оставался неопределенным" (Лев Диакон "История", кн. IX.2-3, с. 76, М., 1988). Русы отошли в полном боевом порядке, не допустив серьёзных потерь, а ромеи и на этот раз не добились никакого успеха. Они даже не помешали русам выкопать ров вокруг города (Скилица, Кедрин, Зонара). Хотя болгарский археолог Г.Г. Атанасов высказал мнение, что русы не стали копать новый ров, а расчистили старый (Г.Г. Атанасов "О численности русской армии князя Святослава во время его походов в Болгарию и о битве под Дристрой (Доростолом) в 971 г." // "Византийский временник", т.72(96), 2013, с. 95). Даже если и так, строительные работы не встретили никакого противодействия со стороны ромеев.
   Боевой дух византийской армии упал до ниже некуда, неоднократно битые вояки вовсе не горели желанием подставлять свои шеи под русский меч. Цимисхию приходилось униженно задабривать собственных подданных, он "созвал ромеев в лагерь и, увеселяя их подарками и пирами, побуждал храбро сражаться в [предстоящих] битвах" (Лев Диакон "История", кн. IX.2, с. 76, М., 1988). Вот русских воинов не требовалось ни ободрять, ни подкупать, их боевой дух и без того оставался высоким.
   Ещё об одной русской вылазке рассказал Скилица. Однажды ночью (28 июня), когда лил сильный дождь с молниями и градом (автору для тайной операции нужна соответствующая обстановка), две тысячи русов (!) отправились на своих ладьях за продовольствием. Кто их сосчитал - неизвестно, автор об этом скромно умалчивает, но думается, что для продотряда так много людей совершенно не требовалось. Перепуганные ромеи ради самооправдания многократно завышали численность противников. Руководителем экспедиции Скилица назвал Святослава, что следует признать вздором. Не княжеское дело добывать пропитание, да и не было князя в Доростоле. После гибели Сфенкела гарнизон возглавил Икмор, но и воеводе не подобало опускаться до черновой работы. Скорее всего, руководство он поручил какому-нибудь сотнику, может даже из болгар, потому как болгары лучше знали округу и с местным населением им проще договориться.
   Скилица рассказал об одной такой вылазке, но событий, связанных с Доростолом, накопилось множество и только некоторые из них описаны историками. И эта продовольственная экспедиция могла так и остаться неизвестной, если бы не её итог, навеки покрывший позором ромейское оружие. Начнём с того, что византийский флот, которому полагалось блокировать крепость, находился неизвестно где. Русские ладьи свободно передвигались и вверх, и вниз по реке. Ромейские моряки предпочитали не строить из себя героев и остаться в живых. Поначалу Цимисхий ни о чём не догадывался, пока в ночной экспедиции русы решили не ограничиваться сбором продовольствия, а заодно ещё и ромеев погонять:
  
   "Во время обратного плавания они увидели на берегу реки многих обозных слуг, которые поили и пасли лошадей либо пришли за дровами. Сойдя со своих судов и пройдя бесшумно через лес, [варвары] неожиданно напали на них, многих перебили, а прочих принудили рассеяться по соседним зарослям. Усевшись снова в ладьи, они с попутным ветром понеслись к Доростолу. Великий гнев охватил императора, когда он узнал об этом, и он сурово обвинял начальников флота за то, что они не знали об отплытии варваров из Доростола; он угрожал им даже смертью, если нечто подобное повторится еще раз, и после того оба берега реки тщательно охранялись. Целых шестьдесят пять дней вел император осаду, и так как ежедневно происходившие стычки были бесплодны, он решил попытаться взять город блокадой и голодом. Ввиду этого он велел перекопать рвами все дороги, везде была поставлена стража, и никто не мог в поисках продовольствия выйти из города; [сам же император] стал выжидать"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 128-129, М., 1988)
  
   Ливень с молниями и градом придётся вычеркнуть, его никак не совместить с поведением ромеев, спокойно поивших лошадей и собиравших дрова. Со своей беспечностью они просто напросились на взбучку. И чего разбушевался Цимисхий? Сам распустил подчинённых, сам допустил бардак в армии, так сам и должен отвечать за последствия.
   Скилица проговорился о причине отказа Цимисхия от активных действий: "... ежедневно происходившие стычки были бесплодны". Вот вам и признание - бодрые репортажи византийских историков далеки от реальности. Победными реляциями они прикрывали полное отсутствие каких-либо успехов. Страницы исторических сочинений заполнялись пересказом пьяной болтовни, даже отдалённо не походившей на правду, но при этом маскировавшей провальные результаты всех усилий. Назывались имена фальшивых героев с придуманными подвигами, но про отдельных героев вспоминают, желая скрасить впечатление от общей неудачи. Для читателей рисовалась лубочная картинка, прикрывавшая безрадостную ситуацию. Ведь хвастаться могли только выжившие в бою, прочие помалкивали. Железной воле Святослава божественный василевс мог противопоставить только численный перевес своей армии, да и тот постоянно уменьшался. Если в начале осады ромеи пытались атаковать, то после ряда сражений они оказались защищающейся стороной, перевес в сражениях неуклонно смещался на сторону русов. Положение ромеев становилось всё тяжелее, несмотря на то, что к армии Цимисхия постоянно подходили подкрепления, а Святослав оказался лишён такой возможности:
  
   "Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке; у них не хватало продовольствия, а подвезти его было невозможно, поскольку ромейский флот тщательно охранял берега реки. К ромеям же каждый день притекали, как из неисчерпаемого источника, всевозможные блага и постоянно присоединялись конные и пешие силы"
   (Там же, с. 130)
  
   Можно представить, какими огромными были потери у ромеев, их победоносная армия таяла как свечка. План Святослава работал, а Цимисхий в качестве полководца показал свою полную несостоятельность. Не удивительно, что он "стал выжидать", надеясь на перемены к лучшему. На свои более чем скромные таланты он уже не надеялся. Зато не стали выжидать русские воины.
   Очередная вылазка оказалась нацеленной на византийские боевые машины. Урон от них сильно преувеличен Львом Диаконом. Ну не могло "каждый день от ударов камней" погибать "множество скифов", этого множества во всей крепости не собрать. Но неприятности осаждённым камнемёты, безусловно, доставляли, так что их следовало сжечь. Вылазку ромеи благополучно проворонили. Впрочем, такое с ними случилось не в первый раз и даже не во второй.
  
   "Выделив самых отважных воинов, имевших тяжелое вооружение, и смешав их с легковооруженными, [скифы] посылают их против указанного орудия, чтобы они постарались его уничтожить"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 129, М., 1988)
  
   Драконовские меры Цимисхия отнюдь не вразумили ромеев и не подняли дисциплину на должную высоту. Армия продолжала разлагаться, разболтанные вояки забывали о своих обязанностях. Да и как армии не разлагаться, если в кутежах и безобразиях командиры первые подавали пример своим подчинённым? Войска на этом участке возглавлял "родственник государя, магистр Иоанн Куркуас". Почтенный магистр не утруждал себя военными заботами, безмятежно предаваясь пьянству. В результате, когда начался бой, "у него сильно болела голова" и "его клонило ко сну от вина". Видимо, по указанной причине Куркуас не стал разобраться в ситуации. Увидев, что русы крушат боевые машины, он зачем-то "вскочил на коня и в сопровождении избранных воинов бросился к ним навстречу". Может быть рассчитывал, что вид пьяного магистра устрашит язычников, но что-то пошло не так. "Избранные воины" то ли потерялись по дороге, то ли сами потеряли окосевшего командира, а разогнавшийся Куркуас, свалившись с коня, оказался лежащим на земле в окружении врагов, которые и не думали устрашаться.
  
   "Скифы увидели великолепное вооружение, прекрасно отделанные бляхи на конской сбруе и другие украшения - они были покрыты немалым слоем золота - и подумали, что это сам император. Тесно окружив [магистра], они зверским образом изрубили его вместе с доспехами своими мечами и секирами, насадили голову на копье, водрузили ее на башне и стали потешаться над ромеями [крича], что они закололи их императора, как жертвенное животное"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.5, с. 77-78, М., 1988)
  
   Вот вам наглядный пример вреда от пьянства. Вряд ли русы долго заблуждались насчёт личности убитого. Простые воины ещё могли ошибаться, но не воеводы. И всё же потеря для ромеев чувствительная, а главное - позорная.
  
   "Ободренные такой победой, росы вышли на следующий день из города и построились к бою на открытом месте. Ромеи также выстроились в глубокую фалангу и двинулись им навстречу"
   (Там же, кн. IX.6, с. 78)
  
   "Наступил июль месяц, и в двадцатый его день росы в большом числе вышли из города, напали на ромеев и стали сражаться"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 129, М., 1988)
  
   По сведениям Скилицы сражение произошло 20 июля - уже на исходе был третий месяц осады. Всё-таки временные пропуски у византийских историков слишком велики, видимо, из-за фрагментарности доступных им исторических источников. Или же освещались только те события, где ромеи выглядели поприличнее.
  
   "Был между скифами Икмор, храбрый муж гигантского роста, [первый] после Сфендослава предводитель войска, которого [скифы] почитали по достоинству вторым среди них. Окруженный отрядом приближенных к нему воинов, он яростно устремился против ромеев и поразил многих из них"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.6, с. 78, М., 1988)
  
   Икмор в качестве воеводы заменил погибшего Сфенкела, "почитавшегося у тавроскифов третьим после Сфендослава" (там же, кн. IX.2, с. 76). Стало быть, Икмор почитался четвёртым. Первые две ступеньки в иерархии занимали Святослав и Свенельд. Но Свенельд в боях участия не принимал и должен был, согласно своему высокому положению и знатному происхождению, замещать Святослава в Переяславце. Похоже, что Святослав не слишком ему доверял и не допускал к руководству войсками. Причины неприязненного отношения ко второму лицу в государстве великий князь не озвучивал, но они, безусловно, имелись, ведь и отец его, князь Игорь, тоже предпочитал держать Свенельда в тылу, оставляя верховное руководство за собой. И вообще, не известно ни одного сражения, самостоятельно проведённого Свенельдом, мы лишены возможности оценить его военные дарования, о коих Святослав явно был невысокого мнения.
   Замечание Скилицы о возвышении Икмора выглядит неожиданно: "... был уважаем всеми за одну свою доблесть, а не за знатность единокровных сородичей или в силу благорасположения" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 129, М., 1988). Византийский автор не указал, на чём он основывал своё мнение, но, скорее всего, это его личная выдумка. Жизнь народов, считавшихся варварскими, представлялась ромеям в упрощённом виде. Происхождение имело определяющее значение в судьбе человека и сословные перегородки выглядели вполне материальными, особенно в языческом обществе, где благородные сословия возводили свою родословную к верховным богам. Рядовым общинникам представлялось куда почётнее повиноваться потомкам небожителей, нежели своим низкородным собратьям. В этом нет ничего обидного, просто у каждого сословия своё предназначение, и все они действуют совместно во имя блага страны. Ратники посчитали бы себя оскорблёнными, если бы командовать ими был поставлен простолюдин, получалось, что они недостойны сражаться под главенством природного вождя. А кроме того, воевода должен быть подготовлен для управления войсками - ни храбрость, ни боевой опыт не заменят специальных знаний.
   Снова, как и при Сфенкеле, византийская армия оказалась в критическом положении и снова всё повторилось, как тогда: ряды ромеев дрогнули под натиском русов, но гибель русского воеводы и последующее ослабление натиска помогли ромеям устоять. Сходство между двумя событиями слишком велико, чтобы его можно было объяснить случайностью. Обстоятельства гибели Сфенкела остались невыясненными, но Лев Диакон вспомнил про какого-то воина, вырвавшегося из фаланги ромеев и этот эпизод близок рассказу о гибели Икмора.
  
   "... сын архига критян Анемас, воспламенился доблестью духа, вытащил висевший у него на боку меч, проскакал на коне в разные стороны и, пришпорив его, бросился на Икмора, настиг его и ударил [мечом] в шею - голова скифа, отрубленная вместе с правой рукой, скатилась на землю"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.6, с. 78, М., 1988)
  
   Анемас (Аль-Нуман) - крещёный араб, сын эмира Крита Абд-эль-Азиса, взятый в плен Никифором Фокой. При Цимисхии он находился в качестве телохранителя. И тут возникает вопрос: почему императорский телохранитель оказался среди участников сражения? Первейшая обязанность телохранителей - забота о безопасности повелителя, а Цимисхий никогда не появлялся среди сражающихся, наблюдая за развитием событий издали. Самовольно покинуть хозяина Анемас не имел права, если только не выполнял его специальное задание. В бою от телохранителя проку немного, но этот род людей нередко использовался в качестве тайных убийц. Это намного удобнее, чем нанимать исполнителей со стороны: преданные, не брезгливые, молчаливые, да и дешевле выйдет. А что Анемас иноземец, так это ещё лучше - не проболтается.
   Логика подсказывает, что поединок воеводы с телохранителем невозможен в принципе. Воевода мог принять вызов только от равного ему по положению, прочих же претендентов его собственные телохранители отбракуют. А телохранители у Икмора имелись по свидетельству Льва Диакона: "Окруженный отрядом приближенных к нему воинов". Мог ли Анемас прорваться силой, помогли бы ему ужимки, описанные Скилицей: "... заставил своего коня [несколько раз] прыгнуть в разные стороны"? Однозначно, нет. Когда обнаглевший Анемас на следующий день вздумал напасть на Святослава, телохранители с ним быстро разобрались.
   Шанс у Анемаса появлялся в единственном случае: если специально подосланный отряд отвлечёт телохранителей на себя, позволив убийце приблизится к воеводе незамеченным. Дожидаясь такого момента, Анемас и "проскакал на коне в разные стороны", чтобы скрыть свои намерения. И проделывал он свои манёвры в гуще сражающихся, а между тем, никто не преградил ему дорогу - так значит, нашлось кому Анемаса прикрыть. Воевода наблюдал за ходом сражения и ему некогда было смотреть по сторонам, а выражение "настиг его" однозначно расшифровывается, как - напал сзади (настигать: догонять, успешно гнаться - В.И. Даль; настигнуть: догнать, преследуя - С.И. Ожегов). Незачем говорить о боевом столкновении, для подлого нападения исподтишка ни храбрости, ни воинского умения не требовалось - всё решал один удар, до второго Анемас просто не дожил бы. Стоило Икмору отразить этот удар - и телохранители в фарш искрошили бы шкодливого араба. Тактика очевидна: внезапно ударить и поскорее сбежать от расправы. Не поединок, а бесчестное убийство, не подвиг, а злодеяние.
   Похоже, на таких убийствах Анемас и специализировался. Намёк на это содержится в тексте Льва Диакона: "Анемас <...> вырвался на коне вперед (делать это вошло у него в обычай, и таким путем он уже поразил множество скифов)" (Лев Диакон "История", кн. IX.8, с. 80, М., 1988). Длительное сражение Анемасу было не выдержать, да от него это и не требовалось. Император указывал на человека, которого следовало убить и телохранитель выполнял грязную работу, которой побрезговали бы настоящие воины.
   Устранением конкурентов Цимисхий компенсировал собственную бездарность и неспособность противодействовать нестандартной тактике русских воевод. Осаждённые не пожелали отсиживаться в крепости и сами решительно штурмовали византийский укреплённый лагерь, тогда как ромеи за три месяца осады ни разу не отважились на штурм Доростола. События развивались явно не в пользу ромеев. Как полководец Цимисхий окончательно выдохся и только злобился на тех, кто умнее и талантливее его. Император запаниковал, до него, наконец, дошло, что войну он проигрывает. Гибель Сфенкела русы ещё восприняли как боевую потерю, но в случае с Икмором обстоятельства убийства скрыть не удалось. Слишком много свидетелей скопилось на месте преступления. Именно преступлением, нарушением международных законов войны сочли русы то, что ромеи называли удачно проведённой операцией. За попрание священных законов виновных полагалось строго покарать и насильно заставить признать неписанные, но обязательные к исполнению правила.
   Подтверждением сказанного стала реакция русов на гибель своего воеводы. Лев Диакон, как обычно, объявил победителями ромеев: "Скифы <...> сильно удрученные гибелью своего предводителя, они забросили щиты за спины и стали отступать к городу". Но его дальнейший рассказ полностью переворачивает оценку случившегося:
  
   "И вот, когда наступила ночь и засиял полный круг луны, скифы вышли на равнину и начали подбирать своих мертвецов. Они нагромоздили их перед стеной, разложили много костров и сожгли, заколов при этом по обычаю предков множество пленных, мужчин и женщин. Совершив эту кровавую жертву, они задушили [несколько] грудных младенцев и петухов, топя их в водах Истра"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.6, с. 78, М., 1988)
  
   Перед ромеями, не таясь, убивают их соотечественников, а незадачливые вояки даже не пытаются спасти обречённых. Знают, ведь, что происходит, и всё равно продолжают робко прятаться за частоколом. Вместо звона оружия в ночной темноте слышится лишь дробный стук зубов. Похоже это на поведение недавних победителей? Ничуть непохоже. Так ведут себя побитые слабаки, заискивающие перед сильным противником. Русские воины выглядят спокойными и уверенными, поле боя осталось за ними. Так что это они, а вовсе не ромеи одержали победу в недавней битве.
   Кстати, ведь для погребальных костров требовалось много дров. И русы их нарубили, не встречая никаких помех. И после других сражений приходилось сжигать убитых, и тогда тоже возникала необходимость заготавливать дрова. Получается, что стража, выставленная Цимисхием перед городскими воротами, предпочитала не перекрывать выход из города, а спасаться бегством при первой опасности. Простых ратников можно понять: на войну их погнали насильно, зато жизнь у человека всего одна.
   До сих пор русы соблюдали правила войны и содержали пленных ромеев в безопасности, пока их не выкупят на свободу. Ещё князь Игорь приказывал своим воинам "щадить неприятелей и брать их живых в плен" (Н.М. Карамзин "История государства Российского", т. I, с. 113, М., 1989). Но терпение русов иссякло и пленникам пришлось своими жизнями расплатиться за преступления императора и его приспешников. После смерти им предстояло превратиться в рабов Икмора и служить ему вечно. Император предал своих сограждан и обрёк их на смерть. Байку про умерщвление женщин и детей Лев Диакон присочинил, чтобы страсти нагнетать, сам-то он не очевидец и ничего не видел. Не было женщин и детей ни в войске Святослава, ни в войске Цимисхия и для обряда они не требовались.
  
   "Можно ли воспринимать всерьез утверждение <...>, будто славяне практикуют детоубийство? <...> не только у нас нет свидетельств о бытовании такого обычая в раннеславянском обществе, но, наоборот, - широкое использование антропеических личных имен на самых ранних этапах развития самостоятельных славянских языков доказывает, что новорожденного ребенка окружали в раннеславянском обществе весьма нежной заботой"
   (Ф. Малингудис "К вопросу о раннеславянском язычестве: свидетельства Псевдо-Кесария" // "Византийский Временник", т. 51, 1990, с. 87-88)
  
   О том, что русы приносили в жертву петухов, сообщал император Константин Багрянородный (Константин Багрянородный "Об управлении империей", с. 49, М., 1991).
   Лев Диакон проговорился, что к русам попало "множество пленных", и этот факт вовсе не красит византийскую армию, при этом о русских пленных речь не идёт. Дело не только в том, что русские не сдаются, как засвидетельствовал сам историк:
  
   "О тавроскифах рассказывают еще и то, что они вплоть до нынешних времен никогда не сдаются врагам даже побежденные, - когда нет уже надежды на спасение, они пронзают себе мечами внутренности и таким образом сами себя убивают. Они поступают так, основываясь на следующем убеждении: убитые в сражении неприятелем, считают они, становятся после смерти и отлучения души от тела рабами его в подземном мире. Страшась такого служения, гнушаясь служить своим убийцам, они сами причиняют себе смерть"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.8, с. 79-80, М., 1988)
  
   Порой бывают ситуации, когда даже храбрые воины оказываются беспомощны. Например, дружинники князя Игоря, спасавшиеся с горящих кораблей, или воины Владимира Ярославича, чьи корабли разбила буря, попадали в руки византийцев безоружными и без доспехов. Византийцы на радостях устраивали дикую бойню с садистскими издевательствами. "Греки, изнеженные роскошию, боялись опасностей, а не злодейства" (Н.М. Карамзин "История государства Российского", т. I, с. 113, М., 1989). Русы в таких случаях поступали благороднее. Под Доростолом, чтобы взять противников в плен, нужно было их предварительно окружить и отрезать пути к отступлению. Ромеи неоднократно пытались проводить операции на окружение, да только все они провалились. А вот русы и окружали врагов, и брали в плен, воюя куда успешнее ромеев. Между тем, пришла пора решающей схватки.
  
  

VI

  
   Всё, что происходило под Доростолом до сих пор, можно считать предварительной подготовкой, прощупыванием сил противника. Теперь в дело вступала великокняжеская дружина и Цимисхию предстояло на поле боя помериться силами с самим Святославом. Переправу войска через Дунай скрыть невозможно и ромеи её несомненно наблюдали, не оказывая никакого противодействия. Имперский флот испуганно жался в сторонке, когда русские ладьи перевозили дружинников через реку, да и на армию Цимисхий не очень-то рассчитывал. Беспомощностью армии и растерянностью её командования объясняется очередной выверт византийской дипломатии: трусоватый василевс неожиданно прислал Святославу вызов на поединок:
  
   "Видя, что скифы сражаются с большим жаром, нежели ранее, император был удручен потерей времени и сожалел о ромеях, переносящих страдания мучительной войны; поэтому он задумал решить дело поединком. И вот он отправил к Свендославу посольство, предлагая ему единоборство и говоря, что надлежит решить дело смертью одного мужа, не убивая и не истощая силы народов; кто из них победит, тот и будет властелином всего. Но тот не принял вызова и добавил издевательские слова, что он, мол, лучше врага понимает свою пользу, а если император не желает более жить, то есть десятки тысяч других путей к смерти; пусть он и изберет, какой захочет. Ответив столь надменно, он с усиленным рвением готовился к бою"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 131, М., 1988)
  
   Подозрительно, как внезапно у Цимисхия проклюнулась жалость к погибающим соотечественникам. Причём, когда на поле боя появился Святослав. Никогда Цимисхий не участвовал в схватках, предпочитая прятаться за чужими спинами. И никогда бы он не вышел на самоубийственный поединок с заранее известным результатом. Честь и благородство - это не для него, Цимисхий пробирался к власти, устраняя соперников чужими руками (потом таким же образом устранили его самого). Посылая свой вызов, он рассчитывал заманить Святослава в ловушку и там без помех расправиться с князем. Уничтожив свидетелей, можно объявить себя победителем и никто не посмеет усомниться в этом (по крайней мере, открыто). Но обмануть Святослава не удалось, он сразу понял намерения императора ("лучше врага понимает свою пользу"). Повадки ромеев не менялись, в 813 году византийский император Лев V Армянин (813-820) вызвал на переговоры болгарского князя Крума: "... император же, воспользовавшись случаем, попытался устроить ему засаду, но из-за множества грехов наших ему помешало привести это в исполнение неспособность тех, кому поручили добиться такой победы, ибо они поразили его, однако смертельной раны не нанесли" ("Феофана Исповедника, игумена (Великого) Поля, Хронография" // "Лев Преступник: царствование императора Льва V Армянина в византийских хрониках IX века. Феофан Исповедник, неизвестный хронист, Георгий Амартол", ВБ, с. 78, С.-Петербург, 2014).
   Ответ Святослава византийский историк передал в своей интерпретации, то есть - мягче по форме, убрав самые крепкие выражения. Подлинный ответ нам неизвестен, но наверняка великий князь не собирался щадить самолюбие распетушившегося василевса. И всё-таки, даже препарированный вариант даёт нам понять, что Святослав был хорошо осведомлён о физических возможностях Цимисхия и вовсе не считал его достойным противником. Прикончить такого поединщика для него было не труднее, чем клопа прихлопнуть.
   Верноподданный Лев Диакон восторженно восхвалял боевые качества своего императора:
  
   "Он был малого роста, но ... в нем таилась гигантская сила <...> Говорят, что он выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего"
   (Лев Диакон "История", кн. VI.3, с. 52, М., 1988)
  
   Опять это бессмысленное словечко - "говорят", прикрывающее собой полное убожество автора. Сказал заветное словечко - и можно врать как угодно. А только на сей раз известно, что византийский историк заимствовал из византийской поэмы "Армурис" (IX-X вв.) эпизод с прыжком сына Андроника через восемь вороных коней, поставленных в ряд (Т.В. Попова "Византийский народный и книжный эпос" // "Византийская литература", с. 94, М., 1974). Типичный плагиат придворных льстецов. Никаких личных подвигов Цимисхий не совершал, вместо героя перед нами предстаёт злобный и трусливый карлик. Не удивительно, что даже мысль о поединке с ним вызвала у Святослава смех.
   Ромеи не поняли (или сделали вид, что не поняли) предложения Святослава сразиться по русскому обычаю. На Руси не было традиции предварительных поединков, самые воинственные князья (такие, как Мстислав Удатный, Александр Невский) вступали в поединки уже в ходе сражения. Говоря: "... есть десятки тысяч других путей к смерти", - князь в первую очередь имел в виду личное участие в бою, чего Цимисхий отчаянно боялся. Ведь тогда, у всех на глазах невозможно смухлевать, а уж сам Святослав никогда не уклонялся от решительного противоборства. "Отказавшись от вызова на поединок", Цимисхий тут же принялся искать другие способы избавится от страшного соперника. В подобных случаях василевса выручал услужливый и проверенный в деле профессиональный убийца - Анемас.
   Операция была отработана до мелочей, вот только ромеев подвело их стандартное мышление. То, что получалось раньше, на сей раз не сработало. Телохранители Святослава были предупреждены, что на князя готовится покушение. В бою они внимательно следили за действиями ромеев и безошибочно вычислили убийцу: как только Анемас начал подбираться к Святославу, телохранители перехватили врага и тут же изрубили мечами.
   Несмотря на то, что спецоперация позорно провалилась, византийские авторы продолжали восторгаться покойным душегубом, выворачивая ситуацию наизнанку: "муж, которого никто из сверстников не мог превзойти воинскими подвигами" (Лев Диакон); "погиб, геройски закончив жизнь и возбуждая великое удивление даже среди врагов" (Скилица). Всё это пустые разглагольствования, Анемас принял самую позорную смерть. Разрубали на куски преступников, чтобы лишить их посмертного существования: они не поднимались на небо с дымом погребального костра и не получали нового воплощения после захоронения. Расчленения боялись пуще смерти, потому что вместе с телом уничтожалась и душа. Именно русский обычай требовал оставлять преступника без погребения: "Если они поймают вора или грабителя, то они поведут его к длинному толстому дереву, привяжут ему на шею крепкую веревку и подвесят его на нем навсегда, пока он не распадется на куски от ветров и дождей" ("Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу", с. 80, М.-Л., 1939). Для русских воинов Анемас был всего лишь презренный тать, для которого не осталось места ни в нашем мире, ни в загробном.
   Византийцы уверяли, будто Анемас, пускай и не смог убить Святослава, тем не менее добрался до него и даже якобы ранил. Никаких доказательств, кроме собственных измышлений у них не нашлось, так что нет никаких оснований доверять пустой болтовне. Болтуны даже не договорились между собой, чтобы хоть врать согласованно: Лев Диакон утверждал, что Анемас, мол, ударил Святослава "мечом по ключице", а по мнению Скилицы "нанес ему удар мечом в середину головы". Никто ничего не видел, свидетелей не нашлось, вот авторы и сочиняли, что кому в голову взбредёт. Лев Диакон понёс откровенную ахинею: "Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи" (Лев Диакон "История", кн. IX.10, с. 81, М., 1988). Ну, это, как водится, ромеям всегда что-нибудь мешает. Однако же, немного позднее учёный ромей невольно опроверг собственные бредни, выписав из какого-то источника описание внешности Святослава при встрече его с Цимисхием:
  
   "Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми, бровями и светло синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос - признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды, его приближенных только чистотой"
   (Там же, кн. IX.11, с. 82)
  
   Ну и где видны хоть малейшие признаки ранения? Заметь ромеи хоть царапину, то непременно раструбили бы об этом. Врали византийские историки, врали бессовестно: не добрался Анемас до Святослава, арабского киллера при попытке проскочить мимо телохранителей прикончили на месте. А Лев Диакон принародно высек сам себя.
   Когда ромеи начинают себя восхвалять, то бесполезно искать в их речах хоть крупицу истины. Её там нет, а потоки вранья призваны утопить здравый смысл. Вернёмся к началу сражения. Это заключительное сражение по версии ромеев и единственное, согласно летописным сведениям. Состоялось оно 21 июля 971 года. Накануне в стане Святослава состоялось совещание, о котором упоминали и русские летописи. Лев Диакон зачем-то вздумал блеснуть познаниями и глубокомысленно ляпнул:
  
   "На другой день на рассвете Сфендослав созвал совет знати, который на их языке носит название "комент"
   (Там же, кн. IX.7, с. 79)
  
   Никому до сих пор так и не удалось понять, откуда ромей выкопал своё лингвистическое открытие. В документах встретить слово "комент" он точно не мог. Сам сочинил под хмельком или кто-то над ним подшутил? Русского языка Лев Диакон совершенно не знал и судил о нём понаслышке. Конечно, ни один человек не в состоянии узнать всё на свете, но когда он, скрывая свое невежество, строит из себя всезнайку, изрекая нелепейшие откровения, то это явный признак комплекса неполноценности.
   Летописцы подробностей о совещании не обнаружили, а от домыслов воздержались. Тем более, что о нём могли знать ромеи? Ни свидетелей, ни стенограммы у них не имелось. Такие фразы, как "Одни высказали мнение", "Другие возражали" не значат ничего. Византийские авторы, не имея подлинных сведений том, что говорили сподвижники Святослава, сочиняли сами напропалую. И сочиняли так, как выгодно им, ромеям. Выстраивали картину лживую, зато удобную для себя. Возможно, после войны ромеям и удалось получить какие-то сведения от русских купцов, но затем эти сведения оказались извращены. Вот, например, подлинная речь, с которой Святослав обращался к своим воинам:
  
   "... и рече Святославъ: "уже намъ нЪкамо ся дЪти, волею и неолею стати противу; да не посрамимъ землЪ РускиЪ, но ляжемъ костьми ту, мертвыи срама не имамъ, аще ли побЪгнемъ, срамъ имамъ; ни имамъ убЪжати, но станемъ крЪпко, азъ же предъ вами поиду: аще моя глава ляжетъ, то промыслите собою"; и рЪша вои: "идеже глава твоя, ту и свои главы сложимъ"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69, Рязань, 2001)
  
   Речь Святослава составлена в соответствии с правилами военной риторики того времени. "Она краткая, эмоционально непосредственная и образная. Ощущение такое, что записана одним из тех, к кому обращался Святослав со своим пламенным призывом" (Толочко П.П. "Летописные известия о походах Святослава на Дунай и их источники" // "Византийский Временник", т. 66, 2007, с. 152). А вот, что из неё состряпал Лев Диакон:
  
   "Погибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, [которое завещали] нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; [мы должны] либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, [достойные] доблестных мужей!"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.7, с. 79, М., 1988)
  
   Что-то где-то слышал, но переврал до неузнаваемости. И если так же он поступал со всеми источниками, то никакого доверия учёный ромей не заслужил. Разумно ли без проверки, без анализа повторять всё, что он насочинял?
   Русские летописцы и византийские авторы дали два совершенно разных описания решающей битвы. Они не совпадают ни в чём, и каждая из сторон отдаёт победу своим соотечественникам. Византийский вариант значительно подробнее, но это не показатель правдивости. Слова сами по себе ничего не значат без материальных свидетельств. У византийских авторов слов много, а вот доказательства вовсе отсутствуют. Русский вариант короче, зато и доказательнее:
  
   "И исполчишася Русь, и бысть сЪча велика, и одолЪ Святославъ, и бЪжаша Грьци; и поиде Святославъ ко граду, воюя и грады разбивая, яже стоять и до днешняго дне пусты"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69, Рязань, 2001)
  
   "... и Греческаго воинства 100 тысящь победи токмо десятiю тысящама своимъ воинстврм и грады ихъ разби и пустыи остави, и дань велику взя на ЦарЪграде"
   (Книга Степенная царского родословия, ч. 1 // ПСРЛ, т. 21, с. 62, 1908)
  
   Вот настоящее убойное доказательство - города, разрушенные дружиной Святослава, и лежащие в развалинах во времена составления летописи. Русские путешественники могли сами отправиться в Болгарию, увидеть там эти развалины, пощупать их и убедиться, что в летописях исторические события изложены правдиво. Наверняка и ездили туда, и осматривали места былых сражений, и слушали рассказы окрестных жителей. Поэтому летописцы решительно отвергли византийские измышления. Связи Руси с Византией тогда были тесные, многие русские люди посещали Константинополь, подолгу жили там и общались с ромеями. Невозможно, чтобы никто не слышал византийских рассказов о войне со Святославом. Если византийская версия была отвергнута на Руси, это означает, что свидетельства, которыми пользовались летописцы, были намного надёжнее, нежели беспочвенные фантазии завравшихся ромеев. На Руси грамотные люди имели возможность сравнить византийские доводы с русскими и результат получался не в пользу ромеев: "... суть бо Греции лстивы и до сего дни" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, 68, Рязань, 2001). Понятно, что вранья хватает и в хрониках других народов, но именно византийцы оболгали Русь и при этом были пойманы на мошенничестве. Для русских книжников чванливый ромей представлялся в образе беспринципного лжеца.
   О бегстве ромеев с поля боя сообщал и армянский автор X-XI вв. Степанос Таронский:
  
   "... кир-Жан <...> отправился войною на землю Булхаров, которые при помощи рузов [рyccoв] вышли против кир-Жана и когда завязался бой, рузы обратили в бегство оба крыла греческого войска. Царь со всею армянскою пехотою оставался неподвижным посреди фронта. Отряд пехоты, называемый "отрядом саларов", оказал чудеса храбрости; он прорезал [неприятельские ряды], стоявшие лицом к лицу с царем и шедшие против него под прикрытием своих щитов и, дав работу мечу, он многих положил на месте, а остальных разогнал в разные стороны: и принудил булхарский народ покориться"
   ("Всеобщая история Степаноса Таронского, Асохика по прозванию ", с. 127-128, М., 1864)
  
   Армянский историк, как и следовало ожидать, восхвалял своих сородичей, приписывая им значение и заслуги, каких они никогда не имели. Цимисхия в Армении называли кир-Жан, он сам происходил из армянского рода Куркуасов и привлёк армян в своё войско. Свою роль в этой войне армяне неумеренно превозносили, но возвеличивать ромеев они не собирались. Слова " рузы обратили в бегство оба крыла греческого войска" означают повальное бегство всей византийской армии. Как бы Степанос Таронский ни выгораживал соотечественников, но главные слова сказаны: ромеи бежали, а вся прочая похвальба из области фольклора. Опрокинутые фланги - это уже заведомое поражение, да и противниками в рассказе названы только болгары, сражаться с русами армяне не посмели.
   Первой вступила в бой русская пехота совместно с болгарским ополчением:
  
   к заходу солнца все войско тавроскифов вышло из города; они решили сражаться изо всех сил, построились в мощную фалангу и выставили вперед копья <...> Вот уже завязалась битва, и скифы с силой напали на ромеев, пронзали их копьями, ранили стрелами коней и валили на землю всадников.
   (Лев Диакон "История", кн. IX.8, с. 80, М., 1988)
  
   Тактика прежняя - бронированная фаланга наносит удар копьями, при этом византийская конница не в силах противостоять яростному напору пехотинцев, пока они наступают в сомкнутых рядах (стена щитов), отделённые от противника плотным частоколом копий. Неуязвимые для ответного удара пехотинцы опрокидывали и втаптывали в землю главные силы ромеев. Только на этот раз пехоту поддержала великокняжеская конная дружина.
   Намерение Святослава достаточно очевидно: зажать врагов между конной лавой и пешим городским ополчением. По утверждению Скилицы: "... варвары поголовно выступили из города. Чтобы никому не было возможности спастись бегством в город, они заперли за собою ворота" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 130, М., 1988). Вполне возможно, ведь следовало вложить все силы в решительный удар. Нападение Анемаса Святослав едва ли даже заметил, просто телохранители исправно выполнили свою работу. Русским летописцам этот эпизод остался неизвестен по причине своей ничтожности, он имел значение только для ромеев, искавшим любой повод для саморекламы.
   По уверениям Льва Диакона: "Гибель Анемаса воодушевила росов, и они с дикими, пронзительными воплями начали теснить ромеев. Те стали поспешно поворачивать назад, уклоняясь от чудовищного натиска скифов" (Лев Диакон "История", кн. IX.9, с. 80, М., 1988). Скилица предлагал иную версию: "Варвары бились отважно, и ромеи в тяжелых доспехах, изнуряемые жаждой и сожигаемые солнцем (был как раз самый полдень), стали поддаваться [натиску]" (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 130, М., 1988). Беда с этими ромеями: едва начинается сражение, так их, то накормить изволь, то напоить. Русские воины тоже сражались на солнцепёке, но на жажду не жаловались. Факт заключается в том, что ромеи обратились в бегство, а причины постыдного бедствия византийские историки придумывали на ходу и, как обычно, вразброд, абы как.
   Цимисхий, "увидевший, что фаланга ромеев отступает, убоялся, чтобы они, устрашенные небывалым нападением скифов, не попали в крайнюю беду" (Лев Диакон "История", кн. IX.9, с. 80, М., 1988). Пытаясь остановить бегущее воинство, струхнувший василевс отчаянно размахивал копьём, не решаясь, впрочем, применить его на деле (там же). Возглавить контратаку у него не доставало мужества. Прорывавшийся к нему Святослав не забыл о наглом вызове. Меньше всего Цимисхию хотелось встречи с русским князем, тогда не избежать поединка, от которого василевс не ждал для себя ничего хорошего. Желая ослабить натиск противника, Цимисхий приказал магистру Варде Склиру с подчинёнными ему отрядами обойти русское войско с тыла. Однако, русы не собирались отступать, они настойчиво пробивались вперёд, стальными клещами всё туже сжимая византийскую армию. Ромеи уже бессильно трепыхались, как вдруг к ним пришло спасение, откуда не ждали.
   Внезапно поднялась пыльная буря, перемежавшаяся с дождём, и разделила сражавшихся. Она налетела со стороны ромеев и ударила в лицо русам. Сражаться сразу стало невозможно. Только благодаря такой нежданной подмоге ромеям удалось выскользнуть из смертельных клещей, избежав поголовного истребления. Не отвага в бою, не мудрость полководцев и не ошибки противника спасли византийскую армию, а всего-навсего природный катаклизм. О спасительной буре сообщали Лев Диакон, Скилица, Кедрин, Зонара. Неизвестно, как взбешённый Святослав поминал Перуна, но лучше бы нам этого не слышать. Зато известно, что все византийские историки спасение своей армии приписывали чудесному вмешательству святого Феодора (21 июля был день великомучеников Феодора и Георгия). Лев Диакон даже рассказал слезливую байку о благочестивой девице в Византии (ни её имя, ни адрес, разумеется, не указаны), к которой во сне явилась сама богородица и велела великомученику Феодору срочно отбыть на помощь Цимисхию, потому что тот "находится в крайнем затруднении" (там же", кн. IX.9, с. 80-81). Источник сведений для учёного ромея прежний - "говорят". А Цимисхий после окончания войны переименовал Доростол в Феодорополь. Сами ромеи связывали своё спасение исключительно с божественным чудом, стало быть на собственные силы они не надеялись. На многое ли способно подобное деморализованное воинство? Только улепётывать.
   Значит, нет никакой веры хвастливым реляциям византийских историков. Воспринимать их писания всерьёз невозможно. После оглушительной победы, якобы одержанной ромеями, неизбежно последовал бы штурм крепости. Так ведь не было никакого штурма, по-прежнему ромеи не смели приближаться к городским стенам. Соотношение потерь (15500 на 350) настолько нелепо, что сразу выдаёт научную несостоятельность Льва Диакона и его последователей. Очевидно полное отсутствие достоверных сведений, вместо которых читателям предлагают пьяную болтовню битых вояк. Потому все ссылки на источники и заменены привычным - "говорят". В русской летописи исход сражения показан совсем другой:
  
   "И посла царь, глаголя сице: "не ходи къ граду, возьми дань, еже хощеши"; за маломъ бо бЪ не дошелъ до Царяграда. И даша ему дань, имашеть же и за убьеныя, глаголя: "яко родъ его возметь". Взя же и дары многы, и възратися в Переяславец с похвалою великою"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 70, Рязань, 2001)
  
   И почему мы должны не верить своим летописцам и в то же время безоглядно доверять самым вздорным байкам ромеев? Опираться надо на факты и логику. А факты свидетельствуют, что по итогам войны византийцам пришлось выплачивать дань Руси. Победители дань не платят. В летописи приведены слова Святослава: "... створимъ миръ со царем, се бо ны ся по дань яли, и то буди доволно намъ..." (там же). Византийские авторы, стыдясь, маскировали сообщение о дани: "... будут считать своими друзьями" (Лев Диакон), "... внесения в число союзников и друзей ромеев" (Скилица). Фишка заключается в том, что статус "друзей ромеев" как раз и подразумевал выплату империей ежегодной дани (А.Н. Сахаров "Дипломатия Святослава", с. 21, 194, М., 1982). Хитро закрутили, чтобы и не соврать, и правду не сказать. Не так обидно. Не нужен был Святославу пустой титул друга империи, русский князь заставлял ромеев раскошелиться. Дань на живых и убитых, упомянутая летописи, была единовременным откупом в надежде умилостивить Святослава и помириться с ним. Переговоры о ежегодной дани велись уже в Переяславце. Эту дань империи приходилось выплачивать и после смерти Святослава:
  
   "В лЪто 6487 (979). <...> Того же лЪта прiидоша послы отъ Греческаго царя къ Ярополку, и взяша миръ и любовь съ нимъ, и яшася ему по дань, якоже и отцу его и дЪду его"
   (Никоновская летопись, ПСРЛ, т. IX, с. 39, М., 2000)
  
   И государственную границу по Дунаю Цимисхию тоже пришлось признать. После заключения мира Святослав "... ста зимовать въ Белобережьи" (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 48, Рязань, 2001). А в договоре князя Игоря с Византией ясно сказано: "И да не не имЪють власти Русь зимовати въ вустьи ДнЪпра, БЪлъбережи, ни у святаго Ельферья, но егда придеть осень, да идуть в домы своя в Русь" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 50, Рязань, 2001). Теперь эта статья перестала действовать и Византия отказывалась в пользу Руси от своих претензий на земли к востоку от Дуная.
   Цимисхий "с радостью принял эти условия" (Лев Диакон), "принял послов и согласился на все, о чем они просили" (Скилица). На переговорах не бывает просьб, там бывают только требования и предложения. Говоря нормальным языком, Цимисхий принял все требования русов, а это уже полная и безоговорочная КАПИТУЛЯЦИЯ. Византийские авторы всячески выкручивались: "Император почитал мир гораздо больше войны, потому что знал, что мир сохраняет народы, а война, напротив, губит их" (Лев Диакон), "... обыкновение ромеев состоит в том, чтобы побеждать неприятелей более благодеяниями, нежели оружием" (Скилица). Каким миролюбивым стал Цимисхий после того, как ему настучали по короне! А какой злобой он пылал в начале войны. Весь его воинственный пыл улетучился, едва он уразумел, что безнаказанности не будет.
   На переговорах всплыл вопрос о пленных. Не успели русы принести в жертву одних пленников, как тут же набрались новые. Не проявляли ромеи энтузиазма в сражениях, сдаваться норовили. Опять-таки не соответствует этот факт победным реляциям, подправляли ромеи историю в свою пользу и весьма основательно. О том, каким образом происходило возвращение пленных, ромейские авторы помалкивали. Хотя способ тут один - Цимисхию приходилось пленных сограждан выкупать. Законов войны никто не отменял. При этом василевс показал себя скрягой, и уходили русы "... вземъ имЪнье много у Грекъ и полонъ бещисленъ..." (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 72, Рязань, 2001).
   Таким образом, в активе у ромеев не обнаруживается блестящих (пусть даже в некоторых местах) подвигов, впустую старались профессиональные вруны и подхалимы, открыто демонстрируя своё чистое и ясное сознание, не замутнённое избытком разума. Вместо оглушительной победы случился оглушительный разгром и последующий панический драп "за маломъ бо бЪ не дошелъ до Царяграда". Ну, насчёт Царьграда летописец погорячился, эти слова скорее отражают страх перед Святославом царедворцев и обывателей, воображавших, что неисчислимые войска русов готовы вот-вот нагрянуть в столицу империи. Великий князь не был настолько безрассуден и понимал что сил у него слишком мало для далёкого похода:
  
   "аще не створимъ мира со царемъ, а увЪсть царь, яко мало насъ есть, пришедшее оступять ны в градЪ; а Руска земля далече, а ПеченЪзи с нами ратьни, а кто ны поможеть?"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 70, Рязань, 2001)
  
   Из десятитысячного войска Святослава надо вычесть боевые потери ("бЪша бо многи погибли на полку") и часть дружины, оставленной защищать Переяславец, да ещё следовало блокировать враждебные действия печенегов. Не то, чтобы степняки поссорились с Русью, но возможности для разбоя и грабежа они ни за что бы не упустили. Вот и получалось, что преследовать бегущих ромеев князь мог едва с половиной своей дружины, а пешие ополченцы из Доростола не в счёт, они за конницей не поспеют. К ромеям же могли присоединяться гарнизоны из захваченных болгарских городов и резервные войска из самой Византии. Святослав поступил, как разумный полководец. Он уловил наилучший момент для перехода к дипломатическому нажиму, пока запуганные ромеи не пришли в себя и не разобрались, какая горстка русов за ними гонится, и постарался выжать из Цимисхия побольше уступок.
  

VII

   К себе в Переяславец князь привёз военную добычу и ромейские дары, а затем "посла слы ко цареви". Этот эпизод ромейские авторы использовали, чтобы доказать, что Святослав первый начал переговоры, тем самым, выставляя его в роли просителя. Хотя тут важнее не кто первый начал, а кто добился своих целей. Официальные переговоры князю подобало проводить из своей столицы, используя доверенных людей, и, отправляя послов, Святослав лишь продолжил начатое. Но дальше в летописи сказано: "...царь радъ бысть и посла к нему дары больша первыхъ", а у Льва Диакона: "Император <...> с радостью принял эти условия [росов]" - сходство позволяет предположить, что и летописец и византийский историк черпали сведения из общего источника, только понимали их по-своему. И это совпадение не единственное, Лев Диакон, говоря о русах, неожиданно вспомнил Ахилла:
  
   "Ведь Арриан пишет в своем "Описании морского берега", что сын Пелея Ахилл был скифом и происходил из городка под названием Мирмикион, лежащего у Меотидского озера <...> Явными доказательствами [скифского происхождения Ахилла] служат покрой его накидки, скрепленной застежкой привычка сражаться пешим, белокурые волосы, светло синие глаза, сумасбродная раздражительность и жестокость"
   (Лев Диакон "История", кн. IX.6, с. 78-79, М., 1988)
  
   Конкретно таких строк в русской летописи нет, но зато в рассказ о разгроме ромеев включён другой любопытный эпизод:
  
   "И созва царь боляре своя в палату, и рече имъ: "что створимъ, яко не можемъ противу ему стати?" И рЪша ему боляре: "посли к нему дары, искусим и, любьзнив ли есть злату, ли паволокамъ" И посла к нему злато и паволоки, и мужа мудра; рЪша ему: "глядай взора, и лица его и смысла его"; он же вземъ дары приде къ Святославу. И повЪдаша Святославу, яко придоша Грьци с поклономъ и рече: "въведЪде я сЪмо". Придоша, и поклонишася ему и положиша перед нимъ злато и паволоки; и рече Святославъ, кромЪ зря, отрокомъ своимъ: "схороните". Они же придоша ко царю, и созва царь боляры, рЪша же послании: "яко придохомъ к нему, и вдахомъ дары и не возрЪ на ня, и повелЪ схоронити". И рече един: "искусимъ еще, посли ему оружье". Они же послушаша его, и послаша ему мечъ и ино оружье, и принесоша к нему, онъ же приимъ, нача хвалити и любити, и целовати царя. Придоша опять ко царю, и повЪдаша ему вся бывшая, и рЪша боляре: "лют се мужь хощетъ бытии, яко имЪнья не бережеть, а оружье емлеть; имися по дань"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69-70, Рязань, 2001)
  
   В летопись попало вовсе не русское предание, а пересказ греческого мифа об Ахилле. Именно таким способом его опознали ахейские вожди во главе с Одиссеем, когда будущий герой тайно жил на острове Скирос (Аполлодор "Мифологическая библиотека", кн. III, гл. XIII, ЛП, с. 70, М., 1993). Познакомиться с античным сюжетом можно было в Византии, продолжавшей сохранять античное культурное наследство (что от него ещё оставалось). Из этого следует, что византийцы сами сопоставили Святослава с Ахиллом, смешав рассказы очевидцев с древними преданиями, а русские книжники, не разбиравшиеся в греческой мифологии, приняли полученную смесь за историческое свидетельство. Или возможно более простое объяснение: и русские, и византийские книжники использовали в своих поисках болгарские предания. А болгары выводили свою родословную от Ахилла, так утверждал Иоанн Экзарх - болгарский писатель X века:
  
   "Сiй Ахиллеусъ имый воя своя, иже нарицахуся тогда Муръмидонесъ, нынЪ Болгаре и Унну"
   (Калайдович К.Ф. "Иоанн, Екзарх Болгарский", М., 1824, с. 181).
  
   Русский князь поразил болгар своим мужеством. Они ужасались, но боготворили его, невольно отождествляя с величайшим из известных им героев.
   И ещё одно совпадение. Скилица писал о русах: "Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке...". Это же почти точное повторение слов Святослава: "... а Руска земля далече, а ПеченЪзи с нами ратьни, а кто ны поможеть?"
   Такое количество совпадений нельзя объяснить случайностью. Русские и византийские книжники безусловно встречались, спорили, обменивались информацией, приобретали рукописи и старались осмыслить полученные сведения, исходя из национальных пристрастий. Хотя, высокомерие византийцев отталкивало от них оппонентов. Но в любом случае, диаметрально противоположные варианты описания событий обусловлены не отсутствием знаний, а разным подходом к изучаемой проблеме.
   Если послушать византийцев, так они, мол, добились всего, чего хотели. М.П. Погодин аж простонал: "Как ни тягостны были условия, но Святослав должен был согласиться на все" (М.П. Погодин "Древняя русская история до монгольского ига", т. I, с. 53, М., 1999). А в чём нашёл тягостность последователь Льва Диакона? Пускай византийские авторы игнорировали текст договора, заключённого по итогам войны (так удобнее врать), но в русских летописях он опубликован. Чем пережёвывать чужие домыслы и вымыслы, не лучше ли ознакомиться с оригиналом?
  
   "Равно другаго свЪщанья, бывшаго при СвятославЪ, велицЪмь князи РустЪмь, и при СвЪналъдЪ, писано при ФефелЪ синкелЪ и к Ивану, нарицаемому ЦЪмьскию, царю Гречьскому, въ ДерестрЪ, мЪсяца июля, индикта въ 14, в лЪто 6479. Азъ Святославъ, князь Руский, якоже кляхъся, и утвержаю на свЪщаньЪ семь роту свою: хочю имЪти миръ и свершену любовь со всякимь великимь царемъ Гречьскимъ, съ Васильемъ и Костянтиномъ, и съ богодохновеными цари, и со всЪми людьми вашими, и иже суть подо мною Русь, боляре и прочии, до конца вЪка. Яко николиже помышлю на страну вашю, ни сбираю вой, ни языка иного приведу на страну вашю, и елико есть подъ властью Гречьскою, ни на власть Корсуньскую и елико есть городовъ их, ни на страну Болгарьску: да аще инъ кто помыслить на страну вашю, да и аз буду противенъ ему и борюся с нимъ. Якоже кляхъся ко царем Гречьскимъ, и со мною боляре и Русь вся, да схранимъ правая съвЪщанья: аще ли отъ тЪхъ самЪхъ прежереченыхъ не съхранимъ, азъ же и со мною и подо мною, да имЪем клятву отъ Бога, въ негоже вЪруемъ, в Перуна и въ Волоса, скотья Бога, и да будемъ золоти яко золото, и своимъ оружьемъ, да исЪчены будемъ. Се же имЪйте во истину, якоже сотворихомъ, нынЪ к вам, и написахомъ на харатьи сей и своими печатьми запечатахомъ"
   (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 71-72, Рязань, 2001)
  
   В чём интересы Руси можно считать ущемлёнными? Ещё до войны Святослав добивался от Византии возобновления уплаты дани в пользу Руси и в конце концов сломил упрямство империи. Цимисхий начал войну, чтобы не платить дань, но платить всё-таки пришлось. Святослав требовал от империи признания русско-византийской границы по Дунаю и вот - земли в низовьях Днепра перешли во владение Руси, Белобережье стало русским, а Византия согласилась на территориальные уступки. Напрягают, правда, условия, на которых империя признала "миръ и свершену любовь" с Русью. Все враги Византии автоматически объявляются врагами и для Руси, а последствия от выполнения этих обязательств выглядят крайне неприятными. Но мы же знаем, что на самом деле Русь не ввязывалась в конфликты Византии с её соседями, не пыталась решать византийские проблемы (по крайней мере, даром) и вообще не занималась благотворительностью. Нет, временами Русь приходила на помощь империи, но только против общих врагов - печенегов, половцев. И византийцы никогда не ссылались на эту статью договора, потому что в действительности указанная статья ни к чему Русь не обязывала. Она признавала за русами статус "друзей империи", которым полагалось выплачивать дань. Формулировкой статьи Цимисхий маскировал своё обязательство выплачивать Руси ежегодную дань - он обманывал соотечественников, но не русов. Дань с ромеев брали не только деньгами, но и натурой. Про одну из таких выплат писал Лев Диакон:
  
   "Император <...> принял эти условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба - по два медимна на каждого. Говорят, что <...> хлеб получили только двадцать две тысячи человек..."
   (Лев Диакон "История", кн. IX.11, с. 81, М., 1988)
  
   Это никакое не благодеяние, Цимисхий охотнее прислал бы отраву. Но уклониться от выплаты контрибуции он не имел права - проигравший обязан платить. Русское войско нуждалось в продовольствии, а деньги несъедобны, так почему бы не накормить своих ратников за счёт ромеев? Подсчёты о русских потерях, которыми тут же занялся Лев Диакон, заведомо бессмысленны. Данные о количестве отгруженного ромеями хлеба не имели связи с численностью русского войска. Это размеры продовольственной доли в составе контрибуции, которую удалось выбить из ромеев в ходе переговоров.
   Цимисхию срочно следовало отчитаться перед знатью и народом о своих успехах. За три месяца войны он загубил множество подданных и основательно истощил казну. Если выяснится, что все жертвы оказались напрасными, что казна истрачена впустую, то Цимисхию конец. Его даже не свергнут, а просто убьют. Подправляя историю, василевс спасал свою шею. Ради этого он включил в текст договора гарантии для Крыма и Болгарии ("Яко николиже помышлю <...> ни на власть Корсуньскую и елико есть городовъ их, ни на страну Болгарьску"), на которые Святослав и так никогда не претендовал - ему и без того хватало забот в причерноморских землях. Возможно, чтобы раздуть проблему на пустом месте, Цимисхий привлёк к переговорам и представителей Херсонеса - под наименованием "корсунци" они упомянуты в Летописце Переславля Суздальского:
  
   "Аз, С(вя)тослав Русскии записую миръ съ ц(а)ри греч(е)скыми и съ корсунци"
   (Летописец Переславля Суздальского, ПСРЛ, т. 41, М. 1995, с. 20)
  
   Появилось в сочинениях византийских авторов (Скилица, Кедрин, Зонара) весьма нелепое утверждение о том, что Святослав будто бы просил ромеев стать посредниками на переговорах с печенегами:
  
   "По просьбе Свендослава император отправил посольство к пацинакам, предлагая им стать его друзьями и союзниками, не переходить через Истр и не опустошать Болгарию, а также беспрепятственно пропустить росов пройти через их землю и возвратиться домой. Назначен был исполнить это посольство Феофил, архиерей Евхаитский. [Пацинаки] приняли посольство и заключили договор на предложенных условиях, отказавшись только пропустить росов"
   (Иоанн Скилица "О войне с Русью императоров Никифора Фоки и Иоанна Цимисхия" // Лев Диакон "История", с. 132, М., 1988)
  
   Найти такое сообщение можно только у поздних авторов, Лев Диакон ничего подобного не знал. Отсюда следует вывод, что приведённую байку византийцы сочинили сами много лет спустя после окончания войны, когда её очевидцев уже не осталось в живых и некому было разоблачить враньё. В тексте русско-византийского договора нет и намёка на такое странное желание Святослава. Напротив, это византийцы очень желали заставить русов покинуть придунайские земли, но не имели возможности исполнить свои намерения. А Феофил упомянут в договоре как представитель Цимисхия на переговорах со Святославом, он не мог раздвоиться, чтобы ещё и возглавить посольство к печенегам. Приоритетной задачей для него являлось скорейшее заключение мира с Русью, а печенежские дела могли и подождать. Да и не было смысла уговаривать степняков не разбойничать, если за счёт разбоев они и жили. И договоры соблюдать они всё равно не будут, нападая всегда, как только сочтут это выгодным. А для Святослава не имело смысла использовать посредника (да ещё и настроенного враждебно), чтобы наладить отношения с печенегами. Проще и надёжнее утрясти спорные вопросы самостоятельно, напрямую.
   Завершающим эпизодом войны стала встреча двух правителей - Святослава и Цимисхия. Инициатива исходила от Святослава, но его пожелание нельзя назвать просьбой, как спесиво уверяли византийские авторы. Прежде всего потому, что отказ Цимисхия от встречи означал возобновление военных действий. Святослав, ведь, не любоваться на василевса собирался. Если понадобилась встреча на самом высшем уровне, значит, переговоры забуксовали. Святослав вызвал Цимисхия не "ковёр" и тот послушно явился. А куда бы он делся? Ромеи не знали реальной численности русского войска, считая его огромным, и разубеждать их в этом Святослав не собирался. Он был намерен припугнуть Цимисхия, трепетавшего перед ним.
   Страх василевса выражался хотя бы в том, что на переговоры он "покрытый вызолоченными доспехами, - подъехал верхом к берегу Истра, ведя за собою многочисленный отряд сверкавших золотом вооруженных всадников", в то время, как Святослав приплыл на ладье с немногими приближёнными (Лев Диакон "История", кн. IX.11, с. 81-82, М., 1988). Лишь под охраной целого войска Цимисхий осмелился приблизится к Святославу.
   Характерно, что Лев Диакон не решился сочинять привычный для него вздор о ходе переговоров, он лишь коротко сообщил, что договаривались два правителя "об условиях мира". Соврать тут не получалось, так как условия мира сразу же начинали реализовываться и о них знали все. Будь эти условия выгодны для ромеев, в Константинополе не преминули бы об этом возвестить. Но молчание красноречивее слов, оно даёт понять, что ромейской дипломатии нечем похвастаться. Находясь на значительном удалении от противника, Цимисхий ещё мог позволить себе поупрямиться, но видя Святослава непосредственно перед собой, заносчивый василевс становился сговорчивее. А то, ведь, и про поединок можно было напомнить.
   Перевирая историю, ромеи принялись махать кулаками после драки. Святослав по итогам войны получил вполне материальные выгоды, достижения Цимисхия так и остались виртуальными. Поднять имидж императора и всей империи можно было лишь, поменяв задним числом приоритеты в завершившийся войне. Святослав отказался от Болгарии. А зачем ему нужен бесполезный союзник? Ладно бы болгары по-настоящему стремились защитить свою страну, тогда им можно было и помочь. Не из альтруизма, а исходя из чисто прагматических соображений - буферное государство блокировало враждебные действия Византии. Так ведь болгары, поддавшись на посулы из Константинополя, моментально довели страну до катастрофы. Захотелось тонуть в болоте - на здоровье, но только в одиночку.
   Раз Болгария оказалась в орбите византийской политики, то ромеям стало выгодно именно эту страну рекламировать в качестве главной причины конфликта империи с Русью. Ставку Святослава ромеи упорно переносили в Доростол. Существование Переяславца тщательно скрывалось, любые сведения о нём обрушили бы все исторические построения византийцев. Когда навязанная версия укоренится в умах читателей, ничто не помешает ловкачам придумывать в её поддержку новые "факты", прицепляя к развесистой клюкве дополнительные ягодки. Люди, в своём большинстве, не приучены мыслить самостоятельно, поэтому принимают на веру даже грубые и бездарные, зато разрекламированные поделки. Главное - рекламировать громко и нахраписто. А едва народ заглотнёт наживку, так можно и подсекать - никуда он не сорвётся с виртуального крючка. Лихорадочное переписывание истории выгоднее и безопаснее открытой схватки с реальным противником. Зачем рисковать и надрываться, если все окружающие доверчиво проглотят любую фальшивку? Особенно, когда это выгодно самим окружающим.
   Шёл лесной тропинкой тигр, как вдруг из-за кустов на него затявкал шакал. Тигр отшвырнул нахала и дальше пошёл по своим делам. А шакал отлежался, зализал раны и заголосил, что, дескать, недавно сражался с тигром и поле боя оставил за собой. Не сразу заголосил, а сперва подождал, пока тигр подальше отойдёт, не то услышит - вернётся, да и растерзает.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"