Святослава Игоревича отечественные историки не слишком жалуют. Отдавая должное его отчаянной храбрости и таланту полководца, итоги княжения Святослава учёные мужи оценивают, мягко говоря, неоднозначно. Князя порицают то за пренебрежение государственными интересами, которым он будто бы предпочёл личную славу, то за какие-то завоевательные замыслы, о коих не существует никаких достоверных свидетельств.
Н.М. Карамзин, сравнив Святослава с Александром Македонским, тут же заявил: "Но Святослав, образец великих Полководцев, не есть пример Государя великого: ибо он славу побед уважал более государственного блага, и характером своим пленяя воображение Стихотворца, заслуживает укоризну Историка" (Н.М. Карамзин "История государства Российского", т. I, с. 139, М., 1989).
С.М. Соловьёв и вовсе припечатал: "Можно сказать, что Святослав никогда не имел на Руси значения князя: сначала это значение имела его мать Ольга, потом сыновья его" (С.М. Соловьёв "История России с древнейших времён", т. I // "Сочинения", кн. I, с. 135, М., 1993). Вот оно как.
"Рассмотрев слишком бегло его деятельность на основании известий Нестора и византийских писателей, не постаравшись поставить ее в связь с деятельностью его предшественников и не найдя в ней ни цели, ни смысла, наши историки вынесли ему весьма суровый приговор"
(Н.Д. Знойко "О посольстве Калокира в Киев" // ЖМНП, 1907, ч. VIII, с. 230)
Уважаемые историки собрали и систематизировали огромный исторический материал и в этом их главная заслуга. Но для анализа собранных ими сведений уже не оставалось ни времени, ни сил. В какой ситуации и в каком окружении принимались судьбоносные решения, какие события на них влияли, какие силы сталкивались? Князья, ведь, не сами по себе руководили страной, а общество всегда оставалось неоднородным. Интересы разных групп населения и противоречия между ними определяли внутреннюю логику внезапных поворотов общественной жизни. Так что, обвиняли историки не столько реального князя, сколько вымышленный образ, созданный их же собственным воображением. Не следует поспешно бросаться обвинениями, пока не выявлены глубинные причины тех или иных поступков. Обычно люди бросаются обвинениями от досады и бессилия, когда не могут доказать своё мнение, а признавать неправоту не хочется. "Объективные закономерности, преемственность внешней политики древней Руси были в дореволюционных работах заслонены субъективистскими идеалистическими оценками" (А.Н. Сахаров "Дипломатия Святослава", с. 53, М., 1982). А между тем, редко какой князь удостаивался в летописи такой похвалы, как Святослав Игоревич:
"В лЪто 6472 (964). Князю Святославу възрастъшю и възмужавшю, нача вои совкупляти многи и храбры, и легъко ходя, аки пардусъ, войны многи творяше. Ходя возъ по собЪ не возяше, ни котьла, ни мясъ варя, но потонку изрЪзавъ конину ли, звЪрину ли или говядину на углехъ испекъ ядяше, ни шатра имяше, но подъкладъ постлавъ и сЪдло въ головахъ; такоже и прочии вои его вси бяху. И посылаше къ странам, глаголя: "хочю на вы ити"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 63, Рязань, 2001)
"Страницы, посвященные этому князю, являются не столько хроникой событий, сколько воспеванием доблести, рыцарства и мудрости молодого князя" (Б.А. Рыбаков "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII веков", с. 372, М., 1982). Русские книжники воспринимали Святослава как образец воинской доблести и чести витязя. Его ставили в пример и современникам, и будущим поколениям. Да, он оставался прежде всего воином, но таковы тогда были все князья - время обязывало. Зато далеко не каждый из князей проявлял такую же храбрость, силу духа и непреклонную волю. Князь-язычник стал примером для крещёных русских князей, недостижимым идеалом, приблизиться к которому редко удавалось даже знаменитым воителям.
Вот и одна из причин нелюбви историков к Святославу - его языческая честь, цельная и бескомпромиссная, несовместимая с противоречивым христианским вероучением. В эпохи переломные и гибельные для нашей страны спасение приносил не смиренный мученик, а неистовый язычник, не знавший середины в яростной схватке. Неудобен Святослав для христианства, а всё же военные потрясения пробуждают в народе память именно о нём, отбрасывая прочь шелуху всемирного братства и всепрощения. Ради Победы станьте такими, как Святослав! И очень бледно выглядела княгиня Ольга на фоне своего великого сына. Единственным её достижением (весьма сомнительным) оставалось принятие христианства, в политике же сплошные провалы. И куда подевалась разрекламированная "мудрость" Ольги? Возвеличивать святую и равноапостольную приходилось откровенно нечистоплотным способом - всегда, как только возможно, умалять и замалчивать исторические заслуги Святослава. Жульничество, а что делать? Масштабы личности матери и сына несопоставимы.
Обиду на Святослава затаили и народы, некогда побеждённые им, а теперь живущие в нашей стране. В том числе один из них, до сих пор досадующий на разгром хищной Хазарии - сосредоточия работорговли. Какие огромные финансовые обороты потеряны, а что замешаны они на крови, так деньги не пахнут! Попытки принизить подвиги Святослава, скороспелые упрёки и укоризны в его адрес очень уж напоминают месть задним числом. Месть герою Великой Руси, память о котором составляет славу и гордость нашего народа. Не удалось вычеркнуть из истории, так хоть оплевать стараются. Бесстрастный историк может существовать только в качестве литературного персонажа. Реальный историк всегда пристрастен, а если ещё он нерусский, то обязательно начнёт тянуть одеяло на себя. И нам в свою очередь непременно надо самим ухватиться за это одеяло, иначе наше прошлое растащат по кусочкам и мы останемся ни с чем.
Всевозможные национальные элиты борются за власть и очень не хотят возрождения русского самосознания, русского единства и русской государственности. Им это не выгодно. Христианское смирение преобразует народ в аморфную массу, но когда человек не желает терпеть унижения, он превращается в язычника. Покорное стадо не способно к решительной борьбе, зато колоритный образ Святослава, притягательный для миллионов людей, может стать настоящим знаменем.
Споры о Святославе никогда не утихнут, потому что личность его слишком масштабна, многогранна и не умещается ни в какие рамки. Тот, кто считает, что познал все его мысли и устремления, невольно обманывает и себя, и других.
II
Дата рождения Святослава в летописи указана точно: "В лЪто 6450 (942). <...> В се же лЪто родися Святославъ у Игоря" (Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 28, Рязань, 2001). Детство княжича закончилось рано, уже в трёхлетнем возрасте он потерял отца, и началась взрослая жизнь с настоящими взрослыми заботами. Справиться с этими заботами мальчик конечно же не мог, реальная власть принадлежала княгине Ольге и её ближайшему окружению. Но государство не могло оставаться без князя, а княгиня всё-таки была женщиной. Она не могла княжить, она могла лишь править от имени законного князя, любого, пусть даже ребёнка, но непременно законного:
"Начало княженья Святославля, сына Игорева. В лЪто 6454 (946). Ольга съ сыномъ своимъ Святославомъ собра вои многи и храбры, и иде на Дерьвьску землю"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 56, Рязань, 2001)
Святослав был провозглашён князем. Не княжичем, а именно князем. Без него не мог состояться военный поход, без него не могло начаться сражение. Когда "изодоша Деревляне противу", маленький князь сам повёл войско в атаку:
"... суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летЪ сквозЪ уши коневи, и удари в ноги коневи, бЪ бо дЪтескъ. И рече СвЪнелдъ и Асмолдъ: "князь уже почалъ; потягнЪте, дружина, по князЪ"
(Там же, с. 56-57)
Главные воеводы назвали Святослава КНЯЗЕМ, а Ольга тут вообще не у дел, водить дружину в бой может лишь тот, кто имеет на это право. У Ольги такого права не было -
дружина подчинялась князю и никому больше. Святослава заменить никто не мог и он не подвёл: пусть маленький, зато тигрёнок и вырастет в настоящего тигра.
"И побЪдиша Деревляны, Деревляне же побЪгоша и затворишася въ градЪхъ своихъ. Ольга же устремися съ сыномъ своимъ на ИскоростЪнь градъ, яко тЪе бяху убили мужа ея, и ста около града съ сыномъ своим..."
(Там же, с 57)
Ольга ничего не может без маленького сына, потому что иначе войско откажется ей подчиняться. Таков закон. Пускай Ольга правит, но княжит-то Святослав. На переговорах Ольга говорит древлянам: "се уже есте покорилися мнЪ и моему дЪтяти" (там же). Не случайно тут упоминание "дЪтяти", без него Ольге никто не стал бы покоряться, много чести. А после победы:
"И иде Вольга по ДерьвьстЪй земли съ сыномъ своимъ и съ дружиною, уставляющи уставы и уроки"
(Там же, с. 58)
Опять Ольге не обойтись без сына - дружина-то не её, а княжеская, и потому не станет исполнять приказы, пока их не озвучит Святослав. Да и победителем древлян считался тоже он. И только именем малолетнего победителя Ольга могла узаконить для древлян "уставы и уроки". Новгородская I летопись уточняет: "... двЪ части дани Кыеву идет, а третьяя Вышегороду ко ОлзЪ, бЪ бо Вышегород Олгинъ град" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 113, М., 2000). Таким образом, треть от дани шла на государственные нужды, а большая часть присваивалась киевской знатью. Правящая группировка воспользовалась слабостью княгини и существенно ограничила её финансовые возможности, а тем самым и власть.
Разумеется, Святослав по малолетству ничего не решал, он лишь старательно исполнял всё, что от него требовали наставники. В народных преданиях о тех событиях его имя даже не упоминается, Ольга там изображена единственной и полноправной правительницей (Н.И. Коробка "Сказания об урочищах Овручского уезда и былины о Вольге Святославиче" // Известия Отделения русского языка и словесности Императорской Академии Наук, т. XIII, кн. I, с. 292-311, СПб, 1908). Но предводителем дружины мог быть только князь и другие варианты тут не допускались.
На следующий год (947) "иде Вольга Новугороду" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 58, Рязань, 2001) уже без Святослава, потому что с ней теперь не было дружины. Новгородцы и так признавали установленные ею "оброки и дани", так что сына княгиня оставила в Киеве. Но долго он в столице не задержался.
Византийский император Константин Багрянородный (908-959) в своём известном сочинении (Константин Багрянородный "Об управлении империей", с. 45, М., 1991) утверждал, что Святослав ("Сфендослав, сын Ингора, архонта России") сидел в Новгороде ("Немогарде"). Это сообщение можно считать достоверным уже потому, что Святослав вырос закоренелым язычником, чего, понятно, не случилось бы, имей Ольга возможность его воспитывать. Но ради сохранения государственного единства Руси княгиню разлучили с сыном, и воспитание он получил не в полухристианском Киеве, а в языческом Новгороде. И только потому мы его знаем, как неустрашимого воина, чуждого интригам и хитросплетениям, в которых погряз Киев. В Новгороде Святослав постигал военную науку, набирал себе дружину из сверстников, и они росли вместе со своим князем. Потом дружина станет для него опорой в борьбе с киевской знатью. Но главное, Святослава наставники воспитывали как правителя Великой Руси, ответственного за её судьбу.
III
Когда Святослав подрос, он вернулся в Киев. Константин Багрянородный в другом своём сочинении, описывая приём княгини Ольги в Константинополе, упоминает вместе с ней и людей Святослава, а их сложно было бы забрать из Новгорода. Они получили в подарок по 5 милиарисиев - меньше даже, чем переводчики (Константин Багрянородный "О церемониях византийского двора" // "Древняя Русь в свете зарубежных источников", т. II, с. 146, М., 2010). С 15-летним князем не слишком-то считались в Киеве, и византийский император это знал: ниже людей Святослава поставлены только люди посла. Сам Святослав сумел отказаться от унизительной поездки, уже тогда начал проявлять характер. А может Ольга просто не решилась брать с собой чересчур вспыльчивого сына.
В сыне-то и было всё дело. Святослав взрослел, становился самостоятельнее, а вместе с ним укреплялись позиции язычников. Надежды на христианизацию Руси таяли, приходилось торопиться, пока князь не взял власть из слабеющих рук матери. Вот и родилась на свет неуклюжая идея отправить посольство в Царьград. Уникальный случай - вся правящая верхушка Руси явилась на поклон к ими же неоднократно битым ромеям. Даже в недоброй памяти Золотую Орду всем скопом на поклон не ездили, а тут ну прямо невтерпёж. Видать здорово их прижало, поддержка молодого князя вдохновила язычников.
Летописная байка о крещении княгини Ольги в Константинополе (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 59-60, Рязань, 2001) противоречит воспоминаниям Константина Багрянородного, который не только ничего не знал о таком лестном для ромеев событии, но и упоминал среди спутников Ольги священника Григория, получившего от императора 8 милиарисиев в подарок (Константин Багрянородный "О церемониях византийского двора" // "Древняя Русь в свете зарубежных источников", т. II, с. 146, М., 2010). В этой байке вся суть, она с головой выдаёт намерение киевской знати - креститься, срочно и всем. Чтобы поставить Святослава перед свершившимся фактом и отрезать ему пути назад. Только никакой помощи просители так и не получили - зря унижались. Византия сама отчаянно нуждалась в помощи, и ввязываться в сомнительные авантюры император не собирался. Подарки, улыбки... и по всем пунктам отказ. Вернулась Ольга в Киев обескураженной, раздосадованной и откровенно обозлённой. Её планы рухнули. Ольга не удержалась от маленькой мести, в свою очередь, отказав императору в его просьбах: "Аще ты, рьци, такоже постоиши у мене в ПочайнЪ, якоже азъ в Суду, то тогда ти дамъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 61, Рязань, 2001). А Святослав тем временем рос, язычество набирало силу, и христианская партия металась в поисках выхода.
Только от отчаяния можно было ухватиться за бредовую идею получить поддержку немецкого короля Оттона I (912-973 гг.). В 959 г. Святославу исполнилось 17 лет и его дружинники скоро смогут на равных сражаться с взрослыми воинами. Осталась последняя возможность избежать возвращения к власти язычества. Русские летописи о таком политическом кульбите умалчивают, изображая Ольгу последовательной и ревностной сторонницей греческой веры. Хотя, решение принимала не сама Ольга, запаниковала правящая партия. Роль княгини, не имевшей средств давления на родовую знать, всё больше сводилась к чисто декоративной. Советский историк И.Я. Фроянов пришёл к выводу, что в действительности первым лицом в государстве тогда был воевода Свенельд:
"Трудно согласиться с исследователями, которые именуют Свенельда лишь помощником Ольги. Положение киевского воеводы, несомненно, значительнее. В малолетство Святослава самой внушительной политической фигурой в княжеско-боярской верхушке являлся именно он, а не Ольга, власть которой была скорее номинальной, чем реальной. <...> Когда говорят об Ольге, что она пыталась утвердить христианство на Руси, ей приписывают непосильную задачу. Она оказалась беспомощной и одинокой даже в своей семье, не сумев воспитать в собственном сыне склонности к христианству. Последнее обстоятельство лишний раз свидетельствует о том, что возле малолетнего Святослава находились люди, ограждавшие юного князя от влияния матери. Вот почему утверждение киевского летописца о том, что Ольга воспитывала сына "до мужьства его и до возраста его", не заслуживает доверия"
("Об историческом значении крещения Руси" // И.Я. Фроянов "Начала Русской истории", с. 776-777, М., 2001)
Сведения о русском посольстве сохранились в немецкой хронике "Продолжателя Регинона" (907-967 гг.):
"В лето от воплощения Господня 959-е <...> Послы Елены, королевы ругов, крестившейся в Константинополе при императоре константинопольском Романе, явившись к королю, притворно, как выяснилось впоследствии, просили назначить их народу епископа и священников <...>
960. <...> Либуций из обители святого Альбана посвящается в епископы для народа ругов <...>
961. <...> Либуций, отправлению которого в прошлом году помешали какие-то задержки, умер 15 февраля сего года. На должности его сменил, по совету и ходатайству архиепископа Вильгельма, Адальберт из обители святого Максимина, [который] хотя и ждал от архиепископа лучшего и ничем никогда перед ним не провинился, должен был отправляться на чужбину. С почестями назначив его [епископом] народу ругов, благочестивейший король, по обыкновенному своему милосердию, снабдил его всем, в чем тот нуждался <...>
962. В это же лето Адальберт, назначенный епископом к ругам, вернулся, не сумев преуспеть ни в чем из того, чего ради он был послан, и убедившись в тщетности своих усилий. На обратном пути некоторые из его [спутников] были убиты, сам же он, после больших лишений, едва спасся"
(А.В. Назаренко "Немецкие латиноязычные источники IX-XI веков", с. 107-108, М., 1993)
Подтверждают это известие, только коротко, Хильдемсхайские анналы (X-XII вв.):
"960 г. Послы от русского народа пришли к королю Оттону и умоляли его отправить к ним кого-нибудь из его епископов, который показал бы им путь истины; они заявили, что хотят отойти от языческих обычаев и принять христианскую религию; он согласился с их просьбой и отправил [к ним] Адальберта, епископа католической веры; однако, они солгали во всём, как доказал впоследствии исход дела"
("Немецкие анналы и хроники X-XI столетий", с. 235, М., 2012)
То же самое содержится и в Кведлинбургских анналах XI века (там же, с. 44). Так что немецким сведениям о русском посольстве вполне можно верить, но вот с подробностями стоит разобраться. Прежде всего - с утверждением о крещении княгини Ольги в Константинополе. Если бы такое произошло в действительности, то император Константин Багрянородный, как непосредственный очевидец событий, непременно описал бы их в своём сочинении. К тому же тогда он называл бы её христианским именем - Елена, однако знал он русскую княгиню лишь под языческим именем. Ничего не проясняет известие другого византийского автора - Иоанна Скилицы:
"И жена некогда отправившегося в плавание против ромеев русского архонта по имени Эльга, когда умер ее муж, прибыла в Константинополь. Крещенная и истинной вере оказавшая предпочтение, она, после предпочтения [этого] высокой чести удостоенная, вернулась домой"
Здесь говорится о визите княгини в Константинополь, но не утверждается, что она крестилась именно там. К тому же Скилица жил столетием позже Ольги. Главный свидетель, Константин Багрянородный, совершенно определённо дал понять, что в Константинополь Ольга приехала уже крещёной. Но из сообщения немецкой хроники следует, что миф о цареградском крещении начал создаваться сразу после завершения заморского визита киевской княгини. Это могло бы иметь смысл в случае необходимости оправдаться перед народом: как случилось, что уезжала за море Ольга язычницей, а вернулась христианкой? Если Ольга до сих пор исповедовала христианство тайно, то она действительно могла попасть в затруднительное положение. Похоже, что именно на подобную ситуацию намекает маленькое замечание в Новгородский I летописи: "... бЪ бо имущи прозвутера втаинЪ" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 120, М., 2000). Вот откуда появился в посольстве Ольги священник Григорий. "Частный характер крещения княгини объясняет, почему она держала при себе священника тайно от людей" (И.Я. Фроянов "Начало христианства на Руси", с. 15, Ижевск, 2003).
А потом на вече было объявлено, что да, княгиня действительно приняла крещение, так ведь из рук самого цареградского императора, а это уже большой почёт для всей страны. И пусть люди не возмущаются, что правительница сменила веру: это жертва ради них, тёмных и неблагодарных, ради величия Руси. Зато княгиня императора "переклюкала". В общем, успокоили народ, а то, ведь, и до мятежа недолго.
Теперь про обвинение русских послов в притворстве. Чушь, конечно. Не посылают посольства ради подобных шуток, послы добивались именно того, чего просили. Автору хроники хотелось оправдаться в неудаче, выместить на ком-то свою досаду, тем более, что в науке распространилось мнение, будто продолжателем "Хроники Регинона" и был тот самый Адальберт (Б.Я. Рамм "Папство и Русь в X-XV веках", с. 35, М.-Л., 1959; О.М. Рапов "Русская церковь в IX-первой трети XII в.", с. 165, М., 1988; Ж.-П.Ариньон "Международные отношения Киевской Руси в середине X в. и крещение княгини Ольги // "Византийский Временник", т. 41, 1980, с. 115). И он отказывался признать, что сам вёл себя недостойным образом, за что и поплатился. Вот как его оценивал Б.Я. Рамм:
"Совершенно очевидно, что враждебный тон, в котором идёт весь рассказ о русских, вызван личной злобой и раздраженностью автора, в памяти которого не изгладились впечатления, связанные с его поездкой в Киев и неприятностями, перенесенными им там из-за его бестактности и самоуверенности"
(Б.Я. Рамм "Папство и Русь в X-XV веках", с. 35, М.-Л., 1959)
Что происходило в действительности? Ольга отправила посольство к Оттону I в 959г. Адальберт же был послан на Русь только через два года в 961 г. А время-то идёт. Святославу уже девятнадцать лет, как и его дружинникам, он взрослый человек и способен самостоятельно принимать государственные решения. У Святослава сильная дружина, которую он сам подготовил, с ней не могут соперничать дружины подчинённых ему князей. Простой народ почти сплошь языческий и, разумеется, на его стороне. Что может противопоставить Святославу христианская партия? На данный момент - ничего. Рычагов влияния не осталось. Если знать пойдёт против князя, народ её растерзает. Единственный выход - затаиться и ждать. Так чего Адальберту злобствовать? Сами упустили время, сами и виноваты.
Может Святослав и не стал бы изгонять Адальберта из страны, веди тот себя приличнее. Ведь христианам на Руси никто не препятствовал жить, как они хотят. Даже в дружине Святослава находились христиане: князь такую блажь не одобрял, но и не прогонял из дружины неугодных. Послы просили немецкого короля помочь в христианизации Руси, но не собирались превращать свою страну в немецкую провинцию. Речь о подчинении отнюдь не шла, это уже самодеятельность самого Оттона I. Принять христианство, вовсе не означает позволить иноземцам распоряжаться страной по своему произволу. А такова и была цель немцев. Вот только Русь, это им не лужичане и с позиции силы говорить с собой не позволит. Результат домогательств Адальберта оказался прямо противоположен ожидаемому - русские язычники сплотились для отпора ползучей аннексии. Титмар Мерзебургский в своей "Хронике" (1012-1018 гг.) так и заявил, что Адальберта из Руси изгнали язычники (Титмар Мерзебургский "Хроника", кн. II.22, с. 25, М., 2009). Об этом же вспоминал и князь Владимир, когда немцам, уговаривавшим его принять римскую веру, резко ответил: "идЪте опять, яко отци наши сего не прияли суть" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 83, Рязань, 2001).
Положив предел христианской экспансии, двадцатилетний князь защитил страну от надвигающейся большой беды. И при Владимире, когда "Путята крести мечем, а Добрыня огнем" (В.Н. Татищев "История Российская", т. I, ч. I, с. 113, М., 1994) на Русь пришла настоящая кровавая смута. Летописцы, конечно, пытались скрыть тяжёлые последствия насильственной христианизации и всё же временами случайно проговаривались: "И умножишася зело разбоеве <...> Володимеръ же отвергъ виры, нача казнити разбойникы <...> рать многа" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 124, Рязань, 2001). Вместо обещанной христианской благодати Русь получила многолетнюю гражданскую войну. Осмелели печенеги и, расселившись по всему Причерноморью, занялись грабежом русских окраин: "...бЪ бо рать от ПеченЪгъ, и бЪ воюяся с ними и одоляя имъ <...> придоша ПеченЪзи к Василеву <...> бЪ бо рать велика бес перестани <...> не бЪ бо вой у него, ПеченЪгъ же множьство много" (там же, с. 119, 122, 124). Так ведь в то время у русских границ уже не было Хазарского каганата. А если бы подобные бедствия постигли Русь раньше, когда Хазария не только оставалась в полной силе, но и перешла в наступление, захватив Приазовье и подчинив себе вятичей? Она непременно воспользовалась бы ослаблением Руси и неизвестно - получил бы Киев поддержку остальных княжеств или каждый стал бы сам за себя? Это нам хорошо знакомо. А бедами нашей страны всегда старались воспользоваться соседи, о чём мы тоже помним. Византия, Болгария, Венгрия, Польша, Германия, обнаглев от безнаказанности, принялись бы рвать на части уже не страшную Русь, и кто знает - не закончилась бы наша история уже в X веке? Любители общечеловеческих ценностей должны помнить, что среди волков нельзя становиться ягнёнком - растерзают. Благодушие в политике наказуемо: чтобы выжить, надо быть тигром. Только так и не иначе.
IV
Не стоит представлять Святослава таким уж истово верующим язычником. Он был воин, а не волхв, и перед ним вставали проблемы более насущные и неотложные, нежели забота о чистоте веры. Даже обновить обветшавшее киевское капище догадался лишь Владимир. Святослав почитал Перуна и прочих богов, исполнял необходимые обряды, но и только. В бою спасает меч, а не молитва, там приходится полагаться на самого себя. В сообществе воинов сложился особый тип человека, подобно былинному герою не верящему "ни в сон, ни в чох". Святослав не устраивал гонений на христиан, хотя и воли им тоже не давал, подчиняя жизнь людей государственным интересам. Его споры с матерью не превращались в серьёзные размолвки. Если какой-нибудь дружинник Святослава крестился, то князь "ругахуся тому" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 61, Рязань, 2001), но на уговоры Ольги он отвечал мягко: "како азъ хочю инъ законъ прияти един? А дружина моа сему смЪятися начнуть" (там же, с. 62). Святослав любил свою мать и не хотел обижать её. И Ольга любила своего сына, она "моляшеся за сына и за люди по вся нощи и дни" (там же, с. 63).
"Христианство было отвергнуто Святославом, так как он и его бояре хорошо знали, что за крещением последует вассалитет по отношению к Византии, и очередной цесарь охотно назовет его "сыном" в феодальном смысле"
(Б.А. Рыбаков "Киевская Русь и русские княжества XII-XIII веков", с. 373, М., 1982)
Действительно ли Святослав перед каждым военным походом непременно извещал очередного противника: "хочю на вы ити", - как сказано в летописи? В иностранных источниках эти сведения не подтверждаются, но в другом летописном рассказе под 980 годом (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 74, Рязань, 2001; Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 125, М., 2000) князь Владимир, собираясь воевать со своим братом Ярополком, отправляет ему похожее послание: "Володимеръ идеть на тя, пристраивайся противу биться". Сходным образом в Новгородской I летописи изложены события, предшествовавшие битве на Неве в 1240 году. Будто бы шведский предводитель "... посла послове с великою гордостию къ князю Александру Ярославличю в великыи Новъград, а ркя тако: "аще можеши противитися мнЪ, королевЪ, то се уже есмь здЪ и плЪню землю твою" (Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, 291, М., 2000). Параллель летописным сказаниям можно найти и в немецкой средневековой поэме "Кудруна" (XIII в.), где Зигфрид извещает удачливого соперника Хервига: "Иду на вас войною" ("Кудруна", ЛП, XIII авентюра, с. 116, М., 1983). Когда совпадений слишком много, они свидетельствуют о существовании давней традиции.
На войне язычники придерживались определённых правил и не отступали от них. Это на юге Европы римляне позволяли себе действовать прагматично, добиваясь победы любыми средствами. Для северных народов военная победа не считалась самоцелью. Вечное посмертное существование важнее краткой земной жизни. Нарушивший установления предков проклят, даже если в результате он добился успеха. Воин, отважно сражавшийся и павший со славой, будет призван в дружину Перуна. Честь воина дороже материальной выгоды. Именно поэтому язычники неукоснительно придерживались правил войны. Ну, или старались придерживаться в меру сил.
Правда, со временем обычай постепенно забывался: Аскольд, Олег, Игорь и не думали извещать противников о своём нападении. Потому летописцы и обращали особое внимание на благородство Святослава, не отступавшего от старинного кодекса чести. Забытый обычай получил вторую жизнь. Так что, летописное известие следует признать правдивым. И подтверждение содержится в сочинении византийского автора X в. Льва Диакона. Только в его изложении не Святослав отправляет такое послание, а император Иоанн Цимисхий и, притом, отправляет самому Святославу:
"Он поручил им также [передать Сфендославу], чтобы тот без промедления выбрал одно из двух: либо сложить оружие, сдаться победителям и, испросив прощение за свою дерзость, сейчас же удалиться из страны мисян, либо, если он этого не желает сделать и склоняется к врожденному своеволию, защищаться всеми силами от идущего на него ромейского войска"
(Лев Диакон "История", кн. VIII.8, с. 72-73, М., 1988)
Это Цимисхий-то, добивавшийся власти интригами и вероломством, предававший и друзей, и союзников. Вот ему Лев Диакон и попытался приписать благородство, не гнушаясь примитивного воровства. Ведь на самом деле он использовал послание Святослава к ромеям, по-военному краткое и чёткое: "хочю на вы ити и взяти градъ вашъ" (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 68, Рязань, 2001). Использовал и переделал по своему обыкновению многословно и неправдоподобно, просто из желания присвоить чужое. Знали ромеи про обычай Святослава, но невыносимо признавать, что варварский вождь превосходил их храбростью и благородством. Хоть на бумаге, да взять реванш.
С 962 года Святослав начал не просто номинально княжить, а реально править на Руси. Свои решения он мог подкрепить военной силой, и среди киевской знати уже не находилось желающих перечить. Судя по обмолвкам летописцев, молодой князь был крут на расправу. Исчез куда-то властолюбивый Свенельд, вновь появившись на страницах летописей лишь после смерти Святослава. Конечно, он никуда не делся, а всего лишь послушно прекратил борьбу за власть, забился в норку, как премудрый пескарь. Потому-то Свенельд и прожил долгую жизнь и служил трём князьям, что никогда не подвергал опасности свою особу, знал, когда надо затаиться и кого подставить вместо себя. Рассчитывать на уступки от Святослава нечего и думать, если Игорь прощал воеводе кой-какие вольности, то новый князь заведомо не простит. И на пути его не становись - сомнёт и не задержится. Правда, воевода возглавлял ополчение, так ополченцы в подавляющем большинстве язычники и против князя всё равно не пойдут, а свенельдовой дружине далеко до великокняжеской. Святослав решительно пресёк своевольство киевской знати, зажав её в железный кулак. Стране требовался сильный князь, а великая сила требовала великих дел.
