Богат и знаменит был город Бердаа (Партава) - древняя столица Аррана (междуречье Аракса и Куры). Ещё в V веке он принадлежал армянам и в городе даже появилась христианская церковь, отделившаяся от армянской. Христианство принял и персидский род Михраканов, воцарившийся здесь в конце VI века. С 704 года на город распространилась власть арабов, а к IX-X векам Бердаа стал одним из богатейших торговых центров Халифата. (В.В. Бартольд "Сочинения", т. III, "Работы по исторической географии", с. 334, М., 1965; С.М. Соловьёв "Сочинения", кн. I, "История России с древнейших времён", т. I, с. 115, М., 1993). Об этом городе с похвалой отзывались восточные авторы Ибн Хаукаль (X в.), Якут (1178-1229), для ал-Истахри (849/850-934) не было между Ираком и Хорасаном города большего, чем Бердаа, более красивого и более плодородного, а для ал-Мукаддаси (ок. 965 г.) город Бердаа - это Багдад Кавказа (А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 76-79). Последний из Михраканов Вараз-Трдат был убит в 821/822 году, а уже в X веке в Арране утвердился правитель дейлемитов (Дейлем - область в Прикаспии) Марзубан ибн Мухаммад (В.В. Бартольд "Сочинения", т. III, "Работы по исторической географии", с. 335, М., 1965). Гроза на богатый край нагрянула с севера.
I
Постоянным ужасом тех мест были русы. Начиная с конца IX века, они совершали военные походы на Каспий, опустошая всё на своём пути. И вот снова, как писал армянский историк X века:
"В то же время с севера грянул народ дикий и чуждый, Рузики; не более как в три раза, они подобно вихрю распространились по всему Каспийскому морю до столицы агванской Партава. Не было возможности сопротивляться им. Они предали город лезвию меча, и завладели всем имуществом жителей"
(Мойсей Каганкатваци "История агван", С.-Петербург, с. 275-276, 1861)
Странное словосочетание "не более как в три раза" в переводе Ш.В. Смбатяна превращается в "не более трех тысяч" (Каланкатуаци Мовсес "История страны Алуанк", кн. III, гл. XXII, Ереван, 1984 // Библиотека "Вехи"), но пробовали читать и "не более как в три дня" (Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. XLVII, С.-Петербург, 1875). Подробности событий пересказал персидский автор X века Ибн-Мискавейх:
"В этом году (332) отправилось войско народа, известного под именем Русов к Азербейджану. Устремились они к Бердаа, овладели им и полонили жителей его <...> Они (Русы) проехали море, которое соприкасается со страной их, пересекли его до большой реки, известной под именем Куры, несущей воды свои из гор Азербейджана и Армении и втекающей в море. Река эта есть река города Бердаа и ее сравнивают с Тигром. Когда они достигли Куры, вышел против них представитель Марзубана и заместитель его по управлению Бердаа. Было с ним триста человек из дейлемитов и приблизительно такое же число бродяг и курдов. Простой народ убежал со страху. Вышло тогда вместе с ним (войско) из добровольцев около 5000 человек на борьбу за веру. Были они (добровольцы) беспечны, не знали силы их (Русов) и считали их на одном уровне с армянами и ромейцами. После того, как они начали сражение, не прошло и часу, как Русы пошли на них сокрушающей атакой. Побежало регулярное войско, а вслед за ним все добровольцы и остальное войско, кроме Дейлемитов. Поистине, они устояли некоторое время, однако все были перебиты, кроме тех среди них, кто был верхом. (Русы) преследовали бегущих до города (Бердаа). Убежали все, у кого было вьючное животное, которое могло увезти его, как военные, так и гражданские люди и оставили город. Вступили в него Русы и овладели им"
(А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 65)
Вопреки ожиданиям, русы не стали ни грабить, ни разрушать город. Напротив, они принялись успокаивать горожан, убеждать, что тем нечего бояться:
"Нет между нами и вами разногласия в вере. Единственно чего мы желаем, это власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас - хорошо повиноваться нам"
(Там же)
Как сообщал анонимный источник "Худуд ал-алам", русы даже жить в Бердаа отказались, а расположились в соседнем селении Мубараки (А.П. Новосельцев "Восточные источники о восточных славянах и Руси VI-IX вв." // "Древнерусское государство и его международное значение", с. 380, М., 1965). Короче, всё сделали, чтобы установить с местными жителями мирные отношения.
Веротерпимость русов объяснялась их равнодушием к делам веры, что хорошо заметно по реплике ал-Мукаддаси (X в.) о славянах: "Среди них - солнцепоклонники и идолопоклонники, среди них [есть] и такие, которые ничему не поклоняются" (Мухтар ибн Тахир ал-Муккадаси (Макдиси) "Книга творения и истории" // "Древняя Русь в свете зарубежных источников", т. III, с. 51, М., 2009). Надо же, и в X веке среди славян находилось немало людей, пусть и не убеждённых атеистов, но совершенно безразличных к религии. И особенно много таких насчитывалось в сообществе воинов, привыкших полагаться в бою не на божий промысел, а на себя и своих товарищей. О том, что русы, захватившие Бердаа, были именно славянами, свидетельствовал сирийский автор Григорий Бар-Гебрей (1226-1286):
"В первое лето царствования Мостакфи, 333 (=944 г.) геджры, вышли разные народы: Аланы, Славяне и Лезги; они опустошили всю землю до Адербайджана, взяли город Бердау, и, убив в нем 20000 человек, ушли назад"
(В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876)
До сих пор достоверно не установлено, кто организовал поход на Бердаа. Известный историк С.М. Соловьёв предполагал, что это проявила активность Азово-Черноморская Русь, и почему-то решил, что она тогда была независима от Киева (С.М. Соловьёв "Сочинения", кн. I, "История России с древнейших времён", т. I, с. 116, М., 1993). Но из договора Игоря с Византией следует, что Приазовье и Восточный Крым к тому времени уже были зоной киевских интересов (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 50, Рязань, 2001). А раз так, то и отправляться в Закавказье без ведома Игоря там не могли. Значит, сведения о кавказском походе неизбежно отразились бы в летописях, но подобного не случилось. Игорю ещё и с древлянами разбираться предстояло. Да и не существовало тогда никакой Азово-Черноморской Руси. Доминирующим народом в Приазовье летописью названы болгары (Там же), а при Игоре в тех краях появилось Тмутараканское княжество, подчинённое киевскому князю.
В.Т. Пашуто уверял, будто русский поход на Бердаа, который он датировал 945 годом, был организован князем Игорем в рамках войны против Византии: "... Ибн Мискавейх упоминает о смерти в Багдаде эмира Тузуна, которая датируется августом - сентябрем 945 г. Игорь действовал против Византии вдоль обоих берегов Черного моря. Цели Игоря определялись тамошней политической обстановкой <...> Марзубан - в одном лагере с Византией" (В.Т. Пашуто "Внешняя политика Древней Руси", с. 101-103, М., 1968). Однако же, не мог в указанное время Игорь действовать против Византии, потому что уже заключил с ней мир и договор. И потом, такая акция как средство давления на Византию совершенно бессмысленна и только привела бы к распылению сил.
Группа историков пришла к выводу, что князь Игорь якобы исполнял некие военные обязательства перед Византией (В.В. Мавродин "Начало мореходства на Руси", с. 56, Л., 1949; А.П. Новосельцев "Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа", с 217, М., 1990; А.Н. Сахаров "Дипломатия Древней Руси. IX - первая половина X века", с. 204, М., 1980). Но в чём, в какой статье договора можно усмотреть хотя бы намёки на оказание Русью безвозмездных услуг? Если о "странЪ КорсуньстЪй", так это соглашение о совместной обороне приграничных владений обоих государств:
"...да не имате волости, князи Рустии, да воюете на тЪх странахъ, и та страна не покаряется вамъ, и тогда, аще просить вой у насъ князь Руский да воюеть, да дамъ ему, елико ему будеть требЪ <...> А о сихъ, оже то приходять Чернии Болгаре и воюють въ странЪ КорсуньстЪй, и велимъ князю Рускому, да ихъ не пущаеть: пакостять странЪ его"
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 50, Рязань, 2001)
Византийцы осторожно советовали князю Игорю защищать крымские области от болгарских набегов, охотно предлагая свою помощь. А на случай, если он вдруг отвергнет предложение, напоминали, что и его новоприобретённые земли подвергаются такой же опасности: "... пакостять странЪ его". Это добавление выставляет византийцев как робких просителей, которым русский князь всегда может отказать, потому что в своих владениях он волен выбирать какое угодно решение государственных вопросов. А.Н. Сахаров, принимая датировку похода на Бердаа, предложенную В.Т. Пашуто (945 год), усмотрел русские обязательства в статье о найме воинов на византийскую службу:
"Аще ли хотЪти начтеть наше царство отъ васъ вой на противящяся намъ, да пишемъ къ великому князю вашему, и послетъ к намъ, еликоже хочемъ: и оттоле увЪдять ины страны, каку любовь имЪють Грьци с Русью"
(Там же, с. 51)
Когда русские воины изъявляли желание послужить Византии, князь им дозволял, если только его просил об этом сам император. И раньше так бывало, но без княжеского контроля, а Игорь лишь упорядочил ситуацию. Византийцы не требовали, они просили, стараясь заинтересовать русского князя дипломатическими выгодами: "... и оттоле увЪдять ины страны, каку любовь имЪють Грьци с Русью". Приходилось изворачиваться, потому что князь в любой момент мог перекрыть своим воинам доступ на византийскую службу и тем самым поставить империю в критическое положение. О совместных военных операциях на государственном уровне в договоре нет и помину. И правильно. На Руси общечеловеки тогда не дорвались до власти, а среди князей маразматиков не наблюдалось. Воевать за чужие интересы из одного альтруизма согласится разве что сумасшедший, каковым у власти не место во все времена.
А главное состоит в том, что русы, захватив Бердаа, вовсе не стремились присоединить город к Руси или хотя бы сделать горожан данниками Киева. Всё происходило как раз наоборот: они попытались договориться с местным населением, чтобы навсегда остаться в завоёванном городе. Ведь сначала они даже уклонялись от столкновений с дейлемитами и не трогали их селений. Эти русы больше походили на беглецов, которым некуда возвращаться. Так что вовсе не правители Киевской Руси организовали поход на Кавказ, а какие-то изгнанники, ведь не от хорошей жизни они оставили свою землю. И тут вариант единственный - уличи:
"Игорь же сЪдяше в КиевЪ княжа, и воюя на Древяны и на УгличЪ. И бЪ у него воевода именемъ СвЪньделдъ; и примучи УглЪчЪ, възложи на ня дань, и вдасть СвЪньделду. И не вдадашется единъ град, именемъ ПересЪченъ; и сЪде около его три лЪта и едва взя. И бЪша сЪдяще УглицЪ по ДнЪпру вънизъ, и посемъ приидоша межи БъгЪ и ДнЪстр, и сЪдоша тамо"
(Новгородская I летопись, ПСРЛ, т. III, с. 109, М., 2000)
Независимо от того, какую дату похода на Бердаа (943/944 или 944/945 гг.) считать правильной, обе они подходят. Игорь покорил уличей, возвращаясь из повторного похода на Византию, а это произошло в 943 году (Н.Я. Половой "О дате второго похода Игоря на греков и похода русских на Бердаа" // "Византийский временник", 1958, т. XIV, с. 139-142). И есть в летописи известие, что не покорившиеся уличи стали переселяться подальше, уходя от киевской власти: "... и посемъ приидоша межи БъгЪ и ДнЪстр, и сЪдоша тамо". После падения Пересеченя они не без оснований опасались мести Игоря. Правда, простым общинникам без разницы, кому платить дань. Но родовая знать теряла всё: и высокое положение, и богатства, и почёт. А превращаться в простонародье совсем не хотелось. И тогда военная верхушка попыталась найти себе новых подданных. Что русы, пришедшие в Закавказье, были не простыми, а знатными воинами, видно из их описания:
"Когда умирал один из них, хоронили его, а вместе с ним его оружие, платье и орудия, и жену или кого-нибудь другого из женщин, и слугу, его если он любил его, согласно их обычаю"
(А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 69)
Русы даже привели с собой слуг, как и положено людям знатного происхождения. Умерших они не сжигали, в отличие от дружинников Святослава, известных по описанию Льва Диакона (Лев Диакон "История", кн. IX, с. 78, М., 1988). И эта особенность может указывать на одну из групп уличей, живших в степной полосе, где нет такого обилия древесины, как в лесных краях. Различие в погребальном обряде подтверждает, что в Бердаа пришли русы не киевские.
Арабский географ Абу-ль-Фида (1273-1332) написал так: "В сем году (332=943) одно из поколений Руссов, приплыв на кораблях из страны своей по Морю Каспийскому и реке Куру, проникнуло до самого города Бердаи..." (В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876). Другое чтение: "... одно полчище Русских" (Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. 515, С.-Петербург, 1875). Но может быть, правильнее читать - одно из племён или объединений русов? А других подходящих единиц членения народа и не найти.
Ибн-Мискавейх изображал русов сильными и умелыми бойцами, куда лучше и мусульман, и византийцев. Он признавал, что эти русы пренебрежительно относились к мусульманам как воинам, решительно атакуя даже численно превосходящие силы. К тому же они обладали прекрасным вооружением. Позднее мусульмане даже выкапывали из русских могил мечи, которые у них очень ценились "по причине своей остроты и своего превосходства" (А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 69). То есть русские воины были профессионалами очень высокого уровня, потому они и смогли добиться такого совершенства в военном искусстве и имели средства для приобретения всего необходимого вооружения.
Итак, лучшие воины уличей, цвет местного рыцарства ушли на Кавказ. В "Худуд ал-алам" среди русов выделена группа "моровват" - персидское слово, переводимое историками именно как - рыцари ("Древняя Русь в свете зарубежных источников", т. III, с. 55, М., 2009). По сведениям Ибн-Мискавейха поход на Берда начался с черноморского побережья - там, где и жили уличи: "Они (Русы) проехали море, которое соприкасается со страной их, пересекли его до большой реки, известной под именем Куры" (Там же, с. 65). Ибн-Мискавейх упустил из виду, что ещё требовалось перебраться из Чёрного моря в Каспийское. Во время этого перехода изгнанники подружились с северокавказскими народами - у Бар-Гебрея союзниками русов, напавших на Бердаа, названы аланы и лезги. Видимо, от них же вожди русов узнали о событиях в Арране и тут же решили, что Бердаа - их шанс. Освободив город от власти дейлемитов, они вправе рассчитывать на благодарность местных жителей. Увидев, что русы победили Марзубана, они, конечно же, предпочтут более сильных и благородных покровителей, которые лучше смогут их защитить. Русам казалось нелепым даже предположить, что жители Бердаа могут предпочесть угнетателей. А те, в свою очередь, считали нелепым предложение русов, и не желали подчиняться "неверным". Язычники, отличались веротерпимостью, у них и понятия такого - "неверный" просто не могло быть. Они рассуждали логично, но рассуждали с языческой точки зрения. Вот так и не могли, не в силах были две стороны понять друг друга, у них был совершенно разный образ мыслей или, как сейчас модно выражаться, менталитет.
"Подступили со всех окрестных земель к ним (Русам) мусульманские войска. Русы выходили против них и обращали их в бегство. И бывало не раз так вслед за ними (Русами) выходили и жители Бердаа и, когда мусульмане нападали на Русов, они кричали "Аллах велик" и бросали в них камни. Тогда Русы обратились к ним и сказали, чтобы они заботились только о самих себе и не вмешивались бы в отношения между властью и ими (Русами). И приняли это во внимание люди желающие безопасности, главным образом это была знать. Что же касается простого народа и большей части черни то они не заботились о себе, а обнаруживали то, что у них в душах их и препятствовали Русам, когда на них вели нападение сторонники (войска) власти"
(Там же, с. 65-66)
Благосклонное отношение к ним жители Бердаа приняли за слабость, а перед безответными даже трусы наглеют. У примитивных людей и суждения соответствующие: тех, кто их топчет, они уважают, а кто не топчет - тот слаб и его самого можно топтать. Не всякий поймёт, что сильный с тобой не связывается просто потому, что ты ему не соперник. Против религиозного мракобесия разумные доводы бесполезны. Один раз удалось, второй, ну а безнаказанность развращает: русы нам не отвечают, они нас боятся, ату их! Да ещё женщины из Бердаа будто бы пытались отравить русов: "Женщины города, прибегнув к коварству, стали отравлять Рузов, но те, узнав об этой измене, безжалостно истребили женщин и детей их, и пробыв в городе 6 месяцев, совершенно опустошили его" (Мойсей Каганкатваци "История агван", С.-Петербург, с. 276, 1861).
Хотя русы и удивились, но поначалу не придали значения нелепым выходкам горожан, а лишь грозно предупредили их в надежде, что те одумаются, увидев, с какой лёгкостью русы обращают в бегство мусульманские полчища. Некоторые и впрямь одумались, но тёмный, зомбированный народ рассуждать не способен. Простонародье всегда агрессивнее, потому что не ведает реальных опасностей. Отрезвление оказалось страшным.
Обозлённые русы приказали жителям Бердаа в трёхдневный срок всем покинуть город. Однако большинство жителей осталось, и многие из них потом были убиты. Десять тысяч человек русы заперли в крепости и выпускали только за выкуп. Взамен принесённых ими ценностей горожане получали "кусок глины с печатью" в знак того, что выкуп они уже заплатили (А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 66-67).
II
Теперь русы оставили своё миролюбие и принялись опустошать всю округу. Они уже поняли, что мир с мусульманами невозможен, надежды поселиться в тех краях у них не осталось, а значит, незачем беречь страну, которая не будет им принадлежать. Всю свою добычу русы складывали в крепости, где скопились огромные богатства.
"После того, как размеры бедствия стали большими, и мусульмане в различных странах прослышали о нем, обратились они к военному призыву. Собрал Марзубан-ибн-Мухаммед войско свое, воззвал к населению с призывом, и пришли к нему со всех окрестных земель добровольцы. Пошел он (Марзубан) во главе 30000 человек, но не мог сопротивляться Русам, несмотря на большое число собранных им сил, не мог произвести на них даже сильного впечатления. Утром и вечером он начинал сражение и возвращался разбитым. Продолжалась война таким способом много дней и всегда мусульмане были побеждены"
(Там же, с. 67)
Профессионал всегда побьёт любителя. Опасность для русов заключалась не в мусульманском ополчении - с ним они управлялись без проблем. Совсем с другой стороны пришло несчастье к большой выгоде для Марзубана:
"Случилось ему (на пользу), что Русы после того как завладели Мерагой, набросились на плоды, которых было много сортов, и заболели. Началась среди них эпидемия, ибо в стране Русов очень холодно и не растет там никакого дерева, только привозят к ним небольшое количество плодов из стран, отдаленных от них"
(Там же)
Повторил этот рассказ Айни (ум. в 1453 г.):
"Потом они направились к Мараге, нашли в ней много плодов и ели их до того, что их постигла сильная повальная болезнь. Большая часть из них умерла. Когда один из них умирал, то они хоронили его вместе с его оружием и имуществом. Мусульмане же брали (выкапывали) его"
(Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. 517, С.-Петербург, 1875)
Непривычная пища и неведомые болезни губят сильнее любого оружия: "...войска европейские всегда гибли в Азии более от климата, нежели от оружия врагов" (В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 27, С.-Петербург, 1876). Непобедимые в боях, русы оказались беззащитны перед невидимым врагом. В могилах, которые потом раскапывали местные мусульмане, были захоронены воины, умершие от "повальной болезни". Но даже угроза эпидемии не заставила правоверных отказаться от бесстыдного гробокопства, до того хотелось им заполучить драгоценные русские мечи.
Когда русов осталось совсем мало, то одно из сражений якобы закончилось удачно для мусульман. Марзубан устроил засаду, благодаря которой удалось убить аж 700 русов и, в том числе, их предводителя (А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 68). Правда, известно об этом сражении только со слов самого Марзубана, прочие источники его похвальбу не подтверждают:
"Тот же Салар осадил их, но не мог нанесть им никакого вреда, ибо они были непобедимы силой"
(Мойсей Каганкатваци "История агван", С.-Петербург, с. 276, 1861)
Саларом армянский историк называл Марзубана по имени династии Саларидов.
"... они опустошили всю землю до Адербайджана, взяли город Бердау, и, убив в нем 20000 человек, ушли назад"
(Григорий Бар-Гебрей // В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876)
"... Руссы предались убийству и грабежу, и наконец прежним путем возвратились восвояси"
(Абу-ль-Фида // В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876)
Вопрос не в том, врал Марзубан или нет. Да конечно же, он врал, на войне всегда врут. Другое дело, что среди вранья могли встречаться и крупицы реальных сведений. История о невероятной панике в мусульманском войске, обезумевшем от страха перед русами, которая вдруг моментально прекратилась в результате личного вмешательства Марзубана - это вздорная выдумка, сочинённая самим Марзубаном ради возвеличивания собственной особы. Превознося и выпячивая свою роль, Марзубан изображал из себя беззаветного защитника ислама, заменить которого некому. Но попытка устроить засаду вполне могла состояться. Ибн-Мискавейх потом вспомнил случай, когда толпы мусульман окружили пятерых русов:
"Оно старались получить хотя бы одного пленного из них, но не было к нему подступа, ибо не сдавался ни один из них. И до тех пор не могли они быть убиты, пока не убили в несколько раз большее число мусульман"
(А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 69)
Можно признать, что засада, описанная Марзубаном, состоялась, и что бой тоже происходил в действительности, но вот концовка его для мусульман оказалась не слишком успешна. Они не смогли уничтожить своих противников и даже не обратили их в бегство. Русы просто "ушли в крепость, где они поселились и куда свезли в большом количестве пищу и много запасов и где поместили они своих пленников и свое имущество" (Там же, с. 68). Вот так, не побежали, не пятились, отбиваясь, а спокойно ушли без помех, никем не преследуемые. Ловушка не сработала, так что достижение у мусульман видится только одно - им не пришлось, как раньше, убегать. Но вдогонку за русами они всё-таки не последовали, стало быть, не чувствовали себя победителями.
Похвальба о больших потерях среди русов тоже явно недостоверна. Дело в том, что на реке Куре русы держали свой флот под охраной всего 300 стражей (Там же, с. 69). А путь от Бердаа до Куры не близкий: от двух (ал-Мукаддаси) до трёх (Ибн Хаукаль) фарсахов, то есть дневных переходов (Там же, с. 77-78). И за всё время, пока продолжалась война, мусульмане ни разу не попытались захватить или хотя бы уничтожить русский флот, они вообще не приближались к нему. Отряд в 300 человек был для них так страшен, что становиться "мучеником за веру" никто не торопился. Если с тремя сотнями русов мусульмане сражаться не осмеливались, то тем более их устрашал крупный отряд. Мусульмане отваживались сражаться только с разрозненными группами русов и только, когда заведомо могли задавить противников числом. Так что 700 убитых русов - это пустое бахвальство Марзубана.
После боя никаких решительных действий против русов Марзубан не предпринял и не стремился предпринять. Ибн-Мискавейх, нехотя, признал, что Марзубан "не мог взять их военной хитростью" (Там же, с. 68). Ни штурма, ни осады - мусульмане вконец выдохлись и отказались от активных действий. И неактивных тоже, они лишь робко обозначали своё присутствие. Авторитет Марзубана мог непоправимо упасть, но тут нашёлся повод, чтобы отказаться от опасного противоборства, не теряя при этом своё достоинство. Едва получив сведения о вторжении в его владения арабов, Марзубан оставил возле Бердаа четырёхтысячный отряд, а с остальными силами поспешно переключился на новую цель. Последующие события дают понять, что Марзубан выбрал для себя противника послабее, сражаться с которым не боялся. Позориться ему очень не хотелось, а жить, наоборот, хотелось и даже очень.
Русы владели городом по мнению Якута в течение года (Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. 512, С.-Петербург, 1875), а Каганкатваци сообщал про шесть месяцев (Мойсей Каганкатваци "История агван", С.-Петербург, с. 276, 1861). Н.Я Половой, исследуя этот вопрос, встал на сторону Каганкатваци:
1) Якут умер в 1229 году, почти через 300 лет после описываемых событий, тогда как армянский историк жил во второй половине X века, да ещё неподалёку от Бердаа, поэтому он мог видеть очевидцев той войны или даже сам быть очевидцем;
2) Вскоре после завоевания Бердаа русы совершили набег на Мерагу, где неумеренное потребление плодов вызвало у них эпидемию, то есть временем начала похода следует признать осень, когда поспевали эти плоды;
3) Русы прибыли в Бердаа на ладьях и ушли на ладьях (в тёплое время года), а в промежутке пережили зиму, потому что Ибн-Мискавейх и Ибн аль-Асир сообщили о выпавшем снеге, когда Марзубан, оставив Бердаа, повернул своё войско против арабов.
Н.Я Половой сделал вывод что поход начался в сентябре-октябре, а завершился в марте-апреле (Н.Я. Половой "О дате второго похода Игоря на греков и похода русских на Бердаа" // "Византийский временник", 1958, т. XIV, с. 142-144).
После ухода Марзубана русы провели в Бердаа всю зиму. Никто их больше не тревожил, проку от четырёхтысячного отряда мусульман не было никакого, что он есть, что его нет - без разницы. Воителям за веру уже досталось по полной, а получать новую трёпку совершенно не хотелось. Но вот эпидемия продолжалась и даже усилилась. В крепости скучилось много людей, хорошо умевших махать мечами, но не имевших познаний в медицине. Смерти не прекращались и Якут злорадно благодарил за это Аллаха (Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. 512, С.-Петербург, 1875). Осталось последнее средство - покинуть негостеприимный край и тем избавится от смертельной болезни. Для этого пришлось дожидаться весны, благо никто теперь не досаждал. И однажды русы вдруг вышли из захваченного ими города, погрузили свои богатства и рабов на корабли, стоявшие наготове, и отплыли на родину:
"Когда уменьшилось число Русов, вышли они однажды ночью из крепости, в которой они пребывали, положили на свои спины все что могли из своего имущества, драгоценностей и прекрасного платья, остальное сожгли. Угнали женщин, юношей и девушек столько, сколько хотели и направились к Куре. Там стояли наготове суда, на которых они приехали из своей страны; на судах матросы и 300 человек Русов, с которыми поделились они частью своей добычи и уехали. Бог спас мусульман от дела их"
(Ибн-Мискавейх // А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 69)
"Болезни между сими иноземцами усилились еще более с того времени как они заперлись в Шахристане. Ослабленные сим, они решились ночью выйти из крепости, унося на плечах лучшее свое имущество. Достигнув берега реки Кура, без всякого нападения со стороны осаждающих, которые не смели их преследовать, они сели на свои суда и отправились"
(Ибн аль-Асир // В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876)
"... и наконец прежним путем возвратились восвояси"
(Абу-ль-Фида // В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 21, С.-Петербург, 1876)
Мусульманский отряд, изображавший осаду крепости, постарался стать незаметным, чтобы не сердить русов. Хотя иноземцы уносили с собой невиданные богатства, угоняли множество пленных, преградить им путь не посмел никто. Марзубан отсиживался в безопасности, подальше от страшных русов, а подданные не должны быть храбрее повелителя. Спасать соплеменников никто не собирался, своя голова дороже.
Этот поспешный отъезд легко объяснить, если вспомнить, какие события произошли на Руси. Князь Игорь был убит во время войны с древлянами, киевляне собирали силы для новой войны и отряд опытных воинов был им очень кстати. Тут уж не до старых счетов и уличи получили возможность вернуться на Русь, может быть даже на выгодных условиях.
Долго жители Закавказья хранили память об этом походе. Им ещё не приходилось встречать воинов, подобных русам. Со страхом и почтением вспоминали жители Аррана воинственных язычников:
"Слышал я рассказы от людей, которые были свидетелями этих Русов, удивительные рассказы о храбрости их и о пренебрежительном их отношении к собранным против них мусульманам"
(А.Ю. Якубовский "Ибн-Мискавейх о походе Русов в Бердаа в 332 г. = 943-4 г." // "Византийский Временник", т. XXIV, 1923-26, с. 69)
III
Тревожные воспоминания вдохновили великого азербайджанского поэта XII века Низами. В своей поэме "Искендер-наме" он изобразил неистовых русов противниками самого Александра Македонского. А битва за Бердаа стала для великого царя самой тяжкой, самой жуткой, но и самой славной, затмившей все прочие сражения. Конечно, Низами понимал, что Александр, живший в IV веке до н. э., и средневековые русы никак не могли встретиться, но для такого почитаемого и любимого на Востоке персонажа поэт хотел выбрать наиболее достойных противников. И достойнейшими из достойных он считал русов. Главный герой поэмы - Александр Македонский (на восточный манер, Искендер), но целью автора было вовсе не жизнеописание полководца, он стремился показать идеального мусульманского правителя. Этим и объясняются его сознательные отступления от исторической действительности. Только ведь, Низами был ещё и учёным, он располагал ценными сведениями по истории различных народов. При всей фантастичности описания этой войны, поэт всё же основывался на реальных событиях. В поэме о вторжении русов Искендер узнаёт от правителя Абхазии, который умоляет шаха о помощи:
"Отомсти, великий государь, отомсти Руссам за их притеснения: они похитили с брачных постелей юных дев Абхазии и разграбили все богатства цветущей земли нашей. Браннолюбивые Руссы, явясь из земель Герков и Аланов, напали на нас ночью, как град. Не успев пробить себе дороги через Дербент и его окрестности, они, сев на корабли, устремились в море, и произвели бесчисленные опустошения. Возобновив в стране нашей древнюю вражду свою, разграбили и опустошили ее совершенно. Проклятый народ этот разорил все государство Бердаи, расхитил сей город, исполненный сокровищ, и увлек в плен Нушабэ"
(В.В. Григорьев "Россия и Азия", с. 30, С.-Петербург, 1876)
Низами ввёл в свою поэму прекрасную царицу Нушабэ, желая пробудить в читателях жалость к судьбе Бердаа и, одновременно, ненависть к захватчикам русам. Наверняка он чувствовал обиду за то поражение двухвековой давности и желал взять реванш хотя бы и таким способом. Марзубан как-то не тянет на роль несчастной пленницы, да и пришёл он в Бердаа таким же захватчиком, разве что мусульманином. Но его-то читатели жалеть не станут в любом случае. А для Низами русы представлялись злодеями уже потому, что погрязли в язычестве, и для них правоверный поэт не пожалел чёрной краски. Замечание о прибытии русов из земель "Герков и Аланов" перекликается с утверждением Бар-Гебрея о том, что русскими союзниками были аланы и лезги. У Низами, вместо лезгов, названы какие-то герки, но это, скорее всего, ошибка - под герками следует понимать лезгов. Упоминание Дербента вовсе не означает, что его тогда пытались захватить, из текста Низами следует лишь то, что русы вместо Дербента выбрали для нападения Бердаа. Выражение "напали на нас ночью, как град" почти дословно совпадает с жалобой хазарского еврея на захват русами Тмутаракани: "И пришёл он ночью к городу С-м-к-раю и взял его воровским образом" (П.К. Коковцов "Еврейско-хазарская переписка в X веке", с. 118, Л., 1932). Должно быть кавказские народы путали два эти события и до Низами жалоба дошла в приложении к рассказу о Бердаа.
Предводитель русов в "Искендер-наме" именован Кинтал - это видоизменение от русского слова "князь". По сведениям исследователя Рустама Алиева, в оригинале у Низами стояло "Киниаз-и-Руси", то есть - русский князь (Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", примеч. к с. 369, М., 1986). Кинтал изображён могучим богатырём, чтобы тем величественнее выглядела победа Искендера.
Но особый интерес вызывает такой эпизод - в бою русы использовали ужасного великана дива. Б.А. Дорн благодушно заметил: "Если бы эти набеги Русских были воспеты Персидскими поэтами, то последние не преминули бы назвать Русских дивами" (Б.А. Дорн "О походах древних русских в Табаристан с дополнительными сведениями о других набегах их на прибрежья Каспийского моря", с. 30, С.-Петербург, 1875). Шутки шутками, но тысячу лет назад люди всерьёз верили в существование лесных великанов, и рассказы о странных человекоподобных существах бытовали повсеместно. Когда арабский путешественник Ибн-Фадлан в начале X века посетил Волжскую Болгарию, то ему там показали скелет такого великана:
"... и я увидел, что голова его (человека) подобна большой кадке, ребра его подобны самым большим сухим плодовым веткам пальм и таковы же кости его голеней и обеих его локтевых костей. Я же изумился ему и удалился"
("Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу" под ред. И.Ю. Крачковского, с. 76, М.-Л., 1939)
Возможно, что местный правитель откровенно посмеялся над не в меру чванливым иноземцем, а может это был скелет неизвестного ископаемого существа, но очевидно, что жителями Поволжья дикие великаны воспринимались как повседневная реальность. Вернёмся же к поэме Низами. Войско Искендера встретилось с войском русов:
"И, когда черный мрак отошел от очей,
С двух сторон засверкали два взгорья мечей,
Это шли не войска - два раскинулось моря.
Войско каждое шло, мощью с недругом споря.
Шли на бой - страшный бой тех далеких времен,
И клубились над ними шелка их знамен"
(Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", с. 375, М., 1986).
Затем следует продолжительный рассказ о поединках и сражениях. Гибнет множество бойцов, но победа не склоняется ни на чью сторону. И вот, наконец, наступает самый интересный момент:
Напугать читателей Низами удалось. А ещё он постарался убедить своих соплеменников, что страна кошмарных дивов - это наша Русь. Основания для подобных утверждений поэт нашёл в западноевропейском фольклоре. Должно быть, он использовал рассказы и записки мусульманских путешественников. И вот что интересно - в средневековой "Саге о Тидреке Бернском" (XIII в.) помещён рассказ почти в точности совпадающий с эпизодом поэмы "Искендер-наме". Там тоже говорится о великане, скованном цепью, которого использовали в бою. И он тоже служил правителю Руси - на сей раз русскому конунгу Озантриксу, участвуя во всех его битвах:
"Гл.27. У конунга Нордиана в Зеландии (a Seolandi) было четыре сына: одному имя Эдгейр, другому Авентрод, третьему Видольф Миттумстанги, четвертому Аспильян. Все они были великаны по силе и свойствам. Когда заболел и умер конунг Нордиан, конунг Озантрикс посадил Аспильяна, сына Нордиана, правителем и дал ему титул конунга. Он стал конунгом над царством, которым прежде владел его отец Нордиан. Видольф Миттумстанги был столь велик ростом, что его плечи были не ниже головы других великанов; он один был сильнее двух своих братьев, а они тоже были великаны. Он был столь суров в обращении, что никогда не щадил ни людей, ни животных. Конунг Аспильян велел сковать его вокруг шеи и по рукам и ногам железом, от которого шли толстые железные цепи и следовала длинная железная пута. Эдгейра и Авентрода он поставил нести толстую железную путу и водить за собою Видольфа Миттумстанги, и он не иначе будет освобождаем, как идя в битву. У него была железная палица, большая, крепкая и толстая, ею он бился в сражении..."
(А.Н. Веселовский "Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском (Веронском)" //ИОРЯС, т. XI, кн. III, с. 138, С.-Петербург, 1906)
Значит, Низами не выдумывал эту историю, а лишь приукрашивал, придавая ей восточный колорит. И это не единственный рассказ о великане из Руси. Во французской поэме Saisnes (XII в.) упомянут русский великан Фьерабрас, союзник саксов против Карла Великого:
"Фьерабрас русский поднялся на ноги,
в весь свой исполинский рост в четырнадцать футов,
с прекрасной гривой русых и курчавых волос,
рыжеватой бородой и рубцеватым лицом"
В другой поэме Fierabras (XII-XIII вв.) Фьерабрас, правитель Кельна и Руси, захватил Рим и Иерусалим, но был взят в плен Карлом Великим и стал ему верно служить (А.И. Дробинский "Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе" // "Исторические записки", #26, 1948, с. 130).
Прозвище Fierabras переводится как "Железная рука", а в "Искендер-наме" див вооружён "палкой железной". Сходство вряд ли случайно. И другое высказывание Низами:
"Там, подобные людям, но с телом железным,
И живут эти твари в краю им любезном"
(Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", с. 396, М., 1986).
Низами явно был осведомлён о французском прозвище великана из Руси. Во Франции сложилась поговорка "идти на Русь", означавшая гибельный поход (А.И. Дробинский "Русь и Восточная Европа во французском средневековом эпосе" // "Исторические записки", #26, 1948, с. 114), а в "Искендер-наме" вставлена её прямая аналогия: "Кто бесстрашен, коль с ним ратоборствует рус?" (Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", с. 378, М., 1986). Низами, работая над своей поэмой, внимательно изучал все сведения о Руси и её обитателях, какие только доходили до него со всех концов мира. Получается, что образ служащего правителю великана, скованного цепью, связывали с Русью как западные её соседи, так и восточные.
В древности лесные обитатели, одетые в звериные шкуры были вполне обычны, но со временем люди начинали одеваться всё изысканнее. Неухоженные лесовики удивляли и порой пугали горожан грубостью и необычным внешним видом. Появились мифологические рассказы о таящихся в недоступных чащобах злобных существах нечеловеческой природы: "Хоть с людьми он и схож, не людского он рода" (Там же, с. 396). Звериные шкуры перестали быть предметами одежды, их теперь использовали в ритуальных и магических целях. Человеку как бы передавались силы и способности дикого зверя, владелец шкуры и сам вёл себя, как зверь. Яркий пример - берсерки, воины, впадавшие в бешенство во время боя:
"Берсеркер (скандинав. от ber - медведь и serker - рубаха, шкура) - <...> дикие, свирепые люди, первоначально носившие звериные шкуры (называемые вследствие этого также Ulfbedhnar, т. е. носящие волчьи шкуры), в которых они бросались на врагов..."
("Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона", т. IIIа, с. 586, С.-Петербург, 1892)
Волчья шкура обозначала принадлежность человека к воинскому клану людей-волков. Возможно существовали кланы людей-медведей и ещё какие-то иные, но стаи волков своим образом жизни больше всего напоминали военные дружины. И на Руси княжеских дружинников сравнивали с волками:
"сами скачють, акы сЪрыи влъци въ полЪ,
ищучи себе чти, а князю славЪ"
("Слово о полку Игореве", ЛП, с. 12, М.-Л., 1950)
Берсерки, конечно, не единственные представители волчьего клана. В догосударственный период это вообще распространённое явление, достаточно вспомнить народ невров, по уверениям их соседей, периодически превращавшихся в волков (Геродот "История", кн. VI, с. 292, М., 2006), или людей-псов из хроники Захария Ритора (Н.В. Пигулевская "Сирийская средневековая историография", с. 568, С.-Петербург, 2000). Если слово "берсерк" означало - медвежья шкура, а носили они волчьи шкуры, то совершенно точно по смыслу с ним совпадает наше "волкодлак":
"Волкодлак <...> (Волк и кудла, т. е. волчья шерсть) оборотень, человек, обращенный в волка..."
(В.И. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка", т. I, М., 1955, с. 233)
"Волколак, волкодлак оборотень, человек обращенный в волка <...> Из волко-длак... длака волос, шерсть... Таким образом, волкодлак значит волчья шерсть, волчья шкура..."
(А.Г. Преображенский "Этимологический словарь русского языка", т. I, А-О, с. 91, М., 1910-1914)
"Волколак, волкодлак "оборотень, человек, превращающийся в волка" <...> Первая часть - волк, вторая тождественна цслав. длака "волосы, шкура..."
(Макс Фасмер "Этимологический словарь русского языка", т. I, с. 338-339, С.-Петербург, 1996)
Специалисты единодушно дают слову" волкодлак" то же значение, что и слову "берсерк". А отсюда следует, что у славян, как и многих других народов, некогда существовало воинственное сообщество людей-волков, обладавших способностью (наследственной или искусственно вызываемой) впадать в боевой транс. Это были яростные воины, не помнящие себя в бою, и поэтому их приходилось держать на привязи. Так что, тайну цепного дива можно считать раскрытой. Похоже, что на нечто подобное намекал и сам Низами. Водрузив (для пущего страха) на голову дива рог, поэт, как будто спохватившись, оговаривался:
"Если б их не отметил чудовищный рог -
С мощным русом сравниться б любой из них мог"
(Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", с. 398, М., 1986)
Но и на этом Низами не остановился, научная любознательность занесла поэта в такие дебри, где недолго и заблудиться. Изучая народные предания, он пришёл к выводу, что русские дивы жили на деревьях:
Появляется нестерпимый соблазн опознать в диве огромную обезьяну или даже реликтового гоминида (Д. Баянов "Леший по прозвищу "обезьяна", с. 89, М., 1991). Но обезьяны в нашем климате не живут, а снежный человек - всего лишь персонаж современного фольклора. Тут можно припомнить и малопонятное сообщение арабского географа X века ал-Масуди: "Другие обезьяны находятся в северных странах, в кустарниках и камышах, около земли Славян и других народов, там живущих, как мы уже описали этот род обезьян и большое их сходство с человеком" (А.Я. Гаркави "Сказания мусульманских писателей о славянах и русских", с. 134, С.-Петербург, 1870). Причудливые фантазии питались как местными суевериями, так и домыслами заезжих путешественников. Низами заинтересовался вопросом - а каковы были представления о диве на Руси? Сведений до нас дошло крайне мало, ничтожно мало - сказался погром устроенный в русской культуре церковниками. Но сохранившиеся свидетельства действительно связывают русского дива с деревом:
"збися дивъ,
кличетъ връху древа:
велитъ послушати - земли незнаемЪ"
("Слово о полку Игореве", ЛП, с. 12, М.-Л., 1950)
Див как персонаж мифологии известен и у восточных славян, и у западных, и у южных. Слово когда-то имело общеиндоевропейское значение "бог" ("Див" // "Мифы народов мира", т. I, с. 377, М., 1991). Понятно, что божество не могло обитать на обычном дереве - не по чину. Его обиталищем люди представляли мировое древо, образ которого восходил к индоевропейской древности. Корни такого дерева символизировали преисподнюю, ствол - человеческий мир, а крона - небесный свод ("Мировое дерево" // "Славянская мифология. Энциклопедический словарь", с. 261-262, М., 1995). Див на вершине мирового дерева понимался как персонификация сияющего неба. Как раз в этом значении див и упоминался во втором фрагменте:
"Уже снесеся хула на хвалу;
уже тресну нужда на волю;
уже връжеся дивь на землю"
(Там же, с 20)
Перечислялось то, что никогда и ни в коем случае не должно происходить: бесчестье взяло верх над славой, насилие над волей, небо упало на землю. А символизировали небо птицы и потому дива на Руси тоже представляли в виде птицы. Известный исследователь Е.В. Барсов привёл описание дива по рассказам жителей Олонецкой губернии:
"Дивъ - птица-укальница, серая как баран, шерсть на ней, как войлок, глаза как у кошки, ноги мохнатые, как у зверя; птица она вещая - села на шелом - ожидай беду. Сидит она на сухом дереве и кличет, свищет она по змеиному; кричит она по звериному; с носа искры падают, из ушей дым валит"
(Е.В. Барсов "Слово о полку Игореве как художественный памятник Киевской дружинной Руси", т. I, с. 370, М., 1887)
По этому описанию можно легко узнать сову, а фантастические подробности - это следствие её таинственного ночного образа жизни. В.И. Даль видел здесь филина, что тоже вполне вероятно:
"Див <...> Зловещая птица; вероятно пугач, филин..."
(В.И. Даль "Толковый словарь живого великорусского языка", т. I, с. 435, М., 1955)
И ведь Низами знал, что русский див имел птичий облик, точно знал, даже подсказку оставил: "Словно птицам большим, завершившим кочевья". Рассказ о месте обитания дивов Низми, похоже, позаимствовал у Фирдоуси. Ведь и в самом деле, сходство поразительное:
"К вечной тьме приближаясь, мы гору найдём.
Узок путь к той горе; страшно думать о нём.
Там подобные людям, но с телом железным,
И живут эти твари в краю, им любезном"
(Низами Гянджеви "Собрание сочинений в пяти томах", т. V "Искендер-наме", с. 396, М., 1986)