УСТАЛОСТЬ

 CANSAÇO

Luís de Macedo

Por trás do espelho quem está
De olhos fixados nos meus?
Alguém que passou por cá 
E seguiu ao Deus dará 
Deixando os olhos nos meus. 

Quem dorme na minha cama
E tenta sonhar meus sonhos?
Alguém morreu nesta cama,
E lá de longe me chama
Misturada nos meus sohnos. 

Tudo o que faço e não faço,
Outros fizeram assim
Daí este meu cansaço
De sentir que quando faço
Não é faito só por mim.

'Синьор де Машаду, Синьор де Машаду, - хозяйка громко шептала с баллюстрады, - идемте, я покажу вам вашу комнату'. В три прыжка я поднялся по лестнице и присоединился к донне Марии. Она повела меня вправо и по корридору куда-то в глубь дома. Открылась дверь, и я оказался в сумрачной спальне. 'Распоряжусь, чтобы принесли вещи', - хозяйка направилась к выходу. 'А как я...', - начал было я, но донна Мария опередила меня, - 'На баллюстраду наверх, направо, по корридору, вторая дверь'. 'Спасибо, а то бы заблудился, - я плохо ориентируюсь в незнакомом доме, особенно после вечеринки'. 

Комната, главным образом нежилая, служила приютом случайным гостям. Несмотря на открытое окно, воздух казался затхлым, вазочка с наивными весенними цветами тщилась скрасить обстановку, но уюта не добавляла. Узкая кровать, покрытая несколькими слоями одеял, подготовленная для нового гостя, была лишь временным пристанищем, лишенным даже подобия тепла. Зеркальное трюмо напротив холодом своих стеклянных граней замораживало взгляд на отблеске подслеповатой желтой лампы. Вязанная салфетка на столике трюмо свисала безвольно пыльным краем. Некогда белая, она теперь желтела в неясном свете больной лампочки. Запах прошлого лекарства и пыли щекотал немножко ноздри. Одну ночь можно перетерпеть, ворочаясь на этой кровати. Но мне-то и надо одну ночь. Завтра я еду дальше. На юг. В столицу.

В этом доме я оказался случайно. Добрый мой попутчик доктор Матуш пригласил меня зайти на вечеринку к своим дальним родственникам, жившим у моря. Этакое старое дворянское поместье, одно из немногих уцелевших с войны. В имени хозяйки, длинном и звучном, я уловил что-то про берега и скалы. В моем воображении встала мрачная картина заброшенного благородства и обедневшего чопорного достоинства. Мне некуда было идти, да и признаться, стало интересно посмотреть на последних фидальго. Однако я ошибся - "последние" были люди светлые и открытые, живущие в добротно устроенном, обновленном доме, гостеприимные от широкой души. Они устраивали семейные праздники, куда съежались друзя и родственники со всей округи. Меня они приняли радушно, немножко подтрунивая над моим колониальным акцентом. Милая Инесс, юная дочка хозяев, порхающая как мотылек от гостя к гостю, обращаясь ко мне невольно пародировала американское произношение. Пугаясь своей кажушейся нескромности, она не могла удержаться и постоянно переходила на манеру моей речи. Я же, обладая тем же самым свойством языковой обезьяны сбивался на континентальную. Видя наш с Инесс невольный обмен, публика от души веселилась.

Беседуя после обеда с синьором Карвальо я и не заметил, как все гости переместились к помосту. Хорошенькая донья Инесс уже стояла там, накинув шаль и держа в руках старинный веер. Сержио расположился рядом, настраивая виолу. Жорже поднимался поднялся на помост со среднего размера гитарой в руках. Хозяйка попросила внимания, гости притихли и гитара ожила в руках музыканта. Потом вступила и виола. 'Кто бы знал, кто бы знал, что судьба готовит нам', - пела тоненькая Инесс. Голосок был слабенький, но чистый и звонкий. Гитара же была в опытнейших руках: Жоржио был опытным аккомпаниатором. Голос Инесс, сплавленный с гитарой Жоржио, унес нас в даль и раскрыл наши сердца. Никто из гостей не смог остаться равнодушным, никто не смог противиться очарованию музыки и слов старинных песен, петых еще во времена Камоэнса и Да Гама...  

Посреди ночи что-то разбудило меня, заставив рывком как бы вынырнуть из глубины сна. Как будто кто-то смотрел на меня в упор, а я не видел смотряшего, но вгляд его чувствовал. Зеркало трюмо у противоположной стены привлекло мое рассеивающееся внимание. Я силился заглянуть в него, но не мог - тело мое не слушалось меня. Я спал и не спал и все в комнате видилось мне как-бы через слой колеблющейся воды. Все, на чем я останавливал свой взгляд плыло и рвалось, ускользая. Только предметы на границе взгляда казались самими собою. Как будто легкий росчерк, контур еще более темной тени в тенистой мгле стекла привлекал меня овалом чьего-то лица. Я смотрел в зеркало и видел во мгле чьи-то маняшие глаза, чей-то прикованый ко мне взгляд, в немоте своей моляший об участии и слове. Я пытался ответить, но не мог, ибо был спеленут сном, укутан беспомощной слабостью. Я мог только видеть муку и отчаянье в этом взгляде, и не мог сказать, чей это взгляд - мужчина ли, женшина ли, ребенок ли смотрели на меня через толщу стеклянного льда. Кто-то мне неведомый, в какой-то далекой не здешней ночи, умирал на этой кровати, и умирая, угасаюший взгляд свой, вливая в это зеркало, слил с моим взглядом. Кто-то, кто лежал на моей кровати и пытался видеть мои сны, уходил в тревоге и смятении в такое небытие, что самое серце мое превратилось тогда в кусок тяжелого льда. Кто-то кто уходил отсюда, звал меня в мольбе и тоске одиночества взглядом своим, моля если не о помощи, то об участии. Простирая свой зов через дни и ночи только для того чтобы иметь человека рядом с собою в столь страшный час, когда покинутый всеми уходил к Богу, не зная и не имея уверенности в том, что идет не во тьму.

Все что случится со мною, случится и с другими людьми. И что происходило с другими, произойдет и со мною. Чья-то живая мольба из-за мертвого стекла через толстый слой уже инертного времени дала мне понять неизбежную общность всех нас, всех живущих, живших и будущих жить. Ничто не теряется со временем. Все сохраняется и повторяется вновь. Когда-нибудь и мои глаза перед последним моим выдохом будут звать дорогих мне людей и дай Бог мне найти их в тот страшный миг со мною рядом.

С больной головой и тяжелым сердцем встретил я следующее утро. Не будучи вполне уверенным в действтельности происходящего и моих переживаний я не порывался задавать вопросы. После утреннего туалета, мало освеженный, но чисто выбритый я спустился вниз и предстал перед хозяйкой. Дона Мария пила кофе и предложила мне присоединиться. Я не смог бы сделать и глотка, и по этому вежливо поблагодарив гостеприимный дом объявил о скорой необходимости тронуться в путь. 'Не потревожило ли что-то или кто-то вашего сна?' - вежливо осведомилась дона Мария, - 'Господин выглядит несколько подавленным'. 'Нет, я спал превосходно', - солгал я не вполне убедительно, - 'а что была причина к беспокойствам?'. 'Мне кажется что нет', - как-то неуверенно ответила хозяйка. Я поклонился и вышел из дома, а запахи кофе и кардамона долго еще летели по моему следу, соблазняя кажущимся убежищем домашнего уюта и обманывая ложной основательностью нашего бытия.