Аннотация: Все "Совенок" да "Совенок"... А ведь жизнь персонажей не ограничивается этим пускай и чудесным, но всего лишь лагерем. И одним и тем же, вечно попадающим туда Семеном...
Она на мгновенье замирает предо мной. Одна из коротких рыжих косичек, вырвавшись из теснящего плена незатейливой заколки, неряшливыми спутанными прядями ниспадает на ее лицо, а грудь ритмично вздымается, вторя отрывистому тяжелому дыханию. Миг - и непокорные волосы легким движением откидываются назад, открывая взгляду ее лучащиеся неподдельной страстью карие глаза. Я отпрядываю назад - хотя и не уверен, что не стоило ринуться вперед, к этой необыкновенной девчонке. Почему-то на ум приходит несвоевременная мысль о том, что пойманный момент наверняка по достоинству оценил бы маститый художник. Или, скажем, скульптор. Но времени, чтобы обмозговать это любопытное внутреннее замечание, уже нет: она вихрем бросается вперед, заключая меня в крепкие объятья...
...и, после непродолжительной борьбы, которая из-за дурацкого секундного замешательства складывается не в мою пользу, валит на пол. Я напрасно извиваюсь, норовя скинуть ее - моя противница, свирепо скалясь, держит так, что позавидовал бы любой уличный забияка, и в ее глазах та самая страсть - страсть к драке. Довольная, она уже не сомневается в собственном триумфе.
Но чтобы я сдался так просто? Девчонке?! Меня окатывает горячащей волной стыда. Да увидь это кто-то из моих приятелей - гоготали бы, как на районном КВНе!
Ну уж нет!
Продолжая отчаянно барахтаться, я вдруг случайно нащупываю какой-то непонятный, но весьма увесистый предмет. Пальцы предательски скользят по кожаной поверхности - но мне удается крепко вцепиться в свое новое оружие и в одном шварценеггерском замахе здорово огреть им верткую соперницу. Взвизгнув от неожиданности, она немного ослабляет хватку, но мне достаточно и этого: я сбрасываю ее, вскакиваю и, отшвыривая в сторону хорошо послуживший мне портфель, вновь кидаюсь вперед...
...И цепенею, пригвожденный к месту громоподобным начальническим голосом:
- Это что такое, Семенов?
Невольно вжав голову в плечи, я оборачиваюсь - меня пронизывающе прожигают два выразительных бирюзовых глаза, которые можно было бы назвать красивыми, не выражай они столько накопившейся усталости и нескрываемого раздражения.
- Мы... Я тут это... Просто... - лепечу я, превосходно осознавая, что никакие оправдания мне не помогут.
Свидетельница нашего побоища приближается, неумолимо, точно шторм или тайфун. Ее цепкий взор останавливается на моей незадачливой сестре по несчастью, уже успевшей подняться и теперь тщетно старающейся привести в подобающий вид блузку и съехавший набок алый пионерский галстук.
- Так и знала! Двачевская! Опять!
Хулиганка смотрит в ответ безбоязненно и дерзко. На языке у нее явно вертится готовый ответ - желчный и грубый, как и всегда, но в последний миг она изменяет свое решение и вместо того, чтобы вступать в жаркую - на этот раз словесную - перепалку, демонстративно разворачивается... И, грациозно перемахивая через подоконник, исчезает среди невысоких стройных березок, которые двумя ровными шеренгами выстроились на заднем дворике нашей школы.
- Двачевская! Куда! А ну...
Двачевская-Двачевская... Как будто сейчас она послушно приплетется обратно. Как же, ждите.
Пользуясь тем, что все внимание переключено на злополучное окно, я осторожно подхватываю с театра наших не очень кровопролитных боевых действий два портфеля - свой и улепетывающей дезертирки - и неслышно отступаю назад, к выходу. Мне почти удается ускользнуть незамеченным, но чутье нашей "обожаемой" классной руководительницы не проведешь - смирившись с тем, что сегодня нахальная дебоширка избежала сокрушительного разноса, она уже приступает к поискам новой жертвы.
- А ты куда собрался, Сергей? Я с тобой еще не договорила!
В другой раз я бы непременно подчинился - уж не сомневайтесь. Этот суровый строгий тон всегда действовал на меня гипнотически: все типичные извинения и отговорки забывались, а ноги сами собой превращались в непослушную мягкую вату... Но сейчас эти ноги вдруг сами собой резво понесли меня прочь, все дальше от гневных окриков и угроз, самой безобидной из которых был вызов обоих родителей на "серьезный разговор".
Вот я проношусь мимо тети Клавы - уборщица пялится на меня, разинув рот, будто по школьному коридору мчится не провинившийся девятиклассник, а самая настоящая комета. Чудом не опрокидывая ее и примостившееся рядом ведро, я в заключительном рывке достигаю дверей школы и, едва не сорвав их с петель, вылетаю, наконец, навстречу благоуханию цветущих клумб и восторженному верещанию возящейся неподалеку мелюзги.
Никто меня не преследует. Ну еще бы - чтоб Маргарита Максимовна бегала по рекреациям, гоняясь за нашкодившими учениками... Представив эту картину, я громко и заливисто хохочу. Не столько потому, что это так уж комично: просто вокруг яркое сияющее солнце, и прохладный порывистый ветер, и счастливая улыбка на лице каждого, кого я вижу. Меня переполняют странные, незнакомые эмоции, и в этом беззаботном смехе я выплескиваю их, дарю этому прекрасному, великолепному миру, делясь с ним неведомо откуда взявшейся радостью.
Просто это май, чудесный безоблачный май, и скоро лето.
Не знаю, сколько времени я провел вот так, наслаждаясь тем, что могу стоять и думать ни о чем, но в конце концов набитые учебниками ранцы своей тяжестью напоминают мне, что вообще-то стоит поторопиться. Эти будничные, донельзя прагматичные мысли о спешке и ускользающих минутах рассеивают волшебные чары пригожего весеннего денька, превращая его в обыкновенный, ничем не примечательный вторник.
Вздохнув и поудобней перехватив свою ношу, я быстрым пружинистым шагом направляюсь в сторону пресловутого березового скверика, разбитого пионерами-выпускниками прошлых лет. Если Двачевской там и не окажется, то из дворика очень легко выйти к ее дому, так что путь был выбран самый что ни на есть верный.
Вскоре мне надоедает вертеть головой по сторонам, разглядывая давным-давно въевшиеся в память, словно жирное масляное пятно в праздничную белую скатерть, пейзажи. И мои думы каким-то неведомым образом незаметно поворачивают на рыжеволосую Алису Двачевскую.
Эта наша драка была далеко не первой. Алиса действительно любила пускать в ход кулаки - в этом ей уступала добрая половина мальчишек. Препираться с ней отваживались лишь самые безбашенные и задиристые - и эти смельчаки порой возвращались домой в таком плачевном состоянии, что их мамаши пузырьками глотали валерьянку и божились забрать свое невинное чадо из "этой ужасной школы". Впрочем, зачастую доставалось и самой ДваЧе - но в своей реакции она значительно отличалась от сверстниц, предпочитая жалобам и рыданьям безотлагательный и разгромный реванш.
ДваЧе... Мои губы непроизвольно разъезжаются в улыбке. Именно это нелепое и совершенно, по ему мнению, необидное прозвище и стало причиной нынешней баталии. Для Алисы оно было, что красная тряпка для быка. Очень удачное сравнение, если учесть, как умело эта девчонка меня протаранила...
Я не понимаю, почему это свежее воспоминание заставляет меня улыбаться еще шире, хотя разбитая скула, противно ноя, прозрачно намекает на то, что стоило бы как минимум расстроиться. Но обижаться почему-то не хочется - все вокруг слишком хорошо, да и сама Алиса...
Рокочущий водопад моих сменяющих друг друга мыслей внезапно затыкает резкий толчок в бок. Увлекшись своими размышлениями и витая в облаках где-то на уровне обиталища греческих богов, я не заметил коварно подкравшейся справа Алисы, которая с победоносным кличем выхватывает у меня свой портфель и тут же проворно отскакивает в сторону.
- Ага! Попался!
Я даже не знаю, как мне реагировать - то ли радоваться тому, что зверь сам выбежал на ловца, то ли закатывать рукава мятого латаного пиджачишки, готовясь к очередной потасовке.
- Лучше честно признайся - куда ты его тащил? - Двачевская заговорщицки подмигивает мне, попутно шаря в недрах ранца. Ищет, в чем подвох, понял я.
Эта догадка наполняет меня справедливым негодованием. Вот так потеешь, спасаешь тяжеленные портфели из лап классной, жертвуя, можно сказать, собой ради людей, а тут...
- Тебе и тащил, вообще-то, - хмуро бурчу я в ответ, встречаясь с подозрительным взглядом главной школьной хулиганки.
- Мне? - в широко распахнутых глазах читается нескрываемое недоверие и...
Нет. Невообразимо.
Кажется, Алиса Двачевская, всегда бесцеремонная и беззастенчивая, устыжена услышанным. Ну или, во всяком случае, сконфужена. Ну и денек - сначала меня изумляют собственные поступки, а теперь еще и Алиса переворачивает мои представления о себе вверх тормашками...
Момент - и растерянность сменяется привычной язвительной насмешкой.
- В следующий раз придумай чего получше! - так и не обнаружив несуществующих следов моих несуществующих же каверзных козней, моя собеседница раздосадованно щелкает застежками своего нехитрого вместилища тетрадок. Только теперь я подмечаю, как неуклюже она орудует пальцами правой руки. Ну вот, еще один аргумент в пользу того, что махать кулаками я еще не разучился. Пусть знает, как со мной связываться.
И несмотря на эту внутреннюю показную браваду, я почему-то чувствую колкий немой упрек собственной совести. Да с чего мне переживать-то?!
Конечно, вытаращившись на Двачевскую так откровенно, я не мог избежать немедленной бурной реакции.
- Ну чего уставился? - моя недавняя соперница нарочито небрежным движением перебрасывает портфель из левой руки в изувеченную правую...
И тот мягко шлепается в неглубокую грязную лужу, а Алиса, неразборчиво прошипев несколько не самых пристойных ругательств, прижимает вывихнутые пальцы к груди, будто надеясь убаюкать пронзившую их боль.
Я действую не рассуждая, по наитию: решительно шагаю вперед, подбираю упущенный портфель и парой взмахов привожу его в более-менее приличный вид.
- Не надо... Я сама, - испуганно бросает девочка, но я энергично пресекаю всякий протест.
- Достала ты меня уже своей самостоятельностью... ДваЧе! - звучную кличку я присовокупляю уже на ходу, во весь опор удирая по направлению к дыре в хлипком заборе и дальше - к дому Алисы.
- Я тебя... - ветер пронзительно свистит в ушах, так что я уже не слышу, какую именно участь уготовила мне марафонщица поневоле.
Отлично знакомые закоулки, причудливо петляя, уже через пять минут выводят меня к щербатой, с облупившейся краской хрущевке. Я притормаживаю и, опустив на землю оба ранца, жадно ловлю ртом воздух: две пробежки за столь краткий срок дают знать о себе подточенным курением легким.
- Какой же ты тупой! - возникшая рядом Алиса обессиленно приваливается к потрескавшейся стене и, наглядно подкрепляя свое утверждение, крутит уцелевшим указательным пальцем у виска.
В ответ она получает лишь щедрую порцию задорного хохота.
- Идиот! - выпалив эту нелестную рекомендацию, она вдруг тоже смеется - изнуренная, но счастливая.
Я сгибаюсь в карикатурном поклоне.
- Всегда к вашим услугам... мадемуазель, - это забавное слово, внезапно всплывшее в моей памяти, заставляет Алису прыснуть еще громче.
Какая же она все-таки... Или не она, а смех. Искренний, живой смех. Я не успеваю уцепиться за это соображение, потому что Двачевская, посерьезнев, выжидательно смотрит на меня.
- Ну чего? - я тоже унимаюсь, следуя примеру "мадемуазели".
- А ничего. Портфель до подъезда донести поможешь... кавалер? - озорные искорки молниеносно проскакивают в глазах Алисы, заставляя меня слегка покраснеть.
- Для вас - хоть до квартиры, - моя вспотевшая ладонь смыкается на пыльной кожаной ручке, и я следую за новоиспеченной дамой сердца. Идти недалеко - всего лишь обогнуть угол пресловутой хрущевки.
- Ты мне, кстати, Семен, гитару обещал.
Семен? Почему Семен?
Ладно, оговорка и оговорка - из-за фамилии, наверное, ничего в ней такого...
И все равно в глубине сознания что-то нехотя, лениво шевельнулось - что-то важное, но чахлое и неспособное пробиться наружу, чтобы талым ручейком влиться в клокочущий поток моих мыслей.
- Помню. Завтра притащу, - гитара принадлежит брату, но тот давно уже плюнул на бренчание по струнам, подыскав куда более увлекательные занятия.
Вновь воцаряется тишина.
- Слушай, Сережа, - это незаурядное для нее обращение заставляет меня слушать с удвоенной внимательностью, - ты еще как-то рассказывал... Ну, может, помнишь. Про стихи. Еще пишешь?
- Нет. Не пишу, - дело было давнее и крайне неприятное. Я не хотел обсуждать его сейчас - слишком уж жалко было расставаться с тем редкостным дивным настроением, которым милостиво одарил меня этот майский день. Странно, что Двачевская вообще об этом заговорила.
- А-а, - я не вижу ее лица, но, кажется, она расстроена этим категоричным ответом. - Зря. У тебя хорошо получалось. Просто она тогда не поняла.
Во те на. Приехали. Я уже собираюсь отпустить что-нибудь едкое в Алисин адрес - спросить, например, уж не мечтает ли она о романтичном воздыхателе-стихоплете, но моя провожатая, неожиданно остолбенев, вперяется взором куда-то вперед. Как и любой нормальный человек, я немедленно заглядываю ей через плечо...
Обшарпанный, размалеванный черными беспорядочными линиями вход в подъезд. Перед ним - свежевыкрашенная деревянная лавочка, а рядом - замершая натянутой тетивой высокая стройная пионерка. Она кажется мне смутно знакомой - особенно фиолетовые, торчащие в разные стороны аккуратные косички. Но поражает не необычный цвет волос - в глазах знакомой незнакомки застыл первобытный ужас, достойный узревшего огонь дикаря, и вся она прямо-таки сотрясаема дрожью. Насчет причины этого страха можно не сомневаться - но ведь как раз сейчас Алиса не делает абсолютно ничего, способного внушить такой благоговейный трепет. Она просто стоит...
Они просто стоят. Смотрят друг на друга. И от всего этого мне становится жутко не по себе, а мир вокруг предательски тускнеет, стремительно теряя насыщенные весенние цвета.
Немая сцена продолжается с минуту - и вдруг девочка, сдавленно пискнув, пулей кидается к подъезду - и через миг о ней напоминает лишь трубный отзвук хлопнувшей двери.
Я перевожу вопросительный взгляд на Алису. Сникшая, понурая и угрюмая, сейчас она меньше всего напоминает знаменитую ДваЧе, легенду среди задир и главную хулиганку нашей школы. Да что может так преобразить человека?
Мой вопрос не успевает повиснуть в воздухе: Алиса, будто очнувшись от бесконечного удушающего кошмара, вновь становится сама собой - и тотчас берет инициативу в свои руки.
- Спасибо. Дальше донесу, тут на один этаж подняться, - не давая опомниться и возразить, она принимает у меня из рук многострадальный портфель и в мгновение ока скрывается в сумрачном зеве подъезда.
Попрощались, нечего сказать.
Тяжело вздохнув, я разворачиваюсь и уже собираюсь отправляться в родные пенаты, навстречу горячему обеду и ненавистной домашке, когда мой взор натыкается на раскрытую книгу, судя по всему, забытую впопыхах загадочной пионеркой. Не отдавая себе отчета в своих действиях, я подхожу и бережно беру ее в руки, рассматривая обложку.
"Унесенные ветром".
Ну что ж, хотя бы одну вещь это проясняет.
***
- Твоя. Ты забыла вчера, - "Унесенные ветром" ложатся на парту рядом с педантично возведенной башней из учебников. Лена осторожно тянется к корешку книги и легонько проводит по нему пальцами, словно ожидая, что сейчас она рассыплется в прах, растворится невесомой эфирной дымкой, словно мимолетное призрачное сновидение.
- Да не за что... - я смущенно переминаюсь с ноги на ногу, не имея ни малейшего представления о том, как перевести диалог в интересующее меня русло. А ждать, что Лена сделает это за меня - все равно что смиренно дожидаться наступления коммунизма...
- Не за что, - повторяю я, а потом, словно бросаясь головой в омут, одним духом неразборчиво тараторю:
- Давай я тебя до дома провожу!
- Ты что? Зачем?! - как будто я только что предложил распить бутылку "Столичной" за гаражами...
- Ну-у... просто, - неопределенно повожу плечами я. Все и вправду просто - я надеюсь, что, оказавшись подальше от посторонних наблюдателей, Лена станет похрабрее и поразговорчивее. А мне только того и нужно.
- Нет-нет-нет, не надо! - она еще сильнее вжимается в спинку стула.
- Ну не надо так не надо, - с подчеркнутой легкостью сдаюсь я и под надтреснутое дребезжание звонка спешу в свой собственный класс.
...После окончания уроков я уже караулю Лену около раздевалок.
На догадку о том, что обладательница книги - именно эта стеснительная тихоня, меня натолкнуло ее название. Неудивительно: лучше всего с трогательными историями о любви вязался образ фиолетоволосой пионерки - вечно застенчивой и одинокой. Я знал ее совсем плохо - учившаяся в параллели вместе с Двачевской, лучше всего на свете она умела избегать абсолютно всякого внимания. Но уж сегодня ей от меня было не отвертеться.
Кто-то дергает меня за рукав пиджака. Я разворачиваюсь, собираясь отпустить какую-нибудь резкость в адрес отвлекающего меня одноклассника...
Но передо мной стоит Лена.
- Ждешь, значит? - я готов поклясться, что в ее голосе проскальзывают нотки лукавости.
- Ну жду, - глупо было бы отрицать очевидное.
- Тогда пойдем, - обескураженный этой внезапной покладистостью, я выхожу на улицу вслед за ней.
Среда словно решила посоревноваться с вчерашним вторником, явив миру другую, не менее завораживающую сторону красоты - мирную и безмятежную. Под приветливый шелест раскидистых крон в ненарушимом безмолвии я ступаю по нагретому асфальту, стараясь не отставать от своей статной спутницы, двигающейся к дому Алисы.
Точнее, к своему дому.
Я никак не могу подобрать правильной реплики для начала разговора - вместо этого в мою голову лезут посторонние и неуместные мысли. Например, о том, как я раньше мог не замечать этого неуловимого изящества в ее походке. Или забавно подпрыгивающих при каждом шаге непринужденно болтающихся косичек. Или...
Впереди уже показываются выведенные на подъездной двери бредовые чернильные загогулины, и я, раздраженно одергивая себя, перехожу в наступление.
- Вот вчера, перед тем, как я нашел книжку...
Лена круто разворачивается на месте.
- Так ты все видел... - ее колотит мелкая дрожь, - совсем как тогда - а по щеке медленно скатывается сиротливая слеза, которую она даже не пытается смахнуть.
- Видел, но... - Лена вдруг бросается вперед и прижимается ко мне, отчаянно зарываясь лицом мне в грудь, будто забиваясь в уголок последнего своего убежища. Она шепчет - быстро-быстро, и эта скороговорка заставляет меня прижать ее к себе еще крепче.
- Я прошу... Ты же видел! Прошу, защити меня. У меня нет никого, совсем никого, и она может делать все, что хочет. Ты, только ты знаешь... Ты понимаешь? Понимаешь? У меня никогда и никого не было. Всем все равно. И только ты... Мне страшно... Я боюсь, она же, она... Я боюсь. Ты защитишь меня?
Она смотрит на меня - безумная мольба слезами сверкает в зеленых невинных глазах.
- Да, - только и могу выдохнуть я, даже не предпринимая попыток упорядочить бесформенный хаос, вытесняющий все разумное и оставляющий место лишь всепоглощающим, сжигающим нутро чувствам.
- Я знала, - она привстает на цыпочки, нежно чмокает меня... и спустя мгновенье я остаюсь один. О произошедшем напоминает лишь поцелуй, теплом отпечатавшийся на моей щеке.
Как во сне. Только теперь эта банальная метафора раскрылась мне во всей своей потаенной привлекательности и, не желая возвращаться в серый, лишенный чуда мир, я сажусь на лавочку - лавочку, с которой все началось - и, запрокинув голову, просто смотрю в ясное майское небо. Потому что чудо, случившееся со мной, могло снизойти только оттуда.
В действительность меня возвращает веселый дружеский оклик.
- Какие люди! Гитару принес, да? - Двачевская с поистине детским любопытством заглядывает мне за спину, точно я мог спрятать там эту ее проклятую гитару.
- Нет. Не принес, - Алиса, явно пораженная моей грубостью, чуть отступает.
- Ну ладно, завтра тогда занесешь, - она уже собирается прошествовать мимо, но задерживается и задает закономерный, сам собой разумеющийся вопрос:
- А что ты тогда тут делаешь? Соскучился что ли? - давешние чертенята пляшут в темных иголках зрачков, но это лишь заставляет меня вспылить еще больше.
- По тебе-то? Нет, - я рывком поднимаюсь, заставляя Алису инстинктивно отступить еще на шаг.
- Э-э, ладно, - она уже сама не рада своей дотошности, но я и не думаю замолкать.
- На тебе что, свет клином сошелся? - я смериваю ее уничижительным презрительным взглядом. - По-твоему, я сюда только ради тебя припереться могу?
- Да что я такого сказала?! - ее жалкие попытки оправдаться только подпитывают мою самоуверенность.
- Ничего. Как и всегда. А я, - я ухмыляюсь и делаю небольшую паузу, смакуя момент, - я просто провожал одну твою хорошую знакомую...
Я никогда еще не видел, чтобы растерянность с такой стремительностью сменялась неприкрытой жгучей злобой.
- Провожал?! Ну и отлично! Давай, действуй дальше, ну! А на меня срываться нечего, я ни в чем не виновата! Не виновата, ясно тебе?! Ах да, и на гитаре лучше сыграй моей хорошей знакомой! - процедив это, разъяренная Алиса скрывается там же, где минутой или получасом ранее - я уж потерял счет времени - исчезла Лена.
Сумасшедшая психопатка. Нет ничего удивительного в том, что она затравила и до смерти запугала беззащитную белую ворону.
Но больше этого не случится.
Я защищу Лену. Мою Лену.
***
Если бы я попробовал описать следующие две недели, то просто не нашел бы подходящих слов. Все свободное время я провожу с Леной, отгоняя тревожные звоночки от мозга, впустую сигналящие о приближающихся годовых экзаменах, игнорируя былые увлечения и товарищей. А Алиса... Алиса словно нарочно старается не оказываться рядом с ней или мной.
Очень скоро я уже и не представляю, как мог наслаждаться той прошлой бесцветной и безвкусной жизнью - жизнью без моей милой робкой пионерки. Впрочем, как выяснилось, при отсутствии любопытных глаз эта показная робость слетала, как пожелтевший осенний лист с усыхающего дерева... Но это ничуть не смущало меня - напротив, я чувствовал себя обладателем какого-то секрета, чего-то такого, что было доступно мне и только мне. И меня лишь сильнее тянуло к Лене.
...Я неторопливо бреду по школьному коридору, подавляя безудержное желание рвануть вперед, к заброшенному неиспользуемому классу на первом этаже, забитому старыми покорёженными партами, сломанными непоседливой малышней стульями и какими-то загадочными мешками то ли с крупой, то ли с сахаром. Там - наш потайной закуток, и сегодня я несу туда с собой нечто особенное, не позволяя своей опрометчивости хоть на гран испортить приготовленный сюрприз.
Лена уже ждет меня: взобравшись на подоконник и прильнув подбородком к подогнутым коленкам, обтянутым белоснежными высокими гольфами, она задумчиво глядит в окно - там, за нашим безопасным и уютным укрытием, бушует поздняя майская гроза, своей железной волей заставляя сгибаться тонкие садовые березки и безжалостно прибивая к земле клубящиеся облачка пыли. Она поворачивается на скрип дверных петель - и привычная, но ничуть не потерявшая привлекательности улыбка трогает ее губы.
- Так у тебя получилось?
- Конечно получилось, - это для нее, и ради этого я мучился бы и вдвое, втрое больше, но все получилось легко, само собой. Почему? Потому что это - для нее.
Лена молчит - и это правильно, прекрасно правильно. Я прикрываю дверь и взбираюсь на ближайшую выглядящую более-менее устойчивой парту. Ну точно Ленин на броневике. Вот только строки, приготовленные мной, куда проникновеннее и предназначены лишь для одного человека.
Я начинаю читать свое стихотворение, заранее коря себя за то, что не смогу сделать все как надо - но какие-то высшие силы помогают мне не запнуться и не потонуть в краске застенчивости. Четверостишья гулким эхом отдаются в стенах пустого класса, и звук моего собственного голоса придает мне уверенности. Заключительную строфу я произношу отчетливо и громко, мужественно глядя ей в глаза - будто рыцарь, приносящий самую последнюю, главную клятву.
Лена вновь смотрит в окно - не собирающий униматься ливень барабанит по асфальту, и блистающие среди туч молнии напрасно норовят дотянуться до людских обиталищ. Я немного подавлен такой реакцией, но довольно скоро заключаю, что такое поведение - бесспорный признак моей удачи. Эти стихи действительно излились из моей души на бумагу - и запали в душу ей, и, несомненно, именно это чудесное чувство лишило ее дара речи. Надо сказать ей...
Сдавленный вскрик - и Лена внезапно срывается вниз. Я еще не успеваю осмыслить произошедшее - но руки уже хватаются за край подоконника, и я соскакиваю вниз, туда, откуда слышатся неясная возня и яростное прерывистое сопение.
- Ты не должна была подходить к нему, не должна! - кулак заносится в очередном замахе, но я предупреждаю новый удар, метким пинком скидывая Алису с ее придавленной к траве жертвы. Она не успевает встать - мой ботинок припечатывает ее к земле, а в следующую секунду мои уши наполняются упоительным смачным хрустом ее сломанного носа.
Я бью еще. Еще. И еще.
Больше это не детская игра. Те драки были лишь безобидным испытанием, забавой - но сейчас я бью так, как бил бы настоящего, ненавистного врага.
...Рука останавливается, лишь когда я осознаю, что моя противница даже не пробует сопротивляться. Разметавшиеся рыжие волосы ниспадают на липкое кровавое месиво, в которое я превратил ее симпатичное лицо, и стираная белая блузка стремительно алеет, несмотря на бесплодные попытки косых дождевых струй смыть эту противоестественную краску.
Я перевожу остекленевший взор на Лену... и мои уши наполняются тихим довольным смехом.
В ее глазах нет ужаса или отвращения - лишь бесконечный в своей полноте восторг. Она смеется, смеется, смеется - и я ощущаю, как вместе с юркающими за шиворот холодными ручейками по моей спине знобящей чехардой носятся мурашки.
А потом, одарив меня жуткой ледяной улыбкой, она просто уходит - так, как будто закончился еще один рядовой школьный урок, беспокоиться из-за которого стоит не больше, чем из-за любой другой обыденной вещи.
Я стою, и дождь мало-помалу смывает с костяшек главное напоминание о том, что распластавшееся передо мной недвижное тело - дело именно моих, моих неспособных на такое рук.
***
- ...Кому-то остались цветы и конфеты... - Лена перестала прислушиваться к словам незнакомой - очевидно, впервые попавшей в радиоэфир - песни, доносящейся из окон приземистой желтой трехэтажки, и вновь глазами отыскала взлохмаченного брюнета, безрезультатно мечущегося среди готовящейся к посадке на автобус толпы пионеров. Ищет кого-то, бедолага...
Лена приподняла уголки губ в легкой полуулыбке. Она знала, кого ищет - и не найдет - несчастный пионер.
Все было элементарно. Когда, хлопоча над каким-то замысловатым блюдом и ловко орудуя любовно наточенным кухонным ножом, она вдруг заметила на улице беспечно болтающую с каким-то пареньком Двачевскую, план родился в голове мгновенно. Прихваченные с полки "Унесенные ветром" - своеобразный талисман, по неведомым причинам всегда обеспечивающий ей успех - и вот она уже на лавочке, готовая разыграть маленькую невинную пьесу. Какой же славный вышел сюрприз - и Алиса, сама того не желая, превосходно ей подыграла.
Она осмелилась позабыть, что у нее никогда и ничего не получится. Что все то, о чем втайне мечтает это рыжее недоразумение, полагается и достается только ей, Лене. Просто по одной очевидной причине.
Она лучше.
Первую галдящую партию ребятни начинают загружать в душное чрево автобуса. Ничего, она доберется до лагеря на следующем. Интересно, каким окажется этот случайно подвернувшийся ей "Совенок"?..
Пионер, кажется, совершенно отчаялся: он, бросая еще один беспомощный взгляд поверх моря стриженых макушек, вяло ковыляет в сторону.
Она мучала Алису долго, подпуская к себе новоиспеченную очарованную марионетку только затем, чтобы наслаждаться ее бессильными, не находящими выхода мучениями.
А заключительным штрихом стал стих - накануне этого знаменательного дня Лена провела с Двачевской убедительную беседу, заявив, что решающее доказательство своей ничтожности та получит завтра. Стоит только прийти и послушать...
Только на этот раз она предпочла дать бой - заранее проигранный и затеянный исключительно от безысходности... И получила свое.
Пионер исчез за углом школы. Что-то екнуло в груди Лены - словно сердце помнило что-то такое, о чем сама она даже не подозревала...
Даже немного обидно, что ему пришлось страдать из-за чужих ошибок. Такая искренняя привязанность... Впрочем, все это избавило их обоих от долгих и нудных объяснений. Нет резона переживать.