Аннотация: Рассказ опубликован в Альманахе "Литера К" издательства "Ниаландо" в октябре 2016 г. Судьба, сама жизнь зависит от силы воли женщины.
Исход
Шел 1932 год...
Битый час сидела Марфа за столом, крепко сцепив руки. Пальцы уже побелели, а она все сжимала их. И взгляд, как уперся в щелку между досками, так и смотрела туда, не мигая.
Девки уже постель собрали, как велела. Свои тряпки в мешки уложили, бечевки подвязали. Стоят в сенях, шепчутся. А позвать не решаются. Марфа слышит их, но нет еще решимости встать. Нет ее!
Сердце завыло. Да так, что в глазах помутнело. В голос бы зарыдала, заохала, запричитала: "И на кого ж ты меня покинул? Что ж оставил одну, без заботы мужской, без хлеба, без надежды?.." Еще сильнее пальцы сжала, прикусила губы. Нельзя выть! И слез нельзя! Она теперь дочерям своим во всем пример. Покажет сомнение - и они завоют. Нельзя! Пора идти...
"Чугунок брать, иль нет?.. - мысль неотвязная, прилипла, как муха на мед. - Да на кой он сдался-то?! Вчера вымыла его, в печи просушила. Варить-то нечего... Который день чаи хлебаем! Не возьму!" Перевела взгляд на печь. Тепла еще, еще дух хлебный по горнице витает. Хлебный... Ввечеру собрала тесто из всего, что нашла - и солома пошла, и корешки, что Дуся летом натащила с поля, воды налила, хмелю положила. Четыре каравая испекла. На дорожку.
Снова чугунок на ум пришел.
- Маруся!
- Чего-й, мамо?
Маруся, младшенькая, только и ждала, когда позовет, птицей влетела. Синеглазая, косички худые, но пушистые, кудри русым облачком вокруг головки, топорщатся, одуванчик словно.
- Чугунок к себе положи. Возьмем, - решилась!
Встала Марфа. Дочери у порога собрались. Все глазами по горнице рыскают, прощаются.
Катя иконку в бронзовом окладе к себе прижала. Марфа одобрительно глаза прикрыла. Как ни агитировала их советская власть, все ж веру сохранили! Да и образок-то старинный. Им свекровь со свекром их с Ильей благословили, думала она и дочерей своих благословит с мужем, а нет! Нет его, пропал Илья! Ушел за пропитанием еще по весне и все - ни слуху, ни духу. То ли сгинул в дороге, то ли бросил, как все, что уходили и не возвращались.
Сердце снова сжалось все, что камень в груди. Нет! Не будет она рыдать по мужу, отплакалась уже! А ждать боле никак нельзя. Зимой не выжить. Ни хлеба, ни коровы, ни петуха... Уснут все вместе от голода, как Анфиса со своими малыми... Ой, жалко как Анфиску, ой, как жалко! Такие ребята были, такие славные! Ох...
- Мамо! - дочери бросились к ней, подхватили под руки.
Марфа укорила себя за слабость. Но не каменная же, на самом деле?! Не каменная! Да и как не жалеть! Мрут соседи один за другим, мрут от голода и никакой надежды!
Обняла девчат своих, каждую погладила, кого по головке, кого по спинке.
- Это я так, не спавши ночь, вот голова и закружилась. Прошло уже. Пора нам.
Марфа прошлась по горнице в последний раз. Осмотрела все, занавеску на печи задернула, будто спит там кто. Встала у порога, поклонилась в пол.
- Прощайте! Не судите строго! Нельзя по-другому. Благословите в путь! Ты, Илюша, коли вернешься, так на печи рушник, рубаха чистая, портки... Даст бог, свидимся... Прощай!
Еще раз поклонилась, одернула кофту, развернулась и вышла.
Девчата у овина стоят. На избу смотрят, руки опустили, губы подковой, в глазах слезы. Дуся лицом рябая, а станом крепкая, во всем подмога. И ничего, что девка, не мужик, сильная! Катя красивая, шустрая, везде поспевает - и в доме по хозяйству, и в поле. Косу откинет, прядь непослушную под косынку уберет и... все спорится в ее руках. Маруся мала еще, зато грамотная! Не обманет никто! А вместе они все выдюжат!
Марфа топор взяла, что загодя приготовила, гвозди в кулаке зажала, строго дочерей окликнула:
- Дуся, Катя, Маруся, давай доски!
Первый удар по сердцу пришелся. Но Марфа еще сильнее замахнулась. Откуда сила взялась! Старшие доски держат, Маруся гвозди подает, а Марфа вбивает их по самую шапку, чтоб надежнее, чтоб какой лихой человек в дом не влез, не разорил гнезда...
- Ой, мамо! Герань забыли!
Маруся юркнула в дом, ухватила с окна ведерко с алым цветом. Ох, как разошлась герань! Три шара покачиваются над бархатными листьями, Алеют, и нипочем им ни голод, ни разруха! Земля кормит, дай воды только! И человека кормила, пока зерно сеяли, пока в поле от зари до зари работали...
Марфа полюбовалась, улыбнулась на последний привет от родного дома и кивком дочери на крыльцо указала.
- Поставь там. Может, кто заберет.
Потом глаза отвела от Марусиного лица.
- Мамо, я...
- Гвоздь давай, а герань - на крыльцо, - одернула, но пожалела младшую свою, сказала мягче: - Не до нее нам, дочка, далеко пойдем, вам и так тяжести нести, оставь, не жалей.
- Так козы пожуют... - тихо прозвучал Марусин голосок и сник совсем. Ни коз, ни собак, никакой живности в деревне уж давно не было.
Заколотили все окна, дверь. Топор Марфа за пояс заткнула. Одни они, самим за себя стоять, если что! Девки у нее в самом соку, да добро какое-никакое имеется! Рука не дрогнет! Пусть каждый на пути видит - есть ей чем от лиха отбиться!
- Ну, с богом!
Перекрестились, последний поклон избе отвесили, взгромоздили тюки с пожитками на спину и пошли, не оглядываясь. Куда? Люди сказывали, к железной дороге надо, а там видно будет!
Ветерок выпорхнул из-за угла, потрепал цветы герани. Несколько алых лепестков слетели к земле. Ветер подхватил их, закружился, заплясал и вмиг перебрался от еще теплой избы к погосту, пролетел меж крестов и могилок и помчался к дороге заметать свежие следы.