Когда у стакана, наконец, показалось дно, и через мутноватое стекло стала видна барная стойка с непрерывно анекдотически протирающим бокалы барменом; когда вдруг прекратилось настойчивое расплывчатое треньканье в ушах (то ли чей-то мобильный, то ли давление), и со всех сторон хлынули привычные звуки дешевого бара: хохот неровно накрашенных девиц, кашель курильщиков, ругань - сквозь зубы и во всю ивановскую; когда удалось, наконец, отвлечься от ощутимого, но вялого привкуса полироли в коньяке, я поднял голову с разбитых рук и огляделся. Бар утопал в меланхолично обвивавшихся вокруг столиков и посетителей струйках тошнотворного дыма, вызывавшего стойкие ассоциации с раскуренными носками недельной или даже двухнедельной давности. Сквозь эту вонючую сизую вуаль неясно проступали силуэты завсегдатаев. Я никогда не узнал бы их в лицо при свете дня и в отсутствие клубов дыма, кажется, я даже никогда не видел их лиц, но, сидя на пошатывающемся высоком стуле, напротив сосредоточенного бармена и начатой бутылки полиролеподобного коньяка, я мог с полной уверенностью ткнуть в бок проплывающую мимо фигуру и сказать: Хэй, Дик (Ник, Джо, Хью и так далее), как оно? И получить в ответ: Живем, старик!
Но сегодня ко всем этим Дикам и Никам пририсовался еще один, ссутуленный, словно растекшийся по своему стулу, лохматый и, насколько я мог судить, абсолютно, изумрудно зеленый. Такой глубокий цвет сложно описать словами. Вот если только сравнить с морской пучиной или разверзающейся под ногами пропастью, перекрашенной из черного в цвет свежевыкошенной травы... Я еще раз взглянул на нового посетителя и неопределенно ему улыбнулся. Посетитель кисло скосил левую половину щелеобразных губ вниз и немного вбок. Он был изрядно побит жизнью, этот посетитель: горизонтальные, вязкие морщины на лбу накатывали друг на друга неровными валиками, такие же вязкие, с привкусом болотной тины, брови нависали над еще более провисшими веками так, что глаза под ними оказывались безвозвратно утерянными для общества в целом и случайного наблюдателя в частности. Все лицо его было рыхлым и каким-то стекающим книзу.
Типичная, впрочем, картина - это его лицо. Все мы здесь так выглядим, в той или иной степени запущенности. Вот только одна особенность все еще будоражила мое неповоротливое сознание: он был абсолютно, невообразимо, густо-зеленый.
Я заказал пару стаканчиков. Он не возражал. Так же молча мы выпили. Он шумно вздохнул, отставляя рюмку.
-Слушай, парень, - вдруг выплел мой язык, - я тебя тут впервые вижу. И ты зеленый... Ты кто будешь-то сам?
Он повернул ко мне лицо с неожиданно поднявшимися бровями, обнажившими две лужицы бледно-желтых глаз с фиолетовыми прожилками сосудов.
-Я, брат, - сказал он, и голос у него был тоже глубокий и какой-то тянущий, - я, брат, Тоска.
-Чего? - переспросил я. Да и верно не расслышал - и гвалт, и дым, и полироль под видом коньяка... - Какая тоска?
Он снова протяжно вздохнул и посмотрел на меня уже с немым укором.