Памяти моего брата Зямы., погибшего на фронте Великой Отечественной войны..
C винтовкой на плече, с немецкой гранатой за поясом полушубка шагает Вигдор Родов, партизан из отряда имени Суворова. Уволенный на несколько дней в отпуск, он идет навестить родителей и, чуть под хмельком от опрокинутой по пути в знакомой деревне чарочки, напевает:
...И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза...
Вигдор под хмельком от малой толики выпитого самогона, а может быть, и оттого, что идет домой. Правда, дом этот -- и не дом вовсе: родители его живут в лесу, неподалеку от их местечка. Два раза он уже был у них. Один раз, возвращаясь с боевой операции, завез малость соли. Во второй раз -- мешок картошки, который ему дали в отряде.
Теперь он снова идет туда на несколько дней. И недавно его наградили партизанской медалью первой степени, которую привезли на самолете из Москвы. И вот идет он домой и ни за какие блага не решился бы сознаться, что истинной причиной его похода к родителям является желание показаться там с медалью на груди.
Легко на душе у Вигдора Родова. К тому же вокруг -- весна. Все зеленеет, все пробуждается к жизни. В светлой синеве широким половодьем разлившегося неба плавают льдины-облака. И серебристо-свежо переливается, играя, далекая река. А пташки, чирикая и насвистывая свои песни, взмывают и взмывают в небесную синь, то низко-низко ныряя к земле, то вновь уносясь ввысь -- так, что их едва видно...
И вот шагает он по дороге и поет, потому что вокруг него поет все, что сохранилось от гибели и разрушения.
Он напевает легко и свободно:
Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой...
В мыслях у него--девушка, живущая в лесу с его родителями. Какая-то совершенно чужая еврейская девушка, которая во время резни отбилась от своих и прилепилась к его родным. Он познакомился с ней зимой, когда привез родителям соль. У него не было времени даже хорошенько разглядеть ее. Но с тех пор он хранил ее образ в своем сердце, не мог забыть про нее и в самые трудные моменты тосковал по ней, не имея возможности повидаться. В своем партизанском вещевом мешке несет он подарок ей -- кофточку, которую он как-то заполучил с подбитой немецкой машины. Он представляет себе, как, развернув, преподносит ей этот подарок, как расцветает от счастья ее лицо, она опускает глаза... И тогда он спрашивает ее: "Вижу, тебе не очень нравится?.." -- нарочно спрашивает в тот момент, когда она прижимается к нему плечом...
Думая о девушке, он вновь вспоминает о медали. Ему нечего бояться быть нескромным... Немало бед за последний год причинил он немцам. Собственными руками он пустил под откос два эшелона с вооружением и живой силой, поджег машину... Не считая того, что он принимал участие и в других делах. Все ж, пока он был в партизанском лагере, ему не удалось насладиться своей радостью так, как хотелось. Признаться, он даже не насмотрелся как следует на свою медаль. Лишь теперь, оставшись один, с глазу на глаз со своей неуемной радостью, кипящей в нем через край, он широко распахнул свой полушубок и, шагая, ежеминутно поглядывает на то, что празднично поблескивает у него на груди.
С гордостью глядя на медаль, он мысленно перелистывает всю свою прошлую жизнь до того момента, как попал в лес, к партизанам. Он знает, он был заурядным мальчиком. Плотник из рода плотников. Не видя вокруг другой жизни, он рано занялся ремеслом. Еще с детских лет он отлично умел обращаться с топором. А начав работать в одной артели со своим отцом, он через год уже вышел в полные мастера. Строили они в своем местечке школу, клуб. Потом -- окрестные торфяные заводы. А еще позже -- комбинат птицеводческого совхоза на высоком берегу реки Вилии.
Вместе со многими подростками его поколения он, после присоединения Западной Белоруссии к Советскому Союзу, вступил в комсомол, спешил после работы на собрания, учился стрелять из винтовки, носил различные значки -- от КИМа до ПВО. Но больше всего любил он кататься в лодке, -- разве плохо летней ночью в лодке, с девушками, плыть по реке! Еще любил он фотографироваться. В особенности на стройке. Вот -- с топором в руке -- стоит он, в майке, с обнаженными, юношески крепкими руками. Вот он тешет бревно; солнце слепит ему глаза; он жмурится и смеется.
...При сдаче вновь построенного здания отец его выступал с речью. Скупой на слова, он обычно не знал, как закончить свою речь, и все оглядывался назад, не подскажет ли ему кто-нибудь. А он, Вигдор, глядя на это, немного стыдился за отца и все же наравне со всеми весело смеялся.
Потом пришла война... И все полетело вверх тормашками...
Нет! Дальше он не хочет вспоминать: опять гетто - опять несчастья... Достаточно хлебнули горя.
Его нагнала телега. На телеге -- знакомый партизан с крестьянкой. Он чему-то смеется, а она держит его винтовку, погоняет коня, и при этом у нее такой счастливый вид, словно она со своим суженым возвращается со свадьбы...
-- Куда путь держим?
-- Начальство послало помочь бабенке на севе...
-- Гляди-ка, -- смеется Вигдор, -- как бы ты там чего-нибудь еще не посеял. Но женщина не смущается.
-- Ничего, -- говорит она. -- Под забор не выбросим.
-- Вишь ты, -- не отстает Вигдор от телеги, -- какого молодчика себе подобрала...
-- А невеста, -- смеется та, обнажая золотой зуб, -- а невеста чем плоха?
Она стегнула лошадь, и телега пролетела мимо, подняв столб пыли и оставив Вигдора позади. Нет, никто не понимает, что значит для него этот день. Если б они понимали это, то, верно, так скоро не проехали б мимо, не заметив его медали и не полюбопытствовав узнать, за что он получил ее. А он этого и ждал. По-правде говоря, лишь ради этого и завязал с ними разговор.
Донельзя довольный, разрумянившийся, с выпущенным из-под кубанки чубом, Вигдор продолжает свой путь. Вокруг на полях, по обеим сторонам дороги, кипит работа. Кто пашет, кто сеет. Босоногая девчонка с повязанным по-старушечьи платком гонит к речке двух гусей. На околице деревни с веселым ржаньем вырывается со двора жеребенок и, подняв хвост, бежит в поле.
"Как же, как же, -- думает Вигдор, наблюдая царящий вокруг покой, -- если бы не партизаны, вы бы разве так спокойно работали и сеяли? Ну, ясно..."
-- А то нет? -- продолжает он уже вслух, как будто кто-то стал возражать ему. -- Давно б от всего этого один пепел остался...
Вдруг он чуть набок склоняет голову и начинает прислушиваться. Он не ошибается: стреляют... Из минометов... Вот смолкло. Тихо. Легкий ветерок копошится в травах и набрасывает на дружно взошедшую озимь прохладную тень проплывающего облачка. И вдруг -- опять грохот выстрелов. Совсем недалеко.
Стрельбу услышали и крестьяне, работающие в поле. Они приостанавливаются -- кто с плугом посреди еще не законченной борозды, кто с навозом на вилах.
-- Где-то идет бой! -- кричат они Вигдору через поле.
Крестьяне спокойно и неторопливо принимаются за работу, словно эта совсем недалекая стрельба никакого отношения к ним не имеет. А он, не сбавляя шага, продолжает идти своей дорогой.
Топот конских копыт прерывает его размышления. Это скачут два партизана-разведчика. Они вылетают из соседнего села, которое виднеется на вершине холма. Сломя голову спускаются они к долине, где стоит водяная мельница. Гулко пересчитывая ударами копыт доски деревянного мостика, они приближаются к Вигдору. По наискосок пришитым красным полосам на шапках он признает, что это партизаны из другого отряда. Все же он останавливает их:
-- Что, товарищи, беспокойно?
Разгоряченные кони не могут устоять на месте, пятятся назад, фыркают, покачивая головами и роняя на землю клоки пены.
-- Опять заявились окаянные.
-- Где?
-- Около Харьки. "Щорс" сцепился с ними.
-- Много их понаехало?
-- А черт их знает! Говорят, порядочно, хотят провести мобилизацию среди населения.
Разведчики, стегнув коней, исчезают, оставив Вигдора размышлять посреди дороги... Вот тебе и на!.. Дерутся как раз в том районе, где живут его родители... "Нет, -- тотчас же твердо решает он про себя, -- что бы там ни случилось, я должен добраться..."
Молодцевато подбросив плечом винтовку на ремне, так, чтоб почувствовать ее плотно прижатой к телу, он продолжает свой путь.
У самого края неба в той стороне, куда лежит его путь, взмывает огромный столб дыма и начинает клубиться, все шире и шире заволакивая черным светлый горизонт. Горит не его деревня и не его дом, -- скудные пожитки его родителей давно уже пошли прахом,-- но он бледнеет, словно все, что находится здесь вокруг, -- его собственное добро. Он поднимается на более высокий пригорок и, держась рукой за деревце, стоит так несколько минут, глядя на дым пожара. Ему кажется, что он слышит, как люди вопят в великом смятении, как мычат коровы, почувствовав близко надвинувшуюся смерть.
-- Бандиты, уже подожгли... -- скрежещет он зубами. -- Все им мало... все мало... Все бы они хотели уничтожить...
С каждой минутой стрельба усиливается, раздается звучней и ближе, и ему все трудней становится сохранять в себе чувство беспечности, с которым он оставил свой лагерь. Он начинает тревожиться: кто знает, быть может, от его семьи уже и следа не осталось. Ведь эти проклятые фрицы суются и в лес. Хорошо, если родные его держатся около партизан. Но когда дойдет до крайности, кто станет возиться со старыми людьми, с женщинами? Партизанам будет не до них. Они останутся где-то в лесу, и их можно голыми руками задушить. А может быть, немец уже успел загнать в шалаш и сжечь эти несколько еврейских семейств, не раз спасавшихся от резни.
Навстречу Вигдору стали попадаться люди: женщины с узлами, с детьми на руках, старики с последней уцелевшей скотиной, которую они уводили в лес. Они не плакали, но с почерневшими лицами, пришибленные бедой, все молча шли и шли, не останавливаясь. Одни лишь коровы мычали жалобно, как на бойне, опускали головы все ниже и ниже к земле, словно чуяли под ногами запах крови.
Молодая женщина в ситцевом платьице, босая, с пересохшими губами, держа котомку сухарей в одной руке, младенца -- на другой, рассказала Вигдору о том, что случилось.
Немцы нагрянули как раз тогда, когда все вернулись с поля домой на обед. ("Не беспокойтесь, они знают, когда налетать, -- партизаны уехали из района на какую-то операцию".) Кого задержали, кого пристрелили. Ее маленькая дочурка выбежала из избы и со страху заметалась. "Дяденька, -- просила она какого-то немца, -- я побегу к мамке..." Тот выстрелил в открытый ротик, и девочка рухнула наземь... А она, мать, лежала недалеко оттуда, спрятавшись в канаве, и все видела...
-- И что, скажите, могла я поделать? -- в отчаянии жаловалась она еврейскому парню.
Позвякивая оружием, из лесу показался отряд партизан. Поторапливая друг друга, они помчались через деревню к шоссе, с которого глухо доносилось тарахтение телег.
Увидев партизан, молодуха сказала:
-- Явись они немного раньше, мы никакой беды не знали бы... -- и пошла дальше своей дорогой, снова расплакавшись.
Вигдор последовал за отрядом. Он быстро прошел через ту же деревню, где все уже высыпали из домов с детьми и скарбом, с коровами на веревках. Он успел заметить, что крестьяне, как только показался партизанский отряд, прекратили свои хлопоты и стали втаскивать обратно в избы все, что они раньше погрузили на телеги...
Он несколько успокоился, почти уверен был, что "фашистам теперь уж покажут". Пройдя еще некоторое время лесом, он вышел на шоссе, к знакомым местам в окрестностях своего местечка. "Скорей! Скорей!-- торопил он себя. -- Возможно, твои родители никогда так не нуждались в тебе, как сейчас. Можешь опоздать спасти их. Никогда себе потом не простишь. Никогда, до конца своих дней. Как тяжелый камень, это вечно будет тянуть вниз, всю жизнь будешь укорять себя:
"Вигдор, ты не достоин, чтоб земля носила тебя!" И если все ж опоздаешь спасти их, то, может быть, не опоздаешь хотя бы отомстить за своих родных!"
Но, как назло, оттого, что он торопится, оттого, что беспокойные мысли подгоняют его, словно из-под земли выскакивают несколько партизан и останавливают его. Он не знает и его не интересует, из того ли самого они отряда, за которым он только что шел следом, или из другого, который еще ожидает своей очереди вступить в бой.
-- Из какого отряда? Куда идешь? -- спрашивают у него.
-- В отпуск домой. Тут недалеко, в лесу, живет моя семья. Вижу уже, -- добавил он, усмехнувшись, -- неудачное времечко выбрал...
-- Придется тебе остаться с нами.
-- То есть как? -- не понравилось это Вигдору. -- Что я вам, шпион?
-- Так приказано. Ты -- сам партизан, значит, должен понимать, -- мы делаем, что нам приказано.
-- Кто приказал?
-- Ясно -- кто. Командир.
-- У меня свои командиры. А что я? Иду домой. Три месяца в госпитале пролежал!..-- крикнул Вигдор и по песчаному откосу поднялся на шоссе.
-- Задержи его, Ипат! -- раздалось позади него, и Вигдор услышал, как кто-то побежал за ним.
-- Послушай-ка, друг, остановись! Добром прошу тебя!-- опять раздался уже более близкий оклик.
Не оглядываясь, Вигдор продолжал идти, пока кто-то, нагнав его, не ухватился сзади за его винтовку. Вигдор обернулся.
-- У кого, слышь, хватаешь винтовку? -- спросил он, не повышая голоса, но с угрозой.
-- Не пускай, Ипат! -- послышался оклик другого партизана, взбиравшегося по откосу.
-- Не трогай винтовку! Понял? Я за нее кровью заплатил! -- уже гневно крикнул Вигдор и, покраснев, рванул винтовку к себе, вырвал ее и шагнул к Ипату, намереваясь ударить его. Но ударить ему не удалось.
На помощь своему подоспел второй партизан, Вигдора обезоружили и увели в лес.
Партизаны ушли. Вигдор остался с командиром с глазу на глаз. Это был человек средних лет. Он был в легком поношенном дождевике, который доходил ему едва до колен. Из-под дождевика виднелся белоснежный воротничок.
-- Почему? Почему меня задержали? -- спросил Вигдор неуверенным тоном, каким говорит человек, когда он, не чувствуя себя виноватым, все же готов оправдаться, если это требуется, лишь бы его оставили в покое.
Командир не ответил ему. По тому, как он устало сидел на заплесневелом и обросшем мхом пне, по тому, как он держал на коленях свой маузер в деревянной кобуре, а на маузере лежали растопыренные пальцы, видно было, что человек пользуется первой возможностью отдохнуть, зная, что долго отдыхать ему не придется. Вместо ответа он приказал передать винтовку Вигдора другому партизану, а ему самому наравне со всеми занять место в засаде. Чувствуя, что ничего здесь не добьется, Вигдор попросил, чтоб ему хоть вернули винтовку. Но и эта просьба осталась без ответа.
Вигдор не привык к такому отношению. Очень уж глупо все получилось, но он заставил себя залечь рядом с другими партизанами и заботился лишь о том, чтобы не слишком обнаружить, насколько он расстроен.
Несколько раз на глаза ему попадался сосед справа -- одетый в ватник деревенский кряжистый парень с лицом в оспинках, -- тот самый Ипат, который задержал его. Но из-за чувства горькой досады, что его ни за что ни про что держат здесь, он не считал нужным даже взглянуть на него.
Он тоже стал устраивать себе окоп, но копать ему было нечем. Просить ему не хотелось. Он разыскал острый плоский камень и принялся ковырять им землю и отгребать ее руками. Невольно он углубился в это занятие и чуть успокоился.
Вот его задержали... Но ведь почти наверняка никакого дела здесь уже не будет. На ночь глядя немцы не любят выезжать. А теперь далеко уже за полдень. И вообще... Будто все подстроено только для того, чтоб причинить ему неприятность. Ни для чего больше. Столько времени собирался домой... Столько дней мечтал о той минуте, когда он отправится в дорогу... В долгие тягостные зимние ночи, когда за окном ветер выл иI горстями снега стучался в стекла, он лежал в лесном лазарете и думал о том, как он появится в еврейском лагере с той стороны, где никто не ходит, и внезапно покажется меж деревьями. И мать его, стоя у очага, щироко раскроет глаза и издаст крик без слов, а девушка, увидя его, воскликнет: "Вигдор!" Он будет смеяться и не спеша подойдет к ним, как человек, который повидал свет и который не так легко размякает даже от собственной большой радости. "А вы что думали, что меня уже и на свете нет?"
"Ну, ладно, -- начинает он утешать самого себя. -- Зато потом радости будет еще больше. Нужно только набраться терпения... Все равно ведь партизаны посидят еще немножко и разойдутся. Недолго осталось ждать. Да и до дому совсем близко. Через болото -- три шага".
И на душе у него становится веселей. Родные его прячутся где-то там, в лесу, пугаясь малейшего шороха, и не подозревают, что он, их Вигдор, находится здесь, так близко, и охраняет их...
Рытье окопчика или, вернее, думы так захватили его, что он не чувствует, как кто-то сует ему в руку лопатку. Это Ипат.
-- Возьми, -- говорит он. -- Этим способнее будет. Ничего не ответив, Вигдор берет лопатку и продолжает свою работу.
Кончив рыть окопчик, Вигдор начинает со всех сторон обкладывать его кусками дерна. Он нарезает их аккуратно, как подобает человеку, который любую работу старается сделать хорошо. В то же время тщательностью своей работы он будто подчеркивает насмешку над затеей отряда. "Драться не с кем, так хоть окопчик сделаю получше", -- как бы говорит Вигдор, искусно прилаживая дерн кусок к куску. Но тут Ипат начинает выказывать признаки нетерпения. Он дает понять Вигдору, что и ему давно надоело бесцельно лежать на одном месте и что он чувствует себя немного виноватым за то, что задержал его. Ипат спрашивает, не проголодался ли Вигдор, и протягивает ему краюху хлеба. Вигдор отказывается, -- есть, мол, ему не хочется, -- но промолчать, не поблагодарить на этот раз как-то неудобно. В конце концов, за что он в обиде на Ипата? Ему приказали задержать -- он и задержал. Вигдор уже готов вступить в беседу с партизаном. Но тут слева раздается приглушенный окрик: "Разговорчики" Вигдор так и не успевает что-либо сказать.
От дремотной расслабленности, вызванной выпитой чаркой водки, да от бессмысленного, досадно долгого сидения в засаде Вигдора начинает клонить ко сну. Твердое, как камень, корневище, к которому он прислонил голову, пахнет сухой, гнилой древесиной. Этот запах вызывает в его памяти запах бревен, лежавших на высоком берегу реки Вилии, где он некогда работал на стройке комбината. На память ему приходят длинны здания с цинковыми крышами... Веселые, беспечны дни!.. И его уносит далеко-далеко... Но кто-то дергает его за рукав и прерывает нить его воспоминаний. Это Ипат.
-- Спишь? -- спрашивает он. -- Может быть, еще раз поговоришь с командиром? Поговори с ним. Человек он хороший... Получишь винтовку и пойдешь домой. В самом деле, что тебе сидеть здесь?
Вигдор отмахивается: идти просить -- это не по нему.
-- Сегодня все равно ничего не будет, -- продолжает Ипат, -- слишком поздно. Что тебе терять? Накажет он тебя за это?
Вигдор молчит, хотя и сам понимает, что время уж позднее; солнце стоит еще довольно высоко, но вместе с его золотыми и слишком длинными лучами, который пробиваются сквозь гущу ветвей, на землю ложатся уже густые продолговатые тени. Он тоже решает, что ему нечего терять, и отправляется к командиру.
На этот раз командир выслушивает его внимательно, приказывает вернуть ему винтовку и отпускает его! Довольный вновь обретенной свободой, Вигдор 6epeт винтовку на плечо, отдает честь командиру и готов уже уйти восвояси.
Но теперь, когда он наконец может идти домой, он считает нужным еще раз подойти к Ипату.
-- На! -- говорит он ему, протягивая руку. -- Спасибо за добрый совет!
-- Не обижайся!-- отвечает ему тот.-- Понимаешь ведь: наше дело -- выполнять, что прикажут.
-- О чем говорить! Попадешь как-нибудь в наши края, заходи к нам в лагерь. -- И Вигдор, весело и примирительно махнув рукой остальным партизанам, уходит.
В этот момент весь отряд тоже поднимается и движется по той же дороге, что и Вигдор.
Отряд цепочкой следует лесом вдоль опушки. Проходят через солнечные вырубленные делянки, где торчат одни лишь пни и позже, приблизительно в июле, начнет созревать брусника. В ярком свете меж деревьями показывается деревушка. Тянутся большие, длинные, лишь перед войной выстроенные скотные дворы. На минуту скрывшись из виду, деревня поворачивается другой стороной. Собаки, надрываясь, оглушают лаем весь свет. Кобылянка!-- узнает Вигдор. В этой деревне отец его перед войной купил себе дом, купил готовым и перевез в их местечко по воде. Отсюда -- три шага до леса, где находятся его родители. Вот лишь выйти на развилку дорог. Оттуда ему путь -- направо.
Перед тем как уйти своей дорогой, Вигдор хотел бы узнать, куда идет отряд. Спрашивать об этом, он знает, не полагается... Поэтому он замедляет шаг и идет чуть в сторонке и поодаль от всего отряда, пока его не нагоняет Ипат.
-- Куда это вы теперь, "домой"? -- спрашивает все-таки у него Вигдор.
Но тот и понятия не имеет, куда они направились.
Вигдор сворачивает на просеку, которая более коротким путем выводит к распутью. Высокие деревья, растущие по обеим сторонам этой просеки, образуют своеобразный безмолвный коридор. Легко и привольно идти по нему Вигдору. Можно сказать, он уже добрался. До дома рукой подать.
Вдруг вдали, -- верно, на шоссе, -- начинает нарастать ружейная перестрелка.
"Видать, разведка сцепилась с врагом!" -- думает Вигдор и непроизвольно щупает винтовку, на месте ли она. Все его тело бессознательно подтягивается, как бы внутренне изготовясь к нужному действию, -- к такого рода переходу от одного состояния к другому партизан готов на каждом шагу.
С минуту он стоит в раздумье, потом решительно сворачивает с просеки, ведущей к его старикам, делает петлю по лесу и выходит к полю, за которым на лесной дороге виднеется хвост отряда.
Вигдор еще шагал, не зная, на что решиться, как по лесу, гулко ломая сухой валежник, промчался всадник с карабином за спиной -- видно, разведчик.
Нагнав отряд, разведчик взволнованно крикнул:
-- Где командир? -- и вновь пришпорил мокрого в пене, коня
Тревога, как ветерок над потемневшими перед бурей травами, пронеслась от человека к человеку. Партизаны притихли и, придерживая оружие, зашагали легко и осторожно, опасаясь произвести малейший шорох.
Вигдор пересек поле и догнал отряд. По всем замеченным им признакам он понял: насколько далека опасность была раньше, настолько близко надвинулась она сейчас. К тому же ему кажется, что этот партизанский отряд впервые действует здесь -- плохо знает местность... То и дело отряду приказывают остановиться командира окружают люди, с которыми он совещается хотя видно, что отряд спешит, будто стараясь пересечь кому-то дорогу. И так все время: то останавливаются, то спешат... Вот снова командир посреди марша присаживается на краешек пня и рассматривает карту Вигдор, подошедший поближе, слышит, как он восклицает:
-- Черт знает что! Во всем отряде ни одного человека, кто бы хорошо знал этот край! На черта мне карта. Мы должны пробраться где-то через болото...
Вигдор подходит ближе. Он понимает, что теперь может вести себя решительнее, чем раньше. Ему бы следовало подойти к командиру и сказать: "Я знаю тут вокруг все пути-дорожки. Могу вас вывести..." Но он колеблется: люди не знают его, и неизвестно, захотят ли они довериться ему.
Увидев, однако, что отряд снова стал блуждать по лесу, что все вокруг стали еще больше нервничать, Вигдор подошел к командиру и, опустив к ноге винтовку, сказал:
-- Товарищ командир, разрешите обратиться! Не задерживая шага, тот бросил на него нетерпеливый, сердитый взгляд. Не отнимая винтовки от ноги, Вигдор пошел за ним:
-- Я знаю эту местность как свои пять пальцев. Скажите, куда вам надо?
Все еще раздраженно поглядывая на него, командир остановился.
-- Из какого ты отряда? -- спрашивает он и подхватывает сам:-- Ах, да! Из отряда имени Суворова? Командир Антонов?
_- Бригада народных мстителей, -- подсказывает eмy Вигдор, -- Комбриг -- "Дядя Вася".
Вигдор чувствует себя как на допросе. Ничем он не грешен. Но кто знает, поверят ли тому, что он скажет. Ведь речь идет о важном деле.
По глазам командира Вигдор видит, что тот верит ему. Все же, когда тот спрашивает, есть ли у него документы, он даже слишком поспешно отвечает:
"Есть" -- и достает их из кармана.
Собственно говоря, это всего-навсего бумажка, удостоверяющая, что он, Вигдор Родов, партизан такого-то отряда, такой-то и такой-то бригады, отпущен на несколько дней в отпуск за отличные успехи в борьбе против врага и что просят партизан и командиров того района, куда он направляется, оказывать ему содействие транспортом, продовольствием и т. д.
Предчувствие парня, что ему предстоит совершить здесь нечто важное, становится тем сильнее, чем дольше командир, прочитав его документ, что-то молча обдумывает. От этого волна горячей крови приливает к его сердцу. Однако он ничем не обнаруживает своего состояния, состояния человека, который, очутившись среди незнакомых людей, берется выполнить для них какое-то важное дело и заранее знает, что и при самых лучших намерениях не может рассчитывать на доверие, пока он не доведет этого дела до конца. Ибо они не знают, каким партизаном он был до сих пор.
Непроизвольно левая рука потянулась к отвороту полушубка.
-- Вот, -- говорит он, немного сам застыдившись того, что сделал, -- наградили меня медалью... -- И, усмехнувшись, добавляет: -- Ее-то я и иду домой показать.
-- Ну, как же, -- соглашается командир, возвращая ему бумажку. -- "Дядя Вася" разве будет держать у себя в бригаде кого попало? -- И тут же, не откладывая, говорит командирам рот: -- Раз немцы встретились с нашей разведкой, им уже известно, что и мы где-то здесь, и дальше не двинутся. Нам во что бы то ни стало надо зайти им в тыл и задать как следует. А ты, -- обращается он к Вигдору, -- если хорошо знаешь здешнюю местность и сумеешь нас вывести, куда нам надо, то ничего лучшего и не придумаешь...
-- Ясно, товарищ командир...
Продолжая идти, командир искоса оглядывает паренька в кубанке, лихо сдвинутой набекрень на копне черных волос, присматривается к тому, как серьезно шагает он с винтовкой на плече, задевая по пути нависающие ветки. Паренек ему нравится.
-- Чувствую, -- говорит он, по-свойски кладя рук на плечо юноши, -- что ты понимаешь, какую ответственность берешь на себя.
-- Пока еще не было такого дела, чтоб я его не выполнил, -- отвечает Вигдор.
-- Ну, договорились! -- говорит командир. -- Пойдешь в разведку.
Вместе с другим партизаном, один -- по одну сторону дороги, второй -- по другую, Вигдор идет в разведку. Между ними и отрядом еще два разведчика. За ними -- командир отряда. Комиссар. Затем все остальным Рота за ротой, с оружием наготове, с противотанковыми ружьями, с необходимым количеством тола на случай, если придется минировать дорогу. Позади всех тащатся несколько подвод. На этих подводах отвезут после боя тех, кто не сможет пойти на собственных ногах. Держа винтовки наготове, Вигдор и его спутник иду легкими, осторожными шагами охотников, стараясь не обнаружить себя, и пристально следят за всем, что происходит впереди. Время от времени они оглядываются назад, не оторвались ли они от отряда. Но позади них дорога гудит, как отдаленный водопад, и видно, как колонна партизан то темнеет в густой чаще, то опять, окутанная пылью, освещается багровыми лучами предзакатного солнца. И разведчики продолжают свой путь.
Когда впереди блеснуло широкое заболоченное поле, Вигдор остановился. Сейчас же к нему подбежал один из разведчиков:
-- В чем дело? Почему остановился? Но Вигдор поджидает командира. Лишь ему он говорит:
-- За этим торфяным заводом должна быть шоссейная дорога. Когда мы перейдем речку, шоссе будет совсем близко.
-- Ладно. Иди быстрей!
-- По какой дороге? Прямо или кустами?
-- Только кустами!..
Под ногами чавкает, зыбится едва подсохшее болото.
Все чаще начинают встречаться трясины с кочками, когда множеству людей приходится перескакивать с кочки на кочку, с трудом пробираться сквозь тальник, телеги вместе с лошадьми то и дело вязнут в трясине их надо вытаскивать, шум, как ни старайся избежать его дает себя знать. И, как ни старался отряд идти тихо, над болотом стоял гул.
Снова лес. Длинные тени сосен на тускло освещенной земле. Под тенями -- остатки некогда заготовленных штабелей дров.
-- Вот, -- говорит Вигдор, показывая на штабеля заготовленных дров, -- примета, что я иду правильно.
Не успевает он договорить, как в отдалении, там, где уже гаснет солнце, вновь раздается частая перестрелка, начинают бить минометы.
Момент, и Вигдор останавливается. Значит, командир был прав: немцы действительно ввязались на шоссе в стычку с оставленным взводом. Теперь надо как можно скорее пересечь им дорогу с тыла.
Вигдор видит, что командир бежит к нему, махая рукой: "Скорей! Скорей!", а весь отряд спешит следом.
Партизаны переходят вброд довольно широкую речку, бегом взлетают на высокий откос шоссейной дороги и вновь спускаются в лес. Скрываясь за кустами, беглым шагом следуют они вдоль дороги. Перестрелка слышится теперь впереди них, несколько вправо.
Через некоторое время партизаны замечают издали каких-то людей на шоссе. Все сразу волной откатываются глубже в лес. Притаившись, начинают готовиться к схватке с врагом. Они уверены, что, встретив отпор на шоссе, немцы отступили обратно в деревню.
Задача Вигдора уже почти решена. Чем бы ни кончилась стычка, никто уже не может отнять у него радостного удовлетворения, что именно он сумел вывести партизан как раз к тому месту, куда ему было указано. Он понимает, что теперь он не так уж нужен здесь. Но слишком близко немцы, чтобы он, еврейский парень с винтовкой в руках, мог спокойно отпустить их. Он начинает подыскивать место, куда бы и самому залечь в засаде со всеми партизанами.
Он выбирает пригорок между двумя молодыми елками, которые вершинами разрезают расцвеченное закатом небо. Шоссейная дорога перед ним как на ладони. Он приносит на плечах заранее намеченный им большой выкорчеванный пень (не успеть ему вырыть окоп когда немцы уже тут) и ложится за ним. Свою нацеленную на шоссе винтовку он кладет на один из скрюченных корней пня. Прерывистое дыхание Вигдора, его волнение как бы передается винтовке. Она никак не улежит на месте. Мушка опускается так низко, что насыпь шоссейной дороги, где должны появиться немцы оказывается слишком высоко. Он поправляет винтовку: Вот так. Теперь -- правильно.
В свободную минуту Вигдор замечает все вокруг себя с особой остротой. Вот несколько цветков, словно окунутых в розовую тишину заката. Муха жужжит| кружась на одном месте. На белом венчике ромашки ползет червячок. Но вот червячок перестает быть червячком -- он вдруг превращается в человечка. Человечек выползает на шоссе как из-под земли. Один... Еще один... Немцы!.. Вигдору трудно удержать руку, которая непроизвольно тянется к спусковому крючку винтовки. Пальцы торопят его, они не хотят ждать. В этих беспокойных движениях его пальцев сказывается весь порыв его юношеской силы. Ну же, огонь по немцам!
Вдруг он вспоминает, что остальные партизаны, которые не находятся на таком выигрышном месте, как он, еще, верно, не могут видеть, что немцы уже тут. 0н чуть приподымается и приглушенным, взволнованным голосом кричит соседу, молодому пареньку, которого ненависть к немцам побудила пойти в бой рядом с ним: "Немцы! Немцы идут!" Поспешно, точно боясь опоздать" он вновь ложится на землю, опершись на локоть. Прицеливается. Высокий немец с автоматом появляется на шоссе прямо против него. Он идет медленно, шаг за шагом, тяжелой походкой грузного человека. Огненные язычки выстрелов с разных сторон вырываются из кустов. Немец бросается в сторону от шоссе.
"Черта с два ты у меня убежишь!" -- говорит Вигдор про себя и стреляет. Немец роняет автомат, оборачивается и падает навзничь. Но в этот самый миг и Вигдор чувствует, что его толкнуло в левое плечо. Он еще в силах вскочить при партизанском крике "ура", но голова у него кружится, и он тут же сваливается.
Перед тем как упасть, Вигдор еще успевает заметить вечернее небо, мелькнувшее в пороховом дыму и огненных язычках пулемета. "Дом -- под боком, а не дошел!" Затем у него темнеет в глазах, и он забывает обо всем.
Утром, с первыми лучами солнца, отряд возвращается в лагерь. На одной из мягко выстеленных сеном телег лежит Вигдор. В лице -- ни кровинки. Губы -- сухие, запекшиеся, он то и дело просит:
-- Воды!
Придерживаясь рукой за телегу, устало и удовлетворенно шагает партизан-возница.
-- Где-то здесь, в лесу... -- раскрывая глубоко запавшие глаза, обращается к нему Вигдор таким тоном, будто он не просит, а только делится своими мыслями, -- живут мои родители... Если б можно было подъехать... Хоть на полчаса...
Партизан вглядывается в его землистое, постаревшее лицо и думает, что парень заговаривается в бреду.